Книга - Избранные рассказы

Избранные рассказы
Mike The


Mike The: перевёртыши
Юмор и драма, ужас и лирика, фантазия и реальность – все это содержится в замечательном коктейле, который приготовил для вас один из самых необычных писателей современности Mike The.

Рассказы могут содержать нецензурную брань, лучики добра и следы орехов.





Mike The

Избранные рассказы



Книжное издательство Бабицкого


* * *




Роман для протагониста


Дорогая Якобина, ты же меня знаешь: когда меня режут, я терплю, но когда дополняют, становится нестерпимо.

    Из кинофильма «Тот самый Мюнхгаузен»

Совсем молодой главный герой по имени Кеша томился в неведенье. Сосредоточенный, в высоком цилиндре и шлёпанцах, он сидел на последнем абзаце и нервно курил. Иногда болтающийся шлёпанец цеплял колонтитул, тогда Кеша вздрагивал, ёжился и вдумчиво сплёвывал, стараясь попасть в циферку «8», притаившуюся на краю страницы. Смешное, должно быть, со стороны зрелище. Смешное. Но не до смеха.

Николай, его автор, ушёл в издательство ещё утром. Ушёл решать судьбу новой рукописи, а значит и его – Иннокентия. Туда-сюда, здесь же всё рядом, недалеко… И нету, и нету… и сил тоже нет – свихнешься от ожидания. Пожалуй, более опытным, растиражированным протагонистам не привыкать – заскорузлая, тёртая братия. Смельчаки, растудыть! А ведь первый раз был у каждого. И даже у них. Причём, не просто первый из многих, а, возможно, единственный. Другими словами – последний. А там забвение, тлен… – и этого в стол. Вон их – два ящика похеренной колькиной макулатуры. Один на одном – в братской могиле. Такие красивые и такие ненужные.

Наверно, и я.



Николай вернулся под утро – тяжёлый и абсолютно неудержимый в своей порывистой поступи. Не раздеваясь, прогнал до окна, оттуда обратно и, замерев на мгновение, повалился на стул.

– Врёшь – переигрываешь, – брезгливо процедил Иннокентий. Сто раз смирившегося с собственной участью, сейчас его неосознанно тянуло на колкости.

Ответом был ироничный смешок. Их взгляды встретились, и теперь по глазам, по лукавому прищуру герой уловил нечто загадочное, заставившее всё его тщедушное тельце собраться, словно перед прыжком.

– Да говори же… блин… не молчи! – давясь внезапно нахлынувшим нетерпением, прошипел он. – Взяли? Рукопись… А?! Ну скажи, взяли?! нет?!

– Нет, не взяли, – обрубил Николай и с ехидством осклабился. – Правда, это не всё. Ты представляешь, сказали, ты им понравился. Ага, сильно-сильно. Но не рассказ – рассказ им не нужен. Роман подавай. Дикие времена: ничего не читают – только романы.

Про такой поворот Иннокентий не думал, а потому растерялся. Хорошо это? Или плохо? Или всё сразу? О романах он имел лишь общее представление. Больше страниц, больше героев… Вроде и всё. Так в чём же загвоздка?

– А в том, что романов я не пишу, – развёл руками писатель. – Не могу. Не получается. Понимаешь, не прёт. Засыпаю на середине. Не хотел огорчать, но, похоже, будущего у тебя не предвидится.

– У меня? Ха, тогда уж у нас, – холодно подметил герой и насупился.

К его удивлению, Николай не смутился. Дорога домой была долгой, и тот успел всё обдумать. А также проклясть и смириться.

– Балда, давай хоть попробуем. Вдруг всё же получится? – задёргался Кеша, предчувствуя неизбежный конец. – Смотри, герой у тебя уже есть – осталось чуть-чуть. Ты только начни, а я подхвачу. Я же понравился – сам сказал, что понравился. Значит, способный, а это полдела. Только скажи, покажи, как всё надо. Книг вон пять шкафов – они же смогли. Поглядим, как у них, и сделаем так же. Терять-то чего?

Здесь Иннокентий не врал – терять им действительно было нечего. Сказать по правде, писателю и самому давно мечталось замахнуться на что-нибудь фундаментальное, а тут такой шанс – свалить большую часть работы на добровольца. В конце концов, если даже машины сами себя собирают, почему бы и героям не озаботиться собственными приключениями? И если поначалу идея казалась бредовой, то теперь при более пристальном рассмотрении выглядела всё интереснее.

– Хорошо, выбирай, – согласился Николай, выкладывая перед Иннокентием запылившихся классиков. – Только смотри, дело серьёзное, не развлекушка. Потому для начала – тебя зовут Герольд. И не надо, не спрашивай – всё равно не понравится.


* * *

День клонился к закату. Из полей тянуло дымком и запахом свежескошенных трав. Небо над головой, привычно-белёсое, выгоревшее от летнего зноя, теперь, словно вкусив вечерней прохлады, наливалось черноплодным бархатным соком. В такую погоду мужики не торопились разойтись по домам, потому то тут, то там ещё удавалось приметить запоздалых косарей, а прислушавшись, и уловить их усталую, но довольную перекличку.

Багровеющий диск остывающего светила величественно и неторопливо, словно знатный барчук, плыл над лесом. Хотелось непременно дождаться, когда он вот-вот зацепит почерневшие огарки заострённых еловых макушек, и, завалившись за горизонт, полыхнёт закатным пожаром. В такие минуты мысли о мирской суете словно растворялись в течении времени. Момент настроения, момент благодати. Долгожданный момент божественной истины…

Иннокентию Герольду ещё никогда не доводилось видеть солнце так долго. Птицы свистели, мужики – перекликались, солнечный диск… плыл, но почему-то никак не заваливался. Всё вокруг словно замерло, но замерло в каком-то волшебном движении. Картинка ползла, шевелилась, но при этом никак не менялась.

Непривыкший к тихой мечтательности, Герольд смотрел на происходящее скорее с тревогой, чем с умиротворением. Должно быть, именно так бывалый часовщик разглядывает будильник: тикающий, но с переклинившими стрелками. Неужели заело? Подпихнуть? Подогнуть? Хотелось хоть какого-то действа, и тут, словно по заказу, из ближайших кустов вспорхнула сорока.

Тёмной закорючкой птица скользнула по небосводу, подскочила к покосу и, оглядевшись, принялась деловито расшаркиваться в поисках возможной поживы. Орудуя лапками, словно миниатюрными граблями, она старательно разгребала траву, обнажая ценности, и, попробовав клювом, неизменно отбрасывала, переходя в своих стараниях дальше, по полосе. Точь-в-точь привередливая купчиха, зарывшаяся в сундуках со старым тряпьём.

«Э-ге-гей!» – донеслось из полей. «Э-гей», – подумал в ответ Иннокентий. Внезапный ветерок легонько скользнул по плечам, потрепал его топорщившиеся из-под цилиндра кудри и, облизав холодком выпиравшие из шлёпанцев пальцы, направился к лесу. Тем временем купчиха-сорока, отбросив очередную безделицу, перелетела на новое место, где принялась с прежним усердием тормошить всё подряд.

Зевнув, герой вернул взгляд с сороки на солнце – солнце клонилось. Чертовщина какая-то – похоже, пора было двигаться дальше. Эй, там, наверху!


* * *

– Ага, говорю, пришёл, так садись, – захлюпала улыбчивая старушенция, вытягивая из-под стола небольшую скамеечку.

– Да я вот… того… – только и нашёлся главный герой. Обалдевший от столь стремительной смены декораций, он растеряно озирался.

На окнах тюль, рядом – старый диванчик, в углу буфет с фигурной посудой. И запах такой, устойчиво-луковый с толикой затхлости. По всему выходило, что из полей он попал в крестьянскую избу, вот только… Впечатление портили замаскированный кружевной салфеточкой монитор и серебристый мобильник, лежавший здесь же, неподалёку. Скорее всего, его перекинуло во второе произведение той же книги.

– Чего стоишь, говорю? Проголодался с дорожки? Ну, садись, не робей. Сейчас обед делать будем, – напомнил о себе беззубый рот. – Зовут-то хоть как?

– Меня?.. Меня – Герольд.

– Чего?

– В смысле – Кеша.

– То-то же. А меня знаешь как? Хая Залмановна Блехман. Прямо как эту, ну… все её знали. Вот тебе, Кешенька, такую тарелочку, такой вот он ножичек и такую вот эту, – последним бабушка подпихнула ведро, наполовину наполненное очищенной картошкой. – Значит, смотри-запоминай. С пола берёшь, шкурки вот так, значит, в тарелочку, а эту вот в это… м…

– В ведро?

