Книга - Ковидики

Ковидики
Андрей Гамоцкий


Изо дня в день выходить нам из сонных квартир, шагать по уставшим улицам, трястись в постыдном транспорте – и лишь иногда встречаться с людьми. В этом новом мире, в этой новой реальности – нам всем выпало жить.Эту книгу я создал за осень. Она полна повседневностей, доведенных до абсурда. До странного, смешного, страшного. Это хроники событий, которые каждый из нас мог бы представить, появись у него желание отложить телефон. Или даже прочесть. «Ковидики» ведь для этого и созданы. Книга содержит нецензурную брань.





Ковидики



Андрей Гамоцкий



© Андрей Гамоцкий, 2021



ISBN 978-5-0055-4910-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero




КОВИДИКИ

АНДРЕЙ ГАМОЦКИЙ

АННОТАЦИЯ


Это истории, связанные между собой общим героем – коронавирусом.

Все описанное происходит в новом и дивном мире, который есть сейчас. Или будет потом. Который мог бы быть. Который может случиться.

Но одно можно сказать об этом мире точно – прежним ему не стать уже никогда.




ЭПИГРАФ


«Дорогая Розмари!

День выдался текучим и безотрадным, словно подвешенным к небу в сетке. Спасибо тебе, что написала. Я вижу, как перед окнами карусель опавших листьев кружит вокруг мусорной урны. Это похоже на джаз по звуку. Пустые улицы. Как будто почти все горожане скрылись в своих квартирах, и небеспричинно. Сейчас кажется модным избегать общественных мест. Даже баров, о чем я сказал Хемингуэю, за что он толкнул меня в живот. В ответ я спросил его, мыл ли он руки. Он их не мыл. И даже не думал отпираться. Он считает, что это обычный грипп. Интересно, кто ему такое сказал.

Администрация предупредила всех, что надо на месяц запастись необходимым. Мы с Зельдой купили красного вина, виски, рома, вермута, абсента, белого вина, хереса, джина и, упаси господи, бренди, если понадобится. Прошу, молись за нас.

Видела бы ты площадь – выглядит ужасно. Я в ужасе от чертовых возможностей, которые несет такое будущее. Длинный день медленно катится вперед под виски с содовой, который все больше похож на воду. Зельда говорит, что это не дает повода пить, но перо по-другому в руках не держится. В задумчивости сидя на веранде, я наблюдаю за далекой линией горизонта, скрытой в мутной дымке, и будто различаю неотступную кару, которая уже давно движется в нашу сторону. И все же в щербатом очертании закатных облаков я замечаю одну-единственную полоску света, которая заставляет меня верить, что настанет лучшее завтра.

Искренне твой,

Фрэнсис Скотт Фицджеральд».

(фэйковое письмо)




АЛАБАЙ


У турникета, похожего на поломанную карусель, стояла будка с вросшим содержимым в виде бдительной консьержки. Оттуда зырила настороженная бабушечья физиономия, обрамленная сединой и авиаторскими очками.

Тут же, контролируя порядок, чесал опрелости охранник. Он выглядел, как подросток, умыкнувший вещи старшего брата и жаждущий, чтобы об этом узнал весь мир. Форма на него слишком велика, мешковата и просторна. В нее могли втиснуть трое таких, как он.

Консьержка отметила в журнале, что я покидаю здание. Пришлось отдать в залог паспорт.

Старая, обнесенная пылью кошелка.

– Я же на минутку, доставку забрать.

– Меня не интересует, – напыщенно проскрипела в ответ. – Я обязана записывать. Вдруг ты своей доставкой весь подъезд заразишь.

Я безнадежно пожал плечами и пошелестел к выходу. На мне была одноразовая целлофановая накидка. В ней я чувствовал себя плохо упакованным, разболтанным товаром. Покидать дом без этого защитного смокинга, равно как и без пропуска, запрещалось.

Пропуск – это твой билет в свет. Он выдавался ровно на неделю. Там значились три похода в супермаркет и, по согласованию врача с комиссией, на аптеку. Третья волна ковида крепко взяла за жабры мир, окончательно закупорив людей по своим норам.

Но все же лазейка была. Маленькое, но действенное исключение. И это – домашний питомец.

Если у тебя есть животное, требующее выгула, тебе выдают специальный ежедневный двухразовый выпуск на улицу. Пусть и по полчаса, пусть и не дальше двухсот метров от дома – но это не опостылевшие четыре стены. Это возможность подышать воздухом за пределами балкона.

Успели воспользоваться лазейкой далеко не все. Собачьи приюты давно опустели. Не совсем законно и на грани чуда сосед отловил бродячего пса у гаражей, гоняясь за ними и подстерегая не одну ночь. Вычухал, вылизал, теперь платит дикие деньги за корм, но плачет от счастья.

На сайтах по продаже я плотно и безнадежно застрял в очереди. Самый занюханный и чмошный блоховоз отныне был на вес золота.

Но все же я добился своего.

Собаку я раздобыл чуть ли не подпольно. Через десятых знакомых стало известно, что хозяина забрали в больницу, со скудными шансами на возвращение. И знакомые сжалились, за страшные деньги оторвали от сердца собачуру. Алабая. Меня сразу предупредили, что собака стара, дряхла и немощна. И резвиться способна разве что секунду после пинка.

Но во времена немыслимого дефицита перебирать и крутить носом не приходится.

Я выскочил на улицу. Десять дней волнительного ожидания закончились. У парадного, в четко ограниченной зоне, дожидался курьер. Облаченный, законопаченный по всем правилам безопасности. Это мог быть кто угодно – парень, девушка, новозеландский папус, орк.

Переноска с ярлыками и наклейками стояла на деревянной скамье. Скотчем к ней примотали подарочный санитайзер. За такие деньги могли и военно-полевой госпиталь бонусом подогнать.

– Смотреть будете? – нахально спросил курьер. По интонации – молодой, нарванный, мажористый паренек. Другие нынче в курьеры не пробьются, только по блату.

– Разумеется, – сдержанно ответил, несколько сбитый с толку его тоном.

Курьер громко вздохнул и снял решетчатую крышку с переноски. С жутко колотящимся сердцем, вспоминая истории в форумах о том, что привозят дохлых псов, заглянул внутрь.

И замер. Секунду-другую я не мог прийти в себя.

– Это не моя посылка, – растерянно, непослушным языком промямлил.

– Как это не ваша? – курьер сердито заглянул в телефон, посмотрел на цифры почтовых налепок.

– Не моя, говорю же!

Шоковая реакция отпускала, я начинал беситься.

– Ошибки быть не может, – уверенно произнес курьер, еще раз сверив нумерацию.

– Тогда что это такое? – вспыльчиво фыркнул, теряя остатки самообладания.

Курьер заглянул внутрь переноски. И я еще раз вместе с ним. Мы внимательно разглядывали содержимое.

На дне коробки лежало животное. Оно было живым и потерянным. Оно мелко подрагивало и таращило на нас затравленные глазища.

Но что-то в нем вызывало сомнения.

Я смущенно потер саднящий затылок.

– Я ведь заказывал собаку, – пояснил.

– Вы заказывали собаку? – переспросил курьер.

– Алабая.

– Какого еще алабая?

– Это порода такая.

– Думаете, это не алабай?

– Думаю, это вообще не собака.

Курьер перевел на меня недоумевающий взгляд.

– Что же это тогда?

– Это вы мне скажите, что это, – оскорбленным тоном проворчал я. – Просто признайте, что произошла ошибка. Заберите это животное и привезите мне моего алабая.

– Повторяю – ошибка исключена, – надменно парировал курьер. – Код сходится, данные точны. К тому же адрес отправителя не указан. Возвращать некуда.

С безнадежной тоской я разглядывал животное, явно напичканное транквилизаторами. От растерянности дочесал затылок до дыры. Спохватился, чтоб курьер не заметил. Иначе штраф вкатают.

Ситуация между тем заходила в тупик.

– Что это хоть за животное? – упавшим голосом спросил.

Курьер низко склонился к переноске. Долго и сосредоточенно изучал. Затем достал телефон и сфотографировал. Полистал в поисковике.

– Похоже на ягненка, – задумчиво произнес. – Только полностью обритого.

– Обалдеть. Хотел собаку – получи барана. И как его в квартире держать?

– Пишут, что терпимо, – уклончиво ответил курьер. – О, вот даже видос есть. Как в домашних условиях сделать из барана собаку. Ну, чтоб не штрафовали.

Не скрывая расстроенных чувств, с вялым безразличием я рассматривал привезенного питомца. Крохотного и состриженного до блеклой розовизны. Вскоре питомец вырастет до размеров лохматого блеющего стола.

– Кстати, пишут, что можно и командам некоторым научить. Например, брать апорт.

Дотошные соседи могут заподозрить. Придется постелить толстые махровые ковры. Или детские сапожки купить.

– Даже мячик приносить можно научить, – оживленно продолжал курьер.

И как его стричь? Специальную бритву, наверно, надо. И в мешки прятать шерсть, фасовать среди мусора.

– И проблем с намордником не будет, – весело добавил курьер.

– Почему это?

– Бараны охотно любят носить намордники на улице.

– Ладно, – махнул я рукой. – Закрывайте крышку.

– Так что, отвозить на склад?

– Оставляйте, чего уж.

Консьержка провела меня строгим, пронизывающим взглядом. Жуткий Цербер, запертый в своей будке. Такое ощущение, что она вот-вот оскалится и злостно залязгает позолоченными коронками.

Что ж, с ухмылкой на лице подумал я, даже не все собаки достойны выгула. Некоторым вот приходится веки вечные сидеть в будке.

Так что мне еще, можно сказать, повезло.




БЕССИМПТОМНЫЕ СИМУЛЯНТЫ СИМПТОМОВ


Это же надо было так объегориться, подумала Виссарионовна, и плюнула в сердцах. Антисептик и колпачок стояли порознь. Возможно, ничего страшного и не произошло, и процент спирта остался прежним. Но оголтело рисковать, сломя голову, Виссарионовна не могла.

Не тот возраст нынче для ребяческой бравады.

Открывала новый. Приноровившись, локтем оросила ладони. Новая маска покоилась в целлофановом пакете. Достала из мыльного раствора очки. Жаль, нет ничего мощнее. Пенсия не позволяла прикупить противогаз.

Виссарионовна накинула длинный клеенчатый дождевик, порядком поистрепанный, но все еще боевой, просушенный на балконе. После тщательного изучения перчаток обнаружила подертости. Ужаснулась, что чуть не надела на улицу, и выкинула от греха подальше.

В коридоре стоял таз, в нем тряпка, пропитанная хлоркой. Смочила подошвы обуви.

Как все ненадежно в мире. Как короток срок у всего сущего, у каждого обиходного предмета. Ее день не заладился. Хлеб зачерствел. Каких-то десять дней в холодильнике, завернутый по ломтям в пищевую пленку – и все же взялся серыми пушистыми медальками грибков.

Тяжело. Без хлеба Виссарионовна не могла. Все надо есть с хлебом. Так сытнее. Неизвестно, как скоро нагрянет продовольственный кризис, а желудок надо приучать к дефициту уже сейчас.

Людей больше не осталось – одни бессимптомные носители. Она искренне рада, что отныне не видит их ртов, с которых, как из рогов изобилия, так и прут микробы и грязь.

Натянула на руки маленькие пищевые пакеты. Капюшон у дождевика был сжеван и дыряв, потому голову закрыла бахилой.

Как знать, зараза хитра на выдумки.

Вызвала лифт, вдавливая острие ключа в кнопку. Не забыть потом обработать. Зараза, она повсюду.

Створки кабины раздвинулись – там стояли двое, женщина с ребенком. Без масок, перчаток. Странно, что не голые. Виссарионовна замерла на полушаге, отшатнулась.

– Поезжайте, – сказала. – Я не хочу с вами.

Ребенок удивленно вскинул голову, а женщина, пожав плечами, нажала кнопку. Пальцем. Мягкой незащищенной подушечкой.

Виссарионовна содрогнулась. Нажала бы сразу клитором.

Несколько минут приходится ждать, пока лифт вернется. Пустой, но загаженный. Вирусная теплица. Заготовленным ключом отправила его вниз. Прямиком на улицу, в ковидное пекло.

Кое-как, боком, коленом, закрытой частью тела открыла парадную дверь. Пасмурно, сыро, промозгло. Отличная погода, чтобы заболеть.

Пустоголовые лодыри без масок расхаживали по улице. Дышали воздухом. Ничего, на ИВЛ потом подышат. Карантин ведь не для них. Для всех, но не для них лично. Весь мир закрыт на самоизоляцию, но этим умникам закон не писан.

Ладно, пусть себе окочуриваются хоть пачками, но они же ходячие рассадники. Своими слюнями и соплями разносят смертельную заразу.

В магазин идти не далеко, около двухсот метров. В гипермаркет выгоднее, экономнее, ведь не ясно, как долго карантин продлится. Но ведь сколько там накопилось гадостей. Не буду рисковать, решила Виссарионовна, и так вылазка не запланированная. Если б не подвел хлеб.

Как хрупок все же мир.

У магазина стояла продавщица, курила и пила кофе. Маска в районе кадыка. Потом этими же прокуренными лапами она натянет маску обратно на морду. Паскуда безмозглая.

Тут же очередь из пяти человек. Сплошна показуха. Внутри давка и все, что можно, обляпано микробными конечностями. Нет, увольте.

Не в планах Виссарионовны сегодня подхватить заразу.

Идет в другой магазин, что во дворах. Санитария там, конечно, на уровне мусорного бака, но почти всегда нет людей.

Она уже взмокла и устала. Эта вылазка вылезет ей боком.

Приходит мимо аптеки, где, как и неделю назад, висело два объявления – «В продаже масок нет» и «Вход без маски строго запрещен».

Как она и предполагала, у входа никого. Аж подозрительно. Не стекле распечатка с требованием маски, что уже немного обнадеживало. Заглянула внутрь. Двое покупателей паслись у стеллажей. В масках, но зато грязными лапищами обшаривали товар. Виссарионовна увидела край прилавка продавца. Желтая разграничительная разметка наклеена криво и неуклюже. Расстояние явно меньше метра. И подистерлась только последняя, что у кассы. Остальные девственно целы. На них не обращают внимания, никто не придерживается дистанции.

Да уж, занесло в притончик.

Безнадежно вздыхая, Виссарионовна втиснулась через дверь. Точнее, вскочила вслед за вышедшим плешивым мужичком, пока дверь не захлопнулась. Машинально отыскала взглядом санитайзер, и на душе стало чуточку спокойнее.

