Книга - Воин. Правитель. Чужак

Воин. Правитель. Чужак
Марат Зарипов


ВОИН стоит на пороге звания Адмирала. И всё, что требуется для его посвящения, – это Нарекающий акт. Однако Акт выходит из-под пера ПРАВИТЕЛЯ, что уже давно замышляет пойти традициям Ордена наперекор.Необходим козырь. Для предательства необходимо нечто, что будет способно вывести претендента на звание из игры. Лучший из вариантов – ЧУЖАК, обретающий в клетке недостающие силы. И эти силы, верит отчаянный узник, помогут ему, чего бы там ни желал надзиратель, обрести память и вырваться на свободу.





Воин. Правитель. Чужак



Марат Зарипов



Дизайнер обложки Роман Бобяк



© Марат Зарипов, 2023

© Роман Бобяк, дизайн обложки, 2023



ISBN 978-5-0059-6382-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero




Воин с Титана


Дребезжание. Оно прокатилось по всей поверхности корабля, дошло до элерона и вала и вернулось обратно к носу. На капитанском мостике было пусто. Всё судно пребывало в молчании, плыло по сфере орбиты и как будто вымерло изнутри. До боли ошибочно. Корабль, несущий лик смерти многие и многие столетия подряд, сам никогда в жизни не примыкал к стану призраков и не собирался примыкать к ним ещё очень долго. Ведь призраки сами были на его стороне. На стороне стягов с черепом и на стороне команды, что прямо сейчас тихо пробегала вдоль длинных коридоров и кубриков и от досады проклинала канцелярскую крысу, что и придумывала каждый раз новый никчёмный забег. Спёртый воздух мешал – при вечерних пробежках так точно. Но больше всего, как бы сильно в отделе с двигателем ни налипал от пота гамбез, орденцев раздражал грохот.

Команду часто выгоняли за середину судна – в основном на верхние ярусы, – но, когда приходилось опускаться вниз на тройку-четвёрку пролётов, члены экипажа становились свидетелями одной и той же картины: армия из сотен чумазых механиков с трудом борется с капризным гиперионным движком. Выдохи поршней, шорох прокладок, бесперебойный гул. Инженеры кричат на бригадиров, бригадиры – на своих растяп-рабочих, а рабочие в свою очередь орут на погнутые инструменты и на соседа рядом. Всамделишный праздник жизни. Мир постоянного шума, звона металла и тоски по безмолвию космоса. И лишь об одном здесь искренне сожалели – об иллюминаторах. Корабль, зрящий сквозь панораму своих тонированных стёкол, отчего-то боялся одаривать «глазами» своих доблестных машинистов, только благодаря которым эта махина, с трудом, но продолжала барахтаться.

Машинный отсек пройден. Команда пересекла треть, вынырнула к полувинтовой лестнице и приблизилась к финальному повороту.

Меньше чем через сотню метров их всех заставят изобразить на лице печаль. Конечно же, не в первый раз: погибший член смертоносного отряда, застрелившийся от агонии в лазарете; надзиратель карцера, поддавшийся хитрым увещеваниям заключенного и погибший от его рук, – это лишь некоторые из тех, кого приходилось оплакивать. Но такие обычно заслуживали своей участи, из-за таких даже кивать офицеру, когда тот толкал шаблонную скорбную речь, было несложно. Грустить приходилось через себя, безусловно, но зато в своих умах команда держала мысль, что для одного из них освобождалось славное местечко, где ты не будешь терять время на просиживание штанов. С удовольствием каждый член экипажа принимал идею, что уж лучше бездельничать, сидя на капоте полуразваленной колымаги, на поверхности какой-нибудь жалкой, позабытой всеми планеты, чем драить до железного блеска метр за метром внутреннюю часть фюзеляжа.

Вот и теперь, казалось бы, для них готовилось «повышение», но сегодняшняя панихида знаменовала собой нечто особенное. Ни грамма фальши, ни единой ухмылки не промелькнуло, лишь глубокая и безмерная скорбь. Тот, кто вёл их смертельное судно к величию, сам понёс себя… а впрочем, об этом лучше рассказать с иной точки зрения.



Дребезжание. Оно прокатилось по его креплённым ботинкам. Добравшись до голеней, в конце концов оно осело у него на поясе. Ещё несколько секунд он ощущал, как дрожь мечется между бёдрами и первыми мышцами живота, а в голове безостановочно крутилось одно: «Не останавливайся». А за этим следовало: «Не выдавай моего страха». Он молил, чтобы дребезжание не прекращалось. Признавать, что эта дрожь проистекает из головы, из-за смешанных чувств – навести дуло на собственное достоинство. Часть мозга, отвечающая за страх, должна быть выключена. Закрыта. Особенно для него. Ведь он занимает слишком высокое кресло, чтобы вот так просто идти на поводу у эмоций. Не сейчас, только не сейчас. Руки от волнения сцепились друг с другом. Скоро… скоро ему предстояло занять ещё более высокое кресло.

– Капитан, команда в сборе.

Он поднял голову. Каждый боец отряда, которому он дал приказ прибыть к грузовому отсеку, стоял перед ним – ровнёхонько в ряд, – и смотрел сквозь его пустующие глаза.

Вперёд и чуть наискосок – офицер выверено постучал каблуками два раза. Воинское приветствие.

– Капитан Тит, рад сообщить…

– …радости тут нет никакой.

Офицер с секунду осёкся. Побросав взгляд в разные стороны, он постарался случайно не наткнуться на чью-нибудь смутившуюся физиономию. Кулак к губам, неестественный кашель. Никто из бойцов этому жесту конечно же не поверил. Кулак разжался, и непослушные руки вмиг опустились вниз. «Дурак! Зачем?! – пробежалось у сержанта в голове, – Зачем ты вообще это брякнул?!». Эхом его упрёк отразился в печальном взгляде вышестоящего.

По ряду пробежал кашель – столь же нервный и неестественный.

– Капитан, – с еле уловимой судорогой в голосе зачал подчинённый. Правую руку он вновь потянул к сердцу, – воинский состав «Чёрной нимфеи» готов к обряду отлуки. К установке готовы.

– На установку, – чуть запоздало ответил Тит.

Офицер дёргано повернулся к своим и дал знак, чтобы все приготовились.

Как муравьи члены экипажа разбежались и остановились друг от друга в метре. Теперь рядов стало два – столь же ровных и столь же выверенных, как шаги офицера минутой ранее. Однако каблуки того ныне стучали уже не столь выверенно. С момента, как он выдвинулся к бойцам, он незаметно бросал взгляд за плечи и закусывал губы, будто опасаясь, что способен ещё чего-нибудь брякнуть. Но проходка быстро закончилась, и сержант, заняв первое место поодаль от своего ряда, опустил руку на красный рычаг и приступил к тому, чего от него ждали бойцы.

– Поприветствовать адмирала!

Рычаг хрустнул. Округлая ручка, настырно глядевшая в потолок корабля, резко пустилась к полу, указав офицеру, где ему следует оказаться через мгновение. Он спешно отбежал на место. Бойцам из второго ряда пришлось потолкаться, чтобы не дать командиру выскользнуть из корабля.

Совсем скоро… совсем скоро им всем придётся идти под флагом нового предводителя Ордена.

Тит почувствовал, что вновь сдаётся волне. Очередной водопад вопросов и несвоевременных рассуждений. Он, да новый глава Ордена? Почему? Почему именно он? И почему сейчас? В академии все парни шутили, что такое может произойти, но ведь с любым из них! Так почему же всё-таки он?

Его предшественник, адмирал Стронц, лежал без всякого намерения ответить.

– Поднять щиты! – проголосил офицер.

И в этот же миг жестяные суставы рампы, отделявшей грузовой отсек от холодного прикосновения космоса, принялись медленно разжиматься.

Тит с настороженностью подошёл к капсуле, где мирно спал адмирал. Вечный сон – такой манящий и неизменно пугающий. Титу он был противен. Он, чего уж таить, считал себя слишком молодым для подобного. Исход, на котором всё и заканчивается, – чересчур таинственно. А таинственность заставляет воротить нос, по крайней мере ему, несмотря на тот факт, что «Кровавый орден» какое-то время являлся её оплотом.

«Лучше работать в тени», – констатировали до Стронца, однако в эту константу со временем внесли послабления. И внесли их именно с приходом ныне умершего Адмирала. Орден стал шириться именно при стронцийской экспансии, штат бойцов увеличивался, а шокирующих подробностей о покушениях на глав государств и систем переваливало за несколько тысяч. Всё меньше слухов гуляло по Галактике и всё больше фактов. Много кто внутри Ордена мирился с таким положением дел, но «старички», кто не привык к слишком кричащему, новому девизу организации – «Да здравствует кровь!», – только и делали, что сердито перешёптывались между собой. Несмотря на возраст, Тит относил себя ко вторым. Относил до каких-то пор… После инцидента с аргонианином, когда выяснилось, что из-под носа у Ордена можно утащить что угодно, Стронц заосторожничал, а Тит, наоборот, подобрел к насилию. Да, в голове старые правила шпионажа преобладали, однако в жестоких кровавых расправах, в случае неудачи, капитан себе уже не отказывал.

Так и получилось – кровь пролилась на Случайной планете, много крови, при этом события после неё резко сбавили в кровожадности. Все операции, что проводились Орденом по отбытию с системы из Вечной тиши, планировались очень тщательно. «Никаких просчётов, Тит!» – кричал адмирал после каждой просьбы капитана благословить их на новую миссию. «Да, Ваше Адмиралтейшейство», – оставалось отвечать титанцу, с неохотой кивать и с горечью принимать директиву, что отныне просто так протыкать кому-нибудь глотку, особенно на глазах у толпы, нельзя ни в коем случае.

Что ж, капитану можно было выдохнуть. Теперь, когда он был в шаге от нового звания, открывалась хорошая панорама на будущее, в котором он, хоть и чуточку, но мог посидеть за поводьями.

Красные фонари. Они замигали, внезапно и крайне докучливо. Это был знак. Знак для команды, что грузовой отсек приоткрылся ровно наполовину.

– Приложить руки к щитам!

Пока Тит угрюмо осматривал лицо адмирала, боевой состав с ожесточением бросал наручи к рисункам изумрудных мечей. От щитов отлетел единый лязг. Второй. Потом звук ударился врассыпную, ведь каждый боец начал бить по щиту так, как ему заблагорассудится. Не повторить за соседом, максимально отдалиться от правил – таков был наказ любого почившего орденца, кем бы тот ни приходился составу Нимфеи. Единственный раз, когда ты можешь перебить речь командира. Тит был перебит, он молчал, но шёпот мыслей его отныне, как любил он сам поговаривать, перешёл в немой вопль.

Адмирал был укутан в атласное одеяло, по краям виднелась двуниточная бахрома, а посередь красовался выбеленный череп. Под мигающими фонарями тот часто переливался: окрашивался в мутно-серый, а затем в блистательно-чёрный. Это отражало суть обряда отлуки – когда приходит мир, приходит и спокойствие – твой символ обретает краски первоначала; когда же ты видишь опасность или сам являешься ею, тогда ты больше берёшь из палитры угроз.

– Отставить!

Лязг оборвался, почти одномоментно. Когда капитан повернул голову к рампе, та уже полностью опустилась. Офицер, что стоял по правое плечо, во главе второй линии орденцов, резко поднял кулак. Теперь он напоминал всем оловянного солдатика, чьи движения стали угадываться далеко наперёд.

Оболочка вокруг грузового отсека берегла их. Безмерная гладь, опоясавшая себя млечными переливами, хотела притронуться к ним, выдернуть в свои стылые длани и приобнять. Для команды это бы закончилось плохо. Скованный шок и леденящий хват пустоты – их бы всосало в неё, как через трубку, и растрескало, как только бы к ним подобрался мимо летящий метеоритный осколок.

Время оттолкнуть капсулу. Адмирал, что вёл их смертельное судно к величию, сам был готов понести себя к лону Третьего, к создателю самых совершенных правил, которым он как никак следовал. Тит видел, как ближе к своему концу Стронц начал всё чаще и чаще рыться в записях основателей Ордена, как глаза его наполнялись слезами при виде отрёпанного пергамента и вмиг сохли, как только кто-нибудь осмеливался покашлять на затхлую рукопись, топчась у дальней полки.

«Я не придумал, что буду делать дальше, адмирал. Зачем же вы так? Зачем же так рано подводить меня под раздачу? – титанец преклонил голову к капсуле. – Вы же знали, что я не готов, что меня коробит лишь от одной мысли, что я Ваш преемник. Так к чему было назначать меня, а не чёртового Берилла, к примеру? – Тит, легонько ударив лоб о стекло капсулы, бережно толкнул её к рампе. – Я не первый капитан, кто прислуживал на Нимфее, и давайте уж честно, не самый покорный, но почему-то Ваш выбор пал на меня. Неужели из-за того, что я оказался последним? – новое ложе старого адмирала преодолело жестяные суставы. До оболочки грузового отсека оставалось совсем чуть-чуть. – Я недоволен Вашим выбором, адмирал, крайне. Но спорить уже бесполезно. Любой спор с мертвецом, как никак, обречён».

Капитан подбежал к рампе и остановился.

– А вот и последствия вашего выбора, адмирал. Наслаждайтесь, – проговорил он с пренебрежением, хотя обычно выражался сухо.

Спокойствием обычно молвили его руки, его глаза, его костлявые ноги, и только губы наперевес с языком могли в редкий момент выдать сумасбродство, творившегося у него в сознании.

И, как оказалось, он был прав, пренебрежение в тот миг зазвучало не зря. Ведь как только капсула вынырнула в открытый космос, оторвавшись от защитной плёнки грузового отсека, вдоль «Чёрной нимфеи» пролетел первый лазерный луч.

Ни визга, ни шёлоха. Корабль Тита оставался покоен. Луч достиг судна, дрейфующего напротив Нимфеи. Прогремел взрыв. Прогремел где-то внутри, где был кислород, но не снаружи. Снаружи оно слегка сдвинулось, сменив курс, и, подойдя близко к орбите, принялось зарывать нос в стратосферу находящейся ниже планеты. Это был Стронций.

Родина адмирала вот-вот ступала на порог гражданского неповиновения. Именно неповиновения, а не войны. Ведь войной это трудно назвать. Всего лишь пара десятков выстрелов с трёх сторон: оппоненты режима, сторонники адмирала и республиканские каперы. Так вот, с десяток фатальных выстрелов, и победитель к концу вечера сядет у главного ангара правительства. Лотерея, где выигрышный билет всегда вытягивают сторонники нынешнего режима.

По крайней мере, такой исход повторялся три раза. «Множитель 1,45, – кричали сборщики ставок, когда Тит проходил мимо игральных столов, чтобы налить себе неоновой пинты, – самая невыигрышная позиция для вас, друзья мои, но ведь вы можете поставить и на выигравших и на проигравших, не так ли? Рисковать вам не за чем, Стронций сам выберет среди вас победителя!». Тит даже не доходил до стойки, через секунду разворачивался и шёл обратно к машинам бойцов. В их мире деньги сыпались даже на политическую карту, настолько часто менялись режимы. «Титанцам до такого, как до луны», – думал про себя Тит, поглаживая в кубрике перед сном свой кушак, сотканный матерью во времена Столетнего марша. Их семейный кошмар длился полвека (для него – семь лет). Не зная, как выбраться из планеты, они питались объедками и спали под кучей гниющего мусора, чтобы не попасться на глаза нюхачам, а эти… этим только дай повод, они поставят всё нажитое на полуторный шанс убийства президента в ближайшие четыре года. Безобразие, одним словом. И в этом безобразии порой происходило немало серьёзного.

Пролетел второй, третий луч. Бедный корабль оппонентов Стронца распался на две половины. В полном молчании. Где-то далеко-далеко такие события ознаменовались бы безостановочным шумом. Под аккомпанемент оркестра корабли бы сталкивались, проходили друг друга насквозь и с помпой завершали полёт, отмечая под взрывы победу одних над другими. Но не здесь. Здесь ты погибаешь под немой вопль, как и большая часть тех, кто, наоборот, появляется на свет. Мысли Тита всё ещё перебивали щиты и наручи подчинённых.

«Смерть молчалива, Ваше адмиралтешейство, – Тит, тихо задумавшись, посмотрел на третий сбитый корабль, принадлежавший республиканским каперам. – И мы будем стараться потакать ей во всём, обещаю. Только позвольте сначала прийти в себя. Я ещё не совсем понимаю, куда двигать наше общее дело».

Капитан мгновенно встал в стойку. Сложив за спиной кулаки, он второй раз за день принялся говорить что-то вслух:

– Бойцы, – титанец слегка повернулся к первому ряду, – мы произнесём сегодня девиз. Придуманный светлейшим из Ордена, он звучал все эти долгие годы. Звучал громко, звучал уверенно. Каждый из нас гордился этим девизом, произносил его с честью, дабы зажечь страх наших врагов. Я несомненно считаю, что наш девиз вправе пожить ещё какое-то время, но, как вы знаете, новый Адмирал обязан привнести в голос Первого собственный голос. Буду честен, мне ещё не удалось прийти к нему. Но наши дела подскажут, каким образом следует произносить напутствия крови. Сегодня, – Тит встрепенулся, тем самым встрепенув «оловянного» офицера, – мы подпускаем нашего светлейшего к терниям ужаса, миру неведомых обязательств, укрыв его нашим щитом – знаменем «Кровавого ордена». – капитана пробрало. От гиперионного двигателя по корпусу вновь прошлась дрожь, осев у его креплённых ботинок, а потом у пояса. – Вы знаете, веки его закрыты, но уши готовы внимать, как и раньше. Давайте же сообщим Адмиралу, что девиз его живёт, хоть и, возможно, в последний раз. Вы готовы?!

– Готовы, капитан!

Заметив, как несколько кораблей каперов и сепаратистов разламываются на куски, Тит с воодушевлением положил правую руку на сердце:

– Да здравствует кровь!

– Да здравствует кровь!

Капсула адмирала незаметно проникла в сферу орбиты.

– Да здравствует кровь!

– Да здравствует кровь!

Офицерский голос, наконец, стал подобать уверенному стуку его каблуков.

– Да здравствует кровь!

– Да здравствует кровь!

И последнее судно каперов отплыло в безвестную темноту.

Сторонники адмирала отбили планету. На Стронции вновь независимость, хотя планета толком и не успела как следует её потерять.

Капсула зависла в воздухе. Скоро её ждал огонь стратосферы. Тит угрюмо повёл взгляд за рампу, надеясь, что одна лишняя секунда оттянет момент его нового назначения. «За что же вы так, адмирал?» – вновь вынырнуло из подсознания. Капсула исчезла из виду, фонари вновь докучливо заморгали. Половина грузового отсека попрощалась с холодными прикосновениями космоса.

Вскоре отсек оказался заперт, наглухо, и яркий жёлтый свет внезапно ударил боевому составу по глазам. Тит к тому времени подошёл к скамье, к тому месту, за которым провёл в размышлениях чуть ли не полные сутки. Дав отмашку возвращаться по своим местам, он последним делом взглянул в темноту. Оттуда на него глядел маленький зелёный экранчик, передававший на ту сторону всё, что происходило внутри «Чёрной нимфеи».

– Готовьте членов Коллеги, Мейтна, скоро нам предстоит много работы, – экранчик в ответ еле заметно кивнул, – заполняйте бумаги и лучше не затягивайте. Если к нашему прилёту что-то окажется не готовым, моего расположения вам не видать.

Экранчик кивнул во второй раз, после чего спружинил на жестяной настил, следующий в коридор, и направился вслед за боевой командой.

Двигатель загрохотал более, крики механиков стали слышны даже здесь, возле скамьи. По поясу вновь прокатилось что-то, что титанец ещё несколько секунд ощущал. Это дрожь металась между бёдрами и первыми мышцами живота, запуская в голову безостановочные раздумья: «Пора остановиться, со страхом мне долго не протянуть. Пора остановиться, со страхом мне долго не протянуть…».

Так он просидел ещё пару часов, чувствуя с каждой минутой, как дребезжание всё меньше просится из него самого.




Правитель с Мейтнерия


– Ваша просьба выполнена, мейт-губернатор.

– Замечательно. Кто догадался, что это мы?

– Никто, мой господин.

– Даже Ласка?

– Он в недоумении больше всех остальных.

– Замечательно, замечательно.

Своим «замечательно» Мейтна привык завершать любой разговор. Его секретарь остался давно глух к этому слову, оно стёрлось, как и любая пресная фраза, полюбившаяся членам Коллегии. Однако всегда губернатор припрятывал под окончание своей речи каверзную загадку: «Что же он имел в виду? С какой интонацией он произнёс это? Рад он или разгневан? А может, он просто расслабленно мямлит, не вкладывая в слова ни чуточки смысла?».

Мейтна махнул рукой. «Секретарь, тебе пора», – обозначал этот жест, и неважно, кому он был адресован. Покоробившись, подчинённый вежливо поклонился, пригладил белённый жилет, а после, выровняв волосы на правом виске, неспешно последовал к выходу. Взгляд Мейтны его поторопил.

Губернатор обожал напоминать всем, что твои действия не только тебе подвластны. Каждый, кто хоть немного относился к его свите, отдавал в той же мере часть своей души ему на растерзание. И лакомым кусочком для уважаемого господина, в большинстве своём, было чувство стыда. Малого, крупного – неважно. Препарировать твоё смущение он мог часами. И редкий подопытный после всех этих процедур выставлялся на общий суд. В целом, окружение губернатора довольствовалось только его короткими указаниями, грозным и в то же время расслабленным голосом и сухой, на первый взгляд, невинной улыбкой.

Вода размеренно поглаживала шею. Всплески ещё были слышны, но очень тихие и ненавязчивые. Когда Председатель нажал на кнопку гидромассажа, ванна вовсю встретила его водяными овациями. Ему нравилось это, возвращало к чему-то первобытному. Так, ему казалось, утроба матери пробуждает дитя в первый раз, и, коль уж это сопровождает нас в жизнь, то и искать умиротворения надобно в бурлящем потоке.

Мейтна сомлел. Шея его понемногу сползла к воде, по гранитному борту ванны, встретив на пути лишь взмокшие, но всё еще ухоженные волоски. Позавидовать ему могла любая коллегиантка, так как не каждая одежда женщин в этом сугубо мужском предприятии могла выглядеть столь же изящно, как причёска мейт-губернатора. И всё бы ничего, если бы дражайший и «обожаемый» всеми Председатель не хвастал собой при каждом коллегиальном собрании. Хвастал безмолвно, как и принято любому интеллигентному честолюбцу, но до безобразия заносчиво.

Мейтна не считал себя заносчивым. Добродушием он называл попытки элегантно оскорбить прислугу, а снисхождением – наказание в виде «сна под луной». Этому наказанию подвергались швейцары, повары, ключники или служанки, которые любили втайне водить шашни с другими швейцарами, поварами и ключниками. Суть в том, что как только тебя застают в постели с другой обслугой или вы оба стараетесь поутру, надеясь обмануть свою совесть, выйти на службу с разницей в десять минут, то на следующий же вечер ваши кровати выносят во внутренний двор коллегиального здания и предлагают провести ещё одну «бурную» ночь.

Вначале обслуга не считала это наказанием. Не считала до тех пор, пока не наступала осень, особенно поздняя. Тех непокорных, что осмеливались провиниться в первые заморозки, даже называли героями. Не мудрено, что Мейтна заботливо припрятывал контрацептивы под каждой подушкой – ещё один признак его великого снисхождения, – однако он не был бы всеобщим любимцем, если бы не одно но: предлагая свой чудный подарок, он непременно утаскивал с собой одеяла. И именно таким он и представал в жизни – существом, вышедшем в мир в лучах солнца; младенцем, покинувшим умиротворённое материнское чрево, но оставившим ей в напоминание вздутый, рваный рубец.



Из-за пара губернатор перестал видеть потолок бани. Появился повод сомкнуть глаза и расслабиться. И он сомкнул, на мгновение, но тут же привёл себя в чувства. Заплеснув на лицо бурлящей воды, он провёл ладонями по щекам.

Жизнь в стенах коллегиальной ратуши не давала покоя даже господам, что роются в бумажках меньше всего. Невротиком Мейтна себя не считал, однако один из местных коллегиантов без зазрения совести навешивал на него этот поганый ярлык. «Попросту судорога. Никакого эмоционального дискомфорта, никакого волнения – обычная череда рефлексов». Он вновь опустил шею, прокатил её по гранитному борту и развёл пузыри вокруг.

Отныне в голове возникали лишь безоблачные раздумья. Воспоминания о былом перемешивались с милыми глазками коллегианток, издёвки над подчинёнными путались с лязгом половников в общей столовой. Благо, между делом подумал Мейтна, он уже давным-давно кормится сам – в обход громадных ручищ и засаленных жабьих пальцев, после которых тут же хочется вернуть взгляд на поднос и уже никогда в жизни не поднимать.

Поток мыслительного трёпа продолжился, и он почему-то вспомнил о вчерашнем собрании в малом зале, о дурном запахе в туалете под лестницей, о двух близнецах, слонявшихся по ратуше и взявшихся словно из ниоткуда; о фейерверке, об убранном газоне на заднем дворе, о звероногах, о виолончели, играющей ровно в полночь, и, наконец, о костюмах, что были сшиты специально ко всем праздничным дням. «Кстати, о костюмах. Завтрашний ещё не починен. Где носит Франку, когда она так нужна? Ладно, если хочет поиграть с огнём, то… пусть. Пусть, я подожду».

Вдруг кожу Мейтны обдало прохладой. С предбанника сквозь пар просочился луч света, а на деревянную половицу ступила чья-то нога. Прищурившись, губернатор поводил шеей по краю ванны. Прошло ещё два шага, прежде чем Мейтна умерил свой прищур. Всё было ясно.

– Портной, не ожидал тебя здесь увидеть.

Неизвестный остановился, шаркнул сланцами и, когда хозяин увёл от него взгляд, легонько засеменил.

– Губернатор, вы сами сказали, что в этот день баня свободна. Похоже, вы меня обманули.

– Разве? Я говорил про сегодня? Ох, прости, дружище, наверное сказал невпопад.

– Ничего-ничего. В компании мыться куда приятней.

– Не в моей компании, думается.

Уголки губ Мейтны вытянулись – незаметно, как и всегда, – уколов меж тем ямочки на бледных щёках.

– Что же вы? Тут с вами хотела бы пообщаться половина Коллегии. Как никак, это единственное место, где можно узнать кого-то поближе.

– Портной, думаешь, я тот, с кем им будет интересно перекинуться парой фраз?

– Речь идет не про пару фраз, а про целую биографию. Вы хоть раз кому-нибудь открывались?

– Тебе. И этого достаточно.

– Я не в счёт. Скука заставляла вас… скука и время, что вынуждает быть рядом со мной. И вообще, мне кажется, не все истории, которые вы мне поведали, до конца правдивы.

– А мне есть толк их придумывать?

– Скука, губернатор, еще раз – скука, – неизвестный, что только недавно тихо перебирал ногами, размашисто шлёпнул ступнёй по воде. – Есть подозрения, что именно она и подталкивает вас к разного рода вранью.

– Да, ты прав. Стоит чаще раскрываться перед другими, – Мейтна, увидев, как полноватое тело Портного опускается в буйные пузыри, медленно отплыл к углу ванны. – Так будет больше поводов попускать пыль им в глаза.

– О чём и я, мой господин, о чём и я… кстати, ваш рабочий жакет почти доделан. Осталось пришить серебряные нити к низу и подточить правый лацкан. Дело на один час. Завтра, обещаю, вас будет не узнать.

– Буду выглядеть как губернатор перед Летним шествием?

– Да, если хотите.

– Надеюсь, не как предыдущий.

– Определенно. Вы же знаете, мейт-губернатору до вас не посчастливилось встретить меня.

– Самохвальство… самохвальство тебя не спасёт, Портной.

– Э-эм…, – мастер нервно сглотнул. – Это шутка, всего лишь шутка. Не воспринимайте всерьёз.

– И чего же мы тогда занервничали?

– Никак не… никак не занервничали, господин. Если разрешите, то я хотел бы извиниться.

– Да перестань.

Морщинки у глаз Мейтны дрогнули. Он немного отворотил лицо и, спрятав ухмылку, впроброс заметил, как его легкомысленный подчинённый поглубже погрузил шею в пузыри. Портной был на сантиметр выше – буквально (не постеснялся губернатор и это узнать), – а потому с особой сластью его хозяин просмаковал момент, как их макушки закачались примерно на одном уровне.

Мастер погрузнел, а как только понял, что выдаёт себя, сразу же погрузил свою голову на несколько секунд под воду. Не выдать своей слабости, не дать возможность поглумиться над чем-то постыдным. Если ты постыдился даже чего-то малого, не стоит вручать столь незаметный обычному глазу подарок своему хозяину. Но, кажется, мейт-губернатор успел. «Перечень фатальных смущений» в это мгновение пополнился ещё одним пунктом.

Портной набрал в лёгкие воздуха. Погрузившись во второй раз, он пробыл под водой чуть дольше.

– Мне пора возвращаться. Завтра, как обычно, жду тебя в семь утра. В кабинете.

– Губернатор, постойте, – вытерев лицо, мастер немного судорожно вскинул руку, – мне бы хотелось обсудить с вами ещё очень многое. Не торопитесь.

– Под многим ты подразумеваешь…?

– Мне просто хотелось сказать, – Портной, было видно, сильно разволновался.

– Твоё время на исходе.

– Если вернётесь в ванну, я вам поведаю кое-что.

Губернатор, оперевшись двумя руками о чугунные решётки стока, хоть и с большой неохотой, но вернулся к прежнему уголку.

Рука Портного расслабилась. И как только она оказалась в воде, мастер мягко, но пристально оглядел своего господина. Затем его взгляд обратился в сторону, туда, где клубился плотный согревающий пар.

– Однажды мама назвала меня трусом. Не знаю, как так получилось, но я едва ли не внезапно её разочаровал. После долгих лет близкого, почти что дружеского общения, я стал ей вдруг противен. Смерть отца повлияла на неё. Смерть её отца. Она восхищалась им, все удачи в своей жизни непременно связывала с его чуткими, бесцеремонными советами. Как только у меня освобождалась минутка и я начинал впустую слоняться по комнатам, она обязательно проходила мимо и напоминала, что нужно бдительней относиться ко времени. Так ей завещал отец, и так она собиралась завещать мне. Жёсткие правила – путь к дисциплине.

Наверное, именно поэтому она развелась с отцом – уже моим. Тот редко выходил за рамки: крутился на своей работе, а дома лишь расслабленно потягивал сигары и, растянувшись, посиживал в кресле. «Лоботряс, потративший её драгоценные годы», – таким я и должен был его запомнить, но, по правде, я не очень хотел. Отец по крайней мере был добр. Мама сама сознавалась, что быть доброй передо мной не обязана и потому редко отходила от своих слов. При этом я полюбил её больше отца. Наверное, потому, что дисциплина мне правда сильно приглянулась. Дисциплина в уме и дисциплина в руках. С таким подходом я, в целом-то, и заработал свои первые гроши.

Подрабатывая на маминой швейной, я убедился, что её маленький свод правил и правда даёт мне больше, чем какой-то напрасный кутёж на задворках квартала. Как сейчас помню, в один день она широко улыбалась. Улыбалась целый день, в кругу семьи, чего до этого себе не позволяла, во всяком случае на моих глазах.

Она была счастлива оттого, что я не был против её назиданий, не бился руками и ногами, пытаясь доказать, что я особенный, что я действую по-своему. Очень похоже на любого щуплого подростка, не правда ли? Но только не на меня. Переняв советы моего деда, в итоге я добился собственной швейной. Однако в одном вопросе я не мог руководствоваться дисциплиной.

Всё это время губернатор слушал Портного с осторожным потворством. Ему нравился выдержанный, последовательный слог его ближайшего подчинённого, однако редкие вспышки его недержания речи, так скажем, раздражали. Напоминало сухие разговоры коллег на собраниях, однако те не пытались залезть тебе в душу, а этот…

Прислонив ладонь у виска, Мейтна скептически потёр пальцем брови. С опаской он стал выжидать конца этого занятного душеизлияния.

– Что же разочаровало её? Почему она назвала тебя трусом?

– Вам, – оторвавшись от клубов пара, взгляд мастера словно вспомнил, к кому он был адресован вначале, – вам вряд ли понравится ответ, мой господин.

– Не томи, я не соврал, когда сказал, что меня ждут дела.

– Да-да, я помню. Дела… не ждут, – опустив голову к пузырям, Портной вновь будто отвлёкся. Шум воды приутих, бурлящая гладь на несколько мгновений умолкла. Похоже, ей захотелось дать больше простора последним словам признания.

– Прости, Портной, у тебя был шанс.

Чуть-чуть приподнявшись, Мейтна успел подплыть к краю ванны. Он ухватился левой ладонью за край, упёрся спиной и стал разворачиваться. Но тут он почувствовал, как к его ноге что-то пристало. Это была нога подчинённого. Она прикоснулась к щиколотке и начала очень быстро подниматься выше.

– Я хотел… хотел признаться, мой господин…, – полноватое тело мастера приподнялось, – вот в этом я и оказался трусом, всегда боялся признаться в…

– Можешь не продолжать, – глаза Мейтны едва округлились. В них отпечатался прищур – высокомерный, весьма фальшивый и неуместный. К горлу мало-помалу поднялось омерзение. Нежданная новость, признаться, выбила губернатора из колеи. Те робкие движение, с которыми вошёл в баню мастер, передались Мейтне. Он растерянно отобрал ногу, прижался к краю и выбросил тело на чугунные решётки стока. А после, сильно поскальзываясь, торопливо побежал к полотенцам, подвешенным на крючках, и, пытаясь сорвать одно, он случайно сорвал ещё пару. Упавшие полотенца поплатились за это гневливым укором. Гнев перетёк и к конечностям, что стало ясно, когда Мейтна дёрнул за ручку банной двери.

– Тебе повезло, что я крайне забывчив, Портной. Забываю, что ем по утрам, забываю, в каком кармане прячу ключи и больше всего забываю, что мне говорят между делом. Ты это сказал между делом, запомни, – двумя резкими движениями губернатор завязал на поясе узел. – Завтра к семи. В кабинете. Доброй ночи.

Дверь хлопнула. Переодевшись, глава коллегии только потом вспомнил, что забыл принять душ. Омерзение толкало его вперёд. В таком состоянии о чём-то досадовать было весьма трудно, поэтому он, не жалея ни намокшей сатиновой рубашки, ни брюк, превосходно скроенных, задвигался скорым шагом – в какой-то степени даже ретивым, – и пробеги рядом с ним жеребец, мало кто бы по-настоящему заметил разницу.

Мейтна оказался в просторном фойе. Совсем близко от него на стенах переливался жемчужно-белый текстиль, а у дальних штор, возле пустых этажерок, вздрагивали и шептались чёрные тени. Его шествие прервали. Кто-то неожиданно поздоровался с ним и поклонился.

– Доброго вечера, мейт-губернатор.

Нейтральный кивок.

– Баня сегодня особенно хороша, не правда ли?

Он так же нейтрально наклонил голову, а после этого повернул к лестнице.

На пути встретилась ещё тройка зевак. Поприветствовал он их так же скупо. За спиной они наверняка переглядывались, не понимая, как после бани можно идти со столь гнусным настроем. Председатель Коллегии умел отвечать подхалимством на подхалимство, но не сейчас. Если ранее ему удавалось подстраиваться под любой слог, под любую беседу, в которую он внезапно встревал, то нынче Мейтна с трудом подавлял даже толику раздражения от несвоевременного поклона.

Вообще, подмечая любой «дефект» (так он называл всякое «ковыряние в носу» или «громкий чих»), он старался увести взгляд в сторону, через плечо собеседника, а затем, когда дефект, спустя миг, прочно оседал в памяти, он подносил ладонь к груди провинившегося и слегка похлопывал её, да так ненавязчиво, что никто и не успевал уловить этого скрытого жеста. Однако на этот раз он был готов высказать всё вслух, потому как последний коллегиант вывел его из себя по-настоящему.

Каждый раз подходя к своему начальнику, господин Лихорадка невольно вытирал нос ладонью, а после, зычно шмыгая носом, протягивал вспотевшую руку, чтобы поздороваться. Мейтне только приходилось догадываться, намеренный это дефект или на самом деле случайный. Лихорадка не давал точного ответа. Точнее, его язык тела не подбрасывал зацепок в ту или иную сторону. Это был старик с вечно бледным лицом, либо лимонно-жёлтое (зависело от времени года); с вечно напряжённой шеей, с бровями, кустистыми и неухоженными настолько, что редкие клоки волос на его затылке выглядели и то приличней, как будто они ещё помнили, что значит расчёска и как она честно о них заботилась.

– Ваше Превосходительство, вижу, вам сегодня посчастливилось посетить нашу прекрасную баню, – проговорил Лихорадка немного выспренно.

Мейтна по обыкновению не ответил. Стараясь не задеть коллегу плечом, он отшагнул вправо и направился в сторону фарфоровой вазы, стоявшей на жардиньерке.

– Погодите, нот Председатель, надеюсь, вы не забыли…

Губернатор уже скрылся за поворотом. Последние слова подчинённого донесились до него как-то тягуче.

Выспренный тон пропал, безмолвная пощёчина спустила Лихорадку с небес. В целом, пощёчин сегодня удостоился каждый. Мейтна подметил это, когда вдруг осознал, что водит пальцами чуть ниже скул.

«Сегодня у нас день откровений, значит, ну хорошо. Тогда лучше быстрее дойти до кабинета и закрыться на ключ. Мало ли, что ещё может выбраться на поверку. Реальные скелеты в шкафу? Служанки, заколотые в своих спальнях? Ох, лучше не рисковать. Правды мне на сегодня достаточно…, – с этими мыслями Мейтна забрался на второй этаж. – Чёрт, да где эта проклятая дверь?!». Ключ был уже наготове.

На ковролин выпало четыре капли, прежде чем Председатель наступил на половик у порога кабинета. Вода просочилась сквозь рукава, однако, как только ключ в замке щёлкнул, капель прекратилась. Он оказался в своих рабочих владениях.

Откинувшись на диване, Мейтна устало выдохнул.

День не успел закончиться, а ему уже опротивел завтрашний. «Завтра будет не легче. Кому-то явно будет совестно смотреть мне в глаза, – губернатор едва различил писк, доносящийся откуда-то справа. – И что самое печальное, я буду в ярости, если он не посмотрит».

Писк расслышался вновь. Что-то заскрежетало, задвигалось на рабочем столе. Кинув взгляд в сторону кипы бумаг, Мейтна заметил, как чьи-то механические ножки стали усердно выпрямляться. Это был «кассетный лазутчик». По-простому – «фрин», как раз из-за наличия трёх пар механических ножек.

Привстав с дивана, губернатор проследил, как фрин, тоже слегка приподнявшись, выбросил две лапы вверх. Экран, который он носил на спине, предстал перед губернатором полностью в вертикальном положении. В конце лазутчик придвинулся к краю стола. А затем запищал.

Экран вспыхнул на мгновение, почти сразу погас и только после недлинного шелестящего звука показал какое-то приглушённое изображение.

