Книга - Принцесса на курьих ножках, а впрочем, о делах земных, неземных и иноземных. Разноцветные истории

Принцесса на курьих ножках, а впрочем, о делах земных, неземных и иноземных. Разноцветные истории
Александр Гончарук


Встречали ли Вы когда-нибудь принцессу на курьих ножках? Или знаете, как надо правильно дрессировать мух? Или, что такое хлюква? И был ли Наполеон настоящий Бонапарт или деревянная кукла? Если нет, то загляните на эти веселые страницы, исполненные сюрреалистики и словесной эквилибристики, кои, как сказывают, весьма полезны для чистки мозговых извилин и вообще для здоровья.





Принцесса на курьих ножках, а впрочем, о делах земных, неземных и иноземных

Разноцветные истории



Александр Гончарук


Дознано, что земля, своим разнообразием и великостью нас поражающая, показалась бы в солнце находящемуся смотрителю только как гладкий и ничтожный шарик.



Козьма Прутков



© Александр Гончарук, 2020



ISBN 978-5-0051-3570-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero










Тудыкин и Кудыкин







Жил да был себе Тудыкин, а через улицу напротив жил Кудыкин – такое просто удивительное совпадение, совсем как два сапога пара!

Пойдет бывало Тудыкин куда-нибудь прошвырнуться или проветриться, как говорится, а тут уж и Кудыкин из окошка маячит и вопрошает глазом или даже и гласом: «Куды?»

А Тудыкин махнет рукой как-то неопределенно, мол: «Туды!» и идет себе куда уж только ноги понесут.

А если Кудыкин куда соберется и за порог только ступит, то тут уж и Тудыкин вдруг из ворот высунется и тоже с вопросом «Куды?» встретит.

Кудыкин же только головой закивает: «туды», мол, «туды» да и удалится в соответствующем намереньям направлении.

А однажды проплыла по улице некая дама, вся из себя такая пышная словно фрегат заморский на всех раскрытых парусах; и вроде бы были у нее даже настоящие усы и трубка в зубах, как у бывалого заморского капитана пересекшего может все 20 морей.

И пускала она дымы и и вверх, и вниз, и по всем возможным направлениям и даже совсем без направлений. Хотя так ли это было на самом деле или иначе, сказать невозможно, поскольку ни тому ни иному свидетельству никакого доказательства ныне уж нет – и дамы нет и дыма нет.

Увидели Тудыкин да Кудыкин даму эту усатую и обомлели разом, будто их электричеством высоковольтным ушибло.

Простояли оба, как статуи, рты разинувши, примерно часа два или три, а тут уж и народ стал собираться, чтоб обсудить эдакую невзрачную ситуацию. Резоны, конечно, там всякие применяли, тезы и антитезы тоже в ход пошли, но до ясной истины все же доковыряться не смогли. А истина была проста и прозрачна, как стакан водки: просто и Тудыкин и Кудыкин оказывается вдруг влюбились в эту фрегатную даму до полнейшего безрассудного умопомрачительного беспамятства.

И стали они просто сохнуть и даже засыхать на собственном корню. Все стоят бывало и ждут, да ждут, когда же дама-то эта вновь появится и сохнут тут тоже попутно и внешне и внутренне. А она видно и не хочет появляться, ей видно и без того совсем не худо.

А Тудыкин и Кудыкин сохнут и сохнут от любви этой самой коварной, по непривычке очевидно. И совсем бы наверно скоро засохли, как растенья какие-нибудь однолетние да тут наступила осень. И пошли дожди да такие, что ничему уже и засохнуть стало просто невозможно, а разве что размокнуть, да рacкиснуть.

Ну, да слава Богу герои наши не рacкисли, потому что в домах своих от влаг небесных укрылись, да и поглядывали друг на дружку – кто там чего значит поделывает. А тут и зима пришла, а там весна и лето – и забыли Тудыкин и Кудыкин и даму и как сохли они и мокли, потому как коловращение природы создает человекам всегда новые впечатления.

Старые же впечатления, как и старые носки куда-то совсем незаметно деваются. И воистину: все есть, как справедливо говорят французы – се ля ви, что совершенно верно означает – такова, мол, сермяжная правда жизни.

Или, что опять же верно – шерши ля фам, что значит ищи женщину, т.е. бабу. Что тоже немaловажно и тоже совершенная истинная правда, поскольку нигде без них, «фамов» этих то есть, никогда и нигде не обходится.



2009—20




Герцог Колотушкин







Жил себе однажды герцог Колотушкин и были у него усы аж до самого потолка. Правда, говорят, что таких в природе не бывает, а вот у него были.

Сядет он бывало на диван или даже на стул и давай усищами cвоими мух по потолку шугать. Мухи ясно, из себя выходят, жужжат и даже бесятся, а Колотушкин их усом да усом, под бок да под бок, то под один, то под другой, то левым усом, то правым, а то и обоими – под оба бока.

И так бывало доймет иную щекотаньем, что та от смеха бывало совсем уж занеможет, да и свалится просто мелким мешком прямо на пол или в иное место, куда уж случится. Посадит ее тогда Колотушкин в банку где у него уже и другие мухи посажены да и примется следующую муху обрабатывать.

Наловит этак бывало штук сто-двести и дрессирует их и дальше дальнобойными усищами своими словно дирижер. А которая если плохо дрессируется так он ее снова усом под брюхом щекотать начнет. И таким манером доводил их бывало до абсолютнейшего послушания, совсем как укротитель диких зверей в цирке. Только укротитель-то кнутом действует, а Колотушкин все больше усом.

И до того бывали мухи насквозь рассдрессированы и послушны его воле, что уже какой хочешь узор или картину изображать умели: хоть на потолке, хоть на стенке, хоть и просто в воздушных пространствах, так сказать в свободном полете. Или даже и текст любой какими хочешь буквами на каком хочешь языке составят, просто читай – не скучай!

И картины тоже на всякий вкус: хочешь так «Переход Суворова через Альпы» тебе представят, «Девятый вал» или «Утро в сосновом лесу», тоже и «Гернику» – любой шедевр живописный одним словом. Или роман тоже какой угодно изобразят, хоть «Войну и мир», хоть «Как закалялась сталь» – хоть и «В поисках утраченного времени». Колотушкину с тех пор ни книг, ни газет, ни телевизора не нужно стало, потому как он только мух и читал и смотрел.