– Да. Только ты слушай. Так вот берёшь… И сильно не жми. Чтобы по самому, тоненько-тоненько. И смотри не порежься. Так – стой, погоди. Дай сюда, вот, возьми… вот – вот этот. Этим не страшно. Брат всегда этим чистил. Знаешь, возьмёт такой в одну руку, другой поднесёт и начинает. А начинает с этих… с глазков. Всегда. Чтобы первыми. Вот они – видишь? – говоря это, старуха пихнула под нос уже усевшемуся герою голубоватый клубень. – Ага, сорт такой. Самый этот. Сейчас не достать. А брат вот достал. Прямо у этих. И главное, взял так, всё сразу. Обычно не то, а тут – вот те на. И ладно бы где-нибудь, ан нет – прямо здесь. Вот и думай теперь. А то каждый, конечно… Думают там. А тут оно вот как. Всё надо уметь. Ну что? Получается?

Увы, у Герольда не получалось. Чистить картошку ему ещё не доводилось – он подолгу крутил в руках каждый клубень, примеряясь и боясь ошибиться. Да ещё тупой нож – скользя по твёрдой кожуре, то и дело норовил соскользнуть, а то и вообще – выпасть из грязных пальцев.

К счастью, паренёк быстро смекнул, что интересовал бабульку исключительно в качестве слушателя. Вся же чехарда с картофелинами служила лишь поводом, дабы привязать к себе собеседника.

– А когда-то сама всё. Вот этими вот своими руками, – продолжала бабушка Блехман, ловко орудуя инструментом. – Утром проснёшься, раньше всех, чтобы первой. Лопату берёшь и идёшь, и до вечера. И главное эти такие, мол, надо ж тебе? А как я без этого? Интересные прям. Это ж вся моя жизнь. Верно я говорю? А то ж иначе никак. И пусть теперь думают, а мне всё равно. Пусть что хотят, мне вот не жалко. И кожицу тоненько – ни разу не ошибилась. Они так разве умеют? И брат всегда тоненько. Сперва глазки, а потом… Вот, вот так вот. Но чтобы совсем. Гладенько-гладенько. Вот, посмотри.

Спустя два часа Герольд понял, что обеда не будет, хотя теперь он знал про него всё. И про картошку, и про морковку, как их обжаривать, как доводить до кипения, как подавать… А ещё про плохую погоду: про давление и про жару. Про после жары, то есть про холод. Потом про налоги, про пенсии и, главное, про соседского Бобика, который… лохматая_гадина_погнался_за_белкой_свалился_в_колодец_а_хозяин_не_лучше_пришёл_и_сказал_ах_вы_такие-сякие_ваш_колодец_вы_и_вытаскивайте_а_то_засужу_тут_всех_никому_мало_не_покажется_сволочь_какая_ага?

Здесь Герольд подумал, что единственный шанс заткнуть старушенцию – это покончить с картошкой. Он подналёг, стал прикидывать, сколько осталось, и с ужасом обнаружил, что за всё это время картошки в ведре не прибавляется. Господи! Что ж за такое?! И только старушка была на подъёме.

– Я что говорю. Говорю, брат говорит, не надо здесь собирать. Говорит, грязные. Ишь, напридумывал. Я ему говорю – сам туда и иди. Ну а как? А то что же? А он говорит, говорит, вот ещё. И, главное, так говорит… Свинушки лучше опят – да где ж это слыхано? Хороший опёнок, он знаешь какой? Он такой… он такой… – в этом месте она замолчала и сделала сморщенными губами движение, будто собиралась отхлебнуть кипятка. – Вот он какой. Была б я моложе – поговорил бы он мне. Ах, как время летит, вы не находите?

Герольд не находил. Он мысленно взывал к Николаю, отчаянно моля о спасении, хотя точно не знал, следит ли писатель за происходящим или давно уже мирно посапывает, сражённый подробностями. И если сейчас…

– Скажите, Кешенька, а я вам ещё не показывала свои фотографии?

– Показывали, – соврал Герольд, в общем, ни на что не надеясь. Но тут произошло чудо – зазвонил телефон.

О, долгожданный спаситель любого повествования. Выстрелил! Наконец-то. Значит, что-то случилось, значит, крутой поворот. Кто-нибудь умер или кто-то родился. А может – убили. А может – поймали. Или просто пошёл гулять и пропал. И все побегут, все поедут, помчатся. Жизнь сбросит оцепенение: забурлит, заклокочет…

– Это чёрт знает что, – прокряхтела Хая Залмановна, откладывая аппарат. – Брат звонил. Представляете, он только из этой. Сходил, называется. И что они сделали – они перестали продавать корвалол больше двух в одни руки. Вот как, я вас спрашиваю, жить-то теперь? С двумя пузырьками. Это я, значит, это, а мне теперь что? А если не хватит? А их и не хватит. Молодой человек, ну вы-то должны понимать.

Про пузырьки Герольд понимал и сейчас взирал на старушку, как на бывалую алкоголичку. Измученный и голодный, он уже открыл было рот, чтобы высказать всё, но… В эту секунду перед его глазами словно задёрнули шторы, а сам он вывалился из книги как раз на ладони смеющегося писателя.



Пришлось взять таймаут, дабы герой смог спокойно, без лишних свидетелей привести себя в порядок. В конце концов, всем нам иногда не помешает выговориться. И когда живых людей практически ничего не сдерживает – лишь нормы приличия, то далеко не каждый литературный персонаж может себе позволить публичное вольнодумство.

Чуть увлёкся, чуть заигрался, и вот – тебя уже взяли на карандаш. Сперва подчеркнули, пометили жирным, а потом и вовсе порезали. Потому матерятся герои исключительно за пределами бумажных страниц. Там, где кроме автора их никто не может прищучить.

– Да понял я, понял, что не понравилось, – оправдывался писатель, скользя пальцем по книжным корешкам. – Откуда ж я знал, что такая засада? Я их читал? Сейчас, что-нибудь. Поживее, подинамичнее… Так, гляди… Есть про любовь – но тут целых два тома. Про вампиров есть, про приведения. Или вот – философия. Не, не годится?

Кеша мотал головой. Ему отчаянно хотелось нормальных приключений, но разгадывать содержание романов по заголовкам не получалось. Полагаться же на мнение Николая он не желал – хватит, попробовали. «Вот если бы про войну…» – мечтательно думал он, но войны было мало. Две про шпионов, в мягкой обложке, одна – «Оружие вермахта», ещё одна про гусар и, потрепанная, зато с золочёным обрезом – про рыцарей.

Как бы так выбрать, чтобы и пострелять, и подраться? Да ещё остаться в живых, а то прибьют на первой странице… Дело житейское, но всё равно неприятно.

Размышления прервал радостный крик Николая.

– Нашёл, нашёл! – улыбался тот, подтаскивая и кладя перед главным героем глянцевый переплёт. – Эту я помню – эту читал. Фантастика. Про пришельцев, про лазеры. То, что нужно. Как раз.

Пришлось согласиться.


* * *

– База, база, мы теряем пятый сектор! – орал в самое ухо подхриповатый голос. – База, ответь! База, не слышу тебя! Как поняли, база?!

Картинка же появлялась не сразу – на этот раз проникновение в роман происходило не столь мгновенно. Зато Герольд материализовался сразу в скафандре, с лучевым автоматом и по уши в какой-то липкой жижице. Стремясь отстраниться от напиравшего крика, он только сейчас сообразил, что в действительности рядом никого нет, а голос исходит из наушника его шлемофона. Сам же он лежал на боку, на дне широкой траншеи, с недобрым предчувствием наблюдая, как окружающий мир обретает тошнотворную чёткость.

Первое, что бросалось в глаза, была кровь, заливавшая всё вокруг. Непонятно, сколько живых существ потребовалось выпотрошить и выжать, чтобы добиться подобного эффекта, но смотрелось ого как. Здесь же, невдалеке, лежало несколько мёртвых космодесантников. Искромсанные скафандры, разбитые шлемы… По всей видимости, именно они и были ответственны за мясорубку, но где же тогда тела их обескровленных противников?

Ничего не понимая, Герольд с трудом поднялся, сделал пару шагов и невольно ойкнул. Оказывается, всё это время он лежал в зубастой пасти отвратительного чудища. К счастью, чудище было мёртвым, но смотрелось вполне под стать обстановке. Одновременно с его ойком умолк и голос в шлемофоне. Некоторое время царила полная тишина: по-видимому, тот человек мог его слышать и сильно удивился, что кто-то ещё остался в живых.

– Говорит сержант Громов. Кто здесь? Выжившие? Боец, доложитесь по форме, – наконец донеслось из наушника.

– Герольд, – нехотя представился Кеша.

На том конце чертыхнулись.

– Какой ещё герольд? Из какого отряда?

– Понятия не имею, – огрызнулся герой. Отчитываться он не любил, и вообще его изрядно мутило.

– Ладно, не важно. Доложите боеспособность! – продолжил напирать Громов.

– Тошнит меня. Сейчас блевану.

Наушник снова растеряно замолчал, и у Герольда появилась минутка проползти поглядеть, как там на поверхности. Что он и сделал.

