Книга - Ленни Голд в поисках самого себя. Бхуми

Ленни Голд в поисках самого себя. Бхуми
Нади Луч


Приключения 10-летнего мальчика в подземных мирах начинаются в Германии 1922 года. Ролею судеб милому зеленоглазому рыжику Ленни была уготована встреча с Гитлером, древним демоном в теле человека, он становится свидетелем ужасной гибели своей матери, но… Это привело к тому, что у него появляется белый ангел-хранитель, и его находит учитель земли. Он узнает, что земной стихией управляет богиня Бхуми, и она почему-то покровительствует ему. Он овладевает силами стихии, проявляя свои врожденные, но еще скрытые способности, знакомится с подземными обитателями нагами, якшами, ракшасами, сталкивается с древним магическим артефактом. Чем он заслужил такие милости? Никто ничего не объясняет ему, только обещает, что он узнает это сам в свое время, которое еще точно не сейчас.





Нади Луч

Ленни Голд в поисках самого себя. Бхуми. Книга 1


Посвящается Матери, с благодарностью маме.








© Нади Луч, 2021 г.




Пролог


На Земле всегда существовало две реальности. Физическая – видимая, слышимая, осязаемая, и тонкая, или энергетическая, – невидимая, неслышимая, неосязаемая, но не менее реальная.

Во времена настолько далекие, что современные люди считают их вымыслом, во времена, когда асуры и суры были первыми правящими расами на Земле, во времена, когда суры, став богами, выбрали своим местом обитания небо, асуры же, став демонами, остались пребывать на земле, между ними часто разгорались короткие стычки и продолжительные войны, битвы локального и глобального значения. Первые воевали за мир и всеобщее благоденствие, а вторые противоборствовали им из зависти, ревности и чрезмерного эгоизма.

Демоны были не слабее богов, а зачастую, даже превосходили их в силе, но тем не менее всегда им проигрывали. Всегда. Так было и на Наваратри, в великой битве, продлившейся девять ночей.

Могущественная воительница, саморожденная из энергий множества богов, наделенная их особыми силами, слившимися воедино, одаренная их оружием и владеющая им в совершенстве, неустанно носилась по полю брани верхом на огромном тигре, неустрашимая, но устрашающая, непобедимая, но побеждающая.

Она так быстро орудовала всеми своими десятью руками одновременно, так беспрестанно кружилась, нападала и отражала атаки тысяч воинов, что казалось, она не сражается, а легко и изящно танцует. Танец их смерти.

В свете то полной луны, то нежаркого солнца блистали ее золотые украшения, ослепляя врагов. Серьги и браслеты звенели, оглушая противника. Белоснежный жемчуг в длинном ожерелье на ее груди соперничал с белизной ее зубов.

Но неожиданно в пылу битвы бусы порвались, жемчужины разлетелись во все стороны, и тотчас же их втоптали в грязь разъяренные демоны. Случайно ли это произошло или преднамеренно, знает только сама женщина-воин.

Битва завершилась в ее пользу. Весь мир вздохнул с облегчением, асуры же были вновь посрамлены и бесславно изгнаны под землю. На сей раз навсегда.

Минули миллионы лет. За этот изрядный промежуток времени на Земле сменили друг друга восемь рас, цивилизации которых либо деградировали, либо переходили на новый виток развития. Но пришло время, когда человечество стало последней правящей расой. Такой, какой мы ее сейчас знаем.

Жемчужины, однажды близкие к сердцу богини-воительницы, проявленной Вселенской Матери, освященные прикосновением к ее телу, стали людьми. В их душах изначально была заложена память о ней. Они проживали все свои жизни с мечтой о возвращении к ней. По ночам они глядели с тоской в бесконечное звездное небо, умоляя его услышать их, а днем пели, говорили, писали о космическом женском начале, о Святом Духе. В той или иной религии, в любом образе молились и поклонялись ей и только ей. Из жизни в жизнь их вели и оберегали стоящие позади них белые ангелы-хранители.

И вот, наконец, небо вняло их молитвам.




Мюнхен, июль 1922


В городе стояло теплое солнечное утро. Пахло мокрой от росы пылью и цветущими липами. По булыжной мостовой то и дело проезжали экипажи, запряженные лошадьми, проносились редкие новенькие авто. В их кожаных салонах сидели богатые евреи. А по тротуару шел рабочий люд, все коммунисты.

Коммунисты и евреи. Евреи и коммунисты.

Молодой 34-летний мужчина что-то рисовал в альбоме, лежащем на коленях, и зло зыркал на проходящих и проезжающих с досадой, переходящей в ненависть.

Он сидел на верхней ступени неработающего фонтана посреди небольшого сквера, время от времени нервно стучал пятками по земле и грыз и так обкусанные до кожи ногти.

Напротив него, за кованым забором и небольшим ухоженным садиком с фигурно подстриженными кустами, возвышался серый особняк в стиле барокко со скульптурно декорированным фасадом. Атланты, выполняя функцию колонн, как элемент декора несли на своих плечах балкон.

Движения художника становились все более резкими и раздраженными. Ноздри раздувались от еле сдерживаемой злости, глаза горели, по лицу пробегали волны гнева, как отзыв на его мысли: «Куда ни кинь взгляд – евреи, евреи, евреи. Германией управляют евреи. Нация, наследница атлантов, управляется евреями!!! Они набивают карманы нашими деньгами! Мы должны бороться с ними, бороться до последнего еврея!».

Возле его ног не ворковали мирно голуби и не чирикали бойкие воробьи в ожидании крошек хлеба. Их не было. Они вспорхнули и исчезли сразу же при его появлении. Сквер, всегда наполненный птичьим щебетом, сейчас пребывал в тишине.

Молодой человек, худощавый, узкоплечий, невысокого роста был щеголевато одет, гладко выбрит, под большим носом с еле заметной горбинкой торчал густой пучок смешных усов, кончики которых он обрезал из желания соригинальничать, черные волосы напомажены, челка прилизана на лоб влево. Маленький рот с тонкими губами недовольно кривился. Две глубокие складки между бровями то появлялись, то исчезали.

Чего не было, так это аромата одеколона, любимого модниками. Он принципиально не пользовался запахами, созданными человеком, чтобы ощущать запахи, созданные природой.

Возле него стояла трость из красного дерева с набалдашником из слоновой кости. Он рисовал пастелью в раскрытом на коленях альбоме. Коробка с мелками лежала рядом, на ней – небрежно брошенная тряпица, о которую он время от времени вытирал измазанные мелом пальцы. Движения его рук были быстрыми и резкими, взгляд прозрачных светло-голубых глаз был пронзительный и злой. В нем пульсировала гипнотическая сила и выплескивалась на всех, на кого он смотрел.

– Дяденька, а дяденька, что вы рисуете? – Вдруг услышал он возле себя тонкий детский голос.

– Тетеньку, – был ответ, не глядя.

– Можно посмотреть?

– Шел бы ты… – но, мельком взглянув на навязчивого пацана, он не продолжил фразы.

Огромные зеленые глаза, полные невинности и радости, смотрели на него снизу вверх. Он никогда не испытывал особой симпатии к детям, скорее раздражительность и досаду, но сейчас на него смотрели глаза, за невинностью и радостью которых скрывалось нечто большее. Сила. Он чувствовал ее также явственно, как и два его ангела-хранителя: огромный черный воин у ног, положивший руку на меч при приближении мальчика, и черная воительница, одетая как амазонка, что сидела рядом с ним, ступенью ниже. Чуть раньше она, закинув нога на ногу, указывала, какой мелок ему взять. Медленно и неохотно запахнула она одежду на своей обнаженной груди, как будто мальчуган мог ее видеть. Нервное лицо мужчины было дернулось, но ангел положил ему на колено руку, успокаивая, потянул носом, принюхиваясь. Ноздри молодого человека тоже судорожно затрепетали, втягивая в себя запах, исходивший от юнца.

– Как тебя зовут? – Наконец снизошел он до ребенка.

– Ленни. А тебя?

– Адольф.

– Покажи, что ты рисуешь.

– Сначала скажи, чем ты пахнешь?

– Ну, не знаю, наверное, мама сегодня утром пекла ванильное печенье…

– Нет, не то.

– Покажешь?

Адольф продолжал втягивать носом воздух:

– Что? – Он перебирал в памяти все запахи, которые раньше уже обонял и отсортировал, а потом, молча и задумчиво, протянул приставучему малому альбом для акварели, зорко наблюдая за реакцией.

На листе была изображена девушка с четко прорисованной обнаженной грудью и аморфными всеми остальными частями тела, несущая на голове что-то тяжелое. Мальчик оглянулся в поисках натуры. Напротив фонтана был лишь дом с атлантами, напрягшимися от тяжести ноши.

– Красиво, только там одни мужчины, и они – каменные.

– Я вдохнул в одного из них женское начало, – Амазонка настолько кокетливо, насколько могла это сделать закаленная в жестоких битвах воительница, поправила волосы.

– Мой маме понравилось бы, она тоже рисует.

– А где она, кстати? – Теперь стал оглядываться Адольф в поиске, наверняка, красивой женщины.

– В магазине, – вздохнул мальчик, – это надолго. Она мне разрешила поиграть возле фонтана, покормить голубей. Жаль только он не работает и голубей нет. А что это? – Указательный палец мальчика потянулся к лацкану пиджака Адольфа, на котором был приколот значок с черной свастикой на белом фоне.

– Это хакенкройц – черный крест, призыв к беспощадной борьбе с коммунистами и евреями. Хочешь, подарю?

– Хочу значок, но смысл у него какой-то зловещий. У мамы свастик много, но такой, как у тебя, у нее точно нет.

– Видать, твоя мама – истинная арийка. Почему же я ее не знаю? У меня, кстати, их тоже много. Могу показать. Здесь недалеко.

Удушливая волна безотчетного беспокойства охватила мальчика. Это амазонка встала со своего места и положила ему на плечи свои руки и, насмешливо улыбаясь, потрепала его по голове. Ленни поднял руку и тоже взъерошил себе короткие волосы, в точности повторяя ее жест. Она удивленно взглянула на своего соратника. Тот усмехнулся.

– Мама, будет меня искать, – амазонка легонько дернула его за удлиненный сверху кончик уха, он почесал его.

– Ты же сказал, что она надолго.

Амазонка пощелкала пальцами перед лицом Ленни, и он помахал рукой перед собой, вроде отгоняя невидимое надоедливое насекомое. Она начала как бы шутливо тянуть его в нужном им направлении.

– Ну ладно, только быстро. Чтобы я успел вернуться до того, как мама начнет меня искать.

Адольф резко встал, без лишних слов сгреб мелки в коробку, небрежно сунул ее, альбом и тряпку в ранец, закинул его за плечи и спустился вниз.

Шли и впрямь два шага: в подвал дома по соседству со сквером. Там было душно, влажно и так сильно и пронзительно пахло краской, что Ленни сразу же сунул нос в ворот рубашки и зажал двумя руками.

– Так пахнет победа, – новый знакомый похлопал его по плечу и подтолкнул вперед.

Какой-то человек с таким же значком, что и у Адольфа, не отвлекаясь на вошедших, вырезал из плотного картона огромную свастику. На длинном столе кипами громоздились красные полотнища с белыми кругами внутри и уже законченные шаблоны.

Наконец, последний трафарет был сделан, со столешницы убран мусор, приготовлена банка с краской, которая невыносимо воняла. Адольф вздернул чисто выбритый подбородок, расправил плечи, выпятил грудь и высокопарно заявил:

– А сейчас ты станешь свидетелем начала возрождения арийской нации, – и он жестом человека, которому беспрекословно подчинялись, махнул рукой: – Начинай.

Работник немедля разложил несколько полотнищ в ряд на столе, разровнял складки, выложил в середине белых кругов трафареты. Но тут.

– Адольф, Юргенс, – кто-то легко постучал носком пыльной туфли в стекло подвального оконца. Юргенс, уже мокнувший тампон в черную краску и приготовившийся наносить ее, поднял голову и вопросительно посмотрел на Адольфа, тот кивнул в сторону двери.

– Мы сейчас вернемся. Ничего не трогай.

Оба торопливо вышли, оставив Ленни одного. Стало как будто легче дышать. Плотное облако, окутывающее его и заставляющее подчиняться, ушло вместе с Адольфом. Присутствие странного художника непривычно и завуалировано подавляло, делало покорным, убивало радость. Первоначальное любопытство и неосознанное притяжение к рисующему человеку там, возле фонтана, здесь сменилось чувством опасности, безотчетным страхом и готовностью защищаться, но и оно тоже приглушалось. Ватные руки и ноги делали совсем не то, что хотела бы делать голова. Сказывалось влияние амазонки, которая не оставляла Ленни ни на секунду, то вела под руку, то закрывала глаза, то танцевала вокруг него. Но ушел Адольф, ушла она, ушел и страх.

Все трое мужчин остановились недалеко от окна со стороны улицы и что-то тихо, но очень эмоционально обсуждали, возбужденно жестикулируя.

У Ленни появилась возможность прийти в себя, осмотреться и сбежать. Но что-то его останавливало.

Свастика. Ленни вспомнил мамины слова. Она говорила, что свастика – это космический символ чистоты, мудрости, проницательности и смирения перед богом. Она дает способность преодолевать все искушения и соблазны, разрушает зло внутри человека и все препятствия на пути к добру. Свастика должна крутиться только по часовой стрелке, тогда она созидает, помогает, защищает. Если ее нарисовать против часовой стрелки, хоть и случайно, то она будет работать на разрушение как для человека, который ее нарисовал, так и для его семьи, родственников и даже страны.

10-летний мальчик почувствовал всем своим существом, что здесь и сейчас должно совершиться величайшее в истории человечества святотатство: использование сил добра для целей зла.

Двое из троих за окном торопливо зашагали прочь от подвала, третий возвращался назад. Нужно было что-то быстро сделать. Разлить краску на будущие флаги? Это поможет ненадолго, сошьют и напечатают новые. Что-нибудь всыпать в саму краску? Нет. Шаги приближались. Идеальное решение искрой мелькнуло в голове, а руки не замедлили воплотить его. Ленни просто перевернул все трафареты свастики против часовой стрелки и встал там, где стоял. Тот, кого называли Юргенс, молча прошел на свое место, грубо оттолкнув мальчика, склонился над флагом и начал набивать трафарет, переходя от одного полотнища к другому. На Ленни он больше не обращал внимания. Мальчик довольно улыбнулся, повернулся к двери и бросился прочь, поспев к магазину как раз к тому времени, когда его мать выходила с покупками.

Их квартирка, расположенная на верхнем этаже стоящего на невысоком холме пятиэтажного здания, была самой маленькой в доме и потому самой дешевой. Но сверху открывалась великолепная панорама почти половины города. При свете восходящего и заходящего солнца город окрашивался нежно-розовым или оранжевым цветом, стекла квартир и витрин отбрасывали блики красными солнечными зайчиками. А днем крыши домов веселили глаз разноцветьем. Люди внизу суетливо проживали свои жизни, спешили насладиться всеми ее дарами: есть, любить, творить.

Матери Ленни Еве нравилось наблюдать за городской жизнью сверху по свободе или во время отдыха в перерывах между работой.

Но в июльском городе, увешанном странными флагами со свастикой против часовой стрелки, больше похожей на черного паука, чем на ее любимый символ благоприятствования, становилось неспокойно. Очень неспокойно и даже опасно.

Рабочие и ремесленники, солдаты совсем недавно законченной мировой войны, сломленные поражением и безработицей, богатая и праздная молодежь в поисках новых ощущений, объединялись в небольшие вооруженные, вызывающе нахальные, безнаказанно бесчинствующие группы. Они пьяно орали о чистоте арийской расы, блюя и мочась прямо на улице, обвиняли евреев в своих неудачах, громили их магазины и молельные дома, мародерствовали без зазрения совести.

Ева видела, как один за другим поднимают головы и расправляют крылья черные ангелы за спинами эгоистичных личностей и тех, кого увлекла идея чистой расы. Видела, как в них входили огромные демоны и сразу же начинали проявлять в новом теле свою суть. Они подавляли волю людей, подчиняли их себе и свободно, не встречая хоть сколько-нибудь значительного сопротивления, управляли ими. Страх, желание богатства посредством физического устранения их владельца, жажда власти любой ценой, хотя бы над отдельно взятым человеком – качества, какими можно запросто манипулировать. Идея нового лидера, так называемого фюрера, который поднял бы с колен нищую Германию, гипнотизировала, чем облегчала проникновение демонов в людей и их проявление.

Интуиция матери, а она никогда ее не обманывала, подсказывала Еве, что надо бежать не только из города, но и из страны. Ее собственный белый ангел подгонял и внушал поторопиться, но она все тянула и тянула, уверенная в своей защите. Но когда узнала о том, что вытворил ее сын со свастикой в подвале новых арийцев, засобиралась в путь. Доделывала заказы, расплачивалась с долгами, договорилась со знакомыми о переезде в гораздо более безопасную Швейцарию и о местах в товарном составе с одним пассажирским вагоном, который формируется на запасных путях недалеко от Мюнхена. Осталось только дождаться нужной даты.

В конце июля за день до отъезда, хотя уже и наступил вечер, было очень жарко. Горячий воздух поднимался вверх от раскаленного камня улиц и колыхался, только если его кто-то вынуждал двигаться. В квартире было так душно, что даже сквозняк из всех распахнутых окон и дверей не приносил облегчения.