Голос опередил картинку.

– Готовьте членов Коллеги, Мейтна, скоро нам предстоит много работы, – губернатор после этих слов резко вскочил, – заполняйте бумаги, и лучше не затягивайте. Если к нашему прилёту что-то окажется не готовым, моего расположения вам не видать.

Запись оборвалась.

Едва Председатель успел увидеть хотя бы силуэт того, кто говорил, механические ножки, поднятые вверх, начали опускаться на стол. Мейтна был почти в замешательстве. Голос казался ему знакомым, однако он порядком захламился другими. Выкрики, шутки, фразы невпопад, стеснённые переговоры – всё это слилось воедино и мешало ему вычленить тот самый, нужный голос. «Кажется, давным-давно был такой. Новобранец, только-только приземлившийся на Мейтнерий». Губернатор подошёл к экрану и легонько постучал по нему. Лазутчик запищал, недлинный шелест и изображение вздрогнуло. Темень, что окутывала картинку, внезапно распалась. Запись проигралась вновь, а вместе с ней и задвигался силуэт, обретший, наконец, лицо.

– Значит ты. Я угадал, – резко откинув голову, губернатор продолжал смотреть на экран сверху вниз, – ну что ж, не самый сложный противник. Думал, мне повезёт побороться хотя бы с Висмом.

Фрин отключился, после чего резво спрыгнул на пол. Обойдя край стола, Мейтна почти без звука сел в рабочее кресло, затем потрогал кожаные подлокотники и легонько по ним постучал. На минуту он позабыл о завтрашнем дне, омерзение внутри перестало пихаться. Оно успокоилось. Пожалуй, губернатор и сам успокоился. Предстоящая борьба за главенство в Ордене обещала привнести кое-что большее, чем просто отвратительную правду. Большее, чем просто ненужные признания и глупые игры, заслоняющие кошмарную скуку.

Откровенно говоря, Мейтна воодушевился. На стопку бумаг он смотрел уже не иначе, как на подарок. Считанные недели, и он покинет их навсегда. Адмирал умер, а значит, пришло время вносить свои порядки. Осторожно, чтобы никто не заметил, но, чтобы в конце, когда все будут беспомощно оглядываться друг на друга, он поднялся на окровавленный холм и невозбранно установил собственный флаг. Так, по крайней мере, он представлял это у себя в голове. Можно обойтись и без крови, но какое тогда в этом веселье? Всё в их мире делается ради веселья, и он понимал, как его можно устроить.

«Время пустых столов и полных корзин», – в стенах Коллегии за такой фразой обычно следовало нечто немыслимое, и Мейтна, шёпотом проговорив эту фразу вслух, растянул губы, уколол ямочки на бледных щёках и скрыл неловкую паузу за привычным движением. В центре его внимания теперь оказалась вещица, на которую он делал большую ставку при будущем перевороте. Эта вещица походила на сувенирный снежный шар. Он вгляделся в него и заговорил немного громче: «Ты мне тоже понадобишься, слышишь? – пальцы губернатора резко ухватились за сферу. Пододвинув её к себе, он промолвил последнее, прежде чем заняться бумагами. – Надеюсь, что слышишь. Так вот, когда придёт время выстрелить, ты выстрелишь. Выпалишь изо всех орудий, из которых я прикажу тебе выпалить. А если ты будешь против… то ты знаешь, что тебя ждёт».

Ослабив хватку, пальцы лениво повернули шар. Тот был отодвинут на место, и больше губернатор не глядел на него, даже мельком. Всё его внимание отныне было отдано на откуп бумагам и папкам, при этом всё, что не занимало глаза, жило теперь в будущем, в горизонте событий, в котором ярко и неизбежно разгорались маленькие мечты о большой и безупречной власти.




Чужак с…


Провал.
В нём тонут те, кто силу заточил.
Ведь я восстал.
А те гребут, на вёслах чёрный ил.
Я возвещал,
Я солнце схоронил.
Я сжёг дотла его
И мороком облил.
А те кричат, вопят.
Я их просил.
Не трожьте спесь,
Её С'Харон слепил.
Глядя в провал,
В провал, что ступни ему свил.

Слова грузнели, расходились рябью и меркли. И всё это происходило в полной тиши. Сон пел зловеще. Какой, тысячный сон подряд? Беспросветное ничто и только блеск в глазах. Блеск, который воспроизводили губы, воспроизводившие пение. Он стоял, но когда доносилась зловещая песнь, ему казалось, будто он лежит на грубом песке. Руками он рисовал путь до линии прибоя, но уже через секунду они водились по воздуху. Ему хотелось вдохнуть его, терпкого вязкого воздуха, но в лёгких, как оказалось, ему не осталось места.

Кто-то душил его. Непонятно, кто это был, но его явно душили. На горле не появилось синих подтёков, это был мастер своего дела, и, кажется, он просто располовинил трахею. Лёгкие вздулись, как пачка кукурузы, а щёки покраснели, пока невидимая ладонь поднималась всё выше, достигая основания челюстей.

Голову вот-вот оторвёт от тела, и он проснётся. Так всегда было. Этот кошмар заканчивался одинаково. Ему бы благодарить Вселенную, что жуткое пение имеет свою развязку, но когда оно повторялось вновь и вновь, то только и оставалось, что её проклинать. Но вот голову оторвало, а он не проснулся.

Поднявшись над телом, голова опустилась, а глаза начали видеть. Они подметили, как волны, взявшиеся из ниоткуда, коснулись вымокших рукавов и утащили в море его озябшее тело. Взгляд возвысился, и там на пути ему встретились только светлые невинные облака. В один миг он подумал, что умер взаправду. Именно так… именно так он и представлял конец чьей-либо жизни. Ты видишь один сон, он сменяется очередью других, и однажды ты замечаешь, что один из них не прекращается. В жизни тебе дают лишь первый кусочек паззла, закидывают в голову предпосылки, и только по-настоящему умерев, ты, по итогу, заручаешься правом наслаждаться концовкой. Но даже здесь он ощутил странность. Пение отчего-то не подходило к концу.

Голова летела всё дальше и дальше, а зловещие строки так и продолжали доноситься откуда-то снизу. Они взмыли и опустились к векам. Темп возрос, а взгляд чужака помутился, и строчка за строчкой зримое вновь становилось незримым. Через мгновение во сне остался лишь блеск, воспроизводимый губами, и весь горизонт охватило ничто. А пару мгновений спустя пугающий ритм ударил чужаку по темени.

– Просыпайся! – крик зазвучал слишком реально. – Просыпайся, ну же!

Вдали разразился рык. А вместе с ним, кажется, хрустнул ствол дерева.

– Хоронить тебя я не собираюсь, вставай! Немедленно!

Еле продрав глаза, Пришлый потянул руку к кольту. Он держал его под своей головой, под кучей валежника, чтобы вытащить, если нагрянет опасность. Опасность нагрянула, и, похоже, совсем не та, с которой он мог разобраться парой выстрелов. Его покоробило. Хруст оборвался, а значит, его прихлопнут. Что-то просвистело вдали! Озноб, отгонявший сон, теперь будил его для побега. Ноги скользнули по лапнику, одна рука шлёпнулась в грязь. Он выбросил другую руку, ту, что удерживала кольт, и сделал небольшой кувырок в прыжке. Ствол туи, вырванной с корнем, обрушился на давно потухший костёр, а потом перекинулся на место ночлега. Казалось, что нога Пришлого останется там, вместе с кучей валежника, но ловкость не подвела. Сантиметр, и его бы расплющило. Он выбрался, рухнув в мокрую яму.

Голос из реальности закудахтал и вместе с тем обрёлся едким тычком:

– Да сколько тебя будить, а? На этот раз выбрался, молодец, но во второй раз может не повезти.

– А второго раза мне и не надо, – поднявшись на ноги в новом прыжке, Пришлый подбежал к вытянутому пригорку. – Я разберусь с этой тварью. Сегодня.

– Громкие обещания… снова…, – голос подлетел к укрытию компаньона, – то же ты говорил и неделю назад, помнишь? И вообще, разве я не говорил, что мой брат бессмертен.

– Как и ты, ворчливый сукин сын.

– А вот дерзить не обязательно.

Оба пристально оглядели другу друга.

Голос, который едва ли не спас Пришлого от участи быть закатанным в блин, принадлежал говорящему Перепелу. По подсчётам, которые вёл Пришлый, это было его сороковое обличие.

– Где у этой твари слабое место?

– Там же, где и у меня. Ой, разбегаемся!!!

В пригорок ударились несколько брёвен. Разбежавшись в разные стороны, компаньоны вновь встретились у края опушки.

– У тебя они повсюду.

– А это значит…, – Перепел махнул крылом, показав на чудище, что метало в них всё, что попадает в лапы.

– Да, хорошо. Вот только твой брат сидит в трёх шкурах, пока ты сидишь в одной.

– Так выбрал не я. Лес сам решает, кому отдать предпочтение.

– Разве не ты являешься его храните…?

– Берегись!

Выкорчевав старые пни, злой Дух пульнул ими, как из дробовика. Компаньоны, не успев как следует передохнуть, отскочили к толстенному вязу.

– Да, ты прав, я – его Хранитель. Но, как видишь, своим статусом я только вывожу Лес из себя. – Перепел опустился на заскорузлую ветку, напоминавшую больше великаний палец. Пришлый в это время крепко-накрепко схватился за ствол, стоя к нему спиной.

– Он же не тронет вяз? – Вопросительно взглянув на доброго Духа, чужак поймал на себе недобрую насмешку. – Не тронет же?

– А как ты сам думаешь? Он, как и любой злодей, любит демонстрировать своё превосходство. Да и к тому же, нам, лесным Духам, порой нравится просто баловаться.

– Баловаться… ага, вот как значит. Он просто балуется. Заеб…

Не успел Пришлый отвести взгляд от компаньона, как в дерево что-то впечаталось. Что-то здоровое.

В ответ чужак как мог прислонился. Мышцы на лице, натянутые до предела, помогали думать, что таким образом он помогает поднапрячься хребту и всем мышцам, что росли рядом. Руки Пришлого впились в шершавые бородавки и в срубленные основания веток. Каждая пядь тела старалась оттолкнуть эту массивную тушу. Чужак лишь надеялся, что это максимум, на который способно чудовище. Однако надежда начинала таять, как только у право уха послышался резкий хлёст. Это хлестанул корешок вяза, тот самый, что спокойно себе веками прорастал под землёй.

Пришлый согнулся на треть.

– Чёрт! Ну и сильная же тварь! – завопив от натуги, он отнял спину от ствола, чтобы в следующий же миг ударить по нему усердней. На мгновение ствол выровнялся, но корешки так и продолжали бичевать старый вяз и бодрящий туманистый воздух.

– Выклюй ему глаза! Лицо расцарапай! Сделай… сделай хоть что-нибудь, Дух!!!

– Я бы с большим удовольствием! – Перепел метался между трясущимися ветками. – Только боюсь, брат разгневается еще больше. В девятый раз оставлю его без глаз – и всё, на жалость ни на чью не рассчитывай.

– Справедливо, – почувствовав, как чудище собирается ударить в дерево во второй раз, Пришлый отпрыгнул.

Затем, дав себе время развернуться, он намертво впился ладонями в вяз. Под их давлением кора треснула. Там, где руки начинали усиливать натиск, из трещин повалились лубяные осколки. Пришлый завопил сильнее.

Дух заметил, как лапы его злостного брата попятились. Зарываясь все больше в землю, они стали трусливо пригибаться.

– Ты побеждаешь! Ты побеждаешь! – впервые за долгое время добрый Дух похвалил компаньона без капли иронии. И было за что. Три предыдущих столкновения с этим монстром заканчивались для них открытыми ранами.

Шаг за шагом чужак пододвигал вяз на старое место. Хлёст потихоньку сошёл на нет, уступив место хрусту, столь же раскованному и густому, как в момент пробуждения.

Неожиданно монстр ударил по стволу кулаком. От ствола удар перешёл на лоб чужака. На минуту пришелец потерял чувство пространства. Сознание поплыло, и ноги стали легчать.

Последовали ещё удары, затем ещё, затем ещё и ещё. Все они приходились на левую сторону, и каждый из этих ударов менял направление, куда будет установлен вяз. Его двигали, как шифоньер, и он всё дальше оказывался от первоначального места.

Пришлый опомнился, но стало поздно. Припав ладонями к дереву, он заметил, что хватается лишь за крайние ветки.

Он бросился на ствол всем телом и предпринял последнюю попытку вернуть преимущество в битве, но ему тут же дали понять, что он больше ничем не управляет. Пятки Пришлого оторвались от пологого склона.

Злой Дух поднял вяз над собой и отшвырнул в правую сторону. Его не заботило, куда он упадёт, главное, чтобы муравьишку прихлопнуло. Но тот изловчился и успел спрыгнуть. И самое печальное, что он до сих пор, как будто назло, стоял на ногах. Монстр собирался это исправить – раз и навсегда.

Злой Дух взревел, после чего выбросил лапу, метко и беспощадно, сцепив её с такой же беспощадностью у горла пришельца. Пятки того вновь поднялись над склоном, но в этот раз их понесло к самому центру, к середине опушки, где слабо дымился покосившийся разбитый ночлег.

– Он зол! Не на шутку зол! – Пришлый ударил по лапам.

– Я вижу! Вижу! – Перепел замахал крыльями и запорхал у брата за головой.

Вылезли когти – до неприличия острые, – а когда их осветила луна, то они ещё и показались массивными – тоже до неприличия.

– Дух, ну же!

– Ах, да гори оно всё!

Перепел вытянул шею, прижал крылья к бокам и полетел. В тот момент он походил на стрелу. Увесистую стрелу, имевшую меж тем злые-презлые глаза.

Послышался писк – мимолётный, едва ощутимый, – а далее он сменился горьким болезненным рёвом. Спустя секунду в клюве оказался левый глаз монстра. Ноги Пришлого раскачались, но хватка чудовища не ослабла, хотя должна была по всем правилам. От этого, как и предсказывал добрый Дух, его старший брат разъярился сильнее.

Убрав левую лапу от брюха пришельца, злой Дух отступил. Он захотел преподать урок, расправиться сперва с братом. В девятый раз, он подумал, этот приём не сработает. Слишком часто наказание его обходило. Пора было наконец показать, как следует жаловать старших.

Первый коготь воткнулся в правое крылышко. Второй прошёлся рядом с шеей, немного её оцарапав. Рёв братьев смешался, хотя один из них скорее пищал, а другой, успокоившись, перешёл на хмурое поскуливание.

Пришлый качался, когтистая лапа чудовища водила его по сторонам, не давая в полной мере понять, что случилось. Добрый Дух был выброшен, он лежал возле пней у края опушки, пускал тонкие струйки крови и иногда махал уцелевшим крылышком. Знак, что он ещё жив. Чужаку этого было достаточно. На мгновение его ноги коснулись земли. «Хотел вымести злость на брате и только? Да ты, наверное, шутишь?». В следующий миг хватка чудовища спала. Сам монстр утешающе выдохнул.

Чужак впервые осмотрел его: борозды возле глаз и складки, тянущиеся от носа. Те выглядели чернее смолы. И только розовые точки в глубинах колец, окружавших рот и щёки монстра, говорили, что он всё-таки носит кожу. Он был живым. Монстр, злобно охотившийся на них, был живым. Он ревел, сипел, поскуливал, притрагивался к глазнице, где не было глаза, и тут же отводил лапу. Прилив боли мешал, а потом он усиливался. И кровь, прожигавшая щёку, затем разбрызгивалась на грунт, на всклокоченный мех и на ботинки пришельца, забывшего день, когда он здесь оказался.

Идеальный момент, чтобы разобраться с тварью. Как чужак и обещал себе – сегодня. Да, точно, это великолепный шанс, чтобы выстрелить! Мушка кольта, что чудом не выпал при заварухе, уткнулась в мохнатую, мускулистую грудь.

– Наконец-то поем хорошего мяса, – палец Пришлого потянулся к курку, – наконец не буду жрать эти мерзкие ягоды. – Продавив курок до самого основания, в следующий миг он потянул палец уже к спусковому крючку. Монстр сжал ему шею, подняв над землей. Зрачок уцелевшего глаза вытянулся, совсем по-кошачьи, как будто чуял опасность. Опасность, пришедшую с парой выстрелов. Раздался третий и по лесу, молчавшему до поры, пробежались выводки громоподобного эха.

Перепел обернулся. Мокрый грунт стягивал крылья, а потому его недовольные вздохи добрались до центра опушки только отчасти:

– Какой же… какой же ты дурак…

Разжатая лапа бросила Пришлого на спину, отчего он болезненно вскрикнул и потянул руку к копчику.

– Я справился! Справился, Дух! – как будто осознав, что он сейчас произнёс, чужак в тот же миг вскочил на ноги и, позабыв о боли, вскинул руки. Вслед за эхом по лесу пробежалось длительное радостное «юху».

– Ты дурак.

– Я разделаю его, – не слыша тихих причитаний Перепела, чужак продолжал радостно скакать возле туши монстра, – Сначала я съем его голени, потом прожарю бёдра и брюхо, а затем разделаю сочненькую грудину. Ох, какой же обед меня ждёт!

– Ты дурак!

Пришлый вдруг замолчал. Не сдерживая своего раздражения, Перепел закудахтал – сердито, едва не сорвав голос, – и Пришлому не оставалось ничего, кроме как удивлённо обернуться.

– Мой брат бессмертен, забыл? Сколько раз тебе нужно это повторять?!

– Но вот же он – лежит, не двигается…

– Неважно! Скоро ты сам убедишься.

Перепел обиженно опрокинулся на проткнутое братом крыло. Он знал, что последует далее и смотреть, как это происходить в девятый раз, он был не в настроении.

Деревья зашелестели.

– Ах, ну вот и оно, началось. Наслаждайся. – теперь причитания Духа доносились до уха чужака отчётливо.

Пришлый поднял голову. На горизонте он заметил, как рядом с солнцем появилась стая серых безголосых птиц. Они молчаливо сбивались в кучу, толкались, бранились, не открывая ртов, и больше походили на ожившее облако, чем на стаю. Вскоре к ним присоединились другие птицы – чёрные, охрые, зеленоватые, с переливами на зобу, – и все они теряли голоса, стоило лишь удариться о серую массу. Деревья умолкли. Шелест, облекавший их, удалился из крон и вмиг зарыл себя под корнями. Весь лес омертвело глядел в небеса и ждал… ждал, когда его сердце накроет волной сожаления и его крылатые дети проведут свою излюбленную поминальную службу.

Облако выросло. Оно начало сбиваться в круг, и с каждой новой птицей беспорядок внутри стаи рассеивался. Ранее чужак видел внутри этой тучи много просветов, но с каждой новой птицей просветов становилось все меньше и меньше. Раскраска певчих тускнела. Ударяясь о серых собратьев, кажется, у них отнимался не только голос. Начиная с головки, серость облекала птиц до самых когтей. Пришлый не мог оторвать своих глаз. Каждый рассвет здесь старался изумить его с новой силой, каждое утро в этом безумном фантастичном лесу начиналось для него с чрезвычайного.

Засыпая возле реки, наутро он просыпался у горного пика, а сойдя с горы и оглянувшись, он мог больше её никогда не увидеть. Решаясь повернуть налево, он шёл против воли направо. Страдая от того, что не слышит себя, на следующий день он мог заметить, как слышит летучих мышей, спящих в пещере за несколько километров. Пришлый терялся, привыкал, но в конце концов снова терялся. Он всё время оставался не у дел, и лес всеми силами убеждал его, что он не в себе. Разум плыл, а страхи и демоны из глубин подсознания спокойно себе разгуливали на свободе.

В этот раз он разглядывал горизонт, смотря на него, словно заворожённый. Солнце кинуло под землю краешек кончика, и круг, образованный серой стаей, стал медленно наползать на огненного гиганта. Огромная тень вскоре разделила лес на две половины. Тень, отбрасываемая плотным оцепеневшим кругом… а когда круг налез на дальний край солнца, серая масса вдруг обратилась в безжизненно чёрную.

Затмение.

Лишь тоненький обруч, собранный из жёлтых слепящих лучей, пробивался сквозь черноту.

«Здесь никогда не появлялась луна, – подумал Пришлый, – и, похоже, я понял, кто её заменяет». Он опустил взгляд на тушу чудовища. С того пропала часть головы.

– Нет! Нет-нет-нет! Не может быть! – упав на колени, чужак принялся вылавливать испаряющиеся останки. Но как только те попадали ему на ладонь, они утекали вверх, минуя пальцы и ускользая, как мягкий песок.

Так он прополз до пояса чудища, а тем временем огромная тень начала отступать от восточного края леса. В стае вновь появились просветы, через которые на спину Пришлого посыпались помолодевшие солнечные лучи. Он ощутил тепло, такое непривычное и чертовски приятное, что на миг захотел упасть на спину и распластаться. Но в желудке вдруг заурчало и ему пришлось забыть о приятном.

Совсем скоро птицы обрели голоса, а когда каждая птаха направилась вниз, поток непрерывного гвалта обрушился на опушку беспощадной лавиной. К несчастью, Пришлый снова не слышал себя. Выглядывая доброго Духа, он кричал и сыпал просьбами успокоить их. Перепонки в его ушах отплясывали канкан, выдавливая по несколько капель крови, отчего он смял уши так сильно, что они со временем свернулись в трубочки.

Чужак больше не мог терпеть шум. Обронив себя на размётанный валежник, он стал набрасывать на голову ветки, шишки, листья и всё то, что согревало его часом ранее. Мысленно он насчитал в небе сотню птиц. Они продолжали галдеть, трещать клювами и биться крыльями. Панихида не собиралась заканчиваться. Покуда останки одного из хозяев не сойдут с травы, они настаивали на том, чтобы довести процессию до конца.

Чужак с надеждой выкинул руку, в последний раз, и ему внезапно улыбнулась удача. Схватившись за громадные ступни чудовища, он подтянул их к груди, зарыл под флисовой курткой и попытался рассовать по карманам. Однако останки вновь соскользнули и обратились в прах. Словно змею к заклинателю их тянуло наверх, к гвалту птиц, к их невнятным поминальным напутствиям. Ступни вырвались – по большей части. Чужак удержал большой палец на одной из лап монстра. Пока левая крошилась в песок, правая судорожно подёргивалась в его руке. Он был силён. Давно его сверхспособностям не устраивали добротной разминки. Как только он впервые проснулся здесь, он знал, что имеет сверхсилу. С вязом он облажался, но с этой проклятой ступнёй он должен наконец-таки выиграть.

И вот! Он сумел! Подтянув ступню ещё раз, он подтянул её к груди и заметил, как она более не сопротивляется. Пришлый на момент удивился. «Щепотка упорства и тебе уже надоедает эта возня? Превосходно, просто волшебно!» – он праздновал победу и хотел поделиться ею с компаньоном, но орава безудержно кричащих птиц всё ещё мешала хоть что-то выкрикнуть. Впрочем, долго радоваться ему не дали.

Оторвалась ступня. Не монстра, нет, на сей раз его. Оторвалась от валежника и от поверхности склона. И, дважды поднимаемый над землёй, чужак умудрился вновь показать здешнему притяжению средний палец.

– Как? Что? – Пришлый побросал по сторонам удивлённую мину. Шум стаи неожиданно оказался у самого уха, а у груди с силой вырывались последние останки чудовища.

– Ты должен бросить её! Слышишь?! Отпусти! – Перепел как ни в чём не бывало летал возле плеч чужака. – Не будь дураком! Отпусти! Иначе они тебя раскромсают!

Сотня крыльев не помешала Духу заметить, как на глазах чужака выступила щемящая жалость. По щеке того прокатилась слеза – медленно, скорбно, почти незаметно. И только эта слеза докатилась до уголка губ, хват ладони ослаб.

Ступня монстра тут же обернулась песчинками. Скользнула по рубашке и взмыла вверх, куда всё это время и стремилась.

Падение, вскрик и ушибленный копчик. Для Пришлого конец оказывался одинаков, но вместе с болью к нему пришло и спокойствие. Стаи птиц внезапно умолкли. Избавившись от серых перьев, они вернули себе былую окраску. Совсем немного они понежились под лучами нового солнца и спустя время наспех разлетелись. Их покровитель погиб – один из – и был возвращён. Благо, отныне они могли следовать дальше, возвращаться в течение цикла и воспевать оды балансу, что с ненавистью отторгал «лишнего» в их безбрежных покоях.

– Ягоды, – чужак расслабленно лежал на спине, положив на живот ту самую почти удачливую ладонь, – опять эти проклятущие ягоды.

– Мне напомнить, какой ты идиот?

– Я всего лишь хотел плотно пообедать, – не убирая ладонь с живота, Пришлый повернул голову к доброму Духу, – неужели я о многом прошу?

– Мы бродим с тобой уже месяц, а ты всё не поймёшь, куда попал.

– Ты! Ты плетёшься за мной уже месяц, не путай. Я не молил для себя провожатого.

– Пытаешься меня оскорбить, – добрый Дух помотал буроватой головкой. – Не выйдет, чужак. Рано или поздно ты признаешь, что я твой спаситель.

– Посмотрим, – Пришлый резким движением поднял голову, после чего, встав на ноги, начал оттряхиваться, – рано или поздно ты от меня отвернёшься.

Перепел махнул крыльями и оказался над плечами своего компаньона.

– Ну и куда ты идёшь?

– Прогуляюсь, буду искать новое место для ночлега. Очевидно, здесь мне не очень рады.

– Не только здесь, если ты ещё не догадался. Лес не рад видеть тебя повсюду. – Дух оглянулся. На месте растоптанных васильков на пригорке выросло скопище таких же долговязых и хмурых, а по опушке волочился не до конца рассеянный прах. Его брат не исчез. Он следил за ними и по возможности убирал за собой. Куда опадала его пепельная частичка, там вырастала свежая распушившаяся осока, и вскоре все ямы, полные грязи и перегноя, покрылись ковром зелёной худощавой травы.

Вдруг земля задрожала. Ноги Пришлого покосились, и он упал набок. По опушке не побежали трещины, не раздался стон кедров, как это обычно бывало при землетрясениях. Без сомнений, это не было землетрясением. Что-то сдвинул их, сдвинуло саму землю, сам лес и самого пришельца. Их будто сместили, потолкали по столу и резко остановили. Да, дрожь прекратилась – так же внезапно, как и началась. Пришлый стёр с лица то, что так усиленно оттряхивал с куртки и скоро услышал, как чей-то голос проносится под облаками. Голос, напоминавший ему зловещую песнь. Песню из сна.

Чужак взглянул на лесного хранителя. Но Перепел только и делал, что удивлённо покачивался, больше напоминая деревья, что вот-вот приходили в себя. Все они к тому времени забыли о тряске. Как быстро им наскучивало сражение двух суперсил, так же быстро они отвыкали от случайных метаморфоз. Чужак, оперевшись на стукнутое колено, быстро поднялся.

– Опять?! Да пропади оно… Дух, может скажешь, наконец, что это за чертовщина?!

– Не знаю, компаньон, но это происходит всё чаще. Если бы оно шло отсюда, я бы ответил, но оно не отсюда, поверь мне.

– Ясно. Ещё одна загадка, которую надо распутать. Итого, их накопилось сто девяносто две. Интересно, с какой мы начнём?

– Не язви, лучше взгляни-ка.

Поднявшись ещё на метр, Перепел указал крылом в сторону запада. Там хозяйничал сумрак. Несмотря на то, что рассвет вступил в свои законные права, он никогда не дотягивался до западных облаков. Ещё одна загадка местного леса. На стороне, где солнце даёт обещания вернуться до завтра, Пришлый видел, как оно попросту исчезает, как оно тает, оставляя за собой лишь яркий гнетущий багрянец. Заход солнца без самого солнца. Где ещё, кроме как не в опостылевшем Лесу, может такое происходить?

Добрый Дух сам искал некоторые ответы.

– Сигнальный огонь? – ступив на брёвна, сваленные чудовищем, чужак спрятал глаза под ладонью. – Мне, помнится, такое уже попадалось. Я бродил по пещерам и искал воды, а поутру, когда я хотел выбраться наружу, впереди меня что-то вспыхнуло. Подумал тогда, что это пустяк. Ну и по сравнению с тем, что меня ждало дальше, это и правда оказался пустяк. – Не отнимая взгляда от горизонта, Пришлый слегка повёл подбородком. – Дух, скажи, а на это у тебя хотя бы есть объяснение?

– Много вопросов для одного дня, чужак. Назло тебе, я был бы рад не отвечать, но, поверь, мне в самом деле нечего тебе ответить.

– Такое чувство, будто тебя занесло сюда так же случайно. Хранитель леса без знаний того, что он хранит. В хорошей сказке тебя бы смяли вместе с первым черновиком.

– Опять язвишь.

– Нет, совсем нет. Просто думаю, почему лес одарил голосом тебя, а не твоего брата. – Добрый Дух дёрнулся, тихо кудахтнув. Его гордость была почти что задета. – Твой брат, кажется, знал о здешних секретах поболее твоего.

– Он вернётся…

Момент первенства канул, Пришлый замялся, вспомнив, о чём ему говорил добрый Дух.

– К-как скоро?

– Трудно сказать. На десятый раз, я уверен, ему понадобиться меньше сил. Но возродившись, он налепит на себя уже четвёртую шкуру, и тогда тебе точно не поздоровится. – Пришелец боязливо сглотнул. – Более яростный, более сильный, более защищённый. Ох, в следующий раз, поверь, мой брат устроит нам настоящее представление.

Если бы перепела улыбались, то Дух непременно бы это сделал. Но он лишь радостно гаркнул и полетел в сторону запада. Там его ждал сигнальный огонь – знак, о котором мечтали они оба.

«Пора этому чудику убираться», – промолвил Перепел про себя, оставив то, что наговорил своему подопечному секундами ранее. Так же он говорил, когда встретил его впервые. В день их встречи чужак лазил по скалам. Дух восхищался его выдержкой. Смотря на лицо, облитое горячим потом, он видел под ним истинную самоотдачу. Пришелец стоил того, чтобы за ним приглядеть. И Хранитель приглядывал, разочаровывался в его болтовне, но оставался почему-то рядом. «Ему нужен выход отсюда», – повторил про себя Дух, но немного смягчившись.

– У нас целый день, чтобы добраться до того увала!

Пришлый так и стоял на брёвнах, превращаясь во время поднятия в воздух в маленький вытянутый силуэт.

– Ты думаешь, оно того стоит?

– У тебя нет выбора! Мой брат того не стоит!

Дух продолжал набирать высоту. Над головой его не падали звёзды и не пролетали кометы, что в других мирах могли бы спокойно затеряться в паутине космоса. Весь небосвод здесь почему-то окружала безупречная чистота, а это значит, что кто-то сильно не хочет, чтобы Вселенная знала об этом удивительном и пугающем месте.

Под крыльями Духа согревались деревья, а те в свою очередь перешёптывались. Под шелестом их крон происходило нечто, что в ином мире назвали бы сплетнями, и пока пихты возле обвалов только узнавали прискорбную весть, лиственницы передавали в руки соседям его незыблемые останки.

Нужно было обогнать их. Перерождение злобного Духа – лишь дело времени. Нужно спасти дурака, пока тот не лишил себя головы.

Перепел взлетал выше и выше и с надеждой поглядывал вниз. Вдохновлённый, он желал добраться до запада как можно скорее, и в один миг его вдохновение обрело новые краски. Его гордость воскресил маленький силуэт.

Этот силуэт спустился с заваленных брёвен и последовал в гущу леса. Чужаку был необходим сигнальный огонь. Был необходим знак, за которым мог прятаться разум. Страхи и демоны разгуливали на свободе, и с этим надо было покончить. Подсознание, отпустившее монстров с привязи, должно, наконец, вернуть ему – незваному гостю – полный контроль.

Ему нужен был этот знак. За ним он мог найти дорогу домой. Дорогу, ведущую к потерянным воспоминаниям. А может, к оставленной усыпальнице, объятой дымом неведения. Он чувствовал с первого дня, что был обманут. И этот обман прокручивался у него в голове каждый день.

Ему нужен был этот знак. Ведь только надежда на этот знак, разгоняющий сумрак на западе, могла привести его к первой заветной подсказке.




Коллегия Ордена


Сегодня – день заседания. С тех пор, как достопочтенный адмирал отбыл на родную планету для собственных похорон, прошло около тридцати двух часов. Эта новость никого не удивила. Коллегия давно знала, что адмиралу родом из Стронция скоро придёт конец. Любовь к жирной пище и воспаление селезёнки сделали своё дело. По записям врачей, что постоянно крутились возле него и отправляли отчёты после каждого осложнения, стало понятно, что раздувающийся аппетит и неконтролируемое желание снять стресс с помощью табака скоро прикончат его – ослабят иммунитет и разорвут селезёнку. Так, в сущности, и произошло. Произошло ещё в нескольких предпоследних отчётах, где неизбежно печальный тон считывался в пророческих «…становится хуже…», «…сильнейший жар и мучительная резь в области живота и спины…», «…внезапные крики, которые слышны не только ночью, но и во время испражнений…».

Мейт-губернатор по обыкновению слушал эти новости без какой-либо радости или печали. При нём умерло уже два Адмирала, и, если к первому он просто-напросто не успел привыкнуть, то со вторым они успели уже всё выяснить и в тот же момент порядком друг другу надоесть.

«Да к чёрту тебя!», – стоя перед винтажным зеркалом, губернатор попытался сорвать с шеи парадный бант. Ему предстояло важное заседание, и выглядеть неподобающе было просто недопустимо. Мейтна дёрнул за сердцевину из жемчуга, но та лишь утянула его за собой. Он внёс по пальцу в атласные узелки, но тем самым лишь затянул потуже боковые завязки. Мейтна разозлился. Пришлось разозлиться. На секунду он вытравил спесь и хорошенько взялся ладонями за эти навязчивые светские путы. Он сорвал их, чуть не попортил сатиновый воротник, но сорвал. Жемчужная сердцевина упала. Мгновение, и он бы позволил себе её как следует придавить. Однако вовремя он пришёл к мысли, что это не в его статусе. Не в его статусе позволять развязным побуждениям выводить его на эмоции.

На часах было без двух минут семь. Старый парадный костюм всё еще хорошо сидел. Кое-кто, подумал Мейтна, будет этому не очень рад. И короткие поскрипывания позади дверей лишь приближали это глубокое язвительное недовольство.

«Стук в дверь, и мы начинаем», – произнёс про себя Мейтна и начал искусно изображать всем телом, как будто костюм на самом деле неприятно колется в плечах и боку.

После стука, не смея оборачиваться, Мейтна услышал еще тройку-четвёрку спешных коротких шагов.

– Начали без меня? Мой господин, зачем же…?

– Глаз сомкнуть не мог, да и руки просились. Подумал, этот вестон станет идеальным поводом себя хоть чем-то занять.

– Тогда снимайте это безобразие сейчас же, – голос Портного раздался какой-то необычной для него властительной злобой, – я обещал вам новый жакет, и вот – я принёс. Так что снимайте. Это безобразие нужно выкинуть.

– Как по мне, вестон тоже неплохо сидит. Зачем же его сразу выкидывать?

– Потому что в нём вы смотритесь как напыщенный олух, простите за прямоту. Сейчас осень, и летний жемчуг тут совсем неуместен. И вообще, не обманывайте себя, господин, я же вижу, что он неприятно колется.

– Как пожелаешь, Портной, – Мейтна изобразил на лице фальшивый протест и как бы без удовольствия снял с себя бело-бежевый парадный костюм. Портной не прошёл испытание. Он не бдителен, а, значит, огорчённо заключил Мейтна, с ним можно будет чутка поиграться.

«Это же самое примитивное возмущение! Как ты мог опуститься до такого? Так запросто пойти на поводу? Ох, не этому я тебя учил, дружище, совсем не этому». Вестон был заброшен на зеркало. Значится, на ближайшие несколько часов его главный советник потерян.

– И рубашку тоже.

Председатель, потянувшись за новым жакетом, чуть не сложил от удивления брови.

– И в чём же провинилась рубашка?

– Ни в чём. Вместе с жакетом я приготовил вам зауженную рубашку с манжетами – распущенными, ацетатными, – и, поверьте, они будут лишь добавлять больше акцента серебряным нитям.

Мейтна внимательно проигнорировал вторую половину.

– Ни в чём, значит? Замечательно, замечательно… Раз ты уверен, то и я уверен. Никто нынче не хочет совершать преступлений против моды.

После своего «замечательно» ему так и хотелось добавить: «И дело даже не во вчерашнем признании?» – но тут Мейтна вовремя вспомнил, что сам приказал не напоминать об этом.

На часах было уже три минуты восьмого. Мейтна неспешно снял кафтан и сатиновую рубашку и также неспешно продел правую ладонь в узкий полосатый рукав. Во взгляде Портного не было заинтересованности. На голый торс своего хозяина он смотрел с каким-то чересчур напускным пренебрежением. Кажется, за ночь он успел провести черту между своими желаниями и расположением Председателя. Но кто знает, может, в ту же самую ночь он мысленно представил, как уже сблизился с ним. В мире, где каждый прячет своё «великое и постыдное» за казёнными фразами, давно было принято полагаться лишь на фантазию.

Губернатор переоделся. На часы он уже не смотрел, потому что итак понимал, что до заседания ещё порядочно времени. Как и обычно, оно начиналось в семь тридцать утра – момент, когда любой подопечный в Коллегии ещё не думает о приближении полудня (а в полдень, как известно, все их думы направлены на вечерний кутёж), и момент, когда они только и могут что сосредоточиться на рабочих вопросах, не распыляясь на пустяковые размышления о скором обеде.

Ручка выходной двери, когда губернатор повернул её, всё еще не избавилась от парной влаги. От влаги, что он оставил вчера – как и на половике. Но половик впитал её и успел замять последствия минувшего побега, однако ручка заставила Мейтну внезапно вспомнить о ярости. Ярости, если Портной вдруг не посмотрит. Губернатор резко обернулся.

– Сегодня ты будешь стоять за дверьми.

– Но, господин…

– Ты будешь подслушивать, следить за ними, наблюдать, как только они выйдут из зала. Появится много зацепок, которые ты и должен будешь выловить.

– Понял вас, господин. Игра с ними и правда стала наскучивать. Постараюсь найти для вас что-то новое.

– О, нового будет предостаточно, дружище, поверь мне.

Портной едва поклонился и поднял голову, почему-то не поднимая взгляда. «Ну же, чтоб тебя!». Мейтна остановился в дверях, простояв так достаточно секунд, чтобы можно было говорить о неловкой паузе. Но мастер опомнился. Вовремя он поднял глаза, а потом, нисколько не удивившись, произнёс:

– Осторожно, мой господин, кошка госпожи Церемонии.

Губернатор посмотрел под ноги и увидел, как пушистая голова медленно трётся об его мягкие белые гольфы.

– Разгрызёт и раскромсает мои новые бриджи, – закончил мастер и обратил улыбку на своего господина.

