Книга - Десятая заповедь

Десятая заповедь
Валерий Фурса


Совершено покушение на успешного бизнесмена Василия Степанчука. Расследование обстоятельств преступления заходит в тупик. Один из "лучших" представителей милиции пытается отдать под суд напарника потерпевшего…





Валерий Фурса

Десятая заповедь





Пролог


Неожиданный выстрел расколол предрассветную тишину. Расколол безжалостно, властно и неумолимо. Он разорвал ночь пополам, будто гнилую мешковину, резко отделив прошлое от будущего, перечеркнув это прошлое и остановив стрелки чьих-то часов в серости наступающего утра.

Напуганное выстрелом воронье стремительно взлетело в небо, неистовым криком оповещая мир об очередном злодеянии против него. О злодеянии, учиненном наиболее совершенным творением Господним – человеком. И самым неудачным его творением тоже.

В этом зловещем вороньем крике слышался резкий протест против содеянного насилия. Не так! Вовсе не так должно начинаться летнее утро! Один только жаворонок может разбудить солнце. Только его неповторимая песня вправе оповестить все живое о наступлении нового дня. Песня летнего рассвета, а не безжалостный гром беды, имеет право на существование в этом лучшем из миров! Но лучший ли он на самом деле?…

Только немые свидетели этого ужасного злодеяния – уже чуть пригасшие предрассветные звезды равнодушно тускнели в небесной выси, невозмутимо наблюдая за тем, что творится на грешной Земле. Лишь они, далекие и холодные, видели что-то, пока еще недоступное никому другому. Но еще ни одна из них никогда и никому не открыла своих тайн. Ни своих собственных, ни тех, невольными свидетелями которых им пришлось стать только по причине своего высокого положения в этом мире. Наверное, никогда и не откроет…

Застучали двери домов. Заспанные, встревоженные неожиданным громом, люди начали выходить в свои дворы, тихо приветствуя соседей, и переспрашивая друг друга о причине неожиданной тревоги. Самые смелые из них вышли на улицу, тщетно пытаясь увидеть хоть что-то в рассветном сумраке.

Звук выстрела разбудил Галину. Какая-то непонятная, неопределенная и никак не осознаваемая тревога холодными тисками охватила ее сердце. Услышало, наверное, беду, вот и затрепетало тревожно и испуганно, будто пойманная в руки перепелка. Такого с ней еще никогда не случалось.

– Вася!..

Но мужа рядом не было. Знала, что собирался на рассвете поехать с товарищем на рыбалку. Говорил, что какой-то экзотики для своих прудов раздобыть желает. Несколько сомиков, окуньков и плотвичек. Да и на уху что-то домой привезти обещал. Он и раньше, время от времени, баловался удочками, но Галина довольно спокойно относилась к такому увлечению мужа. Пусть отдохнет! Ведь работает от зари и до зари. А с домашними хлопотами она и сама управится.

Если бы не тот, неосознанный еще, звук выстрела, не неистовое карканье растревоженной стаи ворон и не тревожный стук собственного сердца, то и уснула бы себе снова, как это и раньше бывало, никуда не спеша в это теплое воскресное утро. Но уснуть больше не могла. Наверное, впервые в жизни почему-то так тревожно заныло сердце, и душа, казалось, вот-вот вырвется из груди и легкокрылой чайкой полетит туда, за порог, где случилось что-то лихое, что-то злое и неотвратимое, такое, чему нет ни объяснения, ни возврата.

Набросив на себя легкий халатик, босая и непричесанная, выбежала она в сени и открыла дверь.

Ой! Лучше бы она ее не открывала! Лучше бы не видела той беды, которая так неожиданно свалилась на дружную семью Степанчуков. Но разве кто-то сумел спрятаться от беды за закрытой дверью? Не придумали еще такой двери. И замков, которые уберегли бы от зла, еще никто не сделал…

Открыла дверь, и сразу остолбенела от ужаса. На какое-то мгновение онемела на месте в каком-то странном оцепенении. Ее Васенька, ее муж и отец ее детей, лежал лицом вниз, упав с крыльца на заросшее спорышом подворье, а над его левой лопаткой зловеще краснело кровавое пятно…

– Васенька!!! – будто не губами, а самой мгновенно осиротевшей душой прокричала, и упала без чувств на тело своего любимого.

Соседи, услышав крик убитой горем женщины, бросились в ее двор и, растеряно посматривая друг на друга, молча обступили тела двоих молодых людей, которые так неожиданно для всех нашли свое последнее пристанище на ухоженной ими земле своего собственного двора. Безусые юнцы и поседевшие мужчины в одночасье будто окаменели, не зная, что делать. Только более импульсивные женщины, которые вслед за мужиками прибежали к дому супругов Степанчуков, пытались хоть что-то посоветовать.

