Книга - Танк по имени Лютик

Танк по имени Лютик
Денис Викторович Прохор


Россия в любую эпоху страна удивительная. Раз за разом жизнь и судьба бросают ей вызовы, а она не гнётся и не ломается. Течёт по реке времени в одном известном ей направлении. Мимо бед. Через беды. Из года в год. Из века в век. А вместе с Россией плывут люди. Многие по течению, но есть кто против. И хорошие и плохие, а вместе российские. О них об этих людях эти рассказы. Тех, кто жил в условиях ковида, кто живёт внутри Специальной Военной Операции. Такие как были. Такие как будут. Такие как есть…





Денис Прохор

Танк по имени Лютик





Герой Российской Федерации




Правильно сделал Костя Буравчик. Правильно. За семь дней до последнего своего дня отослал, написанные от руки, письма в Гаагу, администрацию президента, губернатору, в редакцию « Калужского перекрестка» и на Дальний Восток в поселок Хвойный Збышкину Павлу Дмитриевичу – верному и старому корешу. С ним, пять лет после армейки, на якутских разрезах пахали. Рулили посменно громадным, в желток выкрашенным Белазом. Какие же это были времена! Самым, что ни на есть, человеком себя Костя Буравчик чувствовал. Таким, как всегда мечтал, как в подшивках «Техника молодежи» в армейской библиотеке. Такой себе неброский Буравчик с вечным своим курносым животом. Он заимел его лет в 20 и так носил бессменно между худыми и длинными руками с локотками-клювиками. И вот этот самый безвестный кирпичик толпы управлял…Да, пожалуй, точно. Газовал, поворачивал по своему хотению в какую хотел сторону, целой пятиэтажной хрущевкой на три подъезда. Да. Точно вам говорю. А с чем можно еще сравнить БЕЛАЗ 57720? Жодинский инопланетный монстр в якутских безжизненно-прекрасных интерьерах планеты из далекой-далекой галактики?… Значит, письма Буравчик написал. В конце со всеми попрощался и со всем уважением. С Гаагой, администрацией президента, губернатором, «Калужским перекрестком», а Збышкину, по причине более короткого знакомства, добавил.

« Так что если что ты зла не держи, Паша. С приветом, Костя!» А текст в письмах был такой. Наивный, корявый и искренний.

« Не знаю совсем, зачем я к вам обращаюсь. Но, когда такое замыслил, надо обратиться. Обязательно надо к кому-нибудь обратиться. Хотя, конечно, по-хорошему, вы не знаете…Не вашего ума это дело. В смысле масштаба. Короче. Чиркать не буду. Волнуюсь. Поймете, если захотите…Вы, конечно, и не знаете, что жил на свете такой Костя Буравчик. А я жил! Жил! Это я вам со всей ответственностью заявляю. Чтобы потом кто чего ни говорил. А после всего что случится, говорить будут. По-большей части неправду всякую. Как обычно. Так вот, если хотите знать. Я за всю жизнь ни одного кредита не взял. Только сеструхин вот-вот закрыл. А сам ни-ни. Как бы тяжело не было. Сколько жена не просила. Так вот. Дулю вам и спасибо! Как-нибудь. Хлеб по-всякому лучше свой есть, чем арендованный. Я так понимаю. Вы же знаете… Нет, ну соседку мою Милку Тревожкину вы не знаете. Украину вы точно знаете. Понимаете тогда, о чем я толкую? Опять куда-то в сторону убежал. Короче, я водитель. У меня все категории…. И геморой профессиональный. Ну то такое…Я чиркать не буду. Хотите, не читайте. Короче, рулю всем что движется. На Монголию гонял в Сухе-Батор. Без навигатора, по вьетнамской карте с паучками. Был же случай. Дали мне, значит, Газ 62. Вали, говорят, в Сухе-Батор. А пустыня Гоби это я вам скажу. Не сахар. Туда кое-как…Газик еще попыхивал. А оттуда навалили мне бараньих тулупов по самые борта. Зачем-то для Краснодарского райторга. Понятно химичили чего-то. А жара. А тулупы до того духовитые! Поверите, не тулупы вез, а будто три дня на площади трех вокзалов жил в 92 году. Такая портянка злоколючая. Как вёз. Если бы не монгольское иго. Лошадки ихние потешные. Если бы не они, стал бы я пустыней Гоби. Вписался бы навечно в местный пейзаж вместе с газиком. А так ничего. Вытянули. И меня и газик. Верите. Кого-кого, а их бы всех расцеловал. Все 37 гривастых добрых морд. За просто так добрых. Постеснялся я тогда. Одну всего морду троекратно обслюнявил. Но тоже добрую. Табунщика Чойбалсана Пеклевана. Я много где был. Россию даже в расчет не беру. Всю объездил. Для меня она не чужая и за Уралом, за Садовым кольцом одна единая. Своя. Я почему так подробно рассказываю? Думаете, боится к самому главному подступиться. Правда ваша. Боюсь. Нет, не боюсь. Никогда и ничего не боялся. Я в стройбате, на Баме, один из всего молодняка против дембелей дагестанцев встал. Хвастаться не буду. Как встал, так и лег. На больничку крепко загремел. Это к тому, что никакой я не трус. Как про себя, про меня не думайте. У меня в душе свой бордюр имеется. Через него вынужден перепрыгнуть. Потому вам и пишу. Я не кила. Я мужик. Не крал, не врал, людей за собак не считал и сам собакой ни для кого не был. Так вот оно как-то. Железно вам говорю. Эти ладно. Гаага, губернатор, но ты-то Павел Дмитрич! Пашка! Ты им доскажи, если что…Костя Буравчик без дела не говорит, а если говорит, значит, дело. Вот опять. Зарекался, хвастаться. Но я чиркать не буду. Не хотите, не читайте. Я здесь знаков натыкаю. !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Чтобы знали, где один голый фактаж начинается, а не лясанье вымышленное. По делу так по делу. Как в постановлении написано. Значит. 22 сентября 2017 года в 9.15 ( утра, если что) Кузенков М.П. управляя транспортным средством «Тойота Ленд Крузер» 2016 года выпуска на пешеходном перекрестке (пгт. Фабрика №7 улица Интернациональная 12) совершил наезд со смертельным исходом. Пострадавшие: Буравчик Елена 38 лет, Буравчик Татьяна 14 лет, Буравчик Николай 10 лет, Буравчик Светлана 7 лет. Там дальше еще на восьми страницах как-будто по-русски. Но вот главное. Это в самом конце, когда выпутали, наконец, из дебрей. Прямо передо мной постановление. Не подумайте чего. Я прямо слово в слово списываю.

«…Признать Кузенкова М.П. виновным. Назначить наказание в виде лишения свободы сроком на пять лет. Условно.» Условно. Слышали. За четыре. Нет. Пять жизней за пять лет. Условно. Как-будто и не было ничего. За то что по пешеходке правильно шли. Как надо все сделали. Я Светку сам учил. Посмотри налево, посмотри направо. Ленка моя Васильевна…Как же так. У кого спросить. Как же так. Все закончилось и теперь только понял. А так нельзя. Неправильно так. Понимать нужно, когда оно есть. Когда светлыми глазами на тебя смотрит. Когда мухой нудит и нудит, если с мужиками переберешь немного. Говоришь ей : « Лен, заколебала, честно! Дай тишины». Теперь у меня всегда тихо. Думайте, мужики. Чем это лучше. В тишине ходить как в бараньем монгольском тулупе по Краснодарскому краю. Неправильно. Надо, чтобы правильно. Иначе как, мужики? Короче, похоронил я своих. «Архангелу Петрову» он же Самвел Мартиросян – по похоронам у нас главный тамада, за свое местечко заплатил. Чтобы потом рядышком и никогда не расставаться. Не так как сейчас. Самвел все как надо сделает. Поминки, главное, чтобы нормальные были. Не сказали потом, что Буравчик Костя чего-то там зажилил. По судейству я дальше не пойду. Мне адвокат сразу сказал. Честный парень, пока молодой. Там глухо всё. В Москве тетька-дядька какие-то. Чего-то добиться, надо всю фабрику номер семь заложить и еще село Стефаново. Я с этим Кузенковым сам разберусь. По справедливости. Чтобы вы знали. Я не бармалей пустоголовый. Не думайте. Хотя думайте. А я ничего чиркать не буду.»

В оставшиеся дни Костя Буравчик доделывал то, что осталось от его красивой, сильной жизни. Сходил к нотариусу. Переписал на сеструху, в прошлом году до конца доведенный кирпичный двухэтажный дом. 12 лет его строил. Фундамент, кладочку из красных «кремлёвских» кирпичей. Всё своими руками. Бригады нанимал, но и сам изо всех сил старался. А крыльцо? Ни у кого такого крыльца нет. До Калуги так точно. Во сне его Костя увидел. С греческими колоннами и лестницей винтом подкрученной. Это вспомнить, сколько бегал, чтобы камень подходящий добыть. Из Серпухова колонны волок. Жить бы теперь да жить. Теперь пропадет все. Не сразу. Сеструха поупирается, но мужик у нее. Колька Дымов. Так- то нормальный. Не бьет. Вроде любит. Цветы таскает с духами на праздники и так. Нормальный. Но с червоточиной. Лучше бы колбасу домой таскал, если в цеху соответствующем работаешь. Переписал дом Буравчик. Документы пока сеструхе не показывал. Сложил в палехскую шкатулку и ключик в замочке оставил. Чтобы не искали и не сломали такую красоту. За просто так живёшь! Оставалось купить подарки. Был у них такой обычай. Старый Новый Год заканчивали всегда одинаково. Костя выключал гирлянду на искусственной голубой ели. Буравчик привез ее из китайского Харбина. Лена зажигала толстые ароматные свечи. Костя подкатывал к вроде кожаному дивану круглый журнальный столик. Раскладывал листки, в центр высыпал фломастеры. Все записывали старательно планы на будущий год. Потом он собирал мечтательные листки в школьную клеточку и запирал их в палехскую шкатулку. В этом году самая младшая Светка впервые писала сама. Оккупировала любимый Костин салатовый фломастер. Написала печатными, едва-едва осознаваемыми буквами: « Мне КунгФуПанду. Самую большую. Папи куртку из Селы. Ходит как дедБорис». Денег у Буравчика поначалу было много. Своих запасов, а потом люди собрали, и администрация кой-чего подкинула. Никогда столько разом не было, а теперь и не будет. Потому что Костя почти все сразу потратил. В самый притык оказалось, когда за подарками отправился. Ничего. Зачем ему эта куртка, а на мультиварку-скороварку, похожую на бежевую кастрюлю с ушками, Ленка каждый раз заглядывалась. Когда по делам в Калугу приезжали.