Чтобы добраться до хлебного отдела, нужно пересечь весь зал. Быстрее – если возле юноши в кепке. Присмотрелась к нему. Не бледноват ли он. Нет ли симптома барабанных палочек – характерно утолщенных пальцев, что сказало бы о недостаточности кровообращения. Нет ли ожирения. Прислушалась – вроде не хрипит, не сопит, кашель не сдерживает.

У молочки стояла спиной тетка и читала этикетку. Виссарионовне не особо хотелось проходить возле нее. Какой-то нездоровый у нее вид. Тетка настолько типично-местная, что одно это уже не внушало доверия. Виссарионовна знала свой район, знала жителей, знала, как живут они и чем питаются. И для коронавируса это место – чистый рай. Лакомый кусочек.

Решившись пройти мимо юноши, заметила, как он потянулся клешнями к маске и открыл нос. До самых ноздрей. До самых дул инфекции. Тоннелей из соплей, облепленных бациллами на любой вкус.

Будь у нее возможность, она бы не выпускала людей из дому без справки негативного теста. Впрочем, у нее тоже нет теста, но в себе-то она уверена. А где эти двое шлялись? С кем чесали языками? В каких контактах состояли?

Начала подумывать о тетке. Насколько выраженная она группа риска? Каких болячек успела нахвататься за свой век? В чем именно она хроник? И как бы так прошмыгнуть мимо, чтоб она даже не оборачивалась?

Тетка, будто почувствовав, повернула свою дрябло-сырую рожу и поглазела. И юноша с носом поглзал. На нее, Виссарионовну, оцепенело замершую бабку посреди магазина. Всю в целлофановых обносках, пропитанную спиртом и хлоркой.

У них состоялась немая дуэль. Каждый будто анализировал, кто сдаст себя первым – кашлем, шмыганьем носа, воспаленными глазами, стиранием пота со лба. Чья бессимптомность лжива, показушна, фальшива.

Виссарионовна заметила, что им невдомек. Не понимают, бестолочи, что они уже ходячие трупы. Женщина надменно отвернулась, направилась к кассе, отчего Виссарионовна спешно отступила в сторону, а затем помчалась прямиком к хлебу. Схватила буханку, проверила герметичность. И поглядывала, когда тетка отчалит к выходу и унесет прочь свои бациллы.

Юноша с носом подошел ближе. И ей пришлось, затаив дыхание и зажмурив глаза, прошмыгнуть мимо него.

Интересно, сколько ему осталось? Неделя, месяц? Посмотреть бы с безопасного расстояния, как он заслуженно начнет выхаркивать собственные легкие, превратившиеся в борщ.

У кассы никого. Быстро прошаркала. С нагловатой безмятежностью ее поджидала мощная, как холодильник, продавщица в мутном пластиковом забрале.

– Только хлеб? – брезгливо тявкнула. Потянула к себе, ощупала, провела по сенсору. Все пальцами, пальцами, пальцами.

– Почему вы без перчаток?

– Только сняла, руки запрели.

Ага, запрели. Мозг у тебя запрел, дура бестолковая.

– У вас, кстати, покупатель без маски.

– Кто? – скосилась за спину Виссарионовны. Там, кроме юноши с оттопыренным носом, никого. Продавщица надменно скривилась. – Он же в маске.

– Нет. Она у него открывает нос. Это то же самое, что без маски. Мне кажется, нужно вызвать полицию. Сколько там штраф сейчас, не подскажите?

– Молодой человек, маску повыше, пожалуйста! – тревожно крикнула продавщица. Спесь уже отсутствует. Ничего, спасибо еще скажет. Что на недельку больше прожила.

Затем посмотрела на Виссарионовну, глаза злые и противные.

– Вы хлеб брать будете?

– Да, буду. Картой, пожалуйста, – Виссарионовна сама вежливость и спокойствие.

– Прикладывайте.

Прижала карту к считывающей панели терминала. После этого оросила карту санитайзером.

– Оплата прошла, – холодным тоном проговорила урезоненная продавщица, косясь, как Виссарионовна обветривала карту. – Вот ваш чек.

– Благодарю, – подцепила хлеб за краешек пакета.

Теперь домой. Быстро и безотлагательно. В спасительный оазис.

Поскорее скинуть в расход дождевик и перчатки, утопить в спирте маску, обмокнуть подошвы дезраствором, обработать пакет хлеба и очки, обмылиться в душе. И лишь тогда облегченно вздохнуть.

Выжить в условиях катастрофичной пандемии, подумала Виссарионовна, задача не из легких. Но она справится.

И не с таким справлялась.




БОБРОВАЯ СТРУЯ


Если бы инопланетяне чудесным образом оказались на планете Земля 19 мая 2022 года, то они застали бы человечество не в самом гармоничном и гостеприимном положении.

Окажись инопланетяне не кровожадными захватчиками, а исследователями и любопытными туристами, и к тому же способными на перевоплощение в сапиентную форму – то на вопрос, что происходит на планете, любой мало-мальски сведущий ее житель ответит с грустью и тоской – первая годовщина всемирной пандемии.

Его назвали – боброноз. В честь животного, которое съели и от которого заразились земляне.

Как водится, первые массовые упоминания значились в мемах. То тут то там мелькали шутки и подколы над жителями глухих сибирских поселений, изнывающих от диареи.

Некие туристы, не обремененные интеллектом, путешествовали по сибирской тайге. Однажды они поймали бобра и решили, что его стоит скушать. Плохо зажаренный на костре, бобер оказался не пальцем деланным, а суровым носителем специфического вида кишечной палочки. Туристы успешно отравились и заболели. Тем самым дав старт общепланетарной напасти.

С каждым днем количество зараженных увеличивалось в геометрической прогрессии.

Новости огорашивали, сводки сыпались одна за другой. Случай в Москве, случай в Минске, случай в Одессе, случай в Лондоне. Никто очнуться не успел, как прекратилось любое транспортное сообщение между странами, наглухо закрылись границы – и была объявлена всемирная пандемия боброноза.

Казалось бы, обычный инфекционный понос. Но нет. Это был выдающийся понос. Понос, что спровоцировал карантин всеобщего масштаба.

Если б у инопланетян имелись глаза, они бы в недоумении переглянулись.

Жителям Земли возбранялось покидать жилище, если на то не возникало экстренных причин. В случае, если не выйти невозможно – обязательным образом требовалось использование защитного средства. Главным и неотъемлемым атрибутом социального человека теперь являлась прокладка, или же, в идеале, памперс.

Спешные исследования показали, что заболевший на боброноз мог и не иметь выраженных клинических симптомов, но являлся жутким разносчиком. Отличительной чертой боброноза была тяга к испусканию газов. К испусканию постоянному, безусловному, императивному, но, хвала небесам, с незначительной примесью метана. Это давало шанс зараженному не сгореть со стыда, но и усложняло обнаружение самого бессимптомного.

Научный факт – частички бобро-палок распылялись вместе с газами, оседая на предметах окружающей среды. При контакте с зараженной поверхностью человек и мог подхватить боброноз.

Норматив использования защитного средства гласил, что прокладку нужно крепить поверх одежды, для демонстрации того, что она есть – в область между промежностью и копчиком. Одним словом, прокладка должна прикрывать анус.

В народе это почему-то прозвали «воздушный поцелуй». Инопланетяне тут, пожалуй, досадливо бы пожали аналогами плеч.

По клинической же картине боброноз ничем не выделялся среди прочих кишечных инфекций. Человек страдал расстройством пищеварения, что проявлялось изнуряющей диареей, метеоризмом, а так же отсутствием аппетита, тошнотой и общей слабостью. В редких случаях доходило до рвоты и субфебрильной температуры.

Была определена и введена в обиход и так называемая социальная усидчивость. Согласно данным ученых, бобро-палки оставались контагиозными в испускаемых газах лишь некоторое время. Затем они рассеивались, диффундировали в воздушной среде до безопасных чисел. Поскольку человек большей частью испускает газы в сидячем положении, то была выведена формула, а точнее интервал между последовательным сидением разных людей на одном месте. Определенное время запрещалось сидеть на стуле, кресле, скамейке и прочем, после того, как там посидел другой человек, потенциально заразный на боброноз. В одних странах не разрешалось садиться час, в других полтора, в третьих – целых два.

Никто не брал ответственность за разницу в интервалах, но предполагалось, что это коррелировалось исходя от пищевых предпочтений и этическому отношению к публичному выпусканию газов в том или ином регионе.

Первые месяцы прокладок катастрофически не хватало. Опасаясь бобро-палки, люди шли на ухищрения и разного рода уловки – обматывали фольгой таз, прикладывали к одежде полотенца и носки, фиксируя их скотчем. Насаживали на клей пакеты, создавая закрытые и шелестящие при ходьбе резервуары для заразного коричневого ветра.

Моделировалась ситуация, что большинство людей перенесут боброноз в легкой форме. Быстротечно, пустяково пронесет пару дней и отпустит. Классический жидкий стул при пищевом отравлении. Так оно, по сути, и происходило. Тем не менее, медики настойчиво и систематично предупреждали, что боброноз исключительно опасен для беспомощных стариков и тех, у кого слабый желудочно-кишечный тракт.

Львиная доля смертей во время пандемии значилась за бобронозом. Хотя бы потому, что другие причины летальных случаев нигде не отмечали.

Постепенно среди жителей всех стран мира начало нарастать недовольство. Задавались вопросом – почему типичная кишечная инфекция стала поводом для драконовских и разрушительных карантинных мер. Ведь статистика смертности не превышала среднегодовые показатели. Давно доказано, что индивидуально созданный для выявления боброноза скребок с ампулы прямой кишки давал и ложно-позитивные и попросту абсурдные результаты. Так, к примеру, используя метод соскребания, бобро-палки были найдены у морского конька, топинамбура и рижского бальзама.

Но, к удивлению человечества и предполагаемых инопланетян, никого из представителей ВОЗ это не смущало.

Поначалу прокладочный режим соблюдался строго. Люди страшно боялись заполучить вроде известную, но вдруг ставшую загадочной и крайне агрессивной хворь – по интернету показывали видео забитых больничных уборных, переполненных уток в коридорах, падающих с ног от усталости медиков в плотных памперсах и с торчащими шлангами калоприемников.

Время от времени проскакивали крамольные сообщения, что на самом деле больницы полупусты, медикам хорошо доплачивают за постановку модного диагноза, а статистика подло и умышленно завышается.

Так же периодически всплывала официальная информация о том, что дежурные и родственные дизентерия, сальмонеллез, амебиаз и другие чудесным образом испарились. Их никто не регистрировал. Боброноз властно занял нишу всех кишечных инфекций.

Опальные ученые доказывали, что прокладки не в силах защитить от боброноза. Как те же маски не могут спасти от гриппа или другого вируса дыхательных путей. Газы, равно как и частицы бобро-палок, все равно проникнут сквозь любую ткань или материал. Прокладки могли бы иметь смысл, если человек не только выделяет газы, а, выражаясь на жаргоне, делает это «с подливой».

К слову, утоляя любопытство гипотетических инопланетян, диарейный синдром при бобронозе назвали «бобровая струя» – из-за своего мощного и оглушительного напора.

Тем не менее, время шло, а карантин и ныне там. В Европе меры «воздушного поцелуя» соблюдались и контролировались усердно, от души. Среди славян же прокладки надевались кое-как. То сползала к просаку, то к пояснице задиралась, то в паховой складке в гармошку кукожилась. В метрополитене иногда дежурили муниципальщики с образцово втиснутыми между крепких бедер черными корпоративными памперсами – и контролировали, чтоб прокладки были у всех. И чтоб правильно защищали, с прикрытием ануса.

Это, пожалуй, была чуть ли не единственная точка контроля. Ну и в ресторанах обслуживали только стоячие места.

В странах с развитой экономикой принуждали к памперсам, более дорогому, но и более надежному средству. К тому же принуждали облачаться что в публичных местах, так и повсеместно на улице, несмотря даже на ветреную погоду.

Второе полугодье карантина не было встречено с особым энтузиазмом. Мир по-прежнему держали взаперти, человечество привычно, будто всю жизнь, носило в межножьи прокладки и памперсы, сугубо машинально втискивая их перед выходом на улицу. ВОЗ обещала, что конец карантину положит массовое клизмирование. Процедура состояла из форсированной очистительной промывки и стерилизации просвета толстой кишки. Но что делать, когда бактерии, в том числе и бобро-палки, снова заселят кишечник, организация молчала.

Одна часть людей приняла как должное введенные меры, послушно и систематично придерживалась их, ежедневно меняя прокладки и памперсы. Другая обескуражено и с подозрением наблюдала, хотя и не могла не придерживаться, третья же с пеной у рта эти меры поддерживала.

Инопланетяне, появись у них, упаси боже, желание вояжа к некоторым постсоветским государствам, собственными органами восприятия узрели бы, как разгильдяйски там соблюдался карантин, какими на самом деле половинчатыми, непоследовательными и порою до обидного показушными оказались ограничения. А люди там, что парадоксально, массово не вымирали. И особо не собирались, не стремились к этому. Более того, так же массово и не болели. В закрытых помещениях и салоне транспорта не стоял выедающий глаза запашок. Не звучало громкого пуканья из каждого угла. Никто не бегал менять штаны, настигнутый «бобровой струей». И цифры, как бы ими не манипулировали, ничего пандемического, из ряда вон выходящего не показывали.

Несостоятельной оказалась и диагностика – копошение скребком по складкам анусного сфинктера в поисках бобро-палочек. Официальные лица не решались оспаривать этот факт. Предпочитая с завидным упорством гнуть линию всеобщего клизмирования.

К концу первого года клизмирование потихоньку внедрялось в массы. Известные личности публично, снимая на камеры, вгоняли себе в прямую кишку некий лекарственный раствор, призванный стерилизовать часть кишечника. Тем самым убрать зловредную бобро-палку. И земляне увидели в этом анусном просвете, проделанном клизмой, свет в конце тоннеля.

Впрочем, были и те, кто сопротивлялся процедуре. И что красноречивей всего – среди антиклизмачей было огромное количество медиков. Которые всячески отговаривали и отказывались от стерилизации кишечной среды. Не видя в ней смысла. А видя вред и нарушение нормальной микрофлоры.

И это могло навести человечество на некоторые подозрения.

Смутить инопланетян могло и то, что мало кто хотел об этом задумываться. Мало кто хотел сопротивляться. Людям всегда было проще приспосабливаться и выискивать лазейки. А если кто и хотел поспорить, то не мог. Ибо был в критическом меньшинстве. Сопротивление подавлялось и наказывалось. Человека записывали в простодушного дурачка и невежу. Человека подавляли и высмеивали.