– Пропустите! Разойдитесь немедленно! – резкий голос местного фельдшера Марии Михайловны вывел из оцепенения притихшую толпу. Сама же Михайловна быстро присела возле Галины и уложила ее на спину.

– Потеряла сознание. Отнесите ее быстренько в кровать и дайте понюхать вот это, – ткнула пузырек в руки ближайшей женщины.

– Он еще живой, – быстро проговорила Михайловна, прислушиваясь к еле слышным ударам сердца и пытаясь уложить Василия на спину. – Помогите! А вы, Семенович, немедленно звоните на «скорую»! И в милицию позвонить не забудьте!

Семидесятилетний Семенович, услышав утешительные для всех слова фельдшера, молодым козликом посеменил к своему дому выполнять данное ему чрезвычайное поручение.

– Сердце, кажется, не задето, – будто сама себе промолвила Михайловна. – Легкое, вне сомнения, пробито. Необходимо остановить кровь…

Казалось, независимо от нее самой, ее умелые руки уже доставали из сумки бинт и перевязывали раненого. Оно и не удивительно. Почти сорок лет на этой работе. Всякое в ее практике случалось. Но таких ранений ей видеть еще не приходилось. Движения ее были быстрыми и уверенными. Казалось, что эти руки сами знали, что и как им делать.

– Еще сделаем обезболивающий укол, и будем дожидаться «скорой помощи». Будем надеяться на лучшее.

– Васенька!!! – снова израненной чайкой бросилась к мужу Галина. – На кого же ты нас покинул?… Кто же тот вражина проклятый? Кто зло нам такое содеял?… – закричала-заголосила женщина-чайка над телом своего любимого.

– Не голоси, Галинка! – нежно обняла ее Мария Михайловна. – Не умер твой Васенька! Живой еще… А тревожить его не надо. Тяжело он ранен. Но наш Петр Федорович и не таких с того света возвращал. Помолись лучше за мужа своего. Будем надеяться, что «скорая помощь» быстро приедет.

– Уже приехала, – натужно прохрипел Семенович, забегая во двор. – Я и в милицию позвонил, и участковому нашему сообщил.

Василий неожиданно шевельнул губами, чуть-чуть приоткрыв глаза.

– Колька… – будто шелест листвы под легким ветерком, сорвалось с его уст, и он снова упал в тяжелое забытье, ступив на тоненькое лезвие между жизнью и смертью.




Глава 1


Только минут через десять после того, как «скорая помощь» помчалась с раненым в местную больницу, возле двора Степанчуков остановился милицейский УАЗик. Василий, наверное, уже и на операционном столе лежал.

– Так… – еле выполз из машины и, переваливаясь с ноги на ногу, двинулся к людям немолодой уже милиционер.

– А чего это вас так много здесь собралось? – сурово и чуть самонадеянно обратился он к толпе. – Все следы затоптали! Как мне теперь прикажете преступника искать? Или, может, сами найдете? Кого здесь убили?

– Не убили, – вышла вперед Мария Михайловна. – Ранили только. Тяжело ранили Василия Степанчука.

– Это бизнесмена-то нашего новоявленного? – будто обрадовался неожиданной новости, зачем-то переспросил милиционер. – Того, который лесопилку в лесничестве устроил? Кто бы мог подумать?… Но если его только ранили, то нам тут и делать нечего. Когда в себя придет, то сам своего обидчика найдет. Сам же его и накажет. За ним не заржавеет…

– Ты, Макар, меньше языком молол бы! Лучше делом займись, если ты на хоть какое-то дело вообще способен, – обрезала его Михайловна.

– Но, но, но! – сердито цыкнул на нее представитель закона. – Должностное лицо при исполнении обижаешь! В «кутузку» захотела?

– А ты не нокай на меня! Не запряг! И кутузкой своей меня не пугай. Я уже настолько пугана, что теперь ничего не боюсь. А тебя – тем более. Приехал дело делать, так делай! Или ты только со мной ругаться будешь?

– Ты поговори еще у меня, колючка будяковая! Почему раненого забрали, нас не даждавшись?

– Да ты, никак, с дуба упал, лейтенант?!. Пьян ты, или температура вдруг поднялась, что глупости такие несешь?… Дитя малое знает, что раненого спасать надо, а не твоего приезда дожидаться. Вот здесь он лежал. Лицом вниз. Пуля в грудь, чуть выше сердца попала, и со спины вышла.

– Ты, Михайловна, так хорошо все объяснила, будто сама в него и стреляла…

– Объяснила, потому что кровь останавливала, рану его перевязывала. Да что с тобой говорить? Неужели в вашей милиции кого-то более понятливого не нашлось? Один полицай-Макар в милиции штаны протирает?

