Книга - Первые

Первые
Миров А.Я.


Смотреть, как люди подчиняются деньгам, противно. До боли в висках. Хочется кричать им всем о любви. Не большой – огромной, чтобы взаимно и навсегда. Но те, кто уже подчинился, глухи. А те, кто орёт, путают отвращение с завистью. Так бывает. И так будет. Потому что мир шире наших мыслей, а огромная любовь подчиняет страшнее больших денег.





Миров А.Я.

Первые





СОНЕЧКА


Ветер хлестал шторы, будто они самостоятельно вышли из моды, а не эта тварь их грубо вышвырнула. Менталитет разрешил множить и приумножать. Наконец-то. Теперь под слоган «Все богатые – воры» сгоняются и другие состоятельные: те, кто обеспечен до беспредела. Когда чёрная икра – к аллергии, а красная – стыдно потреблять, мы что, нищие?

Не завидуй. Деньги вместе с привилегиями не сидеть и не стоять в очереди несут тьму мерзких обязанностей. Иметь автомобиль и включать пробки в расписание. Нет, метро – это красная икра. Ещё преважно носить одежду, не оскорбляя глянец. Аксиома: степень роскоши вещи обратно пропорциональна её продолжительности жизни. Платье – не более двух появлений, дальше сдохни в чехле. Платье нарядное – умри сразу после дебюта, ибо дурная память может сотворить непоправимое. Надеть повторно – оскорбить свет: тот, что высший. Высший, потому как дважды не позволяет к себе прикасаться.

Мужчинам легче. Но они и зарабатывают не только на платья и платья нарядные. Из заначки ещё берут на возможность одеваться в одно и тоже. Женщины потворствуют. Однако гардеробная предназначалась только для них. То, что в дамский склеп придётся подхоранивать господское – сюрприз неприятный. Пространство и так задыхается. А что поделать? Это называется семья. Именно поэтому однажды надетое и вынужденное сгинуть и сгнить вместе с бирками, приютило ткань, обожранную мужскими духами. Ладно. В конце концов, всё оно выросло из его денег. Пускай займёт три вешалки и две полки. Участь, граничащая с мудростью: терпеть, чтобы не нуждаться.

Чем дальше от нужды, тем крепче в позе подчинения. Деньгам. И тому, что выродил достаток. Вот почему даже у самой дорогой и слишком повседневной вещи срок годности меньше, чем у хомяка, которого продали воле ребёнка. Как бы глаз ни радовался, а душа ни пела, финансы не обслуживают тебя и твои впечатления, они работают во имя впечатлять других.

– Гарольд, где штора? – она испуганно таращилась на голое окно.

Тот, кто на самом деле был Игорем, бросился на помощь. Выглядел нелепо. Совсем не как Гарольд. Смешно, на грани с отвращением. Несимпатично. Где-то даже дёшево. Она стиснула зубы. Она бы вырвала себе глаза, но в модных журналах такое не советовали. Пока. Однако вынуждали беречь гармонию. Эта дрянь невероятно шаткая, нестабильная, в случае дисбаланса мажет старостью по лицу. Нет. Слишком много отдано косметологам. Слишком. Если вкладывать больше, они в конец растолстеют самомнением. И так едва ли не кланяешься на пороге, дабы обменять деньги на укол безболезненно. Вдохнула. Протараторила от одного до десяти.

– Зато я замужем! – наступила на подол внутреннему равновесию. – Я счастлива, – подумала менее уверенно, но гармония уже не смела рыпаться. – Господи, я так разбита! – схватилась за голову, – но, мать твою, счастлива! Счастлива!

Ветер скрылся. Вытащил бесящую штору на улицу, пробовал отодрать, утащить, не вышло. Тут же исчез. Как мужчина. Ибо невыносимо оставаться наедине с бессилием. Бережливость выиграла. Штора не платье, не платье нарядное. Для повешенного куска неприлично много вышло. Плевать на моду! Через край дорого. Недопустимо загранично.

Лавандовая. Атласная. Декоратор рекомендовал. От души. Есть ли душа у тех, кто на тебе зарабатывает? В моменты откровенной наживы она должна таять. Потом, конечно, возвращаться. Не такая уже: слабее, мутнее, в дырах, но кто её видит? Это же не платье. Не нарядное. Даже не мебель, в которую вложили, словно в будущее. Тоже от души. Она всегда есть у тех, кто щедр. Но дубовый гарнитур вышел из трендов. Ему плевать, что он не оправдал ожидания длиною в вечность. Его не волнуют чужие жертвы. Он как собственные дети.

– Парит, – доложил Гарольд, всовывая штору обратно через форточку. – Наверное, дождь будет.

– И что мне теперь делать? – раздражение таки брызнуло, ещё бы, она же разбита.

– Да ничего, – пожал воткнутыми в пиджак плечами. – Я просто сказал… Мы же всё равно внутри собираемся. Поэтому и пусть бы дождь. Ну что ты?! – он подошёл к ней, погладил по спине. – Не переживай, Сонечка, всё пройдёт отлично!

– Сам ты Соня! – если бы не кольца, она, без сомнений, вмазала бы ему прямо в нос. Сильно. Чтобы он заткнулся. Не надо произносить слова, надо захлёбываться кровью!

– Ну Софа…

– Я тебе миллион раз говорила, что ненавижу это «Софа»! Как будто ты на ублюдский манер называешь диван. Словно мама твоя со своим «звонит»! Ненавижу!

– А мне нравится!

София замахнулась и ударила воздух.

– Всё, всё, – Гарольд искренне радовался, что успел отскочить. – Я больше не буду! – поднял руки, демонстрируя обезоруженность.

Скалится так противно. Как мразь! Самая настоящая мразина. Сонечка разжала кулаки, глянула на улыбки, оставленные ладоням ногтями.

– София Максимовна, пора бы мясо запекать. Вы точно сами хотите?

– Точно, – перевела дыхание, погладила бледный шифон платья. Дорогого.

Вытащила из жадных плеч шею. Та больно метнула напряжением в затылок. Оттянутые мочки ласково подмигнули крупными серьгами почившей в определении «роскошная» люстре. Ты всего лишь хрусталь! София думала почесать веки, но вспомнила о цене на человека, ответственного за россыпь теней и взмахи туши. Вцепилась в подол и решительным шагом проследовала на кухню. Экономка предусмотрительно исчезла с дороги. Выделила сочувствующий взгляд хозяину. Гарольд виновато растянул губы, помахал рукой. Ну да, всё в порядке. Пусть все знают. Домоправительница кивнула. Кто бы знал, как ей надоели эти ссоры. Вроде, какое её дело? Просто будь в наличии, получай зарплату. Однако деньги не затыкают чувства, и чем больше она сопереживала хозяину, тем отчаяннее не выносила хозяйку.

Отвратительная баба! Про таких спрашивают, не где он её нашёл, а почему? За какие грехи? Вестимо, за достаток, который избыток. Хоть мальчик и хороший, и семья приличная, а Боженька всё одно человека, увядшего в злате, без наказания не оставит. Экономка соединила три пальца. Игор?ша, Игор?ша… Запустил ручонку в сундук с драгоценными каменьями и вытащил кусок кирпича. Ржавого, что пачкается. Угораздило же посередь чистого пути вляпаться в… Сонечку. Воля Господня, не иначе. Перекрестилась.

Сорняк ведь сколько ни поливай, не цветёт, не пахнет. Вот и София Михайловна рожать предпочитает единственно скандалы. Трудится исключительно во вред нервной системы. В первую очередь, Игорька. Придумала же, Гарольд! Помилуйте, святые. Перекрестилась трижды. И жалко её. И убить хочется. Не понять, чего больше. Бегает за людьми, как юродивая, подайте любви, отцедите внимания. Выслуживается ради возможности чувствовать себя ровней. Тем, кто подаёт да отцеживает, щелкает по носу: теперь ты за мной бегай. Для остальных устраивает приёмы. Собирает снисходительность, чтобы потом конвертировать её в, как только ей кажется, дружбу. Дал Христос денег, да вот не сказал, что счастье на них не купить. Экономка передумала освящать казённую форму крестным знамением. Вернулась к лавандовой шторе. Вычурный цвет! Расправила.

– Парит. Гарольд Васильевич, вы бы пиджак сняли.

Игорь оттянул воротник рубашки, неловкость не ослабила удушающий захват. Не то, что ему было жарко. Просто жаждалось содрать со спины кожу и запихнуть в хлебало кондиционеру. Огляделся.

– София Максимовна свой фирменный антрекот готовит. Вы знаете… Это часа на полтора. Как раз до прихода гостей. Может быть, чаю?

– Да, Юлиана, будьте так добры, – взглядом стелил по полу извинения. – Моего чаю, – покаялся вновь.

Юлия, чьё имя хозяйка принесла в жертву престижу, кивнула. Скупой жест, прорва понимания. Оставила еле зримый поклон и удалилась. Бедный Игорь Васильевич. Загодя напялил дурной богатый костюм, потому что Сонечка так велела. Бедный богатый Игор?ша. Однажды угодил в трясину провинциального очарования и теперь беден, несмотря на богатство. Удвоил капитал, обнищал счастьем. Жалко мальчишку. Для Юли он всегда мальчишка. А мальчиков надо защищать! За их счастье обязательно бороться, особенно когда точно знаешь, что счастье – это ты.

Стянутая бледным шифоном фигура застыла у столешницы. Не слышала ни кроткую поступь, ни подкрадывающийся аромат бергамота и груши. Взгляд утонул в куске мрамора. Белые прожилки целовались с красной мякотью. Проникновенно. Завораживающе. У влюблённых так не получается. Нет, им-то кажется, что они волшебны, но для свидетелей та магия мощнее рвотного.

Рука опустилась на ряд чёрных клавиш. Побежала, будто наверняка знала, что мелодия оживёт. Рукоятки трепетали. Пальцы неожиданно замерли на середине. Поймали момент. Прижали к ладони. Лезвие проглотило свет. Красовалось, как в последний раз. Острие не столь тщеславно: едва вся действительность сумела уместиться на клинке, оно ринулось к плоти. Кровь бросилась россыпью. Капли, точно и не были знакомы друг с другом, трусливо и одиночкой хватались за столешницу, запястье, за бледный шифон. Соня уронила голову.

– София Максимовна, – Юля старалась остаться верной беспристрастности, но её верхняя губа упорно ползла вверх, – вы бы переоделись.

– Я и так переоденусь, когда гости придут, – хозяйка закатила глаза: ох уж эта челядь. Не в состоянии отличить домашнее платье от того, за которое выложили чей-то годовой доход, дабы прожить в нём всего вечер.

– Как скажите, – экономке слишком мало хотелось умываться чужим раздражением: морщины не деньги, бывают лишними, просто первые в отличие от вторых избыточны уже на этапе мысли.

– Мясо я сама сделаю. Мне помощь не нужна, – Сонечка уставилась на раненый кусок.

– Я помню, – Юля прошла к шкафчику, достала кружку. – Гарольд Васильевич чай захотел.

– Боже, какое мещанство, – Соня качала головой, словно на кухне испачканная по бледный шифон говяжьей кровью стоит другая, а она сейчас в центре сцены увядшего в востребованности театра.

– С вашего позволения, – экономка включила чайник.

Едва дисплей выказал нужные цифры, нажала на кнопку «стоп». Перелила воду в кружку, бросила взгляд на Софию. Та, опершись о столешницу, нависла сжатым бюстом над будущим антрекотом. Будущим, коему не суждено свершиться.

Как хозяйка дома Сонечка знала, что в череде ресторанных блюд обязано быть её фирменное. Она так и говорила – моё фирменное. Поэтому на каждый приём готовила антрекот. Не говорила, почему именно. Но всем заранее объявляла: приходите к нам, будет мой фирменный антрекот. Гости приходили. Просто приходили. Совсем не ради. Но София Максимовна не изменяла себе как хозяйке. А Юля оставалась верной своему долгу домоправительницы, потому Сонечкин фирменный антрекот падал в мусорное ведро ортопедической стелькой, пережившей страшный пожар. Вопреки, может, благодаря статусу, что, если сравнивать, скорее отсутствует, у экономки не получалось поднести даже самым презираемым гостям труп с ожогами третьей степени.

Не дожидаясь, когда спина хозяйки разверзнется напополам, чтобы сквозь скользящие позвонки проорать: «пошла на хрен отсюда!», Юлиана откопала инициативу и убралась вон.

София Максимовна не отличалась прямой матерной агрессией. Уважение к людям, будь они хоть прислугой, не виновато. Причина в сакральном знании, коим с ней поделился модный журнал. Оказывается, нецензурная брань старит. Самое ужасное, натурально. Каждое слово равняется миллиметру носогубки. Ещё двум минусам в карму, но та сейчас решительно уходит из тренда. Не жаль. Про ругань цензурную издание умолчало, за этот огрех Сонечка держится крепко.

Юля завернула в ванную, опрокинула недокипяток в раковину. Нагнулась к шкафчику, остеохондроз немедленно пробудился, у него давно проблемы со сном.

– Не дело делаю, – зашептала экономка. – Боженька наказывает.

Тем не менее, как и любой, кто в курсе, что делает не дело, она продолжила. Ровно через три позвякивания пальцы приобняли стеклянное горло. Юля вытащила бутылку, посмотрела сквозь неё на лампу. Коньяка всё меньше и меньше. Поясница ныла всё больше и больше. Экономка наполнила чашку. Пригубила, так сказать, за здоровье.

– Фу! – немолодое лицо сморщилось до послепенсионного. – И как это пьют?

Отхлебнула вновь. Понимание не явилось. Как и в прошлый раз. Как и в позапрошлый.

– Ваш чай, Гарольд Васильевич.

– Спасибо, Юлиана, – хозяин принял кружку.

