Книга - Пленники рубиновой реки

Пленники рубиновой реки
Александр Белов


Тайны рубиновой реки #1
Что мы знаем о закулисье телевизионных передач про экстрасенсов? Драмы, интриги, разоблачения, выдуманные и не всегда события. Вера и Марк неслучайно встретились спустя тринадцать лет на съемках. В их забытой истории тайн побольше, чем могут придумать создатели увеселительных шоу. Так ли интересно зрителям прошлое наших героев или кто-то решил свести счеты с ними? Чтобы узнать правду о своем настоящем и перестать видеть кошмары из прошлого Вере и Марку, а месте с ними и всей съемочной группе, придется столкнуться с древним проклятием и стать пленниками рубиновой реки.





Александр Белов

Пленники рубиновой реки





Далекое прошлое


Лодка легко соскользнула с песчаного берега, упруго оттолкнулась от воды приняв тяжесть ступившего в нее человека. Река спокойная, точно и нет в ней движения, застыла как в мороз лютый, лишь чернотой своей выдает – не лед то, наступишь, вмиг в пучину затянет.

Восточная сторона уже заискрила охристыми бликами – скоро рассвет. Только солнце сегодня ему не друг, а наипервейший враг. Потому и кутался он теперь в серый балахон, трясся точно упырь, почуявший приближение собственной погибели.

Весло плеснуло по черной глади так громко, что он, вздрогнув, заозирался по сторонам – не заметил ли кто? Не услышал ли? Нужно быть осторожнее, если он хочет провести все так, чтобы уже никто не смог помешать. Сегодня исходил он из жизни прошлой, кроме которой и не знал о другой, в жизнь новую, пока неизвестную, оттого и страшную. Да только тянуло его к новому берегу пуще неволи, никакого спасу нет от зуда, который в голове поселился: ни спать не дает, не есть.

Новый взмах весла. Он даже похвалил себя за умение – звука почитай никакого, а лодку оттолкнуло от воды так будто трое на весла насели.

А солнце меж тем уже подсматривает из-за горизонта, грозит первым лучом. Вон уже и блики по ряби водной стелются.

Он отпрянул от края лодки.

Не успело еще светило небесное до земли дотянуться. Неоткуда здесь свету взяться. Отец настоятель говорил – то мавки забавляются. Кто поглупее да алчностью наполнен, решит будто сокровище нашел, а знающий-то попробует спасти того, кто со дна поднимается. Правда, не удавалось пока ни одному ничего из названного. Потянешься к пятнышку яркому, только ладонь в темноту опустишь, как тут же хваткие пальчики за запястье сцапают да утащат. А там уже и косточек не найти. Мавки – кровожадные, сперва поиграют с обреченным, опосля хватку ослабят, мол, плыви добрый человек, мы не держим. А куда плыть-то, коли до прозрачного спасения над головой целая пропасть?

Бывало и сжалится нечисть, сразу обреченному шею сворачивала. Но все равно отпускала и тело, душой влекомое, к поверхности поднималось. Для мавки свет души человеческой хуже меча разящего. А коли душа праведная, так и весь выводок извести можно. Вот и отпускают они душу-то, пущай летит, она тварям богомерзким без надобности. Пока дух от тела отделяется, мавка очи ладошками прикрывает, а по воде искры пляшут.

Впору бы перекреститься, да там, куда он теперь держал путь знамение такое не приветствуется. Отвернулся он от господа, значит и помощи просить не имеет права.

Рука нырнула за ворот, выудила нательный крест. Простой совсем, медный, хоть и блестит на солнце, отполированными гранями. Ему бы хоть разок на блеск тот глянуть, может и повернул бы обратно, передумал бы совершать задуманное. Но солнце сегодня было его врагом. Лютым и непримиримым. Потому, наверное, и пряталось, не спешило показываться.

Только лишь проклятые мавки освещали его путь.

Веревка, на которой висел крест, натянулась, впиваясь в шею, и лопнула, не выдержав натяжения. Он все же посмотрел на крестик в раскрытой ладони, а после не раздумывая швырнул его в воду. Даже не заметил, что на оборванной веревочке болталась уже засушенная птичья лапа, а вовсе не его медное сокровище.

Прислушался.

Не было ни криков, ни визга обожженной святым распятием нечисти. Может врал ему настоятель и нет никакой темной силы? Он-то дурак окромя монастыря ничего же не видел. Верил всему сказанному, жил по писаниям.

Так если нечисти нет, выходит, и греха никакого не будет?

Ох и развеселила его такая мысль настолько, что он сам едва не свалился за борт лодки, встав во весь рост не таясь. Водятся в реке мавки или они только в озерах селятся, то ему не ведомо.

А проверять не станет!

Чего доброго, ощутит на запястье холодные пальчики…

Лодка постепенно набирала ход, вода из черной превращалась в буро-зеленую, а солнце лениво, нехотя как-то, показалось почти наполовину. Монастыря отсюда уже не видать, и можно было податься поперек, а не плыть вдоль берега, но что-то его держало у родной земли, не давало свернуть.

Вдруг лодку качнуло со стороны носа, будто кто на себя ее потянул. Сердце зашлось в лихорадке, но сразу отпустило, когда он понял, что стало тому виной. Крупный ворон уселся на край, склонил голову вбок, наблюдая. Лапы поджаты, крылья торчат в стороны, но не улетает, сидит.

– Сгинь, нечисть! – махнул рукой, едва не выронив весло.

Ворон оттолкнулся, взлетел. Сделал круг над его головой и камнем рухнул в воду, подняв брызги.

– Вот же бес пернатый!

Он сплюнул за борт лодки, посильнее ухватил весло, звякнувшее в проржавевшей уключине. Хотел уже продолжить грести, да вода сделалась гуще дегтя. Неужто мавка и впрямь уцепилась? Тут уж не до смеха ему стало. Ноги задрожали, ослабнув. Он рухнул на колени, не почувствовав боли, хотя и бухнулся о деревянное дно хорошенько. Занесенная по привычке ко лбу рука повисла безвольной плетью. И то ли в глазах потемнело, то ли солнце за тучу зашло, да только вода в реке вновь почернела, а на лодку со всех сторон посыпались дробные удары, точно кто-то молоточком простукивал.

Кое-как добрался он до края, в воду глянул и едва чувств не лишился. Всюду, сколько хватало обзора, реку покрывали вороньи тела. Они извивались и корчились, выворачивали шеи от чего те с хрустом ломались и из раскрытых клювов вытекала черная, густая кровь.

Как только отнявшаяся рука вновь обрела чувствительность, схватил весла, налег изо всех сил и …лодка легко поддалась.

Не было больше воронов. Солнце полностью выбралось из-за темной линии горизонта, умывало лучи в речной прохладе.

– Померещилось, – стирая испарину со взмокшего лба, прошептал он. – Померещилось и не было ничего. – И повторил уже более уверенно: – Конечно – не было!

Он правил лодку к тому берегу, где ждала его новая жизнь и не видел, как на оставленном берегу седовласый, но крепкий старец отбросил в сторону не нужное ему больше тельце вороненка.




Тринадцать лет назад


Повешенный был на своем месте, раскачивался в петле точно на качелях и, кажется, смотрел с усмешкой. Хотя, какая усмешка, если лица у него не было вовсе – только бледной кляксой, размытое пятно. Эта неестественная белизна пугала, выделяясь в кромешной тьме. Складывалось ощущение, что кроме нее и покойника, болтавшегося на веревке, конец которой терялся в клубящейся темноте, не существует больше никого и ничего.

Даже собственные ладони увидеть никак не получалось, в то время как голос в голове настойчиво твердил о необходимости сделать это немедленно. Голос оставался единственным проводником в этом ледяном мире, ставшем вместилищем ее личного кошмара.

Ей потребовалось не мало усилий, чтобы шевельнуть одним пальцем, она не видела, просто чувствовала, так оно и есть.

А голос постепенно затухал, тишина сильнее давила на барабанные перепонки, в висках набатом пульсировала кровь.

Было холодно и страшно.

Так случалось всякий раз, когда она возвращалась в это место, где будто попадала в фильм, который видела не единожды и выучила наизусть каждую сцену. Изменить хоть что-то невозможно, ведь фильм уже снят и остается одно – наблюдать за происходящим на экране. А поверить в то, что фильм – просто выдумка, никак не получалось. Она хотела представить, как раздастся голос режиссера, оповещая об окончании работы, погаснут софиты, актеры смоют грим, сдадут костюмы, чтобы снова жить своей обычной жизнью. Представить тоже не получалось, ведь она уже находилась внутри собственной головы, откуда был лишь один выход – в кошмар реальный и осязаемый.

Сценарий написан не ею, пойти против него не получится. И хотя голос заставлял верить в обратное, она сдалась.

Как обычно.

Покойник тем временем дернул головой: неудобно ему в петле, туго. Непослушные руки, с нереально длинными пальцами потянулись к веревке в бесплодной попытке, если не освободиться, то хотя бы ослабить узел. А с соседней ветки за его манипуляциями спокойно наблюдал крупный ворон, зыркая налитыми мутной белизной глазами.

Внезапно к страху от близости монстра прибавилось еще кое-что – ощущение постороннего присутствия. Сколько раз она возвращалась сюда и никогда не чувствовала ничего, кроме проникающего, казалось бы, под кожу, холода. А теперь вот появилось нечто новое. И новое это пугало куда сильнее, оставаясь невидимым и неуловимым. Краем глаза она заметила быстрое движение: кто-то или что-то кинулось в сторону и замерло у нее за спиной.

Голос в ее собственной голове делался все тише. Она изо всех сил хваталась за ускользающие слова, понимая, что снова не справилась.

Не смогла.

Струсила.

Голос дрелью буравил лоб, наматывая на спираль сверла обрывки самообладания, требовал посмотреть висельнику в лицо-кляксу, что у нее почти получилось.

Малодушное «почти» заскребло острым когтем по черепу изнутри, захотелось сжать виски, раздавить боль точно спелую ягоду, чтобы услышать упругий хлопок, а после размазать подушечками пальцев липкий сок. У нее почти получилось.

Снова почти…

И получилось бы, если бы покойник не начал вдруг трястись в конвульсиях, верещать на всю округу.

От этого пронзительного крика кровь в жилах моментально выстыла, забрав последние крупицы тепла. Страх сковал тело, заморозил мысли. Барабанные перепонки напряглись до предела. Наверное, поэтому звук лопнувшей веревки она уже не услышала. Увидела только как мертвое тело, продолжая извиваться и трястись, упало на землю. Хрустнули, ломаясь, мертвые кости.

А после тишина накрыла все вокруг непроницаемым куполом.

Она уже решила, что все закончилось, когда сложившийся в нелепой позе покойник сперва шевельнулся, а потом встал на четвереньки и пополз в ее сторону. На его длинной, тощей шее болталась грязная петля, словно созданный каким-то безумным кутюрье галстук.

Она хотела сделать шаг назад, но едва не упала – нога в кроссовке по щиколотку ушла в вязкую топь. В нос ударил гнилостный запах. Ледяная вода тут же хлынула в обувку, отогнав на мгновенье липкий морок. Почувствовав неожиданный прилив сил, она дернулась. Топь с влажным чавканьем выпустила ногу из захвата, оставив при себе в качестве трофея новенькую кроссовку.

Развернулась, чтобы убежать, но уже в следующую секунду оказалась в жестком захвате чьих-то рук. Бестолковая попытка вырваться ни к чему не привела. Нужно вспомнить как выйти отсюда. Она точно знает, как.

Или знала?

В голове оказалось пусто, будто там пропылесосили. Она почти физически чувствовала напряжение мозга, казалось, он пульсирует, увеличивается в размерах, но это не помогло – ни единого нужного воспоминания. Стало не просто страшно, ужас окутал ее плотным, непроницаемым коконом, постепенно сжимаясь, заставляя внутренности собраться в тугой ком.

Не понять уже: кто или что держал ее, шептал неразборчиво на ухо, гладил по щеке ледяными пальцами. Даже оживший покойник замер и наблюдает. Тень, скрывающая его лицо, медленно сползла, осыпаясь пеплом на землю. Еще немного и можно было увидеть…

…И вот, когда тень ушла с мертвого лба, пространство разорвал громкий голос с приказом проснуться…




1


– Опять уходишь? – Мать стояла в дверном проеме кухни, пока Вера, согнувшись в три погибели одной рукой натягивала туфли, а другой пыталась удержать слетающую с плеча сумку. – Сегодня же выходной, ты обещала съездить к Мишке в больницу. Да брось ты свою сумку, оденься нормально!

– Мам, у нас экстренная съемка. – Вера ненавидела оправдываться, но с матерью такое приходилось делать очень часто. – Не все актеры могут приехать в назначенные даты, кого-то доснимаем отдельно. Сегодня очень важный день, а наш режиссер не любит, когда опаздывают.

– Ты с ума сойдешь со своими колдунами! – Она подошла к Вере, но помогать не спешила, просто наблюдала как та справится. – Неужели нельзя было устроится в какую-нибудь кулинарную программу? Какого ляда тебя понесло в тот вертеп?

– В вертепе, как ты выразилась, мама, очень хорошо платят. А колдуны там ненастоящие и бояться их не стоит.

– Я и смотрю ты по ночам вскакиваешь после своих ненастоящих. – Мать все же поддержала ее под руку. – Таблетки хоть принимаешь?

– Спасибо, мама. – Вера распрямилась, сдула со лба челку. – Принимаю.

– Ладно уж, иди. На обратном пути купи хлеба и сок Мишке, я сама завтра отвезу. Тебе же некогда.

Мать развернулась, дав понять, что разговор окончен, а Вера с трудом удержалась от грубости. Она даже не знала вернется ли сегодня ночевать. Ее работа всегда непредсказуема. И мать понимала, что все именно так, но все равно стояла на своем.

– Нет мест! – водитель маршрутки, усталый дядька, махнул рукой и нажал кнопку на приборной панели.

Автоматическая дверь поползла в сторону, отсекая Веру от пассажиров, которым повезло подойти на минуту раньше. Люди отворачивались, стараясь не смотреть на нее, будто ощущали вину за то, что ей придется остаться здесь одной.

В груди переворачивалась ярость, невысказанная злоба не давала нормально дышать и Вера, испугавшись, что сейчас просто возьмет и задохнется, сделала несколько глубоких вдохов. Она не дышала, а пила прозрачный воздух жадными глотками.

Майский микс из воспоминаний о недавней зиме, замешанных на крылатых ожиданиях грядущего лета, пьянил, кружил голову. Буквально на миг Вера почувствовала себя счастливой, уносясь мыслями туда, где не было болезни брата, где мать встречала ее по утрам улыбкой, а не сочувствующей гримасой с оттенками вины и осуждения одновременно.

Она хорошая женщина – ее мама. Но даже самые хорошие люди порой забывают о том, кто они такие, столкнувшись с жизненными испытаниями. И хорошие не становятся плохими, они, по привычке, стараются соответствовать ожиданиям других. Если от них ждут озлобленности, они просто не могут поступить иначе. Не могут и все тут. Даже не помня своей сути такие люди не изменяют ей.

Вера не любила себя жалеть. Если начать, остановиться уже не получится. Она попробовала однажды и запомнила те ощущения: перед ней открылась зияющая пустотой пропасть, в которую Веру влекло необъяснимое чувство легкости и безмятежности. Пропасть ни в чем ее не обвиняла, она приглашала провалиться в нее, укутаться черной невесомой ватой, клочьями торчащей из разверстой пасти.

Вера уже почти решилась, когда на периферии зрения появилась мать. Домашний халат, в которые она никогда не позволяла себе облачаться, потому как считала подобные туалеты уделом опустившихся на дно домохозяек, болтался на ней застиранной тряпкой. Дешевый, расписанный некогда яркими алыми драконами, теперь он был застиран до такого состояния, что мифические твари стали похожими на серые шланги, сваленные на заброшенной стройке. У ее матери не было такого халата и не могло быть.

Вера завертела головой, она хотела увидеть брата. Он ведь должен быть здесь. Он не бросит мать. Обязательно выйдет из больницы и станет жить как прежде. Его болезнь – это ведь не навсегда. Но его нигде не было. Только полные тоски глаза смотрели на Веру.