Ева расстегнула на груди верхние пуговицы широкого льняного платья и, облокотившись на балконные поручни, обмахивалась самодельным веером. Она медленно переводила взгляд с разноцветных крыш домов на спешащих по делам или праздно шатающихся людей, и обратно, мысленно прощалась с городом, вспоминала, все ли сделала.

Она устала от суматохи сборов, от, возможно, излишнего беспокойства по поводу новой жизни в другой стране. Тело одновременно плавилось от жары и задыхалось от духоты и пыли.

Тут ее взгляд перестал бесцельно блуждать и остановился. И она с интересом стала следить за скоплением людей на небольшой площади через улицу.

Сначала они развешивали флаги вдоль небольшой улочки и на площади, а окончив, скучились, что-то бурно обсуждая и громко хохоча.

Сразу же с момента их появления улица мгновенно опустела. Ее жители попрятались по домам, предпочитая переждать под защитой стен, и со страхом ожидали от них напастей. Случайные прохожие, завидев их издалека, сворачивали в первую попавшуюся подворотню или спешили проскочить мимо, чтобы, не дай бог, не привлечь их внимания.

С обеих сторон улицы на площадь вливались все новые группы пьяно орущих мужчин в черных рубашках с закатанными рукавами и белыми повязками на левой руке. Маленькое пространство быстро заполнилась черным: люди в черном стояли в плотном окружении высоких черных, невидимых человеческому глазу, фигур. Все они чего-то ждали.

Последним пришел человек, вокруг которого колыхалась аура всевластия, ощутимая даже издалека, за ним неотступно следовали два его ангела-хранителя. Он отрывисто поприветствовал толпу, быстро вскинув прямую правую руку, и та ответила ликующим оглушительным воплем и всплеском рук. Ждали его. Он взошел на небольшое возвышение, ангелы встали по бокам, сложив руки на груди и широко расставив ноги.

– О, я его знаю. Мам, помнишь, я тебе о нем рассказывал, – сын потихоньку вышел на балкон и тоже смотрел в том же направлении.

– Иди в комнату, Ленни, я скоро приду.

Не было слышно, что именно говорил молодой человек, но он говорил то громко, убедительно и авторитетно, повторяя жесты воина, то тихо, вкрадчиво и злобно, как нашептывала воительница. Толпа стояла, затаив дыхание, заворожено внимая своему лидеру, боясь пропустить слово, а в конце речи Адольфа, а это был он, разразилась криками, улюлюканьем и глумливым хохотом. Черные ангелы людей в толпе были довольны своей работой, но что интересно, не нарушали некую субординацию по отношению к ангелам оратора. А вот демоны внутри людей бесновались. Впервые за долгое время они могли открыто проявить себя и, никем не преследуемые, делать то, что заложено в их природе. Толпа разделилась на две группы, и те ринулись в противоположные концы улицы, громя все на своем пути.

Небольшая улочка была почти полностью заселена богатыми еврейскими семьями, которые содержали здесь рестораны, кафе, продуктовые, антикварные и ювелирные магазинчики, ломбард, театр варьете и даже небольшой кинотеатр. Сюда часто приходили жители близко расположенных соседних районов сделать покупки, вкусно поесть и развлечься.

Но сейчас было невесело. За разбитыми окнами слышались крики о помощи, но никто не сопротивлялся. Женщина-воительница носилась от дома к дому, где плеткой, где руками, где ногами заставляя замолчать в страхе кричащих людей. Никто не приходил им на помощь: полиция была частично подкуплена, частично сама уже причисляла себя к нацистской партии. В некоторых квартирах вспыхнул огонь. Изредка раздавались выстрелы, но чернорубашечники предпочитали действовать ножами, тихо и больше крови, так любимой демонами.

Человек, вызвавший бурное ликование и благословивший на разбой, так и остался стоять там, откуда произносил речь Сложив руки на груди, он спокойно наблюдал за эффектом своих слов. Он был доволен. Все награбленные деньги и драгоценности сносились к его ногам. И он абсолютно точно знал, никто ничего не возьмет из того, что он не позволит взять. В демонической иерархии все беспрекословно подчиняются вышестоящим, иначе наказание и смерть.

Время от времени он смотрел по сторонам, иногда его глаза застывали, и казалось, он ничего не видит перед собой. Но вдруг его взгляд поднялся выше двухэтажных домов напротив, где орудовали его люди, и стал бездумно рассматривать пятиэтажный дом, стоящий на возвышении, этаж за этажом и остановился на женщине в белом на балконе пятого этажа.

Душный день как-то быстро стал душными сумерками, а те незаметно сгустились в душную ночь. Но Ева уже давно не обмахивалась веером, он выпал из ее рук, пальцы судорожно вцепились в поручни. Они были слишком далеко друг от друга, чтобы видеть лица, но оба знали, что их взгляды встретились. Предводителю бесчинствующих людей и демонов был опасен не столько свидетель, сколько белый ангел, стоящий за женщиной. Он слегка повернул голову в сторону своего хранителя и отметил, что тот смотрит туда же, положив руку на меч. Затем он крикнул что-то резким лающим голосом. Из домов, где совершались погромы, торопливо выскочило несколько человек, подбежали к нему, глянули по направлению вытянутой руки, указывающей на силуэт женщины, четко вырисовывающийся на фоне освещенного окна с развевающимися занавесками, и, сломя голову, бросились по улице, подгоняемые бегущими рядом черными ангелами.

– Ленни, ты помнишь молитву, которой я тебя учила?

Ева хотела встать на колени, чтобы застегнуть пуговицы пиджака, как делала, когда сын был маленький.

Но он увернулся, не позволив ей этого, считая себя очень даже взрослым, чтобы одеваться самому, застегиваясь, буркнул:

– Мам, я уже не маленький.

– Знаю, сынок, знаю, – но ее чуткие пальцы продолжали поправлять воротник, рукава, одернули рубашку, полы пиджака.

И глядя на ее красивое лицо, в зеленые глаза, всегда излучающие любовь, а сейчас полные беспокойства, Ленни не понимал, зачем она в тысячный раз задает один и тот же вопрос.

– Да, мам, я помню.

– Повтори.

– Ну, мам…

– Леонард Голд, повтори. – Если мать говорила таким голосом, стало быть перечить нельзя. И Ленни монотонно начал бубнить ничего не значащую для него молитву с неизвестными словами, с трудно выговариваемыми звуками, при этом переводя взгляд с одного предмета на другой за ее спиной. Он видел хорошо знакомые часы с ходиками, картины, нарисованные мамой, странные, но почему-то захватывающие дух, вазоны на окне, с постоянно цветущими и благоухающими растениями, кружевную скатерть на столе. Все было чисто, свежо и приятно пахло.

– Хорошо, – сказала она после того, как Ленни закончил, – запомни: молитва сработает только тогда, когда ты будешь в безвыходном положении и в полном отчаянии. Это должен быть зов сердца, а не головы. Где бы ты ни был, что бы ни случилось, помни о матери.

– Но ты со мной?!

– До тех пор, пока это необходимо. Медальон на тебе?

Ленни вынул из-под ворота рубашки кожаный шнурок с подвеской в виде свастики, стилизованной под цветок, но заметив, как беспокойство на ее лице сменилось удовлетворенностью, засунул его обратно. Мать прищурив глаз, вспомнила:

– Твое свидетельство о рождении! На, положи на всякий случай во внутренний карман пиджака, пусть оно будет с тобой, а не в моих вещах.

Проследила, чтобы Ленни все сделал правильно, и только тогда сказала то, чего говорить явно не хотела:

– А теперь мы должны идти. И быстро.

Она накинула легкий платок на русые, отливающие золотом волосы, заплетенные в толстую косу, взяла узелок с едой, чемодан с самыми необходимыми вещами и документами, и они поспешили к выходу.

Ева, будучи честной женщиной, не могла оставить квартиру, не заплатив за проживание. Она сунула оторопевшей хозяйке деньги, и ничего той не объясняя, было некогда, кинулась через задний вход во дворы, таща за руку сына.

Дом, милый дом, такой родной и уютный, быстро исчез из виду.

Нанятый экипаж на выезде из города остановили и перевернули пьяные, смердящие алкоголем и табаком, чистокровные арийские молодчики. Они тупо ругались, проклиная жидовскую бороду какого-то Маркса, при этом обрезая поводья в упряжи. Пока они были заняты перепалкой с извозчиком, который доказывал, что он – чистый немец, мать и сын, скрытые крыльями ангела и потому невидимые для людей, поспешили уйти как можно дальше от опасного места.

Демон, внутри самого наглого типа, управлял его рукой с ножом и, криво усмехаясь, следил за действиями человека. А тот, вонзил нож в грудь кучера несколько раз, склонился над лицом умирающего и с нескрываемым наслаждением наблюдал, как из того вместе со струйкой крови изо рта, вытекает жизнь.

Лошадь увели, а ее хозяин остался лежать на мостовой узкой безлюдной улочки в кровавой луже.

Но Ева и Ленни этого не видели. Вскоре и ночной город скрылся за деревьями.

Теперь добираться до пункта назначения, тупиковой железнодорожной станции, придется пешком и без денег, отданных за перевозку вещей.

Они шли всю ночь и весь день по тропинке вдоль главной дороги и при появлении чернорубашечников прятались в зарослях, останавливались только, чтобы наскоро поесть и немного передохнуть, избегая заходить в близлежащие деревушки. Идти прямо по ней, не таясь, и отдыхать на ее обочине уже было слишком опасно. На ней уже вовсю хозяйничали наци, упоенные безнаказанностью и непротивлением загипнотизированных неариев. Они носились по ней на лошадях или шли небольшими группами, не строевым шагом, но и не как гражданские.

Ева переживала, что сын не сможет осилить столь напряженное передвижение, но Ленни оказался настоящим маленьким мужчиной, не позволяющим себе ни слова недовольства, ни упреков, ни капризов.

– Мама, куда мы идем?

– Мы должны сесть на поезд, который увезет нас из этой страны, здесь для тебя слишком опасно.

– Почему только для меня? А для тебя?

– Для всех опасно, но ты должен остаться живым, даже ценой моей жизни.

– Почему ты так говоришь? Я не понимаю.

– Поверь мне. И смотри под ноги, пожалуйста, у нас нет времени даже на то, чтобы спотыкаться.

Это был чуть ли не единственный диалог за весь путь. Говорить было некогда, это сбивало дыхание, но отсутствие разговоров заменяли нежная забота и участие. Когда мать спотыкалась, сын поспешно протягивал руку, на которую она могла опереться. Когда стало прохладно, мать прижала сына к себе, накрыв своей шалью. Они делили поровну всю еду. По очереди несли чемодан.

Мать вела Ленни куда-то, ориентируясь по только ей известным приметам и слушая ведение ангела.

В конце дня, чтобы переночевать, они свернули с тропинки на еле заметную, заросшую травой колею, которая вывела их к маленькому хуторку из трех домов. Он приютился на берегу небольшой речушки у подножия невысокого холма. Он так густо зарос деревьями и кустарником, что казался сплошной ярко-зеленой массой.

Это место выглядело безлюдным, хотя лаяли собаки, мычала корова, где-то кудахтали куры, мостясь на ночлег. Но когда Ева и Ленни начали стучать во все дома по очереди, то обнаружили, что те действительно пусты. Двери открыты, но внутри ни души. Было похоже, что их покинули неожиданно и в спешке.

Мать, не обсуждая странную ситуацию, но с очень обеспокоенным видом повела Ленни в последний дом, что стоял в отдалении от дороги и вплотную упирался в заросли. Он был настолько поспешно брошен хозяевами, что табуреты грубой работы валялись в беспорядке, а на столе все еще стояла посуда и еда, приготовленные для трапезы.

Сваренный в мундире картофель в котелке, чуть зачерствевший, нарезанный толстыми ломтями хлеб на разделочной доске, кислое молоко в кувшине и растаявшее сливочное масло в миске дожидались своей участи на скатерти из грубой самодельной ткани. Еда еще не испортилась. Можно было поесть и не быть обвиненным в воровстве. Ну, а после отдохнуть, не опасаясь быть выгнанным.

Что случилось, что хозяева бежали, забыв обо всем, кроме своей жизни?

Да, Еве не пришлось никому ничего объяснять, ни упрашивать пустить переночевать и поесть. Им было предоставлено все: и еда, и постель и… страх, и гнетущее ощущение опасности.

Они поели в сумерках, благодарные неизвестным хозяевам, не зажигая света, хотя на столе в глубокой тарелке стояла толстая восковая свеча, и рядом лежали приготовленные спички.

Пока окончательно не стемнело, мать обошла дом в поисках укрытия на случай нежданных гостей, постучала по доскам на полу, заглянула под кровать и в громоздкий шкаф, но единственно возможным вариантом убежища был лес за окном.

Они легли на широкую постель, укрывшись грубым самодельным покрывалом. Ленни мгновенно заснул, а к Еве сон долго не шел, хотя она очень устала. А вставать нужно было засветло.

Ветер насвистывал ночную мелодию в трубе, ветви кустов рядом с домом стучали в окна, внутри стояла жутковатая тишина. Далеко за полночь она забылась тяжелым, но чутким сном, готовая в любое мгновенье проснуться.

Вдруг тишина за окнами разбилась вдребезги и вонзилась в их сердца осколками страха. Ангел Евы разбудил ее. Она соскочила с кровати, спросонья напряженно вслушиваясь в происходящее снаружи. Множество голосов, звуки бьющегося стекла, дикий хохот, непристойная ругань и вспышки яркого пламени за окнами. Она затормошила сына:

– Ленни, вставай, надо уходить, быстро. Ленни!

Подвела сонного, теплого и испуганного мальчика к окну, которое выходило в лес, распахнула его и горячо зашептала прямо в ухо:

– Иди вверх по холму, сразу под ним должна быть тупиковая железная дорога с нашим поездом. Он формируется в Швейцарию, отправляется рано утром, ходит два раза в неделю. Если не успеешь завтра, сядешь через пару дней, там же на вокзальчике и заночуй. Но ты должен пробраться в него. Только не садись в вагоны, а иди к паровозу. О нас договорились с машинистом, у него усы, закрученные в колечки. Ему заплатили, поэтому ты ничего не должен говорить ему, ничего не должен платить, только покажи медальон у себя на груди. Он высадит, где нужно, там тебя встретят, все расскажут, дадут жилье, позаботятся. И еще. Не забудь молитву. Верь себе.

– А ты?

– Я… – Она положила руку на сердце и тихо застонала.

В это мгновение дверь распахнулась от сильного удара. Единственная комната ярко осветилась заревом горящего рядом дома.

– Здесь кто-то есть! – Раздался крик. – Стой!

Ева закрыла собой Ленни, при этом вытолкнув его за окно.

– Беги же уже.

– Мама! – С ужасом в глазах и немым криком на губах Ленни выпал, даже не почувствовав удара, и пополз в темноту.

Ева метнулась к столу, на котором лежал кухонный нож. Подбежавший к ней человек, упал на колени, захрипел, задыхаясь, с выпученными покрасневшими глазами, не понимая, что происходит. Ангел Евы схватил того за шею, а она приставила нож к его горлу. Но тут снаружи вовнутрь метнулось черное кнутовище бича и обвилось вокруг шеи ее ангела-хранителя. Чтобы освободиться от удавки, ему пришлось отпустить человека, угрожающего его подопечной. Послышался резкий крик, после которого в комнату ворвалось еще несколько человек.

Подбежавшие к Еве люди с пивным перегаром, в пропотевших черных рубашках заставили ее отдать нож и не шевелиться. Она, понимая, что сопротивляться бесполезно, стояла спокойно, нахмурив брови и плотно сжав губы.

В дверном проеме появился невысокий силуэт мужчины с женственными формами, узкими плечами и широким тазом. Он шел против света, поэтому не было видно его лица и трудно было определить возраст. Но походка и манера держаться несомненно указывали, что он уверен в своей силе и абсолютном превосходстве.

Он не спеша подошел к Еве. Взял ее за подбородок двумя пальцами, внимательно разглядывая в неровном желтом свете огня.

– Красивая, – констатировал он. – Кто был с тобой?

Он знал, что от нее не дождешься ответа, хотя опытный глаз шпиона уже отметил две грязные тарелки и две смятые подушки. Она была в одежде, значит, спали одетыми.

– Где он? Или она? В лесу? – Он на мгновение оставил ее, выглянул в темноту открытого окна, застыл, прислушиваясь и принюхиваясь, повернулся к своим людям, – а, впрочем, сейчас это не важно, – он плотоядно втянул запах молодой женщины, – я так думаю, кто бы там ни был, опасности он не представляет. Выведите ее наружу.

Ленни отполз в непроглядную темень чащи кустов и лежал, стараясь не производить ни звука. Он выждал, пока человек со знакомым профилем отойдет от окна, и бросился бежать вверх по холму, по наитию выбирая дорогу.

Но внезапная мысль об оставленной, беззащитной матери взорвалась в его мозгу, до этого наполненного только страхом, и заставила остановиться. Чувствуя относительную безопасность, не слыша звуков погони, он медленно повернулся к дому. Холм хоть и был невысокий, но настолько зарос деревьями и кустарником, что даже днем трудно было бы отыскать кого-либо в зарослях, не то, что в темноте.

Ленни стоял уже достаточно высоко над домами, чтобы отчетливо видеть, что происходит внизу. Он видел, как его мать вывели из дома, где они ночевали, как ее повели к небольшой площадке перед горящими строениями.

Здесь группа людей остановилась.

Офицер в штатском, неторопливо шедший немного позади, видно, скомандовал отойти им в сторону. Хотя все были пьяны, его послушались беспрекословно, быстро и четко выполнили приказ.

