Книга - След души

След души
Елена Шадрина


Переселенцы с планеты Зир, где идут бесконечные войны, смешиваясь с землянами, образуют новую разновидность людей, обладающих необычными способностями. Пройдут сотни лет, прежде чем они найдут друг друга и поймут свое предназначение на чужой планете, ставшей для них новым домом. Живя в эпоху постапокалипсиса на Земле, они осознают важность таких вечных человеческих ценностей, как любовь, семья, дружба, почти утраченных в жестокой борьбе за выживание. Содержит нецензурную брань.






ЧАСТЬ ПЕРВАЯ





Глава первая. Начало




Я знаю то, что ничего не знаю.

Сократ



Центр Реабилитации

Город N

2007 год

Среда. День третий



Лето в маленьком городке. Вторая половина августа. Жуткая жара, которая не спадает уже месяц. В моей палате прохладно. Я лежу и смотрю в потолок. Муха. Она пытается выбраться из лампы, но не понимает, что застряла там навсегда. Я слышу ее жужжание, слышу, как она самоотверженно врезается еще и еще раз в стеклянный намертво прикрученный плафон. Этот звук сводит меня с ума. Мне нужен дихлофос или мухобойка. Стоп. Мухобойкой ее не достать. Дихлофос, определенно дихлофос. Я распылю его вокруг лампы, и все – нет мухи. Хотя где его взять в психиатрической лечебнице…

Как я здесь оказалась, спросите вы? Просто я всегда жила двойной жизнью. В детстве – это семья и школа, в юности – это учеба в университете и поиск второй половинки. Я знала, что внутренний мир каждого человека уникален, но у нас всегда есть две жизни, две стороны. Если вы задумывались о причинах своих поступков, или о том, почему какая-нибудь неприятность случилась именно с вами, то вы похожи на меня. К сожалению, большинство людей, с которыми знакома я, не замечают удивительные вещи, которые происходят вокруг. Психика твердо стоит на защите их здоровья. Вот какой вы человек? Злой или добрый? А, может быть, злых и добрых людей вообще не бывает, и есть что-то среднее? Чтобы осознать свою двойственность, нужно мужество, а это в нашем мире редкость.

Общество заставляет нас играть роли. Домохозяйка, начальник-деспот, любящая мать, легкомысленная студентка. Утром вы образцовый госслужащий, а вечером – отвязный бунтарь. Кто же вы сегодня? Если у вас есть ответ на этот вопрос, то посмотрите в зеркало и спросите себя: «А до конца ли я с собой честен?»

Правда – новая валюта окружающего мира. Правда бы все упростила, но человеку свойственно лгать. В поисках истины мы можем легко потерять себя, ведь нам гораздо легче исследовать глубины космоса, чем быть честными с самим собой. Мы постоянно загоняем себя в угол, прячем свое настоящее лицо, но рано или поздно в нашей жизни происходят события, которые дают нам понять, что настоящих то нас никто не знает, и ты настоящий просто прячешься где-то в самом укромном уголке своей души, копишь мощь и тихо ждешь, когда тебя выпустят на волю, но пока ты во внутренней тюрьме, а ключи от твоей камеры давно утеряны.

Как я жила до того, как попала сюда? Я всегда и всем хотела угодить. Из хорошей ученицы в школе я превращалась дома в образцовую дочь, на уроках физкультуры старалась бегать быстрее всех, а во дворе быть душой компании, и только вечером, когда я оставалась одна, я смотрела на себя в зеркало и не понимала, кто же я на самом деле. А сейчас самое интересное – с детства я делала прогнозы событий. Предсказать некоторые ситуации совсем несложно. Нужно всего лишь сложить два факта и получить третий, это логика. Но, согласитесь, маленькая девочка, угадывающая то, что происходит, выглядит, как минимум, странно. Скрывать я это не хотела, и заслужила репутацию ведьмы и изоляцию от общества. Всегда одна, везде изгой. Меня редко понимали даже собственные родители и часто наказывали. Именно поэтому я хорошо училась – боялась им не понравиться.

Отношения с одноклассниками были сложные. Я не любила их, а они меня. Десятый и одиннадцатый класс я готовилась к поступлению медицинский – планировала стать психиатром. Конечно, если мой отец – врач. В стране нехватка слесарей и швей, зато много управленцев, но у меня мечта – вылечить всех в мире. Я стала готовиться к поступлению. Как мне показалось, подготовилась я блестяще, добавить золотую медаль, все шансы на успех. Это был 1995 год.



Город N

1995 год, июль



– Вопрос первый. Билет десятый, – осипшим от волнения голосом сказала Кира и прокашлялась. – Средний мозг. Структура и функции… Средний мозг находится между… – и она замолчала. – Между…

– Если не знаете, то начните отвечать на следующий вопрос, – произнесла суровая женщина из приемной комиссии.

Кира выдохнула. Какое облегчение. Где он, этот средний мозг, средний мозг, средний мозг, – она перебрала в памяти всё, что знала о среднем мозге, но этого было недостаточно для ответа, и тогда Кира стала смотреть свои записи, разложенные перед ней на столе. Четыре белых листа, исписанные мелко-мелко, с маленькими схемами и стрелочками, с рисунками и абзацами привлекли внимание приемной комиссии. Кира воспрянула духом и перешла к другой теме.

– Синапс – это место контакта двух нейронов, – уверенно отвечала она.

– Вы Кира Кравцова? – прервал ее седой профессор. – Дочка Паши? Павла Кравцова?

– Да, – сухо ответила она.

– Кира Павловна, – проявив уважение к дочке талантливого хирурга, сказал экзаменатор, – я вижу, что к ответу на данный вопрос вы подготовились хорошо, но все же этого недостаточно. Это тройка, при блестящем ответе. Я уверен, он таковым и будет. Проходной – четыре или пять. Может быть, Вам просто не повезло с билетом. Если хотите, выбирайте другой билет. Отвечаете на оба вопроса – четыре, не отвечаете – ждем на следующий год. Или сейчас, но тройка и там как повезет.

Кира ерзала на стуле, как виноватый пятиклассник.

– Давайте другой билет, – решилась она и трясущейся рукой потянулась за билетом. «Кровеносная система, так, легкотня, – читала про себя Кира и вдруг побелела. – Средний мозг. Структура и фун…»

– Это издевательство! Вы должны заменить вопрос! – внезапно вырвалось у нее.

Члены комиссии переглянулись, а председатель строго на неё посмотрел и сказал:

– Кира, мы Вам пошли навстречу. Будете отвечать?

– Это неправильно! Вы же сами видите! – трясла бумажкой перед носом преподавателей она, – У вас один и тот же вопрос два раза повторяется!

– Кира Павловна, Вы отвечаете или нет? – переспросила женщина.

Кира швырнула билет на стол, резко вскочила со стула, опрокинув его назад, и хлопнула старинной дверью.

– Уроды! – раздалось эхом по аудитории.

Июльская духота сопровождала Киру всю дорогу – парк, троллейбус, снова парк, но когда она зашла в подъезд, ей стало прохладно, как будто она оказалась под землей в винном погребе. На коже стали видны мурашки. И вдруг Кира услышала крики отца.

– Это позор! – кричал отец. – Позор семьи! Позор моей фамилии! Я – уважаемый человек. У меня репутация! Да что она себе позволяет? Мало того, что она не подготовилась к экзамену, так она еще и нахамила председателю… Где твое пресловутое аристократическое воспитание? А?!

– Паша, у нее переходный возраст, – оправдывалась мать. – Посмотри на нее. Она еще не осознает, как это важно.

– Переходный возраст, значит? Гормоны? Ей семнадцать, это уже не переходный возраст! Это характер! – кричал он.

– Твой характер, Паш, – резко ответила мать и ушла на кухню.

Кира прислонилась спиной к холодной стене подъезда. Головой откинувшись назад, она случайно коснулась звонка и испугалась. Отец подлетел к двери. Кира вошла, опустив голову, как нашкодивший котенок. Мать смотрела на нее и молчала. Отец разочарованно покачал головой и ушел к себе в кабинет. Зазвонил телефон.

– Алло… – взял он трубку, – Давид Германович, я приношу свои извинения, мы подготовимся на следующий год.

Потом отец еще минуты полторы кивал и в конце сказал:

– Еще раз извините… нас, – и посмотрел на Киру, которая стояла в дверях отцовского кабинета с застывшими в глазах слезами. Он молча повесил трубку.

– Наказана. Домашний арест.

– Размечтался! – нагрубила Кира и хлопнула входной дверью.

Кира выбежала на улицу. Она села на ступеньки и расплакалась.

– Позор семьи! Я устрою им позор семьи, родители называются…



***



Вернулась Кира через двое суток. Без ключей и кошелька.

– Где ты была?

Кира молчала.

– Кира, зачем ты так с нами?

Кира не услышала того, что сказала мать, она увидела только её заплаканные глаза и бросилась ей на шею. Она быстро заговорила:

– Я была у Маринки, она у приемной комиссии КГУ живет, у нее родаки уехали на дачу, на всю неделю. А потом я пошла вроде как документы забирать, а меня встретил Борисов, отличник наш, сказал, что мне можно подать документы на другой факультет, я туда сходила, но там никого не было, я до вечера там сидела, поела в Макдональдсе, – и Кира опустила глаза. – Там какой-то бомж у меня бургер попросил, я ему и отдала. А потом я снова пошла в приемную комиссию и решила не забирать документы. Они сказали прийти завтра, и я переночевала у Маринки, на утро опять пошла в КГУ, через Макдональдс, и опять этот бомж… Он мне ножом угрожать начал, я все и вытащила из карманов, и кошелек, и ключи. Я позор семьи… – расплакалась Кира.

– Ну что ты, отец так сгоряча сказал, не в настроении был, сама знаешь… Звонил председатель комиссии, тебя готовы принять, но на другой факультет, он договорился.

– Мам, я уже подала документы на психологию.

– Куда-куда? – удивленно спросила мать.

– Мам, мне сказали, мне хватает баллов. Даже комнату в общежитии предложили, но это из-за отца.

– Ты что там будешь жить, а не дома? – смутилась мать.

– Мам, я уже решила, – обняла Кира мать.

– Ох, Кравцов, Кравцов, – мотала головой Анна, пока собирала вещи дочери, – репутация у него…



***

Кира стояла у порога с чемоданом в руке.

– Присядем на дорожку? – сказала мать.

Кира присела на чемодан, мать на тумбу в прихожей. Неловкое молчание прервалось звуком бренчащих ключей. Отец открыл дверь, молча подошел к дочери и крепко-крепко сжал ее в объятиях.

– Береги себя, – выдавил он и ушел в кабинет.

– Он в курсе, что я просто в общагу еду, а не сваливаю из города? – пошутила Кира.

Мать засмеялась.

– Иди, а то передумаю, будешь целый год готовиться, – послышалось из кабинета.

– Паш, нам нужно сменить замки, – крикнула мать.

– Опять? Что на этот раз? – удивился он.

– Долгая история, – ответила мать еле слышно и обняла Киру. – Я рада, что с тобой все хорошо.

Кира расплылась в улыбке. Мать не успевала вытирать слезы, катившиеся ручьем из голубых глаз. Кира крепко обхватила ручку чемодана, рывком приподняла его и ушла.




Глава вторая. Центр Реабилитации




Центр Реабилитации

Москва

2007 год

Среда. День третий



Через пять лет учебы я получила долгожданный диплом. Еще пять лет выпало из моей жизни благодаря госучреждению с низкой зарплатой и отсутствием личной жизни. И вот я открыла кабинет. «Психологическая консультация Киры Кравцовой». Отец помог.

Я набрала группу и сняла небольшой офис в центре города. Некоторым меня порекомендовали, а некоторые сослались на объявление в местной газете. В общем, я была довольна. Все было хорошо. Со временем групп набралось несколько, плюс было три «индивидуала» по саморазвитию и одна разводившаяся дама. Все шло как по маслу.

В один прекрасный день, мне позвонил клиент с групповой терапии. Позвонил почти ночью, на личный номер. Я подумала, мало ли что случилось, и взяла трубку. Решила помочь, черт возьми! Он невнятно говорил, повторял одну и ту же фразу, но из-за сильных помех я ничего не поняла. Он от злости выругался то ли на меня, то ли на оператора связи и звонок прервался. Я решила, что выясню все завтра. На следующий день я задержалась в университете на кафедре общей психологии, где преподавала, а когда вошла в офис, то увидела группу в полном составе, стоявшую у открытой двери кабинета для групповых консультаций. Они перешептывались и подозрительно на меня поглядывали. Я тогда раз десять просмотрела видео с камеры наблюдения. Ничего необычного.

«Охранник Вася сидит и разговаривает по телефону. Входит Борцов А. А. (тот, который звонил вечером) здоровается с Васей и заходит в кабинет. Тут Вася внезапно вскакивает, бежит за ним, затем быстро возвращается и нажимает тревожную кнопку. В течение пяти минут собираются остальные. Затем вхожу я и спрашиваю что случилось. Новенькая мне говорит, что там Борцов, я захожу в кабинет». Конец видео, а в кабинете камеры нет.

Внутри там было как после погрома. Разбросанные бумаги, перевернутые стулья, стол с выпотрошенными ящиками и Борцов А. А. собственной персоной. Стоит на подоконнике у открытого окна спиной ко мне. Я думаю: «Второй этаж, прыгать некуда, максимум ноги сломает», и начинаю с ним говорить. Спрашиваю его что случилось, но в кабинет уже входят санитары. Борцов тараторит: «Они среди нас, они среди нас». «Да!» – у меня в голове. То, что я не смогла разобрать вчера ночью. Скорая вызывает милицию, те составляют протокол, Борцова – в психиатрическую, меня благодарят за помощь.

Дальше случилось то, чего я боялась больше всего. Кто-то из группы, со связями, сделал звонок в министерство, и там решили, что это произошло из-за «низкой квалификации специалиста групповой терапии». Через неделю ко мне пришел человек лет сорока, в старых очечках, с ехидной такой улыбкой, и мне угрожал, а ещё сказал, что я никуда не устроюсь, потому что обо мне уже ходят слухи. Как сейчас помню – начал разговор он с суда, а закончил тем, что закопает меня в лесу. Я испугалась, а после того, как он ушел, позвонила отцу. Он мне: «Кира, не лезь в это, закрывай ты свой кабинет, здоровье дороже», и пообещал устроить меня штатным психологом в местную поликлинику.

Туда я возвращаться не собиралась, а очень хотела выяснить, что произошло с Борцовым, но зря. Борцов служил в спецназе. Чтобы изучить его документы, были нужны особые права. Ну, кто его ко мне отправил… Тут не я нужна, а более узкий специалист и врач. В итоге Борцов написал запрет на любые посещения, ну, или за него этот запрет написали. На этом моя практика закончилась. Теперь я здесь. В палате.

Муха… Да когда же она перестанет жужжать… Голова раскалывается…

– Мухи – переносчики инфекций, господа врачи!

Тишина в ответ.

Слева от меня лежит девочка лет девятнадцати и тихо плачет. Здесь все тихо плачут, когда заканчивается действие лекарств. Кто-то – уткнувшись в подушку, кто-то – укрывшись одеялом. Все ждут чего-то большего, чем просто результаты анализов. Когда в палату входит врач, все смотрят на него с надеждой, и простой вопрос: «Как у вас дела?» звучит, как спасение. Никто не хочет говорить, что ему плохо. Все врут о том, что у них нет галлюцинаций, что они ночью не кричат и не зовут на помощь, и что им не снятся кошмары. Все хотят выбраться из этой клетки для души и тела, и, когда кого-то выписывают, у многих появляется зависть в глазах или ненависть.

Вот привезли новенькую с психозом, она несет какой-то бред про окна, океан и телефон, про то, что нужно закрыть дверь, и про то, что за ней следят. За три дня я выслушала столько рассказов о страшных болезнях, несчастной любви и несостоявшихся отношениях, что начинаю понимать – а все не так уж и плохо. Хочется, чтобы у кого-то было хуже, чем у тебя, хочется верить, что тебе не принесут очередную дозу успокоительного, или что ты не будешь бредить. Новенькая с психозом заняла последнюю, седьмую койку. Она тихо вошла, отрешенным взглядом окинула помещение, легла на кровать, свернулась калачиком и начала что-то бормотать. Она сжалась в комок, как могла, изо всех сил, но все равно потом начала раскачиваться и стонать все громче и громче, через пару минут она уже кричала. В палату быстро вошли санитары и медсестра, которая сделала ей укол.

Я хотела забыться и стала думать, что я здесь ненадолго и что скоро меня выпишут, но жужжание мухи выдергивало меня из фантазий и возвращало снова в этот кошмар. Когда же она умрет…

Палата была старая. Здание построено в 60-х, последний ремонт сделали в 80-х, крики в соседней палате и медсестры в старой униформе – все говорило о том, что, если даже ты сюда нормальный попал, нормальным ты вряд ли выйдешь. Мысли перескакивали с одного на другое, и я начала размышлять о нормальности. Представьте, что вы идете по улице, видите человека, который громко смеется и одет, как клоун, сбежавший из цирка. Он плюет на мимо проходящих людей и несет в руке пакет с мусором, и вы, естественно, считаете его сумасшедшим. А теперь задайте себе вопрос: «А нормальный ли вы, или вы просто знаете, что такое норма и стараетесь ей соответствовать?» У меня, например, нет ответа на этот вопрос, и никогда не было.

Казавшиеся безумными вещи становились моей реальностью. В палате было влажно и пахло протухшей едой, которая осталась от выписавшихся больных. В коридоре никого не было, а в соседнем здании шел ремонт. В одиночные боксы изредка бегали два санитара, чтобы держать «буйных». Муха…

– Убейте эту чертову муху! – крикнула я.

В коридоре кто-то перешептывался. Я услышала топот. Снова ему плохо.

– Это из-за меня он здесь! – крикнула я.

В отделение для «особо буйных», посетителей не пускали. Человек в одноместной. Коренастый мужчина, с психикой все в порядке, генетика отличная. В тридцать один год он получил первую военную пенсию, чему был несказанно рад. В тридцать два года в горячей точке он руководил военной операцией, естественно, секретной. Потом долго работал под прикрытием, ну не хотели его отправлять на заслуженный отдых, тогда мозги и поехали. Два года пьянства, затем снова армия. А на очередном банкете после девятой стопки водки язык его развязался, он стал разглашать государственную тайну, и ему вызвали бригаду врачей. Через час он уже лежал в психиатрической клинике с непроизносимым диагнозом. Он пролечился, немножко пришел в себя и снова стал пить. Ему прописали групповую терапию, которую вела я. Борцов А. А., теперь я лежала с ним в соседних палатах. Я знала, что такой образ жизни ни к чему хорошему не приводит. Он еще долго продержался. Борцова держали на нейролептиках, в прочем, как и меня.

– Депрессия, – вдруг услышала я.

Худощавая женщина лет сорока лежала на соседней койке и рисовала рукой символы в воздухе.

– Вы мне? – повернулась я к ней.

– У меня депрессия… – ответила она.

– Понятно, – покивала я.

– А у тебя что? – посмотрела я на девушку с перевязанными венами напротив. Она отвернулась к стене и уставилась в одну точку.

– Она и ее парень решили покончить с собой, родители их нашли, ее откачали, его – нет, – шепотом ответила соседка с депрессией, – Маниакально-депрессивный психоз или, если мягко, – биполярное аффективное расстройство… Хотя, какая разница, как это называется…

– Ты врач? – спросила я.

– Нет, отец врач, – сказала девушка.

– У меня тоже, кардиохирург.