Мать ее осуждала? Возможно. Дети рождаются, чтобы в будущем стать поддержкой и опорой для своих родителей. Опора не должна ломаться – только гнуться. Опора не жалуется, хотя и скрипит натужно. Вера не могла быть такой опорой, ведь она уже, кажется, сломалась.

Пропасть увеличивалась, урчала сытой кошкой, а рваные ватные комья уже лежали у самых Вериных ног.

Мать в застиранном халате развернулась и пошла прочь. Ее сгорбленная спина служила молчаливым укором. Нарисованный дракон шевельнулся. Шелестя выцветшей чешуей, обвил талию женщины, подмигнул загадочно и прикрыл, некогда янтарно-желтые, глаза.

Вера разозлилась. На мать, на брата и на чертова китайского дракона с его хитрым прищуром. Она разозлилась на себя, за то, что даже не смогла шагнуть в пропасть, где после короткого падения ее ждал бы покой. Неужели она не заслужила покоя?

Всего одна ошибка, допущенная в прошлом не могла потянуть за собой вереницу несчастий, которым и конца не видно.

Не могла, но тянет.

И теперь Вера едет в призрачном поезде, у которого нет остановок; призрачный проводник не принесет чай и не предложит свежее белье. В поезде нет машиниста и нет других пассажиров, кроме нее. По пролетающим полустанкам бродят призраки прошлого, тянут длинные руки к вагонам, тут же одергивая их.

Даже призраки боятся!

Так почему не может бояться Вера? Почему она должна быть сильной и терпеть?

Звук автомобильного клаксона толкнул Веру в грудь.

– Идиотка, куда выперлась?!

Вера не сразу поняла, что кричат на нее. Оказалось, что она вышла на середину дороги и просто стояла, не обращая внимания на проезжающие машины. Она не помнила, как оказалась здесь. Неужели настолько крепко задумалась, что не увидела какой опасности подвергла себя? И не себя одну. Из-за нее могли пострадать и другие люди: водители и их пассажиры.

– Извините, – пролепетала Вера, понимая – ее не услышат, но ничего другого в голову ей не пришло.

– Уйди ты уже с дороги, овца! – орал все тот же водитель. А Вера даже не нашла в себе решимости посмотреть в его сторону. – Жить надоело, так пойди с моста прыгни, нечего людей под статью подводить!

Машины, как дикие звери, собравшиеся возле добычи, рычали моторами, соглашаясь с тирадой мужчины. Вера и сама соглашалась, она бы сейчас точно так же била бы по рулю, кричала бы, высунувшись из открытого окна.

Вера закрыла уши руками и поспешила вернуться на остановку. Вокруг собрались люди. Они смотрели на Веру, кто с сочувствием, кто с осуждением, но никто не догадался предложить ей помощь. Просто стояли, глядя на чужое несчастье, наверняка, радуясь, что не оказались на ее месте.

Вера была готова исчезнуть, раствориться, лишь бы не ощущать на себе цепкие взгляды зевак, когда возле нее мягко притормозила машина. Вера испугалась, что тот, кто кричал на нее решил разобраться иначе. Но поняла, что не слышит криков и оскорблений. Машина показалась ей знакомой, хотя никто среди ее окружения на такой не ездил.

Склонившись к открытому окошку, чтобы рассмотреть лицо водителя, она едва не потеряла дар речи. Пальцы уже ощутили прохладу металла сияющей хромом ручки, но потянуть ее на себя, Вера никак не решалась. Когда же дверь поддалась, беззвучно открывшись, она вдруг поняла, что теперь не может заставить себя сделать даже шаг.

– Вам плохо? – Заботы в голосе говорившего было не больше, чем в автомобильном клаксоне. – Нужна помощь?

– Н-нет, – поперхнувшись словом, точно хлебными крошками, Вера кашлянула в кулак и все же юркнула в спасительное нутро машины.

Она еще не успела захлопнуть дверцу, когда водитель выжал педаль газа и Веру буквально вдавило в кожаную спинку сидения.

Ехали молча. Дорогая иномарка уверенным хищником неслась по шоссе, распугивая резвые машинки, которые послушно уступали дорогу, будто боялись проявить ответную дерзость. В салон не проникали звуки из внешнего мира, и Вера мечтала поскорее оказаться на работе, лишь бы нарушить проклятую тишину.

Ситуация казалась до невозможного абсурдной. Он что, следил за ней? Но зачем? У него была уйма возможностей поговорить, объясниться, но он четко дал понять, что их отношения не выходят за рамки рабочих. Будто ничего никогда не случалось и они друг другу чужие. Вера и сама старалась свести их общение на работе к минимуму, хотя один лишь факт его присутствия выводил ее из себя. Но приходилось терпеть и делать вид, что ее все устраивает.

Она не смела повернуть головы, отчетливо понимая, водитель не сделает ответного жеста, он просто забыл о своей пассажирке.

Что он вообще здесь делает? Не мог он оказаться возле ее дома. Не теперь уж точно.

А ведь она ждала его тогда. Верила, что стоит ему вернуться и все само собой наладится. Вместе они непременно бы справились. Только дни сменялись днями, пролетали недели и месяцы, а он так и не появился.

Вера не запомнила, когда перестала ждать. Кто-то свыше сжалился на ней, обрезал натянутую, ноющую при каждом новом прикосновении, нить. Она даже не слышала звука рвущейся нити, просто вдруг стало все равно.

«Ты до конца жизни решила по нему убиваться?», – как-то спросила мать. Вера хотела закричать, выплеснуть наружу скопившуюся тоску и… не смогла. Она прислушалась к себе и поняла – все закончилось. И это тоже было странно. Она не умерла, ее не раздавило горем. Вера оказалась жива и относительно цела.

Так куда все ушло?

Не мог такой груз просто раствориться. Не мог, но растворился же.

Вера принялась жить обычной жизнью. Ходила на работу, общалась с матерью, навещала в больнице брата.

Со стороны она наверняка казалась совсем обычной. На самом же деле она возвела внутри стену. Настоящие катакомбы. И они казались ей нерушимыми, ровно до того дня, когда вся ее заново отстроенная жизнь, рассыпалась, оказавшись не каменной крепостью, а пластиковым конструктором. Когда тот, кто предал ее, бросил, в момент наибольшей в нем необходимости, вернулся спустя почти тринадцать лет.

Их заново представили друг другу около года назад, как представляют совершенно посторонних людей. Он скользнул по Вере пустым взглядом и даже не улыбнулся. А ведь люди, которые давно не виделись, обязательно улыбаются при встрече, пусть даже их прошлое не вызывает такого желания. Это как маркер, как рефлекс в конце концов, его нельзя сдержать или как-то контролировать.

Вера пыталась сохранить спокойствие, хотя внутри у нее взорвался вулкан. Она не верила глазам, но поверила ощущениям. Да, Марк сильно изменился, стал старше, даже можно сказать – состарился. Седина в темно-русой шевелюре отнюдь не украшала и не придавала шарма.

Не может человека украсить боль.

И шрамы не могут.

Один тонкой ниточкой пролег от правого виска к скуле и был практически не различим, только Вера вдруг коснулась своего лица в том же самом месте, ощутив легкое покалывание под пальцами. Второй шрам, куда заметнее, рассекал покрытый сизой щетиной подбородок, прочерчивая неровную дорожку между коротких, жестких волосков.

Вера тогда смутилась, опасаясь, что слишком пристально рассматривает мужчину, и сделала вид, что сверяется с чем-то в планшете, который даже не включила. Мужчина вдруг поморщился, отступая на пару шагов. Неужели ему настолько неприятно ее видеть, что он вот так демонстративно решил это показать?

– Вера, ты с нами? – Голос заставил ее вздрогнуть. – Ты слышала, что я сказала? Передаю господина Воронова под твою ответственность, пожалуйста, введи его в курс дела.

Вера не хотела ответственности. Она вообще ничего не хотела. Разве что провалиться сквозь землю и отсидеться там пока снова не сможет нормально дышать.

Марина Комарова, один из продюсеров шоу, смотрела на нее поверх очков. Вера знала – дурной знак, когда «железная Мэри», как называли ее за глаза сотрудники, вот так смотрит. Но тогда ей не было страшно. Она испытала куда больший ужас, который вулканическим пеплом накрыл все прочее.

– Да, Марина Сергеевна, я поняла. Все сделаю.

– Хорошо.

Женщина прошла мимо, обдав Веру облаком терпкого парфюма и бросила на ходу:

– Как освободишься, зайди ко мне.



…Проклятая дверь никак не поддавалась. Вера дергала ручку, чувствуя, как внутри нарастает раздражение и стыд.

С ней творилось явно неладное. Чего, спрашивается, разнервничалась? Заело замок, бывает. Нужно просто попросить о помощи.

Но как просить? Когда-то Вера нуждалась в нем, даже в простом его присутствии. Он отказал. Не захотел или не смог.

Да разве это важно, когда она погибала без него, пропадала?!

Конечно, глупо сравнивать произошедшее тогда и заклинивший теперь замок, но она зачем-то сравнивала и накручивала себя.

И когда она уже отчаялась, он вдруг наклонился вперед и небрежно потянул хромированный рычажок двумя пальцами.

Дверь бесшумно открылась.

Сердце Веры пропустило удар. Он был настолько близко, что она почувствовала едва уловимый аромат лосьона после бритья. Она вспомнила запах. Точно такой же лосьон она подарила ему на день рождения тринадцать лет назад. Глаза немедленно защипало, щеки ее вспыхнули, и Вера, пробормотав слова благодарности, пулей вылетела из машины.




2


Марк Воронов думал, что все давно закончилось, перетерлось в беспощадных жерновах времени. Он даже смирился со своим новым статусом шута и лицедея. Кто же виноват, что шутам за их кривляние кидают под ноги золотые дублоны, а настоящим «талантам» обычно достаются жалкие крохи?

Все бы ничего, и уже не так пугают вернувшиеся ночные кошмары, но где-то внутри все равно зудит. Доктор обещал, что пройдет. Выходит, обманул доктор? Врал в лицо и не краснел? Так чем же Марк теперь хуже? Почему он до сих пор чувствует свою вину за ту ложь, что читает с листа? Он просто актер. Это его работа, в конце концов.

Он сыграл не один десяток ролей, среди которых были отъявленные мерзавцы и абсолютные отморозки. А вот поставь всех тех отморозков на одну чашу весов, на вторую усади самого Воронова, и он не сможет ручаться в какую сторону весы качнутся.

– Паскуда ты, Маркуша. – Как-то сказал ему обиженный на него актер, у которого Марк буквально из-под носа увел роль. Не потому, что очень хотел, просто – мог.

Встреть он теперь того человека, пожал бы руку. Тогда набил морду.

Марк Воронов опаскудел, превратился из творца в потребителя. То, отчего отгораживался, за что презирал других, теперь стало смыслом его существования.

Ложь всегда казалась ему чем-то сродни плесени. Она не может локализоваться в одном месте, обязательно расползется на огромную территорию. У лжи отвратительный запах и цвет, а уж пробовать ее на вкус – просто-таки последнее дело.

Как же так вышло, что ложь стала для Марка чем-то обыденным? Когда он переступил ту черту, к которой запретил себе даже приближаться?

Кстати, та украденная роль едва не перечеркнула его стройную карьеру. Ему осечку простили, хотя и полоскали после его имя в семи водах да с ацетоном. Простили ли бы тому, чье лицо даже не задержалось в памяти – тот еще вопрос. Так может не настолько он был и плох, если пусть окольными путями да помог кому-то? Продолжения той истории Марку никогда не узнать. Да и надо ли?

Память давно играла на его стороне. Подтерла лишние линии, точно рука профессионального художника, оставив все же бесцветные борозды: глубокие, уродливые, навсегда опечатавшиеся на холсте его судьбы. Поверх грубо легли яркие пятна и штрихи. И он долгое время думал: не видно – значит и нет ничего. А ведь коснись пальцами тех борозд, они зазвенят напряженными струнами, затянут заупокойную, пробуждая призрачные образы прошлого.

Он из кожи лез, чтобы оставаться на плаву. И чем все закончилось? Ярким светом, режущим точно острый нож по беззащитным глазам, высекая вместе с искрами слезы. За тем светом не было рукоплесканий, завороженных лиц, ловящих каждое его слово. Только черная пропасть куда он мчался на бешенной скорости.

Сведенная судорогой нога давила на педаль тормоза и не чувствовала сопротивления.

Та авария стала закономерной точкой в его бесконечной гонке по кругу.

Но даже в короткие мгновения свободного полета сквозь лобовое стекло, Марк отметил трагичность момента, думал, как мог бы поставить кадр умелый режиссер.

Потом резкая боль и темнота.

Лучше бы он тогда умер.

Следующие несколько месяцев оказались вычеркнутыми из его жизни. Короткие вспышки сознания сменялись мутным, отравленным болью и медикаментами полусном, похожим на горячечный бред.

И в этом бреду Марк все время оказывался один.



День выписки из больницы запомнился ему до мельчайших деталей.

Вот он вышел на крыльцо, зажмурился от слепящей белизны снега, искрящегося серебром в лучах хилого зимнего солнца. Прикрыл лицо руками и простоял так какое-то время.

Все ему казалось нереальным.

В больницу его привезли осенью, на исходе необычайно теплого сентября. Тогда еще не все листья успели сменить окрас, тут и там пестрели зеленью деревья, передавая последний привет уходящему лету. Теперь же, насколько хватало взгляда, лежала белоснежная равнина.

Разумеется, в его палате были окна, но он старался не подходить к ним даже когда смог передвигаться без осточертевших костылей. Просил задергивать плотные шторы, ссылаясь на мешающий дневной свет, за что прослыл едва ли не сумасшедшим. Персонал вообще не стеснялся в выражениях, обсуждая Воронова за закрытыми дверьми палаты, где, как они думали, их не будет слышно. О нем говорили так, будто его и нет вовсе.

То, что другие считали причудой, самого Марка пугало до колик в животе. Больше всего он боялся признать, что в его отсутствие жизнь продолжалась.

Обходилась без его участия, усадив Воронова на скамейку запасных.

Как бы он того не желал, время, застывшее в стенах больничной палаты, не остановилось для всего остального мира. Оно все так же спешило куда-то, постоянно ускоряя неумолимый бег.

Когда глаза привыкли к яркому свету, Марк сделал несколько осторожных шагов. Глупо было опасаться упасть – ходить-то он не разучился. Последние недели и вовсе прошли в изнуряющих пытках, по чьей-то злой воле называемых реабилитацией.

Левая нога отозвалась отдаленной болью, чуть согнувшись в колене. К этому тоже предстояло привыкать.

– Через полгода, максимум – восемь месяцев, боль перестанет быть навязчивой. – Доктор, седой дядька с усталым лицом, смотрел на него сонно моргая из-за прозрачных стекол очков в тонкой металлической оправе. – Придется три раза в неделю приезжать к нам. Но, если есть возможность, наймите инструктора или обратитесь в частный центр.

Воронов не смог сдержать зевка.

В голосе доктора угадывались просящие нотки. Марк и сам понимал, что слишком долго злоупотреблял помощью. В муниципальных учреждениях работают исключительно за идею и лишняя нагрузка никому не нужна. Поэтому, дальше ему придется самому.

– Я приду. – Воронов врал, заливая фундамент для будущей глобальной платформы, на которую он взгромоздится в виде монумента себе самому. – Только восстановлюсь в театре и сразу к вам.

Доктор равнодушно кивнул. А Воронову вдруг сделалось стыдно. Зачем он упомянул театр? Ведь за все время никто не признал в нем того, кем он являлся. Никто не попросил автограф и не воскликнул, пытаясь скрыть рвущееся наружу обожание: «Это же вы!» – именно так, с восклицательной интонацией, без оскорбительных сомнений.

Для чего же он сделал акцент на своем статусе тогда? По-хорошему стоило бы объясниться, дать понять, что не имел ввиду ничего такого. Но доктор уже потушил лампу на рабочем столе и встал, недвусмысленно указывая Марку на дверь.

На улице щеки его пылали. Воронов списал все на щиплющий кожу мороз. И, хотя он нашел себе сотню оправданий за неудобную ситуацию с доктором, теперь на него напало необъяснимое чувство, которое он даже не смог идентифицировать.