Сверху хорошо было видно этого молодого мужчину с волевым лицом. Прядь седых волос придавала бы его лицу благородство, если бы не нос хищника, тонкий с еле выступающей горбинкой, нависающий над маленьким ртом с тонкими губами. Кончики рта всегда неудовлетворенно опущенные, сейчас дрожали в довольной ухмылке. Глаза цвета голубой стали, отражая огонь, казались желтыми. Их взгляд был самоуверенным и пронзительным, как у человека, наделенного безграничной властью, однако, не обделенного чувством красоты.

В нем Ленни узнал Адольфа, с которым разговаривал совсем недавно в сквере, в ожидании мамы. Он не видел ни белого воина матери, ни двух черных ангелов нечаянного знакомого незнакомца, которые были намного выше подопечных и более мощного сложения, но напряжение между ними чувствовал хорошо даже со своего места.

Черные ангелы стояли, сложив руки на груди, широко расставив ноги, слегка опустив голову, и оценивающе исподлобья разглядывали соперника. Белый же ангел положил руки на плечи Евы, и готов был защищать ее даже ценой своей собственной гибели.

Адольф смотрел на женщину и видел не только красоту, но и ее решимость пожертвовать собой ради кого-то. Ради кого?

– Ты кто? – Спросил он по-немецки, и не дождавшись ответа:

– Кто был с тобой? – Спросил по-английски.

– Муж? – По-итальянски.

– Ребенок? – По-русски.

Он уже не ждал ответов. Он видел их по глазам, с удивлением осознавая, что она его понимает. Белое крыло заслонило ей лицо. Ева опустила глаза и больше их не поднимала.

– Смотри на меня, – резкий раздраженный голос издал приказ по-французски.

Задавая вопросы, он подходил все ближе и ближе, пока не оказался в шаге от нее. Черный ангел справа протянул руку к Еве. Белый хранитель оттолкнул ее, что воспринялось, как повод начать поединок. И они сцепились друг с другом врукопашную.

Адольф, скопировав движение своего ангела, поднес свою руку к лицу Евы. Почти не касаясь, поправил растрепавшиеся после сна волосы, в точности повторив жест уже своей амазонки, стоявшей у него за плечом слева, и которая по достоинству оценила человеческую красоту. Она зашла за спину женщины и провела рукой по заплетенным волосам. Но тут ей стало не до человека. Белый ангел споро нападал на ее собрата, легко отбивался, и она поспешила к более интересному для нее занятию.

Но Адольфу это нравилось. Он обошел мать сзади, расплел косу, разложил пряди на спине, отдал должное и их красоте. Мать резким движением перебросила волосы вперед, обнажив маленький участок шеи, к которому тотчас же потянулась холеная рука. Он провел тонким указательным пальцем с обкусанным ногтем по гладкой коже шеи, отчего Ева вздрогнула от отвращения, а Адольф едва выдохнул ей в маленькое ушко вкрадчивым, обольщающим голосом:

– Я вот думаю, хочу ли я тебя настолько, чтобы не отдать тем вонючим трусам и посмотреть, кто придет тебя защищать? – Он говорил это уже на иврите, медленно склоняясь к ней для поцелуя в шею, успел вдохнуть запах ее кожи и волос. Запах свежести невинности, как пахнут только девственницы. Но она резко повернулась и оттолкнула его, удивленного своим открытием. Адольф схватил ее, пытаясь притянуть к себе, но встретил сопротивление по-детски отчаянное и безрезультатное.

– Пожалуй, я хочу тебя, – пробормотал он на немецком. Молчаливое противоборство жертвы возбудило его, ее запах манил.

Хранитель Евы после упорного сопротивления двум искусным воякам был повергнут. Черный ангел навис над ним, приставив острие меча к горлу, как бы размышляя, что делать. Параллельно с ними Адольф в борьбе повалил мать на землю. Она лежала на спине, упираясь ему руками в грудь, тяжело дышала и бесстрашно смотрела ему прямо в глаза.

– Но не здесь, – он быстро встал, порывистыми движениями поправил костюм. – Отведите ее в дом.

Два человека молча отделились от группы людей, стоявшей неподалеку, не смея ни хихикнуть, ни отпустить пошлые шуточки, подошли к распростертой на земле, растрепанной матери и грубо, рывком подняли ее. Белый ангел извернулся, оттолкнул черного и бросился к подопечной, пытаясь закрыть ее собой, но его удержали за крылья. Амазонка взвилась над ним и с улыбкой превосходства резким и сильным движением отрубила их. Ангел, упал ничком и пополз в сторону горящего дома. В это время Ева внезапно с неожиданной силой вырвалась из рук тащивших ее молодчиков и исчезла в импровизированном погребальном костре.

«Мать, береги его», – были ее последние слова. Белый ангел протянул к ней руки и застыл на одном месте, становясь все более прозрачным, пока не исчез совсем.

– Мамааа!!!

Все повернули головы на голос отчаяния, долетевший с холма.

– Понятно, с ней был ребенок, – пробормотал Адольф, – хотел бы я посмотреть на плод невинности.

Адольф имел много женщин, он видел много смертей, но эта женщина и эта смерть его впечатлили. Он пробормотал про себя:

– Я буду искать ребенка? Зачем я буду искать ребенка? Я отвечу на этот вопрос только тогда, когда найду его.

Черный воин уже стоял у него за спиной, сложив на груди руки. Амазонка, вставила меч в ножны, откинула назад растрепавшиеся в битве волосы и встала в ту же позу. Адольф повторил их жест. Так они и стояли, глядя на огонь. А тот удовлетворенно потрескивал и постанывал, фейерверком выбрасывая в ночной воздух яркие искры.



Горе и отчаяние Ленни были до того велики, что он ни о чем не мог думать, только тяжело дышал и твердил одно и то же слово, пульсирующее у него в голове: «Мама». Когда он настолько успокоился, чтобы идти, на ум сама собой пришла молитва, выученная только ради матери. И он начал автоматически ее проговаривать: «ОМ ТВАМЕВА САКШАТШРИ МАХАЛАКШМИ МАХАСАРАСВАТИ МАХАКАЛИ ТРИГУНАТМИКА КУНДАЛИНИ САКШАТШРИ САХАСРАРА СВАМИНИ МОКША ПРАДАИНИ САКШАТШРИ НИРМАЛА ДЕВИ НАМО НАМАГА».

Десять, сто, тысяча раз, быстро, без остановки, не думая.

Хотя весь день было пасмурно, и тучи ни разу не позволили ни самому солнцу, ни даже лучику, поприветствовать землю, сейчас как будто специально для него одного открыли другое светило.

Полная луна осветила ему то, что трудно было бы назвать дорогой, но что вело его в верном направлении. И звезды воспользовались возможностью показаться земле во всем своем блеске.

А одна из них, особенно большая и яркая, сорвалась с места и начала быстро приближаться к Земле, становясь все больше и ярче. Когда она соединилась с Землей, никто ничего не почувствовал, не последовало ни взрыва, ни землетрясения, ни цунами, но маленький городок в самом центре Индии, место куда она упала, озарилось светом, подобным радужному северному сиянию, не свойственному южным широтам.

В момент соприкосновения из спины Ленни расправились крылья, поднялась голова, а потом от него отделился белый ангел. Он потянулся, сделал несколько разминочных движений головой, руками, крыльями, как после долгого пребывания в одной позе. Догнал быстро идущего мальчика и пошел чуть впереди, изредка помогая ему легким прикосновением, то нацеливал в нужную сторону, указывая дорогу, то раздвигал ветви кустарников, то отпугивал ночных хищников, которые уходили нехотя, недовольно скаля зубы и рыча, но мальчика не трогали.

Ленни нужно было добраться до поезда во что бы то ни стало. Так говорила его мама. Каким образом, ведь он не знал дороги? Он просто шел туда, куда вел его ангел. И даже сделал свое первое открытие: оказывается, слушать себя очень легко, просто идешь туда, куда тебя как будто бы направляют. Как будто тебя ведет мать, а она всегда знает куда идти. Главное не думать.

Ангел был доволен: малец не сопротивлялся, стало быть, с так называемой на человеческом языке, интуицией, способностью чувствовать не просто присутствие ангелов, но их ведение, у него все в порядке. Людей с таким чутьем очень мало, и поэтому хранителям приходится подолгу ждать внутри каждого своего пробуждения.

Исцарапанный, но не обращающий внимание на боль, не чувствующий усталости, Ленни быстро двигался вперед. Он просто шел и все твердил и твердил неизвестные ему слова, которые вдруг стали родными и как будто понятными. Будто мама снова была рядом, вела его за руку, грела, прижимая к себе, и, время от времени, ерошила ему волосы на макушке.

И вот он уже стоит на вершине. Совсем немного отделяет его от поезда с долгожданными безопасностью и отдыхом, нужно просто спуститься, что по умолчанию всегда быстрее. Отсюда уже можно было видеть пути с составами. Один из них был тем самым товарным поездом с единственным пассажирским вагоном с ярко освещенными окнами и снующими вокруг и внутри него людьми.

Но «вдруг» Ленни поскользнулся и скатился вниз. Собрав последние силы, так как уже было довольно светло, он опять пополз наверх.

Но чего Ленни не знал, так это то, что ему туда никак нельзя. Опытному разведчику, каким был Адольф, особенно с такими помощниками, как его ангелы, нетрудно было вычислить цель и маршрут движения двух беглецов. Он знал, как сюда быстро добраться. У него имелись все средства, люди, а главное было неудовлетворенное любопытство.

Поезд уже проверяли. И ангел Ленни подставил подножку, чтобы мальчик хоть ненамного сбавил скорость. Но тот был упорным малым, несмотря на возраст, и ангел с удовольствием это наблюдал. Он видел, как изможденный, начинающий отчаиваться мальчик, поднялся и, тяжело дыша, опять начал карабкаться наверх. Мысль о том, что он может не сесть в поезд, остаться без помощи и средств к существованию, придавала ему сил. Опять он уже видел огни состава. Теперь не только луна освещала его лицо, но и надежда.

На вершине холма, не такого поросшего деревьями и кустарниками, вроде специально для него, оказался кусок не то забора, не то настила из неплотно сбитых досок, неизвестно как там очутившийся. И Ленни, обрадовавшись, решил, что нет ничего лучше этого, чтобы спуститься вниз не на своих двоих. Это импровизированное средство передвижения было бы гораздо сподручнее, чем его усталые и дрожащие ноги.

Ленни протянул одну руку, другую, подтянулся, и тут ангел решил окончательно пора вмешаться. Сначала он попытался удержать подопечного за ноги, и тому казалось, что вместо ног у него два неподъемных бревна. Но он упорно вскарабкался на настил. Тогда ангел легонько подтолкнул сбитые доски, но не в сторону поезда, а в противоположную.

«Боже!» В широко раскрытых глазах последний раз мелькнули огни, и Ленни с шумом покатился вниз. Хлипкое сооружение налетело на первый же куст, Ленни отбросило. Он упал на спину, сильно ударившись головой, застонал и потерял сознание. Он уже не видел и не слышал, как на него сверху свалились сколоченные доски.

Ангел сел рядом, поправил настил так, чтоб не было видно ног мальчика, вытащил торчащий гвоздь, чтоб не царапал. Он был доволен тем, что не случилось того, чего не должно было случиться. Удовлетворенный он постучал пальцами по доскам, мол, отдыхай. Встал рядом, сложив руки на груди.

В поезде Ленни, действительно, с нетерпением ждали. Двое.

Один из них, машинист, тот самый, с усами, закрученными в колечки, ожидающий двух нелегальных пассажиров, женщину с 10-летним мальчиком.

Второй: Адольф. Позволивший себе совместить работу с любопытством и жаждущий обнаружить необычного ребенка, мать которого так его поразила, раззадорила, но предпочла ему сожжение заживо.

При его появлении молодчики, упоенные вседозволенностью, кричали странно-лающее, восторженное и пугающее: «Хайль!» и резко вскидывали вперед прямую правую руку.

Адольф Гитлер имел право, как офицер немецкой разведки, вести обыски и производить аресты. Он пользовался им и для государственных нужд, и для своих собственных. А с момента начала открытых действий его национал-социалистической партии, он стал волен практически во всем.

К товарному поезду был прицеплен один пассажирский вагон. И при проверке в нем оказалось несколько разновозрастных детей, но все они были с родителями или с родственниками. Эти дети никак не могли быть отпрыском той зеленоглазой красавицы, чье лицо все еще стояло у него перед глазами.

– Это ваш ребенок? – Держа в руках документы очередной мамаши, спрашивал Адольф, когда его ангел повернул голову к холмам и потянул носом воздух, пристально вглядываясь в темноту. Насторожился и Адольф. Он медленно повернул голову туда же, пытаясь понять, что там привлекло его внимание. Именно в это мгновение белый ангел Ленни толкнул мальчика, чтобы тот скатился вниз с противоположной стороны холма. Ангел Адольфа успокоился и перевел свой взгляд на проверяемых. Адольф также вернул внимание на перепуганных пассажиров, с усилием вспоминая, о чем они говорили. Вспомнил, усмехнулся, наслаждаясь волнами страха, колышущимися в вагоне.

– Хорошо, – обратился он к подчиненным, протрезвевшим, сонным и злым, но пластилиново-послушным. – После осмотра поезда и его отбытия, обыщите тот холм.

– Кого или что искать?

– Ребенка, идиоты, ребенка. Думаю, мальчика. Достаточно большого, чтобы ориентироваться на местности, судя по голосу, который мы слышали, еще даже не подростка. Возможно, у него зеленые глаза и светлые волосы.

Потом взглядом указал на богатую еврейскую чету, заставленную со всех сторон множеством чемоданов, баулов и узлов, многозначительно кивнул в направлении выхода. Не дожидаясь окончания крикливо-слезливой сцены выдворения их на перрон со всем багажом, он быстрым шагом двинулся к единственному здесь строению и исчез за дверью.

Чету зарезали недалеко от поезда, даже не постаравшись скрыть трупы. С них сняли золото, не побрезговав выбить золотые зубы, вещи перерыли и забрали все самое ценное. А потом со спокойной совестью до света забылись сном, источая вокруг себя зловоние перегара.

Поезд ушел в Швейцарию по расписанию. Когда клиенты не появились, машинист вздохнул с двойным облегчением: есть деньги, но ни за кого не надо нести ответственность, да и чернорубашечникам не было повода его трогать.

Уже после обеда началась похмельная облава. Молодые, здоровые, небритые мужики с больными от перепоя головами прочесали всю окрестность около путей. Это их раздражало, но сопротивляться они не смели, им затыкали рты демоны внутри них, а тех понукали ангелы, стоявшие за спиной их обожаемого предводителя.

Проходили они и мимо настила, но под него не заглянули: Ангел Ленни предпочел стать невидимым, чтобы не привлекать внимания к себе превосходящих по числу свирепых противников, битва с которыми могла стать для него последней, но самое главное, могла стоить жизни его подопечному. Но когда один из будущих гестаповцев подошел слишком близко к нему, и даже протянул руку, чтобы заглянуть под настил, подставил подножку. Тот выругался, чуть не упав, а когда он уравновесил свое тело, ему приспичило помочиться, и он с облегчением пустил струю на доски и наблюдал, как она брызгалась во все стороны. А после этого он уже не захотел поднимать мокрые от мочи подмостки и заглядывать под них.

Когда все удалились, и звуки шуршащих листьев и голосов затихли, ангел с облегчением вздохнул и сел рядом, опершись спиной на дерево, и стал ждать пробуждения мальчика. Так минули сутки.

На следующее утро, когда солнце уже взошло, и было белым от полупрозрачной облачной дымки, послышался треск ломающихся веток под чьими-то ногами. Ангел насторожился и повернул голову в сторону шагов, потом встал, готовый к действиям. Звуки приближения человека к месту их расположения, слышались все отчетливей и громче.

И тут возле них появился белый ангел. Он резко остановился, потом улыбнулся и поклонился ангелу Ленни, сложив руки на груди в приветствии на восточный манер. Тот ответил поклоном, приложив правую руку к сердцу. Ангел Ленни, отвечая на молчаливый вопрос, указал на настил, и новоприбывший нагнулся, чуть приподнял доски. Ленни все еще был без сознания, но начинал уже приходить в себя. От того, что на его лицо упал свет, он зашевелился и застонал. Тут шаги, производящие шум, затихли. Кто-то прислушивался к стону. Ленни снова застонал. К месту, где стояли ангелы, явно заспешили.

Наконец, из зарослей показался и начал быстро приближаться человек в простой, но удобной одежде местных крестьян. Он опять остановился в ожидании уточнить, куда идти и кого спасать. Звук шел отсюда, но он никого не видел.

Ангелы стояли рядом над Ленни и уже знали, что им предстоит совместный путь и труд, и ожидали увидеть назначенную свыше встречу двух людей, учителя и ученика. Им нравилось наблюдать, как сходятся родственные души, их узнавание друг друга и признание.

У подошедшего мужчины были черные как смоль волосы с седыми прядями на обоих висках, но никто не сказал бы, что он старый. Жизненные невзгоды посеребрили его голову, но тело было молодым, сильным и выносливым, а ум пытливым и впечатлительным, как у ребенка. Волосы он собрал сзади в короткий хвост, небольшая аккуратная бородка не скрывала улыбчивые губы. Смуглая кожа, черные глаза и нос с едва заметной горбинкой выдавали в нем южанина.

