Книга - Кипиай

Кипиай
Никита Александрович Могутин


Городская проза
Молодой писатель получает письмо по электронной почте. Отправитель обещает раскрыть ему тайну, которая перевернет мир. Польстившись на хороший гонорар, автор берется за тему и отправляется в опасное приключение. Вскоре он начинает понимать, что все вокруг далеко не то, чем кажется.





Никита Могутин

Кипиай


Т. З. – девушке, без которой этой книги не было бы.

Да и много чего другого тоже.


And I heard, as it were, the noise of thunder:
one of the four beasts saying:
«Come and see».
And I saw. And behold, a white horse…

    Johnny Cash. The Man Comes Around


© Текст. Никита Могутин, 2021

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2021

© Оформление обложки. Александр Петриков, 2021




Вступление


История, которую я собираюсь вам рассказать, правдива от первой до последней строчки. Всё это было на самом деле. Каждое имя, названное в этом тексте, звучало в реальности, каждое слово и каждый знак препинания встали ровно на те места, на которых и должны были оказаться. Вы сможете легко в этом убедиться, дочитав её до конца. Если же эта история вам быстро наскучит или покажется глупой и надуманной, то никто вас не осудит и ни в чём не обвинит.

Но раз уж вы всё-таки здесь, чтобы вам было проще, я попрошу вас вообразить себе большое помещение с высоким потолком. Возможно, это бывший авиационный ангар, в котором когда-то строили боевые самолёты. Но с тех пор прошло много лет, в стране кончились деньги, их хотели напечатать, но потом и печатать стало тоже не на чем.

Сейчас в ангаре людно и шумно – в дальнем его углу какие-то муравьи выстроили несколько трибун, ярусов в пять-шесть, на которых собрались зрители. Между трибунами – небольшая площадка на возвышении, внешне напоминающая боксёрский ринг. Скорее всего, это он и есть, ведь недалеко от ангара раньше был стадион «Динамо», маленький и лампово-советский, если вы понимаете, о чём я. В подтрибунных помещениях этого стадиона было много секций – фехтования, шахмат, бега, футбола и – бокса. Гордостью секции был большой, настоящий ринг, на котором запрещалось боксировать новичкам, нельзя было даже трогать канаты. «Чтобы не обвисли», – ворчал тренер. Этот ринг построили ещё, кажется, в семидесятые годы и с тех пор ни разу не ремонтировали, построили так, что проще было разобрать весь стадион «Динамо», чем этот один упрямый ринг. Поэтому мы легко можем предположить, учитывая, что стадион всё-таки разобрали, а затем собрали заново, что делалось это исключительно для того, чтобы вынести тот самый ринг и оставить поблизости – в старом авиационном ангаре на улице Лизы Чайкиной, там, где сейчас снимаются самые главные телевизионные шоу.

Итак, мы вообразили себе ангар, в нём трибуны и боксёрский ринг. Ринг, представьте себе, раскрашен в цвета российского триколора, канаты, увитые светодиодами, переливаются белым, синим и красным, а в углах, там, где раньше отдыхали боксёры и сидели секунданты, установлены четыре небольшие кафедры с экранами в них. Внешне вся эта конструкция напоминает перевёрнутую кверху коротконогую табуретку.

Но вот звучит гонг, и на ринг поднимаются четверо «боксёров» – в деловых костюмах и при галстуках, а затем выходит рефери с бульдожьим лицом и в смокинге, сверху ему спускают на шнуре микрофон, он берёт его и раскатывается басом по всему ангару. Зрители рукоплещут, «боксёры» в четырёх углах ринга одобрительно кивают его словам, все воодушевлены, и тут-то мы с вами и делаем паузу. Картинка замирает, и теперь мы можем разглядеть детали.

Нам становятся видны жилы, напрягшиеся от крика на шее ведущего, его распахнутые покрасневшие глаза и капельки слюны, повисшие в воздухе перед ртом. Кожа в углах его глаз странно морщится, а скулы словно надуты изнутри – следы недавних пластических операций. У одного из «боксёров» чуть растерянный вид, он как будто слегка потерян, ищет глазами кого-то, но его ладони подняты перед грудью и сложены в воздухе одна над другой, значит, он тоже хлопает, всё в порядке. Его сосед справа, похоже, недавно сильно похудел, и теперь кожа у него на шее и лице висит складками, как у шарпея, но он тоже аплодирует и, кажется, даже свистит – губы сложены в трубочку, а глаза сощурены, ну хулиган! У следующего «боксёра» и вовсе собачьи глаза – ищущие, преданные, готовые принимать одобрение и корм вслед за одобрением. Четвёртый гость стоит к нам спиной, и мы не видим его лица, но, уверен, оно ничем не отличается от других. Костюм, во всяком случае, сидит на плечах прилично, без складок и гармошек, это высокий, статный мужчина.

Зрители замерли с улыбками на лицах. В первых рядах сидят бабушки и всего несколько дедушек среди них, и эти дедушки почему-то выглядят сильно веселее бабушек. Мы, впрочем, можем предположить, чем это вызвано: нагрудный карман пиджака одного из них сильно топорщится, и из него с любопытством выглядывает крышечка шкалика. Время от времени хозяин нежно поглаживает малыша через ткань, словно просит его потерпеть до конца съёмок.

Несколькими рядами выше, за спинами насупленных бабушек и мечтательных дедушек, заградотрядами сидят ряды ВММНВвВ – Вечно Мрачных Мужчин Неопределённого Возраста в Водолазках. На их лицах написано столько откровенного неудовольствия и усталости, что они чем-то походят на незадачливых отпускников – им не нравится вообще ничего вокруг и они не знают, как здесь оказались. Стопроцентное попадание в образ российского туриста за границей.

Итак, мы, кажется, разглядели вообще всё. А теперь снова запускаем картинку.




Письмо


Дело было так: электронное письмо пришло в шесть двадцать три утра, – в такое время пишет либо тот, кто ещё не ложился, либо тот, кто живёт в другом часовом поясе. Отправитель письма – некий Noname – мог быть кем угодно и жить в любом месте земного шара. В письме было всего несколько фраз. Именно они заставили биться моё сердце чуть чаще.

Однако это случилось не сразу. В половине шестого я ещё крепко спал, а мой телефон, как и всегда, был переведён в виброрежим, и лишь к полудню мне удалось разлепить глаза, нащупать его на тумбочке и проверить электронную почту. В этот-то момент моё сердце и дало парочку лишних ударов. Я проморгался – господи, как же сохнут глаза, если спать, не снимая на ночь контактные линзы, – и решил: раз за эти шесть с лишним часов информация не потеряла актуальности, значит, отправитель сможет спокойно потерпеть ещё минут двадцать. И я тогда тщательно почистил зубы, умылся, принял душ, надел чистое бельё и заварил кофе – натуральный, смолов зёрна в кофемолке, ведь так было дольше, – после чего вернулся к телефону.

Я не просто так не торопился отвечать. Я не хотел разочарования. Я боялся его – так, конечно, вернее, ведь бояться всего неприятного, избегать его – это стало моей основной привычкой в последние месяцы. Я тщательно вычистил свою жизнь от всего, что могло нарушить размеренный порядок её течения.