А еще он не знал, как жить дальше. Не знал – и все тут.

Месяцы, проведенные в изоляции от мира, ощущались годами. И дело было даже не в том, что будто бы вчера светило солнце и добрая половина деревьев щеголяла зеленью, а теперь земля дремала под белым покрывалом. Изменилось нечто неуловимое. Изменилось без возможности исправить. Потому как нельзя исправить то, что и понять-то не получается.

Его жизненный путь совершил крутой вираж. Там на дороге, когда его нога давила на педаль тормоза, не ощущая сопротивления, он понял, что потерял контроль не только над автомобилем, но и над собственной судьбой. Он слишком расслабился, мчал по жизни как по гладкой, едва отремонтированной трассе, ловя ложное ощущение безопасности, наслаждаясь встречным ветром в лицо. Но когда в то самое лицо начали впиваться острые стекла, стало понятно, что ничего он больше не решает. Машина перевернулась несколько раз, его швыряло по всему салону, доходчиво давая понять, что бывает с тем, кто вдруг решит назначить себя богом.

Все честно. За что боролся.

Тем же вечером Воронову объяснили, что работы у него больше нет.

– Ты пропал почти на полгода. Кем мне было закрывать дыры? – Зиновий Григорьевич Заславский, руководитель театра, нервно расхаживал из угла в угол, теребя в руках мятый носовой платок. – Никто не давал гарантий твоего возвращения.

– Мне доктора ногу по кускам собирали. – Марк не рассчитывал на жалость, он жаждал справедливости.

– Марк, – Зиновий Григорьевич тяжело дышал, положив руку на грудь, – мы не на заводе трудимся, понимаешь? Зрителю плевать на твои болячки, ему нужен кумир. Все твои роли отданы Паршину. Прости.

– Я провалялся на казенной койке чертову прорву времени, – Марк старался держать себя в руках, но сжатые зубы и побелевшие костяшки согнутых пальцев говорили красноречивее него, – и вы ни разу не пришли. Почему?

– Ну как бы я пришел? У меня по три спектакля в день, плюс репетиции. Вся хозяйственная часть теперь на мне. – Мужчина грузно опустился за массивный стол, принялся демонстративно разбирать разбросанные в беспорядке бумаги. – А еще город повесил на нас дэбильный, прости господи, кружок для юных дарований. Ты видел те дарования? Они двух слов связать не могут. Я живу на работе!

Голос Зиновия Григорьевича сорвался на крик.

– Понимаю. – Марк за все время разговора так и не присел, хотя боль в ноге сделалась почти невыносимой. – У меня остался неотгуленный отпуск и…

– Да-да, – засуетился руководитель, – сейчас все сделаем. Тамара тебя рассчитает, я распоряжусь. Да ты присядь, в ногах правды нет. – Он кивнул на стул, поднимая трубку дискового телефона, ровесника самого театра.

– Я постою.

– Сядь, Марк, – совсем иным тоном велел мужчина. Уже не просьба, скорее приказ. – Мне некуда тебя деть, все давно расписано. На «кушать подано», ты не пойдешь, а ничего другого предложить не могу.

Трубка зашипела, и Зиновий Григорьевич отвлекся на разговор.

Из театра Марк выходил уже другим человеком. Если и теплилась в нем какая-то надежда, теперь ее растоптали и вряд ли она снова начнет светить.

Точно издеваясь посыпал колючий снег. Пришлось поднять ворот пальто и застегнуться на все пуговицы. Пальто не было рассчитано на долгие прогулки, холод без промедления пробрался под тонкий кашемир, облапив невидимыми ледяными руками.

Окна театра чадили желтоватым светом, провожая его в новый путь, даже не дав прощальных напутствий. Театр всегда был его домом. Там он проводил почти все свое время, забегая домой лишь принять душ, поспать и переодеться.

Теперь придется наверстывать упущенное.

– Вот возьму и кота заведу. – Марк присел на корточки, протянул руку навстречу всклокоченному рыжему зверю с большими янтарными глазами. Зверь взялся ниоткуда. Только что его не было и вдруг появился.

Кот не испугался. Подбежал, понюхал руку, разочарованно фыркнул, не обнаружив угощения и принялся тереться об ногу человека, оставляя на темных брюках рыжие волоски. Кот урчал, а сердце Воронова сжималось от жалости к бездомной животине. Домашние не бывают такими тощими и неухоженными. Хотя, уличные коты, редко доверяют людям. Выходит, этого красавца вышвырнули на улицу, как и его самого. Выходит, они друзья по несчастью?

Кот протяжно мяукнул, боднув башкой с треугольными ушами раскрытую ладонь Марка.

– Прости приятель, – Марк развел руками. – Раньше я бы мог отнести тебя в буфет, и никто бы не посмел тебя прогнать. Теперь меня самого выставили вон.

Кот смотрел пристально, так точно требовал чего-то. Марк расценил его взгляд по-своему и вывернул карманы. На снег посыпалась желтая труха, бывшая когда-то сигаретой. Кот понюхал рассыпавшийся табак. Чихнул. Уселся на задние лапы, обвив себя хвостом. А Марку уже было не до него. Расширившимися глазами он смотрел на выпавший вместе с остатками сигареты клочок бумаги, оторванный от тетрадного листа «в клетку».

На клочке, написанные округлым, аккуратным почерком, поместилось всего несколько слов. Марк помнил их наизусть, но повторить даже мысленно не согласился бы под страхом смерти.

Несколько слов, которые изменили очень многое.

Он поднял ненавистный клочок дрожащими пальцами. Поднес к глазам. Зрение у Марка всегда было идеальным, а вот теперь вдруг подвело. Все вокруг плыло и искажалось. Даже случайный знакомец кот обернулся рыжей, бесформенной кляксой.

Щеки Марка вспыхнули, чему виной был уже точно не мороз. Во рту разлился солоноватый привкус. Он не заметил, как прокусил губу до крови.

Стало жарко и душно. Марк дернул ворот пальто. В снег упала черная пуговица.

Кот ненадолго заинтересовался пуговицей, тронув ее лапой. Куда больше его внимание приковывал странный двуногий с отросшими до плеч волосами, неопрятной щетиной на впалых щеках. Почему он плачет? Неужели не понимает насколько он счастлив даже просто имея свой дом, где можно спрятаться от холода? Дом, в котором всегда в достатке еды и можно спать хоть целый день под горячей батареей. А ночью сидеть на подоконнике, когда никто тебя не тискает и не мешает наблюдать с высоты за пустынной улицей. Глупый двуногий.

Марк не знал мыслей кота, но, наверное, очень бы им удивился. Он был занят другим важным делом, втаптывал в снег ненавистный клочок бумаги, который изменил очень многое.

Изменил все.

Кот хотел уйти. Ему было жаль двуногого, но приближалась ночь и нужно искать убежище, чтобы дожить до утра, а не околеть где-нибудь под забором. Он потрусил к темному провалу подвального окошка, когда его подхватили на руки и сунули за пазуху, где сразу стало тепло и пахло очень знакомо. Он боялся шевельнуться, чтобы человек внезапно не передумал и не выбросил его на холодный снег.

Кот благодарно заурчал и закрыл глаза, чтобы открыть их уже в своем новом доме.

***

Зиновий Григорьевич не осуждал Марка, когда тот уходя громко хлопнул дверью. На его месте он поступил бы куда более жестко.

Он знал об аварии, случившейся несколько месяцев назад, ему позвонили утром следующего дня из больницы, куда отвезли Марка. Он даже уточнил номер палаты и часы посещений, но поехать, чтобы увидеть обездвиженным того, кого считал почти сыном, оказалось выше его сил.

Доктор, проводивший операцию, потом еще одну и еще, не давал никаких гарантий, кроме той, что пациент будет жить.

Утешение было так себе. В конце концов в театре целый штат молодых, амбициозных и главное, здоровых актеров. Марк принимал законы дикой стаи, царящие в театре и вскоре он обязательно сможет простить своего руководителя.

Зиновий Григорьевич даже придумал для себя оправдания, которые собирался озвучить Воронову при встрече. Но увидев вместо него осунувшегося, состарившегося на добрый десяток лет калеку, испугался. Марк даже стоять нормально не мог, но из последних сил храбрился, показывал характер. Когда-то он был вожаком в стае волков, которого выгнали при первом же промахе. Пришел новый вожак: сильный, зубастый, злой. Старому здесь больше не было места.

Эта его хромота. Ну какая сцена с таким-то дефектом? Специально прописывать для ролей трость или костыли? Бред. Калека по жизни он не согласился бы играть таких же на сцене. Пусть уж лучше сейчас смирится с окончанием карьеры, чем станет горько сожалеть после.

Зиновий Григорьевич не сомневался, что все сделал правильно. И все же оставалось еще кое-что, что он мог сделать. Особо рассчитывать на удачу не приходилось, но за попытку его точно никто не осудит. Да и не узнает никто.

Набрав знакомый номер, мужчина дождался ответа и спросил:

– Паша, ты еще не передумал снимать свое шоу про колдунов? Пришлю к тебе человечка?




3


… – просыпайся! – кто-то потряс Веру за плечо, вытаскивая из кошмара.

Распахнув глаза, она непонимающе уставилась на улыбающуюся физиономию. Физиономия принадлежала Борьке Кудинову, рубахе парню, но профессионалу высшего класса. Руководство переманило его с другого канала и нисколько не прогадало.

– Я проспала? Боря, пожалуйста, скажи, что это не так!

– Не так, – успокоил Борис. – У нас еще полчаса, не хотел тебя будить, но ты кричала во сне.

Вера почувствовала, как щеки заливает краска стыда. Мало того, что заснула в операторской, так еще и шум подняла. Не первый раз, кстати. Если так пойдет дальше, Борька перестанет пускать ее на свой диван. И однажды она рухнет от недосыпа загнанной лошадью.

– Прости, Борь. – Вера встала, сложила плед, которым ее заботливо укрыли и потянулась за сумкой, где, она точно помнила, оставалась пара сигарет.

– Бросала бы ты курить, мать. – Боря настраивал что-то в лежащей на его коленях камере и на Веру смотрел через объектив.

– Пробовала, не получается, – ответила Вера, делая первую затяжку. – Работа нервная, сам знаешь.

– Дело твое. – Боря поднялся на ноги. – Но мужики не любят курящих женщин.

– Главное, ты меня любишь, – отшутилась Вера и раздавив сигарету в пепельнице, вышла из операторской.



– Полная тишина! Колдун на площадке! – динамик хрипел, его давно нужно было заменить, но дела у шоу шли не так хорошо, как рассчитывало руководство. Прокатившаяся по центральным каналам волна разоблачений, серьезно скосила рейтинги и в кулуарах зашептались о закрытии некогда перспективного проекта. Некоторые сотрудники давно подыскивали себе новые места. Никто не хотел оставаться с позорной меткой в трудовой книжке, каждый старался подстраховаться и сбежать с тонущего корабля до того, как ступни лизнет ледяная вода неизбежности.

Под высоким потолком ангара вспыхнули несколько мощных ламп, вырисовывая на бетонном полу подобие цирковой арены. Тут и там на сером бетоне блестели ртутные лужицы, подернутые радужной пленкой, пахло сыростью и несмотря на теплую погоду, в помещении было ощутимо прохладно. Денег на павильонные съемки не хватало, приходилось снимать в таких вот ангарах, давно заброшенных, потому стоящих сущие копейки.

Вера стояла в стороне от освещенного участка, наблюдая за происходящим в небольших мониторах, следящих за участником в кадре. Боря медленно двигался по границе света, дублируя установленную на кране камеру. Его движения были плавными, даже изящными. Вера любила наблюдать за работой операторов, пожалуй, куда больше, чем за притворщиками, называющими себя магами и чародеями.

В круге света расставили двенадцать стульев, на каждом из которых расположились девушки, похожие друг на друга как родные сестры. Вера нервничала. Она, конечно, дала Воронову четкие инструкции, вплоть до цвета кофточки, в которую будет одета нужная ему участница, но зная его своенравный характер, она ожидала любого подвоха, стоило лишь знакомой фигуре появиться под команду режиссера.

Марк Воронов чувствовал себя уверенно и чуточку высокомерно. Он либо не играл совсем, либо же его актерские способности находились на той высоте, до которой простым смертным просто не подняться. А у подножия происходящее на вершине всегда кажется совершенным.

Он прошел и остановился у едва заметной линии, прочерченной мелом. На монтаже все сделают так, что линии не будет видно, а неискушенный зритель поразится насколько тонко колдун «ощутил» границу, за которую ему нельзя наступать.

– Марк, а почему вы не подошли ближе? – Из тени выплыла ведущая проекта Диана Соул. По ее удивленному тону зрители у телевизоров должны были уловить степень напряжения. – Вы что-то почувствовали?

Вера внутренне подобралась, готовая кинуться на помощь. Если Воронов вдруг скажет, что он остановился возле прочерченной линии, ее просто уволят. Он и без того несколько раз срывал съемки. Приходилось заново собирать участников, выстраивать декорации. Благо, изначально было принято решение не приглашать зрителей для наблюдения за процессом – оптимизация расходов и прочее. Но случалось и такое, что сами обратившиеся за помощью люди, не желали приезжать повторно. Кому-то было далеко ехать, кто-то разочаровывался в способностях телевизионных колдунов, а кое-кто суеверно просил больше никогда не звонить, потому как в жизни начала происходить всякая чертовщина.

Если первые две категории еще поддавались силе убеждения, то третья оказывалась самой сложной. Редактора буквально рвали на себе волосы, не спали ночами, придумывая выход. В большинстве случаев все объяснялось просто: колдун не пожелал выходить к людям, но он все рассказал за кадром. И, конечно, совершенно случайно попал в объектив скрытой камеры.

Парадокс заключался в том, что именно выпуски с Вороновым имели самые высокие показатели по рейтингам. Народ готов был приезжать к нему не только второй, но, если потребуется и третий, пятый раз. Поэтому Воронова приходилось терпеть, идти навстречу и всячески под него подстраиваться.

После триумфальной победы в основном сезоне, продюсеры канала обязали Воронова отработать на них еще три года, сунув под нос, подписанный контракт. Специально под него создали два новых формата, которые сулили руководству выход из кризиса, а то и вовсе возрождение былой популярности подобных передач.

Из Воронова слепили настоящую звезду. На его фоне любой, даже самый одаренный актер, казался серым и унылым. Очень скоро прошел слух, мол, колдун-то настоящий и все происходящее не иначе как проявление его магических способностей. На благодатной почве словно сорняки после дождя вылезали скандалы, лишь подогревавшие интерес к Воронову, а значит и к каналу. Желающие пропиариться за его счет сочиняли различные небылицы и на какое-то время не сходили с телеэкранов, получая свою минуту славы. Увы, дешевая популярность сдувалась быстро, как воздушный шарик после детского утренника, но никто не обижался. Телевизионные колдуны продолжали вести приемы страждущих уже в реальной жизни, зарабатывая очень неплохие деньги.

– Вы действительно хотите знать? – Густой, обволакивающий голос Воронова тяжелым облаком поплыл под сводами ангара. Даже эхо не смело вторить ему, опасаясь, видимо, что не сможет прозвучать так же эффектно как оригинал.

– Конечно, – Диана обворожительно улыбнулась, тряхнув белокурой гривой, – иначе я бы не спросила. Так почему вы не пошли дальше, Марк?

– Барышня в голубой блузе. – Мужчина уставился на третью слева девушку, которая под его взглядом вжалась в стул. – Она боится меня. – На небритом лице мужчины появилась и тут же пропала улыбка. – С собой она принесла бутылочку святой воды и разлила на этом самом месте.

– Но Марк, – тут же подыграла ведущая, – помнится, вы неоднократно заявляли, что не работаете с черной магией и святая вода не должна вас остановить.

Воронов выдержал долгую паузу. В эфире ее заполнят тревожной музыкой, а закадровый голос объявит перерыв на рекламу, дабы накалить градус напряжения и не отпустить зевак от зомбоящиков.

