Книга - Птолемей и Таис. История другой любви. Книга вторая

Птолемей и Таис. История другой любви. Книга вторая
Ольга Эрлер


Во второй книге дилогии все события показаны глазами Птолемея, соратника Александра Македонского. Они оба искренне любили одну женщину, гетеру Таис. Она же любила только одного, но волей судьбы имела с другим детей. Птолемей намного пережил своего блистательного повелителя и единственный из его последователей умер своей смертью. Он стал царем Египта и основал македонскую династию Лагидов, правившую Египтом 300 лет. Но главным человеком его жизни осталась недосягаемая и прекрасная афинянка.





Птолемей и Таис. История другой любви

Книга вторая



Ольга Эрлер



© Ольга Эрлер, 2020



ISBN 978-5-0051-7990-6 (т. 2)

ISBN 978-5-0051-7989-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero


Ольга Эрлер
Птолемей и Таис. История другой любви

Книга вторая



Весы судьбы колеблются все время

Между благополучием и бедой

И постоянство – видимость одна.



Софокл «Антигона»





Предисловие от автора


Моя первая книга об Александре вышла летом 2009 году в издательстве АСТ. Называлась она странно: «Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры». Название ей придумало издательство, мне оно не нравилось, и я долго не могла его запомнить. Но со временем привыкаешь ко всему, привыкла и я. Более того, одно слово в названии оказалось очень точным. А именно – верность.

Сдав рукопись в издательство и долго ожидая дальнейших событий, я нервничала. Я все еще была в материале и никак не могла перерезать пуповину. Беспокойство ушло, когда вдруг возникла идея написать еще один роман о том же, но глазами Птолемея.

Сказано – сделано. Написался второй роман за год. Первый, к слову, я писала семь лет, затем еще пару лет правила его. А подготовка к нему заняла лет двадцать. Не удивительно, что, привыкнув так долго жить в двух реальностях, я долго не могла отойти от одной из них.

Но терапия письмом помогла. Именно так я относилась к «Птолику» – как фамильярно я называла второй роман – как к терапии. Печатать его я не собиралась, более того, я даже не оценивала его высоко, относилась, как к неродному ребенку. Кроме нескольких бета-ридеров, его не читал никто. В том числе и я в течение десяти лет.

Прошли годы… Обстоятельства сложились так, что спустя десять лет я перечитала «Птолемея». И случилось чудо – я настолько забыла его, что мне удалось прочесть роман глазами постороннего читателя. Я не знала, что будет на следующей странице, в следующей главе. Я не помнила ни слова! Меня удивляло все: герои, события, язык, стиль, композиция. Герои, известные по первой книге, во второй раскрылись совершенно иначе. К ним добавились новые – друзья Птолемея, женщины-гетеры. Более детального описания удостоились многие исторические и военные эпизоды. Подробно описана жизнь юной Таис в Афинах, ее связь с Птолемеем.

В романе об Александре я была связана линейностью повествования и намерением осветить его жизнь подробно. А в романе о Птолемее я позволила себя больше свободы. Он намного короче, его композиция подчас мозаична. Если главной характеристикой первого романа я бы назвала его эмоциональность и интенсивность, то второй написался более жестким и логичным. Книги получились неожиданно разными.

Я решила предложить вниманию читателей обе книги. Мне кажется, это интересно и правильно. Они не повторяют, но дополняют друг друга и поданы с совершенно разных ракурсов. Если первая книга во многом написана с женской точки зрения Таис, то во втором томе доминирует более прямой и честный мужский взгляд Птолемея.



Приятного прочтения!



Книга первая: «Александр и Таис. История одной любви»

2003 год написания (второе, переработанное издание)



Книга вторая: «Птолемей и Таис. История другой любви»

2010 год написания (первое издание)



Берлин, 2020 г.




Глава 1. Я больше не люблю тебя… Тир, весна 332


Таис убрала его руки со своей талии, отодвинулась, одернула платье…

– Я больше не буду с тобой спать.

– Устала?

– Ты слышал меня? – Таис повернула к нему лицо, вскинула глаза.

– Да, ты не хочешь…

– Никогда более.

Вот тут Птолемей ее услышал. И услышанное выдавило ему глаза и отняло дыхание.

– Что случилось?

Таис молчала.

– У тебя появился другой? – хрипло спросил он.

– Нет.

– Почему? Что я сделал не так?

«У этих македонцев у всех квадратные глаза», – не к месту отметила про себя Таис. А у Птолемея все лицо, казалось, превратилось в одни вопрошающие, неверящие глаза.

– Таис! Что случилось? Что ты такое говоришь? Что я сделал не так?

– Ты все делал так. Но я никогда не обещала тебе вечной любви.

– Я ничего не понимаю, – прошептал Птолемей и закрыл глаза. Ничего нет. Ничего не было. Сгинь…

– Пожалуйста, не огорчайся сильно… Подумай спокойно на досуге. Всему есть начало и конец.

Птолемей опустил голову. Таис замолчала. Все это просто ужасно. Любые слова могли быть только лицемерием. Она разбивала ему сердце, вот прямо сейчас.

– Я разве ущемляю тебя чем-то? Земля и небо, – взорвался он наконец, – что происходит!?

– Дело не в тебе. Ты ни в чем не виноват – ее голос как будто потеплел. («Показалось! Она пошутила!») – Мы должны расстаться, – теплые ноты испарились.

– Но ведь я тебя люблю! Что же мне делать?

– А мне что делать? Теперь я тебе до смерти обязана? Потому что ты меня любишь?

Он снова закрыл глаза, а Таис отвернулась – на него было больно смотреть, себя страшно слушать. Этот неискренний тон, эти жестокие слова. Но других она сказать не могла.

– Я пойду… Пожалуйста, не устраивай трагедии, – неуверенно прибавила она, и спешно покинула его комнату.

Птолемей просидел в полной отрешенности битый час, а когда попытался встать, у него ничего не вышло – не слушались ноги. Поняв это, он не испугался, а рассмеялся. Потом упал на спину и заплакал злыми слезами.

Она бросает его не потому что любит другого, а потому что не любит его! Это самое обидное. Шесть с половиной лет длилось его счастье, и каждый благословенный день этих шести с половиной лет он боялся его конца. Ждал и боялся, потому что всегда знал, что она не любит его так, как он ее. Нет, не ври, называй вещи своими именами, трус. Потому что знал, что она только позволяет любить себя. И его счастье – конечно. Не принадлежит ему. Оно лишь на время взято взаймы у судьбы…

Он пролежал так, на спине, с онемевшими ногами, всю ночь. Ближе к рассвету отчаяние и бешенство слегка улеглись, он больше не плакал, – еще чего, не ребенок, небось, – не грыз себя, не пытался ничего понять, только вспоминал. Наслаждался и любовался каждой жемчужиной-воспоминанием, всплывавшим со дна океана его памяти. Думал, думал, вспоминал все с самого начала, с того святого дня, когда щедрая судьба подарила ему это чудо, эту встречу, эту удивительную женщину.



Их встреча произошла в конце лета 338 года,[1 - Все годы, упомянутые в тексте, относятся ко временам до нашей эры.] в Афинах, после блестящей победы македонцев при Херонее. Царем еще был одноглазый хромой Филипп, отец Александра. Хитрец не поехал сам, а послал в Афины сына во главе посольства на подписание мира. А Александр прихватил с собой пару друзей – посмотреть великий город. Птолемею пришлось остановиться не в городской резиденции для высоких гостей вместе со всеми, а у одного богатого афинянина, с которым его отец Лаг был связан узами гостеприимства. Так требовал обычай. Помнится, Птолемей поначалу огорчался этому, но только до того момента, пока не увидел ее. А потом прославил предусмотрительную судьбы – ведь, кроме него, никто из компании царевича не познакомился с Таис. И ему посчастливилось скрывать Таис от всех целых четыре года!

А сколько у него к тому времени уже было женщин! Он начал рано: имел пацанячий интерес к женщинам, и они на нем висли. Дурак был. Первое время считал свои победы. Александр еще смеялся – не те победы считаешь, друг. Его самого мать, царица Олимпиада, чуть не силком заставляла с женщинами спать, подкладывала то одну, то другую, чтоб только от Гефестиона отлучить. Ну, да каждому свое. А, встретив Таис, Птолемей понял, что не было в его «бывалой» двадцатидвухлетней жизни никаких многочисленных женщин и никакой любви. Всю опытность и самомнение как ветром сдуло. Гол и бос стоял перед ней. Хотя – голой и босой как раз была она… Боги, как же он дико, сумасшедше влюбился в нее! Предположить не мог, что так бывает!



Удивительно или нет, но в эту ночь и Таис вспоминала те времена: первую встречу с Птолемеем, Динона, послехеронейские волнения… Даже не этот день, а предшествовавший ему – длинный, безмятежный, счастливый летней день, который почему-то запомнился в мельчайших деталях. И он оживал в ее воспоминаниях, наполнялся дрожащим светом, ленивыми звуками полудня, нежными ласками ветра, жаркими поцелуями солнца на коже – живо и зримо…



…Тот день выдался знойным. Птицы, разморенные солнцем, умолкли, и лишь одна неугомонная цикада изредка подавала голос. Ленивая жара усыпила даже море. А вот Таис совершенно не тянуло на сон. Она перевернулась на спину и зажмурилась. В глазах расходились красные пятна. Ее переполняла радость. «Как хорошо!» – крутилось в голове, и губы расплывались в улыбке. «Ты, море, солнце, молодость и вся жизнь впереди».

– Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце, жребий мой – быть в солнечный свет и красоту влюбленной, – стала петь Таис стихи Сафо к возникшей в голове мелодии.

Она напевала вперемежку со смехом и таяла от солнца и удовольствия. Потом рассматривала песчинки, траву вокруг и удивлялась, как много оттенков зеленого в природе. Бархатные, серебристо-зеленые веточки какого-то растения пахли морковкой. Как тихо и покойно вокруг, только волны шумят убаюкивающе, медленно набегая на берег.

Таис вдруг увидела над морем стайку маленьких летучих рыбок. Сверкая на солнце, они взлетели над водой и, как чудо, исчезали. Таис со смехом побежала в море. Она доплыла до косы, где волны были ощутимей. Скользя и прыгая на них, она дивилась тому, как по-рыбьи свободно чувствует себя в воде. Ныряя, открывала глаза, но видела только размытые картины водной толщи, пронизанной солнечными бликами, и уши воспринимали совсем другие звуки – глухие и таинственные…

Утомленная движением и переполнявшей ее радостью, она выбралась на берег. Полуденное солнце заливало мир нестерпимо белым светом. «Как быстро летит время, когда ты наедине с матерью-природой… И когда ты счастлив. А ты всегда счастлив наедине с природой. Как удобно, значит, я всегда буду счастлива!» Уходить не хотелось, хотя Таис полдня провела на пустынном берегу. «Я – и вся земля, для меня одной – все…» Ах, как не хочется возвращаться в мир, в суету, к людям. Она шумно вздохнула, надела хитон, и, напевая, пошла, оставляя на твердом песке свои следы…

Девушка не знала, что в эту минуту была уже не одна, что все это время за ней наблюдали: сначала с удивлением, потом с умилением, потом с завистью, потом с радостью, потом с тоской. «…радость люблю и солнце…» Голос удаляющейся нереиды затихал, и ее танцующая фигурка таяла в дрожащем августовском воздухе…



Динон ждал в своей мастерской. Он критически рассматривал неоконченную богиню, для которой Таис стояла моделью. Работа почему-то не шла, скульптор был недоволен собой и сделанным. Предыдущая статуя получилась на славу, и он любил мраморную Таис не меньше, чем живую. А хотелось не просто повторения, но развития успеха, не только удачи, а признания, славы, зависти других скульпторов. Прибежала Таис, далекая от честолюбивых желаний Динона, облилась водой, облила проходивших мимо подмастерьев. Ее смех долетел до мастерской, и морщины между бровями Динона разгладились. Мокрая веселая Таис вскочила на постамент и замерла в позе. Капельки блестели на ее лице, как роса на лепестках розы. Динон сразу почувствовал себя уверенней и принялся за работу. Постепенно и его лицо окаменело, как у статуй, и он полностью ушел в себя. Таис закрыла глаза, и перед ее мысленным взором проплывали картины сегодняшнего дня: летающие рыбы, солнечные блики под водой, колышущийся, звенящий воздух, травка серебристого цвета…

Солнце, вместе со своим менее приятным спутником – жарой, удалилось на покой, афиняне же, наоборот, ожили, стали выбираться из домов, и городская жизнь вступила в следующую активную стадию. В гостелюбивом доме Динона собралась обычная компания – молодой поэт Менандр, афинский политик Фокион[2 - 398—318 до н. э. Афинский «политик и оратор», 45 раз выбирался на должность стратега, сторонник промакедонской партии и объединения Греции.], несколько друзей. Поужинали, обсуждая важнейшую тему – приезд в Афины для подписания мирного договора Александра, сына македонского царя Филиппа.

Два года назад, осенью 340 года, Афины объявили Македонии войну. Уже тогда она не вызвала большого энтузиазма ни у афинян, ни у Филиппа, занятого осадой Византия на Боспоре. Весной и летом 339 года он вел войну со скифами и трибаллами. Параллельно все же послал часть своих войск в Среднюю Грецию, где с осени 339 начались вялотекущие боевые действия с афинянами и их союзниками фиванцами. Оборонительные действия афинян за год не принесли никакого результата, поэтому было решено дать македонцам большое сражение у города Херонеи, которое завершилось полным разгромом афинян. Если бы афиняне послушали не Демосфена[3 - 384—322 до н. э. Афинский политик, глава антимакедонской партии], а Фокиона – противника войны, никакого кровопролития и позора не случилось бы. Но афиняне не вняли его разумным речам, более того, возвели Фокиона в предатели отечества. Они не прислушались даже к пророчеству Пифии: «О, если бы мог избежать я резни на брегах Термодонта.» И вот неделю назад оракул сбылся: афиняне были разбиты македонцами на берегах Термодонта, у Херонеи. «Плач и рыдания ждут побежденных…» Так и случилось – рыдания заполнили Афины. Демосфен же, спровоцировавший войну с Филиппом, бежал с поля битвы, бросив оружие и щит, на котором по иронии судьбы стоял девиз: «В добрый час».

По правде сказать, афиняне ожидали куда худших последствий – разрушения великого города и рабства для его жителей. К их великой радости и удивлению, Филипп отказался от дальнейших действий, более того, вернул две тысячи пленных без выкупа (!), тела павших для погребения и прислал послов, чтобы заключить весьма мягкий договор. Такого не ожидали от диких горцев-полуварваров, какими считали македонцев высокомерные афиняне. Фокион все же испытывал чувство запоздалого удовлетворения от того, что оказался прав. Таис смотрела на него чуть-чуть снисходительно – видимо, нет в природе совсем не тщеславных мужчин – и с ужасом вспоминала страхи и волнения последних месяцев. Слава богам, что все позади. Хоть и поражение, но оно могло быть куда ужасней!

– И каков же Александр, принц? – спросила Таис Фокиона.

– Не по годам зрел, умен, в общении приятен. По-моему, искренне восхищается красотами нашего города. Благо, есть чем восторгаться.

Таис хотела продолжить расспросы, но в разговор вступил скульптор Динон:

– Правда ли, что Демосфену поручили надгробное слово?

– Как здесь не усмехнуться горько? От нашего народа надо ожидать чего угодно, – Фокион покачал головой. – Нельзя мириться с теперешним положением дел. Прекрасная идея демократии опошлена составом нашего демоса. Крикуны и бездельники составляют большинство. Достойных, трезвомыслящих людей – единицы. И всегда найдутся ораторы, способные своими «пламенными» речами увлечь толпу в беду.

