Книга - Опыт выживания, или Исповедь богохульника

Опыт выживания, или Исповедь богохульника
Михаил Казиев


«Попадая в капкан, лиса способна отгрызть себе лапу…», человек, по-моему мнению, способен даже на большее. Но выживание зверя – это не выбор, выжить человек должен всем своим существом, не умерев, но и не превратившись в зверя. Данная книга – это история моего сирийского друга, который по воли обстоятельств оказался под обстрелом во время начала сирийской гражданской войны 2011 года. Выжить тоже можно по-разному.





Опыт выживания, или Исповедь богохульника



Михаил Казиев



© Михаил Казиев, 2022



ISBN 978-5-0059-1439-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero


…

Я продолжаю смотреть на портрет президента, президент строго смотрит мне в ответ. «Это ты во всем этом виноват, сука, отвечай?» – задаю я свой вопрос президенту. Президент не отвечает, только на мгновение чуть улыбается, а потом еле заметно подмигивает левым глазом. Меня передергивает, я прекрасно понимаю, что он хочет мне сказать: «Ты думаешь, мне есть какое-то дело до ваших проблем?».

– А ты думаешь, мне есть дело до тебя, тварь? – говорю я портрету и бью по стеклу ногой. Стекло выдерживает мой удар.

Карим стоит в стороне молча.

– Может, поможешь? – спрашиваю я его. – Прострели ублюдку голову!

Карим молчит, не понимает, что от него хотят.

– Понял, все самому нужно делать! – говорю я и поднимаю камень, который лежит рядом для подпорки двери.

– Получи, тварь! – кричу я портрету и кидаю камень в стекло.

Стекло разлетается, портрет, потеряв опору, скручивается и обвисает. Я протягиваю руку и вынимаю его оттуда, как добытый трофей. Продолжая ругаться и выкрикивать проклятия в его адрес, я сначала сминаю его в руках, потом бросаю на землю, топчу ногами, плюю, ругаю, расстегиваю ширинку и мочусь, стараясь попасть на смятое лицо президента. Затем поднимаю скомканный клочок обоссанной бумаги, достаю зажигалку и пробую его поджечь. Получается плохо, местами мокрая бумага отказывается гореть, местами загорается и тут же тухнет. Я оборачиваюсь к Кариму, он вздрагивает, чуть пятится назад. Куда!? Я подхожу к нему очень близко, держа обсосанного президента на уровне наших лиц, пока капли мочи стекают вниз.

– У тебя бензина не будет? – спрашиваю я с особенным остервенением в глазах.

– Нет, – говорит испуганный Карим.

– Мочиться на него будешь? – спрашиваю я.

– Я пока не хочу! – отвечает шокированный Карим.

– Ладно и так сойдет! – говорю я и швыряю бывший портрет в разбитое окно парикмахерской…




Глава 1. Офис


Если мы боги, то война это то, чем мы срём.