– Я не боюсь, святой воды, – Воронов перешагнул черту под дружный выдох всех двенадцати девушек, – но опасаюсь нарушить личную границу, коли уж она была обозначена. – И снова шаг, на этот раз – назад.

Из таких мелочей и соткался в итоге образ Марка Воронова. Он мало говорил о себе и старался не влезать в душу к другим, если того не требовал сценарий. Его речь всегда получалась краткой, отрывистой. В отличии от той же Дианы, стреляющей автоматной очередью фраз, Марк Воронов был скорее благородным револьвером. Он экономил слова-пули, четко подбирая нужный интервал для выстрела.

– Господин Воронов, – ведущая стрекотала назойливой цикадой, от которой хотелось отмахнуться. Ему нужно было сосредоточиться и отыграть свою роль до конца, а помехи извне порой доводили Марка до бешенства, – тогда может быть ваших способностей хватит на то, чтобы рассказать суть задания?

– Это ваша работа, госпожа ведущая, – легко парировал Воронов и подошел к девушке в голубой блузке. – Не бойся. Дай мне руку.

Девушка колебалась недолго, протянула подрагивающую ладошку и положила ее на широкую ладонь мужчины.

– Он больше не вернется, – речь Воронова текла застывающей смолой. – Ты напрасно боишься и сюда пришла зря. Он мертв. Я вижу его могилу.

Девушка попыталась высвободить руку, но Воронов, предвидя такой поворот, держал крепко, однако, старался не слишком давить силой.

– Ребенок… Думаешь, он виноват? – Колючий взгляд, впивающийся стальным шипом будто в самое сердце, тихая, уверенная речь. Марк знал свое дело. – Отпусти и забудь. На том свете таким как… мы, не сладко. Он получил свое наказание. Все в прошлом.

Девушка раскачивалась на стуле, рассматривая Марка большими блестящими глазами. Он попал в самую точку. Вывернул наизнанку душу, выпотрошил пыльный мешок с воспоминаниями, рассыпав их по полу на всеобщее обозрение.

Марк с некоторой брезгливостью отметил как оживился оператор, направляясь в их сторону. Нужен крупный план.

– Я не смогу простить, – наконец, произнесла девушка. – Я верила.

– Шарлатаны умеют расположить к себе. Ты поверила и ему было достаточно твоей веры. Врачи все равно не смогли бы тебе помочь. Он лишь отсрочил неизбежное.

– Знаю. – Марк уже не держал ее, девушка сама вцепилась в пальцы мужчины, ища поддержки и сострадания. – Но я могла забеременеть снова, если пришла хотя бы на неделю раньше.

Она не задавала вопроса, но Марк все равно покачал головой, вызвав новый поток слез.

– Принесите воды, – попросила ведущая. – Марк, вы слышали задание?

– Отпустите ее и повторите задание, пожалуйста. Девушка здесь не при чем.

Воронов обнимал рыдающую гостью шоу, шептал на ухо что-то успокаивающее, что обязательно запишут звуковики и выдадут в эфир.

Вера видела, как уводят девушку, как кто-то из техников сунул ей стакан воды. Вдруг сделалось стыдно за происходящее. Именно Вера смогла откопать ту неприятную историю, которую «увидел» Воронов и рассказал на камеру. У него получилось неплохо. Да что там – отлично все получилось.

Люди, смотря на чужое горе, успокаивают себя тем, что с ними такого уж точно не произойдет. Где-то и с кем-то там, но не с ними. Шоу для таких, не хуже консультации у психолога.

Интересно, та девушка думала так же? Вера помнила ее письмо, в котором она рассказала, как стала жертвой целителя, обещавшего излечить ее от бесплодия. Бедняжка несколько месяцев носила обманщику деньги за ритуалы, обещавшие чудо. А получила в итоге физические и душевные увечья.

Колдун оказался не просто шарлатаном, а самым настоящим преступником. На своих сеансах он подавал девушке чай, от которого в голове надолго поселялся дурман и после она не могла вспомнить происходящего на приеме. Но через какое-то время клиентка узнала о своей беременности. Радости не было предела, и она решила, что более не нуждается в услугах целителя. Он же решил иначе, запретив ходить к врачам и сказал, что будет сам вести девушку всю беременность, во избежание негативных последствий.

Какими методами пользовался тот монстр, ни Вера никто-то из редакторов думать не хотел, но даже часть правды вводила в состояние шока и ужаса.

Однажды доверчивая клиентка упала в обморок, едва выйдя из дома. И именно это в итоге спасло ее жизнь, она не успела попасть к своему мучителю, в руки которого отдалась добровольно. В больницу она поступила с сильнейшим кровотечением. Ребенка спасти не удалось. Врачи говорили о сепсисе и внутренних повреждениях, но она ничего не слышала, кроме затухающего стука крохотного сердечка, которое билось для нее с самого первого дня.

– Боря, ты снял? – не глядя на оператора, ведущая жестом подозвала гримера. Она не могла скрыть раздражения, но как только камера повернулась в ее сторону, Диана немедленно разродилась профессиональной улыбкой. – Итак, Марк, я повторю задание. Среди наших участниц есть одна, которая совершила преступление и понесла за него наказание. У вас осталось восемь минут, чтобы дать ответ. Вы готовы?

***

Вера замерла в ожидании. Она понимала: теперь ей точно влетит от режиссера и штрафа скорее всего не избежать.

Воронов не имел права удалять участницу. По сценарию он обвинял ее в убийстве целителя. Предупрежденные закадровым голосом зрители должны были взорваться шквалом эмоций: кто-то, искренне огорчившись провалом кумира, а кто-то, злорадно потирая руки от очередного разоблачения человека с якобы сверхспособностями.

– Готов. – Никаких эмоций, абсолютная, ледяная сосредоточенность. – Я сделал выбор и могу указать на нужную вам девушку.

– Марк, вы уверены? – очередная уловка ведущей. Безобидная реплика, которая, однако добавит напряженности ситуации.

– Она. – Воронов небрежно кивнул в сторону и не дожидаясь реакции ведущей, покинул съемочную площадку.

Вера поняла – это конец. Ответ был отправлен на почту Воронову еще три дня назад, и он подтвердил получение письма короткой отпиской, но сейчас выбрал неверный вариант.

– Боря, твою мать, не тычь в меня камерой! – Диана не выдержала, сорвалась на крик. – Верните колдуна на площадку. Будем переснимать. Кто видел редактора Воронова?

– Я здесь. – Вера смело вышла вперед. Ее укрыло кисейное равнодушие. Она все видела и понимала, но подрагивающая пелена перед глазами создавала иллюзию защищенности от происходящего. – Постараюсь все исправить.

– Перерыв. Участники могут отойти, выпить кофе, – неслось из динамиков. – Просьба не разбредаться, общий сбор через десять минут.

***

Нужно было заговорить с ней в первый же день, когда их только «познакомили». Теперь поздно. Да и нет смысла. Она его даже не узнала. Либо не захотела узнавать. Вон какая важная стала. Из рыжей замарашки точно бабочка из кокона родилась красивая женщина, уверенная в себе, независимая. Почему-то именно так он про нее думал теперь. Да, пожалуй, именно независимая. А еще гордая.

Для него она долгое время оставалась девочкой-подростком с ее неуклюжей любовью, которую она старалась прятать, но выпячивала всем на показ. Она была забавной и милой. Чуточку наивной и чудной. А стала важная и независимая.

И теперь ее звали Вера. Вера это тебе не Ника и не Вероничка. В тех именах осталось их общее прошлое с его беззаботностью, легкой безбашенностью. Вера не помнит, как это быть Никой, для нее все это слишком сложно. Вера не полезет целоваться к взрослому парню, Вера не соберется в опасный поход на заброшенное кладбище, Вера…

Его будто молния пронзила. Вера родилась на его глазах тринадцать лет назад. Только он, дурак, даже не понял. Ведь это Вера буквально тащила на себе перепачканного с ног до головы грязью и речной тиной брата-лба, наверное, вдвое тяжелее ее самой. Вера отвергала помощь и не проронила ни единой слезинки, хотя на ее глазах происходило то, чего просто не может случиться в обычной жизни. Жизнь ведь не кино со спецэффектами. А эффекты были, да еще какие. Куда всем доморощенным экстрасенсам до той жути, которой они, по сути дети, хоть ему и было почти восемнадцать, насмотрелись в ту ночь. В ночь, когда Ника сбросила старую оболочку, выпуская в мир Веру.

Даже когда спустя почти полгода после его отъезда, пришло письмо, он еще не понимал, что написала его не наивная девочка, а вновь родившаяся женщина.

Он хотел вернуться к ней, даже поехал на вокзал, перечитывая в автобусе всего несколько строк поместившихся на тетрадном листке.



Марк, здравствуй! Наверное, глупо, что я тебе пишу, при этом надеясь, что письмо затеряется в пути и ты никогда его не прочитаешь. Я хочу попросить у тебя прощения за сказанные слова. Ты не виноват. Никто не виноват. Так случилось и нам с этим жить. Мишка не разговаривает, его пытаются лечить, и я верю, что обязательно вылечат. Мама все время плачет. Втихаря, думая, что я не замечаю.

Ты, пожалуйста, не держи на меня зла. Я верю, что все у тебя будет хорошо. Ты только не думай, что мог повлиять на произошедшее.

Всего тебе хорошего и береги себя!

Ника.



До вокзала так и не доехал, вышел за три остановки и пошел домой пешком. Ему нужно было проветрить мысли, как говорил отец. Он-то решил, что Ника просит его о помощи, а она прощалась с ним в проклятом письме. На конверте не было обратного адреса. Кто знает, возможно она переехала, и Марк мог прийти к пустому порогу. Она решила все за них. За всех решила, за него за брата, за Женьку.

Белобрысого Женьку было жалко. Парня нашли закопанным по грудь в землю. Так они думали, что в землю. На самом-то деле все знали о болотах и только Женьку угораздило провалится в трясину.

Тогда к Марку пришел кошмар, который долгое время не хотел оставлять его в покое. Каждую ночь, снова и снова он видел, как приятель проваливается под землю, пытается ухватиться за его руку, но Марк не двигается с места, и Женька никак не может дотянуться. Он кричит, но Марк не слышит, видит лишь искривленный рот да расширившиеся в ужасе глаза.

Когда Женька затихал, оказавшись провалившимся по грудь, на его плечо садился крупный ворон. Птица смотрела на Марка глазом вареной рыбины: белым и вздувшимся. И всякий раз он просыпался от громкого клекота, рвущего мертвую тишину.

Сон был настолько реальным, что какое-то время после пробуждения Марк ощущал холод той ночи, а в нос забивался запах речной воды и ила. Вот только река в том месте давно пересохла, и вода в ней собиралась исключительно дождевая. Хотя, и тут были свои странности. Дождь в ту злополучную ночь лил как из ведра и все же они проваливались в зловонную жижу максимум по колено, перебираясь через старое русло. Не могло налить столько воды каким бы сильным не оказался дождь. Тогда Марк не придал значения, мало ли откуда пришла вода, может там ключи подземные сохранились. И ощущение ледяных пальцев на щиколотках не могли быть реальными. Страх создал монстров, которых на самом деле не существует.

Он о многом хотел расспросить Нику тогда, но она вдруг замкнулась, сделалась отстраненной, даже пугливой и когда родители велели собирать вещи, Марк не стал противиться. Так было лучше. И никакая сила не смогла бы удержать его.

Из окна поезда он увидел яркую рыжую макушку, пробирающуюся через толпу провожающих. Высунулся в окно, едва не вывалившись на перрон, когда макушка вдруг исчезла.

Показалось.

Не могла Ника оказаться там. Для нее Марк Воронов остался по ту сторону пересохшей реки, на заброшенном кладбище ведьм.

– Я ошиблась, Марк. – Ее слова ранили едва, достигнув ушей. Слова не наивной девочки, а в один миг повзрослевшей женщины. Она не играла роль, как часто делают подростки, подражая кому-то из взрослых, она искала нужные аргументы, но не смогла смягчить удара. – Так будет лучше, если мы не станем больше встречаться. Если бы я могла, я бы уехала, чтобы не попадаться тебе на глаза, но здесь мама и Мишка. Я так не могу.

Он не понял.

Обиделся, даже разозлился. Ничего ведь не изменилось. Почему они должны страдать из-за других?

Не понял он и полученного спустя полгода письма. Ника издевалась над ним, намеренно причиняла боль. Он ведь пытался ее забыть, а она взяла и напомнила о себе. Зачем? Хотела ударить еще больнее?

Ника любила его, он точно знал, что любила. Ей даже говорить об этом не нужно было: прикрывая глаза, вспыхивая румянцем щек, а потом смотреть и ждать ответного признания.

Он не думал, что сможет забыть рыжую занозу, впившуюся в самое сердце. Слишком уж зудела оставленная ею рана.

Не думал, но забыл. Похоронил воспоминания о ней одной под грудой новых впечатлений.

У него было много женщин. Разных. И каждой он по-своему увлекался. Но никогда больше Марк Воронов не позволял себе увязнуть настолько, чтобы превратить свои чувства в одержимость, как было с рыжей Вероничкой. Он пообещал себе не подпустить ни одну даму дальше выстроенной границы, чтобы та не смогла царапнуть хищными коготками чувствительную душу.

Но сдержать данного себе обещания не смог.

Амалию Марк увидел на сцене в образе античной богини и понял, что пропал. Она ворвалась в его судьбу освежающим бризом, вышла прекрасной и обнаженной из пены морской. Ее губы хранили пряный, солоноватый привкус, а в глазах растекалось бесконечностью ночное южное небо.

Обласканный вниманием поклонниц Марк думал будто бы давно выработал иммунитет к женским чарам. Амалия же плевать хотела на его убеждения. Победа над ним далась ей легко, без каких-либо усилий.

Иногда Марку казалось, что он видит в ее глазах удивление: «как, ты еще здесь?» То, что чувствовал тогда он даже идентифицировать не брался. Много раз хотел уйти, прекратить бесконечную пытку, совершенно точно зная – она даже не заметит его отсутствия.

Амалия никогда не давала ему повода думать будто без него она вдруг пропадет или проронит хотя бы слезинку. Каждое ее слово, каждый, даже самый мимолетный жест сквозили пренебрежительной снисходительностью кошки.

Она не обещала верности и как любая уважающая себя кошка могла надолго пропадать, не обременяя себя последующими объяснениями. Воронов сходил с ума, метался по пустой квартире загнанным хищником, бил посуду и переворачивал мебель в бессильной ярости. Но стоило Амалии оказаться на пороге, как он сразу превращался в ручного зверька, ластился, шептал на ушко всякие глупости.

Амалия запрокидывала голову, выпуская сквозь разомкнутые губы полный желания стон и Марк терял над собой контроль. Он целовал пульсирующую жилку на шее, чувствуя горький привкус парфюма, оставлял бесстыжие отметены страсти. Она обязательно отругает его, пожурит словно нашкодившего ребенка. Но это случится потом. Сейчас же он же снова не сдержится и набросится, подминая ее под себя, подчиняя собственной силе. Ее тело сделается податливым и хрупким лишь на минуты близости и Марк станет гнать мысли о том, что его используют как машину для удовлетворения похоти.

Пусть.

Лишь бы она все так же запрокидывала голову, подставляя шею под его поцелуи.

Однажды Амалия ушла и ее не было очень долго. Он ждал, боясь подойти к телефону и набрать ее номер. Он уже поступал так когда-то и услышал в ответ: «Воронов, ты серьезно?»

Тот же самый вопрос он задавал сам себе много раз:

– Воронов, ты серьезно?

Она дала о себе знать спустя почти четыре месяца года, когда он совсем отчаялся и стал похож на серую тень, слоняющуюся по пустой квартире.

В дверь позвонили. Чумазый мальчишка со стопкой перекинутых через руку газет, смотрел пристально и чего-то ждал, будто позволяя себя рассмотреть, запомнить. Смешная кепка, съехавшая набок, растянутый, побитый молью и временем свитер. Гость словно явился из прошлого, смотрел на него помятого и небритого равнодушно и чуточку надменно.

Смотрел глазами, залитыми бесконечностью густой южной ночи.

Как-то сразу стало ясно почему Амалия никогда не оставалась у него на ночь и куда так надолго исчезала. Пацана он тоже узнал. Видел его в том самом спектакле, где блистала его мать в образе античной богини.