Мухи ведь повсюду летают и всё пре-всё видят и всё про всё знают. Так вот и читает себе бывало Колотушкин свежие новости или просто глядит на живые картины покуда не задремлет, и тогда мухи садятся к нему на усы и начинают рассуждать о том как им все-таки хорошо, что лучше того в мире и быть не может. И вообще хорошо, что они мухи, а не какие-нибудь глупые клопы-тараканы, т.е. совершенно дикие и необразованные насекомые существа. А мухи они все же совсем совсем другие творенья, они вроде как избранные. Они правда и сами не знают кем, куда, зачем и почему избраны, но им того и знать видать не обязательно. Им и так хорошо.

А однажды захотелось вдруг герцогу Колотушкину непременно слетать на Луну. Тут же он одеяло пуховое расстелил, мух по краям порассадил, сам уселся посередке, ноги калачиком по-турецки свернул, да и приказал мухам в сей же момент себя прямо на Луну доставить.

Те сперва, конечно, не хотели, артачились: во-первых далеко, да темно, да и холодновато – шуб-то у мух нет, а во-вторых и неохота. Чего им Луна – Крым, например, гораздо лучше! А, как Колотушкин их снова усом-то наподдел так и помчались они родимые во весь их мушиный дух, что и ракете самой скоростной за ними не поспеть. Так прямо на Луну в самый что ни на есть кратер и приземлились.

А в самом-то кратере, правда, так уж хорошо, тихо да спокойно, век бы там жил-обитал. Но снаружи, пожалуй, что и слишком ветрено, там и лунный насморк легко подхватить можно и корону. Ахмуриканцы, про то верно ведая, одеяла пуховые с собой имели, но по хитрости своей сего не разгласили: «Неча мол дураков уму-разуму наставлять, пусть сами развиваются. А не разовьются – так оно еще и лучше: и дальше их в глупости держать».

И видит тут Колотушкин да и мухи тоже, сидит там посреди самого кратера этого сам царь-государь лунный, ноги в плед обернул, плед полосатый такой со звездочками, и чай пьет. И Колотушкин тут невольно подумал:

– Ишь прыткачи какие, мерикашки-то, дельцы эти. И тут уж свой товар внедрили. И чего к нам-то тогда лезут, что им Луны что ли мало? А чай тот, что царь лунный попивал, просто из чистого песку был, потому что на луне ничего иного кроме песку-то и нет. И как такое пить можно для науки пока непонятно, хотя в природе и всегда больше всякого непонятного.

Тут царь всю братию значит, Колотушкина да мух, чай пить приглашает, а Колотушкин ему: «Благодарствуем, мол, только что из-за стола». А царь ему ответствует: «Чай, чай-то, дело не вредное, а больше полезное. Мозги освежает и силы прибавляет». «Да мне нельзя ни пить, ни есть», – Колотушкин отпирается: «Мухи, мол, не поднимут, если назад-то лететь».

«А зачем назад? Вперед лететь надо!» – царь говорит. «Ладно, не хочешь чаю давай в карты играть». Сел Колотушкин за карты, а карты тоже из сплошного песку, и как ими играть если они рассыпаются? Ну и проигрался Колотушкин, конечно, в полный пух, то есть в песок. Мух проиграл, усы проиграл, хотел было все назад отыграть, Землю-планету на кон поставил, но и Землю вместе с Марсом и Венерой и со всем хозяйством проиграл.

Пригорюнился тут Колотушкин, без усов и без мух жить пожалуй и можно, а вот без Земли-то как? Да и мухи еще жужжат хором: «Вот дурак, Колотушкин-то! Вот дурак!» А Колотушкину так стыдно стало, хоть сквозь землю проваливайся, то есть сквозь Луну. И начал он даже понемножку проваливаться. Царь же, государь лунный стал тут хохотать от радости просто совсем как сумасшедший: что теперь вот он такая важная персона – Земли, Марса, Венеры и Луны владыка.

Часа два наверно этак ржал да ржал, а потом захрипел, хахрюкал да и рассыпался, и очевидно стало, что и он-то был тоже совершенно из песку.

«Вот тебе бабушка и огурец!», сказал на то герцог Колотушкин, а что ж тут еще можно было сказать? И бывают же этакие явления в природе! А мухи тоже в свою очередь жужжат: «Вот к чему страсти-то несдержанные ведут. Разрадовался уж больно – вот и окочурился совсем беспредметно!»

Сел тут Колотушкин поскорей на ковер-самолет свой мушиный да и полетел прочь от греха подальше, покуда еще какого-нибудь худого чуда не случилось. А историю эту никому он после не рассказывал, расскажи-ка, пожалуй, кому, так и услышишь тут же: «Ври больше!» И вообще герцог Колотушкин считал, что не для того у человека уши растут, чтобы в них всякие неприятные речи попадали, а потому и сам больше помалкивал и вату в уши затыкал, от всяких пагубных излишних звуков.

А если уж истинную правду хотите узнать про то да про се, то поспросите-ка лучше у мух. Они существа древние, динозавров пережили и неандерталов и похолодания и потепления всякие. И до нас они были и после нас будут. И после всех всех «после» верно тоже – то есть наверное всегда.

И чихать им вобщем-то на все эти эволюции они и так уж достигли пределов идеального совершенства.

2014—20




Герцог Конфитюр







Жил раз в Париже герцог по прозванию Конфитюр и все почему-то ужасно, просто ужасно как его любили. И бывает же такое!

Стоило ему только выйти на улицу, как народ так и облеплял его, совсем как фруктовые мухи переспелый персик, а в особенности же дамы, кои ужас как уж падки на всякие сласти! Так вот и ходил он бывало эдак-то целый день – весь облепленный дамами, будто мухами.

И хотя герцога, как сказано, все ужасно любили, но он сам-то сроду никого не любил, кроме разве самого себя, но по правде сказать и не было никого в мире, кого можно бы было рядом с ним поставить, такой он говорят был наружно сладкий и даже мед ему в этом в значительной мере уступал.

