Книга - Джоконда и паяц

Джоконда и паяц
Наталья Солнцева


Время, как разочаровавшийся в себе творец, неумолимо уничтожает женскую красоту… А женщины любыми способами пытаются ее спасти. Так было и будет всегда. И если возникает хоть малейшая возможность удержать время и увековечить свою красоту, женщины согласны на все. Их не страшит даже смерть.

Какая выдумка, что все модели известных художников умирали рано! Что отдав своей копии на холсте всю жизненную энергию они тихо угасали.

Красавица Алина уверена, что она сможет стать второй Джокондой, затмить своей красотой портрет близкой подруги, вернуть обожание мужа. Ведь художник дьявольски талантлив, она необычайно хороша собой, а влюбленный мужчина ревнует и пророчит смерть, если она вдруг решится позировать.

Чушь и предрассудки… Если бы не странная смерть предыдущей натурщицы известного художника.





Наталья Солнцева

Джоконда и паяц


Бойтесь кисти живописца – его портрет может оказаться более живым, чем оригинал.

    Агриппа Неттесгеймский{Агриппа Неттесгеймский (1486–1535) – ученый, алхимик, писатель, врач, философ, астролог.}




Дорогой читатель!


Книга рождается в тот момент, когда Вы ее открываете. Это и есть акт творения, моего и Вашего.

Жизнь – это тайнопись, которую так интересно разгадывать. Любое событие в ней предопределено. Каждое обстоятельство имеет скрытую причину.

Быть может, на этих страницах Вы узнаете себя. И переживете приключение, после которого Вы не останетесь прежним…

С любовью, ваша

Наталья Солнцева




Глава 1



Она оперлась на подоконник и свесилась через окно на улицу. В лицо пахнуло сыростью. Далеко внизу виднелся серый квадрат асфальта, обрамленный газонами. Двое подростков в ярких курточках брели в обнимку по пешеходной дорожке.

Ее сердце не замерло от страшного предчувствия, не забилось тревожно.

Она много выпила, голова слегка кружилась. Влюбленная парочка показалась ей смешной и трогательной. С высоты восьмого этажа парень и девушка выглядели маленькими, беззащитными. Она напрягала зрение, пытаясь разглядеть на асфальте крохотную блестящую точку.

– Ничего не видно…

Она наклонилась ниже, еще ниже. Не надо было класть дорогую вещицу на окно. Нечаянно смахнуть украшение с подоконника – раз плюнуть. Золотой браслет подарил ей поклонник. У них намечался роман.

Подростки остановились и принялись целоваться. Жалко, если они заметят браслет и подберут. Они своего не упустят.

– Эй! – крикнула она и помахала им рукой.

Они не услышали, продолжая тискаться. Им сейчас не до нее и не до браслета. Пока что.

Она наклонилась сильнее, словно надеялась увидеть внизу то, что увидеть было невозможно. Будь она не навеселе, сообразила бы, что это опасно.

Сзади надвинулось что-то темное и неумолимое, дохнуло холодом, словно сквозняк ударил ей в спину.

Она не успела понять, как потеряла равновесие и полетела вниз головой, отчаянно размахивая руками, словно они могли стать крыльями и удержать ее в воздухе, хотя бы замедлить падение. Из ее горла вырвался пронзительный крик, исполненный ужаса. Остро блеснул солнечный луч, отрезая ее от света и жизни, – удар! – и все погрузилось во мрак и тишину…

Подростки, не разнимая объятий, посмотрели в ту сторону, откуда раздался крик.

– Ой, кажется, кто-то упал! – воскликнула девушка.

– Бежим, – кивнул парень, хватая ее за руку. – Скорее. Может, помощь нужна.

На асфальте, раскинувшись, лежало тело женщины, похожее на тряпичную куклу. Красивую, но теперь уже негодную и безнадежно поломанную. Синий атласный халатик, в который она была одета, задрался. Под головой куклы растекалось густое красное пятно, длинные золотистые волосы разметались и там, где подтекала кровь, слиплись.

Девушка прижала ладонь ко рту. От того, что она увидела, у нее потемнело в глазах. Парень посмотрел вверх и заметил раскрытое настежь окно на восьмом этаже.

– Это же Ольга! Я ее не узнал… она модель. Помнишь, я тебе ее показывал на обложке журнала?

Кто-то прошел мимо, кто-то присоединился к подросткам. Вокруг мертвого тела собирались зеваки. Подросток дернул свою подружку за рукав.

– Идем отсюда, – прошептал он. – А то менты приедут, пристанут с вопросами.

– Ты с ней знаком? – спросила девушка, уставившись на покойницу.

– Она год назад переехала. Квартиру сняла в нашем доме.

Люди судачили, что могло произойти, жалели погибшую. Подходили любопытные, спрашивали, что случилось, жадно разглядывали труп в луже крови.

– Ох, беда какая…

– Молодая совсем…

– Жить бы да жить…

– Наверное, наркоманка! – сердито произнесла пожилая дама с собачкой на поводке. – Они колются, а когда денег достать не могут, из окон сигают.

На нее зашикали. Собачка поджала хвост и громко заскулила. Кто-то вызывал по телефону «неотложку», кто-то – полицию.

Парень и девушка, которые обнаружили тело, решили тихо ретироваться.

– Подожди, у меня шнурок развязался… – подросток наклонился и поправил шнурки на кедах. Рядом в траве сверкнула желтая искорка. Паренек протянул руку и нащупал что-то твердое.

– Че это?

– Браслет, – догадалась девушка. – Дай-ка сюда. Ого! Классный.

– Может, это ее? – кивнул он в сторону зевак, которые обступили место происшествия. – Далеко отлетел.

– Ей уже не понадобится.

С этими словами девушка сунула находку в карман…




Москва. Два месяца спустя


– Привет, старик! – высокий элегантный брюнет поднялся со стула и обнял тщедушного мужчину, который едва доставал ему до плеча. – Ужасно рад тебя видеть!

– Я тоже, Ромка, – смущенно пролепетал тот. – Я тоже.

Брюнет отпустил его и сделал радушный жест.

– Присаживайся. Что будешь пить, Рафик?

– Водку.

– Отлично. Вот меню, выбирай закуски.

– Я не голоден, – опустил глаза Рафик.

– Все расходы за мой счет. Я угощаю, – успокоил его брюнет, понимая, что промахнулся, назначив Рафику встречу в этом ресторане. Судя по одежде, бывший одноклассник стеснен в средствах. А цены здесь кусаются.

Рафик залился краской, но не отказался.

– Ты, Лавров, преуспеваешь, как я погляжу, – заметил он. – Упакован прилично, и вообще… пышешь здоровьем и благополучием. Женат?

– Пока нет. А ты?

– Жил в гражданском браке, но душа не вынесла. Я волю люблю. И профессия у меня вольная.

– Вот и я свободен, – понимающе кивнул Лавров. – Живу один, работаю начальником охраны в крупной фирме.

– Хорошо платят?

– Мне хватает. Ты что предпочитаешь, мясо или рыбу?

– Заказывай на свой вкус, – робко улыбнулся Рафик.

Лавров подозвал официанта и сделал заказ, недоумевая, чем вдруг вызван интерес бывшего школьного товарища к его персоне. Рафик совершенно неожиданно отыскал его в «Одноклассниках» и написал на электронный адрес. Нужно, мол, срочно встретиться. Важное дело!

Лавров редко заходил в Интернет, не столько из-за отсутствия времени, сколько из лени. На общение в социальных сетях его не хватало. Как-то не пристрастился. Но вчера его потянуло заглянуть в ящик, и он несказанно удивился, обнаружив там письмо от Рафика Грачева, с которым они были в школе не разлей вода. Правда, сразу после выпускного их дороги разошлись. Рафик пропал из виду, да и Лавров позабыл школьного друга.

Рафик был рассеянным мечтателем и посещал художественный кружок, а Лавров уважал точные науки, занимался спортом и проводил почти все время на свежем воздухе. Трудно сказать, что их объединяло. Вероятно, Рафик нуждался в поддержке и тянулся к разбышаке Лаврову, который мог запросто по шее надавать, если кто пристанет.

– Я слышал, ты в милицию подался, – сказал он, глядя, как официант расставляет тарелки на соседнем столике, занятом пожилой парой. Дама достала пачку сигарет, а ее облысевший спутник показал ей на табличку, запрещающую курить.

– Было дело.

– Сам ушел или выгнали? – оторвался Рафик от красивого, породистого лица дамы, которая хотела закурить.

– Сам, – усмехнулся Лавров. – В ментуре хлопот завались, а зарплата с гулькин нос. По мне уж лучше на хозяина пахать, если тот достойно платит.

– Вопрос спорный… – покачал головой Рафик.

– Я для себя определился.

Красивый брюнет прикидывал, кем мог бы работать его визави, одетый дешево, безвкусно и по-клоунски пестро. Зеленая куртка, длинный оранжевый свитер с растянутым воротом и серые дудочки. Вокруг бледного личика вьются рыжие кудряшки, курносый нос покрыт веснушками, губы пухлые, как у девушки. Неужто Рафик избрал актерскую карьеру? В таком случае он подвизается в театре комедии.

Швейцар при входе в ресторан был озадачен видом богемного посетителя, но все-таки впустил его. В обеденное время тут клиентов не густо; каждому, кто заглянет на огонек, рады.

– Ты с кем-нибудь из наших встречаешься? – спросил Рафик, чтобы заполнить возникшую паузу.

– Нет, – признался Лавров. – Я не сентиментален. По школе не скучаю и по прошлому не ностальгирую.

Официант принес заказанное мясо с картошкой, салат и холодную водку. Бывшие одноклассники выпили.

– Я собираюсь тебя попросить о помощи, – осмелел Рафик. – Не откажешь по старой памяти?

– Смотря что просить будешь. Я не бандит, дружище, а законопослушный гражданин.

– Знаю, что не бандит. Ты хоть и драчун, но справедливый.

Лавров так и застыл с наколотым на вилку кусочком сочного стейка.

– Ты считаешь меня драчуном, Рафик? С чего вдруг?

– Это было в школе, – растерялся тот.

– Бить никого не буду, сразу говорю.

– Не надо бить! Не надо! – замахал руками клоун. – У меня и в мыслях ничего такого не было! Ты прости, Рома… я никак не могу решиться. Дело-то уж больно… деликатное. Интимное, можно сказать.

Он налил из графинчика по второй и выпил без тоста. Лавров молча последовал его примеру.

– Так что у тебя за дело? – не выдержал он. – Не тяни. Денег, что ли, в долг хочешь просить? Сколько?

– С деньгами у меня не густо, но в долги стараюсь не влезать. Не о том речь. Человек хороший пострадать может. Женщина. Молодая, красивая и… замужняя.

– У тебя с ней роман?

– Нет, что ты. Бог с тобой! Куда мне? Я насчет своей внешности и всего остального не заблуждаюсь. Гадкий утенок лебедице не пара.

– Ой, врешь, – потянулся за водкой Лавров. – У меня чутье. Я же опером был. Давай по третьей?

Рафик комично сморщился и прижал руки к груди.

– Мне больше нельзя. Слаб я по части алкоголя. Окосею и ничего толком не объясню. А с Кольцовой у меня отношения чисто платонические.

– Значит, ее фамилия Кольцова, – констатировал бывший опер.

– По мужу.

– Ясно. Вы в одном театре играете? На одной, так сказать, сцене? Играли, играли и доигрались. А муж – главный режиссер театра?

Рафик ошарашенно захлопал глазами.

– К-какая еще сцена? При чем тут театр?

Лавров сообразил, что дал маху, но отступать он не привык и по инерции продолжил:

– Муж-режиссер пронюхал о вашей платонической любви и грозится убить сначала жену, потом тебя, а потом пустить себе пулю в лоб?

– Не-е-ет…

– А что же тогда?

Рафик судорожно сглотнул, выпрямился и произнес:

– Я вообще-то художник. А Кольцова – поэтесса. Вернее, была поэтессой… то есть она пишет… писала замечательные стихи. Лирические. Пока не вышла замуж.

– За издателя?

– Хуже. За спортсмена. Мы с ней на поэтическом вечере познакомились. Случайно. Она читала стихи, я выставлял свои картины. Я ведь тоже лирик.

– Значит, вы сошлись на лирической почве, – кивнул Лавров, прожевывая стейк. – Ты ешь, Рафик, а то мясо остынет.

– Я вообще-то вегетарианец, – удрученно признался тот. – Извини, Рома. Ты зря потратился… но я возмещу. Чуть позже. Когда получу заказ.

Лавров отложил вилку и с шумом выдохнул. Недотепа его школьный друг! Каким был, таким и остался. Еле концы с концами сводит, а туда же, клеится к чужой жене. Еще и на взаимность рассчитывает. Что самое странное, у него есть шанс. Женщину, бывает, ничем не проймешь, кроме жалости.

– Она настоящая красавица! – восхищенно заявил Рафик. – И умница, каких мало. Я бы ее портрет написал. Но увы! Мой жанр – пейзажи и натюрморты.

«На его картины, наверное, без слез не взглянешь, – подумал Лавров, представляя полевые цветочки в вазах, зеленые лесные полянки и мостики через речку. – Как и на самого бедолагу Грачева. Не ожидал, что он станет художником. Хотя кем ему еще быть-то? Публику смешить? Для этого характер нужен, а Рафик размазня».

– Так в чем проблема, не пойму?

– Проблема? В том, что… Алина может погибнуть.

– Ее зовут Алина, – кивнул Лавров, снова принимаясь за еду. – Значит, муж у Алины – злобный ревнивец? И ты хочешь, чтобы я его усмирил. Извини, старик, это не по моей части.

Рафик не притрагивался к мясу, он без аппетита ковырял вилкой ломтики картофеля и жалобно поглядывал на собеседника.

– Вообще-то, с мужем Алины я не знаком. Бог с ним. Дело в другом…

Разговор с бывшим школьным товарищем тяготил Рафика. Но к кому еще он мог обратиться? Лавров хоть выслушает и что-нибудь посоветует.

Ромка невозмутимо поглощал свою порцию еды, более не выказывая нетерпения. Он всегда имел крепкие нервы и железные мышцы. Теперь он возмужал, обрел уверенность в себе и стал неотразим. По сравнению с ним Рафик выглядел не просто субтильным, а каким-то жалким доходягой. Разница между ними была разительная и привлекала внимание. Дама, которой не позволили курить, развлекалась, наблюдая за бывшими одноклассниками.

Рафик наклонился вперед, чтобы она не услышала его слов:

– Видишь ли, Рома… у каждого человека есть идеал красоты. Вот у тебя есть?

Лавров перестал жевать и задумчиво сдвинул брови.

– Должно быть, есть…

– И у меня есть! Это Алина! Она… ты не представляешь, как она хороша. И при том не тупая кукла, а человек тонкой души. Она покорила меня как художника. Очаровала! Она вдохновляет меня, если хочешь знать.

– Алина – твоя Муза?

– Можно сказать, да. У меня был кризис, творческий застой, а она…

– …явилась и зажгла? – засмеялся Лавров.

– В принципе ты прав. Благодаря ей я снова взялся за кисть. Готовлюсь к выставке.

– А супругу Музы это не нравится? Он требует, чтобы Алина вдохновляла только его и никого больше?

Рафик неистово помотал головой.

– Муж ничего не подозревает. То есть… это не то, что ты думаешь. Между мной и Алиной – чисто духовная связь. Никакой физики! Клянусь.

Лавров все еще не разобрался, в чем суть вопроса. И прямо заявил об этом Рафику. Тот страшно разволновался, покраснел, а его веснушки потемнели.

– У меня мастерская в мансардном этаже, под крышей жилого дома, – пробормотал художник. – Одному мне такое помещение оплачивать не по карману. Мы арендуем его вдвоем с Артыновым. Слышал о таком?

– Нет.

– Как же?! Семен Артынов, его популярность растет, как на дрожжах. А не так давно он занимал у меня на хлеб. Был неудачником, мы вместе перебивались на гроши, жаловались один другому на невезуху. Но теперь все изменилось. У него пошли заказы, появились деньги. Признаюсь, я ему завидовал… грешен. Чем, думаю, я хуже Семы? Талантом нас природа обделила одинаково, а он сумел судьбу перебороть, переломать. Я на месте топчусь, а он процветает. Что ни полотно – то шедевр. Ей-богу! Я не вру! Краски у него засияли по-новому, мазок стал смелый, чистый и точный. Раньше Сема напишет картину и показывает мне: оцени, мол. Я гляжу – вроде все неплохо, но тускло, безжизненно. И ругать неловко, и хвалить язык не поворачивается. Зато не обидно. Я ведь тоже не блестящий живописец. Так… ремесленник от кисти. Даром что родители меня назвали Рафаэлем, будто в насмешку. Надо мной в академии все прикалывались! Несмотря на громкое имя, гения из меня не получилось. Оформляю витрины, эскизы делаю для интерьера, рекламными работами не гнушаюсь. Искусство искусством, а кушать-то хочется. Принципами сыт не будешь.

Рафик не старался приукрасить положение вещей и беспощадно критиковал собственное творчество.

– В общем, Сема начал зазнаваться. Вместо Семена стал подписываться Симон Артынов. Человек он вроде достойный, мы с ним легко ладили. Но в последнее время наши отношения осложнились.

– Из-за Алины?

– В точку попал, – тяжело вздохнул Рафик. – Она решилась позировать ему для портрета. Модным художником стал Артынов, потянулись к нему богатеи. Тому собаку любимую напиши, тому – любовницу в голом виде, тому – еще какую-нибудь хреновину. Сема плюнул на гордость, бабло взялся зашибать. На любой заказ соглашался, лишь бы платили. Я его не отговаривал. Еще подумает, что из зависти стыжу его. А ведь грызла мою душу зависть проклятая! Не святым я оказался, Рома. Когда услышал от Алины, что она собирается позировать Артынову, в сердце будто занозу кто загнал. И больно, и досадно, и зло берет, и не скажешь ничего против.