Как можно сомневаться в правильности ограничений и запретов, если среди традиционных мемов шаблонно попадались грозные и жалостливые «мой дед дристал дальше, чем видел, и едва выкарабкался», или «я так тяжко переболел, думал, унитаз развалю».

Нет. Человек был беспомощно слаб и тревожно подавлен. Дело человека – носить прокладку и бояться. И ждать, что кто-то когда-то его спасет.

И тогда, послушав душещипательную историю, инопланетяне вежливо бы кивнули своими кивательными органами и спешно отправились бы восвояси. Пометив в своих вычурных туристических блокнотиках, что через пару-тройку десятков земных лет сюда следует наведаться.

Чтобы узнать, к чему же вся эта бобронозно-прокладочная катавасия в итоге человечество приведет.



«Бэтменятко»

На пике формы я входил в десятку самых сильных боксеров мира. С одного удара я мог вырубить крупную рогатую скотину, уже не говоря о том, чтобы убить человека.

Думаю, это первая причина, по которой я участвовал в операции.

У меня была жена. Она погибла во время родов, вместе с ребенком. По официальной версии, в больнице вспыхнул пожар – и ее, сложно рожавшую, не смогли спасти.

Думаю, это вторая причина, по которой я участвовал в операции.

Сейчас уже мало кто вспомнит те наводящие ужас события. Ученый мир окрестил их как «Постковидная несостоятельность плода». В народе же прозвали проще и понятней – мор новорожденных.

Истинные причины невероятно большого количества смертей младенцев знали несколько тысяч избранных во всем мире. Так называемая элита, главы корпораций, верхушка военных ведомств и приближенные медики. А так же, разумеется, горста исполнителей. Среди которых значился и я.

Да, это я убивал новорожденных. Теми самыми кулаками, что способны были завалить зебру или муфлона. Я отрабатывал на плодах приемы профессионального бокса. Это все я, а не постковидная несостоятельность.

Как мыслящее орудие, я обязывался держать язык за зубами, иначе меня обещали не щадить. Но сейчас, когда столько воды утекло, и я стал дряхлым, давно отжившим свое стариком, я решился. И родных у меня тоже нет. Напакостить они никому не смогут.

Так что пришло время рассказать правду. Какой бы чудовищной и дикой она не показалась.

Я должен снять с души этот груз.

Разумеется, делалось это из самых благих побуждений. Возможно, я даже в некотором роде спасал мир. Но как-то легче не становится.

Где-то месяц спустя после потери жены и ребенка ко мне пожаловал военный чин. С места в карьер в ультимативной форме предложил участие в сверхсекретной операции «Бэтменятко». Добавил, что, ни много ни мало, на мои плечи, а точнее на стальные руки, возлагались надежды на спасение человечества.

Чин посчитал нужным поделиться, что моя любимая ни от какого пожара не погибла. Ее убил наш с ней ребенок. Точнее то, во что он превратился.

Ни для кого не секрет, что определенный процент людей прошли несколько этапов вакцинации от разных производителей. Уже давно доказано, что первые, на коленке сварганенные вакцины едва ли могли похвастаться идеальным составом, равно как и большим багажом исследований на предмет возможных последствий.

Но никому и в голову не могло прийти то, что вышло в итоге.

Оказалось, что девушкам, прошедшим вакцинацию одновременно американской, китайской и российской вакцинами, категорически не следовало беременеть. Сочетание этих трех вакцин вызывало кошмарный эффект на плод. С ним происходила необъяснимая, жуткая и мистическая трансформация. Формирующийся организм мутировал в гибридное существо, помесь человека и летучей мыши. Обретая зловещие и гадкие черты хищной птицы. Голова деформировалась и вытягивалась, скручивались и смещались кости таза и ног, превращаясь в короткие когтистые наросты. Ручки перепончато склеивались с туловищем, создавая уродливое подобие крыльев.

Мутация начиналась внезапно и спонтанно, зачастую в течение дня до начала схваток. И выявить ее на ранних этапах было невозможно.

Подобное чудовище, заверил чин, вырвалось из живота моей супруги. Будучи по натуре агрессивным и голодным вампиром, оно набросилось на медицинский персонал.

Потому их приходилось убивать. Сразу и на месте.

Вот что именно возлагалось на мои плечи. На мои стальные руки.

Я убивал новорожденных гибридов около года. Почти каждый день. Мой личный рекорд – восемь за смену.

Операцию проводили во всех регионах, где раньше регистрировали и применяли одновременно три вакцины. Государства действовали скрытно и жестко. Всех беременных, когда-то привившихся тремя вакцинами, насильно помещали в стационар на крайних сроках. Их тщательно, круглосуточно обследовали. Медицинский персонал был заменен на обученных военных, чтоб операция проводилась в условиях строжайшей секретности.

Меня же, как и прочих исполнителей, поселили в одной из палат родильного дома. Когда у плода обнаруживались первые мутации, беременную тут же усыпляли и отвозили ко мне.

Сами же бэтменята были крепкими орешками, крайне живучими и стойкими. Глубоко заснувшую роженицу крепко фиксировали к койке, койку поднимали вертикально и прижимали к стене.

И я начинал работу.

Я бил и бил. Выпуклый живот сотрясало от ударов. Плоть краснела, отекала, воспалялась, затем багровела и синела. Подавляя отвращение, я продолжал со всей силы вминать натруженные кулачища в растянутое, как барабан, пузо. Работал апперкотом по пигментированной полоске, тянувшейся от лобковых волос. Работал хуком по оплывшим, выпирающим бокам. Вминал джебом вывернутый пельмешком пупок внутрь.

И я чувствовал, как, несмотря на град сыплющихся ударов, в животе продолжало нарастать копошение. Чудовище, расправляя слипшиеся крылья, норовило распороть кожу. И я ускорялся, прикладывался сильней и размашистей.

Когда в животе наконец замирало, подходил военный в халате и проверял жизнедеятельность плода. Иногда он утвердительно кивал, я облегченно вздыхал, а женщину везли в реанимацию. Операция заканчивалась. Иногда же он махал головой, показывая, что плод еще жив и сопротивляется – и я снова вколачивал кулаки в разбитый живот роженицы.

Бывало, бэтменятко истощало меня раньше, чем я мог его умертвить. В таких случаях задействовался протокол «Джокер» – и плод взрывали. К животу крепили гранату и срывали чеку. Я работал до изнеможения, лишь бы предотвратить это. От женщины ведь тоже ничего не оставалось.

Вот и все, что помогало от тварей. Кулаки и гранаты.

Военных же в протоке «Джокер» заботила другая сторона медали. Что наплести родным, как и под каким соусом подать, сколько ресурсов подключить. Чтоб чисто и без лишнего шума замять. Гибель плода еще можно было худо-бедно обставить, но исчезновение беременной без сучка и задоринки не так-то просто проделать.

Но меня мало заботили их проблемы. Мое дело было бить. Одного за другим превращать в месиво жутких мутантов, которых затем осторожно кесарили и уничтожали. Так я работал до тех пор, пока не закончились женщины, привившиеся тремя вакцинами.

И я отчаянно старался не смотреть вверх, на лица с трубками во рту, что сотрясались от толчков, кривились от боли сквозь глубокий сон. И теперь, спустя столько лет, я вспоминаю, с каким остервенением, распаляя в себе ненависть и ярость, я колотил в беременные животы. Я представляю, что то, засевшее внутри, гадкое и нечеловеческое, погубило мою семью – я так до сих пор и не в силах дать себе ответ на один единственный вопрос.

Вминал бы я стальные кулаки в округлый живот собственной жены?




В ОФИСЕ


– Итак, начнем, – властным голосом сказал босс.

На его розовом, сальнощеком, откормленном лице играла легкая усмешка. Он аккуратно отложил респиратор, замерший лодочкой. Склонился перед черным кожаным креслом, обхватил руками спинку и выверено продолжил:

– Я рад, что наконец-то все в сборе. Как видите, карантин нам не помеха. Я дико устал торчать дома и не иметь возможности провести пятиминутку вживую. Не буду скрывать, я очень соскучился. В связи со сложившейся ситуацией весьма проблематично организоваться, но я нашел выход. Причина, по который вы здесь, щепетильного характера. Рабочие моменты мы решаем в долбанном зуме, засоряем отчетами почту. Переписка, мессенджеры и прочая современная мура. А чтоб поговорить по душам, как в старые добрые времена, уже кишка тонка. Паникуем, боимся заразиться, прячемся! – повысив голос, босс степенно унял вздох. – Хочу обсудить следующее. Наши межличностные отношения.

Босс замолчал и ехидно осклабился. В конференц-зале стояла гробовая тишина.

Миролюбиво хихикнув, босс отступил от кресла и медленно, вальяжно ступая, направился вдоль овального стола. Там бездвижно сидели все, кого он собрал.

– Людмила, – кошачьим голоском замурлыкал босс пиар-директору, склонившись над изголовьем ее кресла. – Начнем с вас. Наш последний корпоратив припоминаете? Нет? А я отлично припоминаю. Вы, оказывается, еще та поблядушка, Людмила. Ладно Петя, у него мозгов, как у муравьеда. Но как вы не сообразили дверь в туалете закрыть? Жаль, я самолично не застал этого. Говорят, вы так чмокали его причиндалом, будто помидорами объедались. Нехорошо, очень нехорошо. А с тебя, Петя, спрос, конечно, малый.

Босс убрал лукавую ухмылочку и брезгливо взглянул через овальный стол.

– Я знал, что ты тормоз. Это видно по успеваемости твоего отдела. Но ты, оказывается, к тому же и полнейший кретин. Ты вообще в курсе, что твоя прибацанная женушка на короткой ноге с моей секретаршей? Которая, между прочим, первое радио в городе. А то, как ты на новогоднем корпоративе, чмо пьяное, норовил ей в курилке палец в жопу засунуть – помнишь? Она зуб на тебя имеет. Но это, я полагаю, не отвернуло тебя от желания загнать Людмиле за щеку. Но ведь есть и другой подводный камень. У Людмилы, нашей милейшей губатенькой строчилы, кстати, губы отвратно сделаны, так и хочется их иглой проколоть, – так вот, у Людмилы ведь есть еще в домашнем загоне очень ревнивый и непредсказуемый муж. Он владелец ресторана на Подоле. А в связи с карантином – злючий владелец ресторана. Сечешь, Петюня? Два плюс два сложишь? Прикидываешь, какой пашот он может с твоих яиц приготовить?

Босс рывком отдернулся от кресла пиар-директора. Никто не проронил ни слова. Прицокивая и заложив руки за спину, босс ступал по мягкому ворсу ковра, задумчиво смотря под ноги.

В зале повисла черная тишина.

Босс внезапно остановился, будто вспомнил что-то, и спокойно заметил:

– Ну, с тобой, Вадимович, разговор короткий. Ты жалкий мудак.

Вадимович, как и все, воды в рот набрал.

– Уверен, ты сам это знаешь. Или, по крайней мере, догадываешься. Или просто чуешь. Какой бы ты ни был мудак, чуйка у тебя не барахлит.

Кресло под Вадимовичем скрипнуло. Это босс, подойдя вплотную, примостился кряжистым задом на краешек стола и задел коленом кресло.

Он долго и с укором смотрел на Вадимовича.

– Не того ты поля ягода, понял, чучело пресное? – назидательно, с нотками злости в голосе, сказал босс. – Закорефаниться хотел? На рыбалку набивался? В гости зазывал? А что, может, еще и дочь свою шлюшную под меня положишь? Может, прямо сейчас уже штаны мне приспустить, чтоб очечко вылизал? Твое счастье, что я человек воспитанный и интеллигентный. Но зачем меня изводить дружбой своей? Не моя ты компания. Ты – тупой баран с провинции, запомни это. Чтоб впредь мы к этой теме не возвращались. Иначе выгоню, как собаку паршивую.

Строго кивнув, босс валко сполз со стола. Тут же, взглянув в сторону, с острым раздражением махнул рукой.

– С тобой, жирная завистливая корова, вообще не хочу разговаривать. Небось каждую ночь мечтаешь, как бы меня подсидеть, а? Хоть иногда пальцы свои колбасные вытирай от майонеза, а то смотреть тошно. Вот честно – если б не идеальная, без сучка, работа твоего отдела, вытолкал бы твою тушку за минуту. Еще и на ход бы дал. Представляю, сколько времени твое сракатое гнездо будет колыхаться после пинка.

Босс хмыкнул, довольный и ядовитый. Подошел к боковой, зауженной части овала, остановился и по-отцовски прочистил горло.

– Что ж, Скувич, с тобой тоже разговор серьезный. Всем известно, что ты мне нравишься. Впрочем, я и сам не особо скрываю свою симпатию. Хитрый ты жук, Скувич, гибкий, точный, это высший класс. И ум у тебя живой, на лету схватываешь. Не зря дослужился до начальника отдела., хоть и молокосос еще. Только вот присутствует у тебя одна черта, Скувич, которая ну совсем тебе не к лицу. Ты жлоб, Скувич. Неухоженный, махровый жлоб. А это очень нехорошо. Знаешь, как тебя называют за спиной? Скунсович. Ты нормально зарабатываешь, я плачу тебе немалые бабки – так за каким хреном ты жлобишься на новую и чистую одежду?

Босс укоризненно покачал головой, мягко похлопал по спинке кресла.

– Ладно, не беда. Захомутает баба – живо из тебя человека сделает.

Задумчиво отвернувшись от стола, босс подошел к стене и долго разглядывал картины.

В конференц-зале не раздалось ни звука.

– Что ж, – будто очнувшись, выпалил босс и повернулся к собравшимся. – Продолжим нашу беседу. Петюнь, о тебе мы уже, так сказать, посудачили. Держишься на плаву по той простой причине, что балагур и весельчак. А в рабочих делах ты кусок говна. Совершенно нестоящий и незаслуженно сидящий на зарплате. Я подумаю, как это можно исправить.

Босс зловеще замолчал, затем сухо закашлялся, отчего воспитательный момент был испорчен.

Все так же неспешно, будто игриво крадучись, подошел к последнему креслу.

– С вами, Виточка, хочу пооткровенничать напоследок. С позволенья, так сказать, оставил вас на десерт, – расплылся в ухмылке. – Сотрудник вы новый, свежая кровь. Чувствую, что еще стесняетесь, не освоились. Да, прекрасно понимаю, я старый шакал, но ведь и мудрости немного поднабрался.

Он перевалился через спинку, отчего кресло жалобно застонало. И Виточка послушно подалась назад, ближе к боссу.

– Давайте договоримся на будущее – по любому вопросу тут же обращайтесь ко мне, – голос у него стал грудным, заискивающим. – Я всегда помогу и посоветую. Вы еще так молоды, Виточка, вам нужен наставник. Зрелый и опытный мужчина.