Он был словно самая высокая гора, а самая высокая гора никого не может любить, потому что, то что выше не может любить, то что ниже. Но то что ниже хочет того же значения, что и то что выше, потому что думает, что оно ведь ничем не хуже.

И однажды из-за этого возникла даже самая настоящая революция. Совсем бедный, простой люд все же как-то однажды прослышал (ведь ничего ни от кого толком-то никогда не скроешь), что герцог Конфитюр есть самое сладкое существо этого мира и потому все богатые и знатные сколько их ни есть на сем свете трутся и тусуются возле него как очумелые, а их бедняков даже и близко к сему удивительному удовольствию не подпускают.

И они само собой подумали: «А чем мы хуже? Мы тоже хотим там тереться и тусоваться».

Но добровольно-то своим добром никто ни с кем делиться не станет и пошла тут, конечно, сплошная междуусобная драка и просто смертоубийственная революция из-за дележки имущества.

А один французский доктор как раз придумал удивительный аппарат для полного удаления головы, если кому например голова мешает, то ее… раз! И можно насовсем удалить, будто ее и не было вовсе – и бриться не надо.

Доктора этот прозывался Гильотеном, посему видать и аппарат окрестили по родственному, будто это его совсем законная супруга, гильотиной.

А после когда уж стали аппарат этот вовсю применять, то пошла такая неразбериха, что весь ход истории и прочих наук совсем нарушился.

Головы оказывается так легко отделялись от тел, что и королю, и королеве и самому доктору Гильотену и многим прочим дамам и кавалерам стало не нужно больше причесываться.

Даже и герцог Конфитюр угораздился под эту процедуру, и когда он остался совсем без головы, то все увидели, что был он вовсе не человек, а совсем совсем стеклянная банка- склянка.

А когда из этой банки потекло удивительное варенье, то его тут же и окрестили конфитюром в честь герцога, и народ отведав от сего невероятно чудного состава совсем было спятил, поскольку вдруг прозрел и понял, что такое сладкая жизнь и почему герцог был таким сладким. И все, кто остался еще с головами, ели ложками и ладошками и кто чем мог, и лизали и лакали и плакали и смеялись и всем было так хорошо будто уж ничего плохого в жизни совсем не стало.

Но ведь всем хорошо быть просто никак не может, потому что некоторым всегда будет намного лучше, а чтобы достичь уже полного равенства надо бы пожалуй всех оставить совсем без голов или по крайней мере сделать их внутри совершенно пустыми. К чему постепенно все развитие, волей или неволей, кажется, и стремится.



2018 – 20




Граф Полбулкин







Жил, говорят, однажды такой самый настоящий граф по фамилии Полбулкин. Ничего себе граф, говорят, видный и очень даже мордастый от природы вышел, так что целиком уж ни в одно зеркало не вмещался.

Жил он себе жил, никому ни добра ни зла не причинял, а однажды – раз!… И превратился в тушканчика: зверушку мелкую, но прыгучую.

Только было к обеду все за стол примостились, как он и превратился.

Другие все как надлежит за столом посиживают, ложки-вилки налаживают, да в тарелки поглядывают, а граф Полбулкин все по столу прыгает, да прыгает.

Пробовали его унять, схватить, да в клетку посадить, да не дается, зараза, кусается.

«Я, говорит, мать вашу за ногу и прочие места, долго терпел, а теперь вот истинную свободу постиг, что хочу – то и делаю, и никто мне не указ. Хочу пляшу, хочу скачу, а захочу и воздух испорчу!» И испортил.

И воздух тут такой испорченный стал, что все гости и прочий персонал в окошки повыпрыгнули и иные кости, а иные и черепа себе почем зря поисковеркали.

А как воздух потом поуспокоился, стали графа того, тушканчика то есть разыскивать, да нигде не нашли, совсем как испарился вроде. Многие головы себе ломали куда граф Полбулкин делся, да так вот с тех пор со сломанными бошками и ходят.

А граф тот, Полбулкин то есть, может и в Париж упрыгнул, а то и подале в самый Нуль Ёрк маханул. Ему ведь все прыг, да скок теперь, потому что он тушканчик, хотя и граф.



2013—20




Граф Селедкин или Ифропа







Граф Селедкин однажды получил в наследство целых 20 тыщ золотой монетой и стал думать куда бы их употребить. Думал думал, да и купил карету или даже ахтобус, а может и какой-то драндулет-кабриолет, и стал себе кататься туда да сюда да и обратно.

И даже его надписью значительной по обеим бокам украсил – «Ифропа», что вообщем-то не больше чем просто Европа значит, но так-то вроде пошибче звучит. А жена его, Варвара Семионовна, Варюха попросту сказать, чего там целый день такое варила, жарила да парила, а потом и говорит:

«Ты, мол, изверг бездельный, цельный день катаешься туды да сюды почем здря, а другие вот например тем часом деньги большие заколачивают. Человеков возют, и мзду и за езду и за всяку ерунду берут. Мотай, болван, себе премудрость сию хоть на ус, хоть на ино какое место».

И стал Селедкин премудрость эту себе повсюду где возможно наматывать, так что и измотался совсем и ежели возил кого куда, то непременно уже и плату взимал. А раз даже Варвару Симеоновну к парикмахтеру повез и тоже мзду потребовал.

А та и возмутилась, конечно, совсем до основания:

«Вот дурак-то какой несмышленый! Уж и с жены плату требовает!» И треснула его по загривку поварешкой или может даже кочергой.

А он и без понятия вовсе, пошто его Варька-то, Варвара Семионовна, то есть, эдак грубо колошматит.

«Ё-моё, говорит, я для семейного блага вовсю стараюсь, и деньги в банке для тебя коллекционирую, а ты мне еще по кумполу, злыдня такая, молотишь. Это мне вдвойне и убыльно и обидно, а посему, или щас изволь плати или вылазь насовсем из транспорта, к чертовой бабушке».

А Варвара Семионовна осердилась видать до такой уже значительной меры, что и ушла жить насовсем в лес. «Мне, говорит, лучше с медведем в лесу находиться, чем с придурком в апартаменах» – да еще и плюнула на прощанье на ахтобус, то есть драндулет.

