Книга - «Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том II. «Франция и я – Я и Франция!»

«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том II. «Франция и я – Я и Франция!»
Яков Николаевич Нерсесов


Посвящается грядущему 200-летию со дня смерти (5 мая 1821 г.) Наполеона Бонапарта и совсем недавно прошедшему 250-летию со дня его рождения – то ли 15 августа 1769 г., то ли… годом позже!?





«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только

Том II. «Франция и я – Я и Франция!»



Яков Николаевич Нерсесов



© Яков Николаевич Нерсесов, 2023



ISBN 978-5-0053-2643-0 (т. 2)

ISBN 978-5-0053-2642-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero


Слова и мысли Наполеона (и не только его) или, приписываемые ему:



«Я спасен, и Франция спасена тоже…» (Наполеон)

«…для того чтобы управлять, надо быть военным: ведь лошадью управляют в сапогах и со шпорами» (Наполеон)

«Болтуны больше не нужны – требуется голова и шпага!» (Съейес)

«Он был безумцем, ваш Руссо. Именно он завел нас туда, где мы сейчас оказались» (Наполеон после переворота в свою пользу 18 брюмера 1799 г.)

«Господа! У нас есть повелитель – этот молодой человек все знает, все может и все хочет!» (Съейес)

«Для блага Франции лучше было бы, если бы я назначил на роль „моей шпаги-сабли“ ярого республиканца генерала Моро!» (Съейес)

«Народ надо вести за собой железной рукой в бархатной перчатке» (Наполеон)

«Конституция должна быть составлена таким образом, чтобы не мешать действиям правительства и не вынуждать последнее нарушать ее» (Наполеон)

«Людьми движет страх и личный интерес» (Наполеон)

«Моя подлинная слава не в том, что я выиграл сорок сражений; Ватерлоо стерло в памяти все воспоминания о них. Но что навсегда останется в памяти, что будет жить вечно – это мой Гражданский кодекс» (Наполеон)

«Если информация наносит вред правительству, она не должна быть опубликована до тех пор, пока мы не убедимся в том, нет никакого смысла ее печатать, так как она известна всем» (Наполеон)

«Путь к миру лежит через войну!» (Наполеон)

«В мире есть только две силы – сабля и разум. В конечном счете, разум всегда одерживает победу над саблей…» (Наполеон)

«Генералы станут надеждой и идолом нации!» (Максимилиан Робеспьер)

«Бонапарт, вы проиграете, и что самое худшее, вы потеряете Францию вместе с вами!» (Руже де Лиль – автор «Марсельезы»)

«Не всякий обладает правом быть одетым просто» (Наполеон)

«Вам не надо возвращаться во Францию! Здесь вас не ждут!» (Наполеон будущему королю Людовику XVIII Желанному)

«У Франции может быть только один союзник – это Россия!» (Наполеон)

«Мы все словно младенцы в руках этого гиганта!» (Александр I об Аустерлицком сражении)



Моему главному консультанту по Жизни – жене Галине Владимировне, посвящаю…




Свет показывает тень, а правда – загадку

(Древнеперсидская поговорка)

Человек растет с детства

(Древнеперсидская поговорка)

Мы живем один раз, но если жить правильно, то одного раза достаточно…

(Древнеперсидская поговорка)

Все дело в мгновении: оно определяет жизнь

(Кафка)

Мой долг передать все, что мне известно, но, конечно, верить всему не обязательно…

(Геродот)

…Кто умеет остановиться, тот этим избегает опасности…

(Лао-Цзы)





Глава 1. Франция у ног генерала Бонапарта…


«Я спасен, и Франция спасена тоже…», – с этой высокопарной фразой Бонапарт вроде бы ступил на берег залива Сан-Рафаэль рядом с поселком Фрежюс. (Заметим, что сначала Наполеон упомянул «себя любимого» и лишь потом -… родину, каковой она для него являлась весьма относительно!)