В последний свой день Буравчик вышел из дому около шести. Запер дверь с бронзовой подковой и положил ключ под резиновый коврик. Апрельский день обещал быть светлым и радостным. Подгоревший снег истаивал грязными мокрыми пятнами, как забытое на сильном огне много раз сбежавшее молоко. Буравчик прогрел Урал. Здоровенный армейский грузовик на высоких колесах. 4320. Восемь с половиной тонн железа против семи десятков килограммов никчемной, задержавшейся на этом свете органики под условным названием Кузенков М.П. Пора настала переработать ее во что-то действительно полезное. В компост. На грузовик Буравчик потратил почти все деньги. Наврал Мерзликину Андрюхе, что подрядился в Кировскую область. Возить кругляк на лесозаготовках. Буравчик прогрел Урал. Закинул в кабину подарки. Мультиварку прямо в коробке. Ленка любила сама все открывать. Бело-черную мягкую панду и последнюю приставу Х-бокс. Повозиться пришлось с велосипедом. Это для Таньки. Совсем не оставалось места. Поразмыслив, Буравчик скрутил переднее колесо. Там, если что, приделает обратно. Делов-то. На месте был через час. Где встать, присмотрел заранее. Не так-то легко было втиснуть тяжелый Урал в паутину старых улиц калужского левого берега. Костя встал на парковке у электропроводного завода, возле памятника «вылупившийся Ильич». Из четырехгранной гранитной трубы с пластиковым венком у подножья вылазила яйцеподобная голова с бородкой и усиками. Буравчик приладил грузовик к бордюру, чтобы хорошо был виден дорогой коттедж за бордовым рифленым забором. Часа через два и полпачки «Донского табака» створка подземного гаража поползла вверх. На улицу выкатился белоснежный Ленд Крузер. Тот самый. Мотор Урала отозвался на это низким, ждущим финальной команды, рычанием. Кузенков М.П. выбрался из машины. В заборе открылась калитка, и молодая коренастая женщина в лыжном с красной псевдорусской вязью костюме выкатила со двора детскую коляску. Это было неожиданно и голову Буравчика начало мотать из стороны в сторону, пока его усталые в красной сетке глаза не уперлись в счастливое радостное лицо девушки на картонном боку мультиварки. Девушка сияла белоснежной улыбкой, прижимая к груди бежевую кастрюлю. Буравчик зло и решительно прокричал ей в ответ.

– А я? Как же я?

Грузовик тронулся с места. Въехав в поворот, Буравчик увидел как Кузенков М.П. и незнакомая ему женщина в лыжном костюме пырскнули за Тойоту, забыв на мгновение про коляску, повинуясь первому человеческому закону. Жить. Через мгновение они бы опомнились, но Буравчик не оставил им этого шанса. Он до отказа вдавил педаль и исполнил самый главный человеческий закон. Быть.

… Костя Буравчик умер мгновенно. Ни Кузенков М.П., ни девушка в лыжном костюме, ни тем более ребенок в коляске, толком не успев испугаться, видели как мчащийся прямо на них грузовик, внезапно свернул в сторону и въехал по самый задний борт в гараж с поднятой створкой. Буравчик пробил головой толстое лобовое стекло. В его окровавленном, переломанном теле догорало сердце, а навстречу Косте Буравчику уже бежала, размахивая руками, самая младшенькая его Светка…

Из всех отправленных Костей писем дошло одно. На Дальний Восток в поселок Хвойный Збышкину Павлу Дмитриевичу. «Почта России» – ты, великий замедлитель.. С тобой и конец света не страшен. Ведь мы о нем так и не узнаем.






Вирус Износкина




Износкин хорошо старел. В Калужской области. Между Окой и Шаней. Завел живот и кота Михалыча. Все трое жили, не скучали в доме из крепких темных бревен, под шиферной мшистой крышей. Во дворе настоящий колодец. Wi-Fi на есенинской березе. Из соседей в основном москвичи-дачники. Лето общительное. Зима думательная. Русский круговорот – лучше наилучшего мозгоправа. Где надо уколет. Когда надо соберет всего разом. До единой психической крошки. Хорошо. Хорошо, что мы там, где мы есть. Ведь там где нас нет. Опаньки! Нас нет. Износкин, например, давно это понял. Главное принял и закруглил собственные душевные углы. Начал приглядываться к Надьке Хохловой. Работали вместе. На фабрике «Мастер-Гриб». Он охранял сутки через трое шампиньоны, вешенки, она их собирала. Надька тоже приглядывалась. Может чего и сладится. Сглядится. Износкин не спешил. Ждал когда само собой ковырнет. Скажет: «ЗАГСуй не газуй». А сейчас готовился. Охота нет. Рыбалка. Книжки всякие. Вместе с домом купил Износкин всего Ленина (40 томов, Госполитиздат 1941), Чехова, Чейза, Пикуля и немного Эммануэль Арсан в правильном переводе. Самое то, чтобы не закиснуть на жизненной остановке. Заняться было чем…

Июль. Лисичкин шторм в Калужской области. В березовых светлых лесах островки, острова, архипелаги в волосьях жесткой травы, в солнечных пятнах лесных опушек, под темными и влажными елями. В тот день, например, Износкин вышел из дому после 10, когда солнце выпило досуха всю росу, а уже к 12 его старый армейский рюкзак был набит под завязку. Килограмм 7-8 и лисичка молодая, крепкая. «Ого. Сколько это рубликов?» – считал в уме Износкин. – «Небось 2000. Уря, уря, уря». Грибы Износкин сдавал в Полотняном Заводе. В рифленой будке под вывеской с облупившимися от времени буквами: «Купим всё. И не всё.» сидела грузная, пушистая от старости Ануш. У нее было все остальное, но главное это гипнотический указательный палец с толстым, вросшим в плоть червонным кольцом. В буквальном смысле Износкин цепенел, наблюдая за тем как палец Ануш орудует в его рюкзаке. Выщелкивает без жалости некалиброванные «лопухи» и обезглавленные ножки. Но всякий раз, когда Износкин с деньгами в кулаке и тощим рюкзаком отчаливал от обитого жестью прилавка в голове его била в барабан серьезная обезьянка в красной феске с плетеной кисточкой. Мешала разыграться неприятному чувству, что Износкина раздели и отымели ясным днем и при всем честном народе. С такой добротой и участием, что Износкин, признаться честно, если бы попросили, согласился бы еще разик и бесплатно.

– Михалыч! Идем, друже. – поводок был длинный, но Износкин его не тревожил. По уму Михалыч, если не брать март (там отдельная песня), стоял крепко между 16-ти битной Сегой и первой плойкой Сони. Михалыч выгрузился из леса на запущенный проселок. Две колеи едва-едва можно было определить в елочном молодняке и зарослях цеплючего дикого шиповника. Хвост трубой. Окрас пепельный. В зубах никакой лишней пташки. Воспитанный кот. Износкин наклонился и протянул руку. Михалыч деловито и споро взобрался на плечо. Обнюхал старую кепку и бритую шею. Уселся поудобней и коротко мяукнул. Пёховоз «Износкин-1970» отправляется с 1 платформы. Конечная станция – Дом. И это неплохо. Идти , идти. Тянуть за собой тяжелые от приятной усталости ноги. Слушать мир, видеть мир внутри и рядом. Может не об этом думал Износкин. Совсем не об этом. На самом деле, как бы половчей в Полотняный сегодня успеть, думал. Но, если разобраться, то именно об этом, как и любой человек в редкие моменты согласия с самим собой. Первым забеспокоился Михалыч. Износкин сквозь плотную ткань афганки почувствовал кошачьи когти.

– Ты чего, котяра? Почти дошли. Не хочешь? Прыгай тогда.

Износкин отстегнул поводок и Михалыч побежал обнюхивать, исследовать незнакомую ему штуку, неожиданно выросшую у их с Износкиным свеже зеленого штакетника. Износкин знал, что это за штука. И дядьку возле черной Тойоты Тундры, на которого шипел Михалыч, Износкин знал. Очень хорошо знал. Он посмотрел вверх. Тривиально, но солнце потерялось за серыми с грязным окоёмом тучами. Износкин, на что уж человек метеоустойчивый, но и ему стало неуютно и зябко. Будто промозглый декабрь в Кингисеппе, а не мягкий июль в Дзержинском районе.

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй. – ответил Износкин.

Рука у Соловца до сих пор крепкая и голос тот же. Парикмахерский. И навязчивый и равнодушный.

– Думаешь, как тебя нашел?