Граф Селедкин конечно сильно загрустил от такого женского решения и стал прожигать жизнь направо и налево. И все чего у него в банке скоплено было скоро попрофукал и стал существовать совершенно бесплатно, потому что жизнь стала поломатая.

И питание у него получалось уже стихийное, как у предков наших обезьяшек. То фрухт какой обнаружит, то корку с полу подберет, а то и сопрет ежли чего где плохо лежит.

А однажды подумал: « И пошто я страдаю, у меня же ахтобус как никак есть, или драндуленция эта самая!» И стал опять по свету колесить да радоваться. И скоро опять заблагоухал и стал монеты мелкие и крупные в банк носить.

Но однажды: то ли с перепою, толи по какой еще неведомой причине, заехал Селедкин неведомо куда, в глухомань неведомую, то ли в Туркию, то ли даже в самую Африканию. А там столпилась целая масса народов разных и все хотят куда-нибудь уехать, потому что народу много, а места мало. И видать воздух там такой пылкий, что все ужасно толстеют. И как увидали ахтобус или карету Селедкина-графа, то от радости и запрыгали всей толпой, так что и земля зашевелилась и чуть не опрокинулась.

А Селедкин им тут и орёт:

«Кончай прыгать, чертово племя! Земля чай не железная! Гляди или лопнет-треснет окончательно или же перевернется насовсем брюхом кверху!»

Ну, а те как мураши все равно бестолковые, ничего не понимают и только в ахтобус скорей влезть норовят.

И так насильно и бесплатно лезут, что у Селедкина и сил возмущаться уж нету.

«Ё-моё, говорит, господа хорошие, вы мне эдак весь ахтобусный механизм окончательно повредите. Влезайте стало быть, постепенным культурным, а не бесплатным образом».

Но они в ответ только рычат рыком совсем полузвериным и прут самым нахальным невоспитанным манером прямо в самое ахтобусное нутро. И их может там целые тыщи-мильоны в край этот насобиралось и мочи с ними совладать, конечно, никакой уже не представляется. Иные говорят «Сперва вези куда скажем, а потом и плату стребовай», а другие вообще только рычат и дикими нехорошими словами ругаются и соображений у них ни в голове ни в прочих местах кажется никаких вовсе и не имеется.

«Да я чё вам такси бесплатное чё ли?!» – хотя и возмущается граф Селедкин, но понимает вполне, что всякие резоны безсмысленны и никаких управ на это население в природе нету. Потому лезут настырно и необразованно, и куда лезут и сами того не ведают – просто сплошная звериная коллекция.

Ахтобус от напоров чрезмерных уж весь по швам трещит, а там еще и еще целые массы напирают, да и в запасе толпа пожалуй, что тыщь в десять, двадцать стоит, разминается покуда. Граф, конечно, их умоляет: « Ребята, граждане-господа, то есть, не губите! Имейте, в конце концов, человеческое разумное понятие: машина, ахтобус то есть, вещь не резиновая, может и ахнуть», – но им это без малейшего интересу.

А тут еще сотни две особо сильных пассажиров поднавалило, поднаперли свежей силой раз, два – да как ахнули! Ну и ахтобус, конечно, тоже ахнул, потому все ж не каучук, а машина – изделие хоть и металлическое, но хрупкое, и весь как есть на мелкие части тут и порассыпался.

«Хрен с маслом выходит, а не техника! А ишо Ифропа называется!», – публика судачит, – «Хотели куда подальше уехать, а она техника-то, собака, не выдерживает многого количества. Придется видать на своих копытах топать». И потопали.

А граф Селедкин напослед им еще и мозги продезинфицировал.

«Кретинозавры вы, говорит, земля-то вещь совсем круглая и никуда с нее не утопаешь! Где был там и останешься на круглоте-то, круглым дураком значит. И вечно по ней куролесить будешь покуда лапами двигаешь да все без толку. А вы ежели и дальше этаким количеством напирать станете, то и самой земле-то тоже, как и ахтобусу окончательный капут, извиняюсь за сравнение, совершенно наступит».

А те ему: «Ты нам дяденька настроений-то внутренних не порть. Мы в Европию хотим, там и жить хорошо и работать не надо, а жратвы, сказывають, и в век не сожрать. И народ там слышно толстый, лысый и из себя красивый, вот и мы тоже ему под стать быть хотим». И пошло тут все население шевелиться и в Европу направляться.

А как в окрестных джунглях зверье местное: обезьяшки-павиашки, львы, шакалы, гиены, крокодилы и носороги про то прослышали, так и тоже заквакали-закукарекали: « И мы хотим в Европию, тоже как человеки жить, чего нам жунгли эти примитивные отсталые. Мы тож хотим, как люди, в ристоранах лопать, да на унитазах посиживать, а на лоне природы-то этой только в отпусках разве отдыхать хорошо!»

Да и рыбки в морях тоже заволновались: «Мы то дуры все в воде сидим, киснем, а нa свете-то белом вишь-ка чё деется!» И тоже на сушу вылезать начали.

И от такого всеобщего шевеления и самой-то Земле совсем жарко стало, так что и льды на полюсах таять начали. «Ишь, изверги, чего удумали, хлобализацию каку-то!» – Земля-то про себя думает, – «Я их пою-кормлю, а им все супостатам мало, новую Содомию-Гоморрию умыслили. Как бы только худа от того не получилось!»

А людям да зверям-то животным вроде и невдомек, чего там Земля-планета кумекает и всей ордой своей они тут и дальше двинулись в края благодатные, приятные, словно бы райские, а с ними и верблюды, и жирафы, и носороги, и все прочее животное крупное и мелкое сословие.

И такой сплошной критической массой поналезли, что потрещала Европа, потрещала, да в скорости и совсем, как надувной шарик и лопнула.

Только пар после и остался, да и его скоро ветер перелетный по сторонам порастрепал.

А граф Селедкин поглядел на все это грустное мероприятие, да и отправился пешком на северный полюс. Население-то понаперлось в Европы все больше южное, авось уж в холодный-то край забираться не станет. А Селедкин ничего, к холодам очень даже привычный, потому что сибиряк.



