Книга - Нам было по девятнадцать

Нам было по девятнадцать
Николай Иванович Васин


В книге Николай Иванович Васин рассказывает реальные истории о калужских земляках, об однополчанах, друзьях, товарищах, защищавших Родину во время Великой Отечественной Войны.





Николай Васин

Нам было по девятнадцать





На родной калужской земле


В центре Калуги жили две девчонки, две Клавы. Обе веселые, озорные. Уже выросли они, почти совсем взрослые стали, а все еще учавствовали в набегах на чужие сады за яблоками. И неизвестно, как долго прощались бы они с детством, если бы не грянула внезапно война. Все изменилось вдруг. Нарушилось привычное течение жизни. Повзрослели, посерьезнели девочки.

Напряженной предфронтовой жизнью живет Калуга, в мрачные осенние дни первого года войны. С каждым днем все отчетливее слышен гул орудий с юго-западной стороны, от Козельска, но еще сильнее с запада, от поселка Воротынска. А вот уже докатились они и до стен Калуги. Когда бой завязался на окраине города, две Клавы, две комсомолки решили уйти вместе с Красной Армией, чтобы самим сражаться с фашистами. Они назвались беспризорными и пристроились к воинской колонне. Тепло отнеслись к девчонкам красноармейцы: угощали обедом, старались не обидеть ни чем. Осмотревшись, подруги стали просить, чтобы их зачислили в часть красноармейцами. По паспортам и комсомольским билетам значилось, что им по шестнадцать с половиной. Но командир отказал:

– Маленькие еще.

Надулись девчонки, отчего низенькая круглолицая Клава Алексеева стала еще ниже ростом, а на ее фоне худенькая долговязая подружка, казалась, еще выше ростом.

Видя их огорченными, командир сказал:

– Если хотите, то вот вам боевое задание: стирайте нам гимнастерки, на кухне помогайте!

Подружки и тому рады:

– А что, может и гимнастерки, и шинели дадут?

– Ух, ты! Вот хорошо бы! – размечтались подруги.

А через месяц вызвали их в штаб полка.

– Девочки, мы включили вас в разведывательную группу. Отправляйтесь в Калугу. Сержант и два красноармейца пойдут с вами. Задание такое: узнать, какие в Калуге силы у немцев, где и какая техника расположена, как построена оборона. Никаких записей не делать, все старайтесь запомнить. Вернетесь, расскажите. Пойдете под видом бродяжек, будто вы подаяние собираете. Старшим всей группы назначается сержант Юргин, – и командир указал на троих бойцов, среди которых выделялся рослый русоволосый парень. Это и был сержант Юргин.

Алексеева зашептала:

– Ой, Клава, а мы его Юрой зовем.

– Как все, так и мы – отозвалась вторая Клава.

– А рядом с ним, справа, смотри-ка, черный, как цыган – продолжала шептать низенькая Клава – Узнаешь?

– Ну, да. Узнаю. Виталий – ответила высокая вторая Клава.

Командир отошел. Оставшись вдвоем, подруги заговорили, не скрывая радости:

– Ну, Клава, идем на задание! – начала маленькая Клава.

– Вообще-то я тоже рада…

– Ой, Клава, да ты сомневаешься в чем-то?

– Сомневаюсь.

– В чем?

– Думаю, что задание это для нас непростое.

– А какое же? Не тяни!

– Контрольное задание.

– Как …. «Контрольное»?

– А так, командир думает, что придем мы в Калугу к своим мамочкам, согреемся и обласканные, забудем тогда обо всем – о полке, о разведке. – Выдавала свою версию высокая Клава. – Ну, а уж если вернемся, да выполним задание, вот тогда подружка, и примут нас в Красную Армию!

Моросил мелкий осенний холодный дождь. По лесным тропам, бездорожью, от деревни к деревне пробирались разведчики. Сержант и два красноармейца шли впереди. А позади их, приотстав на полкилометра, шли девчонки. Они заходили в деревни, расспрашивали жителей о немцах, побирались. В сумках у них были куски хлеба, картофель. Так и кормились. Ночевали девушки в деревнях у колхозников, а красноармейцы в стогах сена, в соломе вблизи деревень.

В километрах в десяти от Калуги сержант с бойцами остались в лесу. Договорились, что через два дня девчонки придут в деревню Кукареки, что в стороне от шоссе, там повстречаются с сержантом и красноармейцами. И пошли девушки одни, без бойцов. Приуныли, молчат. Первой заговорила Алексеева, которая повыше.

– Вот. Я говорила, что задание контрольное.

– Верно. Одних нас в город отпустили, – подтвердила подруга и добавила, – а сами посидят и обратно в поля.

–Ну, это их дело. А мы будем выполнять задание!

Чтобы не вызвать подозрение у немцев, две подружки, наряженные в самое бросовое тряпье, вошли в город в середине дня. Патрулирующие мотоциклисты не обращали на них внимание.

Девушки уже наслышались о том, что такое оккупация фашистская, подготовили себя ни чему не удивляться. Но они были поражены разрушениями городских зданий, развязностью, бесчинствами и нахальством завоевателей. «Калуга, родная, тебя просто не узнать, так изменилась ты за короткое время». Вздыхают девчонки, забывая порой о том, что пришли выполнять боевое задание.

– Ничего, Клавочка, придет конец их хамству.

– Придет! Скоро!

Подружки договорились домой не заходить, ведь там их знают и могут выдать полиции. Ночевали порознь, у родственников, у знакомых. Два дня ходили по городу комсомолки, ничего не ускользало от внимательных молодых глаз: мест с колючей проволокой, где стоят пушки. Даже пулеметные точки приметили. С особым вниманием смотрели на казармы и крупные общественные дома с немецкими солдатами. Весь город осмотрели. А под вечер второго дня ушли.

Сержант Юргин никуда, конечно, не ушел. Как договорились, бойцы дожидались девочек в деревне Кукареки, в стороне от шоссе. Минуя большие дороги, тем же трудным путем возвращались разведчики в полк.

Командир выслушал их рассказ, все записал, что-то пометил в своей карте, поздравил с успешным выполнением задания. После этого двум калужским комсомолкам – Клаве Алексеевой и ее подруге Клаве Маркиной разрешили находиться в воинской части. А старшина подобрал для них военное обмундирование.

Это было в декабре тысяча девятьсот сорок первого года.




В буйстве огня смерти.