Михайловна даже сплюнула в сердцах. А стоявшие вокруг люди тоже сердито заговорили, поминая нерадивого милиционера не совсем добрыми и далеко не тихими словами.

– Ты таки напросишься у меня на неприятности. Даже статья в кодексе соответственная есть. «Оскорбление власти» называется.

Тут уже и другие не сдержались. А старый Семенович от возмущения даже чуть заикаться начал:

– Т-ты д-долго еще б-будешь с ж-женщиной п-пререкаться? М-может, хочешь, чтобы я, как депутат р-райсовета, т-тебя на с-сесию вызвал, г-где т-тебя люди о работе твоей спросят? Тоже мне, власть нашлась! Задрыпанная…

На сессию районного совета Макару явно не хотелось. Потому он, насколько мог, приглушил свой гнев. Но продолжал что-то невнятно ворчать в свои кустистые усы. Он молча бродил по двору, заглядывал во все уголки, неуклюже пытаясь создать видимость того, будто что-то ищет. Даже фонариком кое-где присвечивал, хотя уже и утро наступило.

– А кто и откуда стрелял? – как черт из табакерки, снова спросил у присутствующих.

– Мать моя, женщина! Опять за рыбу деньги! А ты для чего сюда приехал? Или тебе только покататься захотелось? – Михайловна прямо-таки пылала от злости.

– Тут человека чуть не убили, а он детские вопросы задает! Ищи, ирод, откуда стреляли, и не выводи меня из себя! А то не посмотрю, что на тебе форма висит.

– Форма моя не висит, а на меня одета, – с ударением на последнем слове молвил Макар.

– Может, на ком-то она и одета, – не могла угомониться Михайловна. – А та тебе, как на чучеле огородном, висит. Займись делом, ирод! Потому что общество эту форму и снять может. Тем более, что висит она на недостойном ее человеке. А когда форму снимем, то и по заднему месту надаем хорошенько. Чтобы ум из него чуть повыше поднялся. А то он там у тебя явно застоялся. Может, тебе «пурген» дать?…

Собиралось на грозу. Не ту, что в природе живет по своим собственным законам и только по воле ветра налетает на наши города и села. А на грозу социальную, стихийную, когда возмущенная толпа вот-вот разразится громами справедливого гнева, и гнев тот разящими молниями так и прошьет бестолкового представителя закона.

Спасло Макара от неприятностей только то, что именно на то мгновение появился следователь районной прокуратуры. А вслед за ним и несколько представителей милиции подъехало. Они-то в некоторой степени и разрядили накалившуюся до предела обстановку. Хотя вряд ли ее можно было разрядить полностью.

Следователь в городке был человеком новым. Потому все соседи Василия заинтересованно присматривались к нему. Что же он сможет сделать, еще совсем желторотый, если вот этот, уже поседевший на службе мешок с дерьмом, только кучу глупостей намолол, а по делу так ничего и не сделал.

– Успокойтесь! Успокойтесь, граждане! Давайте, спокойно и детально во всем разберемся. Кто может подробно сообщить о том, что здесь произошло?

Мария Михайловна, не совсем еще успокоившаяся от словесных перепалок с горе-милиционером, насколько сумела, рассказала следователю о том, что видела.

– Потерпевший был в сознании, когда вы его осматривали и перевязывали?

– Нет. Только на какое-то мгновение глаза приоткрыл и вымолвил единственное слово – «Колька».

– А-а! Так это же дружок его закадычный! Тоже бизнесмен задрыпанный! Вот он его и порешил! – не сдержавшись, вклинился в разговор Макар. – Наверное, доходами делиться не захотел. Его работа! Сто процентов – его!

Собравшихся людей явно возмутили эти слова милиционера.

– Прошу вас не вмешиваться, господин старший лейтенант, – сердито оборвал его следователь. – Если можете доложить о чем-то существенным, то докладывайте.

– Как же! Доложит он! – не выдержал Семенович. – Он уже полчаса с Марией Михайловной ругается. А в расследовании обстоятельств дела у него – даже кот не валялся. Будто на прогулку сюда приехал.

– Вы место происшествия осмотрели? Откуда стреляли – выяснили?

– Да я чуть ли не на коленях весь двор облазил. Гильзы нигде нет.

– А на дороге смотрели? Или вы думаете, что гильза только во дворе может быть?

– Нет. На дороге еще не смотрел. Мы сейчас, в айн момент, это сделаем. Пойдем, ребята, гильзу искать.

Только теперь, открыто посмеиваясь над своим незадачливым начальством, из кабины вышел шофер-сержант.

– Что, Макар Иванович, досталось вам на орехи?

– Ты поговори еще у меня, – обижено засопел Макар. – Марш на улицу – дело делать! Разговорился тут. Лодырь!