Фантастический мир оказался на редкость невзрачным: ни тебе гор, ни рек… ни покоса. Насколько хватало глаз, в обе стороны от окопа тянулась унылая каменистая плоскость, залитая фиолетовым солнцем. Лишь в паре мест однообразный ландшафт оживляли невысокие скальные островки, приютившие в расщелинах что-то наподобие сизого кустарника. «Вот вам и экзотика далёких миров. Неужели так весь роман?» – подумал Герольд. Для чего же потребовалось возводить укрепления в чистом поле – оставалось отдельной загадкой.

Вдруг ему показалось, что у одной из скал что-то зашевелилось. Просто ветер? А может, злые пришельцы? В конце концов, он сюда пришёл не загорать, а потому подтянул автомат, прицелился и нажал на гашетку.

Оружие сработало безукоризненно. Лёгкий щелчок, и короткая вспышка сверкнула по направлению к цели. Чёткое попадание, от которого островок заметно качнуло, но ни взрыва, ни долгожданных брызг расплавленного базальта – нет, ничего. Зато теперь Герольду чудилось, что сама скала пришла в движение и начала приближаться.

В недоумении он стрелял ещё и ещё, но ничего не менялось. Заряды били по цели, но та продолжала ползти. Терпеливо, сосредоточенно и прямо к нему. Недоброе предчувствие захолодило поджилки.

– Что за кретин! Немедленно прекратить огонь! – ожил позабытый наушник. – Всем уцелевшим! Срочная эвакуация! Место сбора на ваших радарах – зелёная точка. На всё полчаса. Через полчаса спасательная капсула взлетает. С вами или без вас. Конец связи.

Зелёная точка? Радар? Куда бежать – где спасаться? Вопросы, вопросы… Но сержант больше не отвечал.

И без того перепуганный, Герольд свалился обратно в окоп и заметался между контейнерами. «Радар, где же радар?» – нашёптывал он, шустро переворачивая космическое барахло. Магазины, гранаты, аптечки, какие-то странные шипастые мины, но где же хоть что-нибудь, похожее на радар? Неужели конец?

Последняя мысль лишила и сил, и рассудка. В глазах потемнело, и, выронив бластер в очередную кровавую лужу, он прислонился к стене.

«Что это? я падаю! у меня ноги подкашиваются», – подумал он и упал на спину. Над ним не было ничего уже, кроме неба, – высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого… без облаков. «Что за чёрт – где облака? – подумал Герольд. – Даже в конце пути никакого успокоения. Да ещё мухи… зелёные… Ну-ка, ты, пшла отсюда!»

Он врезал по колпаку своего шлема, но муха не улетала. Зелёная точка?



Так Иннокентий не бегал ещё ни в одной своей жизни. Матерясь и перепрыгивая через тела погибших бойцов, он нёсся по траншее к заветному зелёному огоньку. «И ведь ни один гад не сказал, как тут всё устроено. Сержант – ладно, но Николай? Сука, ты же читал! И про живые скалы, и про навигацию, встроенную в скафандр… Ох, доберусь – я тебе сделаю. Конечно, если успею».

Позади что-то чавкало и скрежетало, но герой не оборачивался. Скользя на человеческих внутренностях… нет, ему определённо не хотелось знать, что там за спиной.

На взлётную площадку он вывалился вконец обессиленным. Ноги отказывали, запотевший колпак мешал ориентироваться, но дальше ошибиться было нельзя. Серебристое яйцо – заветная капсула – гудела прогреваемыми двигателями. Дотянуться, достать… и вот он – спасительный люк. Ещё открыт, ещё ждёт…

За спиной полыхнуло. Оранжевое зарево на секунду окрасило небосвод, а в следующее мгновение Герольда оторвало от земли и словно мощной рукой зашвырнуло в распахнутое отверстие.



Когда он разжмурился, ничего уже не было. В окно постукивал дождик, горела настольная лампа, и Николай с кружкой чая, с вареньем… Сидит на диванчике – просматривает черновики. Спокойный, добрый… родной. Господи, как хорошо, как здорово жить.

Думая так, Иннокентий поднялся и, поднатужившись, захлопнул проклятую книжку. Ему уже ничего не хотелось: во всём теле царило опустошение и усталость.

– Слушай, ты читал, ты дочитал? Скажи хоть, ради чего всё это было? – с недоверием обратился он к Николаю.

– О, с возвращением, – оживился тот, откладывая бумаги. – Совсем не понравилось?

Герольд скривился.

– Ну, брат, это же боевая фантастика – откуда в ней смысл. События ради событий. Для удовольствия, для развлечений. Сам же хотел… Или больше не хочется?

– Выпить хочу, – буркнул герой. – Напиши мне про выпивку. Можно даже в запой. Колотит меня – хоть обратно к бабуле с её корвалолом.

– За выпивкой – это к гусарам, – усмехнулся писатель. – Там даже закладка есть. Только знаешь… давай-ка ты сам. А то не понравится – опять я виноват. Скажешь потом – специально подсовываю. Я, между прочим, сразу предупреждал: романы – это романы. Это даже не повести.

Слова прозвучали спокойно с иронией, но Иннокентию всё равно чудился недобрый упрёк. Николай, не сводил с него глаз и смотрел пристально, словно испытующе. Словно ждал от героя какого-то перерождения. А может, и нет. А может, ещё чего. Будь прокляты эти авторы: не взгляд – сплошные подводные камни.


* * *

Сегодня мало кто знает, что же такое «жжёнка». Звучит, словно из детства, почти как зелёнка. Только горячая. А между тем «жжёнка» – это одна из разновидностей пунша, в состав которого входят алкоголь, фрукты и жженый сахар. Как правило, напиток готовится на основе рома, однако возможны и вариации с коньяком. Существенное отличие «жженки» от обычного пунша заключается в том, что сахар не засыпается в сосуд с алкоголем, а помещается над ним на решетке, поливается ромом, коньяком или спиртом и поджигается. Дальше он постепенно стекает в сосуд с алкогольной основой и нагревает напиток.

Эти сведения наш герой почерпнул уже в первые пять минут на новом месте. Как раз между первым и вторым стаканами упомянутого напитка. И всё-таки Герольд немного робел. Подспудно ему казалось излишне самонадеянным примазываться к бравым воякам. Гусар – это доблесть, гусар – это храбрость, это задор, это напор… В общем – альфа-самцы. На своём поле, со своими правилами, да и в гости – не приглашали. Но всё обошлось.

Его приняли как доброго друга. Усадили, налили, окружили вниманием. Как оно там – в восемнадцатом веке? Не куртка, а ментик; не фуражка, а кивер? Смешные такие. И, конечно, в трико… простите, в чикчирах. После чикчир он узнал про доломан, про кутас и про султан с репееком. Захмелевшие, развеселившиеся вояки настолько искренне радовались негаданному слушателю, что, казалось, стоит лишь попросить – продадут любую военную тайну.

– А главная красота – это пуговицы, – гнусавил молодой корнет, демонстрируя начищенные золочёные кругляшки. – Бывают плоские, таких шестьдесят штук на комплект. А бывают как шарики, как бубенцы – этих надобно только тридцать, но они вдвое дороже. По восемь копеек за штуку, ты представляешь? А потерял, оторвал, ну, бывает – покупай за свои?!

«Любопытно, что будет дальше?.. – философски размышлял Герольд, опрокидывая очередной стакан. – История возникновения сабли? Как почистить мушкет? Сто тысяч подробностей о лошадях? Да уж… И ничего не поделать – специфика повествования».

От романа к роману он начинал примиряться с бесконечными и, казалось, совершенно бессмысленными подробностям – зудят себе, да и ладно. В конце концов – это были всего лишь слова, пустые и ни к чему не обязывающие. Перетерпеть, переждать, перелистнуть… Но вот незадача, сейчас Герольд ощущал не привычное равнодушие, а действительно живой интерес.

Казалось, что может привлечь в простой пуговице – так, безделушка, штаны застегнуть. А с другой стороны – всё это детали целой эпохи. Эпохи героев, эпохи сражений, авантюризма, свобод, куража. Всего того, что так манит любого мальчишку: и юного, и постаревшего. Прикоснуться, почувствовать. Пусть кивер не по размеру, но всё равно не сдержаться – непременно примерить.

Тут он вспомнил о закладке, оставленной Николаем – значит, и он не смог пройти мимо. Случайное совпадение? Может быть, может быть…

И ветер в трубе, и жаркий камин, и где-то – наверно, на втором этаже – потрескивает бильярд. И завтра, когда рассветёт, ему уже обещали пальнуть из пистолей. Из настоящих! – не из какого-то фэнтезийного бластера. Скорее всего, так бы всё и закончилось: тихо, мирно, на тормозах. Скорее всего. Но вдруг тот самый гусарик, что так проникновенно рассказывал о пуговицах, поднялся и прыснул: «Господа, а поедемте к дамам!»