Глава 1

У всех, кто успел эвакуироваться и остался в оккупированной Калуге, сохранились воспоминания о днях боев за наш красавец город на Оке. Трудно представить себе, как все калужане, все без исключения – старики и дети, юноши и девушки ждали возвращения Красной Армии.

Вале Иконниковой только что исполнилось семнадцать лет. Очень часто именно в этом возрасте девочки расцветают, становятся чудесно сложенными, удивительно привлекательными. И уже тогда-то скоропостижно меняются их взгляды на окружающее и начинают ключом бить соответствующие возрасту интересы. Но ничего этого еще не произошло с Валей. Она оставалась все такой же тоненькой долговязой девчонкой, ничем не привлекательной. Как и прежде она больше всех на свете любила свою маму, а когда бывала на улице, то, как и прежде, пареньков не замечала, да и бывала там большей частью по заданию матери, по делам большой многодетной семьи.

Двадцатого декабря был сильный трескучий мороз. Но Валя Иконникова вместе с Лялей Мишиной, с которой вместе росла на одной улице, пошли в центр города в управу, чтобы зарегистрировать, наконец, паспорта, так как откладывать указания оккупационных властей и дальше было небезопасно. Когда, девушки проходили около кинотеатра «Центральный», раздались свистки полицаев. Девушки посмотрели вокруг и увидели, что перекресток улиц у кинотеатра оцеплен. Полиция подходила к задержанным, проверяла паспорта, а паспорта с собой были у каждого, потому что без этого документа никто не имел права выходить из дома в дни оккупации, и сортировали людей: молодежь отводили на одну сторону улицы, остальных на другую.

Точно такое же оцепление и с такой же целью провели полицаи и на улице Герцена, вокруг городской управы.

Соединив две группы молодых калужан в одну, защитники фашистских порядков повели их на вокзал. В пути Валя и Ляля держались за руки, чтобы не потеряться в этой большой толпе. Они не чувствовали себя арестованными: за дни оккупации привыкли к выводам людей на работу таким образом. Но у каждой в душе была тревога, вели-то их не куда-нибудь, а на вокзал. В голову лезли разные мысли. И была среди них самая страшная: «А что, если в Германию отправят?».

На вокзале каждому дали лопату и приказали очищать железнодорожные пути от снега. Для руководства этой работой немцы поставили пожилого железнодорожника, усатого стрелочника. Молодежную группу временных рабочих на путях, человек тридцать, держал под охраной долговязый немец. Он ходил по перрону, стучал ногой об ногу, останавливался около молодежи, покрикивал:

– Шнель! Шнель!

Здесь же вертелся и полицай. Встречая озлобленные взгляды парней и девушек, устремленные без утайки на его красную, пухлую рожу пропойцы и подлеца, он злобно выкрикнул:

– Три дня, с шести утра до четырех вечера будете работать.

– А паспорта?

– Тогда и паспорта отдам.

Валя, Ляля, кто слышал слова полицая, облегченно вздохнули: все-таки не самое худшее.

На железнодорожных путях молодежь с разных концов города, парни и девушки с разных улиц. Завязываются знакомства, появляется доверие друг к другу. Парни и девушки обмениваются последними новостями, говорят о чем угодно, передают последние слухи о «наших». Смеялись молодые калужане над тем, какую чушь несут немцы и их холуи в своих сводках и в паршивой газетенке.

А немец все ходит поодаль, все ежится, все стучит нога об ногу. Иногда он не выдерживает холода и уходит погреться на вокзал. И пока его нет, парни, и девушки совсем не работают. Усатый стрелочник видит их саботаж и помалкивает. А полицая никто не боится.

– Не пожалуешься немцу, не поймет он тебя,– бросали вызов парни. Полицай в ответ зло ругался и отходил в сторону.

Глава 2

Утром следующего дня Валя проснулась рано. И не только она, все проснулись от своеобразных шелестящих и свистящих звуков. Это снаряды пролетали, казалось, над самой крышей. Снаряды пролетали над всем городом и разрывались где-то за вокзалом. Мать говорила Вале:

– Что-то непонятное начинается, а тебе через весь город идти. Не пойти нельзя – расстреляют.

Если бы знала Валя, что началось тогда, морозным утром 21 декабря! Если бы знала, что наша Красная Армия, ее боевая ударная группа заняла место, буквально у стен города. Валя бежала бы навстречу красноармейцам, но не знала, что она совсем близко, за рекой. И никто в Калуге не знал, не знали этого и фашисты.

К Вале пришла Ляля и девушки пошли по темному утреннему городу. От улицы Свердлова до вокзала около часа ходьбы. Снаряды с шуршанием пролетали где-то сверху, и юные путницы жались к домам. Девушки увидели, что на вокзале за ночь произошли большие изменения, вокзал гудит, как растревоженный улей. Немцы в растерянности, злы. На путях много новых вагонов, платформ, составов. На платформах танки, они, наверное, прибыли только что, вчера их не было. На молодых калужан, прибывших отработать вторые сутки на расчистке путей, уже мало обращают внимании, не до них.

Разрывы снарядов слышны четко, и, кажется, что рвутся они где-то близко-близко. Парни спросили первого попавшегося немца, указывая в сторону разрыва:

– Вас ист дас?

Солдат в зеленой шинели на это ничего не ответил, выразительно махнул рукой, что, видимо, означало «не мешайтесь, не до вас». А вертевшийся около немцев напуганный полицай крикнул:

– Партизаны! За рекой объявились.

Все наши парни и девушки радовались, услышав испуганный крик предателя. Поняли молодые калужане, что дело здесь не в партизанах. Но радость старались скрыть. А Вале в это время вспомнился Володя Смирнов, их славный «боцман». Хотелось быть вместе с ним теперь, поделиться радостью и услышать от него самые последние новости: уж он то знает, что-то очень важное, уж он то сказал бы, что нужно делать сейчас. Но вместо этого Вале, Ляле, другим молодым калужанам приходиться слушать заверения фашистов, что партизанам капут и видеть, как они сгружают танки, пушки, с эшелонов, которые подходят и подходят на станцию.

Звуки боя доносятся от реки, с каждым часом они усиливаются. На станции и на вокзале, шум и суматоха. Когда этот шум стихал, то Валя отчетливо различала стрельбу из пулеметов и автоматов, где-то у реки, в районе лесозавода, там, где ее дом. И радостно, и тревожно билось сердце девушки. Мысли обращены к тем, кто ведет бой с немцами за освобождение их от фашистских захватчиков и к домашним: «Как они там, целы ли?»