Сначала он увидел ангелов, подмигнул своему, улыбнулся и поклонился новому, а повторившийся стон направил его к доскам. Он приподнял их и поспешно отбросил в сторону, освобождая лежащего под ними ребенка. Быстрыми, легкими и точными движениями опытного врачевателя он ощупал Ленни с ног до головы, прислушиваясь, как реагирует на его прикосновения тело мальчика. Царапины, синяки и шишки не волновали, они пройдут за неделю. Но вот причиной беспокойства стало бессознательное состояние и, возможно, сильное сотрясение мозга.

До его жилища было довольно далеко. Донесет ли он мальчика на руках? Но решение нести, а не оставлять здесь, пока он что-нибудь придумает, укрепилось быстро.

Он поднял Ленни на руки. Ангелы видели его сомнение и встали рядом с ним, один придерживал мальчика с левой стороны, другой с правой. Мужчина, ободренный тем, что ноша не такая уж и тяжелая, как он ожидал, быстро зашагал в направлении своего дома.

Ангелы убирали с дороги ветви, чтобы они не хлестали подопечных, помогали обойти ямы, перейти по упавшему дереву через овраг, открыть дверь, откинуть одеяло на кровати.

В убранстве затерянного в дебрях Черного леса деревянного сруба, живописно вписавшегося в глубокую пещеру, было просторно. Там не было ничего лишнего, только необходимое. Кровать, стол, маленькая кухонька, кресло перед камином. И полки с книгами. Здесь жил аскет. Ученый аскет.

– Кто ты, малыш? Ты тот, кого я ждал? – Прошептал мужчина, убирая со лба мальчика растрепавшиеся рыжие волосы.

Потом снял с него верхнюю одежду, протер смоченной в отваре из лечебных трав тряпицей ссадины и ушибы, стер запекшуюся кровь. Увидел на шее тонкий кожаный шнурок, потянул его и вытащил медальон с маленькой серебряной свастикой. Он долго и задумчиво разглядывал символ, удивляясь в очередной раз непредсказуемости событий:

– Да, я ждал тебя.

Когда Ленни пришел в себя, отлежался, обвыкся на новом месте, перестал воспринимать своего спасителя как незнакомца, то безоговорочно начал называть его учителем. Просто учитель. Это случилось само собой, легко и спонтанно. Да, тот и был учителем земной стихии. И учить мальчика собирались премудростям, связанными с землей.

После рассказов Ленни об Адольфе, смерти матери, побеге, молитве, звезде, падении учитель завел с ним первый долгий разговор.

– Ты – необыкновенный ребенок.

– Чем же это? Я же не золотой.

– Ты попал в точку, именно золотой, но не снаружи потому что рыжий, а внутри. На тебе отпечаток золотой богини. Вот здесь, – он указал на крестец Ленни. – Эта кость с секретом, поэтому и называется «сакрум», что значит «секрет, тайна». Здесь сокрыты все сакраментальные, или, чтоб было понятней, тайные знания о тебе, о Земле, о Вселенной. Тот, кто, назвал так эту кость, сделал это со знанием дела. Высказывание «Познай себя, и ты познаешь Вселенную», тысячи лет остается в силе, и ты будешь часто его слышать. Вероятно, можно было бы продолжить: «Познай Вселенную, и ты познаешь бога».

– Разве можно познать бога?

– Нет, определенно, нет. Если понять бога, то это больше не бог. Но научиться чувствовать его прикосновение, его любовь, принимать его знания со смирением и благодарностью можно, это уж точно.

– Ты говорил о золотой богине. Она действительно из золота? У меня внутри золотая статуя?

– Да, золотая, но не статуя. Она живая, и у тебя она еще и пробуждена с самого рождения, а не спит как у других.

– Она есть у всех? Всех, всех, всех?

– У всех без исключения. У стариков и детей, у женщин и мужчин, у немцев, евреев, арабов, индусов, эскимосов, у королей и мусорщиков, животных и растений.

– Получается внутри меня живая золотая женщина?

– Нет, она не женщина, она – змея.

– Змея? – Ленни соскочил с места и начал вертеться из стороны в сторону, пытаясь разглядеть у себя за спиной змею.

– Она жалится?

– Только тех, у кого совесть не чиста.

– Ядовитая?

– Если угрызения совести ядовиты, то да.

– Внутри каждого человека по змее, а они ничего об этом не знают!

– Люди трусливы, глупы, жестоки, корыстолюбивы и неблагодарны, ей приходится прятаться. Но она пробуждается у тех, кто смел, добр и честен, чтобы оградить их от нападений со стороны зла. Она дает им спасение, избавление и утешение.

– Как? Она же внутри?

– Придет время, узнаешь. Но сейчас ты должен знать, что такие люди с проснувшейся золотой богиней называются йогами, буддами, святыми, посвященными, пробужденными. Или дваждырожденными по аналогии с существами, родившимися в яйце. Сначала они рождаются и развиваются внутри скорлупы, а сформировавшись полностью, вылупляются и становятся самостоятельными. Но это не касается существ, что привязаны к земле, это относится к птицам, способным летать.

Они помолчали. Ленни собирал воедино всю информацию, сказанную учителем и тем, что говорила его мать. Тот первый прервал молчание:

– И еще. Вчера ночью я видел падение звезды, похожую на Вифлеемскую. Она падала очень быстро и, казалось, взорвет эту Землю, вызвав планетарную катастрофу. Но этого не произошло. Как раз наоборот. Земля вздохнула с облегчением. Похоже на то, что тебе дана свыше честь последнего голоса. Ты оказался последней каплей в море страданий, которое переполнилось в невидимом мире. Ты всколыхнул его и заставил широким потоком влиться в океан любви. Материнской любви. А этот океан не может выносить волнений, бури и штормы человеческих эмоций, он их, сострадая, поглощает, усмиряет и успокаивает. Во всех предсказаниях говорится, что материнская любовь примет зримые формы и станет похожей на человека, проживет долгую плодотворную жизнь, в течение которой будет иметь миллионы детей одновременно. Ты так звал свою мать, так страдал, что Вселенская Мать услышав тебя, решила воплотиться как мать всех матерей. Когда-нибудь, я надеюсь, ты сможешь распознать ее среди людей и стать ее почитателем. И я тоже этого хочу.




Учитель земли


– А кто тебя научил всему, что ты знаешь о земле?

– Никто. Из людей никто. С первого дня моего рождения моим водителем и проводником была сама земля.

– Как это?

– Я сначала, естественно, не понимал этого. Просто пользовался подсказками, потом советами, потом прямыми наставлениями.

– Расскажи, а.

Ленни в предвкушение услышать захватывающую быль даже заерзал, сгорая от нетерпения.

Учитель задумался, вспоминая, улыбнулся и начал рассказ.

– У меня было тяжелое детство. И сказочное в каком-то смысле. Но… – он немного помолчал, – я осознал, что, если бы все сложилось не так, а по-другому, я бы не был бы тем, кто я есть сейчас, не был бы человеком, прикоснувшимся к тайнам земли, не имел бы те силы, которые у меня теперь есть, не было бы тебя в моей жизни.

Ленни, с его живым воображением, приготовился увидеть сказку, прожитую человеком, сидящим напротив него.

– Я сын итальянского аристократа, но прожил жизнь его слуги. Городок, где я появился на свет, ютился на невысокой горе, которая была границей между Италией и Швейцарией. Некогда он принадлежал древнему патрицианскому роду отца, но, давно став свободным и независимым, продолжал поставлять в родовое гнездо наверху по горной дороге еду, питье, работников и хорошо на этом зарабатывал. Мой отец не был скупым.

Наша вилла стояла почти на вершине горы, одной стороной прилегая к отвесному склону. Она была небольшая, но красивая, с античной архитектурой, атриумом, даже бассейном, оттуда открывался прекрасный вид на ландшафт вокруг. Гора защищала от холодного северного ветра и задерживала влагу теплых южных ветров.

Так сложилось, что моя мать, представительница древней итальянской аристократической фамилии, и красавица-служанка, любовница отца, родили детей от него в один и тот же день. На этом мое предполагаемое благополучие и закончилось.

Служанка той же ночью поменяла нас. Желая своему внебрачному отпрыску обеспеченное будущее, она подложила сына моей матери, а меня забрала к себе, надеясь быстро избавиться.

Так сын служанки получил двойную порцию материнской любви и заботы, а я – ничего.

Моя физическая мать, стараясь сохранить фигуру, отказалась кормить грудью. Поэтому служанка кормила сына своим же молоком, имея возможность быть с ним подольше и дарить ему ласку. На меня же не хватало даже молока, не говоря уже о любви.

Чтобы не слышать, как я плачу от голода, меня запирали в самую дальнюю комнату, вечно погруженную в темноту. Но благодаря этому мои глаза привыкли к полумраку, и я начал видеть в темноте так, как животные, ведущие ночной образ жизни. Никто мной не занимался. Я был предоставлен сам себе. Бледный от недостатка света, худой от недоедания, с огромными глазами.

Когда я подрос и окреп настолько, что начал переворачиваться, я нашел развлечение, тянуться ко всему, что видел, тренируя сам себя. Служанка, довольная тем, что я перестал плакать, совсем меня забросила, только приносила в комнату еду, быстро кормила с ложки и уходила. А потом и это прекратилось. Она просто оставляла еду, зная, что я съем сам. А что? Пришлось, чтобы выжить.

Все в замке обсуждали ее странное любвеобильное отношение к хозяйскому сыну и непонятную предвзятую холодность к собственному. Но несмотря на подозрения ничего не поменялось.

В это трудно поверить, но я сам научился есть, сидеть, ползать и даже ходить. И все благодаря земле. Недостаток внимания матери компенсировался ее вниманием и заботой.

Я не мерз в необогреваемой комнате, стена, прилегающая к горе, была теплой. Несмотря на отсутствие окон, здесь всегда был свежий воздух. Откуда он поступал, я узнал только, когда покинул это пристанище. Не знаю, кто жил там, но этот кто-то расписал ее от пола до потолка.

Фреска была яркой подробной иллюстрацией поклонения древнеримской богине земли Теллуре. И там были звезды, из обломков золотых монет. При свете свечи или лампады они блестели притягательно и призывно, заставляя шевелиться, ползти, вставать и тянуться к себе.

На меня все кричали, меня били, наказывали, запирали, куда ни попадя, чтобы не болтался под ногами. Моей особенностью с момента, как только я научился ползать, было то, что я находил выход из всех запертых пространств. Земля подсказывала, куда двигаться, ползти или идти.

Когда я подрос, меня заставляли тяжело трудиться и выполнять работу взрослых. Но это только закалило меня и сделало физически сильным. Благодаря запираниям, я знал замок как никто другой и всегда мог ускользнуть от преследований избалованного двойной заботой ленивого, капризного, хитрого и трусливого “хозяйского” сына.

Детство закончилось внезапно в 12 лет. Когда на моих глазах погибла та, кого я считал своей матерью.

Мы шли втроем, я, хозяйский сын и его-моя мать-служанка, возвращаясь из городка внизу наверх в замок. Для меня это была работа, а для него – увеселительная прогулка. Рядом с нами семенил ослик, нагруженный продуктами и заказанными вещами.

Вдруг он остановился и отказался идти вперед. Чего мы с ним только не делали, но ничто не подвинуло животину ни на йоту, он лишь пронзительно кричал и пятился назад. И вдруг земля, где стояла мать, обрушилась, она едва успела ухватиться за край обвала.

– Сынок! – Закричала она пронзительно, охваченная страхом, но при этом смотрела не на меня, а на хозяйского отпрыска. А он с перекошенным от перепуга лицом чуть ли не втиснулся спиной в гору и, еле держась на трясущихся ногах, медленно перемещался подальше от места обрушения. Я же бросился на помощь той, кого считал матерью всю свою горемычную жизнь. Едва держась за мою руку, разочарованная тем, что не сын пытается спасти ее, она призналась в подмене. Услышав эту повинную исповедь и ее искреннее раскаяние в содеянном, за что, как она считала, сейчас несет расплату, мои силы удесятерились. Но с таким же возросшим ускорением земля уходила из-под ее ног и осыпалась подо мной. Я до сих пор помню, как в борьбе за ее жизнь, мы оба обессилели окончательно, и как ее пальцы выскользнули из моих рук. И уже летя вниз, она прокричала отчаянно: «Прости!» Это «прости» эхом затрепетало в межгорье и, вернувшись ко мне, запульсировало в голове, расставив на свои места все пазлы моего странного детства. Я почувствовал, как шевелятся волосы на левом виске, становясь седыми.

Я оглянулся на хозяйского, то есть служанкиного, сына. По его расширившимся глазам, в которых сменяли друг друга страх, отчаяние и расчет, стало понятно, что это признание слышал не только я.

Он все рассчитал правильно. Я ничего не мог доказать и, соответственно, ни на что претендовать.

Служанку похоронили. И с этого дня началось мое отрочество, в котором я ни дня не мог быть уверен, что со мной ничего не случится.

У сына служанки оказался изворотливый ум. Все четыре года до моего 16-летия он чуть ли не ежедневно придумывал мне западни, мелкие и крупные гадости, которые с каждым годом становились все более изощренными. И все ради того, чтобы опорочить меня и заставить родителей выгнать меня из замка.

Но отец, надо отдать ему должное, признавал меня своим ребенком и взял на себя негласную обязанность хоть как-то поддерживать плод греха, особенно после гибели любовницы. Он прекрасно знал, что его, как он полагал и отказываться от своего убеждения не собирался, законорожденный сын еще тот маленький негодник, но ничего не предпринимал, рассчитывая, что все уладится само собой.

Меня, вечно оклеветанного, наказывали голодом, битьем, но чаще всего запирали в подвале.

Изначально там были застенки для покаранных рабов, потом место заключения для приговоренных священной инквизицией к пыткам и костру. А затем складские помещения. Хозяевам хватило благоразумия ни под что не использовать пыточные камеры. Только изредка там держали местных преступников до приезда карабинеров.

Как-то незадолго до 16-летия, после очередного оговора меня избили и заперли в одну из камер. В ней я еще не был. Я быстро пришел в себя, поел, что принесли. Отец, несмотря ни на что, всегда велел меня кормить. Перекусив, я растянулся на грубой деревянной кровати, закинул руки за голову и начал планировать свой уход из условно родительского дома, где никогда не был любимым.

Я вырос, окреп, мог делать любую работу, стараниями отца мог читать. Благо на вилле имелась солидная библиотека, которой мне разрешали пользоваться всегда, когда не работал и не был наказан. Меня ничто здесь уже не удерживало.

Мой взгляд скользил за квадратом света сверху, который со временем становился ярче и спускался тем ниже, чем солнце поднималось выше. И тут. что-то блеснуло. Сначала я не поверил своим глазам, подумал, что показалось, но блеск не исчезал. Я вскочил и подбежал к стене, куда так настойчиво зазывало меня что-то сверкающее на солнце. Это оказалась монетка, стоявшая бочком между камнями. Приглядевшись, я увидел, что здесь поверхность стены была более рыхлая. Ткнул пальцем, и он с небольшим напряжением вошел в слегка размоченную глину. Я начал проталкивать руку сквозь толщу стены, где легко, где с усилием, пока не почувствовал пустоту. Сердце радостно екнуло в предчувствии свободы. Я взял монетку, благодарно поцеловал ее. И выкопал руками проход из камеры. Всю самую трудную работу сделал за меня предыдущий беглец.

Лаз был узкий, как раз на человека, каким я был в свои 16. Я пополз. Немного погодя проход раздвоился. Но решение, куда двигаться, пришло чуть ли не сразу. Туда, где моя ладонь наткнулась на что-то, на ощупь похожее на брошь. Механически я сунул ее в карман.

Через некоторое время я выполз в каменный глубокий колодец. Он был слабо освещен полуденным солнцем из-за того, что сверху густо зарос растительностью. На его дне сидел скрюченный скелет в истлевшем одеянии слуги. Когда-то он крепко сжимал небольшой кожаный мешочек с дыркой, из-за которой терял драгоценности, а я по ним, как в сказке по крошкам, нашел выход. Я не побоялся взять мошну и заглянуть вовнутрь. Там оказались мелкие украшения, золотые и серебряные монеты и великолепное ожерелье. Его я множество раз видел на одном из портретов молодой женщины, прапрабабки отца. Мне очень захотелось отнести его своей настоящей матери перед уходом.

Меня весьма обрадовало то, что этот колодец не был закрыт решеткой, как все остальные в пределах замка. Именно так я понял, здесь еще точно не бывал. Сунув мешочек за пазуху, я полез по стене вверх, чего не смог сделать бедолага-воришка, благо, кладка не отличалась идеальной ровностью, да и ползучие растения с тонкими, но довольно прочными стеблями служили страховкой. Я выбрался наверх, осмотрелся вокруг и обнаружил себя в лесочке далеко за пределами замка. Шагнул за большой камень вблизи от колодца и чуть не свалился вниз. Под моими ногами пестрел наш городок, но скатиться в него желания не было. Я припрятал мешочек под этим камнем, обозначил его для себя ориентиром и абсолютно успокоился, быстро сообразив, что у меня будут деньги на первое время после ухода отсюда. Я взял ожерелье и пошел в замок отдать его матери, совсем не думая о том, как покажусь всем на глаза, ведь наказание было еще в силе. Я не признался, где нашел ожерелье, по этой причине меня вместо благодарности высекли за воровство, совершенное более ста лет назад!

Вызвался пороть меня сам хозяйский сынок, подросший, окрепший, красивый выродок. Отец только пожал плечами и ушел в свой кабинет. Он считал, что ему, человеку голубой крови, не пристало вмешиваться в отношения его сыновей от разных женщин. Меня избитого, как никогда раньше, заперли в самую дальнюю камеру. Из еды приносили только хлеб и молоко, факелы меняли регулярно. Воды же было много. Она сочилась прямо из стены и утекала по водосточному желобу куда-то вниз.

