Книга - Она опять мяукала

Она опять мяукала
Владимир Моргунов


Старший следователь следственного комитета и практикующий психолог раскрывают цепь страшных преступлений. Маньяк достаточно долгое время оставался безнаказанным по причине, которая окажется ошеломляющей. А клубок расследования начал разматываться после показаний случайного свидетеля, который рано утром посетил могилку… своей кошки.





Владимир Моргунов

Она опять мяукала…





1


Савичев ясно расслышал мяуканье. Он уже не спал – музыку ведь хорошо слышал и слова песни тоже слышал. На прикроватном столике древний транзисторный приемничек поскрипывал. И Савичев вовсе не сквозь сон, отчетливо разбирал слова песни: «It's good to touch the green, green grass of home». Том Джонс голосил, певец юности Савичева.

И тут на фоне музыки мяуканье.

Точнее, звук был, скорее, похож на «пик», а не на шаблонное «мяу». Вообще кошки мяукают по-разному – иные просто хрипло рычат, а иные выдают такой мяв, будто передразнивают горластых женщин.

А вот кошка Савичева деликатно произносила «пик», когда желала привлечь к себе внимание. Частенько, едва начинало сереть за окном, она покидала постель, на которой спала в ногах хозяина или даже под одеялом, потом обделывала свои делишки на горшке, возвращалась к кровати и говорила «пик». В переводе на человеческий язык это означало: «Эй, мама, пожрать бы не мешало!»

Да, именно так – «мама».

Савичев взял Нину Риччи – вот такое он ей имечко дал! – крохотным котенком.

У бывшей своей сослуживицы взял, которая в шутку спросила: «Ну что, Вася, готов ты стать матерью?» Савичев сказал, что готов. Мама-кошка смотрела на него ревниво, тревожно и зло, когда он Риччи в лукошко прятал, предварительно в старый свитер завернув.

Сегодня Нина Риччи опять напомнила о себе. Савичев пробормотал: «Bad, bad sign» – то есть, «Плохой, плохой знак». То ли название песни Джо Кокера вспомнил, то ли в появлении Риччи в самом деле плохой знак усмотрел.

Нет уже Нины Риччи, больше года, как нет.

Савичев резко сбросил ноги с кровати, суеверно касаясь ковровой дорожки сначала правой ногой, прошел по привычному утреннему маршруту: туалет-ванная-кухня.

Не спеша попивая кофе из большой глиняной чашки, смотрел из окна на поля и леса, пока что не очень заметно отмеченные уже закончившимся августом и едва успевшим начаться сентябрем. Хорошо хоть, что сумасшедшая жара спала.

Кошка. Мяукала. Как давно он ее не навещал? Уже больше месяца. Это плохо. Совсем захандрил. В пятьдесят пять нельзя так рассупониваться. «Старый стал, ленивый».

Через четверть часа он уже брел между деревьев. Узкая полоска саженой рощицы подходила почти к самому дому, на противоположном конце лесопосадки проходила дорога, за ней простиралось поле. А за полем вставал большой смешанный лес.

В том лесу Савичев и похоронил свою кошку. Далеко от дома, километра за три от него. Если учесть, что его дом стоял на самом краю микрорайона, то такое удаление спасало место вечного покоя Нины Риччи от любителей пикников. Или почти спасало.

На прогулки и пробежки Савичев всегда выходил рано утром. Это объяснялось тем, что в присутствии людей он ощущал дискомфорт.

Савичев приближение живых существ чувствовал на таком расстоянии, которое позволяло ему встречи с ними избежать. С четверть века назад и чуть позже этот дар – Божий, конечно же – несколько раз спасал его от гибели. Спецназовец Савичев чуял приближение двуногих животных, готовился к встрече с ними и выходил победителем.

Спецназовцы то ли так называемой профессиональной деформации личности подвергаются, то ли в спецназ набирают исключительно пессимистов и мизантропов. Савичев в спецназе двенадцать лет прослужил. Ни в светлое будущее человечества, ни в доброе начало в людях он не верил. Даже до того, как его в спецназ перевели, не верил.