Вот уже третий день идёт война, и я лежу на полу своего офиса. Обычно я принимал здесь заказы на поставку пшеницы, гороха, семечек, иногда других продуктов. Но два с половиной дня назад началась война в моем родном городе Хомсе, наше здание обстреляли, я лег на пол и до сих пор не встаю. В туалет я проползаю, но нечасто и ненадолго, так как туалетная комната может быть легко обстреляна с улицы. Заказы на зерно сейчас я временно не принимаю, бизнес остановлен, и, хотя телефон звонит постоянно, трубку я ни разу не поднял. С 10 до 12, кстати, особенно много звонков. Большинство партнеров к этому времени просыпаются, входят в рабочую фазу и ощущают потребность что-то сделать. Я всегда замечал, что активность деловых людей особенно проявляется по утрам, затем стихает к обеду, заново разгорается к 15—16 часам и потом плавно переходит в вечернюю веселость, когда уже не обязательно всем вокруг доказывать свою деловитость. Бывали также любители работать по ночам. Такие могли звонить и в час, и в три ночи из-за пустяка. Я же всегда относился к этому, как к изощренному проявлению нарциссизма, когда за ширмой серьезности проекта на тебя изливается самоутверждающий поток чувств, сквозь который сквозят одиночество и страх быть непонятым. Вот и сейчас, лежа на полу, я вслушиваюсь в выстрелы, крики, разрывы снарядов и нахожу все происходящее до боли знакомым. Как будто картина реальности просто сместилась из мира моего воображения во внешний мир. Ничего не поменялось, люди продолжают спорить и высказывать свои аргументы, разве что только к их аргументам теперь добавились пули, а особо увесистые концептуальные утверждения стали сопровождаться разрывными снарядами. Ну а если убрать речитатив из брани и заменить его ритмикой пулеметной очереди, то мы все равно получим такого же слабоумного человека, отчаянно ищущего способы себя выразить. Как интересно двигаются мысли: я заметил, что сделал предположение о человеке, который стреляет за окном прямо сейчас. Интересно, таков ли он на самом деле? Что он расскажет мне, если я с ним встречусь. Какие идеи им движут, какие чувства он выражает? При всем моем к нему неуважении не думаю, что он процитирует Эдмона Ростана: «мой сударь, где вам воевать, зачем вы приняли мой вызов…", нет, это будет не поэтическое восприятие своих действий, а скорее убого противоречивое «ну я это… мне сказали… чтобы этих напугать, я обстрелял вон те дома… ну и машину подорвал заодно, круто горит, да?»

Я глубоко вздыхаю от понимания, что диалог с ними невозможен, и продолжаю слушать. Кто-то стреляет упорно и целенаправленно, стараясь каждым выстрелом создать максимальный ущерб, кто-то отстреливается, подпевая другим, чтобы коллеги вокруг не догадались, что он чего-то не понял, или, что ещё хуже, «пошёл против коллектива». А ещё есть каста охотников-снайперов, эти давно вынашивали свой план, тренировались и теперь с аккуратностью банковского клерка вынимают чужие жизни из чужих сосудов. Скорее всего один из таких клерков стрелял и в меня, три отверстия в стекле, и я третий день лежу на полу. Меня не ранило, не задело, не контузило. Я даже не знаю, что со мной, но знаю точно, что это не страх. Страх – это когда змея в комнату заползает, а это что-то другое. Я продолжаю мыслить, продолжаю чувствовать, продолжаю рассуждать, даже успеваю находить забавные моменты в происходящем, просто очень сложно стало давать команды своему оцепеневшему телу. Принять тот факт, что люди за окном все разом сошли с ума и решили поубивать друг друга, мне совсем не сложно. Во-первых, потому что большинство людей мне всегда казались сумасшедшими, которые хоть и неумело, но всё же научились притворяться нормальными. Во-вторых, я никогда не понимал, как они могут так искренне и мощно ненавидеть друг друга и при этом находить в себе силы сдерживаться. Теперь они сдерживаться перестали, все логично, ничего нового или неожиданного не произошло. И все же я оказался не готов, вернее не готово оказалось мое тело. Оно привыкло к хорошему завтраку, приятной прогулке до работы, утренней сигаретке, которая так неспешно оттягивает начинания трудового дня. Тело оказалось не готово к войне и теперь отказывается подчиняться, все просто, именно сейчас оно заявляет, что отказывается выполнять любые мои команды, которые потенциально могут привести к его гибели. И именно теперь я вынужден с ним считаться, договариваться, идти на компромисс, проявлять самую утонченную дипломатию, чтобы получить самое грубое действие.