– А у меня психиатр. Вера, – и девушка протянула руку с исколотыми венами.

– Кира, – улыбнулась я, но руку не подала.

– ВИЧ, – иронично улыбнулась Вера. – Стой, ты Кира Кравцова? Надо было догадаться по кольцу. Оно во всех журналах мелькало. Тебя не видно было, а кольцо видно.

– Ага, – хмыкнула я и убрала руки под одеяло.

– Кто бы мог подумать. А че ты здесь? Ты ж платье свадебное должна выбирать?

– А ты чего?

Вера не ответила. Мы обе замолчали.

Я стала приходить в себя. Сюда меня привезли из какого-то бара, вроде из «Конторы». Я что-то заказала, что-то созвучное с «катманду» или «баланду», не могу вспомнить. От этого коктейля меня и вырубило. А потом уже палата. Почему так произошло? Я никогда не напиваюсь до такой степени, чтобы у меня начался психоз. Меня скоро должны перевести в одноместную, – вдруг подумала я, – наверное, отец уже позвонил и оправдывается перед главврачом.

– Кравцова, тебя переводят в одноместную, – сказала полноватая медсестра.

– Отец, – подумала я и, честно говоря, была этому рада. Надоели эти сумасшедшие и наркоманы. Сейчас мне нужно будет пойти к психотерапевту. Я сама попросилась. Так, наверное, будет лучше. Я надела больничные тапки, накинула халат и вышла в коридор.

Больница практически не отличалась от офиса, в котором я работала, только здесь пахло кварцем. Где-то в конце коридора были едва слышны голоса персонала, шумел томограф, заполнялись емкости для таблеток, скрипела дверь – все это создавало неповторимую атмосферу умиротворения. Люди передвигались по зданию, принимали пищу, общались, но никто никого не слушал. Разница заключалась лишь в том, что здесь я была своя. Санитары технично выполняли свою работу, лечащий врач исправно интересовался твоим здоровьем. Мне стало хорошо.

Я открыла старую деревянную дверь с ободранной белой краской и перешагнула через порог. Современный ремонт, огромные светлые помещения, приветливые молоденькие медсестры, полы, сверкающие чистотой, и идеально прозрачные окна. Я почувствовала запах денег. Сразу видно – платный корпус. Я дошла до палаты, которая находилась в другом крыле и открыла дубовую дверь.

«Шикарно… Спасибо, папа», – подумала я.

Медсестра уже перенесла все мои вещи и аккуратно разложила их по белоснежным полкам в шкафу напротив моей кровати. Я села в большое кожаное кресло в углу. Назвать палатой эти хоромы у меня не поворачивался язык. Настоящий гостиничный номер класса люкс. Огромное панорамное окно с видом на лес (скорее всего, противоударное), холодильник, микроволновка, стол, стул, ноутбук с выходом в интернет, кровать два на три метра. Все белого или кремового цвета.

Я начала вспоминать, как же я оказалась в этой «Конторе». После ссоры с Ковровым в аэропорту я решила поехать домой к родителям. Пожить там немножко, перезагрузиться. Когда я появилась в городе, мне посыпались звонки. Звонили все. От одноклассников до моего начальника. Трубку я не брала, мне не хотелось всем врать, сообщения я не читала и, чтобы оказаться вне зоны доступа, я решила исчезнуть для всех. Полтора-два месяца в дороге, получилось путешествие. Потом на пару дней вернулась в свой родной город, а после поехала к морю. Почти день в дороге. Помню, что стояла на каком-то обрыве. Был сильный дождь, ветер сбивал меня с ног. На душе как кошки нагадили, как и на том клочке земли. Вокруг никого. Я стояла и смотрела вдаль, восхищалась грозой. Природа была на высоте – гром грохотал, молнии сверкали, очень драматично. Помню, что ждала от Коврова звонка, но он не звонил. Он вообще никогда не звонил, когда я этого ждала. Отношения наши были построены на ожидании. То я ждала его со сделки, то ждала, когда он позвонит. Два дня, три дня, могла и больше прождать. Потом он мне сделал предложение, и я ждала, когда мы поженимся. Потом он уехал в свою лабораторию на острова, и я ждала его возвращения. Потом я поняла, что он уже другой, и ждала, когда он мне это скажет, скажет, что мы уже не можем быть вместе. И никогда, никогда он не поступал так, как я ожидала. Он всегда ломал мои стереотипы.

Пустота съедала меня изнутри, поглощала мою душу. У меня не было цели в жизни, я не видела смысла в существовании не только себя, но и всего человечества. Иногда было грустно. Я думала, что это все непостоянное, ненастоящее что ли. Мне часто казалось, что та жизнь, которой я живу, вовсе не моя, и там, после смерти, наступает другая жизнь, лучше и в той жизни я наконец-то обрету покой.

Я смотрела на солнце, видела его свет, но не ощущала тепло его лучей. Я смотрела на облака и видела скопление водяных паров где-то на высоте семь тысяч метров. Я не верила в искренность чувств. Я вообще никому не верила. Меня восхищала эта картина, она была похожа на ту ненависть, одержимость, которая овладела природой и рвала эту землю в клочья. Ветер был настолько сильный, что я испугалась и отошла от обрыва, хотя это и помешало мне смотреть на бушующие волны, бьющиеся о высокие скалы. Они разбивали все надежды и рвали все нити, которые вели меня к нему. Пена была желто-белой, кипящей. Море было черно-синее, с яркими бликами отражающихся от воды молний, а ветер холодный. Я замерзла и перестала ощущать свое тело. Мне было некуда пойти, а возвращаться обратно к нам в квартиру я не хотела.

Я ждала, что природа пробудит во мне хоть какие-то яркие эмоции. Но я ничего не чувствовала. Только лишь факты и анализ, новые факты и новый анализ. Внутренние диалоги с Ковровым, каждый раз с разным финалом, перечисление фактов, касающихся нашего разрыва, и разная их интерпретация. Самокопание всегда был мой конек, но тогда я просто зациклилась. Мне казалось, что я выедаю себя насквозь. Что на мне скоро не останется живого места, но всё равно продолжала это делать. Я не понимала, что с ним случилось и почему он изменился? Когда была поворотная точка, после которой он меня разлюбил? Я ведь знала, что он меня бросит, почему я не ушла от него раньше? За последние несколько дней я настолько устала всё анализировать, что не знала, куда спрятаться от своих мыслей. Я перепробовала все способы ухода от реальности – и медитация, и крепкий алкоголь, и жесткие седативные. Я даже уехала на другой конец страны, слушала истории удивительных попутчиков и растворялась в их историях. Но как только я оставалась наедине с собой, мысли о нем снова возвращались. Они накрывали меня с головой, как волна, и я в них каждый раз тонула.

Пошел град, я подбежала к машине, которую, кстати, так и не вернула Коврову, и быстро в нее запрыгнула, включила зажигание, выкрутила колеса и вдавила педаль в пол. Разгонялась она молниеносно. Через минуту я была уже на автостраде и неслась куда глаза глядят, не оборачиваясь назад. Колесила по шоссе я долго, дня полтора, периодически спала в машине и ела на заправках. На вторые сутки перестал работать навигатор, сеть телефон не ловил. «Заблудилась», – решила я. Стало жутковато, но потом я увидела много машин с номерами Московской области. Москва. Меня туда тянуло каким-то невидимым магнитом. Мимо меня промелькнул спорткар со знакомым номером «ВВ001В».

– Вика, твою мать! – крикнула я.

Тачка улетела далеко, и мне пришлось поддать газу. Подрезав ее, я вышла из машины. Вика – заядлая гонщица, машины меняет как парней, новый парень – новая машина, это ее фишка, королева любой тусовки, веселая и умная, чувство юмора на уровне гениальности, двадцать один год, машину подарила мама на американское совершеннолетие. Вика выходит из машины и готовится кому-то звонить, потом смотрит на меня и говорит:

– Кравцова, ты ведь еще Кравцова, – и так загадочно смеется. – Ты что тут забыла? Где твое свадебное платье? Ты прямо на себя не похожа, худющая, я б тебя не узнала, если бы не Лехина тачка. Ты перекрасилась? У тебя же сегодня девичник, я вот туда лечу! Только из Штатов, все лето там торчала.

Это был удар ниже пояса. Девичник. Конечно. Как я могла забыть. Я его не отменяла, Леша, видимо, тоже. Захотел моего позора.

Дорогу покажешь? – засмеялась я.

Она мне:

– Педаль в пол и давай за мной, не отставай!

Через четыре часа я была на месте. Бары, клубы, люди, тусовки. Недельный алкогольный марафон. В городе меня знали. Почти жена Коврова Алексея Олеговича, владельца «АвроКорп». Пускали везде меня бесплатно, наливали тоже, наверное, надеялись, что я замолвлю за них словечко. Но ни от кого я не слышала ни слова про свадьбу. Все странно на меня поглядывали и нервно улыбались. Я нагло смотрела этим людям в лицо и ждала, что хоть кто-нибудь спросит меня про Коврова, но все молчали. И потом сразу «Контора», вип-ложа. Какая-то курица крутилась рядом со мной и все время на меня поглядывала. Достала она меня жутко, и я пошла к бару, чтобы заказать коктейль. Это все, что я помню, далее – туман…

Разглядывая панорамное окно, я вспоминала название коктейля, от которого меня вырубило. Вот что-то на языке вертелось, а вспомнить слово я не могла, что-то жаркое, фруктовое, связанное с пальмами. Мне показалось, что это процесс сведет меня с ума. Я стала приводить себя в порядок. Приняв душ и высушив волосы, я целенаправленно отправилась в кабинет к психотерапевту. Страшно. Все мои мысли сейчас будут на тарелке у этого мозгоправа. Зачем я пью, что такого страшного случилось, что я допилась до психоза, состояла ли я на учете в психоневрологическом диспансере, и, наконец, как же прошло мое детство… Я знала, о чем мы будем говорить. Я видела, как он, встречая меня, берет книгу с полки, открывает ее, а на обложке написаны моя фамилия и мое имя. Я представляла, как он ее листает, переворачивая страницу за страницей, как открывает интересные ему главы из моей жизни, как смотрит на события, которые происходили со мной, и с особой жестокостью залезает мне в мозг. Копается там, пытается найти что-то, что ему не нравится, что не вписывается в его привычный распорядок вещей, а я смотрю на все это и не знаю, что он подумает через минуту. Появилось необъяснимое чувство незащищенности, ощущение того, что я как будто нахожусь под микроскопом, который рассматривает невидимый экспериментатор. Я выворачиваю свою душу наизнанку, я на исповеди, а он на работе. Я в своем собственном мире, в мире своих переживаний, и зачем я к нему иду. Он мне промоет мозги, вынесет их по кусочкам из моей головы, потом построит собственный лабиринт и выкинет план.

Я вошла в кабинет. Каморка папы Карло. Не хватает картинки огня, а нет – вот же, монитор с видеорядом камина. Старая мебель, почти антикварная, была расставлена по периметру комнаты. Стол из индийского красного дерева был похож на аптечный столик или столик алхимика из средневековья. Для кабинета психотерапевта все было слишком мрачным. Окно было одно.

За письменным столом сидел маленький седой человек, показавшийся мне знакомым. Вступительные экзамены, член приемной комиссии. Точно! Давид Германович. Человек улыбнулся мне и сказал:

– Проходите, присаживайтесь.

– Куда? – спросила я. В кабинете стояли диван, два кресла и стул.

– Куда Вам больше нравится, – снова улыбнувшись, сказал он.

После трехдневного сна на кровати со старой провисшей панцирной

сеткой я сделала выбор в пользу кресла.

– Давайте знакомиться. Меня зовут Давид Германович Окраш.

– Кира Павловна Кравцова, – ответила я.

– Очень приятно, Кира Павловна, – с уважением ответил мне Давид Германович.

– Можно просто Кира, – сказала я.

– Можно просто Окраш, – пошутил он, – или Давид, или Германыч, – продолжал он шутить, чем меня рассмешил. Напряжение спало.

– Как Вы до такого докатились-то, Кира, – спросил он меня. – Алкогольный психоз, – продолжал он. – Психолог, из такой известной семьи…

Я сжалась в комок. Замкнулась. Да… Я из известной семьи. Мама, конечно, переживает. Отец… А вот ему наплевать. Он весь в работе. У него – то операция, то презентация.

– Если Вы знаете, кто у меня родители, точнее отец, то Вы должны понять, почему не стоит ему говорить, – улыбнулась я.

– И кто же такой Ваш отец, что не стоит ему говорить, где находится его дочь? – тактично поинтересовался он.

– О! Репутация, у него же ре-пу-та-ци-я, – саркастично проговорила я по слогам. – Я и так «позор семьи», как он когда-то выразился. Я же не врач, я провалилась на экзаменах, кстати, психиатром стать собиралась, сейчас бы с Вами пациентов обсуждали, попивая чаек в ординаторской.

– С таким характером Вам было бы очень сложно работать в психиатрии, – сказал он.

– Зато теперь я знаю, где находится средний мозг, – шутила я.

– И это замечательно. Вы знаете, бывает так, что у нас не всегда получается делать то, что хочется, и стать теми, кем мы хотели стать в детстве. Вот Вы кем хотели стать, когда вырастете? – спросил он.

– Вообще микробиологом – люблю пробирки, – улыбнулась я. – А еще я хотела помогать людям, жалко мне их, – в приемной комиссии он одним из первых начал меня «тянуть», но билет я знала настолько плохо, что даже это не помогло.

– А почему Вы решили поступить в медицинский, именно на психиатрию? – удивился он.

– Из-за отца, наверное, дед врач, он врач, я… не врач… – подчеркнула я и уставилась на Давида Германовича.

– Кира, то, что хотел Ваш отец, и то, что хотите Вы – разные вещи. Вы поймите, не многие могут здесь работать. Чрезмерно эмоциональным людям здесь тяжело. Вы просто не выдержите напряжения, с которым будете сталкиваться каждый день. Вы отдаете всего себя чужим людям, порой за счет собственной жизни, а они могут никогда не осознать, что Вы для них сделали. Свети другим, сгорая сам, как Вы знаете…

Это правда. По отцу знаю. Светит другим, а про меня забыл. Я посмотрела на Окраша. Отработанные движения, старые шутки, своевременная улыбка. Хоть я и понимала, что это его работа, все равно становилось намного легче от сказанного им.

– Давайте не будем про отца, – посмотрела на Давида Германовича я. Не хотелось мне копаться в детстве. Мне хотелось поговорить про Коврова.

– Хорошо, с Вашим отцом мы разберемся позже, времени у нас воз и маленькая тележка, – снова пошутил он. – Например, завтра. А сейчас я попрошу Вас написать вот на этом листочке бумаге первое, что придет Вам в голову, считайте, что это часть терапии, – и он протянул мне белоснежный лист и ручку «Паркер».

– Хм, «Паркер», «от благодарного пациента», – прочитала я гравировку на золоте. – Надо было все-таки поступить через год.

– Это подарок. Ну что, я жду. Пишите, – настойчиво произнес он.

Я взяла ручку в руки – тяжелая какая… Затем закрыла глаза и вывела на бумаге всего лишь одно слово. После чего протянула листок профессору в надежде, что он распутает мои ниточки, из-за которых я оказалась здесь.

– Ковров, – произнес он и удивленно поднял бровь.

– Ковров, – повторила я и молча ждала комментариев.

– Кто это? – спросил Окраш.

– Так зовут моего молодого человека, бывшего молодого человека, – начала свой рассказ я осипшим голосом. – Мы расстались, точнее он от меня ушел.

– И Вы решили ему отомстить тем, что довели себя до такого состояния? – спросил он. – Расскажите, как все произошло?

– Тут в принципе и рассказывать нечего, я ему просто надоела, – пожала плечами я.

– Надоели… – повторил он.

– Все было хорошо первые полгода. Потом он приставил ко мне охрану и следил за мной, но это еще полбеды. Он начал ревновать. Эти бесконечные сцены ревности, то у меня один, то у меня другой. Мы даже собирались пожениться, он мне кольцо подарил, смотрите, – и я показала кольцо на безымянном пальце из платины с кристально чистым изумрудом.

– И что же произошло? У него появилась другая? – поинтересовался он.

– Да, другая, под названием работа, он изменился, стал пропадать на островах в лаборатории, у него фарм-бизнес, – еще раз посмотрела на золотой «Паркер» я.

– И Вы ушли? – спросил он.

– Как можно уйти от человека, которого не видишь неделями. То он в Чили, то в Питере, то на островах своих, неизвестно чем там занимается, – зло ответила я. – Все запутанно. В марте мы расстались, а в мае снова сошлись, его была идея. Вроде бы все хорошо было, потом он позвал меня жить на острова на все лето. Я три часа проторчала в аэропорту, а он позвонил и сказал, что самолет за мной не прилетит…

– То есть у него есть свой самолет? – снова поднял бровь Окраш. Видимо, когда он удивлялся, то непроизвольно поднимал бровь.

– Да, он богатый мальчик, – прокомментировала я и продолжила: – Я три часа стояла, три долбанных, простите, часа, понимаете, а он, сволочь, звонит и говорит: «Кира, нам запретили взлет, подожди до завтра, я позвоню». Я думаю: «Хватит с меня «завтраков», и бросаю трубку. Как-то так, – закончила свой эпичный рассказ я.

– Вы знали, что он богатый, когда с ним познакомились? – посмотрел на меня Окраш.

– Да ничего я не знала! – разозлилась я. Мы познакомились на конференции по нейробиологии. Он вообще не был похож на человека с деньгами. Ну приличный костюм, ну телефон, ну хорошая обувь – так выглядит человек, который просто за собой следит, а не у которого личный самолет. У него был блокнот, даже не планшет, хотя тогда все таскались с этими планшетами.

– Кира, у Вас как дела с гемоглобином? – спросил Окраш. Я сначала не поняла к чему он, а потом увидела свое отражение в черном глянце огромного монитора. Белоснежная кожа, просто какой-то нереально белый цвет. Я испугалась. Окраш достал результаты моих анализов и быстро их пролистал.

– Так, гемоглобин в норме, – сделал вывод он. Я немного успокоилась.

– Я с детства, когда злюсь, белой становлюсь, ну не такой, конечно. Кто-то краснеет, а я белею, – объяснила я.

– Хорошо, а то я уже собрался Вас в палату отправить, отдыхать, – засмеялся Окраш. – А скажите тогда, вот когда Вы узнали, что он богат, что изменилось?

– Было уже поздно, я не могла просто с ним не видеться. Очень мне его хотелось. Тем более, тогда он подолгу бывал дома. Полгода действительно как в сказке. А затем все пошло наперекосяк. И эта сцена в аэропорту… – опустила глаза я.

– Какая сцена? – снова спросил он.

– Ну сцена, где он сказал, что ему взлет запретили, – повторила я.

– Ах, да, да… Память не та уже. То есть ничего не произошло, Вы просто решили уйти сами, потому что Вам показалось, что он не уделяет Вам достаточно времени, – предположил г-н Окраш.

– Нет, я ему потом звонила, телефон был недоступен, для него-то получается, что я его бросила, если это можно так назвать. Вы понимаете, его как будто подменили. Плюс он мне ничего не рассказывал про свою работу. Чем он там занимался, я даже думать боюсь.

– А Вы его спрашивали? – поинтересовался Окраш.

– Один раз, после чего желание пропало, он мне нахамил, сказал не лезть, – ответила я.