– Что ж ты сам портрет своей Музы не напишешь?

– Я не портретист, как Сема. И сноровка у меня не та, и чувство цвета, и… словом, не смогу я передать на холсте всю прелесть Алининой красоты, раскрыть ее чудный внутренний мир. А схалтурить совесть не позволяет. Вот и молчу. Ночами не сплю, голову ломаю, как бы помешать Алине позировать. Тошно мне, горько! И страшно… ох, как страшно!

– Это почему же?

Рафик покосился на пожилую пару за соседним столиком – не слушают ли – и, понизив голос, выдавил:

– Потому что Артынов… продал душу дьяволу…




Глава 2





Подмосковье. Деревня Черный Лог


Седовласый великан подметал во дворе опавшие листья, когда его кто-то несмело окликнул.

– Эй… Санта, подойди-ка!

Он поднял голову. За забором стояла деревенская баба в темном платке и заношенной куртке. При ближайшем рассмотрении баба оказалась женщиной средних лет, измученной несчастливой семейной жизнью и тяжелой работой. Черный Лог вымирал. Дома пустовали, детишки рождались редко, мужчины спивались. Современный коттедж, каковым являлся дом, в котором служил великан, был единственным в деревне приличным строением. Он стоял на отшибе у самого леса и пользовался худой славой. Местные обходили его стороной. Без серьезной надобности баба бы не рискнула сюда явиться.

– Чего тебе, Федотовна? – недовольно спросил Санта, открывая калитку. – Корова пропала? Или «чупакабра» в курятник повадилась?

Слуга не любил, когда его без толку отвлекали от работы. Баба топталась за забором, поеживалась и молчала.

– Язык проглотила? – рассердился великан. – Давай, выкладывай, за чем пришла. У меня времени в обрез.

Федотовна боязливо заглянула во двор.

– Хозяйка твоя дома?

– Любопытной Варваре нос оторвали, – буркнул Санта. – Слыхала?

– Ты меня не пужай. Я по делу.

Нынешняя владелица коттеджа, как и его покойный хозяин{Подробнее читайте об этом в романе Н. Солнцевой «Копи царицы Савской».}, жила замкнуто, обособленно. С соседями общался только слуга. Он покупал у деревенских продукты домашнего производства. Сплетничали, что Санта обхаживает Маруську, у которой берет молоко, сметану и сыр. Сама Маруська на все вопросы краснела и отнекивалась. Но местных кумушек не проведешь.

Перед тем, как отправиться к хозяйке таинственного дома, Федотовна посоветовалась с Маруськой. Та обнадежила. Дескать, иди, обращайся, коли нужда есть. В крайнем случае сошлешься на меня. В коттедже тоже люди живут, не укусят.

– Какое у тебя может быть дело? – уставился на бабу великан. Метла в его ручищах казалась тростинкой. Хрусть, и переломится.

– Ты меня во двор-то пустишь али как? – не сдавалась гостья.

– Чужих пускать незачем.

– Это я чужая? – обиделась баба. – Мой дом через улицу от вашего. Неужто запамятовал? Ты ступай, хозяйке доложи, так, мол, и так… просьба великая к ней имеется. Бывший хозяин, Агафон, нам не отказывал. Мы ему не докучали, но если невтерпеж было, завсегда помогал. Сам знаешь!

Санта не хотел ничего знать. Раньше Агафон принимал деревенских, которые, впрочем, прибегали к его услугам исключительно редко. Но после его смерти подобный визит был нанесен впервые.

– Санта! – раздался с порога звонкий голос хозяйки. – Кто к нам пожаловал?

Глория вышла прогуляться по саду. Она была в спортивном костюме и кроссовках. Должно быть, ее совершенно обычный вид придал Федотовне смелости, и та закричала, махая рукой:

– Я к вам! А этот черт не пускает!

– Что ж ты женщину за калиткой держишь, Санта? – улыбнулась хозяйка. – Впусти ее.

Великан с недовольной миной посторонился, и Федотовна бодро засеменила по дорожке навстречу Глории, опустив, однако, глаза.

– Я вас слушаю.

– У меня большое горе, – не поднимая глаз, пожаловалась гостья. – Сын вернулся.

– Разве ж это горе?

– Пьет он… шибко пьет. С утра до вечера квасит, не просыхает.

Санта с лязгом захлопнул калитку и вернулся к уборке территории. Осень в этом году выдалась сухая и ветреная. Закончилось бабье лето. Ширк-ширк – подметал он желтые листья под визгливые причитания Федотовны. Ширк-ширк…

– Папаша его, муженек мой окаянный, от пьянки умер, чтобы ему пусто было, – зачем-то перекрестилась она.

Странные противоречия, мирно уживающиеся в людях, не переставали удивлять Глорию. Ладно бы Федотовна упомянула Царствие Божье, – так нет же. А крестом себя осенила.

– От меня вы чего хотите?

– Агафон покойный от чертова зелья заговор знал, – пробубнила баба. – И верное средство давал.

– Какое же? – удивилась Глория.

– Камешек беленький… гладенький, будто горошина. Велено было его в стакан с самогоном бросить и в полнолуние на окошко поставить. А наутро дать тот самогон алкашу выпить. И все! Больше мужик на зелье глядеть не мог. Рвало его до коликов и судорог, так что раз и навсегда от выпивки отвращало.

– Что ж вы мужа не вылечили?

– Дак… он давно помер, еще до того, как Агафон у нас в деревне поселился. Да и боязно. Камешек тот-то не от Бога, сказывают, а от лукавого. Второй раз его использовать нельзя. После, когда алкаш примет «лекарство», Агафон приказывал пойти на старый погост и закопать камешек в землю, чтобы никто не знал где.

– Ага, – кивнула Глория. – Интересно.

Она вдруг вспомнила железную шкатулку, которая стояла в мастерской Агафона, полная молочно-белых камешков размером с горошину. Сколько Глория ни пыталась разгадать их предназначение, в голову приходили только луна, водка и пьянство. Наконец она решила, что камешки – просто образцы лунного камня из коллекции минералов, собранной карликом. Лишь теперь до Глории дошло, что за «лунные камешки» хранились в шкатулке.

– Значит, вы хотите избавить сына от алкогольной зависимости? – по-врачебному выразилась она.

Федотовна, продолжая разглядывать потрескавшиеся носки своих сапожек, энергично кивнула.

– А не страшно просить у лукавого?

– Страшно, – быстро, мелко перекрестилась баба. – Но я на себя грех возьму! Больно сына жалко. Один он у меня, кормилец. Окочурюсь, похоронить некому будет. Сопьется ведь… пропадет!

Глория задумалась. Почему бы ей не помочь бедной женщине, которая потеряла мужа и теряет сына? Не будет большой беды, если она даст просительнице камушек из Агафоновой шкатулки.

Федотовна по-своему истолковала ее колебания и вытащила из кармана завернутые в носовой платок сбережения, отложенные на черный день.

– Вот, все, что есть, – протянула она деньги. – Не побрезгуйте.

– Не надо, – очнулась «колдунья», как прозвали в деревне новую хозяйку коттеджа.

– Без платы нельзя, – серьезно возразила Федотовна. – Не поможет «лекарство».

– Тогда лучше картошки нам дайте, морковки, капусты.

– Картошки? Ладно! – обрадовалась просительница. – Деду Сергуне скажу, чтобы завтра же привез. У него лошадь с телегой. Завтра же и доставим. Значит, поможете?

– Куда деваться? Идемте в дом.

Федотовна оглянулась по сторонам и замотала головой. Ей было боязно заходить в «ведьмино логово», но и во дворе стоять неловко. А ну, как кто из соседей увидит? Слухи поползут по деревне: мол, Евдоха Майданова совсем чокнулась, с нечистым якшается. Хотя молодая приветливая женщина в спортивном костюме ничем не походила на ведьму, просительница вся взмокла от волнения.

– Не пойду, – нахмурилась она. – Здесь подожду.

– Здесь не получится. Не хотите в дом, пройдите в беседку. Под открытым небом такие дела не делаются.

На это Федотовна согласилась. В беседку можно. И в дом заходить не придется, и от любопытных глаз подальше.

Она опасливо уселась на деревянную лавку под увитой плющом крышей беседки, а Глория быстро взошла на крыльцо дома и скрылась за дверью. Потянулись напряженные минуты ожидания. Было слышно, как орудует метлой громадный слуга да трещат неугомонные сороки на дереве.

– Кыш! – прикрикнула на них Федотовна. – Кыш вы, трещотки!

Ладони у нее вспотели, и она вытерла их о полу куртки, мысленно прося прощения у Господа. На что только не пойдет мать ради своего родного дитяти.

Сады в Черном Логе почти осыпались. Ветер сбивал с ветвей последнее золото. Только зимние яблоки алели на голых деревьях да пунцовые гроздья рябины. С неба лилась пронзительная синева, солнце купалось в разноцветной от палой листвы речке. От этакой красоты аж дух захватывало и казалось, что есть в жизни и любовь, и счастье, и покой…

Федотовна вздрогнула, когда перед ней словно из-под земли выросла хозяйка коттеджа. На самом деле Глория не подкрадывалась и не собиралась пугать и без того напуганную просительницу. Просто та глубоко задумалась.

– Вот то, что вам нужно, – сказала она, раскрывая ладонь, на которой сразу засветилась в солнечных лучах волшебная горошина. – А как поступить с камешком, вам известно. Повторять не стану.

– Я ничего не напутала? – зачарованно уставившись на горошину, осведомилась Федотовна.

– Ничего. Только лучше, чтобы человек по собственной воле от пьянства отказался. Не от водки, – подчеркнула Глория, – а от чрезмерного ее употребления. Вы меня поняли?

– Сам Пашка нипочем не откажется, – забормотала просительница, осторожно завязывая камешек в чистый носовой платок, извлеченный из-за пазухи. – Он завзятый. С детства такой был. Ни в чем меры не знает! Едва техникум закончил, на заработки подался. Сначала в Москву, потом в Тюмень ездил, потом еще куда-то. Прикатит домой, как снег на голову, пьет, гуляет, сорит деньгами-то… нет чтобы матери сарай починить, крышу поправить…

Глория ее не слушала, думая о том, что насилие над человеком даже с благой целью – не самое правильное воздействие. И последствия такого воздействия могут быть непредсказуемы…




Москва


Бывшие одноклассники вышли из ресторана. Лавров – сытый и довольный, Рафик – взъерошенный и смущенный. Он понимал, что не сумел убедить школьного товарища в серьезности своих подозрений. Тот обещал разобраться, но с изрядной долей скепсиса. Творческие люди-де впечатлительны, им всякое померещиться может.

– Не так страшен черт, как его малюют, – на ходу бросил Лавров, направляясь к черному внедорожнику на парковке.

– Твой? – спросил Грачев, глядя на сверкающий «фольксваген-туарег».

– Служебный, – уклончиво ответил Роман. – Тебя подвезти?

– Нет, спасибо… то есть да, да! – спохватился художник. – Если ты не занят, я бы попросил…

– Я на работе. Но могу уделить тебе еще час. У меня шеф вредный. Трезвонит каждую минуту и требует отчета, где я нахожусь, что делаю. Вот, слышишь?

Сигнал мобильника подтвердил его слова. Лавров сбросил звонок и повернулся к Рафику.

– Садись, горе луковое. Куда везти-то?

– В мастерскую… если тебе не трудно.

По дороге художник молчал, и Лавров мог без помех обдумывать его историю. Со слов Рафика выходило, что Артынов вступил в сговор с дьяволом и тот наделил его сатанинской гениальностью, которой раньше и в помине не было. Естественно, не бескорыстно, а взамен на душу. Теперь картины Артынова изумляют чудесной игрой красок и поразительной живостью. Казалось, люди, изображенные на полотнах, вот-вот задышат, в их жилах побежит кровь, а волосы зашевелятся от ветра.

Такое мастерство снискало Артынову быструю славу, и он начал брать за портреты приличные деньги. Раз от разу ставка, назначенная им за свою работу, существенно возрастала, но клиентов не убавлялось. Вдобавок ко всему Артынов начал запирать дверь мастерской на ключ, чего раньше никогда не делал.

«Каждый живописец мечтает о собственной «Джоконде», – разоткровенничался Грачев. – Шедевре, который останется после него в веках и будет восхищать потомков. Похоже, Артынов ищет натурщицу, способную стать моделью для его «Джоконды». Вообще-то он бесстыжий плагиатор!»

«Как это? – удивился бывший опер. – Он что, копирует чужие полотна?»

«Почти. Артынов берет за основу известную, знаменитую картину и повторяет ее в деталях, но с другой натурщицей. Его любимый художник – Боттичелли. Видел «Рождение Венеры?»

«Ну видел, – с трудом припомнил Лавров. – Репродукцию. И что?»

«А то, что Артынов вместо боттичеллиевской Венеры пишет другую женщину – в том же окружении, в той же позе, в тех же красках, – но с другой фигурой и другим лицом. Публика в восторге!»

«Разве это плагиат?»

«Формально не придерешься, – признал Рафик. – Каждый волен писать то, что в голову взбредет. Выставлять такое уважающие себя галереи не станут, но публика млеет от восхищения. Состоятельные поклонники таланта Артынова наперебой предлагают устроить выставку в принадлежащем им помещении, но Сема крутит носом. Представляешь, как обнаглел?»

– Здесь сверни налево, – донеслось до Лаврова, и он включился. – Потом направо, в переулок, – подсказывал художник. – Вон тот дом с лепниной. Там мы и ютимся под кровлей, аки голуби. Вернее, Артынов уже не голубь… он орел. Кондор!

Роман притормозил, втиснулся между маршруткой и «шевроле», высадил Грачева, вышел сам и поднял голову, вглядываясь в темные мансардные окошки наверху дома. Синее небо, облитые солнцем полуголые тополя во дворе, деревянные лавочки – мирный городской пейзаж не предвещал ничего зловещего.

– Артынов мог бы себе мастерскую покруче оборудовать, – объяснял Рафик. – Только он суеверный. Здесь у него поперло, и он боится спугнуть удачу. Знаешь, когда прет — нельзя ничего менять.

– Да?

Подобная концепция казалась Лаврову сомнительной, но он кивнул, чтобы не обижать школьного друга.

– Зайдешь? – с надеждой спросил Рафик. – Я тебе картины покажу. Ты ведь моих работ ни разу не видел?

Бывший опер пожал плечами. Ему не хотелось тащиться наверх, но он понимал, что Грачев не отстанет. Не сегодня, так завтра придется сюда наведаться. Лучше не оттягивать. При всей своей безалаберности Рафик умел быть настойчивым.

– Ладно, пошли.

Художник воспрянул духом и чуть ли не вприпрыжку направился к парадному. Если Ромка сразу не отказал, значит, уже не откажет. Разберется, что за чертовщина творится с Артыновым. Может, удастся уберечь Алину от рокового шага и спасти ей жизнь.

– Артынов у себя? – спросил товарищ, поднимаясь по выщербленным ступеням.

Дом явно нуждался в ремонте. Скорее всего, жителей выселят, а здание продадут инвестору, который приведет его в порядок.

– Семы сегодня нет, – радостно сообщил Рафик. – И завтра не будет. У него ангина. Температура под сорок, дома лежит, лечится. Потому я тебя и пригласил, что нам никто не помешает.

«Как пить дать, поведет меня в мастерскую коллеги по кисти, – подумал Лавров, слыша пыхтение художника. – Небось давно руки чешутся заглянуть, чем таким особенным занимается везунчик Артынов, что в краски подмешивает. Не кровь ли человеческую, как Парфюмер добавлял жидкость с запахом тела женщины в свои духи?»

– Может, он невинных младенцев убивает, – со скрытым сарказмом предположил Лавров. – И настаивает на их крови акварель… или эту, как ее… гуашь.

Рафик остановился и дернул его за рукав.

– Ты чего, Ром? Ты серьезно?

– Я по-другому не умею.

– Вообще-то Сема маслом пишет…

– В масляные краски тоже кровь добавляют, – тоном знатока заявил бывший опер.

Он решил отомстить Рафику за испорченный день. Было жалко потраченного впустую времени, и от шефа достанется на орехи. Начнет орать: где был? чего трубку не брал?!

Лавров терпеть не мог оправдываться и ненавидел, когда его вынуждали к этому.

– Пришли, – запыхавшись, сообщил художник у видавшей виды двери. – Вот наши хоромы. Прошу!

Он открыл дверь своим ключом и впустил товарища в мрачное помещение с пыльным дощатым полом и косым потолком, обшитым вагонкой.

– Это наш «холл», – пробормотал Рафик, показывая направо. – Вот моя мастерская. А вон та, слева, – Артынова. У нас тут творческий беспорядок. Извини.

Беспорядок – было мягко сказано. В этой мансарде не убирались лет десять, если не больше. Посреди «холла» стоял огромный глиняный горшок с землей, откуда торчал ствол давно засохшего комнатного растения. У стен теснились натянутые на подрамники холсты разной величины, замалеванные всякой всячиной и покрытые пылью и паутиной.

– Здесь испокон веков обитали художники, – объяснил Грачев. – Неудачные работы выставляли в холл и забывали о них. Покопайся, может, подберешь себе что-нибудь. Эти картины ничего не стоят.

– Я понял, – кивнул Роман, приглядываясь к замку в двери мастерской Артынова. Пожалуй, вскрыть его не составит труда. – Спасибо, не надо. Я не увлекаюсь живописью.

– Ты всегда был далек от искусства.

– Сюда приходят позировать светские дамы и любовницы бизнесменов? В этот гадюшник? – не остался в долгу Лавров.

Рафика, впрочем, не смутила язвительная реплика. Он был истинным сыном богемы, и замечание товарища его позабавило.