Вставай, Джамаль, вставай! Эта фраза засела у меня в голове и стучит все громче и громче вперемешку с автоматными выстрелами. Я смотрю на отверстия в стекле, потом на стену. Наш офис находится на шестом этаже в районе Гута, это центр города, рядом со знаменитыми часами Хомса. Я очень хочу пить, мое тело хочет пить, нам нужно пить, чтобы жить, а значит, нужно подползти к стоящему у противоположной стены кулеру. Стреляли в меня с запада, и, судя по траектории пули и углу наклона, который я вычислил от отверстий в окне до отверстий в стене, стреляли с крыши одного из трехэтажных домов напротив. А значит, я могу поднять свою голову до уровня подоконника и перемещаться ползком по офису без риска быть замеченным снаружи. Я говорю себе еще раз «Вставай!», но тело не слушается, оно находит неубедительным мои рассуждения. «Ну хорошо, зайдем с другой стороны», – рассуждаю я про себя. Я ведь часто выходил покурить на балкон и особенно любил это делать на закате, в те дни, когда заказы на зерно шли один за другим, и заработок ощущался, как стабильный нескончаемый водопад. С таким ощущением особенно приятно было пить чай и курить, выпуская дым вслед уходящему солнцу в благодарность за приятно прожитый день. Хомс в это время суток еще шумел, центральный рынок лихорадочно суетился перед закрытием, вся публика внизу хотела что-то успеть сделать в лучах уходящего солнца. Я же просто созерцал эту картину, пил чай и курил вприкуску с ментоловой конфетой. Так вот никаких зданий выше 4х этажей на противоположной стороне не было, а это значит, что ты можешь и должен встать. «ВСТАВАЙ!» – кричу я сам себе вслух. Я двигаю руками и приподнимаюсь, неловко отползаю к стене и сажусь, упираясь в нее спиной, краем глаза незаметно проверяю положение своей головы к уровню подоконника. Какое-то время я сижу, привыкаю к новым для себя условиям, продолжаю сжимать и разжимать кисти рук, обретая привычный контроль над телом. Судя по отверстиям в полуметре от кулера, в этой зоне я могу стоять практически в полный рост, а это значит, что ползти до него точно будет безопасно. Еще с полминуты я уговариваю себя, затем переворачиваюсь на живот и начинаю ползти. Пока ползу перебираю в памяти множество компьютерных стрелялок от DOOM до Call of Duty и никак не могу сообразить, персонажем из какой игры являюсь я сам в данный момент. Вообще, мне приходит в голову, что это мог бы быть довольно забавный первоначальный сюжет, когда умирающий от жажды солдат перед тем, как вооружиться и начать убивать, должен ползком добраться до источника воды. Как странно работает память, похожий сюжет был и у меня. Но не в армии, а в глубоком детстве. Мне было меньше года, и мама учила меня ходить, «Идем Джамальчик, идем!» – говорила она. Я шёл, держась за стенку, и все время неуклюже падал, по-детски возмущался сам себе и пробовал снова. Мама терпеливо смотрела на меня и спокойно утешала. Я смотрел на нее в ответ, улыбался, вставал и пробовал снова. Потом зазвонил телефон, и мама ушла, но я не прекращал свою практику. Я решил доказать, что могу все сделать сам. Встал, пошёл, споткнулся, снова пошёл, снова споткнулся, снова пошёл. Через какое-то время я решил, что всему уже научился. Я прошёл по коридору, вышел в открытую дверь, недолго смотрел на шумную улицу, потом вышел за порог и пошёл прямо, продолжая падать и вставать. Мимо меня пронеслась машина, я услышал удар, воспоминание закончилось. Мама потом рассказывала мне эту историю, оказалось, что я тогда спровоцировал аварию двух машин. Мама рассказывала, как повыскакивали водители, увидели ребенка и тут же начали орать друг на друга. Они были так заняты руганью и спором о том, кто виноват, что мама сумела незаметно забрать меня и отнести в дом. Вот вспоминаю это сейчас, допивая третий стакан воды, и плачу. Почему я никогда не вспоминал это раньше, да и что такого в этой воде, что заставляет меня так сильно переживать?




Глава 2. Drum&Bass


«Концерт. Барабанщик кричит басисту:

– Что играем?