Усатый стрелочник с доброй стариковской ухмылкой отпустил всех пораньше.

Глава 3

Валя и Ляля вышли на вокзальную площадь, удивление их было беспредельное, когда они увидели, что творится на улицах. От вокала к центру города, соблюдая походный порядок, двигались свежие немецкие части, а навстречу им по улице Советской от Московских ворот, от кинотеатра «Центральный» вся улица забита беспорядочными толпами солдат, техникой, повозками. Девушки видели танки разных размеров с различными знаками на башнях, огромных лошадей-битюгов, тянущих пушки, повозки с разным военным имуществом и повсюду, куда не глянь, солдаты вражеской армии. Девушки ликовали: «Ага! Получили по зубам!» Их больше всего удивлял вид гитлеровцев из числа тех, кто к вокзалу драпал. Если раньше Валя и Леля видели тыловиков в начищенных до блеска мундирах да свирепых эсесовцев, то теперь перед ними проходили какие-то людишки в грязных, обтрепанных одеждах. Русская зима вынудила их повязать сверх пилоток платки, даже женское нательное белье служило им шарфами, а на ногах вовсе незнамо что намотано.

– Если бы не серьезность и драматичность обстановки, мы бы даже долго хохотали от такого вида немецких вояк. Этот дикий хаос отступления на всю жизнь врезался мне в память, – вспоминала Валя.

Девушки дошли до кинотеатра «Центральный» и опять встретились с полицаями – не пропускают никого из населения к улицам Революции и Луначарского. «Как же пробраться домой?» – думали подруги. Они смотрели в ту сторону, где их дом, их убежище и спасение. Издали им казалось, что именно у их домов, возле реки сплошное море огня. И слышно было им, что там идет большой бой.

– Стойте! Назад! – кричали на девушек полицаи.

Но Валя и Леля ничего не слушали, в этот момент они были смелыми и решительными, они побежали по улице Кирова к пожарной части, затем по улице Степана Разина. Они хотели пересечь улицу Никитина, но этого не удалось, потому что там, на пересечении улиц, посреди дороги стоял немецкий танк. Кроме того они видели, что пушки и пулеметы расставлены вдоль этой улицы, чтобы стрелять в сторону реки. И стреляют.

Солдаты из тех, что толпились у танка, закричали на девушек, замахали на них руками, требуя, чтобы он убирались с этой улицы. Валя и Леля свернули в сторону и побежали по улице Никитина. На их пути часто встречались заслоны. На них кричали. Угрожали орудием, прогоняли дальше от своих позиций. А они все бежали. В грохоте боя, под постоянной угрозой смерти они продолжали бежать. И не знали уже путем эти две девушки, куда же они бегут? Нигде не видно было местных жителей, все дома горожан закрыты наглухо. Так в окружении вражеских солдат девушки пробирались разными закоулками на улицу Салтыкова-Щедрина. А там они оказались в самой гуще боя.

Глава 4

Вся улица в огне. Людей не видно. Стреляют из каждого дома. Воздух пронизан дымом и гарью. Рассветало. Улицами к своим домам девушки не пробрались. Пытались двигаться напрямик, перелезая через заборы. Таким образом, они успешно пересекли несколько дворов и огородов. Но дальше так передвигаться им не пришлось: от казарм, что внизу, их обстреляли из автоматов.

Прячась за стены домов, за тесовые заборы, быстрее ветра бежали девушки, падали, поднимались и вновь бежали. И вот, наконец, они выскочили на Окский переулок, затем на свою улицу Свердлова! А на этой, родной их улице еще больше огня. На Свердлова, у своих домов девушки расстались.

Валя еще издали увидела шестьдесят четвертый дом. И в голове мелькнула тревожная мысль: «А может и здесь, как повсюду в городе, все двери на запоре? Стучать нет времени: остановишься – пуля вмиг найдет». Но, калитка ее дома оказалась открытой. Валя вбежала во двор. А там, из под навеса, служившего укрытием, навстречу ей вышли богатыри в маскхалатах с автоматами. Они преградили путь девушке к двери ее дома. Один из них окликнул строго, спросил:

– Стой! Кто такая?

Валя ничего не отвечала. Ее сознание было парализовано всем пережитым и этой бесконечно длинной огненной дорогой от вокзала к родному дому. До сознания девушки не сразу дошла та самая желанная истина, о которой она так много думала все дни и часы вражеской оккупации – перед нею стояли красноармейцы! Валя резким движением отстранила одного, другого, вбежала в дом и услышала родные, восторженные голоса, слова удивления:

– Валя!

– Валя вернулась!

Домашние уже не ждали Валю потому, что знали, что она где-то далеко на железнодорожной станции, а здесь, у реки, в районе лесозавода за каждый метр земли люди бьются насмерть.

Не смолкая бушует сражение. И, как всегда, на войне, люди видят много смертей. Погибают, как красноармейцы, так и мирные жители.

После пережитого кошмара на пути домой, Валя увидела своих солдат, домашних. И все в сборе. Это подействовало на нее магически. Она, уже знавшая цену секундам, быстро выскочила во двор и спросила первого красногвардейца:

– Где командир?

От группы воинов отделился высокий, стройный человек со смуглым, обветренным и волевым лицом.

– Я командир эскадрона Коляда.

– Товарищ, командир, я от самого вокзала бежала домой по улицам и переулкам нашего города. Я видела, где собралось много немцев, где у них пушки, танки, – торопясь высказать все, что видела, говорила Валя.

– Пойдем в дом, нарисуешь, – сказал Коляда.

Вошли в дом, и Валя нарисовала на листе бумаги все как видела, командир перенес на карту. И строго произнес:

– Сам проверю. Как бы все эти сведения не были ложными.

Валя очень обиделась на такие слова, заплакала:

«Их ждали, так ждали, а они не верят».

Глава 5

Ранним морозным утром в Валин дом пришел командир Коляда и подтвердил, что все сведения, переданные вчера Валей, проверены, все верные.

– Благодарю вас, девушка, – сказал он не строго по военному, а просто, душевно. Валя просияла:

– Возьмите меня с собой в разведку. Возьмите! Я знаю каждый дом, все закоулочки, проведу незаметно, куда хотите.