– Тогда, пожалуй, не будем испытывать судьбу, – и после этих слов господин, присев на колени, взял кошку на руки. – Не будем, Оширстка, согласна? – он внимательно посмотрел на её мордочку. Её нос лениво качнулся, усики затопорщились, а потом неспешно сомкнулись. Головой она поводила из стороны в сторону – беззаботно, немного вяло, как будто взором хотела поймать витающие глянцевые пылинки.

Председатель поравнял её взгляд со своим, а затем немного неловко опустил Оширстку на лапы. В тот же миг она позабыла о них двоих и, гордо подняв хвост, направила носик дальше, к следующей двери, оставляя на ворсистом красно-золотом ковролине мокрый осторожный след.

К двадцатой минуте Председатель был уже у внутреннего двора. Там он проходил мимо ракитных садов и следовал по мосту, обвитому розовыми лютерниями (цветы её напоминали люпины, а вот ветками она походила на колючий терновник). В пруду плескалась одинокая тигровая жаба, а на камнях толоклись скрипачи – длинноногие мохоеды, не имевшие шеи и даже тела, а потому ножки их сразу соединялись с головкой. Они постоянно покачивались, косясь набок, напоминая тем самым пожухлую пшеницу, которой не повезло вырасти в жаркий год. Утренние песнопения из их уст звучали в честь полной воды и полного солнца. И Мейтна жалел, что эти твари исполняют эти песни не врозь. Если тебе повезло встретить одного скрипача, то твой слух даже не заметит этого тонкого стрёкота, но как только эти недомерки собирались в кучу, то оставалось только терпеть. Четыре глухих стены, нет, четыре поверх четырёх глухих стен – и те бы не смогли спасти твои бедные ушки от этой гнетущей и мучительной какофонии.

Губернатор отвлёкся. Позади, по привычке, следовал Портной. Тот, было видно, боялся оступиться и берёг каждый свой шаг. Временами казалось, что мастер вовсе помышлял обогнать хозяина, но потом резко раздумывал и специально сбавлял темп так, чтобы не дай Вселенная обидеть манёвром того, кто шёл впереди.

Вскоре оба коллегианта вышли к «тонкостенному холлу» – к месту, где мейт-губернаторы, по слухам, прощаются со своими секретами. Финишная прямая до Высокого зала – зала заседаний. И Мейтна, само собой, держал рот на замке.

К нему неожиданно подбежал секретарь:

– Капитан не выйдет на связь, мой господин, – произнёс он шёпотом, и так тихо, что стенам на этот раз пришлось порядком прислушаться. Затем он добавил: – Есть подозрения, что титанец не сразу полетит к нам. У господина Висма возникли проблемы, и он записал обращение, где просит о помощи у ближайших офицеров в системе. Самый ближайший…

Мейтна выставил ладонь. Жест означал, что с секретаря достаточно. Новость была услышана.

Помощник, откланявшись, удалился в ту же сторону, откуда спонтанно возник. Пошаркивая туфлями, он увёл уши холла от своего господина, давая тому возможность прокомментировать донесение:

– О, как же некстати, – едко проговорил мейт-губернатор.

– Что-то не так с будущим Адмиралом?

– Да всё с ним в порядке. Ты разве не видишь на моём лице радость?

– Видел бы, если бы не ваша ослепляющая улыбка, – сострил мастер, забыв, что произносил эту шутку уже не раз. – Нам дали больше времени для подготовки?

– В точку. И дали редкий шанс организовать настоящий светский приём.

– Который из них? Тот, что начинается с главных ворот или…?

– Не притворствуй, Портной, ты уже догадался, – строго заметил Мейтна, пронаблюдав, как двери зала стали ближе на десяток метров.

– Значит второй сценарий. Тогда я не знаю, есть ли смысл начинать игру с ними, – он выдержал короткую паузу прежде чем уткнул палец в место, где предположительно сидели члены Коллегии.

– Они будут отличным отводом глаз. На них мы лишь слегка разогреемся. Тем более на любом празднестве нужны шуты, не забыл?

Портной безмолвно сунул руки в карманы. Затем он собрал их в кулаки и отдёрнул жилет. Коричневый плис вместе с небольшой полнотой добавляли ему некой авторитетности. А вместе с задумчивым взглядом, какой у него был сейчас, он выглядел как истинный мастер – неважно в каком деле. Образ добавлял мастерства в абсолютно любом, не хватало лишь инструментов в руке.

В конце концов оба коллегианта оказались на месте. Прямо у них перед носом в зал забежала стенографистка. Она тянула за собой бумажную ленту, стараясь удержать её у груди. Один из краёв всегда выпадал и поэтому перед тем, как зайти в зал, она несколько раз произнесла: «Извините». Мейтна про себя отметил: волосы не уложены, ногти накрашены второпях, помада лезет немного за уголки. Было ясно, что подчинённая проспала. Однако корить её он не собирался, потому что отлично помнил, с кем эта бедняжка ложится в постель. «Ей достанется, – подумал Председатель, – на прицеле будет другой, но разлётом шрапнели её точно заденет».

– Губернатор, напоследок хотел лишь сказать, что вы прекрасно в нём смотритесь, – Портной, стоя ровно напротив хозяина, легонько прихватил жакет за рукава. Столь же аккуратно он стал поправлять их, доходя до манжетов рубашки и отходя обратно к плечам.

Несмотря ни на что, пальцами мастер владел превосходно. Любое прикосновение, микродвижение, невольный приём он превращал в искусство, сравнимое, наверное, с колдовским ритуалом. Мейтна не осознавал этого в полной мере, но в глубине души чувствовал постоянно. Чувствовал уверенность и покой. В такие моменты эти ощущения лишь крепли – в моменты простого ухода за платьем, когда простота исчезает. Поэтому он, наверное, и подпустил его близко к себе. Потому что было ясно с первого дня, что мастер подпитывает твою уникальность отнюдь не нарядом, совсем нет, он подпитывает её тем, как он с этим нарядом обходится.

Но конкретно сейчас, решил Мейтна, нужно было оставаться холодным, отбрасывать пиетет и не подыгрывать явным заискиваниям подчинённого. Да, конечно, мастер знает, как совладать с руками, но почему-то внутренним самообладанием, стало вдруг известно, он порою пренебрегал. И сегодня, пришёл к выводу Председатель, это просчёт, достойный лишь холодного взгляда. Что будет дальше, зависело лишь от действий Портного.

Мейтна молча наблюдал, как вдумчивый вид мастера менялся на расслабленный и довольный. Его хотелось поторопить, но как только эта мысль пришла, помощник отпустил манжет, застенчиво улыбнулся и убрал руки от рукавов. Хозяин почувствовал, как в локтях стало свободней, а кисти перестало сжимать слишком сильно.

Председатель был наготове.

– Как ваш покорный слуга, я крайне недоволен вашим решением. Но…, – вернув руки в карманы, выдал Портной, – …как ваш покорный слуга, я его уважаю.

«Ты сегодня не бдителен, – ответил мысленно губернатор, – вот тебе время подумать».

– Ну что ж, мой господин, – немного нервно закончил помощник, как будто почуял, что что-то неладно, – не смею вас больше задерживать. Удачного заседания.

Мейтна отступил на шаг, так и не сняв холода с глаз. Впереди – двери Высокого зала, а за ними – две дюжины ворчливых, надменных, глазастых, порочных, бездушных, эксцентричных пустозвонов, готовых разорвать друг другу глотки за неправильно выписанную закорючку в имени.

– Господа, доброе утро! – воскликнул Председатель.

«Благо они рвут друг другу глотки, – с гордостью осознавал он, – совсем не замечая, кто ставит первый штемпель на документе».

Болтовня прекратилась. Все члены Коллегии поспешили подняться со своих мест.

Сначала идут приветствия и слова почтения.

– Доброе утро, мейт-губернатор! Прекрасно выглядите, как, впрочем, и в любое рабочее утро, – высказался один из коллегиантов у самых дверей.

Он поклонился. Это следующий шаг. После чего наступает небольшая пауза, момент ожидания, когда коллега поднимет голову. Следуют ответные слова почтения.

– Благодарю, друг мой! На мой вкус, Вы выглядите ничуть не хуже.

Уважив коллегу, Мейтна также откланивается. Потом его глаза ищут следующего. Приветствие, поклон, ответ, поклон. Ещё раз. И ещё раз. И так до поры, пока вход в зал не будет пройден.

Наступив на мозаичный узор на ковре, Председатель механически повернул туфли в правую сторону. Там его, как и всегда, ждало Высокое кресло. Пройди три шага, и тебя непременно поприветствует господин Ласка:

– Рад пожелать доброго утра, нот Председатель.

– Рад ответить взаимностью, нот Ласка.

Пройди ещё два шага, и к тебе обратиться господин Праздник:

– Доброго утра, нот Председатель. Мы готовы начинать.

– И тебе доброго утра, друг мой.

Поверни голову вправо. На очереди – госпожа Церемония.

– Доброе утро, нот Председатель. Ваш стол готов. Секретарь постарался, чтобы он пережил все четыре часа.

– Госпожа, приветствую и вас. Спасибо, что напомнили. Если постараемся, закончим и раньше. Дадим этому бедолаге на час больше, чем он того заслуживает.

Сухая улыбка, губы сомкнуты. Последние пять шагов. Взгляд налево, там – господин Лихорадка: без конца неопрятный и, чёрт бы его побрал, всегда навеселе.

– А мы только вас и ждём, господин Председатель. Жители еле-еле продирают глаза, а мы уже готовы подпортить им день.

– А Вы всё так же хорошо выглядите, нот Лихорадка. Доброе утро.

Ступень. Высокое кресло. Мейтна дотрагивается до локотника, до его бронзового оголовья, чтобы затем медленно повернуться. Он садится, наклоняется чуть вперёд, а в конце собирает ладони перед собой, положив друг на друга. Ритуал, отточенный до идеала. Ритуал, в конце которого ты обязательно даёшь понять, что готов слушать.

«А костюм и правда подходит, – подумал Мейтна, посмотрев на зал, – власть в осенних лучах, приправленная строгостью и вниманием. Похоже, мой прямодушный кутюрье вновь меня победил».

– Итак, что же произошло в системе Y, господа? По отчётам, Республика всё никак не может добиться большинства в Совете Иттрия.

– Да, нот Председатель, всё так. Местные вместе с их гордым советом, похоже, подзабыли, как выглядит армада республиканских крейсеров. Над их колониями уже нависают орбитальные шхуны, а на следующей неделе к ним могут присоединиться галеоны и линейные палачи.

– И колонисты готовы сражаться?

– Да, местные интенданты начали выгружать ящики с вооружением, выдавать минимум по рельсомёту на главу семьи. Так что можно с уверенностью сказать, что они настроены вполне серьёзно. Есть вероятность, что Республика на этот раз останется ни с чем.

– Даю ей половину в совете, шанс у них есть, – вдруг выкрикнул из-за спины кто-то из ноточеев.

– Нет, в «Альянсе малых систем» достаточно гордецов, чтобы вот так запросто отдавать половину, – встал и заспорил ноточей напротив. – Они исполнены самолюбия и амбиций. И если опасность придёт к одному, то на подмогу, по договорённости, прибудут все остальные.

– Не соглашусь! Какая же тут подмога, если у столицы Zr под боком объявились «Наёмники Курса»?

– Не смешите меня! – к спору присоединился четвёртый. – Да цирконийцы их в фарш превратят! Как в своё время республиканцы размазали лидера «Наёмников…».

– Извольте, не слишком ли громкое слово – размазали? Лишить обеих рук и отпустить – это, знаете ли, не размазать. Жест милосердия, только и всего. И вообще, подбирайте слова аккуратней, коллега. Мы с вами всё-таки не в борделе!

– Не вам меня учить, что говорить, а что нет! Прогноз – половина.

– Ну уж нет, – стоял на своём коллегиант напротив.

– Половина.

– Не половина.

– Половина!

– А я говорю, не половина!

– Так, прекратить спор, коллеги! – оттолкнув того, кто сидел позади и заверял про половину, ноточей первой трибуны потянулся к шее и быстренько поправил затянувшийся воротник.

Председатель смотрел на всё это с восхищением, нисколько не выдавая себя.

– Ваши комментарии, нот Ласка?

Чуть вытянув шею, Ласка, по обыкновению, поднял кверху и нос.

– Думаю, что моё мнение тут не будет иметь большого веса. Малое понимание сил на стороне иттрийцев, малое понимание того, кто выступает дипломатом Республики в совете, а также слабое знание сильных и слабых сторон итт-губернатора. Настроения масс, отношение их к своему лидеру, какого их расположение к республиканским интервентам, к их экономике и обычаям.

– Вы ставите на свой ум, Ласка, мы верно вас поняли? – наклонившись ещё больше, Председатель позволил себе съязвить, чем вызвал среди трибун волну сдержанных, флегматичных смешков.

– Кхм, мой господин, если разрешите, я повторюсь. Мне трудно судить, так как я не владею всей информацией. В нашем деле нельзя полагаться на скупые предположения. Если мои коллеги позволяют себе подобное, то, пожалуйста, попрошу вас не заставлять меня полагаться на них.

– Ты ставишь на свой аналитический ум, Ласка. Что ж, мы тебя услышали. Надеемся, в таком деле, как простой комментарий, он когда-нибудь тебе поможет.

Смешки послышались и за спиной Ласки. Будучи одним из четырёх ноточеев, заседавших за главной трибуной, он имел слабое представление, когда нужно отключить мозг и перестать думать. Он был под серым веществом, постоянно. Двигаясь с особым усердием в его голове, оно отгоняло от себя всё остальное. Факты, факты, значения, переменные – так звучала вся его жизнь. И лиши вдруг Ласку обеих рук, к примеру, завтра, то он бы незамедлительно организовал интервью у безрукого, спрашивал бы, как тот справляется с бытовыми вещами, и, главное, всё бы записывал. Очевидно, пальцами ног. К тому моменту, никто в Коллегии не сомневался, он бы их к письму наверняка уже приучил.

– Что у тебя, нот Праздник? Что происходит в Кольце VII? «Президентская гвардия» повелась на нашу наживку? – Мейтна обратил взгляд на второго члена главной трибуны.

– Да, господин, мы отвели их от траектории, по которой шёл капитан Цер. Теперь сбежавший пленник, за которым охотится «…гвардия», летит к границам II кольца, а не V. В целом, усилий особо не требовалось. Пришлось разве что подсунуть гвардейцам переписанный бортовой журнал, задобрить нескольких очевидцев на космопорте, пробудить нашего крота на их судне-разведчике и вот оно – свободное плавание! Теперь Цер спокойно может сесть на Тантал и забрать, наконец, у наёмников тело еретика, за которым мы охотились с самого Лития.

– Превосходно, нот Праздник. А что там со второй новостью? До меня дошёл слух, что путешественники в чёрные дыры отыскали для нас новый источник энергии.

– Ах, если бы, мой господин. В их последнем отчёте есть только предположения о новом источнике. Из фактического, что они привезли с недавней вылазки – это новые знания о свойствах схрона. И, полагаю, вряд ли эти знания сильно помогут нашим бойцам на передовых.

– Хочешь сказать, что кто-то из твоих секретарей решил подшутить и поставил ложный акцент?

По залу прокатилась волна негодования. Сам Праздник, услышав эти слова, сильно насторожился. Ложный акцент – самое мерзкое, что можно услышать в свой адрес. Провинившись в нём, о тебе могли забыть, как о порядочном ноточее. А это в стенах Коллегии сродни забвению.

– Стенографист, попрошу записать следующие слова без сокращений.

Девушка, что судорожно подбирала ленту в дверях, от неожиданности подняла голову. Председатель посмотрел на неё, удостоил вниманием в Высоком зале, чего не делал до этого. На серых мышек обычно не смотрят, только если они не гадят в видных местах. Она взглянула на своих серых сородичей. Те, что сидели за третьей трибуной, с одобрением закивали. Те, кто сидел за второй, слегка повернулись, не дав ей никаких знаков. Те же, что сидели за первой, даже не стали оборачиваться. Она поправила скосившиеся очки и, выровняв спину, выдавила из аппарата лишние сантиметры бумаги.

– Мой господин, – начал Праздник, – если бы вы… если бы вы знали, как много балбесов рождает разнузданная свита, то вы бы не раздумывая обезглавили её всю. Это не мои слова, это цитата из пьесы, если позволите. Так вот, настолько ли я, по-вашему, бестолковен, что допустил бы подобную пакость? Да ни за что! Попустительство подобного рода – приговор для моей совести! И знайте, как только я вычислю этого мерзавца, то с удовольствием приведу его к вам, чтобы он зачитал свою омерзительную шутку, а затем тут же откусил себе язык, чтобы ещё минуту отхаркиваться только кровью!

Щёки Праздника затряслись. От злости он зашагал по главной трибуне. Остальные три за его спиной всего лишь наблюдали, как «ложный акцент» будит зверя в очередном, на первый взгляд, крепком парне. Не добавлял красоты и шрам, что занимал всю правую сторону его лица. Вблизи Праздник казался сценическим психопатом, сбежавшим от своей труппы, ведь отметина начиналась у уголка губ и протягивалась до самого уха, открыто показывая всем его белоснежные зубы и пунцовые дёсна, а также мышцы, хватавшие челюсть. Праздника в какой-то степени можно было обозвать «психопатом». Но лишь до поры, пока он не открывал рот и не начинал равнодушным тоном зачитывать новости. И сейчас он открывал рот, но уже в гневе. А в таком сочетании он казался уже не столь безобидным.

– Я не буду утруждать вас поисками мерзавца, господин Праздник. Мне это не нужно. Тешить свое самолюбие страданиями других – ни за что. Так поступают животные, а мы с вами далеко не животные, не так ли?

Мейтна еле сдержал себя, чтобы не засмеяться.

– Да, нот Председатель, вы, наверное, правы.

– Прошу вас, просто найдите этого шутника и попытайтесь донести мысль, что следующая такая шутка станет для него последней. Как вы знаете, осень здесь не очень дружелюбна. Он тоже это прекрасно знает. А, получив увольнение, ему придётся выйти к ней на порог. Его ждёт долгий, действительно долгий путь домой. И весь он будет проходить рядом с лесом, – Мейтна остановился, дав интриге зависнуть в воздухе. – А, как вы знаете, ночная прогулка рядом с ним ещё никого не оставляла равнодушным.

Председатель сжал пальцами бронзовые оголовья и сквозь черноту, на миг проблеснув, на трибуны посмотрели лисьи тёмно-рубиновые глаза.

Послание было отчётливым. Любые наказания, исполняемые во внутреннем дворе или в комнатах господ, не шли ни в какое сравнение с тем, что творила с тобой природа. Кирпичные стены ранили – этого никто здесь не отрицал, – они буквально вытрясали из тебя душу, но только природа и её древесные стены могли за одну прогулку довести тебя до истерики. Загоняя в угол, они тебя больше не отпускали. Ты умирал – лишённый голоса, лишённый надежды и лишённый почёта. И только мейт-губернатор – хранитель земли, принадлежащей ему от полюса к полюсу – в полной мере осознавал или, по крайне мере, делал вид, что осознает, какие опасности таит каждая из его земель.

– Нот Председатель, скверные новости на этом не заканчиваются. Если позволите, я сообщу вести из нашей столицы.

Голос госпожи Церемонии дал всем незаметного тумака. Раздумывая о расправе, многие позабыли, что их работа всё еще не закончена. Впереди долгие часы заседания и кто, если не госпожа Церемония, конечно же, могла напомнить им об этом. Она была той самой занудой, от которой все хотят отвернуться, как только ты начинаешь беззаботно отшучиваться с коллегами.

– Нот Церемония, с удовольствием послушаем, какие новости поступили из нашего городского Совета. – Произнёс Мейтна, услышав, как несколько коллегиантов из третьих и вторых трибун недовольно вздохнули.

– Кхм-кхм, мне сообщили, что в столице распространяются идеи революционного толка.

– Снова эта мифическая угроза.

– Нет, господин, отнюдь. Левые вновь пытаются объединить вокруг себя горожан. Поклонники левого крыла были и до этого, но сейчас их число растёт и растёт, при этом их рост, судя по моим сводкам, вовсе не прекращается.

– Их лидер, наконец, сменил косный язык? – бросил Лихорадка, заставив коллег громогласно оценить его шутку.

Госпожа не ответила. Дождавшись, когда все закончат, она поспешила продолжить:

– По сообщениям моих приближённых, по выступлениям левого лидера, стало понятно, что нейтралитет всё больше задумывается о выборе стороны. Те двадцать четыре процента, что не представляли угрозу вам и, в целом, Совету, начинают создавать для левого крыла перевес.

– Скажите мне, нот Церемония, – Мейтна начал вопросительным тоном, – какой процент был у левых ранее?

– Полагаю, Вы ожидаете ответа ноль целых и одна сотая?

– Я не полагаю, это, по сути, и есть их фактическая поддержка.

– Вы ошибаетесь, нот Председатель, – Церемония, едва растопырив пальцы, упёрла их в бумаги с отчётами на столе. – Позвольте не согласиться. У левых были вспышки активности, что-то даже подобие мятежа. Вы, ваш предшественник и Совет быстро реагировали, но до конца дело так никто и не довёл. Бросая каждого левого за решётку, вы только даёте им крепкую крышу. Чем больше участников попадало в тюрьмы, тем быстрее разрасталась их сеть. Вас не удивляло, почему в числе сбежавших за последний год не было ни одного, позвольте повторить, ни одного заключённого с «левым уклоном»? Как только один из них лишался свободы, то он сразу затыкал рот. Ни драк, ни просьб позвонить, ни единой встречи с родными или своим куратором. Ни единого открытого контакта. И если судить по вашим словам, то их идеи, как и их желудок, умирают сразу же, как только попадают в застенки, вместе с тюремной едой.

– Хотите сказать, что они научились координироваться скрытно?

– Да, определенно, мой господин, если не сказать больше.

– И что же вы имеете в виду?

– Они ведут скрытую пропаганду, – госпожа Церемония, собрав пальцы, отошла от стола. – Сквозь помехи, сквозь белый шум, их лозунги транслируются через непоследовательные, абсолютно запутанные высказывания. Но как только лидер левых начинает свою речь, каждый, кто наделён умом и хотя бы мельком когда-то слышал эти высказывания, сразу улавливает, кто относится к левому крылу.

– И что же мои людям в Совете мешает распознать эти подложные высказывания и накрыть их сеть?

– Новые участники движения, судя по сводкам, как-то узнают в этих высказываниях и местоположение координаторов. После чего в запутанном сигнале меняют базисные слова. А вместе с этим у их лидера меняется текст выступления.

– Ещё лучше, что к нам летит будущий Адмирал, не так ли, нот Председатель? – господин Лихорадка всё никак не мог унять свой задорный тон.

«Да, точно» – «Нот Председатель, это хорошая новость!» – «Согласны, согласны», – вдруг загалдели, перебивая друг друга, члены Коллегии. Галдёж набирал обороты и все присутствовавшие так и старались утопить в общем гомоне голос госпожи Церемонии. Зануде нужно напоминать, где её место. Зануде нельзя думать, что её здравые рассуждения несут для кого-нибудь ценность. Мейтна знал, что зануда этого не заслуживает. Ему было действительно её жаль, жаль, когда ей, стоящей посреди буянящего галдежа, приходилось искать взглядом место, где её ждало бы спасения от неловкого вида. Но он жалел не только об этом. Если начинался всеобщий гомон, то он тоже, совсем на чуть-чуть, терял контроль. И как бы ты ни старался, как бы ни призывал к тишине, как бы сильно ни тряс пальцем и ни размахивал перед толпой руками, ничто не могло остановить этот мимолётный крах. И Мейтне пришлось привыкнуть. Борясь с гневом, он привык в такие моменты наблюдать за госпожой Церемонией, давно смирившейся со своей участью. Он находился выше неё, но в такие моменты они оказывались наравне. Сиюминутное господство толпы, если подумать, отлично сближало. Они бы даже ухмыльнулись друг другу, встреться их взгляды. Но Церемонии было не до союзников. Она перебирала ногами, искала, куда спрятать руки, пыталась просто сесть, чтобы вообще исключить какие-либо лишние жесты, но беспокойство мешало ей. Оно вообще мешало ей в любом деле, даже в быту. И Мейтна с удовольствием поглощал это, препарировал её неудачи каждый день, вновь и вновь, пока не приходил к мысли, что испытывает к ней глубокое уважение – к её выдержке, к её достоинству и к её натуре, что не даёт ей опуститься до банальных вымученных обид.

– Господа, довольно! – Председатель прикрикнул.

Это был идеальный момент. Воздуха в лёгких уже не хватало, и всеобщая эйфория, охватившая членов Коллегии, стала растекаться по каждому отдельному телу.

– Капитан Тит не выйдет на связь.

Последние воздыхания закончились раньше, чем предполагалось. Некоторые стали покашливать, отгоняя от себя вину в том, что они авансом посмеялись над самими собой.

– Как это не выйдет на связь, господин?

«Наконец-то этот олух сбросил свою чертову улыбку!»

– Мне и самому интересно, господин Лихорадка. Но по тому, что мне удалось узнать, я понял, что у нашей Светочи появились срочные дела в системе Pm.

– И, позвольте узнать, откуда взялись эти сведенья? – в голосе Лихорадки ощущалось поражение всего зала.

– Вы вряд ли поверите, господа, но капитан сам сообщил мне об этом.

– Официально? Было ли это предположением? Если официально, почему нас об этом никто не уведомил?

– Не горячитесь, нот Лихорадка, не горячитесь. Всё сообщение несло характер неопределенности. Даже я, знаете ли, говоря это сейчас, был не определён.

– Сию новость вы огласили как нельзя уверенно.

– Мне нужно было привлечь ваше внимание. И, как видите, мне это удалось.

– Со всем уважением, мой господин, – всё не унимался Лихорадка, – но вы знаете, что в стенах зала менять интонацию факта недопустимо.

– Вы желаете призвать меня к ответу?

Ноточей замялся.

– Н-нет, мой господин, я лишь напоминаю, как важно всеобщее знание над незнанием. Бо?льшая осведомлённость одного приведёт это место в упадок.

– Возможно, возможно, – Мейтна положил взгляд на плечо своего визави, запоминая его новый дефект. Лихорадка от волнения потрясывал головой. – Однако я бы поспорил, что дело в моей интонации. Вы мне не верите.

– Да нет же, нот Председатель, с чего вы взяли?

– Да, вы мне не верите. Скажите об этом всему залу, прямо сейчас, чтобы не заставлять коллег присмотреться к вам. Мне ли не знать, как вас тревожат особо пристальные взгляды.

Мейтна привстал. За ним повторили несколько трибун. Лихорадка слегка съёжился, боясь обернуться, ведь он уже чуял, как в его спину вгрызаются недобрые взгляды его подопечных.

– Позвольте мне извиниться, Председатель, позвольте мне извиниться! – Ноточей упал на колени.

– Ну же, Лихорадка, встаньте. Прошу вас, не начинайте этот цирк.

– Позвольте извиниться, позвольте извиниться!

– Помогите ему встать, коллеги, пожалуйста, – откинувшись на спинку кресла, мейт-губернатор накинул ладонь на лицо.

К Лихорадке подбежал его сосед по трибуне – господин Ласка. Он начал хватать коллегу за плечи, тащить на себя, но старый ноточей лишь толкался и пихался в грудь.

– Не мешай мне, Ласка! Отстань! Отстань! – Лихорадка не унимался. – Отстань же! Будь ты проклят! Убери от меня свои лапы! – он схватил молодого коллегу за воротник и впервые за долгое время сложил свои кустистые брови в гневе.

Ласка, на удивление, не отпрянул. Посмотрев на Председателя, он схватил воротник старца и стал с таким же гневом поднимать его на ноги. Лихорадка растерянно закачал головой. Юноша, несмотря на свой скромный вид, был не в меру силён. Руки он сжимал крепко, брови смыкал не менее грозно. Настоящий задира в галстуке. И сколь упрямо он держал старца за ворот, столь же сердито он процедил следующее:

– Не позорьте себя. Не смейте позорить меня. Не смейте позорить всех, кто находится перед лицом Председателя.

Юноша с хлёстом отпустил ворот, и с минуту их взгляды не опускались. Лихорадка приметил раздражённость на молодом лице, приметил пудру, скрывавшую под ровным слоем короткий нос и гладкие щёки. А Ласка, прежде чем направиться к своему месту, отметил для себя родимые пятна, усеявшие лоб старика.

Ещё, прежде чем вернуться на место, юный ноточей поправил коллеге брюки, смахнул с них пыль, а в конце сдёрнул обратно задравшийся край штанины. Они больше не смотрели друг на друга. Не смотрели весь следующий день, будто увидели друг в друге призраков, каким-то образом заглянувших в живое тело.

Прошло несколько часов заседания. Раздражённость юнца за это время обратилась в привычную для всех внимательную задумчивость, а гнев старца – в утомительную весёлость. И так, общими усилиями, все присутствующие в Высоком зале встретили последние указания их общего господина:

– Итак, пришло время обсудить главную новость. Господа, как вы все знаете, вскоре нас посетит будущий Адмирал. И как вы, конечно же, знаете, приготовления к его торжественной встрече полностью лежат на наших плечах. Поэтому наша задача очень проста: встретить доблестного капитана Тита как следует. Он будет ждать от нас красивый приём, и мы просто обязаны его не разочаровать, – Мейтна, делая вид, что всё ещё не устал, сложил ладони перед собой. – От вас мне требуются усердие и безмерный энтузиазм, следование правилам приёма гостей и, разумеется, терпеливость и взаимовыручка. И если я узнаю, что хоть кто-то старается меньше других, или, не дай Вселенная, вовсе уклоняется от работы, того ждёт наказание наравне с теми, кто осмелился предать, предаёт или попытается предать в будущем идеалы нашего светлейшего Ордена.

Взволнованные шепотки пробежались по залу, задержались на пару секунд и затихли в тот же момент, как только Председатель продолжил:

– Всем же, кому дорого его место на здешних трибунах, останется только создать живой коридор, украсить комнаты и проходы до этого зала и напомнить будущему Адмиралу, что он достоен исключительно любви и уважения к его неоспоримо важной фигуре. Запомните: никаких повторяющихся мотивов. Последний Адмирал выделялся своим уникальным характером, поэтому ничто в нашей работе не должно напоминать о нём. Капитан должен думать только о будущем, о своей значимости, а мы, мои дорогие коллеги, всеми силами поможем ему в этом убедиться.

Мейтна повернулся к господину Ласке.

– Вы и ваши подопечные будут заниматься посадочной площадкой.

– Будем рады взяться, мой господин.

На очереди господин Праздник:

– Вы займётесь Длинным коридором.

– Не разочаруем вас, нот Председатель, готовы приступить на рассвете.

Поверни голову, там – госпожа Церемония:

– Ваши подопечные должны украсить Широкий зал.

– Спасибо, мейт-губернатор, это будет для нас честью.

Взгляд направо, остался господин Лихорадка:

– Ну а вам, коллега, остаётся Тесный коридор. Не подведите.

– Ни в коем случае, но Председатель, мои люди возьмутся за эту часть с превеликим удовольствием.

Все трибуны откланялись. В ответ поклонился и сам Председатель. Столу предстоял ещё один час, но Коллегия справилась раньше обычного. Поэтому пришло время оставить бедолагу до следующего заседания.

Мейтна отклонил голову, расслабил руки и, наконец, выдохнул. Глазами он провожал подопечных. Как и положено, они аккуратно следовали к высоким дверям: на этот раз не толкаясь, не повышая голос и не вспоминая героев, на которых всё заседание точили зуб. Председателю не хотелось покидать своего кресла, ему хотелось лишь пронаблюдать, как закроется дверь с той стороны. При этом кто-то обязательно всё испортит. Он знал, кто-то из подопечных обязательно остановится за порогом, подумает про себя и сунет голову в проём. Так, впрочем, случилось и в этот раз. Молодой ноточей сунул голову и задал Председателю привычный вопрос: «Почему Вы всё ещё там, господин?», – на что Мейтна по обыкновению отвечал: «Мне хочется увидеть этот зал в последний раз», – «И, простите, почему же в последний?» – «Потому как во мне живёт острое ощущение, что я больше его не увижу». Такой ответ всегда ставил собеседника в ступор. Всегда, сколько бы раз Мейтна это ни произносил. И всегда озадаченный коллега – очевидно, каждый раз новый – с интересом оглядывал зал, недоумённо пожимал плечами и удалялся, оставляя дверь легонько покачиваться.

Дверь покачнулась, и так Мейтна, наконец, остался с залом наедине. Его голову вновь посетила волна рассуждений, мыслей, воспоминаний, фантазий – во многом бессвязных, во многом несбыточных, – но всё же, он верил, вполне закономерных и справедливых в его положении. А нынче то острое ощущение, о котором он упоминал, и вовсе вышло на первый план. Оно стало ближе – как-то нечаянно, беспричинно, как будто по мановению пальца. Будто из-за того, что он уделял этим размышлениям много времени, судьба стала к нему благосклонней. Но ведь и вправду, как ни крути, это было его последнее заседание. И всё, что нужно для его торжественных проводов, будет готово очень и очень скоро, а пока…

«Что же там вызнал Портной? Что-нибудь наверняка интересное! Надо бы выйти и поскорей разузнать».

Десять минут спустя Мейтна оставил кресло и прошёлся по утреннему маршруту. Высокий зал – позади, и первого, кого он встретил, был его главный помощник – практически на том же месте, где ему и было приказано. Тот, сияя от радости, кажется, держался из последних сил. Ему явно удалось зацепить ухом что-то, чем бы коллеги не хотели делиться в открытую. Портной нашёл ещё несколько доводов в пользу продолжения их с Мейтной совместной гнусной игры.

Кто-то сегодня попрощался с секретами, и Мейтна верно подметил, что жертве ещё повезло. Их не слышали стены. Тонкостенный холл куда хуже, чем полноватый мастер, почёсывающий изредка второй подбородок. Главный же секрет Мейтна держал при себе.

И этот главный секрет он обещал раскрыть прямо в момент торжества. В тот день, когда он станет в один ряд с теми, кто осмелился предать, предаёт или попытается предать в будущем идеалы светлейшего Кровавого ордена.




Прилёт Нимфеи


«Чёрная нимфея». Флагман Кровавого ордена и личный корабль Адмирала Стронца. Теперь, когда Стронц мёртв, только капитан мог называть его личным. Тит – будущее Ордена, а у будущего должен оставаться артефакт из прошлого. Наследственность, память, традиции – обивка «Чёрной нимфеи». Она пережила несколько сотен лет и просто не могла не стать легендой, требующей уважения. Для Тита это стало ещё одним непредсказуемым испытанием. Он волновался, прятал свое смятение как мог, но осознание большой ответственности давило, будто он женился не по любви. Он был обязан уважать это судно. Но сердце оставалось холодно, как бы он ни старался.

Когда Нимфею царапали мегатоннами снарядов, Тит не вёл и бровью. Она стонала, кричала с экранов, мерцала аварийными лампами, вереща, словно сирена, а ему было почти что плевать. Как бы он ни пытался вызвать в себе жалость к ней, воспоминания всё раскладывали по местам. Он был простым проходимцем, имеющим наглость командовать ей, а она – великим осколком Вселенной, осязающим ежеминутный трепет и не понимающим, что значит испытывать к себе безразличие.

Благоразумие спасало Тита. Когда Стронц бил в подлокотники, до одури крича на соратников, капитан осторожно прятал свою невозмутимость в экранах геолокаторов. Он подбегал к каждому из них, искал противников с таким остервенением, что порой выдавал приказы чуть-чуть загодя. Он создавал видимость тревоги, делал вид, что глубоко возмущён, но, по правде, лишь оттягивал момент, когда придётся посмотреть на своего командира. Тот причитал. Бил себя в грудь и обещал, что отомстит. «Подохнуть вам в кошмарах и муках! Подохнуть и больше не возвращаться! Иначе она сожрёт вас, переварит и выплюнет, не оставив и мокрого места!». Тирада могла длиться вечность, покуда в лёгких Адмирала оставался воздух. Но вот воздух заканчивался, и вместо эмоционального тенора Стронца капитанский мостик охватывал ровный размеренный тембр Тита.

Сейчас капитан прогуливался по коридору, опустив голову.

За спиной он держал кулаки, так и не сумев подобрать им места получше во время раздумий. Его беспокоили совершенно бессвязные вещи, какие-то далёкие события, которым, возможно, не суждено было сбыться. Он волновался о том, как будет выглядеть в эти мгновения. Какая-то чертовщина. На носу замаячил свет горизонта, а он почему-то сожалел, что тот недостаточно ярок. Так он добрёл до третьего уровня, где шум мог достаточно приглушить ту суматоху, что творилась у него в голове. Он был несказанно рад этому. Повернув вправо и спустившись по лестнице, он, наконец, поднял голову, чтобы осмотреться.

Навстречу ему вдруг выскочило четверо механиков. Они тащили на себе старенький поршень, что выглядел как избитый, израненный зверь, убежавший из-под пыток хлыста. От него не исходил запах железа, он не жужжал, изображая звук скорости света, он просто не двигался. Одним словом, поршень был мёртв. Его сожрали, переварили и выплюнули. Как, впрочем, и сотни его собратьев доселе.

Механики изнывали. Лишний шаг одного и вся остальная тройка начинала страдать. Вес поршня давил непомерно, ломая плечи поочередно каждому. Ругаясь, они указывали друг другу как правильно расставлять ноги. Походило на танец, в котором голос решал больше, чем сами движения.

Стараясь изо всех сил, работники не замечали будущего Адмирала. Оно и понятно, их осмотрительность перебивали мышцы, а взглядом управляли маслянистые лужицы под ногами. Тит по движениям понял, кто из работников был самым голодным. Это оказался механик, что шёл впереди остальных. От недосыпа он еле покачивался, а из-за голода он делал на шаг шире, чем нужно.

Титанец предполагал, чем это может обернуться.

Поршень наклонился влево, и третий механик припал к стене. Икры его раздулись, изо рта засквозили зубы, причем оба ряда, а на руках, чуть ли не отрываясь, вылезли толстенные вены.

– Стойте, парни, стойте! Остановитесь!

Голодный сделал неуверенный шаг. Двое других, не успев переглянуться, начали обхватывать груз, пуская руки все ниже и ниже. Они знали, если дотянуться до основания, они дадут товарищу ещё секунду, прежде чем его голову размозжит. Но третий не торопился. Краем глаза третий заметил, что впереди них кто-то стоял.

Незнакомец держал за спиной кулаки, пускал от керамического нагрудника янтарные блики и демонстрировал радужку глаз цвета сапфира. Но вот незнакомец вышел на свет, и перед всеми предстала его синяя голова.

– Капитан?

– Капитан!

– Что за…?! Капитан?!

Им хотелось отбросить груз, но один из них всё еще нуждался в спасении. Отмолчался только голодный. Скучно осмотрев капитана, он лишь неуверенно поклонился. У него не оставалось сил, чтобы выказать удивление. Желудок торопил его, торопил в столовую, где он, наконец, умяст пару-тройку грудинок. Он сделал ещё один шаг. Поршень сорвался, покатившись к стене.