– «Ай лав ю».

– Ай лав ю ту… А играем-то чего?»


Я не помню звуков выстрелов до падения, помню только раскаты автоматной очереди, которые я слышал, уже оказавшись на полу. Это уже позже я придал этим событиям последовательную хронологию: обстрел офиса, затем свои реакции, но на самом деле я не помню, что было первым. Помню, что лежал лицом в пол и как в плохом сне беспрерывно вслушивался в выстрелы, почти не чувствуя своего тела из-за оцепенения. Первый день и первую ночь я так и пролежал. Картина повторялась раз за разом одна и та же: слышны выстрелы, я замираю, жду, когда стихнет, потом появляется ложная надежда, что стрелять перестали, затем кто-то начинает палить опять и оцепенение продолжается. От повторяющихся циклов меня порой вырубало, видимо, срабатывали какие-то защитные механизмы в голове. Я лежал в отключке какое-то время, потом приходил в сознание, потом снова выстрелы и снова циклы напряжения. На второй день начались галлюцинации. Я стал представлять лица стрелявших, придумывал им сюжеты. Иногда я представлял, что они стреляют не из автоматов, а из своих пенисов друг в друга. Доводят себя до экстаза и палят очередью смертельно-оргазмических пуль. При этом одни кричат, «за президента», другие «за свободу», но на самом деле и те и другие просто работают на получение оргазма. Такие картины веселили меня и не давали сойти с ума. Задумавшись об этом сейчас, я понял, что картины эти вполне отражают смысл происходящего. Дело в том, что у нас в Сирии существует табу на секс до свадьбы. Да и ладно бы только на секс, но и на проявление любого эротического влечения между молодыми людьми. Многим молодым людям этот запрет сильно подпортил жизнь и стал причиной неконтролируемых реакций во взрослой жизни. Женщины часто бьют своих сыновей до 7 лет, мужчины деспотичны к дочерям, которые потом отыгрываются уже на своих детях и так далее. Я-то, конечно, сразу понял как обходить данный запрет, то о чем не говорят, того и не существует. А один мой приятель вообще ходил к своей любовнице под видом ее подруги в парандже с закрытым лицом в течение нескольких лет. Что с ним сделала родня когда поймала? Да ровным счетом ничего, надели обратно паранджу и попросили больше не приходить. Того, о чем не говорят, ведь, не существует.








Но такие действия доступны только непослушным хулиганам вроде меня, которые без стыда ставят свои интересы выше интересов системы. Не во всем, конечно, и не всегда, не чаще, чем необходимо для счастливой полноценной жизни. За такой подход меня нередко осуждали. Порой осуждали даже девушки, которых я соблазнял. Рассказы о том, что традиции нельзя нарушать, придавали процессу соблазнения особенный привкус. Но не все шли только этим путем. Немало было случаев и однополой дружбы. Два мальчика, гуляющих по улицам, взявшись за руки – это вполне обычная картина городской жизни. Помню, однажды я поехал в Хаму с моим русским приятелем смотреть водяные мельницы времен Римской империи.






Водные мельницы времен Римской Империи (Сирия, Хама)



Мы потом гуляли по парку и нас окликнула группа молодых ребят. Их было четверо и они пригласили нас попить с ними чай. Два парня были стройны крепки и улыбались, источая силу полуденного мужества, два других, худые и женоподобные, скромно обслуживали нас сладким чаем с мятой. Те, которые были крепкие, внимательно наблюдали за нами двумя, смотрели то на одного, то на другого и чему-то слегка улыбались, как будто что-то про себя вычисляли. Я сразу догадался, вычисления какого рода они проводят, то же самое понял и мой русский друг, приняв наиболее серьезное и мужественное выражение лица на какое он был способен. Ох уж эти русские, игры в доминирующих самцов порой заводят их слишком далеко. Я рассмеялся первый, чуть не пролив свой чай, мужественный русский друг последовал моему примеру, не уступая мне в громкости. Мы быстро попрощались и ушли, только вот привкус сладкого чая во рту ощущался еще довольно долго. Помню, в тот же день мой русский приятель рассказал мне такой анекдот:



Приходит на бал пьяный поручик Ржевский, это младший офицер русской армии 19ого века, и говорит Пьеру Безухову (это персонаж из романа «Война и Мир» Л. Толстoгo):

– Слышал ты дрочить любишь. А ну, дрочи!