Амалия решила уйти красиво. И Марк не посмел ее за это осудить. Весь их роман был затянувшимся спектаклем с таким вот скомканным и предсказуемым финалом.

– Дяденька, – пацан заговорил хорошо поставленным голосом, – у меня для вас новости.

Пацан запустил руку в карман и протянул Марку клочок бумаги, небрежно оторванный, с неровными краями-зазубринами.

Пока Воронов силился прочитать несколько слов, которые как назло расплывались и путались, не позволяя уловить смысл, мальчишка исчез. Внизу гулко хлопнула дверь подъезда.

Он бросился к окну и у спел увидеть, как пацан бежит к знакомой машине. На ходу с него слетела кепка, но он даже не обернулся. Машина сорвалась с места, мигнув напоследок габаритными огнями, увозя его античную богиню.

Дальнейшее помнилось смутно. Вот он выскочил из квартиры, сунув в карман легкого пальто записку. Вот сел в машину, трясущимися пальцами запустил двигатель и выжал педаль газа до предела. Кто-то сигналил, кто-то кричал. Внешние шумы слились в один протяжный гул, а в голове осталась одна единственная мысль «догнать!»

Он не успел. Ослепительная вспышка резанула по глазам, короткий приступ оглушающей боли парализовал тело и наступила тишина, заботливо укрытая темным покрывалом.

Очнулся уже в больнице. Болело все тело. Не болели только ноги, их он просто не чувствовал. Добрый доктор в круглых очках отводил глаза, на вопросы отвечал уклончиво и не давал никаких гарантий. Честной оказалась лишь усталая тетка в больничном халате, оказавшаяся санитаркой.

– Врачи не боги. Помыкаются, конечно, не бросят помирать. Но в лучшем случае на костылях выйдешь.

Каждый скрип двери, гулкие шаги в коридоре, приглушенный разговоры, заставляли Марка внутренне собраться, подняться на жестком матрасе, лишь бы она не видела его больным и немощным. Почему-то он верил, что Амалия придет к нему. И из пропахшей хлоркой и чужой болью палаты они выйдут вместе.

Он обязательно пойдет своими ногами, а не на каких не на костылях. Он сможет. Ради нее.

Она не пришла не через неделю, не через месяц. А он взял и потерял веру в то, что вообще выйдет из казенных стен. Лежал целыми днями в одиночной палате с окнами задрапированными плотными шторами и мечтал, чтобы о нем все забыли, даже добрый доктор…

Жаль только шторы не могли уберечь его от вернувшихся ночных кошмаров. Еще в больнице Марк много раз просыпался от птичьего клекота. Его рвало от невыносимого запаха застоявшейся речной воды. Добрый доктор объяснял все последствиями травм и побочными эффектами некоторых лекарств. Марк же понимал: прошлое не желает его отпускать, не за все грехи он еще расплатился.

После выписки рядом с ним оставался только подобранный на улице кот. Он верил домашнему зверю, знал, что тот не предаст. И это давало силы для дальнейшей борьбы.

Когда отложенные на «черный день» средства истаяли, Марка накрыло отчаяние. О себе он думал как-то отстраненно, а вот рыжий обормот, который уже забыл, что такое жить на улице, вряд ли бы простил такое коварство.

Ему позвонили в самом начале мая с незнакомого номера, предложили поучаствовать в съемках телевизионного шоу. Выслушав предложение Воронов колебался недолго. Не в том он был положении, чтобы выбирать. Так и не дождавшись весточки от бывшего руководителя, он до последнего верил, что без него Зиновий Григорьевич не обойдется и сам начнет уговаривать вернуться. Но телефон молчал, остатки сбережений таяли как снег под апрельским солнцем, а кот требовал еды.

Участие в съемках сулило не только денежное вознаграждение, но и возможность отвлечься от тяжелых мыслей, давящих на грудь, цепляющихся за ноги гирями на гремящих цепях. Впервые за долгое время он почувствовал, как тяжесть уходит. Пока лишь обещание, – нет, еще не счастья, – но, ноющая тоска уже сделала пару осторожных шагов в сторону. Воронов радовался как ребенок, только кот смотрел с укоризной, понимая: что-то не так.

– Приятель, я не смогу взять тебя с собой. Ты пока поживешь у милейшей Зои Павловны с ее очаровательными кошечками. – Кот кажется понимал слова человека, по крайней мере слушал очень внимательно. – Вряд ли я задержусь надолго. Отснимут пару эпизодов, заплатят причитающееся и отправят восвояси.

Была лишь одна загвоздка: съемки проходили в городе где тринадцать лет назад для Марка изменилось все. О Нике в то время он уже почти не вспоминал, она осталась заархивированной папкой в бесконечном множестве куда более важных файлов.

Если бы не кошмары.

Инфернальная птица с бельмастыми глазами прилетала почти каждую ночь. И если раньше во снах он видел только белобрысого Женьку, то теперь там стала появляться рыжая девчонка без лица. Ее внешность стерлась, превратилась в нечто, на чем невозможно сфокусироваться. Не за что было зацепиться. Вот рыжую шевелюру он помнил хорошо, даже запах волос помнил, что-то цветочно-свежее, чуточку приторное. Память снова встала на его сторону, прочертила невидимую границу, поставила надежную заслонку.

Интересно, а помнит ли его Ника? Отчего-то оно вдруг стало очень важным, даже необходимым, то самое знание: помнит ли? И почему страшно представлять, как при встрече она равнодушно пройдет мимо, лишь на мгновение ее зрачки расширятся, выдавая не оформившуюся до конца эмоцию. Может, она даже обернется, перебирая низку с цветными бусинами воспоминаний, но так ничего и не поймет. Воронов боялся и не хотел признаваться в своем страхе даже себе. Даже мысленно.

Вероятность их встречи казалась призрачной, нервозность же ощущалась вполне реальная.

Марк ни в чем не сомневался, он был честен перед собой и совесть его давно не мучила. А, возможно, не мучила никогда. И чувство, принятое некогда за любовь, на самом деле могло являться чем-то совершенно иным. Так он теперь рассуждал. Может Ника оказалась настолько настойчивой в своем молчаливом и, как ей самой казалось, тайном напоре, который так просто считывался, что Воронов просто сдался, принял ее условия игры. Он не собирался ею увлекаться, но увлекся, сам того не заметив. Как глупый пескарь, погнавшийся за блесной он заглотил наживку, уверенный будто отхватил неплохой куш. Нике оставалось лишь сделать решающую подсечку, зацепить его за любопытную губу да вытащить на берег, где бы он умолял о пощаде, задыхаясь в непривычной среде. А она не стала подсекать. Глупая девчонка, оказавшаяся умнее него, взрослого, уже познавшего жар женского тела, не подсекла, но прочно зацепила, оставив длинный кусок лески.

Хочешь – плыви!

Плыви, но помни: леска не бесконечная и однажды она сдавит тебе жабры; дернешься, вопьется лишь сильнее, затягиваясь в петлю. А вот смотри же – оборвалась леска. Или та, что держала ее с другой стороны выпустила ее конец? По неосторожности или намеренно, не важно, ведь выпустила. Значит не слишком берегла.

Марк никогда не представлял их встречу с Никой спустя годы. Незачем ему было представлять. Она осталась той частью его прошлого куда обратный путь заказан. Да и не собирался он возвращаться. Когда-то она решила все за них двоих. Он-то дурак еще переживал, мучился и винил себя.

Она же из-за него поперлась в ту ночь на кладбище. Из-за него и за ним. Белобрысый Женька уговаривал оставить девчонку, считал ее балластом и вообще недостойной их мужской компании. Если бы Марк только послушал его тогда, многого получилось бы избежать. Не было бы в его жизни ночных кошмаров с белоглазым вороном. Может и Амалии бы не было. А была бы рыжая Ника-Вероника, так и не сделавшая подсечку в нужный момент.

Не хотелось думать будто он перекладывает ответственность, и Марк гнал прочь мысли, начавшие пробиваться в голову словно помехи старого радиоприемника, которые вдруг сменялись невнятными голосами, утопающими в шипении и треске. Словно чья-то невидимая рука крутила ручку настройки в поисках нужной частоты, возвращая память, пока поезд мчал его в прошлое.

На перроне Марк сам того не осознавая начал высматривать рыжую макушку – авось и мелькнет в толпе ее обладательница, вынырнет из живой волны, помашет тонкой рукой. И тут же, щурясь от яркого солнца, приставит ко лбу ладошку на манер козырька, смешно сморщив нос.

Воспоминания атаковали органы чувств шумной какофонией ненадолго лишая ориентации. Все казалось знакомым и одновременно чужим. Короткая трусливая вспышка едва не заставила его немедленно сесть в обратный поезд, наплевав на договоренности. Его не покидало зудящее чувство чего-то страшного и неизбежного.

Из окна поезда Марк видел темную щетку лесополосы, точно сама природа отгородила от всего мира старое речное русло, извивающееся гремучей змеей. Заныли лодыжки, в лицо подул ветер, швырнув в лицо едва ощутимые капельки влаги, будто кто-то брызнул из пульверизатора затхлую воду. Марк не был впечатлительным и уж точно не был сумасшедшим, но закрытое окно не оставляло никаких шансов на сохранение здравого смысла. Лодыжки сковало настоящим льдом, но даже сквозь прозрачную коросту он вдруг отчетливо ощутил прикосновения к коже: склизкие, стылые …неживые.

Он так и сидел, не в силах пошевелиться, пока в дверь купе не постучали. Хмурая проводница сунула голову в образовавшуюся щель, предупредила о скором прибытии поезда на конечную станцию и с грохотом захлопнула створку. Прикрепленное к двери зеркало мелко завибрировало. Из зеркала на Марка таращился бледный, небритый мужчина с уставшим лицом, а на его плечах лежали синюшного цвета ладони. Пальцы с почерневшими полукружиями обломанных ногтей хаотично шевелились похожие на потревоженных червей; изрезанные глубокими морщинами какие, бывают от долгого пребывания в воде, неестественно длинные и будто переломанные.

Тут уж он не выдержал, вскочил на ноги, принялся хлестать себя по плечам, стараясь смахнуть призрачные ладони. Не могло быть правдой то, что он видел! Это все стресс и навязчивые мысли. Просто нужно выспаться и все пройдет.

Марк схватил дорожную сумку, выбежал из купе. Лучше он проедет остаток пути в тамбуре, чем останется здесь.

– Ничего не забыли? – Воронов обернулся на голос проводницы, но увидел лишь ее обтянутую форменным кителем спину.

Безобидный вопрос заставил мысли зашевелиться с удвоенной силой. Ничего он не забыл, как бы не старался убедить себя в обратном. Этот город привязал его к себе тринадцать лет назад, забрал часть души под залог и вот теперь Марку Воронову предстояло вернуть набежавшие проценты.

…Вера, ты с нами?

С этих слов началась его новая жизнь. Ника-Вероника стояла совсем близко, он мог руку протянуть и коснуться ее. Точнее не ее, а того кокона, которым она себя окружила, закрылась от всего мира.

И от него закрылась.

Он видел узнавание в ее глазах и на душе теплело. Как бы она не старалась прятать эмоции пялясь в бездушный планшет, старательно изображая занятость, ничего у нее не выходило.

Что-то бормотала продюсер, активно жестикулируя и распространяя тяжелый запах парфюма. Пахло похоронными цветами и Марка едва не замутило, пришлось немного отойти в сторону, чтобы можно было дышать глубже. Помогло не особо. Запах ядовитыми парами казалось проник в кровь.

Позже он спешил за Верой по лабиринтам коридоров с одинаковыми прямоугольниками дверей, которые все никак не заканчивались. Каждый шаг становился тяжелее предыдущего, будто бы шел он по застывающему цементу.

Внезапно закружилась голова, задрожали колени. Марк остановился, просто чтобы не упасть от обволакивающей слабости, привалился плечом к стене. Веки тяжело опустились, погрузив реальность в темноту. Где-то работал кондиционер, ласковая прохлада коснулась пылающих щек. Стало немного легче.

Открыл глаза, надеясь, что Вера не убежала далеко вперед и ему не придется искать ее в переплетении бетонных ходов.

Веры не было.

Как не было никакого коридора с дверьми-близнецами. Он оказался на залитой светом поляне, края которой зыбкой дымкой дрожали в полуденном зное у самого небосклона. Солнце начищенной золотой монетой зависло в зените, а вокруг ни одного деревца, в чьей тени можно было бы укрыться. Удивительно, но странное место не пугало, напротив дарило ощущение сонного покоя.

– Вера!

Марк осмотрелся по сторонам, уже понимая, что ее здесь нет. Он и крикнул-то, чтобы убедиться, что не оглох, очень уж было тихо вокруг.

Кто-то тронул его за плечо. Прикосновение было почти невесомым, и он скорее догадался о нем, нежели почувствовал. Резко обернувшись, Марк увидел удаляющуюся рыжую макушку. Не понимая, что происходит, сделал несколько осторожных шагов. Что-то неуловимо изменилось. Осознание это придало Марку странной безбашенности, в голове зашумело, сердце пустилось в пляс. Перемены непонятные и неопределяемые разумом казались отчего-то невероятно радостными. Шаг перешел в бег, а в следующий момент показалось – стоит чуть оттолкнуться от земли и можно взлететь. Расправить плечи, взмахнуть руками и полететь.

– Вера!

Имя рассыпалось колючими брызгами речной воды, которым Марк с удовольствием подставил разгоряченное лицо.

– Подожди меня! – голос зазвучал громче, увереннее.

Он бежал, стараясь не упустить из вида хрупкую фигуру. Не обращая внимания на очевидные странности, он не желал ничего анализировать и подвергать сомнениям.

Все изменилось внезапно. Солнце, будто приколоченное к небесному своду вдруг скатилось за линию горизонта и на его место выползла желтая, надкусанная с одного бока, луна. Зной резко сменился прохладой. Не той, что бывает после жаркого дня, когда с облегчением скидываешь с плеч вязкую духоту, переодеваясь в невесомую свежесть. Холод пробирал до костей. Марк услышал плеск воды.

Совсем близко.

К тому моменту глаза уже привыкли к темноте и на бесконечном черном полотне ночи начали проступать силуэты деревьев: кривые, изуродованные стволы без листвы скрипели и корчились. Впереди непроницаемой стеной поднимался лес. Марк уже видел этот лес, когда ехал в поезде. Только тогда он был в безопасности, а теперь оказался за черной изгородью.

Ноги сами понесли! Он должен был найти Веру. Грозила ли ей опасность в его личном кошмаре, он не знал, но испытывать судьбу не стоило. Он даже не думал, как будет выбираться отсюда и сможет ли вообще уйти. Не до того. Лишь бы она не пострадала.

Лишь бы он успел ей помочь.

Она стояла вполоборота и рассеяно всматривалась в темноту. До слуха долетал чуть слышный плеск воды. Река. В прошлый раз старое русло тоже наполнилось водой после проливного дождя. Вода смешалась с песком и перегнившими листьями, превратилась в грязь, которая хватала за ноги, жадно чавкая. Но той воды не хватило бы для полноценного течения, как было теперь. Он вдруг вспомнил как они, подгоняемые страхом, одновременно неосязаемым и тычущим под лопатки чем-то металлически-ледяным, бежали не разбирая пути. Ника обернулась, когда под ногами уже была твердая почва. Марк запомнил напуганный и какой-то беспомощный взгляд девчонки.

– Кроссовка.

– Что?

Он не сразу понял, о чем она говорила.

– Я потеряла кроссовку. Там в грязи.

Он разозлился. Как тащить на себе брата, отказываясь от помощи, так она молчала. А потеряв бесполезную обувку расстроилась.

– Хочешь вернуться?

Возможно, его вопрос прозвучал слишком грубо. Хотя, скорее всего она сама понимала, что возвращаться не стоит. Покачала головой и больше не проронила ни слова.

Позже были допросы в милиции, попытки осознать и объяснить произошедшее и поспешный отъезд так похожий на бегство…

– Ника. – Марк не спешил подходить, какая-то неведомая сила удерживала его на расстоянии.

– Ты слышишь? – Марк вздрогнул, не ожидая ее ответа.