Фокион умолк, не желая сетованиями надоедать сотрапезникам, тем более что они все придерживались его мнения. Таис решила поменять тему и попросила Менандра дописать стихи о сегодняшнем дне. «Море, небо, солнце и песок…» Менандр улыбался, слушая рассказы о чудесном дне, и чувствах, которые хотела объяснить ему Таис. Она помогала себе руками и глазами, пытаясь зримо изобразить их. Возможно, все трое – и Динон, и Менандр, и Фокион – думали в этот момент одно: «Как хорошо, что она есть».

Уже лежа в постели в своем маленьком чудесном доме в Керамике[4 - район гончаров в Афинах, северо-западней рыночной площади Агоры.], слушая неутомимых трещоток-цикад и вдыхая долгожданную вечернюю свежесть, она все еще видела рыбок и юрких ящериц в кустиках серебристой травы.

И кто бы мог знать, что был в Афинах еще один человек, который тоже не мог уснуть от избытка счастья по разным причинам. И одной из них была прыгающая на волнах незнакомка из какой-то другой, чужой жизни, которая поет от радости бытия и сама есть олицетворение радости бытия. «Я не узнаю ее никогда, но я бы хотел знать, как она живет».



Утром Таис проснулась с той же улыбкой, с которой уснула. Белое лохматое солнце еще только набирало высоту, и можно было пару часов наслаждаться остатками ночной прохлады. По утренней свежести и сама подобна свежему утру, появилась красавица Геро. Она с ходу высказала Таис свое мнение о событии событий – македонском посольстве. Потом подружки перешли к более личным темам: поклонникам, нарядам, пирам-симпосионам, соперницам, последним сплетням. Такие разговоры тоже необходимы двум молодым женщинам. Что касается Таис и ее лучшей подруги, они были для них скорее редкостью.

Девушки знали друг друга целую вечность, еще с гетерской школы, а именно – пять лет, были абсолютно разными, но прекрасно ладили. После обеда, когда подруги в изнеможении от жары лежали в самой темной комнате прямо на полу, пришел их приятель поэт Менандр и сообщил свежие новости с холма Пникса – места проведения народных собраний: Фокион избран стратегом, Филиппу и Александру даровано афинское гражданство, Демосфен, видимо, окончательно потеряет влияние, и власть переместится к промакедонской партии мира. Хотя большинство эклессии[5 - Народное собрание.] в душе настроено враждебно к македонцам, Александр произвел на них неплохое впечатление.

– А тебе он как показался? – повторила свой вчерашний вопрос Таис.

– Хорош… – буркнул Менандр.

Таис подождала подробного ответа, но он не последовал. Менандр с его талантливой душой и прозорливым умом не мог не понять, что в этом юноше скрывается нечто большее, чем безликое «хорош». Менандр был противником этой бессмысленной войны, но, как афинянин, не мог не выйти на бой за родной полис, и чувствовал к македонцам, по меньшей мере, неприязнь. Может быть, еще и прозорливое предчувствие будущих личных трудностей повлияло на его оценку македонского царевича.

– В любом случае, спасибо богам и царю Филиппу, что мы сейчас дома, в целости и сохранности. Живы, не проданы в рабство, не отданы в руки солдат-победителей. Неприятно, но факт, – есть государство, ставшее сильнее Афин, и оно теперь диктует политику в Элладе. Со стороны Афин было бы мудрей примириться с этим, а не вести солдат на смерть. Потому что любой мир всегда лучше войны. В голове не укладывается: тот, кто накликал эту напасть, будет поминать героев, не бросивших свой щит в бою. – Таис возмущенно замолчала.

– Ладно, мы же решили никогда не лезть в это зловонное болото – политику – пусть она остается уделом бедных мужчин. А война всегда была их любимым занятием: разрушать, убивать и грабить, навязывать свою волю тем, кто думает иначе. Неужели это действительно в мужской натуре? Так было еще при Гомере, ничего не изменилось и сейчас. Все против всех – греки против греков! – Геро покачала головой. – Сегодня ты друг, союзник, а завтра – враг. Только расплачиваются всегда слабейшие, в том числе женщины…

– Странно это слышать от дочери воинственной Спарты. У вас ведь даже Афродиту изображают с оружием, – заметил Менандр и тут же пожалел, что затронул больную национальную тему. Не следует ее никогда затрагивать, даже в дружеском кругу.

Афиняне до сих пор недолюбливали спартанцев за то, что почти семьдесят лет назад проиграли им тридцатилетнюю Пелопонесскую войну, а с ней и гегемонию в Элладе. Сейчас в Элладе верховодила Македония. Чтобы добиться этого, Филиппу потребовалось двадцать лет непрерывных войн.

– Я хоть и спартанка, но здравомыслящий и миролюбивый человек. Потому и не прижилась в Спарте.

– Я согласен с тобой, ты же знаешь… – попытался оправдаться Менандр. – Кстати, примерно о том же говорил и Александр на собрании. О мире в Элладе, о равноправном сотрудничестве, об объединении интересов, о прекращении беспрерывной вражды эллинов между собой, о борьбе с общим врагом – Персией, о расширении горизонтов.

– О расширении горизонтов? Это совсем в твоем духе, поэтично, – усмехнулась Геро.

– Если он действительно так думает, как говорит, то пусть ему помогают боги, – заметила Таис.



Таис отправилась на вечернее «стояние» к ваятелю Динону. Сначала она медленно шла вдоль кладбища Керамика с его надгробными стелами, зарослями мирта и атмосферой покоя и грусти, потом спешно через рынок, где ее постоянно окликали и приветствовали заигрывающие торговцы и мастеровые, затем вдоль Акрополя, в который раз восторгаясь его величественными очертаниями и грандиозной фигурой Афины в золотом шлеме. Какое странное сочетание: богиня мудрости, и одновременно богиня-воительница. В войне-то какая мудрость? «Чего-то я сильно не понимаю в жизни», – подумала Таис. – «Надо бы спросить Фокиона…»

Пока Таис позировала, в доме шли приготовления к приему гостей, в том числе македонских. У одного из друзей Фокиона жил по закону гостеприимства некто из окружения принца Александра по имени Птолемей, сын знатного македонца Лага. Но Таис пока что было не до гостей, ибо работа не шла. Динон нервничал больше обычного, и Таис вместе с ним. В конце концов, он отшвырнул свои инструменты и, опустив голову, сел. Так, надо исправлять положение. Таис, вздохнув, подошла к нему,, села на колени, приластилась.

– Не получается сегодня, получится завтра, – сказала она как можно безмятежней.

– Ты не понимаешь! Она не получается!

– Да если ее и не будет совсем, ведь есть же я – живая. Зачем тебе оживлять эту статую, ты уже сейчас счастливее Пигмалиона.

– Я хочу, чтобы ты осталась в вечности. Ты достойна того, это мой долг, понимаешь?

– Ты преувеличиваешь, Динон. Каждый человек имеет свои границы, и во мне нет ничего особенного. Я совершенно обыкновенная, – Таис положила голову на плечо скульптора.

Тон ее казался беззаботным, а лицо не очень. В этот момент она подняла взгляд и увидела Птолемея. Он стоял возле колонны и во все вытаращенные глаза рассматривал Таис. Таис рассеянно улыбнулась ему, встала с засыпанных мраморной пылью колен Динона и получше обернулась покрывалом.

Что же увидел Птолемей? Чудесное, грациозное создание с черными кудрями и очаровательным лицом, которое хотелось рассматривать до бесконечности. Трудно описать впечатление, которое вызвала ее внешность в Птолемее, но это было очень сильное впечатление. Он даже решил, что ничего необычнее и красивее он в жизни не видывал. Первое впечатление тем и важно, что его нельзя произвести еще раз: или да, или нет. Вот и у него все решилось в первые полминуты, и наружу рвалось очень громкое «да-а-а!»

Уже за столом Таис лучше пригляделась к Птолемею, первому македонцу, которого она видела живьем и вблизи. Он был, прежде всего, чужестранец и уже этим любопытен. Для Таис вопрос стоял не так: каков он, Птолемей, а каковы они – македонцы. Высокие. Это понравилось Таис как всем женщинам, независимо от их собственного роста. Он был не так черен, как афиняне. Умные карие глаза, волевой подбородок, орлиный нос – впечатляющее энергичное лицо. Как будто нормальный человек, даром что враг. Хотя, если задуматься, скольким народам афиняне были врагами и сколько бед за свою историю принесли другим. Как тут разобраться, кто прав, а кто виноват. Не зря софисты учат, что одна и та же вещь может быть и собой, и своею противоположностью. Трудно понять этот мир: он и прекрасен, и жесток.

Таис приняла на себя роль хозяйки, привычную для нее в частых застольях у Динона. Смущение, неловкость быстро пропали, и все пошло своим ходом. Болезненные вопросы недавней войны умело обходились, говорили на общие темы, шутили.

– Дайте мне рыбы, мучители, дайте мне поесть, – Таис подражала интонациям трагических актеров. – Надо мне было идти на содержание к Гипериду, пока предлагал. Так нет – отдалась искусству, а не богатству.

У Таис не было нужды идти на содержание к богачу. От родителей осталась усадьба, которую Динон – ее опекун – сдал в аренду. Кому не хватает малых денег, тому никаких не хватит, гласила народная мудрость. Таис же вполне хватало ее доходов на безбедную жизнь. Ее, как гетеру, часто нанимали для участия в пирах, где она танцевала, пела и вела умные беседы, то есть занималась тем, что ей нравилось, да еще получала за это деньги.[6 - Гетера (греч. hetaira – подруга, любовница. Не путать с «гетайрами» – македонскими кавалеристами или приближенными царя.). В Древней Греции образованная незамужняя женщина, ведущая свободный образ жизни. Как правило, они находились на содержании у своего покровителя. Но это не было проституцией в традиционном понимании, т.к. гетеры сами выбирали его, и параллельно с гетерами существовали проститутки. Демосфен говорил, что уважающий себя грек имеет трёх женщин: жену – для продолжения рода, рабыню – для чувственных утех, гетеру – для душевного комфорта. Гетеры могли выходить замуж. Так, знаменитая гетера Аспасия стала женой известного военачальника Перикла. В отличие от гетер замужние женщины занимались только домом и детьми и не принимали участия в общественной жизни.]

Кроме того, она работала натурщицей у Динона и получала долю с проданных статуй. Таис имела счастье ложиться в постель не с тем, кто больше платил, а с тем, кто нравился. Редчайшее везение для такого зависимого существа, как женщина.

– Зато Миринда купается в роскоши, – подыграл ей Менандр-поэт.

– Не говори, прогадала я… От этого стояния скоро совсем окаменею, кормить не надо будет. Этого вы и добиваетесь!.. – и безо всякого перехода. – Так же красив ваш город, Птолемей, как Афины?

– Нет. Пелла гораздо меньше, однообразнее, лежит не на холмах, а на большой равнине, среди садов. Зато Македония очень красивая, зеленая, многоводная. Не зря боги выбрали для своего жительства Олимп,[7 - Этот горный массив находится в Македонии.] – гордо заметил Птолемей и прибавил: – Афины – прекрасный город, наверное, замечательно жить в окружении такой красоты.

– Да, ты прав. А что еще у вас красивее, чем здесь? Наверное, девушки?

– Есть и красивые, но тебе не чета!

Таис поперхнулась, откашлялась. Но потом все же не смогла удержать смеха.

– Как ты это мило сказал… Как по-разному можно выразить одну и ту же мысль, – Таис обернулась к Менандру, который накануне подарил ей стихотворное описание ее красоты на трех листах.

– Ты разве не рада быть красивее всех? – простодушно поинтересовался Птолемей.

– Да с чего ты взял, что я красивее всех?

– Я ведь не слепой!

– Но ты же не видел всех, не можешь сравнить!

– Я вижу тебя, и этого достаточно даже при наличии очень неразвитой фантазии, – защищал свое мнение Птолемей.

– Логично! – усмехнулся Динон.

Вечер вполне удался. Таис танцевала и пела, слушали стихи Менандра, Динон тоже развеялся и даже потанцевал с Таис, что случалось нечасто. Под конец пира Птолемей опять удивил Таис своей прямотой: он пожелал прийти к ней завтра. Таис, смеясь, ответила, что только если он приведет с собой Александра и своих друзей. На что Птолемей с досадой возразил, что Александр «не ходит по гетерам». Таис лишь развела руками и невинно улыбнулась – ну что ж… Так и распрощались.

Птолемею бросилось в глаза, с каким уважением относились к Таис, несмотря на ее молодость. И не только ее красота была тому причиной – к красивым людям ведь всегда относятся лучше. В ней была успокаивающая сердечность, веселость, какая-то легкость, но не легковесность. Глядя на нее, верилось, что жизнь прекрасна, а если и бывает тяжелой, то вполне терпимой. Таис содержала в себе больше, чем мог охватить первый взгляд: в ней угадывалось что-то глубокое, манящее…

Лежа в своей временной постели, Птолемей пытался упорядочить мысли, как он упорядочивал все – иначе он не мог. Грубо говоря, а именно так наедине с собой говорил Птолемей, Таис просто-напросто очень хотелось. Но одновременно она вызывала почти благоговейные чувства. Сочетание возвышенного и земного… Что перевесит: желание носить ее на руках или душить в объятиях? И тут его осенила догадка: что должно перевесить – зависит от нее, а не от желающего. Возможно ли ослушаться?.. Сможет ли он узнать об этом наверняка? Пока что он твердо решил всеми правдами и неправдами добиться этой женщины. И он добьется ее – ведь в противном случае он просто умрет! С этой решительной мыслью Птолемей уснул.

Таис же уснула безо всяких мыслей, едва ее кудрявая головка коснулась подушки.



Таис всегда открывала глаза с радостью и любопытством, каким будет новый день, и благодарностью, что можно прожить еще один неповторимый день. На этот раз было любопытно, придет ли Птолемей, и что выйдет из этой затеи. Но преобладающее ощущение было обычным – здравствуй, новый день, здравствуй, моя прекрасная жизнь, нам хорошо вместе. Таис потянулась, улыбнулась и взвизгнула как щенок.

В полдень, в самую жару, пришел посыльный от Птолемея, и началась беготня; Таис закрутилась, как глупый котенок в погоне за своим хвостом, но уложилась в срок. Едва она успела помыться и перевести дух, раздался стук. В коридоре она остановилась у зеркала, улыбнулась и смотрела на себя до тех пор, пока ее улыбающееся отражение не вошло в нее. Она блеснула глазами, притопнула ногой и распахнула дверь.

– О, ты заслонил мне солнце! И что, все македонцы – такие рослые ребята? – Таис вскинула глаза. – Проходи, я очень рада. – Она прижалась к стене и пропустила гостя вовнутрь. Проходя, он задел ее грудь локтем и вздрогнул. Таис заметила это и скрыла снисходительную усмешку.

– Я переоценила cвои поварские умения и оставила тебя без мяса – оно сгорело… Вы ведь предпочитаете мясо рыбе? Зато у моих собак сегодня праздник.

И все пошло-поехало. Она задействовала гостя и как настоящая актриса овладела «публикой». Молодой человек под ее мягким руководством сам себе накрыл на стол. Они поели, выпили, обсудили кулинарные пристрастия македонцев и других народов Эллады. Скоро появилась Геро и разбавила их компанию. Были выведаны впечатления от прекраснейшего из эллинских полисов, описаны ландшафты и красоты македонской земли, выяснены любимые поэты и драматурги и так далее, и так далее. Со стороны можно было подумать, что эти люди – не недавние враги, встретившиеся в первый раз, а лучшие друзья и знают друг друга вечность.