– Поручик, Вы в своем уме? Тут весь свет общества собрался, – говорит Пьер.

– Дрочи, я сказал, – кричит на него поручик и достает пистолет.

Пьер начинает дрочить, подбегает Наташа Ростова (другой персонаж из «Война и Мир»).

– Поручик, что Вы делаете, как можно, а ну, отдайте пистолет! – кричит на него Наташа, бьет по лицу и отнимает пистолет.

– Остановитесь, Пьер, остановитесь, – успокаивает Пьера Наташа – Вам больше ничто не угрожает.

– Нет уж, извольте – сквозь зубы мычит Пьер и продолжает дрочить на полный зал.

Конечно, нельзя списывать все беды на неудовлетворенное сексуальное напряжения, но что-то подсказывает мне, что, если предложить взять в руки оружие одинокому любовнику, влюбленному в самого себя и любовнику в паре, первый от недостатка самовыражения начнет стрелять даже не прицелившись. Таким ведь неважно, что они стреляют вхолостую, важна только приятная пульсация пулемета. Ну, а если бы достали члены и подрочили друг на друга, стреляя не пулями, а спермой в лицо? Да и не стесняйтесь кричать лозунги: «за президента», «за страну», «за свободу», «против угнетения», все, что хотите и как вам угодно. Но «нет» скажут они, «это же мерзко и отвратительно». Согласен. А убивать друг друга не мерзко и отвратительно, или когда убиваешь за внушенную кем-то идею, значит, есть оправдание?

Я бы, наверное, не придавал так много значения причинам, побудившим молодых ребят с той и с другой стороны начать убивать друг друга, если бы не личная история, которая случилась в нашей рок группе «Скарабеи Пустынного Рока». Нас было четверо: клавиши – я, гитара и вокал – Ахмед, басист – Саддам, барабанщик – Кемаль. Играли хард-рок в лучших традициях. Мечтали о славе, хотели когда-нибудь поехать в Европу с гастролями при том, что даже пара подпольных концертов, которые мы все же осмелились дать в Хомсе, могли грозить нам несколькими годами тюрьмы. А ведь Хомс никогда не был туристическим местом. Все ездили в Дамаск, в Пальмиру, в Латакию на Средиземное море или даже в Алеппо. Поэтому и публика наша состояла в основном из местных ребят. Правда, тот самый русский приятель все же на нашем концерте побывал. На него еще как на инопланетянина все смотрели. Как-то я спросил его, чем его Хомс так привлекает, он ответил: «Лучшая в Сирии шаурма и рок-музыка». Многие тогда не поняли, был ли это комплимент или оскорбление. Я же считаю, что комплимент, так как по сегодняшний день рок-музыка в Сирии под запретом. И хотя никакой конкретики в законе по этому поводу нет (иначе пришлось бы законодательно прописывать стилистические отличия конкретного жанра), все же большая часть рока попадает под определение «сатанизма», а самая ироничная трактовка «сатанинского жанра» происходит в кабинетах Сирийских Спецслужб, где я проводил много часов со следователями. Самому милейшему из них я почти сумел доказать, что в своих композициях я был одержим не сатаной, но исключительно духом Божьим. Прокололся я только в одной вещи, где были слова, которые им совсем не понравились:

Gather your presents

Sweet children of dawn

At the moment of heaven

l carry my roar, carry my roar.