Из молчания двоих присутствующих вытекла глубокая тайна и разлилась по гостиной. Чуть смочила край лавандовых штор. Игорь промокнул лоб.

– Скорее бы уже, – задумчиво уставился в окно. – Невыносимо парит.

– Скоро, – экономка глянула на маленькие часики, сжимающие запястье лет двадцать. Как муж подарил. Как не сумел пропить.

– Я про дождь, – заметил Игорь. – Хотя… – махнул рукой, отнёс себя к дивану.

Эти приёмы были нужны лично никому. Но их отчаянно мазали на выходные. Гарольд Васильевич обязательно нервничал. Пил так называемый чай, тот, что из шкафчика ванной комнаты. Юлия исправно приносила. Ещё исправнее корила себя за это. Спасали самоувещевания – я не спаиваю, я помогаю пережить стресс. Один раз можно. У него нет зависимости. Всё согласно мантре порядочной жены алкоголика.

София Максимовна убрала мясо в духовку. Если бы законодательство позволяло привлекать за издевательство над пищевыми продуктами, Сонечке грозила бы смертная казнь длиною в жизнь. И незнание не освободило бы её от ответственности. Истерзанные стейки после мытарств наверняка считали горячий противень раем. София верила в рождение очередного шедевра кулинарии. Сплошь и рядом такое случается: думается, помощь оказываешь, а потом выясняется, что если бить по голове палками, то мозг отмирает. Надо же. Но ведь преследовались совсем противоположные цели. Хм.

– Воля Господа, не иначе.

Юлия перекрестилась. Молния сверкнула дважды. В разных концах неба. Точно двое влюблённых никак не могли встретиться, дабы в оскорблениях и драке, непременно влекущей чью-то гибель, выяснить, кто из них любит сильнее. В окно стукнули. Затем снова. Понимая, что никто не откроет, стеклопакет заплакал. Его слабохарактерность утопала в раскатах грома. Никто не волновался. Ведь она выживет. То, что не имеет веса, не может утонуть. Но может быть похоронено заживо.

– Юлиана, вы спите? – Соня брезгливо уставилась на сомкнувшую веки экономку.

– Простите, задумалась.

– Надеюсь, о том, как пройдёт мой вечер.

– Естественно.

– Естественно было бы предупредить официантов…

– Они уже готовы. Простите.

– … что гости скоро прибудут, – София Максимовна не злилась, она давно переступила эту черту, и теперь в бешенстве протыкала ногтями ладони. Ещё чуть, и гелевые отростки выйдут наружу с иной стороны.

Юля удалилась, проклиная себя за нетерпение. Конечно, надоело слушать одно и тоже, будто проплаченный хит её молодости. Но, с другой стороны, за потребление платят ей, а не наоборот. Однако ж чем стабильней милостыня, тем больше претензий к подающему. Когда-то работа в богатом доме виделась пределом мечты. Но с тех пор зрение жутко упало.

Соня нервничала. Однажды привыкла нервничать и бросать не собирается. Это же не какой-то там стресс, избавиться от коего посоветует всякий дурак. Это, меж прочим, атрибут красивой жизни. Основа, можно сказать. Переживается, ибо на то причины есть. Если кому не переживается, пускай для начала вынет чувство собственного достоинства из места сидения. Глядишь, и повод нашёлся.

Её приёмы не просто гости пришли, здравствуйте, разувайтесь, вот вам тапочки, а вы мне дешёвый алкоголь и жалобы в ответ на «как дела?». Здесь целая система. Парад достижений, и нужно ухо держать востро, дабы отделить выдуманные от реальных. На озвученные фантазии улыбаться широко, на явь ещё шире. С плотно сжатыми челюстями, чтобы из пасти не вывалились куски зависти.

Сонечке с огромным трудом давалось каждое мероприятие. Она просто не имеет права упасть в грязь накрашенным лицом, потому что встать уже не дадут. Наступят, раздавят, сверху присыпят несуразными мифами и скажут, что так и было. Обязательно скажут. Стоит только раз появиться в одном кольце дважды, как уже муж её не любит, дело идёт к разводу, и вообще у него давно на стороне отряд девок с генетической предрасположенностью к шпагату. Больше всего Соня боялась слухов. В правду всё равно никто не верит. А от оговора не отмоют даже в морге.

Тяжело давалось видеть эти высокопоставленные лица. Ещё тяжелее – лица, завоевавшие место около высокопоставленных путём низких поз. Обколотые естественной юностью мордахи, привыкшие имитировать радость, при встречах изображали поцелуй звонким чмоканием около мочки уха. Заменили акт звуком, и всех всё устраивало.

Но Софию не печалила искусственность бытия. Наоборот, так гораздо удобнее. И экологичнее, точно носить мех, а всем говорить, что он ненастоящий. Зверушек очень жалко. Как будто. На самом деле Сонечку угнетало изобилие состоятельности вокруг. Чужие успехи – зеркало, в которое особенно неприятно смотреться. Из него слишком явно выглядывают свои неудачи. Смотришь и видишь, кем не стал. Может, и не хотел таковым быть, да точно не хотел, но, сука, так паршиво в итоге, что не стал. И не станешь. Зверушку очень жалко – себя. Думаешь, что в красивой шубе из дорогого меха сейчас им всем очи перламутровым блеском отхлещешь, а на спине, мать его, лишай. Огромный, натуральный, никак не получается выдать за имитацию.

Гости растеклись по дому водой, что из-под крана, и её пить совсем не хочется. Только, если вообще альтернативы нет. Но всё равно не по себе. Сначала перекреститься. Соня морщилась, считала мысленно до десяти, пеняла себе, что очень счастлива. Однако пока каждый пожимал руку Гарольду Васильевичу, всякая лезла с комплиментами к ней. Софию тошнило от лживости ответной ложью. Она, чёрт побери, знала, что не молодеет. Назло всем косметологам! Она не похудела. И сколько бы не убеждали в обратном, показатели на паршивых весах росли точно доллар. И её Игорь далеко не совершенство, чтобы вместе с ней составлять идеальную пару.

– Когда же вы заткнётесь! – София приветливо улыбалась новой гостье.

– Как у вас хорошо, – щебетал обколотый рот.

– Не привыкай, – рвалось из Софии, но она пересиливала себя на «спасибо».

Все и так знали, с кем пришла эта всякая. Знали, что ходить ей среди них недолго. Не вмешивались. Не жалели. Не брезговали даже, ибо деньги и не с таким обязывают соприкасаться.

Соня наблюдала за гостями как недавно родившая кошка, что без раздумий сожрёт слабого из потомства, дабы выкормить сильных. Плотно сжимала челюсти, и со стороны казалось, будто в её планы на вечер помимо антрекота входило выдавить изо лба все вены. Иногда вспоминала, что счастлива. Чаще внушала это окружающим вымученной улыбкой, более уместной на приёме у стоматолога.

Близился выход её фирменного. Поруганное после смерти мясо буквально ободом тарелки уже толклось на пороге. Может, повременить? А вдруг гости успеют захламить желудок ресторанным меню? Сонечка болезненно тыкалась ногтями в ладони. Суставы жалобно хрустели, но не получалось перекричать дутую болтовню. Против пустоты ты всегда беспомощен, будь она в головах, будь она в твоей голове.

– Ну наконец-то! – взвыл один из каждых, на шее коего висела задержавшаяся до статуса жены всякая.

– Наконец-то, – молвила София и суровым взглядом донесла до экономки, что антрекоту наказано быть в течение десяти минут.

Юлия кивнула и неохотно направилась в сторону кухни. Миновав поле зрения хозяйки, остановилась. Лицо покрыла испарина благоговения. Возраст не причина заправлять мечты в климакс.

Молодой мужчина в классическом костюме и кроссовках отвечал полуулыбкой на восторженные приветствия. Когда-то он носил спортивные одеяния с классическими туфлями, но сейчас об этом времени вспоминал исключительно с тем смехом, что слезами по щекам. Не видел смысла являться обществу и при этом жить с ним по одним правилам. Приятная небритость сводила с ума даже рьяных ненавистниц усов, бороды и прочей нечисти самцовых физиономий. Наверняка щетины касался дорогой барбер. Вне сомнений, один из тех, кто берёт деньги за то, чтобы его клиенты не казались таковыми и вблизи. По левую руку сияла девушка, которой хорошо к сорока, но её годы были совсем не прожиты. Так, летели мимо, не касаясь. Она носила особенную красоту – немодную, не выписываемую пластическими врачами. Привлекала внимание. Однозначно. Но чрезмерно принадлежала – нравилась мужчинам, очень, некоторым до предынтимных ощущений, однако любой каждый, пусть самый самонадеянный, видел – занята. Добровольно несвободна.

Несмотря на необременённость, правая рука никогда не отвечала на традиционные приветствия. Плевать, что подумают. Хорошо, если сумеют. Решения о пренебрежении не оспаривались. Умные смирились. Глупым стоит учиться.

Дамир и Ева Первые. До невозможности востребованный писатель и его супруга – создательница фонда помощи. Удивительно, но настоящего, поэтому не благотворительности. Первая не устраивала приёмы во имя собрать богатых подружек и на бездарно организованном аукционе продавать чушь, дабы от вырученного перевести калечным нищебродам мизер. Ибо зачем голодному много еды? Вдруг живот надорв?т с непривычки? Это уже не благотворительность получается, а душегубство. В отношении масс, конечно, дело тоже благое, но чужое. В конце концов, для этого существует правительство.

Ева не разделяла принятое высшим светом. Вместе с мужем предпочитала двигаться вразрез. Любила не бриллианты, а помогать, это ей казалось настоящей роскошью.

– Конечно, она ведь сама из этих, – шушукалась всякие, не забывая подобострастно раздвигать губы. Собственное происхождение не оттиралось даже кредитками, приходилось тщательно прикрывать снобизмом.

Из этих – из обычных. Как и её супруг. Первые не стеснялись вспоминать ту жизнь, что родилась в отсутствии возможностей жить. Ева смотрела сверху, но не свысока. Удивительная кротость для такого красивого лица. А могла бы иметь олигарха, но выбрала иметь всех, и все они непременно ощущали себя изнасилованными чужим достоинством. Хотя с той стороны ни одной попытки посягательства.

– Как хорошо, что вы пришли! – лепетала Сонечка и не врала.

Конечно, Первые – самое невыносимое зеркало, но в нём ей нравилось отражаться. Как толстым нравится есть, чтобы потом сильнее хлестать себя по пухлым щекам за препятствия к любви.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказала Ева. И сказать так могла только она: без фальши и желания сдаваться формальностям.

– Спасибо, – София таяла. Ей не было необходимости отвечать тем же. Зачем корить солнце за свет?

Пока её «я счастлива» впервые за сегодня вставало с лопаток на артритные колени, внимание Первых украл предприниматель, что без устали грозил фонду Евы великой жертвой и в передышках восхищался последней книгой Дамира. Соня вздёрнула подбородок. Ну и пускай нарасхват. Они же у неё нарасхват, не где-нибудь! Это точно видят все. Это наверняка увидят журналисты. И про неё напишут. Снова напишут. Но уже не как про жену совладельца банка, празднующую день рождения в компании Первых. На этот раз они упомянут её имя. И напечатают фотографии. Сонечка договорилась со Вселенной. Вселенная обещала!

Несмотря на то, что над миром давно надругались социальные сети, в мирке Софии Максимовны всё ещё жили глянцем. Можно грешить на отставание в развитии, а можно предвидеть, что ретро уже есть тенденция. И если хочется опередить мысленное течение масс, вешай на стеклопакеты резные ставни. Но Соня не вешала, скорее не снимала. Бедные уяснили своё место – интернет. Богатые судорожно держались за страницы.

Гости заняли столы, не вынимая бесед изо рта. Юлия кивнула хозяйке: антрекот доставлен. Раньше экономка подавала знаки с меньшей уверенностью, однако время позволило её вранью поднабрать массу. Теперь это не хилый обман, это солидная ложь во спасение. Кого и особенно зачем Юлиана спасала – в ответ не складывалось. Наверное, думала, что отстаивает честь дома, семьи. Какого она отстаивает честь чужого дома, чужой семьи – внутренний голос не спрашивал. Людям только кажется, что они ленивы. На самом деле, они энергично делают то, о чём не просится. Вечный двигатель причинения добра.

София Максимовна пот?рла мочку уха. Чёртово золото неприлично чесалось, будто оно не жёлтое, а красное. Инстинктивно из толпы вытащила взглядом мужа, как позволившая себе недолгое раздумье собака, перемежая вину с судорожностью, обязательно ищет хозяина. Гарольд звонко смеялся в окружение непервого эшелона. Начинающие и конченные дельцы, слывшие бизнесменами у себя в мечтах или когда-то, которых приглашают разбавить до невозможности густые сливки. Не самое приятное общество. А Игорю нравилось. И эти ещё смели отвечать взаимностью, хотя их удел – спрашивать, не помешаю ли?! София неодобрительно покачала головой. Губы сами поджались, ногти впились в ладони.

– Я, на хрен, счастлива! – мысленно гаркнула владелица, она же основная причина вечера.

– Скоро будет салют, – шепнула на ухо Юлиана.

– Какой салют? – от неожиданности переспросила Сонечка, будто это не её супруг вынужденно бросал на ветер сумму, имеющуюся у большинства его сограждан лишь на кредитных картах. – То есть, почему скоро? Ты видишь, гости ещё не доели?!

– Сказать, чтобы перенесли? – устало выдохнула экономка.

– А ты как думаешь? – лицо Софии исказила ярость. – Ты сама вообще думать умеешь или за это тебе тоже платить надо? Нет, конечно, не станем переносить. Пусть будет прям сейчас! Немедленно. Пока они все жрут. А что?! Я же для этого на салют кучу денег слила! Чтобы он аккомпанировал их чавканью. Специально выбирала поярче и покрасивее, чтобы местным нищебродам типа тебя в их мусорную жизнь воткнуть орхидею. Ещё и раскошелилась за «потише», чтобы их тупые псины меньше пачкали автомобильные колёса испуганными тушами.