Знак, вырезанные на стволе дерева соединенные латинские N и R, он без труда нашел. Двадцать шагов от начала тропинки, ведущей в глубину леса, потом идти перпендикулярно ее направлению. Пройти метров тридцать, чтобы увидеть еще на одном стволе соединенные литеры латиницы. Чуть дальше – сломанное дерево, крона которого уперлась в землю. Подход к дереву преграждает густой кустарник.

Раздвигая ветви кустарника, Савичев добрался до дерева. На небольшой – метр на полтора примерно – плешке даже опытный глаз сейчас не найдет невысокий плоский холмик, засыпанный преждевременно опавшей от жары листвой. Савичев похоронил кошку в коробке из-под импортной обуви. И коробка за полтора года, похоже, не сгнила. Потому и могилка не просела.

– Привет, диверсантка, – тихо произнес Савичев, присаживаясь на корточки.

Риччи отличалась вспышками необъяснимой ярости, вдруг ни с того, ни с сего начинала царапаться и кусаться. Вроде бы объяснялось это «полудикой» породой – не совсем чистая «ангора».

– Что, диверсантка, затаилась, спряталась? Эх, ты… Ну, на что это похоже?

Он так всегда укорял кошку, когда она впивалась зубами в его руку – «ну, на что это похоже?»

Только тут, около могилки, под сломанным деревом, Савичев чувствовал себя по-настоящему одиноким. Начинал разговор с кошкой и почти после каждой фразы повторял: «Молчишь? Ну, на что это похоже?»

Но сейчас он не успел начать привычный монолог.

Его по-звериному чуткий слух уловил внезапно возникший звук. Звук усиливался. Похоже, его источник приближался.

Автомобиль? В такую рань? Кто-то едет порыбачить? Но с той стороны на машине не проехать к озерам. Лес здесь густой, колеи нет, только тропинки.

Впрочем, в той стороне, откуда звук доносится, есть поляна, довольно большая. Отсюда до поляны – метров сто или чуть больше. А попасть на нее на машине можно только с асфальтированной дороги, по просеке.

На пикник кто-то выбрался? Место, конечно, подходящее, но время… Охотники?

Звук прекратился. Тишина стояла прозрачнейшая, нарушаемая только шорохом падающих листьев.

Мгновенье, минута, другая, третья… Замерев, Савичев напряженно вслушивался.

И тут чей-то заполошный крик раздался. Странный крик.

Савичев выпрямился. Чисто рефлекторно выхватил нож из кармана на голени. Костюмчики эти камуфлированные нынче на каждом углу продаются, вроде бы для использования только в «мирных целях». Но вот карманы на голенях для чего-то пришиты. Для охотников, наверное. Охотников и охоту Савичев презирал и почти что ненавидел. Невелика доблесть шарахнуть картечью по тому же несчастному кабанчику, зная, что шансы выжить у животного в схватке с двуногой тварью минимальны. А ты, добытчик хренов, попробуй пойти на зверя безоружным.

Савичев когда-то носил на правом голенище диверсионный нож-стропорез. Сейчас у него нож чуть поменьше, самодельный, но Савичев и с такой «игрушкой» сможет противостоять троим-четверым отморозкам – конечно, при условии, что у них нет «стволов».

А уж отморозков нынче едва ли не на каждом шагу можно встретить.

Савичев, пригнувшись, выбрался из гущи кустарника и пошел в том направлении, откуда только что услышал крик.

Шел быстро, почти бежал, но шума производил очень мало.

Опять крик. Что-то это крик Савичеву напомнил… Так кричат сумасшедшие. Или люди, одержимые животным страхом. Перед лицом неминуемой смерти. Он достаточно навидался и наслышался последних.

Лес поредел. Теперь Савичев перемещался, сильно пригнувшись.

Выбрался почти на самый край леса, присел за толстым стволом многолетнего дуба.

– Мать-перемать! – выдохнул негромко. – Менты!