Пару дней я не мог даже пошевелиться. Когда боль немного притупилась, я решил обмыть раны водой. Но рубашка, пропитанная засохшей кровью, прилипла к спине. Чтобы не сдирать ее вместе с кожей на только-только затянувшихся ранах, мне ничего не оставалось делать, как я тогда посчитал, кроме как прислониться спиной к мокрой стене.

Я закрыл глаза и вдруг почувствовал такое облегчение, как будто меня обнял кто-то очень-очень близкий. Обнимали впервые за 16 лет! И это было непередаваемое блаженство. Такое, когда сердцу настолько тесно в груди, что оно хочет распахнуться от переполняющих его эмоций. Это было мое первое погружение в любовь без границ, сладкую и трепетную одновременно.

Я отмочил рубашку, омыл раны, отчего-то захотелось намазать их размягченной глиной. И следуя желанию, без капли сомнений сделал это. Сработало мгновенно. Боль словно сама впиталась в глину, и я сразу же забыл про нее, как будто меня и не били вовсе.

Я был полон решимости выбраться отсюда и уйти. «Я не беглый преступник, искать никто не будет. Возьму, – думал я, – припрятанные драгоценности и уберусь куда подальше без малейшего сожаления. Но как?»

Я осмотрелся, зная, что решение обязательно найдется. Так и произошло. По наитию я вспомнил, как мягка и податлива была покрытая влагой и скользким зеленым мхом стена, на которую я облокачивался.

Я подошел к ней и, упершись в нее двумя руками, легко толкнул. Она поддалась моему натиску. Надавил сильнее, в стене остались глубокие вмятины. Еще сильней – камни посыпались вниз, открыв широкий проход в до сих пор неизвестную мне комнату. Вода теперь не стекала по стене и не капала сверху, она водопадом спадала вниз, полностью заполнив сток. Пока я стоял и смотрел на то, что я наделал, ее стало больше. Она начала выплескиваться из желоба и растекаться по полу камеры.

Помню, мне еще подумалось, что надо идти, если не бежать. Я только-то глянул на окно под потолком, в которое едва проникал свет, по тому, что он был серый, понял, что только-только наступил рассвет, и побежал, отдавшись на волю интуиции, которая еще никогда меня не подводила. Долго не блуждал. Опять вышел в тот самый колодец, из которого уже знал, как выбираться. В этот раз я сделал все быстрее. Вылез. Успел удивиться тому, что не слышно переклички просыпающихся птиц. Глянул мельком на виллу, которая так и не стала мне домом. Уселся, опершись спиной на камень со стороны города. С облегчением вздохнул, глубоко втягивая свежий утренний воздух, насыщенный запахом альпийского разнотравья. Передо мной раскинулось только межгорье, но мне тогда казалось, что у моих ног лежит весь мир.

Решил было идти, но вдруг послышался странный шорох. Я прислушался. Шорох усилился, добавилось легкое шевеление под ногами. Землетрясение? Надо бы уносить отсюда ноги. Но я остался на месте, как будто меня кто-то держал за плечи так, что я не мог и пошевелиться. Я подавил панику, выглянул из-за камня и стал свидетелем картины разрушения, страшной по человеческим, эмоциональным меркам, но прекрасной по мерилу божественному.

Замок пошатнулся и стал оседать, медленно, почти незаметно заваливаясь на бок. У меня мелькнуло желание спасти мать, отца, но… обездвиженный, я просто наблюдал за тем, как строение, уже полностью обвалившееся, тащило грязевым потоком в сторону пропасти. Мою сторону!

Я понял, что в ловушке. Чувствовал, как широко раскрываются мои глаза от осознания неизбежной гибели. Прямо передо мной крутой склон, сзади на меня двигался сель, я не успевал бежать ни влево, ни вправо. Мне оставалось только отдаться во власть неминуемого.

Месиво из грязи, каменных и деревянных обломков близилось грозно и неумолимо. И я смирился, сожалея лишь об одном, что это происходит в первый день моей свободы, расслабился, закрыл глаза, даже расставил руки, решив умереть красиво. Почувствовал, как на лице непроизвольно расплылась улыбка.

Шорох приближался со всех сторон, заполнял собой пространство вокруг, насыщал ожидание звуками. Уже шуршало прямо за спиной, а со мной ничего не происходило и не происходило.

Я приоткрыл сначала один глаз, потом второй. Я находился за камнем, а грязевой поток, заполнив колодец перед ним, разделился на два рукава. Они огибали валун по сторонам и стекали вниз, оставляя нетронутым крохотный кусочек земли как раз там, где сидел я.

Я вздохнул с облегчением, сел, обхватил колени руками и расплакался навзрыд, совсем как маленький ребенок. Так я еще отроду не плакал. И начал молиться, чего раньше никогда не делал, хотя весь замок был в иконах, распятиях и картинах на тему святого семейства.

Я плакал от благодарности, молился и чувствовал, что у меня как будто растут крылья за спиной. И они укрывают меня мягким, теплым, заботливым объятием, как тогда, в подвале.

Я успокоился и заснул. А когда проснулся, зловещего шороха уже не было, но ощущение крыльев осталось. Они распахнулись, и я успел подумать, что стал крылатым, и это поможет мне слететь отсюда вниз. Спокойствие, уверенность и нацеленность на перемены заполняли все мое естество. Я встал на колени перед камнем, приложился к нему лбом и воздал ему благодарность за спасение. Мне показалось, что он вроде как вздохнул и улыбнулся.

Солнце стояло высоко в небе. Глина вперемешку с камнями была еще мягкой, но под жаркими лучами покрылась коркой. Прямо передо мной под тонким слоем грязи угадывалось ожерелье, из-за которого мне так досталось. Земля решила мне его вернуть. Я выковырял его и засунул в мешочек к остальным драгоценностям.

Обдумывая, что делать дальше, посмотрел вниз. Оползень снес большую половину города у подножья, образовал глиняную дорогу, по которой можно было бы спуститься. Но решение подсказало заходящее солнце.

Я оглянулся на замок, попрощаться с местом, где родился и провел безрадостное детство, где научился выживать, где были похоронены родители, так и не признавшие во мне своего сына, и чья смерть оставила на моем правом виске седую прядь.

Там, где раньше была моя комната, я узнал ее по росписи на скале, единственное место, куда мало кто заходил и где я чувствовал себя в относительной безопасности, чернел узкий лаз, прямо сейчас освещенный солнцем. Теперь я понял, что я должен быть благодарен ему за свежий воздух в моем обиталище.

В это же мгновение я знал, что я буду делать дальше. Попробовал ногой твердость глины, попытался встать на нее всей тяжестью тела. Она была мягкой внутри и колыхалась при малейшем движении, но корка выдержала мой вес. И еще я видел белые крылья, и они указывали мне, куда ступать. С ними было спокойно и надежно.

Я легко взобрался наверх и протиснулся в щель. Мне нечего было терять, поэтому, не боясь ни темноты, ни возможных преград, ни того, что я мог встретить в конце пути, шел по проходу, не разветвляющемуся, все время спускающемуся вниз, и попал в швейцарские Альпы.

Раздвинув заросли ползучих растений, заслонивших выход, я увидел перед собой еловый лес. На полянке между ним и мной застыл олененок, который глядел на меня огромными глазами с любопытством, неискушенным жизнью. Он медленно подошел ко мне, потерся головой о колени и ласково лизнул руку. Тут же появились его родители. Лань и олень приблизились ко мне, позволили себя погладить. Прискакали зайцы, сверху спустились белки, появились мышки и ежики, с ближайших деревьев слетели птицы и умостились на моих плечах, деловито о чем-то переговариваясь. Окруженный со всех сторон зверями, я чувствовал себя в такой же безопасности, как и они возле меня. Я перекусил ягодами, попил холодной воды из ручья, умылся.

Солнце совсем село. В сумерках я улегся на еще теплый мшистый валун и заснул, как младенец, сразу и без снов, укрытый белыми крыльями. Мне было совсем не холодно.

На следующий день я открыл глаза, когда солнце только-только поднялось над вершинами деревьев, и обнаружил себя в окружении стаи спящих волков. Но не испугался, а принял вроде как должное. Ко мне спиной к спине спала молодая волчица, согревавшая меня всю ночь. Она мгновенно проснулась, повернулась ко мне мордой, ткнулась носом в лицо, легко лизнула. Встала, потянулась, разбудила вожака. Тот коротко тявкнул, отчего вся стая мгновенно вскочила на ноги, и они все вместе рысью бесшумно скрылись в лесу.

Но я не остался один. Возле стоял белый ангел. Мой ангел. Я это сразу понял, что мой. Это он вел меня всю мою жизнь, и сейчас проявил себя, судя по всему, решив, что я уже готов его видеть. С ним я исходил под землей многие-многие километры, учась слышать и слушать земную стихию, познавая ее… не магию, нет, но способности, для людей похожие на волшебство.

Я мог пройти в любую библиотеку на земле из тех, что человечество считает пропавшими или погибшими. К ним давно есть ходы, их сокровищами пользуются все люди земли, такие, как я.

В одном из подземных храмов мне дано было вспомнить, что я был жрецом ведического бога Ганеши, созданного из земли. Именно поэтому я понял, почему земля так благоволила ко мне с самого рождения, и почему я, приобретая какой-то навык, казалось, только вспоминал о своих способностях, уже когда-то открытые мне.

Учитель вздохнул, глянул на Ленни, у которого не плескалось ни капли сна в глазах, несмотря на поздний час.

– Я был учеником земли, ведомый своим ангелом. А теперь… я ее милостью – учитель земли для тебя. Эх, время-времечко.

Для Ленни наступила прекрасная и беззаботная пора ученичества. Учитель был благодарен богу за то, что он, еще сам недавно смелый и любознательный ученик, уже мог ответить на почти все задаваемые вопросы, что ему представилась возможность выразить свое видение учителя, применить знания и творчество и выплеснуть на мальчика нерастраченную любовь. Знания, творчество и любовь слились воедино и изливались невидимым, но ощутимым потоком на благодарного ученика.

– Земля живая! Она разумная, наделенная эмоциями, осознанно контролирующая свои настроения, ритмы и жизненные циклы, согласованные со вселенскими циклами и ритмами. Все, что она делает – идеально. То, как она создает среду для жизни в определенном климате, как выбирает самые подходящие и необходимые условия для нее, как она все размещает – совершенно. То как меняются формы, цвета, вкус, состав, способности живых существ – сродни шедевру. В ней нет ничего грубого, беспокоящего, вульгарного, извращенного, духовно разрушающего. Только она знает, как преобразовать семя в плод, как создать идеальное тело, как явить свету бархат фиалок и прозрачную нежность двулистника, как одарить лотос таким ароматом, что не будет чувствоваться вонь гниющего болота, как наделить гепарда скоростью, лебедя верностью, дельфина сообразительностью. Все, абсолютно все, настолько прекрасно и гармонично, что порождает вдохновение в человеческом уме и радость в сердце. И когда кто-то или что-то пытается нарушить заведенный, отшлифованный миллиардами лет миропорядок, она легко от него избавляется, просто пошевельнувшись и сбросив в глубину своих недр. Ее доброй волей, согласованной с желанием других стихий, таких же живых и разумных, разрушаются негативные энергии и восстанавливается баланс. Земля или Бхуми, будучи богиней, проявляет себя человекоподобным существом только тем людям, которые воспринимают ее как живую и не иначе, кто может внять ее посланиям, что проявляются через звуки, запахи, цвета, движения.

– Ты ее видел?

Блаженная улыбка залила светом лицо учителя.

– Только раз. В том подземном храме, где понял, почему она покровительствует мне. Бхуми сошла с алтаря из примитивной, но намоленной, статуи, и погладила меня, коленопреклоненного, по голове, милостиво пробудив во мне знания о себе.

– Какая она была?

– Прекрасной, естественной и очень женственной… – образ богини всплыл в памяти: – Кожа цвета кофе с молоком, бездонные черные глаза, пухлые губы, зеленые, шевелящиеся словно живые волосы из растений всех широт. Она была в платье из цветов, которое не скрывало высокую грудь и тонкую талию, благоухала тысячами ароматов. От нее исходила вибрирующая прохладная свежесть, наполненная чувством безусловной любви и решительностью матери защищать свое чадо. Маленькая, хрупкая и при этом сильная, выносливая и далеко небеззащитная.

Воздух вокруг них медленно насыщался нежными свежими запахами разноцветья.

– Ты ничего не забыл?

Прохладным бризом пронеслись мимо них звуки глубокого низкого голоса, который не мог принадлежать человеку. Учитель замлел, закрыв глаза:

– Как забыть это прикосновение, Бхуми? Одновременно невесомое и ласковое, как дуновение ветерка, и невыносимо тяжелое, словно вся планета легла на макушку головы и превратила меня в поддерживающего ее колосса, наполнив знаниями, целомудрием и чувством ответственности.

Ленни, рано оставшись без матери, которую он так любил и к которой был так привязан, не знающий мир и людей, впитывал как губка все, что исходило от учителя. А тот, не жалея сил и времени, учил. Его наставления не были скучны и утомительны. Он всегда находил такие слова и примеры, был так убедителен и авторитетен, что Ленни безоговорочно принимал все на веру. И в этом процессе они оба терялись во времени, потому как все, на что они обращали свое внимание, было вечным и незыблемым.

– Мама говорила мне о существовании тонкого невидимого для людей мир, но я не верю в то, что нельзя увидеть. То есть, пока. Я чувствую иногда что-то. Я не вижу, не слышу, но… это как еле заметное прикосновение, которое ведет, защищает или подсказывает, что делать. – Ленни повел плечом и слегка повернул голову, не отрывая взгляда от учителя. Он явно чувствовал прикосновение своего ангела, положившего руку на его плечо и широко улыбающегося. – Я чувствую радость, как сейчас, или страх, который заставляет меня делать то, что мне не хочется, – он вспомнил Мюнхен, внутренне содрогнувшись, – а с мамой всегда было спокойно и уютно, – на его глаза навернулись слезы, – как будто возле был ангел, который крыльями защищал нас.

Учитель переглянулся со своим ангелом.

– Хорошо. Прежде, чем мы начнем, я покажу тебе кое-что.

Бессонную ночь они провели в пути, идя по освещенному луной лесу, и на следующий день они стояли посреди курортного городка.

Красивая небольшая площадь, мощенная мелким булыжником, с одной стороны открывалась на большое озеро, а со всех остальных окружена двухэтажными домиками до такой степени чистыми, что казалось их только-только покрасили. Темно-коричневые деревянные, балконы, ставни и двери эффектно контрастировали с белым фоном стен. Ухоженные клумбы, цветы, кусты и маленькие деревца в вазонах разнообразных размеров придавали ей вид общего жилого пространства под открытым небом. Она была наполнена спешащими людьми, занятыми своими мыслями и заботами, и людьми праздными, умирающими от скуки и безделья. Мамочки катали отпрысков на качелях-каруселях, няни с детьми кормили голубей. За столиками маленьких ресторанчиков сидели посетители, проголодавшиеся, ожидающие заказ, и наевшиеся, неспешно беседующие. Запахи кофе, обеденных блюд, цветов и разогретой солнцем воды витали над головами, гоняясь друг за другом, но не позволяли себе смешиваться, в отличие от звуков. Голоса людей, их смех, говор, ругань, стук посуды, перезвон колоколов в церкви каждые полчаса, воркотня птиц, шуршащие песком волны озера сливались в одно шумовое поле, которое не мешало и не раздражало, вливаясь в уши безмятежным летним гомоном.

Послеполуденное солнце заливало светом и теплом приозерный городок. Мирная, обычная для лета атмосфера места, столь привлекательного для жителей пыльных, задымленных, шумных и суетливых больших городов, умиротворенно влекла в полудрему.

Ленни и учитель присели на скамейку рядом с весело журчащим фонтаном.

– Ты должен научиться видеть то, что невидимо для обычного глаза. Что ты сейчас видишь?

Ленни пожал плечами несколько раз, широко улыбнулся:

– Ну, наверное, то же, что и ты. Площадь, фонтан, люди, озеро…

Он приготовился перечислять дальше. Ангел Ленни, улыбаясь, закрыл ему глаза сзади двумя руками. Мальчик замер от ощущений на лице, положил свои ладошки на руки ангела.

– А что ты видишь теперь? – Прозвучал вопрос. Ангел и Ленни одинаковым движением убрали руки. Зеленые глаза распахнулись. Пульсирующее дрожание воздуха прекратилось. Как будто бы ничего и не изменилось, только все стало чуть ярче и отчетливей. Появились новые звуки, неясные, тягучие, от которых засосало в солнечном сплетении, и серые, прозрачно-дымчатые силуэты, слегка напоминающие людей. Они бесцельно бродили между публикой, беспрепятственно проходя через материальные предметы. Их было множество везде и всюду, но особенно много возле пьющих, скучающих и разочарованных в жизни людей. И никого из них не было около невинно смеющихся детей.

Ангел опять закрыл Ленни глаза, тот интуитивно повторил движение.

– Что ты видишь теперь? – Они оба одновременно убрали руки от лица мальчика.