Неюная Юлиана смотрела на свои туфли девочкой Юлей, которую отчитывает суровая бабушка за съеденную не в праздник конфету. «Сама не могла подумать, что это на день рождения? Бестолочь! Мерзавка! Хуже врага народа! Теперь до Нового года сладостей не видать! Даже варенье не получишь!».

С тех пор сладкое она не ела. Даже на похоронах пережившей всех её родственников бабушки.

– Надо бы помянуть, – соседка протягивала «Батончик».

– Я и так её не забуду, – отмахивалась Юля, точно парень с советского плаката, что в красном галстуке защищается от рюмки.

По иронии судьбы это не спасло от сахарного диабета номер два. Наверное, алкоголю тоже стоило бы сказать решительное «нет». Или по заветам психосоматологов впустить в себя больше радости, от которой экономка, будучи гражданкой своей страны, так же рьяно отмахивалась.

Сейчас Юля чувствовала, как непотребляемый сахар растёт в крови, а из глаз пытаются сбежать слёзы. София ничего подобного не ощущала, поэтому, пользуясь общим гулом и личным гневом, орала, будто от громкости зависела жизнь планеты, а от остроты выкрикиваемого её собственная.

Едва тишина осталась между ними дольше паузы, девочка Юля неюной Юлианой выдавила на лице улыбку:

– Вы правы, София Максимовна. Я должна была всё учесть. Меня, безусловно, не оправдывает, что я сама не подумала… – хотела добавить «без вашего разрешения, как и все в этом доме», но проглотила, – … позволите сказать пиротехникам, чтобы салют перенесли?

Соня, как и положено после заветного опорожнения, переживала чудесную лёгкость и приятную слабость. Она внимательно посмотрела на объевшуюся унижениями экономку.

– Позволяю, – медленно проговорила, решив, что десерт лишним не будет.

– Сейчас же всё сделаю, – Юлиана благодарно приняла и эту порцию.

– Делай! – София не сводила глаз, не снимала с лица презрения.

Экономка забрала взгляд с туфель и бросила его на путь следования. Естественно, она предупредит пиротехников о переносе. Разумеется, после свидания с коньячком, что томится на нижней полке шкафчика в ванной.

Сонечка осталась вместе с собой, удовольствие пронзало вены, она чуть ли не стонала от неги одиночества. Погладила себя по щеке. Плевать на тональник. Она заслужила. Она молодец. Она…

– Ты счастлива, любовь моя? – Игорь обнял её сзади и распластал по плечам нотки рома.

Его руки легли на её живот точно не ласки ради, а больше отдохнуть. Как тело, отмотав более тридцати лет от рождения, вместе с усталостью давится болью, и ищет не постель, а кровать, потому что так желает спина. Соня вздрогнула, если этот процесс смазать понятием неспешно. Будто реальность обокрали на ритм. Она не чувствовала тепло его ладоней, чтобы рассуждать о ночи, которую супруг планирует истратить на близость. Она ощутила, что у неё есть живот. Не как само собой разумеющуюся часть, а в качестве следствия пищевого недоразумения. Людям не нравятся, когда их хватают за то, что есть, но чему быть не следовало. Подобное действо уже невозможно списать на нежность. Это скорее налоговая, что прип?рлась, зная куда идёт, потому прихватила полицию и прочие обвинения.

Гармония рухнула. С грохотом и разлетевшись осколками, что без предупреждения хватают за голые ноги. Сонечка обернулась. Так же, как и вздрогнула – медленно, словно действительность отчаянно сопротивлялась заказанным к посадке чиновником. В мыслях она уже влепила Игорю пощёчину. Именно влепила – боль должна хорошо приклеиться. Дня на два, как горчичный пластырь. Именно пощёчину. Не удар в челюсть, потому что наказание прежде всего обязано унижать. Иного смысла оно не несёт.

Её искрящий злобой взгляд напоролся на его светящиеся наивностью глаза. Мальчик наконец-то получил машинку, не иначе. С большим пультом. На том управлении, о котором в его детстве знали только писатели-фантасты. Гнев пал к гармонии. Правда, ту уже не собрать, она – обломки, а он целый, ещё ждёт своего выхода. Заприметив, как гости любопытством мажут по их паре, София улыбнулась. В конечном счёте, руки убрались с живота, значит, разоблачение в стройности больше не грозит.

– Я тебя люблю, – язык заплетался, но послание дошло в целости.

– Ты пьян, – брякнула Соня и уткнула румянец в лацкан его пиджака.

Ожидалась мелодия, преисполненная неповоротливости и романтики. Но как это случается, вместо того, чего очень ждёшь, является то, что из ожидания выпнуто за ненадобностью.

– София Максимовна, – экономка против воли блестела глазами, – пиротехники больше ждать не могут. Им ещё…

– Давай, – бросила не глядя.

Время – довольно подлая вещь. Оно в момент разрешает тебе рвать и метать, а позже втаптывает в стыд перед разорванным и размотанным. Несправедливо. Но человек склонен к поступкам ради ощущения вины. Его к этому с детства готовили.

– Тогда через пять минут начнут, – доложила Юлиана и заторопилась в ванную комнату.

– Можно я?! Можно? – Игорь едва не подпрыгивал от предвкушения.

– Ну конечно, – цокнула языком, точно это «можно» существовало в безусловности.

– Друзья, – Гарольд, раскрасневшийся до тошноты супруги, обернулся к гостям, – прошу на салют!

Толпа извергла ликование. Словно в дорогих пиджаках и более дорогих одноразовых платьях прятались дети. Обычные советские дети, для которых мультфильм – событие, а не «на, смотри сколько влезет, только отвали от меня». Даже из молодых всяких, что про Союз нерушимых понятия имели ровно нисколько, радость била, что ревнивый муж, который любит. Гены, ничего не поделаешь.

– Будет просто бомба! – Игорь не удержался на волне солидности. – Не как обычно из парков пуляют. Вас ждёт убийственное шоу!

Под общее «вау» смартфоны вылезали из сумок и карманов. Журналы журналами, а соцсети тоже кормить надо. Бедные должны знать, как живут те, с кем деньги дружат. Функция просвещения испокон веков на плечах имущих лежит обязательством. И не им, современным, её снимать.

Потенциальных фотографов жаждой впечатлений вынесло во двор. Едва ли не в лидерах мчался хозяин вечера. Каблуки и шпильки оцарапали мокрый газон. Телефоны взмыли к небу, взяли ночь на прицел тыловых камер. София вздохнула, как вздыхают матери, которым вот ну совсем не понятно, каково это – радоваться просто так. Не в праздник. Оказывается, это возможно. Как приносить домой торт лишь потому, что захотелось. Нет, не на день рождения. Как и покупать цветы. Которые не кактус и не в горшке. Чтобы стояли. Для настроения. Богатые быстро уяснили, что не праздник определяет наличие, а наоборот. Они, собственно, и богатели во имя этого знания.

– Раз! – с детским восторгом крикнул Гарольд Васильевич.

– Два! – подхватил один из каждых.

– Три! – заверещали всякие.

– Четыре! – надрывался Игорёша.

– Пять, – задумчиво протянула Юлиана, уставившись на бутылку со звёздочками.

Небо вырвало цветным фонтаном. Едва любопытные глаза успели возложить перфоманс на подкорку, как приступ повторился. На этот раз череда залпов на мгновение полностью изничтожила ночь. Языки света ласкали тьму, доводя до эйфории наблюдателей. Невозможно оторваться. Рты не закрывались, пальцы не отпускали экраны мобильных. Цветными нитями на мрачной канве вышивалась сказка. Та, что не позволяет верить в свою подлинность вопреки памяти. Голову каждого раскачивало изумление. Гортань всякой едва не скулила от застрявшего меж извилин восторга. Людям очень мало надо для счастья. Гораздо больше требуется, чтобы растянуть пробник до полного размера.

В стороне от завороженной компании стояли Первые. Дамир обнимал жену за талию, подбородок опустил на её плечо. Его никогда не смущала их разница в росте. На вопросы о том, каково это – быть с высокой девушкой, отвечал, что ему смертельно быть без неё.

– Как ты? – прошептал на ухо, губами коснулся мочки.

– Лучше, – Ева пот?рла виски.

– Хочешь, поедем домой?

– Нет. Уже не кружится. Я просто не выспалась.

– Извини. Не могу обещать, что такого больше не повторится.

– Да ну? – она притворно удивилась.

– Очень боюсь, что тогда появится тот, кто возьмёт эту роль на себя.

– Я не дам… эту роль никому…

Поцелуй оборвал диалог. Новая порция света упала в небо с особенным грохотом. В отместку за то, что эти двое в его присутствии посмели дарить внимание друг другу.

– Знаешь, – он провёл языком по верхней губе, точно моментом ранее касался десерта, улыбнулся, – даже моя фантазия не даёт мне вообразить тебя с другим.

– Вообще не получается?

– Никак.

– Помнишь, когда я не умела плавать, ты смеялся над истерикой моего тела в воде?

– Злишься?

– Вспоминаю.

– Мораль?

– Если что-то не получается – учись.

– Или не жалуйся?

– Я бы советовала в любом случае учиться.

– Представлять тебя с другим? Ммм… Нет. Не моё. Всегда другим оказываюсь я.

– Потому что ты однолюб?

– Снова нет. Потому что я встретил ту, которая забрала всю мою любовь.

– Оу! Обожаю, когда в тебе просыпается писатель не только над ноутбуком.

– Я, – Дамир улыбался и продолжал, словно его не перебили, – теперь больше никого не смогу любить. Никогда.

– Нечем?

– Любить – нечем.

– Но у тебя же фантазия. Ты можешь вообразить.

– Воображать, родная, это моя работа. А работать без любви получается только у конченных мучеников. Ты же в курсе, что я не фанат страданий?

– Любишь по любви? – засмеялась.

– Люблю, – губами дотронулся до её губ.

Поцелуй торжествовал вопреки пиротехническим раскатам. Небо уяснило, что вполне может гореть до тла, этим до него нет дела, поэтому рвоту фейерверков посвятило исключительно преданным каждым и предающим всяким.

Наверное, странно объясняться в чувствах, когда ваши отношения равны числу из категории «страшно сказать». Ведь стоит произнести его вслух, и без тени, павшей на внешнюю юность, уже никак не обойдётся. Но Первые были вот такими. Странными и вечно болтающими друг другу о любви. Как будто это не что-то инородное, а светская сплетня или вздор метеорологов.

Со стороны смотрится нелепо, заставляет стыдиться того факта, что судьба принудила к статусу свидетеля. Но это, если вы не единственный очевидец. Всё равно, что смотреть в компании кино для взрослых – то, где сюжет не включает в себя знакомство, а сразу выпихивает кульминацию. Поначалу хихикается, ибо по-другому от чужого интима не отбиться. Затем трезвый глаз беспристрастно внимает физическим действам, занавешенный презрением рот отдаёт советы. Призывающее к похоти видео в сознание укладывается зачатком искусства, достойным насмешек и критики.

Первые поздно заметили, что шоу нашло финал. Остальные не заметили вовсе. Поняли, что всё, конец, и тут же нырнули в изрешечённую впечатлениями память. Привычка к классическому салюту исчезла, будто никогда и не было той мозоли, что с детства щемила мозг. Люди, давно переевшие событий до атрофии вкуса, в этот вечер неожиданно ощутили бешеный голод и тут же бешено его удовлетворили. Под кожей сновало блаженство. Нутро требовало ещё выпить. Не развязности ради. Просто сильно хотелось помочь пищеварению.

Не роняя слов, исключительно восклицания, толпа двинулась обратно в гостеприимный дом. Воодушевлённый представлением собственных денег Игорь с трудом сохранял вертикаль. К концу шоу, так уж получилось, он сумел заметить, что его супруга отсутствует. Немедленно огорчился. Как же так?! Он же всё это для неё! А она? Да как всегда! Она и на их свадьбе, в платье, равном по стоимости жилью дальнего Подмосковья, с чуть уступающей в цене золотой диадемой, на фоне безумной россыпи живых цветов мироточила раздражением. И ведь тогда всё тоже было из-за неё. Начиная с самой свадьбы.

– Странно, – недоумевал Игорь, – очень странно затевать мероприятие, чтобы потом приходить от него в бешенство. Может, это и есть цель? Тогда вдвойне странно, – мутные размышления сочились сквозь вялое сознание. – Она странная. Как эти Первые. Первые, которые никогда не приходят первыми. Но их всё ждут. Все-все. Как Первых. Они странные, – он смотрел на Дамира и Еву, целующихся украдкой, словно в разговоре абсолютно случайно соприкасались губами. – Странные. Вообще все странные, – перевёл ленивый взгляд на каждых и всяких. – Но это же хорошо? – остановился около спящей клумбы.

– Гарольд Васильевич, – крикнул бизнесмен второго эшелона, – туалет дальше!

Смех, быстро упавший до ржания. Игорь не возражал. Игорь сам веселился. Так и не ответил себе на вопрос. Забыл. Хорошее – спутник склероза. Игорь взял в спутники того бизнесмена. Оказалось, вместе шагать подлинно веселее.

Ночь вернулась во двор. Ветер осмелел. Он снова вытащил наружу срамную штору, чью лавандовую суть доедал мрак. Гарольд Васильевич ещё больше поднялся настроением. Вызывающе загоготал и безжалостно ткнул на оконную бедолагу. Гости, узрев причину буйного помешательства, пришли в оное. А ветер, точно соображать научен, развлекался с безвольной тканью сильнее прежнего. Толпа подбадривала. Охочее всех сам хозяин. Столько единодушия вселенная не смогла игнорировать. Карниз сбрыкнул с честного слова, на котором держался последние лета, штора прониклась свободой, но вместо того, чтобы пасть ниц к плинтусу, пропитанная издевательствами, вылетела прочь.