Французы уже привыкли, что Бонапарт появляется как черт из табакерки, в самые кризисные моменты. Страна с восторгом приветствовала своего героя. Для нее он стал кем-то вроде Александра Македонского и Гая Юлия Цезаря в одном лице. В нем видели Спасителя Отечества, а это во все времена звучит очень сильно! Ничего подобного мир уже не видел много столетий. Его героизм овевала экзотика Востока, всегда возбуждающего воображение европейцев, и «маленький капрал», опаленный солнцем пустынь, казался пришельцем из иного, волшебного мира – никто не вспоминал, что он предал армию, оставив ее в Египте.

Повторимся, что судьба ее, была печальной: вскоре после бегства Бонапарта и гибели Клебера остатки французского воинства сдались англичанам.

…Между прочим, вот лишь одна из «страничек» всего того, что произошло с остатками некогда отборного Египетского экспедиционного корпуса, после того как его командующий генерал Бонапарт благополучно реализовал свой «постулат» «МНЕ НЕЛЬЗЯ ЗДЕСЬ ОСТАВАТЬСЯ!» Так случилось, что эту «страничку» довелось написать одному из знаменитых наполеоновских генералов, отличавшемуся тактическими способностями и незаурядной храбростью, будущему графу Империи (9.3.1810), Огюсту-ДаниелюБел (л) ьяру (25.3.1769, Фонтене-ле-Конт, Вандея, Пуату – 28.1.1832, Брюссель), выходцу из семьи королевского прокурора Огюстена Белльяра (1734—1811) и его супруги Анжелики Робер-Мориньер (1731—1773) из семьи торговцев, имевшему трёх сестер, добровольцем ушедшему в революционную армию, участнику и герою Вальми, Жемаппа (ранен), Неервиндена, Кастильоне, Кальдиеро (ранен), Арколе (находясь рядом с Бонапартом, прикрывая его собой, получает пулевое ранение и прямо на поле боя тот производит его в бригадные генералы), Египетской экспедиции (Александрия, Пирамиды, Гелиополис, Каир). Ретирующийся из Египта «втихую», Бонапарт не взял его с собой на борт и произведенный генералом Клебером, возглавившим армию после поспешно-секретного побега Бонапарта во Францию, 25 апреля 1800 г. дивизионным генералом (утверждён в чине 6 сентября 1800 г.), Белльяр 20 июня 1800 г. был назначен губернатором Каира. Он оставался в этой должности до 27 июня 1801 г., когда исчерпав возможности сопротивления превосходящим англо-турецко-мамлюкским силам, и, опасаясь многочисленного враждебно настроенного населения самого города, подписал с англичанами капитуляцию на почетных условиях и на их кораблях вернулся во Францию вместе со своими войсками, знамёнами, собранными французскими учёными произведениями древнеегипетского искусства. В тоже время у невероятно прагматичного генерала Бонапарта, очень во время (для личной карьеры) покинувшего свои войска в Египте (в ту пору уже Первого консула) случилась дикая истерика: «…не принудив противника развернуть свои силы, не сражаясь, не попытав счастья, он капитулировал!!! Он сдал столицу Египта с её складами, 400 пушками, фортами, не сделав ни одного ружейного выстрела!!!» (… n’ayant pas forcе l’adversaire ? dеployer les forces, sans lutter, non tenter du bonheur, il capitulait!!! Il a remis la capitale de l’Egypte avec ses stocks, 400 canons, les forts, n’ayant pas fait seul le coup de fusil!!!). А ведь у Бельярра действительно не было иного достойного способа для этого спасительного маневра, так как французский флот на Средиземном море к тому времени был уже разбит, а само море патрулировалось британскими эскадрами. Хотя непосредственный начальник Бельяра, преемник погибшего Клебера, генерал Мену все еще продолжал удерживать Александрию. Тогда как Бельяр со своими генералами подписали капитуляцию без разрешения своего прямого начальника. (Впрочем, вскоре Мену тоже последовал их благоразумному примеру). Правда, собственно английских войск было не так уж и много, и Наполеон полагал, что Бельяр, имевший до 10 тыс. солдат, мог бы разбить англичан и турок поодиночке, не дав им соединиться. И все же, он не учитывал низкий боевой дух армии, вызванный, в то числе, и явным бегством во Францию его самого, открестившегося от своих «братьев по оружию» или скорее, «коллег по ремеслу» броской фразой то ли – «Мне здесь нельзя оставаться!», то ли – «Надо уметь рисковать!» (вернее, «… бросать!»). В конечном итоге, Наполеон счел ответственным за всё произошедшее некомпетентное командование генерала Мену, и больше уже не поручал ему серьёзных должностей. Генерал Бонапарт умел и любил перекладывать вину на другие плечи: в Египте ему этот «маневр» удался, а вот в 1812 году после ретирады из России «отмазаться» уже не удалось – «дважды в одну реку не войти»… даже гению. После спасительного для войск