От былой невротичной инициативности не осталось и следа, я дремал – внутри себя. Если верить в понятие «душа» – а я в него верил, – так вот, если признать её существование, то моя собственная притворилась трупом. Это походило на совет туристам: «При виде медведя не пытайтесь убежать или напасть на него, а притворитесь мёртвым. Медведь – животное брезгливое, падаль не ест». Всегда, кстати, удивлялся: неужели медведь настолько глуп, чтобы не ощутить запах паники, исходящий от «трупа», лежащего перед ним?

Мой медведь был не слишком умным и, обнюхав тело, обычно уходил прочь. Именно поэтому я и не торопился отвечать на письмо – не хотел дразнить зверя. Кажется, кто-то мог бы назвать это депрессией, но я не называл это никак.

Я писатель, вернее, так меня раньше подписывали в титрах телешоу, когда, конечно, ещё приглашали. Но мой успех прошёл. Я продолжал искать новую тему, сюжет, нерв – и находился в творческом поиске уже несколько лет.

Несколько моих последних синопсисов, отправленных в издательство, вернулись с вежливыми отказами. Агент, опубликовавший мои первые романы, был чертовски вежлив, отвратительно вежлив, словно это не мы с ним пили когда-то до пяти утра, отмечая успех моего второго романа.

Именно поэтому, поздно проснувшись, я не боялся тянуть с ответом – но потом, допив кофе, всё же набрал сообщение и отправил. А затем уставился в экран, вновь и вновь перечитывая письмо: «Есть сюжет для вашей новой книги. Я гарантирую, что вы будете изданы. Но вы должны быть готовы к риску. Тема – опасная. Общение – анонимное. Вас это устраивает?»

Как будто у меня был выбор.

Я ждал ответа весь день, потом ещё один и ещё два. А потом я просто забыл о нём.




Звёзды пьяные


Писатель – заложник своего внутреннего мира, гоголевский Плюшкин, что тащит к себе на чердак всё, что кажется ему интересным или важным. Где-то в залежах этого мусора, на периферии разума растут ульи, ты живёшь обычной жизнью и как будто не замечаешь их, а они всё увеличиваются и набухают, и вдруг однажды ты понимаешь, что больше не можешь вмещать их в себя.

Это может случиться посреди магазина, в очереди в кассу, в театре, в кино, на заправке или в автосервисе. Ты внезапно начинаешь хвататься рукой за телефон или блокнот, искать по карманам ручку, шарить в бардачке машины. А потом ты пишешь, быстро, проходит час, другой, ты сидишь на скамейке в парке, и уже стемнело, а ты и не заметил, а может быть, и хуже того – ты был не один, и кто-то обиделся и ушёл, и этого ты тоже не заметил, вернее, заметил, но где-то на краю сознания и в центр не пустил, чтобы не сбить свою главную мысль. Как чудесно быть писателем, чтобы рассказывать истории людям!

Таким я видел себя в школе, сочиняя рассказы, которые публиковали в районной газете (в разделе «Письма читателей», конечно же, рядом с гневным посланием от многодетной матери, обеспокоенной плачевным состоянием детской площадки возле дома № 7, и поздравлением ветеранам от учеников школы № 518).

Но так всё и было.

Первую книгу я издал в двадцать пять лет. И сразу – успех. Тираж несколько раз допечатывали, мои интервью были расписаны на пару месяцев вперёд, пакетом шли съёмки для глянца, отличный авторский гонорар и проценты с продаж. Быть писателем, чтобы рассказывать людям истории, оказалось ещё чудеснее, чем я думал. Первая книга далась мне на удивление просто и легко, я словно выплюнул её из себя – и получился отличный плевок, понравившийся всем. Следом за первой быстро вышла вторая, а затем третья. Быть профессиональным, а главное, модным писателем было очень приятно. Вечера чтений, квартирники, вечеринки, театральные постановки – оказалось, что всего-то надо было найти нужную тему и ритм, которые зацепят всех. Я их чётко поймал и стряпал сатирические романы на остро-политические темы, пародии на современность. Поначалу я был уверен, что стал едва ли не единственным, кто пишет в России в таком жанре. Впрочем, быстро пришло понимание, что тысячи авторов пытаются писать в том же духе, но получилось почему-то только у меня одного. «Случайность, везение», – говорил мне мой комплекс самозванца. «Тала-а-ант», – радостно хохотал довольный литературный агент.

Первый и второй романы улетели с прилавков за недели. Проблемы возникли с третьей книгой – критики назвали её «вторичной», цифры продаж уже не били рекорды. Я решил, что это временное затруднение, сел за следующий замысел, думал взять книгу штурмом, как и прочие, – и внезапно заглох. Истории, которые раньше казались чёткими и понятными, вдруг помутнели, я смотрел на своих героев и сюжеты, словно сквозь грязное, много лет не мытое окно. Десятки часов бесплодного сидения за ноутбуком ни к чему не приводили – я писал и удалял, переписывал заново, читал – и снова удалял. Я не мог понять, в чём же дело, почему удача изменила мне? Неужели я потерял природный нюх и теперь слепо тычусь носом во всякий мусор?

Самым страшным стало осознание того, что я стал скучен самому себе. От моих историй не пахло свежестью. Всё то, о чём я собирался писать, уже было – у меня, у других. Жанр, в котором я так удачно и вовремя состоялся, к этому времени уже исчерпал себя. Агент больше не хохотал, а серьёзным голосом предлагал подумать ещё немного над темой…

Первыми пропали телеканалы – перестали приглашать в вечерние шоу. Затем исчезли глянец и газеты, потом сетевые издания. Я попытался вспомнить, когда в последний раз читал на публике фрагменты своего романа, – и не смог. Я очутился в вакууме, но попал в него из оглушительного шума, и наступившая тишина болезненно ударила меня по ушам. Я приходил в магазин, а на стенде, среди топ-10, где совсем недавно стояла моя книга, был теперь кто-то другой. Меня ещё узнавали на улицах, но всё реже и реже. Через год меня забыли даже те, кто считал себя знатоком современной литературы.

Я перестал ходить на вечеринки к старым знакомым – устал пожимать плечами и загадочно отводить глаза в сторону в ответ на одни и те же вопросы: «А ты пишешь что-то? Скоро ждать?»

Иногда я приезжаю к отцу. С собой у меня обычно бутылка виски и сигареты, у него – кофе и какая-то еда. Вечер мы проводим вдвоём. Отец пьёт больше меня, но я пьянею быстрее. В очередной раз обсуждаю с ним возможные темы для новой книги, уверенно хохочу, курю одну сигарету за другой, стряхиваю пепел в окно кухни, сидя на подоконнике. Он всё время опасливо косится на моё тело, следит, чтобы я не выпал. Уверен, он подозревает, что я могу выброситься из окна, и, возможно, он даже прав, но лишь на самую малость, страшную малость. Правда, живёт он на втором этаже, да ещё прямо над козырьком подъезда, а потому моё падение из окна испугает лишь дворовых голубей, ну и отца, разумеется. Внезапно замечаю, что он уже совсем седой, закрываю окно и сажусь за стол, чтобы не нервировать его. Пьяная мысль прыгает с места на место, как блоха.

Наши отношения с отцом всегда напоминали мне какое-то странное задание: «Докажи, что ты сможешь меня разочаровать».