Вещая, босс поглаживал Виточкины волосы, затем, мимолетно скользя, отстегнул пуговку с белой блузки. Пальцы неторопливо, чуть подрагивая, добрались до чашечек бюстгальтера. Не получая отпора, рука внедрялась под белье, сдавливая и пощипывая.

– Признаюсь, Виточка, я порядком устал от всей этой непрерывной суеты, – босс хрипловато шептал ей в ухо. – И карантин нагрянул очень кстати. Мне захотелось еще больше времени уделять себе, отдыхать и путешествовать. Я присматриваю приемника. Вы умна и красива, Виточка. Но я не знаю, как сильно вы отданы делу. Мне нужно быть уверенным, что я могу положиться на вас.

Продолжая тихонько ворковать, босс стянул с себя брюки и трусы. Поднял Виточку, уложил ее на стол. Плюнув на разгоряченный и вздыбленный член, босс медленно вошел в Виточку.

В конференц-зале раздавалось сдавленное мычанье и пыхтенье. Виточка молчаливо, терпеливо и угоднически терлась об стол.

И тут случилось непредвиденное.

Встревоженная какими-то странными шумами, уборщица Степановна дернула дверную ручку и заглянула в зал.

Она увидела босса, сношающего костюмированную резиновую куклу. На кукле был светлый парик и приклеена фотография лица новой начальницы отдела маркетинга. На остальных сидящих куклах так же были изображения лиц других начальников отделов.

Предельно осторожно, скривившись от старания, Степановна прикрыла за собой дверь. Босс ничего не заметил. Он был занят. Он заканчивал свою хоть мало-мальски живую пятиминутку.




ВОЗДУШНО-КАПЕЛЬНАЯ ВЕСНА


Человек, запертый в квартире, становится похож на таракана. На Грегора Замзу с телефоном в лапках.

Человек, запертый в квартире, поглощает все подряд, запивая чем-то еще хуже. Этот карантинный человек мается от скуки, как постельный клоп. Но как клоп, которому надоела постель. Он мочится на горшки с алоэ. Вытирает руки об трусы. Вырезает оригами из туалетной бумаги. Сравнивает количество волос на правой и левой ноге. И смеется, как Фантомас, осознавший, что он гермафродит.

Карантинный человек моет руки, но не моет голову. Карантинный человек больше и чаще гадит, чтобы из раза в раз возникал повод занять себя уборкой.

И самое любопытное – человек, запертый в квартире, чтобы выжить, со временем все меньше походит на человека, которому стоит выживать.

Робинзон, утративший счет сигаретам и вину, я выползаю на улицу и чувствую острый приступ весны. Первоапрельский полдень дышит на меня солнцем и гладит просторным небом.

Вокруг неожиданные и запавшие люди, от них остались лишь глаза. Глаза, смотрящие в разные стороны, как у хамелеона. Они видели ненастоящую зиму. Теперь они видят закрытую весну и серое солнце.

Люди в ожидании налога на воздух, чтобы наконец-то меньше дышать.

И осталось лишь понять, в какую сторону пока что можно смотреть, чтобы успеть хоть краешком глаза увидеть светлое будущее.

Дворы стары, чисты, но едва ли стерильны. И дворы все еще бескоечны. Окоченевшее железо машин жмется к тротуарам, пешеходные тропы оттерты бетонными наростами. Тоскующий по подошвам асфальт, лишенная целлофанновых шапок трава, бессилие одиноких, одичавших среди плиточных стыков окурков.

Меня настигает смутная тревога. Мир вокруг, он остановился, взял паузу. Мир замер. Мир притих. Именно, что притих. Так бывало в самые ранние часы выходного дня, когда все еще спят или мнутся по кроватям. И тогда притишье выглядело естественным, ни к чему не подвязанным.

Но молчание карантинного города другое. Как фальшивая, не ко времени и не к месту перебитая на полуслове фраза. Как принудительная репетиция конца света. Когда все вроде вымирают пачками, но на самом деле насильно спрятаны – и жиреют, изнемогая от скуки. Люди есть. Их много. По-прежнему слишком много. Они сидят в своих коробках и смотрят на меня из-за занавесок своих отверстий в стенах. Наблюдают за мной.

За каким-то отчаявшимся безрассудным идиотиком, нашедшим повод выбраться наружу. И они ждут, что я закашляюсь, захаркаю кровью скамейку и упаду к жидкому кустику, судорожно агонизируя от нехватки драгоценного кислорода. Они смотрят на меня со смешанным чувством злорадства и успокоения. Ведь следующими жертвами станут точно не они. Что статистика – это не про них, а про меня. Про того чувачка на улице, про любого того, кто по ту сторону окна.

В отдалении, по широкой трассе мчится авто. Прошмыгивает, будто от погони. От жужжания, рвущего тишину, коробит тополя, кусты сирени хотят отвернуться, жимолость и подорожник брезгливо кривятся. Авто исчезает, оставляя после себя гадливый привкус испоганенного апокалипсиса.

Я шагаю по тротуарной плитке, и гул моих шагов становится сердцебиением города. Обрастающие мускулами деревья шутливо перешептываются, пытаясь скрыть оторопь от завалов лежалого вокруг кислорода. Небо свежо и гладко, как простыня от пролежней.

Навстречу идет женщина. У нее синее ковидное лицо. Походка быстрая и торопливая. Все верно, нечего маячить на виду у солнца такому боязливому, такому беспокойному и нежному куску мяса, как человек.

Мы разминаемся на скорости света, как и положено в карантинный век. С легким разочарованием от того, что не заметили друг у друга никаких симптомов. Потому что статистика – это ведь про нее, а не про меня.

И сложная, неприятная мысль закрадывается внутри. Она витает в воздухе, я касаюсь ее кончиком каждого утра, пробую на вкус каждым вдохом, смакую с ежедневной порцией новостей.

Что, если навалившееся сегодня – это навсегда? Что, если уже не будет, как прежде? Если уже ничего не вернется на привычную колею? Что, если теперешнее, так резко и жестоко рухнувшее на обыденность и будничность – уже и есть то самое на постоянке?

Да нет, невозможно. Бред. Цирк какой-то.

Но я смотрю по сторонам и вижу, убеждаюсь, что возможно все.

И такое грустное ощущение – неприкаянности, беззащитности, беспомощности. Быть посреди огромного города и одновременно в крохотной капсуле пустоты.

Будто сама природа с любопытством всесильного имбецила тыкает в меня ветром, щупает лучами солнца, сыплет под ноги чернозем. И смотрит за реакцией, пуская слюни дней. В любую секунду может или заскучать и оставить меня в покое, или в приступе раздражения размозжить об случай.

Похрустывая на стыках, громыхает мимо трамвай. Замечаю трех сидящих внутри пассажиров. Закупоренных, ступорных, бесполых существ. Эти трое рассажены по углам, кажутся еще более одинокими и зряшными, чем если б там сидел один человек.

С этого трамвая нам не сойти, куда бы он нас не вез.

Прохожу сохнущие зиккураты из паллет. Отсыревшие трупы ящиков, остатки дружелюбного мусора, по-собачьи льнущего к ногам. Бездыханный зев метро. Торговые точки, стертые с лица земли. Будки киосков, где вповалку дремлют товары. Неброские отхожие места. Детали улиц, без человека ставшие хламом.

Как мало все же нужно вещам, чтобы почувствовать себя живыми.

Я не наблюдаю по пути трупов с вывернутыми карманами. Сирены скорой не пронзают кварталы заунывным воем. Не свирепствует голодающая толпа, штурмуя продуктовые магазины. Не громыхают танки, не ведется отстрел антимасочников. И за мусорными баками не подстерегают зараженные зомби.

Но ведь и не обязательно катастрофа должна выглядеть кинематографично. Далеко не каждая трагедия осознается в момент.

Запрещенная для прогулок весна обволакивает тело началом тепла. Началом жизни, которой нет дела до человека. Ей плевать на вирус, на сатурацию легких и на синдром Мендельсона, когда захлебываешься собственным желудочным содержимым.

Бессовестная, как любовь, весна надевает на человека маску, чтобы вдохнуть полной грудью. И череда дней становится единственным путешествием.

Я иду к родителям. Я знаю, наши общие семейные вирусы и бактерии делают нас лишь сплетенней и крепче. Ничего чужого я им не принесу. А подарю я им другое – время.

Время, которое мы проведем вместе. Слова, взгляды, эмоции. То, что бесценно. То, что бесплатно. То, что не заразно.

Как много мир ни пытается у нас отнять, время он отнять у нас не в силах.




ВРЕМЕННЫЕ МЕРЫ


Непослушные веки, непослушные руки, непослушные ноги. Сабрина лежала на мягком, теплом, удивительно родном. Она была укутана и неподвижна. Она проснулась, ощутив это, как медленное возвращение. Как выныривание. Как приход в тело.

Она была уже здесь.

Но тело Сабрины оставалось немым. Окаменевшим. Не своим. Она не могла даже открыть глаза – такая небывалая усталость сковала ее. Голова муторно раскалывалась, губы пульсировали от ноющей боли.

Дышала она с невыносимым трудом.

Из кухни доносились шумы. Мама была там. Если напрячь слух, Сабрина могла услышать шорох ее шагов и сдавленный плач.

И тут – жуткая вспышка воспоминания. Мамины круглые, сверкающие, как луна в ночи, глаза. Смотрят на нее. Сквозь нее. Через нее.

Я хочу тебя уберечь. Ты – все, что есть у меня в жизни. Ты и есть моя жизнь…

Что-то болезненно давило на шею. В горле будто застряло нечто чужеродное и противное. Нос не хотел пропускать воздух вовсе, так был заложен. И невозможно разлепить опухшие губы.

Бессилие и жуткая усталость.

Догадка обдала Сабрину волной жара. То, чего так боялась мама. Болезнь из новостей. Тот самый вирус.

Для чистокровных землян он совершенно неопасен. Даже если человек заражается им, то болезнь протекает бессимптомно и пожизненный иммунитет вырабатывается довольно легко и быстро…

Как это произошло? Что-то вчера случилось, что-то страшное – но что? Ей захотелось позвать маму, но ничего не вышло. Рот замком сомкнули губы. Из горла раздавалось лишь гаснущее мычание.

Вирус превратил ее в неестественно застывшее тело.

Вчера, вчера. Сабрина попыталась сосредоточиться на воспоминаниях.

Как и последние пару месяцев, мама пришла с дежурства взвинченная и взбудораженная. Волокла здоровезные пакеты. Дала указание надеть одноразовые перчатки и разложить продукты в холодильнике. Чтоб она, по обыкновению, провела очистку от «уличной микрофлоры».

Мне позвонила твоя бабушка по отцовской линии. Я сама удивилась, честно говоря. Сто лет уже не общались. Она сказала, твой биологический отец заразился, ему очень плохо. Ты, наверно, даже не помнишь, как он выглядит. Так вот, он на аппарате искусственного дыхания. Хотя, казалось бы, ничего не предвещало тяжелого течения. Но теперь картинка сложилась, мне стало окончательно все ясно. А ты понимаешь, что это означает?..

Путанно и туманно в голове Сабрины всплывали мамины слова. Сказанные вчера или недели назад, непонятно. В голове стыла густая каша.

После дезинфекции мама шла на кухню и готовила ужин. Прислоняла к солонке телефон – чтоб с динамиков громче звучала трескучая речь. Там, по обыкновению, умные дяди и тети рассказывали о странных вещах. Которые мама затем объясняла, простым и понятным языком.

Есть версия, что президент США Эйзенхауэр в 50-х годах заключил договор с серыми инопланетянами, разрешив им проводить опыты над людьми и предоставив наземные базы в обмен на технологии. Эта сделка дала внедриться в общество рептилоидам – ящерообразным инопланетянам, умеющим маскироваться под людей. И они не преминули ею воспользоваться…

Позвав Сабрину, мама сделала видео в телефоне потише.

– Закрой глаза, – строго сказала. – Понюхай, что это.

По некоторым данным, до 80 процентов мировой политической и культурной элиты развитых стран – это представители «серых» и рептилоидов, а так же их гибридов с людьми…

Сабрина догадалась, что шоколад. Радостно открыла глаза – так и оказалось. Мама, изможденная и сухая от недосыпа, улыбнулась.

– Тест пройден, садись кушать. Шоколад на десерт!

Пока Сабрина жевала гречку, мама доходчиво разжевывала очередную странную интересность, которую дядя заумно вещал из экрана телефона.

Ничего не предвещало беды. Обычный вечер с мамой. Тревожной и грызущей ногти, но родной и заботливой.

Пока Сабрина не закашлялась.

То ли чай обжег горло, то ли поперхнулась, жадно глотая отломыш шоколада. Маму будто током прошибло. Она вскочила, заметалась по кухне. Больно схватила ее и сорвала со стула, взметнула футболку вверх и приложила ту холодную круглую штуковину к ребрам. Замерла, прислушиваясь к дыханию. Пощупала за ушами, заставила широко открыть рот, гадко сдавливая ложкой язык.

– Тело не ломит? Не знобит? Чувствуешь, что тебе жарко?

И Сабрина призналась, что ей целый день жарко. Тут же попыталась оправдаться, что с утра включили отопление. Но мама не слушала. Она вскрикнула и зажала рот рукой.

– Быстро ложись в постель!

Чуть позже Сабрина уловила, как мама, с трудом сдерживая истерику, лихорадочно говорила по телефону:

– Да, прямо сейчас! Я оплачу такси. Знаю, что ты нейрохирург. Но ведь врач же. Звонила, конечно! Никто не приедет. Потому что этим скотам, видите ли, подавай тяжелый случай сразу! Ребенок уже задыхаться должен, чтоб они соизволили заглянуть. Прошу, приезжай. Нет, не паникую я. Нет же, это не как в прошлый раз!

Через час приехал дядя Женя. Мамин близкий друг. Врач. Осмотрел Сабрину, снова прослушал той холодной штуковиной ребра. Порасспрашивал.

Потемневшая от усталости, мама стояла у двери и постоянно всхлипывала.

– Абсолютно ничего, – говорил уверенным голосом дядя Женя. И Сабрине казалось, он старался сдерживать гнев. – Сколько раз я тебе говорил, что это ты в группе риска. А не малышка. Девочка здоровее всех нас. Это тебе нужно остерегаться заражения, а не ей.

– Здорова, ага, – фыркнула тогда красная от слез мама.

– Ну и что, что у нее астма! – повысив голос, раздраженно сказал дядя Женя. – Не приговор, что слабое сердце. Но нет у нее ковида! Нет и не будет. Ты же взаперти ее держишь полгода, если не больше. Девочка ну никак не заразится, сидя дома.

