Книга - Нибиру

Нибиру
Юрий Грост


После взрыва Земли пришельцами космический фермер Игнат с сыном и оставшимися выжившими людьми остаётся на планете захватчиков. В суровых условиях отцу приходится спасать себя и ребёнка не только от сверхинтеллектуальных инопланетян, но и от людей.





Юрий Грост

НИБИРУ


Надежда есть худшее из зол,

ибо она продлевает страдания.

    Фридрих Ницше




ПРЕДИСЛОВИЕ


Ты знаешь, как я называю мешки под глазами от недосыпания? Спальные мешки! Ты понял, Карл?! Спальные мешки от недосыпания!

    Из мемов



Очень давно у меня мелькнул проблеск идеи о том, как отец с сыном, находящиеся на орбите, видят инопланетные корабли, уничтожающие Землю за десять минут. Отец – главный герой – остаётся в вакууме, как говорится, с ребёнком на руках. Жить им остаётся около получаса. Ваши действия, господа?

В общем, дальше первой главы я не продвинулся. Идея жила бы некоторое время, потом стала бы забываться, а потом умерла бы. Я уже видел её исход, пока в этом году не попал на операционный стол.

14 апреля я закончил предыдущий роман, решив оставить послесловие к нему на потом, когда путы наркоза покинут меня. У меня на примете мелькало несколько идей для следующих произведений.

15 апреля меня увезли на операцию, которая длилась девять с половиной часов. Говорят, будто под наркозом ничего не видишь, но я видел странные блики, странные сны, а когда меня привели в этот мир, ещё два с половиной часа, получая кислород напрямую в трахею из машины, блики и тени складывались в зловещие картины, но я сейчас говорю не о Нибиру. О зловещих картинах я расскажу вам позже, в другом произведении.

16 апреля. После восьми- или девятичасового наркоза – что даже по меркам медиков очень-очень много – мозг долго приходит в себя. Он начинает всё с чистого листа. Ты засовываешь руку под струю холодной воды и будто впервые в жизни чувствуешь влагу. Ты будто впервые в жизни слышишь голос людей, видишь любовь, ссоры. Ты удивляешься самым простым мелочам, как ребёнок, а мозг продолжает медленно-медленно подключаться. Ни о какой работе, ни о какой фантазии я тогда не думал. Для меня весь реальный мир был фантазией.

17 апреля. Оно пришло. С утра всё сложилось в цельную картину. За несколько часов, почти три десятка глав, ты представляешь, Карл! Мне показалось, я превратился в пульсирующий сгусток энергии, в которой сам собой развивается фантастический сюжет, нашёптываемый откуда-то извне. Так ко мне пришла Нибиру.

19 апреля я открыл ноутбук и начал это писать.



Ю.Г.




ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВЗРЫВ





1


Мы находились на спутниковой орбите. Я и Нильс – мой двенадцатилетний сын. Важная Земля плавала справа, космические фермы расстилались прямо под нами. Отсюда они казались огрызком почвы, какой видишь её с высоты самолёта. Лишь регулирующий радиацию купол сверкал золотом в лучах выглядывающего из-за планеты солнца.

– Там спутник, пап! – Рука скафандра указывала в сторону Земли. Я не стал смотреть, лишь засмеялся и подтвердил:

– Да, здесь полно спутников.

Вокруг тишина, невесомость, все звуки прячутся внутри шлема, в переговорном устройстве, которое настроено на голос сына. Он впервые оказался в космосе. Впервые за свою маленькую жизнь и один из первых детей-подростков, которым разрешили выйти в космос. Для получения нужной справки пришлось проходить полгодовую комиссию, но Нильс готов был вставать в больницу каждое утро ещё год, лишь бы появилась возможность слетать, а потом вернуться с летних каникул в школу и всем в классе рассказать, как выглядит исполинская Земля со стороны, увиденная собственными глазами.

Я уже много раз парил в космосе. Самый злосчастный момент был в конце февраля, когда мимо Земли летел астероид двести километров в диаметре. Учёные мира назвали космическое тело Мамон, в честь славянского бога обжорства, мы же про себя назвали астероид Гошей. Сначала СМИ гремело апокалиптическими новостями, будто Гоша врежется в Землю и расколет её напополам. Мобилизовали ядерные силы. Но на подлёте выяснилось, что астероид пройдёт мимо. Едва поцарапав орбиту. Когда ты плывёшь в невесомости и видишь, как вдалеке жирной точкой пылает пролетающий мимо кусок камня из другой галактики, задница сжимается до размера яблока.

Нильс радовался как положено радоваться двенадцатилетнему мальчишке. Поначалу держался браво, будто взрослый, а потом сердце забилось. Я услышал его стук по внутренней связи, когда мы покидали ферму. И он чертовски боялся, могу поклясться, не так, как я в день прилёта Гоши, но боялся неслабо. Потому что я в свой первый раз от страха чуть комбинезон не обмочил.

Нас двоих держал трос, пришвартованный к космическому челноку. Выпросить у Тимки челнок для экскурсии по орбите ради сына стоило семи банок пива и двух билетов на игру Зенита, но я был готов на такие потери. Нильс должен увидеть то, что вижу я, когда оставляю дом и отлучаюсь на месячную работу.

Уже который час правый бок колола какая-то соринка под майкой. Хотелось скорее вернуться на базу, но я терпел, ожидая, когда Нильс нарезвится в невесомости.

– Здесь так тихо, – услышал я завороженный голос мальчика. И уже представил его отрешённо-задумчивое лицо.

– Здесь всегда тихо, Нильс. Космос – это цитадель покоя, потому что вакуум не распространяет звук.

– Я знаю! – А теперь тон изменился. Мне не нужно обладать рентгеновским зрением, чтобы через комбинезон видеть этот суровый взгляд а-ля: я не маленький, хватит меня учить.

– Возвращаемся? А то всю клубнику оберут за нас, – хмыкнул я.

Но Нильс не успел ответить. Произошёл взрыв.




2


Доказательства инопланетной жизни перестали искать ещё в двадцать первом веке. Сначала рассчитывали найти бактерии на спутниках, смотрели в телескопы на системы, до которых тысячи световых лет, а потом опустили руки. А зачем? Если ты увидишь в телескоп, как пришельцы машут тебе лапками со звезды, до которой десять тысяч световых лет, что там может находиться сейчас? Любая цивилизация способна рухнуть в одночасье, не говоря уж о веках. Опять же, я не имею ввиду разумную жизнь, а хотя бы бактерии. Они были, но на приблудных астероидах – не больше.

И вот сейчас я вижу инопланетную жизнь собственными глазами. Волна толкнула меня в спину и понесла мимо Нильса вдаль от Земли. Сначала я подумал, что сын сам проплыл мимо – невесомость, нарушение ориентации, и так далее. Потянул за швартовочный канат, и укатил ближе к катеру, но потом сквозь лёгкую тину радиопомех я услышал его пронзительный голос:

– Папа! Паааапа!!!

Развернуться в космосе и повернуться во сне на кровати лицом к жене – не одно и то же. В панике я двигался как можно быстрее. Схватившись за швартовочный канат, я принялся обматывать его вокруг себя, разворачивая лицо к Земле.

Первые секунды я думал только о сыне, о спасении его жизни, но увиденное за спиной парализовало меня. Я забыл и далёкую жену, оставшуюся в Подмосковье, и сына, и даже свою жизнь.

Корабли напоминали зелёный рой. Рой точек, рассыпавшихся по околоспутниковой орбите. Точки расположились расположилась очень далеко от нас.

– Папа, это спутники?

Это не спутники. Это зелёные человечки, – мелькнула паническая мысль и тут же исчезла, когда одна из точек выплюнула тонкую струйку света в атмосферу Земли. За ней последовали остальные.

Новый взрыв. Он раздробил на куски одну из наших ферм неподалёку. Никаких выстрелов или сражений. Воздух внутри купола загорелся, и огрызок почвы разлетелся вдребезги. Мы держались неподалёку космической базы нашей фермы, но шлюз базы теперь казался намного меньше. Нас относит. Вместе с катером, а в невесомости мы не замечаем движения.

Золотистыми ошмётками разлетелся фермерский модуль соседней базы.

– Папа! – крик сына вернул меня обратно в мир. – Ты жив?!

– Я… – сумели выдавить мои лёгкие, и разум снова поглотила пучина паники. А что я мог ответить? Происходящее не вписывалось даже в рамки кошмарного сна, слишком реалистично всё происходило.

А потом загорелась атмосфера Земли. Я обнаружил прожорливые клубы, разрастающиеся с точек, где рой инородных кораблей тошнило светом. Огонь разгорелся, над Африкой, и стремительно поглощал континент. Может, почва и оставалась под слоем смертоносных вихрей. Я видел лишь горящую корону.

Подключились наши боевые корабли.

Чтобы оберегать фермы от космического мусора, астероидов, метеоров, к каждой ферме приставлялся взвод кораблей-разведчиков, так их называли мужики с высшим космическим образованием. Но, чёрт возьми, они не готовились к звёздным войнам. Им нужно было лишь отпугнуть жестянку, которая сорвалась с умершей МКС.

Оказалось, разведчики умели отстреливать не только жестянки. Их оружия открыли залп по инопланетным зелёным точкам, и я уже видел взрывы. На фоне горящей Земли они вспыхивали и гасли как искорки.

Я не знаю, кто принял решение о защите. То ли какой командир разведчиков кинулся на защиту. То ли поступил приказ с Земли. Но судя по состоянию планеты, оттуда уже вряд ли что могло поступить.

Космический огонь покрывал всё больше и больше площади Земли. Прожорливость неведомого оружия уничтожало острова за считанные секунды, а материки теряли города за мгновения.

В глубине души я всё ещё верил, что под слоем этого огня есть почва, а люди бегут в подвалы, бункеры и скрываются, оставаясь в живых. А у меня лишь немое кино, а череда взрывов сопровождалась только криками сына, на которые я, наконец, обращаю внимание.

Оставив горящую Землю, я немедленно отыскал глазами Нильса.

Его маленькая фигурка отдалилась уже на добрую дюжину метров, и лишь голос продолжал кричать прямо в ухо.

Что я могу сделать? Что мне делать? Что?…

Я заметил швартовочный канат Нильса. Кажется, он отцепился от катера. Или это глюки. Чёрт возьми, нет! Не глюки. Швартовочный канат сложно разрубить или порвать, и если такое случилось, значит – пространство снаружи разрывали чудовищные силы.

Канат Нильса тянулся, обвивая мой, поэтому, я немедленно обхватил руками свою швартовку и чуть подтянул себя вперёд. Война снаружи перестала существовать, жизненная цель переключилась на спасение сына. Но краем глаза я продолжал замечать взрывающиеся инопланетные корабли и ещё больше взрывающихся наших разведчиков.

Я наконец ухватился за швартовочный канат Нильса и сжал его крепко, как мог.

– Что нам делать? – плакал голос мальчика по внутренней связи.

– Беречь воду! – немедленно отозвался я. – Перестань плакать.

Я хоть и не ревел, но потел как лошадь в знойный день. Лёгкая спецодежда под комбинезоном насквозь промокла. Жара душила.

Ухватившись одной рукой за свой швартовочный канат, а другой продолжая держать швартовку Нильса, я подтянулся, дёрнув мальчика на себя. Понадеялся, что моя сила, потянувшая Нильса, останется единственной и больше никакой взрыв не отбросит мальчика.

Пока Нильс, рыдая, плыл ко мне по невесомости, я вновь обратил внимание на битву. Сердце учащённо забилось. Некоторые инопланетные челноки стали крупнее. Они летели в нашу сторону. От каких-то остались обломки. Битва прекращалась.

Землю объяло оранжевое пламя, превратив всю планету в огромную дымящуюся дырку. И вдалеке появилось оно: такой же зелёный корабль, как и остальные инопланетные, только размера, превышающего каждую особь в рое раз в десять.

Гигантская база выплюнула в горящую Землю толстый луч света. Потом ещё. И ещё. Свет полился пунктиром.

Что-то крепко ухватило меня за руку. Я подтянул её. Нильс уткнулся мне в плечо своим забралом. Я хотел было успокоить его молитвы и рыдания, но у меня не хватило слов.