– Тпру, Михалыч. Тпру. – Износкин дернул за поводок. Отогнал от Соловца, превратившегося в пепельную дугу, Михалыча.

– Думаю, зачем я тебе понадобился. Через столько лет. Мы вроде в последний раз берегами ровно разошлись?

– Точно. Я свое и твое слово помню. Что там у тебя?

– Лисички.

– Да ладно. Покажь.

Износкин потянул с плеча тяжеленький рюкзак. Поставил на землю и ослабил завязки. Соловец зачерпнул пригорошню лисичек. Поднёс к лицу и с наслаждением втянул в себя крепкий грибной запах.

– Как в детстве побывал. Сколько?

– Так бери. Сколько хочешь.

Соловец открыл дверцу Тойоты. Нырнул внутрь. Через мгновение вернулся с бумажной фирменной сумочкой в руках.

– Держи. – Соловец открыл пакет и показал его содержимое Износкину.

– Нормально? – спросил Соловец.

Износкин не поддался. Вытащил из кармана пакет и щедро отсыпал в него из рюкзака.

– От души брат.

Износкин повел свободными плечами. Туда-сюда. Потом размял закаменевшую шею. Сюда-туда.

– Мое слово нет. – сказал Износкин.

– 50 тонн бакинских. И это задаток.

– Мы договорились. Я не убиваю людей.

– А людей не надо. Это Таро.

– Таро? Ты хочешь чтобы я исполнил Таро?

– Не я. – Соловец помолчал потом неловко рассмеялся. – Такая петрушка, Ухо. Таро сам себя заказал.

Вечер. Небо как тихое лесное озерцо. В нем луна отражалась и первоцветы звезды. На лавочке рядом с просевшим крыльцом Износкин давал полный расклад Михалычу. Дымел контрабандной «Короной» и слова потихоньку выцеживал.

– Ухо. Надо же. Вспомнил. Как оно было до износкиной эры.

Михалыч слушал. Облизывал лапку. Серьезное дело, но слушал.

– Таро. – продолжал Износкин. – Он меня в это дело затянул. Хотя кому я вру.

Износкин повернулся к Михалычу.

– Сам не хотел. Так ничего бы и не было. Сейчас понимаю. Деньги не главное. И Чечня моя не при чем. Он на брата меня взял. Брат у меня был. Сашка. Дурак дураком. В 96-м я вернулся. Май такой был. Как вода у нас в колодце. Бодрячок и вкусный. Только Сашок наш в 18 лет изнутри сгнил. Ни кишок, ни сердца. Труха и плесень. Сначала как у всех. Травокуры всех стран. Потом героин. Когда все из дома вымел и мамку избил до черепно-мозговой. Крокодил. Страшное это дело, Михалыч. Ноги как колоды. Язвы гноем текут. Простыни по 5 раз на день менять. Мамка в лед зашивалась. Тут меня Таро подловил. В Чечне был. Оружие знаешь. Есть способ брату помочь. Самому приодеться. Да и вообще.

Износкин бычок потушил в обрезанную пластиковую бутылку. Сразу новую закурил. Не задержался. Михалыч естественно не одобрил. Отвернулся. Калачиком свернулся, но одно ухо взведенным оставил. Слушал.

– Оно понятно первого хорошо помню. Укропный барон с Центрального рынка. Здесь вот. Где шея кончается там родинка. Дальше конвейер. 11 с половиной. И вот опять. Чего думаешь, Михалыч?

И тогда Михалыч сказал. Своим грудным и душевным голосом. Коротко и по делу. Не рассусоливал.

– Мяу.

Потом Михалыч перекрестил Износкина пушистым хвостом и улегся ему на колени. Что тут добавить? И так все ясно. Разве что.

– А в Полотняный я все-таки сгоняю. – Износкин гладил мягкую гладкую шерсть. – Может другого раза и не будет.

– Здесь. – Соловец лег на руль грудью. Щурился. Внимательно разглядывал шумную рабочую остановку и серый бетонный-столб с лаптем-фонарем и вялыми проводами.

– Замучил прогресс? – спросил Износкин.

– Не говори. Как работать, Ухо? Черных жирных углов все меньше, а ртов больше. На всю Калугу одно место без камер и то потому что вчера сам озаботился.

– Таким темпом скоро все честные бродяги вымрут, как мамонты.

– Э нет. Нет у них и не будет гаджета против вечности. Мы инстинктами питаемся, а они от батареек. Без вариантов. Сами приспособимся и их приспособим. Готов?

Износкин кивнул.

– Я рюкзак оставлю?

– Назад кидай. Что там?

Износкин показал содержимое рюкзака.

– Опять лисички? На хера тебе лисички?

– Алиби. Потом на Кирова поеду. На рынок. Постою для дела посередь бабулек.

– Ловко.

Износкин стянул горло рюкзака завязками и положил его на заднее сиденье.

– Пошел?

Износкин молча кивнул и открыл дверцу. Соловец продуман. Как человек на любителя, но в своем деле дока. Износкин взял из кузова Тундры зеленый ашановский пакет с матерчатыми ручками. Посмотрел по сторонам. Рабочее утро скуластого города на берегу Оки. Все спешат, торопятся. У всех дела. Нет времени на дела других. На перекрестке Износкин подождал пока переключится светофор. Перешел через дорогу и исчез в глухих кустах акации. Узкая, виляющая тропинка вела к провалу в бетонном заборе. Здесь не было охраны и был прямой доступ на территорию областной больницы. На полпути, но план Соловца заканчивался. Износкин сошел с тропинки. Выбрал удобную позицию. Так, чтобы видеть остановку и припаркованную среди других машин Тойоту. Достал из накладного кармана афганки маленький бинокль. Смотрел внимательно и непривычно долго. Но по факту Соловец не разочаровал. Нет сильней и слабей человека с принципами. Износкин снял афганку. Аккуратно сложил и спрятал в загустевшей от молодецкого хлорофилла траве. Натянул на голову бейсболку, одел очки в толстой коричневой оправе и вытащил наружу подол вырвиглазной узбекской рубахи. Износкин снова постоял на перекрестке, не спеша, пенсионер себя выгуливает, подошел к Тойоте. В салоне Износкин натянул на руки синие резиновые перчатки. Сонная артерия на шее Соловца молчала. Износкин забрал лисички из безжизненных рук. Вернул их в рюкзак, а мертвое тело Соловца наклонил вперед, прямиком на скрещенные на руле руки. Маскировка так себе. Место оживленное. Один-два часа и кто-то обязательно поинтересуется. Или случайный прохожий или люди Соловца. Не важно. Рюкзак Износкин нес осторожно, почти на вытянутой руке. Спрятал его рядом с афганкой. Взял зеленый пакет и по тропинке, мимо мусорных баков, вошел на территорию больницы. Красная зона, где лежал Таро, находилась в старом корпусе роддома. Последние два этажа. На центральном входе охрана. Износкин обошел здание. Справа третье окно на первом этаже. Износкин оглянулся. Во дворе было тесно от листвы, особого среднерусского летнего воздуха и отсутствия людей. Осторожно Износкин открыл облупленную деревянную форточку. В комнате было пыльно, много мебели и сумеречно. Износкин выбрал более-менее крепкий стул. Достал из пакета и положил на стул, запаянный в целлофан противочумной костюм, респиратор и маску. Вроде все правильно одел. Жарко и дышать тяжело. В коридоре повернул налево к технической лестнице. Поднялся на третий этаж. Двустворчатая дверь. В дужках висячий ржавый замок. Износкину он поддался легко. Шлюзы, санобработка, три уровня безопасности – все это находилось на другом конце больничного коридора. Конкретно здесь смертельному вирусу противостояли полупрозрачные пластиковые занавески. Износкин остановился. Комнату он покинул в 9:48. Пересменка начинается в 9:50. 10 минут в зоне не будет врачей и медсестер. На всякий случай Износкин про себя отсчитал до 60. Отодвинул занавеску. Вошел в коридор. В палате тишина, несколько коек, но Износкин сразу узнал Таро. У окна, на высокой толстой подушке. В паутине из прозрачных трубок.

– Здравствуй, Таро. – респиратор голос Износкина изменил, но Таро его узнал сразу. Повернул голову. Старый отцветающий одуванчик.

– Ухо?

– Я.

– Это хорошо. Ты как здесь?

– Соловец послал.

– Понятно. – Кажется, Таро не удивился вовсе. – Сколько?

– 50 и потом 100. – ответил Износкин.

– Я больше дам.

– Я знаю.

Глаза у Таро, не смотря на болезнь и возраст, остались нагайновыми. Лишь дай поймать чужой взгляд и не отцепятся. Наружу вывернут.

– Надоело Соловцу вторым ходить. Тут такая возможность. – Таро попробовал улыбнуться. – И снова облом. Я вроде как на поправку пошел. Ну?

– Что?

– Что решил, Ухо?

Износкин подошел ближе. Над койкой склонился. Достаточно было на минуту закрыть перчаткой рот и нос, чтобы глаза Таро потухли раз и навсегда.

– Решил. Давно решил.

Наконец, Износкин увидел то, что хотел увидеть много лет назад. Таро действительно испугался. Пытался слабой рукой схватить Износкина за рукав.

– Я тебя тогда пожалел. – Сил не хватало и Таро почти шептал.

– Меня да. А Сашку моего кто? Наркоту ему кто?

– Что было то было, Ухо. Не вернешь. Ни брата твоего. Ни Сяву. Помнишь Сяву?

– Ты должен был первым идти. Не охранник. Я не хотел.

– Я знаю. Потому отпустил. Это же я отпустил тебя. Что? Что скажешь?

Износкин посмотрел на круглые часы на стене.