– Но мне же надо выходить. И я контактирую со множеством людей.

– Вот ты и можешь принести в дом болячку. Ты для нее – главная и единственная опасность. Девочка должна быть максимально защищена от тебя. Создай ей стерильные, но комфортные условия. И переждем уже все этот долбанный карантин.

Дядя Женя ушел. Сабрина слышала его шепот. Он предупредил, что больше не приедет. Попросил маму не звонить ему по ночам, иначе он просто ее заблокирует.

Мама загнанно расхаживала по кухне. Что-то говорила, ругалась, ревела. Иногда затихала – давая возможность вещать дядям и тетям из телефона. Затем она зашла к Сабрине.

– Я люблю тебя. Ты все, что у меня есть. Я очень боюсь за тебя. Я не знаю, сколько генов он передал тебе. Ведь он – не такой, как мы. Он «серый». Понимаешь, твой биологический отец – не полноценный землянин. И теперь из-за него ты в смертельной опасности.

Сабрина внимательно слушала мамин срывающийся голос, ей было очень страшно. Мамины глаза ярко сверкали во тьме комнаты.

Это биологическое оружие. Ими был изобретен и запущен вирус ковид-19. Как единственное средство борьбы с «серыми», рептилоидами и их гибридами с людьми. Если в организме присутствуют инопланетные гены, то ковид-19 протекает тяжело.

– И теперь из-за него ты в смертельной опасности. Он сейчас в коме. А что может случиться с тобой, если заразишься? С твоей астмой, больным сердцем. Я не могу этого допустить.

Тогда Сабрина начала плакать. Она хотела понять, что ей нужно делать, но страх сковывал и обезоруживал. Мама перестала трясти ее за плечики и крепко обняла. Вздохнула, отодвинулась и шмыгнула носом. Взяла себя в руки. Нарочито спокойно посмотрела на Сабрину.

– Пусть ты даже и гибрид, я не могу позволить. Я не отдам тебя. Ты будешь жить. Ты никогда не заразишься этим ковидом.

Мама ушла. Приказала Сабрине не двигаться с места, а сама закрыла за собой дверь квартиры. Часа три или четыре Сабрина оставалась одна.

Появилась мама под утро. И она была не с пустыми руками.

Мне нужна твоя помощь. Тебе придется немного потерпеть.

Сабрина вспомнила, как сделала два глотка из стакана и тут же снова поперхнулась. Жгучая, противная жидкость не шла внутрь. Мама оставалась спокойной, дала запить соком. Помалу, с перерывами, принудила выпить гадкое до конца.

Не прошло и минуты, как Сабрина почувствовала мягкое, расслабляющее тепло в животе. Мама уложила обратно в кровать. Раскрыла упаковку с какими-то инструментами. Сабрина проваливалась в туманную дремоту. Ее даже не испугал вид шприца. Мама деловито заправляла его прозрачной жидкостью с крохотной ампулы.

Отголоски страха замирали в сердце. Сабрина немощно ворочала языком, но мама не обращала внимания. Еще чуть, и она отключилась.

Но не полностью. Время от времени она будто выныривала из жидкого сна. Сквозь рыхлую муть беспомощной неподвижности Сабрина ощутила холодную влажность на шее. Несколько капелек щекотливой дугой сбежали к затылку. Она вяло приоткрыла веки и взглянула на маму – та усердно терла шею ваткой. Заметив взгляд, нежно улыбнулась.

В другой руке мама держала наполненный шприц.

Вот тогда Сабрина и запомнила ее глаза – круглые, сверкающие, как луна в ночи, глаза. Смотрят на нее. Сквозь нее. Через нее.

Я хочу тебя уберечь. Ты – все, что есть у меня в жизни. Ты и есть моя жизнь…

– Ма, – чужим языком выдавила Сабрина.

– Засыпай, малыш, – с ноткой принуждения шепнула мама.

– Что… – Сабрина никак не могла шевельнуть громадным языком, – ты делаешь?..

Мама прикрыла ладонью лицо Сабрины.

– Сейчас будет немножко больно. Потерпи. Сделаю укол под кожу.

Так и случилось. Одеревенелая и одурманенная, Сабрина скривилась от короткой вспышки боли. Мама сделала укол.

– Все будет хорошо, – звучал рядом мамин голос, тихий и воркующий. – Немножко потерпи, сейчас отпустит. Чуточку попечет и перестанет.

Сабрина проваливалась все глубже. Но заснуть окончательно так и не смогла.

Она вспоминала короткие кадры увиденного. Враз зафиксированные на миг очнувшимися глазами.

То, как мама оголила тонкий треугольничек лезвия, сверкающий от остроты. Как приблизила его к шее Сабрины. То, как лезвие мелко подрагивало и давало блики.

– Не сглатывай, – злым, сдавленным голосом прошептала мама. – Не сглатывай же.

Сабрина ничего не могла поделать. И мама, похоже, и не обращалась лично к ней. Она склонилась очень близко, были видны ее складки и поры на носу.

То, как мама нащупала что-то на шее Сабрины. Твердый выступающий хрящик. Спустилась ледяным пальцем ниже, придавила, выявляя между податливых плотностей впадинку. Углубление. Зафиксировала вжатым ногтем. Приблизила лезвие к ямке. На секунду замерла, сделала глубокий вдох – и проткнула.

То, как Сабрина ощутила тупое давление. Раздался глухой, едва уловимый хруст. Что-то вгрузло в шею, тонкое и острое. И спустя какое-то время потекло, прямиком к затылку и подушке.

Сабрина пропадала, терялась в забытьи – но она честно старалась не сглатывать.

То, как мама возилась на кровати, отчего прогибался матрас и мялась простыня. И то, когда на миг Сабрина возникла из пустого сна, распахнула глаза – и увидела, как мама просовывала в шею резиновый шланг. Медленно проталкивала вглубь. И как ее руки, спрятанные перчатками, были измазаны в крови.

То, как Сабрина ощутила жутковатое трение об горло. С внутренней стороны. Будто там ползло нечто твердое, спотыкалось об стенки, но продолжало непримиримо проталкиваться вглубь.

Мама приподнимала голову Сабрины – каждый раз, когда обматывала шею очередным слоем бинта. Раз за разом. Возникшее однажды давление в области шеи уже больше не прекращалось.

– Так, половину мы сделали, – удовлетворенно сказала мама. – Сейчас будут еще укольчики. И гораздо больнее. Но нам надо закончить, так что потерпи.

Мама стянула ее, все еще безвольно растекшуюся в полудреме, на середину кровати. Села со стороны изголовья, придавила коленями ее уши. Дальнейшее Сабрина помнила совсем плохо. Откуда-то возникла пронизывающая боль. Она хотела выбраться, попробовала сопротивляться отключенным тело, вытащить голову, но мама крепко сжимала и делала больно. После уколов она проводила какие-то действия с губами, отекшими, вздувшимися, будто неживыми.

– Все, я почти сделала! – вскрикнула победно мама.

Сабрина снова на секунду пробудилась, дернулась – прямо над ней свисало лицо мамы. Искаженное и мрачное.

– Успокойся. Прошу тебя, успокойся. Прежде, чем я сделаю последнее – восстанови дыхание. Начни дышать медленно и спокойно.

Мама осторожно разнимала ноги, освобождая голову Сабрины.

– Лежи смирно, – с угрозой в голосе произнесла мама. – Больно больше не будет, я обещаю. Поначалу просто непривычно. Но это нормально, так надо. Просто засыпай. Это будет лучше всего. Я подожду. Засыпай.

И Сабрина заснула.

Очнулась она только сейчас. Разбитая и скованная вирусом.

Или все же не вирусом?

По крупицам восстановить ночные события не удавалось. Все растекалось в жиже болезненной головы и растворялось в отеке будто отсыревших губ.

Сабрина издала стон. И замерла в тревоге. Казалось, весь дом прислушался к этому стону. И теперь раздумывал, что с ним делать.

Мама. Со слезами радости Сабрина увидела ее. Она катила в комнату высокий длинный штырь, на котором сверху болтался прикрепленный пакет с прозрачной жидкостью. С пакета тянулась трубочка. Трубочка заканчивалась жалом иглы. Иглу мама бережно сжимала пальцами.

Сабрина снова почувствовала страх. Вместе с пробуждением он заползал в нее, как темное насекомое. Она беспокойно заерзала, ощутив прилив беспокойных сил в мышцах. Хотела спросить, узнать у мамы, что происходит, но никак не могла.

Странное давление в забинтованной шее не отпускало. Губы даже с напряжением нельзя было разомкнуть. А нос оставался намертво заложенным.

И дышать. Сабрина с нарастающим ужасом ощутила, как плохо ей дышать. Как тяжело и невыносимо трудно сделать вдох. Как мало воздуха она может вдохнуть.

Заметив усилия Сабрины, мама мягко улыбнулась.

– Не переживай, малыш. Тебе нельзя нервничать. Иначе начнешь задыхаться.

Сабрина хрипло застонала. Звуки никак не могли выбраться из нее. Тело непослушно билось в мелких судорогах.

– Прошу тебя, успокойся, – сурово, с грозными интонациями повторила мама.

Она села на край кровати. Положила ледяную руку Сабрине на плечо.

– Если ты еще не вспомнила и не догадалась, то знай – я зашила тебе рот, а ноздри заклеила клеем. А в шее сделала отверстие, через которое ты будешь дышать. Успокойся. Успокойся, я сказала! Задохнешься же!

Сабрина разглядывала маму, тщась поверить – и громкие стоны замирали внутри нее.

– Потому что ты должна пережить пандемию! – вдруг громко, с отчаянием в голосе воскликнула мать. – Ты не виновата, что твой отец «серый». Тут моя вина, я была слепа, я еще тогда не проснулась.

Замолчав, мама перевела дух. Сабрина заливалась слезами и трепыхала головой.

– Впрочем, рептилоид он или гибрид – не имеет значения, – сухо добавила. – Все равно они скоро покинут нашу планету. Если ковид их раньше не выкосит, разумеется. Но ты проживешь долгую и счастливую жизнь. Я тебе обещаю.

Мама погладила мокрые щеки Сабрины. Ее лицо озарила светлая, полная безмятежности улыбка.

– Это временные меры, запомни. Когда-нибудь все закончится, – мама показала иглу. – А пока что давай покушаем.

И мама, болезненно сковав Сабрине локоть, воткнула иглу в синюю горбатую прожилку. Крутя колесико, мама следила, чтоб в висящем на штыре пакете забегали пузырьки.

Так Сабрина начала кушать.




ВЧЕРАШНИЙ ДЕНЬ


– Так что вы решили?

– Ну не знаю, цена кусается.

– Прошу, поймите нас правильно. Это печень молодого, здорового, непьющего. Почти что юноши. Кстати, сразу хочу заверить, чтоб не возникало вопросов в дальнейшем – все, чем мы располагаем, не какой-либо ширпотреб. Товар высшего качества. Никаких пенсионеров, онкологических, хроников. Отсюда и соответствующая цена.

– А что у вас еще есть?

– Много чего. В принципе, можно подобрать на любой вкус. Кроме легких. Легкие, сами понимаете, пользуются наименьшим спросом. Потому овчинка выделки не стоит, как говорится.

– Из-за вируса?

– Да, разумеется. Люди боятся. Думают, что могут заразиться. Мало того, что без носителя вирус быстро гибнет, так еще и клиенты полагают, что даже термическая обработка не дает гарантии. Это примитивное заблуждение, но народ дик и темен, ничего не поделать.

– Печень, я слышал, все же самый ходовой товар.

– Верно. Печень и селезенка. Это паренхиматозные органы. Проще говоря, цельные, забитые массой. Сплошной шмат крови и клеток. Тут уже никого не смущает, что вирус может содержаться в крови. Хотя, само собой, при специальной обработке он уничтожается, а антитела и другие иммунные клетки сохраняются.

– А не проще тогда брать сразу костный мозг или, скажем, лимфоузлы?

– Помилуйте, это ведь были люди, которые немного пожили в нашем загаженном мире. И лимфоузлы у них порядком засорены. Да и костный мозг ни к черту.

– Понятно. Также я слышал, что проблематично достать вкусный мозг.

– Ох, это совсем другой коленкор, нужен индивидуальный подход. Многие, кто этим занимается, попросту жадные и бестолковые торгаши. Ну, знаете, как это у нас обычно – желание втюхать и навариться. Ведь если купить мозг наобум, он будет по вкусу, как переваренный грецкий орех. Пресный и разваливающийся. Потому товар подбирается четко под человека, исходя из его психотипа. Тут целое анкетирование нужно пройти, пообщаться с аналитиком – и сопоставить полученную информацию с теми вариантами, что есть в наличии. Чтоб схожесть была – в характере, поведении, образе мышления даже. Тогда и получите отменный вкус. Соединить вас?

– Нет, пока что не нужно. А вот, скажите, какие-то особые, эксклюзивные предложения у вас есть?

– Конечно, есть. Мы их называем – деликатесы. Сейчас мы располагаем несколькими роскошными товарами. Первый – сердце. Но не просто сердце, а со значительной гипертрофией миокарда. Сердце спортсмена. Бегуна, если точнее. Вирус же, как известно, совершенно неразборчив.

– Звучит неплохо. Что еще?

– Еще у нас имеется поджелудочная железа диабетика. Сразу подчеркиваю, что это безвредно. Диабет первого типа у молодой женщины с серьезной деструкцией островков. Я к тому, что железа будет иметь очень пикантный сладковатый привкус.

– Умеете вы, конечно, пропиарить.

– Благодарю. Я просто люблю свою работу.

– Деликатесы по описанию и правда роскошные.

– О, я вам еще о нашем главном товаре не сказал. Это вообще на вес золота. Почка с надпочечником. Вроде так себе, согласитесь. Подумаешь, почка. Но! Надпочечник-то не обычный, а с аденомой!

– Погодите-ка, вы же уверяли, что у вас все чисто и без онкологий!

– Обижаете, уважаемый. Разумеется, так и есть. Аденома совершенно доброкачественна, потому проблем клиенту не несет. А вот изюминка в том, что из-за опухоли надпочечник наводнен гормонами, адреналином в первую очередь, и его употребление вызовет невероятный прилив энергии. Это своего рода наркотик. Но наркотик полезный и безопасный!

– Хм, представляю, сколько это стоит.

– Немало, согласен. Но времена меняются. Барыгование масками – это вчерашний день. Даже ежегодная вакцинация попахивает разводняком. Дилетантский подход. Учитывая ситуацию в мире, нужно брать от жизни по максимуму.

– Вы знаете, я, пожалуй, пока настроен на печень. А там посмотрим.