Хотя ситуация была довольно напряженной, но кто-то из молодых даже тихонечко засмеялся. Это же надо! Как из человека, прямо-таки, прет начальственный дух! Правду говорят в народе, что не дай Бог из хама пана. Да еще и в милицейской форме.

Следователь тем временем произвел опрос всех свидетелей, хотя свидетелями присутствующих и не назовешь. Ведь свидетель – это тот, кто что-то видел и потому может что-то свидетельствовать именно об увиденном. Или слышал что-то определенное. А тут только часть присутствующих слышала выстрел. Да и не все из них поняли, что это был именно выстрел. Они были только свидетелями большой беды своих соседей. А вот, как именно эта беда подвернулась, как она случилась, о том никто и ничего не знал. Ни машины, ни мотоциклы, которых в городке было немало, по улице не проезжали. Чтобы кто-то убегал с места происшествия, то такого тоже никто припомнить не мог.

Составив протоколы опроса свидетелей, и детально описав в отдельном протоколе место происшествия, следователь прокуратуры уже, было, собрался ехать в больницу. Но именно в тот момент нашли стреляную гильзу. Свежо стреляную. Из нее еще запах пороха не выветрился. А нашли ее соседские мальчишки, которые тщательно осматривали придорожные кюветы, и старательности которых мог бы поучиться присутствующий на месте происшествия офицер милиции. Да и не только он.

Получалось, что стреляли с дороги, на гладком асфальтированном полотне которой никаких следов, конечно же, не было. Куда исчез преступник, то ли в верхнюю часть города подался, то ли в нижнюю, выяснить не удалось.

– По всему видно – «глухарь», Макар Иванович, – тихо сказал милиционеру следователь. – Вряд ли нам удастся раскрутить это дело.

– Что вы, Сергей Петрович! Так раненый сам на убийцу указал. Колька, мол. Дружок его закадычный.

– Друзья редко убийцами бывают, – не согласился с ним следователь. – Да и один ли Николай в этом городе есть…

– А, насколько мне известно, именно из друзей самые лютые враги и получаются. Вспомните мое слово! Николай – убийца! И я вам это докажу. Выписывайте постановление на арест! Он у меня в айн момент расколется.

– Вы что, разве не знаете, что ордер на арест только прокурор выдать может? И, к тому же, если для того есть веские основания. А я даже не его заместитель. Потому и решения такого принять не могу. Да и не уверен я в правильности вашего вывода.

– Как же вы можете в чем-то быть уверенным, если с колоритом нашим, местным еще не знакомы. А нашим людям – хлеба не давай, только бы по поводу нашего законодательства позубоскалить, да кулаки свои о чужие ребра почесать. У нас еще такие фрукты встречаются, что пусть Бог милует.

– Я еду в больницу, – не обращая внимания на слишком длинную реплику Макара Ивановича, сообщил ему представитель прокуратуры. – А вы, надеюсь, знаете, как в таких случаях поступать. Если не согласны с моим мнением и если у вас есть серьезные основания для отстаивания вашей точки зрения, то обращайтесь с соответственным рапортом к своему непосредственному руководителю.




Глава 2


Тьма… Тьма беспросветная, хоть глаз выколи! Ни солнечного лучика, ни лунного сияния, ни проблеска далекой звезды… Одна только растревоженная мысль, неуловимая, как тень в полдень, бродит где-то в дремучих лабиринтах подсознания, пытаясь постичь сущность того, что произошло. Изредка, словно споткнувшись обо что-то, перед внутренним взглядом высвечиваются отдельные картинки недалекого прошлого. Но утомленная мысль никак не может соединить эти картинки в одно целое…

Старший сержант Василий Степанчук отслужил срочную службу в воздушно-десантных войсках и вернулся домой с твердым намерением поступить в институт и выучиться на инженера-строителя.

Манила его романтика новостроек. Влекло к себе что-то новое, еще не изведанное. Хотелось его увидеть, это новое. А еще больше хотелось самому приложить руки к созданию чего-то необычного, еще до сих пор никем не виданного, такого, что изменяло бы существующий мир и делало его еще лучшим и более привлекательным для людей.

Раньше о таком почему-то не мечталось. Может, слишком молодым был, или, скорее всего, собственного жизненного опыта не хватало. Ведь что в жизни мог видеть вчерашний выпускник средней школы? Как и все его ровесники, жил он чуть ли не в тепличных условиях, созданных любящими родителями. Хотя бы в силу этих обстоятельств, не мог он видеть и понимать всех тех сложностей ежедневной жизни, которые нас окружают постоянно. Раньше, в совсем еще недалеком детстве и в юношестве, обо всех этих сложностях и не думалось. Да и погулять хотелось перед армией. А потом – испытать себя на прочность суровыми армейскими буднями.