– Кира, выбор сделали Вы сами, как мне кажется. Он вас не бросал, – дал заключение Давид Германович. – Согласитесь? Вы ведь все понимаете. Встречаться с человеком, который имеет свой собственный бизнес – непросто. Партнеры, сделки, девушки, которые вьются вокруг, да та же самая репутация. Он публичное лицо, ему скорее нужен партнер, а не возлюбленная или сами знаете кто, но Вы, как я понимаю, не такая, – и Окраш улыбнулся. – Вы попробуйте изменить хотя бы одну свою привычку и поймете, как сложно изменить другого человека. Тут у Вас, по сути, было два пути – или смириться и под него подстроиться, это, конечно, можно было сделать, но чем старше, тем сложнее, или как выбрали Вы – уйти от него. Если Вы ему дороги, то он найдет способ быть с Вами. Позвонит, напишет, приедет и цветы подарит. То, что Вы ушли – это Ваше решение, – подытожил он.

– Мое… – задумалась я.

С Ковровым на самом деле было в последнее время тяжело.

– Не для меня все это, – вздохнула я.

– Что не для Вас? – удивился Окраш.

– Тусовки, презентации, публичная жизнь, – грустно рассуждала я. – Почему человеку нужно внимание прессы и личный самолет, ведь можно переехать к морю и жить там всю жизнь, там и климат лучше и воздух чище…

– Деньги, конечно, нужная вещь, но если цель человека – заработать как можно больше денег, то со временем все остальное обесценивается, и он теряет смысл жизни. Деньги ради денег, их всегда мало, понимаете… – говорил Окраш, но я его перебила.

– Он ведь приходил, – сказала я и стала наблюдать за его реакцией. Медсестры шептались в коридоре про симпатичного нового шефа Алексея.

– Приходил. А почему Вы так решили? – спокойно ответил психотерапевт.

– Ручка «Паркер», золотая, в его стиле, понты, тратит деньги направо и налево, лучше бы в благотворительность вложился, а не самолет себе купил, – ухмыльнулась я. – И почему люди всегда все скрывают?

– Кира, он пришел удостовериться, что с Вами все в порядке, – Окраш подошел ко мне и посмотрел в глаза. Я испугалась.

– На самом деле я слышала, как санитарки шушукались в коридоре, обсуждая, какой он красивый, этот ваш новый начальник, Ковров Алексей Олегович. Не много у нас Ковровых, которые могут позволить себе купить этот Центр с персоналом в придачу. Логика и холодный расчет, – ухмыльнулась я и развела руками. Окраш сел на диван.

– Кира, Вы поймите, многие люди переживают за Вас, а Вы это не цените, – вздохнул он. – А по поводу расставания – это Вы приняли решение с ним расстаться и только Вы.

Я покивала, затем глубоко вздохнула и замолчала. Все стало намного понятнее.

– Думаю, на сегодня с Вас достаточно. Идите, отдыхайте. У Вас еще два дня терапии. Нужно, чтобы Вы восстановились. Не пугайтесь капельниц. Их будет много. Вас перевели в одноместную палату, как я понимаю, она здесь недалеко. Согласитесь, это большой плюс. Там есть огромная фонотека, музыка всегда помогает в таких случаях, я вот люблю Шопена.

– А я люблю рок, – сказала я и, уходя из кабинета, покивала Окрашу в знак благодарности, шепотом сказав спасибо.

– Кира, позвоните отцу, он, наверное, очень переживает, – сказал Давид Германович, но я сделала вид, что не слышала этого.

Я вышла из кабинета, в общем холле сидели пациенты в домашней одежде. Я дошла до сестринской. Упомянув в разговоре своего известного папу, я вошла в доверие к медсестрам. Особенно я симпатизировала старшей медсестре Ирине Евгеньевне. От нее я узнала, что в соседней палате был молодой человек лет тридцати пяти, который считает себя бессмертным, через палату – девушка, которая думает, что говорит на всех языках мира, в том числе инопланетных.

Я решила, что хватит с меня депрессивных мыслей. Разговор с психотерапевтом пошел на пользу. Все не так уж и плохо. Я решила прогуляться до сада, Окраш сказал, что там очень красиво, даже пруд есть.

В саду я увидела на скамейке у пруда пожилую женщину, которая звонила кому-то по воображаемому телефону в руке, пожилого мужчину, уставившегося в одну точку без единой эмоции на лице, и старика, который сидел и отрешенно смотрел на отражающиеся в зеркальной поверхности пруда облака. Сэм. Сегодня он здесь.

Я присела рядом с ним.

– Кира, – сказала я.

– Сэм, – ответил он.

– Привет, Сэм.

– Доброго вечера, – почтительно кивнул он.

– Как поживаешь? – спросила я.

– Дела идут. Улов радует. Ты почему здесь?

– Парень бросил, точнее я его, – ответила я.

– Не все в жизни так, как нам кажется на первый взгляд, – сказал он и закинул удочку.

– Может быть, – смотрела я на круги от водомерок.

– Привет, Билл. Решил нас порадовать? Что расскажешь? – тихо спросил он.

Несколько слов о Сэме. Его случай был описан в учебнике по клинике психопатий. Пример онейроидного состояния. Курносов Семен Семенович. Ветеран Великой Отечественной войны. В 1943 году ушел на фронт. Убил семь немцев, одного заколол винтовкой. Был ранен в ногу, после чего пролежал в госпитале и был комиссован. На войне пристрастился к фронтовым сорока граммам и не бросил это дело, когда отслужил. Этот старик с седой головой думал, что у него есть одна способность с самого детства. Он рассказывал, что в возрасте трех лет переболел тяжелой формой гриппа и почти умер, но по неизвестным причинам остался жив, и с тех пор он видел мертвых. Из-за того, что он часто «разговаривал» с ними и не мог (точнее не знал, что это нужно) себя контролировать, так как видения возникали и исчезали внезапно, практически все детство он провел в клиниках. Про себя он говорил, что последняя клиника, в которой ему посчастливилось находиться, – это Центр Психических Экспериментов в Вене в 1890 году. В учебнике был приведен отрывок из его дневника, где он в деталях описывал свои больничные будни. Мне он повторил в третий раз все ту же историю, как только я его встретила:

– А ты знаешь, Кира, что в 1890 году я был Вене в Центре Психических экспериментов. Моим лечащим врачом был профессор Герайм. Очень уважаемый человек того времени. Этот Центр – произведение искусства. Высокие потолки, помпезная одежда персонала – Европа во всем своем великолепии. Палаты похожи на залы в музее, а весь Центр – на Эрмитаж. Ты была в Эрмитаже?

– Была, – покивала я.

– Во-о-от, – растянул он. – Должна меня ты понять. Все такое красивое, не этот ваш хай-тек, прости Господи. Не был этот Центр похож на экспериментальную лабораторию, коей значился. И вот, мне Герайм говорит: «Так как, ты говоришь, тебя зовут, мальчик?» А я ему отвечаю: «Можете называть меня Сэм». Тогда я выглядел на двенадцать лет и Герайм общался со мной, как с ребенком. «Ну, «Сэм», рассказывай, кто к тебе приходил сегодня?» – спрашивает он меня. Думает, я не знаю, что ему на меня плевать, для него я просто лабораторная крыса. Но я же умный, вида не подаю, отвечаю: «Ее зовут Кларисса, она умерла недавно. Сказала, что у нее есть незавершенное дело. Нужно, чтобы кто-нибудь позаботился о ее питомце. Он у нее заперт в доме, один, без еды. Кто-нибудь должен позаботиться…» Клариса тогда просила покормить кота, мне его стало жалко, люблю я животных, некоторых даже больше чем людей. «А как называется ее питомец?» – спрашивает дальше он. Прямо вижу, что не верит, но принимаю правила игры, снова отвечаю: «Она называла его Фэрис». Фэрис, это кот Клариссы, – комментировал мне Сэм.

– А он что? – спросила Сэма я, как и в предыдущие два раза.

– А он мне говорит спокойно так: «Хорошо, «Сэм», я передам, чтобы о Фэрисе кто-нибудь позаботился. Ты принимал утром лекарства?» Опять про лекарства. Сил уже нет эти таблетки глотать. Думаю, скажу, что принимаю, все равно проверит: «Да, я принимаю их, как Вы и сказали, но эти «души» все равно ко мне приходят. Давайте попробуем что-то другое. Я уже лечился в трех клиниках, и всегда мне прописывают одинаковые препараты.» Пытаюсь общаться с ним нормально, думаю, может, я людям помогу. «Но от них же становится лучше?» – спрашивает. «Да, но всего лишь на какое-то время. А потом снова». Этот пишет в свою книжку, на меня поглядывает. «Может, вы выпишете меня? Я же никому не мешаю, никого не убиваю…» Думаю, может, выпишет. А вдруг. А нет, так сам уйду. А он мне и говорит: «Если через неделю они будут также приходить, то мы тебя отпустим. Но как только получим новую партию лекарств, мы тебя снова позовем. Ты очень храбрый мальчик и многим уже помог, благодаря тебе к нашим с тобой друзьям не приходят разговаривать мертвые…» «Мальчик», мне почти шийсят, а он мне – «мальчик», и потом, какие они ему друзья? Отвечаю. Спокойно, но чувствую, что уже взорвусь скоро. «Но только не у меня… И эти люди мне не друзья. И Вам…» «Что?» – подумай только, удивился он! – и Сэм хлопнул себя рукой по коленке. – Сделал вид, что не понял, издевается. И тут я не выдержал: «…и Вам они тоже не друзья. Не надо со мной разговаривать, как с ребенком. Я помогаю лично Вам, потому что я читал Ваши исследования, и они меня заинтересовали. Скажу Вам больше, я поддерживаю Вашу концепцию о транссоматическом перемещении импульсных потоков. Мне уже пятьдесят семь, я Вас два раза пережил как-никак, уважаемый Герайм». Ну и мне опять что-то вкололи. Уж, думаю, перестать про эту Вену рассказывать, а не могу. Очень уж там красиво…

Сэм замолчал. Мне показалось, что я и сама могла бы это рассказать, если бы в четвертый раз прослушала эту историю. Один из прогрессивных врачей посоветовал Сэму обосноваться в небольшом городке, найти себе какое-нибудь занятие и больше не говорить о мертвых и о том, что он их видит. И Сэм нашел себе такое место – рыбацкий поселок недалеко от моего родного города, где и слился со многими другими рыбаками. Родных у него не было, друзья умерли. Раз в полгода он проходил в этом Центре поддерживающую терапию. Как он мне рассказал, с мертвыми он разговаривал по двум причинам: первая – ему было интересно, как они умерли, и вторая – у них остались незавершенные дела, и каждое незавершенное дело, которое он им помогал заканчивать, прибавляло ему дополнительный день жизни, поскольку в три года он должен был умереть. К этому возрасту он настолько привык к этим «душам», как он их называл, что это стало его обычной жизнью.

– Фрэнк приходил, рассказал все. До сих пор не понимаю, зачем вы так с ним, – осуждающе сказал он.

– Кто мы? – с опаской посмотрела я на него.

– Ой, не представил тебя, это Кира Павловна Кравцова, я с ее отцом знаком, – и он учтиво указал на меня.

Вот это поворот. С отцом знаком. Кошмар… Я оскалила зубы. Получилась гримаса злого клоуна.

– Стэйси я не видел, – продолжил он, уже не обращая на меня внимания. – Может, она сознательно не приходит, но за столько времени я бы знал, и Фрэнк тоже ее не видел. Он приходил узнать, где она… Про тебя спрашивал, нашла ты его потомков или нет…

После этой фразы последовала неловкая пауза и тишина.

– Будь осторожнее, я не хочу с тобой по ту сторону разговаривать.

Я испуганно на него посмотрела.

– Да шучу я, шучу, – засмеялся он. – Я что, на сумасшедшего похож? – иронично и с присущей старикам безысходностью в голосе произнес он.

Я нервно смеялась.

– Знаешь, Кира, иногда становится страшно за прожитые годы. Понимание того, что сегодняшний день не повторится, бывает страшнее, чем неизвестность или предчувствие опасности, ведь все, что могло случиться в этой жизни, уже случилось.

Сэм продолжил свой диалог с воображаемым другом. Я смотрела на все это сквозь призму своего сознания и потихоньку начала осознавать, где я. Психиатрическая клиника. Я замедлила шаг. Хотелось закричать не своим голосом. Психушка! О, Господи. Главное себе не врать. Я в дурдоме. Не в Вене, в Москве, в 2007 году, после алкогольного психоза. Надо выяснить причину. Все будет хорошо.

Я огляделась вокруг. Все на нейролептиках и на всех один врач, который всем помогает, как может. Лишенная каких-либо эмоций я побрела в палату. Отсюда было видно окно Окраша. Он сидел в своем мрачном кабинете в старом белом халате, тихо курил и смотрел на выцветшую черно-белую фотокарточку маленькой девочки с надписью «ПАПЕ ОТ ВЕРЫ, 1976 г.». Он смотрел на нее сквозь время, неподвижно, слегка перебирая пальцами, как будто наигрывал мелодию, отдаленно напоминающую вальс.




Глава третья. Он




Тревожные мысли создают маленьким вещам большие тени…

Шведская пословица



Центр Реабилитации

Москва

2007 год

Четверг. День четвертый



Новая палата. Никаких мух. Только шелест листвы из колонок встроенной в стены стереосистемы и идеальная чистота вокруг. Деньги решают все. В платной палате чувствуешь себя совсем по-другому. Свободнее что ли. Уже вроде ты не внутри системы, а над ней.

Я лежала и рассуждала о прошлом. Среднестатистический человек, вспоминая прошлое, руководствуется одними и теми же принципами – «все к лучшему» или «даже если бы у меня и была такая возможность, я бы ничего не изменил», но представьте, что некоторые события из вашего прошлого никогда бы не произошли. Например, вы бы не поступили в вуз, в котором учитесь, или не помогли бы другу, который попросил вас о помощи, или не устроились на работу, на которой вы сейчас работаете, или, наконец, если бы вы просто не родились? Каким бы был мир? Другим? Или таким же? Как наши поступки влияют на окружающих нас людей? Но больше всего я задавалась вопросом «Почему люди лгут?».

Наши представления о природе человека, его мотивах и восприятии действительности меняются на протяжении всей жизни. Неизменным остается только одно. Человек остается человеком. В любой ситуации, в любых обстоятельствах он продолжает быть частью животного мира, подчиняется законам природы. Человеческое поведение – это константа, на которой строится наше общество.

Хоть прогнозы мои и были практически совершенны, планы, которые я строила, в очередной раз разрушились. Спустя полгода после ситуации с ИП мне стали сниться кошмары. Вы, наверное, тоже иногда просыпались с чувством, что должно произойти что-то ужасное. Страх поглощал вас, но вы одновременно осознавали неизбежность этих событий. И в этом нет ничего сложного, никакой мистики, никакой экстрасенсорики и, Боже упаси, ясновидения. Логика и холодный расчет, ну и иногда, конечно, сердце могло барахлить. Это часто раздражало, но с этим поделать я ничего не могла. Ситуация с тем же самым Борцовым была предсказуема, зная его анамнез, я ждала этого срыва, но тогда мне очень хотелось верить, что я ему могу чем-то помочь, и я до последнего не теряла надежду. После того случая на работу меня не брали. Пришлось устроиться секретарем. Ничего не имею против этой профессии, но я явно была не на своем месте.

Монотонная работа по приему звонков и отправке документов постепенно вытягивала из меня жизнь. Я старалась быть хорошим работником. Не опаздывала и не уходила, пока не выполню все поручения шефа. Выглядела, естественно, всегда хорошо и светилась белоснежной улыбкой. Но количество кофе, которое я выпивала в течение дня, могло бы убить лошадь. Темно-синие мешки под глазами я регулярно маскировала несколькими слоями корректора и хронически не высыпалась. Звонки, звонки, звонки – и так до бесконечности. Огромные архивы документов, неразобранные почтовые конверты, электронные письма – все это создавало легкую атмосферу безумия. Мне казалось, что я в чистилище, и я здесь застряла. Взрослые мужчины и женщины ходили по коридорам, отрывали и закрывали двери, стучали по клавишам клавиатуры, пили кофе и улыбались друг другу, но никто толком никого не знал.

Я уже не помню, когда я начала ненавидеть людей, но утренний селектор на моей нелюбимой работе стал последней каплей. Сложившаяся ситуация, свидетелем которой невольно стала, была доказательством начинающегося маразма одного из руководителей отдела продаж. Он внезапно вскочил на стол и стал отплясывать танец шамана со словами: «Стучите в бубен, если нет мозгов, господа айтишники!», объясняя свое поведение тем, что на последнем тренинге его учили не скрывать свои эмоции. Руководитель отдела информационных технологий налился кровью и, смотря в одну точку, стал нервно скручивать в трубочку стикер, едва сдерживаясь, чтобы не ударить танцора. Наблюдая за этой почти театральной постановкой, я сидела и вспоминала, что были времена, когда я тянулась к обществу, общалась со сверстниками, но после определенного момента решила, что люди – это не мое. Может, тому виной высокий уровень интеллекта, но я их стала ненавидеть. Меня раздражало их нечеловеческое желание общаться друг с другом. Мне казалось, что им настолько плохо наедине с собой, в своем мире, что, как только они замолкают в своих шумных разговорах, они остаются наедине со своими мыслями, своими страхами, несбывшимися надеждами.

В моей жизни встречались люди, которые не пытались соответствовать норме. Если применить терминологию, то чаще всего это были социопаты. Их заботили только их сложившиеся за долгие годы принципы, и они старались решить свои нерешенные проблемы. Не могу сказать, что я не общалась с людьми, мне, скорее всего, приходилось это делать. Было несколько человек среди моих знакомых, с которыми мне было даже приятно разговаривать, но у любого общения есть свой предел.

Я общалась с людьми с одной целью. Мне было интересно понять, почему они такие. Как только «цель была достигнута», то есть я объясняла для себя причины их поведения, то общение становилось бессмысленным и прекращалось. В любом человеке я видела плохое. Я наблюдала, как люди лгут, изворачиваются, улыбаются в глаза, а за глаза поливают грязью тебя и твою семью до седьмого колена. Я сталкивалась с лицемерием каждый день и так от этого устала, что в какой-то момент перестала его замечать. Чаще лицемерия мне встречалась только глупость. Глупые люди, как правило, считают, что на них возложена особая миссия – научить весь остальной мир, как правильно поступать в той или иной ситуации. Я всегда терпела, улыбалась и боялась их обидеть. Мне всегда можно было все рассказать, а вот меня не слушал никто. И среди всего этого грязного и лицемерного общества, одиночества долгими вечерами, случайных связей, после всех неудач с частной практикой и ненавистной работой в моей жизни появился он. Тогда он мне казался глотком свежего воздуха. Он вселял надежду и веру в то, что не все в моей жизни так безнадежно.

Случайных встреч не бывает, теперь я это знаю. Наши жизненные пути тогда совпали, и я уже ничего не могла с этим поделать. Конференция по нейробиологии – это разноплановая публика и много бесплатных бутербродов. Среди толпы людей я заметила одинокого человека, который заинтересованно слушал доклад очередного кандидата наук и делал записи в свой блокнот. Этим человеком был Алексей Ковров. Спокойный, увлеченный лекцией и совершенно чужой в этой обстановке. На нем не было бейджика, следовательно, в числе приглашенных он не значился. «Интересно, что он здесь забыл?» – подумала я. Мне показалось это очень странным, так как не многие люди будут тратить свое свободное время, чтобы послушать про физиологию нейронов и синапсы. Я решила подсесть к нему поближе. В его блокноте я увидела какие-то странные символы и несколько вопросов, которые не успела прочесть. Он заметил, что я читаю его записи, но промолчал. Эту неловкую ситуацию я попыталась перевести в шутку.