Вечер удался во всех отношениях. За разговорами и смехом время промелькнуло, как падающая звезда. Стемнело, спустилась сладостная прохлада, воздух наполнился запахом роз и уханьем сов. Было далеко за полночь, но расходиться не хотелось; все еще шутили, смеялись, умничали, что получается особенно хорошо далеко за полночь. Казалось, юность – вечна, жизнь – замечательна, и все-все еще впереди. Так казалось тогда – теплой августовской ночью, в Афинах, далеко за полночь.

– Все, пора и честь знать, – наконец выдавил из себя Птолемей. Он понял, что сегодня ему счастье больше не светит. Не зря хитрая девчонка пригласила подругу. Ее так легко не возьмешь, хотя как хотелось. Ох, как хотелось! Как никогда в жизни. Кто бы мог подумать, что так бывает.

Но откуда-то взявшаяся тоска заставила Птолемея усомниться в том, что завтра все пойдет своим чередом, и жизнь останется такой, какой была до сих пор. Да ведь и не хотелось, чтобы она осталась прежней. «Я же не хочу, чтобы она исчезла из моей жизни, так в нее и не войдя. Я умру, но добьюсь ее. Я просто уже не смогу войти в ту воду, которая вот сейчас утекла прочь. Милые, добрые боги! Помогите!»

Птолемей наклонился через стол к ней:

– Мы уезжаем завтра. Отведем армию и через пару месяцев соберем общеэллинское собрание в Коринфе. Ты ведь в курсе, что предстоит поход в Персию; если все пойдет хорошо, весной уйдут первые части. Скорей бы! Мне просто не терпится! – Он улыбнулся. – Мне бы хотелось остаться в Афинах, я хочу познакомиться с ними лучше. Ты бы мне в этом помогла?

Таис рассмеялась такому примитивному заигрыванию. Показать город! Ах, эти македонцы, видимо, действительно не очень продвинутые. Но с ними теперь придется иметь дело. Значит, стоит их поизучать и познакомиться поближе.

– Да. Конечно, я бы показала тебе город, – она не знала, что этими словами подарила ему жизнь.



Таис проснулась почти в полдень с головной болью от пересыпа и мокрая от жары. Шатаясь, добрела до ванной, но вода не освежила ее. Таис поняла, что спасет ее только море. Лучше всего было бы преодолеть расстояние с помощью чуда: закрыть глаза и открыть их уже на берегу. Мысль о довольно долгом пути по жаре вызывала в ней стон, но что делать, надо седлать свою лошадку.

Таис любила верховую езду, но в этот раз она не получила от нее привычного удовольствия. И все же, слава богам, она оказалась в своей бухточке, в своем укромном уголочке, наедине с природой и своими мыслями. Она заплыла далеко-далеко, и по мере удаления от берега разбитость отпускала ее. Как легко скользить по ленивым масляным волнам, как заботливо и трогательно поддерживают они тебя, не подозревая, какую добрую услугу оказывают тебе. А, может, они все знают про тебя, и их помощь осознанная? «Природа любит и принимает меня, и я никогда не буду одинока, пока есть солнце, вода, рощи, небо».

Она повернула к берегу. Небесные силы, любившие, понимавшие и принимавшие Таис, послали ей подарок – на берегу поджидала Геро. Таис обрадовалась ей, как чуду. Жизнь вернулась на свои круги: в любимой бухточке Таис сидела ее любимая подруга, все было хорошо, как всегда, и никакие силы не нарушат гармонии ее жизни.

Таис обсудила с Геро вчерашние события. Они сошлись во мнении, что парень на удивление неглупый и не лишен такого привлекательного для женщин качества, как чувство юмора.

– Птолемей явно неравнодушен к тебе и обхаживал тебя вполне мастерски. У него интересное лицо, – заметила Геро. – Ну-ка, как нас научили читать по лицам в гетерской школе? Блестящие быстрые глаза – признак гордыни, а поволока во взгляде говорит о безмерном честолюбии.

– И насчет поволоки могут быть объяснения попроще.

– Да-да… Не уверена, что он успел добежать до дома, чтобы облегчиться.

– За калиткой приложил руку, – уверила Геро, и девушки рассмеялись.

– Влюбился, бедолага, – все же пожалела чужеземца Геро. – Жалкое, в сущности, зрелище. Поэтому я не хочу никого любить. Не верю я, что любовь приносит счастье. Даже если оба любят, один любит всегда меньше. И потом, мужчины и женщины такие разные в любви. Я не представляю, что полное взаимопонимание возможно вообще.

– Странные разговоры в двадцать лет, на вершине юности и поклонения.

– Пусть поклоняются, только бы я не шла на поклон. Пусть хранят меня боги от этого.

– Да у тебя от ухажеров отбоя нет.

– Потому и ухаживают, что не влюбляюсь и не теряю голову. Женщинам нашего образа жизни надо знать себе цену. Мужчинам только покажи слабинку: сразу и уважать перестанут, и интересоваться. Раз они любят холодных, недоступных, жестоких, значит, пусть получат то, что любят. Ну разве не странно, если задуматься? – Геро усмехнулась с презрением.

– Ну, может, не все со странностями, и есть исключения? – с надеждой возразила Таис.

– Я их видела-перевидела и в Лаконии[8 - Спарта.], и здесь.

– Может, тебе не повезло встретить достойного, равного?

– Может, – примирительно согласилась Геро. – Может, тебе повезет с македонцем.

– Ну, посмотрим, как он себя поведет. И будет ли писать, как обещал. – Таис скептически подняла брови. – Надеюсь, без ошибок.

Геро по своей сути была лучше приспособлена к бытию гетеры, чем Таис. За ее словами стояли жестокие жизненные уроки, вынудившие ее четко отделять себя от своей работы. Без этого условия любая гетера могла сломаться, опуститься, погибнуть. Пережив не раз предательство, унижения и обман, Геро стала осторожно относиться к выбору тех, с кем ей предстояло иметь дело, и поняла, насколько важно иметь порядочных и влиятельных друзей.

– Значит, ты была бы не против? – поинтересовалась Геро. – И не хватает тебе твоих троих, развратница?

– Своих считай, – отмахнулась Таис.

Солнце клонилось к закату, но уходить не хотелось, хотя оливы и остатки вчерашнего сыра, взятые на море, были давно съедены. Девушки лежали на песке, наслаждались вечерним солнцем, углубившись каждая в свои мысли. Таис размышляла над словами подруги, которой доверяла, как старшей, более опытной и умной. Да, дурацкий у нее характер. Вернее нет никакого. Не могла Таис бросать своих любовников – жалела. Вот и дожалелась, что накопилось их трое – один другого сложнее. Получился запутанный не просто треугольник, а какой-то параллелограмм или трапеция. Скульптор Динон, опекун и благодетель, давал ей работу, часто выручал ее – сироту, да что там – на руках носил! Он стал ее первым мужчиной. Вторым был его друг, политик Фокион, который сейчас пришел к власти в Афинах – умнейший и порядочнейший человек, что при его профессии вообще предположить невозможно. Третьим пришел в ее жизнь милашка Менандр, талантливый поэт и беспечный мечтатель. Все они стали заменой семьи, которой у Таис никогда не было – за отца был Динон, Фокион по возрасту скорее тянул на деда, а Менандр казался братом, которого так хотелось иметь.

Конечно, люди болтали про нее гадости. Не открыто, естественно, ибо боялись влияния Фокиона и известности двух других. Пусть говорят. На то они и люди, чтоб завидовать и злословить. Она-то знает, как ей повезло быть окруженными лучшими и добрейшими из афинян – именно этими тремя.



…Дома ее встретил сюрприз по имени Птолемей. Он сидел на выгоревшей траве, у калитки, и дожидался Таис. Завидев ее, он покраснел и неуверенно поднялся.

– Птолемей?.. – изумилась Таис, не веря своим глазам.

– Я отпросился на пару дней…

– О! – ее лицо просияло улыбкой.

Они весело поужинали на веранде, потом пошли на холм Пникс, где в тот день проходили народные гуляния, и Таис шумно приветствовали. Птолемей сразу понял, что музыка – это ее стихия. Ее просили то спеть, то станцевать, что она с удовольствием и делала. «Я люблю вас, афиняне! Спасибо!» – крикнула она, натанцевавшись, благодаря за аплодисменты. Потом молодые люди долго сидели на траве и болтали обо всем, пока не выпала вечерняя роса. Птолемей провожал ее до дома, и Таис, споткнувшись в темноте, невольно схватилась за него. Он обнял ее быстрее, чем она успела моргнуть глазом.

– У меня мало времени, – было его объяснение.

– А я во времени не ограничена. Ты очень быстрый, я не такая быстрая!

– Если надо, я стану самым терпеливым человеком на земле. Что же странного, если меня к тебе тянет?

О, сколько раз в своей жизни будет повторять Птолемей эту фразу.

На следующее утро Птолемей с Таис отплыли на лодке из бухты Фалейрон на маленький островок.

За всю свою долгую, бурную жизнь – ни во время похода через весь свет, ни в годы царствования в Египте, ни с одной из своих трех жен и многочисленных возлюбленных, никогда, нигде Птолемей не был так счастлив, как эти пару дней на острове, отделенном от мира морем и небом, под которым он любил Таис в первый раз. Многие годы спустя, вспоминая эти бесподобные дни, он становился романтичным и слабым – влюбленным, каким был тогда. Видел вновь, как колышется трава между камнями разрушенного святилища, слышал шелест ветерка в кронах деревьев, чувствовал мягкие губы Таис на своих губах, трепет и томление во всем теле от ее близости. Какое же это было счастливое время!

Он не хотел замечать того, что для Таис поездка на остров имела другое значение. Да, в перерывах между любовью они разговаривали о Македонии. Какая разница, что ей важнее были эти разговоры, а ему – любовь. Женщины любят разговоры. Приходится разговаривать, иначе останешься ни с чем. Он рассказывал о себе, друзьях, Александре, особенно о нем, ведь Птолемей гордился их дружбой и искренне восхищался царевичем, благодаря которому жизнь их компании была такой захватывающей.

Нельзя сказать, что Таис ничего не чувствовала к Птолемею. Он ей нравился, и он был новым мужчиной, новым характером, новым телом – ее манила новизна непознанного. Таис не завлекла его в свои «сети», Птолемей сам опутывался ими – жаждая углубления их отношений. Было бы странно, если бы это было не так!

Птолемей задержался в Афинах на семь дней. Он никак не мог оставить Таис, несмотря на то, что ему грозило наказание за неявку с увольнения. В то же время его тянуло в Македонию, туда, где было его место. Он понимал, что просить Таис поехать с ним бессмысленно, так как ее место – здесь. Неизвестность того, возможно ли их совместное будущее, мучила Птолемея, он любил определенность. Порешили писать друг другу и ждать возможности новой встречи. С тяжелым сердцем Птолемей покинул свою необыкновенную возлюбленную.



Для Таис настали неприятные времена жизни во лжи. Роман с македонцем не остался незамеченным ее мужчинами. Сложные отношения жизни «с тремя» выстраивались постепенно, пока не стали относительно удобоваримыми для всех сторон. Сейчас же, когда появилась опасность извне, все трое дружно объединились перед лицом нового соперника. Пришлось опять все улаживать, так как напряженных состояний Таис не выносила. Сейчас надо было всех успокоить, а затем решить, как жить. Такая вот простая задача для семнадцатилетней девушки. Как поступить: делать вид, что все по-прежнему, то есть врать, или честно нанести удар в сердца тем трем людям, которые делали ей одно добро, и такой ценой купить чистую совесть?

Таис лежала ночью без сна, думала о Птолемее, обо всем, что он ей говорил и что делал, и как делал. Приходилось признать, что делал он это хорошо. Пожалуй, даже лучше всех мужчин, которых она знала. Хоть и говорят бывалые женщины, что молодые мужчины выносливы, но бестолковы, на Птолемея это не распространялось. Он знал толк в делах любви. А главный толк, в глазах женщины, заключается в умении доставить наслаждение ей. Так вот, у македонца это прекрасно получалось.

Потом мысли Таис почему-то перетекли на Фокиона. Вспомнилось прекрасное время в его имении, «на полях», как говорили афиняне, ее попытки доить козу, ночи на сеновале, когда она задыхалась от сладкого запаха подсыхающего сена и любовного возбуждения. Она ясно видела, как молодело лицо Фокиона, когда он смотрел на нее. Она думала, думала и не могла придумать, что же ей делать.



Прошло три месяца, наступила зима. Таис по-прежнему ходила к морю и подолгу смотрела, как набегают на берег темные волны и, разбиваясь о камни, становятся белыми. Их шум завораживал ее. Головастые чайки возились в камнях, смешно убегая от волн, и Таис смеялась безучастно.

Птолемей писал любовные письма, и она не понимала, зачем, ибо была уверена, что надолго его не хватит, и их связь не имеет будущего. Она снова стала хозяйкой своей старой жизни и даже собиралась по весне, когда начнется судоходный сезон, поехать с Фокионом по островам, может быть даже на Крит – почти на край света.

Осень прошла несколько меланхолично, но, благодаря Геро, вполне мило. Подруги путешествовали на мыс Сунион – южную оконечность Аттики, полюбоваться знаменитым белоснежным храмом Посейдона, вознесшимся над синими просторами Эгейского моря. Таис сидела на самом краю скалы, смотрела вдаль и представляла корабль афинского героя Тесея со злополучными черными парусами, которые он забыл поменять на белые, означающие победу. Царь Эгей, решив, что его возлюбленный сын Тесей съеден чудовищем Минотавром на Крите, в отчаянии бросился с мыса в пучину, а море в его честь прозвали Эгейским.

Девушки, как праздные овцы, бродили по холмам, собирали полезные травы и корешки, пестрые осенние листья, каштаны, орехи, переговаривались об обыденных вещах. Переходили из деревни в деревню, ночевали в простых крестьянских домах, порой на сеновале, вместе со скотиной – мекающими козами и барашками. Иногда оставались на одном месте на пару дней, наблюдая, как в театре, незнакомую, заполненную трудами жизнь селян.

Интересной была поездка в Элевсин, на Великие мистерии в храм Деметры. Приехали заранее, чтобы не потеряться в толпе паломников. Смотрели мистерии, в которых разыгрывался миф о богине плодородия Деметре и ее дочери Персефоне. Осенью Персефона покидала мать, живой мир и спускалась к своему страшному мужу богу Аиду в потустороннее печальное «царство теней». Там она томилась в заточении до весны, а потом возвращалась на землю, принося с собой долгожданное пробуждение жизни и природы.

Таис плакала каждый раз. Почему ее так трогала именно эта история? Потому, что у нее самой не было матери, которая бы любила и ждала ее? Или потому, что ее пугала тема смерти и угнетала мысль, что вернуться «оттуда» дано лишь одной-единственной богине и больше – никому? Кроме того, у Таис было особое отношение к Деметре. Бабушка рассказывала ей, что во время праздника Тесмофорий, посвященных Деметре как матери прекрасных детей, малышка Таис вместе с другими детьми была представлена на суд комиссии, выбиравшей самого красивого ребенка года. И им оказалась Таис. Бабушка очень гордилась этим, и Таис, в душе, тоже. Милая бабушка… Уже давно не было никого, ни бабушки, ни мамы, которую Таис совершенно не помнила. А папа вообще погиб еще до рождения Таис.

Потом Геро уехала по делам в Спарту, и Таис загрустила. Дни стали короткими, прохладными, и Таис порой целыми днями не выходила из дому – читала, думала, плакала, спала, снова читала. Иногда возилась в своем маленьком саду или просто сидела, закутавшись в шерстяную накидку, под лучами осеннего солнца, которые уже не грели, но, спасибо, что хоть светили. Как-то Менандр застал Таис за рукоделием – это был признак того, что дела ее плохи, ибо рукоделие она презирала.

– Ты или больна, или влюблена, хотя это одно и то же.