– Хорошо, понимаю. Кстати, у нас действует акция – при покупке любого второго товара двести масок в подарок.

– Согласен, куда же без них!

– Зря смеетесь, это вечный дефицит. Без маски сейчас ведь и на улицу нельзя выйти – штраф или тюрьма. Таковы реалии, с ними нужно считаться. А наших клиентов беречь нужно. Потому при покупке любого третьего товара – в подарок аппарат ИВЛ!

– Хм, вообще неслабо. Представляю, какие у вас обороты. Что ж, я буду иметь это в виду. Благодарю, что уделили время. А печень молодого и непьющего я готов приобрести сейчас. На всякий, просто уточняю – короны мне бояться не нужно? Этот человек от нее ведь уже умер, какая-то перестраховка должна быть.

– Прекрасно понимаю ваши опасения. Но и вы поймите – мы ценим наших клиентов, нам важна наша репутация. И мы все сделаем для того, чтобы удовлетворить запрос каждого. Товар тщательно обработан и стерилизован, мы за это отвечаем головой. Так что хоть младенцам давайте!

– Спасибо, я вас понял. Давайте оформлять заказ.




ВЫВИХ


Врач показался в коридоре. Пузатый и лысеющий дяденька, он неспешной походкой зашел в травмпункт. Он был в респираторе и белых плексигласовых очках.

– Что тут за шумиха? – слышался его голос из-за приоткрытой двери.

– Та вот привезли героя-любовника, – сердито и сдавленно, будто что-то поднимая или перенося, ответила медсестра. Фоном к их голосам доносился болезненный стон и покряхтывание.

В дверной щели затопорщился кусочек белого халата. Видимо, врач склонился над пациентом. Пробормотал неслышное, ответом послышалось угрюмое медсестринское «ага».

Затем врач вышел из кабинета и тут же наткнулся на плачущую девушку. Она сидела на скамейке у травмпункта, сквозь слезы следя за происходящим.

– Вы кто будете? – суховатым тоном поинтересовался врач.

– Девушка, – утираясь, ответила.

– Я вижу. А конкретней.

Она указала дрожащим пальцем на дверь.

– Его девушка.

– Так бы сразу. Пройдемте оформлять тогда.

Врач с минимальной деликатностью поднял девушку и, удерживая за локоть, провел в кабинет.

– Садитесь, – кивнул на стул. А сам сел за свое рабочее место, выудил из шкафчика пустую кипу бумаг. Взял ручку и замер перед бумагой. – ФИО.

– Мое? – тревожно спросила девушка.

– Нет, вашего попугая, – скривился. – Больного, разумеется.

– Капчун Степан Афанасьевич.

– Возраст.

– Двадцать шесть лет.

– Адрес прописки.

– Адмирала Нахимова, дом пять, квартира сорок три, – ответила девушка, затем спешно добавила: – Скажите, ему можно помочь?

Врач устало сморщил лоб и потер пухлой пятерней щеки. Деловито подбоченился.

– Сейчас узнаем, – сказал хрипловато, прочищая горло. – Во-первых, скажите, больной последнее время обоняние не терял?

– Обоняние?

– Ага, обоняние. Ну, это когда нос не работает, – улыбнулся. – К примеру, снял он носки вечером, вам вонь жуткая, что глаза выедает, а ему хоть бы хны. Припоминаете такое?

– Пожалуй, бывало, – медленно согласилась девушка.

– О, это хорошо, – оживился врач. – Кашлял он последнее время? Или сморкался?

– Он часто сморкается, когда выходит курить на балкон.

– Еще и курит, – довольно потер руки врач. – Вообще замечательно. Как давно?

– Не знаю. Мы недели три, как познакомились, – скромно призналась девушка.

– Три недели? – удивился врач. Быстро глянул на настенный календарь. – Это прямо перед карантином, смотри-ка. Любовь-морковь? – подмигнул.

– Так вышло.

Врач выжидающе молчал, потому девушка сочла нужным продолжить:

– За два дня до карантина познакомились, через приложение. И прямо перед самоизоляцией решили снимать жилье вместе, чтоб платить пополам. Так ведь выгодней.

– Очень разумный подход, – усмехнулся врач. – Как вижу, зря время на самоизоляции вы не теряли.

Девушка густо покраснела. Врач коварно ухмылялся, наблюдая за ее реакцией, затем, спохватившись, быстро продолжил:

– Ладно, дорогуша, это все лирика. Вы мне вот что скажите. У больного есть какие-то хронические заболевания?

– Насколько я знаю, нет.

– Хм, это уже неприятно, – недовольно проворчал под нос. – А может у родных есть что?

– Кажется, у бабушки диабет, – наморщив лоб, припомнила.

– О, диабет, совсем чудненько, – записал, – а у родителей? У него вообще есть родители?

– Есть, да. Они живут в Винницкой области. Но он мало о них говорил.

– Обидно.

Врач задумчиво потупился, постукивая по респиратору ручкой.

– Больше больной ни на что не жаловался?

– Вроде нет.

– Совсем ничего? – повторил чуть ли не с тоской в голосе. – Припоминайте, милочка. На головную боль ни разу не жаловался? Что давление подскочило, не говорил ни разу?

– Не знаю, – удрученно сказала девушка, расстроенная, что не может помочь. – Может и было что-то такое, да.

– Ага, было же, – усмехнулся и принялся записывать. – Гипертоническая болезнь мимо никогда не проходит. Отягчает она, само собой, от этого никуда не деться. Операция же еще…

– Ему нужна будет операция?

– Возможно.

– А удастся спасти? – смущенно потупилась девушка. – Ну, его… этот… орган.

– Орган? – переспросил непонимающе врач. – Ах да, орган. Вопрос сложный, но мы сделаем все, что в наших силах. Кстати, как насчет режима самоизоляции – вы его строго придерживались?

– Конечно!

– А социальной дистанции?

– Еще как!

– Работа на дому?

– Виртуальная, как и положено!

– Сколько раз он выходил из дому?

– Четыре или пять.

– Так четыре или пять? – напустив строгости, уставился врач.

– Скорее, четыре.

– Многовато, как для жесткого карантина, – заметил задумчиво. – Когда он выходил крайний раз?

– Позавчера.

– А это уже ни в какие ворота. Куда ходил?

– В супермаркет.

– Ну еще бы, – недовольно цокнул языком. – Так обычно и происходит контакт с бессимптомным носителем. Масочного режима больной, разумеется, не придерживается.

– Что вы? Маска, перчатки, без них ни ногой.

– Ой, рассказывайте, – вяло скривился. – Молодой ведь еще. Все мы по молодости бунтари. Каждый день вижу таких смельчаков – нос торчит, маска, в лучшем случае, на подбородке. А то вовсе в кармане преет.

– Он очень осознанно относится к пандемии.

– Не хватало еще халатного отношения, – с нотками возмущения парировал врач. – Собака есть у вас?

– Нет.

– Значит, кроме супермаркета, он никуда не выходил? Никаких прогулок в парке, да?

– Так нельзя же!

– Если быстро, не засиживаться – то как раз-таки надо. Для легких самое оно, кислородом насытиться. Учитывая, что он еще и курец.

– Курец, – нехотя согласилась девушка.

– Вот видите, – торжественно объявил доктор. – Курение, да еще и загазованность городского воздуха, отсутствие прогулок. И к ворожке не ходить, обструкция легких.

– Какая еще обструкция?

– Тяжелейшая обструкция, милая моя. Да еще и бронхит хронический, зуб даю. Болезнь курильщиков. Что бы там периодически не всплывало от лоббистов, курение – лакомая подстилка для короны.

– Погодите! – с тревогой в голосе уставилась девушка. – Вы хотите сказать, у моего парня коронавирус?

– Потише, милая, – успокаивающе поднял руки врач, отчего девушке ни разу не стало спокойней. – Вы меня простите за интимный вопрос. Но я обязан его задать, сугубо из профессиональных побуждений. Как часто вы занимались сексом за эти три недели?

– Раза два… Иногда три, – робко ответила девушка.

– В неделю? – на всякий случай переспросил врач, заметив блеск в глазах девушки.

– Чего же, в день.

– Ах в день, – исправился врач, невольно дернув шеей. – Что ж, вот это и был контрольный выстрел. Истощение, чрезмерные физические нагрузки угробили иммунитет больного.

– Ничего не понимаю, – сконфуженно произнесла девушка.

– Диагноз не вызывает сомнений. И, судя по отягчающим данным, молитесь, чтоб не пришлось подключать к аппарату.

Девушка ошарашено смотрела на врача.

– Какой еще диагноз? Мы же вызвали скорую, потому что у него вывихнулся член во время секса!

Врач с видом человека, полностью контролирующего ситуацию, вальяжно откинулся на мягком кресле.

– Вывих не вывих, это мы уже сами разберемся, – рассудительно сказал. – Но ковид в его крови в ближайшее время может дать серьезные осложнения. Даже сейчас, пока мы тут с вами языками чешем. Так что без стационара не обойтись.

– Та какой еще ковид, вы о чем?

– Самый обычный ковид, – и вдруг спешно добавил: – Впрочем, наоборот, очень даже необычный.

– А как же тесты? Ведь надо сдавать тесты, чтоб ставить диагноз!

– Вы меня еще поучите, дорогуша, как я должен ставить диагноз. Вот как появятся тесты – так и сделаем. В мире пандемия, между прочим, тесты днем с огнем не отыскать. К тому же их информативность порою вызывает сомнения. В нашем же случае, когда картина ясна, как божий день, и никакие тесты не понадобятся.

Девушка безнадежно присмирела. Сказать ей было нечего.

– И чего вы сидите? Родственников обзванивайте, – хмуро, повысив голос, рявкнул врач. – Объясните ситуацию. Пусть привезут больному все необходимое. Сейчас я напишу список всего, что нужно – больница побирается на копейки, помощи от государства кукиш с маслом. Так что выкручиваемся, как можем… А потом шагом марш на строгую двухнедельную изоляцию!

Девушка отупело смотрела на список. Какие-то остаточные, из самых глубин вычерпанные капли слез падали на пол и оставляли мутные темные пятна на листке. Врач, не обращая на них внимания, поддел девушку за локоть и выпроводил в коридор.

Слезы в этих местах – событие далеко не из ряда вон выходящее.




ГРУППА ТЫСЯЧ


Город пожирал ночь. Пожирал с жадностью голодающего старика, которому бросили кусок сырого мяса.

Дома с единичными прострелами света. Впечатленные черным простором, между домами прятались дворы. По откусанным пальцам улиц, будто мухи, ползали человеческие тела. Теребя лапками, шевеля усиками, откладывая личинки дурных помыслов.

Скучные и противные, как дохлые крысы, спали обитатели черных окон.

Когда же началось все это безумие?

Два года назад, когда я стала номопом? Два месяца назад, когда я получила свое последнее задание? Или две недели назад, когда я получила вторую порцию вакцины?

Я подъезжала к родному району, но ностальгии не чувствовала. Это было злое и опасное место. Как женщина, затаившаяся в песках.

Если я обмишурюсь с заданием, облажаюсь – мне вырвут задницу с корнем. Конечно, я могла открыть дверцу и вывалиться из такси – но рейтинга мне это в мужском мире не прибавило б.

По радио сообщали, что в Дублине, возле магазина, где стояли привязанные невакцинированные родственники, завязалась потасовка. Которая переросла в массовую драку. В итоге разграбили магазин.

Затем диктор с убогим хвастовством поведал, что киевлянин-фотограф представил в Риме выставку своих работ под названием «Сироты режима». На более чем ста снимках запечатлены использованные маски, выброшенные горожанами в уличное пространство.

– Дальше я не поеду, – мрачно процедил таксист.

Перхотное мурло со стражем. Организация решила полностью дистанцироваться. Внедрение должно пройти гладко, без зацепок.

Я придвинулась к пластиковой перегородке.

– Что там случилось?

– Не знаю, – буркнул. – Затор какой-то. Пожарники, скорая, мигалки везде.

Я просунула деньги в вырез перегородки и вышла из такси. Тут же, ошеломленно озираясь, сняла с лица очки и принялась натирать стекла. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Собраться с мыслями. Отпустить ситуацию.

Я чувствовала опасность, беззащитность. Люди здесь были без масок. Поголовно.

И более того – без маски была я сама.

К мосту, ведущему на Русановку, было не добраться. Посреди дороги остывал, исходя дымом, остов автомобиля полиции, перегороженный пожарной колымагой и отсеченный лентами от толпы зевак. Людей собралось много. Стояли кучками, курили, точили лясы, расходиться явно не собирались. Две полицейские машины, пока целые и собранные, бросали на лица, вызывающе лишенные масок, мертвенный синюшный отсвет.

Заунывным голосом звучало из приемника полиции:

– Граждане, соблюдайте масочный режим! Граждане, соблюдайте масочный режим!

Полицейских окружили молодые люди и что-то яростно доказывали. Складывалось впечатление, что обе стороны напряжены до предела.

Я отошла к тротуару, где несколько ребят распивали пиво и хихикали над происходящим. Возле них стояла молодая девица в белой кепке. Она порядком раздалась сзади. Такая корма для уроженок здешних мест – типичный признак того, что девица крепко встала на ноги и осознала себя самостоятельной личностью.

– Народ, что тут происходит?

– Легавые борзеют, как обычно, – с готовностью ответила девица в белой кепке. – Проезжали мимо, прицепились к местным, что те без масок, воздухом дышат. Слово за слово. Ментам набили рожи, спалили тачку. Вот подмога приехала, выясняют.

– А тех местных задержали?

– Еще чего, – весело огрызнулась девица. – Дали деру давно. У нас территория свободных людей, в намордниках ходить не собираемся…

В это время один из полицейских отошел к центру дороги и, подняв руки, громко возвестил:

– Так, народ, расходимся! Через полчаса комендантский час!

В ответ раздался взрыв хохота.

– Через полчаса сиську мамкину сосать!

– Чеши отсюда, фараончик жалкий!

Кто-то из гущи толпы кинул в полицейского смятую пачку сигарет. Полицейский взбеленился, схватился за дубинку, но, осмеянный сплоченным улюлюканьем, поостыл и попятился к машине.

– Уже не прокатит кормить нас лапшой, – беспечно сказала девица в белой кепке. – Тут одно из двух. Или власти пойдут нам навстречу и отменят бардак под названием карантин. Или введут войска и подавят нас танками.

Из разных углов донесся тревожный оклик. Прокатившийся поначалу невнятной волной, затем я услышала отчетливое: «Бидоны!».

– Советую сваливать, – лаконично заметила девица, быстро допивая пиво. – «Бидонами» мы называем автозаки, в которые менты полюбляют винтить всех неугодных.