Конференция по нейробиологии

Город G

Март, 2006 год



– Интересные рисунки, – сказала Кира и улыбнулась. – Вы не пробовали организовать выставку Ваших работ?

Пораженный такой наглостью, Алексей медленно повернулся и оценил внешний вид незнакомки. Длинные волосы, большие глаза, очки, джинсы, свитер. Слишком красивая для нейробиолога.

– Нет, к сожалению, это все, на что я способен, – пожал плечами он и едва заметно улыбнулся.

– Очень жаль, я бы с удовольствием пришла посмотреть на Ваши творения, – в ответ улыбнулась она.

– Я это учту, когда что-нибудь создам, – ответил Ковров так, как будто не хотел ее обижать. – Давайте я запишу Ваш телефон, чтобы знать, куда звонить в случае открытия моей выставки.

Ошарашенная таким поворотом событий Кира продиктовала свой номер телефона.

– Замечательно, а теперь скажите, как мне Вас записать? – спросил, улыбаясь, он.

– Кира, – все в том же состоянии шока ответила она.

– А я Алексей, вот паспорт, – и он, достав свой паспорт, показал первую страницу.

Его действительно звали Алексей, Алексей Олегович, а фамилию Кира читать не стала – сегодня с нее и так было достаточно наглости.

– А теперь, – продолжил он, – когда мы прояснили ситуацию с телефоном, давайте послушаем докладчика. Меня очень интересует эта тема.

– Хорошо, – согласилась она и повернулась в сторону человека, монотонно читающего результат своей шестилетней работы.

До конца доклада они оба молчали. Казалось, слова были уже не нужны. Он только поворачивался к ней, чтобы убедиться, что она рядом. Выступления закончились поздно вечером. Доктора наук и профессора отправились на банкет, а они пошли прогуляться по набережной. Теплый ветер привнес нотку романтики в случайное свидание. Они шли молча, иногда перекидываясь парой стандартных фраз.

– Вот мы и подошли к моему дому, – засмущалась Кира.

– И что же дальше? – явно дожидаясь приглашения, спросил Алексей.

Ей очень захотелось ответить что-нибудь ужасно правильное, но вышло только:

– Мне рано вставать завтра, я открываю следующий день докладом о транссоматическом переносе электрических импульсов и его влиянии на когнитивные процессы. Приходите послушать.

– Я завтра улетаю в Москву, – начал объяснять он, – но в выходные буду здесь, можно встретиться на закрытии конференции.

– Давайте тогда созвонимся, – решила завершить разговор Кира. – До свидания!

– До свидания, Кира, – с легкой грустью в глазах ответил Алексей, и, когда дверь подъезда закрылась, он еще долго стоял и смотрел на отражение звездного неба в небольшом зеркале мартовской лужицы.



Центр Реабилитации

Москва

2007 год

Четверг. День четвертый



Домой я тогда пришла с ощущением того, что все испортила. Хотелось сказать одно, а получилось совсем другое. Пригласить его домой тоже очень хотелось, но воспитание на этот раз взяло свое.

Закрытие конференции я провела в компании коллег с плохим чувством юмора, но с хорошим виски. Факт того, что он тогда не позвонил, я объяснила отсутствием желания продолжать общение и благополучно о нем забыла.

Я продолжала ездить на конференции и семинары по моей старой работе, хотя давно была далека от научной жизни. Возможно, я хотела снова встретить его, возможно, я не соглашалась принимать тот факт, что больше не буду работать этой сфере. И вот, когда я, уже совсем потеряв надежду, собиралась на очередную лекцию, в доме раздался телефонный звонок. Он позвонил. Наш диалог я могла передать в деталях, даже если бы меня разбудили посреди ночи.

– Кира, это Алексей, Алексей Ковров, помните меня? – взволнованно, делая паузы, спросил он.

– Да, я Вас помню, к сожалению, мне совершенно некогда сейчас с Вами разговаривать, я собираюсь в «Плаза», там сегодня профессор Лапин. Я его работу полгода изучаю и очень хотела бы прийти вовремя, – погрязшая в собственных переживаниях ответила я, а про себя подумала: «Совершенно некогда, кто хоть сейчас так говорит, не девятнадцатый век на дворе».

– Я там буду, давайте встретимся, и я все тебе. простите, Вам объясню, – переживал он.

– После доклада, – быстро ответила я и бросила трубку. Я была зла на него, зла на то, что он не позвонил, на то, что он не пришел тогда на закрытие, но потом вспомнила его голос в телефонной трубке, бархатный тембр, обволакивающий меня с головы до ног и поглощающий все мои мысли. Теперь моя злость не имела никакого смысла. Я стояла в коридоре с ощущением теплоты, которая растекалась по всему моему телу. И с тех пор во мне поселилось какое-то необыкновенно чувство, мне казалось, что я теперь не одна.

Я стала собираться на свидание. Что делать с волосами, я не знала, на прическу времени не оставалось, и я забрала их в любимый хвост. С «низом» я определилась. Джинсы. Ноги длинные – джинсы обтягивающие. Все нормально. К тому же я тогда слегка похудела из-за нервной офисной работы и была похожа на модель-анорексичку, которая недавно вставила себе третий номер силиконовых имплантатов. Секс в чистом виде. Планировала убить его фигурой. «Верх». Это было самое сложное. Не слишком вызывающее, не декольте, не короткое, не длинное. Кошмар. Я начала выбрасывать из шкафа свои вещи и, как только на полу оказалась последняя блузка, купленная в 96-м году, я села на кресло. Мне было нечего надеть. Со стороны я была похожа на школьницу, которая собирается на свое первое свидание. Ковров был дико симпатичный. В моем вкусе. Совсем в моем. Но я не знала, была ли в его вкусе я, а понравиться ему мне очень хотелось. В итоге я решила надеть черную водолазку и чуть ярче накраситься. Я помню, что смотрела на себя в зеркало и думала: «нейробиолог». Оставалась одна надежда – на джинсы.

Я прошла в зал для конференций отеля «Плаза». Издалека я увидела Коврова. Он был в темно-сером костюме, в руке держал планшет и все время поправлял очки. Ковров пришел не один. Рядом с ним стояла очень симпатичная девушка Я стала анализировать, для чего он меня позвал, и как-то сразу пришло в голову, что это его помощница. Ну не знаю, почему я так подумала. Он периодически ей что-то говорил, а она кивала. Я решила не подходить к нему до завершения лекции и села в последний ряд огромного зала. Стала ждать. Вдруг эта девушка подсела ко мне.

– Лена, – улыбнулась она.

– Кира, – посмотрела я на нее.

– Я его помощница. Сейчас мой Герман будет Лапина объявлять, он с ним вместе работает, смотрите, – вдохновлено показывала она глазами на то, как какой-то молодой человек представлял Лапина. – Не уходите, пожалуйста, мы Вас долго искали. Он телефон Ваш потерял, пришлось задействовать нашу Службу Охраны.

Я слушала ее и не понимала, что вообще происходит. Вдруг за спиной я услышала:

– Кира Кравцова?

– Да, – ответила я.

– Это Вам, – и молодой человек вручил мне огромный букет больших ромашек, за которым я потерялась. Елена посмотрела на часы: «Точно по расписанию», и улыбнулась. Тут вышел Лапин, и в зале постепенно стали затихать голоса собравшихся. Елена взяла у меня букет и поставила в уже приготовленную вазу, стоявшую на столе рядом с нами.

– Слушаем, – сказала Лена.

– А у меня есть выбор? – решила пошутить я, – Вы ведь все равно меня найдете.

– Найдем, – улыбнулась Лена и кивнула в сторону лектора.

Лекция Лапина была ошеломительной. Все его поздравляли, в том числе и Ковров, который, к моему удивлению, вручил ему грант на три миллиона долларов и контракт с «АвроКорп». Елена руководила журналистами, пока Леша пытался пробраться ко мне сквозь толпу зрителей.

Именно в тот момент я поняла, что пропала. Я пошла ему навстречу. Ноги как будто пошли сами, без моего ведома. Я знала, что если я сейчас уйду, то очень сильно пожалею. Решила, что лучше буду жалеть о том, что было, чем о том чего не было.

Сказка началась. Я встретила принца на белом коне. Личный самолет переместил нас из грязной провинции к берегам Австралии. Все было красиво. Пока мы летели, Ковров рассказал, что занимается скупкой перспективных научно-исследовательских институтов и дает гранты ученым, что наследство он получил совсем недавно и что, к сожалению, не поддерживает связь с родителями.

По мне он просто сорил деньгами: шампанское – три тысячи евро за бутылку, килограммы черной икры, которую я, кстати, не любила. Все было чересчур дорогое, эксклюзивное и дизайнерское, но к хорошему быстро привыкаешь. Мы оказались на островах ближе к ночи, а наутро поняла, что этого человека я ждала всю жизнь.

В то утро было все совсем по-другому. Не знаю, от чего я проснулась. На улице был туман, в комнате было влажно и прохладно. Время как будто остановилось. Мне снился сон, который так был похож на реальность. Мне снился наш дом, которого у нас никогда не было. В доме было уютно. Огромные окна пропускали солнечный свет. Мебель была расставлена настолько удобно, что, если ты садился на диван, вставать с него не хотелось. В этом доме царила тишина и умиротворение. Я проснулась и начала ему рассказывать, что мне приснилось. Он слегка посапывал и говорил короткие фразы, что-то вроде «ага», «да», «здорово». Я слышала его дыхание, спокойное и ровное, и это было самое прекрасное чувство за последние несколько лет. Я встала с кровати. В дверь постучали. Официант принес нам завтрак в номер.

С тех пор все стало намного проще. Я стала ближе к людям, но все же не до конца им доверяла.

На островах мы жили около месяца. Я пару раз слетала навестить родителей. Перелеты очень выматывали, и я решила переехать к нему. Но он сказал, что его работа здесь окончена и он переезжает в родной город, где уже купил новую квартиру, для нас. Вернулись мы вдвоем.

Апрель. Весеннее настроение передавалось каждому человеку, который меня встречал. Я шла домой окрыленная и счастливая, смотрела на мир вокруг себя сквозь мои новые розовые очки. Он захватил все мои мысли. Я не знала, как перестать думать о нем, да и не хотела. Любое воспоминание о прошедшей ночи вызывало у меня всплеск поразительных эмоций и заставляло сердце биться чаще. Я смотрела на солнце, и его тепло обволакивало меня. Во дворе кое-где еще лежал снег, но все уже сняли зимнюю одежду и были готовы к теплу. Деревья были окутаны зеленой дымкой. Прохладный ветерок слегка обдувал мое лицо. Все было так, как должно было быть. Я пошла проведать своего кота, который еще не успел к нам переехать.

Только я вошла домой, зазвонил телефон. Я взяла трубку. Он мне: «Уже пришла? Быстро ты». Я стою, улыбаюсь как дурочка и в ответ: «Торопилась. Настроение хорошее у меня, а когда оно хорошее, я не хожу, а практически бегаю». Он мне ложку дегтя: «Завтра мы не можем встретиться, я уезжаю на день, послезавтра приеду – сразу позвоню». Я соглашаюсь: «Хорошо», и у меня вырывается: «Кажется, случилось непоправимое…». Он, встревожено так: «Что случилось?» Думаю – напугала мужика, и говорю: «Я влюбилась…», стою, свечусь как будто. Он мне: «Ни о чем не думай, я, правда, завтра занят буду. У нас серьезная сделка». Я немного расслабилась. Думаю, если ответит, что тоже любит, то на что-то разводит. Он молчит. Говорю: «Хорошо, я поняла». Думаю: «Фу… Все нормально».

Где-то даже отлегло, что он ничего мне не сказал. Я повесила трубку, оставив наш разговор незаконченным. Я всегда так делала, с детства, не знаю почему. Но для себя поняла, что я влюбилась. Окончательно и бесповоротно. На всю жизнь.

Полгода я жила с ощущением того, что я наконец-то нашла человека, с которым мне было по-настоящему хорошо. Я решила вернуться на прежнюю работу. Меня порекомендовали как репетитора, я стала заниматься с двумя школьниками, которые готовились поступать на психфак. Дела пошли в гору. Отношения не мешали работе, а скорее наоборот, подстегивали меня. Хотелось соответствовать статусу девушки владельца «АвроКорп», самой крупной компании в сфере высоких технологий.

Тогда я была готова даже влюбиться. Я как будто ждала этого чувства, всепоглощающего, вечного, как в сказке. Была готова к близости душ, я хотела забрать все его время и была готова отдать все свое. Пустота, которая была в моей душе, постепенно заполнялась им. Я была рада, что наконец-то появился он, со своими достоинствами и недостатками. На него моя любовь обрушилась внезапно, он ее не ждал. Он не понимал, что моя любовь настоящая, он не верил мне до конца, он не хотел этого принимать, для него это был шок. Вокруг него терлись в основном модели. И тут я. Деньги не нужны, связей своих хватает, не молчу в ответ – сразу в лоб, если что-то не нравится. Зовет в ресторан – не иду. И так во всем. Один раз сказал мне даже: «Что с тобой не так? Ты как с другой планеты?» Я ответила: «Если на твоей «планете» отдают предпочтение не уютной квартире и теплому ужину из духовки, а дорогому ресторану и персоналу, который улыбается твоей кредитной карте, то можешь про меня забыть. Я вряд ли когда-нибудь выберу ресторан». И он мне даже поверил, но когда я была совсем рядом, когда я была готова разделить с ним все, что случится в его, как теперь я знаю, непростой жизни, он оттолкнул меня. Но сделал Ковров это не сразу. Я постепенно, иногда случайно, ловила себя на мысли, что он отдаляется, становится холоднее, чаще остается наедине со своими мыслями. Иногда он недоверчиво смотрел на меня, иногда не верил моим словам, иногда просто молчал в ответ. Мы становились все дальше, и в один летний день я вдруг поняла, что это начало конца.

Тогда я прекрасно понимала, что не могу повлиять на его отношение ко мне. Разговор с психотерапевтом внес некую ясность. Я знала, что Ковров плохой мальчик. Все предсказуемо, надо было прислушаться к логике. Но сейчас уже поздно, я в Центре Реабилитации, сижу и перечитываю свой дневник. Остановилась я на той странице, где мы с Ковровым уже жили вместе.

«Запись №21.

Листья похожи на маленькие зеленые монетки. Во дворе слышны голоса детей. Солнце уже не светит так ярко. Пахнет прохладой и постельным бельем. Он спит. Я не сплю. Просто не могу уснуть. Свет проникает сквозь прозрачные светлые шторы. Я слышу его дыхание, спокойное и ритмичное. Я чувствую его запах, он пронизывает меня до костей. Я смотрю на него и понимаю, что я нашла то, что искала. Я в первый раз ощущаю себя счастливой, я понимаю, что такое счастье, я его чувствую каждой клеточкой своего тела, я ловлю эти секунды, я купаюсь в этой безмятежной реальности, я стараюсь насладиться этим моментом, я хочу чтобы время остановилось и мы навсегда остались в этом крошечном пространстве и чтобы никто и ничто не прервало нашу гармонию. Но вдруг меня накрывает буря эмоций, и появляются ясные, яркие, быстрые картинки, которые сменяют друг друга – желтая машина Коврова, которая вылетает на встречную полосу и едет с бешеной скоростью, пустой заброшенный город и тишина. Я приподнимаюсь с кровати, смотрю вокруг и почему-то думаю, что это была наша последняя встреча. Я стараюсь запомнить эту картину. Я медленно оглядываю комнату, не пропуская ни один сантиметр. Я запоминаю цвет стен, расположение предметов, звуки на улице, запахи. Потом я встаю с постели, стараясь не разбудить его, не прервать этот сон, потому что он не знает того, что знаю я, тихо иду на балкон и делаю глубокий вдох, настолько глубокий, насколько могу и чувствую кожей это лето. Я возвращаюсь в комнату и тихо ложусь рядом, практически не дыша. Я лежу, пытаясь понять свои ощущения. Пытаюсь объяснить появление этих картинок, но не могу. Мне становится жутко от безысходности, и появляется чувство беспомощности от того, что я ничего не могу изменить. Вдруг я слышу звонок. Он просыпается, встает с постели и берет трубку, и в эту же секунду наш маленький мир рушится. Сделка, снова сделка.

Мы прощаемся, я одеваюсь и ухожу, хочу прогуляться. Не готовая мириться с неизбежным, я иду и радуюсь лету, солнцу, моя душа переполнена восторгом, а мои глаза еще светятся счастьем».

Совсем скоро случилось то, что я предсказывала или прогнозировала, не знаю, как это называть. Чувства для него становятся роскошью. Под приветливой улыбкой прячется чернота. Страх, который он вселяет в окружающих, заставляет их ему подчиняться. Он может просто говорить обычные фразы или мотивировать персонал на планерке – его голос вселяет ужас. Люди его боятся. Ковров становится для меня совсем чужим.

Через полгода начинается кошмар. Я как будто в жарком бразильском сериале – сцены ревности из-за звонков с незнакомого номера, постоянное «где я была и почему не брала трубку». Охранник, который только в туалет за мной не ходит. Тогда Леша, естественно, оправдывался тем, что боялся меня потерять. У него ведь такая сложная работа. Конкуренты-то не спят. Из-за всего этого я стала ощущать себя в золотой клетке.

Я долго размышляла о том, что происходит с человеком, когда он влюблен, и пришла к выводу, что, когда влюбляется, он становится фенилэтиламиновым наркоманом. Он плохо спит, плохо ест, да и вообще плохо соображает. Он становится рассеянным и не способен критически оценивать объект, поэтому и говорят, что любовь слепа. Те же симптомы у алкоголизма. Степень опьянения от любви можно сравнить с состоянием после выпитого бокала вина. Легкий дурман, расслабленное тело, эйфория – ты просто не хочешь трезветь. Но когда вдруг твой объект перестает чувствовать то же самое, ты, не сразу понимая, начинаешь искать причину в себе. Ты начинаешь меняться, пытаешься стать лучше – умнее, красивее, добрее. Ты начинаешь терять себя. Говорят, что если нырять с головой в человека, то можно захлебнуться. Лучше прическа, изысканнее ужин, красивее платье, что ни пожелаешь – все твое и все для тебя.

Я следовала советам родителей. Мама мне всегда говорила – женщина должна сидеть дома, рожать детей, хорошо готовить и создавать уют. Я старалась, как могла. Замечал ли Ковров это? Возможно. Но со временем мне показалось, что он от меня устал. Та Кира, с которой он познакомился, превратилась в Киру, которая хочет понравиться олигарху. Я так боялась потерять его, что потеряла себя.

Такие отношения не могут длиться вечно, и вот тут начинается самое страшное. То он задержался на работе, то поздно вернулся с деловой встречи, то не позвонил в обед – все это лишает возможности получить новую дозу любви. Абстинентный синдром, синдром отмены, ломка – называйте, как хотите. Ты уже себя не контролируешь. Твоя ревность не знает границ. Провокации не помогают, человек отдаляется и наступает конец. Ни ощущения тепла по всему телу, ни горящих глаз. Ничего. Полная атрофия чувств. И вот ты сидишь в ванной комнате и понимаешь, что он совсем не на сделке. Тебе тянет вены и хочется выть от этой тишины, ты смотришь в потолок и жалеешь себя, ты одна в своем разрушенном мире на развалинах разбитого сердца.