2017—20




Гусар Коновалов







Жил был однажды храбрый такой гусар Коновалов, а все-то его хозяйство было: усы, часы, конь, трубка, сабля, свисток, да носовой платок.

Целый день бывало скакал он, то на коне, то на собственных ногах, крутил усы, глядел на часы, саблей махал, трубку курил, в свисток свистел, да в носовой платок иногда чихал. Порой правда и нос платком чистил, отчего ж и не почистить коли и нос и платок под рукой?

А однажды поутру вскочил он на коня, выхватил саблю, глянул на часы, закурил трубку, посвистел в свисток, да и поскакал, стало быть, во всю возможную конскую прыть.

И так было расскакался, что и не заметил как через границу российскую перескочил. Глядит все вдруг заграничное вокруг. Не нашинского значит вида.

Народ перекормленный вокруг похаживает: мужики будто беременные, а бабы словно куры кудахчут: «Вас ист дас? Вас ист дас?» – чего такое значит спрашивают. «Ну и Европия», Коновалов думает и скачет себе дальше, да так незаметно через всю эту самую Европу насквозь и проскакал.

А пока скакал, да на часы поглядывал, да саблей помахивал, да трубочкой попыхивал, да в свисток посвистывал, да в носовой платок почихивал – порастерял он все свое хозяйство и коня под конец лишился, и оказался в канаве, куда и глупая муха не залетит.

Отчего такая оказия вышла, конечно, ясно-понятно: гусар более прочего любил скачку, а предметы – свой покой, и всяк по природе ищет себе своего удобного места, хотя и не всегда находит, а оттого в жизни и постоянный разнобой.

Лежит гусар Коновалов в канаве и раздумывает: «Эка незадача-то вышла, все стало быть посеял чего и имел: ни скакать, ни время мерить, ни саблей махать, ни курить, ни свистеть уж более возможности нет. И даже нос почистить нечем, хоть и грязь в ноздри набилась». И загрустил тут гусар основательно, потому что не привык ни в чем себе отказывать.

Оттого даже и из глаза у него выкатилась скупая гусарская слеза. Так бы и лежал он себе уж Бог ведает сколь долго, да тут выдвинулся из кустов медведь местный европский, оглядел Коновалова со всех сторон и говорит: « Слышь-ка парень, чем эдак-то прохлаждаться лучше бы к нам в медведи служить пошел. Лес-то у нас большой, а медведей окромя меня ни одного. А без соседства, одначе, и скучно».

«Да мне все равно теперь, Коновалов говорит, хоть медведем служить, хоть бараном. Был я гусар, а как потерял разом все, так и не знаю теперь кто я таков».

«Ну вот и хорошо, медведь говорит, и повел его в самые густые заросли – медвежьей жизни стало быть учить. И стал с тех пор гусар Коновалов медведем в лесу жить.

Одичал, конечно, косматым стал как медведю и положено, ну и видом стал конечно вылитый медведь только в гусарских причандалах. Поставил на опушке бочку пожалуй на две тонны и стал в нее мед копить, как медведю и надлежит.

Раз хотел он было на часы глянуть по привычке, да и рука однако зачесалась (саблей значит помахать охота пришла) ну и прочие ранее обычные вещи вспомнились и опять грустно сделалось от этакой переменчивости жизни.

И совсем уж было затосковал, да глядит горошина по дорожке катится, а на горошине принцесса сидит, малюсенькая совсем, но все равно настоящая стопроцентная принцесса.

А за ней волк в сером кафтане прытью чешет и принцессу ту видать с горошиной вместе захватить вроде пытается. Двинул бывший гусар Коновалов, а ныне медведь, волка в ухо: «Отваливай мол серый хрен покуда тебе наружность не скособочили», а принцессу вместе с горошиной в карман положил, да и пошел себе в берлогу расслабляться.

«Да я чево, волк, однако, ответствует, я ничево. Для разминки вот бегаю», а сам про себя думает « Как задрыхнет косолапый в своей берлоге так я принцессу-то и выкраду» – и удалился себе до поры тайно в кусты.

Ну а тут как раз, со многих европских стран-государств цари-короли на охоту посъехались и как раз в том лесу остановились, где гусар Коновалов медведствовал. А из лесу запахом медовым так и веет и сладость такая кругом медовая разносится, что и всяк тут нежданно для себя разомлеет.

И только было цари-короли в лес заступили, со всеми своими министрами и прочей шушерой придворной, как оттуда вдруг медведь выходит во всех гусарских амунициях и говорит: «Здравия вам, значит, желательствую и прочих всяческих благ мирских, ваши заморские величествия».

Удивились тут все цари-короли так, что у них у всех глаза на лоб поповыскочили и уши торчком встали.

«Это ж надо, говорят, медведь, а человеческую речь употребляет, вот значит какое у нас нынче просвещение – уже и зверей постепенно достигает. Такое только у нас в Европии и возможно. Надыть нам павиашек африканских завезти, что б и они ума разума-то у нас понахватались».

«Да я и не из Европии вашей вовсе, медведь возражает, а случайно сюда угодил, и все потерявши в медведи пошел, вот и весь сказ. А по натуре я прямой гусар русский буду, Коновалов по имени».

Закачали цари-короли тут головами от удивления, виданное ли дело говорящий медведь, хоть и отпирается, что не медведь только обидно вот, что русский а не свой-родной европский. «Надыть, одни говорят, его графом назначить или генералом».

А другие возражают: « Нет, надыть его лучше в цирке за деньги показывать, оно доход вполне изрядный явит».

А медведь на то усмехается: « Вы ребята хоть и цари-короли, говорит, но ясности глубокой, однако, во взгляде не имеете».

«Как так, завозмущались цари короли, и уж ружья и пушки на Коновалова направили, да мы тя щас так отпудрим, мать твою за ногу, ни один лекарь лечить не возьмется!»

Усмехнулся на то гусар Коновалов и достал из кармана горошину, а на ней принцесса посиживает да вокруг поглядывает.