Даже в мысли не было у Василия где-то в чем-то схитрить, придумывая себе несуществующие болезни, и таким образом откосить от воинской службы, как это делали некоторые из его знакомых.

– Так и до старости доживете, прячась за мамины юбки, – презрительно говорил в таких случаях мнимым больным. – Никогда так и не узнаете, на что сами способны. То ли сорняками в человеческом поле расти будете, то ли колосом весомым нальетесь…

Не всем нравились такие Васины мысли вслух. Но не заставишь же его замолчать, если слушать неприятно. Кто отвечал резко, а кто и помалкивал.

В институт Василий поступил без особенных хлопот. К знаниям всегда тяготел. Да и память у него хорошей была. Все налету схватывал, и запоминал надолго. А дальше пошли нелегкие студенческие будни. Надо было и лекции посещать, и к семинарам готовиться. Да еще и, время от времени, вагоны на станции вечером или ночью разгружать. Чтобы на жизнь хватало. Ведь сколько той стипендии?… А у родителей со средствами всегда туговато было. Младших на ноги ставить надо.

Может потому, что жилось в те времена нелегко, ни к сигаретам, ни к выпивке так и не пристрастился. Хотя и не отказывался иногда сто грамм выпить. В праздник какой-то, или при хорошей компании. Всегда был дружелюбным. С людьми сходился легко, хотя и расставался с некоторыми без всякого сожаления. Расставался, если чувствовал фальшь в их душах или слащавое словоблудие на устах. Приспособленцев никогда не любил. Ценил в людях чистоту души и откровенность в речи. Особенно нравились ему те, кто умел отстаивать свою точку зрения. Даже, если она не совпадала с его собственной.

Родители Василия, которые всю свою жизнь отдали обучению доброго, разумного и вечного детишек своего небольшого городка, никогда не заводили с ним разговоров о Боге. Но устоявшихся христианских традиций придерживались. Всегда, наравне с соседями, праздновали и Пасху, и Рождество Христово, да и другие большие религиозные праздники тоже. Не принято было в их молодые годы в церковь ходить. Особенно им, учителям.

Только один-единственный раз, в раннем детстве, Вася побывал в церкви. Когда умерла его бабушка. Детский разум не мог тогда постичь всего величия и таинства церковного обряда. Но после того случая возражать вере в Господа, даже подсознательно, уже никогда и ни перед кем не решался. А больше всего не нравилось ему, когда некоторые ушлые дельцы, неистово работая локтями, чтобы завоевать себе теплое место под солнцем, всячески пытались использовать религиозные верования людей и, сыграв на самых сокровенных струнах человеческих душ, сталкивали их чуть ли не лбами, натравливая парафиян различных конфессий друг на друга.

– Мы все христиане! – доказывал он в минуты откровенных разговоров, – и греко-католики, и католики, и православные, и даже представители разных сект. В жизни главное – быть человеком! И не столь важно, кто какой веры придерживается.

– Почему же ты сам в церковь не ходишь, если веры христианской не сторонишься? – спрашивали его некоторые.

– Да хотя бы потому, что не только честные и набожные люди туда ходят. Не только за молитвами они время в церкви проводят. – Отвечал он на такие вопросы. – Ходят и те, кто грязно ругается на людях, и те, кто ближнего своего, как липку, обдирает. В церковь теперь многие люди ходят для того, чтобы грехи свои замаливать, а не совета у Господа спросить и помощи в осуществлении добрых дел попросить. По мне, так достаточно Бога в сердце своем иметь. И заповедей его придерживаться. А если я не прав в этом, то мне самому за то и отвечать. Перед Богом, да перед совестью своей. А не перед вами.

Как-то на зимних каникулах уговорили его друзья на поездку в Карпаты.

– На лыжах покатаемся, – уговаривали они его, – возле вековых смерек Новый год встретим.

Хоть и не слишком далеко от гор жил Василий, но как-то так получилось, что ни разу не пришлось побывать ему в этом сказочном краю. Потому и уговаривать его долго не пришлось. Поработали друзья две недели на разгрузке вагонов, деньжат на поездку поднакопили, и двинулись веселой компанией в неизвестность, руководствуясь только своей молодой удалью и верой в хороших людей.

Новый год действительно встретили в девственном лесу. Что-то такое непривычное, такое сказочное было в этом праздновании, что оно всей их компании на всю жизнь запомнилось. Но самым важным для Василия в этой поездке было то, что встретил он в горах свою самую первую в жизни любовь, свою ясноглазую Галинку, дочку простых людей, горян с деда-прадеда, у которых квартировала вся их компания.

И Галинке приглянулся статный, кареглазый юноша, который выгодно отличался от всех своих товарищей серьезным отношением к жизни и к людям, которые ему встречались на жизненном пути. А через год молодые стали на рушничок счастья. Повез Василий свою Галинку в родное Полесье, где леса, как и в Карпатах, немеряные, где реки такие же быстрые, а люди приветливые и добродушные, как и во всей Украине.