В полуподвальной Валиной комнате, как более безопасной, собрались все жители дома – человек двадцать. Спали только дети, а взрослые слушали грохот боя, который не прекращался ни днем, ни ночью. Дремали сидя на узлах. Все были одеты, в полном сборе, готовые в любую минуту покинуть дом, чтобы перебраться в другое укрытие. Никто из них не задумывался над тем «куда?», потому что это безразлично: куда угодно, только бы укрыться от этого страшного гнева разбушевавшейся смерти.

В дом принесли тяжелораненых бойцов – в живот, в голову. Все женщины перевязывали раненых. Перевязывали – кто, как сообразит, потому, что медиков среди них не было. «Чем перевязывать?»– все чаще раздавался вопрос в полуподвале. Любая материя – простыня, нательное белье – все, что, по мнению, женщин, подходило под бинты, было уже использовано. И когда чистого белья не осталось, в ход пошло разное тряпье.

В доме топится печь. Женщины ставят ведра и таз со снегом поближе к огню. Снег тает, воду переливают в котлы, стараясь вскипятить ее. Пробуют и самовар использовать с этой целью, раненные требуют воды, воды, воды.… Доводить воду до кипения некогда.

С тазом и ведром Валя часто выбегает во двор собирать снег. Пули свистят над головой, тыкаются, шипя в снег. Страшно Вале. Но твердо решает не обращать внимания на страх, не замечать его. Одно знает точно: она не может явиться в дом без снега, потому что там ждут ее тяжело раненые бойцы и командиры. Они потеряли много, очень много крови и теперь все, в один голос, просят:

– Пить, пить…

И Валя, рискуя жизнью, соскребает снег во дворе.

Бой не утихает, наоборот, усиливается. Он уже совсем рядом. Обитателям полуподвальной квартиры слышны автоматные очереди, взрывы гранат. В помещение ползет запах гари и дым пожарищ.

Во дворе теперь трудно сгребать снег, его очень мало остается. Но Валя продолжает ходить. Бойцы ворчат на нее:

– Из укрытия к черту на рога лезешь!

– А что делать, вода нужна, – отвечает Валя и выскакивает из помещения. При этом думает: «Меня ругаете, а сами ходили ночью на реку, в Некрасово, куда кажется, невозможно пробраться из-за сильных пулеметных обстрелов, и притащили оттуда термосы с жирной гречневой кашей». И это был единственный случай за последние трое суток, когда бойцы, и раненые, и все те, кто ютился в полуподвале, поели горячего. И хорошо, досыта поели.

Смотрит Валя на красноармейцев и думает: «Вроде бы вы обыкновенные люди, как все. Но это только кажется мне. А на самом деле вы необыкновеннее, вы – герои. Я хотя бы немножечко посплю ночью, приткнусь к матери. А вы….?»

Ни разу не видела Валя, чтобы красноармейцы спали. А только поглядит по утру вдоль стены, где раненые лежат, а их уже нет там, за ночь переправляли в медсанбат, в деревню Некрасово. И не только раненых ночью переносят наши бойцы за реку, но боеприпасы доставляют оттуда.

За домами, до самой железнодорожной ветки, тянутся огороды. А там, дальше, за линией Ока. Вале из окошка видно, как под сильным пулеметным огнем ползут красноармейцы. Не от метели – снежного урагана бойцы сжимаются и зарываются в снег, их преследует сильный пулеметный огонь. И артиллеристы обстреливают. Едва только стихнет шквальный свинцовый ливень, и красноармейцы опять поднимаются и бегут, к освобожденным от немцев домам.

Только на несколько минут забежит в дом такой красноармеец, в изнеможении упадет на пол и мгновенно заснет тяжелым сном. Но стоит войти командиру и окликнуть бойца, он моментально поднимается и бежит на помощь товарищам. Там, на улице, он плюхнется в глубокий снег, и опять поведет бой, отбивая натиск немцев. Все настойчивее, все яростнее прут фашисты. Они уже обошли Валин дом, проникли на территорию фанерной фабрики, – все делают, чтобы выбить из города горстку наших храбрецов.

«Родные! Хорошие! Как же вам трудно!», – глядя на своих защитников, причитают женщины. Никто из них не слышал жалоб от красноармейцев. Свирепого декабрьского мороза и буйства самой смерти не замечают. Лица у всех мужественные, решительные.

Среди бойцов, сражающихся за Калугу, – люди с разных концов страны – русские, украинцы, узбеки. Но русских больше. И пришли они сами освободить Калугу, оставив свои дома в Туле, в Сибири, в Донских степях. Здесь, в боях за город, они породнились между собой и стали родными для всех калужан.

Глава 5.

Валя Иконникова продолжает ухаживать за ранеными. Теперь она не различает дней. Для нее, для ее матери с детьми и для всех обитателей дома они слились, превратились в сплошной кошмар.

Как-то вечером в дом забежал командир. Он потребовал покинуть дом.

– Немедленно! – добавил строго.

– Куда нам теперь деваться? – раздался тревожный женский голос.

– В убежище идите. Бой усиливается.

Жители дома и все, кто укрывался в нем в эти грозные дни, были готовы на всякие действия. Они быстро перебрались в убежище – землянку, сделанную в огороде. А через полчаса все убедились в правильности этого решения, так как дом оказался на переднем крае. Вначале в дом, затем в землянку полетели гранаты. Они взрывались и разрушали накат. С наружной стороны землей придавило дверь, убежище заволокло пороховым дымом.

Старики и женщины с детьми кое-как откопали выход и выбрались наружу. Все что они видели вокруг, слилось в их преставлении в одну страшную незабываемую картину ужаса войны, взрыв снарядов, мин и гранат, тарахтение пулеметов и трескотня автоматов, грохот и крики. А у ворот, направив на жильцов автоматы, стояли немцы. С чердака в сторону реки строчил их пулемет.

«Конец. Всех перебьет сейчас». – Подумали в страхе вылезшие из убежища люди. Но их не расстреляли. Немцы кричали на них что-то по своему, толкали, выгоняли всех за ворота на открытую для обстрела улицу. Беспорядочной толпой пошли беззащитные люди по улице Свердлова в сторону такой же бурлящей улицы Салтыкова – Щедрина. Они двигались через охваченные пожаром улицы, там, где оставались пепелища вместо домов, с замиранием сердца смотрели на трупы красноармейцев и гражданского населения. Кто эти убитые – такого вопроса не задавали, над этим просто не задумывались, мысленно различая лишь то, что на одних одежда серого цвета, военная, на других самая разнообразная гражданская.

