Книга - Белая Гора

Белая Гора
Галина Михайловна Ефремова


Этот роман был написан каким-то мистическим образом. После дня рождения дочери на столе стоял букет цветов. Я долго на него смотрела, и вдруг в уме начали складываться строчки: «В жизни розы разные были мне даны: словно солнце – красная, словно лик луны – жёлтая, и белая, будто первый снег…» Я подумала: «Фу, какая банальность, не буду я это писать». Но строчки назойливо лезли и лезли в голову. Много раз я отгоняла их от себя, но они не отставали. Тогда я решила: возьму лист бумаги и запишу, пусть валяется среди неудавшихся стихотворений. Но как только я это всё записала, пошло продолжение: «Бежала я на тайное свидание, отчаянная, дерзкая и смелая на край села с лихим красавцем Ванею, тогда и потеряла розу белую…» И каким-то внутренним зрением увидела как бы небольшой эпизод из фильма. Когда я облекла увиденное в стихотворную форму, мне показали следующий эпизод, потом следующий. Я сама ничего не придумывала, просто описывала стихами то, что видела на своём внутреннем экране как кино.





Галина Ефремова

Белая Гора





Роман в стихах с прологом и эпилогом



Юность главной героини романа по имени Антонина пришлась на шестидесятые годы двадцатого века, когда было «модно в загс идти невесте / в коротком белом платье без фаты». Пережив измену жениха и потеряв веру «…в любовь и верность и мужскую честь», Антонина чудесным образом попадает на Белую Гору, откуда и начинается её путь к себе, Путь духовного восхождения.



«Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое…»

(Псалом 107, стих 2)



ПРОЛОГ



В жизни розы разные

Были мне даны:

Словно солнце – красная;

Словно лик луны –

Жёлтая; и белая,

Будто первый снег;

Розовая; – пела я:

«Не расстанусь с ней.

Буду с розой этою

Много-много лет

Юною, одетою

В этот нежный цвет».



Красную – в хрустальную

Вазу у окна.

Жёлтую же – в дальнюю

Комнату. Она

Там одна спокойная

В скляночке простой

Тихо под иконою.

Ну, и Бог с тобой!



Обрела вишнёвую,

Царственный цветок,

Со стезёю новою:

Стал крутой виток

Главною победою

В непростой судьбе.

Я о ней поведаю,

Светик мой, тебе.



ЧАСТЬ I – ДО ГОРЫ

1

Бежала я на тайное свидание,

Отчаянная, дерзкая и смелая,

За край села, с лихим красавцем Ванею.

Тогда и потеряла розу белую.



А через месяц проливала слёзы я,

От ревности поистерзалась душенька.

Увидела: под нашею берёзою

С другою целовался мой Ванюшенька.



В отместку долго горевать не стала я,

Ведь не калека я и не уродина,

А хороша собою и не старая.

И закрутила я любовь с Володею.



Душа и сердце – с Ваней, тело – с Вовочкой,

Суди сама: ну что же тут хорошего?

И стал он попивать частенько водочку.

А я уж начала встречаться с Лёшею.



Я в пышной юбке с розовою блузкою,

Свободно волосы на плечи падали,

Бежала улицею сельской узкою

Ему навстречу под косыми взглядами.



Откуда знать-то было мне, доверчивой:

На городской женат давно мой Лёшенька?

Он сам признался мне однажды вечером.

И снова я осталась одинёшенька.



«За что же мне такая доля горькая?» –

Всё плакала, всё спрашивала Господа.

И вот решила переехать в город я

За жизнью сладкою большого города.



2

И в городе неплохо я устроилась

Работницей на часовой завод.

Мы жили в общежитьи. Было трое нас,

Подружек неразлучных. Ни забот,



Ни горя в комнатке одной не ведали

Мы: «не в обиде, хоть и в тесноте»,

В столовой заводской всегда обедали:

У каждой – ни семьи и ни детей.



Катюша, та была закомплексована,

Хотя и симпатична, и стройна,

И в двадцать лет – ни разу не целована.

Была для нас загадкою она.



А Нина, как перчатки, то бишь, варежки,

Меняла незадачливых парней.

Вадимы, Эдуарды, Пети, Ванюшки, –

Они гурьбою бегали за ней.



Мне говорила Нина: «Слушай, Тонька, ты

Пойми, поверь: любви на свете нет,

А есть влеченье двух полов и только-то,

Придумали поэты этот бред.



А жизнь, она одна, и наша молодость

Бежит, бурлит рекою вешней с гор.

Но мысль о смерти близкой, словно в горло кость,

Засела в мозг мой с некоторых пор.



За нас, за баб-с!»– немного захмелевшая,

Мне подливала красного вина.

«А за ребят?» – «За них? Да ну их к лешему!

Эх, жизнь – она одна, она одна!



Давай ещё по третьей, и готовеньки

С тобой мы веселиться до зари!

Бежим на танцы! Говорят, там новенький

В оркестре появился гитарист.



Катюш, ты с нами?» – «Я? да что ты, Ниночка?

В библиотеке я вчера была,

И мне попалась там такая книжечка…

Я уберу посуду со стола».



Так день за днём и вечерок за вечером,

За летом – осень, лето – за весной…

Мне полюбилась эта жизнь беспечная,

Где ухажёр, он каждый раз иной.



Всё прыгала, резвилась, словно козочка,

Такой прекрасной жизнь казалась мне.

Смотрю однажды: розовая розочка

Забытая, завяла на окне.



3

Не лила напрасные

Слёзы я ни дня:

Есть в запасе красная

Роза у меня.

И опять нам с Ниною

Танцы и вино.

Ниточкою длинною

Дни тянулись, но

Вышла замуж Катенька.

Ну а мы? Ха-ха!

Свадьба? Где искать его,

Нынче, жениха?

Мне, такой красавице,

Будет кто под стать?

Мне никто не нравится,

Где его искать?

Некрасив Андрюшенька,

Фёдор слишком глуп,

Ростом мал Павлушенька,

Глеб на деньги скуп,

Вечно в грязном свитере,

Вечно пьян Игнат,

Можно было б с Виктором…

Только он женат.

Вот недавно с Сёмою

Завела роман.

Добрый и весёлый он,

Водит в ресторан.

Точно: замуж – рано! Я

Так решила: нам

Лучше ресторанная

Жизнь по вечерам.



4

Мне нравилась моя работа,

Там я была на высоте.

Теперь моё висело фото

Средь лучших на доске почёта.

Всегда в тепле и чистоте

За столиком в халате белом,

Так вскорости из учениц,

Нехитрое освоив дело,

Я стала ловкой и умелой,

Одной из первых мастериц.



И трудовым моим успехам

Успех сопутствовал другой

В среде веселья, шуток, смеха…

Сменился наш начальник цеха –

Пришёл мужчина молодой,

Роман Лукич. Влюбились в Рому

У нас все женщины почти,

А он со всеми – строго, ровно

Держался вежливо и скромно,

Интеллигентен и учтив.

Он говорил легко и просто,

Но не бросал на ветер слов,

Он выше среднего был роста,

Со взглядом ясным, светлым, острым,

И энергичен, и здоров.



И я была не исключеньем:

Среди склонённых женских лбов

И мой неумный был. Мученье

Себе признаться: не влеченье –

Есть настоящая любовь!

Пусть безнадёжна, безответна!

Однажды изумилась я:

Божественным сияла светом,

(Здесь, на Земле, такого нету)

Та роза красная моя.



И чем сильнее я любила,

Впервые так за столько лет,

Тем на душе светлее было:

Сиял в ней с неизбывной силой

Пурпурной розы дивный свет.

И этим светом осиянно

Казалось всё и вся вокруг:

Деревья, птицы, ветер пряный,

Снега, морозы и туманы,

Глаза сотрудниц и подруг.



Но тайну я свою хранила,

И вижу: тише и скромней

Серьёзней как-то стала Нина,

И образ жизни изменила.

Роман ухаживал за ней.

И скоро стало всем известно,

Что свадьба – будто бы весной,

Что он – жених, она – невеста,

А я не находила места

Себе, и в голове больной

Я всё вынашивала планы,

Как свадьбу мне расстроить их.

Я лучшею женой была бы!

Он – мой любимый, мой желанный!

Невеста – я, он – мой жених!

Не расставалась с мыслью этой,

И ночью сон не приходил,

Я от заката до рассвета

Всё мысленно блуждала где-то…

Однажды вызрел план один.



5

Как-то к нам зашёл Роман.

Я была одна.

Налила ему стакан

Красного вина.

Случай я ждала давно,

Вечером и днём.

Непростое то вино,

Зелье было в нём:

Разыскала колдуна,

Деньги отдала, –

Он мне дал того вина

С зельем пополам.

«За здоровье Нины!» – он

Выпил всё до дна

И пошёл, шатаясь, вон.

Стала так красна,

Будто кровью налилась,

Роза на окне,

Только свет её погас. –

Жутко стало мне.

Тот нездешний, неземной

Свет её пропал,

Тот, что был во мне, со мной.

И, кроваво–ал,

Впитывал зловещий цвет

Дух того вина.

Что же Нины долго нет?

Где же, где она?!

Тут открылась настежь дверь.

На пороге – он,

Будто бы другой теперь,

И в меня влюблён.

Начал страстно целовать,

Жарко обнимал,

Потащил меня в кровать,

Только называл

Ниной, Ниночкой меня.

Мне же – всё равно!

Ай да зелье! Поменял

Всё ж невесту… Но

Он к утру очнулся вдруг:

«Нина! Где ты, Нин?» –

А в глазах такой испуг,

Будто перед ним

Не любимая, не я,

С кем провёл всю ночь,

А гремучая змея.

И рванулся прочь.

Только, Нина, где ж она?

Утро за окном.

Дома быть уже должна

И, причём, давно.

Ой! Здесь был ещё вчера

Ромочкин портрет…

След на стенке, как дыра,

А портрета – нет!



6

Ни в пятницу домой и ни в субботу

Не возвратилась Нина. Слава Богу!

Когда же в понедельник на работу

Она не вышла, тут забил тревогу

Роман Лукич. Объехал все больницы,

Милиции все отделенья, даже

Он в морге побывал, чтоб убедиться:

Её там нет. «Подумаешь, пропажа!

Придёт сама, – его я убеждала, –

А не придёт, так значит, разлюбила.

Она, быть может, с кем-то убежала.

С ней раньше много раз такое было».



Он продолжал искать её повсюду.

Весь день по Нине тосковал он очень.

Но знала я: с ним вместе скоро буду,

Он сам придёт ко мне сегодня ночью.



Он приходил, всегда как будто пьяный,

Ложился спать со мною, как с женою.

И ничего не помнил постоянно

На утро. Убегал больной, смурной он.

«Во сне ж твердил всё время: «Нина, Нина!»

А я в ответ: «Я здесь», упрямо веря:

Однажды скажет: «Тоня, Антонина!

Тебя, одну тебя люблю теперь я!»

Он говорил: «Как я устал смертельно»

И засыпал, откинув одеяло.

И вот тогда его в своей постели

Я тихо, нежно, сладко целовала,

Облизывая каждый ноготочек,

И дальше, сантиметр за сантиметром –

Всего, всего… Так напролёт – все ночи.