Бельяра «египетского маневра» последнего Бонапарт перестал ему доверять и в результате маршальский жезл он, в отличие от многих своих боевых соратников, так никогда и не получил. Впрочем, так бывает: немало очень достойных дивизионных генералов наполеоновской армии той поры маршалами так и не стали! Не – судьба? После возвращения во Францию в 1805—08 гг. Бельяр – начальник штаба маршала Мюрата, командовавшего, как правило, крупными соединениями кавалерии и действовавшего в авангарде войск Наполеона. Он будет участвовать в кампаниях 1805, 1806 и 1807 гг. (Вертинген, Амштеттен, активное участие в издевательски ловком захвате тремя гасконскими удальцами – Мюратом, Ланном и Бертраном – мостов в Вене; Аустерлиц – пожалован в Великие офицеры ор. Почётного легиона, Йена, Голымин, Прейсиш-Эйлау, Гейльсберг и Фридланд). Затем – «командировка» в Испанию начштабом к маршалу Журдану, где он становится губернатором Мадрида и чуть было не оказался во вражеском плену. Дело в том, что король Испании – Жозеф Бонапарт, брат и ставленник Наполеона, выступил из города с основной частью войск для участия в сражении при Талавере. В результате в распоряжении Бельяра осталась всего лишь одна французская бригада из дивизии Дессоля и слабые испанские части сторонников Жозефа. Между тем, на город наступали англо-португальские части, с другой стороны подходили испанцы, а в самом городе опасались восстания жителей. Вдобавок, битва при Талавере была французами проиграна. Тем не менее, из-за плохой координации действий противника, опасность обошла Бельяра стороной. Затем он – начальник штаба Резервной кавалерии Великой Армии во время Русской кампании 1812 года (Островно, Смоленск, Витебск, Дорогобуж, получил ранение при Бородино – тогда под ним убило двух лошадей и именно его Ней с Мюратом посылали к Бонапарту с настоятельной просьбой о немедленном вводе в бой гвардии на прогнувшийся левый фланг русских и их зашатавшийся было центр после смертельного ранения Багратиона; то ли легкое, то ли даже тяжелое ранение в ногу 8.9.1812 под Можайском). Уже в самом конце года его жалуют очень престижным званием генерал-полковника кирасир. (Сразу скажем, что звание генерал-полковника было почётное и существовало для каждого вида кавалерии в одном единственном экземпляре и звание генерал-полковника кирасир освободилось лишь после того, как Гувьон Сен-Сир был произведен в ходе той катастрофической для Наполеона кампании в маршалы Франции!) В начале 1813 г. он занимается воссозданием французской кавалерии, которая понесла в России очень серьезные потери. В Саксонской кампании того года он – помощник маршала Бертье. В сражении при Лейпциге его тяжело ранят в левую руку, но он остается в строю, и отличается в сражении при Ганау, где под ним сразило двух лошадей. Затем он участвует во Французской кампании 1814 года (Монмирайль, Шато-Тьери, Лаон, Фер-Шампенуаз и Париж). Больше обнажать оружие ему уже не придется. После отречения Наполеона и Первой Реставрации, он служит Бурбонам (пэр Франции, кавалер Большого Креста – Высшая степень ордена Почётного Легиона и комендант Меца). Но во время «Ста дней» Бельяр, проводив короля Людовика XVIII половину пути до границы с Бельгией, все же, переходит на сторону Наполеона. Последний не оставляет его при себе, а предпочитает направить послом к его бывшему начальнику маршалу Мюрату в Неаполь, который, заигравшись в самостоятельность, вскоре терпит катастрофу. Вернувшегося Бельяра, по-прежнему, не допускают до главной армии, предпочитая держать на вторых ролях: командующим военными округами и корпусом Национальной гвардии в Меце. 22 ноября 1815 г. Белльяра арестуют и поместят в тюрьму вместе с другими знаменитыми генералами – Друо, Камбронном и д, Орнано. 3 июня 1816 г. он получит свободу и останется без служебного назначения. В процессе маршала Нея Белльяр тщетно будет пытался добиться ему замены казни на тюремное заключение. Только при короле Луи-Филиппе он снова на госслужбе – на этот раз в качестве посла Франции в только что возникшей Бельгии. Именно в ее столице – Брюсселе – герой многих походов и сражений революционной и наполеоновской Франции внезапно умер от апоплексического удара 62 лет от роду, 28 января 1832 г. Его похоронят на кладбища Пер-Лашез среди других военных знаменитостей его богатого на кровопролитие времени. Он оставит после себя любопытные мемуары («Memoires du Comte Belliard»: он очень много повидал, отдав армии не менее четверти века), изданные в трёх частях в 1842 г. Более того, его имя увековечено на южной стороне парижской Триумфальной арки на площади Звезды…