«Вот, говорит медведь Коновалов, моя невеста, принцесса земли всей. Как она подрастет, до человечьего роста, то станет королевой, а я при ней королем, посему вы ребята становитесь скорей на коленки и присягайте нам покуда не поздно».

Упали цари-короли тут в ноги: «Не погуби, мол, отец родной!» причитают.

«Да чего уж там, говорит медведь-гусар, Вы ребята живите как хотите, только не хамите. На земле сей покуда всем местов хватает, так что не лезьте в наш огород, то есть в лес, тьфу ты, я имею в виду».

Зачертыхались тут цари-короли внутренно, а наружно вида не показывают, а ну как медведь лапой-то хватанет! И замерли в притворном уважении.

«Надыть, про себя тут мечтают, принцессу энту мелкую что на горошине посиживает, увесть у медведя этого тайно. Оттого большой профит может получиться, коли она и в самом деле принцесса земли всей будет. И короля-инператора заморского, заокиянского позвать следует, потому он похитрее нашего будет».

И укрылись по кустам для выжидания когда медведь, наконец, вполне расслабится. Ну и волк тем часом в кустах сидел и тоже бдел в ожидании. Бдел, бдел да и задремал видать от бдения-то совсем – и храпеть начал.

Зарадовались тут цари-короли, «Наше времечко пришло, слава те Хосподи – дрыхнет косолапый, не долго и ждать-то пришлось!» и скорей в берлогу потопали и уж руки разлапили, чтоб принцессу половчее хватать.

А в берлоге то медведь сидит да трубочку покуривает: «С чем, ребята, пожаловали?» -этак нежно дружелюбно спрашивает.

«Да мы того, поклониться вроде хотели», – отвечают.

«Знаем мы ваши поклоны», – гусар говорит, – «хоть вы и цари короли снаружи будете, а внутри-то вылитые волки!»

Да как поддал всю их кучку королевскую ногой, так и полетели они в кусты где волк дотоле мирно храпел.

И пошла и них тут куча-мала, они с перепугу-то на волка наскочили, а волк на них, и покатились они всем кубарем прямо в бочку с медом и слиплись в месте так что и керосином не разольешь, а чего от кого осталось неизвестно, потому как бой у них вроде и по сей день идет. Увидал такое происшествие король-инператор заморский-заокиянский да с полпути назад домой в царство свое потопал.

А гусар-медведь Коновалов и по сей день в лесу живет, чего ему сдеется-то? Он принцессу земную хранит, а она его в свой черед.

А Земля-мать и Отец Небесный о них безпрестанно пекутся-заботятся, и дай-то Бог и нам всем того же.



2018—20




Дон Жуан







Однажды утром, а может даже и вечером, вскочил дон Жуан на своего коня… (или может все-таки конь вскочил на него?) Нет это было, кажется, в другой раз и совсем в другой истории, а вэтот раз все было по другому. Вообщем дон Жуан просто вскочил на коня и отправился к доне Анне.

Дона Анна жила в маленьком домике за горой, стоило только въехать на гору и спуститься и ты уже в гостях. Но когда дон Жуан въехал на гору, конь увидав молоденькую кобылку, тут же и скинул дона в близлежащую лужу, а сам завел беседу с юной конской девицей. Лужа к счастью давно высохла, так что дон Жуан не промок, но зато получил 8 шишек на лбу и потому отправился к доктору Санградо.

Доктор Санградо дал ему касторки для очищения внутренностей, сделал ему «ощуп костёв», проверив все ли на своем месте и нет ли какой недостачи или избытку, и обмотав напоследок пациенту голову мокрым полотенцем, отчего дон Жуан стал походить на настоящего мавра, прописал постельный режим. После всех этих процедур дон Жуан отправился, наконец, восвояси.

А местные жители подумали, что он и есть самый настоящий мавр и стали его поскорей преследовать и изгонять.

«Ребята, да я же свой, местный! Я же известный всему миру дон Жуан!» – отпирается дон Жуан. А те ему в ответ: «Ври больше, дон Жуанов в тюрбанах не бывает!» – и наштамповали ему синяков по всей фигуре. И если б он не убежал, то наверно бы и вовсе укокошили до смерти.

Дон Жуан после всего этого решил несколько уединиться и подумать, как же ему дальше жить-существовать. Сел он под развесистым деревом, не то смоквой или клюквой, думал, думал, думал да и заснул.

А во сне он снова сел на коня и отправился к доне Анне. Но конь опять увидал молоденькую кобылку и скинул дон Жуана в лужу.

От падения дон Жуан проснулся и увидел невдалеке своего коня завтракавшего свежей травой и цветами. Тогда он поспешно вскочил на коня и помчался поскорей к доне Анне.

Но конь видно объелся травой и его стало тошнить и дона Жуана ото всех его приключений тоже стало тошнить и взаправду сказать такое, конечно, редко бывает, но как видно не без того, что все же иной раз бывает. Ну, а как им тошнотворное занятие это понаскучило, то и отправились они мелкой рысцой дальше.

Но тут конь снова увидав кобылку, скинул с хребта дона Жуана в лужу и громким ржаньем стал объясняться ей – кобылке надо думать, а не луже, в вечной конской любви.

Дон Жуан получил 8 шишек на затылке, так что получилась целая корона из 16 шишек, и снова пошел к доктору Санградо.

Доктор дал ему снова касторки, сделал «ощуп костёв», забинтовал голову мокрым полотенцем и снова прописал постельный режим.

Дон Жуан отправился домой, но по пути решил задуматься, как ему дальше жить, сел под деревом, подумал, подумал про всякое да и опять заснул.

Во сне он снова решил посетить дону Анну, сел на коня, но сперва завязал коню глаза полотенцем, чтоб тот вдруг увидав кобылку не сбросил бы снова всадника в лужу.

После такой предосторожности дон Жуан вполне спокойно доехал до домика доны Анны, но там ему сказали, что дона Анна только что отправилась верхом на кобыле к дону Жуану.