Он утром уносился буйным ветром.

Я помню взгляд затравленного зверя,

Когда к груди его своей прижала,

Он вырвался, метнулся, хлопнул дверью, –

Лишь роза на окошке задрожала.



7

Прошла зима. Без измененья

(Мы ночью вместе, днём – поврозь)

Остались наши отношенья,

И я задумалась всерьёз:

А в самом деле, где же Нина?

Роман не уставал искать.

Везде ходил, писал, звонил он,

И разыскал сестру и мать

В её родном селе неблизком,

Они там жили в нищете:

«Нет ни письма и ни записки,

Давно от Нины нет вестей,

Ни денежного перевода,

А помогала нам всегда,

Посылок нет почти полгода…

Не приключилась ли беда?»

Он дал им денег, всё, что было,

Но ничего не объяснил.

Вернулся хмурый и унылый,

И в этот вечер много пил.



А в день тринадцатый апреля

(Он свадьбы днём назначен был

На пятницу, в конце недели.

Когда б не силы ворожбы,

То были б песни, пляски, речи,

И крики «Горько! Горько!») вдруг

Нам сообщили: найден в речке

Распухший, вздутый женский труп.

На опознанье нам с Романом

Придти велели вместе в морг,

Но отказалась я, обманом

Прикинувшись больной. Как мог,

Роман узнать пытался – где там! –

Обезображено лицо,

Но было на руке надето

То обручальное кольцо

И на ногах её – ботинки,

Что он купил когда-то сам.

Она всё пела: «Как картинки

Ботинки – Нинке!» Он слезам

Своим дал волю. «Нина, Нина!» –

Шептал, не видя ничего.

На красный свет пошёл. Машиной

У перекрёстка одного

Был насмерть сбит. Похоронили

Мы, словно мужа и жену,

Их рядышком, в одной могиле.

Ох, знала я свою вину!

Когда б не я с моей любовью…



Немым укором были мне,

Как две огромных капли крови,

Два лепесточка на окне.



8

В час, когда сроку печального времени

Было уже сорок дней,

Я поняла, догадалась: беременна! –

Что-то творилось во мне.

Начал в глубинах души неприкаянной

Зреть, нарастая, протест:

Будешь ты мать-одиночка какая-то!

Спросят: а кто же отец?

Тут уж и так ходят слухи нескромные,

Сплетни плетут каждый час,

Будто в ту ночь, с околдованным Ромою,

Нина увидела нас.

Будто окликнул вахтёр общежития –

Нина ни слова в ответ:

В ярости бешеной, чтобы разбить его,

Чей-то топтала портрет.

Были на ней голубые ботиночки

И голубое пальто.

С этой вот ночи-то бедную Ниночку

Больше не видел никто.



Я и прибегла, – что долго раздумывать? –

К помощи наших врачей.

Третью сгубила я в этот раз душеньку,

Не говоря о своей.

Медленно дверь отворила я в комнату –

Сразу у входа видна

Всё ещё Нины свободная койка там,

Дальше смотрю: у окна –



Мёртвая роза с головкой бескровною,

Горько склонённою вниз.

А на полу, словно капли огромные,

Все лепестки запеклись.



9

Я села в комнате пустой,

Разбитая, без сил.

Ответа на вопрос простой:

«А кто меня любил?» –

Искала долго. Ну, Роман,

Он в Нину был влюблён,

Не в счёт. Да, был ещё Степан,

Но вот женился он

На простенькой девчонке той,

Она, не мне чета,

Хоть не блистала красотой,

Была скромна, чиста.

Полгода целых Михаил

Жил словно муж со мной

И клялся мне, что он любил,

Но, вот, своей женой

Назвал другую. Говорят,

Она умна, мила,

Ему двоих детей подряд

В три года родила.

Я долго б эти имена

Перебирать могла.

Внезапно мысль меня одна

Пронзила как стрела:

Ах, мама, мамочка моя,

Способная любить

Меня такой, как есть! А я,

Как я могла забыть?!

Тебе – ни одного письма –

Пять лет!.. Но не беда,

Теперь приеду я сама.

Где, где мой чемодан?



10

Тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Стучат, стучат колёса.

Ох, этот стук, ох, этот звук! –

Он в сердце отголоском

Тех юных своевольных дней,

Когда смела, упряма,

Я, наспех попрощавшись с ней,

Уехала от мамы.

Ах, мама, мамочка моя!

Я помню: слёзы пряча,

Все опасенья затая,

Желала мне удачи.

Быть может, зная наперёд,

Что путь мой будет горек,

Что до добра не доведёт

Чужой далёкий город,

Что буду я совсем одна,

А там соблазнов много,

Парней весёлых и вина,

Что я забуду Бога…



А в детстве: колокольный звон,

Церковная ограда

И у серебряных икон

Горящие лампады,

Душистых свечек огоньки

В сияньи золотистом,

И золотые завитки

На коврике ворсистом,

И дьякона густейший бас,

И мамино сопрано…

Как драгоценных дней запас

Я расточила рано!

Добра – на грош. Лишь боль и зло

Дарила тем, кто дорог.

Каким же ветром понесло

Меня в злосчастный город?

Но, всё оставив позади,

Я к маме, к маме еду!

Я припаду к её груди

И позабуду беды.

Она простит меня, и мы,

Переполняясь светом,

Вновь и молитвы, и псалмы

С ней будем петь дуэтом,

Наполним снова наш досуг

И песней, и стихами…

Тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Я еду, еду к маме.



11

Как бежала я до дома,

Под собою ног не чуя,

По тропиночкам знакомым,

Нынче вспомнить не могу я.

Только, к дому подлетая,

Чемодан на землю ставлю, –

Глядь: соседка тётя Тая

Закрывает наши ставни.

Я ей: «Стой! А где же мама?»

А она мне: «Антонина? –

И сердито, с ходу прямо:

Я её похоронила.

Да, последние полгода

В церкви уж она не пела,

За калитку – ни ногой, да

Всё болела и болела.

Как ждала тебя, ей-Богу,

И откуда столько веры?–

Всё глядела на дорогу

И не запирала двери.

Думала: вернёшься снова

В дом родной, в село родное,

О тебе дурного слова

Не давала молвить. Но я

Всё ж скажу: так может только

Мать забыть плохая дочка.

Ну и стерва же ты, Тонька!

За пять лет! Ну, хоть бы строчку

Написать: жива – здорова…

Что ещё ей нужно было?

Только эти вот два слова…

Как она тебя любила!

Перед смертью незадолго,

Плача, так меня просила

До тебя смотреть за домом…

Карточку твою носила

При себе в грудном кармане,

Всю залитую слезами»…

Всё поплыло, как в тумане,

У меня перед глазами.

«Завтра сходим на могилу.

Что застряла на пороге?

Заходи. Я пол помыла.

Вытирай получше ноги…

Я пойду. Делов хватает

У меня в хозяйстве… Тонька,

Ты поплачь», – и тётя Тая

Побрела домой тихонько.



Я вошла. Мороз по коже:

На меня глядит с портрета

Молодая мама. Может,

Задержалась мама где-то?

Вот сейчас откроет дверь и

Скажет: «Я пришла из храма».

Я не верю! Я не верю!

Быть не может! Мама! Мама!

Мне б заплакать, только слёзы

Все мои давно иссякли.

Вдруг смотрю: в углу – та роза

Под иконою, и капли,

Капли жёлтые, густые

На пол, словно воск, стекают…

В гневе я на миг застыла:

«Ах, разлучница такая!

Ты жива? Жива! А мама?

Где дитя моё? А Нина?

И не ты ли смерть Романа

Мне подстроила?» – Поникла

Роза жёлтой головою,

Будто, правда, виновата.

И тогда я как завою!

Как волчица, чьи волчата

Все погибли разом, или,

Может быть, ещё страшнее,

Будто всех в одной могиле:

Мамочку, и рядом с нею

Нину, Рому, и сыночка,

Что в утробе загубила,

Вижу. Так одна до ночи

Я без слёз всё выла, выла.

И нещадно, что есть мочи,

Я, не ощущая боли,

Раздирала розу в клочья.

Острые шипы кололи

Пальцы ранили, и руки,

Мне как будто – мало, мало!

Кровь горячей тонкой струйкой

На пол медленно стекала.



12

Я помню смутно: ночь. Иду.

(Уже молчу, не вою),

Бреду к сараю как в бреду

С верёвкой бельевою.

Служила долго нам она,

Пусть отдохнёт, не так ли?

Взошла кровавая луна.

И звёзды, словно капли,

Густые, красные, кап-кап…

Но только мимо, мимо…

Теперь уже наверняка

Мы встретимся, любимый!

Я знаю: ты не держишь зла,

И Нина не в обиде.

Она взяла и увела

Тебя в свою обитель.

Одним глазком на вас взглянуть

И, примирившись с вами,

Отправиться в дальнейший путь:

Мне к маме надо, к маме.



13

Там, в сарае, прочный гвоздь в стене…

Я стою, кручу в руках верёвку.

Как-то раньше не случалось мне

Петли делать – тут нужна сноровка.

Искоса смотрю: уже луна

Вверх ползёт по чёрной тверди неба,

Только как-то мертвенно бледна,

Видимо, от страха побледнела.

В небе, как в душе моей, темно.

Звёздочки, как мелкие слезинки,

Падают – кап-кап – на землю, но

Только мимо, мимо Антонинки.

Я кручу, кручу верёвку… Вдруг

Появился старец очень странный.

Я ему: «Ты не поможешь, друг?»

Он мне отвечает: «Здравствуй, Анна!» –

«Я не Анна. Впрочем, всё равно,

Дарья, Марья, Тая или Рая,

Помоги петлю…» – «Пойдём со мной. –

И повёл подальше от сарая. –

Помогу, пойдём». Он взял меня

За руку, как девочку. Послушно

Я пошла за ним. Мы шли три дня,

Может быть, и больше. «Ты покушай,

На, испей водицы»… Только я

Крошки проглотить была не в силах,

Будто та верёвка для белья

Горло всё давила и давила.

Старец что-то говорил, а мне

Только бы молчать, и я молчала.

Я брела, как будто в полусне,

Равнодушно. Мы пешком сначала

Шли. Потом был скорый поезд. Вновь

Пешими вдвоём по бездорожью.

Путь казался бесконечным, но

Как-то ночью подошли к подножью

Острой белокаменной горы,

Окружённой тёмным старым лесом.

На вершине огонёк горит.

«Посидим немного и полезем…

Отдохнула? Ну, теперь пора.

Здесь начнётся путь твой постоянный.

Это путь к себе. Твоя Гора

Ждёт тебя давно. Вставай же, Анна!»



14

Мы поднимались не спеша

И часто отдыхали.

Я – долго, тяжело дыша,

А старец мой – едва ли

Он уставал: не шёл – летел

Как будто бы на крыльях.

Путь находил он в темноте

Без всякого усилья.

И высока, крута, остра

И с виду неприступна

Была та самая гора.

Я размышляла тупо:

«Куда-то он ведёт меня,

Мне ж – никакого дела…»

Мы восходили по камням

Как по ступеням белым.