Толпа ринулась к мосту, ведущему на Русановку. Осмеянный полицейский выхватил-таки дубинку и огревал по спине пробегающих, до кого мог дотянуться. Но недолго – один из ребят на скорости влетел вытянутой пяткой ему в живот, отбросив на пару метров.

По мере углубления в район, люди рассасывались по дворам. Я остановилась у густых кустов, отдышаться и перевести дух. В светлых промежутках, вычерченных фонарями, шастали мрачные типы, я старалась не привлекать их внимание.

Мне нужно было добраться до Двуствольного.



Два месяца назад босс собрал нас на очередное экстренное совещание. Из десяти старших номопов трое работали в поле, остальные же потихоньку заполняли зал.

Мы занимали этаж в здании службы безопасности, хотя фактически подчинялись международной структуре под эгидой ООН.

Я прибыла раньше всех, то есть, вовремя, и заняла свое место. Босс уже был на месте. Не могу припомнить, когда он вообще покидал офис – торчал здесь безвылазно и круглыми сутками.

Мы перекинулись парой фраз. Он отвечал вяло и невпопад. Дремал еще.

Затем пришли остальные. Переглянулись, и Ваня Два Миллиметра открыл окно. Хоть с улицы и обдавало утренней прохладой раннего апреля, дышать удавалось с трудом. У босса, любителя позывных и прозвищ, было и свое. Боря Сквозняк. Проблемы с кишечником, ничего тут не поделать. От него исходил, мягко говоря, неприятный запах. Который он, судя по всему, не считал нужным или возможным сдерживать. В его присутствии приходилось открывать окно, невзирая на погодные условия. Лишь бы иметь доступ к свежему воздуху.

Последнее время стало совсем невыносимо. Будто он испытывал на нас некую разновидность иприта.

Мужчины перездоровались, ударяясь костяшками пальцев. Хоть лапы перестали мять, уже прогресс. Дурацкие мужланские привычки. Сколько вообще веков этому ритуалу? Он давно изжил себя, никто уже не прячет оружия в руке. Теперь угрозы гораздо больше в самом рукопожатии.

Как же закостенела мужская натура, что так усердно тянет за уши ритуальный хлам.

– Что ж, давайте по порядку, – прокашлявшись, начальственным тоном начал босс.

Не ручаюсь за остальных, но я собаку съела на масочно-хиджабной физиогномике. Тоже, пожалуй, вековое и сугубо женское. Уметь различать мужские эмоции, предугадывать и истолковывать настроение и желания. По языку тела, по жестам и движениям, по мимике – пусть и усеченной до верхней трети лица.

Впрочем, это время кануло, дорогие мужчинчики, когда мы вам угождали и потакали. Новый мировой порядок – он во всем.

Тогда я сразу поняла, что босс не в духе. Как и все мы, он оставался в маске, хотя и прошел вакцинацию, единственный из всех присутствующих. Я задавалась вопросом, зачем он так. Сила привычки? Дань уважения к сотрудникам? Показательное великодушие начальника?

Зная босса, все же склоняюсь к первому. Он, как и любой закоренелый мужик, раб своих зависимостей.

Ведь как еще объяснить то, что из отверстия в центре его маски тлела сигарета. Он менял их так быстро и вечным круговоротом, что отверстие всегда оказывалось закупоренным новой. И не было никакого нарушения масочного режима.

В тот момент, когда он предложил начать, я заметила, что сигарета мелко подрагивала, свисая чуть вправо. Признак дурного настроения. Будто он хотел держать рот свободным, чтоб сердито плюнуть.

Может, он даже и плевал внутрь маски, кто знает.

– Что там с бандой масочников? – угрюмо спросил босс. – Как прошло?

– Вроде неплохо прошло, – сокрушенно начал Ваня Два Миллиметра. – Во время облавы мы поймали их на горячем. В гаражах на полу стояли десятки ведер с заразным секретом. Ох и вонь там была. Что интересно – они доставали утопленные маски детскими граблями.

– Это же какими психами надо быть, чтобы настаивать маски в емкостях с вирусом, – не выдержала я, – а затем фасовать и раздавать на улице в качестве благотворительности.

– Ага, – вставил Ваня Два Миллиметра. – А потом их носят ничего не подозревающие люди. И поголовно зарабатывают ковидное воспаление легких.

Всех номопов я знала, как родных. Ваня Два Миллиметра отличался скрипучей дотошностью и любовью к деталям и тонкостям. Потому у него и прозвище такое. Стоит маске чуточку сползти, хоть на парочку миллиметров обнажить ноздри – он тут как тут. Сразу нудит, сопит, душнит, что это нарушение масочного режима, штраф, выговор и так далее.

Не зря я его отшила, когда он клеился ко мне прошлым летом. Впрочем, надо отдать ему должное, по липовым заключениям и ПЦР-тестам у него особая чуйка.

Босс натужно пыхтел и выпускал густые клубы дыма. Вкупе с открытым окном становилось немного легче. Краем глаза я поглядывала на него и все пыталась понять, в чем же дело. Странно, но сквозь сизоватую завесу мне показалось, что он пронизывал меня взглядом.

– Так вы их накрыли или нет? – сердито кашлянул босс. – И если да, то к чему это твое вроде?

– Думаю, это один из филиалов. Не центр. Где центр, мы пока не разузнали.

– Успехами ты не собираешься блистать, я так вижу, – заметил босс, когда Ваня Два Миллиметра замолчал. – Дальше кто там? Сережа, что у тебя с детьми?

А вот Сереге повезло больше. Время от времени он трахал меня в подсобке, среди швабр и туалетных растворителей. Но тут, разумеется, ничего личного, сугубо для нормализации гормонального фона. И ему разрядка, к жене идет с настроением, и мне полезно, от застоя избавляюсь.

Нам даже масок не приходилось снимать, до поцелуев ни разу не доходило, хоть он в порыве страсти несколько раз и пытался. Мужчины, они такие потешные, когда занимаются сексом. Так отдаются, стараются, из шкуры вон лезут. А дома жена сидит, котлеты жарит.

Впрочем, мужик он импозантный, с харизмой. В делах с нарушительницами ему нет равных. Вскружит голову, охмурит – и барышня не заметит, как ее на чистую воду выведет.

В то время он занимался так называемым «делом членоротых». Кучка озабоченных малолеток создавала похабные принты на ткань маски. И эти маски, кстати, пользовались популярностью. Молодежь ведь хлебом не корми, а дай сделать вызов старперам. Да еще и с таким генитальным шиком. Парни с рисунком огромной вагины на всю площадь маски, девушки с внушительными стояками – то лиловая головка упиралась под нос, то напряженная мошонка, похожая на жирный и волосатый знак бесконечности. Сцены с порно-фильмов. Тройнички, камшоты, массивные зады с зияющими анусами в аккурат в области рта.

Выйти на предприимчивых ребят оказалось не так сложно. Гораздо сложней закрыть и привлечь к ответственности. Их крышевали влиятельные родители. Пришлось подключить общественность и ханжеских, воинственно настроенных бюджетников.

– Маешься с ними неделями, – недовольно проворчал босс. От тряски губ ссыпался сигаретный пепел. – Как думаешь, есть надежда, что до второго пришествия Христова справишься?

Что в Сереге обескураживало – что он сопли жует перед начальством. Позволяет насмехаться и выставлять себя подтирочным ковриком. Босс тоже молодец. Как и все типичные мужланы, завидует чужим успехам и стремится отыграться на своем поле.

Дальше выступил Веник. Его отдел занимался пропагандой вакцинации. Ничего интересного, типичная промывка мозгов.

Босс сидел совершенно неподвижно, вид у него был безучастный и несколько надменный. Монолог Веника затянулся, стало невыносимо скучно, и босс практически перебил его самодовольное разглагольствование.

– Ладно, все ясно. У тебя то густо, то пусто, типичная возня. Лиза, ты хоть чем-то порадуешь? – обратился ко мне. Все с интересом взглянули на меня. Знакомые мужские взгляды, раздевающие и фантазирующие.

А теперь еще и снимающие маску.

– Да, Лиза, порадуй нас, – ехидно вставил Веник.

– Прости, Веня, но красивые эскортницы тебе по-прежнему не по карману.

– Лиза, прошу, – устало произнес босс.

Наша с Веней перепалка могла длиться вечно, потому я пошла на попятный.

– Да, хорошо, – сверкнув глазами в сторону Веника, рассказала о текущей ситуации с Группой.

С момента создания организации НОМОП, «Новый Мировой Порядок», прошло два года. Мы с боссом были пионерами нашего отделения, – и Группа, пожалуй, является на сегодняшний день самым серьезным ее вызовом. Предпосылки к ней возникли еще задолго до первого этапа вакцинации, если брать во внимание разномастные ячейки конспирологически настроенных товарищей с узкой, но горластой аудиторией приверженцев.

Но первый этап вакцинации совершил наихудшее – люди начали объединяться. Разрозненные кучки сплавлялись в большие и все более влиятельные группы по интересам. Ковид-диссиденты, антипрививочники, поджигатели вышек мобильной связи, любители теорий заговора, бунтари и вечные несогласные создавали одно целое – Группу Тысяч. Хоть и было привито около полумиллиона граждан, но Группа расцвела на фоне вакцинации пышным цветом.

Группа выступала за немедленную отмену карантина и комендантского часа, требовала упразднения штрафов и самого НОМОПА. По их утверждениям, переболеют все, и не раз, это вид гриппа, только со своими специфическими симптомами. Смертность, тут они руководствовались мало кому известными официальными данными, не превышала норму. А умершие от ковида – пожилые люди, страдающие теми или иными хроническими заболеваниями.

А вот вакцина, по их мнению, вообще исчадие ада. Организм человека и сам, без тяжелых химических веществ, отлично справится с заболеванием. К тому же от побочных эффектов может стать действительно хуже.

Во главе фасадной ее стороны значился некий профессор Перечный. Он был идейным вдохновителем и, судя по всему, к тому же довольно серьезным, авторитетным ученым. Его ролики становились обиходными, расходились в среде незрелых умов, как горячие пирожки. Информация, которую Группа выдавала на-гора, имела очень малый круг ознакомления, являлась тайной и зашифрованной. Но каким-то невообразимым способом становилась достоянием Группы, а затем и общественности. Сводки о побочных эффектах вакцинации, об испытаниях, о смертях. Вся грязь, которую лучше бы скрыть и замять, Группа выставляла напоказ и публично обсуждала.

Номопы задолбались удалять и блокировать. Круг читателей и приверженцев Группы неуклонно рос. Они вышли в массы – разбрасывали листовки, клеили провокационные тексты и лозунги.

– Полагаю, без серьезного влияния и финансирования тут не обошлось. Затурканный плебс крайне редко создает столь мощную и организованную структуру, как Группа. У них есть спонсор, может не один. И это явно крупный игрок. Тот, кому выгодно расшатывать лодку. И расшатывать во всем мире. К тому же, очевидно, Группа располагает доступом к секретной информации. Зашифрованные сведения, нежелательная социология, статистические данные, отчеты и заключения. Их видео, которые мы просто не успеваем блокировать, пестрят официальными документами и нелицеприятными фактами.

– Что по поводу информаторов? – спросил босс.

– Пока ничего, – призналась. – Крысой может быть кто угодно. Вплоть до Веника, сливающего по пьяной лавочке инфу проституткам.

– Лиза, я же просил! – прикрикнул босс.

– Молчу-молчу, – примирительно затараторила. – Одним словом, вся надежда на массовую вакцинацию. Это первое и основное, против чего они выступают.

– Вот доедет сейчас «рыгачка» с Европы – и заживем, – иронично вставил Веник.

– Хочешь сказать, что если вакцинация пройдет масштабно и успешно, то Группа распадется? – с сомнением в голосе, подняв брови, спросил босс.

– По крайней мере, пыл значительно поубавится. Они своими глазами увидят, что никто не чипирует их жопы, не превращает в роботов и не вводит под видом лекарства стрихнин. Это просто укол с ослабленным вирусным компонентом. Медицина двадцать первого века, ничего личного.

– Прогресс как он есть, – добавил Серега.

– Аминь, – вставил Веник.

– У меня все.

Мы заслушали последний доклад, от простушки-замухрышки Светы. Ее отдел занимался однодневными повестками, мелкой бытовухой. Семечки.

Свету я пригласила однажды к себе, мы выпили вина, я разгорячилась и возбудилась, а когда захотела близости – она, стыдливо поджав хвост, убежала домой. Пропащий номер.

Босс выпроводил всех, а меня попросил остаться. Тут-то я поняла, что начинается самое интересное.

Мы посидели в молчании, пока последний номоп не закрыл за собой дверь.

– Все хорошо, босс?

Морщинистый лоб Бори Сквозняка выглядел более блестящим, чем обычно. Он рассеянно перебирал в руках бумажки. Я была с ним на короткой ноге, мы почти что друзья, и мне стало не по себе от его подавленного настроения.

– Земля носит, Лиза. Земля пока носит.

– Как Катя? Идет на поправку? Я так давно ее не видела.

Его жена тоже вошла в элитное меньшинство вакцинированных первым этапом – и, несмотря на это, заболела.

Надела корону.

– Та на убавку она идет, – проворчал негромко и ровно. – Корона поразила слезные железы, она плачет целыми днями. Выглядит это угнетающе, скажу я тебе. Те ранние штаммы с потерей обоняния, выпадением волос из ноздрей и онемением мизинцев кажутся теперь детскими забавами.

– Ничего, я верю, скоро «рыгачка» отправит вирус на свалку истории. Ты ведь сам уже человек нового поколения, – подмигнула я подбадривающе.

– Ага, называется – почувствуй себя беременным.

Единственный побочный эффект, которым обладает вакцина – это непрерывная рвота на протяжении недели. И только ленивый не пошутит.

– Кстати, когда уже наконец-то порадуешь? – поинтересовалась. Они долго и старательно планировали завести ребенка. Особенно после вакцинации.

– Не знаю, – снова раздраженно ответил босс, морщась. – Может, ты сама как-нибудь на создание семьи снизойдешь?

– Старомодные институты насаждаешь, дед трухлявый? Я же не по этой части. Я свободна, как ветер, забыл?

– Мы одногодки вообще-то, – с деланной обидой заметил босс. Затем по-стариковски просипел: – Впрочем, чувствую я себя и вправду трухлявым дедом.

– Отдыхать больше нужно, – назидательно сказала. – И побольше положительных эмоций.

– Ой, иди в пень со своими эмоциями, – у него появилась густая рябь в уголках глаз. – Вся эта ковидная истерия не добавляет позитива.

– Истерия? – удивилась я. – Странно слышать такое словечко от начальника регионального НОМОПА.