Около восьми часов вечера, а по-зимнему очень поздно, Валя с матерью и с маленькими сестричками и братиками добрались до тетки, к самой хлюстенской больнице. Несколько дней Иконниковы провели там, но оттуда выгнали их фашисты. И пошли они дальше бродить по городу без продуктов, без теплой одежды.

Глава 6.

30 декабря в семь утра стихла канонада. Замолчали вдруг пушки и «катюши».

Не помня себя от радости, Валя бежала на свою окраину. На пути ее встречались бойцы. Они были радостны, смеялись. Валя обнимала их, целовала, кричала в восторге слова благодарности и бежала дальше, в сторону реки: к себе на улицу Свердлова.

Не веря своим глазам, девушка вбежала в свой дом. В ее комнате сидели «наши»! – командиры, красноармейцы. При появлении в доме хозяйки, красноармейцы встали – так были рады они тому, что законные жильцы этого дома живы. Командир встал вместе со всеми и восторженно приветствовал:

– Ура! Хозяйка! Жива!

– Родные вы наши! Прогнали немцев. Родные вы наши!… – невнятно бормотала Валя, переживая, кажется, неизвестное до сих пор счастье жить, дышать свободно, среди своих. Она была немного смущена теплотой встречи, оказанной ей.

Глава 8

Захваченная бурным потоком волнений, Валя поспешила искать бабушку с дедушкой, живших на одной с ними улице, около церкви. По пути Валя видела много, очень много трупов жителей улицы Свердлова. Многих знала она с самого раннего детства. Позднее, когда жизнь города восстановилась, Валя прочитала в печати о том, что потери среди жителей улицы Свердлова за дни боев составили четыреста человек.

Валя пробиралась среди развалин и пепелищ, шаг за шагом приближаясь к цели. Но бабушкиного дома не оказалось. На том месте, где он стоял еще недавно, теперь развалины. Около этих развалин Валя увидела жуткую, леденящую кровь картину: на снегу, рядом лежали двадцать пять или тридцать безжизненных тел наших бойцов и командиров. Черные, обугленные, как головешки дров на пожаре, только обутые в валенки ноги были у них целые.

Валя смотрит, смахивает слезы и не может понять, как же это произошло?

Бабушка нашлась на другом конце города, на улице Поле Свободы. Там много было беженцев из районов города, охваченных сильными боями. Бабушка рассказала Вале, что во время боя наши бойцы-санитары клали тяжелораненых под окном ее дома. Они рассчитывали вывезти их, потом из боя и передать в госпиталь. Бой все усиливался и наши отошли. Немцы заняли дом и вскоре подожгли его. По-своему, по-фашистски, расправились они с беззащитными, тяжело раненными красноармейцами. Они хватали их за ноги, свирепо кричали что-то и совали их головой в пламя горящего дома. Бойцы бились, кричали и умирали в нечеловеческих муках. Когда же извергам и палачам и самим становилось нестерпимо жарко, они вытаскивали из огня обуглившееся тело заживо сожженного человека и бросали его в снег. Затем принимались за следующих. И так пока всех не сожгли.

«Сверхчеловеки», носите красивые, глянцевые открыточки, а сами.… Какие страшные, черные дела творите, звери» – думала Валя бледная от пережитого и душевного негодования.

Валя видела местных жителей и бойцов, которые с разных концов вереницей шли к обугленным трупам. Люди наши при первом взгляде на тех, кто недавно еще жил и сражался, содрогались от ужаса чудовищного злодеяния. Слез у свидетелей этого преступления не было, в их глазах горела ненависть. Люди сжимали челюсти и каждый думал, что он, именно он отомстит фашистам и будет биться с ними до тех пор, пока не уничтожит всех этих извергов до единого.

Девять страшных дней непрерывных боев за Калугу остались позади.

Валя вышла на улицу. Стояла удивительная тишина. На черном бархате неба сверкают крупные звезды.

Никто из калужан не знал, сколько фронтовых путей, дорог придется пройти ему в Великой войне. Не знала Валя того, что ее, комсомолку, ожидала длинная боевая дорога до самого фашистского логова – Берлина, в составе воинской части, освобождавшей Калугу.




Он с Волги, я с Оки


– Шарипов!

– Я, товарищ командир.

– Не ухаживай за поваром, как за барышней.

На узкоглазом лице Муссы вспыхивает и гаснет улыбка, лицо становится серьезным и даже грустным. Я знаю, что здоровяк Шарипов всегда голоден, и его голова часто занята мыслью, как достать поесть. Пожалуй, это самая трудная проблема весной 1942 года здесь, под Зайцевой горой, где бои идут уже много месяцев.

Мусса – татарин. В моем маленьком взводе бойцы восьми национальностей, но больше всего казанских татар.

Мусса Шарипов выделяется среди них. Он крепок, как дуб, широк в плечах, силен, ловок, остроглаз. И смел, как может быть смел красноармеец, воюющий у этой чертовой горы, проклятой не только армией, но и населением этого исконного русского края.

У Шарипова один недостаток, который ему, пожалуй, не преодолеть: чрезмерный аппетит. Он сможет съесть за один раз обеденную порцию целого отделения, но он не съест, потому что Мусса человек необыкновенной честности. Вот если у повара останется, тогда…. Тогда он, наевшись, падает на землю и страшно храпит во сне. Но и обильная еда, и спокойный сон здесь редкость. Зато очень часты атаки и контратаки. И часто смерть. Мы к ней привыкли. А Шарипов даже не думает, что она коснется его, – мечтает:

– Вот кончу войну, приеду в Казань и устрою такой сабантуй! На всю улицу!

В нем девятнадцатилетнем парне, еще много мальчишеского: «Сейчас бы в кино сходить. Придешь, а там одни девчонки. Ребята на фронте».

После этого Мусса начинает петь по-татарски. Песни у него больше грустные, задумчивые. Их слушают все бойцы и вздыхают.

– После войны пойду в артисты, в театре петь буду,…Товарищ командир, а вы кем будете после войны?

Возле него всегда собиралась группа бойцов: боец любит послушать песню и помечтать при этом. Я тоже часто присаживаюсь рядом и слушаю, как Мусса тоненьким голоском тянет свои песни. Мы с Муссой ровесники: сорок лет мы делим на двоих. Он с Волги, я с Оки. И как эти две русские реки сливаются своими водами, так мы, русский и татарин, слились в едином помысле разбить врага, освободить Россию от фашистов.