И много раз моя нога,

Срываясь, вниз скользила,

Но, будто, кто-то помогал:

Невидимая сила

Могла внезапно поддержать –

И сразу отступала.

И снова я должна шагать

Сама. И я шагала.

«И кто же это мог помочь?

Чьи руки?» – мысли эти

Порой мелькали. Так всю ночь

Мы шли. И на рассвете

Мы до вершины добрались.

«Что здесь? Конец?» – «Начало!»

Тогда я посмотрела вниз:

Край горизонта – алый.

Там простирались на восток

Леса ковром зелёным.

И красный огненный цветок

Стал вырастать. И звоном,

И щебетом, жужжаньем вдруг

Наполнилось пространство,

И гор далёких полукруг

Был синим-синим. В трансе

Стою. И крупные цветы,

И мелкие цветочки

У ног моих… Дар красоты

Такой за что мне? Точно,

Мне кто-то говорит: Взгляни!

Прекрасна жизнь земная,

Цени отпущенные дни,

Живи, не вспоминая

О прошлом! – Но уже ответ

В уме моём спонтанно:



Вот, я живу, а их-то нет,

Нет Нины, нет Романа.

Они увидеть красоту

Такую не успели.

А мамочка? Её мечту

Я помню: мы хотели

Поехать к морю… Пролила

От горя слёз немало,

И дальше нашего села

Нигде не побывала.

И тут мой спутник молвил: «Нам

Пришла пора расстаться.

Я ухожу, а ты должна

Молиться…» И растаял

Внезапно, так же, как возник.

Лишь эхом: «До свиданья!..»

А я на землю в тот же миг

Упала без сознанья.



ЧАСТЬ II – НА ГОРЕ



1

Я очнулась в комнате пустой.

Слабость. Голова болит немножко.

Сверху лучик солнца золотой

Проникает в низкое окошко.

Самодельная кровать узка.

Рядом столик с белою скатёркой,

А на нём – кувшинчик и стакан.

У кровати – старенький, потёртый

Коврик на естественном полу,

То есть, на камнях. Покой. Прохлада.

Наверху под потолком в углу

У иконы теплится лампада.

Просто. Скромно. Но какой уют!

Мне как будто с детства всё знакомо.

Знаю, знаю: я впервые тут,

Только сердце: здесь я дома! Дома!

Мама! Где ты, мама? Вот теперь

Встать бы мне, да не могу… Сама бы

Я навстречу ей открыла дверь…

Там шаги, шаги… Походка мамы!



На пороге женщина стоит, –

Инокини чёрные одежды.

Пожилая, строгая на вид:

«Здравствуй, дочка!» – «Кто Вы?» – «Мать Надежда.

Так зовут меня в монастыре

Нашем те, кто друг для друга – сёстры.

Здесь давно живём мы на горе

Удалённой, неизвестной, с острой,

Грозною вершиной, как копьё,

Будто богатырь стоит в дозоре…

Как нашла нас, имя нам своё,

Привело тебя какое горе

(Видно, велика твоя беда),

Коль захочешь, позже нам откроешь.

Раз уж ты сама дошла сюда,

Поживи. То воля Божья…» Роем

Мысли проносились в голове:

Кто я? Что я? Где я? Что со мною?

Вдруг – мгновенно, как щелчок, – ответ!

Вспомнила! И как опять завою!



И на этот мой звериный вой

Сёстры все в испуге и смятеньи

Прибежали. Билась головой

О шершавую из досок стену

Я без слов, без слёз, лишь дикий крик

Зверя с воспалёнными глазами.

Растерялись все на краткий миг…

И тогда они меня связали.

И святой обрызгали водой,

Ею же насильно напоили

И молитвы стали надо мной

Нараспев читать. Молитвы были

Эти мной любимы с детства. Стон

Из души – как падающий камень.

Перед тем, как погрузиться в сон:

«Мне бы к маме надо, надо к маме».



2

Какая лёгкость! Благодать!

Небес простор безбрежный!

Неужто вновь могу летать,

Как в детстве безмятежном?

Свободно, просто и легко

Парю под облаками,

Порою – выше облаков.

И вот, лечу я к маме!

Я знаю: ждёт меня она

Одна на горной круче.

Вершина вот уже видна

Яснее, резче, лучше.

Крутая белая гора

Густым покрыта лесом.

Как будто бы ещё вчера

По выступам отвесным

Я поднималась на неё

Через лесную чащу,

И был весь груз и весь объём

Грехов моих тягчайших

Мешком огромным на спине.

Так отчего же ныне

Так хорошо, так сладко мне:

Ни боли, ни унынья?



Гора зовёт, гора манит,

Я подлетаю ближе.

Магнит горы – души магнит

Притягивает: ниже!

Всё меньше, меньше высота

И скорости шальные…

Какие яркие цвета!

Как будто неземные!

Какая сочная трава!

Огромнейшие розы –

Все без колючек! И, едва

Я приземлилась – слёзы

Ручьями хлынули из глаз:

Средь роз я маму вижу.

Вот, наконец, свиданья час!

Мне подойти б поближе,

Но не пройду и двух шагов:

К ногам как будто гири

Подвешены по сто пудов.

В потустороннем мире

Закон иной. Кричу: «Прости!»

Она: «Давно простила.

Иди по Горнему пути!

Молитвенная сила

Беду поможет превозмочь.

С молитвы покаянной

Начни. Молись и день, и ночь.

С тобой здесь вновь увижусь, дочь

Моя! До встречи, Анна!»



3

Проснулась. Но не открываю

Глаза. И стараюсь продлить

Сна тонкую яркую нить:

Ведь мама – живая! Живая

В каких-то далёких мирах!

К молитве усердной готова,

Чтоб только с ней встретиться снова

В моих полупризрачных снах.



Так, может быть, Нину с Романом

Я тоже увижу во сне? –

Немедленно надобно мне

С молитвы начать покаянной!

Глаза приоткрыла. Гляжу:

На пышной подушке пушистой,

Набитой травою душистой

И белой простынке лежу

Свободно. Повязок не стало.

И шёпот: «…серьёзно больна,

Психически истощена

И пищи давно не вкушала». –

«Ей, видно, немало пришлось

В миру пережить, не иначе,

Недаром бедняжка так плачет…» –

«Пусть плачет, обилие слёз

Во благо страдающим душам.

Она же всю ночь до утра

Проплакала. Видишь: мокра

От слёз её долгих подушка».



Я чувствую: даже края

Рубашки слезами залиты…

Какую же силу молитвы

Смиренных монахинь таят!



4

Я не вставала три недели,

Ко мне не возвращались силы.

Всё это время у постели

Моей по очереди были

Все сёстры. Милые сестрицы!

Как вы, склоняясь к изголовью,

Со мной старались поделиться

Своей спасительной любовью,

Той, что народ зовёт святою!

А я в смятеньи и смущеньи:

«Не стою этого, не стою!

Мне нет прощенья, нет прощенья!»

Но возражала мать Надежда:

«Отнюдь. Предугадать не можем,

Кому, за что, когда и где ждать

Прощенье Божье, милость Божью.

Мы все в миру немало горя

Хлебнули и грешили много.

У каждой ведь из нас на Гору

Была особая дорога…»



5

РАССКАЗ МАТУШКИ НАДЕЖДЫ



«Вот я, к примеру, молодою

Безбожницей была когда-то.

Бригадой смелой, удалою

Мы храмы рушили. Расплата

Пришла позднее. Из бригады

Поумирали все мужчины

Внезапно. Мне же было надо

И мужа потерять, и сына.

Мой муж был нашим бригадиром.

Безумно я его любила.

И уцелел из всех один он.

Но тут – война. А сыну было

Всего семнадцать, но прибавил

Себе годочек мой сыночек, –

С отцом пошёл на фронт. В Варшаве

Погибли оба. Вижу ночью:

Заходит мой сыночек Вася

И молвит нежно и негромко:

«Уж ты не плачь, не убивайся,

Когда получишь похоронку.

Мы живы. Жизнь моя вторая

Прекрасна, – говорил мой Вася, –

Я буду жить в пределах Рая,

А папа на Земле остался.

«Ты передай, – сказал он, – маме,

Чтоб за мою молилась душу:

Я должен находиться в храме,

Что нами был недоразрушен…»

Проснулась резко. Я вскочила,

Крича: «Не верю!» прочь с постели,

Но извещенье получила

Я ровно через две недели.

И дата гибели стояла,

Запомнила я это точно,

Она всецело совпадала

С моей невероятной ночью.



Так что же мне теперь, молиться?

Я ж – атеистка, коммунистка!

И вижу сон: печальны лица

Мужчин, склонённых низко-низко.

Да это ж наши все ребята

Той удалой бригады самой!

Все коммунисты. Мы когда-то

Совместно разрушали храмы.

И среди них я вижу: тоже

Стоит, прениже всех склонился,

Мой муж любимый, мой Серёжа!

К нему рванулась – отстранился,

С протестом выдвигая руку:

«Не подходи! Прими крещенье.

Мне облегчить ты сможешь муку,

Прося у Господа прощенья

За нас обоих…» Оглядела

Я всё вокруг. Так мы же в храме!

Вот здесь, у левого придела,

Стена, не тронутая нами.

Разбиты окна. Осквернённый

Алтарь, и сняты с петель двери…

Стоит, коленопреклонённый,

Мой муж, что никогда не верил

Ни в Ад, ни в Ангелов, ни в Бога,

В труде весёлый, смелый в битве,

Стоит в раскаяньи глубоком

В сосредоточенной молитве.



Тяжёлым было пробужденье,

Лежала, долго не вставая,

И на работе целый день я

Ходила, словно неживая.

Кому сказать, с кем поделиться?

И кто ж поймёт, да не осудит?

Как мне начать теперь молиться?

И что на это скажут люди?

И потекли в сомненьях снова

За днём денёк и каждый – горек.

Но в феврале, двадцать второго,

Мне снится грустный Вася: «Сорок

Нам дней сегодня. Мама, что же

Про нас с отцом совсем забыла:

Помина справить нам не можешь

И в храм ни разу не сходила?

Ещё война идёт, я знаю:

Вам тяжко и работы много.

В Победы День – Девятый Мая –

Ты утвердишься в вере в Бога!»



Всего рассказывать не буду,

Но только утром полетела

В ту церковь, что каким-то чудом

Одна в округе уцелела.

Всю простояла литургию,

Стыдливо прячась, – у колонны,

Смотря, как молятся другие,

И у икон кладут поклоны,

И ставят свечи восковые,

И батюшке целуют руку…

Увидев это всё впервые,

Подумала тогда: «Науку

Я эту одолеть не в силах:

Что толку лоб крестить в безверьи?

Но как же хор поёт красиво!

И легче на душе… Теперь я

Пойду, пожалуй. В воскресенье

Приду опять… Зачем, не знаю…»

И так недель, примерно, семь я

Ходила в церковь. Там одна я

Стояла всё на прежнем месте,

Как та колонна, недвижима

И холодна душой. Но крестик

И образочек Серафима

Саровского себе купила.