Загадочная и молчаливая, она вела его за руку холодным пустым коридором. Поворот, ещё поворот… Казалось, они не шагали, а плыли, и только предательский скрип половиц подтачивал впечатление. Ещё слышался смех новых товарищей, но уже совсем далеко, на грани реальности. Хлопнуло шампанское, зазвучали гитарные переборы. Привыкшие к подобным увеселениям, гусары не торопили события.

А вот и комната. Девушка зажгла свечи, и мрак, царивший в спальне, попрятался по углам. Теперь Герольд мог её рассмотреть без солдафонских подначек. Ещё совсем юное, почти детское лицо, светлые кудри, курносенький нос. И взгляд – строгий, но ясный. Чуть с недоверием, чуть с любопытством. Первой мыслью героя было, что девушке нет и пятнадцати, что нужно притормозить… Но, поразмыслив, он рассудил, что на редактуре подобные казусы жёстко вымарывают, а потому отбросил опасения.

– Как звать тебя, милая, – с наигранной непосредственностью поинтересовался Герольд, подходя ближе.

– Наташа, – обронила она и, приподнявшись на носочках, прикоснулась губами к губам героя. Это не походило на поцелуй – девушка не целовала, она словно спрашивала согласия и ожидала ответа. И Герольд ответил.

Он целовал в губы, в шею, в открытые плечи. Чувствуя застенчивое возбуждение, сам распалялся всё больше, становился напористее.

– Ах, мой гусар, – прошептала Наташа. Услышав такое, герой даже хрюкнул от удовольствия и, обняв девушку за невесомый стан, увлёк за собою на простыни.



– Прости, что-то случилось? Что-то не так? – осторожно спросила Наталья. Приподнявшись на локте, девушка уже без напускной робости смотрела Герольду в глаза. Мужчина не ответил, и ей показалось, что тот не понял вопроса. – Просто мы уже пять минут лежим и… и ничего не происходит, – пояснила девушка. – Может, я тебе не понравилась, может, попросить, другую?

– Да что ты – конечно, понравилась, – изумился герой. – Мы же так целовались и вот – упали на простыни. Всё как положено. Разве что-то не так?

– Бедненький, – прошептала Наташа сквозь плохо сдерживаемый смех, – я и забыла, что ты из рассказа. Упали на простыни… да ты и с девушкой по-настоящему ни разу не был. – Она уже не могла подавлять рвущееся на свободу веселье, и спальню наполнил девичий смех.

Герольд только и смог, что неопределённо пожать плечами.

– Не бойся, Наташа всё сделает, – игриво подмигнула девушка, и герой почувствовал, как с него стаскивают штаны.

Смущённый, он тяжело запыхтел и начал покрываться испариной. В висках забили колокола, хмеля как не бывало. Неужели она…

За штанами последовали трусы, а после… Две ласковых шаловливых ладошки скользнули по открывшимся бёдрам, защекотали яички, а горячие губы, только что отвечавшие на поцелуй, тепло обняли головку набухавшего пениса.

– Мамочки! – пискнул герой и как был, в чём мать родила, бросился прочь. Ноги его подкашивались, лицо кривило от ужаса и стыда.


* * *

– А что, мне понравилось, – заметил писатель. – Живенько так, креативненько.

– Что креативненько?! – трясясь от негодования, вертелся Иннокентий. Взлохмаченный, с залитым багрянцем лицом, сейчас он более всего походил на диатезного пацанёнка. – Понравилось ему… Что? Смотреть, как меня… как я… и в пенис целуют? Может, и мне её в жо… ох, ё… Иди сам попробуй!

– А вроде ничего так… даже забавно. Страстная сцена – украшение любого романа. Да ещё с юмором – читателю нравится. Особенно женщинам.

– Даже не думай! Не смей! Если все прочита… О господи, стыд-то какой. Позор, клеймо на всю жизнь. А если у меня жена когда будет? А дети? И они… а я там это… и без штанов… Ну нет – ты не посмеешь. Ладно – просто. Просто – ещё ничего. Но зачем вот… вот так? – слов не хватало, и он попробовал изобразить свои мысли руками. – Там же… сплошные подробности. И девочка эта… Такая юная, такая… У неё паспорт-то есть?

– Кеш, да расслабься – есть у неё всё. Опять не веришь? – глянь в аннотации, когда писалось. Ей больше ста лет. Кстати, возьми на заметку, как сохранить вечную молодость. А то разгунделся, блин. Поп на печи.

– Ладно, всё так, всё так. Сейчас успокоюсь, – пообещал Иннокентий, утирая вспотевший лоб. – Только скажи, что не будешь писать. И всё, и забыли.

– Вообще, я уже написал, – почесал в затылке Николай.

– Как написал? Целый роман? – на главного героя было жалко смотреть.

– Ну… не роман – роман опять в другой раз. Пока только рассказ. Пойду до редактора прогуляюсь – вдруг повезёт. Ещё не забыл? – ты им понравился.




Как будто война и наверное люди


– Какого чёрта, Петренко? К чему нам эти полуночные подвиги? – приглушённо гнусавил Леонид Кисельков и перешагивал, перепрыгивал, перебирался через очередную промоину. Шаг за шагом. За старым воякой. По размытой, раскисшей дороге, местами переходящей в окопы, местами в болота, местами в новые кладбища. Цепляясь за вездесущую проволоку, спотыкаясь, скользя по липкому грунту, опять цепляясь, наугад матерясь… – Какого чёрта, майор? – устало и безысходно, укрыв ворчливое недовольство за стойкой воротника.

Опять же, сука-луна.

Ухмыляется, мельтешит промеж подошв напомаженным флюсом.

Б… беда.

На передовую политрук угодил с недавней продуктовой оказией. Без приказа, без назначения. Зато с самозабвенным штабным напутствием вдохновить сынов родины на «героический подвиг».

Отчизна знала, кого посылать, но, увы, то, что действовало и давалось играючи на лакированном сытом паркете, здесь, по колено в грязи, почти не работало. Призывы, девизы, «Родина вас не забудет!..» Ослепшим в боях это было без надобности. Существуя на ощупь между койкой и смертью… просто проснуться – уже повод для ордена.

Кисельков это видел, Кисельков это знал. Задницей чувствовал: вот она – жопа. Да ещё этот бравый вояка посреди ночи.

Внезапно на смену хлюпкому небу под ногами пришёл деревянный настил. То ли домишко, то ли блиндаж: перекрытия, балки… в кромешной тьме что-то больно ткнуло по рёбрам.

– Постойте здесь, – басовито предупредил Петренко и зашуршал по карманам.

Чиркнула спичка, затрещала, подпаливая свечной огарок, и два напряжённых лица, вырванных из темноты, встретились взглядами. С минуту тихо, без слов, словно принюхиваясь, и наконец майор выдохнул:

– Эх, Лёнька, Лёнька, бесполезно всё это. Каждый день. День за днём. Не работают твои проповеди. Хоть убей – никак не работают.

Кисельков словно оцепенел, оглушённый нежданной фамильярностью. Чего-чего, а подобного поворота он точно не ждал. Тем временем Петренко продолжил:

– До тебя люди были… не случилось, не справились. Теперь вот… та же херня. Тоска зелёная. Здесь. Беспросветная. Если б в битву, если б действительно бой… Глаза в глаза… А так… С кем воюем – уже два года не видел. Гниём по окопам. Телом, душою… Кабы не водка… Но даже с водкой половина потерь – суицидники. В рапортах не ищи, там – всё как положено. Считай, так, политинформация.

Капля воска скатилась по пальцам майора, и тот отвлёкся, соображая, куда бы пристроить свечу.

Вроде подходящая пауза, чтобы собраться с мыслями, жаль, подробных инструкций для таких случаев не предусматривалось. Действовать по обстоятельствам… И единственное, что сумел политрук, нащупывая рукоять револьвера, так это прикинуть, что расстрел за измену торопить рановато. Хотя какой же ты, в качель, командир, если вот так о своих же?

– Полагаю, это не всё, за чем вы меня пригласили, – качнул головой Кисельков. Слова прозвучали нарочито официально, и в какой-то момент ему показалось, что губы майора скривились в ухмылке.

– Ладно, хочешь… хотите субординацию – мне всё равно. Разрешите доложить?

Политрук неопределённо хмыкнул.

– Докладываю! В результате повторного допроса жителей и досмотра деревни третьей ротой была обнаружена вражеская библиотека. Целый погреб в разрушенной избе, в которой в данную минуту мы и находимся.

Чеканные слова звенели уверенно, словно так и задумывалось. Рапорт как рапорт. Но тогда зачем понадобился сопливый пролог?

– Принято, молодцы. Только я здесь при чём? Бензин же имеется?