– Что я должен услышать?

– Она говорит со мной.

– Кто она?

– Река. – Девушка обернулась, и Марк невольно отступил. Перед ним стояла вовсе не Ника и даже не Вера, в которую та однажды превратилась. Рыжие волосы потемнели, будто сама ночь провела по ним кистью, предварительно обмокнув ее в черноту беззвездного неба. – И она говорит, что ты умрешь.

Незнакомка печально улыбнулась и отклонившись назад, рухнула вниз.

Марк сорвался с места и едва успел остановиться у обрыва высокого берега. Он не мог ей помочь. Просто не успел бы преодолеть разделявшее их расстояние.

Опустился на колени, уперся ладонями в холодную землю. Времени на размышления не осталось, нужно было действовать быстро. Он боялся самого худшего, скорее всего несчастную уже унесло течением, довольно быстрым в этом месте. Но ведь могло случится так, что она не упала в воду, а лежит теперь на песке и ей нужна помощь.

Внизу никого не оказалось.

Лишь река ползла гигантской змеей, переливаясь в лунном свете глянцевыми чешуйками-волнами, шипела и извивалась. Может и не было никакой девушки? Привиделась она ему, примерещилась в темноте.

Марк уже собрался подняться на ноги, когда земля под ним задрожала, раздался треск, точно гигант переломил об колено вековой дуб. Глубокая трещина взобралась от воды по склону, замерла, будто примеряясь, рассчитывая дальнейший путь. А потом рванула вперед, образуя почти идеальный круг в центре которого оказался беззащитный человечек.

Трещина расширялась, разевала жуткую пасть, пожирала искалеченные деревья, подбираясь к Марку. Он заметался как напуганный заяц, оказавшийся в ловчей яме. Река хлынула в новое русло, окружила его со всех сторон, отрезала пути к отступлению. Правое плечо пронзила резкая боль, щеку оцарапало что-то острое, а пальцы начали проваливаться в, ставшую вдруг рыхлой, землю.

С ноющего плеча на него слепо таращился ворон. В белом глазу птицы плавала надкусанная луна, укутанная клочьями рваных туч. Ворон задрал голову к небу, замахиваясь для удара мощным клювом и Марк уже приготовился к вспышке боли, когда хищная птица упруго оттолкнувшись, взлетела ввысь огласив округу хриплым клекотом, который вскоре стих, растворившись вдалеке.

Когда он, наконец, смог подняться и осмотреться, всюду царила все та же ночь, в небе купалась одинокая луна, далеко внизу мирно текла река. Тишина дарила иллюзию покоя и безопасности. Он даже рискнул посмотреть на водную гладь с обрыва. Ничего будто не изменилось, только зеркальная гладь успокоившейся реки больше не была непроницаемо черной, а отливала в лунном свете отполированным рубином…

…кто-то ощутимо ткнул его в спину. Марк обернулся и оказался все в том же коридоре. На него обеспокоено смотрела Вера, живая и настоящая, а не та, что явилась в кошмаре. Стоило большого труда не заключить ее в объятия и пообещать уже никогда не отпускать. Он бы и пообещал. Так ведь не поймет. С другой стороны – он ведь сошел с ума. А с сумасшедшего какой спрос?

– Вы в порядке? – Обеспокоенно спросила Вера.

– В полном. Душно тут, голова закружилась.

Психи могут говорить, что угодно, им все равно никто не верит. Вот и он теперь мог говорить, что захочет.

– У вас на лице что-то. Вот здесь. – Она коснулась своей щеки, Марк послушно повторил ее жест. – На левой щеке, а вы правую трогаете. – Смущенная улыбка вспыхнула и сразу потухла. Вера пожала плечами, будто извиняясь за позволенную себе вольность.

«Чем-то» оказалась сосновая иголка, бурая в черную крапину. Поднеся иголку к глазам, Марк заметил, что под ногти ему забилась грязь, будто он весь день копался в огороде, а после забыл вымыть руки.

– Уверены, что не нужна помощь?

Вера подошла ближе, Марк же интуитивно отступил на шаг. Глупо и некрасиво, но он боялся навредить ей одним лишь своим присутствием. Вдруг его безумие заразно?

От нее не ускользнул его трусливый маневр, который Вера, конечно же, расценила по-своему и отошла в сторону. Показалось или в русалочьих глазах мелькнула досада? Конечно, показалось. Нет ей до него никакого дела, просто деловая этика.

В голове зашумело, и он испугался как бы снова не провалиться в оживший кошмар. А спорить с тем, что все происходило на самом деле не имело никакого смысла. Иголка, грязь под ногтями. Да он до сих пор ощущал холодные брызги на лице, как совсем недавно в поезде.

– Марк, если хотите, можем перенести нашу встречу на другой день.

Вера будто читала его мысли, но при этом вела себя предельно сдержано и осторожно. А может и вовсе давала шанс передумать, уйти и никогда сюда не возвращаться.

Что это вообще было? Они здесь распыляют какой-то аэрозоль для открытия экстрасенсорных способностей? Почему он все это видит?

Перед глазами встала улыбающаяся физиономия белобрысого Женьки. В его исчезновении не нашли состава преступления и Марка с Никой отпустили после допросов. Ее допрашивали в присутствии родителей, он же попросил оставить его со следователем наедине. Геройствовал, не понимая во что вляпался. Прежде всего он пытался разузнать, о чем рассказала Ника, но суровый дядька с грубыми чертами лица, казавшийся неуловимо знакомым, говорил с ним как с преступником, не позволял задавать вопросов. Марк никогда не имел проблем с законом, но в том кабинете ему было страшно. Очень страшно. Запястье зудели, будто на них уже защелкнулись наручники и вот-вот войдут конвоиры для сопровождения его в камеру.

Беседа, так назвал процедуру следователь, длилась почти два часа и к концу Марк уже готов был говорить все, что от него потребуют, лишь бы прекратить пытку. Он почти сдался, почти почувствовал себя виновным, когда в дверь настойчиво постучали. Оказалось, отец успел найти адвоката.

Совсем не старый, скорее всего моложе отца, только совершенно седой, он похлопал Марка по плечу, как старого приятеля и попросил подождать за дверью, предварительно получив разрешение у следователя.

– Пусть идет. – Следователь потер виски. – Все равно никакого толку.

В тот кабинет Марк уже не вернулся.

– Я все уладил. Собирай вещи, мы уезжаем. И очень тебя прошу, без глупостей.

Отец не пояснил о каких глупостях речь, но все было и так понятно.

Марку даже не позволили попрощаться с Никой. Да он особо и не сопротивлялся.



…переносить встречу он не стал. Вера провела его в тесную комнатушку, усадила за стол и зажгла старую лампу. Комнатушка совсем не походила на кабинет следователя, а сидящая напротив него женщина не давила и не задавала странных вопросов, но запястья все равно заныли, в горле встал ком.

– Съемки проходят без четкого расписания. – Во время разговора Вера старалась не смотреть на Марка, постоянно отвлекалась на планшет или просто вставала и отходила к окну, повернувшись к Марку спиной. – Сезон длится приблизительно четыре месяца, но контракт заключается на календарный год, с возможностью дальнейшей пролонгации. На время действия контракта вы не имеете права участвовать в других программах без письменного согласия нашего канала. Есть вопросы?

– Есть. И много. – Марк смотрел в текст договора. – Какова моя задача? Если вас не предупредили, у меня нет никаких сверхспособностей. – И чуть было не добавил: кроме возможности гулять по собственным галлюцинациям.

– Минимальную информацию для прохождения испытаний я буду давать вам лично, в остальном рассчитываю на ваш актерский талант. Для переписки нужно будет зарегистрироваться в нашей корпоративной почте и завести новую сим-карту.

– Серьезно у вас тут.

Марк рассчитывал разрядить обстановку, но сделал только хуже.

– А вы привыкли быть легкомысленным, господин Воронов? – Вера резко развернулась от окна и посмотрела на Марка так, что он едва не забыл, как дышать.

– Не думал, что обычное телевизионное шоу может быть таким …секретным.

Он с трудом смог взять себя в руки и не ответить в ее же манере.

– Наше шоу не обычное, как вы выразились. – Она прошла и села за стол. – Мы работаем с реальными людьми, их истории не выдуманные. Некоторые очень личные. На странице семь указаны ваши обязательства перед каналом, господин Воронов, которые придется соблюдать.

Марк зашелестел листами, выискивая нужные пункты контракта. Всем участникам шоу, запрещалось обсуждать полученную до и во время съемок информацию с кем бы то ни было, в устной или письменной форме. За нарушение грозил серьезный штраф.

Ему было плевать на правила и санкции, не собирался он ничего нарушать. Но это было важно ей. Воронов не дурак, хорошо понимал, что от решения этой женщины во многом зависит его дальнейшая судьба. Он здесь пока никто. А она все же имеет определенный вес. Потому пришлось сделать вид усердного изучения документа, но, похоже она его раскусила.

– Вы закончили, господин Воронов? – Строгий «учительский» взгляд прожигал дыру в его сорочке.

– Секунду. – Он провел указательным пальцем по случайно выбранной строке, хотя никак не мог уловить смысл написанного. – Вот теперь все.

Документ лег на стол.

– Если я попрошу вас пересказать прочитанное, вы, разумеется, сможете удовлетворить мою просьбу? – Она щурилась как лиса, сверкая изумрудами глаз.

Он кивнул.

После были долгие и скучные разъяснения по организационным моментам. Вера сыпала непонятными терминами и пугала санкциями. Теперь уже она пыталась убедить Марка в том, что здесь он чужой и лучшее что он может сделать, поскорее убраться.

Он сделал вид, что не понимает посылаемых сигналов и в знак твердости собственного решения поставил размашистую подпись в нужной графе. Автограф налился красным, будто только что Воронов заключил сделку с самим дьяволом.

И как оказалось впоследствии он был не так далек от истины.

Он и подумать не мог насколько затянет его работа на проекте. Марк старался не думать о реальности судеб приходящих на съемки людей, представляя их статистами, массовкой с выдуманными историями. С Верой почти не встречался, что тоже имело свои плюсы. Избегала ли она общения со своим подопечным или так было со всеми, Воронов не задумывался. Он регулярно получал подсказки для предстоящих серий, в которых прописывалось все, вплоть до походки и мимики «колдуна», но все делал наперекор. Ему никогда не нравилось, что им управляют и любые рамки принимал за кандалы. То, что его не выгнали уже после первого сезона, казалось чудом.

Очень быстро Марк вспомнил каково это – получать удовольствие от внимания и людского обожания. А вскоре и руководство проекта стало выделять его среди прочих участников, которые в большинстве своем не имели его актерского опыта, только бешенное желание быть первым.

Марк трудился не ради денег, как большинство его новых коллег, его увлекал сам процесс. Деньги, конечно, играли важную роль, но далеко не первую. Судьба вознаграждала его за месяцы забвения, купала в лучах славы будто младенца в купели. Он чувствовал себя обновленным и счастливым.

Вот только Вера, как и прежде, держалась особняком, делая вид, что их ничто не связывает кроме работы. Марка сперва раздражало ее равнодушие, а потом и вовсе начало бесить.

И тогда он начал ее преследовать, как заправский маньяк.

Выучил пути ее передвижения, узнал, что живет она, в той же старой квартире с матерью. Что кроме работы и дома почти никуда не выходит. И лишь раз в месяц едет куда-то за город на электричке.

Похоже у нее не было подруг и на работе она ни с кем не завела хотя бы приятельских отношений. Иногда Марку становилось стыдно за свою насыщенную событиями, людьми и эмоциями жизнь. Он чувствовал свою вину за сложившийся порядок вещей. Все чаще возникало острое желание разрубить злополучный узел, выяснить все раз и навсегда, расставив нужные акценты. В конце концов каждый человек хозяин собственного бытия и Вера могла выбрать иной путь. И все же совесть, которую ему не раз рекомендовали оставлять дома перед выходом на съемочную площадку, не позволяла спокойно существовать. Внутри постоянно зудело. И если уже их пути с Верой снова сошлись, значит, для чего-то это было нужно.

В один из дней он, уже по заведенной традиции, проезжал мимо дома Веры, чтобы посмотреть, как она садится в переполненную маршрутку, чтобы отправиться на работу, но застал чудну?ю картину.

Вера стояла посреди дороги, вокруг нее уже образовалась пробка из непрестанно гудящих машин и орущих водителей, но ей было все равно. Она будто не замечала происходящего и даже улыбалась. Но в какой-то момент, словно очнувшись от морока, рванула к обочине. Марк видел, как из машин начали выходить особенно обозленные люди, направляясь в ее сторону. Вряд ли бы они устроили самосуд посреди улицы, но в тот момент тело сработало быстрее мыслей. Его машина, взятая, кстати, в прокат, так как новый статус обязывал соответствовать, но денег на дорогое авто пока не хватало, остановилась напротив изумленно уставившейся на него Веры. Предложил подвезти. Она согласилась.

Марк очень хотел заговорить с ней, начать хотя бы с того, что она забыла на дороге, далее можно было бы перевести тему на рабочие моменты, а уже с них перейти к тому, что на самом деле было важным. Он хотел понять, как она к нему относится, простила ли за прошлое. Что после делать с теми знаниями, он не представлял и не особо задумывался. А Вера снова решила все за них обоих. Она воздвигла между ними невидимую стену, прозрачную, но совершенно непроницаемую для звуков, мыслей и слов.

Когда машина замерла возле съемочных павильонов Вера не спешила выходить, а Марк так и не смог заставить себя посмотреть в ее сторону. И только когда ситуация затянулась, он вдруг обрадовался осененный мыслью, что она специально тянет время.

Оказалось, Вера просто не могла справиться с дверью и беспомощно дергала блестящую ручку. Можно было воспользоваться моментом, но он не стал. Перегнулся через нее и помог выбраться. Она буркнула нечто похожее на благодарность и выскочила из машины, как камень из катапульты.

С тех самых пор он больше не предпринимал попыток для сближения.

Тогда почему же он до сих пор делает все ей наперекор?

Берет и проваливает задания, хотя все отрепетировал и сам восхитился тому, как замер возле нужной отметки, будто и правда столкнулся с преградой.

– Что это было?

Марк вздрогнул, едва не выронив из трясущихся пальцев тлеющую сигарету. Когда она успела подойти? Специально двигалась бесшумно или это он не слышит ничего и никого вокруг?

Вера стояла в паре шагов от него. Глаза блестели, руки были сложены на груди, ноги расставлены на ширине плеч. Она будто готовилась принять удар.

– Не понимаю, о чем вы. – Воронов затушил прогоревшую почти полностью сигарету, попутно отметив, что не чувствует вкуса дыма во рту и развернулся, чтобы уйти.

Вера схватила его за локоть, повиснув как на вешалке.

– Вы хотите, чтобы меня уволили? Мало того, что уже сделали?

Он много раз прокручивал в голове сценарий их разговора, но оказался совершенно не готов к нему в реальности.

– И что же я такого сделал?

Пусть она сама начнет. Даже если это не по-мужски, он просто не может найти в себе достаточно решимости.

– А вы не понимаете?

Вера смотрела на него в упор. Она уже отпустила его локоть и стояла теперь немного в отдалении, но все равно достаточно близко, чтобы можно было уловить волны ярости, исходившие от нее. Она была похожа на миниатюрную атомную станцию, готовую взорваться в любой момент и убить все живое в радиусе вытянутой руки.

– Не понимаю. – Пальцы хрустнули, сжимаясь в кулаки.

– Не первый раз вы срывает съемки, заставляете меня краснеть и оправдываться перед руководством. Возомнили себя звездой? Не слишком ли рано? До вас уже приходили такие же умники, которые быстро взлетали и забывали о том, что их образ полностью создан из праха их собственных амбиций и завышенного эго. Они как голем, который вдруг решил будто является живым человеком. Хотя, на самом деле передвигается лишь благодаря тому, что так хочет его создатель. И как только создатель передумывает, голем рассыпается все в тот же прах, из которого, как оказывалось, полностью состоял.