Кусок неизвестного происхождения пролетел над левым виском. Я едва успел его заметить. Обломки битвы достигли нас.

Потом меня ослепила вспышка. Земля разбухла и вдруг… исчезла. В долю секунды. Рой и битые корабли резко дёрнулись в сторону, значит, и нас понесло прочь от орбиты.

Попытки выловить взглядом наш катер потерпели неудачу. Он взорвался, швартовочные канаты лопнули, и нас с Нильсом уже ничего не держало. Мы плавно по инерции уходили в открытый космос.




3


Паника владела мною меньше минуты, скоро уступив место безысходности. А за что я, собственно, планировал зацепиться? Ну вернулись бы мы на катер, а дальше? Протянули б там один-два дня от силы, и умерли бы голодной смертью. Даже факт исчезновения всей родной планеты не отдавал такой прозаической безысходностью.

Я наблюдал за последними секундами жизни Земли и видел, как противник удаляется в глубины космоса. Никого из инопланетного роя не осталось. Впрочем, земные разведчики тоже умерли. Нас окружали лишь обломки космического мусора.

Значит, нужно поискать уцелевшую космическую ферму.

– Нильс, – позвал я, стараясь привязать его швартовочный канат к моему поясу – когда каждый твой палец толщиной в пять сантиметров, сделать это проблематично.

– Пап… пап… – Мальчик задыхался так глубоко, что мне слышалась только ап… ап…

– Нильс. Успокойся. Всё в порядке! – скомандовал я, укрепив швартовочный канат мальчика у себя на поясе хлипеньким узлом.

– Всё в порядке? – в голосе мальчика звучала то ли истерика, то ли бескрайнее изумление.

– Погоди. Не мешай. Мне надо оглядеться и понять, что делать дальше. Ты же держись за мою руку и не выпускай меня ни при каких обстоятельствах, хорошо?

Нильс не ответил, но я счёл молчание знаком согласия. На всякий случай схватил мальчика за руку и, использовав его как точку опоры, чуток повернул себя, стараясь узреть масштабы битвы.

Вместо нашего блока ферм остались лишь сгоревшие осколки. Ни одного целого катера вокруг. Управляя собой посредством Нильса, я менял угол обзора, вглядываясь в темноту космоса.

Напрасно я старался засечь хоть одно целенаправленное движение. Вокруг никого не осталось в живых. Земля уничтожена. Мы с сыном в космосе одни.




4


Я собрался с мыслями, увидев большой обломок, плывущий в нашем направлении. Когда создатель раздавал людям веру и надежду, на меня не хватило. Я славился тонким чувством пессимизма, интуиция которого никогда не подводила. Римма говорила, что если б не мой квёлый настрой по жизни, я бы добился большего, чем простой космический фермер.

Перестав вертеться вокруг фигурки сына, чтобы не уносить нас своими действиями всё дальше и дальше, я уставился на обломок искорёженной арматуры. Впервые за всю жизнь во мне проснулась надежда. Я не сдамся вакууму и буду сражаться до последней капли кислорода.

– Итак, Нильс. – Я старался, чтобы мой голос звучал как можно увереннее. Мальчик уже несколько минут лишь всхлипывал. – Нильс, отзовись.

– Да, пап, – услышал я.

– Начнём вот с чего. Обрати внимание на индикаторы перед глазами. Справа есть значок О-два. Найди его.

– Шестьдесят три процента, папа, – ответил голос сына. Нильс оказался не так глуп, как я предполагал. Значит, у него шестьдесят три, у меня – пятьдесят восемь. Нам хватит на несколько часов.

Последних часов.

Хватит!

– Нильс, держи меня, – попросил я и обхватил мальчика.

Кусок арматуры продвигался медленно. Казалось, я слышу биение сразу двух испуганных сердец: своё и сына по рации.

– Пап, что случилось? – задал вопрос он.

– Я не знаю, – отвечаю. – Мы видели с тобой одно и то же.

– Я не вижу Землю. Где она? Её уничтожили?

– Похоже, что да, – отвечаю.

– Кто это был?

– Я не знаю, сынок. Кто-то кого мы до сих пор не могли найти. Теперь расслабься полностью.

Арматура, как я и предполагал, оказалась раза в четыре больше нас. Скорее всего – обломок корабля-разведчика. Я позволил ему плыть слева под нами, когда Нильс задал новый неуместный вопрос:

– А что с фермами, папа? Их тоже все уничтожили?

Голос Нильса слегка успокоился. Он ещё не осознал, насколько страшный нас ждёт финал.

Я увидел подходящий выступ. Пора.

Обхватив сына, я поджал ноги – насколько это было возможным – и постарался оттолкнуться от арматуры. Но прямые лодыжки не достали её. И вообще, сгибать-разгибать ноги в комбинезоне астронавта – самое бесполезное занятие.

Пессимизм вновь нашептал мне остановиться и сдаться. Только теперь он выглядел как Николай Сергеевич – мой тренер по баскетболу в детстве, который изначально приготовил меня не метить даже в низшую лигу.

Вот он сидит на корточках в углу спортзала, я вижу его зелёные усы, левый глаз вечно дёргается и меньше правого. Он считает мои отжимания:

– …четыре… даже и не думай… пять… моя бабушка сделает больше… шесть… твой спорт – шахматы, сынок…

За мыслями я прозевал вопрос сына и наступление нового угла обломка, который намеренно шёл на нас.

– Что ты делаешь, папа? – повторил Нильс.

– Сын. Готовься. Это хороший шанс, – запричитал я и забрыкался, как коза, в надежде зацепиться за кусок арматуры.

Она почти накрыла нас, и я схватился за шершавый металлический край одной рукой. Пальцы соскальзывали, локоть неестесственно вывернулся, мышцы вот-вот лопнут. Мои ноги не хотят доставать до нижней планки, и мы рискуем унестись в сторону Марса с удвоенной скоростью. Сердце забилось в бешеном темпе, частота дыхания увеличилась, кислород из баллонов потёк быстрее.

Я старался обежать гребень нижней планки обломка и оттолкнуться с самой вершины. Нильс тормозил процесс, болтаясь в пространстве как кукла.

– Папа, что ты делаешь? Что мне делать? – спрашивает он.

– Помолчи пока, сынок.

Когда мои ноги оказываются на гребне обломка, я отталкиваюсь. Арматура уплывает вниз, а мы продолжаем путь в неизведанную глубину, уносимые инерцией.

И что я только что сделал? Картина нисколько не сменилась. Солнце развернулось, и теперь его почти не видно. Куда мы движемся? В сторону погибшей Земли? Или куда-то от неё в холодные глубины космоса? Хотя, какого чёрта разница?

Я снова видел Николая Сергеевича.

Что ты направишься в сторону Земли, что обратно, конец тебя ждёт один.

– Пап, как мы спасёмся? – неуверенно прозвучал вопрос Нильса. Тот самый вопрос, который всё расставляет над и.

Я вновь оглядел пустое космическое пространство. Неподалёку плыли несколько помятых обломков, остальные унеслись в неизвестном направлении. Битва стихла. Земной род закончил существование. Всем спасибо за внимание. Занавес закрылся.

– Пап, мне нехорошо, меня сейчас вырвет, – голос Нильса выбил меня из пучины апатии, и я встрепенулся.

– Нет, этого нельзя допускать, – быстро ответил я. – Ты можешь захлебнуться. Даже не думай.

– Мне так… – голос мальчишки завис, послышалось лишь глубокое дыхание. – Плохо. Здесь так жарко.

– Я понимаю, малыш, понимаю, – отозвался я. – Просто дыши глубоко и представь, что ты, скажем, на пляже. Помнишь, как мы прошлым летом ездили на Средиземное море?

– Я не могу представить. Меня всё давит. Я хочу выбраться из костюма, – захныкал Нильс.

– Нет-нет-нет! У тебя всё хорошо! – спешно заявил я. – Закрой глаза и слушай мой голос.

Не знаю, закрыл ли Нильс глаза, я слышал только сбивчивое дыхание.

Кислорода осталось сорок пять процентов.

– Постарайся успокоиться и дышать глубоко. Медленно и глубоко.

– Мы не должны попросту расходовать воздух, – пискнул Нильс.

– Верно. Поэтому ты должен дышать глубоко и медленно. И ничего не говори, – шептал я. Когда стараешься кого-то успокоить, забываешь о себе. Безысходность отступает, стоит напугать её любой маленькой человеческой проблемкой. Безысходность – это такая крыса, которая больше всего не любит общество других людей.

Я не знаю, как долго, поддавшись инерции, мы с Нильсом плыли, но первым нарушил молчание сын.

– Пап, как думаешь, кто это был?

Я не знаю, кто это был. Не знаю, зачем они убили шесть миллиардов землян, среди которых была самая дорогая мне Римма. Но сын не умрёт в страхе и одиночестве. Я печально улыбнулся.

– Думаю, это были какие-нибудь зелёные человечки со звезды Альфа Центавра, – постарался бодро ответить я.

– С Альфа Центавра? – удивлённо воскликнул Нильс. – А что им понадобилось от нашей планеты?

Вот и я б хотел знать, – подумал я, но вслух сказал:

– Чёрт их знает. Видимо, мы были умнее их.

– Вряд ли, – ответил Нильс. – Если б мы были умнее, это мы б прилетели к ним и взорвали бы их планету.

– Наверное, – согласился я. – Значит, мы чувствительнее них. А они не любят тех, кто умеет чувствовать.

– Как в кино? – спросил Нильс.

– Да, всё как в кино.

– Это что, получается, мама тоже умерла.

Я помолчал. События прошедшего часа развивались так быстро, что у меня не оставалось времени подумать о Римме. А Нильс уже и так всё понял.

– Да. Мама, вероятно, уже мертва.

Внезапно захотелось прекратить страдания. Остановиться. Поставить точку. Стянуть шлем с Нильса, а потом с себя. Мы – два последних выживших землянина, но нас не выставят в зоопарке как диковинных животных. О нас вообще никто не вспомнит.

– Пап, – голос сына прервал мысли. – По-моему, это корабль.




5


Один из обломков, которые я принималл за космический мусор, стал ближе. Из темноты выплыли чёткие очертания горчичного корабля пришельцев. Один из роя.

Он летит, чтобы добить нас, – подумал я.

Корабль двигался странно: не по прямой, а по спирали, вертясь на одном месте. Лобовые отражатели, бликующие в свете солнца, острый нос, блестящий зелёный покров, словно хитин. Что за цивилизация построила эту технику?

Катер развернулся к нам задом, открывая огромную дыру в том месте, где у наших разведчиков располагались турбины.

– Он летит не за нами и не убить нас, – сказал я скорее себе, чем мальчику. – Он просто по инерции движется вглубь космоса. Он подбит.

– Его очень удачно подбили, пап, скажу тебе, – шепнул Нильс, будто опасался, что кто-то на корабле услышит его голос. Хотя, может, он и прав. Ребята с подобной техникой могли перехватить наши разговоры на любых волнах.

Потом мы с сыном долго молчали, и я уже вновь начал погружаться в пучину предстоящей смерти, обхватив Нильса и прижав к себе как можно крепче. Как бы мне хотелось сделать это без комбинезонов: в последнее мгновение перед концом, в бесплодных краях холода, вакуума и тьмы, прижимать к себе тёплое тело родного тебе человека.

– Пап, он идёт прямо на нас, – снова вырвал меня в реальность голос Нильса.

Закрученный в медленную юлу инопланетный боевой катер становился больше и больше. Минут через пятнадцать мы с ним столкнёмся.

– Ну и что, – отозвался я. – Говорю же, он подбит. Никто не летит нас спасать или убивать.

– Я знаю, – отозвался Нильс. – Но неужели ты не хочешь забраться внутрь и посмотреть на инопланетянина. Он наверняка же там. Мёртвый.

Теперь замутило меня. Желудок будто обожгло йодом, и на лбу выступила испарина.

– А что нам это даст? – спрашиваю.

– Как что? Мы хотя бы увидим, как они выглядели. Перед… смертью.

Последнее слово резануло по сердцу словно рваный нож. Нильс уже принял факт смерти и приготовился. Мне вдруг стало необходимо понять, что он чувствует. Ибо моя жажда жить, моя смелость таяли с каждой секундой, испаряясь в водовороте врождённой безнадёжности. И я едва сдерживался, чтобы не начать панику. Может получиться, сын встретит смерть мужественнее меня.