Анализируя поведение Коврова, я до конца его не понимала. Недоверие и с его, и с моей стороны проявлялось во всем. Леша всегда был для меня загадкой, видимо ей так и останется. Я не поверю больше ни единому его слову. Я очень хочу знать, что же произошло на самом деле, уж слишком много было недосказанности. После нашего разрыва верить людям я вообще перестала. Это единственная истина для меня на сегодня. Ковров никогда не станет человеком, который будет снова дарить мне цветы или с которым мы будем гулять под дождем – он останется человеком, который разбил мне сердце.

Сквозь всю его мишуру, как на новогодней елке, я видела лишь иглы. Для меня никогда не имело значения, во что человек одет или сколько у него денег в кармане. Главным для меня было то, чтобы у человека совпадали его слова с его действиями. Воровать миллиарды и говорить, что ты веришь в Бога, убеждать, что человек твой друг и говорить гадости за его спиной. Таких людей в нашем мире большинство. Мы видим их каждый день на улице, ездим с ними в транспорте, здороваемся, выходя из дома, и иногда смотрим на них в зеркало.

Но Ковров был особенный, он казался мне тогда олицетворением практически всех людских пороков. Собирательный образ абсолютного зла, как в лучших романах. Сейчас же я вспоминаю его другим – с легкой грустью в глазах, с ироничной улыбкой, с верой в жизнь. Но такой он был не нужен этому миру. Ковров всегда добивался признания окружающих, всегда хотел казаться лучше, чем есть на самом деле. Все свои недостатки он тщательно скрывал, а если случалось так, что они становились более заметными, он сжимался, как маленький зверек, и пытался показать свои когти. Леша отстаивал свои принципы, боролся за жизнь, хватался за любую соломинку, и лишь один он знал, что на самом деле происходит у него в душе, куда меня никогда не пускал, боялся, наверное, что я там останусь.

Ковров обладал властью, а наделенный властью человек способен творить чудеса, но также и способен совершать страшные вещи. «АвроКорп» приносила хорошую прибыль, он жил безбедно. Никто не мог понять, кто же такие его родители, где они и откуда у них столько денег. Личная авиакомпания, недвижимость и никому не известные технические новинки – все это создавало иллюзию абсолютного контроля. Покупая патенты на изобретения, он получал в распоряжение неограниченные возможности в мире инноваций. Как только продукт попадал в массовое производство, Ковров начинал искать что-то новое. У него был природный дар – он умел видеть перспективные проекты и знал, как раскрыть в ученых потенциал. Настоящий генератор идей. Как он мне рассказывал, в начале своей карьеры он просто получал удовольствие от того, что создает что-то новое, творит историю. Позже, когда он поставил все на поток, юношеский энтузиазм пропал, и появилась жажда власти. Неконтролируемая, всепоглощающая, постоянная, завладевшая всем его естеством. Он начал меняться.

Как правило, Леша всегда добивался желаемого результата и получал патент, независимо от того, сколько было трудов вложено в него другими. Словно одержимый, он часто забывал про профессиональную этику, мораль и человечность, что всегда меня пугало. Все, к чему бы он ни прикасался, превращалось в золотую жилу. Однажды я у него спросила: «Ты когда-нибудь остановишься? Ты хоть понимаешь, что ты калечишь жизни людей?». Ковров ответил мне очень грубо: «Не надо лезть в мою работу». Я в шоке, сижу с открытым ртом, ошарашенная его грубостью, думаю, молчать не буду и говорю: «Ты знаешь, я работала над чем-то подобным в институте. Хоть я и ничего тогда не изобрела, я видела глаза коллег, когда после нечеловеческих усилий, потраченного времени и бессонных ночей в поисках решения проблемы работа начинала давать результат. Когда что-то создаешь, ты окрылен этой идеей, она занимает все твои мысли. А ты, Леш, забираешь эти идеи себе – это жестоко». Он мне: «Я оставляю им право авторства, оно неприкосновенно». А я думаю: «Ну и что они с этим правом будут делать, бумажкой трясти, когда ты прибыль будешь считать?». Он тогда был похож на шипящую змею: «Кира, это не твое дело.» Я думаю: «Ты меня только сейчас не придуши ненароком». Он продолжает, чуть не слюной брызжет: «Я никогда не смирюсь с тем, что я ничего сам не создал, но и никогда не отберу у человека то, что по праву принадлежит ему». Тогда он говорил, сомневаясь, он тогда вообще во всем сомневался и всех проверял.



Квартира Коврова и Киры

Москва

2006 год. Июль



– Где ты была? – сидя в кресле у двери спросил Ковров.

– В институте, – ответила Кира, подозрительно посмотрев на него.

– Ты давно уже там не работаешь, – продолжил он.

– Я не могу помочь бывшим коллегам? – удивленно спросила Кира.

– Можешь, можешь, – тихо ответил он. – Только я звонил на кафедру, тебя там не было, – и Ковров развел руками.

– Я была у психогенетиков, они там из-за тройняшек шум подняли, достоверны или недостоверны исследования. – начала оправдываться Кира.

– И зачем же ты туда ходила? – продолжил допрос Ковров.

– Я же тебе сказала, я помогала коллегам, – чуть громче ответила Кира.

– Помогала коллегам, значит, – и Ковров ударил кулаком входную дверь в сантиметре от лица Киры. От неожиданности она вздрогнула. – Я туда тоже звонил, – прошел на кухню он. Кира спокойно разделась, повесила ключи на крючок и прошла за ним.

– Так, Леш, послушай меня, – холодно начала она.

– Нет, это ты меня послушай! – закричал он. – Я все знаю, тебя видели вот с этим мужчиной, – и он ткнул в фото, где Кира сидела в кафе с молодым человеком лет двадцати. – Кто он?

Кира налила себе стакан воды.

– Кто меня сфотографировал? Вадик? – спросила Кира. – Да, я знаю, что ты приставил ко мне охрану. Этот мальчик будет у меня дипломную писать. Мне предложили вернуться на кафедру.

Алексей молчал.

– Зай, может, хватит? – она подошла к Коврову и обняла его. – Ты что, ревнуешь? По-моему ты давно уже должен успокоиться. Сколько Вадик за мной ходит? Месяц?

– Откуда ты это знаешь? – настороженно спросил Ковров.

– Логика, Леш, логика, – улыбнулась она и, выдержав паузу, продолжила: – Студент Вадика заметил. Сказал, что за мной следят спецслужбы.

Ковров задумался.

– Леш, за месяц уже должно быть понятно, что у меня никого нет, так ведь? – тихо говорила Кира, слегка покачиваясь вместе с Ковровым из стороны в сторону.

Алексей прижал ее к себе:

– Извини, ты знаешь, у меня такое бывает. Я всех подозреваю. Работа накладывает отпечаток, – тихо шептал он.

– Да что же у тебя за работа такая? – засмеялась Кира, но Ковров ответил со всей серьезностью:

– Конкуренты… Ты не представляешь, что они могут сделать.

Алексей поцеловал Киру и, быстро одевшись, уехал на работу. Кира

осталась дома с проломанной входной дверью и осадком на душе.

Через полчаса Ковров сидел в кожаном кресле в стиле хай-тек и наблюдал за каплями дождя, стекающими по стеклу панорамного окна.

– Вадика ко мне, – нажал на сенсор связи с помощницей Ковров.

– Да, конечно, – ответили ему.

В кабинет вошел мужчина лет сорока.

– Вызывали, Алексей Олегович? – спросил он.

– Вызывал, – ответил Ковров, швырнув серую папку на огромный стеклянный стол. – Знаешь его?

Вадик подошел к столу. Не садясь на стул, он взял папку, открыл ее, пробежался глазами по листу, вложенному туда, заострив взгляд на правом верхнем углу.

– Служили вместе, та еще гнида, – со злостью басил Вадик.

– Ко мне его, – скомандовал Ковров.

Вадик по привычке отдал честь и пошел выполнять приказ.

Через два часа Ковров уже был в старом самолетном ангаре, а перед ним сидел связанный человек.

– Знаешь, что это? – раздалось по всему ангару. Связанный человек с отекшим лицом и опухшим от удара левым глазом улыбался кровавой улыбкой.

– Вадик! – щелкнул пальцами шеф, и Вадик втащил со всей силы человеку по челюсти.

– Я, кажется, задал вопрос! – закричал он. – Что это за нахер?! Ты кому эти данные отправил, сволочь?

Человек засмеялся, выплюнул кровь и пару зубов.

– Вадик, – снова приказал Ковров. – Без информации не уходить.

Ковров уехал.

– Про промышленный шпионаж слышал? – вежливо начал Вадик. Человек снова засмеялся и Вадик начал пытку.

– Знаешь, кто я? – спросил Вадик, глядя на алую сеть лопнувших капилляров.

Человек моргнул.

– Значит, вспомнил, – надел перчатки Вадик. – Я вот что тебе скажу. Из человека можно вытянуть все, что угодно, главное найти к нему подход, но «что угодно» мне не нужно. Мне нужна правда. Кому, когда и как ты передал информацию с координатами лаборатории на островах и протоколами безопасности Отдела Разработок?

Человек дернулся. Вадик попытался заглянуть ему в глаза.

– Правда, понимаешь. Понимаешь?! – рявкнул он и оценил степень причиненного урона. – Ты просто будешь отвечать на вопросы, а я буду проверять ответы. Правильный ответ – идем дальше, неправильный ответ – вырванный зуб, два неправильных ответа – нет пальца, затем снова зуб, и так, пока не окончатся зубы или пальцы. Ты можешь, конечно, раньше времени умереть, например, от болевого шока или от потери крови, но мне не было указаний тебя не убивать. Начинаем, – оскалил зубы Вадик и достал пассатижи. – Новые, смотри, вчера купил, гвозди ржавые в деревне вытаскивал, и намучался же я. С зубами как-то легче выходит. Хорошие пассатижи, как раньше.

Человек прилип к спинке стула и попытался дернуться. Вадик схватил его за подбородок.

– Укусишь – выбью зубы разом и начну вырывать ногти, зубов то не будет, – подмигнул он.

Человек замер. Вадик засунул пассатижи с желтой рукояткой в рот человеку и вырвал нижнюю семерку. Зуб раскрошился. Человек завопил и стал корчиться от боли.

– Ты вопрос, наверное, не расслышал? – ловил взгляд Вадик. – Кто твой заказчик?

– Не знаю! – внезапно закричал человек. – Он не назвался. – харкнул он кровью и выплюнул осколки зуба.

– Хорошо. Давай еще раз? – поднес Вадик пассатижи ко рту. – Кто твой заказчик?

– Я же говорю, что не знаю, – продолжал плеваться кровью человек. – Вадим Георгиевич, не надо, пожалуйста. У меня семья, дети. – заплакал человек.

– Ты не забывай, с кем разговариваешь, нет у тебя детей, а жена ушла давно. Выбирай любимый палец, – басил Вадик.

– Все, что я знаю, это что он с акцентом говорит, я такого не слышал еще акцента, не надо, пожалуйста, я жить хочу… – человек опустил голову и уставился в пол. – У меня все в почте есть, я пароль дам.

Вадик убрал пассатижи, презрительно на него посмотрел и плюнул ему в лицо:

– Гнида!

Утром в офисе помощница протянула Коврову папку.

– Доброе утро, Алексей Олегович. Вот, Вадик принес, тут кровь, – испуганно сказала она, ожидая реакции шефа.

– Давно в Египте не была? – спросил он.

– Вообще не была, – вытаращила глаза девушка.

– Загран есть?

– Нет, – ответила она и расстроенно опустила глаза.

– Позвони Вадику, пусть подсуетится. Слетай на недельку туда, в Каир съезди, на пирамиды посмотри, в школе, небось, проходила. Отдохни там, – сказал Алексей, и девушка побежала судорожно звонить начальнику личной охраны.

– Действительно, гнида, – изучал документы в окровавленной папке Ковров. – Все слил, все.



Центр Реабилитации

Москва

2007 год

Четверг. День четвертый



Все было бы нормально, даже этот Вадик и проломанные двери, если бы не постоянное «завтра». Отношения наши состояли из постоянной лжи с красивым обнадеживающим словом «завтра». Завтра позвоню, завтра встретимся, завтра прилечу, завтра расскажу и так далее. В жизни каждой девушки есть мерзавец, который разбил ей сердце. Так вот, Коврову эта роль удалась. Самое обидное, что мерзавцем он был не всегда. Когда-то он, так же, как и я, любил лето, и так же радовался незначительным мелочам. Когда мы только познакомились, счастью не было предела. Помню, мы сидели на кухне, пили чай. Вдруг в дверь позвонили. Леша пошел открывать, спросил: «Кто там?», а ему ответили: «Налоговая…». Я поперхнулась печеньем, а он, наверное, поседел на пару волосков. Потом грубый голос прохрипел: «У вас номеров у квартир нет, это тридцать пятая?», а он им ответил: «Нет, тридцать четвертая», и выдохнул. Мы тогда даже шампанское открыли. И мне иногда кажется, что я все еще живу в прошлом, с тем человеком, который меня так любил. Наверное, я никогда не приму того, что он изменился. Уж слишком хорошо я его знаю. И, что бы ни случилось, когда я смотрю на свое отражение в зеркале, то до сих пор вижу ту влюбленную девушку, у которой горят глаза и еще все впереди, которую не коснулись ни предательство, ни смерть близких, ни жизненные невзгоды.

Леша не видел перемен в себе или не хотел их осознавать. Его поглотила жажда власти. Имея в распоряжении огромные ресурсы, он приступил к разработке вакцины, которая замедляла процессы старения и усиливала резистентность организма к различным штаммам вирусов. Рабочее название проекта маркетологи окрестили «Сыворотка вечности». По его расчетам этот проект должен был принести ему баснословную прибыль. Одержимый идеей о бессмертии, он забыл про реальную жизнь. Проект занимал все его время и силы, но результата не было. Ученые, на него работавшие, были «недостаточно гениальны», по его словам. Наши отношения ушли на второй план, может даже и на третий. Я постепенно отдалялась от него. У меня просто не было выбора. Но я по-прежнему оставалась ему верна и надеялась, что все изменится, будет по-старому.

В любых отношениях есть тот, кто любит больше. Не бывает так, чтобы два человека одинаково друг другом дорожили. Градус чувств у всех разный. В результате бесконечных разборок, битой посуды и проломанных входных дверей я стала чаще уходить из дома, реже брать трубку. У меня появилась своя жизнь, свои друзья. Невозможность меня контролировать сводила его с ума. Со временем он начал все больше беспричинно меня ревновать, ловить себя на мысли, что теряет контроль. Он начал думать, что у меня появился другой. Но никакого другого не было. Я просто понимала, что это начало конца, и пыталась переключиться. Я закрывала глаза на все аморальные поступки, которые он совершал, чтобы сохранить за собой контрольный пакет акций «АвроКорп». Все меня осуждали, но мне было далеко наплевать на мнение окружающих, я хотела ему угодить. И тогда у меня возник вопрос – кто кого любит больше и кто кого больше не любит? Правда, тогда я разбираться в этом не хотела – никакого присущего мне самоанализа. Я наслаждалась моментом, понимая, что он скоро от меня уйдет. И он ушел. Мы еще пытались сходиться, но все было уже не так. А потом он меня позвал на острова, на которые я так и не полетела. После того злополучного рейса я решила исчезнуть для окружающих. За почти год нашего бурного романа своих денег я практически не тратила, и у меня накопилась приличная сумма. После окончательного разрыва я два месяца не ходила на тусовки, не общалась с друзьями, даже родителям не звонила – боялась разочаровать. Стала затворником. Моя квартира пустовала, хоть аренда и была оплачена на год вперед. Чтобы немного разгрузиться, я стала ездить по разным городам. Когда я завершила тур по Золотому кольцу, я набралась смелости и вернулась в Москву. В город, который был воплощением всех человеческих грехов, грязный и алчный, и город, в котором с недавнего времени жил Ковров.

Обосновавшись в небольшой гостинице в спальном районе, я решила тогда побродить по исторической части города. Я вышла из кафе, где завтракала. По привычке посмотрела по сторонам, не следит ли за мной охранник, и свернула в переулок. По главным улицам я не ходила. И тут я увидела его. Расставание пошло ему на пользу.

Уверенный в себе, спокойный, неспешный, несуетливый, олицетворяющий в себе всю жестокость современного мира, одинокий и властный, он шел по маленькой улочке, которая полностью заполнялась его духом. Мне стало страшно от того, каким он стал, от того, что так сложились обстоятельства, от того, что прошлого не вернешь. А от того, что в нем умерло все человеческое, мне стало просто не по себе. Я хотела подойти к нему, но потом решила, что разговаривать мне с ним будет просто не о чем и все слова, которые я ему хотела сказать, потеряли смысл.

Я была рада, что у меня была возможность пройти незамеченной. Черное пальто и капюшон, как обычно, меня спасли. Черный стал моим любимым цветом после того, как он ушел, и всегда меня выручал. Вадик меня, может, и увидел, но оставил без внимания. За полгода слежки мы прилично друг друга достали. Я не удержалась и решила взглянуть на Лешу в последний раз. Я посмотрела в его сторону, и наши взгляды на миг встретились. Сквозь все безразличие, которое отражалось в его глазах, на долю секунды я увидела ту самую легкую грусть, и мне показалось, он меня узнал, потому что мои глаза не врали, они просто этого не умели делать. Это произошло так быстро и неожиданно для него, что он, скорее всего, подумал, что я – галлюцинация, потому что после этой случайной встречи я пропала, и он ничего обо мне больше не слышал.

Я знала про него общую информацию, которая была известна всем. А еще я знала и такое, что могло разрушить всю его империю, до которой мне никогда не было дела. Мне просто нужен был рядом он. Было настолько тяжело, что любое упоминание о нем вводило меня в дикую депрессию. В Москве я находиться больше не могла и не нашла ничего лучше, как уехать домой, к родителям.

Я представляла, как я захожу к себе в квартиру, в свой родной дом, где живут мои мама и папа. Иду говорить, что ни на какие острова я не улетела, что Ковров меня бросил, и сказка закончилась. Что он вовсе не принц на белом коне, а обычный кобель, который меняет девушек как перчатки. Я хотела побыть дома, в своей гостиной и, укрывшись теплым пледом, с чашкой противного зеленого чая, читать какую-нибудь книгу про фантастические миры и невиданных животных, в то время как кот устраивался бы поудобней где-то у меня в ногах, недовольно на меня поглядывая. Я хотела, чтобы мама приготовила мне ужин и мы бы ждали отца с дежурства, обсуждая мои перспективы на работе.

И вот я прилетела. Маленький провинциальный город. На улице ни души. Пять утра. Ранний рейс. Я беру такси. Еду до дома. Захожу в подъезд, пытаюсь открыть ключом квартиру, но не могу этого сделать. Меня охватывает приступ паники, не хватает воздуха. Я начинаю ломиться в дверь, но никто не отвечает. Вдруг я слышу семенящие шаги и незнакомую речь. Открывает женщина на вид кавказской национальности. Кто она вообще такая? Я ее спрашиваю: «Кравцовы здесь живут?», думаю, может, ошиблась подъездом. «Переехала, переехала Кравцовы, иди туда», – отвечает она с характерным акцентом. В коридоре моей квартиры стоит подросток и держит в руках полотенце, а из моей комнаты выбегают два мальчика примерно двух и четырех лет. Я спрашиваю: «Давно переехали?». Она мне: «Месяц, есть регистрация». Думаю, дальше спрашивать бесполезно и ухожу.