– Я – Персефона…

Однажды Таис забрела в Киносарг – знаменитый афинский гимнасий[9 - Спортивно-учебное заведение.], в портиках которого собирались философы и риторы – она любила слушать их дискуссии. Взгляд ее скользил по лицам беседующих, затем она стала смотреть сквозь колоннаду портика туда, где тренировались молодые атлеты. Там она увидела двух парней, натиравших друг друга маслом. Один из них, вернее, его светлые кудри, привлек ее внимание. Она задумчиво рассматривала его локоны, его красивое обнаженное тело. Это был Мидас, боец-панкратист[10 - Панкратион, панкратий – вид спорта, сочетавший бокс и борьбу. В нем соединялись удары руками, ногами и борцовая техника. Удушение было разрешено, запрещены укусы и выдавливание глаз. Этот вид состязаний ввели в Олимпийские игры в 648 г. до н.э. в честь мифического основателя игр Геракла.], подающий большие надежды. Таис встречала его пару раз на симпосионах, но никогда не замечала его светлых кудрей. Что ей дались эти кудри?..

Оставив риторов их умным речам, девушка пересела на скамью поближе и стала изучать несчастного Мидаса. Остальные атлеты, вдохновленные вниманием известной гетеры, такой же красивой, как и недоступной, превзошли себя в своем усердии. Но она холодно и оценивающе смотрела только на Мидаса. Потом подозвала его жестом.

– Знаешь, кто я?

– Да, конечно, – ответил заинтригованный Мидас. От волнения в его голосе звучал вызов.

– Знаешь, где я живу?

– Да, у Керамика, новый дом с садом.

– Вот в новом доме с садом я жду тебя через час.

Мидас смотрел на нее, онемев, ища подвоха, но не заметил в ее спокойном лице ни тени насмешки. Она поднялась и ушла, оставив за собой облако розового аромата и неуловимый дух женской загадки. Мидас постоял немного, не веря своему счастью, потом быстро пошел к бане, разматывая ремни на руках…



Когда Менандр узнал о Мидасе, он понял, что Таис не влюблена в Птолемея. Но что тогда с ней? Скульптор Динон тоже был обеспокоен: ее привычная веселость исчезла, душа ни к чему не лежала. Однажды за ужином Таис села к нему на колени, лицом к лицу, и неуверенно спросила: «Вы ведь моя семья, ты – отец, Менандр – брат?»

– А Фокион – дядя, – не удержался и съязвил Менандр.

– Детка моя, я не могу тебе помочь, если ты не скажешь, что с тобой, – заметил Динон обеспокоенно.

– Если бы ты меня любил, ты бы все чувствовал без слов. (Заблуждение многих женщин.)

– Конечно, я люблю тебя, – Динон взглянул на Менандра и добавил. – Мы все любим тебя.

Таис же подумала про себя, как ошибается светлокудрый Мидас, думая, что она сделала его счастливым. Он еще не осознал, что все как раз наоборот. Любовь не приносит счастья, Геро права.

– Разве возможно такое: любить и быть счастливым? – спросила Таис.

– Детка, пока я не знал тебя, я не знал красоты, не видел мира. Это я могу тебе сказать, – ответил Динон.

– Но ведь это ужасно и бесчестно – взваливать на меня такую тяжесть!

– Избави Зевс! Никогда и ни за что я не стану перекладывать ответственность за мою жизнь.

«Именно это и происходит. Все всё взвалили на меня. Навалились. Любят. Ни один по своей воле не отстанет. Чего вы все от меня хотите? И никому не интересно, чего хочу я.» Но Таис тут же устыдилась своей вспышки раздражения. Надо быть благодарной. Что она без них?

– Не знаю, может быть, я – Персефона?

Но когда же появится Геро!




Глава 2. Коринф зимой. Конец 338 и 337 гг до н.э.


Когда Таис узнала, что Фокион в составе афинского посольства едет в Коринф подписывать союзный договор с Филиппом, она захотела поехать с ним. Наконец она чего-то пожелала!

Филипп стремился придать своему господству в Элладе законные формы и никто, кроме Спарты, не посмел ослушаться. К условиям союза невозможно было придраться: предусматривалось установление всеобщего мира, запрещалось изменение существующего строя, отменялись смертные казни и политические изгнания – этот бич Эллады. Территории полисов[11 - Город-государство.] для всех участников Панэллинского союза, в том числе и Македонии, объявлялись неприкосновенными. Филипп становился гегемоном-автократом – военным руководителем похода за освобождение греческих колоний в Малой Азии, находящихся под гнетом персов. Для похода на Перса союзники, и афиняне в том числе, должны были выставить воинские контингенты и корабли.

Для обсуждения всех вопросов посольство и направлялось в Коринф. Море было на редкость спокойным для этого времени года, и афиняне рискнули плыть на триере. Всю дорогу Таис, молча, просидела на корме, закутавшись в толстый шерстяной плащ-гиматий. День в Коринфе прошел как в тумане и совершенно не запечатлелся в ее сознании и памяти. Птолемея в Коринфе не оказалось, ну, что ж, значит, так. Она даже не расстроилась, ей все было «все равно». Фокион предлагал Таис пойти с ним на заключительный пир, познакомиться с македонской делегацией. Но у Таис совершенно не было настроения, и она отказалась. Хуже нет, чем не соответствовать месту и событию, и своим кислым видом портить настроение другим.

Фокион вернулся поздно и, думая, что его несмеяна давно спит, сразу пошел к себе. Но она не спала, карусель дурацких мыслей заставляла ее бесконечно ворочаться в постели. Завидя в спальне Фокиона свет и не зная, как по-другому утихомирить возбуждение, она пошлепала к нему. Увидев ее силуэт в дверном проеме, Фокион удивился, отложил свиток, который читал, и, молча, распахнул одеяло. Дрожащая Таис нырнула к нему, первым делом прижала ледяные ноги к его ногам, вяло рассказала о скучном дне, а закончив, безо всякого перехода заявила: «Я хочу тебя». Фокион задержал дыхание, покусал губы, однако быстро прогнал совершенно оправданные сомнения.

На следующий день, рано утром, с балкона Фокионова поместья Таис наблюдала, как делегация македонцев верхом и на повозках направлялась восвояси.

– Впереди на черном Букефале[12 - Букефал – правильное произношение. Буцефал – неправильно. В греческом языке не было буквы «ц». Произношение с «ц» появилось под латинским влиянием. Сравните: кентавр и центавр. Имя означает «быкоголовый».] царевич Александр, – пояснил Фокион. – Жаль, что ты с ним не познакомилась. Он интересный парень и очень мне нравится. Я уверен в его большом будущем.

В сером туманном воздухе процессия шагом тянулась вдоль заиндевелых полей и темных озябших рощ. Жухлая, покрытая инеем трава, хрустела под копытами. Рассветный воздух пах зимой. Голые черные ветви деревьев создавали неповторимые по красоте и грусти узоры на фоне бледного небосклона. По пригоркам сонно бродили черномордые и черноногие овцы. На полях еще дремал ночной туман.

– В Македонии сейчас снег, Александр вчера рассказал. В горах чуть не по пояс…

– Я никогда не видела настоящего снега, как жаль…

– Счастливая, ведь это удовольствие у тебя еще впереди. Это очень красиво, тебе понравится. Все белое и чистое, поразительная тишина, черные стволы деревьев, запорошенные ели. Вечером небо кажется розовым, и ночью не бывает совершенно темно.

За ворота усадьбы Фокиона вышли работники и рабы, переполошившиеся при виде македонского отряда. Всадники еще немного проехали через поле и скрылись в лесу.

Остаток этого серого, холодного дня Таис провела в доме: сидела перед очагом, пила теплое молоко с медом, отрешенно рассматривала языки пламени и ни о чем не думала. Вечером приехал Фокион, и первое время им было тяжело вместе, а потом в нем снова взяла верх слабость, а в ней – жалость. Два одиноких человека унылой, неприветливой зимой…

– Ты не просто хандришь, девочка моя, ты больна. Ты уже третью декаду такая горячая. Что с тобой?

Фокион подробно рассказывал о переговорах, трезво описывал истинное положение вещей, делился впечатлениями о Филиппе, этом бесстрашном рубаке, хитром политике и щедром, компанейском человеке. Его планы освобождения греческих городов Ионии[13 - Территория на побережье Малой Азии, населенная греческими колонистами и подвластная Персии.] от персов обещают немалые выгоды и отвечают интересам всех эллинов, как бы они ни делали вид, что это не так.

Потом, после ужина читал ей вслух, в том числе Алкея:

«Дождит отец Зевс с неба ненастного,
И ветер дует стужею севера;
И стынут струйки дождевые,
И замерзают ручьи под вьюгой.
Как быть зимой нам?
Слушай: огонь зажги,
Да, не жалея, в кубки глубокие
Лей хмель отрадный, да теплей
По уши в мягкую шерсть укройся».

Таис усмехнулась совпадению настроений, а Фокион принес вино прошлого года, и они последовали этому так кстати пришедшемуся совету. Таис впервые в жизни напилась допьяна.

Ночью же ей снилось, что она беззвучно и легко скачет на Букефале, почему-то обнимает незнакомого, чужого человека – Александра и с умиротворенной улыбкой прижимает голову к его плечам, а вокруг тихо и торжественно падает снег, и так ей хорошо! Так невыразимо хорошо! Блаженное тепло и покой царят в ее душе и теле, и не будет им конца и края…



Прошла зима. Ожила божественная Персефона, а вместе с ней и Таис. Жизнь потекла по старому руслу – с Геро и остальными членами «семьи» Таис. Лишь с прекрасным панкратистом Мидасом пришлось расстаться. Таис в первый раз удалось сказать безжалостное «нет». Отвергнутый бедолага, пытаясь заглушить душевную боль, с рвением отдался тренировкам, готовясь к олимпийским победам на славу родного полиса. И Таис почти вернулась к своей прежней жизни. Старалась радоваться каждому новому дню. С обязательной улыбкой вставала на рассвете, ложилась на закате. Она была дома, в кругу своих близких, и это немало. Это было то, что было всегда, а будет… – да все еще будет!

Отметили Великие городские Дионисии с их соревнованиями певцов и музыкантов, театральными представлениями. Благодаря знакомству со многими хорегами[14 - Современные продюсеры.], Таис и Геро удавалось присутствовать даже на комедиях, куда женщин из моральных соображений обычно не пускали. Таис обожала театр, знала многих актеров и жалела, что женщинам невозможно заниматься таким интересным делом. Как, впрочем, и многими другими интересными делами. Иногда ее бытие гетерой казалось ей похожим на актерское ремесло. «Какую роль играю я в этой комедии или трагедии под названием „Моя прекрасная жизнь“? Моя ли это роль? Я правильно живу, я на своей стезе?»



Наступило лето. На полях зазолотились колосья, среди волнующегося моря ржи пламенели маки, носились суетливые ласточки, в дубовых рощах куковали упрямые кукушки. А когда на небе взошла собачья звезда Сириус, установилась ж-жуткая ж-жара. Именно об этом жужжали все жуки на ухо Таис, которая почти все время проводила на море, в своей любимой стихии, в сладостном безделии: роскоши, неге и покое… Что надо еще для счастья? Ни-че-го.

Менандр сидел в тени песчаного обрыва и писал. Загорелая, перепачканная песком Таис рыла каналы и водохранилища на берегу и сажала туда пойманных крабов. Так играла она еще девочкой, когда ее семьей была бабушка. Интересно, так, наверное, играют все дети, особенно мальчики.

– Менандр, ты в детстве рыл каналы на берегу?

Менандр не ответил, позвал ее и протянул свиток исписанной кожи: «У меня тут есть кое-что для тебя». Таис обтерла руки об себя, села рядом, привалилась к его груди и принялась читать.

«В начале не было ни мира, ни тебя, ни моря, ни песка.
Дышал туман, клубились облака.
Кто создал нас, как появился мир?
Кто океан раскрыл, откуда ты взялась?
Наверное, тебя принес дельфин или морской конек, и ты,
Раскрыв свои глаза, размером в горизонт,
Рассматривала мир и море, и песок.
И океан был создан для того,
Чтоб путь услать тебе подводною травой.
И мир был создан только для того,
Чтоб сотворить и показать тебя».

– Это очень хорошо, – сказала Таис наконец, чтобы что-то сказать.

Это было больше, чем хорошо, и больше, чем она хотела слышать от Менандра. Извини, Менандр, не надо, я не могу… Прищурившись, Таис смотрела на свои песочные сооружения, и ей привиделось, что кто-то возится там, в песке – белокурый румяный мальчик Эрос с разноцветными, переливчатыми, как опалы, глазами.



В конце жаркого пыльного лета до Афин дошли известия о скандале в царской македонской семье. О разводе Филиппа с Олимпиадой, об отъезде оскорбленной Олимпиады к брату – эпирскому царю, о новой женитьбе Филиппа и его ссоре с Александром. Гадали, пойдет ли Александр на открытый конфликт с отцом.

Таис, как никогда, ждала письма от Птолемея, который, вопреки ее первоначальным сомнениям, аккуратно писал. Так она узнавала подробности из первых рук.

Филипп имел четырех побочных «жен» и столько же внебрачных детей, но его любвеобильность никогда не доходила до того, чтобы лишить Олимпиаду положения царицы и единственной официальной супруги. На этот раз дело обстояло иначе – в сорок пять что-то ударило царя в ребро, Филипп потерял голову, влюбился и женился на молодой Клеопатре, племяннице влиятельного князя Аттала. Аттал на свадебном пире провозгласил тост, чтобы от этого брака родился законный наследник, намекая на то, что Александр по матери – эпирянин. Александр взорвался: «Значит, ты меня ублюдком считаешь, собака?» и в гневе ударил Аттала. Пьяный Филипп разозлился не на Аттала, а на Александра, даже поднял на него меч, но не удержался на ногах и упал. «Этот человек собрался дойти до Азии, а не в состоянии пройти от ложа к ложу…» – презрительно бросил царевич. На следующий день он удалился в Иллирию, землю воинственных соседей или в Эпир, этого Птолемей точно не знал.

Птолемей считал, что Филипп будет искать примирения с Александром, потому что любит его. Хотя странно: почему он так оскорбил сына, которым всегда гордился. «Сына, ищи себе другое царство, Македония для тебя мала», – часто повторял он. Кроме того, Александра любит армия, и с этим Филипп должен считаться. Птолемей не сомневался, что Александр никогда не начнет войну против отца, для этого он слишком благороден. В Александре Птолемей был уверен больше, чем в Филиппе. Но он знал, что Филипп в трезвом состоянии никогда не поступит нетрезво.

Получилось так, как предсказал Птолемей. Филипп долго уговаривал Александра вернуться в Македонию, пошел на многие уступки – услал из Пеллы злополучного Аттала, частично вернул Олимпиаде ее прежнее влияние, в знак примирения согласился отдать родную сестру Александра Клеопатру за ее эпирского дядю – царя Александра, скрепив еще и таким образом две династии. Страсти улеглись, но трещина осталась, о прежних доверительных отношениях не могло быть и речи. Александр по-прежнему находился между матерью и отцом – двумя огнями, которые воспылали еще ярче. Когда уходит любовь, часто приходит ненависть.

Новые недоразумения не заставили себя ждать. Зимой вышел следующий скандал: на этот раз в связи с намерением Александра, – не серьезным, больше провокацией, – жениться на карийской принцессе, которую сватали за Арридея, сводного брата Александра. Филипп же усмотрел в этой шутке злой умысел и дурное влияние друзей и отправил их в ссылку. Птолемей, от которого Таис узнала эту историю, выбрал местом ссылки Афины.

Так они увиделись снова спустя полтора года.



Таис была дома, отходила от аборта. Динон, виновник ее состояния, чувствовал себя последним негодяем, и Таис приходилось утешать его больше, чем ему – Таис. Ничего нового, таковы мужчины – хуже детей. В таком виде застал ее Птолемей.