Так как для Василия были несвойственны непродуманные решения, то проблему материального обеспечения семьи он решил еще перед свадьбой. Правда, пришлось перевестись на заочное отделение. Не сидеть же у родителей на шее. Да еще и с молодой женой.

Было их тогда два неразлучных друга – Василий Степанчук и Николай Погорелец. Дружили они с детства. Вместе в школу ходили. В институте учились на одном курсе. Даже жениться решили почти одновременно. Но жениться – не в кино сходить. Ведь это – на всю жизнь. Долго они тогда думали – как на жизнь заработать и семьи свои материально обеспечить.

Хлопцы были довольно бережливыми. Тяжелым трудом заработанные на разгрузке вагонов деньги на ветер не выбрасывали. Вот и собрать кое-какие суммы сумели. Еще немного у родителей одолжили, и решили при местном лесничестве свою пилораму открыть. Правда, покрутиться пришлось немало. Кое-что преподаватели институтские посоветовали, а чем-то родственники и знакомые родителей помогли. Удалось им тогда взять довольно хорошее оборудование на очень выгодных условиях – в лизинг, то есть в аренду с выкупом.

Дела пошли неплохо. Хотя и хлопотно на первых порах было. Особенно – при поиске первых клиентов. Да и работать иногда с утра и до темной ночи приходилось.

Очень помог ребятам директор лесхоза, старый друг отца Василия.

– Чем я буду отдавать лес-кругляк каким-то неизвестным барыгам, и они на нем наживаться будут, – обмолвился он как-то за рюмкой у Васиных родителей, – я лучше помогу раскрутиться Василю и Николаю. Может, и они мне когда-то чем-то полезными будут. А нет, так нет. Мое доброе дело мне в актив и запишется. Хотя бы на суде Божьем…

И помогал Иван Иванович ребятам. Помогал искренне, от всей души. И лесом первосортным, и советами мудрыми, и клиентами денежными.

Так и вышли Василий с Николаем в люди. Хорошие свадьбы на свои собственные деньги справили, и молодых жен в родительские дома привели. А уже через год, когда молодые жены им первенцев подарили, Василий с Галиной и новоселье справили.

Николай к тому времени свой дом еще не достроил. Он был единственным ребенком у родителей. Потому ему не так припекало с новостройкой, как его товарищу, у которого еще двое младших в родительском доме были. Потому и пришлось Василию с Галиной какое-то время без друзей-соседей жить. Но дружить они еще больше стали. Только теперь уже семьями. Так общее дело их объединило, что они, шутя, даже сватами себя именовать стали. Ведь Василию жена сынишку родила, а Николай стал отцом очаровательной девчушки.




Глава 3


Городок Берестин маленький. В нем всего-то тысяч восемь населения. Как три села вместе. Любое известие от одной околицы до другой быстро доходит. Тому и удивляться нечего. Ведь большинство людей с деда-прадеда между собой знаются. Даже прозвища уличные из далеких сельских времен кое-где остались. Десятилетиями люди роднились, дружили, кумовьями становились. Да и работали все вместе на нескольких предприятиях. Потому лихое известие о покушении на жизнь успешного местного бизнесмена Василия Степанчука, как брехня по селу, за каких-то полчаса разошлось по городку и стало известно всем.

Мария Федоровна и Василий Иванович, родители Василия, прибежали в больницу, когда еще шла операция. Вся в слезах, Галина бросилась к свекрови. Они, обнявшись, и все время всхлипывая, так и стояли, изо всех сил стараясь сдержать готовый вырваться наружу неистовый крик обиженных душ. Так и простояли перед дверью операционной, подсознательно чувствуя, что их причитания могут только повредить и Василию, и докторам, которые теперь борются за его жизнь. Даже говорить громко боялись. Чтобы, не дай Бог, не навредить чем-то своему сыну и мужу. Чтобы врачам не мешать. Боялись за самого родного для них человека.

Шепотом, чуть слышно, Галина рассказала родителям о том, что случилось, хотя и сама до конца не могла осознать всю глубину беды, так неожиданно свалившихся на них всех.

Сдерживалась. Гасила свой крик, как могла. И таки выдержала! Выдержала, как это могут сделать только любящие женщины.

А Василий Иванович все эти томительные минуты места себе не находил. Молчаливой, хмурой тенью сновал он по коридору, время от времени нервно встряхивая с рубашки несуществующие пылинки. То зубами скрипел в бессильном гневе, то пальцы в кулаки сжимал, будто к рукопашному бою с неизвестным злодеем готовился. Человек добрый, тихий и скромный по натуре, он, казалось, в эти минуты и сам, не задумываясь о последствиях, своими собственными руками задушил бы нелюдя, который так нагло посягнул на жизнь его первенца.