– Учитывая складывающуюся обстановку и настроение боевого состава, – продолжил майор, – осмелюсь просить вас лично ознакомиться с трофейной литературой, дабы рассмотреть возможность распределения книг среди бойцов нашей доблестной армии с целью поднятия боевого духа и укрепления морально-волевых качеств бойцов.

Выпалив на одном дыхании, Петренко замер, подобно каменному изваянию. Не человек – кремень. Но трещинки на щеках, на лбу, вокруг глаз… Где лёгкой сеточкой, где тяжёлыми бороздами… В нервных всполохах пламени они словно вибрировали. Казалось, вот-вот – и рассыплется, распадётся на части. Человек? Почему бы и нет.


* * *

Раздувать ажиотаж вокруг находки совсем не хотелось, и, объяснив переезд тонкостями субординации, политрук уже на следующий день перебрался в избёнку. Сгоревшая крыша, почерневшие стены; запах мокрой золы да разгулявшийся ветер. Всё как обычно: как было вчера, как будет завтра и дальше.

Третья рота снялась и с рассветом ушагала на север. Её сменила седьмая гвардейская, но энтузиазма в солдатских глазах не прибавилось. Унылые, безразличные лица. Такие же руки. Таскают, строгают, печку поставили – здоровенную чугунину… На все вопросы: «Так точно». И всё. И слова: тяжёлые, вязкие… если б ругались, так ведь нет – ничего. Такому ногу отрежь – лишь плечами пожмёт.

– Шевелитесь же, черти! – Кисельков придирчиво осматривал новые ставни. Полуночных бомбёжек никто не отменял, и, если он планировал работать ночами, приходилось помнить о маскировке. А работать предстояло серьёзно. Много. И тщательно.

Читать он не столько любил, сколько умел. Это было частью работы, частью скрупулёзнейшей подготовки. А потаённый подвальчик явил свету нехилый плацдарм: многие тысячи растрёпанных мыслей. Взъерошенных и разномастных, сложенных аккуратными стопками и сваленных в спешке. Но вот так, с бухты-барахты… Попробуй пойми, разберись, пропусти сквозь себя, дабы отобрать подходящие. Попробуй изобрети противоядие от медленной смерти. Петренко больше не заходил – может, ушёл с третьей ротой? – и Кисельков впервые за много дней ощутил ту неуверенность, которую сам же так легко обличал как отступничество. В сущности, вся его жизнь день за днём шла как по накатанной. Местами огнём, местами мечом, но без выбора, а значит, и без сомнений. «Ох, нелегко цепному псу без хозяина», – и политрук старательно рассмеялся пришедшему на ум сравнению.

За стол он уселся только под вечер. Поправил светильник, чернильницу; поигравшись гусиным пером, достал из кармана настоящую золочёную ручку. В общем, сделал всё, дабы отсрочить начало. Даже налил из бутыли, но в последний момент передумал и, отодвинув стакан, раскрыл первую книгу: Тюдор Беженваль «Похождения бесстрашного Яна».

Название исчерпывающе характеризовало предстоящее чтиво, но Кисельков не искал поспешных решений и, углубившись в текст, дошёл аж до семидесятой страницы. Типичный плутовской роман эпохи позднего романтизма, констатировал он, открывая произведением ящик пустых стараний.

Через час туда же отправилось ещё несколько книжек схожей направленности, и вот: «Ирен знала, второго шанса не будет. Сейчас или никогда! И, отдавшись чувствам, девушка упала в объятия Менца. Их губы соприкоснулись… Грудь налилась… Соски отвердели… А руки…»

Политрук досадливо цыкнул и, осушив стакан, отшвырнул любовную похоть.

«Нет, такой требухой солдат не спасти», – думал он, подбирая по названию что-нибудь более мужественное. Артур Броневой «Смертельный рывок».

«Ложись!» – прокричал Валентин, накрывая своим телом гранату. В порыве боевого азарта он забыл о себе и действовал как истинный защитник отчизны, как частичка огромного целого. Мысли о доме, о детях слились в единую мысль о стране, и счастье оказаться полезным…»

Отследив, чтобы герой защищал нужную родину, политрук переписал название книги на отдельный листочек и отложил труд туда, где будет особая стопка.

Дальше – быстрее. Приноровившись читать содержание по десятку страниц, он бегло вгрызался в самую мякоть и потрошил, препарировал, ставил диагноз. День за днём, ночь за ночью.


* * *

«– Знаете, барон, мы – вообще мы, женщины – можем вам дать ровно столько, сколько вы – вообще вы – от нас ждете, – улыбнулась Матильда. – Хотя всё это весьма зыбко.

– Так вот где загвоздка… Каждый раз, уговаривая дам сходить за вином, мы в это не верили. Вуаля – результат. И как же начать ждать того, во что ты не веришь?

– Это уже из области самогипноза, – подал голос Жульен. – Если так хочется, проще сходить самому.

– И правда, барон, я плохо понимаю, что именно вы хотите от меня услышать.

– Вообще, брат верно подметил. Хочу услышать, стоит ли верить и ждать, или лучше всё самому?

– Хм… ну, скажем так. Если я живу с мужчиной, который любит вино, то я могу вполне сходить за вином, как и он может сходить в сад за фруктами для меня. Если же я вина терпеть не могу, то и мужчину, который его пьет, тоже не терплю, – она сделала акцент на последних словах, – и за вином – нет, не пойду. Да и вообще, вряд ли мы окажемся в ситуации, когда он захочет попросить меня сходить за вином.

– Ага. Значит, если мужское мировоззрение и предпочтения с вашими не совпадают, то он для вас вроде и не существует. Вы же понимаете катастрофичность подобных взглядов? Сколько искали, но идеальных соответствий в природе не существует.

– Не существует. Но если я люблю – я принимаю его таким, какой он есть. И вино в наших отношениях уже не играет определяющей роли. А вот если любви нет, если есть, хм, привычка, может быть, удобство жизненное, то раздражать со временем начнут всякие мелочи, особенно если ты их, эти мелочи, терпеть не можешь. Другое дело, если я равнодушна к появлению этих мелочей, тогда вино, водка, мусорное ведро не имеют значения. А менять человека под себя… неприемлемо. Или он меняется сам, по своему желанию, потому что не хочет меня раздражать и расстраивать, или не меняется, и тогда уже я сама должна подстраиваться под него, если он мне нужен и дорог.

– И это работает?

– Гипотетически.

– Ага… – обрадовался барон. – Значит, у вас только теоретическая подготовка и практикой не проверялась?

– Практикой… – она мечтательно закусила губу, – нет, не проверялась. Но, возможно, однажды…»

На этом месте выхолощенное Кисельковское пренебрежение дрогнуло, и он позволил себе улыбнуться. То ли узнал в Матильде смешливую Вальку, то ли вспомнил себя разбитным и безусым. Нет, что-то загадочное было в бестолковых книжных словах. Пустое, нелепое, но, возможно, то самое.

– Эх, новодел. Баронессы про наши вёдра даже не слыхивали, – сетовал он. Так на четвёртый день появилась ещё одна стопочка – «нечто странное». Вроде бессмысленное, но раз в руки взял – и больше не выбросишь. Попробуй такое проделать с частичкой себя.

Слегка захмелев от необычного чувства, потянуло выйти на воздух. Взять паузу, проветриться, пройтись по казармам… Хотелось ещё раз обдумать размах предприятия, да и просто заглянуть в глаза живым людям. К счастью, трупы после вчерашнего артобстрела уже успели убрать.



Как всегда, по колено в грязи, на сей раз лучезарной, пересыпающейся оладушками солнечных бликов, рота восстанавливала фортификации. От края до края и насколько хватало глаз – монотонная ленивая брань пополам с причитаниями. Только какой-то розовощёкий толстяк щурился и курил на пригреве. Упитанный, мордатый не по годам, видать, недавно из тыла, он до того искренне расплылся в блаженной улыбке, что казался явленьем иного мира. Но устав всё же помнил и знал, что делать при приближении старшего чина.

– Здрав-желаю-ваш-благородь! – выпалил он, вскакивая и беря под козырёк.

– Кто таков? Почему прохлаждаешься?

– Рядовой Тимирязев. Прибыл по распределению. Утром. Сижу. Жду. Вот. Назначения ожидаю.

Новенький… Тем интереснее.

– Скажи, Тимирязев, сам давно уже служишь?

– Как есть, почти год.

– Молодцом. А скажи… А Родину любишь?

– Люблю ваш-благородь! – с таким жаром, словно вот-вот полыхнёт.

– А за что её любишь?

Этот коварный вопрос Кисельков хранил для особых случаев, за которыми ничего хорошего обычно не следовало. Зачем сейчас спросил – ещё сам не понял. И тем не менее.