Картина стала еще четче и контрастней. И звуки зазвучали заунывной мелодией. Люди двигались также быстро, но их речь и смех с трудом прорывались сквозь нее. Теперь серые прозрачные дымки перестали быть серыми и прозрачными, они стали плотными, почти осязаемыми людьми. У них отчетливо проявились характеры и наклонности, хотя не было признаков пола. Вот эгоист с высокомерно поднятым подбородком и презрительной ухмылкой. Вот несчастный многострадалец, съежившийся, втянувший голову в плечи в ожидании очередной напасти. Вот извращенец, заглядывающий в вырезы на груди, под юбки и в щели общественного туалета. Вот мазохист, распластавшийся на земле и позволяющий всем топтать себя. Вот беспробудный пьяница, жадно следящий за движением рук с бокалом вина и провожающий алчным взглядом каждую не его пьянящую каплю. Но теперь бокалы были наполнены не искрящимися на солнце белым или красным вином, а гнилостным пойлом с клубком мерзких червей. Вот.

– А так?.. – Ангел по указанию учителя снова прикрыл глаза Ленни руками. Тот уже не поднес руки к лицу, а просто закрыл глаза, наслаждаясь прикосновением.

Теперь на них двоих стали посматривать и пристально разглядывать некоторые люди, над которыми нависали черные пятна. Старик с саркастичным лицом, медленно потягивающий минеральную воду в дальнем ресторанчике, опустил высокий стакан, и, сузив глаза, с легкостью отыскал их взглядом. На них оглянулась полная дама с астматическим дыханием, выгуливающая на жестком поводке своего ротвейлера, который беспрекословно подчинялся ее властной руке. Подошла к окну и, перегнувшись через подоконник, стала изучать их девочка семи лет. Их лица стали медленно терять человеческие черты и начали проявляться демонические. Распатланные волосы не закрывали заостренные сверху уши, узловатые пальцы с длинными ногтями судорожно сжимались и разжимались. Рты, искаженные в злобной гримасе, обнажали острые людоедские зубы. Они были обнаружены, и им это не нравилось. Учитель улыбнулся ангелу Ленни, давая ему знак закрыть глаза мальчика.

– А что теперь?

А сейчас Ленни видел над головами людей бело-дымчатую дымку. А демоны, потеряв их из виду, успокоились.

Ангел быстро махнул крылом перед лицом Ленни. Белое струящееся марево перестало быть бесформенным, распалось на отдельные человекоподобные существа. Они стояли возле некоторых детей и женщины, сидящей в инвалидной коляске. За ее спиной в такт музыки двигались белые крылья.

Воздух наполнился приятной мелодией, от которой все внутри взорвалось от радости и захотелось плакать от счастья. Появилось неосознанное желание жить вечно в этой непреходящей радости. Ангел опять закрыл подопечному глаза, но убирая их, провел по лбу, остановился на темени, помассировал.

– Что видишь теперь? – Прозвучал голос, абсолютно не вписывающийся в мелодию. Вместо прекрасной яркой картины бесконечного счастья появилось лицо учителя с добрыми смеющимися глазами. А когда оно отодвинулось в сторону, то открылся вид той же площади, с теми же людьми, тем же солнцем, запахами и звуками.

– Что это было? – Долгое молчание наконец-то нарушилось откашливанием, судорожным глотком воды и вопросом. – Параллельные миры?

– Нет. Это наш мир и есть. Только надо уметь видеть одновременно. Кстати, ты еще не все видел. Далеко не все. Ну, например, это ты точно до сих пор не видел. Обернись.

Ленни быстро оглянулся. За его спиной стоял белый ангел. Он с легкой улыбкой на лице поклонился мальчику.

– Это мой? – Ленни ошеломленно переводил взгляд с учителя на ангела и обратно, не ответив на приветствие своего хранителя. – Он белый, – и восторженно захлопал в ладоши.

– Да, он твой, и он ангел света, поздоровайся с ним, – Ленни на радостях собрался броситься обниматься, но учитель остановил его, положив руку на плечо и сильно прижав к спинке скамейки.

– Он будет сопровождать тебя всегда и всюду, охранять, предупреждать об опасности, защищать. Научись слушать его и сотрудничать. Но и это еще не все. Теперь ты будешь видеть не только своего ангела, но и моего. – За ним появилась еле заметная белая дымка, которая медленно приобретала форму высокого мужчины крепкого телосложения. – И ангелов других людей. И не только белых. Но и черных воителей тьмы и зла. Ты считаешь, что готов к этому?

– Да, да. Конечно, да. – Захлебнулся в восторге Ленни, но утих и задумался.

– А почему все остальные люди не видят всего того, что ты мне показал?

– Чтобы сойти с ума? Слава богу, что не видят. Слава богу. Пока для людей это закрытая область знаний. Еще рано. Но где-то лет, эдак, через 50, 60, 70, а может и через сто эти знания понемногу начнут приоткрываться. Но видеть мир таким вот, без иллюзий, будет возможно только во время Страшного суда и после него.

– О да. Мама рассказывала что-то об этом, но я был тогда слишком маленький. Она говорила мне, помню, еще о семи чего-то там. Но я запомнил только цифру семь.

– И недаром. Семь – священное число. Какие поговорки и выражения с цифрой семь ты знаешь?

– Ну, в голову приходят только какие-то странные: «семь пядей во лбу». Смешно, но непонятно вообще. Это что лоб больше одного метра? Или еще, например, «семь верст до небес». Мы с мамой считали, получается, что до неба всего пять километров. Как отсюда до другого берега озера. Или взять хотя бы выражение «семь небес». Что-то я не вижу семи, а лишь одно. Ну, пусть два, если с натяжкой считать и ночное. Но все равно – одно, только другого цвета. Или семь чудес света. Вот нисколько не верю, что семь, думаю, их гораздо больше. Еще можно понять «семь раз отмерь – один отрежь», а как насчет «семь бед – один ответ»? Или кто и как докажет, что бог сотворил мир за семь дней, или что у ада семь кругов, а не больше и не меньше. О, и вряд ли смертных грехов тоже семь. Зато не вызывает ни капли сомнения то, что дней недели – семь, нот – семь, цветов радуги тоже семь. Что? Что ты смеешься? Как все то, что я перечислил, имеет отношение к святости?

– Самое непосредственное. И оно связано с тем, что есть семь ступеней сознания как в человеке, так и у Земли, у нашей Солнечной системы, и даже у Вселенной. Макрокосмос дает жизнь и силу развиваться микрокосмосу. Человек – это космос в миниатюре. Он также бесконечен и непознаваем до конца. Мудрецы говорили: «Познай себя, и ты познаешь Вселенную». Это – правда на все сто процентов, как правда и то, что, познав себя, человек перестанет быть человеком.

Если говорить об уровнях, то первый уровень материальный, его энергетика уплотнена настолько, что становится видимой, слышимой, осязаемой, имеющей вкус и запах. Чтобы жить, все живое должно подчиняться законам физического тела: рождаться, стареть, умирать, двигаться, есть, размножаться и защищаться. Им управляет Земля, поэтому наши физические тела состоят из всех химических элементов. Там, где энергетика Земли чиста, а люди живут по вселенским законам, она дает им свои благословения. Там, где энергетика загрязнена, люди похотливы и жестоки, занимаются магией и колдовством, она отворачивается от них. Землю не обманешь, она все видит, слышит, чувствует, знает.

Учитель очень старался не говорить заумно, тщательно подбирал слова, соотнося их с возрастом собеседника. Старался, как мог. К его удивлению мальчуган оказался смышленым и восприимчивым, суть сказанного укладывалась в него легко, как будто он просто вспоминал. Поневоле учитель увлекался все больше и больше.

– Второй уровень – эмоциональный, уже невидимый. Он управляется огнем. Здесь правят чувства и эмоции, здесь возникают искусства: музыка, литература, живопись, архитектура, театр, кино, самые разные ремесла. Бесчувственное искусство не несет радости и эмоционально мертво. Там, где вдохновение от бога, конечный продукт светится белым, где от демонов – излучает черную дымку. Свет вокруг творцов от бога распространяется на все уровни, – и тихонько, как бы для себя добавил, – правда, их и атакуют отовсюду.

На третьем витальном уровне, управляемом водой, пребывают мораль и нравственные законы, переступая которые человек становится преступником. Именно заповеди праведности создают и питают жизненную силу и толкают к поиску божественного. Преступниками также становятся люди, не верящие в бога. Возможно, не следует так говорить, но как по мне они бедные, если не убогие, поверхностные создания, лишенные вечной непреходящей радости.

Четвертый, атмический или духовный, уровень – уровень воина, ему свойственны мужество, храбрость, бесстрашие, способность отстаивать до конца убеждения. Такие герои как Геракл, Одиссей, Спартак, Илья Муромец своими деяниями заставляли его светиться. Как, впрочем, и многие люди, совершающие свои маленькие повседневные подвиги, перешагнув страх. И еще. Это уровень материнской, отцовской и вселенской любви. Человек, познавший любовь, не плотскую и чувственную любовь к жене или мужу, не эмоционально-привязанную любовь к ребенку, или ментальную, как любовь к работе или родине, а чистую, сострадательную и не требующую ничего взамен любовь ко всему и вся, всегда считался у всех народов святым.

Следующий уровень, причинный, – уровень радости и игры, где рождается причина того, что делает нас такими, какими мы есть. Здесь появляются чистые мысли, сладкие слова и вдохновляющие поступки и особенно четко проявляются отличия человека от животного. Животные умеют играть и радоваться, но не умеют быть остроумными или дипломатичными.

На шестом, ментальном уровне, все можно понять, рассчитать и воплотить мечты в реальность. Это уровень идеального ученика, способного смиренно и целенаправленно учиться. Здесь находится все и ничто. Тут встречаются прошлое, которого уже нет, и будущее, которого еще нет. Это место, где открываются узкие врата в царство божье.

Но цель всех искателей истины есть седьмой уровень – буддхический. Здесь на человека снисходят озарение, просветление, открывается мост к божественности, он получает освобождение от земных привязанностей. Уровень самый важный и потому самый труднодосягаемый, доступен далеко не всегда и отнюдь не всеми. Он – источник питания всех более низких уровней. Те, кто его достигают, становятся святыми, изливающими свет. Это воины света. Они непобедимы до тех пор, пока сами не захотят перестать быть светом.

– Разве такое возможно, не хотеть быть.

– Да… слишком много врагов.

– Врагов?

– Не все так просто. Каждому уровню соответствует свой антиуровень, противоуровень, назови это, как угодно. К сожалению, на каждое хорошее качество есть его «двойник»-антагонист, к примеру: «добро – зло», «любовь – ненависть», «знание – невежество». И сейчас наступило время, когда зло преобладает, идет невидимая людям война на всех уровнях.

Учитель с горящими глазами говорил со все более возрастающим воодушевлением. Его речь стала быстрой, жесты эмоциональными.

– Все больше рождается физических и психических уродов из-за наркотиков, алкоголя и венерических болезней. Придумываются и вводятся в обиход вещи, разрушающие и ведущие к деградации. Искусство становится либо слишком сложным для понимания, либо вульгарным, то есть демоническим, а не божественным. Мораль попирается во всех слоях общества. Мало кто рискует говорить правду и не страшится последствий. И большинство способно радоваться только тогда, когда есть выпивка и низкопробные развлечения. Люди теряют смысл своей жизни. Поверь, это борьба за жизнь, но на смерть. Никому, кто покушается на праведность, уже не дается шансов на исправление и искупление, их не отправляют даже в ад, их уничтожают навсегда, стирая из памяти божественной базы данных.

– А… что такое база данных?

– Это нечто вроде архива.

Учитель остановился, глубоко вздохнул, вспомнил, что перед ним всего лишь маленький мальчик:

– Прости. Я… немного увлекся. Когда-нибудь ты узнаешь все сам.

– Но почему же мы не видим этой борьбы?

– Потому что… человечество не готово ее видеть. А тот, кто видит, сходит с ума из-за беззащитности и беспомощности в тех слоях, куда попадает по незнанию или из-за праздного любопытства. Или им завладевают демонические сущности.

– А как же ты? Ты же видишь?

– Для воинов света это возможно, потому что их главное оружие – любовь, а главная защита – внимание. Верю, когда-нибудь и ты сможешь это увидеть. А сейчас ты должен научиться владеть своим физическим телом, содержать его в чистоте, правильно питать, всесторонне развивать, заставить использовать весь свой потенциал и научиться его ценить. Твое тело – храм твоего духа. Церковь на ногах.

– Я должен молиться самому себе?

– Нет, ну что ты. Разве что своему духу. Он – отражение божественной любви в тебе. И только тебе самому выбирать, каким образом ты станешь духовным человеком: через силу своих возвышенных эмоций, через просветленный разум или через чистоту любви. Пробуй. Как говорится: «Ищущий да найдет». Завтра и начнем с самого начала, с первого уровня. Я – ученик земли, ее поклонник и последователь. Я покажу ее красоты и научу ценить эту стихию. А если ты полюбишь ее, уж она воздаст тебе в сто раз больше. Если не в тысячу или даже на миллион. Поверь на слово.

– Хорошо. Но как это все соотносится с цифрой семь?

– Семь уровней – это семь энергетических центров внутри человека, каждый со своим набором качеств.

– Тогда каждому из них соответствует своя нота в нотном стане, свой цвет в радуге, свой день недели?

– Да, именно.

– И это значит, что семь пядей во лбу – это не голова с метр, не сверхразум, а?..

– Что он открыл в себе все семь центров.

– Семь раз отмерить?..

– Рассмотреть проблему с точки зрения всех семи центров.

– А?..

– Про грехи, ад и сотворение мира узнаешь сам в свое время. Не будем забивать тебе голову тем, что ты сейчас не поймешь. А пока домой. И за работу!

Ленни согласно закивал, глядя то на улыбающегося, довольного учителя, то на ангелов. Да уж, ему было над чем подумать.

– Земля живая. Ты должен любить ее, научиться чувствовать ее, верить ей. Услышь, как она дышит, как она говорит и поет. Увидь ее постоянно меняющееся убранство. Насладись прикосновением к теплому, нагретому весенним солнцем камню, ароматом только что распустившегося цветка, даже если он по меркам человеческого носа не ароматен. Попроси ее, только хорошо попроси, и она даст. Даст все, что ты захочешь, все свои земные богатства, распахнет перед тобой все двери, даст все возможности найти потаенное. Но самое ценное, что у нее есть, и что ты должен у нее всегда просить, это целомудрие, невинность и чистоту.

– Это разве не одно и то же?

– К сожалению, у людей эти слова стали синонимами. Но нет. Это не одно и то же.

Целомудрие – не физическая девственность, это целая мудрость, неделимая и абсолютная. Не разбитое зеркало покажет целое и неискаженное отображение, а только идеально ровная и чистая поверхность. Мудрость – это абсолютное, истинное знание, а не умственные измышления, искажающие и извращающие действительность. Мудрость либо есть, либо ее нет.

Чистота – это нравственная безупречность, беспорочность, вот почему она первооснова всех изначальных идеальных человеческих качеств. Пороки тяжелые, и потому притягиваются силой притяжения земли. Человек с нечистой совестью угнетен, подавлен и ждет разоблачения.

Если есть чистота – есть и невинность. Чистота, в принципе, не может грешить и совершать неверные, грязные поступки. Поэтому у чистого человека нет чувства вины, которое появляется только после осознания неправильных мыслей, слов и поступков. Такова природа невинности.



Ленни учился быстро, задавал много вопросов. Причем вопросы были такими, какие не задаются многими взрослыми.

Иногда он подолгу молчал, уставившись в никуда и ничего вокруг не замечал. Или часами внимательно наблюдал за хлопотливо бегущими муравьями, за вьющими гнездо пташками или трепещущимися на ветру и переливающимися на солнце листьями.

– Ты должен стать землей, чтобы почувствовать ее.

– Я должен умереть?

– Нет. Зачем же? Чтобы стать землей, не обязательно умирать. Надо сосредоточиться на ней так, чтобы услышать шорох ползущего червя, звон просачивающейся с поверхности воды, песню пробивающегося из семени ростка, песни многих ростков, звуки удовлетворения пьющих корней, удар о землю упавшего спелого желудя, шелест осенних листьев, топот испуганно бегущего от льва стада антилоп, ребенка, делающего первые шаги. Ты должен терпеть, принимать, давать кров, защиту, пищу, последний приют. Должен любить всех, красивых и безобразных, умных и глупых.

Ленни, закрыв глаза и затаив дыхание, слушал, а его ноги, казалось, становились корнями, тело – стволом, руки – кроной. Голые ветви покрывались почками, листьями, большими, сочными и зелеными, цветами, с насекомыми, спешащими собрать весь их нектар. Цветы становились плодами. Потом листья желтели, краснели, засыхали и слетали, исполняя на ветру свой последний танец. Плоды падали на землю и давали жизнь новым деревьям. На них вили гнезда другие птицы, на ветвях отдыхали и охотились пумы, обезьяны и змеи. Их рубили, из них делали дома, мебель, их сжигали, греясь и готовя пищу, превращали в золу для лучшего урожая. Это был красивый мир, где все живет своей жизнью, все излучает свой отличный от других, неповторимый свет. Все разговаривает, поет, любит и наслаждается.

Своими ногами-корнями он видел особый подземный мир. С пещерами, в которых подземные воды творили неповторимую красоту. Там песок сменял глину, глина – целые озера нефти, нефть – золото и алмазы.

Он видел, как смещаются огромные земные пласты, вызывая на поверхности цунами. Видел засыпанные песком или погребенные извергнутой лавой некогда процветающие города. И чувствовал боль Бхуми, до сих пор сохранившуюся в этих местах.