Поначалу он меня, кажется, просто не замечал, увлечённый своей карьерой, но к моим десяти годам внезапно начал уделять моим делам очень пристальное, даже чрезмерно пристальное внимание. Его стали волновать все мои оценки, по любым предметам – но он как будто ждал не хороших результатов, а, наоборот, плохих. Он внимательно высматривал каждую мою неудачу, и она становилась очередным доказательством моей лени или испорченности. Или неблагодарности. Мои хорошие оценки никогда не становились предметом его гордости, а вот за неуспеваемость он карал. Нет, он почти не бил меня – лишь пару раз извлекал ремень из шлёвок своих брюк, чтобы нанести мне несколько не слишком болезненных, но унизительных ударов по голой заднице. У отца было наказание пострашнее. Он молчал. Получив плохую отметку, я всегда знал, что вечером дома будет тишина. Молчала мать, испуганная мрачной злобой отца, молчал я – ну меня-то точно никто не спрашивал, – и молчал он. Громко и зло топал по коридору, шаркая своими вечными синими тапками без задников, тяжело дышал за ужином, глядя в тарелку, молчал в машине, когда вёз меня утром в школу, молчал, молчал, молчал. Эти безмолвные наказания продолжались порой неделями – я пытался заговорить с ним, но он делал вид, что не видит меня, смотрел сквозь меня, словно меня не существовало.

Став старше, я начал понимать, что во мне он почему-то видел самого себя и требовал соответствия. Более того: я должен был стать его улучшенной версией, в которой были исправлены все ошибки и недочёты оригинального изделия. Я ей так и не стал и, наверное, ни капли об этом не жалел. И сейчас, когда он уже понял это, передо мной сидел просто очень уставший пожилой человек, беспокоящийся о том, чтобы я снова не облажался.

Он ещё раз тревожно спрашивает про мои планы. Я бормочу что-то про новую стратегию, перечисляю сюжеты, над которыми якобы работаю, уверяю, что всё будет хорошо, но в его глазах вдруг вижу жалость. Так, как отец смотрит на меня, обычно смотрят на неудачников. Я не хочу быть неудачником. Я должен быть лучшим, я же писатель, который знает, как это чудесно – рассказывать людям истории. Отец уходит гулять с собакой, а я проваливаюсь в детство, в самое жуткое воспоминание о нём.

Мне четыре года. Я прыгаю на кровати, лицом к стоящему передо мной отцу. На всю комнату играет музыка из кассетного магнитофона, группа «Агата Кристи», моя самая любимая песня из всех существующих в мире – «Сказочная тайга». Я знаю всю её целиком и ору вместе с отцом, задыхаясь от прыжков и крика, пытаясь перекричать его бас. Мать, сидя на краешке той же кровати, смотрит на нас и, кажется, тоже хочет запеть, но она не поймала это буйное веселье и чувствует себя неуместной, нескладной, как слишком тормозной водитель посреди бешеного потока на шоссе.

Когда я на почте служил ямщиком,
Ко мне постучался косматый геолог,
И, глядя на карту на белой стене,
Он ухмыльнулся мне.
Он рассказал, как плачет тайга.
Без мужика она одинока.
Нету на почте у них ямщика,
Значит, нам туда дорога, значит, нам туда дорога.

После родители ссорятся из-за какой-то случайной мелочи, быстро переходят на крик, мать распахивает окно и садится в открытых створках, свесив ноги наружу. Отец вбегает ко мне, спящему, вытаскивает из постели и, вцепившись пальцами мне в плечо, тащит меня в их комнату, туда, к матери, сидящей в окне в одной розовой ночнушке. Мама смотрит на меня, а он, пытаясь быть убедительным, торопливо просит её спуститься, перестать валять дурака, ради меня, если уж не ради него. Мать приказывает увести меня, уже из кровати я слышу, как хлопает окно и шумят шторы на карнизе – мама передумала прыгать.

Меня нервно трясёт из-за быстрой перемены от абсолютного мира к абсолютному безумию, и я долго не могу заснуть, слушаю, как родители мирятся, заворачиваюсь с головой в одеяло и снова едва слышно пою о тайге, представляю звёздное небо и бесконечный лес, которых никогда не видел, но так хочу оказаться сейчас там, один среди деревьев и звёзд. Я – ямщик на почте. Я запоминаю каждую секунду этого вечера и везу их с собой куда-то далеко, а потом мне снятся звёзды в открытом окне, ярко-розовый снег внизу и чёрная тень, мелькающая среди деревьев. Тень зовёт меня: «Значит, нам туда дорога, значит, нам туда дорога, значит, нам туда дорога».

…Я остаюсь ночевать у отца, он уходит к себе в спальню, а я долго ворочаюсь на диване, постепенно мутно трезвею и вдруг вспоминаю о полученном несколько дней назад письме, лезу в телефон, чтобы проверить почту. Среди спама и рассылок – ответ, пришёл всего час назад, я открываю его и сразу же засыпаю с телефоном в руках, даже не дочитав до конца. Утром я не помню ничего и вновь смотрю почту лишь днём, оказавшись дома.

«Завтра я пришлю список событий, которые Вам надо подробно изучить. Вам может показаться, что они не связаны между собой, но читайте внимательно. На связи».




Россия и мир


«Русско-японская война.

Революция 1905 года.

Сараевское убийство.

Первая мировая война.

Революция в России.

Революция в Германии.

Распад Австро-Венгерской империи.

Гражданская война в России.

Великая Депрессия в США.

Репрессии тридцатых годов в СССР.

Вторая мировая война.

Эра космоса.

Карибский кризис.

Перестройка в СССР.

Эра Интернета.

Терроризм в конце девяностых – начале нулевых годов в России и мире.

Крым.

Санкции.



Убедительная просьба внимательно ознакомиться с историей данных событий, а также с их предпосылками и основными действующими лицами. Эта информация понадобится Вам в дальнейшей работе. Подробнее всё расскажу при личной встрече.

Но перед тем как мы с Вами познакомимся лично, Вам необходимо встретиться с моим доверенным лицом, чтобы он убедился, что с Вами можно иметь дело. Это гарантия моей безопасности.

Должен предупредить, что тот, с кем Вам предстоит встретиться, находится в другом регионе, и Вам придётся к нему приехать самому. Я осознаю, что для Вас это может стать обременительным, поэтому предлагаю перевести наше общение на коммерчес-кую основу. В качестве гарантии того, что Ваше время не будет потрачено зря, я готов перевести на Ваш личный счёт аванс в размере…»

И дальше шла цифра, от которой у меня округлились глаза. Эта сумма значительно превышала мои доходы и отчисления от продаж книг за последние полгода. Что там была за тема такая, что за неё так много платили? У меня появилось нехорошее предчувствие, что я ввязываюсь в какую-то опасную историю, но вместе с тем возник и азарт. И – жадность. Эта цифра действительно выглядела привлекательно. Я не бедствовал, но, чёрт побери, кто откажется от такого количества нулей, когда тебе их предлагают за то, чтобы ты съездил в другой регион и встретился там с человеком? Оставалось только убедиться в том, что меня не обманывают мошенники. Но что, если это не банальная разводка, не «письмо счастья» от очередного нигерийского принца, а правда? Выглядело всё очень странно, но, боже, как же интересно! Азарт и жадность захлестнули меня. А ещё мысль о том, что тема, если она всё-таки есть, наконец сдвинет с мёртвой точки мой новый роман.