Титанец предполагал, чем это может обернуться. Третьего размажет. Его рёбра, сломавшись, прошьют лёгкие и пройдут сквозь кожу, дабы выйти из-за спины. Голова застрянет в тепловых трубах, а череп расколется, уронив себя в маслянистые лужи. Он бы умер обычной смертью. Обычной для простого механика. Но кто бы мог подумать, что у этого же механика перед смертью вырастет по паре крыльев; и что они помогут ему согнуться, удержать основание поршня и прыгнуть в правую сторону. И всё это за доли секунды. Никогда ещё работяга, гнущий спину во благо крови, простирающейся по миру, не прикидывался циркачом, способным на такой пируэт. Смерть отпустила его, и от неожиданности механик подскочил на месте.

Расплескав озерцо масла, поршень прибился к полу, отчего звон в ушах ещё долго не отпускал сознание капитана. Четвёрка, стоящая перед ним, даже не шелохнулась. Для тех, кто трудился на третьем уровне, поцелуи металла уже давно стали чем-то свойским, чем-то обычным, не требующим внимания. Если бы они верили в перерождение, то непременно мечтали бы выйти на свет под крики железа, а не матери.

Но тут лица рабочих переменились.

Что-то врезалось в корабль. Замаячил красный аварийный свет. «Атака на судно!» – единственное, что приходило в голову всем четверым. Их тёмные отражения в лужицах масла вздрогнули, а глаза, устремлённые вперёд, в спешке начали искать выход в направление машинного отсека.

Поршень был тут же оставлен. Его вновь бросили кораблю на корм. Тит отпрыгнул и пронаблюдал, как массивный цилиндр катится от левой стены к правой. Тот подарил обивке огромные вмятины – настоящие язвы, попортившие роскошное тело Нимфеи. «Ох, произойди это пять дней назад, от вас бы не осталось и мокрого места», – мимолётно подумал титанец и тут же погрузился в альтернативное будущее, где почему-то представлял себя невероятно раздосадованным. Ведь в этой ветке событий механиков отправляли на казнь, а ему поскорее хотелось удалиться или опустить голову. Он чётко видел, как бедолаг выталкивает в открытый космос, как их руки беспомощно сражаются с невесомостью и как их глаза с отчаяньем находят друг друга. Он вообразил, как они медленно дышат, стараясь не потерять кислород слишком рано, как они медленно двигаются с надеждой, что влага не испарится в мгновенье. Он знал, что они сильны телом, но космосу, по существу, было без разницы. «Им повезло, что мне тоже без разницы», – титанец почти что произнёс эту мысль, а между тем удар за ударом выгоревший поршень всё продолжал и продолжал настойчиво оставлять следы на роскошном вековом теле.

Казнь в том будущем завершалась, и капитан мог, наконец, уходить. Только перед этим механиков добивали осколки метеорита. Микрочастицы, набрав невероятную скорость, разбивали их замороженные тела и уносили в дальние странствия, прямо до колец чьих-то лун. Там им обязательно оказывало почести солнце, его испепеляющие лучи, что выжигали каждого покойника слой за слоем, сантиметр за сантиметром, до тех самых пор, пока от свежих останков не оставалась незримая бесцветная пыль.

Тит отошёл от раздумий, после чего подбежал к лестнице, с которой спустился, и поднёс передатчик к губам.

– Говори, что там произошло.

– Атака метийцев, капитан! – сквозь белый шум раздался энергичный голос главного навигатора. – Похоже, они захватили одну из заброшенных пушек.

– Ага, вот так значит Висм контролирует ситуацию.

– Не могу знать, капитан, но, если долетим, можете расспросить его лично, – было понятно по голосу – навигатор ухмыльнулся.

Теперь в срочном порядке побежал Тит. Проскочив два уровня вдвое быстрее, чем обычно, он влетел в капитанский мостик.

– Каково состояние корабля?

– Стабильное. Первый выстрел пришёлся на левый борт, остальные два немного помяли корму.

– Хорошо, дайте картинку.

Титанец подошёл к середине мостика, к самому большому экрану, что нависал над пультом связи. Поводив рукой по дисплею своего геолокатора, один из младших навигаторов вывел изображение.

– Крупнее.

Младший вновь прикоснулся к дисплею, сложив пальцы обеих рук в треугольник и потом резко разъединив их. Картинка увеличилась, и титанец, прищурившись, заметил очертания двух суетливых «точек». Они заряжали пушку для нового залпа.

– Выведите потенциальную дугу выстрела.

Активизировался второй из младших навигаторов. Он мог похвастаться двумя дисплеями, на одном он проводил вычисления, а на другом получал визуальный итог. Второе и требовал от него командир.

– Плохо дело, они пристрелялись, – Тит нашёл взглядом того, кто управлял местным составом. – Дадим правого крена.

– Уже и не думал, что вы прикажете, – главный навигатор вальяжно развернулся в кресле и резко накинул пальцы на собственный экран. Тот был похож на полусферу, на которой хватало место как раз для пальцев обеих рук.

– Лейтенант, не вижу правого крена.

– Даю им повод ошибиться. Если будут думать, что мы ничего не предпримем, начнут стрелять преждевременно.

Навигатор чуть сдвинул пальцы, сместив корабль, но не так, чтобы это было заметно с земли.

– Они почти готовы! Действуй!

– Сейчас… сейчас… сейчас… – нашептывал себе под нос лейтенант. Он приближал ту черту, после которой его ждали радостные выкрики и дружеские похлопывания по спине. Да, он был самонадеян. Безнадежно самонадеян. Любой хитрый манёвр, хоть и лёгкий на первый взгляд, он заканчивал всеобщим восторгом.

– Ну же! – крикнул титанец.

Перед ним на экране появилась стремительная красная метка.

– Есть правый крен! – прижав полусферу, лейтенант стал лихо перебирать пальцами.

Чёрная нимфея, покосившись набок, двинулась против дуги выстрела. Тем временем ионный снаряд уже успел пройти облака. Пролетая их, он накопил потоки заряда и тем самым увеличился ещё на две трети своего размера.

– Он точно нас заденет, бери правее и выше!

– Не успеем, капитан, разрешите свободу манёвра.

Тит, изумившись, грозно посмотрел на главного навигатора.

– Поло, ты чего задумал?

– Разрешите, командир.

Полониец, ища капитанского одобрения, вытянул шею. Свобода манёвра… как же давно мостик Нимфеи не слышал двух этих слов. Титанец уже и забыл, что в лётном кодексе всё ещё есть такой пункт. Он означал, что у навигатора, если командир достаточно мягок сердцем и не столь уверен в себе, имеется возможность взять на себя полный контроль. На момент чрезвычайного положения судно становилось личным кораблём навигатора, и Тит не мог просто так отдать судно. Нет-нет, не на пороге нового звания. Хотя, с другой стороны, ради любопытства он хотел узнать, что же приготовил для него лейтенант. В воздухе на какой-то миг воцарилась свобода, которую ни Тит, ни Поло уже давно здесь не чувствовали. Покрытая затхлым налётом, она как ни странно, живо поползла по обветренным стенам мостика.

– Делай, что задумал, лейтенант. Только не дай загореться левому борту.

– Так точно!

Подняв пальцы над полусферой, полониец направил судно подальше от орбиты Прометия. Манёвр был прост – вернуть Нимфею туда, откуда она появилась, даже если большая часть левого борта возвратится на вычисленную дугу. От предыдущего выстрела левая часть корпуса потеряла защитный барьер, второй же выстрел грозился дойти до обшивки. Пожар был неминуем. Если только навигатор не задумал что-то поистине грандиозное.

Но судно просто уходило назад. Оно не пыталось уйти от снаряда, не пыталось изобразить ловкую, замороченную петлю, не пыталось стрелять в ответ. Лейтенант понимал, что ничего из этого не поможет, не заставит никого восхищаться им. Нужно было действовать просто, настолько просто, чтобы любой член экипажа и даже те крысы-метийцы внизу от неожиданности потеряли дар речи.

Красная метка больше не увеличивалась. Она неизбежно целила в левый борт и даже на схематичном изображении на экране могла внушить непомерный ужас. Аварийные лампы заверещали, геолокаторы покрылись потом, а стремительные ладони брали на себя смелость его перебить. Безуспешно. На лицах младшего состава застыл испуг. Вновь их превратили в свидетелей, в тех доходяг, кто с трепетом наблюдают за подброшенной стёртой монетой. Будучи свидетелями в прошлом, каждому из младших хотя бы давали голос, а ныне их лишили и этого. К тому же их рукам не разрешали сдвинуться, а их умам приходилось оставлять математику при себе.

– Корабль загорится, Поло, уводи его!

– Не спешите, капитан, всё под контролем, – пальцы навигатора удалились, и полусфера, оставленная почти что наедине с собой, пустила в его перчатки последний электрический импульс.

Громадный корабль Ордена не иначе как пустили по рельсам. Поворотные стрелки давно разломали, а впереди ждали либо депо, либо тупик и обрыв. Траектория, которую вычерчивал корабль, пересеклась сначала с линией прилёта, а затем, почти полностью, с дугой выстрела.

«Убивать адмиральское судно, так не своими руками – лучшего расклада и не придумаешь», – на этой мысли Тит посильнее прижал ладони у бортов пульта связи. Ему не хотелось смотреть на экран, он обратил всё своё внимание на наглеца, всучившего им по билету в один конец. А он не подавал и вида, что облажался. Терпеливо ожидая, как вся левая часть и середина корабля войдёт в траектории поражения, Поло продолжал гипнотизировать полусферу. В этом была какая-то особая магия. Магия, от которой у тебя перехватывает дух. Ты видишь, как уверенность бьётся с десятиметровой волной, как умиротворение воюет с выплесками вулкана, а тебе становится жалко, почему его место занимает он, а не ты.

Но времени не осталось. Красная метка дотронулась корабля. Аварийные лампы утихли.

Ошмётки причала… От троп, прожжённых лавой, исходит запах костей.

Всего этого не было.

Почему-то Тит чувствовал, что сердце колотится. Под веками, почему-то, копошились зрачки, а ладони ощущали шершавость панелей. Пульт связи никуда не исчез, как не исчез и монитор над ним. Почему же всего этого не случилось?

Младший состав навигаторов был на местах, на своих любимых крохотных стульях, что бряцали раздражающими колёсиками.

Послышался первый хлопок. Метка на экране застопорилась. Послышался хлопок погромче. Кто-то от радости крикнул, замечая, как его сосед медленно поднимается с места, ощупывая себя. Руки, живот, грудь – всё находилось там, где и должно было находиться. По громкой связи не сообщали о взрыве, пожар так нигде и не случился. Послышался третий хлопок, а после их череда вовсе не умолкала.

Поло пересёк ту черту. Его самонадеянность опять сложила удачную комбинацию, и на его спину пришёлся первый отзвук всеобщего восхищения.

Улыбнулся и капитан. Увидев, как ионный снаряд катится по незримому куполу местной орбиты, он весело выругался:

– Да чтоб тебя… вы, оказывается, горазды не только на отменных шлюх. Будем иметь в виду, Полоний, будем иметь в виду.

Его услышал только экран. Остальные члены экипажа были заняты тем, что отрезали кусочек победы побольше.

Поморгав напоследок, изображение на мониторе стало уводить надоедливую красную метку всё дальше и дальше, вглубь неосвещённой стороны планеты, чтобы уйти из зоны видимости корабля окончательно.

Теперь им предстояло подумать, как безопасно спуститься на поверхность Прометия.

– Ладно, так и быть, лейтенант этого заслужил, – подождав, когда радостный гвалт спадёт, титанец начал немного рассудительно: – У старой артиллерии хорошая дальность, мы все это знали, но лейтенант вовремя вспомнил, что зависимость от сил гравитации, от её мощности, хорошенько ограничивает полёт снарядов такого типа, – параллельно с речью командующего тройка младших навигаторов рассаживалась по своим местам. – Однако нам всё ещё есть чего остерегаться. Нужно придумать, как высадиться на планету.

– Капитан, метийцы ушли.

– Как ушли?

– Их нет. Вот, смотрите.

Не дождавшись, когда главный монитор вновь разгорится, титанец подбежал за плечо подчинённого. Он не соврал – две суетливые «точки» пропали, и орудие осталось с собой наедине.

– Ну что ж, тогда, видимо, это был их финальный выстрел, – Тит с облегчением постучал по панели. – Будем надеяться, что дальше без каких-либо сюрпризов.

– Поэтому, капитан, нам бы не помешало поскорей распуститься.

Младший состав разом закивал. Мысль Поло, их командующего, слышалась вполне здраво.

– Согласен, активировать лепесты и начать процесс отстыковки. Полетим на Лидере. Повезёт, высадимся у лагеря Висма до заката.

Пальцы лейтенанта, наконец, оставили полусферу и перешли к кнопкам. Показалась рыжая радуга, и тройка синих кнопок замигала над тумблерами. Младший состав вскочил со своих стульев и бряцнул ещё раз колёсиками.

Первая артерия «Чёрной нимфеи» выпала в космос довольно скоро. После чего она прицепилась к кольцу, что выбросила корма и верхняя мачта. Вторая артерия двинулась позже, отсчитав ровно шестьдесят градусов от направления первой. И, наконец, с Лидера сняли третью кожу – третий лепест упёрся в зенитную часть кольца и, так получилось, посмотрел на местное солнце. Судя по общему виду, тому оставалось недолго, поэтому Поло сразу перешёл к отстыковке и даже не стал активировать на Нимфее фотонные отражатели.

Потянув за тумблер, навигатор нацепил на Лидера частичку защитного поля и принялся вытягивать из флагмана Ордена капитанский мостик – составную часть Лидера. Другие его составные части присоединились по цепочке – каюта капитана, каюты навигаторов, малый оружейный склад и офицерская кухня. То есть, отстыковывая флагманский штурмовой бриг, Поло лишал своих подопечных не только хороших матрасов, но и иттрийской крольчатины, а потому он особо и не удивился, когда они покинули мостик с еле заметной грустью. В режиме космической станции всем трём подопечным предстояло управлять Нимфеей поодиночке, каждому в своём крыле. Один лепест – один навигатор – одна сфера контроля.

По громкой связи Тит приказал подниматься на мостик четверым сержантам – побыть его личной охраной. Остальным воинам, а точнее половине состава, он дал распоряжение приземлиться на штурмовых капсулах. Пока метийцы не выкинули ещё чего-нибудь, подумал капитан, нужно было высадиться на планету как можно скорее и как можно в большем количестве.

– Отстыковка произойдёт через 8… 7… 6…, – лейтенант надавил на две синие кнопки в стене, – 5… 4…, – полусферу сменил красный рычаг, – 3… 2… 1…, – перебросив ладонь на него, лейтенант резко потянул вниз. – Поехали!

Лидер, пошатнувшись, вытолкнул себя на дюжину метров. Он оказался в космосе. В пространстве, столь же голом, как и он сам. Первое из значимого, что увидел Тит на внешней стороне Нимфеи – это глубокие шрамы. Один из них оставила комета, безрассудно кинутая кремниевым циклопом. Тит сразу же вспомнил, о чём он раздумывал на третьем уровне. О наследственности, о памяти, о традициях. Гнусное несвоевременное напоминание.

– Ну же, – стыдливо отвернувшись, капитан подошёл за плечо лейтенанта, – если не поспешим, Висма мы можем не встретить, – и, больше и не думая подходит к обзорным стёклам, он дал указанье ускориться.



Планета Прометий. Индустриальная столица развалин. Город с ярких открыток, где сообщество филантропов из «Мириад» приглашает тебя поучаствовать в создании архитектурного чуда. Очередное громкое обещание, на которое сложно было не повестись. Колонизаторы и повелись, а точнее, их подопечные-колонисты, что всегда горели идеей построить лучшее будущее. Их высаживали в джунглях, давали по набору инструментов и показывали на запад, приговаривая, что их внуки однажды встретятся. Внуки восточных колоний и западных. Романтичная чепуха, которой пичкали наивных переселенцев под соусом «высшего блага» и «просветительства». Наивнее было только объявить, что их единение станет у истоков нового мира, где системы, продолжающие с кем-то борьбу, станут не правилом, а исключением.

Но планы пошли под откос, как только выяснилось, что никакой договорённости об осваивании местной земли не было. Те самые филантропы не удосужились даже спросить разрешения у метийцев, у местных аборигенов, на развёртку корпоративной колонии. Началась настоящая суматоха, когда один мальчик, отправившийся на охоту, случайно обнаружил ковш экскаватора на месте, где обычно вели охоту местные племена. Мальчик прибежал к папе, а тот – к своему вождю. Спустя три дня половина рабочих-колонистов висела на копьях, на деревьях, на кабинах буровых машин, а другая половина, еле унося ноги, бежала к порогу ратуши «Мириад». У здания от них отсекли ещё половину. Мирное выступление не сработало, и делегат корпорации указал на дубинки, затем – на ружья, а в конце – на тротиловые снаряды.

Те, кто догадывался, к чему всё идёт, ушли от протестующих за ночь до сброса. Убежав в хибары, давшие начало массовой застройке, они молили у Вселенной прощения. Молили, чтобы копья не полетели с запада, а взрывная волна не пришла с востока. Мечта о единении тут же забылась. Погибла под грохот снарядов, которые пустили раньше обозначенного срока.

С тех пор Прометий стал излюбленным местом для авантюристов, пока в один момент их не отпугнула база мятежников – очередных отщепенцев Республики. За ними, в общем-то, и прилетел Орден – разобраться, что они тут забыли.

Тит вернул взгляд к тонированному стеклу.

– Капитан, как вам местные виды? – поинтересовался Поло, глянув на бортовой авиагоризонт.

– Немного мрачнее, чем я думал.

– Ничего страшного, сейчас подправим.

Нажав на пару кнопок, капитан убрал экранирующее затемнение.

– Так лучше?

– Определенно.

– Небось считаете, на какой пехотной мине мы бы подорвались.

– Скорее, на каком метре.

– Я насчитал уже шестьдесят третью мину.

– Я насчитал два метра.

Оба оценивающе переглянулись. Тит сдержанно ухмыльнулся, предоставив право посмеяться своему навигатору.

– Сержант Вана, капитан, – в мостик ворвался один из охранников. – Мы вместе с парнями хотели спросить, когда высадка? Просто знаете, ходит много слухов…

– …каких слухов? – титанец прервал гостя, отняв пальцы от стёкол.

– Ничего такого, капитан, просто домыслы.

– Сержант, приказываю вам закончить. Если что и может спасти наши жизни здесь, так это безумные бредни. Под них, напомню, мы в старину и прошли половину Галактики.

– Как скажете, капитан, – Вана убрал кулак от сердца, закончив приветствие. – Нас беспокоит то, что корабли на этой планете прокляты.

– С чего это вдруг?

– Поглядите, – ванадиец указал по правую сторону от себя. – И тут, и там обломки. Это надземная техника. Ни мотоцикла, ни тягача, ни тяжёлого транспортёра. Понимаете, к чему я клоню?

– У меня нет догадок… может у вас, лейтенант? – Тит повернул голову. Навигатор, не убирая взгляд от штурвала, лишь неуверенно пожал плечами.

– Это говорит о том, капитан, что нам нужно поскорее садиться, – держась на месте, Вана нервно поводил глазами. – Возьмите любое судно, оно летательное.

– А слухи обвиняют в этом…?

– Местную землю, капитан.

Тит хотел вновь ухмыльнуться. Но, сдержав себя, он внимательно посмотрел на тихую, на первый взгляд, заросшую пустырником землю. Намёк на опасность… он начал с интересом искать его. В мыслях рождался бардак – гигантский подземный червь, вылезающий на поверхность в сезон охоты; причудливый обелиск, путающий сознание пилотов; особое магнитное поле.

– Старые детали! – бросил внезапно полониец, – Вы же видите, что это всё старьё! Хлам! Эти модели не выпускают уже сотню лет, а колонистов засовывали в них насильно. Лично я на их месте и на метр бы не приближался к этой рухляди, – он повёл подбородком.

– Ошибаетесь, лейтенант. Под нами целое кладбище. И в нём есть место как старью, так и новым моделям. Вы не слушаете – эта земля древнее, чем весь наш род, и ей, судя по слухам, до боли противны создания без конечностей.

– То есть Лидера пожрёт земля, мы верно вас поняли, сержант?

– Если верить слухам, которые постоянно отсюда исходят.

Вана сглотнул. Его не задело, что Поло сказал это с долей иронии. В это мгновение он посчитал важным держать спину ровно, стараясь удержать вместе с этим и паникующий взгляд.

– Дайте-ка я вам объясню, – впервые отвлёкшись от штурвала, полониец развернулся. Но тут, как только он развернулся, сержант надрывисто завопил:

– Вот оно! Ложись! Ложись!!!

Навигатор среагировал почти мгновенно. Прежде чем упасть на пол, он посмотрел в передние стёкла – к ним подлетал ионный снаряд, от которого они только-только уберегли Нимфею. Капитан тоже увидел его. Их старый приятель раскидывал по сторонам облака из заряженных частиц, швырялся слоями оболочки, как сломанными игрушками, и быстро приближался. Долетев за пару мгновений, снаряд упал у Лидера перед самым носом.

Новоиспечённая жертва. Земля, древнее, чем весь их род, кажется, всё-таки получила своё. Стёкла брига разбились, и тот, кто успел спрятаться под приборной панелью, отхватил в уши свистящего визга. Тот же, что держался на месте, пытаясь удержать взгляд, получил в лицо жирный раскалённый осколок.

Сержант из Ванадия пал. В него влетело ещё что-то из приборной панели, рычаг ударил ему в промежность, а руки и грудь раздавил экран, висевший над пультом связи. Из головы его торчали лишь уши, и тело сержанта стало похоже на растерзанное полотно, чью главную часть неаккуратно срезали тупым ножом.

Поло, лёжа на животе, вытянул руку в сторону. Он лишился двух пальцев, но он не кричал, рука его не дрожала. Только искорки, то и дело вылетающие из фаланг, напоминали, что он ранен.

– Надеюсь, вы живы, капитан! И надеюсь, вы не будете против…, – вытянутая рука начала загибаться – совсем не в ту сторону, куда обычно загибается локоть, – …я воспользуюсь правом свободы манёвра. Во второй раз, да, но это необходимо. Вы только не отсекайте голову, когда станете Адмиралом. – зазвучали механические щелчки, локоть погрузился в руку, и кожа на ладони разорвалась. Искр стало больше. Намного. Они посыпались на панель управления, контакты выпали, и три пальца, слегка подёргиваясь, начали торопливо водить по кнопкам, выискивая клавишу «выброса».

Тит перебросил взгляд. То, как чудовищно болели скулы, оказалось неважно – к ним подлетала вторая половина снаряда.

– Лейте… лейтенант, к нам ещ… ещё гости. Торопитесь.

– Тянусь… как… могу…, – полониец выплёвывал каждое слово.

Его рука отошла от плеча. Скребя по панели, она усиленно вытягивала проводки и карбоновый сустав. Тит видел кнопку, она находилась чуть выше штурвала, но, водя языком по рту, он лишь чувствовал, как тот предательски стукается о дёсны. Лицо его онемело, а в горле как будто царствовал вечный холод. Он подвигал пальцами – сначала рук, потом ног. В обоих ощущалось тепло. Движения были рваные, но они были, и этого уже оказалась достаточно. Значит, он мог подняться и дойти до чёртовой клавиши.

Снаряд поредел. Треть его обрушилась на бамбуковые островки, но главная часть, как бы то ни было, всё равно метила в кабину. Титанец пересёк панель с экраном и оживился.

– Капитан! Что вы делаете?!

Крик шёл откуда-то из-за спины. Три сержанта, что находились в каютах во время полёта, держались за побитые плечи и толкали друг друга у входа в мостик. Один из них споткнулся, а второй всё никак не мог отнять руку от ребёр. Третьему досталось меньше всего, и он рванул к командиру.

Снаряд почти настиг их. Рука навигатора пересекла штурвал, ноги капитана пересекли мёртвое тело, а сзади бежал тот, кто собирался им помешать.

Раз провод. Два провод. В мозгу коротнуло. Один за другим пучки полимера опрокинулись вниз, на предплечье. Поло выругался. Ему не хватало мизинца, чтобы совершить подвиг. Капитана коснулась искра. Он склонил грудь. Снаряд зашумел. Прыжок. Подскочив, сержант намерился им помешать.

Лидера всколыхнуло.

Веки живых затряслись.

Создание, не имеющее конечностей, на мгновенье погрузилось во мрак.



– Ка-ка-ка… ан вы… м-м-меня.. с-с-с-слыш… те? – громкая череда звуков отпрыгнула от стен мостика.

Это говорил чей-то коммутатор.

– С-с-с-скаж… ч-ч-что-нибудь… ответ… те, приём.

Помехи завладели кабиной. Хохот белого шума. Его перекрывал только ветер, зашедший на огонёк сквозь разбитые стёкла.

– В-в-в-ваши б-б-бойц… уже вы-вы-высад… лись. Тит, приём.

Ответа не было. Только сознание, блуждающее в темноте, приводило себя в чувства. Первая дельная мысль: «где-то ещё находилась жизнь».

– Ес-с-сл… вы… сл-л-л… шите, ответ… те.

– Да, капитан Висм, мы вас слышим, – скрипя зубами, Тит окидывал взором пол мостика. На нём лежало три тела. Позади ещё два. Он боялся, что четыре из них бездыханны.

– Отли-ли-ли… но, к-капи… ан, тогда со-о-общу вашим па… ям, что всё-ё-ё в пор… дке.

– Да, капитан, было бы кстати.

Пустив взгляд ниже, Тит наткнулся на рокочущий коммутатор. У того растопырились пальцы, а из фаланги, откуда недавно торчал мизинец, вырвалась последняя искра. Удивительно, но навигатор добрался до клавиши. Тит подсобил ему. Успев наклониться над панелью приборов, он тем самым успел надавить на зависший палец, потерявший контакт с рукой.

«Выброс» вытащил их. Вытащил, но окончательно поломал протез. На суставе висел один полимерный провод, да и тот соединялся с ключицей, а не с плечом. Поло обернулся к Титу, потрогал алюминиевый обруч, вшитый в кожу, и радостно выдохнул. На одного покойника в списке стало меньше.

Механическая ладонь задвигалась, и в трансляции, отображающей миниатюрную фигуру Висма, прибавилось артефактов.

– Доб-б-бро пож… ало.. ать на Пром-м-м… тий, капитан. Н-н-наде-де… сь, эта зем-м-м-мля встретила вас с-с-с теплотой.

– А как же, – с укором ответил титанец, придерживая ссадины на лице.

– Тог-г-гда не б… ду задер-р-р-жи… ть. Встре… ся в лагере. Кон-н-н… ц связи.

– Отбой.

Фигура исчезла. Коммутатор замолк. И теперь Тит мог вдоволь насладиться болью, перетекающей от одного бока, придавленного телом сержанта, к другому. Россыпь стеклянных осколков подначивала его встать. Они впивались в открытые локти, но ему, по существу, было без разницы. «Как же этой клятой планете повезло, что и мне без разницы», – подумал он про себя, наблюдая, как свет местного солнца ударяется в стену оцарапанной кабины мостика в тысячный и тысячный раз.




Первый осколок воспоминаний


– В кустах ничего, – горько выдохнув, он полез рукой в землю.

«Хотя бы жёлудь, хотя бы гроздь брусники или кучка опят, в конце-то концов!». В животе урчало, его жгло от голода, но на корешки лопуха или кислицу пересаживаться ещё не хотелось. Ещё чуток времени, и он обязательно себя накормит. Небольшая возможность, и он с лёгкостью отыщет спасение если не себе, то хотя бы бушующему желудку.

– Ветки… ветки…, – рука залезла в норку под деревом, – иголка сухая… иголка влажная… ай, тварь, острая! – он шикнул, после чего потряс ладонью, избавляясь от боли.

У плеча что-то возникло. Что-то навроде хруста. Но стоило чужаку прислушаться, как этот звук тут же исчез. Пришлый обернулся и заметил лишь остатки тающего дыма. Костёр потушил лёгкий таёжный ветер, что вместе с этим всё время мешал уснуть. Недосып насел на глаза, и потому, помотав головой, Пришлый решил, что глазам в этот час доверять не стоит. Он решил, что уши в данный момент куда надёжней, поэтому, прильнув к холодному дуновению, он стал ждать, когда незнакомец вновь себя выдаст.

В завале деревьев что-то шелохнулось. Шум возник вновь. Лапа, наступающая на листья, остановилась, а затем её потихоньку сменила другая. Песок под завалом поморщился, и на свет вышла ещё пара лапок. Они несли на себе крохотную серую тушку. Около сотни иголок было на её спине, а на них то, что создавало кроткий, непритязательный шум. Звук снова исчез. И голодный чужак, потративший утро на поиски пищи, хищно облизнулся.

– О, вижу, ты принёс мне немного завтрака, – Пришлый, пригнув колени, от бессилия заковылял гуськом.

Но ему, наоборот, казалось, что он совсем не бессилен. Наоборот, он гигант! А это ничтожество возомнило, что может просто его обойти! «Ха, ещё чего!». Сверхсилы тут имеет только один, и только тот, кто имеет сверхсилы, вправе бросать кому-либо вызов. Пришлый накинулся! В пальцы вцепились иглы, четыре разом, и тот, кто вправе был бросать вызов, принялся с отчаянием поносить вселенную. Ёж вздрогнул, отбежал и, задев сухую кору, ушёл под выгоревшую кучку листьев. Захрустело. В последний раз. А потом за кучкой листьев спрятались передние и задние лапки, и серая тушка, и спина из иголок, что хранила на себе гроздья смородины, брусники, земляники, шестёрку опят, несколько желудей и ещё немного лещины.

– Бой проигран, ёж, – с пафосом промямлил Пришлый, – однако я отомщу. Запомни. Запомни, кому ты переступил дорогу, и больше мне не встречайся, – в брюхе заурчало, невыносимо, – ай! Живот… живот…! – Пришлый упал на заваленные деревья и положил на брюхо ладони. Он почувствовал, как желудочный сок, так и не дождавшись нормальной еды, начал вовсю выедать брюшину. – Черт! Где там я кислицу запрятал? О, а вот и корешок лопуха!

Он жадно сгрыз всё, что попрятал на чёрный день, и с лицом, полным ребяческой радости, опрокинулся на спину.



До полудня оставалось совсем чуть-чуть.

– Ну, Дух, надеюсь, у тебя всё в порядке, – шёпотом произнёс Пришлый.

Он боялся призвать хранителя, отвлечь от поисков, ведь дорога к сигнальному огню затерялась. «Лес зачарован, а значит, – подумал чужак, – произнести что-то – почти как подбросить монету. Ты или отзовёшься эхом, или прозвучишь в сознании. Не в своём, но в чужом. А нам этого пока не надо».

Он погрузился в мысли. Перебрал в голове то, что его в действительности волновало, и тут на поверку вышел сон, приснившийся ему на днях.

Синяя-синяя гладь. Просторная сверкающая бесконечность. Это был океан. Тот безмолвно купался в лучах, совестливо отгораживая тьму, от которой пучина не в силах была отказаться.

Чужак плыл по мировому лику. Плыл чудесным ребёнком, заброшенным в рабочий комбинезон. Однажды он покинул себя, да, преодолел своё тело и обратился астральной проекцией. Он тут же поспешил исследовать океан, придержащий свод. Он поднялся к солнцу, увидел каждую его пору и дотронулся, почувствовав холод. А однажды его заклевали чайки, лишённые глаз и клювов. А насытившись им, оторвав каждая по кусочку, они обратились ко времени и попросили замедлиться. Сутки продолжились, но время превратило их в буревестников и подарило крепкие крылья. Они опустились к бризу, и мировой лик вступил с ними в спор. Чьё пение лучше – ливня или безветрия? Пришлый успел услышать доводы птиц, как тут его внезапно отбросило к телу. Он почувствовал, как сильно продрог, насколько мучительна, оказывается, ломоть в костях и как же сухо и солёно в горле. Он будто пережил жестокую бурю. Что-то измывалось над ним, пока он был без сознания, разорвало на куски, а как только он очнулся – собрало воедино. Он – существо, одетое в рабочий комбинезон, – и он забыл, как здесь оказался. Вдруг издалека послышалась песнь. Зловещая песнь. Куплет страха, кутающий синюю-синюю гладь в багряные-багряные волны.

Он вымолил у воды, чтобы её пузыри заткнули ему уши. Разум же молил о прощении. Ведь им вместе было чего бояться. Они оба – разум и тело – могли погибнуть. Предоставить полный контроль тишине. Тишине, прислуживающей мраку, что так тихо, но точно ломает ключи к разгадке.

Внезапно толща воды поднимается ввысь.

По всем правилам он – живой, дышащий через раз – должен был вознестись вместе с ней. Сине-багряные щёки проводили бы его наверх, к поверхности, где балом правили молодые грозы. Наступала новая буря. И её наступление приходилось на проникновенный рассказ о хвором гребце, заплывшем на необитаемый остров. Пришлый впервые расслышал, о чём говорилось в песне. Она его не пугала. Он остался в воде, в середине мирового лика, и тот позволил на секунду заметить, как песнь эта исходит из живого, еле дышащего сердца. Чужак схватился за грудь… оно перестало биться. А спустя миг невидимый кулак бури вырвал его из толщи, и он проснулся.

Пришлый раскрыл глаза. Перед ним возвышалась армия сосен. В них просачивался ветер, и где-то посреди голословных шептаний он улавливал предупреждения филинов. «Ло-о-ов… ло-о-ов… и-и-ге… и-и-ге…». Он облокотился на ветку и тут же отпрянул.

– Чёрт бы вас всех…! Ещё одна острая дрянь!

Взгляд опустился. За всполошённой рукой, в полуметре от земли, вдруг зависла какая-то песочная миниатюрная фигура. Неясно, откуда она взялась, но чужак сразу же заметил кое-какое сходство. «Я видел тебя во сне». И, чуть наклонившись, он присмотрелся ближе. Точно, это был он. «Он», плавающий по поверхности океана. Пришлый удивлённо приподнял брови, и тут, чего он не ожидал, зыбкая фигура повторила за ним. Вслед за головой к фигуре наклонился палец. Разум тут же ударило, и внимание расфокусировалось. Чужаку внезапно стало больно и тяжело. Тяжело удержаться в стволах и не завалиться набок. Палец погрузился в фигуру, а следом затрясся. Дрожь перешла на кисть, а затем на локоть. Через мгновение холод обхватил плечи и шею и не отпускал до момента, пока палец, наконец, не вылез из груди двойника. Боль прошла, тяжесть сменила взвинченность, что запульсировала в недрах мозга.

Под небом пролетел ястреб. Он яро взревел. Его огорчило то, как нежданный гость таращится на владения, принадлежащие далеко не ему. Дрозды, вытянув зоб, одобряюще издали трель. Их мелодия обошла верхушки сосен, забралась в дупла, помешав сонной идиллии белок, и прилегла на склон муравейника, построенного будто из темноты. В нём не нашлось места заскорузлым серым веткам, древесного цвета хвоинкам или сушёной коре, вырванной настырными дятлами. Муравьиный дворец был словно облит смолой – непроглядной, тягучей, гадкой, – в противовес полудню, чью радушную светлость обеспечивало весеннее небо.

Пришлому привиделось, как смола вытекла из-под век. Как только он коснулся зыбкой фигуры, к глазам пристала темень. «Это я! Я! Я сделал это!». На радостях он забыл, что остроконечная ветка находится у него под боком, и снова на неё навалился. Та хрустнула и полетела вниз, не выдержав его сверхсильной руки. Затем она промчалась около ступней и прошила двойника в области живота. А следом из песчаных внутренностей посыпались крупинки желтоватой крови. Песок под завалом поморщился. Подчиняясь воле пришельца, он собирался отстать от узенькой ямы и воспарить вверх, дабы затянуть нетвёрдую рану, однако в этот момент в небе появился Перепел. С ним пришло и знакомое кудахтанье, и разум Пришлого переключился на то, чтобы радостно поприветствовать желанного компаньона.

– Дух, рад, что ты тут! Я как раз кое-чему научился!

– И чему же?

– Гляди.

Чужак наклонил голову и вдруг понял, что в месте, на которое он хотел указать, витала лишь пыль. Фигуры, как по волшебству, внезапно не стало. И только крохотные следы, оставленные ежом до полудня, смешались с еле заметным отпечатком туловища, с которым распрощались где-то по пути жёлто-охровые конечности.

– Он был тут, говорю тебе!

– Кто был?

– Мой… мой… я, сляпанный из песка, – Пришлый с живостью прыгнул на ноги, избавившись от радости в голосе, – говорю тебе, я сляпал себя из песка силой мысли.

– Никто и не спорит, но лучше тебе о другом беспокоиться, – Перепел приземлился на выросший за ночь сук. – Мы больше не идём на запад.

Пришлый поднял голову.

– Это почему же?

– Сигнальный огонь с рассветом вспыхнул на севере. Нам нужно двигаться к Палым пещерам.

– К-как, погоди, стой. Не пойму, как он мог переместиться?

– Думаю, это проделки брата. А точнее, его ищеек. Возможно, они догадались потушить огонь на западе и готовят для нас ловушку.

– Или Лес решил над нами подшутить.

– Не удивлюсь, если так. С твоим приходом я совсем запутался кто здесь кто, зачем и почему, – Перепел опустил крылья и устало выдохнул. – Но ты печалься о другом. Путь к Палым пещерам более долгий.

– Ну конечно! – в голосе Пришлого пробилась злоба. – Грёбаный лес! Каждый день мы идём у него на поводу, а он всё больше плюёт в нас и бесится! И, спрашивается, доколе? А? А, Дух?!

– Сколько нужно.

– И ты даже совсем не против перед ним поплясать?

– Против, но разве у нас есть выбор?

Чужак хотел мотнуть головой, но посчитал, что это даст лишнего повода усомниться в себе. Быть фаталистом ему не хотелось. Любая фатальная мысль отвлекала от заветной разгадки.

– Идём, – взглянув на яму, Перепел ещё с секунду надеялся увидеть чудо, о котором так оживлённо говорил напарник.

– Ну и хрен с тобой…, – Пришлый бесцеремонно наступил на яму. Он последовал к соснам.

Позади улеглась пыль. И вместо загадочного отпечатка на песке появился ровный рисунок протектора – стёршийся, глубокий, заурядный. Таких он оставил не одну тысячу. Десятки тысяч. И по ним можно было определить, сколько он обошёл, сколько оставил иллюзий и то, как сильно он выдохся. Судьба звала его, взывала к пустым скитаниям, оставляя в раздумьях – правда ли он заслуживает столь обыденного и скучного следа?



Напарники брели по тропинкам. Те, как выяснилось, шли по тому же маршруту, что и чудовище, которое окончило этот путь дракой и тройкой внезапных выстрелов. «Возрождается он быстрее. Десятый облик и четвёртая шкура», – подумал про себя хранитель, а перед Пришлым очевидным фактом становилось то, как низко садился грунт.

– Братцу бы твоему пару кило сбросить. Весит он как слон, а шатается как пьяная обезьяна. Не удивлюсь, если я однажды во сне с веток брякнусь, когда этот выродок топнет где-то у чёрта на рогах.