Боец замялся, почесал подбородок, но через некоторое время всё же нашёлся:

– Так это, люблю. За жизнь в ней, в родной. А жизнь… как сказать… она же из мелочей. Каждый кусочек – так, ерунда. А когда вместе… когда одно к одному… Вот всю ночь соловьи заливались, утром восход из полей, из тумана, макароны на завтрак – с подливой, с компотом. Теперь вас увидел, хорошего человека. Всё туда же, всё к общему. Друг за дружку цепляется, и вот оно – складывается.

– И ты за это, за соловьёв в макаронах, хочешь тут умереть?

Испугавшись, что наговорил лишнего, солдат как-то поджался, поник. Румянец слетел с потемневшей физиономии, и взгляд, взгляд в поисках выхода сначала забегал, задёргался, но затем медленно стух, задохнувшись в своей безысходности.

– Отвечай!!! – неожиданно для самого себя взревел политрук.

– Я, наверно, слишком мало живу, ваш-благородь, – шмыгнул носом парнишка. – Людей мало видел. Не столько, как вы. Но чтобы умереть хотели… пока не, не встречал.


* * *

– Так встретишь!

В избу Кисельков влетел изрядно на взводе. Словно с разгона. Скинув шинель, утёр вспотевшую шею и, будто не зная как остановиться, задёргался между углами. Обычно ходьба успокаивала, давала иллюзию продвижения к цели, но сейчас всё было серьёзнее.

– Морды сытые! Оборзевшие! Шелупонь тыловая! – хрипел политрук, брызжа слюной. – Подлива ему милей Родины. Это ж что? кто лучше кормит, тому и прислуживать? Умирать он не хочет… Не хочет – заставим!

В очередной раз крутанувшись на каблуках, Кисельков на мгновение замер и, бросившись к мусорному ящику, выдрал из глубины полинялый философский трактат. Фамилии не было – просто ещё одни бредни на почве пожизненной праздности. Но вот незадача, они и слова солдата… И что с этим делать?

Переучивать? Поздно. Да и времени нет. Расстрелять для острастки? Всех? И что будет дальше? А если так воевать… С безыдейным отребьем? Не задачка – задачище. Вот почему не работало его красноречие, вот почему в строю самострелы и общий разброд. Хотя… ишак идёт за морковкой, и его моральный облик никого не волнует. Лишь бы тележку допёр. Лишь бы не сдох.

Последняя мысль слегка отрезвила, и политрук перестал давиться бессилием. Просто он слишком глобально ставил задачу, в то время как переделывать мир было вовсе не обязательно. Всё равно все полягут. От ран, от болезней… Не сегодня, так через месяц. Нехай за морковку, если им так угодно. Лишь бы тележку допёрли. Да, лишь бы допёрли. А макароны вам будут. И компот. И ещё что-нибудь.

А зажрутся? А если обленятся?.. Но эти думы Кисельков предпочёл задвинуть подальше как совсем невозможные.



Трухлявая, пожелтевшая – ещё ничего, но вот мелованная – совсем ни в какую – бумага категорически не желала гореть. Слипшиеся страницы едва занимались вдоль по обрезам и корешкам, а дальше принимались меланхолично чадить. Те же, что осыпались золой, стремились образовывать плотный чернильный покров: закупоривали решётку, перекрывали приток кислорода.

Пододвинув очередную кипу приговорённой литературы, Кисельков взялся за кочергу. Остервенелые шуршащие движения. Взад-вперёд, взад-вперёд… Та же листва, только упрямее. Тот же уголь, только полегче. Те же кости, только без слёз.

Да, за долгую жизнь он успел наработаться. Годик там, полгодика тут. Дипломированный перспективный филолог, неплохой переводчик, немного артист… Теперь вот – с пистолетом. Но как же так, всё равно кочегар.

«Враги принялись вырывать ему ногти, но Семёнов молчал» – Не хотите? В огонь!

«Последний патрон всегда для себя» – Туда же! Не жалко!

«Нашёл кусок золота и сдал куда следует» – И что с вами делать… Ладно, тоже всё в топку! Весь героизм, все высокие мысли…

Уничтожать идеалы оказалось непросто. Выдёргивать саженцы, перепахивать всходы… Конечно, можно припрятать, отложить до лучших времён, но любой компромисс всегда оставался с гнильцой. Сразу сомнения, беспокойные мысли: может, не стоило, может, не надо, может, всё взять да переиначить… Нетушки, к чёрту эти хождения по мукам. Резать так резать. Сейчас. Один раз. Чтобы больше не вспомнилось.


* * *

Когда всё было кончено, за окном уже занимался рассвет. Куда делись ставни, Кисельков не помнил: скорее всего, задыхаясь в прогоркшем кумаре, он махнул рукой на маскировку. Теперь же, подходя к живительному свету, политрук с упоением втягивал молочный утренний холодок. Тишина. А главное – ВСЁ.

Выгрести кучи золы было делом привычным. Теперь умыться – размылить чумазую перхоть. За ушами, в подмышках, прочихаться, профыркаться… Смена одежды на месте – ждёт не дождётся. Рубашка, подтяжки, и вот уже нет Сатаны с шалым взглядом. Так, привычный служака довольней обычного.

Оставалось дождаться подъёма, а пока Кисельков тяжело присел у стола. Огляделся, словно после побоища, и, машинально раскрыв первый попавшийся томик из уцелевших, бросил взгляд на страницу:

«В порыве боевого азарта он забыл о себе и действовал как истинный защитник отчизны, как частичка огромного целого. Мысли о доме, о детях слились в единую мысль о стране…»

Политрук замотал головой, на минуту придавил скрипнувшие глаза и повторно прошёлся по тексту. Ничего не поменялось: на серых страницах и вправду красовались слова только что сожженного Броневого, невесть как забравшиеся в поэму старой тётки с непроизносимой фамилией.

В недоумении он пролистал издание до конца, и это действительно оказался «Смертельный рывок». Весь. От корки до корки. Поменялась только обложка, хотя правильнее было бы говорить о сменившейся сердцевине.

Чувствуя, что сходит с ума, Кисельков осторожно взял в руки ещё один слащавый роман. Раскрыл и вновь зажмурился. На долю секунды ему показалось, что буквы, вот они вот, сами собой забегали, меняясь местами.

Дальше – больше. Улюлюкая и хохоча, он тормошил книгу за книгой. Авантюристы и ловеласы, пиратские клады и Моны Лизы – все они по непонятному волшебству оборачивались штыками, парадами да мозолистыми гимнами. И даже поэзия…

Раздухарившись, политрук нашарил старину Есенина и перешёл к декламации:

Кем ты станешь спустя столетья?
Кем проснёшься, бесстрашный герой?
Разбросав между слов междометья,
Угнетённый своей конурой!

За окном что-то ухнуло, треснуло, тяжко вздрогнула почва. За первым взрывом ещё и ещё. Ударной волной вышибло двери, обтрясло, обстучало подсохшую глину. С лихим посвистом закружило, размазало по полу и уже там, под столом, затанцевало поднятой пылью.

Кем ты будешь в лучах рассвета?
Кем войдёшь в новый мир земной?
Завещанье твоё без ответа,
Значит, надо кончать долгострой!

Закашлявшись, увязнув горлом в скрипучем песке, он вывалился на улицу. Пробежал метров десять, споткнулся, пропахал землю. На излёте уткнулся во что-то мягкое, липкое, брезгливо вскочил, снова упал, зажимая уши, прополз под телегу. Аааааааааааааааааааааа!!!

Пусть хрипит, порождая восторги,
Трижды проклятый, мировой
Тот порядок, который чтут в морге –
Он не станет твоею судьбой!

И шагают вновь роты на марше:
Не мешает ни снег им, ни зной.
Всем на зло этот мир будет краше,
И, конечно же, он будет твой!


* * *

Погружённый в недобрые думы, Петренко ступал между воронок. Ни души. Тишина. Ветерок равнодушно трепал какие-то линялые тряпки, но даже он был предательски молчалив. Обгоревшие балки, обгоревшие доски… обгоревшие немые страницы. Гусиным пухом вокруг пепелища.

– Значит, не повезло… Помнишь, где тело нашли?

– Так точно, вот здесь, – отчеканил дежурный, указывая на ничем не приметный клочок земли.

– А говорят, два раза не падает, – с гнусавой детской обидой пробурчал майор и, резко нагнувшись, буквально выдрал из глины какую-то книжку. – Вещь-док, – бросил он, позабыв, что здесь уже столько лет не гражданка.

Солдат не ответил, только пожал плечами да машинально поправил ремень. Сейчас больше всего на свете ему хотелось набить брюхо тушёнкой и сразу спать – можно прям-здесь, и выпить, и после и до. И сапог сухой, без дырявого голенища, и махорки, и настоящей сральной бумаги. И снова тушёнки…

Только вот на обед, сука, уже не успеть.

Да.

Занимается день на востоке:
Облака словно сшиты с землёй.
В тёмно-красной, в тугой поволоке,
Заклеймённой порочной иглой!