«Аванс выплачивается в размере одной трети от Вашего полного гонорара. Все исключительные права на будущую книгу Вы также сможете оставить за собой. Если Вы согласны с моими условиями, прошу Вас прислать мне в ответном письме номер Вашей карты и сроки, в которые Вы готовы отправиться в дорогу. Направление – на север России, в сторону Петрозаводска».

Я сообщил номер карты, уточнил, что готов отправиться в путь хоть завтра, и на всякий случай задал вопрос: «А можно ли взять кого-то с собой?» Брать мне, конечно, было некого, но пускай собеседник думает, что у меня есть друзья, беспокоящиеся обо мне. Так спокойнее.

Ответа ждать долго не пришлось. Уже через несколько минут у меня завибрировал телефон – это было пуш-уведомление от банка.

Господи!

Сумма в полном размере поступила на мой счёт. Я закрыл приложение и ещё раз открыл, чтобы убедиться, что это не глюк. Нет, деньги были на моём счету, отправитель прописан не был. Мне пришла в голову идея.

Я набрал в банк и попросил уточнить, от кого на мой счёт было последнее поступление. Оператор долго щёлкал клавишами, после чего вернулся: «К сожалению, в нашей системе не указан отправитель». – «Спасибо, понял, до свидания».

На почту пришло ещё письмо: «Надеюсь, что средства Вам поступили. В таком случае Вы подтверждаете, что готовы отправиться на встречу с моим доверенным лицом. Встреча возможна только один на один. В случае нарушения этого условия встреча не состоится, а деньги Вы будете вынуждены вернуть. В случае Вашего отказа от добровольного возврата денег я буду вынужден прибегнуть к иным способам заставить Вас это сделать. Но я уверен, что этого не потребуется и у нас с Вами состоится плодотворное сотрудничество. Жду Вашего окончательного согласия с условиями». – «Да, средства поступили. Я принимаю Ваши условия. Жду адрес».

Жадность и любопытство всё-таки победили осторожность. Мой медведь азарта вышел из спячки и был готов к приключениям.




Туда дорога


Почему я поехал? Что такого удивительного было в словах моего собеседника, что я отправился в путь? Почему вскоре после его последнего письма я уже нёсся по трассе по направлению к Великому Новгороду? Я не знал ответов на эти дурацкие вопросы. Дурацкие – потому что задавать их надо было раньше, а теперь, наблюдая за мелькающей разметкой, белыми обочинами и чёрным лесом, оставалось лишь констатировать: «Просто мне было слишком скучно».

Я не мог сказать, что хоть сколько-нибудь доверял человеку, который даже не назвал своего имени, но старался поменьше думать об этом, просто держался двумя руками за руль, подпевал радио и старался пореже попадаться камерам контроля скорости.

Эта дальняя поездка была не первой в моей жизни. В юности я несколько раз путешествовал автостопом, потом вместе с приятелем объездил на его первой машине весь центр России – Брянск, Калугу, Тамбов, Орёл и прочие-прочие сумрачные и полуразрушенные города в окрестностях Москвы, которые выглядят тем приятнее, чем дальше находятся от столицы. Возможно, во всём виновата сила сравнения: чем больше времени ты проводишь вне ухоженной московской плитки, тем меньше режут глаз сизые пятиэтажки в центре Орла, тем больше уюта ты видишь в завешанных отвратительной рекламой улочках Тамбова, по которым, кажется, только вчера был нанесён ракетно-бомбовый удар, наш или немцев – неважно.

Поэтому теперь, сидя за рулём, я внезапно почувствовал острый приступ ностальгии – приятная музыка, лёгкий шум дороги, и мне будто бы снова двадцать два, и я снова несусь на выходные гулять по Нижнему Новгороду, а в багажнике несколько бутылок вина, и есть квартира, снятая на Airbnb, а там ещё и девчонки, кажется, ждут… Боже, ещё чуть-чуть – и прямо в рай. Сейчас же я ехал куда-то на север. Смешно сказать: я ехал туда, куда не знал, чтобы найти то, чего не понимал. На заднем сиденье автомобиля валялась увесистая сумка со всем моим зимним обмундированием, оставшимся от поездок в Красную Поляну во времена моего славного расцвета. Денег на путешествия у меня и сейчас хватало, но меня давно никуда не тянуло. Я сидел дома, изредка выходя в магазин или в гости к отцу, а амуниция пылилась в шкафу. Теперь она могла наконец пригодиться.

В своём последнем письме, в котором были указаны координаты места встречи, Noname уточнил, что дорога будет несколько километров идти по тайге, среди сугробов и плотного леса. «Маршрута, пригодного для автомобиля, там нет, если у вас, конечно, не танк», – резюмировал он.

Маска сноубордиста в таком случае будет как нельзя кстати – хотя бы защитит глаза от веток и сучьев. Вроде бы всё было готово, но что-то продолжало ёкать в груди, как предупреждение или жёлтый сигнал светофора. Я старался поменьше думать об этом – просто получать удовольствие от поездки. Я отправился наконец в путь, вырвался из своих четырёх стен. Как же мне это было нужно! За последние пару лет я так редко выходил на улицу, так много времени проводил в комнате, лёжа с выключенным светом или мотаясь от стены к стене, словно взбесившаяся чихуахуа. Я переживал всё заново, думал о каждом дне из своего успешного прошлого и мечтал о том, чтобы вернуться туда.

Есть такое понятие – «воронка успеха». Она выносит тебя на самый верх, с какого-то момента тебе уже не надо прилагать усилий, тебя просто несёт всё вверх и вверх. Однако та же самая воронка работает и в обратную сторону, и ты легко можешь оказаться в положении дерьма, смываемого в унитаз – вниз, на самое дно, в вонючую канализацию. Нет, я вовсе не бедствовал, но я чувствовал себя дерьмом – мерзким, жидким, ни на что не способным дерьмом, которое смыли в уборной. Отвратительная черта характера, преследовавшая меня с самого детства, – после неудачи я всегда опускал руки. Но эти письма силой подняли их, и я понёсся очертя голову неизвестно куда.

Чёрт побери, даже если это всё окажется одним сплошным надувательством, если я не найду никого и ничего, я чувствую, что пробью этот проклятый забор, которым я сам оградил себя, и у меня появятся силы и мысли для работы. Медведь проснулся, чёрт побери, медведь рычит!

Километры мелькали, а на улице становилось ощутимо холоднее. Когда я выезжал из Москвы, термометр в машине показывал +2 °C, но сейчас за окном уже было –8 °C. Десять градусов всего за несколько часов – я предвкушал, что будет дальше. Судя по прогнозу погоды, в местности, куда я направлялся, по ночам температура опускалась до –38 °C.