– Скажу, что теперь моя очередь. – Износкин наклонился еще ниже. Через запотевшую маску, через слипшиеся , как волосы на лбу мертвого Сашки, годы он видел слезы на худых и впалых щеках. Износкин выпрямился.

– Соловец в машине. На остановке у автозаправки.

– Ты его…

– Я. Теперь ровно 12.

– За брата не обижайся.

– Ты здесь ни при чем. Никто ни при чем. Вирус не выбирает. Мы выбираем. – сказал Износкин и вышел из палаты.

Вечером Износкин был в Полотняном Заводе. Поставил рюкзак на обитый жестью прилавок. Ослабил завязки. Из черной плотной темноты появился красноречивый палец Ануш. Заполз в рюкзак.

– Да ладно. – восхитился Износкин. – Ануш, откуда у тебя такая вещь?

Знаменитый палец с червонным кольцом был тщательно, с резинкой у корня, упакован в презерватив.

– Отойди. – услышал из темноты Износкин жесткий, совсем не пожилой голос. – Изделие экспериментальное. Остаточные явления могут продолжаться дольше положенного.

Наконец, палец закончил свои важные ответственные дела. Выставил на прилавок рядом с рюкзаком красный пластиковый тазик.

– Грибы сюда. Рюкзак сжечь. – сказал голос вроде бы Ануш.

– Понял. – Износкин внимательно следил за пальцем. В голове разогревалась обезьянка с барабаном.

– В следующий раз не так громко приходи. Вечером или в обед.

– Следующего раза не будет. – медленно растягивая слова, произнес Износкин.

Палец исчез, а вместо него появилось лицо Ануш. Износкин увидел его впервые.

– Ты не понял, Износкин. Вирус не выбирает. Рюкзак сжечь.

Барабан в голове Износкина замолчал. Вместо пальца, темноты и лица Ануш Износкин увидел мелкое окошко с исправно выписанными буквами: «Буду!» Износкин забрал рюкзак и сначала быстро пошел прочь, а потом и вовсе побежал. Михалыч, дом из темных крепких бревен, Надька Хохлова. Как же теперь они были далеки. Не ближе чем Альфа-Центавра или украинский Крым.






Факингшит формальности




Корнеев вызвал к себе оперативников Желткова и Щедрика.

– Дело, значит, такое, пацаны. Тема не наша, но земля наша. Даю расклад. Сегодня конторские в Слуховицах нарколабораторию принимают.

– Ого. – удивленно отозвался Щедрик. Был он молод, сух и метафоричен.

– В Слуховицах Воронов участковый. Мы здесь причем? – спросил наличествующий в природе Желтков. Человек вокруг скучного, но значимого для любой вселенной пиджака.

– Вот за что ценю тебя, Желтков. – Корнеев поерзал внутри своего гробового полковничьего мундира. – Так это за твою овальность. Как это у тебя так получается, до сих пор не допираю. И в церковь ходить и меня бесить одновременно? У тебя что под носом?

– Что у меня под носом? – спросил в ответ Желтков. – Усы вроде как.

– Усы. – согласился Корнеев. – Но кроме, помимо и прежде всего у тебя там должна быть улица Емельяна Ярославского 17 в пгт Слухавицы. Как так, пацаны? Они курсуют, а мы не в курсе?

– А мы что, товарищ полковник. – поддержал Щедрик напарника внезапным Есениным.

– Русь теперь конторская, а не васильковая. Мимо нас да к ангелам по небу летит.

Корнеев полковник был жжённый. 90-е на плечах лейтенантских вынес и выбросил. После этого жил в гармонии с мыслями в собственной голове и портретом на стене. По-отцовски вразумил молодого Щедрика.

– Государство сложить, не стишки начирикать, Щедрик. Русь, слава богу, без нас разберется. Куда и чего. Дай ей бог, Владимировне, здоровья.

– Иногда стишки государства рушат. – умничал Щедрик. Он слушал «ГорГород» и темными ночами шел уверенно к медали Калабанова.

– Знаю. Я эту ситуацию так прожил, что еле выжил. – буркнул Корнеев. – Так что пусть уж конторская чем твоя поэтическая. Здесь хлебом кормят, а не словами. Поэтому.

Корнеев слегка загустил свой обеденный много позволяющий себе и другим голос.

– Поэтому. Базар философский приканчиваем. Возвращаемся на родную ментовскую колею. Где за словом дело или чье-то тело. Тьфу, ты! Привязался. Стих стих! Кому говорю. Поэтому…– Корнеев слегка пристукнул толстыми сильными пальцами по крышке стола.

– Руки-ноги и в Слуховицы. Поприсутствуете. Обыск. Предварительный опрос задержанных. Может по нашему ведомству грешки какие. И вообще… Демонстрация флага.

– Тема не наша, но земля наша – в тон начальнику продолжил Щедрик.

– Это то, что ты должен помнить в первую голову, Щедрик. Всегда и помимо. – согласился Корнеев.

– А Воронов? – очень не хотелось основательному Желткову пилить 30 километров по ноябрьской размазне на другой край вселенной. В призрачные Слуховицы.

– Ты Воронова видел? – спросил Корнеев.

– Нет.

– И я нет. А он, как ты понимаешь, есть. В зарплатной ведомости точно. У Воронова участок как Лапландия. А живут там совсем не лапландцы. Все больше кузьмичи, буровляне и немного дебилычи. Так-то, Желтков.

– Хорошо. Воронов не может. А ехать на чем? Все машины в разъезде. – практичный Желтков продолжал ковать будущее в настоящем.

– На Щедрике, Желтков. Такой лоб здоровый. – Корнеев потянул на себя верхний ящик. Бросил на стол кольцо с ключами.

– Мой Бухолет берите. В салоне пить, курить, но не умничать. Не ломайте карму. Она не ваша. Все. Ауф.

– Ауфидерзейн. – согласился Желтков, а Щедрик молча склонил голову.

Желтков и Щедрик бодро и спортивно пробежали по мокрому лужистому асфальту. Закрылись внутри настывшего УАЗа Патриот от мелкой и скучной дождливой сволочи. Очень раздражали Желткова ржавые пятна листьев на белом капоте. Но, в конце концов, при зрелом размышлении он решил, что их нет. А раз их нет, значит их нет. Желтков завел мотор и прогрел салон. Дворники едва справлялись со слезливой и серой мутью, возникающей прямиком из тяжелого и холодного, как мокрое залежалое белье, воздуха.

– Охо-хо – выразил общее впечатление Щедрик. – Поехали, что ли быстрее, Желтков. – Не пейзаж, а изжога.

Пока Желтков выруливал на улицу Ленина, Щедрик баловался с кнопками магнитолы. Искал подходящее радио.

– О, кажется, тепленькая пошла. – Щедрик прибавил громкости. Из динамиков пролился в салон и затопил все кругом, по самую желтковскую макушку, липучий, желейный звук. Одновременно с тяжеленным чугунным битом в нем забарахтались мужские суровые голоса, поющие о своем, о девичьем. Русский рэп. Хорошо, что Щедрик смилостивился и не врубил на полную, иначе Желтков утонул бы без остатка где-нибудь на великой русской дороге. Между Слуховицами и Большой Медведицей.

– В Ташкент свернем? – попросил Щедрик. – Беляшиков хоц-ца.

Желтков кивнул и сразу за пожарной станцией остановился у разбухшего от дождя и старости съестного вагончика на вросших в землю тракторных колесах.

– Будешь? – спросил Щедрик.

– Нет. – покачал головой Желтков.

– Чего? Опять пост?

– Два дня еще. – ответил Желтков. – В пятницу разговеемся.

– Алка у тебя, конечно, кремень.

– Я сам. – возразил Желтков.

– А я что? – ответил Щедрик. – Я ничего. Значит, не будешь беляшики? Такие они здесь солнышки. М-м-м…

Желтков промолчал, но пока Щедрик отсутствовал, громкость убавил почти до ноля.

– Едем? – спросил Желтков. Он смотрел как возили по стеклу дворники водяную чепуху. Очень уж завлекательно ел свои хрустящие, сочные беляши Щедрик. Запивал растворимым кофе из пластикового стаканчика.

– Сейчас. – Щедрик вытер салфеткой блестящие губы. Положил мятый стаканчик и разжиревшую салфетку в прозрачный пакетик.

– Сдай назад. – попросил Щедрик. – В мусорку выброшу.

В салоне остался мясной увлекательный запах. Желтков выехал на дорогу.

– Все это факингшит формальности. Я тебе говорю. – Щедрик сытно покуривал. Сбрасывал дым и пепел в едва приоткрытое окно.

– Ты о чем?

– О тебе. Обо мне. Обо всем. Смотри. Корнеев дядька же не дурак?

– И не дурак и дядька. – согласился Желтков.

– Вот. А это тогда ему зачем? – Щедрик почесал бумажную иконку на приборной доске.

– Может привычка?

– Привычка. – повторил Щедрик. – Беляшик не есть, когда хочется, тоже привычка?

– Это вера. – ответил Желтков. – Что? Не веришь?

– Кому? Автомобильной открытке? Я же говорю факингшит формальности. Как мы и Слуховицы? Чего?

– Да так. Ты же вроде молодой, Щедрик. Не твои это как бы звенящие вопросы.

– Интересуюсь. Не Топ Догом единым. Кстати, как думаешь, Рэгбист с Сульяновым засекутся?

– Хотелось бы. Я на Регбиста штукарик от Алки затихарил.

– Да ну?

– А то.

– Да ты реально зверь, братан. – рассмеялся Щедрик.

