Книга - Гон-конг

Гон-конг
Алексей Вышеславцев


Записки путешественника #1
«Гон-конг» – произведение русского врача и путешественника А. В. Вышеславцева (1831-1888). *** Основной особенностью Гонконга, по мнению автора, является контраст между жизнью привилегированных слоев населения и простых крестьян. Вышеславцев – искусствовед, совершивший кругосветное путешествие в качестве судового врача.





А.В.Вышеславцев

ГОН-КОНГ





ГЛАВА I


23 июля 1858 года мы снялись с Сингапурского рейда, и тихо шумя парами, оставляли за собою красивые клиперы и вместительные, крутобокие суда купцов. Последнее судно было американское: Lobelia: рангоутом своим упиралось оно чуть не в облака; мы долго любовались им. Скоро скрылся из виду Сингапур, но вдали все еще тянулись острова; наконец, выйдя на верх еще раз, я уже ничего не видал, кроме неба и моря. В первые три дня сопровождали нас беспрестанные шквалы, сильные, продолжительные с ослепляющею молнией и громом. Ими угощал нас Сиамский залив; но когда мы прошли его, ветер подул ровный, зюд и зюд-ост муссон. Мы шли средним ходом; днем парило, к вечеру небо разрисовывалось чудными узорами, яркими волшебными красками, которыми пышет закат здешнего солнца. Синева небосклона сияла изумрудным блеском; далеко и слабо мерцал уже покидавший нас Южный Крест; увидели и новую луну; она как будто полулежала. «Ну, слава Богу, говорили некоторые, дойдем счастливо: луна стоит, матрос лежит». «Где же она стоит?» возражали другие. «Конечно, больше стоит чем лежит». И вот возгарается об этом спор, потому что все уже успели переговорить друг с другом обо всем, и подобный спорный пункт служит для всех единственным развлечением.

Раз как-то солнце, всегда великолепное, захотело, кажется, пощеголять перед нами, и разлило по всему небу и облакам такой ослепительный огненный свет, что мы смотрели на этот волшебный закат как на какое-нибудь особенное явление. Долго солнце как будто купалось в пламени и блеске. Каждое отдаленное облачко принимало участие в этой великолепной игре, краснея и пылая каждым, чуть заметным изгибом своим, каждым очертанием. Небесная лазурь пробивалась сквозь пурпур изумрудными полосами; ближайшие к солнцу облака убирались огненною бахрамой. Не перед ураганом ли? У Горстбурга сказано, что часто урагану предшествует какое-нибудь особенное явление, странный цвет неба или воды, или что-нибудь подобное.

Перед ураганом бывает всегда такая духота и тоска, что не знаешь куда деваться; зверь и птица прячутся; а теперь, во-первых, не душно, во-вторых я далек от всякой тоски, когда чем-нибудь восхищаюсь, и, в-третьих, макаки наши и не думают прятаться и забиваться в норы.

Не прошло и получаса, как один ипохондрический товарищ уже спрашивал меня: не чувствую ли я особенной тоски?

Из Тонкинского залива ждали мы, по Горстбургу же (а Горстбург для моряка тоже, что Коран для мусульманина), норд-веста; но и на этот раз Горстбург был неправ; попутный ветер не оставлял нас. На Макельсфильдовой банке мы ложились в дрейф и бросали лот; лот показал глубину в 45 саженей (как и значилось по карте); концом своим вырвал он кусок коралла со дна морского и вынес его на свет Божий. Подходя к берегу, мы убавили ход до двух узлов, чтобы ночью не проходить между островами. Берег показался, как всегда, неясными группами, частью теряющимися в тумане и облаках. Несколько островов поднимались холмами, едва виднеясь. Миль за тридцать до берега встретила нас китайская джонка с рогожным парусом, и высадила к нам лоцмана, курносого Китайца в нанковой куртке, с отвислыми губами, с косою, обвивавшею два раза его обритую голову. Тихо пробирались мы между островами; берега были голы, холмисты; едва зеленевшая трава покрывала их неровности. Ущелья разветвлялись овражками и ручейками. у самой воды виднелись пещеры, мрачные, глубокие; таинственный мрак их отражался в плескавшемся над их сводом прибое, и эхо разносило эти звуки глухим, мерно прерывавшимся шумом. На этих холмах печать какой-то неоконченности; тени и свет ложатся на них ровными массами, образуя строгий рисунок твердой руки, но рисунок без оконченных подробностей, без отчетливо-выработанных мелочей. Вот солнце осветило остров. С одной стороны ложится тень, с другой – ровно, гладко, не то что на каких-нибудь из Зондских островов, где бесчисленные неровности, долины, деревья, заливы и бухты не дадут простора для тени. Там столько оттенков, переливов, случайностей; там тоже рисунок, но рисунок миниатюриста на фарфоре или слоновой кости; там каждая ветка, каждая травка, рельефно выступает своими резко-очерченными контурами; ни один камень не выйдет наружу в своей наготе, но кокетливо уберется зеленью, и над ним вырастет роскошное ветвистое дерево, и нежит его под своею тенью. А здесь, если берег оборвался, то и желтеет обрыв так как он есть, не думая прикрыться; выступил камень, и лежит он себе, греясь на солнце и отражаясь в воде тем же голым, сероватым куском. Местами домики, с немногими деревьями, смотрели веселыми оазисами среди этой пустыни. Мы вошли в проход, шириной не больше двухсот саженей, между островом Гон-Конгом и несколькими другими островами. По берегам желтые обрывы виднелись чаще, местами они были краснее, местами темнее; над ними был все тот же ковер тусклой зелени, поднимавшийся на холмы и неровности. Эти желтые обрывы – каменоломни; во многих видны следы отделенного пластами камня (гранита). Построенные вблизи домики и снующие джонки с своими рогожными парусами иногда бывают живописны, а иногда очень бесцветны, смотря по тому, какой местности служат украшением. Тростниковая хижина, прикрытая пизангом и пальмой, очень хороша; но поставьте ее у желтой каменоломни, и она исчезнет. В одной бухте столпилось больше ста джонок. Бамбуковые шесты, мачты, паруса, один в лохмотьях, Другие с лучеобразными древками, разделяющими их на четыре части; хижины на берегу, песок, камень, полуголые Китайцы: – все это рябило, двигалось и отражалось в тихо-плескавшемся заливе.