– Прикольно, да? – захихикал художник. – Для них это экзотика! Они благоговейно вдыхают священную пыль, а Сема разводит мосты: вообразите, мол, что в такой же мансарде творил великий Леонардо! Дамы охают, ахают и закатывают глаза. Живописцы умирали нищими, а теперь их наследие приносит владельцам миллионы долларов, – добавил он уже от себя. – Искусство – особый мир, где все перевернуто с ног на голову, все зыбко, непрочно. Все на грани!

– На грани чего?

– Добра и зла.

Лавров был не расположен философствовать и не поддержал Рафика. Ему хотелось поскорее сделать то, зачем он сюда пришел, и отправиться восвояси.

– Показывай свои шедевры, – брякнул он.

– Ой, конечно, конечно! Что-то меня несет… – виновато забормотал художник. – Входи. Вот мои пенаты. Поменьше, чем у Артынова, но тоже ничего.

Наверное, все мастерские «некоммерческих» живописцев отчасти похожи друг на друга. Всюду картины без рам, загрунтованные холсты, баночки-скляночки, мольберты, засохшие палитры, пожелтелые рулоны бумаги, гипсовые головы, руки и аканты{Аканты – здесь гипсовые украшения в виде крупных листьев.}, пыльные драпировки, тусклый свет, льющийся сквозь немытые окна. Во все накрепко въелся запах дерева, красок и раствора для очистки кистей.

– Да-а, – вырвалось у Лаврова. – Наваял ты, старик!

Он с неподдельным интересом рассматривал унылые пейзажи и вялые натюрморты. В работах Рафика преобладали тени и полутона. Дождь на бульваре… плывущие над скошенными полями тучи… угрюмый лес… свинцовое озеро с желтыми кувшинками… поникшие маки в глиняной посудине…

– Ты не лирик, дружище! – не сдержался он. – Ты нытик!

– В академии меня сравнивали с Левитаном, – обиженно протянул Грачев. – Не всем же подсолнухи писать да краснощеких доярок! Прошли те времена. Кстати, Алине Кольцовой мои картины нравятся.

– Она кривит душой.

– Ты прав, – неожиданно признал Рафик. – Алина щадит мое самолюбие. Она чуткая.

– Зато я не намерен с тобой цацкаться. Говорю, как чувствую.

На мольберте стоял неоконченный холст, где гроздья синего и белого винограда свисали из золотой вазы, а в стеклянном графине искрилось рубиновое вино. Вероятно, под влиянием Музы-Алины сердце Рафика встрепенулось, и его натюрморты наполнились радостью и солнечным светом.

– Этот виноград довольно мил, – снисходительно кивнул Лавров. – А над твоими пейзажами плакать хочется.

– Плачь! Только помоги мне! – взмолился художник. – Я должен ее спасти!

Бывший опер расхохотался. Творческие натуры впечатлительны, у них развито воображение, и они склонны все преувеличивать.

– Думаю, твоей Алине ничего не грозит, – ответил он, продолжая разглядывать картины. – В худшем случае она будет ужасна в образе Джоконды или Венеры и вызовет критику и насмешки. Всякая женщина воспринимает это болезненно, и твоя Алина – не исключение. Но от пустых обид и бесполезных переживаний не умирают.

– Ты не понимаешь, – горестно вздохнул Рафик. – Одна натурщица, с которой Артынов писал Венеру, уже мертва.

– На то найдется куча причин, кроме злых козней художника, которому она позировала. Знаешь, сколько трупов проходит по городской сводке за день?

– Я к тебе как к другу обратился, а ты…

– Кстати, как именно погибла натурщица?

– Покончила с собой, – мрачно изрек Грачев. – Выпала из окна собственной квартиры.

– Вот видишь. Это не редкость, старик. Может, у девушки не сложилась личная жизнь, или она принимала наркотики. Осталась без работы, влезла в долги, наконец, а отдавать нечем.

Художник нервно оттягивал ворот свитера и крутил головой. Он был не согласен с доводами Лаврова.

– Полагаешь, девушку убили?

– Нет, – понуро возразил Рафик. – В том-то и дело. Она сама.

– А я о чем толкую? Под каждую задницу соломку не подстелешь.

Лавров подумал, что служба в милиции сделала его черствым и злым. Раньше он бы непременно проникся сочувствием к незнакомой барышне, укоротившей себе жизнь в порыве отчаяния. Но сейчас его подход к проблеме стал скорее практическим, нежели эмоциональным. Была ли смерть насильственной? Если да – надо искать убийцу. Нет – значит, ничего не попишешь.

– Как звали погибшую? – на всякий случай поинтересовался он.

– Ольга Слободянская…




Глава 3



Лавров где-то слышал эту фамилию. Кажется, в криминальных новостях.

– Слободянская?

– Она работала в модельном агентстве, – сообщил Рафик. – Блондинка, ноги от шеи, осиная талия. Глаз не отведешь. Приходила сюда к Артынову на сеансы. Богиня! Мы даже успели познакомиться. Сема застрял в пробке по пути в мастерскую, позвонил, и мне пришлось развлекать Ольгу. Она сказала, что Артынов сделал несколько эскизов и остановился на Венере Боттичелли. У нее будет только лицо и фигура Ольги, а все прочее – точь-в-точь как на картине. Девушка была в восторге от этой креативной идеи. Артынов закончил работу, а вскоре Ольга выпала из окна и разбилась насмерть.

– Ты связываешь ее смерть с Артыновым?

– Представь, да.

– А основания? Нелюбовь к преуспевающему ближнему?

Рафик побледнел, сделал над собой усилие и… признался, что он, конечно, завистник, но не до такой степени, чтобы без повода лить грязь на коллегу. Внешне они с Семой приятели, но внутренне давно разошлись. С тех пор, как Артынов начал писать по-новому.

– Загордился?

– И это тоже, – кивнул школьный товарищ. – Только неспроста Сема изменился. И живопись у него другая стала, и манеры, и краски по-иному на холст ложатся. Будто наколдовал кто! Посмотрел я на Ольгу в образе Венеры, и меня жуть пробрала. Так хорошо, так дивно, что дух захватывает. Но… видишь ли… великим мастером Артынов никогда не был, а тут вдруг снизошло на него.

– Я бы взглянул на эту Ольгу-Венеру. Она где? У него в мастерской?

– Что ты! Артынов полотно в галерею на продажу выставил. Маленькая галерейка, на задворках, в Строгино. Но цену загнул аховскую! И поместил объявление в Интернете.

– Купили?

– Не знаю, – развел руками художник. – После смерти Ольги Артынов стоимость картины поднял чуть ли не вдвое. Скандал, сенсация, – лучшая реклама для произведения искусства.

– Думаешь, найдется покупатель?

– Уверен. Такие деньги не каждый выложит, но Сема не спешит. Покупатель должен созреть.

– Вот ты говоришь, у Артынова полно заказов. И что, все позирующие потом умирают?

– Не все. Тут с одной меркой подходить нельзя, – дернул подбородком Рафик. – У Леонардо тоже «Джоконда» всего одна, хотя он много писал. Кстати, какова дальнейшая судьба натурщицы, никому доподлинно неизвестно. А то, что в залах, где экспонируется «Мона Лиза», люди нередко теряют сознание, непреложный факт. Думаешь, почему некоторые картины режут и обливают кислотой? У людей крыша едет! Говорят, обнаженные женщины Ренуара на глазах у публики занимаются мастурбацией.

– Ты шутишь, – не поверил Лавров. – Сам видел?

– Нет. Но тот, кто видел, ни за что свое имя не назовет. Кому охота прослыть чокнутым?

– Ну ты хватил. Мастурбация… – ухмыльнулся бывший опер. – Это уж через край.

Грачев не собирался отступать. Скепсис – обычная реакция несведущего человека.

– Между прочим, с Боттичелли тоже не все чисто. Он обожал писать Симонетту Веспуччи… и чем краше та выходила на полотнах, тем быстрее чахла в жизни.

– Умерла? – догадался Лавров.

– От чахотки. Совсем молодая. Зато Боттичелли подарил ей вечность.

– Когда это было?

– В эпоху Возрождения, – важно пояснил Рафик. – Пятнадцатый век. Скажешь, тогда в Европе свирепствовала эпидемия? Верно. Туберкулез лечить не умели, не говоря уже о чуме и холере. Пусть так. А Саския?

– Кто это?

– Темный ты, Рома! Саския – возлюбленная великого Рембрандта, его натурщица и жена. Тоже скончалась в молодом возрасте. А женщины Пабло Пикассо? Сходили с ума, кончали с собой. А…

– Стоп, стоп. Хватит. Ты на что намекаешь?

– Смерть Ольги – на совести Артынова. Он ее убил! Своей кистью… своими красками, своим дьявольским вдохновением! Говорю тебе, он ищет свою «Джоконду»…

– И это будет Алина Кольцова?

– Боюсь, что так. Первая жертва уже есть. Артынов – купил талант! Не за деньги, разумеется. Ты понимаешь, о чем я?

– Допустим, – сдался Лавров. – Что ты предлагаешь? Натравить на него журналистов? Общественность? Нас поднимут на смех.

– Потому я пришел к тебе, – простодушно заявил Рафик. – Ты не подведешь. Ты надежный друг.

– Отлично. Я польщен. С чего начнем? Подвергнем Артынова суду инквизиции? Приговорим его к сожжению на костре? О, черт! Во что ты меня втягиваешь? Почему бы тебе не предупредить Алину о своих подозрениях?

– Я пытался. Она хохочет! Думает, я ее разыгрываю. Принимает меня за шутника, этакого оригинала, любителя черного юмора. Другие же позируют Артынову и живехоньки. Она не понимает главного: не каждое полотно – шедевр. Художник не всегда пишет сердцем и кровью, иначе он бы быстро выдохся.

– Кровью? – насторожился Лавров.

– Это иносказательное выражение.

Роману надоело слушать байки товарища, и он спросил:

– У тебя есть ключи от мастерской Артынова?

– Откуда? Раньше мы запирали только входную дверь, общую. Теперь Семе есть что скрывать, и он поставил себе замок. Я решил ответить тем же.

Лавров вышел в «холл» и присел на корточки у двери Артынова, изучая замок. В принципе ничего сложного.

– Подожди минуту, – сказал он Рафику. – Я за отмычками сбегаю. Они в машине…




Черный Лог


На обед Санта приготовил кролика в сметане и ждал от хозяйки заслуженной похвалы. Это блюдо особенно ему удавалось. Но Глория ела без аппетита, и великан встревожился. Здорова ли?

– Невкусно? – спросил он.

– Очень вкусно…

Взгляд хозяйки блуждал где-то далеко от обеденного стола, как и ее душа. Визит Федотовны и «лунные камешки» выбили Глорию из колеи.

– Вижу, Дуська Майданова вас расстроила, – проницательно заявил Санта. – Вы не сомневайтесь, Глория Артуровна, «камешки» свое дело знают. За кого Дуська просила?

– За сына.

Благодаря теплым чувствам к соседке Марусе слуга был в курсе всех здешних новостей. Жителей в Черном Логе осталось наперечет, – пара-тройка молодых семей, старики да одинокие бабы, дети которых разъехались кто куда в поисках лучшей жизни. Каждый гость – событие. Поэтому про сына Федотовны судачили все, кому не лень.

– К ней правда сын прикатил, Пашка, буян и алкоголик. Денег заработал, теперь спускает. Вот Дуська и прибежала. Как только не побоялась?

Глорию тянуло спросить, бросит ли мужик пить после процедуры с горошиной, но она сдержалась. Негоже выказывать перед Сантой свое неведение. Она поставила вопрос по-другому.

– А что, Агафон исцелял людей от алкоголизма?

– Еще бы, – приосанился великан. – Хозяин исключительно редко брался за алкашей. Но лично меня с того света вытащил. Главное, чтобы пьянчужка сам захотел от водки отказаться.

«Я допустила ошибку, – испугалась Глория. – Ко мне ведь не Пашка явился, а его мать. Ему-то водка не враг, а друг. По крайней мере, он так считает. Имею ли я право навязывать человеку свою волю?»

– Не обольщайся, моя царица, – захихикал карлик, который сидел с противоположной стороны стола и наслаждался ароматом тушеного кролика. – Ты тут ни при чем.

– Как же «лунные камешки»? – удивилась она.

– Так же, как и все прочее!

Агафон часто говорил загадками. Глория убедилась, что докапываться до истины бесполезно. Лучше просто ждать, пока истина сама откроется.

Санта оставался невозмутимым, ибо покойного карлика Агафона видела и слышала только его преемница. Словно тот и не покидал своего жилища. Иногда Глории казалось, что карлик ей снится. Однако тот утверждал обратное.

– Ты – мой волшебный сон, – радостно сообщил он, читая ее мысли. – Все мы друг другу снимся.

Глория вдруг вспомнила, что видела во сне накануне визита Федотовны.

Она гуляла по ночному саду, полному шорохов и колебаний листвы. Впереди скользила длинная Тень. Глория ускорила шаг, чтобы догнать ее… и почти настигла. В тот же миг Тень обернулась. Вместо лица на преследовательницу воззрился пустыми глазницами оскаленный череп. Тень взмахнула костями скелета, и Глория с ужасом заметила, что та держит косу…

«Да это же Смерть!» – вскричала она, с ног до головы объятая холодом.

«Глупости, – прохрипела Тень, размахивая косой. – Я – перерождение! Иди сюда, я покажу тебе кое-что!»

Глория в ужасе бросилась прочь и бежала, не разбирая дороги, пока не уткнулась в мраморный фонтан. Светила луна. На ветвях деревьев поблескивали спелые апельсины. Было слышно, как журчит вода. Мраморная женщина переливала воду из серебряного кувшина в золотой…

Глория ощутила, как что-то в ней неумолимо и необратимо меняется. Она жаждала перемен и противилась им. Она не хотела бы вернуться в прошлое, но настоящее не удовлетворяло ее, а будущего она побаивалась.

Иногда Глорию посещали мысли о покойном муже, о том, что с тех пор, как она овдовела{Подробнее читайте об этом в романе Н. Солнцевой «Копи царицы Савской».}, в ее жизни не появилось новой любви. Впрочем, какая любовь? Разве их с Толиком связывало настоящее чувство? Они тешились самообманом, как большинство супружеских пар.

Образ мужчины, о котором мечтала Глория, был далек от того, кем являлся Толик. Будучи замужем, она боялась признаться себе, что они с Толиком, в сущности, чужие друг другу люди. А теперь она боялась признаться себе, что неравнодушна к карлику Агафону.

Множество «если бы» порождала эта тайная мысль. Если бы Агафон не умер; если бы не его уродство; если бы между ними не стояла завеса непонимания… возможно, она могла бы быть счастлива с самым странным человеком из всех, кого ей довелось встретить.

Но как же тогда объяснить те порывы нежности и желания, которые она испытывала к Лаврову? Внешне он был довольно хорош, но в остальном проигрывал маленькому чудовищу по имени Агафон. Глория чувствовала разницу и ничего не могла с собой поделать. Ее одолевала извечная тоска по идеалу, который недостижим.

«Жизнь проходит, а с того света не возвращаются, – твердила она себе. – Почему бы мне не ответить Лаврову взаимностью? Разве он не доказал свое постоянство и преданность?»

И все же она не решалась сказать ни «да», ни «нет»…




Глава 4





Москва


Как и следовало ожидать, в мастерской загадочного Артынова ничего уличающего хозяина в сношениях с нечистой силой, обнаружить не удалось. Те же стеллажи, драпировки, подрамники, те же недописанные холсты, эскизы, мольберты, палитры, краски, кисти… правда, новее, чем у Рафика, приличнее. В углу приткнулся старый клеенчатый диван с деревянной спинкой. Тот же запах пыли и дерева, приправленный женскими духами. Чувствовалось, что позируют хозяину мастерской в основном женщины. Это же было видно и по эскизам, которые покрывали стены.

Лавров постоял, оглядываясь по сторонам, потом подозвал замершего у двери Грачева.

– Заметил что-нибудь подозрительное?

– Нет, – помотал тот рыжими кудряшками.

– Никакой бесовской атрибутики, никаких знаков дьявола. Что скажешь?

– Так… а какие они, знаки? – растерялся Рафик. – Я в этом не силен.

Лавров выразительно потянул носом, с усмешкой глядя на бывшего одноклассника.

– Серой не пахнет. Исключительно пылью…

– …и духами! – подхватил тот.

– Что будем делать? Устроим обыск?

– Не знаю, – заколебался художник. Рыться в чужих вещах было неловко. Колебания, смешанные со стыдом, отразились на его смущенном личике.

– А чего мы сюда залезли? – вспылил Лавров. – Я на полдороге останавливаться не привык.

Под напряженным взглядом Рафика он начал перебирать коробки на стеллажах, заглядывать в выдвижные ящики обшарпанного бюро, доставленного сюда из какой-то еще довоенной конторы.

– Что мы ищем, Рома? – жалобно спросил художник, вытягивая шею, но не осмеливаясь приблизиться.

– Черта с рогами!

Покончив с бесполезными поисками того-не-знаю-чего, Лавров в раздражении плюхнулся на стул. Отовсюду на него с холстов и бумажных эскизов смотрели молодые красивые женщины – брюнетки, блондинки и рыжие, одетые и обнаженные, с затаенными улыбками на устах. Артынов мастерски изображал чувственный, полуприкрытый ресницами взгляд, который, казалось, неотрывно сопровождал зрителя, куда бы тот ни перемещался.

– Они как будто следят за нами, – заявил начальник охраны.

– Не многие живописцы обладают даром передать на картине живой взгляд. Но Семе это всегда удавалось. Единственное, что оживало под его кистью, были глаза.

Лавров встал и принялся более внимательно изучать написанные акварелью и маслом женские лица. Некоторые из них повторялись в разных ракурсах, в разной цветовой гамме.

– Ты можешь отличить его прежние работы от нынешних? – обратился он к Рафику.

– Легко, – откликнулся тот и подошел поближе. – Раньше мазок Артынова был робким и слишком аккуратным, краски усердно подбирались и смешивались, но не производили должного эффекта. Сравни! Вот и вот…

Он указал на повторяющееся лицо юной красавицы с тонкими чертами и копной смоляных волос. Лавров одобрительно хмыкнул. Девушка выглядела потрясающе, хотя и бледновато.