В Слуховицы въехали со стороны Медыни. Крутанули по кольцу рядом со стройной заводской церковью. Улица Емельяна Ярославского была совсем узенькой и волнистой. Желтков остановился у 3-го номера. Кирпичной автомойки. Сразу за серым Фордом Транзит. Дверь Форда открылась. Молодой, спортивного вида человек в бейсболке обошел Патриот и приветственно постучал по стеклу.

– Егор.

– Желтков. – Желтков обернулся и пожал приветливо протянутую руку. – Это Щедрик.

– Сосед. – Щедрик и Егор вместо рукопожатия стукнулись кулаками.

– Тепло тут у вас. – Егор снял бейсболку и держал ее между коленями.

– Значит, мужики. Минут через десять начнем. Сначала спецы отработают, а потом уже мы. Вроде там ничего серьезного. Ребятки фуфельные. Пару недель всего работают. Если наркоша местный обнаружится, претензий не имеем. Лады?

– Лады. – согласился Желтков.

– Гуд. – сказал Егор. – Тогда курим и вперед. Да. Маски не забудьте.

– А мы привитые. – сказал Щедрик.

– Мы тоже. Правила, мужики.

– Факингшит формальности.

– Прямо в пипку. – согласился Егор. – Давайте, мужики. На приёме.

Ровно в 16:30 Форд Транзит медленно поехал в глубину тихой и узкой улицы. Выждав какое-то время, Желтков поехал следом. Остановились у ребристого (бирюза в лазури) забора. Форд чуть дальше, а УАЗ чуть ближе. Между ними оказалась жестяная калитка с приваренной арматурной ручкой. В калитку спецы не пошли. Крепкие мужики в круглых черных шлемах, в комках цвета больного жирафа, закинули за спины свои АКСы, перешагнули через низенький забор и гуськом-гуськом по кирпичной дорожке мимо черных скелетов не хозяйских деревьев. Потом Желтков услышал громкие стуки, особый дрожащий звук выбитого стекла из тонкой мансардной рамы, а в бледные сумерки и паутину из яблоневых деревьев выкатился желтый аппетитный колобок электрического света.

– Вроде можно. – сказал Егор. – Идем.

Домик был обычный, щитовой и дачный. После мансарды кухня с грубо сложенной печкой и характерным мефедронным запахом. На дровяной плите банки, склянки. На полу синие пластиковые баки. Егор тронул рукой один из баков.

– Вот это я понимаю. Ответственные люди. – Щедрик подмигнул Желткову. – Наперед все продумали. На следующие 10 лет точно. А если нам повезет, а нам повезет, то и вся пятнашка.

Единственная комната светилась замечательным абажуристым светом. Золотисто-черным с прозрачными тенями и загадочными темными углами. Под пестреньким ковром широкая самодельная кровать с хорошим шелковым бельем. Круглый стол под зеленой скатертью. Бутылки и вчерашняя еда в бумажных тарелках. Пожалуй все. « А нет» – подумал Щедрик. – «Самое главное, как всегда. Под ногами».

– Поднимите их. – сказал Егор.

– Два абсолютно голых мужика. Руки за спиной в наручниках. Одному лет 25. На голове модные всполохи черно-синих волос и тонкий кожаный ремешок с голубым камнем на шее.

– Фамилия. Имя. Отчество? – спросил Егор.

– Сатанелли Аггел Ольгердович.

Желтков кашлянул. Щедрик хмыкнул. Егор как-будто не заметил.

– Это само собой. – продолжил он как ни в чем не бывало. – Паспортные данные, пожалуйста.

– А он и по паспорту такой. – спецназовец с открытым щитком на шлеме протянул Егору кипу разноцветных документов.

– Прям реально? – Щедрик смотрел через плечо Егора. – Аггел Ольгердович, 1997 года рождения. Город Курган. Вот тебя повело. Кукушка крякнулась.

– Мое дело. – шмыгнул тонким переделанным носом Аггел Ольгердович.

– Само собой. А вы из какой федерации? – спросил Егор второго задержанного. Тот был постарше и поуместней что ли. Вокруг сорока. Хорошая, солидная будка с ухоженной бородой. Правда все что ниже дрябленько, а еще ниже вдобавок и пугливое. Желтков лишь пробежался взглядом по столь откровенному непотребству и дальше старался смотреть прямо в лица.

– Кузнецов Сергей Петрович. И потрудитесь одеть маски. И нам тоже надо одеться.

– Само собой. – повторил Егор. Он сдвинул маску вверх с подбородка. Желтков поделился запасной маской со Щедриком, а спецназовец просто опустил щиток шлема.

– Получается… – Егор рассматривал документы и пытался найти правильное определение для двух голых мужиков в одной кровати.

– Вы интимные… партнеры. Так получается?

Тихие и воспитанные вопросы дали нужный эффект. Голенький Кузнецов начал ошеломительно быстро одевать на себя какой-то важный начальствующий сюртук. Видимый только ему одному.

– Что за оскорбительные намёки? Представьтесь. Кто вы такие? Потрудитесь выдать нам одежду и объяснить, что здесь происходит? Не понимаю по какому праву?

– А вы понимаете, Аггел Ольгердович? Изготовление и хранение в особо крупном…

Вдруг замолчал Егор. Желтков увидел то, чего и представить не мог в прошлой своей жизни. Льва-вегетарианца или разобранного на психологические детали фэсбэшника.

– Кузнецов это вы? Это разве вы? – Егор поднес к бородатому директорскому лицу нагого гражданина удостоверение. Такого же размера и цвета как у Желткова или Щедрика. Наверняка, такого же как у Егора. С гербом, фотографией и синими утвердительными печатями. Кузнецов бросил острый и хваткий взгляд на служивую книжицу в руке Егора.

– Это здесь ни при чем. Не имеет значения. Но учитывая мой уровень, вы понимаете какие это будет иметь последствия лично для вас?

– Мама вызывай ментов. – резкий и метафоричный Щедрик ознакомился с удостоверением. – Вот это человек. Не человек, а бездна. Еще и с крестиком, но без трусов. Хм.

– Это не ваше дело. – истерично выкрикнул Кузнецов. – Подумайте лучше, что с вами будет.

– К сожалению наше, архиепископ Веспасиан.

– Кто? – переспросил Желтков. Он посмотрел на Щедрика. Напарник от удовольствия едва на руках не ходил.

– Прикинь! Жаль нельзя… Или тиктокнем? – спросил Щедрик.

Егор покачал головой и добавил.

– Мы не они. Других уважаем.

– Кого вы уважаете? Опричники! У вас локти по руки в крови! – архиепископ с корочкой профессионально вознес вверх свои холеные длани. – Невинные души вопиют. Дьяволы. Бесы. Тьфу!

Егор лениво отклонил голову и священная слюна пролетела мимо, едва не поразив Желткова.

– Котя. Не надо. – попросил, чуть не плача, Аггел Ольгердович.

– Котя. – это гладкое и доброе слово Щедрик выбросил изо рта, как горячую картошку. Задорный и звонкий, по хорошему детский, смех поволок его вперед и бросил со всего размаха на стул рядом с круглым столом под зеленой скатертью. Поверх этого смеха Егор торжественно провозгласил:

– Брюки архиепископу и Аггелу Ольгердовичу.

Щедрик окончательно порвался. Он сложился пополам и уже из-под стола продолжил издавать громкие, булькающие звуки.

– Федя. Наручники снимите.

– Зря. – Щедрик выбрался наружу. В его голосе догорал искренний смех. – Аж в боку закололо. Надо, Егор, как они. Иначе не доходит.

– Поможешь? Предварилку оформим. – спросил Егор.

Сначала Желтков взял у Егора допросные бланки. Сел за стол рядом со Щедриком. Разложился. Приготовился делать привычное дело. Аггел Ольгердович помогал одеваться своему интимному другу. Делал это, не смотря на раздраженные замечания и упреки, так же заботливо и ласково как Алла Желткова для собственного мужа. Желков встал.

– Я пойду… Пожалуйста. – сказал он Егору.

– Хорошо. – Егор посмотрел на Желткова и ничего больше не спрашивал.

Во дворе, внутри черного и тесного, неприятного на ощупь, как холодный свиной жир, вечера Желтков сорвал с лица маску. Разорвал ее на мелкие части. Потом на микронные и, наконец, добрался до абсолютной пустоты в собственных руках. Очень захотелось домой, но потом расхотелось. Алка не поверит, а если поверит будет хуже. «Позорище» – подумал Желтков. – «Гребаное позорище. Ведь эта архиепископская сука на бабулях миллионы зарабатывает. На мне зарабатывает. На моей правде. На вере моей… Обман. Лохотрон факингшит… Чтоб ты… Тварь. И те, кто тебя таким сделал. Меня таким сделал!»

Пока ждал Щедрика, слушал Желтков в машине «Сектор Газа». Хоеву тучу нескладных и белоснежных песенок. Выжигал химически чистым панком лютую праведную злость из мыслей и души. «Какой души?» – Желтков пару раз хорошенько двинул по рулевому колесу. – « Есть нейроны в башке и эта сука беструсая. Навсегда».

Желтков увидел Щедрика, выходящего из калитки. Выключил магнитолу.

– Едем? – спросил Желтков.

– Ага.

– Едем. – повторил Желтков. Не то, чтобы он боялся, хотя кого он обманывал? Конечно, боялся того, что Щедрик всю дорогу будет вымучивать свои идиотские шутки. Повод был. Но Щедрик подвел. Ничего не говорил. Копался в своем телефоне.

– Прикинь. А ведь он реально архиепископ.

Желтков отвлекся на секунду от пустынной дороги. Увидел на экране Веспасиана в шелковой рясе и огромным крестом на холмистом пузе. Отвернулся.