Молчание выкатилось во двор, словно живот, получивший от корсета вольную: безапелляционно, внезапно и обескураживающе. Немота поразила каждого, всякую, стих и Гарольд Васильевич. Проводив штору ошалевшими глазами, он выдал, благо рот уже был открыт:

– Видели? Видели? – не унимался Игорь, при этом быстро вышвыривал слова, точно отрывал от предложения куски, пока и это не запретили. – Нет, вы видели?! Как будто душа взмыла в рай!

– Слушай, а он тоже из ваших, – шепнула Ева.

– Из мужчин? – якобы с неимоверным интересом уточнил Дамир.

– Из писателей. Среди писателей же водятся мужчины?

– Ты знаешь, – он пот?р щетинистый подбородок, – вообще должны бы быть, но вот сказать, что я прям ручаюсь, не рискну.

– Значит, ты сегодня без шампанского.

– Значит, буду пить тебя.

– Обалдеть! – Гарольд Васильевич продолжал таращиться в небо.

– Реально, душа, – подтвердил очевидец второго эшелона.

– Разве души лиловые? – включилась всякая, что свою с удовольствием обменяла на место рядом с этим каждым.

– Не, белые, – заявил тот.

– Откуда ты знаешь? – возмутилась ещё одна.

– В фильме видел.

– Полагаю, в документальном, – еле слышно вздохнул Дамир.

– Ну у нас других и не снимают, – в такт подтвердила Ева. – Что не кино, то правда жизни.

– Да что ты такое говоришь?! – вскинулась чья-то жена. – В каком ещё фильме тебе души показывали? Мультипликационном?

Нерешительные смешки разбрелись по двору.

– А вдруг души действительно лиловые? – предположила известная любовница. – Как штора?!

– Ну, во-первых, это цвет называется лаванда. Он два года назад был в диком тренде, – начала немолодая дива, что любила громко называть себя self-made woman. – Во-вторых, души нет. Это понятие придумали романтики, типа Первого.

– Благодарю, – Дамир торжественно склонил голову. – Только отчего же вы, Фариза, свою бездуховность моим романтизмом прикрывать изволили?

Смех вновь посетил двор, уже более уверено.

– Прекрасный ответ. Не забудьте вставить его в вашу книгу, – посоветовала self-made.

– Обязательно. В ту, что была два года назад… в диком тренде?!

Гости окончательно развеселились. Стадия от за здравие до за упокой пройдена. Впору начинать сначала.

– Народ, вы меня, конечно, извините, – проснулся Игорь, – но я на вас сэкономил. Второй серии не будет!

– Жадина, – захихикала всякая.

– Не, я не жадный, – заплетался языком хозяин, – я продуманный!

– Да не то слово, – слишком яро закивала Фариза. – Кстати, через неделю всех жду у себя. Обещаю не экономить. И учтите, будет пресса! Так что до их ухода воздержимся от… безудержного веселья. Вас, Первый, это тоже касается!

– Само собой, – Дамир смотрел на неё, чуть щурясь, – я ведь славюсь своим безудержьем.

– Я имела ввиду, что вы тоже обязаны быть. Потому что славитесь. Малоизвестных не приглашаю. Они мне неинтересны.

– А вы им?

– Малоизвестным-то?

– Много… многоизвестным.

– Прохладно, – захныкала всякая.

– Так пойдёмте, – опомнился Игорь. – Айда греться!

Гости задорно потрусили к дому. Кто-то снова хохотнул, обозрев стерпевшее надругательство окно. Жертвы часто смешны. Только это смех защитный. От истеричной радости, что под каток несчастья угодил кто-то другой. Не злорадство, именно радость – он прошёл мимо, он не заметил. София бы сказала, что счастлива.

– Соня! Сонечка!

Обращаясь к жене подобным образом, ещё и прилюдно, Гарольд Васильевич, безусловно, ходил по острию ножа. Но ему прям вот хотелось. Пусть она будет орать. Не сейчас, конечно, когда все свалят. Пусть. А он возьмёт и в ответ её поцелует. Сильно. Сильно целуют? Он поцелует! Он в себе уверен. Какая-то необыкновенная ночь. И штора улетела лавандовой душой.

– Маски сброшены, – пришло ему на ум.

Сейчас он тоже сбросит. Пиджак. Брюки. Всё сбросит. Не мгновенно. Как только все уйдут, он сразу же! Пусть все уйдут.

– Сонька! – развязность скрутила Игоря. – Сончик!

На дерзость прямиком из ванной явилась экономка. Заметив, как гости усердствуют в изничтожении всего, что льётся, задалась целью оказать помощь. Но сдержалась. Преодолевая шторм действительности, она аккуратно зашагала к хозяину. Придерживалась за всё доступное. Господи, натуральная качка. Точно она на теплоходе. Май. Прощай, училище, здравствуй, взрослая жизнь. Ухажёр, судя по горящим глазам, уже заряжен. Юля не менее настроена и трепещет от предвкушения.

– Вообще не такой он и привлекательный был, – подумала о бывшем муже. – Вот я да, красотка ещё та. Стройная, молодая, – заряд прошлого неожиданно угодил в поясницу настоящим. – И ничего я не трепетала! – хмурилась Юлиана. – Дрожала, признаю, но это всё ветер. Господи, какой тогда был ветер! – перекрестилась. – А где штора? – подивилась вслух и страдающей от эпилепсии неваляшкой двинулась на происшествие.

По пути ухватила со стола подсохший кусочек сервелата. Хотелось нечто пожиже да пободрее, так сказать, спину обезболить, но хозяин отчего-то разорался. Сейчас. Сейчас она во всём разберётся!

– Сонюша! Со… Со… Софийка! – голосил покинутый супруг.

– Вы не обращайте внимания, – доверительно посоветовала экономка парочке каждого и всякой. – На самом деле Игор?ша очень хороший, – икнула, – когда выпьет.

– А когда трезвый? – веселились гости.

– Когда трезвый он муж Сони. Ой. Софии. Ой. Максимовны.

– Муж – это замечательно, – вроде без намёков провозгласила всякая. – За это надо выпить! – протянула чью-то рюмку Юлиане.

– Да что вы?! – смутилась экономка. – Я же не пью. Не могу. Я вот на работе.

– За это и выпьем! – подхватил каждый. – За то, чтобы мочь!

– И чтоб всё работало! – захохотала всякая.

– Да, – кивнула Юля, – за это грех не выпить, – тремя пальцами коснулась лба и так и опрокинула в себя рюмку.

По раскрасневшемуся лицу Гарольда Васильевича хлестнуло неприятной реальностью, что полотенцем, вымоченным в затхлом ведре. Нет, София его не слышит. И Юлиана к нему никак не дойдёт. Значит, он горько вздохнул, надо брать в свои руки. Всё. Но всё – это много. Сначала себя. Он же мужчина. Мужчина? Мужик! Растерявшей твёрдость походкой Игор?ша двинулся к экономке. Та уже успела доложить гостям про свои поясничные неурядицы, за что немедленно получила в рюмку ещё порцию градусов.

– Со здоровьем не шутят, – едва не плакала от смеха новая всякая: вдохновившись бомбическим салютом, несвежая леди рьяно потрошила бытие на развлечения.

А что может быть забавнее, чем спаивать прислугу в присутствии работодателя?! Видит бог, потешнее лишь Новый год на федеральном канале. Ну где же Соня? Без её прятанной во «всё идёт как надо» истерики шоу не считается по-настоящему убийственным.

Точно крысы на манок дудочки, к обществу чудной Юлианы стекались гости. Едва не капали слюной, д?ргали коленями, нервно сжимали бокалы – когда придёт Соня? Как посмотрит? Что скажет? Каким образом себя поведёт, пытаясь убедить всех, что данной ситуации не существует? Нет, это правда уморительно. В чертогах воображения так вообще разрыв.

Однако София не шла, Юля тем более забыла, что куда-то собиралась. Зачем? Штору, если бы о ней вспомнить, не спасти. Да и не нравилась она никому, кроме Соньки. Как и сама Сонька. Что штора, что Софа – обе аксессуар, приобретённый для сожалений. Если ты богатый, ты обязан покупать вещи не ненужные, а именно вгоняющие в первый слой депрессии. Это чётко прописано в выдуманном договоре с остальным, обслуживающим тебя миром. Потому что да, смотрите-ка, у нас тоже проблемы. Не чета вашим, но легче от этого ровно никому. А вообще, меряйтесь проблемами с себе подобными, больше шанса на смысл.

– Где Сонька? – гаркнул Игорь, поравнявшись с экономкой и её свитой. – Максимовна. Где?

– Не могу знать, – Юлиана едва не добавила «товарищ генерал», очень уж ей хозяин такового напомнил: красный нос, грубый голос, живот поверх брюк, рубашка почти до середины расст?гнута. Когда уж подобных командиров она видела, накрылось неизвестностью.

– Сам найду! – Гарольд Васильевич ещё не забыл о недавнем инсайте: он мужик! А мужик всё сам. Может. Не всегда, конечно, хочет, но всегда, сука, может.

Игорь подарил подзатыльник невидимому препятствию и ринулся вперёд на манер подбитого кукурузника. При этом не забывал кликать супругу, точно без её имени его сердце тут же остановится. Гости потеряли интерес к экономке, чем очень её оскорбили, а у пьяных обиженное самолюбие эрегирует быстро. Глядя в богатые спины, что спешили за хозяином дома, Юлиана бормотала проклятия одно проворнее другого, сразу же крестилась, дабы не забыть. Рьяно пихала в рот сухие оливки, но тот всё равно плевался недостойными пожеланиями.

Ах, если бы Сонечка только знала, как сейчас востребована. Нет, это не обычное сквозьзубное «я счастлива». На сей раз ситуация претендовала на лихие визги со сжатыми кулачками и лютые кружения вокруг собственной оси. Допустимо подпрыгивать, аплодируя тому, что до общества наконец-то дошло, кто здесь достоин. Привычный мезальянс радости давно ожидаемого приобретения и страха всё сразу же потерять.

Стая неровно миновала зал. Отчаянный вожак продолжал звать Соню всеми контактными с его мозгом вариациями. Гостевые туалет и ванная, та самая, что пленила шкафчиком бутылку коньяка, теперь пустую, обнаружили никого. Игорь пал в муки выбора: в её комнату или на кухню? Нет, если он кого-то, в том числе себя, вопр?т на святую территорию опочивальни без спроса, для него, пусть и прилично выпившего, мир непременно перевернется с ног на голову, дабы яснее был виден ад. Остаётся кухня. Что делать, если и там супруга его не ждёт, Гарольд Васильевич не знал, но, как и подобает лидеру, этим фактом решил не смущаться. Готовая ко всем тяжким толпа хлынула следом.

– Сонюша! Соньчик! Соньчик-пончик!

Тут Игорь натурально взмолился, чтобы там, куда он кричит, супруги не оказалось. За насильственное соитие её имени со сдобой в ранее помянутом аду наверняка присутствует отдельный кост?р, и никакой статус и блат не помогут. Мол, я такой-то от такого-то, можно мне туда, где черти менее страшные?

– Нет!

– А дайте котёл хотя бы не из прошлогодней коллекции!

– Что? Нет!

Гарольд Васильевич свернулся плечами. Словно даже уменьшился в росте. Представил, как отреагирует жена на его вольности. Она ведь не удивится. Отнюдь. Не тот термин. Она охренеет. Реально. Вот то слово. Есть шанс вернуться назад? Пусть задорого. Он заплатит. Однако поздно. Всё уже случилось, и, к большому горю, манипулировать течением времени недоступно даже богатым.

София Максимовна нашлась. Она зло смотрела перед собой. Нижняя губа рассорилась с верхней, оттопырилась, с уголка пустила слюну. Игорю сильно захотелось подойти вплотную и рукавом промокнуть казус, но он не посмел. Смотрел на неё, не чая оторваться. Её голова склонилась к правому плечу, ладони грозили потолку. Вот сейчас она приберёт их в кулак и шоу начнётся. Бомбическое. Но ведь оно уже прошло?! Убийственное. Конец.

Её подбородок дёрнулся. Игорь вздрогнул. Может, ему показалось? Но он точно вздрогнул. Все бессовестно молчали. До тошноты. Почему они ничего не говорят? Предатели. Нелюди. Твари!

Соньчик-пончик сидела на полу, прислонившись к дверце шкафчика. Над её головой кокетливо завис не совсем закрытый ящик. Не дай боже она подскочит, ведь обязательно стукнет его макушкой. А потом ещё врежет с ноги, чтобы знал своё место. В этом доме благодаря Сонечке все знали свои места.

Тишина не отступала. София Максимовна не возражала. Её слегка раззявленный рот не проронил ни слова. Но Соне можно. За неё говорил её взгляд. И эта слюна… Взъерошенный муж, орущий направо и налево всякие глупости, слабо трезвые гости, сильно пьяная экономка, сломанный карниз, в общем, абсолютный всепоглощающий хаос. Чем не повод расслабиться и пустить слюну? Разве не это советуют Сонины умные журналы? Относительно слюны Игорь не был уверен, но про расслабиться София частенько воображала. Воображала и не делала. Да ей и не пойдёт. Игорь прям сейчас видит, как ей не идёт.

Ещё этот дурацкий шарфик. Зачем она его нацепила? Цвет вообще не её. Супруг прищурился, склонил голову на бок, точно отражал вторую половину, что молча сидела напротив.