– При этом Сема как бы подражал Врубелю, – добавил художник. – С таким-то вялым мазком! В общем, полный аут. Манера Боттичелли ему больше подходит.

Бывший опер ткнул пальцем в чернявую красотку.

– Артынов влюблен в эту натурщицу?

– Был влюблен, – кивнул Рафик. – Он много и увлеченно писал ее, но шедевра, который остался бы в веках, как видишь, создать не удалось. Потом они расстались.

– Девушка жива?

– По крайней мере я не слышал о ее смерти. Ее зовут Эмилия Ложникова.

– Значит, не все, кто позирует Артынову, обречены на гибель? – поддел художника Лавров.

– Во-первых, тенденция уже наметилась, – возразил тот. – Во-вторых, в ту пору Сема еще…

– …не якшался с сатаной? – улыбнулся товарищ.

Рафик насупился и замолчал.

– Ладно, извини.

– Сам сравни, как он писал тогда и сейчас! – горячился Грачев. – Контраст разительный. Неужели не видно?

– Я не эксперт в живописи. Что произошло после их разрыва?

– Эми вышла замуж, Артынов спустя пару лет тоже женился.

– В отместку?

– Нет. Просто ему понадобился кто-то, на кого можно опереться, поделиться болью. Кроме того, выживать вдвоем было легче. Жена Артынова работала декоратором в театре, получала неплохую зарплату. Они сняли квартиру, некоторое время были счастливы.

– Значит, Артынов женат?

– Разведен. Два творческих человека редко находят взаимопонимание.

– Я думал, наоборот, – искренне удивился Лавров.

– В богемных кругах прочные семейные узы скорее исключение, чем правило. Искусство – особый мир, и каждый ищет в этом мире собственный путь. К сожалению, пути у разных людей не совпадают, – печально констатировал Рафик. – Светлана упрекала мужа, что тот сидит на ее шее. Он критиковал ее профессию. Дескать, она зарыла свой талант в землю, променяла вдохновение на тридцать сребреников. В пылу ссор Сема называл жену мазилой. Декоратор, мол, себе не хозяин, он творит в рамках, определенных содержанием пьесы и волей режиссера. Света обижалась, ссоры переросли в скандалы, и в конце концов Артыновы развелись.

– Как давно?

– Около двух лет назад. Расстались лютыми врагами. Сема до сих пор слышать о Свете не может без содрогания. Они растоптали самолюбие друг друга, а такое не прощается.

– Н-да…

Лавров решил проверить свою интуицию, ища среди женских лиц на стенах образ Светланы Артыновой, но сдался и попросил помощи у Рафика.

– Сема жену не писал, – ответил тот.

– Почему?

Бывший одноклассник пожал узкими плечиками.

– У каждого мастера свои причуды. Дуновение Музы легко спугнуть, она ревнива, как любящая женщина.

– К другим натурщицам Муза не ревнует? – усмехнулся Лавров. – Только к женам?

– Может, Светлана сама не хотела позировать. Чужая семья – потемки.

Лавров не понимал до конца, зачем задает все эти вопросы. Он действовал по наитию, как действовал бы на его месте любой толковый сыщик. Чутье выше логики. Это понимание приходит не сразу. К Роману оно пришло после нескольких необычных расследований, проведенных совместно с Глорией. Ее подход в корне отличался от того, к чему привык бывший опер.

Он еще раз обошел мастерскую Артынова, вглядываясь в лица женщин и пытаясь ощутить атмосферу, которая здесь царила.

– А где эскизы или наброски, сделанные с погибшей модели?

– Ты тоже заметил? – оживился Рафик. – Сема их уничтожил. Все! Образ Ольги остался в единственном экземпляре, на полотне «Рождение московской Венеры». В название, данное картине Боттичелли, Сема вставил дополнительное слово.

– Странно…

– Вот и я говорю, он снюхался с дьяволом, – опасливо озираясь, прошептал художник. – Как пить дать!

– Чудесная привычка – все валить на нечистого. Чуть что не так, виноваты черти.

– Ты мне не веришь, – обиженно покачал головой Рафик. – Я так и думал. Пусть я выдумщик и злобный завистник! Пусть. Но жизнь Алины мне дороже своей репутации. Я хочу, чтобы ты разобрался…

– В чем, старик? – перебил Лавров. – Охота на ведьм – не мое амплуа.

– Я тебя умоляю, не оставляй этого дела, – взмолился Рафик. – Хочешь, я на колени встану?

Он быстро опустился на пол и крепко обхватил ноги бывшего одноклассника. Лавров такой прыти от Рафика не ожидал. Он опешил, глядя на рыжую всклокоченную макушку школьного товарища.

– Обещай, что поможешь, Рома! – гундосил тот. – Обещаешь?

– Ладно, ладно, – пробормотал Лавров, решительно не представляя, что он должен предпринять в данном случае.

Рафик отпустил его, резво вскочил на ноги и протянул сложенный вчетверо листок бумаги.

– Возьми, пригодится. Только обо мне никому ни слова. Клянешься?

Лавров развернул листок уже в машине. Там корявым почерком Рафика были написаны адреса Эмилии Ложниковой и разведенной жены Артынова Светланы. Театр, где она работала декоратором, назывался «Потешный».

– Господи, Рафик, ты в своем уме? – пробормотал бывший опер. – Что я им скажу?..


* * *

Артынов лежал на диване, то проваливаясь в забытье, то приходя в сознание. Он исправно пил таблетки, но температура не падала. Его это не пугало. Обычная осенняя ангина, которой не удалось избежать. Завтра непременно полегчает, а послезавтра он встанет на ноги. Укутает горло теплым шарфом и примется за работу. В мастерскую не поедет, будет писать тут, в гостиной. Все уже приготовлено: и мольберт, и холст, и краски…

Он пошевелил пальцами. Даже это давалось ему с трудом. Горло ужасно болело, голова кружилась. Мысли ускользали, словно подхваченные ветром желтые листья.

Он не тяготился своим одиночеством. С некоторого момента портреты стали казаться ему более живыми, чем люди. Он говорил с ними, и они отвечали ему. Он ловил на себе их взгляды… и научился понимать их трагическую немоту. Дамы, изображенные на старых полотнах, давно покинули сей бренный мир, но от этого не канули в лету, не потерялись в вечности. Напротив, здесь, среди людей, у них продолжалось загадочное и томительное существование, не похожее на прежнюю жизнь.

Прелестная, утонченная Симонетта Веспуччи не хотела умирать. Она надеялась на чудо. Лучшие доктора суетились около ее постели. Ей становилось то лучше, то хуже. Смиренная красота и греховная чувственность Симонетты трепетали на кончике кисти итальянца Боттичелли и перетекали на его великие холсты…

Приступы кровавого кашля душили молодую красавицу, тогда как на картинах Боттичелли она расцветала, подобно богине Любви. Симонетта-женщина доживала последние дни. Симонетта-образ пробуждалась для зыбкого существования на грани двух миров – физического и творческого.

Она увидела то, чего не дано было увидеть другим: закат Флоренции, смену эпох и новых людей, которые вереницами проходили перед ее затуманенным мечтательным взором. Среди них были мужчины, которых она могла бы полюбить, женщины, которые завидовали ее красоте. Ничего не изменилось под солнцем.

– Я – избранница судьбы, – говорили ее глаза. – Моя короткая жизнь стала роскошной и сладкой, как запретный плод. Я обрела то, чего вы лишены. Не вы смотрите на меня, а я – на вас! Завтра сюда придут ваши дети, потом внуки, а я все так же буду смотреть на них и тосковать о земном. Моя тоска проникнет в их души и поселится там. Но нельзя удержать ни ветер, ни аромат розы. Все призрачно, неуловимо…

Каждый, кто видел Симонетту в галерее Уффици или Национальной галерее Лондона, робел перед ее величием, терзался неизбывным сожалением о хрупкости бытия и непостижимостью человеческого гения. Любовь, счастье, дыхание жизни мимолетны и преходящи. Блажен тот, кто способен остановить мгновение.

Лицо Симонетты вдруг заслонило лицо Саскии… пылкой и веселой супруги Рембрандта. Артынов напряженно искал в их чертах нечто общее, – поворот головы, линия носа или форма губ. Что-то, обессмертившее этих молодых женщин, выделившее из толпы, из бесконечной череды лиц.

Он до боли вглядывался в улыбку Саскии, в высокий чистый лоб Симонетты, уже обреченной, но еще не ведающей об этом. Ее жизненные силы иссякали, вливаясь в живописный образ. Жажда совершенства губительна!

Артынов очнулся от того, что кто-то дотронулся до его плеча. Он приподнял голову и застонал. Комната была пуста. Ему опять почудилось, померещилось. Тяжесть в затылке заставила его откинуться назад, на подушку. В помутившемся сознании замелькали тени заказчиков, натурщиц и возлюбленных. Все смешалось: томная Симонетта, веселая Саския, пышнотелые ренуаровские красотки, угловатые балерины Дега… и венцом горячечного бреда реял над Артыновым облик то ли Венеры, то ли Джоконды… то ли госпожи Кольцовой, которую он настойчиво уговаривал позировать…

Теперь ему все дозволено, все по плечу. И порукой тому – смерть Ольги. Артынов в глубине души ожидал, что Венера не простит натурщице конкуренции. Он втайне желал этого. Гибель модели послужила доказательством, что его мастерство становится опасным, как у настоящего мэтра.

Вожделел ли он к женщинам, которые раздевались в его мастерской и представали перед ним в ослепительной наготе? И да, и нет. Мысленно он совершал с натурщицами «развратные действия», как сказал бы ханжа, – совокуплялся с ними, как совокупляется с нимфами лукавый и ненасытный фавн. Разве сам акт творения не сексуален по своей сути?

– Инстинкт есть проявление зверя, – шептал он сухими от жара губами. – А ум в человеке – от Бога.

– Не знаю, не знаю! – воскликнул кто-то больному в ухо, и тот окончательно пришел в себя…




Глава 5


Оперативник, который выезжал на место гибели Ольги Слободянской, оказался словоохотливым рубахой-парнем и за скромную мзду поделился с Лавровым своими соображениями.

– По-моему, эти девицы все чокнутые, – заявил он, поглощая закуску, заказанную к пиву бывшим сослуживцем. – У них от собственной красоты крыша едет. Думают, махнули ресницами, и весь мир у их ног! Не выдерживают вчерашние Золушки испытания медными трубами. Вот и Ольга пала очередной жертвой «глянца». Видел бы ты ее, мертвую, на окровавленном асфальте. Богиня! Репортеры нащелкали кучу кадров еще до нашего приезда. И как только пронюхали?

– Ты считаешь, она покончила с собой?

– Уверен, – кивнул оперативник.

В кафешке, где они беседовали, было шумно и душно. В обеденный перерыв сюда приходили утолить голод служащие из соседних офисов. Официантки сновали между столиков, разнося пиццу и салаты.

– На чем же основана твоя уверенность? – осведомился Лавров.

– Ольга слыла неуравновешенной и капризной особой. Она не раз грозилась вскрыть себе вены. Характер у нее был вздорный. Это подтвердили и ее товарки, и спонсор проекта, в котором она участвовала.

– Что за проект?

– Рекламный. Косметическая фирма избрала Ольгу «лицом» своей новой марки. Я говорил с их генеральным директором. Он жутко сожалеет, что Слободянская не сможет представлять их продукцию на рынке. Они-де возлагали на Ольгу большие надежды, а та подвела.

– Значит, с работой у нее было все хорошо?

– Получается, так, – кивнул оперативник.

– А в личной жизни?

– Имеешь в виду несчастную любовь?

– Что-то же заставило ее броситься вниз с восьмого этажа.

– Вряд ли это любовь, – покачал головой полицейский. – Скорее истерика. Кстати, перед смертью Ольга выпила. В ее крови обнаружили алкоголь.

– Много?

– Достаточно. В квартире при осмотре обнаружили початую бутылку французского коньяка и один бокал с отпечатками пальцев хозяйки.

Лавров подумал, что убийца, – если Ольгу все же вытолкнули в окно, – убрал за собой следы. Нынче все подкованные: детективы читают, сериалы смотрят, знают, как себя обезопасить.

– Наркотой покойная не баловалась? – спросил он.

Оперативник перестал жевать и потер стриженый затылок со словами:

– Сам ее образ жизни был наркотиком. Деньги, роскошь, всеобщее восхищение, богатые поклонники, продажный секс…

– Почему непременно продажный? – улыбнулся Лавров.

– Такие девицы используют Божий дар на всю катушку. Торгуют и лицом, и телом. Пока молоды, пока красота не увяла, надо успеть сколотить капитал или обстряпать выгодный брак. Это типа гонка с препятствиями. Не каждый выдерживает. Видимо, у Слободянской нервишки оказались слабые, сдали.

– Шаткий довод.

– Женщины – существа непостижимые, – пожал плечами полицейский. – Красивые женщины тем более. Взять хоть Мэрилин Монро. Чего ей не хватало, по-твоему? А поди ж ты, злоупотребляла алкоголем, транквилизаторами и вообще… слыла истеричкой, скандалисткой и умерла во цвете лет. Известность и красота – тоже испытание на прочность.

– Других вариантов, кроме самоубийства, вы не отрабатывали?

– Почему же? – обиделся парень. – Отрабатывали, как положено. Только следов насилия на теле погибшей не было. В квартире она находилась одна…

– То есть присутствие кого-то постороннего не установлено, – ввернул Лавров.

– Ну да, – кивнул оперативник. – Дверь была закрыта, следов взлома эксперты не нашли.

– Это еще не доказывает, что Ольге никто не помог отправиться на тот свет. Допустим, она знала убийцу и сама впустила его, а потом тот просто ушел и захлопнул за собой дверь.

– Ты прав. Только этого мало для возбуждения уголовного дела, сам знаешь. А пальчиков в доме Слободянской хоть отбавляй. К ней часто заходили подружки, о мужиках нечего и говорить. Каждого можно огульно заподозрить. Ты попробуй собрать конкретные доказательства!

– Поквартирный обход делали? Что соседи сказали?

– Никто ничего не видел и не слышал. Люди, которые находились дома, занимались своими делами. Кстати, Ольга выбросилась из окна белым днем, когда большинство сознательных граждан работают, а не прохлаждаются. Короче, ее смерть признана суицидом, и точка.

– Точку ставить рано, – пробормотал Лавров.

– Ты-то с какой стати копаешь?

– У меня частный интерес.

– Тебя наняли вести расследование? – прищурился полицейский. – Кто? Один из безутешных любовников Слободянской? Среди них наверняка есть влиятельный папик с тугим кошельком. Ну, бог в помощь, коллега.

– Вы отрабатывали окружение погибшей?

– Конечно.

– Формально или на совесть?

– Мы, если ты в курсе, завалены делами по горло, – раздраженно заявил оперативник. – Башка кругом идет! Будь смерть Ольги насильственной, это стопроцентный «висяк». Денег нам за дополнительную беготню никто не предлагал, так что сам понимаешь…

Лавров понимал. В шкуре рядового убойщика совсем не сладко. Сутками на ногах, голодный, холодный, издерганный. И со всех сторон прессуют.

– Ладно, я без претензий, – миролюбиво произнес он, протягивая парню руку для пожатия. – Спасибо за информацию.

– Обращайся, – смягчился тот. – Чем сможем, подсобим.

Из пиццерии Лавров поехал в Строгино искать картину «Рождение московской Венеры».

То, что он увидел, поразило его до глубины души.

Полотно занимало всю стену и сразу бросалось в глаза. Фигура обнаженной богини любви светилась подобно драгоценному опалу на фоне лазурного неба и прозрачной бирюзы моря. Ее золотистые волосы развевал ветер.

В галерее никого не было, кроме хозяйки и единственной посетительницы, которая застыла у той же картины, что и Лавров. Они взглянули друг на друга и улыбнулись.

– «Девушка божественной красоты колышется, стоя на раковине, гонимая к берегу сладострастными Зефирами…» – с завистливым восхищением произнесла посетительница.

– Похоже на стихи, – оценил он.

– Это и есть стихи.

– Чьи? Ваши?

Молодая женщина покачала головой.

– Анджело Полициано, – ответила она. – Итальянский поэт. Он жил в пятнадцатом веке.

Романа не смущало собственное невежество. В обществе Глории он нередко попадал впросак и привык держать марку, несмотря ни на что.

– Вам нравится? – спросила посетительница, указывая на полотно.

– Очень.

Она сама чем-то смахивала на Венеру: стройная, светлоглазая, длинноволосая…


* * *

В «Потешный» театр бывший опер приехал под впечатлением от Венеры. Он в прямом смысле слова обалдел.

«Художнику вполне удалось передать манеру Боттичелли и в чем-то даже превзойти его, – заметила хозяйка галереи. – Хотя бытует мнение, что старые мастера вне конкуренции. Взгляните-ка на Венеру Артынова! Она сияет, подобно утренней звезде. Опаловая кожа, золотые волосы, умопомрачительная фигура. Это далеко не классический идеал Возрождения. Это – сама весна, чувственная и трогательная в своей наготе. Она не знает ни стыда, ни страха».

– Вы ко мне?

Лавров вздрогнул и очнулся от чар, навеянных богиней любви. Перед ним стояла экстравагантная особа лет тридцати пяти, одетая в нелепый зеленый балахон, из-под которого виднелись тонкие ноги, обтянутые малиновыми лосинами. Прическа этой леди напоминала взрыв на макаронной фабрике. В ушах висели огромные, почти до плеч, пластиковые кольца-серьги.

– Светлана Артынова? – уточнил он.

– Да. А вы кто будете?

– Частный детектив.

– Вот оно, что, – не удивилась она. – Вы по поводу Семы?

– Почему вы так решили?