Тогда как во Франции уже все шло вразнос!

Народ устал от анархии и нестабильности, бандитизма и коррупции. Накапливались «грозовые тучи» в Вандее, бунтовали шуаны, собиравшие под своими белыми знаменами недовольное крестьянство. Повсюду культивировался бандитизм: дороги стали «непроезжими», а шайки лихих ребят пытали схваченных бедолаг, требуя драгоценностей, столь изощренно, что «поджаривание» подвешенными за гениталии над медленным огнем могло считать чуть ли не верхом гуманизма. Стремительно росли инфляция, безработица и прочие «прелести» смутного времени.

«Адвокатишки» из Директории продемонстрировали свою некомпетентность: инфляция уменьшила ценность французских денег, коммерция пребывала в упадке, все государственные инфраструктуры находились в запустении. В этих отнюдь неласковых условиях генерал Бонапарт был воспринят (повторимся) как Спаситель Отечества. Особо был он привечаем зажиточным крестьянством, которому было наплевать до «гражданских забав» «либерастов», но которые хотели элементарного порядка, гарантировавшего неприкосновенность частной собственности, в первую очередь, земли-«кормилицы». Недаром, когда он следовал через Лион в Париж, то город был весь иллюминирован в честь молодого героя, люди пели и танцевали на улицах под восторженные крики: «Да здравствует Бонапарт, который приехал, чтобы спасти Отечество!»

В общем, действительность превзошла самые смелые ожидания «египетского дезертира», каковым его считала патриотически настроенная часть офицерского корпуса.

В Париж весть о том, что Наполеон высадился во Франции пришла вечером 13 октября, а когда на следующий день утром в Законодательном собрании об этом было объявлено, то вместо осуждения генерала, самовольно оставившего армию за морем на чужбине, чуть ли не все депутаты повскакивали со своих мест и со слезами на глазах от восторга и энтузиазма запели… «Марсельезу»! Очень быстро эту новость уже знал весь город. Едва спустилась ночь, как на всех улицах, в театрах неслись крики: «Да здравствует Республика! Да здравствует Бонапарт!»