I smell the essence

Of my cold-blooded desire

When it melts like ice

And it burns like fire, burns like fire.



В общем Сирийские Спецслужбы не стали тогда с нами церемониться, и в лучших традициях зловонных европейских крестоносцев, которые, кстати, порабощали их собственных предков, и чьи потомки давно уже научились мыться и танцевать рок-н-ролл, запретили нам прославлять какого-либо иного бога кроме того, который является официальным, отредактированным и выдуманным самими представителями Спецслужб на момент формирования вышеуказанного запрета. Джонни, будь молодцом – сказали нам Сирийские Спецслужбы, покоряя нас разящим соло настоящего ближневосточного рок-н-ролла. Как раз после этого я и решил переключиться на бизнес, так как заработать что-то на музыке, по крайней мере той, которую мы играли, не было никакой возможности. А имея свободные средства, всегда можно снова вернуться к тому, что ты любишь, ну или по крайней мере так мне тогда казалось…

Но вспоминаю я сейчас не об этом, а о двух моих скарабеях, Кемале и Саддаме, наши Drum&Base, которые в апреле 2011 покинули группу. Вернее, они просто не пришли на репетицию, а дозвониться до них потом я уже не мог. Позже гитарист Ахмед разузнал про них и рассказал мне. В апреле, когда начались беспорядки в Сирии, они примкнули в ряды войск по разную сторону баррикад. Скарабей Саддам- к силам оппозиции, скарабей Кемаль – к сирийской армии. Не знаю, чем они занимались с апреля по август, но в сентябре я узнал от того же Ахмеда, что оба погибли в городских перестрелках с разницей в 8 дней. Я смотрел тогда нашу фотографию, на которой мы вчетвером стояли радостные и довольные. В ночь, когда была сделана эта фотография, мы давали концерт. Помню, тогда было лёгкое ощущение прохладной свободы, как обычно бывает, когда нарушишь какой-нибудь дебильный закон. Если бы кто-то сказал тогда, что через пару лет двое из нас возьмут оружие и пойдут убивать друг друга, мы бы благословили такого на лечение его умственного недуга. Сейчас благословлять уже некого, только поминать. Вспомнилась нелепая шутка: «Какая разница между бас-гитаристом и барабанщиком? – Полтакта!»

В ночь со второго на третий день обстрела моего офиса мои скарабеи пришли ко мне. Была ли это галлюцинация от пережитого напряжения или неподтвержденное явление полтергейста, не знаю. Знаю только, что скарабей Кемаль пришел первый.

– Привет, Джамаль, вижу, ты немного занят сейчас. Не против, если я тут посижу? – сказал Кемаль и сел на то самое кресло, с которого я скатился на пол два дня назад.

Я промолчал. Подумал только, что военная форма ему очень к лицу. Он всегда был красавцем. Стройный, подтянутый, на репетициях выкладывался по полной, Мaркa Пoртнoго мог сыграть один в один. И всегда радостный, довольный, как будто только что в лотерею выиграл. Самый молодой из скарабеев.

– Ты как поживаешь? – спросил меня Кемаль.

– Последние два дня живу на полу, – ответил я.

– Ну это временно, нам бы только этих негодяев победить, а там уже все нормально пойдёт, – сказал он.

– Победить – означает поубивать? – спросил я.

– Ну не всех, конечно, можно только половину, остальные сами разбегутся – сказал он.

– Куда они разбегутся, в соседний подъезд? Устроятся работать парикмахером по соседству? – спросил я.

– Согласен, может, и всех перестрелять надо. Я ведь не решаю такие вещи, у меня начальство есть, они приказы отдают.

– Помнишь «Лицо со шрамом» с Аль Пaчинo?

– Да.

– Тони Монтана тоже выполнял приказы и убивал до тех пор, пока ему не приказали машину с детьми подорвать. Помнишь, что он сделал потом?

– Да он маньяком был, какая разница!