Обогнув один из мысков, мы увидали город Викторию и лес мачт от судов, стоявших на рейде. Город расположился амфитеатром по склону горы, более возвышенной нежели другие; справа горы, прямо опять горы, сзади то же. Рейд смотрит широким неподвижным озером; туда не залетит ни вихрь, ни муссон, чтобы освежить эти каменные дикие стены. Город начинается большими зданиями, точно дворцами. Дворцы же с портиками и колоннадами возвышаются на выдающихся местах, дворцы смотрятся у пристани в неподвижную гладь рейда, кишащего тысячью лодок и судов, всевозможных величин и видов. Спешу сказать: шестнадцать лет тому назад нога Европейца в первый раз ступила на этот дикий, необитаемый остров, и вот, точно ударом волшебного жезла, выросли из его камней дворцы, готические башни, сады, обхватившие роскошною, благоухающею зеленью выступающие террасы, спускаясь густыми массами в ущелья и расплетаясь зелеными лентами по веселым бульварам и скверам. Выросли магазины, фактории; флаги всевозможных наций развеваются на высоких мачтах; каменные водопроводы освежают и очищают улицы. На рейде есть уже несколько ветеранов-блокшивов, инвалидных военных кораблей; под деревянными навесами, они оканчивают свой век, между тем как новое поколение, фрегаты и клиперы, суетятся около них, стучат своими винтами, наполняют воздух черными струями дыма, свистят и действуют. Поминутно пристают легкие канонерки; речные пароходы, с целыми домами на палубе, приходят и уходят; китайские джонки везут груз на купеческие суда; между ними мелькают грациозные гички, tапка, saтрап, или, как мы их называем, шампанки, точно плавучие, рогожные возки. Каждый такой возок – целый дом. Китаец родится в нем; младенчество свое проводит он, привязанный к спине матери, гребущей кормовым веслом, плачет и надоедает всем своим криком, потом помогает матери, и наконец навыкает грести сам и управлять своею ладьей. В этих шампанках все хозяйство Китайца; они сделаны очень отчетливо и часто из очень хорошего дерева; палуба, чистая и выполированная будто мебель, местами прикрыта красивою циновкой. Две-три кибитки, сплетенные из тростника и покрытые рогожками, составляют постоянный навес; средняя кибитка выше крайних; в отверстие постоянно проходит воздух, и в это же отверстие часто выглядывает голова хозяйки, с самою затейливою куафюрой, с узкими, лукавыми глазами, – а иногда на длинном бамбуковом шесте выставляется вымытое белье для просушки. В кормовой части горит огонек и варится рис; там же скамеечка, шкафчик с домашними божками, перед которыми курится sат-сhои (особенное благоухание). Тут-то, усевшись вокруг двух-трех фарфоровых чашечек с вареным рисом, тыквой, мелкою рыбой или шримпсами (креветки), и действуя двумя палочками, медленно совершает китайская семья свою мирную трапезу. Поесть немного и подождать, точь-в-точь наши извозчики, усевшиеся около братского котла: захватит ложкою щей, наберет в рот хлеба и положит ложку на стол.