Уже 16 октября Наполеон оказался в столице своей вновь обретенной «большой родины» и войска парижского гарнизона встретили его с музыкой.

Вот как описала его приезд влиятельная газета «Монитёр»: «Все были, как во хмелю. Победа, всегда сопутствовавшая Бонапарту, на этот раз его опередила…» Националистический угар захлестнул страну и на его волнах Наполеон готовился вознестись к вершине власти. Дорога к ней, для него, как для военного, предпочитавшего короткие пути к победе, была одна – переворот!

…Правда, рассказывали, что по началу, Наполеон вроде бы предполагал войти в состав Директории, но для этого ему не хватало возрастного ценза. Бонапарту было всего лишь 30 лет, тогда как, согласно, конституции «директором» можно было стать только достигнув 40 лет. Изменять конституцию даже ради генерала Бонапарта вряд ли следовало. Вот и Наполеон, очевидно, так полагал и собирался пойти «иным маршрутом»: долгая и нудная политическая возня и многоходовые интриги не подходили для той ситуации, в которой оказалась после всех бурных революционных перипетий Франция…

Он появился на политическом Олимпе в самый, так сказать, нужный момент. Французская казна была пуста. Ее войска потерпели тяжелые поражения в северной Италии. И хотя Массена с Брюнном сумели умерить пыл Второй коалиции, заставив неистового старика Souvaroff и «англичашек» повернуть домой, но это явно было временно. Обескровленные армии нуждались в пополнении. Пришлось срочно ввести в действие непопулярный закон революционного генерала Журдана о всеобщем призыве. Старый все объединяющий клич «Отчество в опасности!» уже утратил свою пьянящую магию: нельзя до бесконечности терзать народ патетико-патриотическими лозунгами (что-то тип «… – наш!!!») – патриотизм не может быть бесконечным на протяжении почти десятка лет. Множество молодежи призывного возраста стало скрываться в горах и лесах, превратившись в так называемых «отказников». Пришлось снимать войска с фронтов и спецотрядами отлавливать «уклонистов», что, естественно, еще больше накаляло обстановку с призывом, тем более, вне очереди. Ситуации на фронтах серьезно осложнялись очередным всплеском в Вандее роялистской активности во главе со сколь харизматичными, со столь и жестокими фанатиками Кадудалем и Фротте. Страна, явно уставшая от многолетних революционных потрясений, усугубленных «грохотом поражений», нуждалась в сильной руке, за которой стояла бы преданная ему армия, готовая порвать всех и вся за Отца Родного.

Недругам Бонапарта в правительстве (и тайным сторонникам роялистов, и ярым приверженцам якобинцев и даже скрытым «либерастам») пришлось принять его с распростертыми объятиями: они в нем нуждались, вернее, в его «шпаге-сабле». А ведь большинство из них были политиками с юридическим образованием, владевшими вескими аргументами сомневаться в необходимости поддерживать человека, который только-только оставил свою армию погибать на чужбине и прибежал домой подобно испуганному огнем новобранцу, т.е. дезертировал и ему грозил военный трибунал с последующим расстрелом!? Но политическая конъюнктура взяла вверх.

Так бывает, когда логика берет вверх над чувствами.