– Этот бешеный маньяк, чтобы детей не убивать, направил оружие против того, кто отдает ему приказы, и, может быть, поубивал бы всех своих боссов, если бы его самого не пристрелили, – ответил я.

– Это ты к чему? – спросил Кемаль.

– Да ни к чему, не бери в голову.

– Я знаю одно, за правое дело мы воюем, страну спасать надо от этих бандитов, – сказал Кемаль.

– Я вот последние два дня думаю только о том, как мне себя спасти, на страну сил точно не хватит, – ответил я.

– Вот когда победим, никому уже прятаться не придется, – продолжил грезить Кемаль, – соберем опять группу, только басиста поменяем. Ты, кстати, этого говнюка не видел?

– Нет.

– Увидишь – передай. Найдем и к стенке поставим.

– Он умер два месяца назад, мне Ахмед сообщил.

– Что?! Как?! – спросил Кемаль и удивленно на меня посмотрел.

– Так бывает, когда меняешь музыку на войну, – ответил я.

Кемаль заметно погрустнел, но через короткое время продолжил.

– Ну ничего бывает, бывает. Showmustgoon, дорогой друг, mustgoon, ты же сам любил цитировать Фредди.

– Сейчас на ум приходит «The end» Doors.

– Да ладно тебе, сам же говорил, что лучше Башара всё равно никого в Сирии не было. И что без него в Сирии только хуже будет говорил. Так ведь? – спросил он.

– Говорил.

– Тогда получается, как пришло время защищать страну и нашего президента, ты первым делом лёг на пол. Значит, на проверку ты обычным трусом оказался? – продолжил Кемаль.

– Не обычным, а живым трусом, – ответил я.

– И в этом вся твоя заслуга перед твоим народом? – спросил он.

– Дорогой мой Кемаль. Твои барабаны, как ритм сердца, всегда вдохновляли меня в игре. Но тебе никогда не приходило в голову, что ты не единственный и возможно не лучший барабанщик в Сирии? – спросил я его.

– А какое это имеет отношение к делу? – спросил он.

– Очень простое. Вся твоя риторика про свободу, президента и хорошую жизнь в точности повторяет пропаганду по другую сторону баррикад – ответил я.

– У них это пропаганда, а у нас правда!

– У нас гражданская война, правды никакой тут вообще нет.

– Нет есть, и я тебе докажу, когда победим, тебе еще стыдно будет.

– Как скажешь, дорогой, спорить не буду, я просто жить хочу, а со стыдом как-нибудь справлюсь.

– Я тоже хочу жить, только вот забыл… а какое сейчас число? – спросил он после длинной паузы.

– Первое сентября, – соврал я специально.

– Точно! А я-то совсем забыл, как странно, – сказал он, чуть удивился и продолжил – знаешь, а ведь я разобрался с партией Марка Портного в Strange Dе j? Vu – Metropolis 2. Там скорость достигается за счёт чередования ударов, поочередная координация ног и рук, ничего сложного. Так что когда вся эта хрень закончится, обязательно сыграем. Ведь сыграем же?

– Конечно, дорогой, конечно, сыграем, – ответил я.

– Да нам много чего нужно успеть, – продолжил он.

– Успеем, обязательно успеем, – поддержал его я.

– Да только я забыл, какое сегодня число? Мне ведь что-то нужно было сделать, совсем забыл, совсем забыл что…

Образ Кемаля исчез, рассеялся, испарился. Почти сразу началась шумная стрельба. Я закрыл глаза, чувствуя, как снова отключаюсь от напряжения и нежелания все это воспринимать.

Когда очнулся, я снова лежал лицом в пол, ноги ныли от неправильной циркуляции крови, левая рука онемела. Я чуть пошевелился, чтобы снять дискомфорт, повернул голову к потолку и пролежал так ещё какое-то время, наблюдая дешевые офисные панели на потолке. А после услышал голос, тихий такой, почти шёпотом: «Джамальчик, привет!».