Милиционеров было трое, в форменных куртках. Двое, обращенные к Савичеву спинами – точнее, задами – что-то катали по земле. Или прижимали к земле.

Савичев присмотрелся и понял: не что-то – кого-то. Третий мент, стоявший к Савичеву боком, пинал ногами человека, лежащего на земле.

Но еще и четвертый был, в гражданской одежде. Он приближался к группе со стороны автомобиля, серого «автозака».

Мужчина в гражданской одежде подошел к лежащему и ударил его ногой. По голове или по верхней части туловища, Савичев не мог определить – один из ментов закрывал обзор.

Одним ударом мужчина в гражданской одежде не ограничился, пнул лежащего еще три раза. Бил, словно по футбольному мячу: отходил на полшага назад, быстро подавал тело вперед, с размаху выбрасывал ногу.

Лежащий никак на удары не реагировал: не кричал, тело его не двигалось.

И тут Савичеву показалось, что он узнал мужчину в гражданском. Где-то он видел его лицо. Характерные высокие залысины, тяжелая нижняя челюсть.

Когда-то обстоятельства, образ жизни приучили – или вынудили – Савичева принимать решения в доли секунды. Не рефлексировать, не заниматься долгим взвешиванием «за» и «против», но действовать, доверяясь интуиции и многолетнему опыту.

И сейчас он не рефлексировал.

Издал громкий свист и наблюдал реакцию людей – или нелюдей – на поляне.

Как и следовало ожидать, все четверо повернулись в его сторону. Один из милиционеров выхватил из кармана куртки пистолет.

Савичев навскидку определял расстояния и ошибался ненамного. Расстояние от него до мента с пистолетом – метров сорок или чуть больше. Так называемая прицельная дальность «макара» – пятьдесят метров. На самом же деле гарантированно поразить цель из этого пистолета можно лишь на вдвое меньшем расстоянии.

Конечно, знание возможностей «макара» позволило Савичеву принять именно такое решение. Столкнись он с этой четверкой лоб в лоб, Савичев действовал бы по-иному.

Сейчас возникла ситуация, вполне заслуживающая определения «драматическое бездействие». Четверка на поляне стояла неподвижно, лежащее т е л о походило на труп. Савичев заметил, что брюки и трусы с лежащего мужчины стянуты до колен.

Он засвистел еще раз, оглушительную трель выдал.

Ответом ему был свист пули и шорох срезаемых ею веток.

Пуля прошла высоко, в трех-четырех метрах от земли. Это могло означать, что либо мент выстрелил со страха, либо он предупреждал неизвестного: «Убирайся по добру, по здорову!»

Савичев убираться не спешил. Он стал бы убегать только в том случае, если бы милиционер пошел на него.

Но милиционер стоял, опустив пистолет и вглядывался в лес. Савичев прикинул, что мент может бояться засады: ну как в кустах сидит какой-нибудь тип с охотничьим карабином?

В следующее мгновенье Савичев понял, что он оказался победителем в этой бескровной схватке. Один из милиционеров побежал к «автозаку», открыл задние двери, вернулся к телу. Потом вместе с другим милиционером оттащил тело в автомобиль.

Даже на таком расстоянии Савичев отчетливо рассмотрел кровь внизу живота и на бедрах несчастного. Его тело походило на тюк белья. Вполне может быть, что на этой поляне несколько минут назад было совершено убийство.

Тип с пистолетом, сначала пятясь назад, а затем, повернувшись к Савичеву спиной, быстро пошел к машине, увлекая с собой мужчину в штатском.

Это не просто походило на бегство, это и было бегством.

Мент с пистолетом и гражданский забрались в кабину, двое – в кузов «автозака». Мотор заурчал, зарокотал – чувствовалось, что водитель спешит убраться отсюда.

«Автозак» описал круг по поляне и помчался к лесу. Как и предполагал Савичев, «автозак» приехал сюда по просеке, по ней же он и выезжал.

Савичев осторожно выпрямился.