Таис даже не сразу узнала его, черного и запыленного с дороги. Она неимоверно обрадовалась; стянула красную фракийскую шапку с его головы, вытерла ею грязное лицо, взяла его в руки и крепко поцеловала. А он чуть не задушил ее в объятиях, так, что Таис даже застонала. Узнав, в чем дело, Птолемей с видимым усилием подавил свой порыв. Как бы то ни было, они провели несколько дней в …разговорах. Птолемей, несомненно, рассчитывал на большее, но бесчувственной старухе судьбе было угодно именно так обставить их вторую встречу.

Таис узнала все о царской семье, интригах, расстановке сил, об Александре. И о том, что Птолемей удачно женился на Эвридике, дочери Антипатра – одного из виднейших генералов Филиппа. Он уже стал отцом и страшно гордился своим первенцем Птолемеем. Про себя же Таис подумала, что, несмотря на молодую жену и ребенка, который доставляет ему столько радости, он, сломя голову, пользуясь первой же возможностью, едет в Афины, к ней. Бедный Птолемей…

Надо отдать ему должное, поговорить с ним было интересно и, вообще, Таис нравилось его общество. Он трогательно заботился о ней, со знанием дела хозяйничал в доме и даже на кухне – к великому изумлению кухарки Таис, которая таких мужчин еще не видывала. Он предупреждал каждое желание Таис, выводил ее в сад подышать, подтыкал одеяло, чтоб она невзначай не простудилась, грел ей на ночь молоко, даже рассказывал сказки на сон грядущий. Он умел настроить людей к себе и умел подстроиться к ним. Было видно, что Птолемей любил во всем основательность. Несмотря на свои молодые годы, он производил впечатление надежного человека, хорошего хозяина и заботливого семьянина. На него можно было положиться. Таким было тогдашнее впечатление Таис, и с годами оно только подтвердилось.

Сейчас же Таис чувствовала себя уютно, как девушка, окруженная заботами старшего брата, а, может быть, и мужа. Что-то было в том, как Птолемей бродил по ее дому, брал ее книги, ел с ее тарелок, купался в ее терракотовой ванне, выезжал ее лошадок. В том, как умиротворенно смотрел на нее, когда она убирала его длинную челку со лба. Чужой человек, чужой муж, отец чужого ребенка, а рад подать и принять, и все – за «спасибо».

Птолемей уехал, и Таис опечалилась. Она решила, что стоит присмотреться к македонцу получше. Может, с ним она найдет то, что так смутно и невнятно ищет ее душа. Что мучит ее каждую зиму? – этого не знал никто, а меньше всего она сама. Может, Птолемей сможет вывести ее из потемок растерянности, апатии и беспричинной тоски? Может, ей самой стоит сменить горизонты, например, поехать в Македонию? Все рассказывают, какая это красивая страна. Почему у нее ни к чему не лежит душа? Как будто ей девяносто лет, все попробовано, прожито и прочувствовано, все утомило и надоело, и уже ничто не способно увлечь и осчастливить ее. Как стыдно и противно!

Часто женщины любят свою мечту, а не реального человека, и в своей воображении доводят его до идеала, ибо там, где нет желаемого в действительности, на помощь приходит фантазия. А потом, узнав своего спутника таким, каков он есть в действительности, не могут простить ему своего разочарования. Но Таис верила, что с ней так не случится: она видела Птолемея таким, каким он был, и то, что она видела, ей вполне нравилось. Они не виделись так долго, а он влюблен, как в первый день! Пишет по письму в декаду, по нему можно сверять календарь. Присылает подарки с каждой оказией, и не приезжал до сих пор только потому, что действительно не мог! Такие мужчины на дороге не валяются, как говорила кухарка Таис. Это огромная редкость, следовательно – ценность. А ценное надо ценить!

После отъезда Птолемея на Таис снова нашла апатичная задумчивость, средства от которой не знал никто из ее окружения. Ей все казалось давно изученным, надоевшим, «ее» люди – скучными и неинтересными до такой степени, что их достоинства приходилось раздувать, чтобы можно было их за что-то любить. День походил на день – ничего нового, вчера – как сегодня, и завтра – как сегодня и вчера. Никаких иллюзий, ожиданий, надежд. Не просто на чудо, хотя бы на что-нибудь, способное заинтересовать и сдвинуть с места ее застывшие чувства. Эти приступы удушья от скуки были настолько сильными, что казалось, их нельзя пережить. Несколько дней она промучилась с собой, а потом потихоньку-полегоньку начала собирать себя, как кусочки разбитой пелики[15 - Кувшин с двумя ручками, вид амфоры.], которые действительно лежали у нее на кухне за очагом пару дней неубранными.

По необъяснимым причинам Таис вдруг увлеклась Египтом. Она ходила в храм Исиды набираться древней египетской мудрости – слушала рассказы главного жреца, пытаясь постичь тонкости загадочных культов. Училась танцевать храмовые танцы, открывала тайны их медицины. Возобновила посещение философских школ, куда ее пускали вопреки обычной практике, удивляясь ее неженскому стремлению подружиться с мужской мудростью.

Недалеко от ее дома за Дипилонскими воротами располагалось излюбленное место отдыха афинян – роща Академа с гимнасием и садом, с жертвенниками богам и героям и святилищем Афины. Там находилась Академия Платона, которой сейчас руководил его ученик Ксенократ. Дольше приходилось добираться до Ликея, расположенного за Диохаровыми воротами на востоке Афин. Зато вознаграждением за долгий путь служила прекрасная вода в ликейских источниках, особенно в источнике героя Панопса. Там же неподалеку находился и третий крупнейший афинский гимнасий – посвященный Гераклу Киносарг. Там молодые афиняне обучались риторике и философии, занимались спортом, военными искусствами, ибо в совершенствовании своего тела и духа видели греки основное назначение жизни свободного гражданина. Благо, что всю черную работу выполняли рабы; даже самый бедный афинянин имел хотя бы одного раба.

Когда оставалось время, Таис ходила в танцевальные группы, где разучивала танцы различных регионов Эллады. Даже попытала себя в акробатике. Все это казалось странным, ведь в глазах простых артистов Таис была женщиной, достигшей несравненно большего по сравнению с ними – она имела влиятельных «друзей», была знаменита и уважаема, и вполне могла бы почивать на лаврах. Таис не вступала с ними в разговоры, старательно выполняла все движения и пыталась найти в этом удовольствие. Она сознательно нагружала себя так, чтобы не иметь ни сил, ни времени на размышления о жизни и о себе. Несмотря на то, что она постоянно была среди людей – «своих» и чужих – она чувствовала себя одинокой и непонятой.

«О, боги! Почему я не могу быть счастлива, как раньше? Почему я больше не люблю этих людей? Даже Геро? В душе ищу в ней изъяны? Мне девятнадцать лет, я взрослый человек, должна уже что-то уметь и понимать в жизни. Почему я не в состоянии освободиться от этого настроения, каприза?

«Почему же не приходишь ко мне ты, возлюбленный мой!?»

Эта строка – Исида тоскует по Осирису[16 - Осирис – египетский бог производительных сил, владыка подземного царства, бог возрождения. Исида, – богиня плодородия. Сет – бог пустыни, чужеземных стран и землетрясений, олицетворение зла.], постоянно приходила ей в голову. Эсета и Усир – так их называют египтяне – брат и сестра, муж и жена, первые цари на земле, своими благодеяниями завоевали любовь людей и зависть Сета-Сутеха, брата Усира, который, в конце концов, убил его. – Как мало изменились люди! Любовью, преданностью и волшебством Исида дала вечную жизнь своему возлюбленному и сошла с ним в загробное царство, где Осирис стал владыкой душ мертвых. Таис уже прошла посвящение, великие мистерии, страшное и захватывающее испытание, и стала жрицей. Пока это оставалось ее тайной.

Всему приходит конец, пришел конец и зиме. Таис облегченно вздохнула – перезимовали – и новыми глазами посмотрела на мир. Да и мир стал новым. По-новому цвели деревья и кусты в ее садике, полянка была усыпана новыми крокусами и нарциссами, даже «старая» кошка Медея выглядела невестой. Радость весны оживила мир – жизнь шевельнулась, двинулась и пошла, набирая ход.



Конечно же, очередные сногсшибательные новости опять пришли с севера. На этот раз это была очень грустная сама по себе, но радостная для основной массы афинян и греков новость об убийстве царя Филиппа на свадьбе его дочери.

Демосфен и его сторонники, придерживавшиеся после поражения при Херонее и образования Коринфского союза выжидательно-враждебной позиции, возликовали. Они снова вознадеялись сбросить ярмо Македонии и занять ведущее положение в греческом мире. Демосфен в своей ненависти дошел до того, что нарушил траур по своей умершей накануне дочери и в праздничных нарядах явился в народное собрание. Он предложил установить венок славы убийце Филиппа Павсанию, чем возмутил многих афинян. Фокион отговаривал афинян от опрометчивых действий, утверждая, что со смертью Филиппа в македонской армии стало только одним человеком меньше. Демосфен же был уверен, что от волка Филиппа мог произойти только волчонок Александр. Поэтому призывал к отколу от Коринфский союза.

Таис с тревогой следила за словесными баталиями между сторонниками и противниками Македонии, которые рисковали вылиться в настоящие баталии – истерия и национализм нагнетаются неимоверно просто и быстро. Эсхину, Демаду и Фокиону приходилось тратить массу усилий, чтобы сдерживать опасную волну ложно понятого патриотизма. Таис пропадала в разных собраниях, пытаясь уяснить, куда дует ветер, и ждала известий из Македонии. Что в многочисленных слухах было правдой, что – домыслами?

В конце лета войсковое собрание утвердило Александра царем в неполные двадцать лет. Участники покушения на Филиппа, подкупленные, якобы, Дарием – новым царем Персии, были казнены по приказу Александра. Говорили, что заодно он убрал всех возможных претендентов на трон. Таис становилось дурно от мысли, каким морем крови сопровождалось его вступление на престол. Некоторые даже считали, что заговор организовала Олимпиада и не без ведома Александра. В это Таис не могла поверить! Она склонялась к мнению Фокиона, что в покушении замешано персидское золото. В истории Эллады персидские деньги не раз играли свою зловещую роль.

Новый царь царей Персии Дарий сам пришел к власти по трупам. Взойти на престол ему помог могущественный евнух Багой. Два года назад Багой убил царя Артаксеркса, а в этом году – его преемника Оха, расчистив путь своему ставленнику, сатрапу Армении, ставшему Дарием III Кодоманом. В благодарность за помощь новый царь убрал самого Багоя. От такого человека можно было ожидать всего, в том числе финансирования убийства Филиппа – организатора похода отмщения против Персии. Первые греко-македонские контингенты уже успешно продвигались по Малой Азии, и Дарий вполне мог решить прекратить компанию одним махом, убив ее блестящего предводителя.

В таких треволнениях – тревогах и волнениях – прошла весна и лето.



Поздно вечером Таис и Геро возвращались с симпосиона по спящим Афинам. Было тихо, лишь изредка лаяли собаки. После изнуряющей дневной жары с ее пылью и вонью, руганью раздраженных зноем и сутолокой афинян, воздух очистился, и можно было продохнуть и насладиться тишиной. Луна и звезды ярко горели на небе, как будто свет снаружи пробивался в прорези темного мешка, где находились Таис и Геро.

– Давно, моя дорогая Таис, мы не говорили по душам, – начала издалека Геро, видя, что Таис расслабилась и, может быть, раскроется перед ней. – Ты была замкнута, и мне казалось, что ты не любишь и не доверяешь мне больше. Это печалило меня, не скрою, но я молчала и ждала лучших времен.

– Нет, что ты, почему же больше не люблю…

– Я вижу, ты мучаешься, ты стала другой, после того, как два года назад… Но это не Птолемей, даю руку на отсечение.

– Ты права, – призналась Таис после некоторого молчания.

– Милая Таис, я очень ценю нашу дружбу, так как она единственная в своем роде. Обычно любая женская дружба рушится в считанные минуты, стоит появиться мужчине. А если влюблены в одного, то и того хуже – переходят дорогу, ненавидят, мстят, идут на подлости. Все мне знакомо. Нас же боги миловали и, надеюсь, будут миловать впредь. Не раз, обжегшись и кое-что поняв в жизни, я решила, что проживу свою жизнь легко и спокойно – без страданий и любви, что в принципе одно и то же. Я ужасная реалистка. От мужчин многого не ожидаю и мнения о них невысокого; жалею их, иногда презираю, но всегда отношусь хорошо. И они меня любят. Все в итоге довольны.

Девушки улыбнулись.

– Даже у самых близких людей должны оставаться свои тайны, – продолжила Геро. – Полного слияния душ и полного взаимопонимания, наверное, вообще не бывает, даже между женщинами. Два года я думала над этим и теперь говорю об этом вполне спокойно. Я смирилась с этой мыслью, слава богам, которые вразумили меня. Надо уметь радоваться реальным вещам и примиряться с их потерей. Смирение – великая вещь. Я смирилась с тем, что у тебя есть свои тайны. Надо отпустить себя прежнюю. Я отпустила, и мне стало легко. Теперь надо что-то придумать, чтобы и тебе стало легче.

– Да нет у меня от тебя тайн. Или, если есть, то это тайны и от меня самой! Я много думала об этом разного, в зависимости от настроения, количества оптимизма или тоски. Я знаю, пока ты печалишься или скучаешь – жизнь проходит! Проходит зря и проходит мимо… А мы все – не оливы, прожить 300 лет нам не удастся. Умом я понимаю: надо жить и радоваться каждую минуту, а не ждать чего-то в будущем. Надо ценить сегодняшний день, не терять времени зря, надеясь, что счастье – впереди. Но иногда мне так тяжело этому следовать. Ты бы знала, как я ненавижу себя за эту слабость, безволие. – Я ведь не такая! Как-будто я себя забываю, теряю…

– Ненавидеть себя нельзя ни в коем случае! Предоставь это другим, – усмехнулась Геро.

– Спасибо за поддержку, – вздохнула Таис и кротко взглянула на подругу своими серыми лучистыми глазами.

– Ах, бедная ты моя…



На следующий день, отбыв службу в храме Исиды, Таис погрузилась в себя и перебирала в памяти то, что услышала накануне от Геро. Прохлада и сумрак храма помогали ей навести порядок в мыслях, и она была благодарна остальным жрецам, которые оставили ее в покое, думая, что она общается с богами.

Она действительно размышляла о них. Не зря поклонники Осириса и Исиды утверждали, что люди – это смертные боги, а боги – это бессмертные люди, и божественное присутствует в людях в те или иные моменты их жизни. Таис часто размышляла о том, что разные культы имеют так много общего, как-будто речь идет об одном. Может, правы орфики[17 - Последователи орфизма – эзотерического учения, близкого к пифагорейству и элевсинским мистериям. Орфики верили в бессмертие души, посмертное возмездие, раздвоение человеческой природы на добро и зло. Учение якобы создано легендарным певцом Орфеем.], считая, что бог – един, но боги – разнообразны. Осирис – бог света, и Орфей исцелял светом… Исцелите меня, кто-нибудь! У меня ведь все есть, у меня же все хорошо. Что меня мучит? Может, мне тоже просто не хватает света? Тепла, лета, моря?



Теперь на каждом углу, пиру и в любой компании возникали разговоры о Македонии и планах Александра. Фокион, как и другие политики реалистического крыла считал, что Александра нельзя недооценивать и, тем более, провоцировать.