– Как думаешь, командир, увидим мы эту ихнюю столицу, Берлин? – спрашивает Мусса.

Под Зайцевой горой, на калужской земле, он думает о том, как дойти до фашистского логова. Он ни на минуту не сомневается в победе. Я тоже не сомневаюсь. И никто не сомневается здесь, даже мертвые. Сидя в болотах, залитых водой, мы мечтаем о грандиозных бросках, о замечательных победах. Когда-нибудь все это будет, а пока перед нами все та же чертова гора, которую мы занимаем и опять отдаем. А у немцев самолетов столько, что сколько мы их ни сбиваем, они опять идут. Мы думаем, что у нас когда-нибудь будет не меньше, а пока надо побеждать врага винтовкой и гранатой. И еще пулеметами. Их у нас немало. Один из них в умелых руках Муссы Шарипова.

В руках Муссы пулемет – оружие страшное. Он бьет из-за каждой кочки, из каждой ямки, из каждой воронки. В наступлении на гору Мусса применяет свою тактику: скрытно приближается через равные интервалы. Бойцы, слыша голос пулемета, смелее атакуют. Вот почему Мусса больше всего старается «не потерять голос». Но в последнем наступлении случилось, что он все же голос потерял. Почти на самой верхушки горы пулемет замолк. В пылу атаки Мусса не заметил, что в пулемет попало много песка. В бою чистить некогда. Что оставалось делать Мусе?

На войне тот воин, кто находчив и смел. Мусса нашелся. Он подобрал пулемет убитого и пошел вперед, применяя свою испытанную тактику.

Немцы, введя в бой танки, сбросили наших с горы.

После боя я увидел Шарипова. Он был мрачен и зол:

– Я угробил пулемет тогда, когда он был нужен больше всего.

– Пулемет с тобой, и он действует.

– Все равно я его угробил. В него попал песок, а песок не должен попадать в него, да еще в такой момент.

Мусса страдал.

– Понимаешь, – со слезами в глазах говорил он, – ведь я мог убить еще не одного фашиста, и не убил.

– Убьешь в следующий раз, Мусса.

Он подумал и решительно ответил:

– Убью. В три раза больше убью.

Когда оставшиеся в живых солдаты отдыхали, Мусса уполз в кусты и пропал. Я ждал час – он не возвращался. Я пошел его отыскивать и увидел Муссу, ползущего со своим ручным пулеметом от канавы к канаве. Он учился продвигаться от укрытия к укрытию так, чтобы не касаться пулеметом земли. Он хотел овладеть высшим боевым искусством красноармейца-пулеметчика. И в своей ожесточенности, дав клятву победить, полз бы так, наверное, тысячи километров.

Мусса не давал себе отдыха, не делал перерывов ни на минуту. Это было похоже на самоистязание. Он даже не замечал меня. Я не стал ему мешать, поспешил удалиться.

Шарипов вернулся к вечеру, грязный, но повеселевший и голодный, как никогда. Я попросил ротного повара накормить его вволю. Он в тот день заслужил маленькую награду. Наевшись, он не лег, как обычно, и не запел, как это делал в свободную минуту. Сидел и думал. Я подсел к нему.

– Что, вспомнил родной Татарстан?

Он словно не слышал моего вопроса. Наконец, после долгого молчания ответил:

– Не забываю родину ни на минуту, но сейчас я думаю о другом.

– О чем?

– О том, как лучше воевать. Второй год войны, много месяцев сидим мы вот в этом болоте перед чертовой пуговицей. И не как не можем ее оторвать.

– Техники мало, Мусса. Видно она нужнее на других фронтах.

– Отсюда путь на Берлин короче. Гитлер это знал, когда шел на Москву. Если мало техники, надо создавать ползучие команды и действовать по ночам. Команды – невидимки, ночные призраки, вооруженные пулеметами. Я первый поведу такую команду. Свалимся на спящих немцев, разорвем, задушим. Разве найдут нас их танки и самолеты?

Я слушал Муссу и думал, что очень многие красноармейцы и командиры под Зайцевой Горой ломают голову над тем, как лучше воевать, чтобы вырезать это окровавленное возвышение земли, именуемый горой.

Между бойцами идет даже какое-то невидимое соревнование, чтобы придумать наилучшие способы ведения боя на Зайцевой Горе. Мы, командиры взводов, это хорошо видим. Мне, такой как Шарипов, дает много. А главное, он учит видеть противника таким, какой он есть – упорным, когда впереди него танки, и трусливым, когда наши бросаются в их окопы. Он не принимает рукопашного боя и панически боится штыка.

Я думаю о том, чему могу научиться у Шарипова в следующем бою. Ночью мы опять идем штурмовать гору. Взводы и роты превращаются в штурмовые группы. Стрелков поддерживают пулеметчики. В наступлении они идут чуть позади, зато, если придется, как и в последний раз отходить, то пулеметчики оставят гору последними.

В темноте вижу, что Мусса движется в цепи стрелков. Он верен своему слову, убить в три раза больше врагов. Он ползет, как уж, и пулемет его не касается земли. Он не стреляет, и не будет стрелять до тех пор, пока не увидит фашистов. От боя к бою выработал он эту выдержку. «Железный Мусса», – думаю я о нем и пробегаю вперед. Мы мчимся по окопам врага – черные тени, злые и страшные, – наваливаемся и бьем. Мусса впереди. Его пулемет, расстреливает фашистов, бегущих вдоль окопа. Через минуту пулемет стучит уже дальше. Штурмовую группу подгоняет этот огонь: она бросается вперед и занимает окопы врага. А Мусса режет пулеметным огнем и не дает врагам возможности контратаковать. Он держится за секунды и минуты и выигрывает их. Взводы успевают закрепиться на занятых рубежах.

Мусса с пулеметом отползает в воронку. Теперь он сторожит, зорко вглядываясь в темноту. И все вглядываются в темноту. Но враг не показывается. Мы знаем: он ждет рассвета. Тогда и начнется. Что будет в этот раз? Танки или самолеты? Или и те, и другие? Но мы легко не отдадим завоеванное.

Рассвет медленно ползет по земле, раскрывает все, что было скрыто темнотой, обнажает окопы, воронки и тела убитых. Немецких трупов больше, чем наших.