Эти подонки могут сделать большой круг, проехав по шоссе и заехав по грунтовой дороге на поле. В поле беглецу на своих двоих с автомобилем тягаться – безнадежная затея.

Поэтому Савичев принял решение уходить по лесу, углубляясь в него, выйти к озеру, а затем, обогнув его, вернуться домой.

Перемещался он трусцой. По дороге увидел на берегу озера одного рыбака. Рыбака наполовину скрывали камыши, сидел он спиной к Савичеву.

Это хорошо, свидетели в данном случае не очень желательны.

Солнце уже взошло, слепило глаза – Савичев бежал на восток.

Он порядком вспотел. Поэтому, едва переступив порог квартиры и заперев за собой дверь, сразу направился в ванную.

Постоял под душем, размышляя над тем, свидетелем чего он стал. Менты – мелочь, трусы. Окажись в подобной ситуации на их месте спецназовцы, они бы свидетелей не оставили. Пару раз группе Савичева приходилось убирать свидетелей – сначала в Афгане, потом в Чечне. И оба раза свидетелями оказывались мирные жители, волею злой судьбы попавшие на место проведения боевой операции.

Но война – это место и время для проявления концентрированной жестокости двуногих зверей. А то, что увидел Савичев около получаса назад…

Вытираясь махровым полотенцем и глядя в зеркало, он внезапно вспомнил. Лицо мужчины в гражданском он видел по телевизору! Всего несколько дней назад. В какой-то передаче типа «Криминальные сводки». На память Савичеву жаловаться не приходилось. Мужчину вместе с его женой показывали. Их восьмилетнюю дочь изнасиловал и задушил в кабине лифта педофил-маньяк. Да, именно маньяком назвал его комментатор – это вроде бы было не первое такое преступление.

Накинув халат, Савичев прошел в комнату, которую его бывшая жена полунасмешливо называла «кИбинетом».

Со стены, щурясь на вспышку фотоаппарата, смотрела пушистая кошка. Фотографию Нины Риччи Савичев распечатал на цветном принтере года за три до ее смерти.

– И что ты обо всем этом думаешь, террористка? Молчишь? А ты что думаешь? Як живеш ти в Арiзонi?

Это Савичев обращался уже к другой фотографии. Эффектная женщина с распущенными волосами. Его бывшая жена жила не в Аризоне, а в Нью-Джерси. И украинкой она не была, просто Савичеву пришлись по душе мелодия и слова песни:

Я прокинутись страшуся —
Тебе поруч не знайду.
Заблукали в телефонi
Рiдний голос, нiжний звук.
Як живеш ти в Арiзонi,
Я втомився вiд розлук.

От разлук Савичев не утомился, просыпаться не боялся. И гораздо больше горевал по кошке, умершей полтора года назад, чем по жене, которая жила в Америке вот уже десятый год. Жила со своим американским мужем.

Савичев включил компьютер, вошел в интернет, набрал в окошечке поиска название своего города и «маньяк-педофил». Программа-поисковик выдала какую-то хрень…


* * *

Но через неделю, зайдя в интернете на сайт скандально известного в их городе – впрочем, и далеко за его пределами – интернет-журнала «Штык-перо», Савичев узнал, свидетелем чего он стал.

Оказывается городская прокуратура возбудила уголовное дело по факту смерти в СИЗО мужчины, подозреваемого в изнасиловании и убийстве несовершеннолетней. Подозреваемого перевезли в СИЗО из ИВС – изолятора внутреннего содержания – городского отдела милиции. А в СИЗО подозреваемый погиб якобы после проведения следственного эксперимента. Причем, следствие явно склоняется к выводу, что убили его «зеки» – известно их отношение к насильникам, а тем более к насильникам малолетних.

Шум подняли родители погибшего: «Сотрудники СИЗО хотели вначале сами его похоронить, но мы отказались, ведь покойник должен переночевать в родном доме. Нам отдали сына из морга уже одетым. На его лице был толстый слой грима. На голове у Саши был натянут мешок, чтобы мы не видели, что она вся разбита, а на виске – дыра».