В общем, власть сама шла в руки египетскому герою (или, все же, «герою»? )…

…Между прочим, сам Наполеон оставил по этому поводу очень емкое изречение: «…для того чтобы управлять, надо быть военным: ведь лошадью управляют в сапогах и со шпорами». Но не всякий генерал может быть пригоден для… гражданского управления! С падением якобинской диктатуры и вступлением во власть термидорианцев военная диктатура была уже неизбежна. Термидорианцы были карьеристами и собственные интересы (в отличие от якобинцев, все же опиравшихся на народ и выполнявших волю народа) ставили выше интересов Отчизны. Армия нужна была им не только для защиты отечества от внешнего врага, но для защиты… их самих от врагов внутренних. Одна из удачных попыток французских правящих политиков использовать знаменитую «шпагу-саблю» в своих личных интересах относится к уже упоминавшемуся перевороту 18 фрюктидора. Тогда не сразу подыскали нужную «шпагу-саблю». Кандидатур было несколько: но Бонапарт был при деле, воюя в Италии, а Моро не любил политики и ловко от нее уклонялся. А вот амбициозный Гош явно был не прочь сыграть эту зловещую роль, но не сложилось и обошлись фигурой второго порядка: как известно, им стал подконтрольный Бонапарту генерал Ожеро из его Итальянской армии, им, кстати, для этой цели и присланный. Тогда все прошло так, как того желали термидорианцы. Бахвал и бретер Ожеро тут же «засучил рукава», принялся за роялистов, подтвердив свою репутацию лихого малого в любой обстановке и спасенные им «директора» снова оказались «в седле». И до «фрюктидорского переворота» и после него немало генералов подвергались соблазну выступить в роли «лучшей шпаги» для наведения порядка в стране. Первыми попытались «пофехтовать» Лафайет и Дюмурье. Их попытки, как говорят в таких случаях, оказались не ко времени. Революционная волна не докатилась еще до своего гребня. Пока не был изжит революционный пафос – военная диктатура была невозможна. Народ еще не почувствовал, что завоевания революции (особенно социальные) прочны и не допустил бы над собой никакого диктатора. Еще не наступило время, когда революционное воодушевление, идейный энтузиазм, двигавшие людьми, пошли на убыль. Было необходимо, чтобы появилась уверенность в том, что никто больше не сумеет расшатать тех новых устоев социального прогресса, который наметился благодаря революции. Лишь в этом случае возможно установление военной диктатуры. Третьей попыткой подобного рода можно считать действия не лишенного военных дарований (бездарь не смог бы разбить австрийцев 17 июня 1794 г. при Гоогледе) сына бургундского крестьянина (?) Шарля Пишегрю (1761—1804). Став офицером еще в 1783 г., при поддержке ближайшего соратника самого Робеспьера, одного из главных организаторов побед французов в революционных войн непреклонного революционера-фанатика (своего рода «железного Феликса» французской революции; присутствовавшего почти на всех сражениях; когда было надо – ходившего в штыки как простой рядовой; не спускавшего подозрительных взоров с генералов; а в промежутках заботившегося о том, чтобы армия получала все, что ей нужно!), комиссара Конвента в Рейнской армии Луи- Антуана-Леона Сен-Жюста (1767—1794), Пишегрю очень быстро сделал прекрасную военную карьеру. Скажем сразу: бургундский мужичок-хитрован Пишегрю умел подлаживаться решительно ко всем и прекрасно устраивал свои дела. Так или иначе, но этот человек, вышедший из низов общества, был наделен многими чертами столь присущими выскочкам: неутолимым стремлением выдвинуться чего бы это ни стоило, пронырливостью, бешеной завистью к любым чужим успехам, жадностью до славы и денег, т.е. честолюбием, не знающим пределов. Возможно, во многом именно его изворотливостью следует объяснять, что Пишегрю был наверху и при якобинцах и при термидорианцах. 1 апреля (или как тогда говорили 12 жерминаля V года революции) 1795 г. именно он помог Директории разобраться с якобинцами, за что получил от нее «почетное наименование» «Спасителя Отечества», а также командование всем Восточным фронтом, т.