Чёрная полоса дороги вилась передо мной, то распрямляясь в ленту, конец которой скрывался где-то в небе, перемешиваясь с серыми плотными облаками, то закручивалась, изворачивалась – иногда без всякой логики. Я смотрел на карту и не мог понять, почему здесь, именно в этом месте дорога поворачивает налево, почему через пару километров она же поворачивает направо; никаких ответвлений от неё – просто бесконечная, чёрная полоса, проложенная сквозь дремучие, густые леса. Может быть, причиной было случайное болото, которое строителям было проще обойти, чем осушить, а может, каменная гряда, непреодолимая для техники, а может, просто пьяная рука чертёжника или чья-то безумная прихоть.

Было ещё светло, но часть горизонта уже начала скрываться в синеву. Я разогнал свою «бэху» до 180 километров в час. Лишь изредка попадались грузовики, которые я, не снижая скорости, обходил по встречной полосе. Дорога была почти идеальной, только лёгкие неровности, иногда небольшие ямки и выбоины, но в основном – гладкое покрытие. Пару раз, поразившись окружающему пейзажу, я останавливался, чтобы перекурить, выходил из машины, даже не набросив куртку, и так стоял, вдыхая попеременно то табачный дым, то невероятно чистый ледяной воздух.

Похолодало сильнее – уже до –12 °C, и это явно ощущалось, лёгкий мороз пощипывал лицо и пробирался под вязаный свитер. Темнели стволы деревьев, вставшие плотными, спутанными рядами, как волосы на голове у какого-нибудь сумасшедшего учёного. Я пытался заглянуть в чащу, разглядеть что-то среди стволов, но не видел ничего, – буквально через несколько метров свет переставал проникать в глубины бурелома. Все ветки – еловые, берёзовые, дубовые – были покрыты инеем и выглядели словно в сказке, в какой-то очень красивой чёрно-белой сказке. Очарованный открывшейся мне картиной, я фотографировал, держа сигарету в зубах, а потом докуривал и возвращался в машину, почувствовав, что от холода уже немеют пальцы рук. Включив подогрев руля и сиденья на полную, торопливо выжимал газ в пол, чтобы наверстать потерянное время. Вились километры, темнело.

На этот раз темнота не наступила постепенно, а обрушилась вдруг. Небо стало чёрным, лес слился с ним, и передо мной остался лишь кусок шоссе, освещаемый фарами моей «бэхи». Я слегка снизил скорость – фары, несмотря на то что я включил дальний свет, пробивали темноту лишь на пару-тройку десятков метров, а дальше начиналась муть – свет вперемешку с синим маревом. Я чувствовал себя в узком тоннеле: со всех сторон ничего не было видно, сверху чувствовалась громада неба и лишь узкая полоса оставалась свободной впереди меня. До городка со странным названием Лодейное Поле, где мне надо было переночевать и ещё раз списаться с Noname, оставалось ещё около четырёх часов.

Только сейчас, вновь оказавшись в дальней дороге, я вспомнил, что раньше – тогда – больше всего на свете я любил ощущение слегка вибрирующего под пальцами руля. Как контакта между машиной и тобой, невидимой связи между механизмом и твоим телом. Я обожал водить, я любил машину. Нет, я не называл её всякими ласковыми именами, тем более женскими, но я, конечно, одушевлял её. Где-то в глубине моего сознания «бэха» ассоциировалась у меня с небольшим, крепко сбитым мужичком, такого бодрого и молодцеватого вида, всегда готовым побежать, прыгнуть, присесть, привстать, спеть, станцевать. Про себя я иногда звал его Копеич – как старого кореша-собутыльника.

Копеич твёрдо держал своей шипованной резиной ледяной асфальт и нёсся сквозь тьму. Небо очистилось, и я вдруг увидел звёзды – тысячи, миллионы ярких огоньков, маленьких и больших. Я никогда не понимал, как надо смотреть, чтобы увидеть на небе созвездия – Медведицу, Крест, Ковш. Я видел лишь рассыпанный по небу светящийся песок.

В детстве я мог часами, задрав голову, смотреть на небо, пока не начинала болеть шея. Став постарше, я купил себе любительский телескоп, но так и не стал им пользоваться, лишь пару раз взглянув через него на небо. Оказалось, что мне не хотелось видеть частности, я наслаждался общей картиной. Мерцание отдельно взятой звезды или пятна на Луне меня не интересовали.

В шесть лет, у дедушки на даче, я придумал фокус: при первом взгляде на небо ты видишь всего пару-тройку самых ярких звёздочек, но стоит чуть зажмуриться, постоять с закрытыми глазами, а затем снова вытаращиться в небо, как звёзд появляется всё больше и больше: сотни, тысячи, миллионы, миллиарды, неисчислимое количество маленьких огоньков.

Так, сидя на крыльце вместе с дымящим сигаретой дедом, я разглядывал небо, представляя себя на одной из этих звёзд: «Вот прямо сейчас, в ту самую секунду, когда я смотрю на неё, что с ней происходит? Существует ли она ещё или уже сжалась до размеров карлика?» При мысли о карлике я обычно вспоминал соседскую девочку Аню, которой, как говорила мама, было двадцать лет, то есть она была уже не девочка, а тётя, хотя ростом была чуть выше меня. Как может целая огромная звезда, например Солнце, сжаться до размеров Ани? В этот момент у огромного Солнца в моей голове внезапно появлялись глаза и рыжеватые Анины косички и оно начинало, раскачиваясь, словно пингвин, ковылять по небу. Я тряс головой, но магия звёзд уже уступала бешеному детскому любопытству: «Дед, а почему тётя Аня такая маленькая?» И дед объяснял, даже не догадываясь, что всего секунду назад я был в далёком-предалёком космосе.

И сейчас я снова был там. Стоя на обочине, задрав голову, как только мог, я затягивался обжигающим на морозе дымом, и смотрел, и не мог оторваться. Здесь, в глуши тайги, где не было фонарей, фар, светящихся окон, где по ночам не было вообще ничего, кроме ночи, звёзды сияли ещё ярче, чем тогда, в детстве, на даче. Я заметил краем глаза яркое движение на самом горизонте – это была падающая звезда – и загадал желание.




Лес


На ночь я остановился в лучшей гостинице Лодейного Поля. Барин мог позволить себе шикануть, переночевав в люксе.

Я проснулся в пять утра и сразу отправился в дорогу. Выбравшись за пределы городка, я разогнался и дальше мчался без остановок, чтобы успеть добраться до последних указанных мне координат как можно раньше. На часах было одиннадцать, когда навигатор сообщил мне, что я прибыл к месту назначения. Поворот с основной дороги, маленькая асфальтированная площадка, на которой могли бы поместиться в лучшем случае пара машин, а дальше – узенькая тропинка, уходящая к деревьям и дальше в чащу леса. Как мне и было обещано, дороги, подходящей для моего Копеича, не было, – только на танке, только хардкор.

Я проверил вещи в рюкзаке – телефон, фонарик, пара зажигалок, упаковка печенья и ещё одна шапка – на всякий случай. Мысленно перекрестившись, запер машину и решительно зашагал в лес.

Тропинка казалась плотно утоптанной, хотя сверху её покрывал тонкий слой свежего снежка без единого следа на нём. Я бодро шёл вперёд, помня инструкцию: пройти несколько километров по тропинке, пока меня не встретят. Кто? На этот вопрос у меня ответа не было. Некое «доверенное лицо». Тот факт, что ему мог доверять Noname, вовсе не говорил о том, что ему могу доверять я.