Перепел промолчал. Хотя, по правде, ему хотелось посмеяться, оценить шутку. Мешали манеры. Лес воспитал в них с братом серьёзность – постоянную и беспричинную. Ведь так повелось, что у всемогущих много забот. Они не пьют вин, не угощаются леденцами и не мажутся красками, чтобы повеселиться. Веселье у небожителей под запретом. Но благо, вдруг заключил хранитель, мир создал для таких случаев сожаление. Чувство столь же серьёзное и ответственное, но которое позволяет усомниться в других, менее просторных чувствах. И прямо сейчас, пролетая мимо очередных сосновых веток, хранитель разрешил себе мысль, что это самый подходящий момент усомниться. Согнув крылья, он полетел вниз и навострённым клювом нацелился в плечо компаньона.

– Эй, ты что делаешь?

– Подгоняю. Не видишь, солнце уже на скалах? – тон птицы выдал в себе добродушную насмешку.

– Вижу. Только, боюсь, ноги не выдержат. Выдохся.

– Всё мечтаешь о братском мясе?

– А как же! Это был единственный раз, когда я мог на сутки забыть о голоде.

– Только представь, сколько мяса будет, если мы ещё раз его победим!

– Ой, сразу же стало легче, – Пришлый перепрыгнул канавку и посмотрел на ботинок. – Тогда уж выдохнуться милое дело. Из-за таких-то ожиданий.

– Обращайся. В мои обязанности входит тебя воодушевлять. Воодушевлять до той поры, пока ты не сойдёшь с ума или же не закончишь нудеть.

Пришлый уже дёрнулся чего-нибудь ляпнуть в ответ, но затем, приложив к губам палец, резко затормозил.

Кто-то на него пошикал – близко, очень близко. Секунду спустя этот кто-то шикнул чуть яростней. Чужак приподнял подошву, и на середину тропы, бешено извиваясь, выползла наполовину чёрная гадюка. А стоило ей показать шею, как напарники заметили полную противоположность – чешую молочно-белого цвета. Какая-то из шахматных досок, подумал в эту секунду Пришлый, явно не досчиталась пары сбежавших ячеек.

Змея скорчилась, и оба цвета поменялись местами. Отныне компаньоны видели её белую голову, что прикрывала шею, отлитую в угольном блеске. Чужак мысленно взял вину на себя. Именно его шаги, кажется, её и пробудили. Или же их разговор с напарником пришёлся как раз на то время, когда она перебегала канавку.

– Чую, ты скажешь, нам пора сматываться.

– Нет, стой. Стой… и не двигайся, – Дух медленно отлетел от веток и, словно ястреб, завис над головой ищейки. – А вот мне нужно кое-что сделать.

Змея зашипела. Зашипела ещё более яростно. Перепел закудахтал и навострил взгляд. Чешуйки дрогнули. Перья, напротив, уверенно выпрямились. Полагаясь на свои клыки, гадюка атаковала. Последовал промах. Перепел увернулся, втянул лапы и, всполошив листочки, лежащие на земле, набрал высоту. Настала короткая пауза, Дух качнулся. Что же он мог выставить против клыков? Только когти. Слава Вселенной, Дух помнил, во сколько раз их было больше. Хорошенько навострив их, он бросился вниз. В поле зрения – шея. Но и тут промах. Змея увильнула.

«Брат хорошо обучил вас, – промелькнуло у Духа в голове. – Надо отдать ему должное: так сопротивляться перед гибелью – ещё нужно суметь научить». Перепел, не дожидаясь очереди гадюки, налетел снова. Уже ближе. Братин прихвостень только и успел, что наклониться и подставить спину. На шахматной клетке просочилось несколько глубоких надрезов. Змея дрогнула, а её оппонент спокойно поднялся вверх. И только Дух приготовился сделать финальный выпад, как тут, прямо перед ним, послышался звонкий короткий щелчок.

– Да что ты с ним возишься? Дай я всё сделаю.

– Нет-нет-нет! Не смей!

Убрав когти, Перепел отлетел. Ищейка пригнулась для выпада. Двое её клыков стали толще. Само её тело распухло. Не зная, что происходит по левую сторону, она приготовилась к тому, чтобы запихнуть в пасть серую тушку птицы – от хвоста до кончика клюва.

Но к несчастью, курок был уже взведён.

«Ещё чуть-чуть… вот… вот… давай…, – стрелка в голове Пришлого отбивала доли секунды, – давай… давай… ближе…».

Перья дрогнули. Гадюка, выпрямив переменчивые чешуйки, зависла в уверенном броске.

– Получай!

Звук выстрела. Вместо перьев яд прыснул на упавшие листья. Ищейка невзначай проглотила горячего воздуха и вдруг… перестала дышать. Свинец выбил её же оружие, выбил оба клыка, и запихал их прямо ей в глотку. Как и предрекал Дух, прихвостня брата коснулась погибель. Её выпад встретился с бесхитростной пулей, а переменчивая голова пересеклась с чернотой, вновь поползшей по животу. Высунув напоследок язык, змея упала в канавку.

Дух завис, ошарашенно взглянул на Пришлого и тут же выкрикнул:

– А вот теперь пора! Сматывайся!

Подопечный помчался во весь опор. Под ботинками у него что-то зашевелилось. Что-то начало бесперебойно елозить, и каждый его скорый шаг вскоре знаменовал появление нового злостного прихвостня. Он пнул полсотни ищеек, прежде чем свернул с проклятой тропы. Конечно же, по приказу доброго Духа. Любая погоня поднимала шум, а любой шум – это приближение ещё одной неравной драки с братом.

Единственная проснувшаяся гадюка подымала на охоту тройку других. И скоро по земле, за спинами напарников, поползла бесчисленная армада. Клыки в этот раз перевесили когти, но Духа это уже мало заботило. Он посмотрел на перья, а потом на кольт, испускающий дым, и стал думать, какое оскорбление, наконец, вобьёт в подопечного хоть каплю мозгов.

При этом в глубине души крылатый хранитель всё-таки хотел посмеяться. Расплатиться шуткой за шутку, так метко указавшей на братины недостатки. И один из вариантов, что он придумал в полёте, это было вновь выклевать родному глаза. В десятый раз, верно. И если даже брат от злости разорвёт его на куски, после стольких-то издевательств, то менее ироничной эта выходка для чужака точно не станет.



– Ушли вроде как… фух.

– А ну, тс-с-с.

Шипение змей всё ещё слышалось в отдалении.

– Мы отклонились на восток, верно, Дух? То есть нам нужно навёрстывать весь этот день?

– Тихо! Если не замолчишь, придётся навёрстывать больше.

Пришлый, закусив язык, огляделся и приметил перед собой парочку мшистых брёвен.

– Да ладно! Я здесь… я же здесь был! – немного понизив голос, он всё-таки произнёс это довольно громко. – Да, точно, впадина! Одно из тех мест, где я хорошенько выспался.

– Ты думаешь это так важно? Вот прям сейчас?

Выглянув из-за укрытия, чужак приник ухом. Шипение вроде как удалялось.

– К слову, здесь было теплее, – дождавшись гневного укора хранителя, он спокойно продолжил. – Я лежал под корнями. М-м-м, какой же это был кайф, ты бы знал. Но, знаешь, мягче всего лежалось почему-то у ручья. Хотя от него веяло холодом.

– Поглядите, расчувствовался. Терпеть не может это место, а уже нашёл уголочек для ностальгии.

– Уж прости, мне от природы дано искать хорошее, даже если я в самой… – он вернулся в укрытие, – …ругаться можно?

– Мне плевать.

– В самой глубокой жопе. Так вот, ты хочешь, чтобы я раскис и пулю себе в лоб пустил, м?

– Мне повторить последний ответ?

– Ясно. Мерзавца играешь. Хорошо, тогда ответь вот на это – как ты вообще тут оказался?

От недоумения Перепел цыкнул.

– Уже забыл? Я родился в этих лесах.

– Не-не-не, не надо мне тут. Эту старую песню можешь засунуть туда же, откуда я собираюсь выбраться. Ты, Дух, только и говоришь, что рождён в этих лесах, но всё ещё не можешь нормально объяснить, как потерял над ними контроль. Твой дом тебя отвергает. Сам, наверное, заметил. И я честно не понимаю, куда ты дел всю ту злость, с которой обычный бессмертный добивается справедливости.

– Тс-с-с. Ни звука, – залетев за укрытие, Перепел сел на плечо чужака. Прошла пара минут, и он, заслышав, как вдалеке исчезает шипение, наконец произнёс: – Сказочки занимательной хочешь, да? Хорошо, будь по-твоему. Только не плачься потом, если она покажется тебе неправдивой, – он отстал от плеча и вновь подлетел. – Ну, не стой, нам ещё далеко.

Они спустились по выступам, ведущим вглубь впадины. Чтобы сократить путь, нужно было временно вернуться на север – обогнуть каньоны и добраться до Палых пещер. И самое главное, сделать это до заката третьего солнца. А если промедлить, хотя бы на сутки, злобный Дух возродится и устроит им небо в алмазах. А затем сошьёт из пришельца и напялит на себя пятую шкуру – трофейную, какую не надевал до этого. И тогда Лес вместе с его чарами канут, а сны чужака будут преданы праху. «Сказочке» тут, решил Перепел, самое время. Как минимум чужак закончит сходить с ума от скуки, и, с другой стороны, перестанет бесконечно нудеть.

– Я родился весной. Не помню, на кого я был похож вначале, но Лес говорит, что взял меня в руки младенцем и вырастил, как обычное вселенское дитя.

– «Вселенское»?

– Именно. Подобных твоему роду Лес всегда почему-то называет «вселенцами».

– То есть ты не всегда козырял когтями, жабрами и перьями?

– Думаю, что Лес бы не стал врать. Совершенно точно я убеждён, что когда-то мог передвигаться ровно так же, как передвигаешься ты.

– Ну такому, в целом, я могу поверить. Но тогда вопрос: в какой момент этой истории ты пересаживаешься на крылья? Просто, возможно, у меня они тоже со временем вырастут. И вот, хотелось бы узнать, с какого именно…

– Чего?

– …времени.

– Так, стоп. Ты что, так до сих пор и не понял, где оказался? До сих пор не понял, что всё, что ты здесь видишь, реально? И реально несёт опасность?

– Но…

– И что страх твой реален?!

– Да нет же…

– Вот только не говори, что тебе не страшно. Ложь я чую за километр.

– Да нет же, я о другом совсем. Ты-ы… ты, кажется, отвлёкся.

Перепел, почувствовав, как слегка закипает, чаще замахал крыльями и пролетел над узким выступом. Спустя мгновенье этот же выступ перешагнул подопечный.

– Извини, ты прав. В общем, я вёл вот к чему: в очередную тёплую зиму Лес оповестил меня о приходе лавины. Оповестил о проклятии, идущем с Мреющих пиков, что грозилось учинить на земле Долгий всепамятный мороз. Я приготовил торжественный зал, растопил норы, чтобы животные, мои подопечные, могли спрятаться, но в первый же день лавина беспощадно засыпала мои убежища снегом. Эта же лавина старалась потом засыпать и мой торжественный зал, но ей противостояли сготовленные мной печи и воздушные летние меха, что в обычное время помогали небесам избавляться от непогоды.

– И почему я ни разу о нём не слышал?

– О чём?

– О торжественном зале? Судя по тому, что я понял, там хотя бы есть подушки.

– А тебе бы всё отшутиться…

– Всё-всё, слушаю, Дух, извини.

– Так вот, в какой-то момент лавина перекрыла передо мной все выходы. Снег повалил из дымохода, а корки льда проникли сквозь оконные рамы и заперли главную дверь на засов. И вдруг я впервые за всю жизнь осознал, что мой дом – такая же западня. Стены взмолились. Взмолились, чтобы я прогнал лёд и напугал всепамятный мороз, дабы он оставил в покое хотя бы детёнышей. Но мороз так и не отступил.

Мне удалось вырастить зёрна – под снеговым куполом. Я наелся. А затем, разрешая брать от себя по кусочку, накормил тех, кого смог за эти дни уберечь. Сначала выжившие отрывали от меня совсем по чуть-чуть, перед сном и утром, но проклятие всё не уходило и не уходило, а голод становился всё страшнее и страшнее. И потому подопечные начали рисковать. Тогда-то я и погиб в первый раз.

– В собственном жилище?

– Да, в торжественном зале. Как сейчас помню, они обступали меня под жуткие холодные завывания. Армия глаз, голодная и дрожащая, как и их нутро. В моменты, когда они поедали меня, я и сам забывал, кто я. Они пожирали мои кишки и даже не слышали, как я ревел. Мне бы пристало обидеться, но долг обязывал радоваться за них. И радость моя была не фальшивой. Я с большим удовольствием отдавался любому, кто имел избитые, замёрзшие, исхудавшие лапы. А при виде детёнышей, поедающих мою оплывшую тушу, я ронял искренние слёзы счастья. Ведь по весне, когда она наконец наступила и когда солнце, наконец, возвысилось, лавина утопила почву, и именно детёныши того истощённого, чахлого рода понесли по моим владениям новую, крепкую жизнь.

– И тут на сцену выходит твой злющий-презлющий брат…

Дух, к удивлению чужака, замялся. Он опустился на камень, на его зазубренную вершину, и расплывчато пояснил:

– Нет, он появился намного позже… или… или немного загодя… или раньше весны, когда меня выходил Лес. Ах, нет, он пришёл ко мне в дом в преддверии той зимы, о которой я сейчас рассказал.

– Эм-м, так ты что… сам не помнишь? – Пришлый замедлился, повторив за своим ироничным тоном.

– Знаю, конечно же знаю, чужак, – Дух начал аккуратно подбирать слова. – Я видел разные его ипостаси и-и… и от каждой в памяти что-то вырисовывается. Вырисовывается что-то наподобие заплатки, которую судьба отрывает и прибирает к себе.

– Чего, блин?! И что вся эта ерунда значит?

– Нам нужно торопиться, чужак, идём! – Дух щёлкнул себя по бурой грудинке и вновь подлетел ввысь. – Идём же!

Чужаку пришлось вновь перейти на бег. Он не боялся кричать. Вопросы, которые он задавал, с каждым перескоченным выступом становились всё громче и неудобней. Не мудрено, что добрый Дух в ответ лишь набирал высоту. Их со временем разделяла уже сотня метров, а это значило, что у кого-то из них явно заканчивались нервы.

Пришлый добежал до открытого участка Леса и почувствовал приближение солнечного удара. «Тень, тень, тень… Где же чёртова тень?» – не единожды повторял он про себя и всё-таки продолжал бежать. Сбавил темп он лишь тогда, когда добрый Дух полностью исчез из поля зрения.

– Всё, фух…, – вселенец присел, упёршись на взмокшие коленки, – …хватит, передышка. – Он завалился назад, и, к его удаче, позади него вырос пушистый куст. В листьях ощущалась влага, а в веточках – призрак рассвета. Роса и холод приходили с рассветом. И Пришлый впервые обрадовался его присутствию. Он наклонился ещё, развёл у пояса руки и дал незримому духу рассвета облечь его.

«Я лежал под корнями, да… мягче всего лежалось рядом с ручьём», – он вспомнил, о чём говорил доброму Духу, и решил, что вечером соберётся туда. Северное направление. Ручей тоже вёл к северному направлению, поэтому Пришлый посчитал такой расклад выгодным вдвойне.

– Ох, Дух, и как же уснуть теперь? Рассказал о подушках и куда-то смылся, – чужак, смотря на крохотную точку в небе, всё-таки решил продолжить: – В следующий раз возьми за правило: за один такой скотский поступок делать два нормальных. Да хотя бы один. Я особо не привередливый, могу сторговаться.

И, немного припустив пушистую ветку на лоб, он прикрылся от солнца, а после ненадолго вздремнул.



Глубь впадины готовилась к сумеркам. В её угрюмых расселинах сквозили едва остывшие остатки дня.

Пришлый ступал осторожно, но всё-таки поскальзывался. Лезли камни, а подошва за время пути получила несколько дырок. Ручей того совсем не стоил, решил он, и каждый раз собирался развернуться обратно, но, то и дело стаскивая с ног ботинки и с силой вытряхивая их, он продолжал и как-то с лёгкостью приходил к тому, что всё в порядке. Однако через тридцатку метров в ботинок влетал новый камушек, и он вновь срывался на кучу и кучу проклятий.

– Ну вот, наконец-то. А я уж думал тебя хоронить, – Перепел как ни в чём не бывало сидел на коряге, что выпирала у ручейка из середины.

– Ладно тебе мерзавца отыгрывать. Я же знаю, что ты будешь жалеть, если я окочурюсь. И, уверен, плакаться будешь, и всякими похвалами меня провожать, и венками обложишь, и…

– Всё, хватит, перестань.

– Ладно-ладно. Ну ты хотя бы скажи, почему улетел? И почему ты знал, что я окажусь именно здесь?

Перепел отмолчался.

– Хотя неважно, выбивать из тебя нормальных ответов почти то же самое, что спускаться по этой грёбаной впадине без синяков.

– Твоя ностальгия, – Дух обратился к напарнику.

– Что «моя ностальгия»?

– Привела меня сюда. Ваш род привык оставлять зацепки. Вот и ты зацепился. Наделил это место тёплыми мыслями и попытался впитать эту теплоту снова. Но, как бы ни хотелось вновь её обрести, знай – это слабость. – Перепел взмахнул крыльями. – Так что не отставай. Ночь обещается светлая. Нагоним сутки и сразу же заночуем.

Устало вздохнув, Пришлый сбил со лба промасленную чёлку и поднял взгляд к крыльям. Взмахнув, те огрели воду невидимой пощёчиной и показали под корягой что-то. Это что-то поблёскивало. Чужак прищурился. Он смахнул со лба пот и шагнул, дабы убедиться, что ему не мерещится солнечный отсвет. Стопы намокли, подняв болтающиеся в пятках камушки до самой щиколотки.

– Стой, это же…, – он опустился к воде, не заметив, как хвост хранителя скрылся за сенью веток. – Это же звезда. Точно! Звезда рабочего! Но как ты здесь оказалась? И почему я в этом уверен?

Он провёл пальцами по находке и подбросил. А стоило находке упасть на ладонь, а ему – её сжать, как в эту же секунду слабость ударила в его разум. Внимание вновь потеряло фокус. В ухе стрельнуло. Глухие залпы окатили череп, и Пришлый почувствовал, как нечто защекотало в мозгу. Полчища крохотных игл заместо пуль. Они тыкались, зарывались в нервные окончания и подрывались у мышц. На мгновение он потерял лицо, руки, ноги, живот и подмокший от пота член. Не зная как, он схватился за всё одновременно. Зрачки смягчились, уподобившись пастиле, и вытекли вместе с белком. В поры залился воск, а ботинки с усилием выпали. Ступни начали таять, прибиваясь к стелькам и утекая сквозь дырки в протекторе. Ноги достались ледяному течению, а руки – той раскоряке, на которой минутами ранее восседал гордый хранитель Леса. От Пришлого осталась лишь курточка, брюки, тоненькая рубашка да кольт, целящий в звёзды на небе.

Его не стало. Его стёрли. Пустили в расход. Избавили от мучений скитальца, жившего сплошными пробелами. Лес докончил бы: «…в памяти». Но именно память он и не тронул. Именно память он и всколыхнул. Звезда рабочего напустила обрывки. Обрывок… первый не сломанный ключ. И Пришлый повернул его, вставив в замочную скважину.

Он – взрослый, одетый как ребёнок из сна – в рабочий комбинезон. Двигается, размахивает руками, волочит ступни, и нет больше тех мерзких камушков, подхваченных по пути. Он жив! Жив! «Ха-ха, да! Как же хорошо, чёрт возьми!» – думает он и ощущает внезапно, как в боку появляется отметина от клыкастых челюстей. Он опускает ладонь, приходя в ужас. Он ранен! Кровь размазана по животу и её капли повсюду: на волосах, на груди, на бёдрах, на пальцах и под ногтями. Костюм тоже попорчен, но совсем-совсем незаметно. Едва различимые дырки от клыков спереди и их меньший слепок сзади. Внешне, кажется, ему повезло. Но не стоит обманываться… внутри происходило настоящее месиво. Он успевает поблагодарить судьбу, что на ладонях нет глаз. Ещё чуть-чуть и ему грозил обморок. Книга воспоминаний открывала перед ним следующую страницу.

Он выходит к ручью. Он падает на раскоряку, держась за бок. В рану тут же заплёскивается свежая, остужающая вода. Ему хорошо. Он знает, что может перевести дух. Левая нога опускается в мелководье, и он вскрикивает. Икра, как оказалось, тоже поражена, разодрана тонкими линиями. Четырьмя, если верить воспоминаниям из обрывка. А сердце меж тем отчаянно порывается наружу, бьёт по рёбрам, разматывая клубок артерий. Всё его существо заполняют трещины, зуд густеет и нарастает податливой коркой. Пришлый (или очередной двойник?) ощущает прилив нового ужаса. Кто-то подходит к ручью. «Это явно не я, я тут, тут… плескаюсь и истекаю кровью», – проносится у Пришлого в мыслях. Глаза его видят, как мрачный незнакомец подходит под мантией сумерек. «Он и ранил меня! – ни капли не сомневаясь подумал Пришлый, – я страшусь его, я ничего не сделал, а он просто напал. Напал!». Отползая от края ручья, Пришлый тянется за тем же оцарапанным револьвером.

– Только подойди, и я выстрелю! – он не верил, что сказал это вслух. Эхом отзывается только жидкость, массирующая извилины и соединяющая два полушария. А под этим всем творился неимоверный хаос. Приближался финал эпизода. Воспоминание начинало меркнуть, а чужак у края ручья одевался в мантию сумрака.

Звук выстрела. Гул. В расселины вбежал испуг.

– Ты… ты… ты что наделал?

Видение кончилось, и Пришлый очнулся.

– Я не… мне…, – он взглянул на ладонь, сжимающую звезду. А после он переметнул взгляд к напарнику. Пуля прошила его увесистое тельце насквозь.

– Радуй… радуйся, идиот, что мне неког… некогда тебе отплатить.

Перепел ударился оземь и раскинул крылья.

– В этот раз точно случайно, правда! – чужак перекинул звезду на другую ладонь и допрыгал до подстреленной птицы, аккуратно подсунув пальцы под её буроватую шейку. – У меня случилось видение. Первая подсказка, наконец-то!

– Предлагаешь порадоваться за тебя? – Голос Духа дрожал, но он не запнулся.

– Прости, прости, я не хотел.

– Ай, не надо, не стони и не… не лебези. Не… ненав… ненавижу, когда ты это делаешь, – Перепел отплевался комком крови. – Особенно зная, что это не первый раз.

– С другой стороны, подумаешь, сменишь сороковой облик. Всего-то.

– Решил в мерзавца сыграть? Тоже? Учись лучше. Беспокойство ты скрываешь паршиво.

Чужак не нашёлся, чем ответить, он просто горестно посмотрел на дымящую дырку в брюшке.

– Ладно, не волнуй… не волнуйся. Тебе повезло побродить без моих наставле… наставлений где-то пару рассветов.

– Идти несколько дней, не зная куда. Отличный план. Просто превосходный! А-а-а, ненавижу всё это! – Пришлый направил крик вверх, ударив себя по коленям.

Клюв птицы вытолкнул на землю второй комок. Похоже, хранитель выплюнул свои лёгкие – такого размера был сгусток. Спустя время грязь стянула почерневшую спинку, и у Духа не осталось сил, чтобы двигаться, и он замер. Пришлый увидел, как закрылись беспросветные глаза компаньона и как они больше не поднимались. Сороковой облик канул, и простреленная тушка вскоре исполнилась прахом.

Чужак поднялся. Его ладонь поднеслась к карману и быстро разжалась. Позолоченный знак звезды. «Его нужно убрать поскорее, пока не случилось чего похуже», – теперь он думал только об этом, меж тем стараясь обмануть свою совесть. Он размышлял об утрате, заставлял себя печалиться о том, что лишился мудрейшего из мудрейших проводников, но на самом деле все думы его были направлены на ключ, который он внезапно заполучил. Временами тот обдавал холодком, даря такие же нежные чувства, какие дарили влажные листья у найденного днём куста. Он замечтал о рассвете… рассвете, прощальным для него и для этого безумного места.

Надежда и лавры приходят с рассветом. И с первым осколком воспоминаний он перешагнул через край ручейка. Перешагнул намного уверенней, чем того, наверное, стоило.




Свой старшина


«Иди… иди сюда, щенячий потрох», – после этих слов Висм любил попихать его и, схватив за плечи, встряхнуть – хорошенько так, по-бойцовски. Титу нравилось, сам старшина обращал на него внимание, да и выбора особо-то не было. Начинающий мечник и легенда, убившая первого пирата во времена Звёздной блокады. Чем не повод запрятать свою гордость поглубже? И видели бы остальные, как Висм рассказывал о том дне. Утро если и было ясным, то обязательно из-за того, что «вселенское лихо», поджидавшее свой звёздный час, так захотело; если кто-то падал от пули, то безусловно под драматичный залп артиллерии, слагавшей в тот же миг балладу о павшем. Краски сгущались на каждом повороте истории, мах оружия топил судна, а накал рос вместе с мощью противника. Сам противник в ходе рассказа успевал подрасти. В конце её, если верить Висму, пират уже больше походил на живого гиганта, нежели чем на простого крепкого мордоворота.

Публику «свой старшина» умудрялся найти даже в передовом лазарете, и не лёжа на койке, нет, а сидя на разбомбленном толчке. Прилёт его в гарнизон означал, что среди боевого состава будет много ранений. Солдаты шли на штыки и копья только ради того, чтобы побыть рядом со старым, проверенным пулей волком. Историей из его уст бредил каждый. Один из орденцев пожертвовал даже рукой, переспал с несколькими медсёстрами и уговорил одну из них поставить его койку рядом с койкой легенды. Солдатам рангом повыше везло охотней, Висма им удавалось застать как раз в офицерских туалетах. И стульчаки при таких встречах не опускались, если не соврать, по четыре часа кряду, а порой и дольше. При этом за плечами офицеры имели столько же шрамов, на груди – столько же боевых наград, но умещать их мучительный гнёт в складные строки умел почему-то только он – единственный и неповторимый капитан из Висмута.

Однако Титу была известна и другая сторона медали, о которой он и сам предпочитал умалчивать. Деревенская девочка и фокус с монетой.

– Отряд, ра-а-азвернись!

Он убрал шторку, разделявшую его палатку от утреннего зноя. Построение сбило его с мысли. Фокус и деревенская девочка… Он в тот день слонялся по соседней комнате. Услышав голос старшины, начинающий мечник вышел к нему, прошёл метр коридора и заступил в детскую. Двое лиц, на одном – волнение, а на другом – неслышимая мольба.

– Ша-а-агом марш!

Да, лица он помнил отчётливо. Хорошо, думал Тит, что он не помнил своего. Этой историей Висм не делился ни с кем. Конкретно эта история так и осталась храниться среди пресловутых скелетов в шкафу, но почему-то будущему Адмиралу казалось, что о ней им обоим ещё предстоит вспомнить. А пока… крошечный и давно не мытый умывальник, а также мечты, чтобы вода на Прометии оказалась не слишком паршивой.

«Интересно, сколько я пропустил?», – захлестнув влаги в лицо, Тит задался понятным вопросом. По правое плечо заканчивалось полуденное построение, а обсуждения стратегических планов в это время только набирали обороты. Значит, рассудил капитан, он мог успеть как раз к их середине.

Вытершись полотенцем, Тит выбрался на истоптанный гравий и побрёл по главной дороге, что разделяла основной военный лагерь Кровавого ордена на две половины. По пути он заметил вот что – парни Висма были одеты совершенно не так, как его парни – ни тяжёлых кирас, ни наголенников, ни замысловатых наплечников. Только камуфляжные штаны, футболки и краска, нанесённая на кожу и имитирующая здешнюю местность.

Похоже, вновь рассудил Тит, бывшему наставнику пришлось худо, раз он осмелился намалевать бойцов этой ядовитой дрянью. Конечно, она не убивала мгновенно (и даже не за пару дней или недель). Опасность она несла только при активном использовании и во время боя. Однако пятнадцать минут такой маскировки – и ты теряешь пятнадцать дней жизни. Полезно, но малоэффективно. При этом изумляло другое – у бойцов Висма между кожей и краской отсутствовал тонкий манжетный слой. А этот слой в прежнюю пору как раз защищал плоть носителя от гноящейся сыпи.

«Кто-то из его полевых учёных всё-таки сумел укротить своенравие схрона и сумел приспособить его к химсоставу боевой раскраски», – решил капитан и тут же вообразил – ну раз так, тогда Орден во время полевых операций полностью скроется с глаз. Республика не найдёт их, не определит, с какой стороны произошло нападение – даже при всём желании.

«Главное, чтобы рецепт не прорвался на серый рынок», – и, оглядев свой потрёпанных ржавый наплечник, где надёжно хранился антрацитовый меч, Тит провозгласил для себя – возможно, слегка своевременно, – что первенство зачарованных орденских мечей, по воле хозяина отлипающих от щитов и доспехов, бесповоротно подходит к концу.

Возможно, смертоносным отрядам Висма посчастливилось встать у истоков, у подножия махины, называемой в простонародье «переменами», и никто из них в полной мере, скорее всего, и не осознавал, как круто столь маленький прорыв (если это изобретение окажется не пустышкой), может поменять расстановку сил в этой нескончаемой выматывающей войне.

Задёрнув шторку, Тит вторгся в чужие владения. Зной вновь остался позади – его отделила от него палатка со стратегической картой. Он, как и задумывал, благополучно пришёл к середине обсуждения.

– У их юго-восточной базы сейчас находятся два разведчика. Они передают, что в составе сепаратистов около полусотни людей, – офицер, кинув на стол игральные кости, подождал, когда над ними разгорится изображение, и указал на проекцию разведданных. – Но с каждым днём это число уменьшается. Пока не точно, но, если опираться на наблюдения, то они перемещают основной состав на другую базу.

– На более крупную, – бросил догадку Висм.

– Да, ублюдки уходят в направление юга. Там мы чаще всего теряем связь с фринами.

– Как и на юго-востоке, как и на севере, как и на северо-западе. Они сбивают их, куда бы мы ни сунулись, Шестёрка.

– Верно, командир, но шире кольцо из сбитых лазутчиков как раз на юге. Значит, их основная база там.

– Без сомнений, самая крупная, но основная ли? – Висм, подняв голову, завидел, как ладони Тита опускаются на стратегический стол. – Два дня назад двоих сепов вообще засекли у старой пещеры, рядом с ионной пушкой, – он представительно вскинул руку. – Если не веришь, можешь лично расспросить этого щенка.

Шестёрка, встрепенувшись, поднял свой прямоугольный нос и провёл по воздуху диагональ, успев таким образом как следует оценить новоприбывшего командира. Они ранее не встречались. Будучи первым личным гвардейцем Висма, у него оставалось мало времени на знакомство с другой «кровавой элитой».

– Щенок? Вот так значит? А часто тебе «щенки» три дивизии на подмогу везут?

– Не знал бы тебя, сказал, что эти три дивизии сойдут за одну, – Висм издевательски поднял большой палец. – Ряхи отожранные, ноги косятся, дыхалка сбита. Честно признайся, спят они столько же, сколько и жрут? По верхним ярусам они хотя бы иногда пробегают? Я даже не говорю о нижних…

– Капитан, о боеготовности моих парней можешь не беспокоиться, – отрапортовал Тит, – скажи им завтра выступать – они выступят. Приказам они следуют чётко.

– Выступить-то они выступят, но не увижу ли я их за спинами моих парней? Звал я один раз на подмогу шакала Кюра. И что думаешь? Пока мои парни отхватывали по шесть пуль, его хлюпики – всего по одной. Единственная радость, после той операции кровь с ним хорошенько расквиталась. Пулемётная очередь, шестьсот отверстий. Тот поганец наёмник даже не видел в конце, что стреляет в труху.

– Сам сказал, что это мои парни. За каждого ручаюсь и готов отвечать лично.

– Перед кем?

– Перед тобой.

– А если меня положат?

– Перед пролитой кровью, перед самим Третьим.

– Тогда поклянись Третьему, чтобы, когда мы выступим, мне не пришлось брать за шкирняк твоих бойцов и бросать вперёд. Увижу хоть одного за собой, поверь, я брошу.

– Они не боятся.

– Звучит, как бравада.

– Думай как хочешь, но это правда.

– А знаешь такую правду? Сталь доспехов под огнём плавится столь же легко, как и шёлк.

– Вот и посмотрим, – Тит ударил кулаком по столу.

Игральные кости подпрыгнули, отчего брови Шестёрки заметно скучились. Это был его личный бедокур – перевоплощённый талисман, который он во время одной из битв вырвал с шеи врага. Имея форму игральных костей, бедокур будил своего хозяина, предупреждал об опасности, разведывал, убивал и даже порой развлекал. Ортодоксальные орденцы держались от таких штуковин подальше, и вполне разумно. Ведь от них и правда веяло чертовщиной.

Бедокуры опережали смерть, когда не следовало, и обрывали жизнь тогда, когда полноправно её должен обрывать лишь честный хрестоматийный удар.

– Ладно, Шулер, ты выиграл, держится он и впрямь хорошо. Куда там закинуть магну?

– Две магны, командир.

Из тени палатки вышел второй личный гвардеец Висма. О нём и его прозвище Тит был наслышан. Шулер оставил мизинец и большой палец в кабинете пирата, которого как раз таки в своей истории и прихлопнул Висм. И в назидание гвардеец в конце той битвы вырвал с шеи мерзавца жетон. Как им распорядиться, он понял сразу – бедокур в форме игральной карты. Точнее, двух карт. По одной на каждый потерянный палец. Что забавно, потеря сделала Шулера более мастеровитым. Довольно почёсывая подбородок целой рукой, он покалеченной мог показать фокус, в конце которого ты обязательно терял голову. Терял голову в буквальном смысле. Но из-за своей природной снисходительности Шулер мог сжалиться и отрезать картами лишь её четверть.

– Две магны – так две магны. Держи, – Висм вытащил из кармана две круглые бляшки и кинул на край стола.

Монеты не пробыли на нём и секунды – три пальца загнали их в карты и скрыли в безвестности. Обычно безвестностью у картёжников считаются их запястья, но Тит подозревал, что по отношению к Шулеру этим словом можно было обозначить что-то менее очевидное. Второй гвардеец знал обывательские приёмы, умел их показывать, но, судя по слухам, те остались далеко в прошлом – в том самом кабинете пирата.

– Благодарю, командир. Обеспечили меня лучшей девочкой на Полонии, – поскаблив опрятную щетину, Шулер с довольным видом прислонился к стене и вернул себя в тень.

Игральные кости вновь вздрогнули. Рядом с ними опрокинулась чёрно-белая костяшка домино.

– Командир, забыли рассказать капитану, для чего нам вообще понадобилась подмога. Позволите объяснить?

– Валяй, Шутник. Спокойно я про планы этих ублюдков рассказывать всё равно не умею.

– Для этого и вызвался. Тем более, от моих разведчиков поступили довольно противоречивые сведения, – Шутник аккуратно приложил два пальца к своему бедокуру. Костяшка домино – трофей, полученный в руки от боевого товарища, когда тот лежал при смерти.

– Что ты имеешь в виду? Что они говорят? – Висм поддался вперёд, заинтересованно подняв бровь.

– Они возят к себе в штабы архивные записи, книги, дневники, рулоны карт. Приводят местных, переговариваются с ними, после чего отпускают. В одном из грузовиков, который мои ребята успели перехватить, нашлась целая куча записей про месторождения пиата.

– Галлюциногена?

– Да! Но вслед за этим в куче лежали планы зданий, фото местных пещер, рисунки созвездий, а потом заново записи про месторождения. Такое чувство, будто они пудрят нам мозги.

– Не исключай этот факт, Шутник, мы больно долго их раскалываем. Может статься, что они просто тянут время, дабы отвлечь наше внимание от другой базы, на другой планете.

Шутник насупился. Его пальцы, положенные на домино, нарисовали предполагаемый маршрут перехваченного грузовика. Тут в разговор вступил Тит:

– А что их конвои возили до этого?

– Бойцов и оружие. Иногда метийцев, – Шутник оборвал пересчёт, – ничего особенного.

– Это было при первых вылазках разведчиков?

– Да, верно.

– А потом местных всё больше начали замещать бумаги, да? – Тит заговорил в убыстренном темпе.

– В точку, капитан. А что…?

– Не догадываешься? Они готовятся к отлёту.

– Никак нет. Не прошло и трёх месяцев, как они прибыли на планету.

– А сколько, по-твоему, нужно чуме, чтобы поразить город?

Шутник от неожиданности осёкся:

– Неделя. Может, дни.

– А что нужно крысе, поразившей город чумой?

Ответа Тит и не требовал, он просто продолжил излагать свои домыслы:

– Вначале сепы просто распределяли состав, переговаривались с аборигенами. А те, в свою очередь, подсказывали им, где лучше расположиться и развести лагеря. И пока вы благополучно просиживали штаны, они удачно раскидали людей и начали искать те данные, за которыми прилетели. И они закончили поиски, если верить отчётам твоих разведчиков, Шутник, – Тит навострил на него взгляд. – Чтобы перевезти собранное в одну основную базу на юге, если верить уже отчётам твоим, Шестёрка. – Взгляд перешёл к первому висмутианскому гвардейцу.

Тот на свету показался ниже, в мускулатуре он как будто подбавил. Вот только не убавилось злости, с которой Шестёрка осматривал навострённое лицо командира. «Ты»кать в него имел право только один командир.

– Тит, а, Тит. Думал, ты разучился. Но нет, тявкаешь так же настырно, – подбадривающе похлопав по плечу первого гвардейца, тем самым успокоив его, Висм подошёл к своему ровеснику – по званию.

– Ты позвал Нимфею в надежде увеличить охват разведки, разузнать побольше, чем они промышляют и к чему готовятся, – титанец, выставив ладонь, не сбавлял темп речи.

– И как не позвать, если ублюдки намерились найти оружие против Республики? Узнаем, что их планы пустышка, сразу же отпустим тебя. Узнаем, что они добились прогресса, предложим будущему Адмиралу первым взять в руки это оружие.

– Ты ждёшь аккуратной атаки, но напасть аккуратно уже не получится. Времени, подозреваю, у нас не осталось. Как они спешат, говорит о том, что они добились прогресса. Так что атакуем в течение недели, пока они не успели прогреть двигатели.

Доклад над игральными кубиками погас. Он больше не требовался. Бедокур, словно магнит, через мгновение притянулся к ладони. Шестёрка недовольно фыркнул, но потом увидел, как его соратник, прячась в тени, нарисовал картой невидимую линию от уха до уха на затылке командира. Ухмылка появилась на лицах обоих. А в конце, когда Висм повернул Тита к выходу, Шутник присоединился к ним. Он щёлкнул по домино, подкинув его на дружественные лагеря на стратегической карте. Костяшка неожиданно упала ребром. Неожиданно, но привычно гвардейцам до боли. Тихонько Шутник поддел костяшку, и та опрокинулась на нужную половину лагеря. Пять точек на одной стороне и три на другой. Все точки выстроились в перекрестье. Выстроились в значимый символ, обозначающий, что скоро воля гвардейцев преисполнится волей одного из командующих.