е. у него под началом оказались сразу три революционные армии – Северная, Самбр-Маасская и Рейнская. Такой концентрации военных сил под началом у одного полководца еще не было в истории революционной Франции! Сосредоточение такой колоссальной власти вскружило голову выходцу из низов. Он размечтался о том, как восстановит на престоле Бурбонов, призовет Людовика XVIII, при котором он сыграет роль первого министра и вообще вершителя судеб государства. Для бургундского крестьянина этого было достаточно: о диктатуре он и не думал! Пишегрю был человеком действия и поэтому быстро наладил связи с роялистами. Аккуратно и расчетливо он заранее выговорил себе вознаграждение: маршальский жезл, губернаторство Эльзаса, замок Шамбор, дом в центре Парижа, миллион единовременно и ренту в 200 тысяч. Ничего не скажешь, в хозяйственности ему нельзя было отказать: казалось бы, рачительный крестьянский сын все предусмотрел!? За это ему пришлось положить на поле боя несколько тысяч своих соотечественников-солдат и предать родину. Умышленно разделив всю армию на части, Пишегрю «подставил» ее под удары оторопевшего было по началу от такого «подарка» врага. А вот переворот не удался. Сидевшие в Директории политики, пронюхали о кознях своего ставленника и, будучи еще более искусными в подковерных интригах, ловко спровоцировали зарвавшегося бургундского мужичка-хитрована на блеф: подать в отставку, рассчитывая, что Директория, которая ему была обязана и в нем нуждалась, не посмеет с ним расстаться. Отставку… приняли «на счет раз-два» (!) и мечта Пишегрю о роли вершителя судеб государства развеялась как утренний туман: без армии он никому не был нужен. Раздосадованный таким фиаско, казалось бы, столь ушлый (!?), крестьянский сын кинулся в Париж в расчете на месте разобраться с Директорией. Но и на этот раз опростоволосился: Баррас и «компания» с помощью присланного из Италии Бонапартом генерала Ожеро, ликвидировали всех, кто мог быть им опасен. Не забыли и о Пишегрю: его арестовали, но тут, сказалась его природная изворотливость, и он ухитрился сбежать в Лондон. Оттуда он «перелетел» в Швейцарию, где предложил свои услуги… русскому генералу А. М. Римскому-Корсакову, которому следовало ждать Суворова из Италии для броска во Францию. Но тут в дело вмешался Массена и Пишегрю вынужден был снова «кинуться в бега» или, как говорит современная продвинутая молодежь, «ударить по тапкам». В конце концов, Шарль примкнул к известному террористу Жоржу Кадудалю и после всем известных событий он был найден…, повесившимся в тюрьме. Но вернемся в осень 1799 г., когда положение Директории было очень непростым: пытаясь привлечь к решению своих проблем того или иного генерала, она сильно рисковала. Поверяя военного в свои «темные планы», она, с одной стороны, делала его своим сообщником (он освобождался от обязанности подчиняться ей!), а с другой стороны, становилась его… заложником! Вероятность измены возрастала согласно его умственным способностям и амбициям. Ведь до конца было неизвестно, как он поступит в отношении «себя любимого», когда поймет, что на самом деле, именно он – «вершитель судьбы всей страны»!? Не в спину ли Директории он повернет свои пушки!? И «не спустит ли он с поводка» своих солдат, готовых по одному его рыку намотать всем кишки на свои штыки, благо профессиональной сноровки им в этой кишкорвательной операции было не занимать, за своего Отца Родного!? Вот почему она так придирчиво искала именно ту «шпагу», которая не проткнет ее саму. Переворот 18 фрюктидора 1797 г., как известно, прошел «на ура» с помощью хорошего генерала, но недалекого политика (!) Ожеро. Он так и не сообразил, что в тот день в его руках были огромные возможности для возвышения «себя любимого». Но на этот раз обстоятельства несколько изменились, и одной лишь решительности и отваги Ожеро было недостаточно. Нужен был человек не только решительный, но