Как же медленно тянется время! Секунда за секундой ползут, как улитки, медленно складываясь в тяжелые минуты ожидания. Только мысли, одна быстрее другой, темные и тяжелые, быстро мелькают в голове, не зная, за что зацепиться, и тщетно пытаясь ускорить ход времени. Свою собственную жизнь, всю – до последней капельки, отдал бы, если бы ее, как донорскую кровь, можно было перелить в ослабевшее тело сына. Только бы это можно было сделать…

Как ни долго они ждали того мгновения, дверь операционной открылась совсем неожиданно. Три пары исполненных скорбью и надеждой глаз были направлены на главного хирурга районной больницы. Что он скажет? О чем сообщит им? Надежду ли им подарит, или чернее самой темной ночи будет его весть?…

– Успокойтесь, пожалуйста, – попробовал улыбнуться в небольшие усики Петр Федорович. – Самое страшное уже позади. Рано еще нашему соколику на тот свет отправляться. Вытащили мы его с той черной дороги, с которой возврата нет. Теперь все только от него самого, да от вас всех зависит. Организм у него сильный. Должен справиться с травмой! А мотивация к жизни у Василия очень высокая. Это – и родители любящие, и жена любимая, и детишки маленькие. Мы же, в свою очередь, и в дальнейшем будем делать все, чтобы его как можно скорее на ноги поставить.

Насилу сдерживая громкий плач, Галина с Марией Федоровной бросились обнимать доктора, не зная даже, как благодарить своего спасителя за его доброе сердце и золотые руки. Ведь хорошо понимали, что если бы не он, то могло и не быть у них того проблеска надежды, который теперь появился у них в жизни. И только после этого, будто реально осознав эту надежду, скупые отцовские слезы тихо побежали по щекам Василия Ивановича. Будто в одночасье отпустила его какая-то неведомая сила, ранее удерживающая его в относительно нестабильном равновесии.

– Спасибо Вам, Петр Федорович! – еле выдавил из себя, всхлипывая. – Что бы мы без Вас делали?!.

– Ну-ну, не надо, – слегка приобнял и похлопал его по плечу врач. – Успокойтесь! Хотя бы настолько, насколько это возможно, успокойтесь. И женщин своих успокоить попытайтесь. Потому что я этому, наверное, никогда так и не научусь.

Когда Василия отвезли в палату, Галина уселась возле него на стульчик и заявила всем, что отсюда никуда не пойдет. Тут, мол, буду сидеть, пока Вася в сознание не придет. Пока выздоравливать не начнет. И столько уверенности было в ее словах, что даже мать ничем не могла возразить своей невестке. Хотя и в ее сердце на какое-то мгновение всколыхнулась неудержимая волна ревности, но сразу же и улеглась. Прогнала она ее, негодную, не дав никому и заметить. Поняла мать, поняла, что именно она, невестка, мать его детей, в этой тяжелой ситуации больше всего и сможет помочь ему – ее сыну. Только бы ей силы хватило!

– Я тоже немножко посижу с тобой, Галинка. А потом к детям пойду, – нежно обняла за плечи свою невестку. – А ты, отец, быстро беги к внукам. Чтобы, не дай Бог, не перепугал их кто. Побудь там, пока я приду. А сюда по очереди ходить будем.

– А ты, дочка, за детей не переживай, – это уже к невестке. – Мы с отцом за ними присмотрим. Дома у вас все хорошо будет. Только бы здесь на поправку быстрей пошло.

Не меньше часа просидела мать с невесткой, молча всматриваясь в Васино лицо. Она все еще тщетно надеясь на то, что вот именно сейчас он откроет свои карие глаза, и что страшный призрак небытия отойдет куда-то в сторону и больше никогда, никогда, никогда не подступится к нему.

А Василий лежал неподвижно, как больничная подушка, белый, и только по легкому шевелению простыни чуть-чуть угадывалось его дыхание. Даже не верилось, что такой сильный мужчина может вот так беспомощно лежать, не в силах не только руку приподнять, но и глаза открыть.

– Идите уже, мама, – будто пробудившись от тяжелого сна, тихо прошептала Галина. – Пойдите к деткам нашим. Чтобы я хоть за них спокойной была. А то сердце мое может и разорваться между ними и Васей.

– Иду, доченька. Отец тебе что-то поесть принесет.

– Ой! Лучше не несите ничего. Не до еды мне теперь. И ложки в рот взять не смогу. Не обижайтесь только.

Постаревшая в это недоброе утро на добрый десяток лет, мать тихо вышла из палаты, оставив Галину наедине со своими горькими думами, со своим любимым мужем, с ее немощным сыном. И зачем только Господь наградил людей способностью думать? Да еще и такой сильной способностью, что мысли эти никак в повиновении не удержать?…

Галя осталась в больнице. Осталась рядом со своим любимым и, фактически, наедине со своими мыслями.