– Знаю. Это «Божья тропинка». Каждое воскресенье всей семьей смотрим. Смотрели…

– Прямо так круто? Навсегда?

– Как иначе… Ты сам все видел. – сказал Желтков и добавил. – В Ташкент поедем.

– За беляшиками?

– Именно.

– Тогда за Медынью топи безбожно. Имеешь право. Равиль в 8 закрывается.

Они успели. Желтков себя порадовал. Умял три своих и еще один Щедрика.

– Вот теперь хорошо. – сообщил он Щедрику.

– Ага.

– Может по пивку? – предложил Желтков.

– Само собой. – согласился Щедрик. – Слушай. Я тут подумал. Там у вас как?

– Где?

– Ну в церкви. Когда приемные дни?

Желтков посмотрел на Щедрика. Черт его разберет, шутит или нет?

– Не гони.

– Серьезно.

– После этого мудака. О чем ты, Щедрик?

– Я о том, что есть в этом что-то…. Живое и грешное.

– Это да. – усмехнулся горько Желтков.

– Ведь он же не первый такой Веспасиан?

– Это да. – повторил Желтков. – Все ложь. Все ради бабок. Бумажных и кожаных.

– Само собой. Но не всегда. А, значит, это просто жизнь.

– Просто жизни и в жизни выше горла. Вера это про не нашу жизнь. Другую жизнь. А раз ее нет… – Желтков замолчал.

– Разобраться надо… – сказал Щедрик. – Раздразнил меня этот архиепископ… А что если наша жизнь и есть вера. В любых мирах одна и та же.

– Разбирайся… А я на родную колею. Так легче. Пивко будешь? Или уже нельзя?

– А то? – рассмеялся Щедрик. – Когда я еще разберусь.

Они немного поспорили, но решили ехать в «Светофор». Щедрик слышал, что там Балтика экспортная по 30 рублей бутылка. Какой-никакой, но дар.






Почти Стивен Кинг




Если покопаться. Хорошенько так порыться иноагентским real-ом. В путинской России можно найти и бяку и буку и обеих разом. Любая Россия не совершенна. Красная. Белая. Это факт. Его учитывает здоровая психика. "Прекрасная Россия Будущего". Это тоже факт. Его исследует здоровая психиатрия. Путин – el clasico, после Крыма и гипер ракеты "Циркон", это Россия по расписанию. Автобусы бегают, корабли ходят, самолеты летают, а санкции копошатся. Все по местам и на полочках. Есть нюансы, конечно. Дагестан не Швейцария. Там горы и здесь горы. Но! В швейцарских горах пасутся толстые и робкие коровы, а в кавказских исключительно орлы. Это понимать надо. Учитывать. Брать на государственный карандаш. Как говаривал Мишель Фуко, философ-маятник, страна едина пока едины армия, тюрьма и школа. А в этих социальных институтах все по расписанию. Подъём-отбой. Ясно. Понятно. Вчера. Сегодня. Главное завтра. Те кто здесь после Ельцина точно поймут все прелести этого скучного и надежного процесса. А свобода? Свобода как воздух, вода или Жириновский. Дело личное. Дело темное. И, может быть, единственное что по-настоящему зависит от отдельно взятой личности. Ее воли и разума. Можешь есть, можешь не есть. Можешь сесть, а можешь как Владимир Вольфович. Каждый волен в своих желаниях. Это Россия. Ковчег. Свободы в том числе. Да. Все что было выше никакая не лесть и даже не лиздь. Пойди еще доберись до государственной сладкой кирзы. Там такая толчея и несознательность. Удобное местечко для правильного лизания еще заслужить надо. О чем разговор, если вся последующая история – это последовательная и беспощадная критика путинского режима с его точным расписанием и ковидными выплатами мальчишкам, девчонкам, а также их родителям. Если бы экспресс "Калуга-Москва" опоздал и не прибыл на станцию Москва-Киевская вовремя…Что-то было бы, а получилось, что было что-то. Саша Пальчик хоророкнулась. Закринжевела так, что Матронушка не отшепчет. И виной тому, украинцы не дадут соврать. Конечно он. Кто же еще. А раз виновный за все известен, осталось рассказать, что произошло в тот самый майский день, когда Саша Пальчик приехала в Москву и попала. Она попала.

Ломиться к выходу в числе первых, Саша не стала. Послушала тетин новопаситный голос из динамика в вагоне. Бросила телефон в сумочку, а сумочку на локоть. Сашенька была красива великой среднестатистической русской красотой. Неприметной, как дождь за окном, в Москве или Вологде и непобедимой и легендарной в Берлине или Санкт-Морице. Васильковые джинсы на круглой и правильной попе. Кремовая блузка с рюшами. Небрежный пучок русых волос. Черные "удивленные" очки, а за ними вековая тихая глубина серых милых глаз. Ми-ми-ми, а с боку бантик. А теперь регулярная (для психологизма) ложка дёгтя. Жизненные горизонты у Саши тоже были среднестатистические. Раньше Достоевский, а теперь Инстаграм в ответе за небеса и хляби русской души. Нет теперь литературной нужды шить простыни из слов, чтобы объяснить те или иные душевные конструкции. Tik Tok вместо Чехова. Хорошо это или плохо? Инаково. Так будет правильно. Алгоритмы и нейросети пишут романы и повести. Теперь Львы Толстые живут в микрочипах, а не в Ясной Поляне. Одна страничка в социальной сети расскажет про конкретного гражданина больше чем весь корпус великой русской словесности. Например, из интернетовской суеты легко и просто можно нарисовать душевный портрет Саши Пальчик. Ее статус: 100 грамм за Инстаграм! В ленте Фейсбука: веганство, тортики, лайки Александру Семеновичу, преподу по международному праву и его пятикилограммовому лещу. В подписках инфоцыгане, мопс Лепса, Обнинскремстрой и 50 Cent. В корзине Озона третий месяц пылятся стринги "En Canto" и мешок дренажного грунта "Перегноюшка". В СберЗвуке какой-то саунд. В Сбербанке два кредита и баланс переменный. Возможен устойчивый минус. В общих чертах: "Здрасте. Я Саша The power is you Пальчик. Иду себе такая по Москве и низкокалорийному майскому утру к подружке на Кантемировской. А чего добилась ты, третья планета от Солнца?"

Сойдя с орбиты весенней, подмосковной толпы Пальчик набрала Киру Соколову.

– Кир?

– М-м-м

– Я на Киевском.

– Круто. – Кира помолчала, а потом спросила с тревогой. – А я где?

– Соколова! Ты что бухая?

– Самая ты бухая…Вроде моя квартира.

– Соколова!

– Погоди. Из окна посмотрю. Вроде город мой.

– Ты прикалываешься.

– Какой прикол, Пальчик. У меня мужик в кровати храпит.

– Какой мужик? Бородатый?

– Бородатый.

– Вокруг пупка татушка глаза?

– Сча…Точно.

– Это муж твой Димка.

– Му-уж.

– Соколова. Через час я у тебя.

– Через ча-ас. Это сколько?… Стой. А откуда ты знаешь про пупок моего мужа?

Саша швырнула телефон в сумочку. Чтобы сбить раздражение и законную женскую ярость, набрала воздух в легкие, выпучила глаза за черными очками. Мысленно привязала Соколову к столбу и сложила у ее ног с дешевым педикюром вязанку сухих березовых дров. Вспыхнула умозрительная спичка. Голая Соколова изогнулась, прикрыла руками плохо сделанную грудь. Димке еще полгода кредит выплачивать. Это кроме холодильника. Саша Пальчик не медлила ни секунды. Жаркое, жадное пламя. Испуганное, не симметричное лицо Соколовой. Внутри Саши, в районе нижнего пирсинга, собирался радостный крик удовлетворенной мести. Собрался и рассосался без остатка. Горели дрова. Горела Соколова, но внутренним огнем. Вместо вентилятора работала целюлитная попа. Будто это вебкам-сессия, а не аутодафе. Напротив, у Саши Пальчик задымилась ее психо матрица. Она выдохнула. Потом еще раз и еще. На самом краю сознания вспомнила, что дыхание – процесс возвратно-поступательный. Не то, что советует в своих блогах коуч личностного роста Мириам Суетуева: "Отключаем Землю, включаем Космос". И нервы никуда не делись. Отписка тебе, Суетуева! За спиной, у входа в подземный переход, разгоралась адским пламенем похотливая пляска Киры Соколовой. Саша Пальчик процокола по дырявому гранитному коридору с выходами на платформы. Налево. Прямо. Направо. Вверх. Прямо в яйцевидный вестибюль метро, выкрашенный разными нюансами орехового цвета. Миндальные стены. Двери – лесной фундук. Сумеречные плафоны на люстрах оттенка: жареный арахис. Общее впечатление мерзко-имперское. Во всех темных углах вестибюля особо репрессированным мерещились усы генералиссимуса. Как выскочит. Как даст на орехи! Ох, уж эта советская архитектура. Как советская прокуратура. Шило в бок врагам народа. Стилистическое шило в концептуальный бок. Саша подошла к одному из метроматов. Проверила свою "Тройку". 26 рубликов не хватало на балансе, чтобы добраться до места назначения. Саша протрясла весь кошелек и всю зарплатную карточку. Возилась долго. Позади успела нарисоваться короткая энергичная очередь.

– Сейчас! – отвечала Саша, хотя ее никто не спрашивал. Кто-то из них двоих тормозил. Или Саша или метромат. Саша наливалась пунцовым румянцем, как негативный персик.

– Пополнить баланс нажми. – посоветовал кто-то сзади.