Свет зари заливает гору. И вместе со светом из-за горы появляются танки с железными крестами. На танках автоматчики. Наши артиллеристы из-за болота бьют по ним, но танки на бешеной скорости преодолевают огневой вал и устремляются к окопам. Два из них взрываются на наших минах. Остальные сбрасывают автоматчиков. Их много, больше, чем наших стрелков. Мусса не жалеет патронов. Он сдержал слово: убил намного больше фашистов. Но некогда думать об этом. Фашисты, при поддержке танков наваливаются на нас, и те, кто остается в живых, ползут с горы.

– Уходите! – кричит нам Мусса. Ему уже не уйти: воронка, где он залег с пулеметами, окружена со всех сторон. Фашисты не стреляют, они хотят взять его живым.

– Рус, здавайс! – кричат они и ползут к воронке. Их становится там не меньше двух десятков.

– Я не рус, я татарин! – кричит Мусса.

Взрыв мощной гранаты сотрясает воздух. Умирая, Мусса в последний раз мстит фашистам.

Я думаю о том, что такой, как Мусса Шарипов, научил меня сегодня главному, быть бесстрашным в бою.

***

Я выжил в этих жестоких боях, хотя и был изувечен. Я живу, дышу, радуюсь солнцу. И я никогда не забываю своего друга Муссу. Это ему и другим таким, как он, героям воздвигнут ныне величественный памятник на Зайцевой Горе: солдат из камня смотрит на прекрасную русскую землю.




Дед Андриан


Комиссар дивизии разыскал лошадь. В повозку положили соломы, на солому тяжелораненых. Старичок из местных крестьян подъехал. Представился:

– Дед Андриан. Позвольте, я повезу раненых? – попросил старичок. Он обращался не к кому-то в отдельности, а непосредственно, ко всем «военным». Комиссар смерил старичка испытующим взглядом: «Поди, за семьдесят тебе, а собрался как молодец, толково, и тепло, и легко, хоть в разъезде, хоть в работе». Уверенно ответил:

– Ко времени. Спасибо, дедушка. Выручай.

– Затем и приехал. Куда везти прикажите?

– В санбат надо бы.

– Что такое «санбат?»

– Санитарный батальон.

– Вроде госпиталя, значит?

– Вроде. А найдешь его?

– В Доброе-то? На всю округу село известное. Как пять пальцев знаю. Не сомневайтесь, найду. Доброе-то оно и есть доброе, если там жизнь возвращают раненым. Только и в той деревне теперь полным – полнехонько нашего брата.

– Ничего не поделаешь. Пусть еще потеснятся. Другого выхода у нас нет. Вот в твое распоряжение, отец, тяжело раненые, у которых для ходьбы сил не осталось.

– Понимаем. А может все-таки в Хавки отвезти? Там тоже полным-полно нашего брата – в бинтах.

– В Доброе!

Две телеги проезжали через какие-то деревни, неизвестные раненым. Только одну запомнил политрук Иван Грунин: стоит на горе, посреди речушка течет.

Раненых в деревнях полно. Дома, сараи, погреба забиты ими. Встречая и провожая взглядом раненых, никто не разевает рта от удивления. Привыкли.

Вечерело, холод спускался на талую землю, когда добрались до места. Госпиталь это или только санбат – не понять Грунину. Он измучился окончательно. И день ему показался бесконечно долгим. Иван Петрович ослаб. Появилась вялость, безразличие ко всему. Если бы спросили сейчас: «Чего хотите, товарищ Грунин?»– ответить он бы не смог.

«Тревожные симптомы» – сказал бы, глядя на Грунина, доктор. Но в деревне, куда привез раненых дед Андриан, не только доктора, никаких медиков вообще не было. Это соседняя с Добрым, затерянная в лесу маленькая деревушка. Сюда направили деда Андриана с Груниным потому, что в Добром действительно раненых полным – полно.

Грунина отнесли в дом к одинокой старушке. Она определила его на печь, уложила рядом с сохшей там рожью.

Более суток спал Иван Петрович на печке. И еще сутки пролежал там без движения.

«Вот так и помру здесь. Ну и что же, пускай». В тумане сознания мелькали недобрые мысли. Но они слабо держались, уходили, не выдерживая натиска более сильных: «Умереть сегодня? Не согласен!»

В такие тяжелые минуты раненый вспоминает самое лучшее и самое главное из своей жизни, что дает силы, заставляет бороться. «А почему дорога мне жизнь, почему? – спрашивал себя Грунин. Как ответ на этот вопрос вставал перед ним образ Ани, милой, кудрявой, сероглазой комсомолочки, ставшей его женой. «И супружество проходит у нас по-особому, в условиях военного времени: В Горьком познакомились, в Казани полюбили друг друга, в Веневе поженились. Еще заверяли друг друга, что воевать будем вместе до победного конца. А здесь вот, под какой-то Зайцевой Горой, на калужской земле – всему конец? Нет. Не согласен! Поборемся еще. Уж если отдать жизнь, то дорого – как говорил наш славный комсорг Володя Розенталь.

Грунин шарил свободной рукой по печке, искал что-нибудь твердое. Но в руку попали тряпки, старые валенки. «Ими бабку не дозовешься » – огорчился раненый. Попалась толкушка. Грунин застучал ею в потолок.

– Чего тебе, родной?

Иван Петрович застучал еще сильнее. Бабушка поднялась к нему и увидела, что раненый держится левой рукой за пропитанный кровью бинт на шее, а правой продолжает стучать в потолок. Бабуся, кажется, все поняла, и ушла, оставила раненого одного. Не скоро она вернулась. Более часа проходила в соседнюю деревню. Зато пришла не одна, с врачом и сестрою. Врач осмотрел больного, сделал укол и приказал медсестре: В санбат!

Грунина вез на лошади все тот же дед Андриан. Он все так же поглаживал белую бородку и все так же покрикивал на старого конягу:

– Ну-ну, Соколик, тяни, дорогой. Так, так – вот и молодец!

По той же дороге везли раненых на тягачах «Раздобыли где-то» – засыпая, довольно отметил Грунин.

Санбат расположен в землянке. До предела заполнен ранеными, контуженными. Они прибывают сюда, и каждый день выбывают – чаще всего уходят обратно в часть.