– Рассказывай, что посоветовал тебе Стронц напоследок, – прихватив титанца за плечи, висмутианин хорошенько встряхнул его, по-бойцовски, как он умел.

– Не скатить Орден до цепной суки.

– Чьей? Республиканской?

– Не только.

– Боялся, что мы погрязнем в наёмнической беготне?

– Да, сильнее всего. Даже когда потерял рассудок.

– Значит, он и правда трясся за своё наследие, – Висм закончил фразу в задумчивости.

– Настолько трясся, что кричал о нём, лёжа в своих испражнениях. Но я его не виню.

– Никто не винит, просто старику порой следовало бы повнимательней относиться к себе.

– Жена не позволила. Обхаживала со всех сторон, да так настойчиво, что в последние дни за него отдавала приказы.

– От половины из них ты наверняка плевался.

– Ещё бы. Хорошо, что работа вполсилы её тоже устраивала. Верить в свои указанья она почти не собиралась.

Висм задумчиво вздёрнул нос и немного замедлился:

– Уже ощутил что-нибудь? Тяжесть в желудке? Страх? Эйфорию?

– Ты о… назначении? – Тит, заметив промедление капитана, слегка обернулся и сократил шаг. – Всё, что я пока успел ощутить, – раздражение.

– А-ха, в заду, наверное, уже и места для языков не осталось. Смотри, не давай им спуска, а то ещё подумают, что ты и не слишком-то против.

– Честно, мне хочется кому-нибудь вмазать. Просто подойти и демонстративно начистить рожу. На их удачу, достаётся пока только стенам в каюте. Но, если эти дармоеды продолжат в таком же ключе, думаю, у меня не останется выбора. Кто-нибудь из них сменит прописку. Каюта у меня большая, а мальчика для битья как раз не хватает.

– Теперь, наверное, любой остолоп, привыкший драить полы, случайно пересекается с тобой на дню по семь раз и всячески намекает, что он способен на большее. Угадал?

– И каждый из них оправдывает это тем, что якобы раньше, при прошлом командире, им попросту не давали шанса.

– М-да, теперь я понимаю, о чём думал сын-поводырь, когда узнал правду о своих родителях.

– Что, и на такой случай у тебя байка припасена?

– Этой байке тысячу лет.

– Ну, сам знаешь, я столько не жил. И от мамы в детстве не слышал. Уберегла, почему-то.

– Ну представь: одинокая удалённая пещера. Ты дал клятву перед своими родителями, что не бросишь их. Они слепы – и отец, и мать – и их единственной надеждой является их зрячий сын. Зрячий ты растёшь с родителями всю жизнь: поддерживаешь костёр, охотишься, кормишь, помогаешь выбраться на прогулку и ищешь растения, избавляющие от любых недугов. Каждый день, каждый рассвет слепые родители будят тебя и просят описать им, как наутро пробуждаются холмы, как лучи солнца пробегают по верхушкам и кронам деревьев и как быстро они касаются подножья ваших тихих покоев. Мать заставляет тебя пересказывать каждую мелочь, каждый миг, до момента, пока солнце не заглядывает вглубь пещеры и не прикасается к отцовским белёсым глазам. Когда-то, обещают они оба, судьба смилуется, и солнце вылечит их. Сквозь лучи оно подарит им зрение, и тогда ты, наконец, станешь свободен, чтобы успеть пожить своей жизнью. Но ты так и продолжаешь жить в пещере. Ты прожил полвека, а родители так и молят, чтобы ты рассказывал им о полноправном приходе солнца. Ты заботишься о слепцах до самой их смерти, и в последний миг замечаешь, как их глаза двигаются с той же живостью, с которой они двигаются у тебя. Ты задаёшь им вопрос: «Когда же их успело излечить солнце?». А они отвечают, что с того же самого дня, как ты родился.

Как только твои родители сумели поднести судьбе дар, в виде тебя, судьба тут же простила их за все прегрешения, в которых она их винила.

Родители держали тебя, сына-поводыря, при себе из-за страха. И из-за банальной привычки жить без каких-либо тягот или забот, что обязательно последуют после твоего ухода.

И так ты, сын-поводырь, покинул родительское гнездо. Провёл все дальнейшие годы в ненависти и отчаянии, в слезах и обидах, а всё по той же причине, какую знаем мы все, вне зависимости от нашего положения и обязательств перед судьбой, – обещания всегда стоят на обмане. И полный кретин тот, кто не умеет различать обман в чьих-то глазах. Особенно в глазах слепцов.

Висм обратил последние слова к собеседнику. Тот замер, через секунду опустил голову и, резко повернув её влево, послал Висму в ответ свою сдержанную улыбку:

– Спасибо. Услужил как никто.

– Можешь не… хотя нет, благодари. Поаплодируй. Разрешаю, ради приличия.

– Да пошёл ты, – Тит махнул на капитана рукой и продолжил шаг.

– Ха-ха, не смог переварить? Совсем тугодум, да? – Висм, схватив бывшего ученика, приобнял его за плечо и встряхнул так, как только он и умел.

– Зря распинался. Мне легче не стало.

– Щенок, э-эй, давай без нытья. Теперь легко и не будет, – Висм, не убирая задора в голосе, отпустил Тита, взялся за воротник своей куртки, и, наконец-то, ускорился. – Забудь эту дурость. Раздави. Размажь. Выкинь. Простые правила теперь не работают. Особенно для того, кто выбрался. Легче теперь будет только в могиле. Ну или, раз хочешь проще, суйся в пещеру обратно.

«Вот по чему я соскучился, – подумал про себя Тит, – по этой скрытой истеричной обиде».

– Знаешь, раздумывая о смерти Стронца, я только одного всё не могу понять, – Висм отнял руку от воротника, – как это было?

– Что именно?

– Задолго до смерти, либо за день? При скольких свидетелях? Вместе с женой или без?

– Да что?

– Идиота-то не играй. Ты знаешь, о чём я, – Висм добавил в задорный тон малозаметную злобу.

Тит, замедлившись, пристально посмотрел на «своего старшину».

– А как Стронц, по-твоему, сам получил звание Адмирала? Нота.

– Не называй это нотой.

– Нота, записка, завещание… детали не так важны.

– Важны. Для меня.

– Красный каин, как и Третьего, сводил Рена с ума, – продолжал Тит, – и предшественник Стронца позаботился о завещании.

– В этот раз не было завещания, записки тоже не было, – Висм собрал кулаки за спиной и чуть обернулся, – так мне, по крайней мере, доложили. Старина Стронц нашептал свое решение тебе на ухо. А уж только потом появилась записка.

– Мерзкий, лживый слух.

– О котором все говорят и в который многие верят.

– Покажи мне пальцем, кто в него верит!

Висм, не помедлив ни на секунду, разжал правый кулак и указал на бойцов, вылезающих из своих палаток. Ни наплечников, ни кирас, ни щитов. Только лёгкие армейские куртки и камуфляжная краска, в том числе и на лицах. Тит вычислил, что оказался в половине лагеря, полностью подконтрольной Висму. «Логово его стаи, – прикинул Тит, – здесь они все за него». Указательный палец командира из Висмута явно привлёк из внимание. Точно по указке, каждый боец сосредоточенно оглядел будущего Адмирала, ставшего на миг для них чужаком.

– Зная тебя, Висм, не удивлюсь, если это очередная проверка.

– На что же? – теперь у второго капитана разжался левый кулак.

– На то, как я держусь. Небось, спор с Шулером подразумевал и это. Или может, с кем-то из этих парней решили меня на слабо взять?

– Сомневаюсь, Тит, сомневаюсь. К этому слуху, поверь мне, мало кто относится несерьёзно.

Пальцами «старшина» высчитал двадцатку бойцов. Позади образовался живой коридор, причём постоянно сужающийся. Впереди, заканчивая разминку, с трусцы переходили на медленный, выжидательный шаг.

– В Коллегии уже готовятся к моему прилёту. И сколько бы ты там ни сомневался, в них сомневаться права у тебя нет. Ты знаешь, эти суки дотошны. Дотошны. Причем непогрешимо.

– Они только и делают, что бумажки марают. Откуда к ним столько доверия? А? Потрахался что ли с кем-то? С одной из этих крыс канцелярских?

– Нет.

– Али чернильницы лобызаешь? А? По ночам, пока никто не видит?

Тит прикусил язык. Он понимал, что ссылаясь на бюрократов, он внёс по поводу своей фигуры лишь больше сомнений. Ум военного настроен на доводы от военного. А если военный прячется за доводом штатского, значит, он не чист на руку. Настоящие доблесть и честь говорят прямо, без кучи арбитров и адвокатов, а Тит снял и возложил ответственность за свои слова именно на их плечи.

Но, несмотря ни на что, он пошёл дальше, задумав небольшую уловку:

– О той девочке должно ходить не меньше слухов. Вот только ими ты решил не делиться.

– Только посмей, – Висм, уняв задор, уткнулся пальцем в грудь Тита.

– Помнишь её, так и знал. Деревенька, кучка «Скитальцев», миссия по зачистке.

– Ещё хоть слово…! – ладони Висма вновь собрались в кулаки.

– Эй-эй, не я затеял этот дешёвый спектакль, – Тит выставил руки, капитан собирался убрать их. – Прекратишь нести чепуху, прекращу и я. Действуй по уму, капитан, в их глазах ты свойский парень, набор интересных историй. Неужели дашь им подумать, что у тебя есть секреты?

И уловка сработала. Палец с груди, во всяком случае, Тит сумел снять.

Они оба вспомнили, почти одновременно, что случилось у них на глазах. Что случилось с ними в тот злополучный день. Волнение на лице Висма, а на лице девочки – неслышимая мольба. Неодолимый испуг! Вот! Вот что выражало третье лицо, лицо Тита. Он вспомнил. Ещё он припомнил своё шоковое состояние, когда вошёл в детскую и вдруг осознал, что поневоле стал соучастником циничного преступления. «Придётся заметать следы», – первая мысль, которая его посетила за порогом прихожей. Впоследствии он постыдился своей же мысли. А Висм в тот день, сменяя волнение, с дрожью в губах принимал гримасу отчаянья. Отчаянья, перетекающего затем в эйфорию. Его трюк удался. Удался, после стольких лет! Годы подготовки, бессонные ночи в попытке воспроизвести фокус. Дурацкий заклинательный фокус. Мольбой девочки он и окрасился. Девочка, нечаянная ассистентка, в тот день с ужасом хваталась за горло, задыхаясь от боли. «Но ничего…, – мысленно успокаивал себя Тит, – воспоминания слегка затёрлись. Ныне её маленькие глаза краснели и раздувались не так уж и жутко».

Висм отвернулся. Отойдя от Тита на метр, он разжал кулаки и незримо отдал парням приказ расходиться. Бойцы, стараясь держать близкую дистанцию, послушно попятились обратно к палаткам. Выжидать было нечего, а потому впереди с напряжённого шага переходили вновь на заурядную лёгкую трусцу.

– Скажи, что ты просто проверял меня. Соври, если нужно. Мне нужен хотя бы крохотный шанс не трогать твою дурную голову.

В ответ Висм, как будто ничего и не было, лишь задорно, как и всегда, произнёс, перед этим важно вскинув над собой палец:

– Ты же не всех увидел! – он расправил руки, как будто готовил их к крепким объятиям. – Увидел не всех, кто верит в тот мерзкий и лживый слух, – вскинутый палец указал на небо, затем он опустился к верхушкам палаток, пока, в конце концов, не достиг края берета. Тот сидел на висмутианской дурной голове. Висм едва-едва не указал на себя, как тут его прервал крик с дозорной стены:

– Юго-восток! Парни, юго-восток!

Лагерь замер.

– Разведчики, двое! Возвращаются!

Капитан, совсем позабыв, что хотел сделать, резко перебросил взгляд за плечо. Шторки палаток, развеваемые влажным ветром, вдруг начали срываться от потока любопытных рук.

– Два «Степняка»! Точно наши! Наши!

Тит последовал за потоком. Оба они вместе с Висмом вскоре последовали туда, куда направился и весь остальной лагерь. Разногласия могли подождать, и до внезапной цели оба капитана прошагали в полном молчании.

Дозорные стены разделял десяток метров. Разведчики ехали, однако разглядеть их нормально не получалось. Марево как следует затмило их, покрыло разгорячённой пеленой и слепило в один силуэт. Титу повезло лишь увидеть, как гравилёты песочного цвета начали переливаться листьями пальмы. Искусственный синий огонь поторапливал разведчиков, обрисовывал тонкие выемки на дороге и закапывал полутвёрдую, полурыхлую землю ошмётками болотной грязи с ботинок. Изнурительно долгая миссия. «Парням, верно, пришлось не сладко», – рассудил Тит. То, как они держались в седле, выдавало усталость, бесконечную тягу ко сну и к жёстким перинам. И было легко обмануться, что их преследовали. Однако развеять эту догадку, парни, к сожалению, не торопились.

– Странно, не заметил? Едут они каким-то чересчур прямолинейным маршрутом, – Тит глянул в сторону Висма.

Тот от беспокойства потрясывал правой ступнёй. Что-то было не так. Степняки и вправду двигались медленно, ручки не выжимали газ, а рули не подравнивали корпус. Разведчики сползали набок, пока маршрут всё больше отклонялся вправо. Чёрт, в мареве их было не разглядеть! Бинокль дозорного ещё старался поймать какую-никакую картинку, но даже он, в конце концов, мог выделить лишь скупые, хоть и объёмные, силуэты.

Тит прищурился. «Они даже руками не двигают… примагнитили их к рулю и упёрлись в него, как бараны. Хотя постой… стой… так… так, какого…?» – на этой мысли прищур исчез. Тит, наконец-то, заметил, что плечи бойцов неестественно возвышались над их головами. Макушек словно и не было.

Не было… точно… как будто их отрезали. Отрезали со всем тем, что росло чуть ниже макушек. Тит опешил. Оба разведчика были обезглавлены. Мёртвые туши, запущенные по кривоватой дуге, несли свои тела в расположение лагеря. Поэтому степняки и ехали медленно и двигались с небольшим отклонением. Некому было поддавать газу. Некому было подравнивать руль. Мертвец не может подравнивать руль. Проехав три сотни метров, самый проворный из них приблизился к дозорным стенам. Заданной скорости хватило ровно на то, чтобы остановиться под носом у Тита.

Борясь с изумлением, тот не отнимал взгляд от трупа. Затем он глянул в сторону Висма. Опытный капитан, напротив, походил на выглаженный лист. Ступня его в какой-то момент успокоилась, вот только в груди отныне колошматило сердце. От злобы. Взгляды капитанов встретились совсем скоро – где-то посередине между рулём правого степняка и выбитой рукояткой левого. Капитанам кое-что передали.

Послание. Сообщение на деревянных дощечках. Сепаратисты высекли буквы кривым почерком и развесили дощечки на шеях двух бедолаг. Трупам, наконец, дали высказаться в последний раз:

– «Они приехали к нам в таком виде, за маленьким исключением…», – прочёл Тит на своём трупе.

– «…поэтому не злитесь. Мы их, по сути, не тронули», – прочёл Висм, придерживая за плечи второго покойника.

Злоба в его груди, разорвав сердце в клоки, выкипела. Сорвав вторую дощечку, он бросил её на землю и ударил в неё каблуком.

– Опасаешься, что улетят, Тит?! – висмутианин стащил с макушки берет. – Неделя на то, чтобы их прихлопнуть?! Забудь, у этих ублюдков день! День!!! Завтра на рассвете они попляшут! Ой как попляшут! Вы согласны, парни?!

По лагерю прокатился воодушевлённый вой.

– Звучит, как бравада, – обронил Тит.

С дозорной стены посыпались крики оружия.

Безголовый труп, выпав с седла, приземлился на сорванную дощечку. Ему дали высказаться, сделать последнее донесение, но его голос утопили в хохоте. Титанец меж тем безутешно топил себя в беспокойных раздумьях, а в мыслях давил головы сепам, представляя, скольких положит на утренней вылазке. «Они обезглавили нас! – повторял он раз за разом. – Обезглавили!». И в этих мыслях он почему-то не чувствовал себя защищённым. Он в логове чужой стаи. Стаи, что носила на себе камуфляжную краску. И в первую очередь он был обязан отстоять свою честь перед ней. Ведь ум военного настроен на доводы от военного. А значит, в ход пойдёт антрацитовый меч – оружие, доживавшее дни. И оно-то уж точно исключит всякую возможность полагаться на доводы штатского.




Факсимильный излишек


«Свет общества, что озарён тьмой популизма», – ещё один вычурный заголовок. Мейтна распрямил третью колонку и перелистнул магни-текст.

– Пока что на третьей. Редактор получше, и мигом на лицевой.

«Да ладно тебе, хватит! Хватит! Признай уже наконец, что дело в… и называть не хочу!». Губернатор поёжился, поскорее вчитался в новую колонку, но ничего, кроме как набора складно сложенных букв, уже не замечал. В затылке заговорил томный гнусавый голос одного из членов Совета. «Левые вновь пытаются объединить… нейтралитет всё больше задумывается о выборе стороны…», – возник другой голос, уже поприятней – госпожи Церемонии, – но он, по сути, сообщал то же самое.

«Не смей признавать это вслух. Не смей признавать, а иначе…». И это «иначе» почти легло ему на язык. Но он вовремя его прикусил. Далее ещё раз попытался понять смысл букв, складно идущих в ряду. Ну а где-то в затылке томный гнусавый голос без всякой живости в тысячный раз сообщал, что его рейтинг в очередную неделю не досчитался очередных двух пунктов.

– Чепуха…, – бросил мейт-губернатор и скорее перелистнул. На четвёртой полосе рядом с рекламным блоком он немного повеселел и отпустил на минуту печальные выводы третьей колонки.

Мейтна принимал завтрак – в белом халате и, по привычке, закинув ноги на стол. Новая попытка себя приободрить. Начать хотя бы утро без утомительных сводок и цифр.

«Зря они отказались от жизненных зарисовок, с ними журнал казался не таким унылым». Он перелистнул на самый конец и пробежался глазами. «Зарисовки» и вправду перестали печатать. Те, как оказалось, существовали, пока существовал их автор. Но как только он отправился к Лунной опочивальне, столичная газета решила не продолжать. На спасение сегодня утром, решил Мейтна, можно было и не рассчитывать.

– Милый, ты забыл накрыть меня одеялом.

Из спальной показалась фигура – в похожем белом халат, но только довольно приталенном. Молодая стенографистка. Она кокетливо надкусила ноготь и легонько поводила плечом.

– Месть за то, что ты вечно тянешь его на себя, – не улыбаясь ответил Мейтна, всё внимание отдав новостям из спортивного блока.

– Хочу кофе. Ты будешь кофе?

– Угу, – голос его был еле слышен.

– Отлично!

Девушка побежала на носочках. У мраморной столешницы она нашла старенький медно-бежевый аппарат.

– Слышала, ты собираешься убраться отсюда. Улететь и править чем-то большим, чем наша система.

– А я слышал, что ты превосходно работаешь ртом и гнёшься не хуже гимнастки. Эх, как же так вышло, что нас обоих бессовестно обманули?

– Как нетактично, господин губернатор, как нетактично. Если и уходите от ответа, проявите хотя бы фантазию, – она покачала головой и положила на подставку подогретую чашку, – мне всего лишь хотелось узнать – есть ли у меня шанс получить приглашение?

Она чуть опустила голову и расплылась в милой улыбке.

– Стенографистки, бороздящие космос. Никогда о таком не слышал. Всегда представлял, что вы выходите из валика печатной машинки и остаётесь с ней, не трогая пуповину.

– Ошибаетесь, мой губернатор, мы её вырываем. Вырываем с силой. Просто нам редко удаётся посмотреть наверх. Всё вперёд да под ноги, да на пожелтевший глянец.

– А если обклеить газетными вырезками весь потолок?

– Тогда мы упадём от ужаса, подкосив ноги, – рассмеявшись, она дотронулась до тускло горящей панели кофемашины.

Губернатор сменил позу. Он поменял ноги местами и тряхнул магни-текст. Его халат отнялся от бёдер и гениталии вывалились наружу. Смущения не последовало. Он только усердней вгляделся в блок новостей и несколько раз откашлялся.

– Я всё беспокоюсь, господин губернатор.

– Угу, – сказал Мейтна без всякого интереса.

– Беспокоюсь о Ласке. Думаю, он мне этого не простит.

– Чего же он не должен простить?

– Наших… наших с вами… «бесед», – подбирая слова, произнесла его подчинённая.

– Я даю вам обоим работу, так что немного щедрости от вас мне не помешает.

– То есть я – его щедрость?

– Да. И покуда мокренькая щель не появится у него между ног, ты его неподдельная щедрость, – Мейтна перешёл к новой колонке.

– А как же это? – задёрнув халат, она задорно повиляла миндальными округлостями, сначала нижними.

– А это я называю приятным бонусом, надбавкой за доброе покровительство.

– Тогда это я оставлю для Ласки, если позволите.

– Да, тощие сиськи можешь оставить… ему, себе… мне без разницы. Завари уже чёртов кофе.

– Сейчас-сейчас, господин, – она опустила краник, отчего аппарат гулко задребезжал.

В воздухе ощущалась прохлада. Раннее утро приносило из сада запахи абрикосов, магнолий и медового флокса. За цветами уже приходили заморозки, но те едва опустились. Дело в том, что опуститься им мешал садовод. Он ревностно кормил их компостом, поддабривал почву золой, стравливал сорняки, и всё это для того, чтобы запах лета задержался ещё на немного. Чтобы господа, живущие за высокими окнами, перестали хотя бы на миг волноваться. Лето – это то единственное, что напоминало им о лёгких, праздных каникулах, где работа занимала от силы одну треть от одной трети часов.

Стенографистка достала вторую чашку.

– Мы сильно похожи, мейт-губернатор?

Мейтна молчал. В следующей колонке говорилось о зверствах, творящихся в коллегиальном лесу. Особого интереса подробности не вызывали, а потому он вяло зевнул.

– С ними, с вашими прошлыми пассиями? Они тоже, в конце концов, исчезали?

– О, как же вы любите всё преувеличивать.

– Женщины не преувеличивают, губернатор, мы просто любим всех и вся выводить на чистую воду.

– Через идиотские провокации?

– Скорее, через заблаговременные упрёки.

– И многим это помогло? Да как вы всё не поймёте… счастье не терпит искренности – ни тогда, ни сейчас.

– Значит, я отгадала, – девушка, дождавшись, пока заполнится вторая чашка, прихватила её и направилась к губернатору. – Я похожа на них и потому исчезну, как и они.

– Не пори чушь. Никто не исчезал. Они ушли из Коллегии по своей воле, но слухи почему-то поспешили их быстренько закопать. Вырой округу, высуши полностью реки, не найдёшь ни единого доказательства.

– И Ласке даже не придётся меня оплакивать?

– Будешь меньше выпытывать, даже останетесь счастливы.

– Хорошо, губернатор, вы умеете убедительно лгать. Надеюсь, когда мы решимся с ним на побег, вы не станете бежать по пятам, – Она встала рядом с Мейтной и наклонила чашку над его открытыми гениталиями. – А пока, если позволите, я отомщу вам за одеяло.

Он резко отнял магни-текст и поднял взгляд. Солнце, окаймлённое оконной рамой, вдруг ударило по глазам. Свет вылился на пол, на стол, на мрамор богатой столешницы и на медно-бежевый аппарат и не встретил препятствий. Он поверил, что она стояла рядом, в самом деле, была тем самым препятствием, но всё, о чём они говорили, как оказалось, он раскручивал у себя в голове. Всего лишь стоило выдумать её присутствие, как подсознание само начало развеивать скуку от цифр и сводок. Колонки в магни-тексте оказались невыносимы. Он посмотрел на оголённые бёдра и накинул халат. Чего он не стеснялся показывать вмиг покрылось белым бархатом. Мейтна встретил новое утро один.

Девушки украшали его одиночество достаточно редко. Не сказать, что они прям сильно добавляли красок, просто тёмные вечера порой освещались не только желтизной луны. Девушки привносили щепотку страсти, уводили его мысли от собственных привилегий, и, пока он добирался до высшей точки, ему даже порой удавалось полностью отгородиться от ненависти к себе. Однако, он не всегда приходил к финалу. На пути к нему девушки обычно визжали и, спрыгивая с кровати, убегали в ужасе. Мейтна как раз размышлял, как ему приходилось изворачиваться, чтобы задержать каждую хотя бы на миг. «Я предупреждал тебя, – говорил он одной, с трудом сдерживая обиду». «Я болен, – успокаивал он другую, делая грустное выражение лица». «Я ищу выход в тебе, ты поможешь мне выбраться, выбраться! Понимаешь? – тараторя, кричал он последним, меняясь в голосе». И девушки от этой перемены в голосе убегали с ещё большим ужасом. И так его козырь, раздающийся в коллегиальном лесу, оборачивался для него главным изъяном в собственной спальной.

Мейтна, отойдя от раздумий, поднялся. Скинув ноги со стола и кинув на него магни-текст, он подошёл к окну и суетливо задёрнул шторы. Утренние лучи кидались на планету с необычайным азартом. Столицу окатило только на седьмом с половиной часу.

– Где носит Франку, когда она так нужна? Ладно, если хочет поиграть с огнём…

– Господин губернатор, – Франка, поклонившись, слегка отворила дверь.

Обернувшись, он изумлённо на неё покосился.

– Заходи. Отвари кофе. Затем приберись в спальной, вымой обои и постирай бельё.

– В спальной что-то случилось?

– Да, комары ночью устроили на меня охоту. Ничего не оставалось, кроме как от них отбиваться.

– Слушаюсь, господин, что-то ещё?

Мейтна, убрав изумление, строго посмотрел ей в глаза:

– «Что-то ещё» будет вечером, сейчас просто завари мне кофе. И побыстрее.

Франка, грубо наступая на пятки, подбежала к столешнице. Она небрежно ухватила первую попавшуюся чашку и поставила на подставку. Панель разгорелась, краник был вскоре опущен. Через минуту запах цветущего сада перебился ароматом кофейных бобов.

– Готово, господин.

– Дальше я сам, теперь следуй в спальную, – перебив её в момент, когда она начала наливать сливки, Мейтна приблизился к чашке и схватил её, почему-то не поднимая. Он навис над чашкой и долго оглядывал свысока кофейную гущу.

«Мы сильно похожи, мейт-губернатор? – вновь послышалось в голове. – Они тоже, в конце концов, исчезали?». Тон её, как оказалось, уже не был столь мягок – он очерствел, увял, а вскоре выветрился чопорным тоном самого Мейтны. Пришло к тому, что от него начал ускользать её образ.

– Ласке повезло слышать тебя каждый день, не приходится вспоминать, как ты звучишь…, – Мейтна поднёс чашку к губам и немного отхлебнул, – ну ничего… ничего, я вас не корю. Сегодня вам достанется обоим, на прицеле будет он, а тебя, как и обещал, заденет разлётом шрапнели.

Мейтна отпил ещё и, несдержанно хлопнув чашкой, последовал в гардероб. На посадочной площадке заканчивались приготовления к прилёту будущего Адмирала. Председателю, по традиции, нужно было убедиться, что все идёт строго по плану. Что похороны, намеченные на этот прилёт, обретут статус ярчайших за всю историю Ордена.



– Доброе утро, господин Председатель, – сухо поприветствовал Ласка, – мы почти готовы.

– Могу вас поздравить, нот Ласка, вы первый, кто вызвался показать то, что он натворил.

– И я этому, несомненно, рад.

Ноточей поклонился. Мейтна повторил за ним, спрятав в жесте приветствия своё самодовольное лицо.

– Ну же, рассказывай, чьим атрибутам, по твоему мнению, будет следовать наша Светоч?

– Пройдёмте, я вам всё покажу.

Они обошли арочные ступени и спустились к асфальтированной поверхности. На ней пересекались жёлтые линии с белыми, выстраивая композицию, заметную для пилота, сажающего судно. Повсюду болтались банки с краской, стремянки придерживали их. Рабочие хватали по кисточке, глядели на общий план, а затем принимались за ту часть, что была им отведена. Ласка не постеснялся взять самую большую бригаду, чтобы уложиться в срок. Немного помощи он попросил у коллег из главной трибуны, у господина Лихорадки и госпожи Церемонии, часть рабочих отдали заседатели первой трибуны, заседатели второй и третьей трибун сами принимались за работу. Первое впечатление желали произвести многие – в хорошем ключе, естественно. Важность рукопожатия между взглядом Адмирала и местными стенами вряд ли мог кто-то переоценить. Ласка грамотно направлял все усилия. Да, ему приходилось спорить с подопечными, доказывать важность своих замечаний, однако статус главного ноточея, по итогу, расставлял всё по местам. Его виденье, в совокупности, побеждало, а слегка повышенный тон говорил о здоровом энтузиазме. Лишь слегка повышенный, всё так. Заметно повышенный тон в пределах Коллегии выдал бы в нём, очевидно, нездоровое помешательство.

– Отсюда пропала эксцентричная алость, грубый пыл пришлось вывести, обесцветить, видите трещины? Результат моих работ. Я подумал, что шероховатость на некоторых участках уберёт пафосный лоск, присущий прежнему Адмиралу. Да упокоят его в царстве звёзд.

– Что придёт на замену?

– Цвет моря и спокойной уверенности. Взгляд с берега, штиль, чистые предрассветные воды. Такое правление, судя по моим соображениям и расчётам, ожидает будущий Адмирал.

Мейтна осмотрел стяги, что были развешаны на стенах.

– Довольно меланхолично, нот Ласка, не находите?

– Постаменты. Их ещё не привезли, господин Председатель. И бюсты, тройка бюстов. Вот увидите, с ними общая перспектива избавится от тоски.

– Брали советы у Церемонии?

– Да, приходилось советоваться. Но! Но основную идею, господин, заложил всё-таки я.

– На вас что-то не очень похоже.

– Извините?

– Просто вы всегда казались мне чем-то вроде математического формуляра. Обложка потрёпана, тиснение накось, края порваны…

– Я ценю внешнюю красоту, если вы об этом, господин.

– Смотря на вас, нот Ласка, что-то мне не очень-то верится.

Ласка, отведя взгляд от Председателя, торопливо осмотрел себя. Из нижнего края кафтана торчали полинялые нитки, пуговицы свисали, на рукавах виднелись плохо отстиранные чернильные пятна.

– Много работаете, я вас понимаю, – Мейтна почти сразу же прервал секундную паузу. – Даже больше, я вас за это не корю. Да и кто смеет, если вокруг только и разговоры, что о назначении нового Адмирала. Эта новость взбудоражила всех, включая меня, поэтому плохой внешний вид – это ещё одно убедительное доказательство, что вы усердно относитесь к делу.

Не дождавшись, когда первый ноточей вернёт благодарный взгляд, Мейтна вытянул руку и прикоснулся к его плечу. Последовала пара небрежных похлопываний.

– О, а вот и постаменты, господин Ласка, – Мейтна указал на рабочих, что проходили под аркой, – и бюсты, как раз троица бюстов.

Ласка не расслышал последних слов. Он чуть ли не бегом последовал в сторону своих подопечных. Те выглядели изрядно запыхавшимися.

– Достали из чердака. Весь этаж обошли, хозяин, и оказалось, что они валяются среди книг.

– Отлично, поставьте их, я погляжу. Нет-нет, бюсты держите, – приказал Ласка другим подопечным, – держите у себя. Чтобы примериться, нам они ни к чему.

Те рабочие, что тащили из города изготовленные на заказ ярко-красные бюсты, отошли назад. Конечно же, они не были рады, а зардевшие щёки говорили об открытом недовольстве. Кто-то, заметил Мейтна, вовсе хотел выругаться. Язык одного из рабочих почти выплюнул расхожее «нахрен», но Председатель вовремя подбежал и вмешался:

– Положите на лестницу, с ними там ничего не случится, – благодарных взглядов он вновь дожидаться не стал, а потому продолжил, – господин Ласка так порой загорается делом, что перестаёт видеть дальше собственных рук. Не так ли, коллега?

Ноточей не нашёлся, что ответить. Все потуги выслужиться перед Председателем оборачивались какими-то странными попытками подзадорить его.

– Господин, я хотел узнать вашего мнения, – наконец, он придумал, как перевести тему. – Дело важное. Помогите выбрать лампы для сигнальных огней.

Мейтна, пронаблюдав, как расставляют постаменты изумрудного цвета, вызывающе произнёс:

– Вы про посадочные огни? Интересно, что же там затруднительного?

– Нужен совет. Взгляд со стороны. Полагаться на мнение Церемонии, и только на него, будет излишне наивно.

– Что ж, это имеет смысл, показывайте.

Они продвинулись к краю платформы. Переступая через свежевыкрашенные линии круга, обозначающего размеры Лидера, на котором и сядет будущий Адмирал, Мейтна и его доверенный встретили у назначенного места одного из рабочих. По виду, он занимался исключительно установкой ламп. На расслабленном лице его выступило даже некое подобие удовольствия.

– Вот, как вы и просили, хозяин, синий и жёлтый.

– Не синий и жёлтый, а янтарь и индиго, – по своему обыкновению, ноточей вытянул шею, поднял кверху нос и чуть-чуть наклонился, рассмотрев обе находки, – здесь я и призадумался, Председатель. Скажите, какой цвет вам лично больше всего по душе?

– Честно сказать, я не вижу здесь подходящего цвета.

– А какой цвет вам кажется подходящим?

– Цвет крови.

– Но, господин, прошу прощения, вы ведь говорили… говорили…

– Что говорил?

– Чтобы ни одна деталь в композиции не напоминала о правлении бывшего Адмирала.

– А кроме этого, Ласка, вы можете сказать, почему я не могу выбрать этот цвет? Вы вообще помните, кого мы тут принимаем?

– Конечно… конечно помню, господин, – он сглотнул, понимая, что вскоре Председатель перейдёт на «ты», – великого преемника крови, мне это известно, господин Председатель, но позвольте…

– …поспорить? Не позволяю. Вы так и не аргументировали, почему я не могу выбрать кровь.

– В красном нет смысла. То есть… то есть он многогранен, настолько многогранен, что теряется в смыслах. Он тупиковый. Адмиралу нужна передышка, что-то должно отвлечь его от кровавых разбоев.

– В красный вложена сила, не только кровь Ордена.

– А ещё упадок Первого, Второго и Третьего.

– Погодите, к чему это вы?

– Жизни основателей Ордена оборвались на красном, – Ласка произнёс последнее на выдохе. – Дайте я поясню. Обращаясь к истории, хорошо ли вы помните, как и в окружении чего обрывались их жизни?

– К стенке загонять не нужно, нот Ласка. Давайте к сути.

– Хорошо-хорошо, я поясню. Если вы позволите, начнём вовсе издалека – с гибели основателя Ордена – с Первого. Известно, что Первого пронзило копьё, которое он надломил перед тем, как упасть. И в то время, пока он давал напутствия своему преемнику, из груди его вылезал наконечник. По множественным стихам и поверьям, ветер гнал над наконечником закатные искры, а под наконечником была завязана красная ленточка – короткая, с двумя язычками, – она-то и была пропитана ядом. Первый схватился за грудь и, не успев ужаснуться, истошно закашлял. Лёгкие его стали быстро чернеть, а язык каменел, не давая ему закончить. Он застонал, но продолжил напутствия. Напутствия, как описал в своём трактате Второй, были для Первого важнее лопающихся костей, сосудов и плевры. Второй сильно обжёг ладонь, пока пытался утянуть ненавистную за язычки. В конце концов он вырвал её, вырвал ленточку, а после поднял к закатным испепеляющим искрам. Те прикоснулись к красному шёлку, прошлись по язычкам, но вместо того, чтобы сжечь их, сами обратились в пепел. Красная ленточка в итоге улетела, не оставив на себе ни следа своих злодеяний.

Преемник. Если говорить о Втором, то он обрывал жизнь на руках Отвергнувшего, – в руках того, кто не верил в трактат. Покушение он устроил бесхитростное, на обряде инициации. В ответственный момент он вытянул руку, дождался, когда по его ладони проведут надрез, и выхватил ритуальный кинжал. Дюжину ударов получил Второй, пока в спину предателя не полетели удары в ответ. Но Второй свалился с ног раньше. Отвергнувший инстинктивно выставил руки и смягчил падение того, кого только что ревностно протыкал. Их робы в объятьях запутались. Стоит уточнить, оба они встречали смерть в робах послушников крови. А это, как вы догадываетесь, господин Председатель, были робы красного цвета. Красная парча, ушитая чёрными черепами.

Мейтна понимал, к чему всё идёт, однако прерывать коллегу не стал.

– Что ж, Третий. Третьему повезло прожить более долгую жизнь. Едва ли трагичную, если бы не одно «но» – красный каин. Эту заразу, хоть и в малых количествах, он принимал на завтрак, обед и ужин. Поговаривают, что и при написании Свода он не гнушался класть под язык по половине пилюли за раз, дабы придать уверенности своим безоговорочным принципам. И новобранцев это пугает. Пугает безверие. Пугает настолько откровенный цинизм одного из основателей Ордена по отношению к своему главному делу жизни. Понятно, что воину важен чистый образ. Образ, за которым можно пойти и не думать, что он отбрасывает тень. А красный каин, если даже увести за скобки мою оценку, отбросил их тысячи.

И благодаря таким лживым фактам, выдумкам из уст заботливых матерей мы лишаемся большого числа перспективных учеников. Ведь молодой крови, если взять во внимание статистику, у нас и вправду поубавилось. Средний возраст смертоносных отрядов поднялся на целых три года. И задача нового Адмирала – вывести этот ошибочный факт и вернуть Ордену безупречный образ. Но что-то я отвлёкся… Итак, красный каин.

В конце концов, он вытолкнул ясность. Мозг Третьего стал закипать даже от мысли, что нужно сходить в туалет. Мигрени одолели его, окончательно выбили из сил, и он слёг. Так он, страдая, и пролежал до самой смерти. Пролежал, умирая от чесотки и ногтями выдирая кожу на голове. И как потом выяснили орденские целители, череп Третьего и впрямь почернел. Почернел от красного каина. Как думаете, нужны ли после этого ещё более очевидные аргументы?

– Что ж, браво, Ласка, браво, это и вправду достойно оваций, – Мейтна начал хлопать чуть-чуть загодя, – ты не формуляр, нет, я ошибся, ты дневник сумасшедшего. Что творится в твоей голове, одной Вселенной известно.

«Перешёл на „ты“. Понятно, я его вывел», – тут же подумал ноточей, а вслух произнёс:

– Прошу прощения, господин Председатель. Моё «детальней» заняло слишком много вашего времени.

– Не стоит. По правде говоря, с твоих слов такой символизм кажется мне даже слегка убедительным. Теперь, по крайней мере, я знаю, какой цвет выбрать, – губернатор вскинул палец, делая вид, что готов дать ответ, – Но! Сперва хотел бы заметить, что твой тон изменился.

– О чём вы, господин?

– Да брось, мы же оба знаем, откуда такие изменения берут начало.