После таких погружений в стихию тишина заполняла Ленни с макушки головы, медленно, как тающий лед, стекала на глаза, на щеки и ниже, открывая его внутреннему взору через темя бесконечное черное небо с мерцающими звездами. Не было слышно биения сердца. Дыхание замедлялось настолько, что казалось, он вдыхал и выдыхал пьянящую прохладу родничком на макушке головы. И это был тот самый родник животворящей свежести, который выполнял свое изначальное предназначение.

Ленни чувствовал, что он – и земля, где сидел, и Земля в целом, и небо, и звезды, и прохладный ветерок, и мальчик одновременно.

Однажды учитель посмотрел на него не как на ребенка и ученика, а как на равного себе.

– Ты – молодец, брат.

Да, Ленни испытывал к нему братские чувства, но «учитель» в обращении к нему все-таки осталось. Так было проще.




Змеиный замок Шлангешлосс


Однажды ночью Ленни внезапно проснулся от отчетливого шипящего звука не то в голове, не то где-то возле и резко сел на кровати. Странный звук «Ууу», как будто его выдохнули через нос, не открывая рта.

Сердце бешено колотилось в груди, на лбу проступил горячий липкий пот. Он оглянулся на учителя, тот спокойно бесшумно спал на своем месте.

Оба ангела настороженно и удивленно вглядывались в мальчика. Они прекрасно знали о его чувствительности к тонкому миру, но сейчас. Ленни посидел, внимательно прислушиваясь к себе и вокруг, постепенно успокоился, восстановил дыхание, откинулся на спину. Но заснуть так и не смог.

Он поднялся с первыми лучами солнца, тихонько оделся, закинул в заплечную сумку пару яблок и кусок хлеба. Ему не хотелось будить учителя, чтобы предупредить о своем уходе. Как-то само собой решилось, что он скоро вернется, и отправился на прогулку.

Он уже давно не боялся потеряться. Разгуливая по Черному лесу, он забредал в его самые отдаленные, самые укромные уголки и наслаждался первозданностью земли. Птицы при его появлении щебетали веселее, и, казалось, пытались усладить его слух своим разнообразным пением, как будто знали, что ему понравится все. Звери не боялись его, подходили и доверчиво подставлялись ласковым рукам. Даже хищники иногда смиренно отдавали ему только сейчас пойманную добычу. Знали, что он не возьмет, но проявляли так свое уважение и признание его верховенства.

Вот и сегодня, он шел, абсолютно не думая, куда идет. То шагал быстро, чуть ли не бежал, смахивая руками с веток крупную росу. То медленно, задумчиво плелся, еле перебирая ногами, не поднимая головы, ничего не видя и не замечая, устремив взгляд внутрь самого себя. То внезапно останавливался и подолгу стоял на одном месте, что-то рассматривая или наблюдая.

Так он и набрел на давно заброшенное полуразрушенное строение, не то замок, не то крепость, не то поместье, задней стеной которого была серая плоская сверху скала. Она возвышалась метров на двадцать над густым лесом на маленькой равнине. Странное сооружение когда-то было надежно защищено со всех сторон: непроходимыми зарослями, скалой и крепостной стеной, на данный момент заросшей мхом, оплетенной корнями и ветвями деревьев, плющом и вьюнком с ярко-голубыми цветками, которые благоухали в утреннем, насыщенном солнцем воздухе. Деревья вокруг этого места были диковинные, Ленни никогда прежде не видел подобные. Они очень отличались от листьев и стволов деревьев этих широт, привычных глазу европейца. На полесье перед развалинами колыхались от легкого ветерка лесные травы с еще не испарившейся, искрящейся на солнце росой.

Ленни уже собрался было шагнуть из-под сени леса на поляну, как ангел остановил его легким прикосновением и показал рукой вперед. Мальчик стал внимательно вглядываться в ту сторону, куда указывал хранитель. Вдалеке скала, перед ней развалины, чуть ближе заросшая дорога, еще ближе – полуразрушенная стена, прямо под носом – поляна цветов, над которыми порхают бабочки. Но при более пристальном рассмотрении, они, оказалось, летали в определенном порядке.

Они сели, слились с цветами, вспорхнули ввысь, перенеслись в другое место, сели, опять поднялись, покружились, образовали круг. И только тут он понял, что надо смотреть пристальнее именно на них. Теперь он знал, на чем сосредоточить все свое внимание. И тут он увидел… прозрачные силуэты, движения которых задавали ритм и рисунок порханию бабочек. Так… осталось затаить дыхание. Силуэты приобрели явно женские очертания. Еще чуть-чуть. Очертания приобрели образ милых юных босоногих созданий, одетых в свободные, ниспадающие до щиколоток, струящиеся одежды всех оттенков зеленого, прозрачные настолько, чтобы не скрывать силуэт тела, но не настолько, чтобы привлекать внимание к анатомическим деталям. Их украшали венки и гирлянды из душистых свежесорванных цветов. Они танцевали под отчетливо слышимую мелодию ветра, напоминающую звуки флейты, в которую гармонично вплеталось пение птиц и ритмичный пульс земли.

Они знали, что за ними наблюдают, но не прятались, позволяя наслаждаться своей грацией, легким изяществом движений, невесомым парением над поверхностью земли в такт музыки. Их танец дополнялся кружением бабочек, которые то вились вокруг них правильным кругом, то вращались по спирали, то взрывались красочными фейерверками, завораживали, заставляли замирать дыхание от восхищения.

Заливаясь смехом похожим на переливы серебряных колокольчиков, прозрачные девушки окружили Ленни, пошли вокруг него хороводом, заполняя воздух легкой радостью, свежестью и насыщенным ароматом лесных цветов. И вдруг они исчезли. Сказка, да и только.

Бабочки, рассыпавшись по поляне яркими мерцающими на солнце точками, опять стали порхать, как ни в чем не бывало, каждая в собственном ритме повседневных забот. В многоголосье птиц больше не слышалось единой мелодии. Музыка флейты рассыпалась на отдельные звуки. Ветер снова разговаривал с каждым деревом на свой лад, который задавала крона и форма листьев, опять порознь обхаживал и обласкивал каждую травинку и листик.

Было так красиво и… опасно… Ленни насторожился, прислушиваясь к себе и своим ощущениям.

Что? Что не так? Поляна? Аромат трав бил в голову, дурманил, но дурманил как-то приятно. Стена? Да, может быть… она могла бы развалиться от древности и разрушений, причиненных корнями деревьев, при легчайшем прикосновении. Ну… нет… не то… Замок? Нет. Значит надо туда наведаться. Тогда что? То, что за стеной? О да. Тем более любопытно! Взглянуть бы хоть одним глазком, что бы это могло быть. Просто взглянуть! Ну, чтобы знать. И все.

На подходе к стене, обогнув низкорослые кусты, Ленни почувствовал, что шагнул в пустоту, и, широко взмахнув руками, повалился в невидимый из-за зелени ров. Ангел вовремя схватил его за ремень. Ленни немного висел, раскачиваясь, ногами вверх, в нескольких сантиметрах от остро заточенных колов из нержавеющей стали. И широко раскрытыми глазами рассматривал двухметровое по ширине V-образное защитное углубление с плотно установленными на дне оплетенными паутиной металлическими кольями. Когда-то на них были нанизаны человеческие и лошадиные тела, а теперь их кости толстым белым слоем покрывали днище.

Он успокоился настолько, что услышал невидимый под ними, но хорошо различимый звук ручья. И сразу же начал размышлять, не как выбираться отсюда, а как добраться до противоположной стены. Он исхитрился перевернуться вверх головой, цепляясь за тонкие, но прочные лианоподобные корни кустов, свисающие сверху, немного расшатался, и спрыгнул на покатую стену рва, укрепленного от сползания почвы камнем под густым зеленым ковром мха, быстро соскользнул на дно и содрогнулся от отвращения. Стопы погрузились в заиленный ручей с холодной водой, а вот слой костей доставал аж до пояса. Стараясь не обращать внимания на жуткие ощущения, он уже без особого труда обошел густо торчащую опасную преграду, хрустя ломкими от времени костями и металлическими кольчугами, латами, оружием, которые когда-то были на воинах.

Приблизившись к противоположной, такой же покатой стене, он взобрался на выпавший из кладки влажный мшистый валун. И тут из-под его ног брызнули в разные стороны маленькие черные змейки, заставив вздрогнуть от неожиданности. Он не боялся змей, но и не хотел дразнить их лишний раз.

Ленни зацепился за узловатый, довольно толстый корень, попробовал на прочность и… застыл.

Прямо перед глазами на него, не мигая, смотрела полуметровая ярко-зеленая змея, плоская по бокам, с желтым брюшком. Из-за узких коротких белых и черных косых линий она казалась плетеным ремешком. Такой окрас делал ее абсолютно незаметной на фоне зелени. Ее большие выпуклые овальной формы блестящие ярко-желтые глазки-бусинки с черными горизонтальными зрачками на неподвижной стреловидной головке пугали. А раздвоенный язычок, время от времени быстро высовывающийся и исчезающий, пугал еще больше. Ощущение опасности, наконец-то приобрело зримую форму.

«Вот оно! – Промелькнуло в голове: – Здесь змеи! – И понеслось: – Интересно, она ядовитая? Она нападет первая? Укусит меня, если я?.. А это больно? А что делать, если укусит?..»

Мысли, как метеоры, сгорающие в атмосфере, появлялись и исчезали, но тело само приняло решение не двигаться, даже дыхание замедлилось, несмотря на адреналин, бушующий в крови.

Некоторое время они, не шелохнувшись, смотрели друг на друга. Потом змея медленно шевельнула хвостом, передавая импульс движения всему плоскому телу, раскачиваясь, повернула изящную головку вправо-влево, приподнявшись, взглянула куда-то за спину мальчика, ангел предупреждающе помахал мечом. И она, не причинив никакого вреда Ленни, бесшумно заскользила вверх, грациозно маневрируя по сплетенным корням деревьев, но прежде чем исчезнуть, еще раз глянула на мальчика.

Опасная встреча не уняла, а наоборот только усилила любопытство. Эта змейка хотела остановить его или звала за собой? Ленни приготовился лезть наверх, чтобы уточнить это. Ангел предупреждающе преградил ему рукой путь. Но что это для мальчугана, у которого внутри уже заведен моторчик с вечным двигателем под девизом: если знать, то знать все, и которому нужно познать все только на собственных синяках.

Ленни полез по скользкой поверхности, цепляясь за выступающие камни, свисающие корни, обрушивая вниз лавину пыли и мелких камушков, вспугивая тучи насекомых.

Стена была высокая, но лезть было нетрудно. Он добрался наверх быстро, подтянулся, забросил ногу и замер.

Прямо под ним раскинулся лабиринт из вечнозеленого кустарника, странным образом не потерявший свою форму за много лет, в течение которых за ним не ухаживали. Его неширокие перегородки были высотой примерно с рослого мужчину, так, чтобы человек, идущий по путанице проходов, не мог видеть, куда идти. Но сверху прекрасно обозревался весь его сложный, запутанный рисунок. У мальчика даже сердце екнуло два раза: от очередного возможного маленького приключения и от возросшего многократно ощущения опасности.

Ветер нежно развевал его волосы и мягко осушал пот, проступивший на лице от приложенных усилий после подъема. Ленни полез в карман, вытащил маленький, остро заточенный карандашик, который подарил ему учитель, из заплечной сумки достал блокнот, удобно уселся на широкой стене и спокойно зарисовал лабиринт, изредка вставая, и прохаживаясь взад и вперед, чтобы лучше рассмотреть подробности.

Зеленое хитросплетение начиналось там, где играло и искрилось на солнце что-то красное, и что отсюда разглядеть было невозможно, совсем недалеко от невысокой террасы замка, обрамленной перилами витиеватой ковки. И заканчивалось… прямо у отвесного склона скалистой возвышенности, упираясь в его гранитную стену. Если спрыгнуть вниз и начать идти сразу от того места, где Ленни сейчас находился, то можно было попасть только в тупики. Решение напрашивалось само собой: чтобы пройти лабиринт, надо идти в довольно негостеприимный дом и выйти через террасу. И?! Если бы заманчивая перспектива имела лицо, то губы на нем дрогнули от полуулыбки с намеком на соблазн, а один глаз заговорщицки подмигнул. Да, у Ленни появилась возможность убить сразу двух зайцев: и замок посмотреть, и быстренько пробежаться по лабиринту.

Он обернулся к ангелу. Ленни не видел ничьего лица, но он в точности воспроизвел его, только еще вдобавок зазывно кивнул головой в сторону замка. И не дожидаясь реакции на свое предложение, пошел по стене. Судя по ее толщине, обороняться здесь можно было долго.

Стена уперлась в надвратную башню, оттуда вниз вела узкая лестница, которая начиналась с деревянной площадки. Он осторожно спустился на нее и тотчас же с треском провалился, прогнившие доски не выдержали даже веса ребенка. И опять ангел смягчил падение и закрыл крыльями от падающих камней и обломков, которые скатывались по сторонам от мальчика, не причиняя вреда. Страшно подумать, чем бы это могло закончиться, если бы не ангел. Лежа на спине лицом к лицу с хранителем, вдыхая запах свежести, Ленни унял сердце, захлебнувшееся от прихлынувшей к нему крови. Благодарно кивнул и медленно выполз из-под шатра раскинутых крыльев.

В затылок ударило что-то легкое, заставив его вздрогнуть от неожиданности, отскочило и упало с мягким звуком на землю. Он обернулся. Это ангел взмахом крыла направил падающую шишечку хмеля в мальчика. Бой шишками завязался немедленно, но длился недолго. До первого смеха.

Как только Ленни не сдержал запыхавшегося веселья и закатился звонким, неудержимым смехом, с крыши полуразрушенного здания, Ленни уже мысленно окрестил его замком, что-то свалилось, подняв клубы пыли, потом что-то упало внутри, вызвав эхо, раскатившееся по закоулкам, потом еще что-то, потом еще. И все затихло.

У Ленни мелькнула мысль, что надо быть осторожным, а то еще что-нибудь упадет на голову или провалишься куда-нибудь, откуда самому не выбраться. И благополучно исчезла, растворившись в захлестнувшей его волне любопытства.

Он просительно снизу вверх глянул на ангела, но не дождался одобрения. Тот положил ему руку на плечо, останавливая. Однако, солнце светило так ярко, хранитель был рядом, перед носом загадочный лабиринт, внутри живота все трепещет от возбуждения и нетерпения. Просящий взгляд Ленни стал вызывающим, потом требовательным. И вот уже мальчик сделал решительный шаг к замку, все еще глядя на ангела. Затем он резко повернулся к дому и зашагал к нему без колебаний и опаски. Хранитель усмехнулся и двинулся следом.

Призамковый двор относительно размеров самого замка был совсем небольшим. Обойти и разглядеть его, вымощенный камнями, между которыми во всю свою зеленую мощь рвалась к свету буйная трава, не составило труда и не заняло много времени. От дома к защитной стене вели неглубокие канавки, вероятно, по ним отводили воду, стекающую со скалы и замка в ров за стеной.

Справа от дома-крепости возвышалась зеленая изгородь лабиринта.

Слева от него сразу под скалой был выдолблен бассейн для сбора талой и дождевой воды. Возможно, здесь когда-то плескались в забавах хозяйские дети. Он и сейчас был наполнен водой, покрытой тонкой зеленой пленкой ряски с несколькими нежнорозовыми кувшинками. Удивительно, но от этого водоема не разило гнилостным запахом болота. Он не был ухожен, но, казалось, не был и заброшен.

Недалеко от бассейна высилось невысокое сооружение. Подойдя поближе, Ленни понял, что это колодец, когда-то украшенный в стиле замка. Его стены диаметром метра два изнутри были обложены камнем. К темной воде вели крутые ступени. И тут тоже не чувствовалось запаха застоявшейся воды, наверное, артезианский источник ее питавший, был проточный.

Вдоль защитных стен от скалы до надвратной башни виднелись следы фундамента для жилья прислуги и охранников, комнатушки три на три метра с очагом общим для двух помещений. По всему было видно, что людей здесь жило немного, и они вели крайне воздержанный образ жизни. Но к хозяину, кем бы он ни был, надо полагать, это никак не относилось.

В таких хоромах мог жить только очень богатый и, скорее всего, очень могущественный человек, вложивший в архитектуру своего жилья стиль своего мышления.

Чтобы попасть внутрь, Ленни не понадобилось открывать кованную черненым металлом и даже на вид тяжелую дверь. Оказалось, достаточно запрыгнуть с высокого крыльца на ближайшее узкое арочное окно и перелезть через него, чтобы очутиться в огромном сводчатом зале с четырьмя колоннами посредине, между которыми располагался большой круглый очаг. В потолке над ним зияло круглое отверстие, через него должен был улетучиваться дым, не успев задымить помещение. Помещение заливал солнечный свет, в котором золотилась пыль – потолочные своды и узкие невысокие окна на высоте плеч взрослого мужчины были местами разрушены, образуя солнечные колодцы.

Напротив двери – высеченная в толще скалы глубокая ниша.

Хрустя камнем под ногами, Ленни подошел к первому окну, которое выходило в сторону лабиринта. Подтянулся и, умостившись на широком подоконнике, выглянул наружу, чтобы сориентироваться, куда идти.

Внутренний двор был прекрасен, несмотря на то, что уже давно заброшен. Стены лабиринта расположились так, что, глядя на них из окон дома, можно было видеть не просто зеленую изгородь, за которой скрывалась путаница ходов, а объемную картину с центром как раз напротив террасы.

И опять что-то, искрящееся красным цветом, привлекло его внимание. Рассмотреть это что-то отсюда было невозможно. Для этого нужно выйти наружу.