– Ну если ты хочешь попасть внутрь, давай попробуем, – вздыхаю. – От физических нагрузок кислород будет расходоваться быстрее.

– А что толку его беречь, – резко отозвался Нильс. – Всё равно мы умрём.

– Ну хорошо, – я немедленно перевёл тему. – Давай попробуем туда попасть. Но нам стоит подождать, пока он подлетит ближе.

– Подождём, – последнее, что сказал Нильс.

В тяжёлой космической тишине мы смотрели на грациозный подбитый инопланетный катер, с каждым витком приоткрывающий тайны о своих создателях. Я мог разглядеть узкие блестящие полоски по бокам корпуса. Вероятно, они служили окошками, как в танке. Чтобы выдержать давление, их сделали из толстого прозрачного материала. Хотя, я ничего не знаю о странном зодчем цивилизации. Может, их сплавы обходят наши материалы, и корабль не толще яичной скорлупы.

– Пап, как это будет? – спросил Нильс.

– Что? – моё сердце забилось.

– Я буду мучиться, умирая?

Да. Тебе сначала будет жарко, выступит холодный пот, потом участится сердцебиение, начнутся галлюцинации, тебе покажется, будто тело со всех сторон стиснуто туннелем. Ты захочешь глотнуть свежего воздуха. Будешь готов отдать за глоток ногу или руку. Ты либо сохранишь рассудок до конца и позволишь углекислому газу тебя задушить, либо до того, как изо рта польётся пена, лишишь себя жизни сам, стянув шлем.

– Паааап, – позвал Нильс, и я ответил:

– Нет, малыш. Мучиться ты не будешь. Ты умрёшь быстро, – соврал я.

– А как это будет?

Я вздохнул. Каждый новый ответ повлечёт больше вопросов, уж я-то знаю сына. Поэтому я старался говорить кратко:

– Ты просто уснёшь.

Нильс замолчал. Наверное, завороженно наблюдал за приближением неизведанного корабля. По форме разведчик напоминал гладкую болвашку, покрытую хитином. Никаких крыльев, хвостов, закрылок. В космосе они не нужны.

Я посильнее сжал объятия. Что если я прекращу мучения прямо сейчас. Попробую содрать шлем с Нильса, или разбить стекло.

– Если мы врежемся в носовую часть корабля, мы же сможем перейти назад? – Голос Нильса заставил меня вздрогнуть и расслабить мышцы. Я, едва не приступивший к осуществлению страшного плана, сглотнул воздух.

– Да, сынок. Конечно.

Но инопланетный разведчик не ударился в нас носом. Даже если б мы не хватались за него, дыра в задней части на очередном витке поглотила бы нас.

– Как удачно. – В голосе Нильса слышался по-настоящему детский восторг, и я взмолился неведомой силе, которая остановила меня от детоубийства. Пусть последние мгновения его жизни будут весёлыми.

– Нужно хвататься за ближайший край, – сказал я. – Иначе нас отшвырнёт. Выстави вперёд руку.

Комбинезон Нильса зашевелился. Мы едва нашли подходящий размер. На наших фермах не было ребят с размерами kid size, но в запасниках несколько уцелели. Рваная рана корабля ударила нас по ногам, и реальность закрутилась. Разбитый катер завертелся вокруг нас волчком.

– Папа, что это? – испуганно спросил Нильс. – Почему корабль завертело.

– Это не корабль завертело, – усмехнулся я.

– Ааааа. – Голос Нильса тоже улыбался. – Это нас вертит.

– Да. Старайся ухватиться за что-нибудь. Мы влетаем внутрь инопланетного корабля.

Последние слова я произнёс строгим военным голосом, а сам поглядел на остаток кислорода. Тридцать процентов. До начала нашей смерти оставалось минут двадцать.

Нильса немного качнуло в сторону, и его комбинезон вырвался из моей руки. Во мраке чужого корабля мне на шлем бросилась змеевидная кишка корабля, и я обхватил отросток руками.

А кто сказал, что мы найдём инопланетную форму жизни? Возможно, иная цивилизация послала к нам рой беспилотников. Хотя, интерес взглянуть на инопланетные технологии появился теперь и у меня.

– Пап! Я стою на ногах! – услышал я взволнованный голос Нильса.

– Молодец, сынок, я тоже, – отвечаю, запыхавшись. – Видишь меня?

– Смутно. Что-то белое.

– Вот осторожно двигайся ко мне. Не упади.

– Иду, пап.

Тем временем я оглядывал тьму перед собой. Лишь узкая полоска света, сотканная из солнечных лучей, освещала нутро, не давая разглядеть обстановку. Подождав немного, я отцепил замочки, держащие слой солнцезащитного забрала, и поднял его.

Солнце осветило кабинку – не больше рубки нашего самолёта. Пульт управления с массой кнопок и тумблеров и кресло.

– Пап?

Нильс встал по левую руку.

– Подойди сюда, – позвал я, и первым двинулся к мальчику. Расцепив замочки, я поднял и его солнцезащитное забрало. Зеркальная поверхность скользнула вверх и… вот он, мой мальчик. Глаза, спрятанные в венце чёрных ресниц, россыпь конопушек.

Но смотрел малыш мне за спину. Его влекли исследования даже в последние мгновения жизни.

– Папа, ты уже видел его лицо?

Я неуклюже обернулся и взглянул на кресло. Из-за спинки торчала голова. Корабль пилотировало живое существо. Сердце застучало в висках. Волнение набрало силу.

– Вдруг он жив? – прошептал Нильс.

– Не может быть, – ответил я, продвигаясь к креслу. – Кабинка разгерметизировалась. Держись ко мне ближе.

Я схватил кресло за спинку и потянул на себя. Почему-то я ждал, что кресло не поддастся, но оно повернулось.

Перед нами раскинулось двухметровое существо в серебристом панцире из грубой ткани. Голову твари покрывал прозрачный купол. Вряд ли он являлся гармоническим продолжением биологической ткани. Скорее всего – скафандр.

В ушах забилось нервное дыхание Нильса.

– Пап, ты о таких раньше слышал?

Я молчал.

– Пап… Кто это?

Я разглядывал серо-зелёное вытянутое лицо инопланетянина, две выпуклости на голове – словно рога, – дыхательные дырочки. Почти что человекообразный.

– Уйдём отсюда, – выдохнул Нильс. – Пойдём обратно наружу.

– Нильс! – я прикрикнул и схватил мальчика за плечо. – Посмотри на меня!

Сын неуклюже повернулся. Кончики его волос, выглядывающие из комбинезона, вспотели и прилипли ко лбу.

– Он мёртв. Он не причинит нам вреда.

– Откуда ты знаешь? – нервно спросил мальчик.

– Просто думай, будто это так. Я сейчас открою замочки и сниму с него шлем, тогда ты точно убедишься в его смерти.

Я потянулся к шее инопланетянина.

– Папа, стой! – крикнул Нильс. – Вдруг не получится!

Но я не слушал мальчика. Нам действительно нужно убедиться, что монстр мёртв. Я прощупал пальцами ободок шлема, но замочков или крышечек не нашёл. Впрочем, можно просто разбить – и дело с концом.

– Нильс. Я попробую ударить в шлем, прикрой лицо.

Мальчик застонал и выставил перчатку перед глазами. Размахнувшись, я ударил кулаком по прозрачному материалу инопланетного шлема. На нём не осталось даже царапины, а вот инопланетянин открыл глаза.




ГЛАВА ВТОРАЯ

ШВЫ





1


Мой отец редко покидал мир волнующих цифр, но он не был математиком. Его интересовали только те цифры, которые выражались в денежном эквиваленте. Совсем как когда мы учились в школе: два яблока плюс три яблока равно пять яблок. Если вычеркнуть яблоки, отец уже зевал на цифре три. Хотя, яблоки-то его тоже не особо интересовали. Как я уже сказал: рубли, доллары, евро. Можно подумать, будто мой папаша владел невообразимым бизнесом, но нет, в этой фразе как раз нужно вычеркнуть слово невообразимый. Я был ребёнком и ничего не понимал, но мать вечно твердила, что до миллионов отцу не хватает решительности и холодности. Отца я помню полноватым с залысиной мужичком, который всегда улыбался, даже когда говорил по телефону о пропаже ста тысяч евро. В те редкие мгновения, когда он опускался в реальный мир к семье, эта открытая улыбка не слетала с его губ.

К матери я имел много претензий. Возможно, мой папик был человеком гораздо худшим, чем она, но отец меня не воспитывал. Мой характер соткала мать. В детстве я считал, что многое из её слов – правда и вроде бы иначе нельзя, но став подростком, я научился искать альтернативные решения. А из её манеры поведения я взял только необходимое.

Мне было десять, когда рано утром я не смог встать с кровати и обжигающая боль охватила весь правый бок. Потом скорая, наркоз, операция аппендицита. После операции я не вставал сутки. За мной ухаживала мама. Пришло время снять повязку. Во время этой процедуры медсестра восклицала, как у меня всё хорошо заживает, хирург с серьёзным видом давил на живот, причиняя мне небольшую тупую боль. Я не смотрел вниз. Жутко боялся. Стоит опустить беглый взгляд, и я упаду в обморок от увиденного – кишки наружу, кровь на животе и так далее.

Зато я хорошо помню маму, которая поджидала меня у изголовья, читая один из бесконечных романов о сильных мужчинах и слабых женщинах. Узнав, что мне сняли повязку, она попросила мне показать место операции.

Я неспешно доковылял до кровати, пока она со свойственным ей перфекционизмом прикрывала книгу и снимала очки. И когда пропахнувшая лекарствами кровать приняла меня, я осторожно поднял майку и позволил маме заглянуть.

Она могла сказать что угодно. Даже если бы у меня желудок наружу вывернуло, могла похвалить за мой героизм и уверить в благополучном исходе дела. Но она долго качала головой, хмурилась и наконец изрекла:

– Игнат, как тут всё страшно.

В тот день мне пришлось вкачивать успокоительное, а медсёстры умоляли меня набраться храбрости и посмотреть на свой пах. Мама подхватывала их просьбы и виновато улыбалась, а я рыдал.

Потом я всё-таки опустил голову и посмотрел. Ну ничего страшного. Пара крестообразных швов, покрытые йодом, которые и напугали маму.

Я хочу сказать, что задумчивая женщина, не любившая скандалы, но к которой они постоянно липли и которая воспитала меня, сначала думала, потом только говорила. И для неё существенной роли не играл возраст человека, даже собственного ребёнка. Думаю, моя мать легко прижилась бы на должности человека, который должен обзванивать родственников погибшего и сообщать о смерти близкого человека. А ещё она могла бы работать в детском онкологическом хосписе и сообщать детям, что жить им осталось три месяца.

Я поклялся никогда не пугать своего ребёнка, в какую бы страшную ситуацию он не попал. Наверное, именно это чувство не дало мне стянуть с Нильса шлем в открытом космосе. И когда инопланетянин открыл глаза и поднял голову, я сообразил, чем кончится печальный исход нашей короткой битвы. Гуманоид с лёгкостью отшвырнул меня, и я услышал пронзительный крик Нильса.

Мальчик пытался обогнуть кресло пришельца и бежал в моём направлении.

– Нильс, – позвал я. – Не переживай, всё будет хорошо!

Меня развернуло, и перед глазами открылся развороченный зад инопланетного корабля. Куда теперь? Туда? Обратно в космос?

Внезапно из пола выросла прозрачная стена, отрезавшая кабинку от вакуума. Пыхтя от тяжести скафандра, я развернулся. Нильс барахтался в углу. Вероятно, огромный рептилоид и его отшвырнул.

Гуманоид возвышался в пилотском кресле и щёлкал тумблерами. С потолка ударили белые струйки пара. В скафандр не просочилось ни звука, лишь тоненькие всхлипы Нильса.

Божечки, как же это всё страшно!

– Папа, он нас теперь убьёт? – спрашивал сын.

– Я… я… – что мне ответить? Какие страшные швы на животе или о том, что выпали кишки, но всё будет хорошо. – Не знаю. Давай пока не будем шевелиться и посмотрим, что будет дальше, – закончил я предложение.