– Если Александр жаждет мира, надо дать ему мир, положить конец раздорам в Элладе и увести войну на Восток, в Персию. Пусть он там завоюет славу, к которой так стремится. Двести лет мечтала Эллада расправиться со своим заклятым врагом Персией, от которого претерпела столько несчастий. И только сейчас эта мечта так близка к осуществлению. Да, Александр стремится к славе, нет лучшей доли для любого эллина, чем покрыть себя честью и славой. В этом стремлении Александр – истинный эллин, хотя его злопыхатели пытаются утверждать обратное. Меня упрекают, что я не желаю добра своему афинскому отечеству, отговаривая афинян воевать против Македонии. Но я скажу: или умейте побеждать, или умейте дружить с победителями.

Демад согласился с Фокионом и привел в подтверждение высказывание Сократа, известное каждому школьнику: «Если мы переправим в Азию войско еще более сильное, мы сможем безопасно собирать дань со всей Азии. Гораздо лучше воевать с ними, персами, за царство, чем бороться за гегемонию между собой. Хорошо бы совершить этот поход при нынешнем поколении, чтобы те, кто переживал беды от персов, насладился бы и благами, а не прожил бы жизнь в несчастии».

Мидий, присутствовавший при этом разговоре в доме Фокиона, добавил:

– Софисты[18 - Т.е. философы.] правы, утверждая, что больше прав и право на большую долю имеет сильнейший. Печально, но надо признать: наши лучшие времена лежат далеко позади, когда во главе нашей демократии стоял Перикл. Мы не смогли положить конец междоусобицам и хаосу, не смогли объединить Элладу под своими флагами, а Филипп смог! И Александр совсем не мальчишка, да еще маргид – дурачок, как его величает Демосфен. С 16 лет он участвовал в походах отца или правил страной в его отсутствие. Самостоятельно и весьма успешно он отразил нападение мэдов, пока Филипп был вне Македонии, да и при Херонее на своем крыле именно он разбил священную фиванскую дружину – лучшее греческое войско. Об этом нельзя забывать, если желаешь добра своему отечеству.

– Согласен с тобой, – добавил Демад, – времена изменились, это наши отцы управляли государственным кораблем, мы же – только его обломками.



К сожалению, не все в Афинах оказались такими благоразумными. Демосфен установил контакты с персидскими сатрапами в Малой Азии, что явилось прямым нарушением Коринфского договора. Не отставали и другие полисы: Амбракия изгнала македонский гарнизон, этоляне вернули изгнанников – противников Македонии, так же поступили Фивы и города Аркадии.

Александру пришлось действовать молниеносно, скрепляя разваливающийся на глазах союз. Он появился с войском в Фессалии, но действовал исключительно мирными средствами и убедил Фессалийский союз подтвердить его положение гегемона Эллады. Совершив трудный переход через горы, молодой царь расположился с армией в Беотии. Увидев армию Александра буквально под своим носом, Фивы и Афины одумались и прислали послов с извинениями за то, что не сразу признали Александра гегемоном. Царь принял их дружелюбно, и угроза новой войны миновала.

Слава богам!

Александр созвал новый конгресс в Коринфе, чтобы рассеять у греков всякие сомнения и лишить их возможности совершать необдуманные поступки, ссылаясь на неясность правовых норм. Так прогремела опасная гроза жарким летом 336 года, прогремела, но ушла без дождя.

А из Коринфа пожаловал в гости Птолемей, вырвался на целых двадцать дней. И Таис снова обрадовалась ему. На этот раз мужчине повезло больше, и их общение не ограничилось одними разговорами, но обогатилось жадным, щедрым и потрясающим общением плоти. За эти двадцать дней трудно было наверстать два года их скорее эпистолярных, чем физических отношений. Но Птолемей твердо намеревался сделать именно это. И у него получалось неплохо. Даже очень хорошо.

Его регулярные, умные, доброжелательные письма сделали свое дело, по ним Таис хорошо узнала Птолемея, привыкла и привязалась к нему, как к человеку. Она доверяла ему, а он – ей, и не боялся раскрыть кое-какие тайны македонского двора.

– У царей жизнь опасная: не знаешь, откуда ждать удара – от ближайшего окружения, самозваных претендентов или собственной семьи, – поделился Птолемей с невеселой усмешкой, вспомнив историю бабушки Александра. – Царица Эвридика, говорят, способствовала убийству собственного сына, царя Александра чтобы расчистить путь к власти своему возлюбленному и одновременно зятю Птолемею-Аоросу. Он стал регентом малолетнего Пердикки После трех лет регентства сам пал от руки подросшего Пердикки. Александр Пердикка ыли старшими братьями и предшественниками на троне Филиппа

– Бабка Александра убила сына, чтоб посадить на трон любовника? Не могу себе представить! – поразилась Таис.

– Есть такое мнение.

– Навет! Это противоестественно. Не могу поверить, правда. А ты ее знал?

– Конечно, я ее хорошо помню. Меня она не любила. Считала бастардом.

– Почему?

– Было мнение, что на самом деле мой отец – царь Филипп, и мы с Александром сводные братья.

– Ну, и насколько это правда? – поинтересовалась Таис.

– Навет, как ты выражаешься, – и Птолемей хитро усмехнулся.

Хотя, ему самому было приятно так думать. Этим возможным кровным родством он объяснял свое отношение к Александру. Он ему нравился еще мальцом. Хоть Александр был младше на четыре года, но Птолемей всегда признавал его главенство. И никогда не подтрунивал, как другие взрослые мальчики, тот же самый Филота, сын генерала Пармениона, лучшего друга покойного царя Филиппа. Филота любил его подразнить, все какие-то глупые розыгрыши выдумывал. Дурак, как будто не знал, что дразнит своего будущего государя. Птолемей в школе – а они все учились у Аристотеля – постоянно дрался с ним из-за этого. Да Филота и братьев своих третировал. Это сейчас попритих немного, отец его, видно, приструнил.



На этот раз царь отпустил Птолемея, даже так надолго. Выдумывать, что едет по делам, не пришлось, да и не имело смысла врать Александру. Он этого не переносил.

– Мне надо в Афины, надо позарез.

– Опять? – удивился царь, а потом с усмешкой прибавил: – Что, забыл, как Парфенон выглядит? Или уже всех красоток в Македонии перебрал?

Посмеялся, но отпустил. И вот он здесь, в доме Таис, в ее постели, а это в миллион раз лучше, чем даже на Олимпе. Его ожидание, титаническое терпение, все усилия втиснуться в ее жизнь окупились.

Птолемея раздражало только одно: наличие массы увечных животных в ее доме. Таис эту живность подбирала и выхаживала. Но что поделать – все люди со странностями, решил Птолемей. Александр тоже в свое время полудохлого щенка выходил и сделал из него лучшую собаку в Македонии. Без своей рыжей Периты ни шагу теперь. А эта история с неуправляемым брыкастым Букефалом! – О ней до сих пор говорят.

У Таис на правах хозяйки жила крикливая ворона с перебитыми крыльями, обитал один слепой и один кривой кот, под ногами мешалась древняя и тоже наверняка слепая черепаха. Птолемею так и хотелось поддеть ее ногой, но он сдерживался. Даже лицемерно вызвался наливать «уродке», как про себя называл ее Птолемей, молоко каждое утро, матеря ее при этом по-македонски. А ворон оказался не промах – говорящий. Сам выучил от Птолемея самое неприличное слово и выдал его Таис. Та удивилась: «Архип только и умел „Гер-р-о“ говорить. Здорово, что ты его научил. А что такое „марак“?» Пришлось соврать, что это по-македонски «ворон» и понадеяться, что она никогда не произнесет этого слова при македонцах.

Но все эти мелочи испарялись в одну секунду, стоило ему прикоснуться языком к ее бархатной коже, втянуть носом все ее вожделенные женские запахи, который вызывали в нем дрожь бешеного счастья и неутолимого желания. Казалось, он превращался в дикого зверя, готового заглотить свою добычу целиком, и боялся потерять над собой последний контроль, чтобы не закусать и не растерзать ее. Что это было за наваждение? И чем объяснить эту ее абсолютную, ей самой ненужную власть над ним? Что в ней было такого, чего не было в других женщинах? – Ничего! И почему же тогда?..

Двадцать дней пронеслись, а он так и не смог ответить на этот вопрос. Наоборот, запутался еще больше, увяз по самые уши, заболел ею неизлечимо. И не знал, как перенесет неотвратимую разлуку и когда увидит ее опять.



Таис плыла с Менандром в Эпидавр, город-здравницу на восточном берегу Пелопоннеса. Менандр направлялся в театр, где собирались ставить его прошлогоднюю комедию. Таис захотела сопровождать его. Пришлось пару дней добираться от острова к острову на чем придется. Вообще-то триера из Пирея доходила до Эпидавра за день, но не нашлось мест на судне, идущем прямо до места.

В последнее время Таис опять замкнулась; так уже было с ней, и Менандр прекрасно помнил то время. Таис снова отдалилась от него и от всего мира, стала недосягаемой и непостижимой. Ужасное состояние бессилия помочь. За последние три дня, кроме «да» и «нет», она почти ничего не говорила. И эта тоска! Менандр отвел глаза, когда их взгляды встретились. Казалось, он подглядывает в чужую душу, как в чужую жизнь через щелочку в занавешенном окне.

Таис никогда не принадлежала ему одному, Менандр всегда понимал, что он – один из нескольких:

«…И никогда, ни – вдруг,
Не опустить мне рук
На море, на песок,
На дюны твоих плеч…»

Она хотела иметь брата, и он стал ее братом, спасибо и на этом. Чем не завидная судьба? А ведь сколькие ему завидовали, и эта зависть поддерживала Менандра в те минуты, когда ему отчаянно не хватало роли брата. Нет, конечно же, он счастливый мужчина. Он знает ее характер, душу, тело. Характер у нее мягкий, душа – светлая, тело – бесподобное. Не зря Динон так держится за нее! Смотреть на это тело доставляло несказанное эстетическое удовольствие, обладать им… – не хватало слов, чтобы описать это неземное наслаждение, даже у него, хорошего поэта. Да, он знает ее, знает ее привычки, любимые блюда, любимые книги. Ее походку, смех, манеру кусать костяшки пальцев в волнении или расстройстве. Вот и сейчас не выпускает кулак изо рта. И он, такой любящий, такой понимающий, ничего не может для нее сделать.

– Тебе будет хорошо в Эпидавре, ты ведь любишь там бывать. (Она кивнула). И Асклепион, там такой целебный воздух. Тебя это взбодрит. (Она опять кивнула, глядя на свинцовые волны за бортом). А какие окрестности, особенно осенью, какие краски – роскошь. (Она кивнула и слегка улыбнулась). Ты не одинока, Таис, на свете столько людей, которым ты даришь радость. Ты ведь такая хорошая, тебя невозможно не любить. (Она равнодушно пожала плечами). И так хочется быть благодарным…

Таис, молча, взглянула на него.

– Будешь сидеть на репетициях на самом верху и проверять качество звука. Начитаешься всласть, ты же любишь. Насушишь грибов на всю зиму, как белка.

Таис представляла то, что говорил Менандр. Вот она сидит на верхнем ряду знаменитейшего в Элладе театра, куда, предпринимая многодневные путешествия, стекаются зрители со всей Греции. Но ведь какой это праздник для эллина – театр! Другой гордостью и славой Эпидавра был Асклепион, святилище бога врачевания Асклепия. Присутствие бога ощущалось во всем: казалось, достаточно вдохнуть чистейший воздух и всмотреться в гармонию окружающей природы, и все болезни отступят. Так и происходило на самом деле. Массажи, купания, сон в храме, гипнозы составляли большую часть лечения. В дар божеству выздоровевшие люди оставляли изображения своих излеченных членов и органов. А что оставит она, если выздоровеет здесь? Свою унылую душу?

Такую, какой она стала, нельзя не только любить, но даже уважать. Кому интересна зануда, не способная властвовать над своими настроениями? А где же характер, воля, женское обаяние, ум, наконец? Как-будто пелена начала спадать с ее глаз, когда Таис посмотрела на себя со стороны. Глупо и просто невежливо по отношению к окружающим так распускаться и запускать себя. Запустение вообще украшает только кладбище. Из любой ситуации надо выносить положительный опыт, иначе не сдвинешься с места. Таис приободрилась, разглядев дорогу, по которой она сможет вывести себя из хаоса. С благодарностью взглянув на Менандра, она проговорила совсем другим тоном:

– Спасибо, что мы едем в Эпидавр.

– Что?

– Хорошо, что мы едем в Эпидавр. Спасибо тебе, ты настоящий друг. – А потом серьезно добавила. – Я, видимо, немного больна… унынием. Я – Персефона, боюсь зимы, одиночества, разлуки… с миром.

– За каждой разлукой следует встреча, как за каждой зимой – весна. Думай о том, что в твоей власти подарить радость, – воодушевился Менандр.

– Кому?

– Нуждающимся в ней.

– А не-нуждающимся? – усмехнулась Таис.

– В радости нуждаются все; в тепле, в дружбе, в любви, в ощущении своего не-одиночества.

Таис задумалась. Ей так хотелось, чтобы Менандр оказался прав.

– Вот послушай: «Да будет жизнь твоя для всех других отрадой, дари себя другим как…» – он запнулся в поисках рифмы.

– …Как гроздья винограда! – подсказала Таис, улыбнулась и обняла Менандра.

– Не бойся зимы, зима еще не скоро, ее вообще не будет ни в мире, ни в душе. Мы можем ее перехитрить и поехать хотя бы на Крит или еще южнее, туда, где год завершается осенью.

– Не знаю, – Таис смотрела на море за спиной Менандра, – может быть, надо наоборот – идти на север, зиме навстречу, назло, наперекор… И вообще, я еще не видела по-настоящему, до пояса, заснеженного леса. Говорят, когда снег, небо ночью – розового цвета.

Менандр кивнул и понял, что боя он не только не выиграл, но еще и не принял.

– Ты еще рада, что мы едем в Эпидавр?

Но Таис уже не слышала вопроса.




Глава 3. Две осени. Эпидавр, Фивы, Дельфы. 336—335 г. до н.э.


Пребывание в Эпидавре растянулось на полгода. Время как будто остановилось: осень задержалась на два срока, и после нее сразу пришла весна. Таис опять не увидела снега. Менандр оказался прав: в этом году они обманули естественный ход времени и обошлись без зимы. Поездка в Эпидавр вполне оправдала себя – девочка выросла, но выздоровела ли она? Блуждая по Арголидским лесам, Таис немножко ощущала себя Артемидой. Страстью богини была охота, она заменяла ей все удовольствия жизни. Не любила мужчин богиня-дева. Значит, так тоже можно? Значит, можно.

Таис подружилась с одним из жрецов Асклепия по имени Креон, который посвящал ее в тайны лечебных растений. Таис восхищалась людьми, которые что-то хорошо умели или много знали, Креон был таким человеком. В медицине, как и в любом знании, существовали два уровня: общедоступный и тайный, к которому допускались лишь посвященные. Своим усердием и заинтересованностью Таис настолько завоевала доверие Креона, что он показал ей тайные приемы гипноза, внушения, с помощью которых в Эпидавре лечили больных.

Время проходило с пользой: Таис купалась в тени кипарисов в лечебной воде Фолосского бассейна, смотрела репетиции спектаклей в лучшем театре Эллады, читала старинные трактаты Гиппократа в храмовой библиотеке. Особенно запомнила Таис следующее высказывание великого врача: «Жизнь коротка, путь искусства долог, удача мимолетна, опыт обманчив, суждение трудно». Как верно каждое слово. Да, путь настоящего искусства долог. Например, как современна история несчастной Федры, написанная Еврипидом сто лет назад. Греховная любовь к пасынку принесла смерть и влюбленной женщине, и ничего не ведающему объекту ее любви – Ипполиту. Будучи ревностным поклонником одной лишь Артемиды, Ипполит недооценивал и не чтил богиню любви. За это Афродита отомстила ему, внушив его мачехе любовь, которую Ипполит с возмущением отверг. Разгневанная мачеха в сердцах оклеветала юношу перед его отцом Тесеем, который попросил бога Посейдона покарать преступного сына. Федра покончила с собой от горя. Если смерть Ипполита еще как-то можно было объяснить святотатством, непочтительным отношением к богине любви, то за что Афродита наказала неповинную Федру? И чем! – Любовью и смертью. Логика бессмертных поистине непостижима!