Я бы не придал этому голосу значения, так как галлюцинаций за два дня пережил уже итак много, но этот был до боли знакомым. Поэтому я все же убедил себя сделать небольшое усилие и повернуться в сторону, откуда этот голос доносился. Под соседним столом сидел на корточках мой скарабей Саддам. Вид у него был довольно странный, парень был большой, 1,84 метра ростом, да и пузико было внушительное, как будто очерчено циркулем из его нижнего дантяня в лучших даосских традициях. Но под столом он все же как-то уместился. Я еще подумал, может, он грибов каких съел, как Алиса в стране чудес, только где он смог найти их в Сирии, тем более в ноябре.

– Привет, Джамальчик! – снова обратился он ко мне почти шёпотом.

– Привет, дорогой, – ответил я ему.

– Нас обстреливают, да? – спросил он меня. – Долго ещё это будет продолжаться, как думаешь?

– Не знаю, это ты мне скажи. Ведь это Ваш брат или братья стреляют, ну те, которые с режимом борются, – ответил я.

– Я не про это, – опять почти шёпотом. – Я так понимаю мы в окружение попали, ты как думаешь, скоро нас отсюда вытащат?

– Кто вытащит? Извини, не понял.

– Ну, наши товарищи. Они же город за пару недель хотели захватить. Чего-то я не понимаю, что-то здесь не так, – сказал он и отвернулся в сторону окна, откуда стреляли.

Я обратил внимание на выражение его лица, когда он пребывал в своих мыслях. Точно такое же выражение, я помню, было у него во время игры на бас-гитаре. Смотрел куда-то в пространство перед собой, иногда поднимал глаза вверх, как будто что-то вспоминал, нижняя челюсть и губы непроизвольно двигались в такт ритмическому рисунку его партии. Саддам был хорошим басистом, не лучшим, конечно, но хорошим. Он не отличался ни скоростью, ни умением импровизировать, часто пытался вставлять свой слеп куда совсем не надо, за это мы даже хотели замотать его руку скотчем в кулак, а между пальцев просунуть медиатор, в шутку, конечно. Но со всеми мелкими недочетами все же было что-то в его игре, что-то душевное, что-то приятное. Умел он обрамлять свежесочинённую композицию своей басовой партией. Иногда он чуть оттягивал звуки, иногда играл на опережение музыкальной фразы. В общем, чувствовал композицию и имел искреннее желание сделать её лучше, красивей, интересней своей игрой. Да и человек он по натуре был добрый и мягкий, так что это полностью передавалось в стиле его игры.

Имя свое Саддам получил в октябре 1979 года при рождении в честь президента Ирака, который летом того же года взошел на престол. Отец Саддама был большой поклонник партии БААС, которая с 1963 года и по сей день является несменяемой правящей партией в Сирии. Вот и назвал он своего сына в честь нового президента от его любимой партии, хоть и в другой стране. Дико, конечно, но говорят, и в России немало ВладЛен Владимировичей ходило в то время. Когда же американцы вторглись в Ирак в 2003, Саддаму было 23 года. Чувства он испытывал противоречивые по поводу этого вторжения. Во-первых, потому что в целом этовсе-таки было вторжение чужаков на земли его народа, пусть даже и назывались эти земли Ираком на данном отрезке истории. Во-вторых, жестокое убийство Саддама тоже оставило след в его душе, так как убивали жестоко человека, в честь которого он носил по жизни свое имя. При этом к 23 годам он был уже достаточно умен, чтобы понять, что партия БААС представляет собой сборище мошенников и лицемеров с диктаторами у власти, да и сама личность президента Саддама мало чем привлекала молодого музыканта Саддама. Поэтому с того момента, как Саддам впустил в свою душу ветер свободы НАТО, туда же задуло и ядовитое облако американской мечты с головорезами в шлемах наперевес. С тех пор гражданская война уже не казалась Саддаму чем-то необычным.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68362927) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.