Дон Жуан тут совсем было расстроился и проснулся. Но тут он увидел неподалеку своего коня и стал к нему осторожно приближаться. При этом он подумал так: «Если я буду вести себя как мешок, то конь подумает, что я мешок и не станет меня сбрасывать». И он стал всем своим внешним и внутренним видом изображать из себя мешок и при этом неизменно повторять: «Я мешок, я мешок, я мешок…»

А конь подумал: «И чего это он прикидывается мешком? Видать чего-то от меня хочет. Сброшу-ка его пока не поздно, да и все дела! А то после еще хлопот не оберешься. Я не для того родился, чтобы мешки возить. Я ведь не грузчик, а конь!» – и тут же поскорей и сбросил дона Жуана в кусты.

Дон Жуан пролежал в кустах до вечера, все раздумывая, как дальше жить, а когда совсем стемнело влез на дерево, чтоб волки случайно не подумали в темноте, что он баран, а не дон Жуан и перепутав не съели бы ненароком.

Там он подумал глубоко про самое разное да и опять уснул.

Но и во сне дон Жуан снова вскочил на коня и отправился к доне Анне, но по пути встретил доктора Санградо, который ехал куда-то на доне Анне…

Тут, то ли от подувшего вдруг ветра, то ли от возмутительной такой картины, дон Жуан свалился с дерева сломал 4 ребра и проснулся. И снова он отправился к доктору Санградо и доктор дал ему снова касторки, сделал «ощуп костёв», компресс из ромашки и корсет из соломы.

Когда дон Жуан вернулся домой он сильно расслабился, чтоб скорее выздороветь и уснул.

А во сне он вскочил на дону Анну и поехал к коню, но увидел доктора, который на коне скакал к доне Анне.

«Эй, док, – сказал тут дон Жуан, – конь-то ведь мой! Давай поменяемся.»

«А давай!» – сказал доктор Санградо и они поменялись и дон Жуан поехал на коне, а доктор на доне Анне. Но дона Анна была не дура, и тут же ухитрилась сесть доктору на шею. С тем-то они и разъехались.

А когда 4 ребра дона Жуана снова срослись и шишки на лбу и затылке тоже исчезли, дон Жуан вскочил на коня и отправился к доне Эльвире…



2013—20




Дон Педро







Про дона Педро много чего рассказывают, да верно уж больше врут. Что он и зеленый словно огурец, хотя и желтый как банан, но в то же время и красный как помидор, будто он светофор какой. Просто уж сплошные, кажется, чистейшей воды враки.

Понятно, что без вранья сроду нигде и ничего не обходится, но и одного-то чистого вранья тоже ведь быть никак не может. Будь в мире одно только вранье, так ему бы не на что стало и опереться, потому что само-то вранье вечно ведь прикидывается правдой, вранью-то ведь нет никакого уваженья. А не будь правды чем бы вранье тогда стало и прикидываться?

Хотя, что касается дона Педро, то тут враньем вовсе и не пахнет, а все есть самая, что ни на есть чистейшая кристальная хрустальная правда. Правдивей и не бывает. Судите же сами.

Дон Педро всегда носил зелено-огуречного цвета куртку, желто-банановой окраски штаны и красную, совсем как спелый помидор шляпу. Конечно, всякий может этак нарядиться и сказать: «Я дон Педро», но тогда это будет уж просто чистой воды обман, потому что доном Педро никто кроме самого дона Педро быть все же не может. Хотя на свете и существует бесчисленное множество разных донов Педро, но это уже совсем другие доны Педро.

А настоящий дон Педро, о коeм здесь пойдет речь, только и есть – один единственный такой на всем белом свете.

Он к примеру однажды так разбогател, как «Икея», Билл Гейтс или даже Цакерберг, а все другие доны Педры сколько их ни есть на земном шаре совсем не разбогатели, а напротив обеднели. Так уж это заведено, что если одни богатеют, то другие непременно беднеют и скорей уж все на этом свете станут бедными, чем все умудрятся стать богатыми.

Правда поначалу от прочих донов дон Педро мало чем и отличался: детство у него было как у всех, семья и родня как у всех, да и все почти как у всех. И если про все про это обыкновенное рассказывать, то тут верно и всяк скоро задремлет со скуки. Но книги все же для того и сочиняются дабы их читали, а не впадали от одного их вида в спячку; иначе бы медведи давно обзавелись библиотекой.

Хотя с некоторых не столь уж давних пор и считается, что человек не такой уж дальний родственник обезьян, но дон Педро смахивал все же больше на гриб нежели на братьев наших приматов. Конечно, на сходство с груздем или опенком более всего влияла шляпа, которая обычно гнездилась на его голове. Ну, а меньшие братья наши приматы, что-то не додумались покуда и до шляп, да собственно и вообще еще ни до чего не додумались! Да и додумаются ли когда? Им ведь и так все хорошо: ешь, пей да размножайся по известным библейским заветам.

Но и кроме того среди обезьян ведь покуда нет никаких донов, да они и не подозревают, что и вообще какие-то доны существуют. Ну а грибов, как и донов, без шляп просто не бывает. Опять же, как тут ни крути, но доны-то всегда с усами, а обезьяны – нет!

Нет у них усов, как например у доблестных донов! Не растут! Или может кто-нибудь видел усатых обезьян? Сам Дарвин не видел хоть и объездил кругом весь свет. И какие же это тогда будут родственные существа, когда у них нет ни шляп ни усов? Дон Педро, однако, был не гриб, хоть и имел шляпу а испанец. И жил он совсем не в лесу, а в Испании, как и все прочие доны, хотя их и было там, как грибов. Это позже уже стали они обитать в Америках и вообще где попало, а до того жили они себе преспокойно в Испании. У них там были донны и быки для развлечения и всем им было хорошо, хотя быкам и не очень, потому что в них втыкали то шпаги, то вилки.

Тут следует кстати еще раз заметить, что у дона Педро были усы, вещь хотя и обычная и для всех прочих донов, но только это были право самые особенные, необыкновенные и замечательные усы: и не только в испанских королевствах, Европе и на всем земном шаре, но даже, пожалуй, и во всей окружающей вселенной. Ибо были они такой необычайной длины, что могли бы дотянуться и до самой Луны. Так что почти все земные и инопланетные доны, там ведь непременно тоже должны быть какие-нибудь свои инопланетные идальго, ужасно ему завидовали по причине столь славных, редкостных усов.