Прочитав последнюю фразу, Савичев невесело хмыкнул. Уж он-то знал, в результате чего наверняка могла появиться дыра на виске несчастного Саши. От удара ногой, обутой в полуботинок. Савичев словно заново воочию увидел, как отец девочки «футболит» голову насильника.

А был ли он в самом деле насильником? В статье говорилось о том, что подозреваемый был инвалидом. Чем он страдал?

Савичев перевел взгляд с монитора на стену, на изображение Нины Риччи.

– Ну, диверсантка, как ты думаешь, стоит ли мне ввязываться в это дело? Молчишь? Ну, на что это похоже? Как я объясню им, зачем оказался там в такую рань? Да, ты права – я же пробежки по утрам совершаю!




2




    Среда, 8 сентября

Старший следователь городской прокуратуры Михаил Юрьевич Меньков верил в приметы. Почти как пушкинская Татьяна Ларина – во всяком случае он верил снам. Карточным гаданьям, впрочем, тоже – хотя в последний раз на картах ему гадали больше десяти лет назад. Предсказаниям луны – то есть, астрологии – Меньков верил меньше всего, но все же не игнорировал их полностью по принципу «в этом что-то есть».

Вера Менькова в вещие сны основывалась, прежде всего, на каком-никаком жизненном опыте. Тридцать семь лет – это, как выражалась свояченица Менькова, возраст уже на рубеже вечности. Именно эта родственница – сестра жены старшего следователя – подвела научную основу под вещие сны. Свояченице Меньков верил – та была психологом не просто по образованию, но, едва ли не в первую очередь, и по призванию.

А сон, приснившийся Менькову накануне вызова его к прокурору, повторялся в том или ином варианте уже не один раз. И даже не один десяток раз. Приснился Менькову его дачный домик (проданный им года два назад вместе с дачным участком). Только у Менькова домик был хоть маленький, но очень аккуратный, ладный, уютненький. А тут увидал во сне старший следователь нечто вроде огромного барака – с зияющими дырами в крыше, с такими же дырами в стенах. В общем, так называемое незавершенное строительство.

Меньков и раньше читал о том, что дом или квартира во сне – это сам человек, его тело, его разум, его чувства. Меньков по опыту знал, что подобный сон вовсе не предвещает болезнь – в том числе в виде похмелья. А вот по службе или в отношениях с кем-то приятного ожидать не приходится.

И точно, сон, как оказалось, был в руку. Менькова вызвал к себе прокурор Ивантеев и, хмуро глядя в столешницу, сказал:

– В общем, навесили на нас одно дельце…

Толстый, рыхлый прокурор Приозерска внешне напоминал сильно раскормленного, аномально крупного сурка. Сурок, затянутый в тесную форму синего цвета, выглядел, конечно, очень смешно. Те, кто видел Ивантеева в первый раз, не могли сдержать улыбки. Зато коллеги и, тем более, подчиненные Ивантеева при взгляде на него об улыбке даже и не думали. Не только потому, что привыкли к внешности прокурора. Все знали, насколько злопамятен и мстителен Ивантеев. А еще Ивантеев отличался повышенной требовательностью к подчиненным – и настолько же пониженной требовательностью к себе. Меньков же – да и не он один – называл последнее качество Ивантеева умением прикрыть свою задницу чужой.

– Что за дельце? – осторожно спросил старший следователь.

– Ну, дело того идиота, который девочку изнасиловал и задушил. В Западном районе.

– А чего ж навесили? Там же вроде все предельно ясно.

– В том-то и весь фокус, что «вроде», – хмыкнул Ивантеев. – Вел его, если ты не знаешь, Коренев.

– Да слыхал, что Коренев, – Меньков тяжко вздохнул.

Коренев в общем-то, производил впечатление весьма неглупого молодого человека. Однако все силы, весь интеллект этого разгильдяя и лодыря тратился на изобретение приемов, с помощью которых можно сделать работу с минимальной затратой нервов и времени – то есть, в нормальном озвучивании, как можно более халтурно.