– Соня… Сонечка…

Кто-то вскрикнул. Кого-то вырвало. Боже ты мой, как не вовремя. Неужели не ясно, что он разговаривает с женой?! Да, она не отвечает. Да, пустила слюну, но её тоже можно понять. Она женщина. Женщины умеют обижаться. Игорь сел на корточки, едва не завалился на Софию и тут только заметил. Не шарфик. Конечно, не шарфик! Сонечка не любит шейные украшения, говорит, они её душат. Стала бы она вдруг надевать шарф?! Разумеется, не стала бы. Это и не шарф. Гарольд Васильевич выпятил губу в знак глубокой задумчивости.

Опять заверещали. Снова вытошнились. Ну что они все?! С ума посходили?! Зачем все разом?! Игорь отмахнулся от назойливого фона. Взгляд застрял на её шее, точно его приклеили скотчем. Обычным таким скотчем. Тем, что к богатым и бедным всегда одинаково не расположен. Игорёша с Сонечкой так обычно коробки упаковывают: долго ковыряют ленту ногтем, чтобы эта липкая зараза наконец отдала кусок. Потом тянут к себе с узнаваемым треском, прислоняют оттянутое к картону, разглаживают неизгладимое, финал – посылка Сонечкиной родне готова. Она ещё называет их бедными родственниками, потому и содержимое никогда не отличается особым достатком. Говорит, если сами не заработали, значит, им не нужно.

– А зачем же тогда мы это им отправляем? – удивляется Игорь.

– Потому что это, в первую очередь, не нужно нам.

Он покачал головой. Не может быть. Ну правда. Опустился на колени, на них же подполз к жене. Во что-то вляпался. Липкое. Как тот памятный скотч, что после трения отдаётся с ожидаемым звуком. Она его убьёт. За эти брюки. За то, что грязно. Хотя не он разлил, но попадёт ему. Ещё гости… окончательно спятили.

– Да не трогайте вы меня! – Игорь саданул особо назойливого.

Жену пусть свою хватает, а он будет смотреть на свою. И на нешарфик.

– Соня. Сонечка. А что это? – Игорь коснулся шейного платка.

Тут же получил по руке со словами «нельзя, ты чё, охренел?!», но моментально дал сдачи. Чего этот каждый себе позволяет?! Кто это вообще? Да не волнует!

– Сонечка… Это же не шарф, да? – Игорь пропустил ткань между пальцев. – Не шарф, – лично подтвердил, затем округлил глаза и глядя на Софию выпалил, – штора! Соня, зачем ты порвала штору? Соня, говори! – от тряс её за плечи, а она молчала.

Всё так же молчала. Он кричал, матерился, выл, а она недовольно смотрела мимо него. София Максимовна смерть и ту нашла весьма неудобной и откровенно раздражающей.

Игоря оттащили. Сопротивлялся. Пинался. Даже плеваться удумал. Скрутили, руки связали у спины тремя галстуками «Селёдка», в рот запихнули грушу «Этюд Киевский». Бросили в кресло, приставили двух караульных из второго эшелона. Ранги повыше принялись шушукаться.

– Какую полицию?! Очнись! – гаркнул на истерящую всякую. – Кому надо позвоню.

Минут через десять, если верить бриллиантовым часам, Кто Надо прибыл. Недовольный, но по форме. Возможно, это взаимосвязано. Ибо даже дорогим друзьям ночью хочется отдыхать. Вопреки тому, что их дружба очень высоко ценится.

Обменялись рукопожатиями. Вернулись на кухню. София не думала никуда уходить. Больше не думала. На шее болтался облапанный мужем кусок лавандовой шторы. Ноги неестественно разведены, будто ранее Сонечка демонстрировала, что шпагат – это не про неё. Между коленей размазанные тем же Гарольдом Васильевичем пятна крови. Грудь в алых брошах, что безуспешно скрывали память о колотых ласках ножа. Он, кстати, покоился тут же – на правой ладони. Ладони, которой более не достанется улыбок ногтей, позволяющих сознанию твёрдо уяснить, что Сонечка счастлива.

– Иронично, – выдохнул Кто Надо. – Понятно, что это свои. Орудие убийства вложили жертве, типа она сама себя порешила. Хотя любому идиоту очевидно, что суицид здесь не прокатит. При всём моём желании и всех твоих возможностях, – добавил, протяжно выдохнул.

– Какие свои?! – обеспокоился бизнесмен. – Муж? Прислуга?

– Ты про список подозреваемых? Муж. Прислуга. Гость номер один. Гость номер два. Сколько вас?

– Да ты гонишь?!

– Я? Нет. Я тебе рассказываю, как дело обстоит. Кстати, никто не уехал?

– Блин… – волосатые пальцы обхватили седые виски. – Чего? Не знаю. Что теперь делать? У меня контракт с иностранцами. Мне сейчас вообще в прессу нельзя с такими историями.

– А когда-то можно было?

– Ты знаешь, – руки обхватили погоны, – любые…

– Ну…

– … ресурсы. Всё, всё, что угодно, только замни. Прошу тебя!

– Значит, в твоей непричастности могу быть уверен.

– И после даже отблагодарен. Мне Сонька ничем не мешала. Муж её тем более. По бизнесу не пересекались. Дай Бог, не пересечёмся.

– Чего так? Мутный?

– Мямля. Ни о чём. Папин сынок, мамино сокровище. Короче, я тут даже не с женой, понимаешь?

– Догадываюсь, – Кто Надо с интересом оглядел всякую. – А мямля-муж не станет настаивать на официальном расследовании?

– Да даже, если и станет, поверь, тут такие люди… его быстро переориентируют.

– Хорошо. Замять не замну, это тебе не при царе жить. Дело возьму под свой контроль, но, чтобы самому лицом не светить, поставлю помощника. Парень надёжный.

– Почему не сам?

– Очень уж я скромный, тщеславие не терплю.

– Считаешь, возникнут проблемы?

– Ну ты знаешь, убита жена небедного человека в собственном доме при большом количестве свидетелей того же небедного формата… Дай-ка подумать… Да, определённо проблемы возникнут.

– Я доплачу. В смысле…

– Доресурсишь…

– Сколько надо! Гарантирую. Мы же друзья!

Дорогие друзья пожали на прощание руки. Дорогой Кто Надо направился во двор, чтобы остаться наедине с телефоном. Тот, кто такой дружбой дорожил, ещё раз глянул на Софию, чертыхнулся, ушёл в гостиную ради немедленно выпить.

Сонечка не проронила ни звука. Если бы Игорь сидел здесь, он, безусловно, увидел бы, как Соня двигает подбородком. Но Игоря выбросили в кресло, а Соня подбородком не двигала, скорее подбородок двигал ею. Игорь бы решил, что жена с ним согласна. В чём-то. Не поверил бы, но увидел. Но Соня с Игорем никогда не соглашалась и даже сейчас бы обязательно наругала его за то, что позволил ей в таком виде предстать перед гостями.

– Ещё и мужика в форме запустил! Кто это вообще? Он хоть со связями?

Кто Надо, пользуясь сомнительными и несомненными связями, договорился об особом статусе дела. Под стать участникам: люди здесь непростые, все сплошь с особенностями. Через полчаса, практически к рассвету, двор гостеприимного дома украсила подбитая на левое око иномарка. Из её салона молодой человек сначала достал себя, потом, чуть поразмыслив, сумку и бейсболку. Вторая без промедления шмякнулась на голову, первая неспешно полезла через плечо, старательно пытаясь не задеть вторую. Машина крякнула, оповещая владельца о включённой защите. Наверняка остальные авто искреннее заржали: украсть сие? Здесь? Разве что какой извращенец сподобится и то во имя визита в полицию. Мало ли, никогда не был и надолго не планирует. Так, чисто тамошних собственным деянием повеселить.

С иномаркой в привычном понимании четырёхкол?сного питомца связывала только иностранная регистрация бренда, которому, думается, на данный момент и самому совестно за существование вот этого вот. Блин не первый, потому даже не комом – кучей.

Водитель погладил кучу по лобовому стеклу, но трещина, что однажды легла по всей диагонали, не исчезла. Видимо, дело не в недостатке нежностей.

– Корней! – Кто Надо махнул рукой.

Молодой человек поправил сумку, будто та собиралась спадать, и нехотя пошёл на сближение. По телефону суть дела ему не понравилась с припиской «очень», и теперь от личного общения каких-либо приятных сюрпризов он не ждал. Навряд ли сейчас выяснится, что всё ранее сказанное всего лишь шутка, и не можно, а нужно без промедления расслабиться, в общем, встречай, Корнеюшка, девочек и виски. Кого выпускать сначала?

Да кого угодно. Молодой человек равнодушен к безудержному потреблению что тел, что алкоголя. Однако его голове не чужда мысль о создании семьи, и против наличия спутницы жизни он ничего не имеет. Да только предпочитает не девочек, а девушку. Ибо девочки либо годиками не вышли, либо, достигнув возраста согласия, бегут под венец к папикам. Что касается алкоголя, то его Корней находил скучным. Так и говорил: я с вами пить не буду, скучно.

И ведь, действительно, не пил, вопреки тостам, мольбам и статусам разливающих. Характер. Внебрачный сын, сызмальства привык сам и по-своему. Потому как о проигнорировавшем брак папане знали все, лишний раз не настаивали, зато частенько просили передать привет.

– Товарищ…

– Ну что ты, Корней, сегодня мы неофициально.

– Праздник какой?

– Именно. Твоё первое дело. Отвечаешь за всё лично. Меня беспокоить можешь, но, надеюсь, не хочешь. Обращаться разрешаю без «товарищей». Вплоть до финала расследования.

– Будет у него финал-то? У расследования этого?

– Конечно. Какой ты сам напишешь, такой и будет.

– Напишешь?

– Отобразишь на бумаге. Привыкай, ты на это время не опер, а сценарист.

– А вы?

– А я редактор, монтажёр и по совместительству продюсер. Ну и ещё кто там должен зарплату получать, чтобы плохое кино назвали отечественной сенсацией?! В общем, вокруг тебя не просто терпилы, а богема. Понимаешь? Так что подстраивайся.

– И бизнесмены тоже богема?

– Эти – конечно! – усмехнулся Кто Надо. – В мире от стабильности одно слово осталось. Уже скоро забудут, в чём его суть, а они всё по пустым вечеринкам ходят. Не партнёра расположить в удобную позу, чтоб через нужный срок контракт родился, а тупо время провести. Себя показать. Девку свою, но по факту опять же себя: смотрите, какую я выбрал! Хороший у меня вкус? Сам подумай, каким образом прагматик, а бизнесмен обязан быть прагматиком, допустит, чтоб в его присутствии убийство совершилось? Ведь на месте жертвы мог оказаться он.

– Не знаю, – протянул Корней.

– Конкретнее, – вздохнул Кто Надо.

– Не знаю, с какого края думать начинать.

– Это полбеды. Вот если бы ты не знал, как начать думать – у меня нарисовался бы повод для беспокойства. А так рисуешь ты. Как договорились. Я подкорректирую. Если понадобится.

Кто Надо направился к своей иномарке, что морщила бампер, осознавая соседство с авто Корнея. Которое, кстати, больше всё-таки машинка. Её ещё мальчики в детстве хотят. Простые мальчики. Хотят, чтобы просто была. Хотя бы такая.

– Подождите! – владелец машинки очнулся от минорных измышлений. – Вы же меня не представили… богеме.

– Ну да, ты же сам не можешь.

– Я могу. Но долго! А вы скоро и по сути.

– Умеешь комплиментами сыпать. Чего не женился ещё?

– Не подбирают.

– Да. Дамы нынче не те, что в прошлом веке. Испортились. Ладно подбирать нас перестали, так ведь на коленях предлагаться будешь – откажутся. То голова болит, то настроения нет, потому что голова. Болит. Или ты слишком хороший, не хочу тебя портить. Или тебе надо совершенствоваться, а у меня нет времени ждать. Пока разберёшься, у самого голова заболела. И уже ничего не надо…

– Это вы о личном?

– О личном я в душе толкую. Наружу выдаю исключительно всё про общественное. Внимай, не стесняйся.

Кто Надо не без зубовного скрежета вернулся в дом. В кресле, вопреки отсутствию той функции, качался связанный Гарольд Васильевич. Галстуки «Сел?дки» не планировали отпускать заложника, тем более он уже вовсю страдал стокгольмским синдромом. Мало того, ещё успел отпустить заразу и на других присутствующих. Экономка, сжимая рюмку у виска, пела романсы. Полностью слов не знала. Или просто забыла. Однако не терялась, заполняла пробелы на своё усмотрение. Выходило преимущественно матом. Но если не прислушиваться, звучало складно. Некоторые каждые поколыхивались то ли в такт Игорю, то ли под пение Юлии. Всякие больше спали.

Корней огляделся: не так он себе фантазировал своё первое дело. Вообще полагал, что ему рано, но полагал исключительно в мыслях. Поведение, напротив, излучало умеренную дерзость и непомерное всезнайство. Ибо пусть его и приняли с помощью внебрачного папани, но только потому, что к службе он не то, что годен, а рождён.

– Господа, внимание! – Кто Надо смотрел в общество и не видел того, он был дома, уже разделся и вот-вот окунётся в сон. – Корней Денежкин. Если не полюбите, ничего страшного. Но советую к нему прислушаться. Всем спасибо. И приятного… утра. Честь имею.

Молодой человек проводил взглядом отбывающее начальство. Прикрыл глаза в целях перезагрузки. Конечно, представление так себе, однако и зрители не мечта заветная. Вернулся в мир. Снова осмотрелся. Нет, декорации не сменили. Лениво перебирал мятые лица на предмет с кого бы начать. Все как один испуганные, жалкие, натужно трезвеющие, что гораздо отвратнее добровольно пьяных. Пьяный – структура целостная, завершённая, воспринимается вот так и не как иначе. Может забавлять, может вызывать рвоту, будто сам пил. Иными словами, вкусовщина. Но вкус готового продукта. Видеть же, как пьяный теряет промилле, точно глотать остывший кофе: те же разваренные зёрна, но потребляются скверно.