Если задуматься, я вообще знал до безумия мало, я пустился в какое-то невероятное путешествие, легкомысленно рискуя собственной жизнью, – и теперь, добравшись почти до финишной ленты, не понимал зачем. Теперь мне уже казалось, что меня кто-то загипнотизировал и вёл вперёд, не спрашивая моего мнения, настолько безвольно слушался я данных мне инструкций. С другой стороны, я понимал, что эти мысли – ещё одно проявление самой отвратительной черты моего характера – готовности опустить руки, даже не встретив никакого видимого препятствия.

Готов? Всегда готов!

Белоснежный снег слепил глаза, отражая яркое солнце, и я поздно вспомнил о маске, лежавшей на заднем сиденье Копеича. Стоило везти её за тысячу километров, чтобы забыть ровно в тот момент, когда она была нужна! Это было в моём стиле…

Последний раз такую ослепительную белизну я видел в рекламе стирального порошка, обещавшего вернуть белью первоначальную свежесть. Здесь, в лесу, свежести было хоть отбавляй: крепкий мороз обжигал горло, поэтому я старался дышать носом. При каждом вдохе в ноздрях появлялось странное ощущение, словно они смерзались – и сразу оттаивали. Кончик носа сильно кололо, стоило подумать раньше про какой-нибудь жирный защитный крем для лица. Голове, впрочем, под тёплой вязаной шапкой было вполне уютно, руки почти не мёрзли, разве что кончики пальцев, которыми я размахивал как мельница, чтобы было теплее. Плотная куртка холод почти не пропускала, ботинки тоже держали удар.

Я шёл уже около сорока минут, но тропинка всё не заканчивалась. По бокам от меня, словно декорация в старом кино, медленно двигался густой лес, перемежающийся небольшими полянками и снова смыкающийся в непролазную стену из стволов, кустов и поваленного сушняка. Чтобы хоть чем-то занять себя, я представлял, что именно так выглядел древний перволес, тот, в котором зародились наши предки. Я представлял себе коренастых охотников в звериных шкурах, с дубинами в руках. Потом я начал воображать, что я и сам один из них, что я иду по следу убегающего зверя, цивилизации ещё не существует, истории тоже нет. Прошлое даже не началось, всё, что есть, лишь настоящее. Нет городов, машин и самолётов. Нет высотных зданий и горных шале, нет банков, магазинов и денег тоже нет. Ничего ещё не придумали, вершина человеческой мысли – камень, привязанный к крепкой палке, им так удобно бить противника по голове, острый конец камня так легко ломает кость черепа, ещё толстую и основательную, не то что наши современные облегчённые черепные коробки. Нет законов и правил, и можно делать вообще всё что захочется, можно придумывать что угодно, фантазировать и фонтанировать, и всё, вообще всё будет в самый первый раз, слово скажи – и то прозвучит первым.

Так, провалившись куда-то в глубины подсознания, я и не заметил, что иду слишком долго – стрелки моих наручных часов уже показывали половину второго. Я проверил телефон – сигнала не было, но, если честно, он и на подъезде к площадке уже был слишком слабым. У меня оставалось ещё около двух часов светлого времени и час сумерек, а дальше наступит тьма. Оказаться ночью в лесу – это и в Подмосковье не очень приятно, что уж говорить про тайгу на Кольском полуострове…

До этого момента я почему-то не задумывался о том, что вообще-то легко могу встретить хищника, который вполне может захотеть поохотиться на меня. Эта мысль меня совсем не обрадовала, и я перешёл на лёгкую трусцу, правда, совсем ненадолго – куртка сковывала движения и тянула вниз, я начал хватать холодный воздух ртом, о чём сразу пожалел – горло и лёгкие начали гореть ледяным огнём.

Я двигался почти по прямой, изредка огибая попадающиеся на пути растительные препятствия. Ни одного резкого поворота. В инструкции было сказано чётко: меня встретят, надо просто идти по тропинке.

Начало темнеть. Это происходило едва заметно: просто из воздуха постепенно стали пропадать краски, оставались только серые и синие оттенки. Тени от колонн деревьев удлинились. Я нервничал и шёл всё быстрее, иногда снова срываясь на трусцу, задыхаясь на морозе. Я поглядывал на часы: было уже почти четыре часа, скоро должна была сгуститься тьма, стать сплошной. Я подумывал о том, чтобы вернуться к машине, переночевать, а завтра утром вернуться сюда ещё раз, выйдя на рассвете. Может быть, то «доверенное лицо» забыло обо мне? Или его и вовсе не предупредили о моём визите? Это предположение казалось мне странным с учётом суммы, которую мне перевели на счёт, но я допускал уже любые возможности.

Смущало, что обратный путь точно пришлось бы проделывать уже в непроглядном мраке. Но ещё больше беспокоила мысль о том, что, возможно, человек уже идёт мне навстречу, а я, как обычно, в последний момент собираюсь передумать… Деньги, как я помнил, в этом случае пришлось бы вернуть, и я не хотел проверять, какие «иные способы» могут применить ко мне в случае моего отказа. Деньги – да, это важно, но ещё книга – пожалуй, мысль о ней меня и тянула вперёд, не позволяя остановиться и пойти обратно, к машине.

Пара сотен метров в моём подсознании превратилась в несколько километров, и стало совсем темно, настолько темно, что я плохо различал уже тропинку перед собой, а путь превратился в мутное вязкое марево без цветов и оттенков – только чернота и тишина. Эта тишина пугала, она не могла не пугать – человек, выросший в городе, никогда не слышал такой тишины. Она была всюду: ты слышал своё оглушительное дыхание, похрустывание суставов, скрип снега под ногами – и больше ничего. Изредка что-то потрескивало в чаще. Это кряхтели деревья, скованные морозом, и снова воцарялась тишина, такая, как бывает в звукозаписывающих студиях. Я бывал в такой, давно. Там, в помещении с мягкими стенами, я услышал звон в своих ушах – с этим звуком кровь неслась по мелким сосудам моей головы, а я сидел и молчал, потому что, кажется, что даже голоса у меня больше не было – мягкий уплотнитель на стенах гасил любые волны, не было ничего, только плотная, облепившая меня со всех сторон тишина. В такой обстановке, говорят, если закрыть глаза, можно поймать галлюцинации – мозг из-за нехватки внешних раздражителей начинает производить их сам, чтобы доказать самому себе, что всё ещё жив, существует.

Я достал из рюкзака ручной фонарик и включил его. Узкая полоса света рванулась вперёд и осветила дорогу, но всего на пару десятков метров, а по бокам от неё мир словно перестал существовать. Я быстрым шагом почти бежал, стараясь контролировать дыхание и пореже вдыхать воздух ртом, чтобы не закашливаться. Я больше не смотрел по сторонам, смотреть было просто некуда – ночь высосала из мира все краски и остался только чёрный, единственный цвет. С него всё началось и всё им должно закончиться. Стало ещё холоднее, и мороз стал понемногу пробираться под куртку, колоть спину, руки и ноги. Уши под вязаной шапкой саднили, нос я уже почти не чувствовал, щёки жгло, как будто к ним прижали раскалённые угли. Пальцы рук занемели, меня начала бить сильная дрожь, ноги стали ватными. Я не понимал, чего в этом было больше: паники – ведь я впервые оказался в такой чаще ночью – или холода. И не было конца моего пути.