– А если он нас убьёт? – простонал Нильс.

Я проверил количество кислорода в баллонах скафандра и решил, что нас скорее всего настигнет участь мучительнее.

– Давай успокоимся, – сказал я. – И просто подождём.




2


Мы летели.

По крайней мере, я так думал. Звука из внешнего мира покинул уши ещё несколько часов назад, за узкими иллюминаторами корабля виднелась лишь тьма космоса, разбавленная разряжёнными золотистыми лучами, а гуманоид сидел за пультом. Он иногда поворачивал штурвал. За его широкими плечами я не видел ни одной кнопочки, лишь редкое шевеление мышц.

У космических кораблей нет колёс, ибо без гравитации они бессмысленны. Штурвал лишь управлял подачей напряжения в двигатели. Повернёшь налево, ослабнет правый двигатель, а левый под своей силой начнёт тебя разворачивать. И наоборот. Так устроены земные корабли, но кишки инопланетной посудины могут быть сотканы совсем иначе.

Лоб покрылся потом, и я взглянул на индикатор кислорода.

Пора.

– Нильс, – зову. – Я люблю тебя.

Я постарался повернуть голову, чтобы увидеть моего мальчика. Груда скафандра притаилась в соседнем углу. Через шлем я мог различить только нос Нильса и виток чёрных волос. Волосами в маму пошёл.

– Пап, у нас заканчивается кислород, – слышу голос сына.

– Я знаю, – отвечаю и расстёгиваю первый замочек, удерживающий шлем. Раздаётся тихий плач Нильса.

– Пап. Я боюсь.

А я молчу. Я не знаю, что придумать, какую отговорку изобрести. Но и становиться хмурой мамой, которая причитает: как всё страшно, – я тоже не хочу, поэтому расстёгиваю второй замочек.

– Нильс, лучше так, – говорю.

Реальность теряет смысл. Я смотрю в никуда, поглощённый всеобъемлющей пустотой. Я долго ни о чём не думаю и дышу углекислым газом, когда Нильс отзывается в рацию:

– Пап.

Я расстёгиваю третий замочек, и внезапная мысль осеняет меня.

– Снимай, – прошу я и быстро расстегиваю шлем. – Снимай, малыш. Он запустил в кабинку воздух! Помнишь струи пара?!

Я врал. Возможно, пришелец и запустил в кабинку средство для дыхания, но не воздух Земли, а атмосферу, пригодную только для пилота. Однако если нас с сыном ждёт смерть, я не хочу, чтобы мальчик думал, как всё страшно.

Последовав моему примеру, Нильс начал отцеплять шлем. Я вроде бы замешкался, предоставляя первенство мальчику. Если нам суждено умереть, то я только после него. Стянув шлем, Нильс вдохнул полной грудью. Значит, вакуум в кабинке исчез.

Нильс улыбнулся и что-то сказал. Мой шлем отсёк слова, однако микрофон в шлеме мальчика уловил звук. Полным восхищения голосом, тоном вкушающего сладкий торт малыша, Нильс сказал:

– Пап, я дышу.

Я немедленно снял шлем и вдохнул. Разницы между своим воздухом и воздухом в инопланетном корабле никакой. Если ядовитые смеси и присутствовали в атмосфере, то мы с Нильсом узнаем об этом позднее.

– Как думаешь, это чистый воздух? – спросил мальчик, улыбаясь.

– Ага, – соврал я, но потом уточнил, придавая словам оттенок правды: – По крайней мере, ничего не чувствую.

– Урааа, – прошептал Нильс и блаженно откинулся, вытирая пот перчаткой. – Мы остались живы.

– Кажется, дальше будет интереснее, – пробормотал я, ощущая лёгкую тяжесть в животе.

Теперь, когда шлем остался в руках, органы чувств пронзила гамма ощущений. Я слышал чужеродное жужжание двигателей, приглушённо урчащих под полом, видел цвета ярче, вдыхал терпкий солоноватый запах с примесью машинного масла неизвестного происхождения, обзор не ограничивало окошко. Я завёл руку за спину. Тело уже не парило над полом. Я лежу, явственно ощущая незримую вибрацию.

– Похоже, мы садимся, – прошептал я.




3


Свет стал более рассеянным, а чернота за иллюминатора затягивалась голубизной.

Нильс перебрался ко мне и обнял за грудь. Я сжал мальчика, почувствовав его родной запах. Страх немного ослабил хватку.

Сила тяжести нарастала с каждой секундой, постепенно превращаясь в эквивалент земной. Если и существовала разница, я её не ощущал.

Корабль вздрогнул и двигатели заглохли.

Вот и всё.

Что дальше?

По логике, если уничтожили всю Землю и орбитальные станции, зачем им мы? Какой толк от двух юродивых неразвитых землян? Разве что разберут по кусочкам, чего мне совсем не хотелось. Уж лучше пусть сразу убьют.

Пришелец нажал последние кнопки, и тишина надавила на уши. Вставать гуманоид не собирался, а каждая секунда промедления вколачивала лишний гвоздь в гроб моего терпения. Я даже успел рассмотреть бредовейшую идею: вскочить и наброситься на монстра.

Но вот худенькая фигура поднялась. Расправив широкие плечи, гуманоид поглядел через иллюминатор налево и направо, а потом обернулся к нам.

В новом свете из его кожи полностью пропал изумрудный оттенок, и она осталась серого цвета. Огромные чёрные глаза пришельца взирали на нас с Нильсом с космической холодностью. Я не знаю, способны ли лица этих тварей мимически двигаться, но уж лучше бы не могли. Ибо в противном случае каменное безразличие к нам оставалось единственной трактовкой выражения морды гуманоида.

Нильс тихо заплакал. Я хотел присоединиться к сыну. Вдруг проснулась полнейшая безысходность. Больше никаких вечерних посиделок на веранде, прохладных ночей, пивка по выходным с друзьями; ни родителей, ни Риммы. Жизнь лопнула за долю секунды.

Повернувшись к пульту управления, гуманоид выдвинул треугольную полочку и достал небольшой аппарат, похожий на ингалятор астматика. Проверив его и щёлкнув парой кнопочек, – в пальцы скафандра пришельцев оказались тоньше и изящнее, – чужой направил аппарат на меня.

Вот так это закончится. Выстрел, и нас нет.

Я закрыл ладонью глаза Нильсу. Почувствовал на руках его слёзы.

Вспышка.

И тьма.




4


…шлёп-шлёп-шлёп…

Сначала в мой мир ворвался лёгкий звук, ударяя по нервам мерной периодичностью.

Я открыл глаза и повернул затёкшую голову в сторону звука. Это Нильс. Он сидел на лавке в одних трусах и нервно шлёпал босой ногой по полу. У меня отлегло от сердца.

Мышцы затекли, но я заставил себя поднялся. Кряхтя, я перешёл в сидячее положение и огляделся. Нас поместили в коробку с чёрными стенами, шириной не больше двух метров, зато высокую. Под потолком из отверстий тускло струился белый свет

…шлёп-шлёп-шлёп…

Я потрогал скамейку, на которой лежал. Толстая. Тёплый чёрный металл.

На мне оставались трусы и майка. Значит, они стянули с нас скафандры и спецкостюмы, оставив нас лишь в нижнем белье. На шее болтались вязаные жёлуди. Украшения они тоже оставили.

– Ты видел их? – спросил я Нильса, чья скамейка стояла с моей буквой Г.

Мальчик замотал головой и принялся грызть ногти. Его взгляд нервно шарил по нашей камере, и мне стало жаль сына, но я пока не мог его утешить, сам боролся с головокружением и пытался привести мысли в порядок.

Кашлянул.

Справа в груди опять что-то закололо. Я оттянул майку и заглянул внутрь. К ткани прилипло семечко ясеня. В нашем блоке он как раз облетал, вот, видимо, и забрался под шумок мне под майку, пока я гулял по ферме.

Вытащив влажную от пота крылатку, я хотел было отшвырнуть её, но на секунду помедлил. Мы, наше нижнее бельё, вязаные жёлуди жены и это семя – единственное, что осталось от всей моей планеты, поэтому я осторожно вкрутил крылатку в один из жёлудей.

– Я сначала перепугался, что ты умер, – сипло выдавил Нильс.

Я усмехнулся. Мой сын боялся за мою жизнь сильнее, чем я.

– Почему они не стали нас убивать? – спросил мальчик.

Я лишь покачал головой и обвёл взглядом комнату, пытаясь найти дверь, но таковой не оказалось.

– Ответ один. Мы для чего-то им нужны, – сказал я, и снова содрогнулся от неприятной мысли об опытах над нашими телами.

– Как думаешь, они мирно настроены? – спросил Нильс.

Я многозначительно посмотрел на него, и мальчик всё понял, отчего его нога заходила ходуном, а зубы принялись терзать ногти с новой силой. Он посмотрел в никуда. Если б эти гуманоиды были мирно настроены, они бы не стали уничтожать целую планету.

– Но с другой стороны, если б они хотели всех замочить, они б и нас тогда прибили, – словно в продолжение рассуждал Нильс.

Ты забываешь про опыты, – подумал я, но промолчал.

– Догадываешься, где мы? – спросил мальчик.

– Ни малейшего представления не имею, – отвечаю.

– Самое ироничное, что мы, скорее всего, в солнечной системе, – сказал Нильс.

Я нахмурился.

– С чего ты взял?

– С тех пор, как корабль взлетел, мы ни разу не были во тьме. В иллюминаторы всегда бил свет. Значит, это солнце.

Я на секунду задумался. Недаром говорят, что нынешнее поколение гораздо умнее и находчивее нас. Когда мне было двенадцать, я растил кабачки на бабушкином огороде, читал Гарри Поттера и думал, что сладкая вата состоит из настоящей ваты с добавлением сахара.

– Впрочем, – я пожал плечами. – Мы не знаем технологии этих существ. Быть может, они перенесли нас в другую галактику каким-нибудь специальным суперпрыжком. Как в тех фантастических фильмах.

Нильс засопел, задавшись целью вырвать зубами ноготь с корнем. Он отрицательно замычал.

– Нет, и всё-таки, я думаю, мы бы что-нибудь увидели. Какую-нибудь смену света. Если б коридор светился, свет появился бы отовсюду, но лучи всегда падали слева.

Я вздохнул. Мне нравилось, что юный Шерлок Холмс не унимался. Пока мальчик думает и строит догадки, в нём – в отличие от меня – живёт жажда жизни.

– Здесь пахнет, как в нашей школьной раздевалке на физкультуре, – нервно хмыкнул Нильс.

– Может, мы и есть в раздевалке, – ответил я и механически улыбнулся.

– Когда они войдут, надо попробовать с ними поговорить… – не успел Нильс закончить, как часть стены в дальнем углу с шипящим звуком отскочила, обнажая чёрный пролом. Движение оказалось настолько резким, что я отпрянул, а сын вскрикнул и подпрыгнул.

Внутрь вошёл… чёрт меня побери, вот тебе и серые человечки. Скафандр пришельца в корабле позволил разглядеть лишь голову, спрятанную в шлем. Ещё тогда я отметил сходство гуманоида со стереотипным образом инопланетян: тонкие ручки и ножки, длинные тела, большие продольные головы с огромными чёрными глазами и тонкими прорезями для носа. А вот рот у гуманоида отсутствовал. Он вроде бы угадывался, но отверстие перекрывало множество сухожилий, кожанных уздечек, отчего инопланетянин походил на древнего зомби, которому зашили рот.

Из-под потолка полился механический голос:

– Лягте на ваши скамейки.

– Папа, – прошептал Нильс, и схватил меня за руку.

Существо указало длинным худым пальцем на мою скамейку, потом на скамейку Нильса, а голос под потолком повторил:

– Лягте на ваши скамейки.

Даже гугл-говорилка звучала лучше. У голоса хромали гласные – тянулись неестественным образом, – а согласные будто пережёвывались и их произносили без губ, на дыхании. Наверное, это инопланетный акцент.

– У нас нет выбора, – прошептал я и быстро взъерошил Нильсу волосы, не отрывая взгляд от гуманоида. – Ложись на свою скамью. Думаю, всё будет хорошо.

Я отпустил мальчика и пересел на свою.

– Мы ложимся, – обратился я к пришельцу, заваливаясь на спину.