Полезла на чердак, достала,

Святой водою окропила

Иконы бабушки. Сначала

Их на комод. В передний угол

Потом повесила. Лампаду

Затеплила. Одна подруга

Зашла ко мне. Ей что-то надо

Отдать мне было. И, заметив

Прекрасно всё, тогда смолчала,

Но только про иконы эти

Всем вскорости известно стало.



Всегда в чести, всегда в почёте,

А тут – стыдили и корили

На партсобраньи на работе,

И в тот же вечер исключили

Из партии. Без сожаленья

Рассталась с красным партбилетом

И ощутила облегченье

Невероятное при этом,

Тогда ещё не понимая

Всей грандиозности событья.



Я помню день в начале мая.

С утра задумала помыть я

Окно на кухне. Встала рано.

Но не домашними делами

Все мысли заняты, а храмом:

Неделю не была я в храме.

Окно осталось не помыто,

И с видом дерзостно- весёлым

Впервые в храм пошла открыто,

Свободно через наш посёлок,

Похожий больше на деревню.

Весь из домишек деревянных.

Расцветшей веяло сиренью,

Цвели сады, цвели тюльпаны.

На ветках птицы щебетали,

Светило солнце на дорогу.

Любуясь небом и цветами,

Я начала молиться Богу.

И все цветы, деревья, травы,

Казалось, молятся со мною,

Когда по направленью к храму

Я шла с покрытой головою

И с сердцем – настежь, нараспашку,

Как алтаря святого двери,

Что раскрываются на Пасху:

«Я верю, Господи, я верю!

Все живы у Тебя, мы знаем,

И там, в Саду Твоём красивом,

Что мы зовём Господним Раем,

Живёт мой сын, солдат Василий.

Но за другого я солдата

Прошу: Ты помнить зла не можешь.

Он пред Тобою виноватый,

Солдат Сергей, мой муж Серёжа.

Но в сердце теплится надежда,

В Твоё к нам состраданье веря.

Какие ж были мы невежды!

Тебе за всех молюсь теперь я…»

Я шла и говорила с Богом,

Как с Другом старшим, не иначе,

Или Отцом, немного строгим,

Но добрым-добрым, тихо плача.



Я в храм вошла и поклонилась

Земным поклоном у Распятья

И, не стыдясь, перекрестилась.

Тут заключил меня в объятья

Наш батюшка. И прихожане

Меня с любовью окружили

И поздравляли, руку жали

И говорили: «Не чужие

Тебе мы все. Семьёю дружной

Мы здесь живём как сёстры, братья,

Поможем, если будет нужно…»

И вновь объятья и объятья.



То было за три дня до Пасхи,

До Дня Христова Воскресенья.

Ходила в церковь без опаски,

Без всяческого опасенья,

Что скажут люди. Пусть подружки

Меня обходят стороною,

Зато соседские старушки

Теперь приветливы со мною.

И, груз с души моей снимая,

Сказала тётушка Людмила:

«Тебя ведь бабка-то родная

Ещё младенцем окрестила».



На исповеди рассказала

Всю жизнь свою, о тяжких самых

Грехах, делах (хороших – мало,

Плохих – полным-полно), о храмах

Разрушенных, о сновиденьях

В моём великом страшном горе.

И отпустил без осужденья

Грехи мои отец Григорий.

И Воскресение Христово

Душой воскресшею встречала

И знала: жизни чистой, новой

Приходит светлое начало.



А на Святой седмице, в среду

(На сутки я узнала позже,

Что этот день стал Днём Победы)

Я ощутила милость Божью.

За утренней молитвой дома

Я, своего не видя тела,

Вдруг стала будто невесома,

Душою к Небесам взлетела.

За краткие мгновенья эти

Стремительнейшего полёта

Я оказалась на планете

Другой. И Неизвестный Кто-то

Меня там встретил как родную.

ОН был весь светлый, лучезарный

И мне дарил Любовь такую,

Что я молила со слезами

Там навсегда меня оставить.

Я, словно, оказалась дома:

Все эти дивные места ведь

До боли были мне знакомы:

И этот сад, и эта речка,

Храм с золотыми куполами…

«Как я хотела б жить здесь вечно!

Позвольте мне остаться с Вами!» –

«Тебе тут хорошо. Я рад. Но,

Дитя моё, ещё не время,

И ты должна лететь обратно

К Земле многострадальной, бренной.

В Раю живёт твой сын Василий.

Но ты же знаешь участь мужа.

Молитвой пламенной, всесильной

Ему помочь скорее нужно.

А кто помолится о прочих,

О тех, кто мучаются рядом?

Судьбой он с ними связан прочно.

О них молиться тоже надо.

Теперь представь: по всей России

При каждом разорённом храме

Стоят в смятеньи и бессильи

С опущенными головами

По сути добрые когда-то,

Но одураченные люди:

Крестьяне тёмные, солдаты.

И кто ж за них молиться будет?

А кто другим поможет грешным,

Свершившим мерзкие деянья

В затменьи разума поспешном,

Но возжелавшим покаянья?..»



Очнулась я. Горит лампада.

И светит солнышко в окошко.

А я не рада! Я не рада!

Мне б там ещё побыть немножко!

В энергиях Любви и Света

Ещё, ещё купаться мне бы!

И долго в состояньи этом

Была, между Землёй и Небом.



Стал день святой – девятый мая

И личною моей победой:

Всё со смиреньем принимаю!

И выходом, а не побегом

От жизни прежней с болью острой,

Где лишь потери и утраты

Решенье было это: постриг

Приму! Погибшие солдаты!

Уж нет чужих! Мне все – родные,

Сложившие на поле битвы

Свои головушки! Отныне

За вас за всех – мои молитвы.

И вы, заблудшие, слепые,

Не знающие Бога души!

Лишь кажется, что вы – живые,

Способные поспать, покушать,

Растить детей, трудиться, злиться,

Вести пустые разговоры,

Я буду и за вас молиться

В моём монашеском затворе!



Однако в мантию не скоро

Меня постригли. Послушанья

Этап прошла. И рясофора

Была ступень, чтобы в призваньи

Я утвердилась. Только после

Того, как минул шестилетний

Срок испытанья, стал мне постриг

Возможен, как рубеж последний.

И нарекли меня Надеждой.

С тех пор другие именины

Я праздную…» – «А как же прежде

Вас называли?» – «Антониной!»



6

Всю ночь я, не смыкая глаз,

Лежала и молчала,

И этот матушкин рассказ

От самого начала

И до конца не раз, не два

В уме своём крутила,

Все фразы, все её слова.

Целительная сила,

Должно быть, заключалась в них:

Какой-то светлый лучик

Во тьме души моей возник.

С тех пор мне стало лучше.

Уж не кружилась голова,

Уже я лучше ела,

Уже я начала вставать,

Уже решенье зрело:

Как Матушка, я стать должна

Монахинею тоже,

И заслужу я, как она,

Прощенье, милость Божью.

Пусть келья, скромное жильё, –

Началом жизни новой!

А имя новое моё,

Оно давно готово.

Уже привыкла я к нему,

Мой старец, как ни странно,

Теперь понятно, почему

Меня всё время Анной

Ты называл, мне ж – невдомёк,

Так вот она, причина!

Какой полезнейший урок

Сейчас я получила!

И мамочка в том дивном сне

Далёком непрестанно

«Молись, молись», – твердила мне

И называла Анной.

Теперь уже могу уснуть

Я более спокойно:

Передо мною – новый путь.

Пройду его достойно!



7

Однако я была ещё слаба,

Ещё во власти своего недуга.

Мои нервозность, слёзы, худоба

Всех удручали. Я тогда подругу

Там обрела, хотя в монастыре

И не дают такого разрешенья:

В ущерб другим какой-нибудь сестре

Показывать своё расположенье.



Она была особенно добра.

Поила чудодейственным отваром

Из трав, что собрала сама. Сестра,

Монахиня по имени Варвара.

Всегда бодра, светла и весела,

Была ко мне чуть ласковее прочих:

«Взгляни, какой я камешек нашла!»

«Возьми, я принесла тебе цветочек!»

Она была особенно нежна,

Приветлива и ласкова со мною.

Дежуря как-то у меня, она

Бессонной ночью лунною одною

Историю про прежнее житьё

Своё в миру рассказывать мне стала.

И я тебе, дружочек мой, её

Перескажу от самого начала.



8

РАССКАЗ СЕСТРЫ ВАРВАРЫ



Я в дальнем маленьком селе жила,

Сто вёрст от нас до городской больницы,

Поэтому шли жители села

Все к бабушке моей родной лечиться.

Потомственной знахаркою она

Была у нас в роду. Она лечила

Молитвами и травами, – дана

Ей Господом была такая сила.

А денег за леченье не брала,

Хотя даров людских не отвергала,

Когда несли ей жители села

Кто пирожочек, кто кусочек сала,

Кто яблочек из сада, кто грибов,

Огурчиков, иль молодой картошки.

Так выражали ей свою любовь

И благодарность люди. Понемножку

Меня бабуля стала приучать

Ко сбору трав. Мне было интересно.

Я научилась травы отличать

Полезные от наших сорных, местных.

«Вот мята, вот шалфей, а вот чабрец,

Вот зверобой, он сто болезней лечит.

Запомнила? Ты просто молодец!

Ну, помогай взвалить мешок на плечи…»

Отвары и настойки делать я

Училась с исключительным стараньем:

Одни – лишь внутрь, их только для питья,

Другие – только лишь для натиранья.

Я все молитвы знала наизусть,

Что бабушка читала при леченьи,

Хоть до конца не понимала суть

И смысл всех слов, их цель и назначенье.

Я бабушку просила: «Научи

Меня твоей целительской науке.

Мне кажется порой: идут лучи

Из рук твоих, когда к больному руки

Протянешь. Но какая и когда

Нужна молитва, я ещё не знаю».

Она в ответ: «Ты слишком молода.

Немного повзрослей, моя родная!»



Её роднее не было и нет,

Ведь круглою росла я сиротою.

Лишь только появилась я на свет, –

Погибла мама, а отец с другою

Давно в каком-то дальнем жил краю,

Совсем я ничего о нём не знала,

И потому я бабушку свою,

Любя безмерно, мамой называла.

Она была ещё не так стара,

Ещё бодра, её Варварой звали,

Щедра, и милосердна, и мудра;

Меня же – Валентиной или Валей.



Ох, как же я была глупа тогда!

Нетерпелива, ветрена, тщеславна,

Себялюбива, вспыльчива, горда,

Ума – на грош, смиренья – и подавно!

Я, несмотря на всю свою любовь,

Частенько маму Варю обижала.

Она же не сердилась, вновь и вновь

Всё неразумной дочери прощала.

Хотелось ей покоя, тишины

И для молитвы, и для размышлений,

Мне ж были песни громкие нужны,

Подружки, игры, шутки, развлеченья.

Теперь я вспоминаю со стыдом,

Как мама Варя, бедная, страдала,

Когда «на всю катушку», на весь дом

Я радио вечернее включала.

А бабушка, порой, из рук иглу

Не выпускала ноченькой бессонной,

Чтобы могла пойти на танцы в клуб

Я в платье новомодного фасона.

Работала, не покладая рук,

В колхозном поле и в посёлках где-то,

Чтоб я не хуже всех своих подруг

Была всегда обута и одета.