Лечится в санбате политрук 1-й саперной роты Иван Петрович Грунин. И, кажется, дороже всего ему новости с передовой, с Шатина болота. Он уже знает, что в его дивизии из остатков полков сбиты батальоны, из батальонов – роты. И эти малые силы стремятся выполнить боевую задачу дивизии. Днем подразделения защищают оборону, к вечеру формируются как штурмовые группы, а ночью ходят в атаки. В атаку, говорят, водит старый сухопарый генерал Новосельский. Сильные и ловкие бойцы казанской дивизии здорово дерутся ночью, бьют фашистов в окопах, в домах, на улицах Фомино 2, Фомино 1. Красноармейцы теснят врага, занимают господствующую высоту на Зайцевой Горе.

Но самой неожиданной новостью для политрука Грунина было то, что дед Андриан, который вез его раненого до санбата, уже который день, по своей инициативе, на старенькой лошадке появляется на поле боя в районе Шатина болота. Подбирает раненых, и уступив свое место в телеге. Идет, держа лошадь под уздцы, в направлении знакомого ему санбата.




«Сестричка»


В Мосальске, впервые за многие месяцы, девушка ночевала по человечески – в доме и на постели. На другой день она прошла несколько деревень и все никак не могла найти то, что нужно. Да, далек и тяжел путь на фронт. Вот и день уж к вечеру клонится. И еще деревня встретилась, но в ней нет того 171-го отдельного медико-санитарного батальона. Шагает московская девушка-комсомолка. И это не случайно, что ее, Розу Гроссман направили в медсанбат. Она училась на сандружинницу, окончила Рожковские курсы.

На улице Станиславского в госпитале дежурила, помогала медсестрам и санитарам. Значит и здесь дело найдется.

Вот еще одна прифронтовая деревня. Коренных жителей в ней нет. Зашла в крайний дом – ни души. Зато есть нары. Присела Розочка, задумалась: «Все. Никуда больше не двинусь, на ночь глядя. Здесь пересплю. Сняла мокрые валенки и взобралась на нары. С улицы донеслись мужские голоса:

– Э, да сюда кто-то приходил.

– Зимой след не утаишь.

В дом вошли красноармейцы. Роза соскочила с нар:

– Ведите меня к самому главному.

– А мы и есть самые главные. Бойцы Красной Армии – слышали, небось, про таких? – говорил высокий, стройный с озорной улыбкой сержант.

– Кто ты и как оказалась здесь? – спросил другой.

– Медсестра я. Иду по назначению. Вот документы, гляньте, – и Роза показала направление в медсанбат, что выдали в штабе дивизии.

– Э, да ты уж «дома». Гляди сюда, – боец взял ее за руку, подвел к окну. – Вон мосток, видишь?

– Вижу.

– Поспеши. Через речку перейдешь – и в медсанбате!

С этого момента начался новый, по-особому, связанный с войной период в жизни московской девушки.

В санбате ее назначили медсестрой в эвакуационное отделение. Туда поступают раненые из операционно-перевязочного и госпитального взвода. Это те, кого можно эвакуировать в тыловые госпитали. Работы всегда много. А выполняли ее только трое: медсестра, санитар и командир отделения. Маленький коллектив старался так подготовить раненых к эвакуации, чтобы в трудной, не всегда безопасной дороге крепко держались шины, хорошо была забинтована рана. По указанию врача кому-то нужно сделать инъекцию. А таких немало. Одеть, обуть, накормить и дать продуктов на дорогу также должна эта «тройка».

Ночные дежурства в эвакуационном отделении медсестра Гроссман делила пополам с санитаром. Но и в свои часы отдыха ей не приходилось выспаться: кому-то плохо, у кого-то промокла повязка, кто-то не может уснуть. И все зовут:

– Сестричка!....

Какой уж тут сон. С каждым днем все больше втягивалась в работу, убеждалась Роза Гроссман, что сон для сестры в медсанбате понятие относительное. Вот если на фронте затишье, дивизия не ведет активных боевых действий, тогда «сестричка» может позволить себе отдых. Роза в такое время говорила подругам:

– Ой, девочки, тянет меня в операционно-перевязочный.

– Гляньте-ка! В эвакуационном отделении надоело ей. С чего бы? – задиристо спрашивала веселуха и озорница Валя Зайцева. Все слышала старшая операционная сестра Нина Назарова. Но она лишь улыбалась про себя и помалкивала, Роза не молчала:

– А вот с чего, Валечка: к нам в эваку поступают раненые уже обработанные, чистенькие, а к вам – прямо с поля боя! Вы стоите у стола рядом с хирургом. Есть чему поучиться. И можно на практике применять свои знания.

– Э, Розочка, не спеши. Там нужно умело делать сложные перевязки, накладывать шины, делать наркоз, работать со стерильным материалом.– Это высказалась старшая операционная сестра.

– Ой, ой совсем запугала меня. А я все равно не боюсь и буду проситься к вам, в операционно-перевязочный.

– Это почему же, Роза Ефимовна?

– А потому, Ниночка, что отправляясь на фронт, я как раз и мечтала обо всем этом.

– О чем? «Обо всем этом?»

– О том, чтобы не только не бояться того, чем пугаете. Понятно? Я как раз мечтала научиться, «делать сложные перевязки, накладывать шины, делать наркоз, работать со стерильным материалом». Мечтала стать операционной медсестрой.

Дивизия вела наступательные бои. В медсанбате горячая пора. Дороги были заняты: на повозках и пешком двигался сплошной поток раненых. Ни дней, ни ночей не замечали врачи, сестры и санитары медсанбата, работали, не покладая рук. Они делали все, чтобы как можно больше раненых возвратить в строй. Никто из них и не думал, что своим самоотверженным трудом, они еще юные, совершают подвиг во имя Родины.

Розу Гроссман перевели в операционно-перевязочный взвод. Сюда бойцов доставляют прямо с поля боя. Здесь никто не думает об отдыхе. Вконец обессиленные врачи боролись за солдатские жизни. И бывали случаи, когда вконец ослабевших от переутомления медсестер уводили под руки, а то и уносили на носилках, потерявших сознание. Так было и с Розой Гроссман. Трое суток провела она на ногах, все не было возможности отдохнуть. И вот больше не выдержала, потеряла сознание. Очнулась Роза в своей палате. Около нее сидел доктор Куликов. Сознание возвращалось, Роза пыталась подняться.

– Нет, нет, милая, полежи. Сейчас все пройдет, – успокаивал врач.

– Там же столько раненых, – возражала сестричка и заплакала. Проливала слезы и все твердила: -Как там они без меня?





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66597458) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.