Возвращаясь в сумерках по кипарисовой аллее домой, Таис и Менандр обменивались впечатлениями об игре актеров и пьесе. Стемнело, восхитительно пахло осенью, ее ядреной свежестью, дымом костров, сыростью прелой листвы. В душе Таис царили грусть и очарование магией искусства, человеческим гением. Театр всколыхнул ее чувства.



«Не надо, чтоб люди так сильно друг друга любили.

Пусть узы свободнее будут

Чтоб можно их было стянуть и ослабить.

Все в меру; и мудрые скажут – все в меру».



Как будто все верно, но только как следовать мудрым советам пожилой кормилицы Федры? О любви в меру не пишут книг, в меру умный оратор не способен увлечь массы, а средней храбрости муж не становится героем. Хотя, что касается здравого смысла, то мудрые правы – все в меру. Мера просто у каждого своя.



Из Афин Таис переслали письмо от Птолемея, которое она с жадностью прочла: «Наша жизнь по приезде закипела, как никогда. Дома не бываю, все в лагере, а там – бесконечные учения. Александр способен бодрствовать сутками, и того же ожидает от нас. Будь на его месте кто-то другой, он бы давно натолкнулся на ропот за бесконечную муштру, но он – на своем месте. Надо видеть, какой восторг охватывает солдат, когда в знак удовольствия от их успехов он снимает шлем перед строем и я, сам того не замечая, присоединяюсь к ним, исполненный единственным желанием – отдать жизнь за него. К дисциплине и послушанию, привитым еще Филиппом, прибавилось что-то новое – преданность и почти физически ощутимая любовь, которая делает чудеса. Я испытываю гордость за то, что я – часть грандиозного и могучего целого. И удивляюсь таланту Александра раскрыть в других внутренние, еще дремлющие силы и способности. Скоро, с первыми днями весны мы выступим в поход на север, во Фракию. Мы просто рвемся в бой, как свора псов на охоте, учуявших добычу. Александр, конечно, хочет в Азию, но, не усмирив северных соседей – фракийцев и не проверив пополненную армию в деле, он не может начинать войну с Персом. Я, как все, уверен, что поход будет удачным и покроет его имя славой. Я целую тебя бессчетное количество раз…» – дальше она читать не стала.



Менандр здорово изменился, он много писал. Когда он сочинял, его глаза становились растерянными, лицо озабоченным или злым. Раньше в такие моменты оно принимало заговорщически-хитрое выражение, вот, мол, я вам сейчас покажу! Сочинительство мучило его, не приносило радости, как раньше, но без него он не мог, оно стало его тяжелой потребностью.

Он изводил себя в палестре, которую раньше презирал, как обитель бездельников и напыщенных богатых юнцов. Оказалось, что в этих самоистязаниях можно найти свою радость – пусть даже только мышечную. Физические упражнения дали свои плоды – он возмужал, окреп. С Таис он оживал, не желая усложнять ей жизнь своими трудностями, значит, из любви к ней. Любовь никуда не делась. Она жила неистребимая. Любовь не принесла ему счастья. Таис понимала его, но не могла утешить. Они остались родственными душами – братом и сестрой. Таис чувствовала себя виноватой в невозможности дать Менандру счастье, а он себя в том, что ждал его от нее, не имея на то никакого права.

Хоть умирай от жажды,
Хоть заклинай природу,
Но не войдешь ты дважды
В одну и ту же воду.
И в ту любовь, которая
Течет, как Млечный путь,
Нет, не смогу повторно я,
Покуда жив, шагнуть.

…Накрапывал весенний дождь, блаженно вечерело. Свежий изумруд травы в мановение ока покрыл окрестные просторы. Овцы радовались, хотя трава не переводилась круглый год, но все же эта – весенняя – была особенно сочной и зеленой. На ее фоне трогательно смотрелись голые колючие гранатовые деревья с поклеванными птицами прошлогодними растрескавшимися плодами. Такое разительное соседство старого и нового. Таис поняла, что настала пора возвращаться в Афины.

Она села на колени к Менандру, лицом к лицу, посмеялась ему в ухо, поделилась планами возвращения блудной дочери к родному очагу и к самой себе, а про себя подумала, что уже целую вечность не держала Менандра в объятиях, и что это приятно. Замечательно приятно. И тот ее обнял, что-то говоря про Афины. Таис не слушала, но отмечала, как руки Менандра наливаются силой и все крепче прижимают ее к себе. Да, это приятно, это хорошо, это кружит голову, будоражит тела, это то, что она всегда любила. Ей стало трудно дышать полной грудью, которую она опять начала чувствовать. Потянув воздух носом, Таис вдохнула запах мокрой земли, свежей травы, человеческого тела, его и своих волос. Затуманенным взором посмотрела на мокрый луг и подумала, что хорошо жить и хорошо, что весна и так много жизни впереди. А в ней – всякого, всякого. И все еще будет…



Здорово оказаться дома после долгого отсутствия и всему обрадоваться: кобылкам своим, лучшим в мире, качелям, ванной, разрисованной в критском стиле, просторной кровати, застланной рукодельной накидкой, плодом борьбы с унынием. Свежим взглядом окинув жилище, Таис осталась довольна своим отменным вкусом и прилежанием.

Тепло установилось почти летнее, несмотря на всего лишь месяц-март. Так всегда в Афинах – жарко и еще жарче. Зато, как все буйно цвело и благоухало! Таис обошла свой садик, жадно перенюхала деревья и кусты, частично взяв на себя работу пчелок. Как раз зацвели гиацинты, и можно было сойти с ума от их ароматов. Закатом она насладилась в одиночестве и душевной гармонии; час сидела на веранде, ни о чем не думала, только наблюдала, как уходит солнце, как меняется небо, воздух и весь мир. Что надо еще для счастья – любоваться вечерней зарей – и больше ничего.

На следующий день, встретившись с Геро, Таис в очередной раз удивилась ее красоте, оригинальности мыслей, живости и меткости ее рассказов и порадовалась, что в ее жизни есть такой замечательный необыкновенный человек. Как важно осознать и прочувствовать, что существование такой подруги – не данность, а настоящий подарок судьбы, заслуживающий ежедневной благодарности. Девушки проговорили целый день, а к вечеру выбрались на Акрополь. Таис принесла подарки Афине и Зевсу как привозят домашним сувениры из путешествий. Как всегда, ее охватил и подавил восторг от созерцания великолепного мраморного чуда, парящего над городом и как-будто над суетным миром. Таис обняла колонну, устремила взгляд в сторону Пирея, где над блестящим морем садилось солнце, заплакала и решила, что не будет больше ничего желать, ибо у нее есть все, что нужно для счастья.

Спускались к Керамику по крутому, заросшему диким кустарником восточному склону уже в густых сумерках.

– Уж и не знаю, какие выводы мне делать из того, как снова загорелся взгляд Менандра, – осторожно начала Геро.

– Ты делаешь правильные выводы.

– Значит, решила-таки лучше иметь синицу в руке, чем журавля в небе.

– И в руке, и в небе… Небо – небом, моей власти там нет. Ну, а Менандр знает меня и достаточно умен, чтобы понимать, что я не держу птиц в неволе.

– Он влюблен и не хочет, чтобы его отпускали.

– С каких пор ты в защитниках у Менандра? – притворно возмутилась Таис. – Скажи мне лучше, что будут носить этим летом? – Они рассмеялись и побежали вниз, распугивая важных акропольских котов.



В конце лета начались новые брожения: откуда-то пришли абсурдные слухи, что Александр то ли ранен, то ли погиб в Иллирии[19 - Совр. Герцеговина и Босния.], куда он направился после успешного поход во Фракию[20 - Совр. Болгария.]. Таис была непоколебимо уверена, что с Александром ничего не случилось. Зато на Демосфена, Хоридема и их единомышленников нашло какое-то наваждение. С трибуны народного собрания они своим ядовитым красноречием снова сбивали народ с толку, призывая его подняться на борьбу с теперь уже достоверно мертвым Александром. Таис мучили самые недобрые предчувствия. Подобно троянской пророчице Кассандре, она видела всю бессмысленность и преступность действий партии Демосфена и не понимала, почему это не ясно всем остальным так, как ей.

Кошмарный сон повторялся в третий раз! Сначала при Филиппе, перед ужасным поражением при Херонее, потом после его убийства, когда Демосфен так же подстрекал греков расправиться с волчонком-Александром. Тогда, год назад, Александр повел себя миролюбиво, и все обошлось без крови. Зачем афиняне испытывают судьбу в очередной раз, почему они не извлекли необходимого урока?

Демосфен так верил в смерть Александра и так хотел убедить в ней афинян, что с подробностями очевидца описывал его мертвое тело. Хоридем же ездил по демам[21 - Округам.] и полисам Эллады, призывая греков к борьбе и обещая поддержку Афин. В народном собрании день и ночь шли словесные баталии. Все бурлило и волновалось, кое-где уже взялись за оружие. В Фиванской крепости Кадмее осадили гарнизон Александра, и Фивы официально заявили о вступлении в союз с Персией против македонского царя. Таис с жутким чувством неотвратимости ощущала приближение катастрофы.

И она грянула осенью 335 года. Да еще какая! Сотрясла и повергла в ужас всю Элладу.

В немыслимо короткий срок – за две недели – Александр с армией через горы, непроходимые леса и реки прошел из Иллирии в Среднюю Грецию и стал под стенами Фив на равнине Иолка[22 - Друг и возлюбленный Геракла.]. Это было святое место, где воины знаменитой фиванской священной дружины приносили клятву верности и любви друг к другу и родине. Царь направил послов в город, обещая простить фиванцев за их откол от Панэллинского союза, если они выдадут зачинщиков, тем самым, дал им возможность мирно уладить конфликт. В ответ фиванцы, убежденные в неприступности своих стен, перебили македонские дозоры и нагло потребовали у Александра выдачи его генералов. Александр шутку не оценил. Он блокировал Афинские ворота, перекрыв связь с Аттикой. Но помощь оттуда не спешила; афиняне, отрезвленные его молниеносным маневром, прикусили языки и локти и предоставили фиванцев их судьбе.

Атака македонцев была столь мощной, что фиванцы не успели закрыть ворота за отступающими гоплитами[23 - Тяжеловооруженная пехота.], чем воспользовались македонцы и их союзники. К несчастью, ситуация за стенами города вышла из-под контроля Александра. Фокиняне и платейцы, лишь недавно присоединившиеся к армии Александра в качестве союзников, начали погромы. Они являлись ближайшими соседями могущественных фиванцев, настрадались от них и люто их ненавидели. Город был разграблен, много беззащитных жителей истреблено. Александр не сумел предотвратить ситуацию, но как умный человек вынес урок из случившегося: он никогда не поведет за собой солдат, в преданности и послушании которых не будет уверен.

На совете натерпевшиеся от Фив соседи – теперешние союзники македонцев, высказались за разрушение города и продажу его жителей в рабство.

На что решиться: на чудовищное уничтожение славного города или на благородный жест прощения, как год назад? Благородство не принесло Александру уважения эллинов. Оно, за редким исключением, воспринимается людьми, как слабость. Значит, надо прибегнуть к старому, как мир, средству – страху. Если благородство способны понять только благородные, то страх понимают все. Устрашающий пример покажет каждому, кто в Элладе хозяин, и отобьет охоту Демосфену и ему подобным возбуждать греков против македонского царя. Кроме того, для похода в Персию требовались огромные деньги. Теперешних запасов казны Александру не хватало даже на то, чтоб раздать долги Филиппа. Как поступить? Отец бы не раздумывал. Да он так и поступал, когда нужны были деньги: продавал граждан поверженного города перекупщикам-работорговцам, а их родственники или родной полис выкупали их потом на свободу. Все так поступают, афиняне не исключение. Победителей не судят. Главное, быть победителем!

Александр согласился с предложением союзников. Стовратные Фивы, город Диониса, родина прародителя Александра Геракла и любимого поэта Пиндара, место десятилетнего заложничества его юного отца, не существовали больше на земле. Это не укладывалось в голове! Эллада была замирена, но, Земля и боги, какой ценой!

Когда беженцы достигли Афин и поведали об ужасных подробностях падения Фив, афинян парализовал шок. Даже Панафинейские игры, главное религиозное и общественное событие города, святая святых, прекратились сами собой. Александр требовал от Афин выдачи десяти главнейших политиков-подстрекателей во главе с Демосфеном. Демад и Фокион, как известные приверженцы мира с Александром, взяли на себя нелегкую миссию умолять царя сменить гнев не милость. Говорили, что Демад даже получил взятку от Демосфена.

Фокион сам предложил Таис поехать с ним.

Афинянка не меньше других была поражена происшедшим. Македонцы сравняли Фивы – жемчужину Эллады – с землей! Они, эти чудовища, варвары! Патриотическая часть ее души ненавидела их, другая пыталась объективно разобраться, кто, кроме македонцев, оказались повинны в случившемся.

Рано утром посольство тронулось в путь по фиванской дороге. Интересно, как теперь будут называть эту дорогу, когда Фив больше нет? Бывшая фиванская или дорога к фиванским руинам?[24 - Фивы восстановились за несколько лет.] Всю дорогу обсуждали тактику переговоров с Александром, но Таис не могла ничего слышать. Она вообще, кажется, за всю дорогу не проронила ни слова. На полпути Демосфен потерял решимость отчаяния и повернул назад. Таис даже не позлорадствовала в душе над этим.

Подъезжая к лагерю, встречали разъезды. Что-то переменилось в атмосфере: не стало слышно птиц, в воздухе, наполненном запахом пыли и пепелища, стояло ощущение тревоги.

Таис издалека увидела Александра – в форме, в окружении офицеров. Его лицо полностью скрывал шлем. Царю доложили о прибытии посольства; он обернулся и издали наблюдал, как Фокион и другие дипломаты шли к нему. Таис осталась одиноко стоять и чувствовала себя неуютно и не к месту. Не дожидаясь, пока афиняне приблизятся к нему, Александр повернулся и скрылся в своем шатре. К послам подошел посланный им Филота. Таис показалось, что она сделала большую ошибку, приехав сюда, но ее попросил Фокион, значит, ему это было зачем-то нужно.

И она знала, зачем…

Переодевшись с дороги и собравшись с духом, послы направились к Александру. Они нервничали, не ожидая от македонского царя ничего хорошего, так как не выполнили его требования – выдачи для ссылки политиков-подстрекателей. В любом случае, предстояла сложная дипломатическая работа, в этом они не сомневались.

К большому удивлению Таис, через пару часов за ней пришел веселый адъютант с приглашением присоединиться к обедающим.

Дрожащими пальцами, как будто она держала помаду не в правой, а в левой руке, Таис попыталась вернуть рту природный цвет. Вышло криво и вульгарно, и она раздраженно стерла губы. Потом несколько раз глубоко и медленно вздохнула, стараясь успокоиться и подавить волнение. Так ее научили в Эпидавре, но волнение почему-то не уменьшилось. Тогда она прибегла к менее изысканному способу – больно побила себя по щекам, запинаясь и путая слова, помолилась и пошла, ощущая свинцовую тяжесть в ногах. Не пройдя и десяти метров, она потеряла сознание.

Дня три она пролежала в палатке в тяжелом состоянии, в жару и затуманенном сознании. А большинство времени – во сне. Потом загадочная болезнь прошла так же неожиданно, как и появилась. К этому времени основные части армии македонцев уже давно повернули свои знамена на север и прошли Фермопиллы. Остались ограниченные контингенты, гарнизоны, и… Птолемей.