Но раздуть, не боясь опозданья,
Раззадорить лихой кочергой.
Если стал уж героем изгнанья,
Не стыдись, что сегодня такой!




Задолбало ми-ми-ми! (неженский рассказ)


Антонина Липаткина. Молчаливая, добрая. Чистила зубы, выпивала два йогурта, терпеливо ехала туда, где работала. В дороге сильно любила море, на котором никогда не была, а на работе – фиалки, которые пыталась выращивать. Не получалось. Ещё она любила себя, но не просто так, а себя в следующей жизни. В которой всё обязательно будет совершенно иным. А теперешнее «как же оно задолбало!» позабудется и растает бессмысленным сном.

Так она и работала. С десяти до восьми. Продавщицей в маленьком магазинчике женской одежды. Пассивно ненавидя любых покупательниц и раз за разом представляя себя на свиданках с редкими мужчинами. Иногда под шумок утягивала особо понравившиеся шмотки, но надевать не решалась – боялась, поймают. Из развлечений: приёмник да обеденный перерыв. В остальное время – вереница прохожих за хрустальной витриной. Аквариум наоборот. А ещё…

Раскидистый треск, хруст бильярдных шаров – и холодный сентябрьский дождь придавил старый город. Зазвенел по железу, расцарапал запылённые стёкла… загудел в водостоках. Свинцовыми пузырями мозоля асфальт, выплеснулся на мостовую.

Вспышка, вспышка, ещё… чуть запоздалые затяжные раскаты. А промеж них немота, суета, трепыханье прохожих. И зонтики, зонтики… грибами… нет – разноцветными воздушными шариками. Заколыхались, задёргались, потекли врассыпную. Цепляясь и сталкиваясь – словно на ощупь. Вдоль улиц, вдоль переулков, мимо витрины. Через неё всё видать, когда с крыши не каплет. И мокрая кошка: от самых дверей – в глубь магазина. Лап-лап-лапками, сердитыми, мокрыми. Почти чёрной молнией, почти буревестник.

– А ну!.. Ты ж куда?! – зашикала Тонька, приподнимаясь над кассой.

Не то чтобы с умыслом… скорее от любопытства, от радости. Сидеть одной целый день за прилавком с колготками, а тут… живое, взъерошенное. Деловое, что муха в компоте. Прошлёпало, словно к себе, словно всегда. И молча заныкалось промеж дамских шмоток. Словно и не было – одни следы на полу. Полтергейст.

– Крысь-крысь-крысь… Где ты там? Выходи.

Но в это мгновение над головой грохнуло так, что завыли машины.

Да-а, теперь точно без шансов.



Ещё минуту назад она с интимным трепетом пялилась на разгоравшуюся бурю и вот: какая досада – от увлечённости нет и следа. Казалось бы – просто дождаться, когда кисун почешет обратно. Но нет, хрена лысого, это не наш вариант.

Распахнув холодильник, Антонина придирчиво оглядела пустовавшие полки. Два бутерброда, батон, четыре яйца, макароны, м… нет – макароны в помойку. Ещё бутыль кетчупа. И пузырь коньяка. Почему в холодильнике? Ну, тоже продукт.

В общем, не густо… На трудовой перекус с приличным запасом, а вот зверька подманить… разве что бутербродами? Сыр с колбасой там совсем несъедобные, но пахнут… да, как настоящие. И цвет такой – весёленький, светленький. Под майонезом не видно, но если слизнуть… И надеяться, что всеядному городскому бродяге не до капризов. Тут главное – не шуметь, не пугать. Вот только погода…

На дворе ни души – попрятались тараканчики. Можно без лишних сомнений закрыться «обедом». Осторожно, на цыпочках… щёлкнуть замком… Теперь ворчанье небес словно накрыли подушкой, да и шелест дождя стал точно сахарным, ватным. Сейчас бы в кроватку, под одеяло… Впрочем, это пока подождёт.

Отшкрябав подборку чайных мешочков, вымыла блюдце. Вкусняшки порезала, разложила, поставила. Примерно в то место, где закончился пунктир мокрых лап. Сама затаилась. Почти как охотник: там – дичь, тут – засада. За манекеном, за розовым платьем. В позе омара. Ещё бы фоторужьё… Ай, есть же мобильник. Семь мегапикселей – подходящий калибр. Вот только минуты…

Пять, десять, пятнадцать… А нетерпение, а затёкшие ноги. И всё равно никого: ни движенья, ни звука. Ну, хоть бы чего! Нет. Ничего.

– Эээ… что б тебя крысы!.. Сижу как дура… Купилась, – поднимаясь с колен, прогнусавила Тоня. Затёкшие ноги мгновенно защекотало мурашками, и в подсобку пришлось ковылять на полусогнутых.

Бухнувшись в кресло, щёлкнула чайником. Отсыпала кофе. Немного подумав, достала коньяк. Теперь продавщице казалось, что затея с приманкой была никчёмным ребячеством. А кроме того – в торговом зале недавно поставили камеры. Если они всё засняли, то это… Это ж капец!

Коньяк в её руке дрогнул, и вместо нескольких ложек в чашку набулькало с неполный половник.

Отключить камеры? Затереть плёнку? Наверно, можно, но как? Ведь Антонина даже не представляла, где искать «главную кнопку».

Заметавшись взглядом, женщина с минуту мысленно перетасовывала открывшиеся обстоятельства. Куда бежать, куда деваться… и варианты от плохого к ужасному поплыли перед мысленным взором. Одни – смешные, другие – нелепые, но были и третьи – с намёком на увольнение. За животное в магазине, за то, что прикармливала… Каратеева, конечно, на многое закрывала глаза, но по поводу всяких кошек-собак у директрисы был пунктик.

– А там поди докажи, что всё было иначе, – чертыхнулась продавщица и залпом осушила злосчастную чашку.

Холодок. Пряный, терпкий… Прозвенел, спёр дыхание, вдарил вверх к переносице.

«Наверно, всё-таки зря», – пронеслось где-то там запоздалым напутствием. А теперь…

«Закусить-закуси-и-ить!!!» – и – «Ура – макароны!»

Прямо так. Прям руками.

Повезло, что не выбросила.

Теперь отдышаться… Да, ядрёная штука.

Хотя, четвёртая «рюмка» легла тёплым бархатом.

Четвёртая…

Блин.

Или пятая? Как же так получилось?



– А и пускай увольняют. Пусть только посмеют! – гримасничала продавщица, вертясь перед зеркалом. Болтать с собственным отражением её научили подруги: такие же «нарасхват» и такие же благополучные в своём одиночестве. По чуть-чуть, день за днём, это стало привычкой. А вскоре, после развода, – болезненной необходимостью.

– Такая маленькая, такая пушистенькая… Да разве ж с такой ми-ми-ми что-то можно? Я им в Гринпис напишу. Им. На них. Всем на всех. Скажу, спасала планету. Закрыла грудью котёнка, хотела вскормить… – на последних словах Антонина притронулась к своему «победному» лифчику под первым номером. Непроизвольно. И словно споткнулась. Сколько раз уже было, и вот опять началось.

Помолчав, женщина отошла чуть подальше, отбросила волосы и медленно, как на экзамене, потянула подол. Оцепеневшее отражение словно сопротивлялось, но всё же повторило движение.

Сперва до колен, обнажая проступившие венозные сеточки. Затем выше и выше, постепенно, словно торжественно преподнося наслоения жира, целлюлита, полоски растяжек… И дальше, вплоть до седалища: нещадно утянутого специальными шортиками, но всё равно расползавшегося; с желеобразной податливой складкой, перевалившейся через резинку.

Две ссутуленные фигуры напротив друг друга, две помрачневшие тётки… В нелепом, необъяснимом ожидании, что это всё не про них. Что раз – и отменят. Что надо лишь подождать.

Наверно, они бы так и стояли, но колбаса, блюдце, кошка… Антонина едва не вскрикнула, ощутив щекочущее прикосновение к правой ноге. К самой стопе, к самым пальчикам, для которых зеркала не хватило чуть-чуть.

– Ах ты!.. – и осеклась, расплывшись в улыбке.

Отпрыгнувший было зверёк притормозил, приосанился и вскоре продолжил исследование. От ног вдоль стола, потом к холодильнику. Осторожным прыжком на подоконник. С подоконника… ладно, пускай – один раз можно даже на стол.

– Так ты не наелась, – прошептала Тонька, не спуская глаз с любопытствующей мордочки. – Чего же тебе ещё…

Одёрнув платье, женщина осторожно присела напротив и, разбив скорлупу, выковырнула на скатерть немного белка.

Ах, как она ела. Глотала на вдохе. С остервенением, с хриплыми, нервными придыханиями. Хам-хам… с урчаньем, с подрыкиванием. А Тонька подкладывала, пододвигала поближе. И в эту минуту женщина чувствовала, что уже давно не была так близка к абсолютному счастью. Помнится, кто-то шутил, что счастье – это так просто. Ну да, ненасытная киска и бутылка спиртного. А разве нужно что-то ещё?