Пальцы ног почти перестали болеть. Мне казалось, что они слиплись и смёрзлись, стали двумя сплошными ледяными брусками, примотанными к моим ступням, как деревянные сабо японских гейш. Темнота вокруг, только темнота и узкий просвет впереди от моего фонаря, только темнота и фонарь. Я устал.

Я шёл уже пять или шесть часов, быстрым шагом, в тяжёлой зимней одежде. Я не привык так долго и далеко ходить и не рассчитал свои силы. Мне стало страшно: вдруг я понял, что ошибся, стал жертвой чьего-то ужасного розыгрыша или коварного плана, и теперь я должен умереть здесь, замёрзнуть насмерть и пропасть, и никто и никогда не найдёт меня в этой тайге, я просто упаду в снег, а потом меня засыплет сверху другим, новым снегом, а весной он растает, моё тело станет мягким и рассыпчатым и постепенно превратится в землю, и останутся лишь кости и клочки ткани от моей одежды, но даже их никто не найдёт. Я подумал об отце и вспомнил, как заметил его внезапную старость, вспомнил о ней и пожалел, что не позвонил и не сказал даже, куда я собираюсь. Никто на этой планете не знал, где я, – осознание невероятной глупости моего поступка озарило меня: мне никто не мешал оставить мои координаты хотя бы отцу. Я был один, совершенно один в этой тьме, среди снега, деревьев и звёзд, сияющих где-то в вышине. Даже луны не было видно, даже ей я был бы сейчас рад.

Трясущимися руками я достал телефон и увидел, что он разрядился на морозе. Цивилизация в моих руках, вершина человеческой мысли, способная мысленно переместить меня за секунды в любую точку земного шара, сейчас была абсолютно беспомощна. Цивилизация проиграла, я проиграл, даже не зная, во что, собственно, пытался сыграть. Мысли становились всё более медленными и тяжёлыми, я понял, что замерзаю, – именно так это описывалось в романах Джека Лондона…

И тут я увидел конец тропинки.

Впереди встал лес. Я шёл только по прямой, как мне и говорили, но оказался в тупике. Меня так никто и не встретил. Отчаяние и ужас переполнили меня, и я со стоном опустился в снег.

У меня не было сил на обратный путь: ноги едва слушались, руки не гнулись. Я понимал, что мне надо идти назад, но деревья, окружавшие меня со всех сторон, звали лечь под ними и перевести дух, отдохнуть…

Страшно хотелось спать, но я затряс головой и стал бить себя по щекам. Я почти не почувствовал жжения – только ватные, глухие звуки ударов – и понял, что отморозил себе всё лицо. Глаза слипались, и я откинулся всем телом и опустился на снег. Я держал глаза открытыми, чтобы случайно не задремать, но долго так не получалось – мороз начинал нестерпимо щипать зрачки, и я моргал, часто-часто.

А потом на меня накатило невероятное ощущение умиротворения и спокойствия. Я подумал об отце и понял, что у него всё будет точно хорошо. Он будет переживать, но он сильный. Подумал затем, что обо мне, возможно, напишут в газетах – пропал, дескать, писатель; будет даже, наверное, шум. Может быть, найдут машину, брошенную на обочине, пройдут по следам и найдут тут меня. Зачем я тут? Кто меня сюда привёл? Почему я согласился, на что я рассчитывал? Эти вопросы наплывали отовсюду, но уже не тревожили так, как раньше: я почему-то знал, что в конце концов всё будет хорошо.

Удивительно, но я смог кое-как встать и побрёл, словно на ходулях, по тропинке обратно, не оглядываясь назад, на тот тупик, в который я сам себя загнал. И я прошёл несколько шагов, пока не понял, что всё ещё лежу на снегу, а ветки деревьев над моей головой, поймав неведомо откуда взявшийся ветер, скрипят и шумят, и я понял, что уже сплю, и мне лишь кажется, что я куда-то иду, а ветер дует и поднимает снег в воздух, он кружится и оседает на мне жёсткой крупой и не тает на лице, и только на губах чуть-чуть становится влажно, но они тут же покрываются льдом. И, боже, как же сладко спать тут! Так сладко я не спал с самого детства. Огромные ветви опустились вниз, словно крылья гигантской, костлявой птицы, и накрыли меня, закрыв от всего мира, и я понял, что теперь меня точно никто не найдёт, меня больше нет.




Красная баня


В воздухе кружились микроскопические пылинки. Похожие на маленьких птичек, они носились плотными стаями в лучах света. Тёмно-красного, почти кровавого света. Был лишь этот жуткий, пугающий свет, и пылинки, и я, но не моё тело, а именно «я» – сознание, повисшее в воздухе, как одна из этих пылинок. Ни верха, ни низа, ни системы координат и ни звука: абсолютная тишина. А потом я услышал два слова, прозвучавшие, кажется, где-то внутри меня, чем бы я ни был: «Красная баня».

И снова наступила тишина, и только кружились пылинки в воздухе, как встревоженная стая, и красный свет падал отовсюду и ниоткуда, а потом я почувствовал своё тело, пришла боль. Сотни тысяч игл впились в меня, и я вдруг ощутил движение собственной крови, мышцы напряглись в спазме, судорога схватила меня и выгнула дугой, и я понял, что я есть. Я заскрипел зубами, застонал и услышал этот звук в себе и со стороны, и снова прозвучали два слова из тёмно-красной темноты, заполненной танцующими в свете пылинками: «Красная баня». Тихий и глубокий голос заполнил всё вокруг, и вдруг свет померк – я потерял сознание от неимоверной боли, выкручивавшей меня, сжигавшей изнутри и снаружи.

Я был не один. Рядом со мной стоял старик. На голове у него были длинные белые волосы, завязанные сзади в хвост, одет он был в просторную холщовую рубашку-вышиванку, сквозь широкий ворот которой было видно его костлявую грудь. Слева на рубашке была вышита красными нитками маленькая витиеватая буква «Д». Лицо старика было почти целиком скрыто за белоснежной бородой. Острые скулы, торчащие над бородой, и белая, будто обесцвеченная кожа делали его похожим на мумию, высушенную солнцем и песком. Старик стоял с закрытыми глазами возле меня и молчал.

Внезапно я понял, что ничего не чувствую. После той неимоверной боли, разорвавшей меня только что на части, полное бесчувствие стало блаженством. Старик открыл глаза и не моргая уставился на меня. Он был слеп – оба зрачка были абсолютно белыми. Он протянул руку и положил мне на лоб. Она была ледяной. А потом он убрал кисть, развернулся и куда-то пропал.

Послышались глухие удары, словно швыряли что-то тяжёлое. Комната, где я обнаружил себя, была маленькая и странная – крошечное деревянное помещение без окон, вдоль стен которого были расположены скамьи, на одной из которых я и лежал. «Парилка», – пришло мне в голову. Да, больше всего это было похоже на обычную деревенскую русскую баню, с одним-единственным отличием: было совершенно непонятно, откуда исходил красный свет, казалось, что он просто сам по себе висит в воздухе. Я попытался подняться, но руки и ноги меня не слушались. Единственное, на что меня хватало, – это вертеть головой направо и налево. Мне не было ни тепло, ни холодно – никак. Но, главное, я больше не ощущал той боли, что поразила меня в первые секунды пробуждения.