– Не знаю, – повела она узкими плечиками. – Показалось. Мне сон дурной приснился. Будто Сема провалился в трясину и не может выбраться. Вопит, руки тянет… а я стою, не в силах пальцем пошевелить. Он утонул на моих глазах.

Ее лицо было покрыто слоем тонального крема, белого, как сметана. На этом фоне густо подмалеванные черные брови и алый рот выглядели кричаще.

Накануне своего визита в театр Лавров навел справки о бывшей жене художника. Ему сообщили, что Светлана невероятно самобытна и талантлива. Эпатажная внешность – часть ее имиджа, как и прочие странности, присущие творческой натуре. В «Потешном» ее ценят. Кроме того, она получает заказы со стороны и неплохо зарабатывает.

Роман прочистил горло, собираясь с духом. Он не имел понятия, как разговаривать с такими барышнями. Светлана сама пришла ему на помощь.

– Я знала, что Артынов добром не кончит, – заявила она. – Что с ним? Он жив?

– К счастью, да. Правда, приболел. Ангина.

– У него вечно болит горло! – взмахнула широкими рукавами Светлана. – Меня достали его постоянные полоскания, шарфы, компрессы!

Внутреннюю сторону ее предплечий покрывали замысловатые татуировки. Лавров мысленно ахнул, но сохранил благовоспитанную мину.

– Зачем вы пришли? – сверкнула она темными зрачками. – У меня мало времени. Работа не ждет.

– Мы могли бы поговорить об Артынове?

– О нем нынче только ленивый не говорит. Вы журналист? Я интервью не даю! – отрезала Светлана.

– Я сыщик, – напомнил Лавров.

– Вы прикидываетесь сыщиком, – усмехнулась она. – А сами охотитесь за дешевыми сенсациями и роетесь в чужом грязном белье. Мы с Семой расстались и ни о чем не жалеем. У него после развода начался творческий подъем, я тоже не жалуюсь.

– В самом деле?

– Я не собираюсь выворачивать перед вами душу! – вспыхнула Светлана.

Из-под тонального крема пробился румянец возмущения. Артынов все еще был не безразличен ей.

– Кстати, насчет души, – ввернул Роман. – Говорят, ваш бывший муж якшается с дьяволом. У этих слухов существует реальная подоплека?

Художница вздрогнула и отвела глаза. Вопрос заставил ее выйти из роли и прибегнуть к импровизации.

– Что вы несете? Какой дьявол? Ужастиков насмотрелись? Я вам больше ни слова не скажу. Убирайтесь!

– И не подумаю, – невозмутимо парировал он, мысленно перебирая способы задеть Светлану за живое. – Я не гордый, и вам не удастся меня оскорбить.

– Тогда уйду я.

Она выразила готовность покинуть холл, где они беседовали. Лавров воспользовался минутой промедления и брякнул:

– Натурщица, с которой Артынов писал Венеру, погибла. Выбросилась из окна своей квартиры. Кое-кто не верит в ее самоубийство. Вам не жаль несчастную девушку? Она только начинала жить, мечтала о любви, о славе…

– Ой, я сейчас заплачу! – скривилась декораторша.

– Вы жестоки.

– Меня бы кто пожалел, – рассердилась она.

– Ну вы-то пока живы…

– Что значит пока?

– Кое-кто подозревает вашего бывшего мужа в убийстве, – понизил голос Лавров.

– Сему? Абсурд! – воскликнула Светлана, и пластиковые кольца в ее ушах закачались. – Он и мухи не обидит. Сема лентяй, зазнайка и бездарь. Но он не злодей!

– Таким он был раньше. Теперь кое-что изменилось.

– Кое-что, кое-кто! – вспылила она. – Ненавижу намеки! Говорите прямо, что вам от меня нужно?

Лавров помолчал, глядя на ее неестественно белое лицо с ярко-красными губами. Ни дать ни взять – вампирша, восставшая из гроба. Ей можно прямо из театра смело отправляться на Хэллоуин.

– Вы ошибаетесь, называя Артынова бездарью, – вкрадчиво произнес он. – Я видел его Венеру. Она прекрасна. Более того, она божественна!

– Ха! – возмутилась художница. – Сема не брезгует плагиатом. Он копирует знаменитые полотна, вставляя в чужой сюжет своих любовниц. Это не живопись. Это – пошлость!

Светлана, похоже, до сих пор ревнует Артынова к его натурщицам. А может… она и есть – убийца?

– Уж не вы ли помогли Ольге Слободянской выпасть из окна?

– Вы в своем уме? – растерялась декораторша. – Явились обвинять меня?

– Подобная мысль может прийти не только в мою голову. У погибшей девушки был состоятельный возлюбленный, который жаждет мести.

– Мы с Артыновым разведены, и мне плевать, кого он пишет и с кем спит.

– Не верю, – усмехнулся Роман.

– Плевать!

– Меня-то вам нечего опасаться, – многозначительно обронил он.

Светлана, как она ни была возбуждена, насторожилась.

– Опасаться? – выдохнула она. – Вы мне угрожаете?

– Я предупреждаю. Кое-кто собирается отомстить за смерть молодой прелестной девушки.

– Ищет козла отпущения?

– Вот именно. Обидно, если этим козлом… окажетесь вы.

– Я?!! – взвилась художница. – Почему я?!

– У вас есть мотив.

– Кто вас прислал?

– Моя работа предполагает конфиденциальность, – заявил Лавров. – Я не имею права разглашать имя клиента. Но будьте уверены, он беспощаден и не стеснен в средствах. Человек потерял самое дорогое – любовь. Вы сильно рискуете, Светлана.

Его самого тошнило от слов, которые приходилось произносить. Художнице они тоже не понравились.

– Вы сначала докажите, что я приложила руку к смерти этой… девицы.

– Доказательства требуются в суде, – рассмеялся бывший опер. – А вас никто судить не собирается. Вы просто попадете под машину… или свалитесь с лестницы, например.

Ему было неприятно пугать женщину, но как иначе заставить ее отвечать на вопросы.

– Как вы смеете…

Светлана вдруг заплакала. Слезы потекли по ее щекам, размывая крем и проделывая темные дорожки.

– Когда же это кончится? – стенала она, всхлипывая. – Он мне жизнь сломал! Я даже ребенка не смогла родить… Сема был против. Дети, мол, помеха для творчества! Я вкалывала за двоих, а он искал себя… целыми днями валялся на диване, ждал вдохновения. А оно все не являлось и не являлось. Мы ругались, скандалили, и каждый раз я оказывалась виноватой в том, что он не состоялся как художник. Я не стала его Музой! Понимаете? Он на это рассчитывал. Я должна была спать с ним, заботиться о нем, зарабатывать на хлеб насущный, да еще и служить Музой!

– Он не писал вас?

– Я отказывалась позировать ему, – призналась Светлана.

– Почему?

– Не знаю. Наверное, из упрямства. Мне претила его слащавая манера, его старомодные идеалы красоты. Его кумиры – Боттичелли и Леонардо, а я не воспринимаю такую живопись. Мне по душе Пикассо и Сальвадор Дали.

– У вас разные вкусы?

– Разные вкусы… – с горечью повторила Светлана. – Скорее, разное мироощущение. Сема твердил, что я сею хаос.

Лавров представил Светлану в образе Джоконды и внутренне улыбнулся. Ничего более неподходящего нельзя было вообразить.

– Артынов предпочитал порядок?

Она подняла на собеседника заплаканные глаза под намалеванными смоляными бровями.

– Вы говорите так… словно Сема умер.

– Он стал другим человеком после развода. И другим художником. Как вы это объясните?

Светлана пожала плечами, и ее балахон всколыхнулся.

– Вероятно, ему не нужно было жениться. Любые узы сковывают.

– Вам есть что скрывать? – прищурился Лавров.

Она помолчала, прежде чем ответить.

– Каждый человек ведет внутри себя тайную жизнь, какую он не решился бы вести открыто. Разве у вас ни разу не появлялось желания, чтобы кто-нибудь умер?

Роман вспомнил, как в сердцах желал смерти Колбину, своему шефу, а потом стыдился этих мимолетных мыслей. Светлана права. Каждому стоит заглянуть в себя, прежде чем судить других.

– Люди – не ангелы, – буркнул он.

– Вот и я не ангел. Но Ольгу я не убивала. Мы были едва знакомы.

– А ваш бывший муж мог ее убить?

– Раньше я могла бы поклясться, что нет. А сейчас… – Светлана поежилась, словно ее тело охватил озноб. – Проклятый Артынов! Он так резво пошел в гору, что я в недоумении. Я наивно полагала, что знаю его как облупленного. Он удивил не только меня. Его краски внезапно ожили, заиграли, затрепетали! В этом на самом деле есть нечто дьявольское…

– Что вы скажете о его первой натурщице, Ложниковой?

– Артынов рассказывал о ней взахлеб, не стесняясь. Он был увлечен ею. Потом остыл. Первая страсть оставляет в сердце неизгладимый след.

Лаврову показалось, что Светлана говорит о себе. Ее чувство к Артынову не угасло, – просто притупилось под гнетом бытовых неурядиц и взаимных претензий.

– Они расстались врагами?

– Не знаю, – покачала головой декораторша. – Большая любовь нередко перерастает в большую ненависть.

– Ложникова ревнива?

Брови Светланы удивленно приподнялись.

– Вероятно, да… как любая женщина.

– Могла ли она убить?

– Трудно сказать. Во всяком случае, на меня она не покушалась, – усмехнулась художница. – А ведь я, на свою беду, отняла у нее Артынова. Зачем ей через столько лет убивать какую-то натурщицу?

Роман с ней согласился.

– Эми, кажется, замужем и счастлива, – добавила Светлана. – Она устроила свою судьбу гораздо лучше, чем это могло бы быть с Артыновым. Сема в принципе не способен любить кого-нибудь, кроме себя. Это не легко понять. Я потратила годы, чтобы убедиться в его равнодушии. Не хотелось верить, что все его слова и поступки фальшивы, как и его живопись.

– Но сейчас он на гребне успеха.

– Это временный взлет. Вот увидите, все закончится очень, очень плохо, – вырвалось у нее. – Знаете, Сема не раз приходил в отчаяние от своих неудач и… он действительно взывал то к Богу, то… к сатане.

Последнее слово Светлана произнесла тихо и с оглядкой. Но в холле было пусто. Актеры репетировали, а гардеробщица приходила только по вечерам, на спектакли.

– В самом деле? – допытывался Лавров. – Сатана услышал мольбу художника?

– Вы смеетесь. А ничего веселого в этом нет! Я думаю… в жизни всякое бывает. Муза капризна и склонна к мистификациям. Никто не видел ее лица. Оно вовсе не обязательно ангельское.

Бывший опер промолчал. Лицо самой Светланы выглядело более чем оригинально. С такой дамочкой в сумерках столкнешься, инфаркт получишь.

– Однажды Сема впал в жуткую ярость, – продолжала она. – Готовил работу на конкурс, что-то не заладилось… он схватил нож, порезал холст в клочья. Это было страшно. В тот вечер он и произнес роковые слова. Мол, раз боги его не слышат, он готов продать душу дьяволу… лишь бы сравняться с Боттичелли и Леонардо…




Глава 6





Черный Лог


Утро выдалось пасмурное, безветренное. Над лесом сырые тучи цеплялись за верхушки елей, сад облетел и стоял притихший и голый.

Глория вышла прогуляться, подышать свежим воздухом. Санта возился во дворе, складывал в сарайчик дрова для камина. Было слышно, как он бросает поленья, привезенные накануне из лесничества.

Глорию что-то тревожило. Она побродила по саду, прислушиваясь к себе. Казалось, в ее привычное окружение вторгся чужой. Она гуляла, глядя под ноги, и наконец наткнулась на смазанный след, оставленный мужским ботинком на рифленой подошве. Незваный гость желал остаться незамеченным, потому ступал по траве, но в одном месте образовалась проплешина. На этой проплешине и отпечатался след.

Глория остановилась в раздумьях. Местные жители обходили ее дом стороной. Никто ни разу не отважился перелезть через забор. Что могло понадобиться обладателю этих ботинок в ее дворе?

– Санта! – крикнула она. – Санта! Иди-ка сюда.

Великан тут же прибежал на зов и с недоумением уставился на след.

– Ничего себе, – пробормотал он, почесывая затылок. – Кто же это решился?

– Молодой мужчина, не старше тридцати лет, – определила Глория. – Довольно приятной наружности.

– Неужто пришлый объявился в деревне? Вряд ли. Маруся бы сказала. Может, заблудился кто? Увидал жилье, перемахнул через забор…

– Зачем? Дорогу спросить посреди ночи?

Санта не спросил, откуда хозяйке известно время. Ей видней.

– Ботинки новые, добротные, – определил он, опустившись на корточки. – Сорок четвертый размер, почти как у меня. Здоровый балбес!

– Почему балбес?

– Умный разве полез бы? – рассудил слуга. – Сколько мы с Агафоном здесь жили, никто на такое не осмелился. Боялись.

– А меня, значит, не боятся, – заключила Глория, не зная, радоваться этому или огорчаться.

Санта промолчал. Ему пришел на ум недавний визит Евдохи Майдановой. Неужто баба-дура проболталась про «лунные камушки»? Вот ее сынок и взъерепенился, пришел отношения выяснять. Но почему ночью? Тайком?

– Он в разведку приходил, – догадался Санта.

– Сын нашей просительницы, Федотовны?

Оказывается, у них с хозяйкой мысли сходятся.

– Это Пашка Майданов, как пить дать!

– Пить-то я ему как раз помешала, – вздохнула Глория. – Без спросу трезвенника из него сделала. Он, видать, сильно недоволен.

– Вы его спасли от зеленого змия! – убежденно возразил великан. – Сам бы он нипочем не бросил. Поверьте, Глория Артуровна. Я от водки чуть не умер. Если бы не Агафон, лежать бы мне в сырой земле. А получилось наоборот… хозяин в земле лежит, а я, неуч бестолковый, живу.

На глаза слуги навернулись слезы, и Глория поспешила его утешить.

– Ты ни в чем не виноват. У каждого – свой путь и свой срок. Лучше скажи, что нам с ночным гостем делать?

– Полагаете, он еще придет?

– Непременно. Сам же говоришь, это была разведка.

– Поймаем, скрутим, свяжем и запрем в сарае! – воинственно заявил Санта. – Я нынче спать не лягу, буду караулить.

– С ружьем? – улыбнулась хозяйка.

– С палкой. С ружьем можно нажить неприятностей. Еще пальнешь со злости-то, потом оправдывайся. Знаете что, Глория Артуровна, вы этого… телохранителя вызовите. Пусть приедет, поможет мне супостата ловить.

– У нас же связи нет.

– А вы без связи. Вам эти трубочки-кнопочки ни к чему. Вы только подумайте, он тут же прикатит.

Санта недолюбливал Лаврова, но ради хозяйки был готов терпеть нагловатого и самоуверенного начальника охраны, которого в пику называл телохранителем.

– Без Лаврова никак?

– Думаете, сами справимся? – повеселел великан. – И то правда. Зачем лишний шум поднимать? Глядишь, супостат насторожится и притихнет на время. Только зря человека потревожим.

Его напускное беспокойство, – как бы не потревожить Лаврова, – рассмешило Глорию. На самом деле слуга обрадовался оказанному ему хозяйкой доверию и распетушился.

– Ах, Пашка, сучий сын! Я ему покажу, окаянному, где раки зимуют! Что он тут вынюхивал, высматривал? Неужто на чужое добро позарился? Ах, негодник! Пьянь подзаборная!

– Ну, теперь он моими стараниями не пьянь, – заметила Глория. – Боюсь, при одном взгляде на спиртное этого малого начинает немилосердно мутить.

– И вот благодарность! – горячо возмущался Санта. – Вот признательность за чудесное спасение!

– Благие намерения, как известно, ведут не в рай.

Слуга продолжал негодовать и размахивать огромными ручищами, но Глория его не слушала. Она вспомнила свой недавний сон: тень, которая на поверку оказалась Смертью…

«Иди сюда! – прокаркал безглазый череп. – Я покажу тебе кое-что!»

У нее мурашки пошли по коже. Должно быть, эти следы появились тут неспроста…




Москва


Эмилия Ложникова согласилась встретиться с Лавровым в пустынном сквере.

– Я замужем, – объяснила она свою прихоть. – Не хочу давать супругу повод для ревности. Я работала моделью, много снималась для журналов, и меня до сих пор узнают в лицо.

– Ваш муж – ревнивец?

– Ужасный! Он меня обожает и боится потерять.

Лавров успел выяснить, что ее благоверный, Валерий Метелкин, весьма успешно зарабатывает оптовой торговлей. Бывшая модель осталась на девичьей фамилии. Метелкиной красавица быть не пожелала, и ее можно понять.

На эскизах и портретах, которые висели в мастерской Артынова, Эмилия была моложе, однако годы положительно сказались на ее внешности. Сейчас она выглядела по-другому, но совершенно потрясающе – у Лаврова аж дух захватило. Он ожидал увидеть худощавую длинноногую брюнетку с пышными кудрями, осиной талией и плоским бюстом. Собственно, такой ее изображал художник. А у входа в сквер стояла знающая себе цену дама в элегантном плаще песочного цвета, чуть располневшая, с высокой грудью и тяжеловатыми бедрами. Налившиеся формы ничуть ее не портили, а, напротив, придавали шарма и чувственности. Образ грациозной девушки померк перед величавой статью этой зрелой женщины.

Лавров чуть не спросил, куда подевалась ее пышная шевелюра. Ясно куда. Эмилия ее остригла. Теперь она носила короткую, как у мальчика, прическу. Столь разительная перемена могла говорить о полном разрыве с прошлым.

Ложникова была удовлетворена произведенным впечатлением и раздвинула губы в улыбке. Это была улыбка надвигающейся осени, а не легкомысленной весны, как на картинах Артынова.

Лавров представился журналистом, когда договаривался с Эмилией о встрече, и она, похоже, поверила.