Вот только Антонина смотрела на кошечку не как на питомца. Даже не как на ребёнка или игрушку. Сейчас она видела свой идеал. Идеальное воплощение, перерождение. Цель, ради которой не жалко и умереть. С самого детства играла с котятами, но почему-то не замечала. А сейчас – вот. Словно прозрела.

И природная гибкость, и лёгкость, и талия. Ешь сколько хочешь – всё равно не поправишься. А даже поправишься – всё только на пользу. И шёрстка… чёрная, гладкая. От рождения и навсегда. Никаких тебе непрокрашенных поседевших корней. А морщины? Для кошек их просто не существует.

Ни один человек, никто из живших или живущих, не мог бы тягаться с таким совершенством. Даже точёные античные божества – всё равно терялись на фоне истинной грации. Та, кого любят все. Без исключения.

Между тем кошка уже не боялась. Раздобрев от тёплой умиротворяющей сытости, она с мурчаньем вылизывала дружелюбные руки.

«Сейчас кончу», – подумала Тонька и, чтобы прогнать наваждение, потянулась к бутылке. Её нестерпимо влекло приблизиться к абсолюту. Прямо тут и в эту минуту. Фальшиво? Пускай. Надо только начать.

– Жди здесь, я сейчас, – хихикнула женщина и, позабыв обо всём, выбежала в общий зал.



С меховыми изделиями в магазине было не густо – всё-таки не основной профиль. Но Антонина знала, где поискать… Четыре песцовые шубки: две на складе, две на витрине. Одна жилетка – пушистая память о несчастном еноте. Или даже о двух. Десяток шапок разной мохнатости, муфточки, варежки, аксессуары. С размерами не фонтан, но если до конца не натягивать да пуговиц не искать… А ещё колготки с начёсом – китайский ответ русской зиме. Синтетика, да, зато на любую фигуру.

Последней деталью стали сапожки. Замшевые, с рыжеватой опушкой и большими помпонами. Не то чтобы по ноге, зато без каблука. Хоть дома ходи – никогда не устанешь. Вот только пьяные ноги… С непривычки запутались, и Антонина грохнулась, уткнувшись носом в паркет.

Удивительно, но оказалось не больно. Всё-таки падать в шубе куда безопаснее, чем на кирпичи. Вот только встать… с первого раза не получилось. Вторая попытка. И тут женщина сообразила, что уже давно поднялась, но почему же… Почему весь остальной мир не поднялся вслед за ней?

Бред. Не бывает. И, похоже, стоит она на четвереньках. Так естественно, так привычно, но всё-таки… куда делись руки? Лапы? Теперь только лапы. Необычно-широкие, толщиной с целый хвост. Хвост?! А действительно. Полный комплект, и вовсе не страшно. Не боялась же она своей рядовой повседневности – с чего пугаться теперь? Побежать.

Последний раз Тоня бегала… наверное, в школе. Как это было, почти и не вспомнить. Сухая одышка, долбёжка в висках, невыносимая, ненасытная жажда до каждого глотка воздуха. Теперь же тело вспорхнуло словно само. В два прыжка пересекло зал, под диван и дальше по коридору. Восхитительное приобретение. Настолько, что женщина всё ещё не могла поверить: это вовсе не ОНО, это – ОНА. Несущаяся промеж стульев да подбивающая углы развихлявшимся задом. И пусть на паркете коготки безбожно проскальзывали, зато в остальном – настоящее «Вжжжоууу!», «Рум!», «Рум!», «Бада-бздыщь!»

Она просто не могла остановиться, как не может притормозить ребёнок в магазине игрушек.

Опомнилась Антонина только на улице. Пряный, промытый дождём воздух холодил чуткий нос. Мокрый асфальт лип к подушечкам лапок. Как выбралась? Да через дыру. Теперь любая щель словно открытая дверь. Свобода и счастье. Вот только внезапное «Мрр…»

Чёрная кошечка? Нет, не она. Нечто косматое, напряжённое, со слипшейся, скатавшейся шерстью. Чудище бомжеватое. Словно всю жизнь в подворотнях. Подступало, нарезая воздух хвостом.

Зашипев, женщина бойко попятилась, но и с противоположной стороны к ней уже приближалась грязная морда. В голове мелькнули мысли про течку… Да не, ну, хотя… Хотя да. Последние годы течка у Антонины была стабильной до зуда. Но нет. Нет-нет-нет! Ни за что! Не до такой же, блин, степени?!

Ощерившись, она отступила к подъезду и тут внезапно обмякла. Третий, незамеченный ранее зверь цепко держал её за загривок. Необычное ощущение, вот только сейчас было не до того.



Её имели поочерёдно, её имели одновременно. Все трое, а потом ещё два запоздалых. Прямо так, посреди тротуара. Под ногами прохожих и промеж каких-то машин. Прикусывали за уши, цепляли когтями. Навалившись мокрым зловоньем, прижимали к земле.

Поначалу Антонина пыталась сопротивляться, но постепенно стухла, притихла. Хотелось плакать – не получалось, и, захлебнувшись бессилием, она расхохоталась. Кто говорит – животные не умеют смеяться? Ещё как умеют, просто снаружи не видно.

Мечта. От уха до уха. Истерично осклабившись новым блаженством. И песок на зубах, и холодок вдоль спины. Объяснить не получится – только прочувствовать. Когда всё не так. Когда уже и не хочешь, но становишься хищником. Утончённой, нафуфыфтеной няшкой.

А самое интересное начнётся позднее, через два месяца, когда у бывшей продавщицы народится шестеро настойчивых иждивенцев. Вот только это уже другая история. Про ми-ми-ми.




Землевладелец


– Мистер, как вас там, вы хоть понимаете, насколько смехотворны ваши требования? – гладко выбритый мужчина в чёрном пиджаке чеканил шаг вдоль окон своего кабинета. – У НАСА есть куда более важные дела, нежели разбираться со всякой чепухой.

– Я не знаю, какие там дела у НАСА, – теребя бородку, парировал собеседник. – Я в них не лезу. Но если вы не уберёте свои металлолом с моего участка…

– Да поймите, это попросту невозможно, – перебил первый. – И это не личная прихоть, а в своём роде вопрос национального престижа.

– Ох, не знаю, о каком престиже идёт речь, – вздохнул старичок, – но насколько я помню, как внешняя, так и внутренняя политика США всегда была направлена на защиту интересов своих граждан. И закон о частной собственности является одним из тех китов, что лежат в её основе.

– Несомненно, – пробурчал представитель НАСА. – Но что мы можем сделать?

– Всё очень просто, – улыбнулся старик. – Если вы не можете освободить мой участок, то я согласен на аренду. Мы заключим договор, и все противоречия будут улажены. Полагаю, вот эта сумма, – он протянул листок с нацарапанными на нём цифрами, – будет вполне приемлема.

– Такие деньги! Вы что, с ума сошли?! – изумился первый, разглядывая клочок бумаги. – Это же дороже, чем в центре Нью-Йорка! Да любой суд засмеёт ваши требования.

– Согласен. Но подумайте, разве вам нужна огласка? И в конце концов… Ведь мы говорим не о каком-то там заурядном лоскутке Земли, а о полноценном участке на поверхности Луны. Так что пока вы не уберёте свой посадочный модуль с частной собственности, вам лучше согласиться на мои условия.




Первый читер[1 - Читер (от англ. cheater – жулик). Тот, кто использует нечестные, обманные методы (в игре: чит-коды, глюки) для получения преимущества.]


Ещё один город, ещё одна бетонная груда, и молчаливый белёсый полумрак, струящийся между развалин. Тошнотный, с привкусом гари… Казалось, он был здесь всегда. Ну, или хотя бы с тех пор, как лорд Дредд заявил о своём господстве.

– Будьте начеку, тут много ловушек, – предупредил Капитан Пауэр, сканируя местность. Его небольшой отряд, последний оплот сопротивления, только что получивший сигнал бедствия, вновь пробирался спасти человечество.

Кстати, от человечества почти ничего не осталось. Поверженное и распылённое несокрушимой армией лорда Дредда оно без лишних вопросов исчезло с лица Земли, и только…

– Тише, я что-то слышал, – прошептал сержант Скаут. Замаскированный под вражеского робота он не боялся, что его обнаружат, и бесстрашно выступал во главе отряда.

Все замерли, но… Опять ничего. Только молчание вымерших улиц. Показалось? Наверно. Впрочем уже через минуту сканер биологической активности подтвердил присутствие кого-то ещё, а вскоре на экране появилось крохотное зелёное пятнышко.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/mike-the/izbrannye-rasskazy/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Читер (от англ. cheater – жулик). Тот, кто использует нечестные, обманные методы (в игре: чит-коды, глюки) для получения преимущества.