– А если они нас убьют? – дрожащим голосом спросил Нильс. Его лицо побледнело, глаза бегали из стороны в сторону. Я вспомнил документальные видео людей перед казнью на войне. Чёрт, они выглядели так же. Сжав в кулак жалость и ненависть к гуманоидам, я сказал:

– Если б они хотели, они б уже убили нас.

Я верил себе и нет. В любом случае, я не мог разорвать швы, связывающие нас с Нильсом, образуя кусочек земной реальности в этом неизвестном где. А ещё я хотел, чтобы малыш не умер по глупости, когда можно было остаться в живых.

Ещё раз всхлипнув для пущей убедительности, Нильс осторожно лёг на скамейку. Только тогда я позволил себе посмотреть в потолок. А потом моргнул – и вместо тёмной доли секунды увидел вспышку.

Я моргнул ещё раз. Ничего не случилось. Тогда я чуток приподнял голову на инопланетянина, но того в камере уже не было. Постойте, он только что же…

Меня слабо осенило. Наверное, я какое-то время отсутствовал. Я вспомнил вспышку в звездолёте, перед тем, как очутиться в тюрьме. Если б не смена обстановки, я тоже подумал бы, что прошла доля секунды.

– Нильс, – позвал я и сел. Мальчик лежал на скамье. Согнутые ноги аккуратно опирались о стену, руки безвольными верёвочками свисали на пол.

– Нильс, – снова позвал я и толкнул сына в плечо. Мальчик не шевелился.




5


Стоя на коленях, я дёргал Нильса за плечо. Паника начиналась с лёгкой тревоги. Родное сердце мальчика билось в бешеном ритме, губы высохшие, обветрившиеся, словно шелуха листьев на дороге. Я звал сына и тряс. Бледная нога оторвалась от стены и безвольно ударила меня в плечо.

Что они с ним сделали? Вдруг Нильс умрёт? Я не готов жить без него, без последней ниточки, связывающей меня с землёй.

Тогда-то последние события и накрыли меня волной. Я рыдал, уткнувшись Нильсу в грудь. И я плакал не только из-за мальчика, который, хоть и не приходил в себя, но дышал. Я выплакивал наш уютный уголок с женой, родительскую дачу, где я провёл детство, первые игрушки Нильса, собранные в чулане, электронные фотоальбомы на комоде. Всего этого нет. Только сейчас пустота в полной мере напомнила о себе бесконечным эхом бесконечных километров между неизвестной планетой и пространством, где когда-то располагался не просто маленький шарик Вселенной, а мой настоящий дом, моё прошлое. Почему мы не остались на ферме и не умерли сразу?

Омыв грудь Нильса слезами, я вскочил и принялся пинать стены. Я кричал что-то безумное, гавкающее, захлёбываясь собственной слюной. Босые ноги стучали по металлу глухо, и никто не ответил на мой выпад. Никто меня не расстрелял.

Едва успокоившись, я упёрся кулаками в стены и зашипел под нос что-то гневное.

– Пап… – услышал я позади слабый голос. – Прикинь, они гермафродиты.

И сквозь слёзы я сухо засмеялся. Обернувшись, упал на колени и подполз к Нильсу. Мальчик медленно моргал, обводя камеру рассеянным взглядом.

– Ты жив! Жив, мой малыш, – прошептал я и обнял сына. Не стал отрывать его тело от скамьи, накрыл собою сверху, стараясь защитить от серых гуманоидов, серых человечков, мать их!

– Я… так просто… не сдамся… – Слова давались Нильсу с трудом.

– Помолчи, побереги силы, – сказал я, вдыхая родной запах мальчика. Заберите его от меня, и я превращусь в безвольного смертника, а пока мне есть для чего жить!




6


Нильс рассказал мне о видениях. Придя в себя, мальчик сел, оперся спиной о стену, обхватил колени и заговорил. Над ним повис свет и группа серых гуманоидов что-то рассматривало, изучало. Они не делали мальчику больно, но, по его словам, будто выкачивали силы.

– Знаешь, на что было похоже, – произнёс Нильс. – Как в том журнале. Про уфологию. Я читал воспоминания людей, похищенных инопланетянами. Вот то же самое. Свет. Головы. Огромные чёрные глаза.

Я вздохнул, часто сжимая кулаки и борясь с желанием раскроить черепа всем ныне живущим гуманоидам.

– Мне так холодно, – вздохнул Нильс.

Губы мальчика отдавали синевой, сосуды на ногах проступили сквозь кожу. Я немедленно сел рядом и обнял Нильса. Сердце мальчика билось едва заметно, отсюда и озноб, хотя в камере по моим внутренним меркам стояло около двадцати пяти градусов тепла.

– Они точно не сделали тебе больно? – спросил я, растирая ладоши Нильса. Зачем спрашиваю? Всё равно, даже если делали, я ничем не смогу ответить.

– Я проголодался, – вдруг сказал Нильс. – Быка б съел.

Мой желудок тоже урчал, но нервы отбивали аппетит. Я сел на пол и попросил Нильса протянуть мне ноги.

– Я б тоже не отказался от бифштекса, – говорю и массирую ступни Нильса. Вспомнил, как часто делал массаж ног Римме. Она считала меня богом массажа, гуру для снятия усталости, мастером женских ножек, и так далее.

Я грустно усмехнулся и отогнал унылые мысли.

– Я вот что подумал, – сказал мальчик. – А вдруг они так и будут нас изучать, и мы нужны им только для опытов.

Что ответить? Правду и разрушить швы, связывающие Нильса со счастливым детством? Или соврать и оставить мальчика в счастливом неведении? Но отвечать не пришлось, снова открылась дверь и снова мы с сыном подпрыгнули.

На пороге вырос гуманоид. В руках он держал серебристые предметы, напоминающие тарелки. Шагнув к нам, он протянул предметы. Я недоверчиво взял один, а второй протянул Нильсу.

На яйцеобразной голове гуманоида сидел аппарат, напоминающий рацию, которая динамиком повисла на уровне рта.

Тарелки разделялись перегородкой на две части. В одной горкой возвышалась желтоватая однородная масса, в другой дольками раскрывался неизвестный фрукт. В пюре лежала серебристая палочка.

Дверь за гуманоидом закрылась, он не вышел. Он стоял, подпирая макушкой потолок и сверху наблюдал за нами бесстрастными глазами, лишёнными белков. Инопланетянин пугал, но я не показывал вида.

Вдруг микрофон возле его рта произнёс:

– Это еда.

Акцента почти не было, хотя голос отдавал механизацией.

Я подозрительно покосился на блюда, потом на Нильса. Мальчик не ел, но в подозрительности его взгляда улавливался оттенок собачьего голода.

– Думаю, стоит повременить с обедом, – тихо произнёс я.

– Не тяните, – заговорил микрофон гуманоида. – Вашим организмам это необходимо. Особенно организму детёныша. Его биологические ресурсы заметно истощены.

В висках забилось сердце. Я впервые иду на контакт с внеземной расой.

– Мы… с сыном польщены гостеприимством, старался подобрать нужные слова я. – Но нас немного смущает подобный приём. Я полагаю, мы узники, и, быть может, в ваших целях отравить нас.

– Если мы решим вас уничтожить, мы изберём более гуманный способ, – ответил гуманоид. – Сможет ли ваш интеллект ответить мне на вопрос: зачем нам травить вас?

Я задумался. Ответ находился только один.

– Простите, может, я не совсем правильно объяснился, но отрава может быть не смертельной. Под отравой я понимаю любое вещество, скажем, психотропное, которое превратит нас в материал, необходимый вам… не знаю даже для чего. Скажем, для исследований.

– Умно, – тут же ответил гуманоид. – Но вы слишком долго думали над этим вариантом ответа. Я бы назвал вас по имени, но его нельзя выговорить на нашем языке, а передатчик не сможет передать его в нужной звуковой форме. Поэтому я буду звать вас Особь Родитель. А вас я буду звать Особь Детёныш, – последние слова обращались к Нильсу.

И вдруг я догадался. Они не будут пытаться нас отравить. Если аппарат на лице гуманоида запрограммирован переводить речь пришельцев в русский язык, то почему в программу заложили обращение на вы, а не ты. Даже к Нильсу гуманоид обратился уважительно. Может ли это что-то значить? Думаю, да.

– Нильс, можешь есть, – кивнул я и погрузил в рот дольку фрукта. Вкус напоминал что-то среднее между персиком и апельсином. Я хотел было задать вопрос о пригодности пищи для человеческого организма, но решил, что покажусь дураком. Уж лучше попробовать вести дипломатические переговоры на интеллектуально-политическом языке, хотя у обычного фермера такой язык жарит мозги.

Я решил вести переговоры только после еды. Пока я сравнивал вкус чужеродного пюре с картофельным, инопланетянин заговорил первым:

– Вы должны озвучить причины, по которым не доверяете нам.

Я поперхнулся и решил ответить с язвочкой. Понимают ли тут наш земной юмор?

– Дайте подумать, – хмурюсь. – Наверное, потому, что вы не похожи на нас. Хотя нет, две руки, две ноги. Может, потому, что язык другой. Да чёрт-с-два. У меня есть знакомые англичане, я им вполне доверяю. А! Вспомнил! Наверное, я не доверяю вам потому, что вы расхерачили нашу планету! Наш родной дом!

Нильс что-то промычал, всецело поглощённый едой. Волшебное пюре и экзотический фрукт в его холодной тарелке исчезали в два раза быстрее моей порции.

Гуманоид долго молчал, пугающим чучелом нависая над нами. Может, он не понимал юмор и гадал, дурак ли я. А мне вдруг стало плевать. Я держался рамок приличий, а за сарказм не убивают, думаю.

– Я могу ответить вам на самые общие вопросы, – сказал гуманоид. Только сейчас я услышал тихое мычание, доносящееся из его носа. Это блеяние аппарат и переводил в русские слова.

– Я думаю, у меня только один вопрос, – говорю. – Объясните, что происходит?

Гуманоид опять помолчал, потом заговорил:

– Вы на нашей планете. Название вам ничего не скажет. В вашем словаре нет аналогов, поэтому аппарат не переведёт. Вам не нужно знать название нашей планеты для комфортного общения. Я также не могу сказать название нашей расы, но в вашем языке есть аналогия. Вы можете называть нас гуманоидами. Ваш статус пока: заключённые. Результат нашей разведки на место вашей планеты переведёт вас в другой статус.

Нильс вздохнул и отставил пустую тарелку.

– Спасибо, – вдруг сказал он, робко подняв взгляд на гуманоида. – Было очень вкусно.

Я не доел, но тоже отставил блюдо.

– Продолжайте, – прошу.

Гуманоид протянул руки и забрал тарелки обратно.

– Я передал основную информацию для заключенных. Если вас переведут в статус гостей, я открою больше информации. Но для этого наша разведка должна найти на орбите больше выживших людей.

– Погодите, вы предполагаете обнаружить кого-то в живых после того фейерверка, который вы устроили? – спросил я.

– На орбите Земли пребывало ежедневно около пяти тысяч землян, по нашим наблюдениям. Взрывная волна достигала большинство ферм, но есть уцелевшие. Купол всех ферм и обшивка всех спутников и кораблей должна была треснуть, по нашим расчетам. Уничтожение Земли должно было занять десять минут. После нападения не должно было остаться ни одного живого землянина, по нашим расчётам. – Гуманоид замолчал как бы выжидающе глядя то на меня, то на Нильса.

– Ииии? – Я жестом попросил его продолжить.

– Но вы живы, – сказал гуманоид. – Значит существовала погрешность. Мы должны убедиться, что погрешность не столь велика, чтобы оставить в живых много людей.

– Если вы обнаружите других людей, что вы будете с ними делать? – спросил я.

– Привезём сюда, – ответил гуманоид. – И переведём вашу расу в статус гостей.

– А если вы больше никого не найдёте? – спрашиваю. – Если по счастливой случайности, в живых остались только я и мой сын, что тогда с нами будем?

– Вы представители одного пола, к тому же вы – кровные родственники. Вы не имеете ни малейшего шанса продолжить свой род. Мы уничтожим вас, – бесстрастно ответил гуманоид.

Швы порвались.




ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЖЁЛУДИ





1


Последние события происходили так стремительно, что не оставляли места воспоминаниям, сожалениям, печали. Прошлое, пустота, осознание стояли обособленным кружком, глядели на взрыв Земли, на наше с сыном маленькое скитание в вакууме, на заключение у неизвестной расы инопланетян, и будто боялись притронуться ко мне с немым вопросом в глазах: ты посмотри что делается-то?

Оставив меня и Нильса в камере одних, вынеся нам вердикт, гуманоиды подарили воспоминаниям простор. И первая, кто потревожил мой сон, пришла Римма.

Успокоив мальчика, который постоянно вопрошал, что делать, если остальных людей на орбите не найдут, я отцепил с шеи вязаные жёлуди и просто мял их, иногда поднося к носу, закрывая глаза и поглубже вдыхая. Дом. В маленьком комочке пряжи, коротком вдохе за секунду сооружались стены, покрытые бежевыми обоями, маленький альков, в котором у нас стояла кровать. Я видел не крошечный коттедж, который построил десять лет назад. Перед глазами всплывала квартира. Не первая съёмная, а промежуточная, наша которую мы с Риммой гордо купили на собственные деньги, не залезая в долг к её богатым родителям или в кредит у банка.

Когда риэлтор показывал нам пятые апартаменты, отчаявшимся голосом зомби констатируя: ванна, душ, прихожая, – мы увидели глубокий альков в комнате. Я ещё подумал, что в нём аккуратно может поместиться двуспальная кровать. А когда посмотрел на жену, по жадному взгляду понял, что она думает о том же.

Мы взяли квартиру, и провели в нашем уголке следующий год, девять месяцев беременности и два года втроём. Для меня не существовало другого пространства за границей алькова. Работа, любовь, секс, фильмы по выходным и пицца воспоминаниями въелись в три маленькие выемки стены, в которую спряталась старая кровать.

Так я понял, что меня мало привлекают особняки и я фанат тесных помещений, в которых можно закрыться, замкнуться, остаться наедине с собой или любимым человеком.

В детстве, глядя, как на орбиту запускают первую космическую ферму, я мечтал стать космонавтом, потом мечтал попытать счастье в баскетболе, затем – юрист, и стал-таки специалистом по почвам. И когда в нашей аграрной фирме – в основном офисные планктоны, которые почву видели только на фотографиях – проводили отбор среди здоровых ребят для группы космических фермеров, я незамедлительно подал заявку.

Я нервничал, а Римма успокаивала меня, повышала мою самооценку, подбадривая. Она говорила: ты – фермер от космоса. И я вторил ей. Однажды, до результатов отбора, в постели, когда я читал скучный роман про несложившуюся жизнь маленького человека, я заявил, что нет в мире семечка, из которого я не смог бы вырастить растение. И Римма пообещала найти такое семечко.

Через месяц она подарила мне вязаные жёлуди. Мой зайчик любила рукоделие и быстро соорудила два маленьких семечка дуба, связанных между собой цепочкой из воздушных петель.

– Почему жёлуди? – спросил я.

– Из них растёт дуб, – пожала плечами она, сквозь очки рассматривая ленту друзей в социальной сети. – А ты, может, внешне и выглядишь как берёзка или ива, внутри ты – дуб. Так что давай, не ломайся.

Она сказала не ломайся, и потом мы долго целовались.

На следующий день пришли результаты отбора, и я оказался в списках. Мечта раннего детства сбылась наполовину: я вышел в открытый космос. Зарплата увеличилась втрое, дела пошли в гору. С тех пор я носил жёлуди на шее, как талисман.

В наш век мало кто держал информацию на бумаге. Даже если твой компьютер сгорел, ты уже всё выбросил в сеть, откуда можно закачать весь фотоальбом за считанные секунды. Мы с Риммой создавали электронные фотоальбомы, которые стояли на комодах, с лучшей фотографией на обложке. Зато сейчас при мне не оказалось ни одной фотокарточки. Единственное воспоминание о жене – эти жёлуди.

А ещё – сын, который мирно посапывал на скамейке в камере на неизвестной планете.




2


Меня разбудил звук открывающейся стены. Сколько мы уже здесь находились? Расцепив веки, я обнаружил Нильса на полу. Не удивлён. На этих чёртовых скамейках спать очень неудобно.

Гуманоид, вошедший в камеру, коротко позвал через передатчик:

– Пойдёмте.

Я встал и, бросив взгляд на Нильса, направился за инопланетянином. Мальчик так и не проснулся. Мысленно я попрощался с ним.

Снаружи мне в глаза ударил яркий прожектор, и я прикрыл глаза рукой.

– Садитесь на стул, – слышу голос из передатчика. Это тот же инопланетянин, что заходил ранее или уже новый? Чёрт их разберёшь, все на одно лицо.

Нагнувшись, в пределах видимой пары метров, я обнаружил цельнометаллическую конструкцию в форме стула. Присев на неё, я поднял голову, и тут же прищурился. Свет жалил глаза.

Через секунду стул двинулся, и я медленно покатился или полетел в неизвестном направлении. Луч прожектора всегда держался передо мной. Спустя несколько минут стул остановился. Меня окружил разряженный запах, будто я находился в больничной палате после кварцевания.

Я сжался, представляя пушку, которая целится в меня. Доля секунды и тело разберут на молекулы. Следующим казнят сына. Я с горечью сглотнул, подумав об Освенциме или Бухенвальде. Было что-то схожее.

Щелчок, заставивший меня вздрогнуть.

Тот же ровный механический голос, только громче, спросил:

– Как звучит ваше имя?

Я помолчал, размышляя. Быть может, нас всё же решили оставить в живых, раз спрашивают имя.

– Игнат, – ответил я пересохшим горлом.

– Вы можете написать его символами вашего языка?

Я перевёл вопрос на русский и кивнул в ответ, а потом на всякий случай сказал:

– Да.

В свете прожектора мелькнула большеголовая тень, которая протянула мне планшет со стилусом. Мои пальцы и пальцы гуманоида соприкоснулись, и я вздрогнул. Я не успел почувствовать кожу инопланетянина, но сам факт вызвал лёгкий страх. Обхватив тоненький стилус, я нацарапал своё имя. Каждый штрих загорался ярко-зелёной полоской.

Тень забрала планшет. На сей раз наши пальцы не соприкоснулись.

– Сколько вам земных лет? – спросил голос.

– Тридцать шесть.

– Какое предназначение вы несли своей планете?

– Простите, не понял, – робко отозвался я, ожидая в наказание удар хлыстом.

Через некоторую паузу голос спросил:

– Какая у вас профессия?

– Я… фермер. Но космический.

– В чём заключалась ваша работа?

– Селекционный отбор, подготавливал почвы для разных культурных видов растений. Собственно, проще говоря, моей задачей было обеспечить хороший урожай каждый год. Я был как бы врач для растений. Но я специализировался не на самих растениях, а на добавках в почву. То есть я – начальник навоза. За растениями следил другой человек.

Выдержав паузу, голос задал следующий вопрос:

– Почему вы выращивали растения на орбите планеты, а не на самой планете?

– Ну… – Я не знал, коротко ответить или подарить развёрнутый ответ. – Когда мы отправили первую экспедицию на Марс с людьми на борту, мы обнаружили, что в космосе неплохо растут растения. Следующим проектом стала космическая ферма…

– Мы знаем вашу историю! – перебил голос. – Я спрашиваю, зачем вы это делали?

– На орбите, если следить за солнечной радиацией, вырастают самые лучшие плоды. Крупные. Показатели объёмов урожая зашкаливают. На Земле невозможно добиться подобного. К тому же, легко бороться с сорняками и паразитами.

– Вы имеете постоянную самку? – внезапно прозвучал следующий вопрос.

Я любил свою жену. Она была моим зайчиком, крольчонком, куколкой, малышкой. Но я никогда не посмел бы назвать её постоянной самкой. Вздохнув, я коротко ответил:

– Да.

– У вас имеются какие-либо заболевания?

– Ну… разве что по мелочам, – ответил я. – Иначе меня бы не выпустили на орбиту. Лёгкое плоскостопие, с мочеиспусканием бывают лёгкие проблемы из-за солей в почках, да и всё, пожалуй.

На уши вновь надавила тишина, а затем стул пришёл в движение. Ещё через минуту я находился в камере. Пока стена позади закрывалась, я смотрел на испуганного сына, вжавшегося в скамейку.

– Я думал, они тебя убили, – прошептал он.

– Я тоже поначалу так думал, – вздыхаю, но я вернулся.

Не успел я договорить, как стена снова открылась и заглянул очередной безликий гуманоид.

– Особь Ребёнок, пойдёмте со мной.

– Пап.

Моё сердце каждый раз вздрагивало, когда сын звал меня с последней надеждой в голосе, будто я единственный, кто сможет спасти его в сложившейся ситуации, но я всякий раз прошу невидимую силу спасти меня.

– Не волнуйся, – я не брезгую врать для успокоения. – Нильс, они всего лишь зададут пару вопросов.

Я остался в камере один. Страха за сына не было, лишь твёрдая уверенность, что ему действительно зададут пару вопросов. Я сжал вязаные жёлуди, из которых приветливо выглядывала крылатка ясеня, и вновь вдохнул их запах.




3


Сына вернули. Время потекло медленно. Мы с Нильсом поиграли в города, рассказали друг другу пару секретов из жизни, так я узнал, что мальчик тайно писал анонимные любовные открытки однокласснице и именно он прожёг любимые шторы Риммы.

Страх прошёл, и Нильс понемногу успокоился, твёрдо уверившись, что нас оставят в живых. В двенадцать и я б пришёл к подобному выводу, но в тридцать шесть становишься умнее.

От скуки Нильс мерил комнату, валялся на полу, барабаня ногами по стене. В одних трусах он казался жалким и беспомощным, впрочем, майка на мне висела как на деревенском алкоголике, и я тоже выбивался из стереотипа космического фермера.

Мы поспали два раза, из чего я сделал выводы, что нас держат уже вторые сутки. Однажды, проснувшись, бросив короткий взгляд на сына, спавшего отныне только на полу, я захотел кофе. Пожалуй, горечь от потери такого вкусного напитка затмила даже горечь от потери всей планеты, признаюсь со стыдом.

Я осмотрел карцер, в надежде обнаружить видеокамеры, но ничего похожего не нашёл. Только кругляшки, светящиеся в углублениях под потолком. Если гуманоиды и следили за нами, то каким-то особенным способом.

Кормили нас редко, но странными веществами, от которых потом долго не хотелось есть. Я старался обнаружить языком хоть один земной вкус, но тщетно. Находил лишь эквиваленты.

Когда стена в очередной раз отъехала, я ожидал новой порции еды, но один и тот же гуманоид, появлявшийся на пороге, оказался без тарелок.

– Вставайте и следуйте за мной, – сказал он.




4


Нас вывели в ослепляющую прожектором темноту. На фоне света чернели силуэты трёх гуманоидов.

– Следуйте за мной, – произнёс другой голос, и один из силуэтов направился от стены.

Нас повели вперёд. Вслепую. Проклятый прожектор всегда держался перед лицом. Нильс потирал плечи, отчего казался ещё беззащитнее. Я хотел было попросить одежду, но страх отговорил меня от этой затеи.

– Остановитесь! – произнёс голос через несколько минут.

Прожектор разъехался в разные стороны, разделившись на две части, и перед нами предстала бежевая стена, возле которой, засунув руки за спину, выстроился отряд гуманоидов.

Это расстрельный отряд, – мелькнуло в голове, и я взмолился, чтобы всё произошло быстро.

Между шеренгой и нами вышел серый человечек с передатчиком у рта. Инопланетяне, выстроившиеся в ряд словно свечки, казались столь холодными, что по коже бежали мурашки. Новый гуманоид поднял аппарат с лампочкой-звёздочкой на верхушке и бесстрастно сказал:

– Смотрите на свет.

Сейчас нас вырубят как в фильме Люди в Чёрном. Аппарат действительно вспыхнул, но сознание не отключилось. Вокруг погас мир.