– Если вы не против, позволю себе сказать, что не совсем понимаю, к чему вы клоните.

– Не заметил? Ты стал словоохотлив. И раньше за тобой такого не наблюдалось.

– Мне… мне, если честно, до сих пор неясно, к чему вы…

– Нет-нет-нет, не смей, – качнув палец, Председатель склонился над подопечным, – пока ты, как кретин, не стал тараторить, позволю себе поделиться советом: вернись к тому, с чего начал.

– Я… я…, – Ласка слегка задрожал и отвёл от испуга голову.

– Спрячь её за цифрами, придумай, как она тебя унижает и не даёт спуску. Если, расхаживая по коридорам, начнёшь лучиться от счастья, конец ей и тебе.

Ноточей сглотнул, тем самым выдав себя с потрохами. Ради приличия он налепил улыбку и скучно, как только мог, произнёс:

– Занятное испытание вы придумали, господин. Буду иметь в виду, если когда-нибудь и правда буду влюблён.

«Я не произнёс слово влюблён, идиот», – Мейтна сжал кулаки – в уме.

– Замечательно, замечательно…, – заместо этого произнёс он вслух. После чего отклонил голову от подопечного и, вытянув указательный палец, тыкнул им в одну из ламп, – тогда мой выбор – янтарь. Лично я, улетая, был бы рад любому напоминанию золота, – выдохнув, он устремил взгляд в небо. В мыслях он представил, как, немного тарахтя, его корабль отталкивается от земли.

– Позвольте, но мы ведь готовимся встречать гостей, а не провожать их.

– Встречая новых друзей, не забывай красиво проводить уставших, – Председатель столь же мечтательного сжал губы в улыбке. – господин Куп, «Слушаюсь и повинуюсь».

– П-понял вас, господин, – дабы не сказать чего-нибудь лишнего, Ласка посмотрел на лампу, дал указанья рабочему и сам взглянул на небеса.

– А представьте, что вам разрешили покинуть нашу систему, первым делом что бы вы сделали? – Мейтна смягчился и потому официозность в его голосе возвратилась.

– Нечасто мне выпадало думать об этом. Вы же знаете, господин Председатель, я – простой служащий. Настоящий образчик системы, её лицо и истинный патриот, даже если здравого в её идеологии почти нет, – Ласка сказал это с облегчением, затем подумал пару секунд и резко встрепенулся, – а, вы о нашей системе Mt? Ох, прошу прощения, господин, о таком мне не доводилось думать вовсе.

– И почему же?

– Много работы, как вы верно подметили. Но, знаете, можно понять, почему они так притягивают, – Ласка на мгновение осознал, что смотрит на небеса больше одной секунды, – за ними живёт неизвестность, а неизвестность по своей изначальной задумке вызывает благоговение. Боюсь спросить, вы думаете покинуть нас?

– Ох, спроси вы меня в мои десять лет, я бы без промедления ответил «да». Но сейчас… дело Коллегии превыше соблазнов, и, будучи эгоистичным подонком, я бы так и ответил. Но вы ведь помните, кто ваш Председатель?

Ласка потёр в затылке. В ответе он почуял какой-то неприятный осадок. Взгляд он опустил и через мгновение перевёл на рабочего. Тот выкручивал лампы и вкручивал новые, ярко-янтарного цвета. Четверть работы была позади.

«Что он имел в виду? – дилемма в голове Ласки разрасталась недюжинными темпами. – Подонок ответил бы „да“ или бы он превозносил дела Ордена?». Ноточей повернул взгляд к Мейтне.

«Нет, нет, он бы не стал, – а потом в памяти прокатилось зыбью, – но вы ведь помните, кто ваш Председатель?». И он успокоил себя, прибегнув к небольшому усилию. Клубок, в который он сам себя впутал, в перспективе мог разрастись до немыслимых масштабов. И, дабы убить подозрения, он выпалил:

– Вы не променяете власть на скитания.

– Именно, нот Ласка, – мейт-губернатор отнял взгляд от небес, – не променяю. Если только там меня не будет ждать ещё больше власти, – и он разжал губы.

Ноточей смущённо отвернул голову. «Господин улыбнулся в открытую! В открытую!» – клубок запрыгал по стенкам и принялся ворошить нутро. От неожиданности Ласка задвигал пятками, ладони его в сию же секунду вспотели.

– Что же вы так занервничали, нот Ласка?

«Ничего, ничего», – собирался ответить тот, но под аркой вдруг показался его личный секретарь. И вслед он услышал:

– Господин! Господин! – секретарь преодолел последнюю лесенку. – Отдел рассылок! В отделе рассылок беда! Приёмный канал барахлит! – на последних словах секретарь перестал голосить и протянул руку к своему господину, приглашая поторопиться.

Ласка буквально побелел. Не успел он отойти от своих безумных догадок, как тут его вновь окатили водой. Он вспомнил, как над ним насмехались в прошлый раз. Весь отдел стоял на ушах и смешивал его с грязью. И всё это из-за чьего-то глупого розыгрыша. Мейтна только и увидел, как Ласка округлил глаза и полетел. Полетел свободно, как птица.

Статус-кво. Статус ноточея главной трибуны. Ласка бежал его сохранить, чтобы вновь не пришлось собирать по кусочкам. Мейтна через мгновение убрал улыбку и сжал губы. «Портной привёл механизм в исполнение. Замечательно», – подумал он в конце и радостно зашагал в сторону арки. Новый розыгрыш обещался быть ещё более изобретательным.



Отдел рассылок. Второе название – «комната провинившихся». Здесь Коллегия с самого своего основания ведёт сбор событий и новостей, происходящих во всех зарегистрированных и партикулярных системах. Здесь младшие коллегианты в среднем производят три тысячи триста нажатий в минуту, клацая по тысяче шестьсот пятидесяти клавишам, вбитых в полсотни печатных машинок. Над младшими здесь нет управляющих. Над работниками здесь нет прокуроров, напыщенных заместителей и гордых заместителей заместителя. А всё потому, что сам факт начальствования в этом отделе выводит на лбу клеймо вины. Ласка, когда его сюда назначили, сохранял дистанцию, по крайней мере очень старался. До поры до времени он следовал за принципами своих предшественников – только наблюдение, только ненавязчивый опосредованный надзор. Отдел важен, несомненно, ведь он – информационный стержень Коллегии и незримый орденский тыл, – а потому за ним нужно было следить.

Ласка делал вид, что полномочия, возложенные на него, его не интересуют. Но в какой-то момент, однажды спускаясь по лестнице отдела, он случайно прислушался. Стук клавиш, треск валиков, звонкое окончание строк, руки, с силой давящие на каретку. «Комната…» умножила эти звуки, пронесла по стенам, по потолку, по отлакированным дубовым столам и привела к его уху. Признаться, он не был готов. Ему не говорили, как звучит бурная деятельность – как она прекрасна, как тяжела и в то же время чудовищно восхитительна; груба в отзвуках, монотонна и выспренна. Он взглянул на рабочих в отделе, и его внезапное обожание выросло до крепкой привязанности. Подопечные выглядели заинтересованными. Они резко поправляли очки, медленно выдыхали, но всё же приступали к новым абзацам; усталость их не особо-то волновала, даже судя по тому, как они торопливо двигали стульями, возвращали себя на место, и, убрав заполненную бумагу, давали себе короткую, совсем крохотную секунду для размятия пальцев. Но именно в это мгновение их лица сдавались. Решительность, к которой им следовало прибегать все девять часов, на мгновение приводила к грусти. Слабый зевок, сбитые до мозолей пальцы, тянущиеся за новой кипой, и время отсчитывает новый круг.

Из валика выпадает новая вырезка, слышится громкий треск, шелест новой бумаги, страшная долбёжка по клавишам.

Именно поэтому Ласка полюбил свои полномочия. Его всё чаще можно было увидеть спускающимся по лестнице. Младшие коллегианты редко поднимали головы. Они не рукоплескали заботе, оказанной свыше, и не одаривали начальника благодарными взглядами. Сообщения в цирко-графе поторапливали и гнали их всё дальше и дальше по строкам. Прослушивая переговоры, записи на радиочастотах, они упирали взгляды в бумагу и не смели отвлечься. Но Ласка не корил их. В «комнате провинившихся», он знал, тебя итак пожирает всего изнутри – от стыда, от усталости, от умирающих клеток в мозгу и от боли в области задницы.

Своим положением в отделе рассылок довольствовались первочтеи – новобранцы Коллегии ордена, – но не довольствовались те, кто был разжалован до статуса первочтея. Такие, в общем-то, и создали отделу имя. Из-за таких отдел рассылок и назвали «Комнатой…». Они доказали, что могут действовать гнусно, ещё до разжалования, так почему же, попав в отдел, они не должны были действовать иначе?

«Предыдущий розыгрыш на их совести, – произнёс Ласка в мыслях, пока спешно семенил по отделу, – точно, на их! Но на этот раз всё будет иначе! Я им не позволю! Нет-нет-нет! Они надо мной не посмеются! Не в этот раз, ни за что!».

– Ну, рассказывай, что здесь происходит!

Проходя мимо рабочих столов, Ласка ускорился. Его секретарь отставал, а потому он отвечал слегка сбивчиво.

– Говорю вам, господин, приёмный канал барахлит. Стали поступать сообщения…

– С какого канала?

– Неизвестно.

– Хочешь сказать, прямо как в прошлый раз?

– Именно.

Секретарь приостановился. За ним – и его хозяин. Обернувшись, Ласка ощерился. У него хватило ума не показывать свою злость в открытую – он лишь едва показал зубы, – но верхняя губа у самого края подёрнулась так, что стало понятно, насколько сильно он закипел.

– Покажи мне, у кого первым вылезла эта дрянь?

– К счастью, она пока и единственная, господин. Вон там.

Палец секретаря указал на стол у самой стены. Там сидел низенький, сгорбленный, солидно выглядящий коллегиант. Вызревший черенок – на него он и был похож. На столе он складывал бумагу, собирал в одну кучу, чтобы затем превратить её в сшитую кипу и переложить на край стола. Он не выглядел обеспокоенным. Руки его не тряслись, а голова ходила сонливо, как будто работа и голоса в цирко-графе, плюнув и попомнив чёрта, сами покорились его зрелым годам. И именно этого Ласка меньше всего ожидал увидеть. «Посмотри на него. Он даже не старается. Хоть бы притворился встревоженным. Мразь неблагодарная!».

– Где каверза? Где это чёртово сообщение? – подойдя к низенькой фигуре, Ласка выжидающе протянул руку.

Прежде чем ответить, коллегиант неторопливо снял с ушей гарнитуру цирко-графа.

– Каверза, господин?

– Да!

– За сегодня, господин, не было замечено ни одной каверзы. Ни отправлено, ни принято. Как, впрочем, и за последние два месяца.

– Послушай, если начнёшь этот маскарад, то лучше через минуту тебе оказаться за дверью.

Коллегиант отъехал от стола. Без капли обиды или волнения он осмотрел руки, затем глянул на громоздкий чёрный аппарат перед собой и спокойно развернулся лицом к своему господину.

– Хм, что-то явно не так. Что-то явно вызвало у вас беспокойство, господин. Похоже, я в чём-то провинился. Может дело в одежде? – разжалованный ноточей с интересом оглядел себя: рукой он потёр лоснящийся лацкан, избавив его от пыли; отдёрнул каштановый жилет, тем самым выровняв его по линии плеч; и потянулся к ботинкам, проверив, – блестят ли они настолько же ярко, как утром. Ботинки блестели всё так же ярко. Коллегиант заметно призадумался. – А, ну чего ж это я! – едва не подпрыгнув, ноточей заговорил извиняющимся тоном. – Кто-то вам уже успел доложить, что я проношу сюда нечто ненадлежащее, я прав? Каюсь, за мной и правда такое замечено. Иногда я отвлекаюсь. Пальцы занимаются дрожью, появляется ломоть в локтях – в особо напряжённые дни, ну, знаете. И в такие напряжённые дни я позволяю себе самую малость передохнуть, – он сунул руку в правый карман брюк, – аккуратно, с надлежащим боязливым трепетом, – и затем столь же аккуратно вынул, после чего на свет вышла выцветшая крохотная фотография. – Вот. Вот причина всех перетолков. Нечто ненадлежащее, господин. Но, прошу вас, примите за это от меня мои глубочайшие извинения.

Наклонившись, и Ласка, и секретарь удивлённо посмотрели на фотографию. На ней, перекрыв половину панорамы из широкого пересвеченного окна, был запечатлён солидный рабочий стол, рядом громоздился стеллаж, а над ним в куполовидных медных клетках порхала парочка канареек.

– Мой стол и рабочий кабинет… эх…, – немного с грустью произнёс разжалованный ноточей, – я искренне по ним скучаю. И если не работой, то хотя бы сентиментами помогаю туда себе вернуться, буквально на тройку минут, не больше, господин. Но ежели такой малый срок вам кажется невообразимо большим, я готов понести соизмеримое наказание.

Ласка, скривив лицо в гневе, выхватил фотографию и, не размахиваясь, впечатал её в рабочий стол ноточея.

– В дурака играть вздумал? А?! Покажи мне каверзу, быстро! Иначе ты у меня поползёшь и будешь ползать неделю! Нет, месяц!

– Ваше недовольство вызвано чем-то другим, хм, – спокойно отреагировал подсудимый. Он глянул в лицо своего бывшего старшего коллеги и заметил вот что: чёрная подводка под глазами слегка размылась, от морщин у уголков глаз сошла пудра, а нос буйвола сменил нос кроткой куницы. Ласка показал свою кожу – настоящую, ничем не прикрытую, – а значит, недовольство его было вызвано и в самом деле чем-то серьёзным. – Как я понимаю, господин, мне не следует делать резких движений, – он дождался, когда Ласка выпустит через ноздри первый и самый обжигающий поток гнева, – тогда с вашего позволения я тихонько пододвинусь к своему столу и покажу вам всё, что я принял за сегодня.

Ласка не выронил в ответ ни слова. Он лишь отклонился, выровнял спину и испытующе понаблюдал за тем, как его подопечный всё так же раздражающе медленно покатился на стуле и придвинулся к стопке бумаг.

– Новости с системы V… так… переговоры между капитанами станций… штормовые предупреждения на Кадмии… хм, ещё репортаж с обряда венчания… астероидная активность в III кольце… переговоры рейдеров… охранников хранилищ… ловля контрабандистов на Цезии… праздничные салюты… дикторы игр… сигналы выживших… так… тут много, господин, перечислить всё?

– Просто уйди! – оттолкнув стул с подопечным, Ласка встал над кипой бумаг и начал быстренько пробегать глазами по тексту. Шустро он перелистнул первый десяток страниц, на втором – чуть сбавил темп, с третьего по шестой – принялся бубнить оскорбления, а на седьмом понял, что подходит к концу.

– Да где же оно?!

Рядом с Лаской на уровне пояса неожиданно открылась одна из маленьких полок.

– Похоже, мне известно, что вы ищете, господин, – ноточей, вновь подкатившись к столу, аккуратно сунул руку внутрь полки, затем столь же аккуратно вынул её, и на свету показалась ровная, расписанная одной буквой бумага.

– Вы об этой каверзе, господин? На мой взгляд, каверзности в этом сообщении не больше, чем погрешностей в системе перехвата каналов.

Ласка вырвал бумагу из рук. С удивлением он оглядел её всю. Заглавная буква «Б» строка за строкой разместилась на пол-листа. Ласка прикинул, сколько было букв «Б»: двести семнадцать. На двести семнадцатой их ход оборвался. Вероятно, разжалованный ноточей понял в какой-то момент, что продолжать больше не следует.

– Почему ты прервался?

– Предположил очевидную мысль, господин, – засор в канале перехвата.

– А ты хорошо держишься, – чуть ли не рыча бросил Ласка. Смяв сообщение, он схватился за подлокотники стула и тряхнул его, – солому подстелил так, что не прикопаешься. Но ты и вправду предположил, что от меня так легко избавиться? Думаешь, я поверю в историю про погрешность? Ну уж нет… Расскажи, кто это затеял, и ползти сегодня никому не придётся.

– Вы не объективны, мой господин.

– Расскажи, покажи пальцем! Да хотя бы на ухо прошепчи, если боишься!

– Я всего лишь служащий. Мне нечего вам рассказать.

– Расскажи! Ну! А иначе…!

Стул тряхануло ещё, из-за чего коллегиант с него чуть не выпал. Гневное дыхание Ласки разошлось по лицу горячей струёй.

– Но-но, господин Ласка, не спешите, – позади Ласки показался гордо бредущий председатель Коллегии. – Объясните, что здесь происходит, прежде чем вершить самосуд.

– Господин Председатель, я… я нашёл того, кто замешан в той безобразной игре.

– Простите меня за бестактность, но… кого вы нашли?

– Того, кто участвует в бессовестных попытках оскорбить меня.

– И что, можно узнать, подтолкнуло вас к этой мысли?

Ноточей главной трибуны, отпустив подлокотники, порывисто встал. Придя в себя, он подошёл к мейт-губернатору и протянул слегка скомканную бумагу с единственно выписанной буквой «Б».

– Хм, интересно…, – протянул нот Председатель и развернул наполовину заполненный лист. Он начал прикидывать, сколько букв успел напечатать первочтей, прежде чем понял, к чему всё идёт.

На двести семнадцатой букве Мейтна самодовольно ухмыльнулся, едва не выдав того восторга, какой испытывал всегда, предвкушая трагедию.

«В прошлый раз, Портной, ты действовал чуть изящней, – провозгласил Мейтна у себя в голове, – остаётся ждать, как ты развернёшься теперь».

– Не это ли каверза, господин Председатель? Скажите… скажите, что я не сошёл с ума.

– Нет, нот Ласка, не сошли, говорю вам.

– Как и в прошлый раз… скажите.

– Говорю вам, как и в прошлый раз, не сошли.

И Мейтна воспроизвёл в голове тот злополучный день, когда вся «комната…» подняла Ласку на смех. «Факсимильный излишек», – звучало из цирко-графа. «Факсимильный излишек», – слышали первочтеи за полсотней столов. Сначала они были в ступоре, обескураженно клацали по клавишам, но продолжали пропитывать бумагу той скороспелой гнусностью, что шла из зашифрованного канала. Сообщение было чётким и ясным.

«Факсимильный излишек,
Что вылез из штампа,
Из штампа отца
И на вексель возлёг,
На вексель той дамы,
Что блаженно пищала,
Когда синь из конца,
В её вексель затёк.
Факсимильный излишек,
Он не надобен стался,
Как возник на свету
На заботу обрёк.
Его смяли в конверте,
Он по папкам метался,
От упрёков к кнуту,
Вот и первый подтёк.
Ещё больше подтёков получал он в дальнейшем,
Продолжали кидать от тирана к вдове,
Факсимильный излишек… он для счастия злейшим
Оказался врагом, прозябая в дерьме.»

И так десятки страниц. Гнусная каверза и сотни и сотни пальцев, продолжавших печатать её с безумным остервенением. Мейтна стоял наверху. Да, он помнил, как с наслаждением озирал головы провинившихся, чьи рты мало-помалу обретались в гадкой улыбке. Ласка спустился по лестнице. В тот день ему снова пришлось это сделать. И тогда он спустился так быстро, как только сумел. Он бился боком о поручни, прыгал через ступени, падал на них, по неосторожности подкашивая ноги. Ещё чуть-чуть и он бы покатился кубарем, повредив спину и испытав позвоночник на прочность. Но плачевный исход обошёл его, он спустился и, наконец, поравнялся с теми, кто посчитал забавными записанные на бумагах строки. Взгляды мерзавцев бегали по стенам, по потолку, по отлакированным дубовым столам и доходили до ладоней. Именно в них провинившиеся искали успокоения – линии, знака, намёков, – чтобы сбить нахлынувшую волну, построить преграду, пока смех не дорвался до губ. По правде, им почти удавалось, но остроумная каверза въедалась в их головы столь прочно и столь легко, что губы размыкались сами. Без их ведома сдувались щёки, и поток бесконтрольного смеха прорывался наружу, заполоняя всё пространство вокруг одинаковых рабочих столов.

А Ласка в тот момент добредал до ближайшей стопки. Пока все смеялись, он прочитывал первую страницу и швырял её на пол. Прочитывал вторую и в сердцах разрывал. На третьей он понял, что текст повторяет одни и те же слова: «факсимильный излишек… не надобен стался… смяли… метался… от тирана к вдове…». И он раздавил третью страницу. Сгоряча он оттолкнул всю стопку, попрыгал на ней и перешёл к следующему столу. Обида и стыд окрасили его лицо – и, что печально, не только. Покраснели и кончики его ушей. А это, к своему удовольствию, видел Мейтна.

В тот день он продолжал стоять наверху. Внизу происходила трагедия, которую он так сладостно предвкушал, которую так чётко спланировал вместе с Портным, и не было ни секунды, в которой он бы разочаровался. С наслаждением он озирал головы провинившихся, наблюдал за головой виноватого, как она двигалась от стола к столу и даже не подозревала, насколько мучительны окажутся воспоминания о матери и отце, бросившими его когда-то. Синяки от побоев, зажившие давным-давно, в тот день вскрылись вновь, и Ласка меньше всего хотел ощутить эту боль теперь, спустя два тихих месяца, когда время захоронило те гадкие и мерзостные улыбки у подопечных.

– Кричите, если видите что-то подозрительное!

– Да-да, кричите, – повторил за хозяином секретарь.

Мейтна, в последний раз посмотрев на плеяду букв «Б», разгладил лист по краям. Затем он положил его ровно на стол. Подняв взгляд, многоуважаемый Председатель установил пальцы на разглаженный лист и принялся отбивать секунды. Нужно было узнать, сколько мгновений пройдет до следующего каверзного сообщения из неизвестного канала. Прошло порядка десяти секунд.

– Господин, вон там! – секретарь указал на стол в среднем ряду. – Вон там крикнули и подняли руку!

Ласка, взяв короткий разбег, устремился к новому сообщению. Он выхватил лист, протянутый молодым первочтеем.

– Я остановился на третьей строке, господин, сразу понял, что что-то не так.

– Буква «Р»?

– Да, господин.

Ласка отобрал гарнитуру и прислушался.

– Информатор замолк, господин. Он прекратил вещание почти сразу же, как я перестал печатать.

– Почему ты прервался? Ты знаешь его?! Только говори честно! – взяв молодого за ворот, Ласка подтянул его вместе со стулом к краю стола и указал на подопечного у стены, – ну, говори же!

– Нет, того господина я не знаю, нот Ласка. Честно, клянусь вам.

– Тогда почему именно ты услышал это недоразумение? – ноточей потряс листком перед испуганными глазами.

– Я тут первую неделю, нот Ласка, всего первую неделю. Нас ничего не связывает, поверьте мне.

Новичок опустил голову. Над её макушкой возникла рука, сжатая в кулаке. Ласка еле сдержал себя, чтобы не совершить то, что задумал. Смятая плеяда «Р» тоже была там, в кулаке, но он не решился. Он лишь судорожно разжал пальцы и позволил листку упасть. Тот опустился, приземлился на пол, и Ласка попытался поскорее позабыть о нём. Однако в дело вступил вновь секретарь.

– Вон там, господин!

– Где?

Секретарь вскинул руку в сторону стола на последнем ряду.

– Беги, беги же, не стой! – потолкав сподручного, Ласка краем уха услышал, как кто-то прикрикнул у выхода из отдела. Он направился прямо туда.

Преодолев половину пути, он вдруг услышал и другой голос:

– Господин, сюда, каверза у меня!

От неожиданности Ласка споткнулся. Он упал на бок и постарался определить, откуда шёл голос. Но клавиши, по которым отдел продолжал старательно клацать, помешали ему сориентироваться. Он поднялся на ноги, отряхнулся и увидел перед собой секретаря. Тот протянул новый лист. Буква «О» расположилась в две строки.

Мейтна отбил пальцами ещё две секунды.

Буква «Ш» возникла у самой спины. К Ласке подбежал первочтей, что сидел у выхода из отдела. После чего вновь послышался голос:

– У меня, нот Ласка, каверза у меня! Здесь написано «Е»!

– А у нас «Н», господин!

Про «Н» сообщили уже четверо голосов. Ласка закрутил головой, но так и не понял, откуда они все идут. Он порывался сдвинуться, побежать наугад, но голоса множились с каждой секундой, смешивались в кучу, и ему не оставалось ничего, кроме как просто стоять и вертеться на месте, не понимая, как поступить далее. Секретарь побежал за него.

Мейтна отбил единственную секунду. И новый голос неожиданно прокричал:

– Брошен! Тут написано «БРОШЕН», господин!

И отдел на мгновенье затих.

Это был момент, когда неудачное высказывание заполоняет пробел, возникший внезапно при бурной беседе. Это был тот самый момент. Секретарь встал и резко обратил взгляд назад. Ласка обернулся к третьему ряду.

– «БРОШЕН», господин, тут написано «БРОШЕН», – не так уверенно произнёс первочтей из третьего ряда и заслышал, как печатные машинки вновь зазвучали внахлёст.

Они перебили то слово, не дали ему настояться, но сами всю следующую минуту выписывали одно единственное сообщение: «БРОШЕН», «БРОШЕН!», «БРОШЕН!!», «БРОШЕН!!!». Секретарь, стоя рядом с одним из аппаратов, набросился на провода. Он знал, что хозяину нельзя это видеть. Ни в коем случае! Он яростно сорвал несколько кабелей, вырубил цирко-граф на одном из пятидесяти столов, но, как он понял, чтобы добиться успеха, оставалось пролететь ещё сорок девять таких же. Не убирая своих гарнитур, оставшиеся первочтеи продолжали долбить и долбить по клавишам, и им и не приходило в голову останавливаться. Они продолжали марать пальцы. Они продолжали портить совесть и целлюлозу, замаранную до этого сегодняшними новостями. Секретарь сорвал ещё несколько кабелей. Несколько новичков повыскакивали с мест. Щёки господина Ласки охватились дрожью.

– Брошен! Брошен!! Брошен!!! – выкрикнул кто-то, пользуясь суматохой.

И чёрная подводка под глазами Ласки почти полностью размылась от влаги. Он прищурился… от обиды, от гнева… он заморгал… и по щеке его покатилась единственная слеза. Сквозь пудру от уголка правого глаза до самого подбородка показалась его ничем не прикрытая красная кожа.

Мейтна поднялся на носочки. Он хотел убедиться, что игра завершилась.

Ласка отмерил шаг, потерял равновесие и припал к ближайшему столу, ударив затылок.

«Брошен… брошен…», – вещало из гарнитуры, и дрожь, отнимаясь от щёк, переходила на шею, плечи, колени и бёдра. Беднягу не отпускало. Ужаленный в сердце, Ласка раз за разом получал разрядом тока. Сначала в нутро, потом в кожу. Потом опять в нутро, затем в кожу. Он отмахнулся от подопечных. Те попытались поднять его, но всё было тщетно. Их господин, впустивший когда-то «комнату…» в сердце, успокоился и застыл. Спустя минуту он проронил вторую слезу.

Игра завершилась. Мейтна опустился на пятки. Он отнял пальцы от разглаженного листа. Похлопав по плечу разжалованного ноточея, сидящего рядом, он сделал шаг в направление выхода. «И всё-таки в прошлый раз, Портной, ты действовал чуть изящней», – провозгласил он в мыслях и слегка потряс головой. Таким жестом обычно смахивают разочарование, о котором тут же и забывают. Господин Председатель забыл о нём, одолев последний метр отдела. Он переступил порог с той стороны и поскорее удалился в свой кабинет. Вечером его ожидала собственная работа, с которой нужно было покончить. И как обычно, о своих полномочиях Мейтна предпочитал вспоминать с долей грусти. Благо, сегодня к ним добавили немного эффектных красок.



В преддверии полнолуния Коллегия потушила огни. Ночь наступила быстро, ветер зашагал по карнизам, и в вентиляции послышался возмущённый ропот. Осень за кольцевой дорогой столицы возмущалась именно так – приглушенно, надменно, с вызовом в голосе. Её беспокоили склоки внутри помещений. Помещений, которые сперва кичатся своей внешней высоколобостью. Бетон и мрамор не мешали ей видеть сквозь стены. Скульптуры старались создать определённые трудности, исказить правду, наводнить разум ложью, но в их безжизненных позах давно отпечаталась подвижная фальш. Одним словом, осень видела чутко и незамутнённо. Её возмущённый ропот отпрыгнул от очередной вентиляционной решётки.

Председатель поднял взор. Подтянув одеяло, он настороженно посмотрел в угол под потолком. Гулом дело не обошлось. Где-то там, по трубам, шарахались мелкие твари на своих грязных розовых лапах. «Вас мне ещё не хватало!» – воскликнул он в мыслях. Как-то раз ему пришлось выгнать двух крысоловов, что прожигали большую часть хозяйственного бюджета, и сейчас он об этом жалел. Лучше бы он позволил им посадить свои печени, покончить с собой на казённые деньги, чем слушал сейчас, как всякое хвостатое отребье рыскает по зданию Коллегии и ищет для себя подходящий тёплый уголок. Наступление зимы, очевидно, пугало всех. Тех, что привыкли засыпать в окружении стен и огня, пугала перспектива остаться наедине друг с другом, а тех, кто, наоборот, привыкли жить вдали от крыш и комфорта, радовала возможность обрести ворчливых соседей. Иронично, что им всем, по итогу, хотелось под заморозки поменяться местами. И вряд ли бы из них кто-то разочаровался. «Правду говорят, – промелькнуло в голове председателя, – облик счастья каждого существа становится виден лишь с приходом зимы».

Эта мысль показалась ему слишком слащавой. Он повернулся в кровати, подмял ноги, закрыл глаза и попытался уснуть. Подложив ладони под подушку, он случайно пробудил себя, вернее, пробудил ту, с которой мечтал начать свой сегодняшний день. Её снова не было рядом, она пришла к нему из ниоткуда, прямиком из воспоминаний. Он разочарованно выдохнул. Поутру она нальёт его любимый молотый кофе. Но нальёт его далеко… далеко не ему.



– Милый, расскажешь, что произошло сегодня в отделе? – стенографистка, завязав пояс халата, аккуратными шажками вышла из дверей душевой.

– Не сейчас, солнце, я слишком устал. Давай я попробую хотя бы сегодня ни на что не жаловаться. За день всякое происходит.

– О, значит, что-то серьёзное. Тогда не дури, рассказывай, я вся внимание.

– Хочешь, чтобы я закончил в слезах?

– Определённо. К мужским слезам я привыкла, и они, знаешь ли, хорошо возбуждают.

– Тогда я буду не в настроении. Не заставляй меня начинать. Если начну, то мы просто ляжем в постель.

– А что, это недурный исход, у нас будет целое завтра, а потом ещё, а затем ещё одна ночь, – она скользнула рукой по его колену и присела рядом.

Ласка выровнял спину и повернулся к возлюбленной.

– Ляжем спиной друг к другу. Ты не дала мне договорить.

– Перестань. Так я только больше хочу услышать историю.



Мейтна представил, как невидимая ладонь ложится на колено ему.



– Дай угадаю, два месяца назад?

– Именно. Но давай всё же не будем.

– Будем, милый, ты уже начал. Когда тебе хоть раз удалось от меня отвязаться?

– Ты всё знаешь, я почти уверен, вся Коллегия об этом прогудела. Ключница – и та, зуб даю, уже знает.

– Если даже и прогудела, то шёпотом. Слухи меня обошли, да и, в целом, меня они не то чтобы интересуют. Меня волнует правда. Твоя правда, любимый. Поэтому, давай, не томи. Не видишь, я уже уши развесила.

Она легонько помотала головой, дождавшись, когда он обратит на неё улыбку и чистое, освобождённое от пудры лицо.



Мейтна представил, как её голова опускается на подушку. Она вздыхает. Кончик её носа прикасается к его губам.



– Я даже боюсь произносить это слово.

– Не говори, обойдёмся без него.

– Они поступили несправедливо. Я же знаю, несправедливо! Почему они этого не знают?

– Потому что ты сидишь выше. Потому что ты ни разу, по сравнению с ними, не провинился.

– Этого мало… мало, я чувствую. Такую изощрённую шутку мог разыграть только самый завистливый, только самый никчёмный из них. Только самая настоящая гниль.

– Не сдерживайся.

– Ты пойми, я им ничего не сделал.

– Я верю.

– Скажу больше, я их всех полюбил. Я принял их, как никто до меня, а они?! А их всех так и подмывает окатить меня очередными помоями.

– Привыкай. Так будет всегда.

– Я не хочу привыкать.

– Придётся, милый. Напомни, сколько их под тобой ходит? Целая армия, разве нет? Первая, вторая, третья трибуны, подчинённые каждой из этих трибун, первочтеи в твоём отделе, первочтеи в других отделах. Ненавидеть тебя вместе с Церемонией, Праздником и Лихорадкой – самое воодушевляющее, о чём они только могут мечтать. Не поведись я с тобой, я бы тоже…

– Что?

– Я бы тоже толкнула тебя в обрыв.

– Утешила.

– До приезда в Коллегию я была подобрее, прости.

– Не стоит, – коллегиант легонько провёл пальцами по её скулам, – твоя чёрствость мне даже нравится.

– Рада стараться. Любой ваш каприз за шёлковые простыни.

– И всё-таки, они поступили несправедливо.

– Согласна.

– И надеюсь, они ни о чём не догадываются. Если узнают, что ты ходишь ко мне, нам придётся сбежать.



Мейтна представил, как её кончик носа, наконец проскочив губы, добрался до кончика носа его.



– Не думаю, что они знают. А если даже и так, то пускай. Мне надоело.

– Что? Что именно?

– Притворяться заснувшей, наблюдать одним глазком, заснули ли соседки по комнате; надоело идти на носочках, не задевать пятую доску справа, затем седьмую слева, затем последнюю перед комодом. Надоело идти по коридорам, пригибаясь, ломая спину, чтобы не попасться на окна. Иногда – прятаться в шторах. Надоело, как обязательно вылезет какой-нибудь служака с тремором и бессонницей. Полезет на кухню, набьёт брюхо и помчится через полчаса в туалет. Надоело скрывать аллергию на соду и щёлочь, которыми у вас в крыле так любят натирать паркет.

– Поэтому ты приходишь ко мне покрасневшей?

– Нет, дорогой, ещё и от воспаривших чувств. Не могу чихнуть и справиться с бабочками в животе, ведь, дура, решила, что смогу каждый раз терпеть одни и те же неудобства только ради того, чтобы утешить самого порядочного и доброго ноточея из всех. Ну и простыни. На шёлк я купилась равнозначно твоим манящим ресничкам.

– У тебя был выбор из дворников, швейцаров, поваров… служанок, почему бы и нет…

– Сама не знаю. Наверное, все они плачут по одному и тому же. Они злятся, как я, говорят, как я, боятся, как я. Ты же – запретный плод.

– Меня делает недоступность.

– Нет же, дурачок, ты меня вообще слушал?

– Слушал, солнце. Заметь, ты почти что меня утешила. По-доброму, на этот раз.

– Да ну вас, нот Ласка, – она слегка рассмеялась.

– И в награду вам, добрая госпожа, положен один поцелуй.

Он поцеловал её, на мгновенье забыв, с чего начинался их разговор.



Её незримый язык влез в рот Мейтны, и он на минуту забыл о том, что предстоит вытерпеть завтра.



– Знаете, господин, что-то сейчас сильно сдавливает мне живот. Не посмотрите, что это может быть?

– С удовольствием, моя госпожа. Отклонитесь немного.

Она убрала ладони от бёдер и, слегка выгнувшись, положила их на кровать.

– У меня есть догадка, – произнёс ноточей полушёпотом и ухватил пальцами её завязанный у талии пояс халата.

– Вы уверены, господин?

– Давайте узнаем, – он тихонько отдёрнул бархатный узел, – стало легче?

– Знаете, да, но я не привыкла полагаться на поспешные выводы, попробуйте ещё.

Узел ослаб ещё на долю.

– Будем надеяться, что я не сделал хуже.

– Нет-нет, нот Ласка, совсем наоборот, продолжайте.

– Продолжать? Хорошо, – и на этих словах он резким движением отбросил пальцы в сторону. Пояс отлип от талии и потом упал у неё под спиной.

Живот её оголился, груди – только наполовину. Халат, едва удерживаясь на плечах, ещё на чуть-чуть успел впитать с её тела тёплую влагу. А затем упал и он.

– Мне легче, господин, спасибо вам. А теперь позвольте мне уйти.

– Ну уж нет, – подпрыгнув, он накинулся на неё.

– Ох, вы надавили мне на живот, зачем же? Мне же только полегчало.

– Это будет приятная боль, госпожа, обещаю вам.

И Ласка в тот же миг зарыл лицо в её груди.



Мейтна представил, как задыхается от её дыхания. Она задержалась у него во рту… определенно… будь она с ним, так и было бы. Схватив его за ладонь, она направила свою руку под одеяло и нащупала нужное, поводила его ладонью туда-сюда и заставила жарко выдохнуть.

Ему было радостно, что она не боялась. Она не убежит в ужасе, как это делали другие девушки. Она определенно останется с ним… да… с ним… на короткие десять минут. И в момент, когда ладонь внизу задвигалась с ещё большей прытью, он услышал, как голос его переменился. Он заткнул себя, но эхо знакомых стонов уже отзывалось мистической хищной злобой. «Я предупреждал тебя, – говорил он одной. – Я болен, – успокаивал он другую. – Я ищу выход в тебе, – тараторил он последней девушке, что была в его спальной в последний раз». Продолжая ублажать себя, он вспоминал, как они убегали от страшного голоса. Как им больно было видеть, в кого он превращался у них на глазах. И он стыдился… он ненавидел себя и свой голос, и ту проклятую перемену, после которой он оставался один. Но стенографистка осталась.

Появившись из ниоткуда, из пропылённых воспоминаний, она прижималась к нему. Словно призрак, она окутала его уставшее тело, а в действительности, укутала разгневанный разум, которому давно… и правда давно не хватало откровенной и трепетной ласки.



Халат увяз в покрывале. Одна из ламп на столешнице покачнулась. Подушки, ушитые серебряной нитью, рассыпались по полу, окружив кровать полукругом. Ласка распихивал всё, что могло помешать ему наслаждаться возлюбленной. Она едва ли противилась. Чуть отталкивая Ласку, стенографистка переживала, что после финала заснёт сладким сном. В шесть утра ей нужно вернуться обратно, в свою комнату с девочками. Но он наслаждался ей столь упрямо, столь бескорыстно, что тело, пробираемое от его стараний до дрожи, и разум, получающий жгучие импульсы, могли попросту не проснуться, не повести её сквозь коридоры, не протолкнуть под излишне широкими окнами и не дать обойти старые скрипучие половицы, которые она успела тысячу раз проклясть. Он сдавливал ей живот, сдавливал осторожно, дабы доставить, как он и обещал, приятную боль, а затем она повернулась. И живот отныне был придавлен к кровати.

Десять коротких минут. Ласка отстал от возлюбленной. Скоро ожидался финал, и ему захотелось, чтобы кто-то мог почувствовать этот сладостный миг на своём языке.