– Хотите написать статью об Артынове?

– Собираю материал. Пока не решил, о чем будет статья – о живописи вообще или о конкретном художнике. Вам не приходило в голову, что творчество само по себе – терра инкогнита? Область непознанного. Как оно влияет на человека, например? Что несет в себе, кроме эстетического наслаждения?

– Интересная тема, – задумчиво произнесла бывшая натурщица. – Но я-то чем могу быть полезна?

– Выражаясь фигурально, вы варились в этом котле, позировали… служили Музам, так сказать. Тесно общались с Артыновым, который сейчас на слуху. Между моделью и мастером возникает некая сакральная связь, не правда ли?

Ложникова пожала округлыми плечами.

– Наверное.

– Артынов был влюблен в вас, когда писал?

– Мы оба были влюблены, вероятно. Каждый по-своему. Мы были молоды, полны нерастраченной страсти. Нам все было внове, во вкус, в охотку. С возрастом человек утрачивает эту жажду ощущений и переживаний. Многое испробовано, многое приелось, набило оскомину.

– Ваши отношения с Артыновым… стали интимными сразу или…

– Почти сразу, – призналась она. – Я была юной, неиспорченной девочкой, а Артынову уже исполнилось двадцать четыре. Я боготворила его. Сначала он писал мое лицо, а потом… попросил раздеться. Я не привыкла к чужим взглядам на собственную наготу. Представляете, каково мне было часами сидеть перед молодым мужчиной без одежды? Первый сеанс пришлось закончить спустя четверть часа. Я сгорала от стыда, краснела и бледнела, дрожала от холода. Хотя в мастерской было прохладно, Сема отказывался включать обогреватель. Сейчас я понимаю, что ему нравились мое смущение и моя дрожь. Он пытался уловить этот трепет нетронутой плоти перед неизбежным актом соития… это первое смятение в крови…

– Ну и как? Ему удалось перенести на холст столь тонкую субстанцию?

– Нет, – покачала стриженой головой Эмилия. – Артынов решил, что одной моей наготы мало для вдохновения… и перешел от живописи к сексу. Он был слишком груб, брутален, как нынче говорят. Я думаю, он вымещал на мне свою досаду. Неудачи ранили его, и он хотел наказать кого-нибудь. Мне было больно, страшно, но я терпела. Когда все закончилось, я расплакалась, а он… заявил, что сделал меня женщиной и что эти слезы – роса Амура. Он умел поэтически выражаться при том, что вел себя порой как скотина.

Она замолчала и медленно зашагала по аллее из старых облетающих кленов. Лавров шел рядом, искоса поглядывая на ее точеный профиль. Будучи замужем, Эмилия окончила искусствоведческий факультет университета, но ни дня не работала по профессии. Диплом понадобился ей для престижа, а не для карьеры.

– Вы довольно откровенны, – заметил он, нарушая затянувшуюся паузу.

– Надо же хоть раз в жизни выговориться, – вздохнула она. – Перед незнакомым человеком это всегда проще. Мы с вами скоро разойдемся и забудем друг о друге. А мне станет легче. Мне уже полегчало.

– Простите, Эмилия…

– Называйте меня Эми.

– Хорошо, Эми, – кивнул «журналист». – Вас не оттолкнула грубость Артынова? Вы продолжали позировать ему…

– …и ложиться с ним в постель, – добавила Ложникова. – Многие женщины проходят через это. Моя неопытность позволила ему убедить меня, что так и должно быть. Он завладел не только моим телом, но и моей душой. Я воображала его мэтром, волшебником, чья кисть подарит мне вечную славу. Пройдут века, а мое изображение будет вызывать восторг и восхищение у потомков, как Мона Лиза и мадонны Рафаэля. Артынов оплел меня сетью обещаний, а я, наивная дурочка, приняла их на веру.

– Но вы все равно расстались?

– Всему когда-нибудь приходит конец, – усмехнулась она.

– Кто был инициатором разрыва?

– Артынов.

– Вы поссорились?

– Можно и так сказать. Я выполняла самые дикие его требования, но однажды мне не хватило выдержки, и я сорвалась, наговорила Семе гадостей. Теперь жалею об этом. Нужно было уйти красиво, чтобы он локти себе кусал, вспоминая обо мне. Не получилось. Мы не враги, но и не друзья. При случайной встрече здороваемся, перебрасываемся двумя-тремя дежурными фразами, не больше.

– А в чем состояла суть конфликта? – спросил Лавров. – Извините за любопытство, но вы меня заинтриговали.

– Артынов предложил мне ужасную вещь…

Она опустила глаза и приостановилась. С кленов медленно опадали листья, в аллее пахло сыростью и крепкими духами Эми. Лавров догадывался, сколько стоит флакончик этакого аромата. Бывшая натурщица ничего не потеряла, выйдя замуж за коммерсанта. Или все-таки потеряла?

– Он… собирался провести какой-то ритуал…

– В смысле? – встрепенулся «журналист».

– Только это не для прессы!

– Разумеется, – поспешил заверить ее Лавров. – Я все понимаю. Ваша история останется между нами.

– Какой же вам с того прок?

– Я проникаюсь духом творческого процесса, постигаю его глубину и сокровенность.

Глория бы обхохоталась, услышь она эту напыщенную реплику. Лавров сам внутренне развеселился.

– Сокровенность? – передразнила его Эми. – Вы меня умиляете. Ладно… я вам расскажу, что придумал Артынов. Он притащил в мастерскую черного петуха и… и… отрубил ему голову у меня на глазах! Тело петуха еще трепыхалось, брызгала кровь. Я закричала, а Сема приказал мне вымазать щеки и ладони горячей кровью. Извращенец. Меня стошнило.

– Бог мой! – изумился «журналист». – Приемчик из черной магии. Зачем ему это понадобилось?

– Он что-то бормотал про Музу, про гений… якобы, необходимо провести обряд «вызова смерти» и тем самым заручиться поддержкой каких-то неведомых сил… в общем, совсем свихнулся. Ему не давала покоя гордыня. Он во что бы то ни стало желал стать знаменитым…

– …и стал, – подытожил Лавров.

– Слава должна пройти проверку временем.

– Вы правы, – согласился он. – Значит, вам идея с обрядом не понравилась, и вы ушли от Артынова?

– Он меня прогнал.

– Только поэтому?

– Была еще причина.

– Какая, если не секрет?

Эмилия поддела носком кожаного ботинка палый лист и покачала головой. Настырность собеседника начинала ее раздражать.

– Не знаю, почему я делюсь с вами сердечными тайнами…

– Потому, что у вас нет подруг. А мужа лучше не посвящать в подробности своего прошлого.

Бывшая модель грустно рассмеялась.

– Вы психолог.

– Не надо быть психологом, чтобы понимать: красивую женщину окружают завистницы и соперницы.

– К сожалению, женской дружбы не бывает. Я по горло сыта лицемерием, с меня хватит.

– Мужчины тоже не гнушаются притворства и лжи, – самокритично заметил «журналист».

– Увы, – вздохнула Эми. – Артынов не исключение. Он твердил, что любит меня, а сам тайком встречался со Светланой. Как-то раз я застукала их в мастерской, на том самом диване, где мы с ним занимались сексом. Они целовались и не слышали, как я вошла.

– Вы закатили скандал?

– Скандалить в подобных обстоятельствах бессмысленно. Я тихо развернулась, закрыла за собой дверь и… дальше провал. Не помню, как я добиралась домой… кажется, поймала такси. На следующий день у нас был назначен сеанс, но я не пришла. Артынов звонил, требовал объяснений. В конце концов я заставила его признаться в измене. Так он меня же во всем и обвинил! Дескать, я не разделяла его убеждений, не сумела подобрать ключик к его душе. Между нами, видите ли, была физическая близость, а он мечтал о духовном родстве. Я все испортила! Спровоцировала у него творческий кризис! Словом, я получила суровую отповедь. Страдала безмерно, пролила море слез, дуреха. Корила себя, казнила, а потом услышала, что Артынов женится. Вот и вся сказка про красавицу и художника.

– Вас он замуж не звал?

– И спасибо, что не звал. А то я, пожалуй, согласилась бы.

– Вы ревновали его к Светлане? – допытывался Лавров, не понимая смысла ни этого разговора, ни предыдущей беседы с бывшей женой Артынова. Зачем он задает пустые вопросы, выслушивает ненужные ответы?

Однако он обещал Рафику разобраться в ситуации и добросовестно делал свое дело.

– Не знаю, ревность ли это. Просто выть хотелось от обиды. Так и жила, сцепив зубы, пока не встретила Валеру. Он дал мне все, чего не мог дать Артынов – достаток, заботу, уверенность в завтрашнем дне. Я уволилась из модельного агентства, поступила в университет. Иногда меня приглашали на фотосессию, не слишком откровенную, и хорошо платили. Валера не возражал. Я ни о чем не жалею, и на Светлану мне злиться не за что. Она в итоге получила от Артынова то же, что и я – разбитое сердце, сожаление, разлуку. Мы с ней товарищи по несчастью. Правда, она мучилась гораздо дольше.

– У вас есть дети?

– Нет. У мужа есть сын от первого брака. Этого достаточно.

– Он знает о ваших отношениях с Артыновым?

– Это было давно, десять лет назад. Зачем ему знать про мою ошибку? Валера сам был женат, и я не в претензии. Главное, что сейчас между мной и мужем все хорошо.

– А со Светланой Артыновой вы знакомы? Не считая того щекотливого момента.

– Шапошно, – кивнула Ложникова. – Мне не за что ее любить, как вы понимаете. Мы раскланиваемся при встрече, и только.

– Вы слышали о смерти натурщицы Артынова?

– Которая из окна выбросилась? Конечно, слышала. Как же ее фамилия…

– Слободянская, – подсказал «журналист».

– Да-да…

– Что вы об этом думаете?

Эмилия пожала плечами. Что она может думать?

– Видимо, у девушки была черная полоса. Жизнь модели не такая уж сладкая, как представляется. Вот нервишки и сдали.

– Артынов написал ее в образе Венеры, – сообщил Лавров.

– Нашумевшая картина. Я была на презентации в Строгино, – не стала отрицать Эми. – Спорная работа, но классная. Артынов использовал темперу, как в свое время Боттичелли. Эту минеральную краску применяли до изобретения масла. Туда добавляют тертые яичные желтки, мед, клей и еще много всего. Артынов показывал мне, как смешивать темперу. Знаете, в его живописи правда появились блеск и гений! – удивленно заявила она. – Кто бы мог ожидать!

– Стало быть, не обошлось без нечистого?

– Что? – округлила глаза Ложникова. – Вы намекаете…

– …на помощь «темных сил», – подтвердил Лавров. – Вероятно, погибшая девушка оказалась сговорчивее вас и согласилась на обряд «вызова смерти».

– Вот смерть и не замедлила явиться, – вымолвила Эми…




Глава 7


Лавров ехал в офис, вспоминая странный и нежный взгляд женщины, с которой расстался полчаса назад. В ее взгляде сквозило ожидание и предчувствие.

Мысль о Глории пришла внезапно и оттеснила яркий образ Эмилии Ложниковой.

– Деньги – еще не все, – буркнул себе под нос начальник охраны, сворачивая в переулок.

Глория стояла перед глазами и призывно махала ему рукой. Он машинально полез за телефоном и вспомнил про отсутствие в Черном Логе мобильной связи.

– Черт! – разозлился начальник охраны, притормаживая. – Да понял я, понял. Сейчас проверю, как идет работа, улажу с Колбиным и отчалю.

Босс вызвал его к себе и долго читал нотацию о том, как хромает дисциплина охранников.

– Рыба портится с головы, – заключил он, ехидно глядя на строптивого сотрудника.

Он бы давно уволил Лаврова, если бы не опасался, что Глория возьмет его к себе телохранителем… и тогда Рома, пожалуй, поселится у нее под боком. А там и до постели недалеко. Соблазнительная вдовушка истосковалась по мужской ласке и точно не устоит. Пусть уж Лавров сидит в Москве, под пристальным оком Колбина, и не рыпается.

– Ты подготовил отчет за прошлый месяц? – строго спросил он.

– Готовлю…

– Вечно ты тянешь!

– Времени не хватает, – нехотя оправдывался Роман. – Дел невпроворот. Кручусь, как белка в колесе.

– Хотел бы я взглянуть на твое колесо, – поддел его Колбин. – Иди и сейчас же закончи отчет.

– Сегодня никак не получится. Мне уехать надо.

– По-моему, ты только что приехал. Я ошибаюсь? – побагровел босс.

– Нет, но… обстоятельства требуют моего присутствия в другом месте.

– Ты на работе, между прочим! Или забыл? Рабочий день у тебя ненормированный.

– Я в курсе.

Колбин задохнулся от негодования, но сдержал готовые сорваться с языка ругательства. Надо быть хитрее и не вступать в открытую конфронтацию с этим самовлюбленным индюком. И чем такие привлекают женщин?

Куда Лаврову приспичило ехать, он, конечно, не скажет. Наврет с три короба, и не подкопаешься. Глория за него горой стоит. Еще бы! Красавчик хоть куда, даром что гол, как сокол, и умишком не вышел.

– Иди, Рома, – устало махнул он субтильной ручонкой. – Но чтобы завтра отчет был у меня на столе.

– Слушаюсь! – отчеканил начальник охраны, по-военному повернулся и громко затопал к двери.

«Он издевается надо мной, – отметил про себя Колбин. – Ничего, поглядим, кто будет смеяться последним».

Этим вечером он собирался нанести визит вдове бывшего компаньона с очередным предложением руки и сердца. Авось Глория задумается. Сколько можно жить одной в глуши, в деревне посреди леса? Такая женщина, как она, достойна лучшего. И лучшее способен предоставить ей только он, Колбин.

При этой мысли Петр Ильич невольно приосанился, подтянул отвисшее брюшко и пригладил жидкие прядки на лысине. Лавров – красивый самец, спору нет.

– Зато у меня есть деньги, парень, – беззвучно вымолвил он вслед начальнику охраны. – Много денег. Я возглавляю компанию «Голицына и партнеры», а ты мне служишь.

Глория попросила его переименовать фирму, и он не отказал. Он умеет быть галантным и готов на жертвы ради…

Ради чего? В глубине души Петр Ильич побаивался женщин, особенно таких, как Глория – хорошеньких и вздорных. Хотя, если быть до конца честным, он не мог позволить ей выйти за другого, что рано или поздно произойдет. Половина акций компании – неплохое приданое, да и мозги у вдовушки оказались что надо. Она генерирует идеи, которые воплощает Колбин. Без нее бизнес пошатнется, как это случилось после гибели ее мужа.

При всех достоинствах у Глории имеется один серьезный недостаток: у нее проблемы с головой. Она чокнутая! Повернутая на всяких магических штуках и оккультных заморочках.

Петр Ильич вызвал секретаршу и приказал ей заказать большой букет роз, шампанское и конфеты.

«Вдовушке просто не хватает твердой руки, – успокаивал он себя. – Надеюсь, мне удастся ее образумить».

На самый крайний случай Колбин обдумал запасной вариант: придется взять грех на душу и… убрать с дороги соперника, кем бы тот ни был.

Он встал, вышел из-за стола и приблизился к зеркалу, откуда на него взглянул бледный мужчина с яйцеобразной головой и бесцветными бровями и ресницами.

– Я ведь не убийца? – прошептал Петр Ильич и оглянулся, как будто в пустом кабинете его могли услышать.

Впрочем, Лавров был способен запрятать куда-нибудь жучка и подслушивать все, что происходит в кабинете главы компании. С него станется.

– Знаю, знаю… – ни к кому не обращаясь, добавил хозяин кабинета. – Знаю…

Каждую неделю он заставлял начальника охраны проверять помещение на предмет подслушивающих устройств, что тот исполнял с неприкрытым презрением и в кулуарах называл законное требование Колбина «гребаной шпиономанией».

Петр Ильич понимал всю бесполезность подобных мероприятий, ведь проныра Лавров мог подсунуть жучка в любой момент. Но не сидеть же сложа руки?

– Я не убийца, – повторил он, внимательно изучая собственное отражение в зеркале, словно убийца обладал некими уличающими оного чертами лица или проступающими рожками на лбу.

Колбин вдруг вспотел, отпрянул назад и полез в карман за носовым платком…


* * *

Начальник охраны выехал из Москвы в сумерках, позже, чем собирался. Как ни крути, а от служебных обязанностей его никто не освобождал.

На окружной он прибавил газу и вскоре свернул на боковое шоссе. Мимо пролетали голые рощи и дачные поселки. После третьего поворота пришлось притормозить – асфальтовое покрытие чернело ямами и выбоинами. «Туарег» подпрыгивал, преодолевая эту «полосу препятствий». Лаврова клонило в сон, и он, чтобы не задремать за рулем, принялся обдумывать свое расследование.

Артынов, конечно, мужик со странностями, как и его дамы. Но кто из представителей богемы не странен? Даже ритуал с черным петухом – не более чем причуда творческого человека. И ведь Ложникова, которую Артынов много писал, осталась живехонька, вышла замуж и в ус не дует.

Эмилия произвела на Лаврова двоякое впечатление. Она была очень хороша, хотя пора ее юности миновала. Она была довольно умна, что редко встречается среди моделей. И поразительно сексуальна. Вспоминая ее губы и запах ее духов, он почувствовал возбуждение. Интересно, какова она в постели?

У него давно не было женщины. Долгожданные, редкие моменты близости с Глорией нельзя назвать любовной связью. Хозяйка подпускала его к себе в исключительных случаях – видимо, когда самой становилось невмоготу. Вдовство и уединение не способствуют удовлетворению основного инстинкта.

«Циник ты, Рома, – заметил внутренний голос. – Слово-то какое подобрал. Инстинкт! Добавь еще – животный. А как же любовь?»

– К черту любовь! – вымолвил начальник охраны, обгоняя ползущий впереди грузовик. – От любви до безумия – один шаг. Это болезнь, как определил Авиценна. И я с ним согласен.