Меня обхватило несколько тёплых ладоней с длинными пальцами. Так неожиданно, что я даже тихо вскрикнул. Ладони мягко надавили на горбушку, приказывая двигаться вперёд. Я, осторожно ступая, повиновался. Через несколько шагов пол накренился вверх, и в нос ударила струя свежего воздуха. Ещё пара шагов, и я ступал босыми ногами по голой земле. В ушах завывал ветер. Судя по его невеликой силе, мы находились на большом открытом пространстве.

Через несколько метров я оказался внутри маленького помещения. Меня мягкими жестами попросили сесть. Через секунду кто-то опустился рядом. Может, Нильс, а может и гуманоид. Я решил помолчать.

Хлопок. Звуки извне стали заметно глуше, – закрыли дверь. Где я? Кто здесь? Сколько нас? Я почувствовал движение. Мы куда-то едем или летим. Справа услышал тоненький голос Нильса:

– Пап, я ничего не вижу.

– Я тоже, – ответил я.

– Они ослепили нас навсегда?

– Не знаю. Может, это их вариант чёрной повязки на глаза, чтобы мы не знали дороги. – Выждав немного, я чуть прикрикнул: – Эй, здесь кто-нибудь есть?!

Но в ответ раздавались лишь гул двигателей под полом. Машина двигалась плавно, как по маслу, без единой малейшей встряски. Полагаю, мы летим.

– Папа, мне страшно, – прошептал Нильс в который раз.

– А мне уже почти нет – ответил я.

– Почему?

– Если б они хотели нас убить, они бы уже это сделали. Незачем так извращаться, ослеплять, куда-то везти.

Мальчик помолчал.

– Логично, – наконец ответил он, и мне стало легче на душе. – Тогда получается что?

– Думаю, они нашли ещё кого-то на орбите Земли, – говорю. – И нас везут к ним. Либо… либо у них какой-то третий план, о котором мы не знаем.

– Какой может быть план? – спросил Нильс, но я представил серых человечков, которые стоят в метре от нас в машине и всё слушают, и решил прикусить язычок.

– Давай пока помолчим и подождём, – сказал я сыну.

И мы молчали, пока через целую вечность наша каталажка не остановилась. Вновь хлопнула дверь, запуская внутрь более холодный ветер, и мягкие прикосновения повели нас наружу. От ощущения ладоней инопланетян на коже становилось и противно, и восхитительно одновременно, как от касания змеи. Я даже подумал, что если умру здесь, на неизвестной планете, это будет лучшей смертью, чем от сердечного приступа в постели с женой.

Нас вели по шелковистой траве. Зябкая земля холодила кожу ступней, несильный, но громкий, утробный ветер рвал майку. Наконец, меня остановили и слегка надавили на плечи.

– Садитесь! – услышал я позади, и осторожно нащупал пятой точкой твёрдую опору.

– Сидите до тех пор, пока не вернётся зрение! – приказал голос, и прикосновения меня оставили.

Посидев немного, покрутив головой, я позвал:

– Нильс.

– Я тут, пап, – раздался справа голос сына.

– С тобой всё хорошо?

– Я ничего не вижу.

– Я пока тоже. Подождём.

Лишённый одного их органов чувств, организм впал в панику. На бессознательном уровне казалось, будто потеря зрения – это навсегда. Вдруг гуманоиды ошиблись, и их свет на человеческий мозг действует совсем иначе, и до конца жизни мы с Нильсом так и будем видеть ушами и жрать землю.

– Папа, я, кажется, начинаю видеть, – услышал я голос Нильса.

– Что вокруг? – спрашиваю.

– Не знаю, пока очертания. Вроде впереди что-то стоит. Кровати.

Кровати? В открытом поле? Вы бредите, господа?

– Я начинаю видеть цвета. Пап, мы в поле. Мрачно. Небо фиолетовое.

Пока Нильс говорил, я тоже начал видеть очертания. А когда зрение вернулось всего лишь наполовину, мне стало жутко.

Картину, представшую передо мной, мог написать Дали или создать инопланетный разум. Мы с Нильсом сидели на металлических кубах посреди степи. Невысокая трава упиралась в горизонт, лишь два-три неизвестных мне раскидистых дерева одиноко выглядывали на перспективе. Метрах в семи от нас тянулся ряд кроватей, всё из того же чёрного металла. А на кроватях спали люди, бережно укрытые серебристыми покрывалами.

– Пап! – Нильс радостно вскочил, тревожно огляделся, и снова уставился на кровати. – Они нашли людей! Нашли всё-таки! Значит, нас не убьют!

Я нахмурился и медленно поднялся на озябшие ноги. Что там говорил серенький дружок? Нас переводят в статус гостей? Невелика персона, но знать бы, какими привилегиями обладают загадочные гости.

– А наши серые человечки, похоже, нас покинули, – произнёс я.

– А может, они прячутся там? – мальчик указал вдаль, и я обнаружил ряд кубических сооружений метрах в ста, похожих на бараки или амбары.

– Может быть, они там. А может быть, будут держать там нас, – недовольно проворчал я и обернулся. – Наши хозяева, скорее всего, остались там.

Позади степь спускалась в холм. Пространство склона упиралось в тонкую чёрную полоску сооружений, над которой садился белый шар пробивающегося сквозь фиолетовые тучи солнца.

– Похоже, это город.

– А если мы туда пойдём? – спросил Нильс.

– Не думаю, что нам будут там рады. Нам всё время светили в глаза, а потом вовсе ослепили. Они не хотят приоткрывать завесу тайны. Не хотят, чтобы мы видели, как они живут. Нам выдали место здесь.

Нильс обернулся.

– Мы должны жить в поле?

Я пожал плечами.

– Стоит подождать дальнейших инструкций или когда хотя бы очнутся другие люди.

Нильс зевнул.

– Пап, здесь двадцать три кровати и две пустые.

Я обернулся. К спинкам кроватей крепились номера от одного до двадцати трёх. Номер 1 и 2 пустовали.

– Похоже, это наши с тобой, – сказал я, приближаясь к спальным местам.

Поверх покрывала лежала одежда. Одинаковый набор: штаны, ткань которых напоминала холщовую, светло-серая однотонная майка с номером на спине, коричневая куртка из неизвестного материала на меху тоже с номером на спине, и пара носков. Одинаковый комплект у меня и у Нильса, только размеры разные.

– Пап, можно одеться, а то я продрог, – спросил Нильс.

– Конечно, оденься, – кивнул я, сам напяливая казённые шмотки.

Позже мы дошли до кубических сооружений. Они оказались размером с большой амбар и сотканными из того же чёрного металла, тёплого на ощупь и даже будто мягкого. Ни окон, ни дверей в кубах не было.

– Как же мы будем входить внутрь? – спросил Нильс. Он стоял на углу одного из сооружений, ветер трепал его длинную чёлку, хлеща волосами по глазам. Едва касаясь пальцами, мальчик трогал угол сооружения. Толстый воротник куртки делал Нильса похожим на американского лётчика.

– Может, нам и не понадобится, – пожал плечами я.

– Интересно, почему металл не гладкий? – спросил Нильс.

Я оглядел стену, в который раз отмечая, что каждая вещь из этого материала, – а другого я пока не видел – имеет шершавую поверхность, как у дерева, только шероховатости больше натёчного характера. Даже кровати больше напоминали выросты горной породы.

– Видимо, у них своя магия. Ты как? Держишься? Есть хочешь?

Мальчик пожал плечами.

– Спать хочется.

Я тоже испытывал аномальную сонливость. Возможно, серые человечки чем-то опрыскали нас или ослепляющий свет так воздействовал на мозги.

– А в целом как?

Засунув руки в карманы, Нильс прищурился и посмотрел вдаль. Природа подарила сыну густые ресницы, поэтому, когда он щурился, глаза превращались в две мохнатые полоски.

– Всё очень непривычно, – сказал он.

Непривычно. И я чертовски его понимаю. Я хотел было спросить, не вспоминает ли он Землю, но решил не бередить улей.

– Хорошо, – кивнул я. – Будь на виду, я осмотрюсь.

Оставив Нильса, я отправился к кроватям. Медленно переходя от одной кровати к другой, я разглядывал лица людей. Самые молодые, навскидку, выглядели на восемнадцать лет. Одна девочка оказалась щупленькой, с детскими чертами лица. Возможно, ей шестнадцать, но может и двенадцать, как Нильсу. С девочками сложнее. Однако я удивлюсь, если на момент уничтожения Земли на орбите находился ещё хотя бы один ребёнок, кроме Нильса, не говоря уж о счастливой случайности, оставившей его в живых. Некоторые выглядели на шестьдесят. Я заметил двух азиатов. Один круглолицый парнишка лет двадцати храпел, откинув голову. Ещё один напоминал еврея, хотя, может, я ошибался, и его нос и чёрные кудрявые волосы – это следствие межрасовой селекции.

Остановившись, я засунул руки в задние карманы и поглядел на маленькую фигурку Нильса вдали. Мальчик увлечённо разглядывал траву. Я ещё не успел, хотя интерес взглянуть на здешнюю флору распирал.

Я стоял на пороге новой жизни. Здесь, на этом месте мы построим новую Землю, я проживу остаток жизни на неизвестной планете и умру здесь же. А перед смертью, кряхтящим голосом, я не смогу пожелать в завещании быть похороненным рядом с родителями. Нет ни их трупов, ни земли, в которую они закопаны. Прошлое как корова языком слизала.

Кризис среднего возраста я встречаю необычным образом.




5


Я раскопал почву метрах в тридцати к западу от кроватей, где трава оставила небольшую выемку по метру в периметре. Нильс стоял рядом, засунув руки в карманы, а ветер трепал копну его чёрных волос. Он задумчиво, не по-детски серьёзно смотрел на инопланетный город вдали. Солнце уже село, и потрясающе тонкие небоскрёбы поселения серых человечков засветились голубым неоном.

Вытащив из вязаных желудей жены крылатку ясеня, я опустил её в ямку и принялся закапывать.

– Неизвестно, подойдут ли минералы здешней почвы нашему семечку, – сказал я. – Да и воды у меня нет. Но, если нам суждено обосноваться здесь, я хочу, чтобы у нас осталось хоть что-то земное.

Похлопав сверху почву, я сделал грядку и поднялся на ноги.

– Получается, если оно прорастёт, то потом тоже даст много семян, – завороженно сказал Нильс. – И они рассыплются по полю, и на этой планете вырастет ясеневый сад.

– Хорошо было бы, – улыбнулся я, обнимая мальчика за плечи и поглядывая на чужой город на горизонте.

– А потом серые человечки придумают легенду, гласящую о душе последнего несчастного землянина, который умер на этом месте, и из капель его крови проросли ясени.

– Ты слишком поэтичен для этих прагматичных гуманоидов, – шире улыбнулся я и прижал сына к себе. – Во-первых, мы тогда будем живы, и я думаю, мы размножимся. Поэтому речи о последнем землянине быть не может. Во-вторых, даже у нас наука стала вытеснять мифы, легенды и сказки. А уж у этих существ и подавно. Они скорее срубят единственный ясень, разберут его на кусочки и будут изучать под микроскопом.

– Это точно, – вздохнул Нильс и поднял глаза. – Как думаешь, здесь есть естественные спутники?

– Слово луна – это для младшеклашек? – хмыкнул я и щёлкнул Нильса по носу.

– Ага. – Мальчик завороженно приоткрыл рот, глаза его сверкали жаждой новых открытий.

– Когда тучи рассеются, думаю, мы узнаем. А теперь давай спать.

Мы легли, как были в одежде, так и укрылись серебристым покрывалом. Ткань не толще хлопчатобумажной грела как шерстяное одеяло. Я долго не мог уснуть и лежал на одном боку, часто приоткрывая глаза и поглядывая на кровать под номером два, где ворочался Нильс. Несмотря на инопланетную сонливость, тревога не давала уснуть мальчику. Он то смотрел в небо, то ложился на правый бок, то на левый.

И меня вдруг ударило счастье. Как же я его люблю. И как же здорово, что я взял его с собой на орбиту, и в те злосчастные минуты он остался со мной. Если бы инопланетный огонь унёс и его, я вряд ли смог сейчас думать о новом поселении землян на новой планете. Я думаю, вряд ли долго протянул бы. Безысходность, росшая во мне с детства, разорвала бы меня максимум через несколько лет. А пока что у меня есть маленькая цель жизни, которая ворочается на соседней кровати.

Я заснул с улыбкой на лице.