Почему родители переехали и мне не сказали? Зачем им переезжать? Я же два месяца назад тут свои вещи собирала, и речи о переезде не было. Пошла в кафе, звоню на мобильник отца – вне зоны доступа. Зато родная симка подала сигнал. И началось. Море, обрыв, шоссе, Вика с моим девичником, «Контора», коктейль, психоз, платная палата. Сколько еще я пробуду в этом Центре Реабилитации, я не знаю. Кажется, я начинаю сходить с ума.

Сегодня меня сняли с нейролептиков. Универсальный санитар Макс, который был по совместительству и медбратом, от которого постоянно разило перегаром, принес мне антидепрессанты, затем поставил капельницу, и я уснула как младенец.




Глава четвертая. Третья планета от Солнца




Si vis pacem para bellum

(Хочешь мира – готовься к войне)



Лаборатория Сарафи

Планета Зир

987 год н. э.



– Они обречены, – разговаривал сам с собой светловолосый мужчина маленького роста худощавого телосложения не больше пятидесяти лет на вид. – Они обречены на смерть. Я их создаю для того, чтобы их уничтожали. Это человеческая ферма. Ох уж этот Департамент Военных Ресурсов. Для них ведь «люди» – это скот. Ну и кто я после этого – живодер или фермер? Хорошо, что в предыдущей версии у них нет сознания, только инстинкт самосохранения. Фармак окончательно спятил. Сегодня попросил, чтобы я создал пушечное мясо с элементом самообучения. Хочет посмотреть, как они будут себя вести в сражении, стоит запускать их в производство или нет. Хочет заселить третью планету от Гелиум – G-3, и ее спутник. С планетой все просто, а вот со спутником будет сложнее. Очень специфическая исходная среда обитания. Придется им жить в искусственно созданных помещениях или моделировать у вида систему доступа кислорода, может даже резервное хранилище создать, – размышлял ученый. – Только зачем это Фармаку, я до сих пор не понимаю. Наверное, не наигрался в Батлы в детстве. Надеюсь, эта война когда-нибудь закончится. Сегодня переместили еще одну партию на G-З. Отшельники, конечно, отнеслись к этому без особого энтузиазма, а что им остается, против Фармака не пойдешь. Мирная они раса, сосуществуют со всеми, и с «людьми» смогут. «Люди», кстати, вторая, усовершенствованная версия с добавлением элемента сознания или «свободного ума», как его определили, и с усиленнием эмоциональной привязанности к потомству. «Эмоциональная привязанность» должна стать катализатором ускорения темпа развития человеческой цивилизации. Удачный проект, на мой взгляд. Но наука не стоит на месте.

– Сарафи! Опять разговариваешь сам с собой! – крикнули ему издалека.

– Всегда приятно поговорить с тем, кто тебя понимает, – отшутился он, – когда окружающие одни идиоты.

– Я все слышала! Не забывай, что я минаб! – ответили ему скрипучим голосом.

– Я знаю! – улыбнулся Сарафи.

Сарафи окинул взглядом свою лабораторию. Яркий светящийся шар, парящий над его головой, освещал помещение невероятных размеров. «Ну и беспорядок, – подумал он. Надо вызвать уборщиков, хотя я не могу им доверить столь важное дело. Уберут еще что-нибудь не то, или кого-нибудь». Сарафи приложил ладонь к плазме.

– Уборка, – дал команду он, и к нему подлетели два магнитных контейнера.

– Металлы, – уточнил Сарафи, и контейнеры начали сбор металлических предметов, которые были разбросаны по нижнему этажу полок его лаборатории.

Слева от Сарафи стояли маленькие капсулы с образцами ДНК разных видов живности. «Mo-tulG» было написано она одной из них. «Хорошо прижился, название на местном языке «комар обыкновенный», – подписал капсульную пробирку Сарафи, – только размерчик маловат. Если где-то ему и разрешат участвовать, так это в тараканьих бегах».

– Отметьте» в «Особенностях», – задал он команду боту.

«Ассимиляции не произошло, они такие же, как и у нас, таракашечки», – рассматривая свою коллекцию насекомых, рассуждал он. «Единорог», – прочитал надпись на зируанском он, – жаль, что не прижился».

Сарафи расстроенно взял пробирку и поместил в гравитационное поле.

– Архив недоработанных видов, – снова скомандовал он, и капсульная пробирка стала продвигаться на последний этаж лаборатории.

«Время начала проекта 458:14, рабочее называние «cogi-zir-ominus», – ввел название нового вида в Банк Данных Сарафи, потирая руки, как перед каким-то прибыльным делом. – Новая последовательность ДНК с возможностью модификации, гибрид зируанца и второй версии человека».

Сарафи передвигался по своей лаборатории на небольшой электромагнитной платформе. Со стороны создавалось впечатление, что она парила над полом на высоте сантиметров двадцати. Светящаяся сфера над его головой освещала рабочую поверхность огромного стола из материала, по виду напоминающего мрамор. В процессе работы подойти к Сарафи было невозможно. Металлические двери, пропускающие через себя смертельную дозу электрического тока, защищали Банк Данных НИИ от утечки. Сарафи был аккуратен. Точность была его жизненным кредо. Он перемещал образцы с видами и отмечал результаты проведенных экспериментов у себя в Дневнике.

Нервные клетки гибридного типа, находящиеся в огромной капсуле с надписью «V10986», выше, чем сам ученый, образовывали нейронную сеть. Тонкие нити аксонов переплетались, конфигурируя различные нервные центры, создавали головной мозг, шли к периферии или обрывались где-то посередине. Созданная нервная система постепенно обрастала костной тканью. После того, как каркас был готов, стали формироваться все остальные системы жизнеобеспечения организма – кровеносная, дыхательная, мышечная. Последней сформировалась кожа. Сарафи добавил в кодировку кожных покровов устойчивость к температурным воздействиям и механическим повреждениям. В целом он остался доволен проделанной работой и ждал завершения обработки.

Капсула издала едва слышный звуковой сигнал. Сарафи подошел к ней и внимательно рассмотрел лицо объекта «V10986». Щелкнув пальцами у его правого уха, он заметил небольшое движение мышц, затем освободил капсулу от жидкости, позволяющей снабжать мозг объекта кислородом, и закачал туда смесь газов, сходный по составу с земным воздухом. Объекта вырвало легочной жидкостью, и он закричал. «V10986» открыл глаза, его зрачки тут же среагировали на свет, а руки попытались дотянуться до лица, но не смогли этого сделать. Неразработанные мышцы не были готовы к таким нагрузкам. Крик привлек внимание уборщиков, и Сарафи поставил шумовую завесу на капсулу.

«Удачная версия, наконец-то…» – задумался Сарафи.

– Сообщить Генералу? – спросил его помощник, который наблюдал за боем в Овраге Павших с третьего этажа лаборатории.

– Нет, Ажерге, я сам. Ты можешь отправляться домой, к родным. Я погасил твой долг перед Варием.

– Спасибо, – медленно проговорил помощник, засветился от счастья и без раздумий телепортировался.

Сарафи подошел к «V10986» и улыбнулся ему.

– Привет, я Сарафи, твой создатель, – сказал он на русском с зируанским акцентом. – Пришло твое время.

Объект посмотрел на него кристально чистыми голубыми глазами и моргнул. Сарафи снова закачал специальную жидкость в капсулу и погрузил «V10986» в криогенный сон.

«Все системы в норме, рефлексы средние между зируанцем и второй версией человека. Золотая середина, – комментировал он свои записи в Банк Данных. – Я доволен».



Лаборатория Сарафи

Планета Зир

1863 земной год



– Ты мой лучший проект, – улыбался Сарафи, глядя на то, как «V10986» выбирался из капсулы. – В тебе встроена программа ускоренного усвоения разговорной речи, усилена способность к обучению и адаптации. Твои ткани могут регенерировать. Я назвал тебя Виктор. В том месте, где ты будешь скоро обитать, это имя означает «Победитель». У нас же оно означает «Успех».

Виктор следил за движениями губ Сарафи и как бы пытался повторить его слова.

– Речью ты овладеешь через несколько дней. Не торопись, у некоторых особей на Земле на это требуется не менее трех лет.

Виктор кивнул.

– Жить ты будешь в одном из цивилизованных мест, хоть и на примитивной планете, – и Сарафи назвал широту и долготу Петербурга. – Я заложу в тебя большой объем данных, необходимых для успешного проживания в этой локализации, но пока не решил еще с твоим делом. На Земле у всех есть «дело», как и на Зир, в принципе. Они называют его «профессия». Посмотри сюда, – и Сарафи щелкнул пальцами над головой у Виктора, – это Земля.

Виктор резко прищурился, а затем широко раскрыл глаза.

– Красиво, правда? – восхищался проекцией Земли Сарафи.

– Да, – внезапно ответил Виктор.

Сарафи повернулся вправо: «Скорость обучения в норме», – и бот поставил галочку в небольшой анкете.

– Я постепенно объясню тебе все особенности погоды на этой планете.

– Хорошо, – ответил Виктор.

– Есть только одно «но» – земные гуманоиды, я их называю «люди», не подозревают о существовании Зир, так что я буду вынужден стереть тебе данные об этой планете и о твоем создании. Хоть зируанского в тебе и шестьдесят процентов – внешность, резистентность к вирусам, способность к мышлению – ты слишком человечен. Сорока процентов человеческих генов будет достаточно для того, чтобы твоя психика не выдержала и программный код ее сбился. Таких людей, со сбившимся кодом психических реакций, на Земле называют «сумасшедшие» и держат в специальных закрытых помещениях, а нам это не нужно.

Виктор внимательно слушал и периодически кивал, а спустя несколько дней Сарафи остался один в своей лаборатории в привычном одиночестве.

– Сарафи! – ворвался на экспериментальный этаж разгневанный Генерал. – Где он?

– О ком Вы, мой Генерал? – растеряно произнес Сарафи.

– Где образец с последней моделью ДНК? – кричал Фармак.

– Понятия не имею, о ком Вы, – холодно ответил профессор.

– Не смей мне говорить, что его не существует. Где он? Еще раз повторяю! Где он?! – не унимался Генерал.

Сарафи смотрел на него равнодушным взглядом. Медленно подойдя к пожилому Генералу, он наклонился к его уху и издевательски произнес, делая паузы перед каждым словом:

– Понятия… не… имею… о… ком… Вы…, Генерал Фармак, – и стал наблюдать за его реакцией.

Генерал Фармак побелел от злости. Потом резко развернулся и ударил Сарафи по лицу. Сарафи упал.

– Чертов декиф! Все еще понятия не имеешь о ком я?! – посмотрел он на профессора сверху, как на скотину, которую хотят забить.

– Понятия не имею, – плюясь бордовой кровью, стоял на своем Сарафи.

– Хорошо, профессор. Охрана! – завопил Фармак. – Найти образец! – и в дверь влетели два огромных гериза-наемника. Они начали крушить все, что попадалось у них на пути. – Идиоты, вам данные нужны! – крикнул уходящий Генерал.

– Найдем, – ответил гериз, слегка похожий на декифа.

– Гибрид? – снова сплюнул кровь Сарафи. – Интеллект, видимо, не передался, – пытаясь переключить злость гериза на себя, съязвил профессор. Разъяренный гибрид с удвоенной силой стал разрушать все, что попадалось ему под руку. Второй же технично искал данные с подтверждением достоверности эксперимента. В это время Сарафи подполз к столу и телепортировал едва заметный сферический модуль с крохотным устройством, похожим на носитель информации.

«Думаю, это будет Москва на G-3», – решил Сарафи. Гериз-крушила подбежал к Сарафи и от злости его вырубил, но было уже поздно.

– Куда? Куда он его отправил? – спросил второй.

– Не знаю, капсулы здесь нет очень давно… – и гибрид перевернул мраморный стол. – Мы опоздали. Нас теперь точно отправят на Поля.



Овраг Павших

Планета Зир

1963 земной год



Генерал надменно смотрел на новобранцев. Он вещал с высокой трибуны о чести и долге, о том, что они венец творения цивилизации и послужат хорошим примером для подрастающего поколения. Когда речь закончилась, он отдал команду:

– В атаку! – самоотверженно прокричал он, брызжа слюной, и транспортировался в командную будку. Вид оттуда открывался на весь Овраг Павших, где начался тренировочный бой №39—916.

– Не знаю, мой Генерал, – отрицательно помотал головой Сарафи. – Эта партия мне нравится меньше, чем предыдущая.

– Дефектная? – зевая, спросил Генерал Фармак. – Смотри у меня, прикрою твои эксперименты, отправлю обратно, в Кегрул, будешь там во второсортном НИИ работать, за еду, – засмеялся он.

– В день извлечения на Станции Воспроизводства отключали питание на пять секунд, некоторых особей пришлось вернуть в семьи, зачем они нам без УК, но все согласно регламенту, десять особей. Остальных купили геризы и Варий. У него новое задание от Лидера, как Вы помните, – оправдывался ученый.

Генерал же, давно увлеченный сражением, отрешенно кивал и наблюдал за боем. Он напоминал мальчишку, который играет в солдатики. Овраг Павших был похож на шахматную доску. Впереди стояли пешки – те, кто нарушал Закон Войны, то есть отказывались воевать. Служба Отлова отыскивала особей, усыпляла их, а просыпались они уже на поле боя, выставленные в первый ряд. Позади них были Всадники или Конница, две Ладьи и обычные воины, которые зарабатывали деньги на то, чтобы телепортироваться с этой планеты.

– Дави, дави их! – вдруг выкрикнул Генерал, глядя на то, как его Ладья двинулась вперед на штрафбат. Колесо Ладьи, совсем старое, не выдержало огромного гериза и треснуло под тяжестью его веса. Гериз упал на землю и его тут же до смерти забили наемники.

– Эх! – раздосадовано вздохнул Генерал Фармак. – Проспорил! Такую возможность упустил. Я тебе проспорил, – обратился он к кому-то, кто сидел на противоположной стороне Оврага, – семью из трех телепортирую за свой счет. Запиши, – обратился он к Сарафи. – Семья из трех зируанцев.

– Вирсы подойдут? – спросил Сарафи, уже приготовившись отмечать в Журнале Учета Миграций выбывших зируанцев.

– Пусть будут Вирсы. Только «УК» новорожденной особи обязательно имплантируйте, сейчас они нового образца, G-3 в зоне покрытия.

– Они называют ее Земля.

– Да какая разница, Сарафи, Земля, G-3, Terra, ее как только не называли. Брадор сильный, хорошо отвоевал. Счастливчик, – хрипел Генерал.

– Да, Генерал, я все записал. Данные передам Джефу, – кивал декиф.

– Все, Сарафи, я устал, – повернулся к нему Фармак. – Запиши провал тестовой версии воинов новой модификации. Будем считать, что мы не готовы к наступлению.

После этой фразы он встал с удобного кресла и приказал доставить его в Штаб. Сарафи стал суетливо водить руками в поле управления телепортом, и через секунду Генерал исчез.

Планета Зир находилась в Галактике Цуркет. Вращалась она вокруг звезды под названием Светило, лучи которой не доходили до поверхности уже двадцать тысяч лет. Обломки метеоритов и сбитых комет, которые принимали за вражеские корабли, скопления спутников, станций и несколько неизвестных космических тел образовали металлическую завесу для Светила и создали непригодные условия для жизни на поверхности. Уже двести лет на Зир шел колючий ледяной дождь. Осколки льда, долетавшие до грунта, могли запросто убить любого, кто там окажется. Лидер заказал разработку устройства, которое не пускало плохую погоду на другую половину планеты. НИИ в Кегруле создало Блокатор Осадков, но было уже поздно. Крепкие жилища, построенные на века, за двести лет дождевых бомбардировок стали походить на дуршлаг. Кто мог мигрировать, переселились в облака, парящие на высоте пять тысяч метров, кто нет – оберегал свой дом до последнего. В итоге одна часть планеты окончательно опустела. Половина планеты превратилась в космический мусор: разрушенные дома обитателей среди скал и руины древних городов. На эту половину организованно сваливали все отходы – старые космические станции, вышедшие из строя космолеты, останки воинов – и негласно называли Кладбищем. Вторую же половину называли Поля. Горы трупов и реки крови кормили высушенный грунт. Богатые нанимали бедных в качестве воинов. Все, как в любую другую войну. Обитатели планеты стали товаром.

На Зир сосуществовало пять рас – зируанцы, геризы, скепы, минабы и декифы. Две из пяти рас воевали между собой. Кто начал войну – зируанцы против геризов или геризы против зируанцев – все уже забыли. Зируанцы имели доступ к технологиям телепорта и занимались транспортировкой заскучавших богачей на другие планеты, в том числе и Землю. У кого не было средств, воевали как воины, у кого были – воевали как командиры. Как детская игра в войнушку. Когда на Зир рождался ребенок, ему имплантировали «Устройство Контроля» с целью определения «дела» всей жизни. После определения «дела» мальчикам для игр покупали зироходы и плазмо-пушки, игрушечные Ладьи и Конницу, маленьких воинов-геризов и генералов, а девочкам кукол и станции синтезирования еды, программируя их на эти действия в будущем. Кто-то за этих малышей решал, что мальчики должны воевать и убивать друг друга из игрушечного оружия, а девочки должны кормить ботов механическими сладостями и подавать игрушечную жидкость, благодаря вездесущему УК. С детства воспитывая в них чувство долга и принадлежности к обществу, они разрушали в них то чистое и священное, чего сами были лишены во взрослой жизни – свободы выбирать, кто ты.

Войны истощают любое государство, ведь ресурсы его не бесконечны. Война была прибыльным бизнесом, но со временем правящая верхушка зируанцев начала терять власть. Захватывались телепорты, и все больше и больше жителей имели возможность мигрировать из этого ада. Реки и моря высохли, животные и растения вымерли. Обитатели планеты отстроили себе некое подобие городов над поверхностью, которые назывались Парящие Облака. В них входили несколько станций – Станция Воспроизводства, Станция Науки, Станция Утилизации, Станция Синтеза Питательных Элементов, Станция Регенерации, Станция Вирусов и Болезней, Станция Войны – и пять Блоков жителей «Z», «G», «S», «M» и «D». Технологии принадлежали зируанцам, и они давали разрешение другим расам. Небольшая часть населения мигрировала на спутники, которые до сих пор оставались на орбите. Когда население осознало, что война – это не герои на плакатах и не подвиги, а искалеченные тела, прерванные жизни, нерожденные дети и горы трупов, было уже поздно. Эта война никого не пощадила. Она длилась пять тысяч лет. В результате чего почти не осталось средств связи, планета была истощена и постепенно себя уничтожала. Никто не помнил, с чего все началось, и никто не знал, когда это закончится. Война стала нормой.

В самый разгар военных действий, когда зируанцы готовились к нападению на очередной командный пункт геризов, в этом мире произошло одно очень важное событие. В маленьком подобии городка, в месте под название Нимос, в результате отключения питания на Станции Воспроизводства родился необычный мальчик, которому была уготована необычная судьба.




Глава пятая. Семья из трех зируанцев




Блоки жителей «Z».

Отсек №987267

Планета Зир.

Парящие Облака

1963 земной год



Отсек №987267 находился на среднем уровне Парящих Облаков. Высокая Лидига стояла и смотрела на разрушающуюся планету. Яркие вспышки взрывающейся плазмы и молнии где-то на горизонте в тысячах километров от Полей приковали ее внимание. Она не моргала и уставилась в одну точку. Ее мысли были далеко от того места, где она находилась. В отсек вошел Брадор Вирс:

– Как твоя рана после трансплантации эмоционального ядра? – потрогала Лидига Вирс лоб мужа и снова подошла к краю отсека.

– Не болит, не переживай, – успокоил ее Брадор.