В городскую прокуратуру Валера Коренев попал по протекции – по очень влиятельной протекции. Хотя, по правде говоря, могущественной поддержкой сверху не злоупотреблял. И при постоянном давлении непосредственного начальства свои обязанности мог выполнять на твердую «тройку», а то и «четверку» с минусом – по пятибалльной системе. Меньков несколько раз оказывался непосредственным начальником Коренева, когда возглавлял оперативно-следственную группу. И знал, что за Валерой нужен постоянный присмотр – то есть, дополнительный расход собственных сил, нервов и времени. Единственный выход избавления от Валеры – сделать его большим начальником. Только ведь за один месяц или даже за год карьерный взлет осуществить невозможно. Для того, чтобы подниматься по служебной лестнице, надо последовательно занимать новые ступеньки. А выходило так, что в городской прокуратуре Приозерска эти самые ступеньки занимали люди либо компетентные и, можно сказать, незаменимые – вроде Менькова – либо тоже обладавшие солидными связями наверху – вроде зама Ивантеева.

А пока, пребывая на своей должности следователя прокуратуры старший лейтенант юстиции Валерий Коренев в очередной раз сотворил халтуру, начав заниматься делом об изнасиловании и убийстве несовершеннолетней.



А дело имело весьма нежелательные последствия – маньяка, якобы совершившего убийство и изнасилование, зеки в сизо замордовали, а родители маньяка написали прямиком в Генеральную прокуратуру. Причем, судя по всему, не просто написали, но передали в Москву с оказией – в областной прокуратуре получили пакет, в котором лежал конверт с двумя московскими штемпелями.

Но и на этом сюрпризы для Менькова не исчерпались. Как выяснилось, маньяка изуродовали и убили не обязательно в сизо. И очень даже может быть, что его убили вовсе не зеки.

– Свидетель нашелся, – бубнил Ивантеев, продолжавший глядеть на крышку стола, – который видел, как обвиняемого избивали.

– А где это происходило? – опять же осторожно спросил Меньков.

– Да там же, – Ивантеев махнул пухлой короткой рукой. – В Западном районе.

– Однако…

Ивантеев толкнул по гладкой поверхности стола в направлении Менькова довольно толстую папку.

– Тут все. Давай, разбирайся!



А там-то, в деле, и разбирательства особого не требовалось – ляп на ляпе, несостыковка на несостыковке.

В общем-то спокойный по натуре и редко выходящий из себя Меньков сейчас дал волю эмоциям. Позвав к себе Коренева, он поинтересовался:

– Валера, тебе никто не говорил, что ты чудак на другую букву?

– А в чем дело? – лицо Коренева слегка побледнело.

Игнорируя его вопрос, старший следователь продолжал:

– Ты выдающийся специалист по дискредитации следственного управления! Ты вредитель! Нету на тебя товарища Ежова и товарища Берии! Да вот тут, – он потряс несколькими листками бумаги, извлеченными из папки, – просто руководство под названием «Как не надо проводить судебно-медицинскую экспертизу». Почему ты не проследил за осмотром трупа?

– Почему не проследил? – недовольно проворчал Коренев.

– Ты мне Ровшана и Джамжуда переставай из себя корчить. Потому и не проследил, что разгильдяй ты. А если и проследил, то почему проигнорировал заключение судмедэксперта? Вот, читаем: «Смерть, предположительно, наступила в результате асфиксии. На шее потерпевшей ясно видны гематомы и посинение, указывающие на удушение. Четвертый и пятый шейные позвонки повреждены, их характерное смещение указывает на то, что потерпевшей мог быть нанесен удар справа в область шеи». Где ж такого грамотея откопали? «В область шеи». А почему не «в губернию шеи»?

Коренев молчал – знал, что Менькову лучше не перечить.