6


Я проснулся от металлического шума вдали. Как будто кто-то вёл строительные работы. Потерев глаза, я сел и откинул вспотевшие волосы со лба. Нильс всё ещё спал, приоткрыв рот. Его лоб покрывала роса пота. В куртке, да под магическим тёплым серебристым покрывалом создавалось подобие печки.

Некоторые люди уже проснулись. Парочка даже разминалась, прогуливаясь вокруг своей кровати. Интересно, как они запомнили последние мгновения жизни Земли?

Вдалеке, метрах в трёхстах, возились странные аппараты, наверное, и серые человечки там. В нашу сторону направлялась машина, похожая на приземистый броневик из всё того же чёрного металла.

Хотелось пить и в туалет по-маленькому.

– Пап…

Я повернулся.

Нильс едва расцепил веки и сел, тщательно вытирая рукавами куртки лицо.

– Что происходит?

– Знать бы, – ответил я. – Может, там нам дома строят?

Броневик, скользящий по воздуху, развернулся и остановился в десяти метрах от кроватей. Проснувшиеся люди обратили на него взгляд. Стена машины раскрылась, и на траву вышел серый человечек.

Окинув нас взглядом, он раскинул руки, и его передатчик громко произнёс:

– Доброе утро, земляне! Меня зовут Иван!




ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

ММММ-ММ-МММ-М





1


Как и все люди, будучи подростком, я прошёл через жёсткий закон улиц. А подростки делятся на две группы: те, кто обижает и те, кого обижают. Даже если ты миновал весь период взросления без единой стычки, тебе просто повезло. Заверни не за тот угол и мгновенно понимаешь, к какой группе относишься. Я относился ко второй группе.

За короткий нелепый подростковый период я научился мимикрировать, уворачиваться, ходить окольными путями. А ещё я легко различал настрой других подростков, чтобы определить, к какой группе они относятся. Порою хватало внешнего вида.

Среди подавляющего большинства ребят, которые позже мыли полы в моём институте или погибали молодыми в уличных разборках, был отдельный отряд хищников, которые брали приветливостью.

Идёшь ты по пустынной улице, а навстречу тебе крупный бритый парень. Вместо наездов и наглого смеха ты мог услышать дружелюбное:

– Привет, меня зовут Игорь!

Затем парнишка, пользуясь твоим расслабленным состоянием, затевал разговор, пока к вам незаметно подходили его друзья. И вот вдруг оказывается, что ты уже должен им денег.

Я пару раз попадался на такую удочку. В первый раз мне разбили скулу, во второй – отобрали телефон. Если бы он был у меня в первый раз, разбитой скулы могло бы не быть. С тех пор я очень осторожно отношусь к восклицаниям типа: Привет, меня зовут…

И вот стоит сейчас перед нами этот гуманоид и приветливо восклицает:

– Доброе утро, земляне! Меня зовут Иван!

Инстинктивно возникло ощущение опасности, будто сейчас у меня что-то отберут. Хотя, чего мне бояться. Они уже отобрали у меня планету. Забрать остаётся только сына.

– Я ваш куратор! Но из вас не все русские! И некоторые меня не понимают! Сейчас вот там! – Гуманоид указал на суетящиеся метрах в трёхстах машины. – Наши парни установят по периметру переводчики, чтобы мы с вами понимали друг друга! А пока просыпайтесь, готовьтесь к завтраку!

С этими словами Иван отступил к броневику, задумчиво, насколько это позволяла сделать инопланетная сущность, уставившись на квадратный прибор на груди.

– Он так интересно разговаривает, – тихо воскликнул Нильс, застёгивая сапоги, стоящие у кровати. Я проверил, у меня притаились такие же.

– Как интересно? – спросил я, спрыгивая в обувь.

– Весело, – коротко ответил Нильс.

– Ага, – ответил я, отмечая про себя появление сленговых выражений в голосе гуманоида. И голос из унылого механического превратился в приветливо-эмоциональный. Вряд ли чувственная окраска зависела от голоса инопланетянина. Полагаю, они удачно перекодировали передатчик, чтобы мы – люди – доверяли им. Ведь этого чёртова куратора не могут в действительности звать Иваном. Если так, то я сожру свои сапоги, когда узнаю, что парней, устанавливающих переводчики, зовут Васями.

Я застегнул сапоги из синтетической ткани и сделал несколько шагов. Отсюда я не мог разглядеть, чем занимаются гуманоиды на периметре. Нильс смотрел туда же.

– Это уже очень интересные технологии, – произнёс я.

– В смысле?

– По периметру они установят переводчики. Мы сможем понимать все языки, на котором с нами говорят.

– Это круто, – пожал плечами мальчик. – У них уже такие есть же. На рту висят.

– Нееет, это совсем другая технология. То, что у них на рту, до этого и мы додумались уже. Посылаешь в микрофон набор звуков, а тебе в ответ логическая речь. Это несложно. А тут над периметром, я полагаю, создастся какой-то купол, который будет взаимодействовать с нашим мозгом. Это тебе уже не козюльки из носа доставать. – Я покосился на Нильса и подмигнул. Тот усмехнулся. Улыбка ему досталась от матери. Да, чёрт возьми, у него почти всё от матери.

Нашу идиллию прервал громкий голос за спиной, который нёс незнакомую мне тарабарщину. Обернувшись, я столкнулся с черноволосой женщиной. Глаза её гневно сузились, между бровями плясала строгая складка. Взмахивая кулаками, она задавала непонятные вопросы.

– Что? – пожал плечами я. – Я ни черта не шпрехаю по-вашему.

Дамочка остановилась и сдула со лба вспотевшие чёрные волосы.

– Я думаю, нам стоит подождать некоторое время, пока те… парни, – на этом слове я усмехнулся. – Не достроят центр перевода.

Женщина гневно бросила взгляд на Ивана, который вытаскивал из броневика чёрные чемоданчики, и бросилась к нему, продолжая верещать.

– Пап, а на каком языке она говорит? – спросил Нильс.

– Похож на польский, – ответил я.

Тем временем дамочка приблизилась к гуманоиду, а тот вытянул вперёд руки, отступил и что-то прикрикнул на её языке. Обычно с таким жестом в американских фильмах копы кричат: сэр, я не велел вам выходить из машины!

Женщина снова остановилась и задумчиво постояла несколько секунд, а потом махнула рукой и вернулась к кроватям.

– Она симпатичная, – сказал сын.

Я задумчиво покосился на мальчика. Он прав.

– Я думал, он её убьёт, – вздохнул Нильс.

– Как ты себе это представляешь?

– Не знаю. – Мальчишка пожал плечами, сложил ладошки в импровизированный пистолет и выстрелил. – Разберёт на молекулы.

Я усмехнулся. Нет, Иван никого не разберёт на молекулы, не для этого он так дружелюбно представлялся. Он будет самим обаяшкой, по крайней мере, в первые минуты.

– Нильс, я хочу отлить. Нет желания?

– Не-а, – покачал головой мальчик.

– Тогда подожди меня здесь и далеко не отходи.

Оставив собрание последних в мире землян, я удалился в сторону грядки с ясенем. Миновал и её, а через несколько десятков метров встретил ручей. Вода в нём не достала б мне и до колен, а ширина – меньше роста Нильса. Тут я и справил нужду. Действия рабочих вдалеке не смог разглядеть и отсюда, но, кажется, они заканчивали.

У лагеря меня встретил ошеломлённый Нильс со словами:

– Папа иди скорее сюда, смотри, что Иван сделал!

Возле броневика гуманоид выстроил крупную платформу из известного нам чёрного металла. Несколько человек наблюдало за его действиями. На моих глазах из платформы рос стол. У основания он шёл гладко, а потом то тут, то там начали выглядывать свойственные припухлости, будто слюдяные горные наросты. Иван, под удивлённый взгляд землян, поливал стол розовой жидкостью. Когда сооружение выросло чуть больше метра, гуманоид остановился, вытащил из-за спины подобие шпателя и пришлёпнул металл, который оказался жидким.

– Вот это да, – восторженно произнёс Нильс.

Затем Иван подобным образом соорудил на столбе небольшую платформу. Когда подставка, напоминающая кафедру, оказалась готовой, гуманоид скрылся в броневике и появился с аппаратом в руках. Машина напоминала монитор. За Иваном вышел ещё один инопланетянин. Второй принялся колдовать с проводами и неизвестными мне примочками.

– Ну что ж! – воскликнул Иван, спускаясь с платформы. – Вижу, все проснулись. Располагайтесь на траве.

Земляне засуетились. Кто-то остался стоять. Пара мужчин сложили руки на груди и мрачно уставились на гуманоидов. Иные расселись на траве и с любопытством разглядывали серых человечков.

Взошло солнце, превращённое зеленоватыми тучами в изумрудное пятно.

– Итак! Поднимите руку американцы! – воскликнул Иван. Над толпой появились две руки.

– Отлично. Кто из Польши?

Одна рука. Как я и предполагал, та самая дамочка.

– Остальные русские, – кивнул Иван.

– Я еврей! – вдруг воскликнул парень под номером одиннадцать. Он, вместе с двенадцатым и тринадцатым – брутальными мужиками – обособленно держался у одной из кроватей.

– Но говоришь ты по-русски, – вновь кивнул Иван. – Теперь мы все друг друга понимаем. Как я уже говорил, меня зовут Иван, я – ваш куратор, и сейчас я расскажу, как вы будете дальше жить, а также, отвечу на некоторые ваши вопросы.




2


– Вы – последние оставшиеся земляне. Возможно, вас больше двадцати трёх. Работы по уничтожению земного космического мусора будут проходить ещё долго, возможно, мы найдём ещё кого-то. У вас достаточное количество особей, чтобы дать продолжение человеческому роду. Жить вам придётся здесь, на нашей планете. Всё, что вы видите вокруг – это ваша резервация. Здесь вы построите свои дома, будете возделывать землю и кормить себя. Вы не должны иметь проблем с последним пунктом, потому что большинство из вас так называемые космические фермеры, агрономы.

Иван помолчал и обвёл взглядом притихших землян. Гуманоид за его спиной копошился в компьютере медленнее и медленнее. Кажется, он тоже желал послушать речь своего товарища, так называемого космического Вани.

Нильс сел на траву передо мной и скрестил ноги.

– Здесь вам суждено продолжить свою цивилизацию, – продолжил Иван. – Вам разрешено покидать периметр резервации, но исключительно в восточных направлениях. На западе, как вы уже заметили, располагается наш город. Нашей расе не хотелось бы, чтобы вы проникали в наш быт, в знак уважения, мы не будем вмешиваться в вашу внутреннюю политику. Вы можете поддерживать у себя любые законы, если они касаются только вас и дикой природы. Если кто-то из вас решит покинуть резервацию и уйти в путешествие по нашей планете, мы не будем мешать. Однако помните, дикая природа Земли была опасной, чтобы выживать в ней, вам приходилось иметь множество навыков. Дикая природа нашей планеты вам совсем неизвестна, поэтому шансы выжить за пределами резервации, невелики. Кроме того, ваша резервация окружена передатчиками-переводчиками, стоит вам покинуть её периметр, и вы не поймёте ни единого слова любого встречного разумного существа. Пока что вам всё понятно?

Толпа молчала, лишь некоторые кивнули.

– Тогда продолжим. Наша планета вам неизвестна, её название вам ничего не скажет. Если я произнесу сейчас его, ни один аппарат-переводчик не переведёт его, но чтобы вы всё же услышали наш язык и название вашего нового дома, я произнесу название нашей планеты.

Второй гуманоид перестал возиться с компьютером и вытянулся в свечку позади Ивана, который приготовился, будто перед экзаменом, и произнёс:

– Наша планета называется Мммм-мм-ммм-м.

Клянусь, он просто что-то промычал азбукой Морзе. Нильс удивлённо поднял на меня взгляд, в котором читалось детское восхищённое: ого!

– Да, это наш язык. – Иван медленно моргнул и кивнул одновременно. На секунду я даже восхитился серыми существами, чей образ въелся в наше сознание с детства с городскими уфологическими легендами. – Подобным образом звучит и название нашей расы. Однако мы уже заложили его в словарь наших переводчиков вашим аналогом: гуманоиды.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/uriy-grost/nibiru/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.