«Чего же ты тогда злишься? – недоумевал голос. – Разве мало вокруг женщин, которые просто хотят секса? Да хоть отбавляй! Куда ни кинь взгляд – везде молоденькие грудастые телочки и голодные дамы бальзаковского возраста, которые не прочь заманить к себе в спальню такого жеребца, как ты. Вперед, парень! Зачем тебе сохнуть по Глории?»

– Замолкни! – рявкнул Лавров, осознавая, что разговаривает сам с собой.

«Тише, тише, – развеселился голос. – Ты сердишься, значит, ты не прав. Глория для тебя больше, чем женщина. Она приворожила тебя отнюдь не своим физическим естеством. Признайся себе, что ты попал, Рома!»

– Я попал, – послушно повторил он. – Но клетка еще не захлопнулась. Я по-прежнему свободен.

«Ну-ну, – язвительно захихикал голос. – Давай, закрути интрижку с Ложниковой. По-моему, обеспеченный муж удовлетворяет ее материальные потребности, но никак не любовные. Вспомни, какие взгляды она бросала на тебя. Бьюсь об заклад, она мысленно раздевала тебя и пробовала на вкус. Интимные подробности своей связи с художником она использовала, чтобы зажечь твою кровь. Иначе зачем ей откровенничать с каким-то писакой?»

– У нее получилось, черт возьми!

«Не беспокой черта всуе, – проворчал голос. – Вдруг выскочит из своей коробочки? А с нечистым шутки плохи…»

Лавров так погрузился в этот мысленный диалог, что проморгал поворот на грунтовку. Ну как тут не выругаться?

Узкая шоссейка была пустынна. Фары «туарега» выхватывали из темноты близкие стволы берез по бокам, пожухлую траву и шиповник. Начальник охраны развернулся и покатил назад, проклиная отсутствие указателей, ночной мрак и собственную рассеянность.

Очевидно, черт, которого он растревожил своими упоминаниями, решил подшутить над ним. Когда внедорожник набрал скорость, его вдруг потянуло влево. Роман начал плавно притормаживать, пытаясь выровнять машину. Снесет на обочину, мало не покажется. К счастью, этого удалось избежать. Однако он, кажется, снова проехал поворот. Слово чертовщина как нельзя верно отражало ситуацию.

Лавров остановился, вышел из машины и осмотрел колеса.

– Блин! Этого только не хватало!

Левое переднее колесо сильно спустило. Деваться некуда, надо менять. Он достал из багажника домкрат. Черный лес шумел на ветру, луна спряталась за тучами. Вдали на шоссейке показались огни фар.

Роман наклонился и начал приподнимать машину. У него и в мыслях не было, что встречный водитель представляет для него опасность. Да, дорога узкая… но не настолько, чтобы не разминуться. Свет фар стремительно приближался, ослепляя Лаврова.

«Берегись!!!» – истошно завопил кто-то внутри него.

Все, что он успел сделать – это отскочить в сторону. Инстинкт тела опередил реакцию ума. Чужой автомобиль пронесся мимо, чудом не задев крыло внедорожника. Лавров лежал ничком на траве и медленно приходил в себя.

– Что это было? – спросил он, переворачиваясь лицом к небу.

«Тебя хотели сбить, – услужливо подсказал внутренний голос. – Разве не ясно?»

– Кто?

«Враг!» – коротко ответил голос.

– Может, пьяный? Или обкуренный?

«Ты сам в это веришь?»

Им обоим было не до смеха…




Глава 8





Черный Лог


– Поздновато ты нынче, телохранитель, – проворчал Санта, открывая Лаврову ворота. – Не поспел к ужину.

– Колесо пробил. Пришлось менять.

– А у нас гость, – сообщил великан. – Начальство твое пожаловало.

– Колбин? – ахнул Роман и тут же убедился, что слуга не лжет. Во дворе стоял «мерс» главы компании.

Ради визитов к вдове Петр Ильич даже освежил навыки вождения и сам сел за руль. Шофер был бы нежеланным свидетелем этих поездок, и Колбин решил обходиться без него. Мысль о том, что сотрудники за его спиной станут судачить о нем, была невыносима.

Лавров сначала опешил, а потом догадался, кто проезжал по той же дороге и попытался его убить. Петр Ильич, милейший человек. Он издалека заметил стоящий на дороге «туарег», сообразил, что Лавров направляется к Глории, увидел его и… прибавил скорость. Это его «мерс» пролетел мимо.

– Замешкайся я на пару секунд, и не быть мне живым, – пробормотал начальник охраны.

– Что-то случилось? – всполошился Санта.

– Говорю же, колесо повредил. Чудом на обочину не снесло, а там деревья. Мог машину разбить.

Он готов был разорвать Колбина на части, но вопреки этому жгучему желанию натянуто улыбнулся и пошел за слугой к дому.

«Вот до чего дело дошло, – гундосил внутренний голос. – Он тебя ревнует к Глории. А ревность – страшная вещь!»

Хозяйка принимала гостя в зале. Петр Ильич, взволнованный дорожным происшествием, сидел за столом. При виде Лаврова он скрыл испуг и досаду за пошлой шуткой.

– Ты ночевать сюда приехал, Рома?

– А вы – поесть? – не остался в долгу начальник охраны.

Колбин, не поднимая глаз, цедил чай. Он проигнорировал вопрос подчиненного. Лавров дерзит, ему плевать на субординацию, а все потому, что Глория его поощряет.

– Санта, принеси бутерброды, – распорядилась она, сглаживая конфликт. – Господин Лавров голоден.

– Я пойду на кухню, пожалуй, – злобно покосился тот на Колбина. – Не буду вам мешать.

– Иди, – кивнула она.

Роман обратил внимание на роскошный букет роз в вазе, на недопитую бутылку шампанского и открытую коробку конфет, которые стояли на столе.

«Небось опять свататься приехал, – подумал он, сжимая кулаки. – Дать бы ему по роже! Да обстоятельства не позволяют. Устраивать драку в доме у Глории невежливо».

– Поговорим! – пообещал он Колбину, удаляясь.

Тот запыхтел, предчувствуя недоброе. Ночью на дороге ослепленный фарами Лавров никак не мог заметить ни номеров, ни марки автомобиля, который пытался его сбить. Но виновник неудачного покушения нервничал. Рома далеко не глуп. Он наверняка заподозрил шефа в нападении, застав его здесь. Правда, доказательств у него нет. Одни домыслы.

– И часто он к тебе заглядывает на огонек? – недовольно спросил Колбин.

– У нас деловые отношения, – холодно произнесла вдова. – Лавров отвечает за мою безопасность.

Глория, одетая в длинное красное платье, раздражала его своей красотой и недоступностью. Она опять водит его за нос, не говорит ни «да», ни «нет». Смеется над ним, дразнит. Ей нравится держать компаньона на коротком поводке. А тут еще Лавров пожаловал… черт его не берет!

Петр Ильич был озадачен своим поступком на шоссе. Он не ожидал от себя такой прыти. Но грех было не воспользоваться случаем, который судьба дает в руки.

«Я не собирался его убивать, – оправдывался Колбин. – Я только хотел проучить нахала!»

На протяжении всего «романтического ужина» он вел напряженный диалог со своей совестью. Впрочем, существует ли совесть? Или ее выдумали люди, чтобы мучить себя и других?

Появление соперника окончательно испортило Петру Ильичу настроение. Он надеялся, что у Лаврова серьезная поломка машины и тот будет вызывать эвакуатор. А ну как начальник охраны вздумает устроить ему разборки? Начнет возводить на него поклеп?

– Пожалуй, мне пора, – заявил он, отставляя чашу. – Темно, а мне еще домой ехать.

Он рассчитывал на предложение остаться на ночь, даже нарочно выпил бокал вина, – но Глория промолчала.

– Я не очень хорошо вожу, – не сдавался жених. – А после шампанского тем более.

– Гаишники тебя не остановят, – улыбнулась хозяйка. – Я гарантирую.

О, как она порой бесила его! Смотрит, будто рентгеном просвечивает.

– Завтра рабочий день, – кивнул он в сторону двери, за которой скрылся Лавров. – Скажи Роме, чтобы не опаздывал.

– Я как раз собиралась просить тебя об одолжении…

У Колбина внутри будто бомба взорвалась. Он догадался, о чем она станет его просить, и понимал, что не сможет отказать. А должен был бы.

– Насчет Ромы? Он тебе нужен?

– На денек, – кивнула Глория. – Думаю, вы обойдетесь?

– А если нет, то что?

– Имеешь право уволить его за прогул. Придется взять его к себе… телохранителем.

Она знала уязвимое место гостя и сознательно шантажировала его.

– Да я не против, – пошел на попятную Петр Ильич. – Я только «за». Давно бы обзавелась парочкой охранников. Я же предлагал. Оплата за счет фирмы.

– Мне Санты хватает. Просто возникла непредвиденная ситуация. Хочу прояснить.

«Без Лаврова никак нельзя?» – крутилось на языке Колбина. Но он, естественно, промолчал.

Оскорбленный и встревоженный, он попрощался с хозяйкой и вышел во двор, к машине.

Глория стояла на крыльце и махала ему рукой. Санта открыл ворота. Петр Ильич с трудом выехал. Из-за припаркованного «туарега» было не развернуться, и пришлось сдавать задом. Он проделал этот маневр так неуклюже, что развеселил великана. Прелестная вдовушка, вероятно, тоже насмехается над ним. Проклятие!

Колбин подумал о предстоящем пути в темноте, по узким проселкам, и окончательно скис.

«Глория специально купила джип, чтобы угодить своему хахалю, – думал он, старательно держась колеи. – Теперь Лаврову нет нужды брать служебный внедорожник, и он может мотнуться за город когда угодно. Ясно, зачем он понадобился Глории. По той же причине, что и другим бабам нужен мужик на ночь».

– Они обманывают меня, – сжав зубы, промычал Петр Ильич. – Оба!

С тяжелыми мыслями он добрался до того места, где чуть не превратился из законопослушного гражданина и порядочного человека в преступника и убийцу.

– О Боже!..

Глава компании притормозил и, глядя на белеющие в свете фар стволы берез, украдкой перекрестился. Словно кто-то мог наблюдать за ним и уличить в злых намерениях…




Москва


Рафик поджидал Кольцову, в нетерпении потирая влажные ладони. Он волновался.

Алина, сияя белозубой улыбкой, выпорхнула из салона красоты. Короткое белое манто открывало ее безупречные колени и икры. Светлые волосы блестящей волной падали на спину.

– У меня в запасе не больше десяти минут, – предупредила она художника. – Мы с мужем идем в театр. У него сегодня свободный вечер.

– Ты любишь его?

– Театр?

– Спортсмена своего, – понуро вымолвил Грачев.

– Я бы никогда не вышла замуж без любви.

– Что-нибудь пишешь?

– Нет, – вздохнула Алина. – Счастье не способствует вдохновению. Я пишу стихи, только когда страдаю.

– У меня все наоборот.

Она взглянула на золотые часики, подаренные ей хоккеистом, и поторопила Рафика.

– Ты обещал сказать что-то важное.

Он любовался Алиной и подбирал правильные слова, которые бы дошли до ее сознания.

– Тебе нельзя позировать Артынову, – наконец заявил он. – Он ведет себя неадекватно. Он…

– Опять ты за свое, Раф!

Никто так не называл его. Только она. Он не видел женщины красивее и тоньше Алины. Почему же она не понимает его? Или не хочет понимать?

Ее глаза под нервными дугами бровей казались чистыми, словно просвеченная солнцем бирюза. Изящный овал лица, правильный нос, маленькие розовые губы. Если забыть о современной одежде, то можно принять Алину за даму, сошедшую с картин Филиппо Липпи или Рафаэля Санти. Неудивительно, что Артынов предложил ей позировать. Такой натурщицы у него еще не было.

Погибшая Ольга Слободянская уступала Кольцовой в цвете волос, округлости форм, мягкости черт, и то Семе удалось написать с нее дивную Венеру.

– Я боюсь за тебя! – выпалил он, хотя не собирался пугать Алину. Чего доброго, сочтет его коварным завистником, который любыми способами вставляет палки в колеса талантливому коллеге.

– Вот еще! – фыркнула поэтесса. – Я большая девочка, Раф, и не нуждаюсь в опеке. Мне едва удалось уговорить мужа, чтобы он позволил позировать. Я хочу увидеть себя на полотне, хочу познать свою внутреннюю суть. Артынов умеет подметить в женщине то, чего она сама в себе не разглядела. Что может быть чудеснее?

– Он наверняка захочет писать тебя обнаженной.

– Ну и что? Это же не съемки для мужских журналов, не порно. Это – высокое искусство!

– Думаешь, муж крепче тебя полюбит, когда твоим портретом будет восхищаться публика и критики? Думаешь, этим ты его удержишь?

Он попал в точку. Попадание вызвало бурный протест госпожи Кольцовой. Она вспыхнула, рассердилась. Да кто он такой, чтобы поучать ее?

– Кажется, вы с Артыновым были друзьями, пока о нем не заговорили, – напомнила Алина. – Теперь, похоже, он стал твоим лютым врагом?

– Мы не враги, мы… даже не конкуренты. Послушай…

– Не мешай мне, Раф, добром прошу.

Он пустил в ход последний аргумент:

– Ольга умерла после того, как Артынов окончил «Венеру».

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не боишься заплатить жизнью за свой портрет?

У Кольцовой пропал дар речи. Она несколько раз судорожно вдохнула, словно ей не хватало воздуха, и разразилась возмущенной тирадой.

– Больше ничего не придумал? Ольга была истеричкой! Она страдала хронической депрессией. Больше всего на свете эта куколка мечтала повыгоднее продать свой товар! То бишь выйти замуж за миллионера, тратить его денежки и ни о чем не заботиться. Ей повезло попасться на глаза Артынову и поразить его своей внешностью. Не будь «Московской Венеры», никто бы о ней не вспомнил. Мало ли девиц выбрасываются из окон?

– Вы были знакомы? – оторопел Грачев.

Алина оказалась не совсем той, взлелеянной его воображением. Ее истинная натура не соответствовала образу, созданному Рафиком.

– Извини, мне пора!

– Мы же не договорили…

– Как-нибудь в другой раз, – небрежно бросила она.

Алина повернулась и зашагала к своей машине. Художник стоял и смотрел, как она садилась в маленький дамский «пежо». А потом побрел к автобусной остановке. В голове засели ее резкие, беспощадные фразы.

По дороге в мастерскую Грачев перебирал в памяти всех, кто мог бы просветить его насчет Ольги и Алины. Чего они не поделили?

Таким человеком оказалась Светлана, бывшая жена Артынова. Именно она когда-то пригласила Алину на поэтический вечер, где и представила ей Рафика. Светлана оформляла зал, в котором проходила та богемная тусовка, устроенная с благотворительной целью. Она по старой памяти предложила Грачеву выставить там свои картины. Из жалости, вероятно. На вечере скучающая пожилая пара приобрела два его натюрморта. Пусть деньги пошли на детский дом, зато хоть какой-то пиар.

Художник решил позвонить Светлане. Та ответила недовольным голосом:

– Рафик, ты? Какими судьбами?

– Я по поводу Алины Кольцовой. Помнишь ее? Она свои стихи читала на поэтическом вечере.

– Конечно, помню. Алина! Они с мужем не пропускают ни одной нашей премьеры. Мы нынче в моде.

– И в этом есть твоя заслуга, – польстил он Светлане.

– Прости, Рафик, у меня завал с работой. Что-нибудь срочное?

– В общем, я по поводу Алины, – повторил художник. – Она… знала Ольгу Слободянскую, ты не в курсе?

– Они дружили, потом побили горшки. Любовная история. Кажется, не поделили парня. Кто он был, не припомню. Наверное, спортсмен. Они обе западали на футболистов, теннисистов, хоккеистов и иже с ними. Разумеется, на тех, которые чего-то добились и прилично получают. А в чем дело?

– Да так… выясняю некоторые обстоятельства. Ты не могла бы рассказать подробнее, что произошло между Ольгой и Алиной?

– Какая теперь разница? – удивилась Светлана. – Ольга умерла, Алина вышла замуж за другого. Все забыто.

– Для меня это важно, – настаивал Рафик. – Я тебя прошу, Светочка, если ты что-то знаешь…

– Ты отнимаешь у меня время.

– Извини, ради бога, – взмолился художник. – Я бы не стал звонить по пустякам. Это вопрос жизни и смерти!

– Даже так? Ну… ладно. – Она помолчала, дыша в трубку. – Кажется, парень занимался большим теннисом, брал какие-то кубки. Я не увлекаюсь спортом.

– Я тоже. Кстати, какие отношения у тебя были со Слободянской?

– Профессиональные, – сухо обронила Светлана.

– Я думал, дружеские.

– Нет. Мы познакомились на презентации коллекции одного начинающего модельера. Я оформляла зал для дефиле, Ольга мне помогала. Тот модельер был ее приятелем. Она согласилась принять участие в показе его одежды за символический гонорар. Мы разговорились. Я рассказала о разводе с Артыновым, она – о своем новом ухажере. Похвасталась, что отбила его у подруги.

– У Алины?

– Как потом оказалось, да. Тогда они и рассорились в пух и прах.

– Еще бы…

– Ту историю с любовным треугольником обсуждали на всех тусовках, – добавила Светлана. – Теннисист славился неуемной страстью к женскому полу и непостоянством. У Ольги его увела какая-то танцовщица из ночного клуба. Должно быть, он до сих пор разбивает сердца доверчивых девушек. Но Алина так и не простила подруге предательства.

– Какое же это предательство? В любви – каждый за себя.

– У тебя все, Рафик? – нетерпеливо осведомилась декораторша.

– Спасибо, ты мне очень помогла.

– Неужели?

– Уверяю тебя, это не праздное любопытство.

– Надеюсь, – вздохнула она. – Давай, пока.