А Меньков продолжал, уже более спокойным тоном:

– Если хочешь знать мое мнение, то я больше склоняюсь к тому, что смерть как раз и наступила от удара по правой стороне шеи. Даже я сказал бы, что направление удара можно определить как «справа-сзади». Но об этом надо дополнительно говорить со специалистом – настоящим специалистом, а не таким, который это заключение писал. «Смещение позвонков», как же! Да они переломаны, судя по снимку. А вот протокол твоего допроса подозреваемого Алевтинова: «Подозреваемый признал, что при совершении полового акта зажимал рот потерпевшей одной рукой, но она вырывалась и несколько раз коротко вскрикнула». Хм, это тебе Алевтинов так сказал: «коротко вскрикнула»?

– Нет, конечно, – ухмыльнулся Коренев. – Это я по смыслу скорее записал. У него, у Алевтинова этого, с образностью речи не шибко хорошо дела обстояли.

– Ну да, что со слабоумного взять… А вот твоя запись с его слов дальше: «И тогда я схватил ее за горло обеими руками и сдавил горло. Она не могла кричать. Я не хотел ее задушить до смерти, просто не давал ей кричать. Потом я обнаружил, что она вся как-то обмякла и уже не сопротивляется». Шедевр, шедевр! У тебя, Валера, явно наличествуют литературные способности. Но из этого вот шедеврального фрагмента текста лично мне становится ясным, как дважды два, что смерть жертвы наступила от удушения.

– Правильно, – кивнул Коренев. – И в заключении судмедэксперта так написано.

– А как же быть со смещенными – а точнее говоря, сломанными – шейными позвонками? – ехидно вопросил Меньков.

Коренев и тут не замешкался с ответом:

– Он мог ее толкнуть, и она ударилась головой о стену кабины лифта. Вот так, правой рукой слева в голову толкает. Она летит и бьется правой стороной головы о стену, и шейные позвонки ломаются или смещаются – как в заключении написано.

– Валера, ты себя самого со стороны не слышишь? Я ведь ты явную отсебятину несешь. Если «она вся как-то обмякла», как записано тобой со слов несчастного олигофрена Алевтинова, то как он мог толкнуть труп – уже труп! – именно в голову?! Как мог труп удариться о стену кабины именно головой?! И как быть с заключением судмедэксперта относительно того, что «потерпевшей мог быть нанесен удар справа в область шеи»?

– Честно говоря, не знаю, – признался Коренев, – как быть с этим заключением судмедэксперта.

– Охотно верю, – кивнул Меньков. – А скажи мне, Валера, показался ли тебе этот Алевтинов похожим на преступника – на маньяка конкретно?

– Вообще-то не показался, – вздохнул Коренев. – Но ведь у него заболевание какое?

– Да, я видел в документах – синдром какой-то.

– Синдром Клайн-фел-те-ра, – отчеканил Коренев, и в его голосе почти что торжество звучало – уж не оттого ли, что такое слово смог запомнить. – А этот синдром, между прочим означает наличие лишней хромосомы игрек, «хромосомы преступления». Так вот, в Соединенных Штатах – в Чикаго, если совсем точно – лет сорок с лишним назад один хмырь убил восьмерых медсестер. Одну из них изнасиловал. А перед тем, как эти действия сотворить, он зашел в студенческую общагу и говорит: «Я, девушки, ничего плохого вам не сделаю, но мне деньги на билет куда-то там нужны». Там, в комнате, девять девушек находилось. Одной удалось спрятаться под кроватью. Она-то все и рассказала. А этот хмырь после всего, что натворил в общаге, пошел в кабак – бухать на полсотни долларов, которые он у своих жертв отобрал. Ну, что с него взять, – Валера покрутил пальцем у виска, – у него же синдром Клайнфелтера обнаружили.

– И ты решил, что Алевтинов очень похож на чикагского маньяка? – вопрос Менькова прозвучал почти грустно.

– Я же не сказал такого. По лицу ничего не скажешь – туповатое, в общем, лицо. Но ведь у него, у Алевтинова, все внешние признаки этого синдрома – рост высокий, толстый он, ручищи крупные…




3




    Четверг, 9 сентября

Меньков изучал лицо Савичева – уделяя этому процессу немного больше времени, чем требовалось следователю прокуратуры для того, чтобы разглядеть свидетеля.