Шум снаружи прекратился. Хлопнула дверца за моей спиной – значит, выход был сзади, и вот появился он, а в руках у него были два сухих веника. Он встал прямо возле меня и начал обмахивать ими меня, и я ощутил нахлынувший жар, который накатывал волнами, словно прибой на песчаный пляж. Старик двигался умело, поворачивал веники под разными углами так, что горячий воздух обдувал меня со всех сторон.

Его слепые глаза смотрели теперь куда-то в стену надо мной, ресницы не смыкались, и от этого было жутко. Размахивая руками, он раскачивался всем телом из стороны в сторону.

Я закрыл глаза. Сил не хватало даже на короткие ленивые мысли, жизнь во мне тяжело ворочалась, как мешок с мукой, каждое движение вызывало явное противодействие. Я сдался и просто уставился в чёрную точку внутри себя. Этой чёрной точкой и был я, крошечный и почти мёртвый, без цветов и оттенков; всё, что осталось, – лишь чёрный цвет этой крохотной песчинки внутри моего сознания.

Старик перестал обдувать меня вениками, зашумел чем-то рядом со мной на полу, а затем я услышал лязг металлического засова, и вдруг на меня пахн?ло жаром, а затем раздался громкий плеск воды и яростное шипение, снова плеск и снова шипение и так несколько раз – старик поддавал. Воздух облепил меня со всех сторон, стал обжигающе-горячим, я почувствовал, как начал потеть, с меня полилась вода, а в воздухе возник какой-то новый, незнакомый мне аромат.

Старик снова вернулся ко мне со своими вениками, но, разогнав раскалённый смерч над моим телом, затем с шумом бросил оба веника на пол и взялся за меня. У него оказались на удивление сильные и цепкие руки – он одним движением перевернул меня на живот, словно тряпичную куклу, просто перебросил с одной стороны на другую. Затем осторожно уложил мою голову набок и снова начал работать надо мной. Горячий и влажный воздух окутывал меня, накатывал волнами, оставляя на коже капельки пота. В воздухе висел плотный запах, такой мощный и дурманящий, что у меня начала кружиться голова. Кажется, раньше я называл это «словить вертолёт» – но такое бывало со мной обычно только с сильного перепоя. Мир вокруг меня стал вращаться, и сознание вслед за ним, но только в другую, противоположную сторону, и я сразу перестал понимать, где верх, а где низ, да и были ли они тут.

Старик несколько раз провёл по мне веником, а затем с размаху ударил. Он начал охаживать меня по всей спине, двигаясь сверху вниз и обратно, затем перешёл к ногам, крепко взял их и согнул в коленях и начал шлёпать меня по голеням, икрам и пяткам. Время от времени он крутил веники над головой, а затем прижимал их плотно к моим ногам, и я чувствовал, как раскалённые ветки дерева передают жар мне. Я уже утопал в поту, с лица текло не переставая, сердце колотилось как безумное, я слышал его глухие удары и вновь ощущал, как по моему телу несётся кровь, но только теперь она не несла с собой боль, руки и ноги начинали наливаться – не силой, но жизнью, а чёрная точка в моей груди всё росла и становилась всё шире и ярче, и я оживал.

Внезапно старик бросил веники на скамью рядом со мной и схватил меня на руки, легко, словно я ничего не весил. Я хотел что-то сказать, но мои губы меня ещё не слушались, я попытался оттолкнуть его, но руки, хоть я их и начал ощущать, пока не работали. А старик уже донёс меня до двери, ударом ноги распахнул её и шагнул наружу, а там был снег, только снег и ночь, бесконечная ночь, и звёзды над головой, и деревья вокруг, и маленькая блестящая лунка среди снега. К этой лунке он подошёл, и я понял, что под нами – озеро, а эта блестящая лунка – прорубь и там вода. Он наклонился над ней и швырнул меня.

И снова тысячи игл впились в меня со всех сторон, и я закричал, погрузившись с головой, и вместо крика у меня изо рта вырвались пузыри, я вдохнул густую воду полной грудью и стал молотить руками и ногами во все стороны, они наконец-то начали шевелиться, хотя какой в них был теперь прок – в воде не за что было ухватиться. И только чёрно-синяя тьма была со всех сторон и густая от мороза, обжигающая вода, и она же возникла внутри меня, в лёгких, разрывая кашлем грудь… но вдруг что-то схватило меня крепко за волосы и дёрнуло вверх, и я, почти не почувствовав боли, настолько было холодно, взмыл над прорубью и увидел, что вишу в одной руке у старика, который держит меня за волосы и смотрит на меня своими слепыми, белёсыми глазами, а от меня во все стороны валит облаками пар, а от него – ни облачка, словно он и есть этот холод и зима, часть их и целое. Он подхватил меня двумя руками, и я снова почувствовал, насколько он ледяной, а он уже шёл обратно в парилку. Там он бросил меня на скамью и начал лить воду на камни, прямо в открытую пасть печи. Пар обдавал его, но он даже не пытался увернуться, словно не ощущал ничего – ни боли, ни жара, ни холода – ничего.

Я лежал на скамье лицом вниз, а он разгонял волны влажного жара и продолжал бить меня вениками по спине. Я погрузился в транс – не сон, не явь, и где-то между этими двумя состояниями был я. Лежал в парилке и горел, потел, тяжело дышал, стонал, – а старик, как машина, не знающая усталости, работал надо мной. И я смотрел в его беспощадные белёсые глаза, застывшее лицо, и вдруг попытался коснуться своего лица. Я поднял ладонь и провёл ею по своей щеке, тронул нос, и меня захлестнуло счастье, которого никогда не бывало. Я остро почувствовал, что жив – что бы со мной сейчас ни происходило, я не замёрз, там, в лесу, сумел спастись. Видимо, меня вынес из чащи этот человек.

В спутанном сознании всплыли два слова: «Доверенное лицо». Но сил думать об их смысле не было. Я смотрел на свои ладони и руки, мои любимые прекрасные руки. Насколько же сложны они, как тонко и чётко работают: согнул палец – и маленькая косточка пришла в движение под кожей, согнул другой – напряглась жилка в запястье, натянулась кожа! Всё связано воедино.

Но лишь я моргнул, как вместо ладоней с пальцами у меня стали две культи, две обрубленные тупые культи с ровной кожей на том месте, где только что шевелились мои пальцы и напрягались под кожей жилки. Крик ужаса застрял у меня в горле, я всё ещё был нем и только отчаянно смотрел на руки, переводя взгляд с одной на другую, а затем на старика, который, как-то почувствовав моё замешательство, вдруг замер и посмотрел прямо на меня. Мне даже показалось, что он видит меня: он уставился прямо на мои культи, затем поднял лицо и вдруг широко осклабился, показав голые бледно-розовые дёсны. Слепой старик улыбался, глядя на меня, оставшегося без рук, и это было настолько чудовищно, что я, кажется, потерял сознание, потому что чёрная точка внутри меня окончательно выросла и заполнила собой весь мир, красный свет погас, настала темнота, в которой теперь был лишь я.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66731770) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.