Босс отмахнулся.

– Вот скажи – ты хочешь вакцинироваться?

Неприятная пауза. Я чуть не поперхнулась слюной. Озадаченно развела руками.

– Боря, я вижу, ты порядком растерял чувство юмора. Разумеется, хочу. Это первое, что я хочу сделать.

– Первое? – переспросил босс.

Я еще больше растерялась.

– Очень странный вопрос. И, поверь, не ради того, чтобы поскорее вернулись старые добрые времена. Потому что они уже не вернуться, к счастью, никогда. А потому что наступил новый мировой порядок. И вакцинация – одно из условий этого порядка. Чему я несказанно рада.

– Но ведь это, как и прежде, обычная простуда, – пожал плечами босс.

– Ты снова шутишь, надеюсь? Скажи это тем, кто в реанимации. Или тем, кто умер. Или умирает в данную минуту.

– Лиза, без обид. Я искренне сожалею, что те люди, которые родились, имеют склонность умирать. От разного рода болезней, закупорки сосудов, онкологии, несчастных случаев. И мы с тобой прекрасно знаем, что ковидные смерти – это крошечная часть.

– Босс, тоже без обид. Но тебе и вправду пора на отдых. Мы с Группой зашиваемся, а ты еще и контру разводишь тут.

– В последнем видео Группа выложила официальную и не очень освещаемую статистику, что вакцина дает серьезные побочные эффекты.

– Еще скажи, что ты на Группу подписался, – брезгливо скривилась. – Если я не ошибаюсь, это всего лишь два с половиной процента.

– Да, но учитывая, что первый этап вакцинации затронул в основном высший класс, им публично кололи физраствор.

– И ты туда же? – расстроено проговорила. – Вот для чего, скажи мне? Какой в этом смысл?

– Чтоб люди перестали бояться. И бежали галопом вакцинироваться.

– Но для чего? Зачем весь этот спектакль?

Босс был предельно холоден и недружелюбен.

– Я не знаю. Все, что у меня есть – досужие мысли. Борьба с перенаселением, очистка планеты, заработок денег. К тому же, заметь, мероприятие проходит под вполне заботливыми и миролюбивыми лозунгами. Сами в очередь становятся. Еще и попку спиртиком протрут.

– Честно, меня тошнит уже от теорий заговора. Будто нет других способов уничтожить население.

– Так ведь проблематично. Воевать уже не сильно спешат, особенно в мировых масштабах. Та и вооружение такой мощи, что матушку Землю быстрее в пыль превратить. И как в подобных условиях быстро и эффективно истребить огромную кучу народа? Создать необычный вирус. Нагнать страху, эпично его разрекламировать. Все подчистую закрыть, превращая людей в нищих и голодных. А затем дать надежду, что все закончится. Надежду в виде ампулы с лекарством. Вуаля.

– Перевербовали, признавайся?

– Не мели ерунды.

– Отстреливаешь все постулаты Группы.

– Так ведь посуди сама. Все происходящее – это не про вирус, это психологический тренинг. Локдауны – тренинг как жить, когда у тебя нет доступа к магазинам. Маски – тренинг как подчиняться, не задумываясь о смысле. Дистанция – тренинг как оградить непокорных…

– Если сейчас же не прекратишь, я тебя арестую.

– Ладно, молчу, – замахал руками. – Кстати, знаешь, что это за документы?

Я вопросительно вскинула брови.

– Это твои дела.

– Свод позора? – усмехнулась.

– Скорее перечень подвигов.

– Ой, Боря, мне кажется, в этом кабинете задницу лизать полагается мне.

Сквозняк пропустил мимо ушей мою провокацию и продолжал меланхолично перекладывать бумажки. Отсюда я заключила, что серьезный разговор все же состоится.

Он высокопарно заметил:

– Мы ведь стояли у истоков организации. И прошли весь этот путь, до сегодняшнего дня, рука об руку. Если б не дело о Бэтмене, мы сейчас могли бы сидеть наоборот.

Я с легкой досадой вспомнила то пресловутое дело о Бэтмене.

Однажды к нам обратился главврач больницы с просьбой разобраться, почему в его больнице ни в какую не излечиваются пациенты. Едва начав идти на поправку с одним комплексом симптомов ковида, как через время подхватывают другой. И так по кругу.

Оказалось, свихнувшийся на комиксах санитар решил, что если он переболеет всеми возможными штаммами ковида, то обретет свойства летучей мыши. И пока я возилась с расследованием, погибло четыре человека.

Да и сам горе-супергерой успел скончаться от осложнений.

– Ну уж нет, протирать в кабинете штаны – совсем не мое.

– А ты помнишь свое боевое крещение? – с лукавинкой сощурил глаза Боря.

– Ладно, я бы набрала салфеток, если б знала, что мы устроим ностальгическую дрочку. Давай выкладывай, чего вызвал.

Боря докурил сигарету. Тлеющий окурок едва не опалил ему маску. Затем он ловко взял еще одну и вставил в прорезь. Пока развеивался дым от предыдущей, я успела уловить неприятный запашок.

Не зря, ой не зря все же у него прозвище Сквозняк.

– Тебе очень идет твое прозвище, Лиза, – будто читая мои мысли, сказал Боря. Я и раньше наблюдал за ним подобную чуйку, но сейчас было особенно не по себе.

– Терпите же как-то.

– Бутылочная Лиза. Вечно нарываешься, дерзишь, язвишь. В бутылку лезешь, одним словом.

– Судя по всему, дело очень серьезное, раз ты так долго яйца мнешь.

Босс вздохнул. Это выглядело, как прогрев двигателя.

– Ты мой лучший сотрудник. И еще ты мой друг. Больше я никому так не доверяю, как тебе.

– Было уже, давай дальше.

– Вчера ночью напали на транспорт с «рыгачкой». Десять миллионов доз. Проведена целая военная операция. Всю охрану обезвредили, а так же уничтожили два грузовика.

Я негодующе мотнула головой.

– А всего грузовиков сколько было? Пять?

– Да, оставшиеся три похитили.

– А на авиаперевозку не хватило мозгов? – сердито заметила.

– Логистически выгодней и эффективней было именно наземным транспортом. «Рыгачка» же отправлялась по регионам.

– И что теперь? Вытяжку сельдерея будем колоть? Мы же так рассчитывали на эти дозы. У нас совсем худо со статистикой.

– Правительство что-то придумает, выкрутится. Сорвались переговоры, например. Вакцина оказалась некачественной, народ любит такое хавать. Мол, правительство проявило неслыханную заботу и в последний момент отказалось от поставок.

– А что мы будем делать?

– Я думаю, это дело рук Группы Тысяч.

– А кого же еще!

– Да, – печально произнес Боря. Помолчав, отчеканил: – Именно поэтому ты внедришься в их ряды.

Я зависла. Задание граничило с японским божественным ветром. Но я так же прекрасно понимала, что, кроме меня, ни один номоп этого не в состоянии провернуть.

– А есть лазейка?



Лазейка была. Спустя месяц подготовки и залегания на дне я отправилась на внедрение.

Мне сделали лазерную шлифовку рубцов, возникших за ушами от хронического ношения маски. Я вспомнила, как надо обнимать людей, чтоб это выглядело естественно. Отучилась смотреть и анализировать лишь верхнюю треть лица собеседника.

Группа когтями вцепилась в отжившие повадки, в архаичные и никому уже не нужные межличностные отношения. Обнимашки, целовашки, распахнутые в хохоте пасти, брызжущие слюнями.

Сами того не осознавая, или же намеренно, с чьей-то подачки, члены Группы отстаивали принципы динозавров. Но удар, который нанес миру астероид ковида, уже произошел. Эпоха старья и старперов ушла. Пришло время новой реальности.

Время, когда традиционные браки можно смело выбрасывать на помойку.

Время, когда образование и науку жизни дети получат не по пыльным учебникам и не от дремучих, пришибленных жизнью учителей – а по тик-току и постам звезд инстаграма.

Время женщин, переставших быть домохозяйками.

Время упразднения частной собственности, когда у одних все, а у других ничего.

И время новой религии. Поклонение человеку и его разуму, а не седовласым патриархальным божкам.

С этими мыслями я бродила по криминальному району. Он был когда-то моим родным. Странные ощущения. Будто я, мелкая школьница, зашла в туалет, а там курят старшеклассницы.

Я зашла в подъезд, поднялась на третий этаж. Нажала на кнопку звонка. Где-то в отдалении звонко запиликало.

Мне открыла дверь пожилая женщина. Она стояла без маски – и я видела ее открытую улыбку.

На миг я опешила, но быстро взяла себя в руки.

– Я вас слушаю, – доброжелательно сказала женщина.

– Я к Двуствольному, – с трудом подавив желание впериться в ее рот, невнятно пробормотала.

Женщина внимательно осмотрела меня.

– Хорошо, проходите.

И я зашла внутрь.

– Прямо по коридору и направо, – добавила в спину женщина.

Спина взмокла. Нервы были напряжены до предела. Я улавливала странный запах, легкий душок вони, очень знакомый, но никак не могла уловить, где я его ощущала раньше.

В тускло освещенной, утопающей в желтоватом полумраке комнате сидели за столом двое. Первого я узнала сразу, это был профессор Перечный. Второй сидел вполоборота, но я уже догадалась.

И даже где-то на задворках интуиции я сразу поняла, что так и произойдет.

Там сидел босс. Именно от него исходил знакомый запах.

Слова застряли в горле. Еще немного, и я бы разрыдалась. Я почувствовала, как душу мне переполнили гнев и обида.

– Иди присядь, – сказал он. – В ногах правды нет.

Он улыбнулся. Но улыбка получилась неестественная, какая-то болезненная, будто в край его губы впился рыболовный крючок и кто-то тянул его к себе.

Я оторопело смотрела на мужчин. Они деликатно ждали, пока я приду в себя и послушно упаду на указанный стул.

– Что-нибудь выпьешь? – заботливо спросил босс. – Чай, кофе? Алкоголь тоже есть, но не предлагаю. Нам предстоит серьезная ночь и нужно, чтоб ты адекватно воспринимала происходящее.

– У Марковны роскошное печенье к кофейку, – подмигнул профессор Перечный. – Рекомендую.

Я кивнула. Кофе был сейчас не самым худшим вариантом.

В комнате воцарилась тишина. Мужчины курили, переминая фильтры сигарет в пальцах.

Я сняла очки и протерла стекла. Это один из лучших приемов, чтобы собраться с мыслями.

– Как любопытно складывается, – язвительно уставилась на мужчин. – И кто из вас Двуствольный?

– Я, – отозвался со смехом босс. И я впервые, не скрывая удивления, рассмотрела его лицо.

– Кто бы сомневался.

– Ты ведь знаешь мою любовь к прозвищам. В жизни не догадаешься, почему у меня такое.

– Догадываюсь. Поскольку ты крыса и осведомитель, но еще и, в прошлом, разумеется, руководитель регионального отделения НОМОПА, то работаешь на два фронта. На два ствола.

– Это вынужденная мера, – посмурнев, ответил босс. – И ты не отгадала.

– Что ж, дай подсказку.

Я посмотрела на него, холодно и спокойно. Мы долго молчали, затем он спросил:

– Ты ведь помнишь наш последний разговор? О Группе, вакцинации, причинах всего этого.

– Такое не забывают.

– Продолжаешь ерничать, – скривился. – А у меня для тебя есть подарок.

Босс достал из-под стола синий контейнер. Сорвал защитную наклейку и поднял крышку. Внутри педантичными стопочками выстроились флакончики с вакциной.

В том, что передо мной были подлинные, настоящие вакцины – я не сомневалась.

Тщетно скрывая удовольствие от произведенного эффекта, босс нарочито сердечно сказал:

– Ты говорила тогда, что больше всего на свете хочешь поскорее привиться. Так вот – бери и прививайся.

Он открепил со штатива флакончик и поставил на стол.

– Прямо сейчас, да? – иронично хмыкнула.

– Да хоть прямо сейчас, – в тон ответил.

– И в чем тут подвох?

– Подвох в том, что идет третья мировая война! – не выдержал профессор Перечный и воинственно привстал на стуле. – Транскорпорации и денежные мешки ее устроили, чтобы подмять под себя человечество. Чтобы подчистить количество бипедальных хомячков, а оставшихся загнать в цифровой концлагерь! В этом флаконе созданное ими биологическое оружие.

– Неужели?

– Мы живем в эпоху «войны пятого поколения», когда вместо использования оружия на поле боя наиболее эффективны тайные биологические агенты, экономическая война и пропаганда. Ведь существует множество доказательств того, что коронавирус – это естественный и очень доброкачественный вирус, который даже не вызывает у большинства людей простуду.

– Какой безобидный паренек, однако.

– А вот вакцина против коронавируса – совсем другая история, – с жаром продолжал профессор Перечный. – Если говорить простыми словами, она не передает тебе патоген, а программируют мРНК. В свою очередь, мРНК похожа на ДНК, но это РНК-мессенджер. То, что создает белки в организме. Это похоже на компьютерную микросхему, которую ты вставляешь в 3D-принтер, а затем говоришь ему, что ты хочешь, чтобы он сделал, и он распечатывает это. Когда ты идешь делать вакцину от коронавируса, ты фактически не получаешь вакцину в том виде, в каком мы всегда ее знали.

– Сироп? – воскликнула я и ударила себя по коленке. – Или в виде клизмы? От скоты, я так и знала, везде обман.

– Нет-нет, уколы, – наивно запротестовал профессор. – Но в твое тело вводится информационная РНК, которая затем изменяет твой генетический код, чтобы начать производство собственной модифицированной версии коронавируса. Понимаешь, о чем?

– Ни словечка.

– Ну как же, – расстроился профессор, – мРНК-изменяющие коронавирусные уколы, распространяемые в настоящее время, переписывают генетический код человека, чтобы впоследствии сделать нас уязвимыми для второго вируса. Это «операционная система», предназначенная для программирования людей.

Я устало вздохнула, едва подавляя зевок. Давая понять, как увлекателен разговор.

– Жду не дождусь, когда уже меня запрограммируют. Сил нет выносить все это дерьмо.

Профессор Перечный возмутился.

– Но это же неправильно!

– Да, да, – безрадостно закивала я. – Великая Перезагрузка. Карантины и локдауны искусственно созданы для того, чтобы уничтожить средний и малый бизнес. Чтобы люди забыли о таком понятии, как частная собственность. Чтобы быт и деньги перевести в электронный эквивалент. И чтобы говорящие обезьяны были готовы к стандартным пособиям в обмен на повиновение и контроль со стороны глобального правительства. Ничего не забыла?





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/andrey-gamockiy-31586988/kovidiki/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.