– Сама нажми. – отсобачилась Саша. – Я что делаю?

Она стучала по красной плашке на экране кулачком и ничего не выходило. Помогла бабулька из очереди.

– Смотри. – пенсионерка ловко и быстро тыкнула в нужные места экрана и метромат загудел. Отдал карту и чековую ленту.

– Я так и делала!

– Я раньше тоже так делала. – подбодрила ее бабуля. Саша почти мгновенно возненавидела эту улыбку с искусственными муниципальными зубами и натуральным участием.

– Спасибо. – сказала Пальчик, а все услышали: "Без тебя разберусь, старая милфа. И без тебя, Соколова…Просто милфа".

– Масочку, девушка. Масочку.– поприветствовал Пальчик охранник у турникета.

День продолжал бычить. Саша протолкалась к миндальной стене, сбивая по дороге с верного курса гостей столицы и гостей гостей. Стала искать маску. У нее была отличная маска. Крафтовая. С перфорацией и вышитой вручную черепашьей мордочкой.

– Подождите, молодой человек… Ага. Спасибо.

Саша оттерла от висящего на стене дифузера с антисептиком неприметного парня в сером костюме. Ополоснула руки. Понюхала, конечно. Не пробник Ив Роше, но и не замерзайка с трассы. Парень в сером что-то сказал. Пальчик его не услышала. Поймала столичный метротемп. Влилась в тягучую пассажирскую струю, копившуюся у турникетных шлюзов.Теперь Сашу никто не задерживал. Кроме разве что нехорошего предчувствия, лежащего камнем в желудке. Камень был холодный и мокрый. Пальчик осторожно, как будто в воду, ступила на ленту эскалатора. Перед ней и вместе, ехала вниз нежно-розовая свиная вырезка. В соломенной шляпе с лентой и деревянными лыжами фирмы "Телеханы". Инстинктивно Саша схватилась за поручень. Невозможно было поверить. Здесь. На эскалаторе. В центре четкой путинской Москвы. Но да. Это были "Телеханы". Лыжи деда Петра. Только желто-синие и в руках у пузатого мужика в малиновом спортивном костюме. В любом случае это что-то да значило. Пальчик вспомнила крутую и славную зимнюю горку. От магазина "Илона" прямиком на трассу Лобня-Долбня. Снежная пыль. Скорость. Сугроб. В нем Сашины ноги и сломанные лыжи. В апофеозе являлся дед Петр с топором. И ведь починил. И лыжи и внучку. Рядом с малиновым пиджаком на рифленой ступеньке стояла птичья клетка, наглухо закрытая темно-зеленой плотной тканью. Бегущие по элеватору граждане перепрыгивали клетку без слов и по делу. Великое московское равнодушие. Есть в нем что-то ровноудивительное. Пальчик не хотела фантазировать. Что да кто в этой таинственной клетке. Не ее это дело. Не ее проблема этот желтый волнистый хвостик, появившийся из-под темно-зеленой накидки. Он вкусно дрожал и похрустывал. Именно так. Сквозь шум Пальчик отчетливо слышала. Тот самый гипнотизирующий , завораживающе-гадский звук, лопающейся пупырчатой пленки. Чпок. Чпок. Чпок. Чпо… Так. Стопе. Не раздумывая, Саша двинулась за манящим хвостиком. Вслед за клеткой тот мерно качался на ходу, зовя и отталкивая одновременно. На платформе было людно, ковидно и оккультно. Малиновый костюм, лыжи и клетка скрылись за одной из гранитных колонн, но Сашу Пальчик это не взволновало ни капельки. Ей не нужно было видеть или слышать. Она чувствовала. Чувствовала на полную катушку. В полупустом вагоне народ собрался не "пиковый" и расслабленный. Места хватало, но Саша уверенно повернула налево. Встала на закрытой площадке между вагонами. Оперлась на изогнутый поручень. Хвостик был на месте. Дрожал и притягивал. После "Октябрьской" желание внутри Саши оформилось. Конечно, оно было не разумным. Похотливое и липкое. Как у порядочно выпившей одинокой женщины, лажающей в караоке: "Ериван Йа шпилью. Йа м-м-м…Гоге-э-н!" Парк Культуры. Добрынинская. Саша задышала тяжело и часто. Темное желание переместилось вверх. Отяжелило голову. Саша отвернулась и схватилась за поручни. обеими руками. Неожиданно закончился воздух и в горле образовалась сухая, шершавая пробка. Стало проседать сердце. Ниже. Ниже. Почти задушило кишечник. Пытаясь остановить неминуемое, Саша Пальчик произвела личную революцию внутри подмосковной коренной девушки образца 2021 года. Она пожертвовала, может быть, самой важной частью самое себя. В вагоне метро, при искусственном и тусклом свете, сорвала с себя "удивленные" солнечные очки.

– Мама! (это авторское)

– Э-э-э. Ты чего?– Мужик закрыл собой клетку и выставил лыжи на защиту собственной малиновой груди с вышивкой на сердце славянской вязью. Саша переломила острым углом свою чудесную фигурку. Порезала в лоскуты полупрозрачный воздух своими длинными пальцами.

– Покажи мне! – могильным голосом заговорила Саша Пальчик в вагоне метро в перегоне между станциями Павелецкая и Таганская.

– Что тебе показать? – не понял мужик. – Нечего мне тебе показывать. Я инвалид!

– Покажи мне.

– Совсем, шлёндра? Отойди! Отойди, говорю! – в голосе мужика появились визгливые нотки растерянности, а значит страха. Инстинктивно, он скрестил плавные лыжные клювы. Андреевский крест от фирмы "Телеханы" не произвел особого впечатления на Сашу Пальчик. Предмет ее неистового и внезапного желания находился рядом. Между ногами малинового мужика. Яснее ясного. Пальчик видела его. Возлюбленный хвостик. Теперь Саша могла рассмотреть его во всех подробностях. Он не был насыщенно жёлтым. Скорее на полпути от бежевого и коричневому. Идеальный равнобедренный треугольник. Один из катетов был особо восхитителен и сексуален. Волнистое совершенство. Возбудительное. Умопомрачительное и сверхгреховное. Покруче того случая со стриптизерами на вписке и Киры Соколовой в кигуруми собора Парижской богоматери. Хотелось прижаться к этому жирненькому штормовому краю. Пройтись по нему пальчиком. Всем без остатка. От каблучка и до небрежного пучка русых волос. Она опустилась на колени. Прямиком на стерильный, как мозг зрителей блогера Андрея Полтавы, пол. Глаза Саши были закрыты. Ее голова двигалась в неспешном, а потом во все убыстряющемся ритме. Он родился из обрывков прошлого опыта, хвостов не случившихся встреч и расставаний. Все это связало воедино новое и колкое. Иголочное ощущение возможности. Нет. Права и свободы: самостоятельно исполнить то, что желается.

– Люди! Люди! Уйди, наркоша! – мужик не выдержал и перешел к решительным действиям. Перетянул Сашу Пальчик по спине тополиными лыжами. Она этого даже не заметила. Зато во всех деталях разглядела другое. Черт возьми, но да! Это были нежно трогательные пузырьки однозначного цвета: "Лукавый Беж". Пузырьки. Идеально сработанные купола совершенства. Жемчужные сферы внечеловеческой геометрии. Они покрывали всю без остатка поверхность чудесного хвостика. Саша Пальчик открыла рот и высунула насколько это было возможно свой бледно-розовый и шаловливый язычок. Лизать и покусывать. Хотелось лизать и покусывать. Томить и продолжать до самого краюшка удивительное наслаждение. От лыж летели щепки. Мужик в малиновом костюме визжал и хохотал и плакал. Публика в вагоне демократично не вмешивалась. Делала контент и не делала нервы. Но один герой нашелся. Из вагонной мглы, от начала тревожной и красной бегущей строки явился он. Yandex-man. Имомали Гайдулаев.

– Не надо, сестра. Поверь. Оно того не стоит.

В ответ Саша Пальчик зарычала. Имомали Гайдулаев не испугался. Снял с плеча свой пчелиный геройский ранец. Открыл крышку.

– Сейчас, сестра. Это тебя успокоит. Как таблетка. От души.

"Не меч я тебе принес, но мерч." – должен был сказать Имомали голосом Генри Калвилла, до того как тот стал Ведьмаком. Но Yandex-man был честным курьером, рожденным под небом Памира, еще на Пике Коммунизма, а не скользким смм-щиком, выброшенным в жизнь восстанием доткомов. Поэтому он молча протянул Саше Пальчик на мирной открытой ладони теплый кругляш, завернутый в вощенную бумагу. Пальчик давно прожевала и выплюнула свою черепашью маску. Сейчас дожевывала левую икру владельца магической клетки. Внезапный Имомали отвлекал, мешал сосредоточиться на обожании пузырчатой волнистой прелести. Но что-то человеческое еще оставалось в девушке из Обнинска. Она не бросилась на Yandex-man сразу. Предупредила грозным шпагатом и бескомпромиссным фляком. Но Имомали не понял. Не дорабатывает УФМС МВД по Москве и Московской области. Раздает патенты направо и налево без должного знания языка и истории места пребывания. Вместо того, чтобы смириться и принять русский мир во всем его богатстве и многообразии Yandex-man начал разворачивать не скрепный резиновый гамбургер.

– Кушай. Спасиба-пажалста.