Я думала, что будет так всегда,

Что бабушка моя со мной навечно.

Но вот внезапно в дом пришла беда.

Случился ночью приступ с ней сердечный.

Она же накануне-то всю ночь

Мне платье шила к выпускному балу.

Я не смогла ей вовремя помочь:

Я на балу с друзьями танцевала.

А утром в дом вхожу – лежит она

В поту холодном, учащённо дышит,

Глаза закрыты, мертвенно бледна.

Трясу, кричу, зову, – она не слышит.

Но лишь на краткий миг очнулась вдруг –

Какая-то в ней пробудилась сила,

Она, моих не выпуская рук,

В ладонь мне что-то левую вложила.

Глаза закрыла вновь. И даже двух

Минуток не прошло, – она зевнула

Подряд три раза, испустивши дух,

А я подумала: она уснула.

Я не успела ей сказать: «Прости!»

Сказать: «Люблю!» я тоже не успела.

Я левой не могла разжать горсти

И рядом всё сидела и сидела.

Когда ж раскрыла, наконец, ладонь,

Там – ничего, она совсем пустая.

На миг в ней вспыхнул будто бы огонь,

Да и погас, руки не обжигая.

Оторопев, на бабушку гляжу –

Всё так же неподвижна мама Варя.

И тут взяла меня такая жуть,

Я поняла: она же неживая!

Тогда я, под собой не чуя ног,

Бегу к соседке, тётушке Наталье,

Крича на всё село… Все, кто чем мог,

Сельчане помогли. Земле предали,

Похоронили, хоть и скромно пусть,

Но сделали так, как она просила:

Отпели в церкви, чтоб сорокоуст,

Крест – деревянный чтобы! – на могилу.

И поминали, дружно, всем селом,

Слов много добрых, тёплых говорили.

А разошлись – и опустел наш дом,

И холодно в нём стало, как в могиле.



О переезде в город не могла

Я и подумать: мне мешало что-то.

И вот в Продмаге на краю села

Устроилась на лёгкую работу.

Конечно, я не скрою, лучше мне б

Поехать в город продолжать учиться,

Но чтобы зарабатывать на хлеб,

Его я продавала. Продавщица!

Никто не ведал, грезила о чём,

О чём мечтала, за прилавком стоя,

Девчушка, что хотела быть врачом,

Призванье в жизни у неё какое?

Молилась по утрам и вечерам,

Как в детстве мама Варя приучила,

По праздникам большим ходила в храм

И плакала без видимой причины.

Но эти слёзы были далеки

От слёз глубокой скорби и печали,

От прежних слёз безудержной тоски,

Они мне очищали, облегчали

И обновляли душу…



Как-то раз

(Со смерти бабушки прошло полгода)

Уже и не припомню я сейчас,

Что в левом верхнем ящике комода

Мне было нужно, что же там искать

Среди вещей бабулиных полезла,

На самом дне я там нашла тетрадь,

А в ней – какие, при каких болезнях

Читать молитвы, трав каких настой

Или отвары при каких недугах –

Прописано бабулиной рукой.

А я всё время не могла не думать,

И не жалеть, что не успела мне,

Как обещала, передать секреты

Свои она. И вот – тетрадь, а в ней –

Все записи её, в тетради этой!

И стала я не просто их читать,

А изучать, как в школе, «на пятёрки»!

Я заучила, выучив тетрадь

Всю наизусть, от корки и до корки.

Теперь и я людей смогу лечить,

Как прежде бабушка моя Варвара!

Но мысль одна тревожная в ночи

Мне всё же спать спокойно не давала:

Ну, например, придёт ко мне больной.

Как буду я ему диагноз ставить?

Ни книжки медицинской ни одной,

Ни опыта. Бабулечка, она ведь

Каким-то сверхъестественным чутьём,

Каким-то даром Божьим обладала,

И практики огромнейший объём

Был у неё. В библиотеку стала

В посёлок ездить я по выходным,

Всё лучше, всё яснее сознавая:

Мне медицины знания нужны,

Коль лекарем хочу, как мама Варя,

Я стать. И к полкам медицинских книг

Бросалась я, как жаждущий – к колодцу,

Голодный – к хлебу. Знания из них

Я жадно, бессистемно, как придётся,

Глотая, впитывала.



Как-то раз

Зашла ко мне домой моя подружка, –

Мы в школе с ней в один ходили класс

И жили рядом, – Ветрова Танюшка.

Успели чаю мы попить едва,

Танюшка – в крик от нестерпимой боли:

Ужасно разболелась голова,

Она ещё страдала этим в школе.

И с каждым годом боли всё сильней,

И приступы из года в год всё чаще.

Я растерялась: что мне делать с ней,

Так душераздирающе кричащей?

Укладываю на свою кровать,

Под голову кладу свою подушку,

И тут, мгновенно, руку мою – хвать!

Себе на лоб – ладонь мою Танюшка.

А я тем временем свою тетрадь,

Как будто бы на внутреннем экране,

Увидела и начала читать

Над быстро успокоившейся Таней

Молитвы тихо, нежно, и она

Затихла, засопела, засыпая,

А я сидела рядом, как струна

Натянутая, нервная, прямая.



Танюша и свежа, и весела

Проснулась и меня расцеловала

И убежала. Я же поняла:

Ну, вот оно, «Лиха беда – Начало!»

Однако на душе покоя нет, –

Сомненья, неуверенность, тревога…

Не помню, как заснула. Вижу свет

И Старца в доме около порога.

«Дитя моё, ты просто молодец.

Всё у тебя прекрасно получилось».

Спросила: «Как зовут тебя, отец?»

Ответил: «Называй меня Учитель.

Отныне рядом буду я всегда,

И днём и ночью, в праздники и в будни.

Ты в мыслях призывай меня, когда

Лечить молитвою кого-то будешь.

Но только никому не говори,

Знать посторонним обо мне не надо.

Скажи своей подруге: три зари

К тебе пусть ходит. Посторонним взглядам

Невидим я. С тобой же будем мы

Друг друга понимать легко и быстро.

Не речи звук, – пусть будет только мысль

Из сердца в сердце огненною искрой».



А утром, я под впечатленьем сна

Ещё была, приходит вновь Татьяна,

И я ей говорю: «Ко мне должна

Три раза ты прийти на зорьке рано».

Танюша поняла без лишних слов:

Теперь надежда есть на исцеленье,

Ведь ни один ещё из докторов

Не обеспечил должного леченья.

И мама Варя не смогла помочь

Ничем тогда, лишь боли облегчала.

Опять в сомненьях провела всю ночь.

А на заре: «Лиха беда, – Начало!» –

Уж Ветрова летит к моей избе

Подобно летнему шальному ветру

И говорит: «Ты знаешь, я тебе,

Как в детстве нашем, безгранично верю».

Тогда сомненьям я сказать смогла

Решительно и твёрдо: «Замолчите!»

Глаза закрыла и произнесла:



«Зову тебя, приди ко мне, Учитель!»

И он мгновенно в комнате возник,

Уж не во сне, а в безусловной яви,

И, как фонариком, он в тот же миг

Луч света Тане в голову направил:

«Здесь опухоль видна, сюда взгляни.

Я сделаю всё сам. Ты лишь к иконам

Лицом свою подругу поверни

И «Отче Наш» начни читать спокойно.

А руку ты свою над головой

Её держи, не так, чуть-чуть повыше,

Она же, не волнуйся, ничего

Не чувствует, не видит и не слышит».

И я зажгла церковную свечу,

Господнюю молитву начиная…

Подробности леченья? Умолчу.

Я никому о них, моя родная,

Рассказывать не в праве, ведь не я

Врачом была. Так вот, с того момента

Я поняла: идёт через меня

Поток целебный. Только инструментом

Немым в руках Учителя была,

Ничем иным,– не много и не мало.

А Танька всё сидела у стола

И ровно ничего не ощущала.

И вот сказал Учитель, наконец:

«Ей новую назначь на завтра встречу.

Дитя моё, ты просто молодец!

Ну, а сейчас – вдвоём бегом – на речку!

С молитвами три раза с головой

В проточную вы окунитесь воду.

Мы завтра вновь увидимся с тобой»…



А через месяц уж ко мне народу

Полным полно, почти что всё село

(Ведь кто у нас сегодня без недуга?)

Так вот, народу столько притекло, –

Старалась исцелённая подруга.

Весть о моих способностях она

От одного к другому разносила,

И слух пошёл, что мне передана

От бабушки целительная сила.

И вот, на сколько мне хватало сил

И времени, старалась всем помочь я

Односельчанам, тем, кто приходил

Средь бела дня, нередко – среди ночи.

Я и при солнышке, и при луне

Была всегда всем приходящим рада.

Всех, кто пришёл за помощью ко мне,

Лечила я, не требуя награды.

Довольно было мне людских сердец

Любви и благодарности спонтанной.

«Дитя моё, ты просто молодец!» –

Мне говорил Учитель постоянно.



Однажды мне соседи привели

Свою сноху, москвичку, что гостила

У них с сынишкой. Ей же не могли

Ничем помочь московские светила

Науки медицинской, А она

Двенадцать лет страдала псориазом.

Сказал Учитель, что она должна

(Болезнь такая не проходит сразу)

На зорьке три недели приходить



Без опозданий, дня не пропуская,

Самой молиться Богу и простить

Обиды все, большая бы какая

Обида ни была нанесена, –

Простить, забыть и к ней не возвращаться.

Всё в точности исполнила она.

Мы каждый день ходили с ней купаться

На речку после утренних молитв

И солнце восходящее встречали

В тот миг, когда свободных вод разлив

Уносит и болезни, и печали.



Истёк леченья трёхнедельный срок,

И вот уж бывшая моя больная,

В последний раз ступив на мой порог,

Не просто слепо веря, – твёрдо зная:

Болезнь к ней не вернётся никогда,

Сказала: «Я твой метод оценила:

Молитвы, всепрощенье и вода –

В них скрыта чудодейственная сила.

Мне рассказали о твоей судьбе:

Не знала ты ни папу и ни маму.

Я в благодарность, милая, тебе

В Москве устрою средь подруг рекламу.

Но никого бесплатно не лечи.

Ты зарабатывать имеешь право.

Тебя поймут прекрасно москвичи:

Ты тратишь время, собираешь травы…»

И, быстро отклоняя мой протест:

«Смущаться и стесняться не должна ты,

У москвичей проблем с деньгами нет.

Известно всем: они – народ богатый».

Я не сказала ничего в ответ,

Подумав: «Заработаю немножко,

Ведь в этом ничего плохого нет»,

А душу заскребли сомнений кошки.



И вот, прошло совсем немного дней, –

Стучится в дом ещё одна москвичка.

Ох, платье, как на вешалке не ней,

Сухая и худая, словно спичка.

Фигура – словно плоская доска,

Прилизаны, примяты волосёнки,

В глазах – невыразимая тоска,

Немой вопрос смущённого ребёнка.

Она сказала: «Я уж целый год

Страдаю несварением желудка.

Что ни поем, – меня тотчас же рвёт

Порой до крови, часто – с болью жуткой.