– Это я виновата, я вдохнула эти реагенты, – кусала ногти Лидига.

– Это Варий виноват, он нарушил правила транспортировки, – разозлился муж.

– Если бы не эти реагенты с токсинами, то тебе не нужно было бы ничего имплантировать. Надеюсь, что потомству это не передастся, хотя Варий уверен в обратном на 98 %, – расплакалась Лидига.

– Дорогая… У меня хорошие новости… – смотрел на отвернувшуюся от него Лидигу Брадор.

– Все… Я так больше не могу, – решительно сказала она. Брадор подошел к ней и обнял. Лидига отстранилась от него и стала перемещаться от одной стены отсека до другой, нервно перебирая в руке блокатор шума, который принес Брадор. – Я что-нибудь придумаю, надо что-нибудь придумать, иначе новый зируанец будет очередным пушечным мясом.

– Это он, – улыбнулся Брадор. Лидига вздрогнула и остановилась.

– Он? Откуда ты знаешь, что это мальчик?

– Джеф сказал, – произнес Брадор, снимая рабочую одежду. – А еще он сказал, что на станции часто бывают перебои с электричеством. Сейчас его требуется слишком много, они увеличивают производительность, наверное, готовится очередная захватническая операция. Понимаешь, если не будет электричества, то это значит, что ему не имплантируют УК, – разволновавшись, тараторил Брадор.

– Джеф сказал, под каким именем он числится? – с застывшими в глазах слезами спросила она.

– Касар, – с трепетом в голосе произнес Брадор.

– Касар… – повторила Лидига и улыбнулась, – Касар Вирс.

– Джеф сказал, что это можно устроить, – глядя в глаза жене, сказал будущий отец.

– Что можно устроить? – удивилась Лидига. Она боялась, что то, о чем она мечтала, может оказаться далеким будущим. Миграция. Она хотела уехать из этого ада. Из мира вечной войны.

– Миграцию на Землю. По слухам, когда Фармак начинает бой, он обычно на что-то спорит. Вот сегодня он поспорил на телепортацию семьи зируанцев. и проиграл бой. Выбор пал на нас. Я уже давно подал запрос, и вот сегодня как раз пришел ответ. Спасибо Сарафи.

– Брадор, – подняла глаза Лидига, – это самая замечательная новость за последнее время. Зируанцы несут потери, не знаю, сколько это еще продлится. Но как же он, как мы без Касара? – снова подошла к краю отсека Лидига и посмотрела в сторону Станции Воспроизводства. Брадор подошел к жене сзади и обнял ее своими большими сильными руками. Лидига повернулась к нему и положила голову на плечи. Тогда Брадор крепко прижал ее к себе и сказал:

– Джеф мне все объяснил. Здоровью нашего малыша уже ничего не угрожает, только «УК» ему не имплантировали пока что, и он очень переживает. Тебе Варий не рассказывал, для чего они служат?

– Они определяют «дело»…

– «Дело»? – возмущенно переспросил Брадор.

– Да, это то, чем будут заниматься особи, когда подрастут, – грустно сказала Лидига. – Я вообще столько нового узнала, после того как эти реагенты вдохнула…

– Что только не придумают. Ну, ничего, если это будет необходимо, то сможем имплантировать «УК» сами, на Земле. С Джефом мы договорились о том, что, как только возникнет очередной сбой на станции, я подлечу туда, он в это время извлечет Касара и передаст его мне вместе с набором для имплантации Устройства Контроля.

– Лагра говорила, что часто видит торговые космолеты, но никто не знает, делают ли они остановку на Земле, ведь телепорт там только один, – вспоминала Лидига.

– В любом случае, даже если остановки там не будет, мы покинем Зир. У этой планеты нет будущего, – с печалью в голосе сказал Брадор.

– А у Земли? – иронично спросила будущая мать и начала собираться в дорогу.

Дело близилось к вечеру. Брадор пришел с очистки полей в Равнине Безмолвия. Аккуратно сложенные вещи уже лежали у выхода из домашнего отсека. Лидига стояла неподвижно и смотрела на яркие огни парящих облаков.

– Сколько ты так стоишь? – испуганно спросил обеспокоенный муж.

– Девять часов, – ответила Лидига.

– Хорошо, а то я запереживал, скоро я тебя сменю, – сказал Брадор.

– Стой! Смотри! – грациозно показала она правой рукой куда-то вдаль. – Огни потухли! Там станция, Брадор. Там нет света! Лети скорее, – и Лидига схватила приготовленные вещи. – Я к торговому каналу. Жду тебя… Ой, вас, – посмотрев на мужа огромными голубыми глазами, полными надежды, сказала она.

Преисполненный чувством гордости Брадор телепортировался на Станцию Воспроизводства, где его уже ждал Джеф с маленьким свертком в руках.

– Не открывай, там искусственная биосреда. Откроешь здесь – сложнее будет адаптироваться на Земле. Потерпите немножко. «УК» вот, – и он протянул небольшой чемоданчик с набором для имплантации и само Устройство Контроля, – сами решите, нужен он ему на Земле или нет. Ах, да, как только вы окажетесь в Земной атмосфере, ваш с Лидигой «УК» перестанет подавать сигнал, эта модель не рассчитана на такие расстояния, а у Касара рассчитана. С тех пор Вы официально перестанете существовать для Зир, но Фармак будет в курсе, где вы. От него не скрыться, понимаете, наверное, – и Джеф виновато опустил вниз глаза.

– Хорошо, Джеф. Хорошо… – повторял высокий зируанец, державший на руках свое маленькое и беззащитное сокровище.

– Кто-то вызвал охрану! Это, наверное, из-за не имплантированного «УК» вашему малышу. Телепортируйтесь! Удачи вам на Земле! – крикнул Джеф вслед телепортирующей капсуле, но Брадор уже этого не слышал и стоял посреди Торгового Коридора. Десятки площадок с телепортами располагались по обе стороны.

– Лидига! – увидев свою жену с коричневым полупластиковым рюкзаком на спине, крикнул зируанец.

Лидига повернулась и оторопела. Ее взгляд приковал маленький сверток, который Брадор держал в руках. Вокруг капсулы Новорождения было небольшое светящееся поле.

– Фиолетовый… – улыбнулась Лидига. – Мальчик… Это он. Это наш сын? – осторожно наклонившись к нему, произнесла новоиспеченная мать.

– Да, это он, – с гордостью ответил зируанец.

– Ты его уже видел? На кого он похож? – и Лидига протянула руки, чтобы забрать малыша. Она уже потянулась к Петле Начала Жизни, но Брадор остановил ее рукой. Лидига недоумевающе на него посмотрела. – Дай мне его сюда скорей.

– Дорогая, не открывай капсулу, он пока что в искусственной биосреде. Джеф велел открыть на Земле. Так он быстрее привыкнет к земным условиям и будет больше похож на человека, – оправдывался Брадор.

– Хорошо, – покивала Лидига. – Иди скорее к маме, – обратилась она к малышу, забирая его из рук Брадора. – Маленький зируанец, сегодня у тебя начнется новая жизнь.

Места в торговом корабле были оплачены, и новая семья подошла к телепорту. Оказавшись на корабле, Вирсы разместились у самого ближайшего выхода, потому что первой остановкой была Земля.

– Прощай, Нимос, – сказала Лидига, прижимая комочек счастья ближе к себе.

– Прощай, Зир, – глядя на разрушающуюся планету, сказал Брадор.

Торговое судно проходило через очередную галактику. Пассажиры спали, такие перемещения никто не любил. Не спал лишь помощник транспортировщика, который следил за тем, чтобы никто не проехал дальше, чем было оплачено. Брадор покосился на спящих торговцев, которые летели на Луну, наклонился к жене и прошептал ей на ухо:

– Посмотри в иллюминатор, Лидига, мы приближаемся.

Лидига смотрела в иллюминатор на небольшую точку вдалеке.

– Это Земля? – спросила она и чуть-чуть привстала с колен.

– Нет, это Солнце, небольшая звезда в их системе, – объяснял жене Брадор, который хорошо подготовился к путешествию. – Я все-таки послушал тебя и взял трактат с собой, – показал он небольшую бумажную книгу с надписью «Трактат о видах. Земля. Человек». – Сарафи сказал, что это версия подойдет для Земли, по крайней мере, внимания она уж точно не привлечет.

– А где тогда Земля? – удивилась Лидига.

– Земля – третья планета от Солнца, она вращается вокруг этой звезды по определенной траектории, смотри вон там голубая точка – это Земля, – продолжал демонстрировать свои знания Брадор. – Сейчас мы должны погрузиться в зону невидимости, местное население еще не подозревает о существовании жизни вне планеты, так что нам придется телепортироваться отсюда.

– Кто на Землю? Кто из вас Вирсы? – выкрикнул помощник транспортировщика.

Брадор торжественно встал в полный рост и гордо произнес:

– Мы Вирсы, нас трое, – лунные торговцы с пренебрежением посмотрели на мигрантов и, сморщившись, отвернулись в сторону пульта.

– Я в курсе. Трое зируанцев. Подходите, сейчас телепортирую. И зачем вы сюда потряслись… – бубнил себе под нос старый одноглазый гериз, – здесь же только недавно телепорт изобрели. Готовы? – обратился он к Лидиге с маленьким Касаром.

– Да, – с уверенностью в голосе ответила она и прижалась к Брадору. Старый помощник дал сигнал транспортировщику и телепорт загудел.

В тоже мгновенье семья из трех зируанцев оказалась на небольшом островке в Тихом океане.

Земля стала для них новым домом. Еще цветущая и полная жизни. С многообразием флоры и фауны, в ярких красках, с богатствами недр и радушием ее обитателей.

Семья поселилась недалеко от экватора в небольшой деревушке под названием Малунгакатаку. Нетронутая природа этих островов дала адаптироваться к земным условиям. Кожа постепенно научилась принимать солнечный свет и приобрела слегка шоколадный оттенок. Особенностью расы зируанцев были огромные белые клыки, как у хищников, но со временем и они исчезли, так как потребность их использовать свелась к нулю. Первое время семья питалась сырым мясом, но потом приспособилась к растениям и фруктам. Теплый и влажный тропический климат пошел им на пользу, и они стали похожи на обычных людей. Белый песок и океан, заросли папоротника и капельки росы по утрам на огромных листьях деревьев, свежий воздух и безмятежное голубое небо над головой – планета Земля казалась им маленьким раем.

Этот остров был для них целым миром, пока очередной богач не решил купить его и сделать своей резиденцией. Семье пришлось снова переезжать. Они долго ездили по разным городам и в результате скитаний по иронии судьбы оказались в небольшом военном городке, где и прошло все детство Касара. После очередной эпидемии гриппа родителям пришлось улетать на Зир, так как адаптация их не была успешна. Мальчик к тому времени вырос и, по его мнению, не нуждался в родительской опеке.



Квартира Вирсов

Город D

1983 год



На пятом этаже только что построенного дома в новой двухкомнатной квартире семья из трех зируанцев принимала пищу.

– Касар, что ты ешь? Что это такое? – и Лидига ошарашено посмотрела на сына, который доедал чипсы.

– Меня зовут Алексей Олегович, мам, я уже говорил. Я не могу воспринимать два имени. Со мной иногда здороваются, а я сообразить не могу, Касар я или Леха. А то, что я ем, называется «чип-сы». Язык просто горит, попробуй, – светился от счастья Касар.

– Где ты их взял? – строго посмотрел на него отец, – Касар, твой язык сейчас посинеет. Это пища не несет энергетической ценности, только будоражит рецепторы, которые у нас и так чересчур активные.

– Ма-ам, – высунул длинный язык Касар.

Лидига и Брадор переглянулись. Язык у Касара отек и стал темно-синим.

– Касар, у тебя сейчас начнется реакция. Будешь сидеть два дня дома, пока снова не станешь нормального цвета. Прекрати их есть.

– Я чуть-чуть, – улыбнулся пожелтевшими от красителя зубами Касар.

Лидига ушла на кухню. Брадор пошел за ней.

– Дорогая, смотри, – и он показал ей свой длинный синий язык.

– Брадор, – стукнула его по плечу Лидига и от злости слегка побелела, затем взяла грязную тарелку и положила в мойку. Брадор отошел от нее.

– Спокойно, Лидига, все хорошо, – улыбнулся он.

Лидига улыбнулась в ответ, и ее цвет пришел в норму.

– Думаю, пора, – посмотрел он на жену.

– Ты ведь понимаешь, что он может никогда не встретить свою партнершу? – со слезами на глазах сказала Лидига мужу. – Он будет обречен на одиночество, давай его заберем на Зир. Тем более, он еще ребенок, это здесь он выглядит взрослым. Ты когда-нибудь задумывался, сколько ему лет по земным законам течения времени?

– Задумывался… – грустно ответил отец. – Ему десять…

Лидига вытерла слезы.

– Лидига, я думаю, что Фармак не успокоится, пока у Касара не будет чипа. А чип – это прямая дорога в Овраг Павших. Мне не подготовить его к войне, он рос здесь, он не выживет. Я, конечно, хорошо отслужил, но моего опыта будет недостаточно, и времени для его подготовки совсем мало. Сначала попробуем с Генералом договориться, а затем перевезем его. К тому же, я думаю, что на него повлияли тогда токсины, провоцирующие чужеродные эмоциональные реакции. На Зир ему не место. Он слишком человечен.

Лидига посмотрела на мужа огромными голубыми глазами:

– Для людей он все равно чужой. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. И еще, он теперь будет считаться богатым на этой планете? Не совершаем ли мы ошибку? – прошептала она. Брадор не знал что ответить. Лидига прошла в большую комнату, где с синим языком и желтыми зубами сидел за столом Касар.

– Послушай нас, сынок, – начала свою речь Лидига.

– Я знаю, что вы скажете, – ответил он.

– И все же, – продолжила строго Лидига, – ты, наверное, заметил, как мы постарели за это время. С приходом холодов здесь начнется очередная вспышка гриппа. Он снова мутировал, а это значит, то лекарство, которое помогло нам выжить в предыдущий раз, не будет столь эффективным, скорее всего, грипп нас убьет. Ты уже взрослый мальчик и понимаешь, что рано или поздно мы должны улететь обратно на Зир. Фармак готов оплатить наш телепорт обратно. НИИ в Кегруле нужна информация и образцы с планеты. Варий год назад прислал мне контейнеры для транспортировки грунта и разной биологической ткани. Я продолжу исследования там, на Зир.

– Во-первых, я молодой зируанец, а не мальчик, один из немногих представителей нашей расы на Земле, посланник мира и носитель уникальных знаний, а еще идеальный образец генетического материала для межрасового скрещивания, а во-вторых… – засмеялся Касар.

– Хватит цитировать трактат Сарафи, – улыбнулась мать.

– Дай матери закончить, – вмешался в разговор Брадор.

– Так вот, Касар. Время пришло. Мы улетаем сегодня. Образцы уже в НИИ. Нас транспортируют через пять минут, но есть еще кое- что, что ты должен знать. У всех на Зир есть «УК» – так называемые Устройства Контроля. Они устанавливаются еще до рождения. Но поскольку на Станции Воспроизводства в то время были перебои с питанием, тебе не успели его имплантировать. Джеф, твой генетический дядя, дал нам возможность самим это сделать. Тебя тогда определили в военные, но ты не пушечное мясо, такой участи для тебя мы не хотели. Нет гарантий, что тебе повезло бы так же, как и отцу. Поэтому у тебя «УК» нет. Ты официально не существуешь для Зир, – закончила свою речь Лидига.

Касар замер.

– А вы? – посмотрел он на родителей.

– Меня купил Варий для НИИ, а папа принадлежит Фармаку, – виновато пожала плечами Лидига.

– Принадлежит? У нас там рабство что ли? Даже здесь его отменили! – недоумевал Касар.

Лидига опустила глаза.

– Когда вернетесь? – спросил сын.

– Не вернемся. Нам придется остаться на Зир. Нам просто не дадут этого сделать, – строго ответил Брадор.

– Ты уже можешь сам о себе позаботиться. Мы приготовили тебе подарок, – сказала Лидига и достала из кожаной сумки паспорт. – Вот, теперь ты официально Алексей Олегович Ковров.

Он удивленно посмотрел на документ и улыбнулся.

– Спасибо, мам.

– Держись, и знай, что мы всегда тебе будем рады, ты в любое время можешь телепортироваться на Зир, – добавил отец и включил карманный телепорт.

– Ze dac vu, – сказала Лидига, глядя в глаза сыну, и обняла его так крепко, что он забеспокоился, а Брадор обнял их обоих.

– Zi dec vi, – произнес Алексей, но в комнате уже никого не было.

– Я вас тоже люблю, – повторил он, но уже тише, понимая, что его сейчас никто не слышит.

Он сел в кресло и стал отбивать правой рукой ритм песни, которая крутилась с утра в его голове. Так он просидел до вечера, пытаясь осознать то, что теперь он почти единственный представитель своей расы на этой планете. Его уединение прервал стук в дверь. Алексей подошел к глазку.

«Кто бы это мог быть», – подумал он.

– Кто это? – не заглянув в глазок и приложив левое ухо к двери, спросил он.

– Заказное письмо на имя Коврова Алексея Олеговича, – ответил прокуренный женский голос за дверью.

Алексей открыл дверь. Перед ним стояла полная женщина, запыхавшаяся от долгого подъема на пятый этаж и вытирающая старым платком пот со лба.

– Ковров Алексей Олегович? – спросила его она.

– Да, – кивнул головой он.

– Распишитесь, – протянула она конверт размером с альбомный лист и толщиной не больше сантиметра.

– От кого это? – спросил удивленно молодой зируанец.

– Почем мне знать, расписывайся, давай, – проворчала женщина и положила ручку на листок бумаги с фамилией и инициалами «Ковров А. О.».

– Давайте я уже распишусь, – заволновался он.

– Паспорт, – буркнула она. – Без паспорта не могу.

– Вот, пожалуйста, – и Касар показал ей свой новый паспорт, где каллиграфическим почерком черной тушью на зеленоватой бумаге было выведено «Ковров Алексей Олегович». – Похож? – язвительно спросил Касар, тыкая в свое черно-белое фото.

Женщина скривила губу и отдала пришельцу письмо.

В левом верхнем углу было написано от руки: «От мамы и папы». Еще не осознавая, что родителей он больше не увидит, он бережно разрезал бумажный конверт. Внутри были аккуратно сложены документы и письмо, написанное на зируанском.

«Дорогой Касар!

Мы с папой надеемся, что Земля станет для тебя новым домом. То, что у нас не получилось на Зир, возможно, получится у тебя на Земле. Никогда не сомневайся в том, что мы тебя любим. Обстоятельства складываются не всегда так, как нам того хотелось бы. Твоя задача не потерять себя на этой планете. Оставайся храбрым мальчиком, защищай слабых, люби мир вокруг себя, продолжай учиться, изучай историю планет, добивайся поставленных целей, а когда придет время, найди себе партнершу. Папа считает, что она должна быть красивой и скромной, а я думаю, что она должна очень тебя любить, это, пожалуй, самое важное. Ты сам поймешь, когда ее встретишь, тебе подскажет, как здесь говорится, «сердце».

А чтобы скрасить твое земное существование, мы тебе оставили немного средств. За то короткое время, что мы здесь находились, нам стало ясно, что наибольшую ценность на Земле имеют географические координаты места жительства. Мы купили недвижимость в разных точках планеты. Где обосноваться – выбирать тебе.

P. S. Никогда не забывай, кто ты.

Мы тебя любим.