Денежкин решил, что среди присутствующих самой приятной для него станет компания жертвы, поэтому лучше пропустить вперёд её.

– Где… пострадавшая? – вопросил чуть дрогнувшим голосом.

Удовлетворять почтительное любопытство уполномоченных не нашлось. Обстановка не изменилась до такой степени, что Корней оказался на пути к вере в то, что его самого не существует.

– Пострадавшая… где? – повторил попытку, не забыв дрогнуть голосом.

– Я вас провожу.

Ева отпустила руку мужа и направилась к Денежкину. Ступала неспешно, аккуратно перешагивала через бутылки и куски некогда элитного угощения. Корней глазам своим не верил. Как?! Как из чудовищной реальности возникла она?! Словно Афродита, вышедшая из пены. Пены шампанского. Хоть самого дорогого. Но пена всё равно, по сути, уродство воды. И это уродство породило идеал.

А ведь она не знает, что красивая. Идёт, точно она как все. Значит, по-настоящему красивая. Изнутри. Не для внешних привилегий.

– Нам туда, – Ева указала в сторону кухни.

Обручальное кольцо. Или просто украшение? Корней бросил пристальный взгляд на место рождения прекрасного. Парень. С бородой. Прислонился к бледной колонне и не сводит с него глаз. Лицо знакомое. Это же этот… Писатель. Денежкин читал его книги. Денежкину даже понравилось. Он, что ли, кольцедаритель? А эта, мадам, которая распухла то ли от злобы, то ли от снобизма, маманька его?

– Эй, как тебя там? Рублёв? Бабкин? Если тебе при таком сопровождении страшно, ты не робей, лучше сразу признайся, мы тебе ещё людей выделим, – Фариза однозначно упёрла кулаки в поясные складки.

– С чего вы взяли, что мне страшно? – вот сейчас Денежкин действительно оробел.

– Ну раз не страшно, – гаркнул искривлённый злобой рот, – так действуй резче. Чего хотел? Софию опрашивать? Вперёд! Я следующая на очереди. После меня не занимать.

– Почему это? – включился дорогой друг Кого Надо.

– За мной Первый. За ним занимайте.

Впавшая в кому гостиная вдруг ожила. Свидетели наперебой принялись рассовывать себя по порядку.

– Кто такая София? – шёпотом уточнил Корней.

– Погибшая, – в унисон ему пояснила Ева. – София Максимовна, жена Гарольда Васильевича. А почему вы, правда, с неё начать хотите?

– С неё не хочу. Но с них, – Денежкин кивнул в толпу, – не хочу сильнее.

– Зря вы. Нас тоже можно понять. Тяжело это всё. Устали. Домой хочется.

– Вас можно понять. Их – нет.

– Простите, я дальше не пойду. Не хочу видеть…

– Понимаю.

– Вы очень понимающий. Вашей девушке с вами повезло.

– Наверное. А вы?

– Ева. Ева Первая.

– Жена? Я думал, это его псевдоним.

– Я бы тоже так думала.

– Видите, вы тоже понимающая. И тому, кто рядом с вами, повезло.

– Я ему передам.

– Ева, ничего, что без отчества?

– С отчеством было бы ужасно, поверьте.

– Вам поверю. А вы мне за это зафиксируйте всех присутствующих на бумаге. Я, как закончу с… Софией Максимовной, не без удовольствия ознакомлюсь и с вашим трудом.

– После переписи все могут быть свободны?

– Да.

– И Гарольда Васильевича развязать?

– Нет. Он пусть так посидит. Русский русского зазря не свяжет.

– Вам виднее, – улыбнулась Ева. – Я из Прибалтики.

Он смотрел на неё и молчал. Он закончился. Вместе с решимостью произносить слова в её присутствии. Думал, привыкнет, однако с каждым предложением тонул глубже. Задыхался сильнее. Она – его воздух. Она забрала его воздух. Мужчины, когда влюбляются, не отдают сердце. Без сердца возможно жить. Пусть с чужим. Пусть недолго. Возможно. Без воздуха нет.

– Тогда я напротив фамилий укажу номера телефонов, чтобы вы…

Он кивал головой полу.

– До свидания. Корней…

Он всё ещё кивал полу. И его бестолковая сущность безжалостно отражалась в наливной плитке.

Беседа с Софией прошла в ускоренном темпе. После пристального осмотра и однообразной фотосессии Денежкин вызвонил нужных людей. Нужные люди приехали быстро. Без вопросов и недовольства запаковали Сонечку в серый чехол и вывезли на носилках в утро. Она ненавидела серый цвет. Если бы ей рассказали, во что угодило её тело, Гарольд Васильевич бессомненно принял бы лишнюю дозу скандала. Но Соня не узнала. А Игорь, одолев галстуки, спал сном младенца. Рядом клевала алым носом отпевшая экономка. Корней сел напротив. На краю поруганного стола ютилась парочка блокнотных листов. Денежкин уставился на них в упор. Такие хрупкие, исписанные мелким, ему чудилось, игривым почерком. Буквы словно окунули в музыку, чтобы танцем обнажить суть.

– Очень подробно, – похвалил ту, что, он боялся, в его комплиментах нуждаться никогда не станет.

Как там говорил Кто Надо? На коленях будешь стоять, а она откажется. Но он же не про Еву говорил? Денежкин почесал лоб, хотя тот зудеть и не думал. Гарольд Васильевич резво всхрапнул. Юлиана подскочила, выдала «сейчас-сейчас, София Максимовна» и вновь растянулась в горизонт.

Корней бережно сложил труды Евы, убрал в сумку. Он бы с радостью пустил дело на самотёк, что от него, в принципе, и требовалось. Для вида побегать по свидетелям, попрыгать перед ними цирковым пуделем, схлопотать раздражение и с поклонами удалиться. Навсегда. В бумагах нарисовать, именно нарисовать то, что с реальностью соприкасалось единственно через руки художника-фантаста. Ай да монтажёр тире продюсер. Нет, браво, режиссёр-постановщик. Одним выстрелом в оба глаза. И с богатеями остаться на дружеской, самое важное, прибыльной волне, и дело закрыть. Но не с ноги наотмашь, а ювелирно, аккуратненько, чтобы ничего не рассыпалось. В противном случае придавит так, что ту дружбу уже не реанимировать.

Денежкин уп?р взгляд в окно. Ночь истлела. Пропустил рассвет. Опять. Ладно, когда ради сна, но тут-то… Интересно, а шторы нынче не в моде? Какой-то тайный смысл достатка? На наших не похоже. Это заграницей, он слышал, чем богаче, тем проще, а у нас денег стыдятся только бедные. Когда есть, чего показывать, наши выставят даже больше. Ибо не престало порноактрисе краснеть в беседе про интим.

Он причмокнул и выволок себя вместе с тоскливыми чаяниями во двор. Паршиво. Паршиво, что ещё вчера он готов был пойти у начальства на поводу и рисовать под чутким руководством. Без любви к искусству, всё для блага благоимущих. Однако сегодня он встретил её. И если вчера не хотелось, то сегодня уже не моглось говорить чужим ртом, творить не своими руками. Корней понимал, что даже найди он убийцу, всё равно никто не сядет. Но теперь не искать не получится. Сегодня он пропустил рассвет потому, что жил чьей-то жизнью. Он не хотел пропустить её. Только чью жизнь ему теперь выбрать, он пока не знал.




МИЛАША


Небо заглядывало в водную гладь и морщилось. Очень странное решение: назвать данный объект водоёмом, пусть и с оговоркой «декоративный». Его содержимое упорно напоминало жидкость. А жидкость – это нечто всегда непредсказуемое. То ли жажду сведёт на нет, то ли организм в целом.

О прозрачности говорить не приходилось. Но её и не прописывали в условиях. В остальном всё согласно договору: яма одна штука, мост одна штука. Ещё вода и камыши, но их количество сильно варьируется. Водоём «Декоративный» пополняется в зависимости от настроения природы. А вот с камышами дела обстоят сложнее.

– Не приживаются падлы, – сетовал ресторатор, шагая по веранде. – И с нуля растили, и готовые втыкивали, им всё по хрен! – устраивался в кресле, игнорируя кнопку звонка, стучал по столешнице костяшками пальцев. – Думаю, лучше б я деньги просто выбрасывал. Не так обидно, – не глядя на излучающего покорность официанта, принимал чашку кофе, мелодично отхлёбывал. – Ещё ж в них душу свою вкладываешь. А они вон, – махал в сторону ямы с водой, – прутья дебильные. Мрут и всё тут. Калеки колченогие.

Но не только камышами дебильными печалилась голова ресторатора. Лягушки. Походило, что фауна вступила в сговор с флорой. Цель – досадить. Способ – самоубийство. Иначе объяснить, почему «и эти отродья» не выжили, владелец общепитовской сети не мог. А так как подвиги в большинстве своём совершаются через не могу, территория продолжала облагораживаться вопреки протестам биосферы. Камыши втыкивались, лягушки подсаживались. Ресторан «Milasha» двигался к открытию, и ничто не имело права мешать их встрече.

– Ярик! – Мелания помахала свежим маникюром.

– Тебе как обычно? – осведомился ресторатор.

Официант уже стоял на месте, безэмоциональным лицом подтверждая готовность к как обычному, к чему-то новенькому, к любой прихоти, даже утопиться, если сестра шефа изволит на ужин замоченную человечину. Когда платят не зарплату, а приличные деньги, выдавливать из себя подчинённое недовольство некогда, вне желания, нет и в мыслях.

– Как обычно. Только давай на веранде, – каблуки застучали по направлению к уборной.

– Мне виски.

– Будет сделано, – официант приготовился к телепорту на кухню.

– Паша, не подведи меня завтра! – ресторатор погрозил указательным пальцем.

– Не беспокойтесь, Ярослав Свиридович, всё пройдёт на высшем уровне! – заверил паж Паша.

– Плохо. Надо, чтобы выше высшего.

– Будет ещё выше! – подтвердил официант и растворился.

Ресторатор окинул холл своего детища взглядом умилённого родителя. Это сколько он сюда вложил? Сил. Нервов. Средств. Бессонных ночей. Не в мужской компании будет сказано, любви. А в сегодняшнем мире по-иному и нельзя. Не ты вложишь, так тебя уложат. Конкурентов – что пены за баней. Он должен быть первым. Себе должен. Им: пусть не забывают, они всегда даже не вторые. Ниже. Хуже. Сестрёнке должен. Милаше. Он ей обещал: самый крутой свой ресторан назовёт её именем. И вот уже завтра «Milasha» откроет сначала свои двери, потом рты посетителям, а дальше… Дальше больше… Больше, чем «Milasha» не один ресторан иметь не будет. Связи есть, обслуживание и ассортимент не подкачают. Теперь все светские едоки за красивыми блюдами и фотками на модной мебели побегут не в центр, а сюда, в область. Глядишь, пробки рассосутся. Власти обещали, а он, Ярослав Свиридович, сделал.

Ресторатор вышел на веранду. Плюхнулся в кресло. Подставил лицо пылающему закату. Солнце агонизировало. Ярик улыбался. Он утопит их всех. Тех, кому приходилось кланяться. И тех, кто кланяться научил. Он закрыл глаза. Из темноты мигом выпрыгнуло прошлое. То вчера, которое однажды закинуло лассо на шею завтра и беспрестанно тянет. Сжимает. Иногда кажется, что это конец. Вс?. На следующий шаг кислорода уже не хватит. Однако в этом и заключается смысл: смирись с тем, что однажды ты сдохнешь. С тем, что однажды может возникнуть прямо сейчас. Смирись и делай то, что задумал. Успеешь – будешь себе благодарен. Не успеешь – тебя поблагодарят твои враги. Но тебе-то уже всё равно.

Ярослав успел однажды и намеревался успевать ещё и ещё. Щеку обожгло воспоминанием. Маленький мальчик очень не хотел есть кашу. Она же невкусная. В его семье такое никогда-никогда не готовили. Это даже не каша. Это словно опилки бросили в лужу. Маленькому мальчику было невыносимо думать, что её надо съесть. Всю. А воспитательнице было невыносимо плевать. На маленького мальчика. На то, что днём ранее погибла его семья. Вся. Ей уп?рлось в принцип, что он обязан съесть эту кашу. И он, сука, её съест! И он её съел.

Ребята постарше с наслаждением рассказали про быт в детском доме. С тем наслаждением, которое испытывает никому не нужный подросток, брошенный наедине с верой в свою убогость, когда на его пути возникает тот, в чьих испуганных глазах возможно увидеть иное отражение себя. Там ведь нет ублюдка, от которого отказались даже родители. Там герой. Настоящий! Вот он ударил по щеке, и испуганные глаза стали больше. Теперь в них яснее проглядывает собственное величие. Главное, смеяться как можно громче. Смех заглушает осознание вины, замыливает ощущение, что не прав, выщёлкивает из памяти эпизоды, где сам испуганными глазами отражал чужое господство.

Маленького мальчика сильно избили. До непроизвольного мочеиспускания. Потом он ещё долго страдал энурезом, что позволяло убогим подросткам с подачи равнодушной воспитательницы мнить себя юными мстителями. Тогда он запретил себе вспоминать семью. Решил, что обязан спасти, если не себя, то свои самые светлые мысли от этого места, где каши из лужи и злобы из душ. Он сначала выживет, а потом будет вспоминать.

В один из дней, истязающих своей одинаковостью, маленькому мальчику пришлось нарушить данное маленькому себе слово. Ему сообщили про сестру. Быстро. Буднично. И без эмоций. Хочешь – иди посмотри, она в соседнем корпусе. Хочешь – продолжай делать вид, что тебя не существует. Маленький мальчик пошёл к зданию, куда попадают те, кто ещё меньше, ещё беззащитнее.