Доктор сказал, что операция прошла успешно, и что выживет ее Васенька, да еще сто лет проживет. Но правда ли это? Может, только успокаивает?… А если не выживет?… Если не выйдет из того мрака ее ладо? Что же она с малыми детками в чужом городе делать будет? Кто ее приголубит? Кто сердечко согреет? Кто смеречкой карпатской назовет?…

И домой возвращаться нет сил, и тут оставаться – беда. Какая только злая судьба может достаться человеку! Всего лишь одно мгновение, один-единственный импульс преступной мысли, одно движение пальцы – и весь радужный мир жизни в один миг превращается в серое пристанище теней, в мир без солнца, без звезд высоких, без желаний счастья и надежд на счастливое будущее.

Кто? Кто тот злой ирод, который счастливую их судьбу прикрыл черным крылом смерти? Кто в звезду их жизни в далеком небе попал? Кто деточек маленьких сиротами в мир пустить надумал?…

Роятся и роятся в голове у Галины мысли, одна горьше другой. Стучится в висках остывшая от ужаса кровь, любящее сердце ледяным дыханием обнимая. А сама она сидит, не двигаясь, возле кровати своего суженого, с тревогой всматриваясь в обескровленное лицо. Не верится ей, что это он, ее Васенька, такой сильный, веселый и жизнерадостный, лежит теперь перед ней таким беспомощным.

Разумом она осознает, что у страха глаза велики и что все может оказаться не таким ужасным, как ее мысли рисуют. Но сердцем того воспринять не может. Лишь чуть-чуть угадывается дыхание ее мужа. Иногда даже кажется, что эта могучая грудь уже не поднимается, и что последние капельки жизни неумолимо оставляют его, и что ничто уже их, эти драгоценные капельки, не в состоянии будет вернуть назад.

Но и совсем иное чудится ей. Всем сердцем чувствует Галя, что только взгляд ее любящих глаз, ее собственная энергия жизни, сила ее любви передается через этот взгляд телу любимого, и он обязательно выживет. И снова будет счастливой их жизнь, а черная тень беды навсегда исчезнет в неизвестности. Вот, только бы ей глаз не закрыть! Только бы не прервать тот лучик надежды, струящийся из самых таинственных глубин ее любящего сердца и пробивающий себе путь сквозь мрак забытья к сердцу ее любимого.

А как красиво в их жизни все складывалось! Вспоминался и вспоминался тот зимний день, когда веселая ватага студентов зашла на их подворье, и тато согласился взять их на ночлег. Сразу же бросился в глаза Гилинке молодой, статный парубок, и тенькнуло сердечко от первого дыхания не понятой еще любви. Да и он сам, ее Васенька, казалось тогда, не сводил глаз со стройной чаровницы-горянки. Даже снег в ту зиму казался ей горячим. Все люди были на удивление приветливыми. А в каждом дыхании ветерка улавливался таинственный и неповторимый запах весны, весны ее первой любви. И как подхватила их эта волна любви, как бросила их в свой бездонный омут, так и поплыли они в той сладкой волне, и не могли нарадоваться своему счастью.

А, может, думалось Гале, счастья того было слишком много? Нескольким супружеским парам могло бы хватить. А все только им самим, их семье досталось? Но, нет, нет! Это только горя у человека может быть слишком много. А счастье – оно всегда в меру. Если дорожишь им – приумножится. А если пренебрегаешь им, то и отвернуться может. Много его никогда не бывает.

Никогда не была легкомысленной со своим счастьем Галина. Всегда бережно относилась к нему, от недоброго слова и лихого ока берегла. Потому и теперь никому его не уступит. День и ночь будет сидеть рядом со своим ладом, и ниточке своего влюбленного взгляда прерваться не даст. Это обязательно поможет! Выживет ее Васенька! Обязательно выживет! А как только глаза свои откроет, как только глянет на свою любимую женушку, то тогда уже никто и ничто их разлучить не сумеет. Здоровье она ему сама вернет – и теплом своего сердца, и искренним лепетом их детишек, и целебными травами карпатскими, силы которых еще никем не измерены и которые в состоянии вливать здоровье в любое тело, даже в старое и немощное. А уж такому сильному организму, как Васенькин, то они, тем более, помогут.

Снуют и снуют мысли в голове у Галины. Приятные воспоминания душу переполняют, наливая сердечным теплом обращенный к мужу взгляд. Будто разговаривает мысленно с ним его жена. И кажется ей, что чело его светлеет от того взгляда, и будто тень его улыбки неуловимо пламенеет на его устах.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/valeriy-fursa/desyataya-zapoved/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.