– Вы хотите спросить меня, не проходил ли я когда-либо курс лечения в «психушке»? – на лице Савичева, словно вырезанном из куска давно засохшего и очень прочного дерева, ни тени иронии или насмешки.

«Ты нехилый психолог, – Меньков не спешил с ответом. – Но пошлой похвалы насчет чтения мыслей ты уж точно не дождешься».

– Нет, такого дурацкого вопроса я задавать не собираюсь, – Меньков изобразил нечто, вроде вежливой усмешки. – Даже зная некоторые не совсем простые моменты вашей биографии.

– Так я ведь вовсе не «афганский» или «чеченский синдром» имел в виду, – губы Савичева опять раздвинулись, изображая улыбку. – Я имел в виду тот факт, что человек с нормальной психикой никогда не стал бы свидетельствовать по такому делу. Вот именно об этом вы и подумали.

– Откуда вам знать, о чем я подумал, – неопределенно проворчал Меньков. – Значит, вчера утром вы увидели сообщение в интернете, а днем пришли с заявлением в прокуратуру?

– Так точно.

– А когда вы наблюдали это… избиение?

– Первого сентября. Восемь дней назад, – спокойно ответил Савичев.

Его руки лежали на столе. Длинные пальцы не выглядели толстыми, а ладони – широкими. В общем, руки эти не могли принадлежать работяге, по целым дням орудующему лопатой или кувалдой. Но эти сильные – наверняка даже очень сильные – руки принадлежали крепкому, прекрасно физически подготовленному человеку. Уж об этом Меньков мог судить – больше половины жизни по спортзалам прошатался, занимался боксом и дзюдо. Сейчас, в свои тридцать семь, старший следователь еще старался поддерживать форму, пару вечеров в неделю уделяя занятиям рукопашному бою.

– А почему вы не пришли в милицию и в прокуратуру тогда – восемь дней назад?

– Потому что не хотел выглядеть совсем уж безнадежным идиотом, – Савичев пожал крепкими плечами, обтянутыми легкой курткой. – Во-первых, я никого из них не знал. За исключением этого самого Федяева, отца убитой девочки. То есть, я впоследствии вспомнил, где я его видел. А во-вторых, жаловаться милиции на беспредел милиционеров – это все равно, что, извините, справлять малую нужду против ураганного ветра. Даже в том случае, если милиция учинила беспредел против тебя самого лично. А уж если речь идет о ком-то другом – тут вообще стопроцентная безнадега.

– А если жаловаться прокуратуре? – задавая этот вопрос, Меньков старался выглядеть серьезным, очень серьезным. Ему определенно нравился Савичев. Но то, что свидетель говорил сейчас, отдавало банальщиной – нечто из разряда «все менты – козлы». Так что задавать подобные вопросы следовало бы в ироничной тональности.

– Результат будет практически таким же, – нечто, похожее на гримасу, пробежало по бесстрастному, почти неподвижному лицу Савичева.

– Хм… А почему же вы в таком случае решили свидетельствовать сейчас?

– Наверное, потому, что мне нечего терять.


* * *

В общем-то, Савичев не кривил душой, говоря, что ему нечего терять. Трехкомнатная квартира в «спальном районе» особой ценности не представляла. «Убитая» «Лада» вместе с кооперативным гаражом, в котором она стояла, тоже не принесла бы больших денег, будучи проданной.

Жена давно жила в Штатах, дочь – там же. Дочь тоже вышла замуж за американца, и теперь внучка и внук Савичева являлись гражданами США. Внук при случае мог стать и президентом. Впрочем, внучка тоже – неизвестно, какие у янки будут предпочтения лет через тридцать-сорок, если в настоящее время у них в президентах афроамериканец.

В середине восьмидесятых Савичев угодил в Афган, потом еще лет через десять – в Чечню. После хасавюртовского позора ушел из армии в звании подполковника. Всего-навсего. Военной карьеры не сделал.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/vladimir-morgunov-10378362/ona-opyat-myaukala/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.