Но не находят ничего врачи:

Ни язвы, ни гастрита, ни колита.

Анализы хорошие. Лечить,

Мол, нечего, а то, что он болит-то,

Желудок мой, да им и дела нет!

В каких я только ни была больницах!

Вчера подруга мне дала совет:

За помощью к Вам, Валя, обратиться.

Ах, это будет чудо из чудес!

Но в чудеса я, кстати, с детства верю,

И я – в аэропорт, и вот я здесь…» –

«Вы заходите, что стоять у двери?»



Учитель появился, как всегда,

На мой призыв и указал причину

Её заболеванья: вся беда

Была лишь в том, что сын её, мужчина

Довольно взрослый, в жёны взял не ту,

Что прочила ему она, – другую,

С ребёнком. Несмотря на доброту,

Она их невзлюбила. «Ты такую

Сейчас поставь задачу перед ней:

Как дочь родную, как родного внука

Ей надо их принять, не то сильней,

Ещё невыносимей будет мука».

Я всё подробно ей передала,

Сказав, что это будет лишь начало

Леченья, и, вскочив из-за стола,

«Как знать ты можешь?! – женщина вскричала, –

Ведь никому не говорила я,

Всегда была хорошею свекровью,

Но только внешне, злобу затая,

А сердце в тайне обливалось кровью.

Я догадалась: ты к тому ж пророк,

Все тайные пути тебе открыты.

Я верю, свято верю: будет прок

От твоего леченья. Говори ты

Скорей, что делать мне, с чего начать?

Я всё исполню точно, скрупулёзно!»

Продлился так у нас ещё на час

Серьёзный разговор признаний слёзных.

Передавала то, что говорил

Учитель мой, но для неё незримый.

Мы говорить могли бы до зари,

И всё же попрощались до зари мы.

«Да, я пойду, пожалуй. Отдохнуть

С дороги дальней следует немножко».

Но лишь едва рассвет забрезжил чуть,

Она уже стучит в моё окошко.

И говорит взволнованно: «Всю ночь

В постели, не смыкая глаз, лежала.

И оказалось, что сноху как дочь

Огромного труда не составляло

Мне сердцем и сознанием принять.

Она своих-то рано потеряла

Обоих сразу, и отца, и мать…

Ведь грубого мне слова не сказала,

Но, чувствуя всю ненависть мою,

Ни разу не пожаловалась сыну,

Разлада чтобы не вносить в семью.

Я мамой настоящей не премину

Ей стать теперь, ведь не её вина

В том, что другую я хотела в снохи.

Она же и красива, и умна,

С ней сын мой счастлив. Я сначала, снова,

С нуля теперь всю жизнь свою начну.

И малышу я бабушкой хорошей

Намереваюсь быть. Свою вину

Хочу скорей загладить и о прошлом

Не вспоминать…» Под этот монолог

Мы начали уже своё леченье

С Учителем. Он указать мне смог,

Где у неё проблема, как и чем я

Могу помочь. И, как всегда, простой

Был метод наш: молитва покаянья,

Покой и сон, целебных трав настой

И в речке нашей ранние купанья.

И на исходе первого же дня

Приходит снова пациентка наша

И радостно благодарит меня:

Поела хорошо и суп, и кашу.



Когда ж пора настала уезжать

В конце леченья через три недели,

Поправилась на килограммов пять,

И щёки у неё порозовели.

Зелёных глаз весёлый и живой

Взгляд озорной задорного мальчишки.

Кудрявою тряхнула головой

С короткой современной модной стрижкой:

«Благодарю!» – Увесистый конверт

Вручила и меня поцеловала:

«Другой такой во всей России нет!

Друзьям в Москве скажу: ты лучший, Валя,

Целитель, лекарь, настоящий врач!

От Бога у тебя такая сила.

За труд свой не стесняйся деньги брать,

Вознагражденье честно заслужила».



Когда осталась в доме я одна,

Конверт свой распечатав, задрожала:

Такая сумма мне была дана!

Таких я денег в жизни не держала!

А тут на днях понравилось мне так,

Что глаз была не в силах оторвать я:

Совсем недавно привезли в Сельмаг

Из крепдешина розовое платье.

Купить его немедленно должна! –

Надену и перед Ильёй пройдусь я.

В него была я с детства влюблена.

Он только что из Армии вернулся.

И туфли на высоких каблуках

Купила к платью этому в придачу.

Теперь в моих он будет женихах,

А я – его невеста, не иначе!

Но мысль одна печалила меня:

Все украшения мои – простые

И не подходят к платью. Поменять

Мне срочно надо их на золотые.

Поехала я в город. Но – увы! –

Оставшихся мне денег было мало.

И всё не выходил из головы

Запавший в душу перстень с камнем алым.



И полетели, закружились дни

Приёма пациентов, их леченья.

Все москвичи приезжие, они

Платили деньги мне без промедленья.

А ночевать у жителей села

Они просились. Быстрыми шагами

Из дома в дом тогда молва пошла,

Что за леченье я беру деньгами.



Уже ходила я на каблуках,

Уже наряды каждый день меняла,

И золото на шее, и в ушах,

И на руках обеих засияло,

Красивей всех себя считала я,

Не продавец – целительницы званье

Уже давно носила, но Илья,

Он на меня не обращал вниманья.

Влюбился в одноклассницу мою,

Её дразнили в школе «Галя-краля».

Он быстро с ней решил создать семью.

И свадьбу поздней осенью сыграли.

На свадьбе той гуляло полсела.

И мне, конечно, приглашенье было.

Я не пошла. Я меры приняла.

В тот вечер я в себе Любовь убила.



А способ мной записан был давно

(На всякий случай, – всё хранить полезно):

До красноты в огне раскалено

И в воду брошено потом железо

Холодную должно мгновенно быть…

Стакан с водой шипел – Везувий точно!

Я прошептала заклинанье. – Пить

Теперь всю воду надо по глоточку.

А в горле – ком, огромный горький ком

От слёз обиды, боли, униженья.

Но с каждым новым маленьким глотком

Я чувствую свободы приближенье.



И вот водичка выпита до дна.

Как пусто и легко на сердце стало!

Я больше ни в кого не влюблена!

А с сердцем что? Да ведь оно из стали

Как будто! Вот как! И на нём – броня,

Надёжная и верная защита.

Любовь! Ты больше не зови меня!

И встреч со мною больше не ищи ты!

С тобой я распростилась навсегда!

С моей уже перемешалась кровью

Та колдовская горькая вода.

И никогда уже своей любовью

Никто, вы слышите? – никто, нигде

И даже не зовите, не кричите,

Никто из жалких немощных людей

Меня не увлечёт!.. И лишь Учитель

Мне интересен… Но три дня назад, –

Мы пациента нового встречали, –

Я на себе поймала долгий взгляд,

Взор, полный боли, жалости, печали.

И стали кратковременны, малы

Его визиты, с каждым днём – всё реже,

И я давно привычной похвалы

Из уст его не получала… Где же

Учитель мой, мой самый близкий друг?

Приди! Отец! Учитель! Где ты? Где ты?



И на стене образовался круг,

Огромный круг сияющего света.

В нём во весь рост стоял Учитель мой.

Свет завращался, как в большой воронке.

«Прощай, дитя моё!» – взмахнул рукой

И как в туннель ушёл. Лишь лучик тонкий

Остался ненадолго на стене,

Как луч ушедшего за море солнца.

Я всё сидела: так хотелось мне

Надеяться, что он ещё вернётся.



А утром уж стоит передо мной

И смотрит на меня с такой надеждой

Приезжий мой больной очередной,

Что мне опять поверилось: как прежде

Довольно трёх моих привычных слов,

И будем, как всегда, его лечить мы.

Но только не являлся на мой зов,

Не шёл, не возвращался мой Учитель.

Я растерялась. Отказаться мне б!

Не принимать? Всех отправлять обратно?

Вновь за прилавок: «Покупайте хлеб!?» –

Лишь мысль о том была мне неприятна.



И я больного провела в избу.

Уже не зная, так ли иль не так ли,

Я начала леченье наобум.

Дала ему настойку трав и капли.

Я до сих пор причину не пойму,

Он мне сказал: «Как хорошо ты лечишь!» –

На третий день больному моему,

Должно быть, от молитвы, стало легче.

И я приободрилась: «По плечу

Теперь мне всё. Накоплен славный опыт.

Вот я уже одна, сама лечу», –

Себе твердила, заглушая шёпот

Больной смертельно совести своей, –

«К тому ж мне вовсе некого бояться:

Не вылечу кого из москвичей,

Они ж не пожелают возвращаться.

А вот односельчане, земляки

Давно дорожку проторили в город,

Пусть экономят люди медяки,

Им непонятен метод мой и дорог».



Так чередою проплывали дни,

Лечебные сеансы продолжались.

Я знала: бесполезные они.

Не помню, чтобы состраданье, жалость

Душой овладевали. Холодна

Была душа моя, как та водица

В стакане, мною выпитом до дна,

Что помогла железу охладиться.



Но вот однажды мне пришло письмо.

В нём значилось без лишних слов упрёка,

Что пациент такой-то бывший мой

Покинул землю бренную до срока.

Тут я, конечно, не спала всю ночь:

Кошмары снились…



Только утром рано

Стучит в окно и просит ей помочь, –

Пришла больная бабушка Ульяна.

Переминаясь на ногу с ноги:

«Деньгами-то я нынче не богата.

Ты мне по старой дружбе помоги,

Дружили с бабой Варей мы когда-то.

Ты знаешь, я давно уже больна.

Терпела столько, сколько было силы.

И ноги ломят, и болит спина,

Но боли до того невыносимы

Сегодня где-то спереди, в груди,

Что еле до тебя доковыляла.

Ты будь добра, хотя бы погляди,

Авось, поможешь бабке…» Я молчала.

Раскаяние позднее пришло.

И тут вздыхает бабушка Ульяна,

Так горестно вздыхает, тяжело

И вынимает рубль из кармана:

«Вот всё, что есть, покамест, у меня.

Я доплачу тебе потом, Валюша.

До пенсии всего четыре дня.

Меня ты знаешь: слова не нарушу».



И я зажгла церковную свечу,

Привычную молитву начиная,

Хоть сознавала: наобум лечу,

Реального диагноза не зная.

Я за одной другую все подряд

Молитвы долго наизусть читала,

И вижу: щёки у неё горят,

И чувствую: она сидеть устала.

Тогда я ей дала настой травы,

Сказала, чтоб пила по полстакана

Три раза в сутки до еды. Увы!

Скончалась ночью бабушка Ульяна.

Никто не видел, что ко мне она

Лечиться на рассвете приходила,

Но я-то знала: в том моя вина,

Ей не ко мне, – в больницу надо было.



И я решила: больше никого

И ни за что лечить уже не буду.

Но только не учла я одного:

Что говорить страдающему люду?

Приехавшим ко мне издалека

Как объяснить такую перемену?

Народ подумал: не иначе как

Я за леченье набиваю цену.

И доставали люди кошельки.

Мне помнятся трясущиеся руки:

Несчастные больные старики,

И девушки, и древние старухи,

Мужчины, женщины в расцвете лет…

Печальные, болезненные лица…

Как сделать так, чтобы простыл и след?–

Мне в город надо переехать, скрыться!