Смысл слов доходил до Воронова не сразу. Он-то дурак приготовился отвечать по каждому пункту, за каждое обвинение и упрек. Ведь давно уже выстроил надежную линию защиты, несколько раз проверил на состоятельность все возражения и претензии. Он был готов ко всему, что она скажет, но совсем не ожидал, что она обвинит его в тщеславии, а не в разрушении собственной жизни.

– Я не бросал тебя! Меня заставили!

Слова разорвали пространство, выжгли вокруг двоих пустыню, погруженную в пугающую тишину. Марк так и не понял зачем сделал это, но в тот самый миг почувствовал облегчение, которого ждал долгие годы. Ему будто вырезали сдавливающую грудь опухоль и теперь воздух стремился заполнить легкие, которые снова работали в полную силу.

– Как вы сказали?

Он готов был поклясться, что Вера приложила к лицу ладони с подрагивающими пальцами и стала сдирать с себя маску давно заменившую ее настоящую сущность, но приросшую настолько, что уже не воспринималась за что-то чужеродное.

Она плакала. Острые плечики подрагивали в такт всхлипываниям. Марк пропустил тот момент, когда вокруг них начали собираться люди. На них смотрели как на ярмарочных скоморохов и разве что не тыкали пальцами. Тишина наполнилась звуками перешептываний, и он увидел перед собой не слаженный коллектив, а извивающийся, пульсирующий змеиный клубок.

К горлу подкатил колючий ком и Воронов поспешил спрятаться от вонзавшихся в него со всех сторон взглядов. Но более чем себя, он хотел защитить в тот момент Веру, превратившуюся вновь в глупую девчонку, которую он знал будто бы целую вечность назад.

Подхватив ее под локоток, потащил в сторону гримерок, не обращая внимания на недовольные выкрики и требования немедленно вернуться на съемочную площадку. Он уже тогда решил уйти из проекта, бросив все и наплевав на санкции и возможные последствия. Он сделал то, что уже не позволит ему посмотреть в глаза женщине, которая когда-то верила ему. Любила его. Он предал ее во второй раз и теперь точно не заслужит ее прощения.

Неожиданно Вера вырвалась из его захвата и решительно заявила:

– Ты не испортишь все снова. Прямо сейчас вернешься и отыграешь свою роль до конца. Закончится сезон, и я передам тебя другому редактору. Сейчас же иди и делай, что должен.

Голем послушно кивнул, ощутив, как его глиняное сердце пропустило удар, затем еще один и замолчало, повинуясь приказу.




Тринадцать лет назад


– Девчонкам туда нельзя. Девчонки все только портят. Да где же он? – Мишка выбрасывал из шкафа вещи, нырнув в него почти полностью. Из-за полированной двери торчал лишь его зад, обтянутый синтетическими трениками.

– Если не возьмете меня с собой, я все расскажу маме. – Ника встала на цыпочки, вытянула вперед шею, пытаясь рассмотреть, чего же так увлеченно ищет ее брат. – Ты еще с прошлого раза наказан. Хочешь второй месяц без компьютера провести?

– Вот!

В руке он держал старый фонарь, с которым они еще в детстве ходили в походы и вешали его под потолок палатки вместо лампочки. Света от фонаря было много и даже ночью можно было ничего не бояться. Мама разливала ароматный чай из термоса и рассказывала о своей юности, когда она точно так же отдыхала на природе с друзьями. Тогда еще был жив отец. О нем мама почти никогда не говорила и старалась не смотреть на Нику, которая оказалась почти точной его копией.

– Если девочка похожа на отца, значит будет счастливой, – говорили мамины подруги, собираясь по праздникам на их тесной кухоньке.

И Ника едва сдерживала слезы, подступающие к глазам всякий раз, когда речь заходила о папе. Она не помнила отца, он умер, когда ей было три года, а Мишке еще и двух не исполнилось. С единственной сохранившейся фотографии на нее смотрел совсем молодой парень в форме солдата-срочника. Он сидел на огромном валуне и улыбался беззаботной мальчишеской улыбкой.

Ника не могла сопоставить фото и реального человека. Ей казалось, что папа должен быть куда старше и солиднее. Но при этом с особой гордостью подмечала схожесть его улыбки со своей, сравнивала разрез глаз, озорной прищур. Фото было черно-белым, и Ника скорее догадывалась, что радужки в смеющихся глазах человека на фото непременно зеленые, а коротко остриженные волосы, конечно же медно-рыжие с золотым отливом. Папа для нее оставался лишь картинкой, кем-то странно-знакомым и при этом совершенно чужим. Она помнила крепкий запах сигарет, прикосновение колючей щетины к ее собственным щекам и думала, что сама выдумала себе такие воспоминания. И даже если они были не настоящими, Ника хранила их как самые важные сокровища у самого сердца и ни с кем ими не делилась, даже с мамой.

– Ябеда! – пошел в наступление брат. – Тебе больше заняться нечем, кроме как на меня настучать? Сама сидишь дома безвылазно, еще и меня хочешь за собой утянуть? Не зря про тебя во дворе всякое говорят.

– Кто говорит? – Ника вспыхнула бензиновой лужей, к которой поднесли горящую спичку. – Ну же, не молчи! Кто и что говорит обо мне?

Мишка молчал и по его лукавой усмешке Ника поняла, что он скорее всего просто выдумал несуществующие слухи, чтобы ее позлить. А если нет? Вдруг про нее на самом деле судачат за спиной? Вдруг слухи дойдут до того, о ком Ника даже думать боялась. Сердце от таких мыслей начинало биться часто-часто, а коленки слабели и подрагивали.

На тот момент ей уже исполнилось шестнадцать, и она прекрасно понимала почему так реагирует на мальчиков, точнее на одного, совершенно особенного мальчика. Но у нее в голове не укладывалось, что он может узнать ее секрет. Ника ни с кем не могла поделиться своими переживаниями, отдавая девичьи чувства на откуп личному дневнику.

– Расскажу, если не сдашь меня маме, – Мишка откровенно издевался, зная свое превосходство над сестрой.

– Хорошо. – Ника не стала спорить. – Рассказывай.

– Говорят, что у тебя самый классный младший брат во всем доме. – Мишка рассмеялся и в порыве нежности чмокнул Нику в щеку. – А еще говорят, что он набьет морду любому, кто тебя обидит.

– Дурак! – Она не смогла сдержать улыбки. – Ладно, я ничего не скажу. Но ты уверен, что это место безопасно?

– На все сто! Кладбища давно нет, а река пересохла.

– Тогда зачем туда идти? – Ника искренне недоумевала.

– Чтобы ты понимала! – Мишка поднял указательный палец и потряс им перед лицом сестры. – Читала легенду про Медузу Горгону и ее мертвую голову, которая и после смерти хозяйки могла превратить кого угодно в камень? Вот и здесь так. Место проклятое, там же ведьмы жили. Сами померли, а колдовство оно как радиация, еще тыщу лет никуда не пропадет. Проведешь ночь в таком вот месте и любое желание можешь загадывать, все исполнится.

– Возьми меня с собой! – горячо выпалила Ника и закрыла рот ладошкой, словно испугалась, что вместе с невинным возгласом может выскочить наружу истинное намерение.

– Не, я же сказал, девчонкам туда нельзя. Даже не уговаривай!

– А если я поговорю за тебя с Леной из параллельного?

Мишка, уже готовый разразиться следующей тирадой, вдруг покраснел до кончиков волос и вроде бы даже стал ниже ростом.

– Откуда ты знаешь про Ленку?

– Догадалась, – подмигнула она. – Так что скажешь?

– Ничего не скажу. Ленка на меня даже не посмотрит. Она меня жирным называет и есть за что. – Мишка собрал складку на животе, демонстрируя ее Нике.

– Так твое желание… – договорить она не успела, в двери заворочался ключ, пришла мама. Мишка начал забрасывать вещи обратно в шкаф, но они вываливались и никак не хотели укладываться на прежние места.

– Я дома, – раздалось из коридора и послышались шаркающие шаги. Мама переобулась в домашние тапочки и направлялась в комнату.

«Помоги», – одними губами произнес Мишка, бледнея на глазах.

Ника кивнула и бодро выкрикнула:

– Мам, ты рано! Я не успела прибраться, вот только начала вещи в шкафу перебирать.

Тем же вечером брат посвятил Нику в детали предстоящего приключения. Умолчал он лишь о составе их небольшой «экспедиции», но, когда наступил «день икс» менять что-то было уже слишком поздно.




4


Съемки закончились далеко за полночь. Вера вздрагивала всякий раз встречаясь со взглядом Воронова: тяжелым, осуждающим. Почему-то она была уверена, что он винит ее во всем. Никакой базы под такие суждения у нее не находилось, но факты – вещь упрямая. Ведь он не сказал, что узнал ее в самую первую встречу? К чему весь этот цирк на протяжении месяцев? Все просто – по какой-то причине Марк Воронов ненавидит ее. Иначе, он бы давно уже объяснился и ей не пришлось бы покрываться испариной при одном упоминании его имени.

А сегодня он и вовсе решил разрушить ее карьеру, как уже однажды разрушил все, что она собирала по крупице. Она ведь тогда всерьез верила, что выйдет за него замуж, нарожает детишек и состарится рядом с любимым. В своих фантазиях наивная девчонка создала счастливую историю, в которой Марк просто взял и повырезал все кадры со своим участием, внес нужные ему правки и не спросил: а чего же хочет она?

Даже самые сильные и глубокие чувства имеют срок давности. Срок ее любви давно истек, оставив после себя лишь солоноватый привкус растаявшей надежды да ощущение будто ее обманули. А ведь Марк ничего не обещал ей. Она сама все придумала и поверила в ту сказку, которая так и не воплотилась в реальности. Вера не понимала, что однажды ей всего лишь выдали кредит на счастье, который она слишком быстро потратила и до сих пор платит проценты горьким сожалением.

Имела ли она право требовать от Марка то, чего сама уже не смогла бы дать? К чему лишние разговоры и разбирательства? Он наверняка решил, что поступил благородно, сделав вид будто не узнал ее в первую встречу, пожалел несчастную, не стал ворошить давно отжившее. Вера и сама понимала, что сглупила, но тогда она испугалась. Увидев Марка после стольких лет, просто не смогла переступить через ту пропасть, что однажды разверзлась между ними. Все мосты были сожжены, а строить новые не имело смысла. Так чего она хотела от него? Главный вопрос, на который вряд ли когда-то найдется ответ.

Для себя Вера поняла лишь одно: прошлое нужно хоронить в одной могиле с несбывшимися мечтами и надеждами. Только тогда они смогут послужить удобрением для чего-то совершенно нового.

И все равно она чувствовала себя хомячком, который долгое время бегал в колесе, уверенный, что это и есть его истинный путь. А потом выбрался, осмотрелся по сторонам и понял насколько многогранен мир вокруг. Но стоило бедному животному начать получать удовольствие от своего существования, как чья-то безжалостная рука снова забросила его в мчащееся на полной скорости колесо.

По окончании съемок к ней подошел оператор Боря. В одной руке он держал камеру, а свободной рукой изображал будто душит себя. Он высунул язык и склонил голову на плечо, показывая, как сильно устал. Вера невольно улыбнулась.

– Тебя подвезти?

Боря будто почувствовал ее состояние, встал так, чтобы спиной закрыть от нее Воронова. Точнее, Вера сама решила, будто он сделал это намерено и была благодарна за такой жест.

– А тебе удобно? Мы и без того сегодня задержались, хотя, планировался неполный день.

– К кому мне спешить? – Боря подмигнул ей. – Жены нет, любимой девушки тоже. Вот ждала бы меня такая как ты, я бы бросил все и помчал к ней как на крыльях.

Вера все понимала и иногда думала, почему бы не ответить на непрозрачные Борины намеки, но ловила себя на том, что не испытывает к симпатичному, веселому и, наверняка, надежному мужчине никаких чувств, кроме дружеских. Даже если бы они попытались, отношения, основанные на одностороннем обожании, не продлились бы долго. Вера не сможет обманывать его и делать вид, что тоже влюблена. Так нельзя. Неправильно это. Боря заслуживает самую лучшую девушку и обязательно встретит ее однажды и Вера будет первой, кто поздравит его с обретением счастья.

– Тогда поехали. – Вера не сразу поняла двусмысленность произнесенных слов. А Боря если и понял, не подал вида.

В их квартире горел свет на кухне. Мать никогда не дожидалась Веру, если той приходилось задержаться, ложилась спать. Тогда почему сегодня вдруг решила изменить своим привычкам? Может просто забыла выключить свет или вышла попить воды? Вера перебирала безобидные версии в голове, только бы не думать о плохом. Когда в привычный уклад жизни вторгаются изменения, от них всегда ждешь какого-то подвоха. Пусть это всего лишь мелочь вроде непотушенного света.

Вот и теперь она поднималась на свой этаж, даже не подумав воспользоваться лифтом, будто отодвигала неизбежное, тянула время. Ничего страшного случиться не могло, но у самой двери она остановилась, прислушалась. Из квартиры доносилась едва слышимая музыка и мамин голос. Она с кем-то разговаривала, но слов ее собеседника Вера, как не старалась, разобрать не сумела.

Открыв дверь своим ключом, она вошла и сразу же в нос ударил кислый запах. Будто кто-то не разобрал праздничный стол и блюда, находящиеся на нем, начали портиться.

Мать сидела за столом, подперев подбородок кулаком. Рядом стояла початая бутылка водки, из динамика телефона лилась лирическая мелодия. Вера подошла ближе и увидела накрытый кусочком черного хлеба стакан, наполненный все той же водкой. К стакану была прислонена фотография. Черно-белая с пожелтевшими краями, запечатлевшая солдата-срочника с залихватской улыбкой.

– О, дочурка моя пришла. Паша, глянь какая красавица вымахала. На телевизоре работает. Важная шишка.

Мать говорила медленно и несвязно, при этом она обращалась к фото, как к живому человеку.

– Мама, что случилось?

– Она спрашивает, что случилось. Паш, ты слышал? – Мать неловко махнула рукой, отчего голова ее упала на грудь, изо рта тонкой струйкой потекла слюна. Она, как ни в чем не бывало, вытерла губы рукавом халата и попыталась встать на ноги. Покачнулась, едва не упав. Вера в последний момент успела подхватить ее под руки и усадить обратно.

– Я помогу тебе лечь, пойдем.

– Не надо! – Она отмахнулась как от назойливой мухи. – Я тоже имею право расслабиться. Ты вон шляешься ночами черт знает где, а мать должна сидеть и ждать, когда ты соизволишь заявиться?

– Мама, я работала. – Вера почувствовала, как горло сдавливает обида.

– Паша, она пытается обвинить меня в чем-то! Ты слышишь? Меня! Сама уже почти полгода крутит шашни с этим своим Вороновым, думая, что мать дура и ничего не замечает.

Папа по-прежнему улыбался с фотографии, ему не было дела до пьяного бреда. А вот Вера услышать подобное от родной матери никак не ожидала.

– Зачем ты так говоришь?

– А затем, что ты лгунья и потаскуха! – мать точно протрезвела. По крайней мере она смогла подняться на ноги и довольно твердо на них устоять. Затем подошла к дочери. Их разделял всего шаг…

…Вера не почувствовала боли. Щеку обожгло, в ушах что-то оглушительно щелкнуло и зазвенело.

Мать будто осознав, что натворила, как-то сразу обмякла, тяжело опустилась на стул. А сама Вера не понимала реально ли происходящее или ей снится кошмар, который настолько реален, что все вокруг кажется настоящим. Вот только проснуться никак не получается.

Мать смотрела на нее округлившимися глазами и часто-часто повторяла одно слово: «Прости».

– Спокойной ночи. – Вера, не обращая внимания на причитания, вышла из кухни и заперлась в своей комнате.

Прислонилась спиной к двери, делая вид, что не слышит, как мать зовет ее и просит открыть. По щекам текли слезы, но Вера даже не вытирала их.

В кармане завибрировал телефон. Звонил Боря. Вера сбросила звонок и почти сразу на экране появился текст: «Все в порядке?»

«Да, я уже легла. Спокойной ночи», – набрала она в ответ и бросила телефон на кровать. Сил не осталось даже на то, чтобы расстелить постель. Так и легла поверх покрывала.