На следующий день Таис с Птолемеем решили на пару дней отправиться в Дельфы – место обитания солнечного бога Аполлона. Предание называло Дельфы красивейшим уголком земли, и оно не преувеличивало. Очарование окрестных гор и снежного Парнаса, шумных водопадов и бездонного неба с парящими орлами Зевса, яркие краски ранней осени, таинственность и торжественность священного расписного города произвели на Таис неизгладимое впечатление. Они с одинаковым недоверием осматривали дельфийскую оливу, которой было якобы много сотен лет, с одинаковым энтузиазмом совершили священное омовение водой ручья, который якобы дарует вечное здоровье, молодость и красоту, с одинаково горящими глазами читали знаменитые изречения семи афинских мудрецов, заговорщически переглянулись и усмехнулись, прочтя: «Большинство – плохие».

Выше стадиона лежал крохотный лесок, в котором они наткнулись на небольшую пещеру. Птолемей, с простодушием маленького пастушка, прокомментировал этот факт: «Пещера», – и полез туда в надежде найти летучих мышей. Их там не оказалось, и он вылез, весь перепачканный, весело посмотрел на поднятые брови Таис, отряхнулся и задорно кивнул: «Видала дурака?» За лесом, выше по склону, у подножья отвесной розовой скалы, они нашли залитую солнцем поляну. Птолемей растянулся на пожелтевшей траве и рассматривал букашек. Стрекозы огромных размеров шелестели крыльями, недружным хором трещали цикады, вообще, трава жила своей шумной и неугомонной жизнью – все в ней шуршало и свистело. Солнце припекало, когда Таис и Птолемей мирно изучали мир трав и их обитателей. Все казалось таким нереальным! Таис заметила спускающаяся по стволу белка с растрепанной шишкой во рту. Она даже вскрикнула от неожиданности: «Белка!»

На этот раз поднял брови Птолемей:

– Что ж ты так кричишь, она же испугается…

– Ты видел, какую она огромную шишку держала, чуть не больше себя, – все еще возбужденно, но уже шепотом продолжала она.

– Ты белок никогда не видела? – подыгрывая ей, шепотом, с преувеличенным удивлением поинтересовался он.

– Я рада, что мы сюда приехали, – улыбнулась Таис.

– И страшно жаль, что завтра мне надо возвращаться. Я не могу остаться дольше. Александр убьет меня. Невероятное счастье, что он вообще позволил мне задержаться, – вздохнул Птолемей. – Спасибо, что ты подарила мне эти два прекрасных дня…



И на Таис посещение священных Дельф подействовало магическим образом. Она стала такой, какой была прежде. Все дивились перемене, происшедшей в ней. Она была одержима идеей жить как можно счастливее, шла с раскрытой душой навстречу каждому, согревала заботами и вниманием своих друзей. Лучшие граждане Афин почитали за честь бывать в ее доме, где царила гармония, душевность, атмосфера творчества и работы мысли. Как-то Геро заметила ей:

– Улыбка приросла к тебе и застыла, как у древних кор.[25 - Женская статуя.]

– Теперь нас обеих можно сравнивать с корами; тебя за облик, меня за улыбку, – ответила Таис.

– Что случилось такое волшебное, что оживило тебя?

– Девочка выросла и выздоровела, – ответила Таис.

– И то и другое похвально, но почему это не произошло раньше?

– Видимо, всему свое время, и мое время взрослеть пришлось на двадцать лет.




Глава 4. Круговерть азиатского похода


Пестрая, уютная осень сменилась сырой, неприветливой зимой, а зима – улыбчивой весной. Весна 334 года оказалась особенной, судьбоносной, изменившей не только ход жизни героев, но и развитие истории всего мира. Она означала не просто начало нового года, но и пролог новой эпохи в истории Эллады – долгожданного азиатского похода, призванного освободить греков Малой Азии от персидской власти.

Противостояние Персии и Эллады – востока и запада, длившееся двести лет, Александр за десятилетие[26 - Восточный или Персидский поход Александра (334 – 323 г. до н.э.)] решил в свою пользу. История еще не знала подобного события, когда маленький народ в столь короткий срок сумел сокрушить власть исполинского государства, и на месте разрушенного создать новые формы государственности и общественной жизни. Первая в истории человечества Персидская империя, завоевавшая многие народы и господствовавшая над ними в течение двух столетий, пала под ударами Македонца, потому что для этого пришло время, и появился тот человек, который понял его волю и нашел в себе силы свершить великое дело – изменить мир. А изменение мира стоит очень дорого… Часто – жизни.

Загадочный восток всегда влек дерзких эллинов, а попытки понять и подчинить его отражались в песнях и мифах. С востока Зевс похищает сидонскую принцессу Европу. На восток в Колхиду уплывают аргонавты, чтобы вернуться оттуда с золотым руном и трагической волшебницей Медеей, принесшей эллинам немало бед. Крахом кончается грандиозная вылазка данайцев в Трою. Своим разрушением город искупает преступление Париса, нарушившего закон гостеприимства. Но и победителей настигает тяжелая расплата – скитания, чужбина, морские глубины, кровавая месть у родного очага.

И восток не оставлял Элладу своим ревнивым вниманием. Несогласие, мелочные споры и взаимная ненависть разрозненных полисов облегчила Персии ее экспансивную политику. День Саламина и Марафона спасли Элладу от захвата

Персией.[27 - Греко-Персидские войны (499 – 449 г. до н.э. с перерывами)] Но не уберегли от внутренних распрей и тридцатилетней войны Спартанской и Афинской коалиций, разорившей и обескровившей Элладу[28 - Пелопонесская война (431 – 413 г. до н.э.) велась объединенными греческими полисами под эгидой Афин и Пелопоннесским союзом во главе со Спартой.]. Их кровавое соперничество за верховенство среди греческих государств закончилась победой Спарты и потерей Афинами своего главенствующего положения в эллинском мире.

Дальнейшие попытки объединить Элладу под своей эгидой не удались ни Спарте, ни Фивам. «Среди имевших до сих пор гегемонию государств, – верно подметил Аристотель, – каждое считало согласным со своими интересами проводить в зависевших от них городах строй, соответствовавший их собственному, одни – демократию, другие – олигархию, думая не об их благе, но о собственной выгоде. А у населения сделалось привычкой не стремление к равенству, а желание или повелевать или покоряться. Эллины могли бы господствовать над вселенной, будь они соединены в единое государство». Мысль о национальной борьбе против персидской державы никогда не забывали в Греции. И вот время настало. Эллада объединилась под гегемонией Македонии и направила свои дерзкие взоры на восток.



Переправа македонской армии, усиленной войсками греческих союзников, через Геллеспонт весной 334 прошла без препятствий. Удачно складывалось дальнейшее продвижение по побережью Малой Азии. Сумасшедшим успехом стала первая битва на реке Гранике, повергшая варваров в изумление и оторопь, блестяще выигранная в мае 334, несмотря на двойное численное превосходство персов. За ней последовало почти триумфальное шествие по малоазиатскому побережью, издревле населенному эллинами. Персы не ожидали столь быстрого наступления молодого македонского царя и не успели занять порты. Все горело в руках Александра, все удавалось ему на удивление недоброжелателей и к восторгу сторонников – блестяще и как будто без усилий. И это в двадцать один год!

Покорив Лидию, Александр вступил в Ионию и занял его главный город – Эфес. Может, кто-то в Афинах и посмеялся над тем, как театрально обставил Александр свое появление в Азии. Принес жертву Посейдону, когда на корабле пересекал пролив, метнул с корабля копье на священную для него землю Трои, посетил могилы любимых героев Ахилла и Патрокла, храм Афины, где взял старинный щит Ахилла, а взамен оставил свой, этим жестом символически переняв эстафету геройства и ратных подвигов древних.

Но Таис, не зная его лично, восхищалась его действиями, выдававшими в нем романтика. Она не обращала внимания на насмешки его врагов, понимая, что за ними стоит элементарная зависть, ограниченность и неспособность понять и принять чью-то исключительность.



Афинянка почувствовала, что созрела оставить свою привычное существование, родину, друзей, все, что ей было дорого и важно, и броситься навстречу новой жизни, в загадочную Азию. Сейчас или никогда, думала она, и эта мысль наполняла ее сердце то пугливой радостью, то упрямой решимостью. Отказаться от всего, как Александр – оставить себе одни надежды, и навстречу им ринулась в неизвестность. На все уговоры Геро подождать, как будут развиваться события в Азии, Таис, бодрясь, отвечала, что глупо сидеть сиднем и «мечтать, чтобы с гор спустился кабан или рыжий лев». Это было не свое, не успокаивало, но она поняла главное: ее жизнь должна измениться. Решительным образом. И срочно, сейчас или никогда!

Решено и сделано: В Азию!

Всю дорогу на корабле, которая прошла без неприятностей (уж не Александрова ли жертва Посейдону тому виной), Таис думала о том, что нельзя показывать людям свои страхи и сомнения. В новом мире она будет новым человеком, начнет с нуля. А сомнения были… Помимо глобальных, имели место и сиюминутные страхи – не попасть в руки пиратам или персидским кораблям. Но шалая решимость начать новую жизнь пересилила все страхи, и когда перед глазами показалась Эфесская гавань, Таис была готова прыгнуть в воду и быстрее всех дельфинов добраться до берега.

Что-то подсказывало ей, что ее размеренная, разумная и спокойная жизнь кончились раз и навсегда в тот миг, когда ее нога коснулась вожделенной азиатской земли. У нее сжалось сердце от провидческого предчувствия! – Больше она не сможет принимать решения самостоятельно, больше не будет жить только своей головой и желаниями. Свобода и покой кончились – начался жестокий ураган, и ее как щепку, понесет бурное течение и затянет круговорот сложной, мощной жизни, управлять которой будет один человек. Или судьба? Годы, земли, события сметутся в одну лавину жизни, скорость и насыщенность бытия перемешает в голове обилие впечатлений, переживаний и воспоминаний.

Удивительное дело, сойдя на берег, она действовала четко и осознанно: голова работала отстраненно, а душа как-будто замерла, хотя потом, спустя годы, Таис могла мысленно увидеть каждую деталь ее первых минут на азиатской земле. Ее первые шаги на пристани Эфеса как будто сами собой, помимо ее воли, повели ее к группе солдат, у которых она намеревалась спросить дорогу к Птолемею. А конкретно – вот у этого парня, стоящего к ней спиной, нестрашного, потому что не в доспехах и в шлеме, а в обычной беретке-кавсии на русой кудрявой голове…



…Птолемей разбирал бумаги, пытаясь вникнуть, сколько нового оружия и обмундирования надо заказать для своих людей, когда полог его палатки приоткрылся, и перед его изумленным взором предстала Таис. Он поразился бы меньше, увидев на ее месте слепого Гомера, залитого кровью Ахилла или волоокую богиню Геру. Но он увидел именно ее – живьем и наяву! Обезумев от удивления и сойдя с ума от радости, он нечленораздельно закричал, бросился к ней, свалил с ног и осыпал поцелуями.

Итак, новая жизнь Таис началась с ломающих кости объятий Птолемея…

А для Птолемея наступила невероятная, блаженная жизнь: безнадежная, несбыточная никогда и ни за что мечта вдруг… сама…. воплотилась в жизнь. Первое время он не выходил из состояния парализующего удивления. Не столько радости и восторга, как удивления. Он даже спать перестал: боялся, что проснувшись, не увидит Таис больше. Он слегка пришел в сознание только через пару дней. И первым делом предупредил Таис, чтобы не ходила в тот конец лагеря, где квартировали фракийцы.

– Они отличные воины, дикие. Но с ними лучше не встречаться.

– А почему же хорошие воины? – наивно осведомилась Таис.

– Потому что для них убить человека – это простое телодвижение, – туманно и при этом исчерпывающе объяснил Птолемей.

Птолемей не был уверен, как отнесется к появлению женщины в лагере Александр. Армия еще не была отягощена таким большим обозом, как это случилось потом, и женщины среди солдат пока не казались привычной картиной. А мужчины не преминули в своем духе, скабрезно и откровенно, обсудить появление Таис в палатке Птолемея. На это Птолемей либо отмалчивался, самодовольно улыбаясь, либо называл вещи своими именами: «Слюни подотри!», «Облегчись за углом». Он не мог отказать себе в удовольствии, идя на военный совет, положить себе на плечо добытый из расчески черный волос Таис, да так, чтобы всем было сразу видно. Ах, как приятны порой маленькие игры тщеславия.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/olga-erler-26994307/ptolemey-i-tais-istoriya-drugoy-lubvi-kniga-vtoraya-63521877/chitat-onlayn/) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Все годы, упомянутые в тексте, относятся ко временам до нашей эры.




2


398—318 до н. э. Афинский «политик и оратор», 45 раз выбирался на должность стратега, сторонник промакедонской партии и объединения Греции.




3


384—322 до н. э. Афинский политик, глава антимакедонской партии




4


район гончаров в Афинах, северо-западней рыночной площади Агоры.




5


Народное собрание.




6


Гетера (греч. hetaira – подруга, любовница. Не путать с «гетайрами» – македонскими кавалеристами или приближенными царя.). В Древней Греции образованная незамужняя женщина, ведущая свободный образ жизни. Как правило, они находились на содержании у своего покровителя. Но это не было проституцией в традиционном понимании, т.к. гетеры сами выбирали его, и параллельно с гетерами существовали проститутки. Демосфен говорил, что уважающий себя грек имеет трёх женщин: жену – для продолжения рода, рабыню – для чувственных утех, гетеру – для душевного комфорта. Гетеры могли выходить замуж. Так, знаменитая гетера Аспасия стала женой известного военачальника Перикла. В отличие от гетер замужние женщины занимались только домом и детьми и не принимали участия в общественной жизни.




7


Этот горный массив находится в Македонии.




8


Спарта.




9


Спортивно-учебное заведение.




10


Панкратион, панкратий – вид спорта, сочетавший бокс и борьбу. В нем соединялись удары руками, ногами и борцовая техника. Удушение было разрешено, запрещены укусы и выдавливание глаз. Этот вид состязаний ввели в Олимпийские игры в 648 г. до н.э. в честь мифического основателя игр Геракла.




11


Город-государство.




12


Букефал – правильное произношение. Буцефал – неправильно. В греческом языке не было буквы «ц». Произношение с «ц» появилось под латинским влиянием. Сравните: кентавр и центавр. Имя означает «быкоголовый».




13


Территория на побережье Малой Азии, населенная греческими колонистами и подвластная Персии.




14


Современные продюсеры.




15


Кувшин с двумя ручками, вид амфоры.




16


Осирис – египетский бог производительных сил, владыка подземного царства, бог возрождения. Исида, – богиня плодородия. Сет – бог пустыни, чужеземных стран и землетрясений, олицетворение зла.




17


Последователи орфизма – эзотерического учения, близкого к пифагорейству и элевсинским мистериям. Орфики верили в бессмертие души, посмертное возмездие, раздвоение человеческой природы на добро и зло. Учение якобы создано легендарным певцом Орфеем.




18


Т.е. философы.




19


Совр. Герцеговина и Босния.




20


Совр. Болгария.




21


Округам.




22


Друг и возлюбленный Геракла.




23


Тяжеловооруженная пехота.




24


Фивы восстановились за несколько лет.




25


Женская статуя.




26


Восточный или Персидский поход Александра (334 – 323 г. до н.э.)




27


Греко-Персидские войны (499 – 449 г. до н.э. с перерывами)




28


Пелопонесская война (431 – 413 г. до н.э.) велась объединенными греческими полисами под эгидой Афин и Пелопоннесским союзом во главе со Спартой.