На этих лодках распоряжаются большею частью женщины, Мужчины работают на берегу, а жены очень ловко управляются веслом и рулем, исправно ведут свои плавучие дела. Иногда на такой лодке целая лавка Фруктами и всевозможными вещами китайского изделия, игрушками, веерами и пр. На этих же лодках приезжают прачки, которые все не слишком нравственного поведения, и все очень смелы, не прошеные являются они в каюту и не прочь от самых выразительных жестов. Первые Китаянки, которых мы видели, были прачки, и дальнейшие наблюдения подтвердили первое впечатление. Китаянки вообще небольшого роста, с головами удлиненными назад странною прической, не лишенною впрочем своего рода шика, в кофтах, с короткими, но широкими отдувшимися рукавчиками, в широких панталонах и с маленькими ножками. В общем они представляют смешную, коротенькую фигуру с огромною головой и с нетвердою, переваливающеюся поступью. Это также своего рода шик: китайская женщина не должна уметь ходить (может быть для того, чтобы не бегать от мужа); хотя здесь, в южных провинциях, кажется, не в употреблении обычай ломания ног, по крайней мере между простым народом, но все-таки против моды не в силах устоять самая либеральная женская партия. Здесь женщины смотрят совершенно эмансипированными; нет и следа стыдливости и женственности. Они корыстолюбивы, большие хозяйки и чистоплотны, ни у одной не увидите не вымытых рук или ног. Девушки носят сзади косы, иногда распущенные, иногда заплетенные; спереди прядь волос зачесывается на лоб и обрезывается ровно над глазами; перпендикулярный к нашему пробор отделяет эту прядь волос от косы. Часто девушка сидит на носу своей лодки и гребет легким веслом. Поджав одну ногу под себя, а другою опираясь в деревянную уключину, обнажив круглые руки, не лишенные мягкости и благородства в своих формах, и закинув назад свою молодую головку с распущенною косой, девушка заставит художника невольно засмотреться на нее. Сделавшись женщиной, она уничтожает передний вихор, делает пробор по середине и мажет косу каким-то густым составом, так что волос может стоять, как деревянный: широким кольцом сгибает она сзади всю массу волос, укрепив ее кольцами, длинною спицей с бусами и разными другими украшениями. Все это затейливо, неловко, неудобно и некрасиво, но оригинально; к некоторым лицам, пожалуй, и идет эта прическа. Но что к хорошенькому личику не пойдет? Красота Китаянок также оригинальна. Вообразить себе красавицу с выдающимися скулами и узкими глазенками, которые двумя линиями расходятся в разные стороны кверху, с маленьким приплюснутым носом и с широким, большим ртом, при коричнево-маслянистом цвете лица. Все это, напротив, больше чем некрасиво; но иногда вы встречаете глаза, которые щурятся с таким сладострастным лукавством, большой рот смеется так открыто и грациозно, щеки пышат свежестью, в движениях природное изящество, и вы засматриваетесь на некрасивую Китаянку! Впрочем, сердце человеческое как струнный инструмент: от моря портится, и струны часто издают звуки фальшивые.

Мы бросили якорь; корвет отсалютовал своими двадцатью одним выстрелом английскому флагу и девятью командорскому; нас окружили шлюпки; через борт полезли, как тараканы, Китайцы и Китаянки; у многих были свидетельства от бывших прежде здесь русских судов; прачки явились даже и в кают-компаниях, и одна из них, маленькая, узкоглазая, с плутовским взглядом, очень бойко распоряжалась у нас: дергала за руки, усаживалась на диван, двусмысленно улыбалась, и так успела всех очаровать, что мы ей тут же, именно ей, отдали свое белье; другая, высокая, в синей кофте, сердито смотрела на первую и, казалось, била готова, если не растерзать, то по крайней мере прибить ее. Вместе с Китайцами явился какой-то господин в поношенном пальто и с физиономией, украшенною угрями и прыщами. Он отрекомендовался как Русский, хотя говорил не совсем правильным русским языком. «Как вы попали сюда?» спрашивали мы его. «Это длинная история», уклончиво отвечал он, смотря куда-то в пространство, как будто боясь смотреть в глаза прямо. В его взгляде было то, что Французы называют louche. «Я родом из Тулы, сказал он, ехал с чужими деньгами в Лебедянь, и у меня эти деньги украли. Заплатить было нечем, показаться совестно, и я бежал из России. Слыхал я, что в Австралии много золота, что оно там на улицах валяется; я отправился туда на английском судне. Но и там золото не достается даром. Теперь я живу здесь и занимаюсь часовым мастерством». Вот в коротких словах его рассказ. Он просил, чтобы мы его взяли на Амур. Командор корвета обещал; но когда у него спросили, какой он покажет вид, если у него спросят в Николаевске, то он куда-то скрылся и больше не являлся.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksey-vysheslavcev/gon-kong/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.