Откуда взялись эти его усы невозможно, конечно, и сказать, но верно оттуда же откуда берутся и все прочие вещи. Некоторые правда спирали на эволюцию, мол все от нее окаянной происходит. Но тогда бы и у прочих земных жителей появились бы подобного рода украшения, чего, однако, не произошло. И дон Педро, как был так и оставался единственным обладателем невиданных и небывалых доселе в природе усов.

Кстати стоит сказать, что эти самые идальго были вовсе не насекомые, как возможно подумают некоторые, а благородные испанские дворяне. Некоторые и правда были даже очень благородные, а некоторые и так себе. Многие из них из бедности уезжали куда подальше, например, в Америку и дон Педро тоже однажды уехал туда вместе с усами. Правда тогда никто еще не знал, что это Америка, но все равно уезжали. Некоторые думали, что это Азия, то есть Китай, а некоторые и ничего не думали, а просто мотались туда сюда, как птицы в поисках более легкого пропитания.

Но тут, пожалуй, и самое время и место заметить, что дон Педро обладал одной особенностью, хотя всяких особенностей-то у него и было хоть отбавляй, он и состоял-то кажется из одних только этих самых особенностей, но только это была самая особенная особенность. Прежде чем он где либо появлялся, неважно где во дворце, в лесу или в поле, словом в любом открытом или закрытом пространстве, сперва появлялись его усы, а уж после, четверть другую часа спустя – уже и сам дон Педро. И точно подобным же образом появился он и в Америке, сначала как обычно появились его замечательные усы, а вслед за ними, соблюдая известную временную паузу, и сам дон Педро.

В Америке, которая тогда еще и не подозревала, что она Америка, жили индейцы, которые тоже еще совсем не ведали, что они индейцы. Они и вообще еще мало чего ведали, а просто жили да радовались, как кактусы, пальмы, муравьи, бабочки или иные какие счастливые растения или существа. Они не умели еще ни обманывать ближнего, ни наживаться и вообще не понимали зачем нужны богатства и цивилизация. И хотя они и радовались, но, однако, давно уже ожидали, что к ним кто-то должен явиться. Ведь и сами они, то есть их давние предки, когда-то явились в эти места, и потому индейцы считали, что и еще кто-нибудь уж непременно когда-нибудь да явится. Такое уж у них было своеобразное верование. Только вот, что может явиться такая вот вещь как усы они уж никак не ожидали.

Индейцы тут же и решили, что пришел конец света. Но усы как и уши и перчатки, как известно не существуют поодиночке, а только парами и когда индейцы узрели и второй ус, то сказали:

– Ишь ты, аж два конца света пришли! – и попрятались поскорей кто куда.

Дон Педро, если хотите знать, приплыл в Америку на корабле вместе с Колумбом, в октябре 1492 года. Но Колумба все уже и так хорошо знают, поэтому о нем и говорить много не надо. Колумб много плавал, но на сей раз правда и сам уж не ведал куда приплывет, хотя и был убежден, что раз планета наша круглая, то куда ни плыви – все равно когда-нибудь да приплывешь туда откуда отплыл или куда-нибудь в другое место. Колумб, говорят, придумал еще и квадратное яйцо, но вот придумать квадратный круг покуда еще никому не удалось.

Ну, а про дона Педро вообще-то мало чего и известно, хотя он и благодаря своим усам первым оказался в Америке. Но истина и справедливость, кажется, вовсе и не любят находиться на земной поверхности да и сама-то правда здесь в вечном презрении и забвении. А посему весь свет убежден, что первым достиг Америки Колумб, хотя местные жители и увидели сперва не Колумба, а усы дона Педро.

И едва было узрев эти колоссальные усы – индейцы сначала хорошенько испугались, а после попрятались кто как сумел, ожидая двойного конца света. А когда уж вслед за усами, четверть другую часа спустя, они узрели и самого дона Педро, то подумали, что такая козявка все же никак не может быть концом света, даже и имея под носом этакую внушительную растительность. Они ведь были еще совсем наивны и не знали ни усов, потому что они у них не росли, ни колеса, поскольку умом еще до него не докатились, да и лошади там слышно повымерли еще в самые додревнейшие времена, а посему и европейского развития там у них не получилось.








И от радости, что пред ними все же не смертоносная стихия, а человеческое существо, как и они, да и все мы, но только с усами, индейцы засыпали его подарками просто от пяток до самых усов. Они были так щедры, что у них после не осталось и крупинки золота, зато дон Педро в один миг сделался богат как два Цакерберга.

И когда появился Колумб дон Педро был уже совсем не тот, что раньше, а поглядывал этаким свежеиспеченным Билл Гейтсом. И в карманах и за пазухой у него сосредоточилось несметные сокровища-мечта всех двуногих существ и всегдашняя цель их земных устремлений.

Колумб же был ужасно разочарован внешним видом обитателей новых земель, одетых так же легко, как некогда человечьи прародители в райских кущах. Он ведь мечтал о богатствах, а всякая бедность угнетала его и сердила и навевала щемящую грусть. И оттого Колумб так вышел из себя, что никак не мог войти обратно и успокоился лишь начав давать имена островам, горам и долам, брегам и рекам и присоединять все это к испанской короне. Глядя на красоты окружающей природы и наготу местного населения, он даже и не заметил перегруженную богатствами фигуру дона Педро.

А дон Педро со всем своим свеже приобретенным имуществом предпочел поскорей удалиться, а то не дай Бог и его бы, как-нибудь тут назвали и куда-нибудь бы присоединили и поспешил вернуться в Испанию.

Колумб же чтобы отвлечься от печальных мыслей завел попугая и услаждаясь собственным эхом в его исполнении отправился и дальше открывать новые земли, даже и не подозревая, что дон Педро вдруг так ловко разбогател.

А дон Педро прибыв в Испанию сразу же отправился к королю, он думал, что король и все прочие начнут его тут же просто ужасно уважать, он-то себя по крайней мере уже вовсю зауважал. Впрочем он навез такую кучу разного добра, что все жители Испании тут же захотели в Америку. И каждый про себя, однако, подумывал:





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=57438477) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.