Мейтна закончил, не доведя процесс до финала. Он с отвращением убрал руку от члена, отмахнулся от призрака и закрыл поскорее глаза. «Какое ничтожество!», – промелькнуло у него в голове, и далее он оградился от мыслей. Наконец, разум уснул, позволив уснуть и укорённому телу.



После наступления полнолуния в комнате Ласки потушились огни.



***



Стяги. Портной осмотрел стяги, что были развешаны на стенах.

Вместо моря и спокойной уверенности – вульгарные порочные краски. Портной стоял на посадочной площадке и самодовольно подёргивал кулаками. Он выровнял жилетку, в сотый раз, и ожидал, что наконец-то это кто-то увидит.

Шесть недель понадобилось ему, чтобы загордиться собой. Он сшил полотна, разделённые на три половины, и на них изобразил пока ещё неизвестную влюблённую пару, живущую в стенах Коллегии. Меланхолию он заменил на краски и блуд, сместил акцент с цвета моря на похоть и глупый самообман, в котором ещё просвечивалась надежда сохранить всё в тайне. Однако Портной в скором времени спешил их расстроить. Вывести глупеньких на чистую воду ему хотелось, наверное, даже больше, чем Мейтне. Оставалось дождаться лишь первого зрителя.

На площадку выступил бригадир. Он подошёл к стремянке, выхватил обмазанную банку и макнул в неё кисточку. Портной надеялся, что тот взойдет по ступенькам, но тот, напротив, лишь направил свой взгляд куда-то вниз, куда-то в сторону высохших линий на тёмном асфальте. Бригадир принялся за работу, которую не успел окончить вчера.

Расстраиваться было рано.

Под аркой возник второй рабочий. За ним побрела ещё тройка таких же. В полутьме все четверо услышали приказ бригадира и, расставив стремянки, принялись за работу.

«Хозяин говорил, что вчера достанется им обоим. Я чуть опоздал, и пока что досталось только ему, – Портной заметил, как каски рабочих от удивления стали потихоньку брякаться об асфальт. – Вчера на прицеле был он, а сегодня, как и поручил хозяин, её должно зацепить разлётом шрапнели».

Рабочие с тревогой сползли со стремянок. Портной с улыбкой поправил жилет и столь же улыбчиво им помахал. А затем, не снимая улыбки, указал на стяги. Все обернулись. Прошёл миг, и в конце, к удовольствию главного помощника председателя, вся посадочная площадка зашлась грубым раскатистым смехом.




Не маяк и не просто надежда


«Сигнальный огонь на севере», – так, вроде бы, говорил Дух», – мысли Пришлого цеплялись за эту догадку, не позволяя проскочить следующей. Догадке, полной сомнения и чертовщины. В одиночку, без гундежа Перепела над ухом, любая сомнительная догадка увеличивала свою ценность в стократ, и именно поэтому он полез выше, на самую верхушку кедра – искать новый ключ и шугать тревогу, засевшую внутри гордой совой.

Взобравшись, Пришлый вдруг понял, что давно не ругался. Не ругался, как известно, вслух. В душе-то он проклинал всё, что видел, но Лес… В общем, без собеседника он замкнул эту борьбу в себе. В первые сутки без доброго Духа он произнёс перед Лесом одиннадцать слов. Во вторые – около пяти. А в третьи, которые смеркались сейчас, он проделал весь путь в полном молчании. И ему стало грустно. Говоря прямо, у него было мало шансов на неё наткнуться – на грусть. Вся дорога по Лесу столь грамотно усеивалась капканами и рвами с кольями, что он и помыслить-то о ней не успевал. Закончив одни приключения, он сразу падал на валежник и закрывал глаза, а с утра начинал новые и вновь падал. И потом вновь просыпался, надеясь, что «уж этот-то капкан» точно окажется последним.

– Давай, вот-вот, чуть-чуть осталось! – изобразив на лице натугу, Пришлый подбодрил себя и ухватился за ветку, торчащую перед ним. Куски коры не отставали от него ни на секунду. Они липли к брюкам, липли к хлопчатой рубашке и лезли на шею. Можно сказать, его кромсала тысячелетняя задиристая кошка, которой отчего-то не нравилось, что её окружили стольким вниманием. Но, как бы то ни было, спускаться обратно ему, понятное дело, уже не хотелось. Он поскорее закинул на ветку вторую ногу, снял натугу с лица и с интересом глянул на горизонт. В этот раз сигнальный огонь остался на месте. Тот продолжал маячить.

Продолжал маячить на северном взгорье, как и днём раньше. И если в прошлый раз чужака обманом вели на запад, то теперь вели обманом в сторону Палых пещер. «Ищейки злобного выродка засели там, как пить дать», – проговорил он вновь про себя и сразу же вспомнил, что с этого момента обещал выговаривать всё проклятому Лесу.

– Слышишь меня, выродок?! – он обратился почему-то не к Лесу, а к его злобному хранителю. – Надеюсь, тебя ещё не возродило. А если даже так, то смотри, я иду на поклон – «безоружным» хотел бы ты слышать, – но нет, я иду во все оружии. Так что готовься, разминай лапы и натачивай коготки. Поклон я приготовил особенный.

Пришлый отнял взгляд от неба и замолчал. Он насторожился… на всякий случай. А затем перекинул внимание за верхушки деревьев, оставив внезапную угрозу кружиться рядом.

Сигнальный огонь продолжал маячить. Далеко-далеко впереди.

«И почему он горит? Как он вообще попал сюда? Неужели вместе со мной? Вместе с ключами и моим беспамятством? Или, быть может, я жил здесь всегда? Проснулся тут и выдумал все эти ключи, чтобы немного развлечься?» – в голову Пришлого затесались догадки. Догадки, полные сомнений.

И он вновь не произнёс их вслух. Оставил внутри и утопил в предыдущих упрёках. Однако подобное следовало всё-таки игнорировать. Такие догадки, решил чужак, покушались на самое дорогое – на конкретную убеждённость в факте, что он инороден, что он буквально «не от мира сего». Ведь он – Пришлый, а не Сумасшедший. А потому он верил, что выбраться – это единственная возможность получить чёткий ответ. Лес мутил всё, к чему имел доступ, в его интересах зародить подозрения, и поэтому твёрдая почва была необходима. Сигнальный огонь имел нужные рамки. Балуясь светом, он подманивал предвкушением теплоты. А если есть теплота, то значит, есть и её источник, до которого можно дотронуться.

Вдруг чужак ощутил, как кедр под ним едва согнулся. Хруст возник возле пяток и поднялся выше. Неизвестный сотряс дерево и, похоже, собирался его спилить.

– Ищейки? Да быть не может!

Пришлый подобрал ноги, прижался крепче и начал ждать. Ствол тряхануло, а после, отлипнув от брюк и рубашки, кора посыпалась вниз. Чужак взглянул сквозь щель меж ботинок, и, не увидев никого, как можно громче послал подонков туда, откуда они пришли.

– Не дождётесь! Я буду тут, а вы там! – он играючи перескочил на ветку на противоположной стороне и вновь ухватился за верхушку, – Хотите поменяться местами? Попробуйте. Помогать я вам точно не собираюсь!

Ствол затрясся, и нога Пришлого чуть поехала.

У кедра спилили четверть. «Есть силы, что скованы разумом», – чужак вдруг вспомнил, как поднял в воздух свою песчаную копию. Она витала, она жила, она подчинялась его воле и была готова расшириться. Но прилёт Духа ему помешал. «Попытка не пытка», – Пришлый сосредоточенно вскинул руку и понадеялся на свой разум. Сам не понимая, чего он хочет, он растопырил пальцы и дрожащей ладонью указал на ветку соседнего кедра – она была толще, массивней и тяжелее. Идеальная дубинка для того, чтобы хлопнуть кому-нибудь по макушке или попортить хребет. «Кем ищейки предстали теперь?» – и, предполагая, что ответ ему не понравится, он заручился оружием на медведя или носорога, или, чем чёрт ни шутит, слона.

Он сжал веки, думая, что таким образом подсобит дрожащей ладони. Сам себе герой, сам себе спасательный круг, сам себе небожитель. Чужак питал волю инстинктами. А точнее, одним инстинктом – выживания. А такой инстинкт слабо вяжется с монструозной невиданной мощью. Её питает уверенность, знание прошлого, осязаемость домашних корней. Но ни того, ни другого, ни третьего, он, конечно же, не имел. Делая вид, что ты направляешь разум, ты его не направишь, и чужак, признав, что обманывает самого себя, вскоре опустил ладонь. Силы мысли пока закрыты. И, схватившись крепче, он понадеялся на ту силу, что сокрыта в мышцах.

А меж тем кедр спилили наполовину. Ствол тряхануло, и нога Пришлого соскользнула целиком. Он ударился о толстую ветку, заехал ею в промежность, а после этого полетел вниз. Верхушка кедра дрогнула, качнулась, как струна, и выровнялась.

А Пришлый помчал. Помчал вслед щепкам тысячелетнего дерева, не зная, куда это его приведёт – на землю или же сразу в чью-то пасть.

Сперва спину приласкала хвоя. Ветки, что встречались ему на пути, замедляли полёт и разворачивали на пол-оборота. Он получал в шею удары от шишек, от их чешуек и от своих же грязных ногтей. Расцарапав порезы до крови, чешуйки впились в кожу и полетели вместе с ним. Он сжал веки. Вновь. Иголки, метившие в глаза, вынудили его повториться.

Странно… не было грозного рыка. Ищейки молчали. По всем законам, они должны были распугивать птиц – выть, лаять и рявкать, – но пока им и не то чтобы удавалось напугать какую-нибудь мимо летящую жужелицу.

Пришлый с недоумением осмотрелся по сторонам. Он ощутил, как новая хвойная ветка приласкала его и развернула наполовину. Теперь он видел место падения, и его недоумение лишь возросло. Внизу прыгала белка – совсем одна, – без оравы клыкастых чудовищ. Она тихонько отпрыгивала от тени, которую отбрасывал Пришлый. Та росла столь же стремительно, как и его очевидное недоумение, поэтому белка начала отскакивать с ещё большей прытью.

Вселенец встретился с веткой, последней на пути, и приземлился на землю лицом. Из носа брызнула кровь.

– Кажется, я его поломал…, – застонал чужак и развернулся на спину.

– Вставай, нам предстоит долгий путь.

«Это точно тот Дух?», – Пришлый резко поднял голову и, держа нос, присмотрелся.

– Ну, чего уставился? Забыл? Нам нельзя медлить.

«Да, это он. Добрые Духи примерно так, кажется, и отвечают», – чужак подставил под спину локти и попытался подняться.

– То есть это всё ты устроил? Спилил дерево и…?

– Не знаю, чужак, подозреваю, тут постаралась твоя совесть. Она бывает очень обидчивой.

– Да ладно, я же говорил, что выстрелил случайно.

– Наверное, тебе все же стоит пообщаться с ней, а не со мной. Ну же, вставай.

Дух в обличии белки отпрыгнул от Пришлого и посмотрел куда-то в сторону севера.

– Я узнал, куда нам идти…

– …туда! – прервал хранитель и разбежался.

– Вот только не говори, что я зря лазил.

– Зато эффектно спустился, не так ли? – запрыгнув на кедр и перескочив на соседний, Белка побежала по нижним веткам.

Пришлый привстал, оттряхнул рубашку, брюки и, самое главное, шею. Смолистые чешуйки от шишек посыпались на перегной, и больше под кедром не опрокинулось ничего. Чужак встал в полный рост, прикрыл пальцами ноздри и последовал за беличьим голосом.

– За мной! За мной! – кричала она и удалялась быстрее, чем следовало.

– Не спеши, Дух, у меня тут копчик болит вообще-то.

– За мной! За мной! – настаивал беличий голос.

И Пришлый, прихрамывая, немного ускорился.

«За мной», – вдруг прозвучало зловеще. Он остановился… перебросил взгляд через плечо. Тишина.

– Ой, нет, – он потряс головой и поспешил, – нет-нет-нет. Только не это!

«За мно-о-о-ой…», – прозвучало немного протяжней. В лесу неожиданно стало темно. Сумерки наступили раньше, чем того требовал ход времени. «За мно-о-й. Мной!» – возникло два голоса, и их тон разительно отличался. Первый – тон буревестников, второй – тон мирового лика. Они завели спор в том сне, но почему-то зазвучали в реальности. Игры разума? Нет-нет. Пыль в глаза, ядовитый туман, снова происки Леса. В том сне чужак плыл чудесным ребёнком. Его забросили в рабочий комбинезон и пустили по океану. Он прислонил ладонь к дереву и стал дожидаться второго ключа.

«За мной! Мной! Мной!» – хор прокатился волной, и ветер сбил его с ног. Пришлый поднялся. Перед тем, как получить подсказку, он должен был пройти ряд испытаний.

– Ладно, я понял тебя. Если нужно подыграть, я подыграю. Что дальше? – вселенец попятился.

– Идёшь за мной? Ха-ха, – женский шёпот и смех приникли к ушам. – Идёшь или нет? – теперь грубый мужской. – Идёшь или нет? Идёшь или нет? – быстрый ребяческий тон и кроткий девичий смех.

– Что дальше, ну, дальше? – Пришлый сам заговорил кротко. В глаза ему впились иголки. Он зажмурился, открыл глаза и незримые кедровые иглы пропали. Ветер, сбивший его ранее с ног, решил попакостить. Тот развеялся, и по округе поползли трещины. Пришлый изумился – далеко не только по земле. Трещины поползли по деревьям, по воздуху, по муравейникам. Пространство покрылось коркой и обрелось язвами. Те прорывались к небу, и чужак даже мог занести в них ладонь, но, после секунды раздумий, всё-таки не решился. Кто знает, куда это приведёт? Пляж, поле боя, часовня, дворец? Начало пути? Вариантов было немерено. Он пораскинул мозгами.

– Нет, эта сволочь просто так от меня не отстанет. Уйду целым – вернусь по частям.

Он почуял запах бензина. Темень напала на взор, а на язык – привкус гари и тления. Чужак услышал шаги. Он засеменил, но шорохи никуда не делись. Его путь кто-то отслеживал. Что-то заставило его присесть, и он присел. Вокруг замерцало, пространство покрылось мраком и обволокло его сумеречной пеленой. Щелчок. Он попытался встать. Но стоило сдвинуть пятку, как пелена запряталась. Пришлый осмотрелся. Сине-жёлтый комбинезон. Он – на борту корабля.

Под потолком – «Берег I – X—II». Первым делом он взглянул именно на название, а потом на аварийные лампы. Турбулентность не щадила здесь никого – ни датчики снаружи, ни тех, кто сидел под мерцающей крышей. Потоки штормового ветра шатали корабль. Они вели его по воздушным ямам. В течение пары секунд свет в лампах погас. В посадочный винт ударил разряд тока, и все, кто боялся отвести взгляд от коленей, с трепетом вжались в кресла.

– Колониальное судно, – пробубнил Пришлый и потрогал язычок молнии. Сама молния, резина, карманы, плотно прилегающие к бёдрам – подсказок очевиднее он ещё не встречал. «Мой… комбинезон? Так что, значит, я…?», – он слегка нервно убрал от молнии пальцы и попытался ещё раз взглянуть на название, но тут его прервал чей-то голос:

– Колониальное судно? Откуда ты знаешь? Ты был тут? – с ним заговорил ребёнок в комбинезоне. Он сидел рядом, а из-за того, что лампы постоянно лишались света, мальчишка то и дело исчезал в пустоте. В очередной раз, когда свет пришёл в норму, перед Пришлым предстала его рабочая братия. Братия колониального судна. Она занимала все кресла и сидела в тех же цветах. Раскат грома, и их трепет вновь обратился к коленям. Гул неожиданно стих, корабль немного выровнялся, и, отпустив резиновые брючины, братия синхронно посмотрела на сиденье Пришлого.

То, что заставило его присесть, приказало ему же встать. Он внял приказу и поднялся с кресла. Вдруг он почувствовал, что слегка тонет. В колени заплеснулось немного воды. Он очутился в озере, полностью чёрном и ничем не освещённом. Попытка сдвинуть стопу удачей не увенчалась. Он приложил чуть больше усилий, переправил сверхсилы туда, к икрам, но в ответ получил столь же уверенное сопротивление. Вода определённо обладала разумом. Жаль только, зловредным. Она вела себя как болото, встретившее упёртого путника. Понимая, с кем оно имеет дело, озеро на чуть-чуть приспустила дно. Пришлый рванул вперёд и ожидаемо начал тонуть. Всасывая сантиметр за сантиметром, участок кожи за участком кожи, поверхность дотронулась до его оцарапанной шеи. Кровь мгновенно свернулась, порезы исчезли, и, закрыв глаза, чужак попытался выпрыгнуть. Он смог. Но тут, под ногами, образовался обрыв.

Позади, на скалах, копошилась его же копия. Та цеплялся за выемки в камне, старательно подбирала ноги и с надеждой поглядывала куда-то вверх. Это был Пришлый, но из прошлого. Через пару секунд у края обрыва его встретит чья-то изумлённая физиономия. Физиономия доброго Духа. Невесть какая неделя и невесть какой день. Именно в это «невесть когда» и случилось их первое знакомство.

Но это происходило за спиной, в отдалении, а у сегодняшнего Пришлого цепляться, увы, было не за что. Он беспомощно махнул ладонью и начал падать. И только к горлу подступил страх, как бездна заботливо уложила его на землю. А точнее, на мягкое мшистое одеяло, что, помассировав ему спину, принялось обволакивать его по бокам.

– За мной, чужак, вставай, – По веткам вдалеке запрыгала старая знакомая Белка.

– Дух, я тут! Тут! Эгей! Слышишь?!

Белка ускакала и, не оглядываясь, перепрыгнула на ветки пониже. Пришлый вскочил и, схватившись за копчик, понёсся следом.

Дюжина метров, ботинок шлёпнул по следу, которого ранее он не видел. Пришлый на мгновение опустил глаза, всего лишь на миг, а когда поднял, заметил перед собой новое размашистое препятствие. Вновь он – оборотень. Облик злобного Духа.

– Да нет, ещё рано! Как ты?! Погоди! Нет! Стой!

Пришлый выставил руки. Оборотень навалился всей грудью, но только успел раскрыть пасть, как следом тут же исчез. С северного направления до них дотянулся свет сигнального огня. Он окатил лучом спину монстра и растворил его в воздухе, словно прах. Чужак приоткрыл одно веко, посмотрел сквозь пальцы, и впал в ступор. Его переместило куда-то ещё.

Маленький холм. Чужак потоптался, покрутил по земле носочком ботинка и, опустив руки, посмотрел на окружение уже без всякого страха. Вот он, кажется, выход. Цель, о которой он так мечтал, – сигнальный огонь. Горя на макушке холма, он призывал чужака не стесняться и быть посмелее.

Чужак побрёл. Побрёл вверх. Побрёл увереннее и на пути, немного поскальзываясь, начал стаскивать с пояса ремень с кобурой и револьвером. Пусть! Пусть с него стянут рубашку, штаны, носки, но зато он обретёт его – главный, золотой ключ. И даже не нужно будет собирать осколки воспоминаний, дабы понять – кто он. Выход обо всём позаботится.

Чужак задвигался чуть быстрее. Хромота как-то сама отстала от его ноги, и он побежал – шустро, – как не бежал, наверное, даже будучи сытым.

Огонь приобнял. Он обхватил ему плечи и разгорелся так ярко, что чужаку невольно пришлось зажмуриться. Ни рыка, ни жгучего голода, ни удара когтей. Только свет и тепло, только нега и невыразимое счастье.

Сигнальный огонь, как оказалось, не был сигнальным огнём. Он был чем-то большим. Даже большим, чем просто символ света и обретения. За ним прятались немного иные смыслы. Не маяк и не просто надежда, а символ горечи и разорительных войн. Горящее дерево. Именно горящим древом и представал его выход и именно к нему он и тянулся весь путь.

И свет проливался. Он проливался в траву, он проливался на кожу, он проливался в разум, тронутый единственно верной мыслью: «Пришелец достиг желанного выхода».

– За мной, – нашептывал сигнальный огонь, – за мной, – взывало горящее дерево.

И Пришлый пересек половину холма, чтобы потом вбежать в новую трещину. Пространство обрелось нужной язвой, и он вытянул руку. В знамени горечи, верил чужак, его поглотят без остатка, и он требовал, чтобы ноги ускорились. «Живее! Живее! Живее!». Но вдруг огонь перед глазами стих. Ноги внезапно отяжелели, а свет, едва дотронувшись пальцев, зачем-то запрятался на той стороне холма.

– За мной, – прозвучало откуда-то из-за спины.

Чужак замер и захотел обернуться.

– Нет, только не это. Прошу, нет-нет-нет, отпусти, будь другом, – чувствуя, как вместе с ногами понемногу тяжелеет всё остальное, он напряг шею, но обернуться так и не смог.

– За мно-о-о-ой…, – прозвучало вновь, и сумерки, дождавшись, когда наступит их черёд, свалились на дерево, что недавно разгоняло эти самые сумерки бессмертным пламенем.

Чужак просто оцепенел. Зрачки его забегали вокруг осей, а языки пламени, умчав за укрытие, закончили стрекотать. Свет упомянул, кто к ним прибыл, и, самое главное, он упомянул того, кто выбирался из темноты.

Рык зверя – прибой. Звуки из сна – вопли голодного брюха. Парадоксально и совсем не стройно. Но какофония обязана быть не стройной! И она приближалась, стаскивая с ветра тепло и любую мелочь, что могла напомнить о прежней надежде. Огонь слабо обдувал грудь, тогда как мороз, наоборот, всё чаще нахлынивал на спину. Пришлый поднатужился, подбородком он потянулся вперёд и подумал, что таким образом утянет щёки, скулы и волосы. Однако этим он добился лишь маленькой холодной слезинки. Она застряла у него в одной из морщинок и совсем скоро испарились. Её забрал слабый огонь, а мороз, бичуя чужака по спине, присоединялся к стройно играющей какофонии. Та поскребла по ушам, – резко и без уступок, – и столь же резко их отпустила.



Оцепенение… оно ушло. Заклинание разрешило чужаку подвигать головой и руками, и он, наконец обернувшись, смог углядеть за спиной только ветки. Под ногами валялась россыпь чешуек, шишек и игл, а также лежали щепки, что он уронил вместе с собой. «Вернулся», – подумал Пришлый и тут же почувствовал, как чуть ниже спины неприятно заныло. Из носа, что оказался сломан, закапала кровь.

– Ну, ты так и будешь стоять? Не отставай давай, за мной.

– Да, Дух, всё, иду. Меня чутка помотало, но я в порядке.

– Помотало? О чём это ты?

– Да ничего, не бери в голову, – обрывисто ответил чужак и подтянул пояс, на котором всё ещё висела кобура с револьвером.

– Тогда идём, у нас впереди долгий путь.

– Ага-ага, – неуверенно пробубнил Пришлый и огляделся.

Из голосов – только пение птиц да привычное шушуканье листьев. Ничего необычного. Заклинание окончательно спало. Перегородка на носу скривилась, а к ноге возвращалась привычная хромота. Чужак отплевался и растёр кровь над губой, искупав в ней только-только вылезшие ростки волос, и после этого поскорее побежал за Духом. В обличии белки тот скакал от ветки к ветке и иногда оглядывался. Затем скакал выше и прикидывал, сколько они успеют пройти за нынешний день.

А Пришлый, заимев собеседника, отправил вслух вопрос:

– Ну как тебе? Понравилось? Ещё раз тебе подыграть? Или пока всё на этом? Сам видел, если что, я готов. Однако помни, чем дольше ты надо мной издеваешься, тем быстрее я буду искать ответы. А ответы тебя ослабят. Так что хорошенько подумай – стоят ли твои издевательства моего гнева в будущем? Ну а так, затеешь новую чертовщину, ты знаешь, где меня отыскать.

Пришлый закончил и, ещё долго не опуская головы, прислушался к движениям компаньона. Тот убежал не очень-то далеко. Смешные угрозы в сторону его капризных владений заботили его куда меньше, чем выход, спрятанный далеко на севере.




Улей сепаратистов


Рюкзак был подтянут. Подсумок – закрыт. После того, как в карман залезла карамельная соломка – на случай привала, – скороход с улыбкой прыгнул через узенькую рытвину. Позади он оставил будущего Адмирала. Оглядев построение, сбитое впереди в кучу по разным сторонам света, тот приостановился и наклонился к земле. Наклонился не просто так. Перед входом в глубокие джунгли, в сепаратистский улей, Тит намеревался проведать своего подлатанного навигатора:

– Как рука, лейтенант?

– О, командир…, – Поло докрутил винт у основания локтевого механизма протеза и посмотрел наверх, – всё отлично, отлично. Эта рухлядь ещё послужит, списывать со счетов мне её почему-то не дали.

– Почему не попросил установить новый?

– Как же, просил. Вот только док у Висма упёртый как дьявол. Решил, что третьего поколения я ещё недостоин.

– А у него были новые руки?

– Да, одну из них он носил на себе, – Поло на мгновенье замолк. – Ха, верите ли, потерял он руку так же по-идиотски, как я. Оставил, говорит, настоящую в артиллерийском дуле, по пьяни. Конец орудия оказался дороже конца его, и-и-и… можете догадаться, чей конец его командир приказал отрезать.

– Ясно. И ты даже не попытался вырвать руку?

– Думал. Моя первая мысль, на самом деле. Однако потом подумал, что лишние разборки в лагере вам ни к чему.

– И то верно…

– Но я не жалуюсь. Он заменил обгоревшие провода, сменил электроды, поставил новые пальцы и выправил запястье. Теперь ладонь хотя бы не дёргается, – Поло, убрав мультитул, смахнул живой рукой налипшую грязь с искусственной. – Заплатки для первого поколения, оказывается, до сих пор могут доставлять кайф, а не боль.

Рука плавно задвигалась. Повертев запястьем туда-сюда, навигатор с наслаждением осмотрел старые и новые пальцы: одномоментно они сложились в кулак. Однако один недостаток подержанные заплатки всё же привнесли. Ход пальцев и движения суставов у протеза сопровождались теперь не ровным и мягким механическим шумом, а звучали неприятно и слегка потрескивали.

– Радуйся, что у них имелись хотя бы заплатки, – бросил Тит. – Иначе выкинули бы на помойку…

– А могли, капитан?

– Да, безусловно. Вместе с тобой.

– Сомневаюсь, – навигатор огляделся, – Висму не хватает бойцов, а я не так безнадёжен, как он думает, командир.

– Кто сказал, что так думает он?

Тит и Поло встретились взглядами. Пауза провисела буквально секунду.

– Хорошо, хорошо… смейтесь. Злорадствуйте сколько угодно. Но знайте, я вас не подведу.

– Пф, как будто у тебя есть выбор. Если оглянешься ещё раз, поймёшь, что я с тобой делю одни и те же последствия.

– Что вы хотите сказать?

– Хочу лишь сказать, что выбора нет не только у тебя.

Навигатору хватило и слов. Убирать взгляд дальше своего командира он больше не собирался. Вместо этого он неожиданно бросил:

– Это вам, – и протянул от себя неизвестный предмет, накрытый холщой. – Стянул в лазарете у одного доходяги, пока валялся без дела. Вы ему не нравитесь, он плохо о вас отзывался, поэтому я решил его маленько проучить.

Тит протянул руку, холщовая накидка упала, и перед ним предстало то, чего он меньше всего ожидал – рельсовое ружьё.

Поло продолжил:

– Сейчас бедняга в дозоре на полсуток. Завтра ещё на пол. Но, думаю, от него так просто не отстанут. За потерю боевого инвентаря я в своё время таскал бревно по периметру, целый месяц. У Висма ему грозит срок вдвое больше.

– Убери это.

– Но капитан…

– Я говорю – убери. Свою жизнь я этой штуке не доверю. Для этого у меня есть меч.

– Конечно! Конечно у вас есть меч! Но ведь это не повод наказывать ещё и «Голодранца». Разве вам бы не было обидно гнуть спину в наряде, зная, что орудие, потерянное вообще-то не по вашей вине, простоит в арсенале и ни разу не выстрелит? Я бы, честно, посчитал это за кощунство. – Поло протянул ружьё, доверительно кивнул и стал ждать, когда капитан, время от времени поглядывая на рельсу, протянет руку в ответ и сделает правильное решение.

– «Голодранец». Да я же из тебя с академии не стрелял…, – Тит искоса посмотрел на ружьё, оценил его с мушки до пусковой скобы и, цыкнув, положил на него ладонь. – Ладно, чёрт с тобой, – Тит потянул голодранца к себе и посмотрел на маленький индикатор возле приклада, после чего встал и двинулся вдоль окопа.

– Не забудьте, капитан, временами сбрасывать напряжение. Пушка капризная, сами знаете. Если вовремя не приласкать, задрожит и может выскочить.

– Об этом не волнуйся. Ты главное не задержись. Наши ребята уходят всё дальше и дальше. Не хотелось бы, чтобы ты остался посреди «его» ребят.

– Вас понял. Ноги мне пока не латали, так что я вас нагоню. Буквально одно дельце, и поднимаюсь, – Поло залез механизированным пальцем в карман и вытащил оттуда что-то, похожее на голубую пилюлю.

– Давай, увидимся на той стороне, – мимоходом потрепав бойца, Тит, наконец, удалился.

Поло меж тем, не смотря на пилюлю, закинул её в рот. Он соврал. Заплатки для первого поколения всё ещё причиняли невероятную боль. До момента, пока они не вступили в битву, он должен был вытерпеть отторжение новых деталей. Сжав зубы, он разломал пилюлю. Смесь болеутоляющих и голубого каина тут же прилипла к дёснам, затекла в щёки и полезла дальше в гортань. Спустя время он понял, что наконец-то может сфокусироваться. Обрадовавшись, полониец спокойно поднялся. Впереди его ждали парни, которых он сам сюда и доставил. Они подарили бы ему чуть большее утешение… большее, чем сложный набор химикатов, лукаво подыгрывающих синапсам мозга. Капитан тем временем пропал из виду. Тот подходил к укрытию другого, чуть менее напряжённого капитана.

Висм стоял в глубокой рытвине. В руках он то и дело поправлял армейский бинокль. Предательский пот – вот в чём причина. Он облепил носки, галифе, майку и стёганную куртку, ещё с утра, а ныне, в полдень, добирался до панциря-бронежилета и до проклятых ладоней. Из-за жары чёрный череп на нагрудном панцире смотрел отныне чуть искоса, а матовый полимерный корпус бинокля стал глянцевым, схватывая всё больше разводов, оставленных основаниями пальцев. Висм давно перестал удивляться. Вся форма, имевшая приписку «водоотталкивающая», вызывала в нём только улыбку. Когда орденский интендант отправил им последний заказ с одеждой, капитан сходу дал ей срок в три дня. «Три дня – и жара вас умоет. Парни будут выносить вас неделю, но в джунглях они захотят раздеться. От проказы им будет приятней, чем от здешней ржавой воды».

Висм вытерся. Запотевшими ладонями он несколько раз провёл по бронежилету-панцирю, отчего разводами покрылась перчатка – латная перчатка, сжимающая череп у висков и выступающая у шеи. Капитанский полудоспех защищал от пуль и стрел, противостоял ветролучам и веерным залпам, оберегал от плазмокинеза и вдовьих литаний, однако от жаркого ливня с утра до полудня в этой поганой влажной духовке под названием Прометий он спасать не умел. Сепаратисткий улей определённо был где-то здесь. Один из ульев. Днём ранее именно отсюда прибыли двое горемык-разведчиков. Сепаратисты аккуратно их обезглавили, заботливо усадили на степняков и отправили по домам, до самого лагеря Ордена, где Тит и Висм, вычитав издевательское сообщение на дырявых дощечках, с гневом взглянули на юго-восток – в сторону зелёного марева.

Сепаратисткий улей определённо был где-то здесь. Либо вёл к улью. Вёл к их мерзкой плодящейся матке, вокруг которой ублюдки усердно плясали и искали оружие против Республики. «Найдем главную тварь – можно валить. Мне надоела эта духовка», – раздумывал Висм, пока рассматривал местность в бинокль.

Локтями он опирался о взрытый слой почвы. Поверх выглядывали только шея, перчатка – часть панциря – и голова. Тит, упав на стену окопа, тихо поинтересовался:

– Что видишь?

Рядом с окопом похаживал боец. Он яростно шикал любопытной мартышке, скачущей возле ног.

– Вижу наших, – Поло, настроив диоптрии, посмотрел налево, – грязь на тиках, лопоухие листья. Кроклусы, недотроги. А где хоть одна петля, а? Метийцы, вас спрашиваю? Что, не могли ради приличия хотя бы одного из этих ублюдков повесить?

– Дело исправимое, капитан, – Тит почувствовал в руках дрожь и посмотрел на приклад. Индикатор в рельсе показал: «пора». Рычаг был опущен. Напряжение у голодранца было сброшено.

– Не знаю как ты, но я-то уж исправлю точно. Ну всё, ходу.

Висм резко опустил бинокль и развернулся, а затем беззвучно приказал: «Вперёд». Бойцы выдвинулись. Бойцы аръегарда. Дивизии Тита местный главнокомандующий отправил в авангард – получать первый удар. Титанец особо не спорил. Не в его положении спорить с тем, кто торчал в этой жаре целых три месяца. От него Висм ждал отдачи, а она выражалась в усердии присланных с Нимфеи бойцов. Обещание есть обещание: «скажи им завтра выступать – они выступят. Приказам они следуют чётко».

Висм убрал бинокль в футляр, футляр – в поясную сумку. Затем, как пружина, он оттолкнулся от стены окопа. Через мгновение он оказался над Титом. Им следовало поднажать. Встав во главе замыкающего батальона, Висм поспешил вперёд. Тит прошёл по окопу чуть в сторону – в этом сражении, если придёт время сражаться, ему отвели чуть более рисковую роль. Он должен идти в атаку с одним из гвардейцев: Шестёркой, Шутником или Шулером. А эти трое располагались так: Шестёрка шёл справа и управлял страховым отрядом; на левом фланге верховодил Шутник с двадцаткой бойцов с «короедами», пушками-обрезами, что идеально устраняли укрытия и забирали с собой тех, кто за ними пытается скрыться; а на острие, на шпиле атаки осторожно обступал ловушки Шулер, приказывая своей малочисленной ударной роте по-тихому срезать лески и искать следы мин.

Первым на пути был Шестёрка. К нему-то Тит и отправился.

Над головой капитана внезапно пролетел крикун: с жёлтым тельцем, синим хохолком и голубоватым оперением на конце крыльев. А ещё с до жути громким стрекочущим голосом. Почти достигнув цели, титанец заметил, что слегка глохнет. Странно, что тварюгу тут же не застрелили. Ей позволили сесть на ветку, пропеть ещё секунд пять, но к оружию так никто и не потянулся. Тит сам был готов схватиться за оружие. «Лучше меня не испытывай», – и, подняв голодранца, он с гневом посмотрел на ветки. Через миг пение прекратилось.

Он ожидал всего, что угодно, но не дисциплины. И, удивившись такому факту, капитан быстро опустил ружьё и последовал вновь по пути, по которому прошёл один из гвардейцев.

Однако причина была не в этом. Кажется, в поле зрения крикуна что-то попало. Что-то такое, от чего не замолкнуть было нельзя – горизонт из бойцов, расползшихся по земле. Те еле поднимали ботинки и вязли в густой зелени джунглей. Вот что птице нечасто приходилось видеть. И тут внезапно её взгляд пошатнулся. Ветка под сжатыми лапками дрогнула, и крикун подлетел. На ствол опёрся гвардеец. Чуть позже, на полусогнутых, к нему подошёл капитан.

– Твой командир медлит. Почему?

– Потери.

– Навряд ли.

Шестёрка, не оборачиваясь, вытянул голову и осмотрел расположение бойцов.

– Если есть что сказать, капитан, говорите.

– Я просто хотел узнать, что по этому поводу думаешь ты.

– Ничего. Приказ есть приказ. Лишних вопросов себе, да и тем более командиру, я не задаю. Вы недовольны нашей стратегией?

– Любая стратегия имеет место, пока она не ведёт к провалу. И пока Висм шатается между ним и успехом, то я оценивать не берусь.

– Что-то не похоже на слова будущего Адмирала.

– А на чьи похожи?

– Аналогия вам не понравится.

– Если не будешь язвить, то наказания не последует.

– Ладно, скажу так: вы тушуетесь.

– Тушуюсь? Из-за чего?

– Подойдя ко мне, вы хотели задать вопрос по-другому. А сейчас костите углы. Не похоже на поведение будущего Адмирала.

Приклад в руках Тита задрожал, и, опустив взгляд, он притронулся к рычагу. Голодранец тут же угомонился. После этого капитан произнёс:

– Ну ладно, я подожду.

– Чего?

– Ответа. Твои идиотские домыслы меня не колышат.

Шестёрка ухмыльнулся и выглянул из-за дерева. Тит выглянул после. Затем он продолжил:

– Так что что насчёт тебя, Шестёрка?

– Лично я недоволен.

– Ну вот, не сложно было, правда?

– Командир сомневается.

– И в чём же?

– Что я для них опасен.

– Да брось. Ты на это неправильно смотришь.

– Да? А как мне на это смотреть?

– С его точки зрения. Если ты здесь, ближе к тылу, значит, Висм тебя ценит как равного.

– И с чего бы?

– Посмотри назад и увидишь, – Тит вновь выглянул и через секунду вернулся. – Он оставил тебя поближе. Тебя он терять не хочет. Не знаю почему, но твою шкуру он ценит выше, чем шкуры тех двоих, – Тит указал поочередно на Шутника, а затем на Шулера.

– Возможно, но я не согласен.

– Как хочешь, мне на твоё согласие, если честно, срать с высокой колокольни.

– Ну вот. На слова будущего Адмирала это уже больше походит.

Тит, увидев ухмылку гвардейца, выглянул из-за дерева в последний раз и подозвал стоящих чуть позади бойцов. Они, что удивительно, выдвинулись с небольшой задержкой. Нечто отвлекло их внимание. Спустя мгновение Тит понял – что именно. Отойдя от окопа, взяв расстояние в сотню метров, один из солдат всё продолжал бороться с мартышкой. Шикал он яростней, пинался активней. Мартышка всё не уходила. Завидев ботинок, она, конечно же, отбегала к кустам, но после этого всегда возвращалась, зная, что у громилы на груди припрятано кое-что интересное – широкий ремень и связка гранат. Одну из гранат, видимо, мартышка и хотела сорвать.

Набрав злости, солдат-гренадёр выхватил шматок грязи. Тот полетел упрямке в нос, но она вовремя подскочила и увернулась. Отбежав под кусты, она приникла головой и на время притихла. Урок ей стал наконец-то понятен.

А линия Шестёрки тем временем обошла очередной неглубокий окоп.

«Они готовились к обороне, ждали громкого нападения, но его не случилось. Висм струсил. Тел нет, следов от тел тоже, деревья не тронуты взрывами, ветки кустов не надломаны. То есть пули здесь не ходили. Тогда чем же он занимался? Чего выжидал?» – охапка вопросов всплыла в сознании Тита.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68884533) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.