– Вон та.

Он проследил за махом руки и увидел её. Крохотная девочка лежала на кроватке в череде таких же крохотных кроваток с бесцветными одеяльцами. Не плакала. Не угукала. Не напоминала ребёнка. Скорее это взрослый, который устал от боли и горя, потому спрятался в детском теле.

С того момента мальчик перестал быть маленьким. Он увидел, что есть те, кто ещё меньше. Те, кому тяжелее. Больнее. Невыносимее. И он захотел стать большим. Сильным. Неуязвимым. Из-за неё. И для неё. Теперь он не один. У него снова семья. Но в этой семье он не младший. Ему нельзя требовать, надеяться, ожидать. Он должен идти, создавать, брать. Своё и чужое. Потому что теперь он не один.

– Как прошёл день? – ресторатор улыбнулся сестре.

– Просто отлично.

Она села напротив, положила салфетку на колени, обхватила вилку тонкими пальцами. Красная бусина черри брызнула на белый фарфор и тут же исчезла в месиве себе подобных.

– Я сделала эту деревенскую шмару в первом туре. Уверена, место будет моим.

– Тебе не идут крепкие выражения, – он тщетно прятал за строгостью нежность: ему очень нравилось, что у неё всё получается. Он однажды победил страх, чтобы она всегда побеждала.

– А алкоголь? – веселилась Мелания. – Мне пойдёт что-нибудь покрепче?

– Хочешь отпраздновать? Не рано?

– Вечер. Самое оно! – вздёрнула подбородок, предупреждая возражения. – Я уже вытащила успех из перспективы. Чего мне ждать? Что влиятельный любовник сделает ведущей её? Не посмеет. Даже не потому, что я лучше. А я лучше! Тебя испугается. Наша семья покруче будет. Это раз, – поднесла бокал с зел?ным соком к перламутровым губам.

– Что два? – Ярослав давился улыбкой.

– Два? А два – это, ты не поверишь, мой брат завтра открывает самый нереальный рестик в мире. Или этот факт ты тоже подвергнешь скепсису?

– Нет, – он покачал головой. – Как и с твоей первой аксиомой спорить не стану. Ты у меня самая крутая!

– Тогда виски?

– Мне да. Тебе шампанское.

– Ну…

– Но самое дорогое!

Официант Паша метнулся на кухню, едва предложение удумало подойти к концу. Ещё быстрее вернулся с заказом. Стакан впечатался в сухую ладонь, ножка бокала запуталась в тонких пальцах.

– За тебя!

Мужской и женский голоса столкнулись в хоре, взорвались смехом.

– Расскажи про пробы, – попросил ресторатор.

– О, я была великолепна! – жеманничала Мелания, выдавая телефон за веер. – Но без моих чар, как ты понимаешь, не обошлось.

– Кто бы сомневался, – ресторатор запил довольную улыбку. – И кого ты на этот раз околдовала, чародейка?

– Но-но! Чаровница! – она чокнулась бокалом с воздухом. – Да эта, я тебе рассказывала. Умница-красавица, приехала из провинции, всё сама-сама.

– У которой родители-инвалиды?

– Ага. И, знаешь, несмотря на то что колхоз её переехал вдоль и поперёк, она имела неплохие шансы. Поэтому я решила, что осколки в туфлях лишними не будут.

– И как? Визжала?

– Да ну что ты?! Это же провинция. Терпела и утиралась.

– А почему сразу не высыпала?

– Потому что, братик, надо знать, с кем дела делаешь. Вот любовница бы высыпала. Я бы высыпала. Ещё бы и всыпала всем, кто в поле зрения. А Колхоз погибал молча.

– Ну ты даёшь! – он не мог, не хотел скрывать восхищение.

– Нам же обувку сказали с собой приносить, – воодушевлялась Мелания, – а откуда у колхозницы приличные туфли на каблуках?! Я пообещала ей. Я выполнила. Она так радовалась, ты бы видел. Ха! Говорю, не надевай сразу, ножки устанут с непривычки. Как услышишь, что режиссёр зовёт, текст возьмёшь и перед камерой переобуешься. Ну эта кул?ма безвольная так и сделала. Я специально вышла полюбоваться. Стоит красная. Венка на шее пульсирует. Глазки слезятся. С ноги на ногу переминается. Режиссёр ей раз сказал: «А не могли вы не ёрзать?». Два сказал. На третий Колхоз сдался. И ведь не призналась, в чём дело. Ну не дура ли? Такой шанс проколхозила. Сама виновата, – подытожив, осушила бокал.

Ресторатор смотрел не отрываясь. Смотрел и гордился. Его сестрёнка. Его кровинушка. Пусть только по отцу. Совсем не ранило, когда он узнал, что его папа был не только его папой. Ведь папы уже не было. А сестра была. Он мысленно благодарил отца. Всегда. Не одобрял факт измены, но мама всё равно останется не в курсе. А у него есть Мелания. Они есть друг у друга.

Это представлялось чудовищным для его понимания: вот у него больше нет родителей. Совсем. А у Милаши осталась мать. Однако он, сирота, оказался в более выгодном положении. Бывает же. Родители его не бросали. Детдом – поганое стечение обстоятельств. Так вышло. А мать Мелании её бросила. После смерти обещавшего развестись любовника помыкалась какое-то время, а потом решила не существовать в попытках справиться, а жить для себя. И маленькая девочка переехала из неполной семьи в полную жопу.

Они никогда не обсуждали детский дом. Кашу из лужи, издевательства воспитателей, побои старшаков. Не хотели жалеть себя. Никогда не жалели других.

– А что с любовницей? – поинтересовался ресторатор. – Я так понял, она теперь твоя основная конкурента?

– Верно. И то лишь потому, что подстилка когда-то реализовала своё призвание, только вместо дальнобойщика ей попался телепродюсер. Просто повезло. А ты сам знаешь, что везение таких, как она, только губит. Это же не фигура во всех смыслах. Это туловище. Причём далеко не самое аппетитное. Но дяденька, которому тоже когда-то повезло подобрать бразды правления от телека, очень непринципиальный. За что и поплатится.

– Звучит увлекательно. Чем помочь?

– Купи таблеток для потенции. Поэффективнее.

– Тебе?

– Мне. Для телепродюсера.

– Ээээ! Ты же не будешь…

– Фу! Нет, конечно. Чего бы я ему стала такие подарки делать?! Конец света опять перенесли, а моя голова со мной не ссорилась.

– Тогда на фига тебе его потенция?

– Для красивого кадра. У него же скоро годовщина свадьбы. Вот и сделаю его жёнушке презент. Укреплю и без того крепкий союз. А что?! Пусть мужем гордится! Она же, наверное, не в курсе, какой он у неё активный. С моей помощью прозреет. Ведь сложно восхищаться человеком, когда не знаешь про его успехи.

Он знал про её успехи. Она всегда делилась с ним всем. Это было взаимно. Он восхищался ею. Он её сильно любил. Любил её успехи. В моменты, подобные текущему, сознавал, снова осознавал, что всё сделал правильно. И всё сделает для неё, ради её будущего.

– А как твои дела? – Мелания кивнула официанту Паше, и тот в миг наполнил её бокал. – Этот, который за землю с тобой боролся, отстал? Наша «Milasha», надеюсь, в безопасности?

– И не думай волноваться. Мы поговорили, и он отстал.

– Точно? А в суд опять не потащится со своими «Это моя земля. Товарищ прокурор, посмотрите, какой беспредел! Честно приобретённое имущество натурально, я прошу прощения, отжали», – она гримасничала, пародируя бывшего владельца территории, чем доводила ресторатора до истерики. – «Кроме того, они мне угрожают! А у меня семья, двое малолетних деток. Я прошу у суда защиты», – Мелания достала сигарету, прикурила, отпустила дым в потухшее небо. – Феноменальный дебил. Ещё и заповедник хотел здесь построить. Спаситель, блин, планеты. Такой однозначно в покое не оставит.

– Милаш, ну я же сказал тебе: мы поговорили.

– И?

– Теперь он в покое. С женой и малолетними детками. По легенде – уехал из проклятой родины за лучшей жизнью. Если их и найдут, то сто процентов не опознают.

– А документы?

– Всё подписал!

– Думал, ты ему жизнь оставишь? – она веселилась, словно ребёнок, услышавший впервые анекдот.

– Давай, чтобы наша «Milasha» цвела и пахла. Деньгами!

Они встретились: он стаканом, она бокалом. Звон утонул в водоёме «Декоративный», чья мнимая прозрачность на поверку готова была растворить в себе любого. Обменялись пожеланиями спокойной ночи, улыбались, обнялись. Они часто обнимались, будто снова и снова подтверждали своё наличие друг у друга. Назло миру, который в каждом растит веру в одиночество. «Milasha» пала в сон. Вместе с водоёмом, дохлыми камышами и уморенными лягушками.

Сутки начали с нуля.

После полудня на территорию новорожденного ресторана заехал владелец в компании проверенной спутницы. Высокая, статная, характер нордический, внешность восточная, не напьётся, замужества искать не станет. Агентство гарантирует. Ярослав и сам не гнался за узами Гименея, однако имидж обязывал. В умах родного общества холостяк всегда представляется явлением чудным, подозрительным. Если экземпляр не прибран к рукам, значит, с ним не всё в порядке. Холостяк при деньгах – вообще дикая паранормальщина. Он либо из этих – отъявленных натуралов голубых кровей, у которых вторая половина обязательно зовётся «человек», либо тут нечто ещё любопытнее. Так отчего бы не пуститься в предположения, что непременно добегут сначала до слухов, а после до истины, той, что дочь своего времени. И вот дабы интерес дох на корню, точно камыш в декоративном водоёме, Ярослав на всех приёмах и выходах появлялся с одной и той же сопровождающей. Обществу проще донести, почему ты ещё не женат, когда рядом явная и пресная кандидатура. Оно удостоится любым ответом. Оно его даже не запомнит, поэтому, безусловно, переспросит при следующем столкновении.

«Milasha» лучилась совершенной готовностью и чуть-чуть нетерпением. Паж Паша голодным коршуном зыркал на коллег, именуя каждого исключительно «персонал». Мальчик из детдома, правда, родился и воспитывался в столице, однако это обстоятельство не смогло абортировать его амбиции. Для ресторатора происхождение Паши – спусковой крючок. Выстрел обещал прицельную дальность.

– Пока помощником на кухне перетопчешься, – вещал казавшийся великим Ярослав. – Опыта наберёшься. Сумеешь себя показать – добро пожаловать в менеджмент. Я хорошее всегда поощряю. Щедро. Но и за плохое, поверь, не поскуплюсь отблагодарить.

– Я не псина, чтобы гадить там, где живу, – новобранец Паша надул губки. – И не крыса, воровать не буду!

– Надеюсь, что и не кролик.

– В смысле, тупой?

– В смысле интимно-активном. Девчонок много. Все красивые. Но они просто красивые! Не для того, чтобы их лапать и цапать, запомнил?

Юный Паша запомнил и не возражал. Зачем ему какие-то девчонки, пусть и красивые, когда у него есть мечта?! За ними же бегать нужно. Особенно за красивыми. А ему некогда. Ему идти надо. К мечте. Вот станет он большим и важным, они все сами к нему прибегут. Уговаривать начнут, чтобы он их красоту на свои деньги поменял. А Паша ещё подумает. Может, это того и не стоит? Вот девушки у него были, а деньги ещё нет. Вдруг если у тебя много-много денег, то тебе никто и не требуется? Ни красивый, ни какой.

Из помощников Паша, как и рассчитывал, вырвался быстро. Хотя су-шеф очень противился: так филигранно чистить картошку и смиренно выслушивать хулу на его веку ещё никому не удавалось. Теперь Павел сверкал белой сорочкой с короткими рукавами в зале самого крупного из ресторанов Ярослава. Того самого Ярослава, что начал казаться куда более великим. Вот-вот, не завтра, так через недельку шеф сделает Пашу старшим официантом. Да всё к тому и шло. На пути лишь маленькая просьба Мелании. Всего-то скажи да, и всё ускорит шаг навстречу. Но Паша не смог.

– Тебе надо положить вот это, – демонстрировала зажатый меж двух пальцев конвертик, – вон в ту сумочку, – указывала на столик.

– Попросите кого-нибудь другого, – мялся официант.

– Ещё чего мне сделать? Кофе не хочешь? А то ща метнусь, организую. На! Пошёл и исполнил.

– Нет, – еле слышно произнёс тогда Паша.

С того вечера движение из позиции вверх переориентировалось в сторону. Точно эскалатор сломался, и вместо него подсунули беговую дорожку. И сколько бы ты ни потел, по факту остаёшься на месте.

Мелания, естественно, нажаловалась брату. Что там она рассказала, Паша не знал. Но Ярослав не уволил, не ругался и даже не бросал грозных взглядов, из-за чего эпитет «великий» прирос к нему намертво. Однако и в менеджмент официанта не позвали ни завтра, ни через неделю. Ни через год.

Зато платили исправно. С премиями и подарками. Кормили. Паша отвечал полной самоотдачей. Не терял веру в то, что сумеет пробраться к своей мечте. Его брали на самые жирные банкеты. Он исправно таскался за шефом. Обслуживал праздники Ярослава, его друзей, их жён, любовниц. Давеча вот был у Софии, хотя работать у неё ему не нравилось. Вредная, надменная, спесивая баба. Некрасивая. За такими не бегают. От таких бегут. Она никогда не кричала, но говорила так, словно изо рта не слова летели, а ножи. Хорошо, померла, когда его и персонал уже распустили. Однако следак этот, Денежкин, нервы всё равно потрепал.