Конечно, я село своё люблю,

Здесь жизнь моя, все радости и беды,

Ещё немного денег накоплю,

И я уеду, Господи, уеду!



И снова дни за днями потекли:

Дожди, снега, морозы и туманы…

Рекой неиссякаемой рубли

Текли в мои бездонные карманы.

Мне приходили письма иногда

С известием о смерти пациента,

Я искренне печалилась тогда,

Но это были краткие моменты.



А в основном всё было хорошо.

Уж к личному я счастью не стремилась.

А у Ильи с Галиной сыну шёл

Четвёртый месяц, – славный мальчик, милый.

Его хотелось подержать в руках,

Поцеловать, понянчить. Только Гала,

Как будто ощутив внезапный страх,

Меня, едва завидев, избегала,

Как, впрочем, и другие, встреч со мной,

Стремясь держаться от меня «подале».

Догадывалась: за моей спиной

Меня сельчане наши осуждали.



Но безразличны сплетни были мне,

Они меня ничуть не раздражали.

Уж цель была близка. На самом дне

Комода в левом ящике лежали

Те денежки, та сумма, что нужна

Мне на покупку дома городского.

Такая баснословная цена!

Я завтра заплатить её готова.

Ещё немного денег соберу,

Чтоб в новом доме – всё, как я мечтала:

Чтоб в комнаты – по мягкому ковру,

В серванте бы – хрустальные бокалы.



Какие феерические сны

Мне виделись той зимней снежной ночью!

Не сразу стали крики мне слышны

И стук в окно: стучала что есть мочи

Ко мне Галина с сыном на руках.

Ребёнок плакал, не переставая.

Открыла дверь. – Она вбежала: «Ах!

Он умирает! Помоги мне, Валя!»

Я в ужасе: «Вези его к врачу!» –

«Я не успею: дальняя дорога!» –

«Да я давно, как надо, не лечу!» –

«Ну, помоги! Ты можешь! Ради Бога!» –

«Да я давно свой потеряла дар,

Тебе я первой признаюсь, Галина!» –

«Ах, у него, – потрогай, – страшный жар!» –

И подаёт мне плачущего сына.

Но мальчик начинает так кричать,

Едва к нему протягиваю руки,

Что снова обезумевшая мать

Его хватает: «Ты сильна в науке

Врачебной… Результаты налицо…» –

«В больницу, в сельсовете есть машина…»

Снимает обручальное кольцо:

«Возьми, вот плата за спасенье сына».

А у ребёнка уж не крик, а стон,

На лобик выступают капли пота.

И стал каким-то сонным, вялым он,

И началась протяжная зевота.



И я зажгла церковную свечу,

Господнюю молитву начиная…

На что надеюсь я? Чего хочу?

Ах, если бы сейчас, не вспоминая

Грехов моих, пришёл на зов ко мне

Учитель мой! Учитель! Где ты? Где ты?

И тут образовался на стене

Огромный круг сияющего света.

В нём, будто бы на облаке, парил

Учитель мой. – Я вся затрепетала.

Он что-то объясняя, говорил,

Он говорил, но я не понимала.

Он снова стал невидим для меня,

Лишь на стене остался лучик нежный.

И я, себя ругая и кляня

Внутри, была почти спокойна внешне.

Я продолжала медленно читать,

Едва закончу и начну сначала,

А слева от меня сидела мать

И сына к сердцу крепко прижимала.



«Заснул сыночек. Правда? Посмотри.

Затих совсем. Читай теперь потише».

Вдруг в комнате раздался страшный крик:

«Да он не дышит, Господи! Не дышит!»

Трясёт его: «Проснись же, мальчик мой!

Тебя своим я криком испугала?

Ну, хочешь, мы пойдём сейчас домой?

Открой же глазки, милый!» – «Гала, Гала! –

Стакан воды ей наливаю я:

«На, выпей, успокойся, всё напрасно…» –

«Ах, Валька, подколодная змея!

Ты виновата, знаю я прекрасно –

Разрушить хочешь так мою семью?

Что зыркаешь? Ты думаешь, не знала?

Да ты ж, как кошка, влюблена в Илью.

Ты Коленьке отходную читала!»

И крик, истошный крик на всю избу:

«Скотина! Тварь! Нет, хуже, хуже твари!

Пусть трижды там она в своём гробу

Твоя перевернётся баба Варя!

Она-то денег сроду не брала,

Она была нежадная старушка.

Ты ж дьяволу всю душу продала

За эти золотые побрякушки!

Небось, смеёшься надо мной в душе.

Что? Душенька твоя теперь довольна?!»



Я выдернула серьги из ушей,

Не ощущая, больно иль не больно.

Сняла с одной, затем с другой руки

(Как к ним уже мои привыкли ручки!)

Колечки золотые, перстеньки,

Всё на столе в одну сложила кучку.

Одним рывком я сорвала потом

(Помыслила: «Прости меня, о, Боже!»)

Цепь золотую с золотым крестом

И сверху в кучку положила тоже.

Затем без лишних слов, без долгих слёз,

Без показного горя и печали

Открыла дверь и вышла на мороз,

А Галя всё кричала и кричала.



Как свечки, в небе звёздочки горят.

Не помню, как я вышла на дорогу.

На мне – «ночнушка», байковый халат

И тапочки мои на босу ногу.

По грейдеру широкому вперёд

Иду. Куда? Зачем? Не всё равно ли?

Меня ни страх, ни холод не берёт.

Никто теперь. Я – абсолютный нолик.

Ни дома нет: я не вернусь домой,

Нет ни родных и ни подруг. Ну что же!

Уж если от меня Учитель мой,

Учитель мой, кто был мне всех дороже,

Ушёл, ушёл, и в том моя вина,

Тем дням счастливым больше не вернуться.

И жизнь моя кому теперь нужна?

Уснуть бы мне и больше не проснуться!

Да вот, пожалуй, нужный мне сугроб.

Устала я, хоть путь мой был недлинный.

Заснуть, заснуть, забыть скорее чтоб

Ночной кошмар и страшный крик Галины.

В ушах стоит тот нестерпимый крик,

В глазах – ребёнок мёртвый предо мною…



И тут остановился грузовик –

«УРАЛ» огромный за моей спиною.

И подошёл водитель молодой:

«Откуда ты? Что так легко одета?»

Но, видимо, смекнул: моей бедой

Чтоб с кем-то поделиться, надо где-то

Не час один и, может быть, не два,

И обо всём рассказ мой был бы длинным.

Почувствовал, что я едва жива

И на руках отнёс меня в кабину.

Налил из термоса горячий чай:

«Ну, что, поедем дальше?» – Я кивнула.

«Не можешь, ты пока не отвечай».

От чая я согрелась и уснула.



Когда же солнца зимнего лучи

Упали на неровную дорогу,

Глаза открыв, подумала: «Умчит

«УРАЛ» от мест, где я грешила много

Меня легко. Но как мне обрести,

Как мне найти водителя такого,

Чтоб от самой себя сбежать, уйти,

И в мыслях чтоб не возвращаться снова

К событиям последних дней и лет

(Быть может, кроме юности и детства),

И понимаю, что шофёра нет

И нет такого транспортного средства.



«Проснулась? Вот и славно!» – Озарил

Улыбкой светлой. Я же опустила

Свои глаза. «Меня зовут Кирилл,

А как зовут тебя?» – «Я – Валентина.

Ты вправе знать, кого сегодня спас

И кто сидит с тобой в кабине рядом».

Я начала нелёгкий свой рассказ.

А он ничем: ни словом и ни взглядом

Ни мыслей и ни чувств не выдавал,

Моим внимая страшным откровеньям,

Он иногда лишь головой кивал

В знак пониманья, а не осужденья.

Когда ж, закончив, замолчала я,

Ждала, как подсудимый – приговора,

Сказал: «Я друг тебе, а не судья.

Помочь хочу. Да мы приедем скоро.

Я привезу тебя к себе домой.

Родители нам рады будут очень.

У нас перезимуешь, а весной

Заняться сможешь, чем сама захочешь».



А мы уже катили по шоссе,

Въезжая в город каменно-бетонный.

Дома многоэтажные там все,

Как близнецы, в одеждах однотонных,

Невзрачных в свете солнечного дня

Стояли, словно школьники, рядами.

В свою семью Кирилл привёз меня:

К своей сестрёнке младшей, папе, маме.

И вот, на пятом верхнем этаже

Холодного на вид, чужого дома

Я, греясь, словно таяла уже

От тёплого сердечного приёма.



Знакомство продолжалось за столом:

Сестричка ходит в школу, мать – строитель…

Случайно взглядом встретилась с отцом –

«А папа по профессии – учитель». –

«Учитель?!» – будто задохнулась вдруг,

И звон в ушах, и лоб покрылся потом,

Биенье сердца и дрожанье рук,

И жар в груди, и потемнело что-то

В глазах совсем. Что дальше говорил

Сергей Петрович, я не понимала.

Меня мгновенно подхватил Кирилл,

И тут же я сознанье потеряла.



Он уложил меня в постель, и я

Неделю провалялась в лихорадке.

За мною вся кириллова семья

Ухаживала. Частые припадки

Истерики и изобилье слёз

(«Прости, Учитель!» – я в бреду кричала)

Всех очень беспокоили. Вопрос,

Что был поставлен с самого начала –

Не вызвать ли хорошего врача? –

Был сразу же закрыт с того момента,

Когда Кирилл признался: повстречал

И взял меня без всяких документов.



Я паспорт новый выправить смогла,

Когда с болезнью справилась едва лишь.

И в школу я уборщицей пошла.

Техничкой эту «должность» называли.

Работалось мне там не тяжело.

Я очень не хотела быть обузой

Тем, кто меня своих сердец теплом

Согрели. И одели, и обули.

Старалась быть полезной, чем могла:

Помыть полы, убрать-прибрать в квартире.

Мне нравились домашние дела.

И жили мы в согласии и мире.



Какие затевали вечера,

Когда Кирилл из рейса возвращался,

Мать, Вера Львовна, Ниночка, сестра!

Сергей Петрович присоединялся.

Он был семьи главою и душой,

И человеком истинной культуры,

Язык французский знал он хорошо,

А был учителем литературы.

Он наизусть нам Пушкина читал,

Бодлера по-французски и Верлена,

И хоть язык никто не понимал,

Волной от сердца к сердцу вдохновенно

Передаётся мысль живая. Вот

Уже с улыбкою на папу, маму Нина

Глядит, встаёт, торжественно идёт

И открывает крышку пианино.

Играет Ниночка, поёт романс

Сергей Петрович, нежно и любовно

Взирая на жену: «Я встретил Вас»,

И вот уже из кухни Вера Львовна

Несёт к столу дымящийся пирог,

Кирилл же, с юмора присущим чувством,

Тогда шутил: «Ну вот, дождаться смог

Шедевра настоящего искусства».



Но завершались чудо-вечера…

Когда же ночью я в своей постели

Заснуть пыталась, – новая игра

Тут начиналась: появлялись тени.