Грачев сунул телефон в карман и сообразил, что не успеет выйти. Автобус набит битком, к выходу не протолкнуться. Он, как всегда, зазевался.

«Может ли между Ольгой и Алиной продолжаться соперничество? – гадал он, смирившись с ситуацией. – После гибели бывшей подруги это бессмысленно. А до?»

Он опять достал телефон и набрал номер Лаврова. Связь с абонентом отсутствовала.

– Фу-ты, ну-ты!

Рафик повторил набор и услышал тот же ответ. Голову сверлила мысль о том, что Алина загорелась позировать Артынову, желая затмить Ольгу. Блистающая в картинной галерее «Венера» напоминала ей о поражении в борьбе за мужчину. В образе богини любви Ольга стала недосягаемой. И Алина решила ее переплюнуть. Смерть соперницы ничего не исправила, только усугубила.

Автобус остановился, и художник начал протискиваться к выходу. Он работал локтями, принося на все стороны извинения.

На улице стояли сумерки. Моросил дождь. Рафик поднял голову, глянул в серое, подсвеченное неоном небо и заторопился к метро. Сегодня ему не суждено было добраться до мастерской. Он бегом спустился в подземку, рассчитывая успеть в Строгино до закрытия галереи.


* * *

Грачеву повезло. Галерея еще работала, и он без промедления направился к «Венере». Огромное полотно освещали несколько настенных ламп. Опаловое тело богини купалось в их лучах. Раковина, на которой она стояла, казалась перламутровой, волосы золотились на ветру. Рафик задохнулся от восхищения и зависти.

Артынов сумел передать тончайшие оттенки света и тени, а от чувственно-нежного взгляда Венеры по телу зрителя прокатилась дрожь. Эта пленительная и развратная красавица прилюдно разделась, потому что ей нечего стыдиться. Она слишком хороша, чтобы ее посмели в чем-либо упрекнуть.

– Извините, мы закрываемся, – донесся до Грачева голос хозяйки.

– Что?.. Ах, да… минуточку…

Он наконец сообразил, зачем спешил сюда через весь город. Чтобы задать нелепый, ненужный вопрос.

– С-сколько стоит эта картина?

– Она уже продана.

– Как продана? Когда?

– Вчера. Новый владелец любезно согласился оставить ее в галерее еще на три дня. Так что любуйтесь, пока она здесь.

Рафика словно окатили ушатом ледяной воды. Продана!

– А… кто покупатель?

Хозяйка повела широкими, как у пловчихи, плечами и сказала:

– Он не просил держать его имя в тайне, но… у нас не принято разглашать подобные сведения.

– Я должен знать! – отчаянно воскликнул художник и прижал руки к груди. – Я должен!

– Вы хотели ее купить?

– Да, – признался он. – Но у меня не хватило бы денег даже на раму.

Хозяйка галереи вдруг сжалилась над этим тщедушным человечком, похожим на клоуна, и нарушила установленное правило.

– Картину приобрел господин Кольцов…




Глава 9





Черный Лог


После отъезда Колбина у Лаврова с Глорией состоялся серьезный разговор.

– Мне надо определиться, – заявил он, подстегиваемый ревностью. – На кого я работаю? На тебя или на Колбина? На двух стульях не усидишь.

– Ты работаешь в компании «Голицына и партнеры». Но если хочешь, переходи ко мне помощником, – улыбнулась она. – Я уже предлагала. Зарплата будет та же, беготни гораздо меньше.

– Зато головной боли больше!

– Сам же сказал, надо определиться.

– И где я буду жить? В каморке Санты?

– Во флигеле. Там места хватит.

– А в доме, выходит, места недостаточно? – вырвалось у него.

– Нас неправильно поймут, Рома.

«Закручу роман с Ложниковой, – подумал он, глядя в ее безмятежное лицо. – Назло тебе! Может, и в самом деле в мужчине главное – кошелек».

Колбин собирается жениться на вдове погибшего компаньона, в этом нет сомнений. И попытка убрать соперника тому подтверждение. Если человек раз решился на такое, жди продолжения.

С этими мыслями Лавров отправился бродить по окутанному темнотой саду. Не то чтобы он боялся за свою жизнь. Надоело двусмысленное положение, в котором он оказался. Колбин уверен, что они с Глорией – любовники. В какой-то степени он прав…

– Вот именно, в какой-то степени, – процедил сквозь зубы начальник охраны, глядя себе под ноги.

Фонарей на этой окраинной улочке сроду не было, а единственная лампочка во дворе, включаемая Сантой на ночь, освещала только фасад дома и площадку для парковки машин. За коттеджем и в саду царил густой мрак. В воздухе пахло дождем и последними зимними яблоками, падающими с голых ветвей в траву.

Крак! Лавров наступил на яблоко и на мгновение замер.

Почудилось? Или кто-то крадется вдоль забора, примериваясь, где бы перемахнуть?

Поздним вечером, когда Санта убрал посуду и постелил Роману в гостевой спальне, он вывел «телохранителя» во двор, включил фонарик и показал след от рифленой подошвы, оставленный неизвестным.

«Кто это может быть? – нахмурился Лавров. – Местный забулдыга?»

«Почти угадали. Мы с Глорией Артуровной думаем, это Пашка Майданов. Он недавно с заработков приехал, развлекается. Гуляет парень!»

«Что ему здесь понадобилось?»

Санта развел руками. Он умолчал про мать Пашки и «лунный камешек», который та получила от Глории.

«Теперь ясно, почему меня попросили остаться, – прозрел начальник охраны. – Из-за этих следов. А я-то, баран, рассиропился. Решил, что Глория по мне соскучилась. Осел!»

Обида затопила сердце, ум помутился. Вспомнился летящий во тьме автомобиль, который едва не сбил его по дороге в деревню.

«Ты чуть жизни не лишился, спеша на встречу своему счастью, – бубнил внутренний голос. – А Глория тебя просто использует. Кто ты и кто она? Поломается, покапризничает и выйдет за Колбина. Деньги к деньгам льнут. Ты, Рома, пешка в чужой игре».

– Плоха та пешка, которая не мечтает стать королем, – прошептал он, двигаясь к дому.

Приглушенный шорох и глухой звук в той стороне, где был обнаружен след пришельца, заставил Лаврова насторожиться и прислушаться. Глория была уверена, что незваный гость снова явится этой ночью, и не ошиблась. С некоторых пор она вообще редко ошибается.

Начальник охраны затаился, вглядываясь в черноту сада. Там кто-то был. Пришелец тоже выжидал, прислушивался. Неужели это грабитель, который позарился на легкую добычу?

Роман знал, что Санта тоже не спит и в любую минуту готов прийти ему на помощь. Ждет только сигнала.

«Свистнешь мне, если что. Я буду начеку», – пообещал великан.

В саду что-то захрустело, зашуршало, приближаясь. Грабителя интересует в первую очередь дом. Не дрова же ему воровать из сарая? С фасада коттедж освещен, значит, злоумышленник, скорее всего, воспользуется боковым или задним окном.

– Тут я тебя и прищучу, – прошептал Лавров.

Как нарочно, небо покрывали облака, а фонарик зажигать – выдать себя и спугнуть пришельца. Но ведь и тот движется на ощупь, и тому тоже не видно ни зги.

Положившись на свою интуицию, начальник охраны ждал развития событий. Вдруг в темноте метнулся свет. Ночной гость не выдержал и воспользовался фонарем. Теперь не трудно было наблюдать за ним. Он выбрал заднее окно и принялся резать стекло…

Лавров дал пришельцу минуту, чтобы тот успел увлечься процессом, бесшумно скользнул вдоль стены и обрушил на его шею короткий сильный удар…




Москва


Артынов собирался ложиться, когда в дверь настойчиво позвонили – раз, другой.

– Кого это принесло? – проворчал художник.

Он плотнее запахнул теплый домашний халат, сунул ноги в тапочки и поплелся к глазку. Ангина еще давала о себе знать общей слабостью и болью в горле.

На лестничной площадке стоял Рафик.

– Что случилось? – недовольно буркнул хозяин, пропуская его в прихожую. – Пожар в мастерской?

– Пожар, пожар! Только не в мастерской, а вот здесь! – взволнованно вымолвил визитер, тыкая себя пальцем в грудь.

– Мог бы позвонить.

– Звонил. Ты трубку не берешь, Сема. Я забеспокоился, все ли с тобой в порядке.

Артынов вспомнил, что сам же отключил телефоны. С больным горлом говорить не хотелось. Ни с кем. Он всегда так делал, когда лежал с ангиной.

– Ладно, входи, сердобольный ты мой, – вполголоса произнес он. – Чаю налить?

– Если не трудно.

Артынов отправился в кухню, мысленно негодуя по сему поводу. Мало того, что Рафик завалился без предупреждения, так еще и хлопотать приходится, возиться с чаем. Клоун бестолковый! Шел к больному человеку, хоть бы пару апельсинов взял для приличия.

Грачев последовал за ним и уселся за стол, потянулся к вазочке с печеньем. Он с утра ничего не ел.

– Пришел тебя поздравить, – выпалил он, жуя печенье. – «Венера» твоя продалась за кругленькую сумму.

Артынов включил чайник и с недоумением повернулся к гостю. Хозяйка галереи не успела сообщить ему приятную новость по причине отключенных телефонов.

– Ты-то откуда знаешь?

– Был в галерее. Сподобился созерцать твой шедевр.

– Я же тебе показывал, еще в мастерской.

– В галерее она смотрится куда лучше. Простор, подсветка и все такое.

– Не в том дело. Просто Венера хорошеет с каждым днем.

– Ты дьявол, Сема!

– Ко мне наконец-то снизошла Муза… – скромно потупился тот. – Надеюсь, моя Джоконда превзойдет Венеру. Я задумал написать Мону Лизу, Рафик. У меня уже все готово. Я даже нашел натурщицу.

– Алину Кольцову?

– Ты с ней знаком?

– Представь, да, – кивнул Рафик.

– Красивая женщина… и замужняя, как Лиза Герардини{Существует версия, что «Джоконда» Леонардо да Винчи – это портрет Лизы Герардини, жены флорентийского торговца Франческо дель Джокондо.}. Это меня вдохновляет.

Засвистел чайник, и Артынов на минуту отвлекся. Пока он заваривал чай, Рафик почти опустошил вазочку. На дне остались два печеньица, которые он постеснялся съесть.

– Покажешь заготовку?

Он вспомнил загрунтованный холст на мольберте в мастерской Артынова и несколько эскизов женских лиц, на которые мельком обратил внимание.

– Я пробовал, получится ли у меня знаменитое леонардовское сфумато, – заявил хозяин. – Этот его прием, когда все очертания как бы окутаны легкой дымкой, смягчающей контуры и тени. Пришлось попотеть. С «Рождением Венеры» я поступил так же. Сначала написал нимфу и зефиров, тщательно подражая Боттичелли, а потом взялся за центральную фигуру композиции. И уж тут мне никто не указ!

– Креативный подход.

Артынов самодовольно усмехнулся.

– Тебе известно, кто купил твою «Венеру»? – спросил Рафик.

– Помилуй, брат, откуда? Признаться, я назначил двойную цену и не рассчитывал на то, что картина уйдет в ближайшие месяцы. Но после смерти Ольги грех было продать полотно за копейки.

– Ты убил ее!

Артынов, не моргнув глазом, поставил на стол две чашки с блюдцами. Чай в них был темным и слегка дымился.

– Ты о чем, Рафик?

– Твоя живопись убивает. Ольга погибла из-за чертовой картины.

– Чушь! – притворно возмутился художник.

Рафику показалось, что на самом деле тот польщен высказанным обвинением. Чудовище! Он наслаждается содеянным и намерен продолжать свою смертельную забаву.

– Ты подвергаешь натурщиц опасности.

– Каким образом? – отхлебнув чаю, осведомился Артынов.

– Что ты с ними делаешь, Сема? Признайся!

– Пишу…

– Раньше ты так не писал. Раньше…

– Все когда-нибудь происходит в первый раз, – перебил хозяин. – Что с тобой, приятель? Никак ты мне завидуешь!

Гость смешался и покраснел. В словах Артынова была доля истины. Но только доля.

– Клянусь, я Ольгу и пальцем не трогал. Веришь?

– За тебя это сделал кто-то другой, – выдавил Грачев.

– Кто?

– Сам Сатана.

Артынов хрипло рассмеялся.

– Ты о душе подумал? – наступал Рафик. – Сегодня ты герой, а завтра…

– Завтра будет завтра, – резко оборвал смех Артынов. – Чего ты добиваешься? Осуждаешь меня, а сам втайне мечтаешь раскрыть мой секрет! Ты бы много отдал, чтобы писать так же, как я. Ну же! Будь честным. Я угадал?

Рафик вскочил, задел скатерть и чуть не расплескал чай.

– Я не хочу ничего знать! – завопил он. – Никакого секрета! Искушение слишком велико… я могу не выдержать.

– Ты слаб, – снисходительно улыбнулся Артынов. – И я слаб. Не суди, приятель, и тебя не осудят.

– Я не сужу, я… прошу. Умоляю. Оставь в покое Алину! Ты погубишь ее, как погубил Ольгу. Ты не имеешь права.

– Она сама хочет обрести бессмертие…

– Но не ценой же собственной жизни?

– А какова цена бессмертия, Рафик? Тебе известно?

Грачеву стало страшно. Он понял, что договориться с Артыновым по-хорошему не удастся. Что же остается? Убить его?

«Тогда чем я лучше? – терзал себя Рафик. – Я практически готов лишить жизни другого человека. Я преступник! По крайней мере, в мыслях…»

Наступило долгое тягостное молчание. Хозяин размешивал сахар в чашке, позванивая ложечкой. Эти звуки казались гостю поминальным звоном.

– Алина не похожа на Мону Лизу, у нее другой тип лица, – не выдержал Рафик.

Артынов покачал головой.

– Ты не понимаешь… дело не в лице. Суть Джоконды – в сплаве реальности и грез, которые перевешивают. В ее глазах – неугасимая искра сознания…

«…которое покинет натурщицу и перекочует в ее портрет», – подумал Рафик.

– Вот что мне хочется передать, – заключил Артынов. – Теперь я уверен, что смогу.

– Теперь?

– Я избран Музой, приятель. Она отдала мне предпочтение, потому что я страстно мечтал стать гением!

– Иди ты…

– Она сама явилась ко мне! – загорелся Артынов. – Я не ожидал увидеть ее такой…

– Какой?

У Рафика дрожал голос. Артынов был страшен в своей одержимости превзойти всех и вся.

– Феерической! – с болезненным жаром воскликнул он. – Сначала я решил, что это шутка. Чей-то нелепый розыгрыш! Передо мной стоял… размалеванный паяц в балаганном наряде. Он кривлялся и корчил дурацкие рожи.

– Это был… мужчина? – изумился Рафик.

– У Музы много лиц, – хрипло забормотал Артынов. – Она может быть кем угодно.

– И что же она… он… сказал тебе?

– Паяц угадал мои тайные мысли. Он прочитал их и… протянул мне маленький круглый флакончик.

– С ядом? – вырвалось у Рафика.

– С кровью святых девственниц! – хохотнул Артынов. – Откуда мне знать, что там за жидкость? Она густая, как сироп, и темная, как смола. Без запаха… а на вкус я пробовать не рискнул.

– И что с ней делать?

– Паяц велел добавлять в краски. Одну каплю… всего одну. Кап! И твоя кисть обретает сверхъестественную точность, а краски – божественное дыхание жизни. Когда я писал Венеру… я чувствовал тепло ее кожи, биение ее пульса.

Артынов замолчал и с кривой улыбкой уставился на бледного, застывшего Рафика. И вдруг дрогнул всем телом, всколыхнулся и захохотал, забыв о больном горле.

– Ты что, поверил? – заливался он. – Ха-ха-ха! Поверил, дурачина? Ты всегда был наивным простаком, приятель. Тебя ничего не стоит развести… ха-ха-ха-ха!

Он смеялся до слез, в то время как гость пытался унять обуявший его ужас. Артынов свихнулся на своей гениальности, сбрендил. От него можно ждать чего угодно. Он сам, пожалуй, способен убить, лишь бы переплюнуть прославленных мэтров живописи.

– Не обращай внимания, – смахивая влагу с ресниц, добродушно вымолвил хозяин. – Я пошутил. Пей чай, Рафик, а то остынет.

Тот послушно отхлебнул глоток, все еще цепенея под взглядом Артынова. Последний, видимо, сообразил, что перегнул палку, и вернулся к разговору о Венере.

– Кто же приобрел мой шедевр?

Ему пришлось дважды повторить вопрос, прежде чем гость смог ответить.

– Ко… Кольцов.

– Не может быть! – просипел Артынов, у которого внезапно пропал голос.

– Я тоже был удивлен, – промямлил Рафик. – Таких совпадений не бывает. Покупатель «Венеры» – муж Алины.

– Ты ничего не напутал?

– Позвони хозяйке галереи и уточни…




Глава 10





Черный Лог


Нарушитель спокойствия оказался крепким высоким парнем лет двадцати пяти. Лавров направил ему в лицо луч фонаря, и тот зашевелился. Со стороны флигеля к ним уже бежал Санта с веревкой.

– Свяжи его покрепче, – приказал Роман. – А то взбрыкнет ненароком. Здоровый бугай.

– Пашка, стервец, – опознал «бугая» слуга, проворно орудуя веревкой. – Так я и думал. Его ботинки.

Пленник был одет в камуфляжные брюки, куртку и шнурованные ботинки на рифленой подошве. Лавров присел на корточки и похлопал лежащего на боку грабителя по щеке.

– Ты чего сюда залез? На бутылку не хватало? Так ночь на улице, продмаг закрыт.

У парня было красивое лицо и густая вьющаяся шевелюра.

– На Есенина похож, негодник, – проворчал Санта. – Тебе бы стихи писать, а ты по чужим дворам шастаешь.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/natalya-solnceva/dzhokonda-i-payac-6572326/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.