Мама и папа»

– И кто же я… посланник мира и носитель уникальных знаний или обычный пришелец? – нервно шутил Касар, глядя с балкона на играющих во дворе ребятишек. Затем он вернулся в комнату и быстро просмотрел содержание конверта. Среди бумаг он обнаружил права собственности на огромные территории где-то в Сибири, на рудник, документы на несколько квартир в Санкт-Петербурге, Сиднее, Нью-Йорке и Москве, доли в международных компаниях, но его внимание привлекло небольшое научное бюро.

– Да я, оказывается, богат, – сделал вывод посланник мира и стал изучать документы.




Глава шестая. «Сумасшедший ученый»




Ад пуст, все демоны сюда слетелись.

У. Шекспир



Город N

1992 год



– И кто меня в таком виде возьмет на работу? – надевая брюки со стрелками на рваные капроновые колготки, рассуждала Наталья Сергеевна Морковина.

– Мама, ты умная, как я, тебя обязательно возьмут, – подбадривал маму Марк, протягивая ей пиджак, казавшийся на два размера больше.

– Спасибо, солнышко, – положила она пиджак на старый красный советский диван и села на корточки. – Приду через два часа, здесь недалеко. Никому не открывай. У меня ключи.– Знаю, мам. Ни пуха, ни пера, – улыбнулся Марк. Наталья Сергеевна накинула пиджак и быстро оделась.

– Ой, к черту, сынок, к черту. Я, в конце концов, инженер, а не продавщица, – спускалась по лестнице она.

Начались долгие два часа. Марк волновался, как перед диктантом по русскому языку. Он ходил из угла в угол, то включал, то выключал телевизор, даже пытался делать домашку, но отвлечься не получалось. Спустя час в дверь позвонили. Он удивился. У мамы ключи. Кто же это? Дотянувшись на цыпочках до глазка, он увидел окровавленное лицо женщины.

– Марк, это мама, открой, – сказала женщина маминым голосом. Перепуганный мальчик замешкался и отошел от двери.

– Марк, я упала и стукнулась носом.

Марк быстро открыл дверь. Он стоял и смотрел на то, как мать снимает с себя верхнюю одежду.

– Давай шубу, мам. Тебе надо к врачу, – испуганно сказал он, увидев порванную мочку уха. Он потянулся к ней и обнял. – Мама…

Женщина прижала его крепко-крепко и из ее глаз ручьем хлынули слезы. Они оба молчали.

– Зинку взяли, сказали, что бухгалтер им нужнее, чем инженер, – грустно сказала она.

– Зинку? Ты же говорила, что она завхоз, – вспоминал Марк.

– Завхоз, бухгалтер, им без разницы, сынок. Для них что химик, что физик, что бобик – все равно, – рассуждала она, пока осматривала порванную мочку в зеркало в ванной комнате. – Отца твоего подарок, Марка, – вытерла она слезы.

«Я же Иванович», – подумал Марк.

– Ничего, мы что-нибудь придумаем. Как у тебя в школе дела? – посмотрела она на сына, который пошел на кухню кормить собаку.

– Как обычно, Васька достает, а так ничего, троек нет и всего две четверки, – говорил он, гладя маленького питомца. – Кушай, кушай, Альбик.

– Это хорошо, – вздохнула мать, – ты один меня и радуешь.

– А Альбик, то есть Альберт? Посмотри, какой он хороший, – трепал за ушами домашнего любимца Марк.

– И Альбик, – улыбнулась мать. – И почему ты его назвал Альбертом? – пожала она плечами и подошла к плите. Отработанными движениями она налила воды в турку, кинула туда две ложки молотого кофе и начала помешивать на медленном огне, напевая какую-то незнакомую мелодию.

– Мама, а что будет, если ты не найдешь работу? – неожиданно спросил Марк. Мать резко посмотрела на него испуганным взглядом и сказала:

– Я обязательно найду работу, я же умная, как ты, – она подошла к нему близко-близко, обняла и потрепала его золотые волосы. – Весь в отца.

Весь вечер Марк готовился к урокам. А в девять часов позвонила староста Ирка и сказала, что занятия отменили из-за карантина. Утром Марк проснулся от звона ключей в прихожей.

– Мама, а ты куда? – смотря заспанными глазами на мать, подошел к ней Марк.

– Сынок, я на работу. Устраиваться, – быстро сказала Наталья Сергеевна и поцеловала его в макушку взъерошенных волос.

– Но мам… – начал Марк, но мать уже захлопнула за собой дверь.

Марк покормил Альбика и плюхнулся в кровать. Он проснулся ближе к одиннадцати и стал собираться на прогулку с питомцем. Морковин почистил зубы, попил чай, снова почистил зубы и сменил пижаму на старый спортивный костюм, который подарила ему соседка. Она объяснила, что ее сыну теперь спортивный костюм не нужен. Полностью экипированный для активной прогулки в чужом дворе школьник стоял у двери. Рука потянулась к замку.

– Морковина Наталья Сергеевна, откройте дверь, – вдруг услышал за дверью Марк. Он поднялся на цыпочки. Мужчина в милицейской форме тыкал в глазок открытым пропуском с какой-то фотографией.

– Ее нет! – громко сказал Марк и решил спрятаться в туалете.

– Мальчик, открой, мы к твоей маме пришли, мы с ее работы, – прохрипел мужчина.

– Ее нет, и работы у нее нет, – выкрикнул Марк и запер дверь туалета на щеколду.

– Пойдем, ребенок здесь, он нас не видел, – прохрипел первый.

– А вдруг видел? – спросил второй.

– Тоже, правда, а вдруг… – задумался первый.

– Ну, давай тогда по схеме, – и за дверью наступила тишина.

– Альбик, голос, – тихо сказал Марк, и молодой питбуль подал голос. Сквозь тонкую деревянную дверь по всему подъезду раздался агрессивный лай раззадоренной собаки.

– Альбик, фас дверь! – и питбуль кинулся на дверь так, что она пошатнулась. Он брызгал слюной, со злостью царапал старую краску. Сквозь лай и рычание Марк расслышал:

– Че с собакой делать? Вдруг бешеная? – спросил первый.

– Ну давай завтра придем, – ответил второй.

– Хреновый ты мент, – сказал первый.

– Ты че, не понял, не мент я уже, – услышал Марк и закрыл уши руками. Питбуль продолжал царапать дверь, пока Марк не отдал команду: «Спокойно. Лежать». Щенок подбежал к двери туалета и стал охранять хозяина.

Мать пришла ближе к вечеру. Марк продолжал сидеть в туалете, обхватив руками коленки. Он все еще находился в ступоре и не мог себя заставить шевельнуться.

– Марк! – стучала в запертую дверь туалета перепуганная мать. – Марк! Что случилось?! – кричала она, но Марк не отвечал. Вдруг, наконец, он потянулся к щеколде и осторожно открыл дверь.

– За тобой приходили. Я не открыл. Они ушли. Альбика испугались, сказали завтра опять придут, – равнодушно сказал Марк.

– О господи! – бросилась обнимать сына мать. – Кажется, я натворила бед, – проговорила она и побежала звонить кому-то по телефону. Марк не слышал разговора, но понял суть. Она что-то вынесла с завода, на котором уже полгода не работала. Приходили те, кому она задолжала. А еще он услышал, что теперь ей конец. Мать повесила трубку и тихо опустилась на стул.

– Марк… Прости меня, – прошептала она, – я поднимусь до Зинаиды Филипповны. Может, она поможет.

На следующее утро Наталья Сергеевна приготовила Марку завтрак и даже дала деньги на обед в школе. Он был удивлен, но очень этому рад.

«Сегодня факультатив по химии, хоть живот урчать не будет, а то Ирке из Макдональдса обед папа привозит, а я урчу целый час», – думал он.

Уроки закончились, и Марк отправился в столовку. Он взял две пиццы и чай, потом еще два пирожка с повидлом и пирожное. Сытый и довольный он подошел к расписанию.

– Отменили, – смотрел он, глядя на зачеркнутые слова «Химия (факультатив)». Марк пожал плечами и расстроено пошел к раздевалке. Он оделся и вышел из школы. Живот не урчал, и, словно ленивый кот, мальчик вальяжно передвигался от одного здания к другому, останавливаясь у деревьев и рассматривая, как падают на ветки снежинки. Счастливый от сытости и от того, что он идет домой раньше обычного, он засиял и вприпрыжку прискакал к подъезду.

В подъезде подозрительно не пахло жареной картошкой, хотя по четвергам мама всегда ее готовила. Он открыл ключами дверь.

– Мам, я дома, – заглянул на кухню он. – Ма-ам! Ты где? Мама!!! – увидев обездвиженное тело, лежавшее на диване, отчаянно закричал он. Он начал ее трясти, но от этого только упала на пол ее левая рука. Марк рванул к телефону. Он судорожно крутил дисковый номеронабиратель. Ноль… и треск вращающегося обратно диска отсчитал доли секунды. Три…

– Скорая, – едва расслышал сквозь помехи Марк.

– Алло, скорая! Я маму разбудить не могу! – быстро говорил мальчик.

– Говорите адрес, – ответил пожилой женский голос.

– Улица Садовая, дом пять, квартира один, – быстро пробормотал Марк.

– Сколько тебе лет, мальчик? Есть взрослые рядом?

– Нет, мы живем вдвоем с мамой. Мне двенадцать.

– Ожидайте, – и Марк услышал короткие гудки.

Скорая приехала. Марк сидел у окна.

– Попытка самоубийства, в психиатрическую, состояние стабильное, промоем желудок, пока побудет на нейролептиках, – сообщил женщине с чемоданчиком человек в комбинезоне. – Мальчик, тебе нельзя оставаться одному.

Но Марк уже ничего не слышал. Он сидел в кресле, прижав подбородок к коленям, которые обхватил руками, и смотрел в окно.



Урок биологии

Средняя образовательная школа №21



– Так… Кто готов отвечать. Морковин, к доске! – скрежетала учительница, ведя вниз по списку журнала указательным пальцем.

Гордой походкой Марк пошел отвечать выученное на зубок домашнее задание, одергивая свой пиджак, оставшийся от старой школьной формы.

– Морковка – дурак! – донеслось с задней парты, и в затылок Морковину полетела мокрая бумажная пулька от заядлого хулигана Васьки.

– Это ты дурак! – повернулась староста Ирка к Ваське. – А Морковин – умный.

– Умный, по горшкам дежурный! – передразнил ее Васька.

– Ба-та-а-а-ник!

– Сейчас отправлю к директору! – прикрикнула на хулигана учительница. – Марк, отвечай, – повернулась она в сторону доски.

– Клетки живых организмов, – монотонно начал он, – состоят из… – и в Морковина полетела вторая бумажная пулька.

– Родителей – в школу! Сегодня! – строго сказала учительница Ваське.

Морковин покраснел, но продолжил отвечать. «Настанет мой час», – подумал он и стал увлеченно рассказывать про мембранную оболочку, ядро и цитоплазму.

Домой он шел не спеша. Там его ждала соседка и по совместительству опекунша Зинаида Филипповна:

– Маркуша, я сварила борщ, поешь.

– Меня зовут Марк Иванович Морковин, – обиделся он.

– Поешь, мама расстроится, – начала было уговаривать мальчишку Зинаида Филипповна.

– Моя мама, – проговаривая каждое слово начал Марк, – сейчас в клинике для душевнобольных, в психушке, проще говоря. Она на каких-то «невролептиках», она не расстроится. Ей все равно. Она – овощ! Ни мыслей! Ни желаний!

– Как ты можешь так говорить про свою мать! – закричала опекунша.

– А как она могла наглотаться таблеток?! – Марк выдержал паузу. – Я, конечно, умный, но я не могу работать. На что я буду покупать продукты, и чем платить за квартиру, она не подумала! Я – один! Где мой отец? Нет у меня отца! Она не имела права так поступать! Сколько она должна? – пристально глядя в глаза опекунше, спросил Марк. Зинаида Филипповна опустила глаза. – Да ладно, я не ребенок уже. Сколько?

Опекунша села на старый стул с ободранной краской на деревянных ножках и вздохнула.

– Ясно, много, не расплатимся.

– Да расплатилась я уже, Марк, расплатилась. Гробовые свои отдала, мне уж все равно будет, если что… Ты только борщ съешь, со сметаной, я Наташе обещала, что ты не будешь ходить голодный… – заплакала она.

Марк швырнул на стол дневник, открытый на странице с оценками за полугодие.

– Молодец… – прочитала написанное красной ручкой послание родителям опекунша. – Отличник. Ох, Наташа, Наташа… – вздохнула она и услышала хлопок закрывающейся входной двери.

Марк окончил восьмой класс с отличием. Летние каникулы пролетели незаметно. Наталью Сергеевну Морковину поставили на учет в психоневрологический диспансер. Ваську оставили на второй год. Старосту переизбрали, а Марк пришел в школу уже совершенно другим. Марк организовал свой первый бизнес. Везде за собой он таскал металлический кейс. С одноклассниками не разговаривал, но и не конфликтовал. Новый костюм, купленный в дорогом магазине, отпугивал сверстников и беспокоил учителей. С учебой проблем не было, и от него отстали.

– Коллеги, сейчас я вам поведаю одну очень мудрую притчу, – начал свой эпичный ответ с серьезностью нобелевского лауреата Морковин. С задних парт доносилось хихиканье, на которое он не обращал никакого внимания.

– Это химия, а не литература или история, – остановила его учительница.

– Именно. Притча, которую я собираюсь вам поведать, имеет прямое, так сказать, отношение к химии.

– Так, Морковин, заканчивай клоунаду, – разозлилась учительница.

– Садись на место.

Марк виновато сел за парту.

– Реакция «вулкан». Помпеи и «вулкан», по-моему, вышло бы здорово, – рассуждал себе под нос он. К доске вышел Альберт Розов. Сейчас начнет умничать. – Зубрила, – продолжал ворчать Марк. – Бездарность!

– Морковин! У тебя был шанс! Теперь помолчи, не мешай Альберту. Он тебе не мешал! – прикрикнула химичка.

– Не мефай Альберту! – шепелявил Морковин, корча гримасу.

– Все! Родителей – в школу! – огрызнулась она на Марка, который ехидно ей улыбался. За этот год мама Морковина ходила в школу как минимум четыре раза. – Альбертик, продолжай, – заискивающе обратилась к Розову учительница.

Альберт Розов старательно чеканил заученный текст про окислительно-восстановительные реакции. Когда он закончил, то поправил галстук-бабочку и поклонился, как дирижер оркестра благодарной публике.

– Садись, Альберт. Отметка «отлично».

– За что ему «отлично»? А реакция? Он же не провел реакцию? – возмутился Морковин.

– Ты на уроке химии, а не в собственной лаборатории, – съязвила учительница и приступила к новой теме.

Марк сидел и что-то бубнил себе под нос: «Дилетанты, бездари, тоже мне химики, дилетанты…»

Урок закончился. Марк расстроенный вышел из класса. «Так долго готовился», – подумал он и открыл свой чемоданчик.

Морковин знал, что за ним наблюдают и что его побаиваются, но ему было глубоко наплевать на этих людей.

«Посредственность, – думал он. – Зарабатываю больше учителей, вот они и завидуют…»

Морковин достал из пачки аккуратно сложенных долларов двадцатку и спрятал в карман.

«Опять надо просить этого пьяницу…»

– Андрей Петрович, – крикнул он трудовику. – Андрей Петрович, у меня к Вам снова просьба.

Петрович подошел к Морковину.

– Давай сюда, – прошипел он и схватил двадцать долларов. – Двадцать процентов.

– Как?! – возмутился Марк.

– Такса выросла. Хочешь, чтобы про это узнали? – шантажировал его трудовик.

– Андрей Петрович, а чем это от Вас пахнет? Хм… Это не уксусный ли альдегид, продукт переработки этилового спирта. Я вчера видел, как Вы стулья продавали, похожие на те, которые мы на уроках труда делаем, дорого их берут? – ехидно улыбался Марк.

– Ой, ладно, давай сюда, как в прошлый раз, десять.

– Нет уж, давайте пять.

Трудовик уже было замахнулся на Морковина журналом, но зазвенел звонок на следующий урок.

– Завтра в моем кабинете, – просипел трудовик.

– До свидания, Андрей Петрович, – изображая послушного ученика, сказал Морковин и пошел на биологию.



Центр Реабилитации

Москва

2007 год

Четверг. День четвертый



С Марком я познакомилась в КГУ. На вечеринке первокурсников. Он сидел и смотрел на толпу пьяных танцующих девушек с каким-то отвращением. Я решила подойти к нему и поиздеваться.

– Не нравятся девушки? – спросила я.

Марк спокойно ответил:

– Не нравятся пьяные.

– Здесь же все пьяные, зачем пришел тогда? – продолжила я.

– Люблю зоопарк, особенно приматов, – улыбнулся он.

Я засмеялась, а потом подала ему руку:

– Кира, психфак.

– Марк, нейробиология.

Мы подружились. С девушками у Марка не складывалось, хотя он был, в принципе, симпатичный. На моей памяти у него было две пассии. Одна – его соседка по парте, которая у него списывала, а вторая ушла после первого курса.

Про себя Марк рассказал, что раньше всех остальных детей своего возраста пошел в школу. В двенадцать лет у него уже был небольшой бизнес, а в тринадцать лет он должен был получить Нобелевскую премию за открытие, которое он сделал случайно на факультативе по химии. Дешевый способ производства плазмы тогда никого не устроил. Марк решил быть хитрее и с тех пор сперва патентовал свои изобретения, а потом уже демонстрировал их публике.

По его рассказам, жил он за гранью бедности. Денег не всегда хватало даже на продукты. Мать работала на разваливающемся заводе, отца Марк не знал, поговаривали, что его убили в какой-то разборке. Чтобы прокормить сына, мать решила вынести с завода несколько бракованных деталей и сдать их в металлолом. На проходной ее поймали и уволили со скандалом. Когда это прошлое всплыло, молодого студента, только что продемонстрировавшего свое очередное изобретение, исключили из КГУ, дабы не марать репутацию престижного вуза. В очередной раз система взяла свое. Марк ушел в нелегальную лабораторию, продавал на аукционах свои изобретения. Покупали их и богатые люди, и диктаторы, и главы государств, и мафия, и просто обычные люди. Все технологии разошлись по миру с чужими именами, а он остался один на улицах Москвы без средств к существованию. Официально Марк считался пропавшим без вести.

Бесконечные сцены ревности с Ковровым и приставленный охранник Вадик заставляли меня сбегать в подземку. Я понимала, что дело шло к разрыву, и пыталась отвлечься от этих мыслей – посмотреть на людей и побыть в толпе. Уставшие глаза, измученные лица, серые грязные одежда и обувь.



Метро

Москва,

Май, 2007 год



Подземка. Брызги, оставшиеся после дождя на моих кроссовках, постепенно подсохли. Я смотрю, как виртуозно местный скрипач исполняет современный отстой, и решаю послушать что-нибудь приличное. Он мне играет несколько песен Цоя, ДДТ, Нирваны и «Полет шмеля», который исполняет бесплатно, по собственному желанию. Скрипач прилично богатеет сегодня за счет Коврова. Вдруг я слышу за спиной: «Подайте ветерану Афганской войны». Отвечаю: «Иди, работай, тебе лет сколько, Афганской!» Думаю: «Что за сволочь?» «Сука!» – кричат мне вслед. Я поворачиваюсь посмотреть на урода, который меня обозвал. Сквозь грязную, рваную и старую одежду, изрядно стоптанный левый ботинок, я узнаю Марка Морковина. Бомж. Как?





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/kira-kravcova/sled-dushi/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.