И Ленни, не думая о вероятных опасностях, уже не обращая внимания ни на что в зале, ринулся к двери, ведущей на террасу. Но перед ней внезапно остановился, почувствовав, его туда не пускают.

Ангел так крепко держал его за плечи, что он не мог даже пошевелиться.

Когда пыл немного поостыл, мысли начали возвращать к нему, а с ними и ощущение опасности, которое многократно усилилось. Ленни обратил внимание, что он только сейчас был как будто не в себе, и внутри пульсировало одно-единственное желание: бежать в лабиринт. Он протянул руку к массивной, кованной дверной ручке, обвитой медной с зелеными вкраплениями змеей. Но ангел не дал открыть дверь. Немного разочарованный Ленни пошел к ближайшему окну и уже не видел, как змея на ручке зашевелилась и изменила свое положение. Подтянувшись, мальчик выглянул из окна и снова поддался властным чарам красоты.

Перед ним лежала огромная парковая скульптура змеи, на теле которой колыхались от ветра зеленые ветви с жесткими маленькими листочками, и от этого казалось, что она дышит и шевелится. Ее пасть, вход в лабиринт, была открыта. Огромные белые клыки из слоновьих бивней торчали сверху и снизу. Металлический раздвоенный язык, мостиком изгибался между нижних зубов и бежал дорожкой прямо к террасе.

Но самым потрясающим в этом изваянии были глаза. Красные, хрустальные, многогранные, продолговатой формы фонари, встроенные по бокам головы. Свет солнца падая на одну из граней, выделял ее светящимся зрачком, а потом блик бежал по всему кристаллу, отчего казалось, что глаза живые и пристально смотрят на нежданного посетителя. На него.

И Ленни опять перестал думать. В его голове была только одна, но неуемная, жгучая мысль-желание: немедленно войти в лабиринт.

Он, уже нисколько не обращая внимания на предупредительные жесты, нетерпеливым движением плеча скинул руку ангела, бросился к двери, отшатнулся было от броска на него змеи на ручке, которая широко раскрывала пасть и делала угрожающие выпады. Но страха не было, Ленни стало даже весело, и он, не отдавая себе отчет зачем, просто протянул руку раскрытой ладонью вперед. Змея закрыла пасть, вернулась на место, скрутилась в клубок, спрятав голову, и замерла.

Ленни, усмехнувшись, подергал ручку. Пробуя в какую сторону открывать, потянул дверь на себя. Ничего не случилось. Толкнул от себя. Дверь не поддалась, но из щелей обильно посыпалась пыль. Он надавил ее еще сильней, дверь дрогнула, но не открылась. Он умоляюще глянул на ангела. Тот спокойно стоял в стороне и наблюдал за ним, сложив руки на груди, и помогать не собирался. Тогда мальчик изо всей силы ударил ее плечом, налег всем телом, напрягаясь так, что лицо стало красным от прихлынувшей к нему крови, на лбу и шее разбухли и запульсировали синие жилки.

Дверь чуть уступила напору неуемного желания. Ленни открыл ее, но не больше, чем сантиметров на пятнадцать. Многолетний толстый слой земли и жухлых, спрессованных временем, листьев, занесенных ветром на террасу, не позволял ей открыться шире. Ленни тужился еще несколько раз. Ангел, улыбаясь, наблюдал, как маленький щуплый мальчик с раскрасневшимся от стараний лицом, со скользящими по полу ногами, пытался открыть или хотя бы приоткрыть высокую, тяжелую, инкрустированную черным металлом и цветными вставками дверь. Больше она не сдвинулась ни на миллиметр, только шаталась, засыпала пылью и отвалившимися камушками.

Ленни ничего больше не придумал, кроме как сунуться в эту щель. Ушам было больно. Но чем не пожертвует ребенок в запале ради достижения цели?! Не только ушами.

Когда он протискивался, извиваясь, в проем между стеной и дверью, ангел, не вмешиваясь в процесс, пристально наблюдал за змеей у входа в лабиринт. Да, это была садовая скульптура, но что-то в ней настораживало и даже отпугивало.

Пока его подопечный пыхтел, потел, корячился, пытаясь протиснуться в узкое отверстие, он видел, что змея несколько раз поменяла положение тела, как взвились кольца, на которых колыхался плющ, и легли по-другому, будто она устала от нетерпеливого ожидания своей жертвы. И возможно, это изменило ход лабиринта. И еще он понял, почему так рвался туда Ленни. Из-за гипноза.

Из красных глаз-фонарей змеи в сторону человека вилась красная, легкая, тончайшего кружева, дымка. Лицо Ленни ничего не выражало, кроме желания преодолеть препятствия, мешающие ему воплотить прихоть в действие.

Вслед за головой он пропихнул наружу и половину туловища. Руками упираясь в створки двери, он пытался вытянуть туда же и ноги, болтающиеся в воздухе по другую сторону.

Но как только ангел ринулся к нему с целью остановить, не пустить, оградить, он проскользнул в щель и грохнулся всей тяжестью своего тела в ворох ломающейся под ним, издающей громкий шуршащий шорох, листвы. Перевернувшись на спину, чрезвычайно довольный собой, он с облегчением засмеялся, сбрасывая смехом остатки напряжения. Потер ушибленные и придавленные места, растянулся на холодном полу широкой и длинной пристройки, отдыхая и выравнивая дыхание. Чуток поиграл листьями, кроша их пальцами.

Под навесом террасы было прохладно. Легкий сквознячок трепал волосы, поднимал пыль вверх и кружил ее маленькими вихрями. Ленни полежал еще какое-то время с закрытыми глазами, наслаждаясь прохладой и тишиной.

Открыл глаза и затаил дыхание, разглядывая потолок. На нем была изображена схема, определенно, лабиринта во внутреннем дворе и какая-то странная и красивая не то карта, не то витиеватое украшение-дополнение к этой схеме: змея (опять змея!) извивалась на ней спиралью. Ее витки уменьшались по мере удаления от лабиринта, заканчиваясь маленькой окружностью, внутри которой виднелся треугольник. Внутри колец были необычные картинки, похожие на детально прорисованные города.

Ленни без промедления достал блокнот и сравнил зарисовку, сделанную со стены, с изображением на потолке. Быстро понял, что они разные, перевернул страничку и начал срисовывать фреску со всеми деталями.

Но тут прямо на него, отколовшись от потолка, упал маленький кусочек штукатурной отделки, а за ним, сзади за головой, отвалились несколько больших кусков. Ленни начал рисовать быстрее. Сорвался со своего места камушек, а за ним прокатилась целая дробь. Рука задвигалась еще быстрее. Ленни понял, что его усилия открыть дверь хоть частично и увенчались успехом, но он разрушил нечто, что, он интуитивно понимал, может ему помочь когда-то в чем-то.

Рисунок над ним медленно, но верно перечеркивался широким изгибающимся разломом. Он начинался от двери, и от него разбегались в разные стороны более мелкие и более извилистые изломы, пока они не покрыли всю штукатурку густой паутиной трещин и трещинок разной глубины и ширины. И тут началось. Рука уже не вырисовывала подробности, она ускоренно набрасывала схему, глаза старались запомнить детали на потом, чтобы восстановить изображение в полном объеме.

Но вот от потолка отвалился крупный кусок, падая ему прямо на голову. Ленни еле успел откатиться, хотя пыль таки запорошила его всего, но не попала в глаза. Он быстро отер лицо, вскочил на ноги, не дорисовав рисунок, едва увернувшись от сыплющегося сверху штукатурного града.

Сейчас-сейчас, еще чуть-чуть. Он застыл, пристально вглядываясь сквозь поднявшуюся пыль, в потолок. Там было что-то непонятное, но, по-видимому, очень важное. В это мгновенье ангел вытолкнул его с террасы и, прикрывая собой, потащил в сторону лабиринта, так как падал уже не слой штукатурки, а сам потолок, образовав груду камней там, где только что лежал Ленни. Гулкий звук закатился вовнутрь и запрыгал там эхом от стены к стене, и там тоже вызвав камнепад.

Ленни оказался как раз между раздвоенным металлическим языком змеи. Тяжело дышащий, но довольный. Но не успел он отдышаться, как один конец языка оплел ему ноги и повалил на землю. Ленни отбивался, вырывался, выкручивался, но металл словно заковал в кандалы. Второй конец пытался захватить ангела, но безуспешно, тот ловко увернулся и остановился на безопасном расстоянии. Тогда он обвился вокруг верхней половины тела Ленни, плотно прижав его руки к бокам. И язык поволок в декоративную, но, тем не менее, устрашающую пасть.

Как только Ленни оказался внутри, та с шумом захлопнулась, язык отпустил его и, шурша, исчез, а он остался стоять, чуть пошатываясь, перед высокой стеной, заросшей растением внешне похожим на плющ с усиками и жесткими на вид листьями. Под ногами что-то громко хрустнуло, привлекая его внимание. Это были кости. Земля по всему коридору была усеяна человеческими скелетами.

Все вдруг перестало быть просто забавой!

Чтобы убедиться, что путь наружу закрыт, Ленни протянул руку вперед толкнуть стену, но не успел и дотронуться, как тут же отдернул ее, потому что вместо растений увидел извивающихся разноцветных змей. Только убрал руку, змеи превратились в стебли с густой, молодой, бликующей на солнце листвой, и усиками, ищущими любую опору. Он снова протянул руку – опять змеи, на этот раз более агрессивные, шипя, отовсюду потянулись к нему. Отдернул руку – невинная листва. При этом он немного отшатнулся к противоположной стороне и быстро обернулся, услышав шипение и там. Оттуда тоже тянулись к нему змеиные головки, стремительно двигая раздвоенными язычками.

Ленни в миг сообразил, что здесь нужно держаться строго середины метрового прохода. Ну что ж: назад к террасе дороги нет, влево-вправо – смерти подобно, остается правильное направление. Он вспомнил, все время, что он здесь, его неудержимо влекло сюда. Ну и вот. Теперь там, куда он так стремился, надо просто двигаться вперед и только вперед.

Ленни постоял, подумал, покачиваясь взад-вперед на носках и пятках, наконец, вспомнил о блокноте, который до сих пор сжимал в левой руке. Сначала открыл зарисовку, сделанную с защитной стены, нашел на ней вход в лабиринт, посмотрел по сторонам и сразу же понял, что она не соответствует действительности вообще. Перевернул страничку и стал сравнивать схему с потолка с тем, что было у него перед глазами, и довольно хмыкнул. На мгновенье задумался, и, усевшись на землю, не спеша дорисовал по памяти недостающие детали, удивившись, как это он успел засунуть карандаш в карман, когда его схватил металлический язык. Закончив, поднялся с земли с весьма удовлетворенным видом.

Прислушался к себе. Ощущение опасности переполняло все тело, пульс зашкаливало, но у него в руках была карта, рядом, он оглянулся, стоял ангел-хранитель, еще светло, почему бы и не поиграться?

И он пошел вперед, постоянно сверяясь со схемой и отмечая пройденный путь. Вокруг, шурша и изгибаясь, вместе с ним двигались стены. Они все время меняли свое расположение, то изгибались арками и петлями, то врастали в землю, то покрывали сплошными зарослями проход, только что бывший перед глазами, то манили лазом, через который пробивался поток солнечного света. И не давали приблизиться к себе ни на шаг, сразу превращая ветви и веточки в змеиные блестящие извивающиеся тельца, издающие угрожающее шипение.

Через некоторое время Ленни окончательно успокоился и сосредоточился. Так, как никогда до сих пор. Понял, что если не впадать в панику и не делать резких движений, то очень даже интересно, что там дальше, и до жути забавно, как на аттракционе, куда водила его мама незадолго до их бегства из Мюнхена. Главное, не терять внимание. Понял, что если идти точно посередине, предельно сосредоточенно следовать карте и вовремя останавливаться, то совсем не страшны ни новообразовавшиеся препятствия, ни змеи. Ходил он довольно долго, не замечая, что скелетов давно нет.

Он нагнулся пролезть в низенькую арку при очередном крутом вираже. И… чуть не ударился лбом о скалу.

Жесткие листья сзади громко зашуршали, но звук, вроде как, удалялся.

Ленни обернулся, чтобы посмотреть, что с ними случилось на этот раз. Они и вправду значительно отдалились, освободив довольно большую площадку перед скалой.

Ленни отступил назад на несколько шагов, пристально разглядывая каменную стену, на которой только кое-где виднелись слабенькие, чахлые бледно-зеленые пучки травы. Оставалось лишь диву даваться, за что держатся, чем питаются и что пьют эти полуживые растеньица.

«Зачем я здесь?» – Подумал Ленни и взглянул на ангела. Тот, стоя рядом с ним, тоже задумчиво всматривался в стену, затем быстрым указывающим жестом вытянул руку. Мальчик перевел взгляд с руки туда, куда он показывал.

Гладкая стена медленно обретала некие очертания, обозначались силуэты, рельефные узоры, и стала, наконец, невысокой аркой, которую образовали хвосты двух скульптурных полулюдей-полузмей мужской и женской особи.

Изваяния были старыми, если не сказать древними. Но хоть фигуры фантастических персонажей и были сделаны грубо, но довольно выразительно и динамично. На мгновенье даже показалось, что они шевелят кольцами, устраиваясь на них поудобней, как колонны устанавливаются на стереобат.

И опять эти красные фонари. На конце хвоста каждой скульптуры висели ограненные капли размером с их головы. Они переливались на солнце и отбрасывали на серую стену и землю сочно-красные блики. В руках существа держали каменные шары, на каждом отпечатки вдавленных ладоней. Вместо глаз у них были рубины сложной огранки, которые окрашивали глазные впадины красным, вызывая чувство зловещей гнетущей тревоги, страх, зарождающийся где-то в области солнечного сплетения и одновременно нежелание отвести от них взгляд.

– Что ты думаешь? – Ленни обернулся к ангелу. На лице того мелькнула полуулыбка и исчезла. Ангелы не думают, они просто делают то, что правильно.

Мальчик подошел ближе к арке. И как только он попал в область красных бликов на земле, ему сразу же захотелось идти туда, куда бы ни открывалась эта дверь. Он протянул руку и нежно тронул гладкую стену. Он любил землю всякую. И тотчас же снова возникло и захлестнуло удушливой волной желание, опять оно пульсировало у него в голове. И вновь ангел усмотрел бездумные глаза подопечного. Он пристально вгляделся в рубиновые капли, слегка покачивающиеся на ветру, и опять увидел узорчатую дымку, струящуюся к мальчику.

Ленни подошел к женской особи, внимательно рассматривая каждую деталь ее тела, начиная сверху. Высокий головной убор, густые волосы, спадающие тяжелой волной на плечи и грудь, круглое лицо с красными выпуклыми глазами, очень маленький нос, пухлые губы, длинная шея, покатые узкие плечи, пышная грудь, прикрытая множеством бус и ожерелий, тонкая талия, широкие бедра, плавно переходящие в змеиный хвост, свернутый в несколько колец, на конце которого висела большая капля.

Каменное изваяние, будто польщенное его пристальным, изучающим, не упускающим ни одной детали, вниманием, немного кокетливо шевельнуло головой и плечами, губы расплылись в довольной улыбке, взгляд красных глаз перестал быть зловещим и стал флиртующим настолько, насколько позволял камень.

Ленни перевел взгляд на шар, тщательно изучил и его. На нем был отпечаток вдавленной в каменную поверхность ладони, как оказалось, левой руки взрослого рослого мужчины. Во взгляде мелькнула догадка и погасла в бездумье. Ангел увидел довольное подмигивание женщины-змеи, предназначавшееся своему сородичу.

Мальчик подошел к широкоплечему с мускулистым торсом пухлогубому длинноволосому созданию мужского пола, тело которого копировало женскую особь как в зеркальном отражении. Ему пришлось повторить за своей половиной все движения, только лицо у него стало не зазывно-манящим, а угрожающе нахмуренным. На его шаре был отпечаток правой руки.

Ленни встал посреди неширокой арки и расставил руки, пытаясь положить ладони так, чтобы они точно легли в углубления. Но если взрослому человеку понадобилось бы только немного согнуть руки в локтях, то для ребенка потребовалось бы на что-то встать, чтобы положить ладони, как нужно.

Он оглянулся в поисках приспособления. Стены лабиринта услужливо изогнулись несколькими арками, ведущими к разрушенной террасе, открыв ему россыпь камней разных размеров. Как только Ленни шагнул за границу красного круга, взгляд тотчас же стал осмысленным, но острое любопытство, от которого сосало под ложечкой как от голода, осталось, и желание удовлетворить его продолжало еще тяжело биться в мозгу.

Ангел закрыл ему дорогу, пытаясь задержать. Но упрямство и остатки гипнотического дурмана толкали Ленни к намеченной цели. Он оглянулся на арку, прикинул, какого размера камень ему понадобится, повернулся к террасе, выбрал взглядом булыжник нужной величины и направился к нему.

С большим трудом он расшатал и вытянул его из хрустящего пыльного ложа.

И увидел на одной из сторон камня не отбившуюся штукатурку с окончанием фрески. Долго внимательно рассматривал, потом довольно засмеялся, и, взяв блокнот, уже неспешно дорисовал в схеме недостающие детали. И тут услышал шуршание, приглушенный смешок и шипение, слегка напоминающие человеческую речь и складывающееся в фразу: «Сообразииительный мааальчик». И опять смех, который рассыпался на отдельные шелестящие звуки: шорох леса за стеной, треск раздавленной штукатурки, шуршание, раскачиваемой ветром травы и листьев лиано-змей.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65543097) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.