О! Это был театр! Театр теней:

Сначала мама Варя с постоянным

В глазах укором, ну а рядом с ней

Всегда стояла бабушка Ульяна.

И москвичи, сплошные москвичи,

И почтальон с конвертом: «Получите!»

Ах, кто невыносимо так кричит?

А вот Учитель… «Погоди, Учитель!»

Но он уже растаял в облаках,

И снова – тени вереницей длинной,

Галина с мёртвым сыном на руках,

И этот крик, истошный крик Галины!



Я о своих виденьях по ночам

Наутро никому не говорила.

Я много раз зайти пыталась в храм,

Но лишь рука ложится на перила

Церковной лестницы – остановлюсь

И чувствую: не слушаются ноги.

Ну, мытаря молитвой помолюсь

И постою немного на пороге.



Прошла зима. И раннею весной

Кирилл, из дальнего вернувшись рейса,

Сказал, краснея: «Будь моей женой.

Люблю тебя давно». – «Кирилл, не смейся.

Ну что за шутки? Я – твоя жена?

Тебе же я призналась откровенно:

Я сердцем и душою холодна,

Уже давно в моих струится венах

Та колдовская горькая вода,

И кровь моя перемешалась с нею.

Уж никого я больше никогда

Не полюблю. И в мыслях не посмею

Себя представить чьей-нибудь женой.

Давай с тобой останемся друзьями…» –

«Я обещаю: счастлива со мной

Всю жизнь ты будешь. Да и папе, маме

Ты нравишься, очаровала их

И скромностью своей, и простотою.

Моей любви нам хватит на двоих,

Прошу, Валюша, стань моей женою.

Давно уже мечтают старики

О внуках. Нина тоже будет рада.

И я сейчас прошу твоей руки». –

«Не торопись, ведь мне подумать надо».



Коль я не отказала наотрез,

Ему ещё надежда оставалась.

Он через день был послан в новый рейс.

Мы на прощанье с ним поцеловались.

Уехал, успокоенный весьма.

Запомнился счастливый взгляд Кирилла.

Я села, написала два письма.

В одном – родителей благодарила

За их тепло и ласку, доброту:

Отнюдь не все способны на такое,

Чтобы приветить в доме сироту

Без роду, племени. Письмо второе

Писать мне было вдвое тяжелей.

Молила о прощеньи. На прощанье

В том, что женой не стану я ничьей,

Давала я Кириллу обещанье.

Писала я, что мне не суждено

Иметь семью, детей родных и мужа

И что уже решила я давно:

От мира в монастырь уйти мне нужно.



Шла, как на праздник, с письмами в руке,

В красивой блузке, в длинной юбке новой

И в длиннополом тёплом пиджаке,

Покрывшись шалью с бахромой. В почтовый

Конверты опустила ящик. «Что ж? –

Подумалось, – Теперь вперёд! Куда же?

Как монастырь-то женский ты найдёшь?

Ты адреса его не знаешь даже!»

Представила Учителя глаза:

Какой в них Свет! Какая мысли сила!

Ах, если бы Учитель подсказал!

Но он не хочет. Я и не просила.



Пошла вперёд, оставив позади

Огромный город, где в семье Кирилла

Три месяца прошли как день один.

Как хорошо в семье мне этой было!

Ведущее из города шоссе

Давно сменила сельская дорога,

И на её неровной полосе

Встречалось мне машин не очень много,

А вот лошадок резвых и телег

Уже под вечер попадалось чаще.

Стемнеет скоро. Где найти ночлег?

Колёс скрипящих и копыт стучащих

Услышала я звуки за собой,

Взмолилась: «Подвезите, Бога ради!» –

«Садись, садись», – колхозник пожилой

Спросил: «Куда ж ты, дочка, на ночь глядя?»

«Сама не знаю, –отвечала я, –

Заночевать бы, окажите милость…»

И скоро уж кобылка чалая

У небольшой избы остановилась.

И, (ожидала, видимо, давно),

Хозяйка появилась на пороге:

«Да на дворе почти совсем темно,

Ты заходи и отдохни с дороги».



Неистребимы на Святой Руси

Простые и доверчивые люди.

Ни имени, ни званья не спросив,

Кто, мол, такая и откуда будешь,

Меня пустили в дом. Что велика

Беда моя, по виду догадались,

Что я пришла пешком издалека

И предстоит мне путь нелёгкий дальний.

И накормили, уложили спать

На мягкую пуховую перину,

У них нашлась свободная кровать:

Недавно в город проводили сына.

И я заснула крепким-крепким сном,

Как в детстве, под пуховым одеялом.

Когда проснулась, солнце за окном

Уже довольно высоко стояло.



Хозяева сидели у стола:

«Ну, наконец, проснулась гостья наша!» –

«Ах, я давно так сладко не спала!» –

«Садись к столу, у нас на завтрак каша».

Смутилась я: «Да мне уже пора…»

Но тут хозяйка заявила строго:

«Без завтрака не пустим со двора».

Ещё и хлеба дали на дорогу.



И вновь пошла я от села к селу.

Нигде в ночлеге не было отказа.

Два раза постелили на полу,

На чердаке спала всего два раза.

Я полюбила долгий путь дневной.

Лишь только утром выйду на дорогу

И солнце засияет надо мной,

Я начинаю обращаться к Богу

С молитвой о прощеньи. А потом,

Умыв лицо слезами покаянья,

Широким осенив себя крестом,

В безмолвном пребываю созерцаньи.

То птичкой залюбуюсь, то травой

(Ах, сколько трав я собрала когда-то!)

О, Господи! Как мир прекрасен Твой!

Как хороши восходы и закаты! –

Какие звуки, запахи, цвета

Весною у проснувшейся Природы!

Влечёт Небес святая высота

Ничем неограниченной Свободой!

Два облака, как будто два крыла

Огромной птицы, величавой, гордой…



Однажды я, уставшая, вошла

В большой вечерний незнакомый город.

Трамваи и автобусы снуют,

И люди – озабоченные лица –

Бегут с работы. Где найти приют?

За помощью к кому мне обратиться?

Я растерялась: город – не село,

Здесь меньше милосердья и доверья.

Мне до сих пор с ночёвками везло.

Куда, к кому же обращусь теперь я?

Чужие, незнакомые вокруг…

Остановилась, с грустью сознавая:

Единственный был настоящий друг –

Кирилл – его оставила сама я.

А Друг мой звёздный, Светоч неземной

Покинул он меня без промедленья,

И я сама была тому виной.

Я перед ним бы встала на колени.

Бежала бы за ним, не чуя ног,

На край Земли, на шпиль горы и выше,

Я знаю, знаю, он бы мне помог,

Когда бы знал, когда б меня услышал!

И вдруг мелькнул знакомый силуэт.

Шли люди с чемоданами к вокзалу.

И среди них… Невероятно! Нет!

Наверное, мне это показалось…

Я замерла. И снова вижу: он!

Учитель мой! Ошибки быть не может!

Бечёвкой подпоясанный хитон –

Его одежда! Я – за ним! И что же?

Бегу, бегу и не могу догнать,

Он то исчезнет, то возникнет снова,

Появится и пропадёт опять.

Я закричать уже была готова,

Вдруг ясно вижу вновь: заходит он

С толпою вместе в здание вокзала,

Оттуда – на перрон, потом – в вагон,

И без раздумий я за ним вбежала.



И поезд тронулся. Я у окна

Присела, думая: «Наверняка же

Куда-то ехать далеко должна.

Где выходить – Учитель мне укажет».

Тут контролёр заходит. «Ваш билет?» –

У каждого он спрашивает строго.

Меня ж обходит, будто вовсе нет

На месте никого. Ох, слава Богу!

Что это было просто чудо, в том

Еще не раз пришлось мне убедиться,

За время путешествия никто:

Ни пассажиры и ни проводница

Как будто бы не видели меня,

Соседушки болтали без умолку.

Я, внешнее спокойствие храня,

Легла на верхнюю пустую полку.



Как долго я спала! На край земли

Примчался что ли этот поезд скорый?

Там, за окошком высились вдали

Мной никогда не виданные горы.

И ближний удивительный пейзаж –

Стволы огромных сосен, елей кроны…

Но вот остановился поезд наш,

А мой Учитель ходит по перрону.



Я – из вагона! И за ним бегу.

Он будто бы в сиреневом сияньи

Плывёт, а не идёт, но не могу

Преодолеть меж нами расстоянья.

И понимаю: я не прощена,

А за прощенье принимаю жалость,

Минули те благие времена,

Когда я без препятствий приближалась

К Учителю. Подумала тогда:

«Но ты со мной! И только лишь за это

Благодарю! Я по твоим следам

Идти, ползти готова на край Света!»

И тут же сердца трепетом сигнал

Приемлю, как известье дорогое:

Все мои мысли слышал, понимал

Души моей движение любое

Учитель мой. За ним я шла и шла,

И я на расстояньи, как пред Богом

Молитву покаянья начала

Смиренным, горьким, слёзным монологом.

Уж позади и город, и село

Одно, другое, дальше – полем, лесом…

Вот за деревья солнышко зашло.

А где Учитель? Ах, совсем исчез он!

Но свой испуг преодолела я,

А также чувство голода и жажды,

Хотя уже без пищи и питья

Была давно. «Ты смелой и отважной,

Решительною быть сейчас должна,

Ну, что застыла, будто изваянье?

Иди вперёд! Вон там гора видна.

Тебе, быть может, это испытанье

Учитель приготовил неспроста

И он, быть может, убедиться хочет:

Не устрашит тебя ни высота,

Ни лес густой, ни близкий сумрак ночи», –

Так говорила я себе: «Иди

Без ропота, сомнения и страха,

Дорог ещё немало впереди.

Ну, что ползёшь опять, как черепаха?»



Под деревом присела отдохнуть

И, незаметно для себя, уснула.

Глаза открыла – ночь! Куда мне путь

Теперь держать? Куда идти? Мелькнула

Вдруг искорка, как будто бы звезда,

Потом взметнулась ввысь кометой белой.

За нею взглядом следую, куда

Она, свернув направо, полетела.

Затем зависла над большой горой

И осветила склон крутой и тёмный.

Там, на горе, стоял Учитель мой,

Такой неблизкий и такой огромный,

Что ясно виден был издалека.

Усталости моей как не бывало,

И я пошла, стремительна, легка…



Когда же из-за леса солнце встало

И птицы на деревьях тут и там

Запели дружно гимны утру Божью

И розово-жемчужным небесам,

Я, наконец-то подошла к подножью.

Остановилась отдохнуть: ну вот!

Мне предстоит подъём и крут, и труден.

Но чувствую: Гора меня зовёт,

И ведаю: там хорошо мне будет.



Сухую ветку подняла с земли:

Пусть мне послужит посохом, опорой.

Уж облаков белейших корабли,

Взяв курс на белокаменную Гору

По океану синему небес

Уверенно поплыли в направленьи

Том, где стоял Учитель и исчез.

За ними я пошла без промедленья.

«Какая неприступная гора!

Как мне подняться?» – размышляла робко.

Вдруг меж кустов увидела: –ура! –

Едва заметна узенькая тропка.

Перекрестилась и пошла по ней,





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65397047) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.