Всю дорогу до дома, она думала, что рухнет и заснет, едва добравшись до кровати. Но сон как рукой сняло. Утром она точно будет чувствовать себя совершенно разбитой. Отпроситься со смены не получится. После выходки Воронова ей лучше бы вообще не попадаться на глаза начальству.

А тут еще мать… Мало того, что напилась, так обозвала Веру лгуньей и обвинила в связи с Вороновым. Они почти не разговаривали, и Вера не рассказывала, что тот вернулся. Хотя и называла его фамилию при матери не однократно.

Теперь это казалось странным.

История той ночи прогремела на весь их городок, до Веры доходили слухи будто бы семья Марка сбежала, опасаясь последствий. Им бежать было некуда. Куда бы подалась простая медсестра с двумя несовершеннолетними детьми? К тому же Мишка заболел, за ним нужен был уход и постоянный присмотр.

Вера не считала себя или кого-то из их троицы виноватыми в произошедшем, сама активно помогала в расследовании. И пусть ее помощь сводилась к бесконечным ответам на допросах, она желала разобраться в случившемся.

О смерти Женьки им рассказали не сразу. Долгое время его искали как живого, после считали без вести пропавшим и лишь спустя месяц до Веры дошли слухи об обнаруженном теле.

Труп нашли наполовину зарытым в землю. В чью больную голову могла прийти такая чудовищная в своем проявлении идея? Да, среди прочих промелькнула версия о диких животных, мол, они раскопали ранее похороненное тело, но кто-то их спугнул, не позволив завершить начатое.

Сплетня, разнесшаяся по городу, обросла по пути извращенными деталями, мутировала приняв уродливую форму. Те же кумушки, которые с удовольствием смаковали подробности, так будто видели все собственными глазами, рассказывали о следователе, занимавшемся тем странным делом. По их уверениям мужчина сам оказался в психиатрической лечебнице после того как побывал на месте преступления.

Вера не хотела думать, что он мог увидеть тоже, что когда-то видела она, отчего много лет просыпалась ночами с криком и долго не могла успокоить сбившееся дыхание. Сон, в котором она оказывалась посреди леса, где кроме нее – ни одной живой души. А на толстой ветке раскачивается в петле повешенный без лица.

Мать пыталась ей помочь, водила к дядечке с открытым добрым лицом. Дядечка погружал Веру в состояние гипноза, снова и снова отправляя в кошмар, заставлял всматриваться в темное пятно, приказывал увидеть, что прячется в живой мгле. Вера не понимала, чем ей может помочь такой метод, но ослушаться не смела.

Она так и не смогла оправдать надежд доктора, как не старалась. После сеансов он просил ее выйти, ждать за дверью. Вера послушно ждала, пока мать выслушивала о нестабильном состоянии психики подростка, что-то о гормонах и сильнодействующих препаратах способных купировать приступы истерии.

Лекарства Вера выбрасывала в окно, как только мать отворачивалась. Кто знает, может быть, принимай она их, кошмар бы исчез. Но Вера боялась, что исчезнет она сама.

На прием к доброму дядечке ее больше никогда не водили. Вера перестала рассказывать о страшных снах и мать от нее отстала. Она больше не смотрела на дочь с плохо скрываемым страхом, из ее взгляда ушла настороженность. Мать решила, что сделала все, что могла и на этом успокоилась. Вот только кошмары никуда не пропали, а затаились до поры.

И снова вернулись в день второго пришествия Марка Воронова.

Вере вдруг захотелось выйти на балкон и закричать во все горло. Может с криком выйдет та боль, что засела у нее внутри? Почему у нее не может быть все как у нормальных людей? Чем она заслужила такие испытания?

Мать подняла на нее руку всего раз, аккурат в ночь, когда Вера вернулась домой с замолчавшим вдруг Мишкой.

– Где вы были? – голос матери звучал едва слышно, чуть вибрируя.

Вера не пыталась обманывать, изворачиваться и рассказала всю правду. Такой реакции она не ожидала. Мать вдруг побледнела, как-то резко осунулась. Даже радужки глаз будто бы выцвели. Она молча, без предупреждения принялась хлестать ничего непонимающую дочь по щекам.

Вера кричала, плакала, пыталась закрыться от ударов, которые сыпались на нее подобно граду. Прекратилось все внезапно. Мать с той же яростью, что избивала ее только что, принялась обнимать, целовать и выпрашивать прощения.

Простить Вера не смогла, как не пыталась.

Внешне ничего не изменилось, но с того самого дня между ними выросла гора. Наверное, они могли бы что-то исправить, если бы пошли навстречу друг другу к вершине, но это оказалось слишком тяжело как для Веры, так и для матери. Так и жили под одной крышей родные люди, ставшие в одночасье чужими.

Через три месяца Мишку поместили в лечебницу для душевнобольных. Он не произнес ни единого звука с той самой ночи. Врачи лишь разводили руками, пытаясь успокоить хотя бы тем, что физически он совершенно здоров.

Мишка изменился не только внутренне, но и внешне. Из розовощекого, улыбчивого парня он постепенно превратился в собственную тень. Он почти не ел, наотрез отказывался пить воду. Бросал в стену предложенную кружку, после чего садился на пол, подтягивал колени к подбородку и раскачивался, уставившись в одну точку. Мишка буквально таял с каждым днем, и Вера боялась проснуться однажды утром и обнаружить вместо брата пустую оболочку.

Она могла часами сидеть с ним рядом, рассказывать о всяких пустяках, только бы не молчать. Не погружаться в тот мир, в котором блуждала Мишкина душа. Вера не представляла какие он испытывает чувства, но просто знала, там, где он находился – темно и холодно. Там никого нет и даже бесплотные тени не могли пробраться к нему, потому что это – его личный мир, куда другим вход заказан.

С каждым днем становилось только хуже. Вера несколько раз отнимала у брата нож, которым он пытался разрезать себе запястья. Он не был агрессивным, спокойно отдавал нож и возвращался в свою комнату. На Веру при этом смотрел с такой тоской, что у нее сжималось сердце. Она хотела ему помочь и не могла.

И это было хуже смерти.

Утром она едва смогла оторвать голову от подушки. Со стоном повернувшись к будильнику, поняла, что проспала. Телом ее овладела слабость, не нашлось сил даже дотянуться до телефона. Попыталась позвать мать, но вспомнила в каком состоянии оставила ее вчера и едва не разрыдалась.

А уже в следующую секунду ее укрыло будто мягким, невесомым покрывалом, безразличие и Вера, откинувшись на отчего-то мокрую подушку, провалилась в темноту.

Когда снова открыла глаза в комнате было темно и пахло лекарствами. Ее лихорадило, сверху навалилось что-то тяжелое. Вера попыталась освободиться от тяжести, но ее тут же вдавили обратно в матрас.

– Тише, дочка. – Темнота говорила ласковым голосом матери. Вера сразу решила, что ей снится сон про далекое детство. Либо она просто сошла с ума. Лучше бы – первое. – Врач сказал, что тебе пока лучше не вставать. Полежи. Я принесу тебе воды. Хочешь пить?

Вера хотела ответить, что ничего она не хочет. А лежать ей нельзя, нужно успеть на работу. Только слова не смогли прорваться сквозь плотно сомкнутые губы, которые будто склеились. Вера испугалась, что теперь не сможет говорить. Да что там говорить, даже дышать не сможет. Ее охватила липкая паника, она попыталась вырваться из захвата и не смогла, настолько была слаба.

– Если тебе жарко, я уберу одно одеяло.

Так вот что давило на нее. И не жарко ей, а очень холодно! Ног своих Вера и вовсе не чувствовала.

– Мне надо идти. – С трудом выговорила Вера.

Горло горело огнем, язык едва поворачивался в пересохшем рту.

– Никуда тебе не надо, – мать натянула одеяло до самого ее подбородка. – На работе уже знают, что ты заболела. Телефон твой чуть не лопнул от звонков. Я еще поговорю с тобой об этом. Загнать ребенка так, что слегла с температурой под сорок.

Вера хотела спросить почему мать так странно с ней разговаривает, но почувствовала запах алкоголя, и сама все поняла.

– А ты как сюда вошла? Я же заперла дверь.

Мать ответила не сразу, принялась бормотать что-то про лекарства, прикладывая к сухим губам дочери смоченную водой ватку, потом встала, прошла к окну и раздвинула шторы. За окном оказалось темно. Выходит, она пролежала так целый день?

– Заперла, – наконец ответила мать, присаживаясь на край кровати. – У тебя телефон надрывается, ты не слышишь! Я стучала, звала тебя. Тишина. Пришлось ломать замок. Заходим, а ты тут мечешься в горячке.

– Мама, дай мне телефон, – просипела Вера, пропустив мимо ушей сказанное. – Меня с работы уволят, если я не приеду.

– Не уволят, – мать поднялась на ноги, уперла руки в бока. – Лежи и выздоравливай, мы на кухне, если что.

– Кто мы?

– У нас гость. – На усталом лице вспыхнула смущенная улыбка. – Мужчина.

Вера никогда не была против появления в жизни матери другого мужчины после смерти папы. Даже несколько раз пыталась говорить об этом, но та лишь отмахивалась и говорила, что свое уже отлюбила. Так почему передумала теперь?

– Лен, все стынет. – Позвал мужской голос.

Вера приподнялась на локтях, чтобы рассмотреть кому он принадлежит.

В проеме двери, заняв его полностью, стояло нечто огромное. Мягкий свет из прихожей обволакивал фигуру гостя со спины, оставляя видимым лишь темный силуэт.

– Сейчас иду! – Мать кокетливо поправила прическу, которую Вера сразу не заметила. – Выздоравливай, милая. А позже я вас познакомлю.

Она суетилась, нервничала. Вскочила на ноги и уже прикрывая за собой дверь в комнату, сказала:

– Зови, если станет плохо.

– Мы не будем шуметь, – пробасил гость.

Вера подумала, что где-то уже слышала его голос, но не придала значения. У нее сильно кружилась голова и клонило в сон. Она не стала сопротивляться и почти мгновенно заснула.

Встать с постели она смогла только через четыре дня.

Абсолютно трезвая мать, бесшумной тенью двигалась по квартире и Вере показалось, что той стыдно перед дочерью. Может так оно и было. Гостя, с которым мать обещала ее познакомить, не было. Кухня, да и вся квартира сияла чистотой. Никаких пустых бутылок и неприятных запахов. Только в раковине стояли несколько грязных тарелок и чашка с кофейными разводами.

Веру еще слегка покачивало, но она твердо решила выйти на работу на следующий же день. Мать не возражала. Вся ее забота и беспокойство о дочери выветрились вместе с алкогольными парами. Оно и к лучшему. Вере тоже не придется ничего изображать и притворяться.

На плите нашелся завтрак, и Вера решила, что нужно поблагодарить мать.

– Мам! – крикнула она, но в ответ услышала шум работающего пылесоса.

Похоже, мать не нуждалась в ее благодарности.

Еда не лезла в горло. Вера заварила себе крепкого чаю и включила телефон. Аппарат тут же разразился повторяющимися сигналами: почта, sms-сообщения, пропущенные звонки. Вера успела привыкнуть к тишине, возвращение в реальность оказалось мучительным, било по барабанным перепонкам, отдавалось глухой болью в висках.

Почти все сообщения были от Бори. Он беспокоился, спрашивал о ее состоянии, предлагал свою помощь. Последнее сообщение поступило от него вчера вечером.

В почте уже привычный график съемок, брифы, сценарии. Никаких форс-мажоров, судя по всему, не случилось.

Зато ненавистная фамилия буквально светилась – захочешь, не пропустишь. Оказывается, он прекрасно обходился без нее. Веру кольнул укол совести. Она ведь не успела передать Воронова другому редактору.

Телефон завибрировал.

– Привет, Борь, – Вера постаралась придать голосу бодрости. – Как дела?

– Ну привет, мать. Очухалась?

– Можно и так сказать. Завтра постараюсь выйти в график.

– Завтра не надо. Воронова все равно нет.

У Веры пробежал холодок между лопаток. Она-то уже успела расслабиться, решила будто все снова налаживается.

– Не пугайся только. – Видимо, ее состояние передалось чувствительному Борьке. – Ничего с ним не сделалось.

Показалось или он произнес эти слова с раздражением?

– Когда ты не вышла на смену, он закатил скандал, сказал, что не будет работать ни с одним редактором, кроме тебя. В общем, очередная капризная выходка.

– Так значит…

– Ага, – Боря прервал ее на полуслове, – один выпуск отсняли, ну тот, который ты с ним подготовила, а дальше звезда встала в позу.

– Боря, мне конец.

– Брось, Вер. Начальство на него теперь разве что не молится. Тебя точно не тронут.

Вера отхлебнула остывший чай. Поморщилась, поставив чашку на стол.

– Тут все на ушах стоят. А ты, похоже, реально не в курсе?

– А что я должна знать? Борь, давай без шарад, голова и без того раскалывается.

– Да что рассказывать-то? Если ты не сливала инфу Воронову, значит у него открылся третий глаз.

– Мне не до шуток, Кудинов! – Не сдержавшись, Вера повысила голос.

– Мать, ты меня точно не разыгрываешь? – интонация Бориного голоса от насмешливо-ироничной скатилась к просящей. Он будто хотел услышать от Веры нечто такое, чего она никак не могла знать, а значит и сказать ей было нечего.

– Если ты сейчас же не объяснишься, я положу трубку.

– Можно я приеду? По телефону долго объяснять.

– Не надо. – Вера не хотела обижать Борьку, но и видеть его сейчас не хотела тоже. – Вдруг я еще заразная? Давай завтра. Договорились?

– Договорились, – легко согласился он. – Только его завтра все равно не будет.

– Зато будешь ты.

– Да ну тебя. – Вере не нужно было быть экстрасенсом, чтобы знать – Боря в тот момент улыбнулся.

Она нажала кнопку отбоя и сложила руки на коленях. Тело бил озноб, сердце колотилось так, будто готовилось к мировому рекорду по количеству ударов. Болезнь дала ей передышку, однако не отступила и напоминала о себе неприятными симптомами.

Чтобы не произошло, она не ждала ничего хорошего от завтрашнего дня и хотела, чтобы оно и вовсе не настало – завтра.

– Тебе нехорошо? – Вера не заметила, как подошла мать и теперь смотрела на нее с искренним беспокойством.

– Нормально. По работе звонили.

– Что хотели?

– Попросили выйти.

Мать кивнула и отвернулась к раковине, в которой скопилась грязная посуда.

– Я помою, мам.

– Не надо. Собирайся лучше на свою работу.




5


Псих смотрел на Жору, улыбаясь кособоким ртом. Их разделяла решетка и мутное оконное стекло. Наверное, именно поэтому псих казался ненастоящим. Его худое, точно вытянутое тело покачивалось и меняло очертания. То, что Жора принял за болезненную бледность, на поверку оказалось чем-то совершенно иным. Психа будто обесцветили, выкачали из него все краски. Отчего тот стал блеклым, серым.

Он улыбнулся психу в ответ. Тот поднял руку, помахал, чуть склонив голову набок. Жора как загипнотизированный повторил его жест. Внутри все кипело, клокотало, как в жерле вулкана. Он копил злость совсем как рачительный хозяин: холил ее и лелеял. В этом крылся парадокс: чем больше в нем набиралось злости, тем добрее он казался окружающим. Обычно угрюмый, неразговорчивый санитар в районной психушке, вдруг начинал активно общаться с коллегами, травить пошлые анекдоты, заигрывать с медсестрами. Последние его все равно побаивались. Детина два метра ростом, с квадратной челюстью и почти полным отсутствием шеи, не вызывал в барышнях трепетных чувств.

Да и не нужны они ему. Чувства, не барышни.

Жора не желал тратить силы на ухаживания, цветы и прочие бесполезные мелочи, которые так любят женщины. Он подходил к вопросам взаимоотношений полов с позиции силы: кто сильнее – тот и прав. Женщина либо подчиняется, либо не о чем ему с такой разговаривать.

Так и жил Жора со своей прямой как жердь жизненной философией. А все, что не вписывалось в привычный распорядок вещей, гнул как ему вдумается. В бараний рог гнул, если требовалось.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksandr-belov-19019269/plenniki-rubinovoy-reki-67072407/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.