Напряженность между сторонами достигла наивысшего уровня. Картина выходила по-настоящему зловещей. Не понятливый Имомали с булкой и котлетой на ладони. Саша Пальчик с клеткой в зубах. Вообще без понимания. Лысоватый, но моложавый полковник в очках со стальной оправой перед монитором. Одно сплошное понимание. Полковник видел как остановился вагон и в него вместо пассажиров вошли сосредоточенные мужчины спортивного вида. Единообразные и решительные. Они оттеснили в сторону добродушного Имомали. Двое схватили за руки и за ноги рыдающего мужика в малиновом костюме. Положили ему на грудь остатки лыж и клетку. Ее отобрали у Саши Пальчик после сдвоенной порции электрошокера. Последним по вагону прошелся молодой человек с открытым пакетом из "Пятерочки". Он раздавал направо и налево скромные улыбки, а взамен ответственные пассажиры бросали в пакет свои телефоны. Полковник выключил монитор и вышел из-за массивного стола карельской березы. Остановился у высокого окна с тяжелыми бордовыми шторами. Внизу лежала круглая площадь с клумбой и здоровенной памятной булыгой в центре клумбы. Никоим образом полковнику не нравился этот вид. 30 лет. Терпеливый полковник. Монументальность нужна была этой площади как воздух. А получилась моментальность, застрявшая во времени. Полковник открыл форточку. Площадь пахла маем. Столичным гранитным маем. Полковник закурил. Дым выпускал в форточку. Пепел сбрасывал в бронзовую пепельницу. Наконец, полковник спросил.

– Но почему чебурек? Какой странный фетиш.

Он смотрел на неприметного молодого человека в сером костюме. Тот сидел на присутственном стуле с высокой и твердой спинкой.

– Изделие в стадии тестирования, товарищ полковник. Эта девушка. Последний объект. – молодой человек запнулся. – Моя вина. Не успел изъять препарат после набора контрольной группы. Не удобно получилось. Случайно.

– Никаких случайностей, капитан. Если бог с нами. А он с нами. Куда ему деваться.

– Предварительно, товарищ полковник. Химическая реакция воздействует на подсознание. Освобождает подавленные желания.. Проблема с дозировкой.

– Никаких проблем. – полковник затушил сигарету. Прикрыл форточку и вернулся за стол.

– Ваш. Наш. Циркон, Авангард. Теперь Кирдычок. Триада. Понимаешь?

– Не совсем. Мы. Наша лаборатория.

– Знаю. Пандемия. Дело благородное. Наше дело.

– В перспективе, товарищ полковник. Наше изделие. Оно разве что косвенно задевает специфику нашего ведомства. Профессор Чучкин.

– Профессор Чучкин величина. Но узкая. Не понимает, что мы с ним из одной области. Масштабы разные. У него Коммунарка. У нас весь земной шар. И мы его лечим, капитан. И вылечим, если хорошенько упремся.

В задорных помолодевших глазах полковника молодой капитан увидел Сашу Пальчик Сначала он испугался, а потом обрадовался. Ученый всегда остается ученым даже если он носит погоны. Капитан кивал головой, в нужных местах поддакивал, но по-настоящему полковника не слушал. Писал в своей голове быстрые и резкие формулы. Пытался математически предвосхитить ситуацию, что получится " с родиной и с нами", когда Кирдычок природный употребит Кирдычок экспериментальный.






Карабах в Ненецком автономном округе




Бесячая корона сдавила пылающим обручем голову крановщика Шлеменко 8 ноября 2020 года. Дата важна. Data тем более. Big Data для тех кто в тренде. Буровой мастер Струмкин, как человек трезвый и северный, должен был сложить Д и D. Но не случилось. А ведь на Севере мелочей нет. 67-я параллель – государственная граница между "авось" и "неморозь". Особые существа и сущности там ходят наравне с российским рублем. Автохтоны. Ягель, лемминги, треть государственного бюджета и Струмкин Евгений Аркадьевич. Сын бурового мастера и отец бурового мастера. А как же. Степке 5 лет всего и он не в курсе, но батя порешает. Иначе тундрец полный! Папа, папик, пахан – это для слабых южных городов. Батя и тундра. Органично. Причинно-следственно. Как нефть и босоножки Gucci за Сечин знает какую тучу долларов. Но есть проблема. Тяжело батей стать, еще тяжелее остаться. Вот с крановщиком Шлеменко ситуация. На побывку в вахтенный поселок к поварихе Тамаре его батя отпустил, а последствия должен был разгребать Струмкин Евгений Аркадьевич. Рулевой экипажа КРС (капитального ремонта скаважин). Затемпературил Шлеменко на следующий день, после того как вернулся. 37 и 3. А к вечеру после 10 часов смены 38 и 5. Кашель, сопли, арбидол. Наконец пружинная койка в натопленной вахтовой балке. Два одеяла. Холостое дыхание и стеклянный блеск испуганных глаз.

–Прости, бать. Лучше бы гонорею привез. 1-й степени.

–Гонорею еще заслужить надо, Толик. – Струмкин не боялся. Маску не одел и делил со Шлеменко один спитой, как позавчерашний чай, воздух. Его антител хватило бы на Люксембург и половину Лихтенштейна. Свой ковид перенес на ногах и дерзко. Чихал метко. Не по сторонам, а прямо в яблочко этой мировой чепухе под простым и милым названием SARS-CoV-2.

–Гамлет! – крикнул Струмкин в приоткрытые, обитые пожившими ватниками, двери. – Ключи давай!

Помбур Еприкян, напротив, по всему видно было, что не автохтон. Где-то под 50, из Армавира. Ну нос там понятно. Акцент как родинка. Это все дело переживное, Главное, две маски на лице и социальная дистанция в квадрате. Остановился Гамлет точно на пороге. Вытянул перед собой руку. В двупалой варежке связка батиных ключей и круглый брелок. Желтое пушистое солнышко. Подарок бате от батенка. Струмкин ключи забрал. Сквозь маски звучал хриплый простецкий голос Еприкяна.

–Я пошурую в печке. Тепло надо.

–Пошуруй. – согласился Струмкин. – Смотри, из нормы не выходи. Мазут береги. Не знаю сколько нам здесь торчать, пока нового кранового пришлют.

В металлическом одежном длинном ящике хранил Струмкин самые важные вещи: аптеку, Сайгу с двумя рожками, документацию и две бутылки "Полярных Зорь". Одну распечатал. Бахнул грамм 100 в кружку, протянул Шлеменко.

–Пей. Сейчас компресс соорудим. Может, правда, грипп и Тамарка твоя, не совсем бляхен-мухен с низкой карантинной ответственностью.

На следующее утро Струмкин связался по рации с поселком.

–Денис Ромуальдыч. Слышишь?

–На приеме. Что у тебя, Струмкин?

–Крановой Шлеменко. Вроде ковид у него.

–Струмкин, ты это… Может грипп?

–Чуйка пропала. Водку не чувствует и дышит, как будто не в легкие, а сразу в пол. В больничку ему надо. В поселок.

–У тебя ж сроки, Струмкин. К 25-му КРС 12 скважин. Твоя сделка, Струмкин. Моя премия. А теперь что? Жопа общая. Так получается, Струмкин?

–Крановой мне нужен.

–Не поверишь. Мне тоже.

–Что если в Приозерной пошукать? Или у Чибатулина?

–Или в Яндексе? – подхватил Денис Ромуальдыч. – Алиса точно найдет. Ладно, Струмкин. Будем решать. По реагентам чего?

–Вроде норм.

–Две бочки есть и Чебатулин не в курсе.

–Беру.

–Завтра ГТС-ку лови.

–А крановой?

–Мамедова пришлю.

–Мамедов? – переспросил Струмкин. – Это который?

–Который Мамед. – пояснил Денис Ромуальдович. – Струмкин?

–На приеме.

–Премия, Струмкин.

–Помню. Я сам женаторожденный.

–А я дважды женаторожденный. Если премию не сделаешь, испепелят меня мои драконы-заи. Давай, Струмкин, не подводи под цугундер.

–Денис Ромуальдович.

–Ау

–А как оно вообще. Международная обстановка.

–Интернет не фурычит. К вечеру обещали наладить. Тебе зачем?

–Мне незачем. Еприкян интересуется. Там же в Карабахе войнушка.

–Не о том думаете, Струмкин. Делать нечего, ключ переберите. Войнушка. У нас такая войнища будет, если в срок не уложимся. Давай. Ариведерчи, воины Аликпера.

Ноябрь в ненецкой тундре месяц котопёс. И мурчит и лается. Снег тонкий, мороз звонкий. В Карском море не набрали силу ледяные ветра. Переносимо. Струмкин с Еприкяном растелили брезент на технической площадке. В этой скважине успели пройти немного. Вытащили всего метров 300 труб, а скважина 2-й категории. Струмкин сел за рычаги крана, ослабил тросы. Вместе с Еприкяном сняли с тросов ключ. Стимпанковскую такую приблуду красного цвета. Она зажимала скважинную трубу. Кран поднимал ее вверх до того момента как покажется на свет божий полунощный место соединения с другой трубой. Тогда снизу трубу подхватывали рычагом РСУ. Давали давление в шланги (один на выход, другой на вход), соединенные с ключом. 150 атмосфер. Такой себе циклопический гаечный ключ. Освобожденную трубу по специальным салазкам спускали вниз с технической площадки и складывали рядами. Вот, собственно, и весь КРС. Сердцевина процесса. Его тяжелая работящая сущность. Труд мерный, но не скучный. Мозги тоже нужны. Не такие, знаете, европейские, где можно все знать про молоток и ничего про гвозди. Евразийский охват, под стать географии и климату, требуется. Иной раз тундра такое выкинет, что и гвоздём придется молоток забивать. Струмкин помог Еприкяну с ротором. Себе взял челюсть, а Еприкян начал чистить втулку.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/denis-viktorovich-prohor/tank-po-imeni-lutik-67638983/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.