За исполнительность и безотказность пажа Пашу ангажировали в новый ресторан. Он воспринял приглашение как добрый знак. Во-первых, «Milasha» обещает стать крупной звездой не только среди проектов Ярослава. Она намерена столкнуть с общепитовского небосклона все другие известные точки, что, на самом деле, уже давно истощили запасы востребованности, однако продолжают мозолить глаза, разлагаясь в пепле былой популярности. Во-вторых, новое заведение – ещё один шанс завоевать место управляющего. Паша облокотился на перила веранды и мечтательно уставился вдаль. Приметив водоём «Декоративный», инстинктивно поморщился, отодрал взгляд, если бы можно было, ещё и помыл бы глаза, но ограничился тем, что просто отвернулся.

Ближе к вечеру территорию нового ресторана осчастливила ещё одна иномарка. Начищенная, блестящая, в капоте отражаются облака. Кажется, вдруг обидится, уедет и ведь обязательно заберёт с собой небо. Асфальт ранили металлические шпильки. Обошлось без видимых повреждений. Как с душой.

– Фариза! Очень рад, – ресторатор шествовал навстречу, обнимая букет жирных гортензий.

– Нахал! – воскликнула self-made дива. – Как ты смеешь покушаться на моё сердце?

– О, даже не рассчитываю. Знаю, не достоин. Сражаюсь исключительно за вашу ручку, – Ярослав обхватил ладонь Фаризы и коснулся губами тыльной стороны. Чуть повыше обнимаемого белым золотом сапфира Парпараджа.

Едва букет прильнул к пышной груди, иномарка выплюнула шофёра, и тот спешно избавил диву от цветочного груза.

– Прошу, – ресторатор указал на пажа Пашу, что возник из ниоткуда, позабыв эмоции.

Заходящееся солнце кусало глаза, но официант не позволял лицу ни единого сокращения мышцы. Стоял прямо, точно его позвонки не имели возможности гнуться. Белыми перчатками с достоинством поддерживал серебряный поднос. Два бокала с белым вином прониклись моментом и тоже замерли. Из вольностей дозволяли себе отражать тлеющие лучи.

– Это, полагаю, мой, – Фариза уцепила ножку того, чью чашу душили разноцветные ленты.

– Если только захотите, и вашим будет не только он, – улыбался ресторатор, – но этот да, приготовлен специально для вас.

– Ох, побежал адреналин по крови, – захохотала дизайнерша. – Особенно в свете последних событий. А это что? Ярослав, вы подлец! – из вороха лент показалась маленькая плоская коробка. Острые ногти прижали замочек, крышка немедленно рассталась с корпусом. На мятной перине возлежала она. – Не может быть! – ахнула Фариза. – Как тебе удалось? Я за ней сотню лет гонялась!

– Я чуть меньше, – улыбку оттенило смущение, одно из тех, что самцы умело впаривают самкам за правду.

– Глазам не верю! – дива ловко поженила брошь с платьем. – И, позволь узнать, в честь чего такая щедрость? Я в курсе, сколько она стоит! – укоризненно и в то же время легонько стукнула ногтем по украшению.

– Да? А антиквар уверял, что эта она бесценна.

– Не врал, собака. Ты хоть знаешь, какой это век? Для кого её делали? Да ну что я тебе тут лекции читать буду?! Нет, ну неужто замуж меня забрать вздумал? – густой смех оккупировал территорию, паж Паша не дрогнул.

– Не дерзнул бы. А сувенир, – Ярослав незаметно глянул на часы, – планировался к вашему вечеру, который не состоялся, как вы правильно заметили, в свете последних событий.

– Да уж, – Фариза причмокнула белым вином. – Жалко Софийку. Но Игорька ещё жальче. Выпустили его из психушки, не слышал?

– Вроде, родители его за границу отправили.

– Пффф, естественно. Куда нашим врачам до тамошних лекарей?! Тупость катастрофического масштаба! Вот кто им сказал, что там лучше? Ну ладно те, кто из купюр больше четырёх Хабаровсков зараз не видел, их можно понять. Им ничего и не остаётся, как свято верить в то, что за кордоном они были бы миллиардерами, не меньше. Но эти-то, с деньгами на ты, ну неужели здесь хорошую клинику найти не смогли? Или всё, что русскими буквами изъясняется, обязательно плохо?

– Абсолютно согласен.

Ресторатор не потерял интерес к беседе. Всего лишь не имел его изначально. В их среде, что вопреки почётному званию Высшее общество, нравы царили как в деревеньке Нижние Что Угодно. Все до боли в правом боку знали всё обо всех. Ещё свято верили в приметы. Так перечить Фаризе – к слезам. Что особо неприятно – к собственным. Нрав self-made дивы не давал шанса выйти из контакта неоплёванным. Дабы слюны, которая, уверяет большинство, содержит высокую долю неизвестного яда, осталось на сознании как можно меньше, а репутацию вообще б не задело, Ярослав конвертировал осторожность в уважение. Показное, разумеется. Как и всё в их обществе Нижние Что Угодно.

Однажды она создала себя из отсутствия любых перспектив вместе с брендом одежды размера плюс, и в её голове умерли зачатки сомнений относительно собственных возможностей ошибаться. Ресторатор никогда не доказывал дизайнерше, что жизнь простирается дальше её установок. Он изучил привычки и реакции. Не специально, так вышло. Черта стартовавшего из минуса дала о себе знать. Они с ней очень похожи. Только ей не приходилось ничего изучать. Фариза всегда всё знала, о чём не жадничала сообщать каждому. Выводы обо всех и всём уже сделаны. Само собой, правильные, другие не случались.

Ярослав испытывал к ней больше симпатии, чем ненависти за прогиб, поэтому, излучая понимание, нежно подхватил под мягкий локоток и повёл к веранде. Фариза приехала раньше, потому что хочет поужинать в уединении. Набивать желудок публично дозволяется лишь тем, кто от рождения мужик, и тем, кто плюнул на себя и дважды на себя в очах социума. На людях принято изящно вкушать, мечтая дома отъявленно нажраться. Особенно, если речь идёт об элитном ресторане. Здесь на тебя смотрят с максимальным осуждением такие же голодные, но гордые выдержкой.

– Ваше меню, – Ярослав отобрал папку у официанта, с поклоном вручил дизайнерше. – Если вам потребуется моя компания, я к вашим услугам.

– Не мечтай! – Фариза расхохоталась в лоснящиеся страницы.

Она тоже не любит общество, как и ресторатор. То общество, что хронически мутит от почётного звания Высший свет. Но они сознают необходимость чаще счастливить эту муть своим появлением. Люди – грязь, и любое взаимодействие с ними – действенный способ непременно испачкаться. Но грязь – это не только микробы. Ещё иммунитет. Залог выживаемости и качества существования. Глубина погружения прямо пропорциональна количеству связей, которыми обрастает твоя шкура. Можно остаться чистеньким, именуясь интровертом и отстаивая мнимую независимость. Однако вместе с единичным восхищением (что поделать, найдутся и такие, людям нравится восторгаться всякими глупостями) намертво прилипнет статус оборвыша. Нет связей – нет тебя. Тебе не за что ухватиться. И тебя некому хватать. Прощай.

Автомобили плавно рассаживались на местности, которой так и не удалось стать заповедником. Ну, может, не обязательно числиться, чтобы быть? В конце концов, не в каждом театре действительно искусство. Солнце уходило всё дальше и дальше, не хотело ассоциироваться вот с этим светом. Территорию истязали запах духов, стук каблуков, звон поцелуев, ложь улыбок.

Гости как никогда радовались титулу приглашённые. Пропустить открытие ресторана Ярослава равно считаться социальной калекой. Даже не изгоем, потому что изгой – это тот, о ком помнят. Помнят, почему и зачем прогнали. Кажется, изгой – ипостась недостойная, обидная, убыльная, однако списывать подобных личностей со счетов весьма опрометчиво. Когда-то изгоем был Ярослав. Мелания. Фариза. А Соня, например, никогда отвергнутой не была. Если не считать отверженность собственной персоной, что совсем не тождественно самоотверженности. Изгой – персонаж, чей минус легко меняется на плюс, стоит попробовать. Это герой, у которого всегда есть роль. Он не временная декорация и не зависящий от настроения аксессуар.

– А давайте у нас завтра на столе не будет вилок?

– А чем же мы будем есть?

– Палочками. Это сейчас модно.

– Да ну?! И сколько лет той моде?

– Веков 9-10.

– Оу, тогда, конечно, давайте.

Гости очень боялись однажды оказаться на месте вилок – зависящего от чужого настроения аксессуара. Упорно не считали себя таковыми, поэтому важно сжимали смартфоны – вдруг зазвонят, мы же деловые, мы же нарасхват, пусть все видят. Пусть видит Ярослав.

Но Ярослав смотрел и не видел. Очень старался в каждом силуэте найти Меланию. Тщетно. Вереницы пустых девок в искрящихся стоимостью платьях, шлейфовых духах и с довольными лицами, на которых отчётливо читалось: я сейчас как бы занята, но если ты настаиваешь…

– Ярослав Свиридович, чего-нибудь желаете? – паж возник из ниоткуда и мгновенно устлал спину шефа преданным взглядом.

– Желаю, Паш. Ещё бы выпил, но пока приторможу. Спасибо, – обернулся он наконец. – Слушай, ты иди отдохни. Если знаешь, как это делать, – ресторатор криво улыбнулся.

Официант кивнул и исчез. Если бы шефу было не всё равно, он обязательно бы удивился. Однако чудо, во имя рождения которого прикладываются исключительные усилия, весьма скоро перестаёт считаться таковым, ибо усилия исключительно чужие.

Паж Паша считал возможным оставаться и далее возле шефа, но решил, что лично ему без надобности созерцать, как Ярослав Великий мается отсутствием Мелании. Так себе повод, уверен официант. Высокомерная, заносчивая, упёртая… сестра. Всего лишь сестра. Это все её причины, чтобы быть высокомерной, заносчивой, упёртой. Паж Паша уверен, на том святом месте он добился бы гораздо большего, нежели просто числиться родн?й Ярослава. И его бы не высокомерило, не заносило, не п?рло. Когда ты самодостаточен, на подобное себя жалко. А если некому и нечему посвящать время, начинаешь взращивать в себе дерьмо, чтобы бы потом от всей души им делиться.

– Привет!

Знакомый голос растягивал последний слог.

– Поздравляю!

Официант разглядел в толпе богатых гуляк Меланию. Слишком короткое платье, слишком тонкие каблуки, слишком завитые волосы, слишком много воздушных шаров в её слишком худой руке. Нет, Паша не разрешил лицу скривиться. Морщился внутренностями. При виде Мелании его всегда окунало в чувство безысходности. Ещё ныл живот, казалось, что кишечник достают изо рта, наматывая на кулак.

– Ну наконец-то, – ресторатор хотел проворчать, но физиономию раздавило улыбкой.

– Бежала со всех ног, – сестра поправила кудрявую гриву.

Ярослав не мог оторвать взгляд от шариков. Трогательный. Но всё равно Великий. Паша отметил. Это даже правильно, что у сильных бывают слабости. Хотя нет, паж мысленно цокнул. Не бывает – находят, сильные специально находят себе слабости, чтобы на контрасте чувствовать себя ещё сильнее.

– Как твои пробы? – опомнился ресторатор.

– Пробы? Отлично.

– Ты прошла?

– Ну конечно! А ты сомневался?

– В тебе нет! В порядочность Артёма не верил.

– Как видишь, он смог её отыскать в своей телепродюсерской шкуре. Должна заметить, не такая уж она и толстая. Так, шкур?нка, снимается на раз-два, как шелуха со старого лука.

– Слушай, ну супер. Но если моя помощь нужна…

– Я помню, ты всегда рядом! – она чмокнула брата в щёку, выдернула из воздушного букета зелёный шар и отпустила его в небо.

Паша едва заметно качнул головой. Она врёт. Определённо врёт. Ни на каких пробах она не была. Опять кинула Ярослава ради своих тусовок. А он ведь всё это ради неё. Паж обв?л бесстрастными глазами территорию. Из-за неё «Milasha». Камыши эти полудохлые и лягушки полуживые. Ей так, видите ли, хочется.

– Павел, – официант вздрогнул: застали врасплох, к тому, что его посчитали человеком, он был не готов.

– Да… Я вас слушаю.

Ева нервничала. Неловко сжимала кисти. Ему очень хотелось взять её ладони в свои руки, чтобы она так не делала. Не сжимала эти хрупкие кисти. Они же могут сломаться. Ещё он хотел её поцеловать. Но для этого сначала нужно взять её ладони в свои руки.

– Павел, вы меня простите, пожалуйста, но…

– Да ну что вы, – растерялся официант.

Конечно, он знал Еву. Знал её мужа. Знал, как эта семья отличается от всех этих… остальных. Однако привыкнуть к манере её общения не выходило. Врут, не к хорошему быстро привыкаешь. К хорошему вообще не привыкнуть. Не успеешь. Если оно и обдаст твои мысли нежным дыханием, следом по башке обязательно шарахнет то, к чему ты давно уже привык.

– У меня такая слабость, – тихо сказала она. – Голова кружится. Я хотела выпить таблетку, но не смогла найти простую воду. Вы не могли бы…

– Я сейчас.

На этот раз он не исчез. Он бросился со всех ног, чтобы перевернуть верх дном всю кухню, весь ресторан, территорию… Если будет надо. Надо не было. Не теряя в скорости, он вернулся с бутылкой минералки. Её любимой. Он помнит.

– Ой, спасибо!

Она невозможно красиво улыбается. На это сложно смотреть. Потому что она всё равно улыбается не тебе, даже когда рядом больше никого нет. Нет его.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/mirov-a-ya/pervye/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.