и по-настоящему умный. Бонапарт подходил на эту роль, но у него уже была выработана своя собственная позиция – совершенно независимая от всех политических направлений и преследующая только его собственные амбициозные цели. Бонапарт в ту пору предпочитал прощупывать внутриполитическую ситуацию в Париже. Поскольку один из руководителей роялистов по слухам брякнул во всеуслышание, что Люксембургский дворец – это не Бастилия и ему достаточно сесть на коня и через четверть часа все будет кончено, то Наполеон отправил в помощь занервничавшим «директорам» решительного генерала-рубаку Ожеро. Присылая Баррасу головореза Ожеро, заявившего, что он прибыл убить роялистов, Наполеон сам уклонился от непосредственного участия в этой акции, когда использовалась военная сила против парижан. Баррас все понял и с той поры стал побаиваться Бонапарта уже дважды помогавшего ему остаться при власти. В 1797 г. Наполеон был республиканцем не ради самой Республики, а только ради собственной пользы. Роялисты пугали его не тем, что представляли угрозу Республике, а тем, что могли помешать его далеко идущим амбициозным планам. С другой стороны, Бонапарт, очень чутко прислушивавшийся к общественному мнению, отчетливо понимал, что время для вооруженного переворота в его пользу и захвата власти еще не пришло. Если бы он попробовал тогда свергнуть Директорию, то 9 из 10 французов отвернулись бы от него. Одно время в Директории на эту роль весьма серьезно рассматривался генерал Бернадотт. Казалось, все было за него – решителен, ловок, красноречив, умеет увлекать за собой толпу; карьерист – каких поискать, он приучил «директоров» к мысли, что именно он им нужен! После отправки Ожеро в Рейнскую армию, «директоры» склонялись к мысли, что Бернадотт лучше всех походит на роль «переворотчика». Но было одно «но»: хитроумный беарнский петух Бернадотт обладал уникальным даром выжидать до последнего! Он быстро соглашался со всеми поступавшими ему предложениями и, политикам уже казалось, что Бернадотт у них «в кармане», как вдруг «шпага»… исчезла! Приходилось искать новый вариант: им мог стать еще один прекрасный генерал из Итальянской армии Бонапарта – Жубер, весьма заинтересованный послужить на благо Директории и ее «директоров»! Как военный, он, несомненно, стоял выше Бернадотта, а вот как политик, все же, ему уступал в ловкости и изворотливости. Оба наперебой успокаивали Директорию, что наведут порядок одним махом. Но если Жубер говорил – «Дайте мне 20 гренадер, и я в любой момент покончу со всеми!» -, то хитрющий наварец Бернадотт громко и убедительно возражал – «Ну, что Вы!? 20 гренадер – это слишком… много!! 4 солдат с капралом достаточно, чтобы выгнать всех этих адвокатишек из Совета пятисот!!!» Бернадотта сделали военным министром, но сам переворот несколько отложили, а на роль «шпаги» решено было готовить… Жубера! Вопросом поисков «шпаги» в Директории ведали двое: прожженный политикан из провансальских дворян де Баррас и сын почтмейстера, обучавшийся в католической семинарии в Сен-Сюльплиссе и по воле родных, против собственного желания, ставший священником, бывший затем генеральным викарием Шартрского епископства – по профессии и политик – по призванию, член известной масонской ложи «Девять Сестёр», 17-й Председатель Директории Эммануэль-Жозеф Сьейес (3 мая 1748, Фрежюс – 20 июня 1836, Париж – более известный как аббат Сийес). Его фамилия максимально приближенная в русской орфографии к ее подлинному французскому звучанию должна произноситься именно так – Сьейес, а не как это утвердилось в отечественной историографии – Сиейес или Сийес. Впрочем, «о вкусах не спорят!», а с устоявшейся традицией – тем более. (Не так ли!?) В 1788 г. он состоял депутатом от духовенства в провинциальном собрании в Орлеане. К этому времени относится появление ряда брошюр, написанных им по поводу предстоявшего созыва Генеральных Штатов. Эти сочинения произвели весьма сильное влияние на народ, в особенности брошюра «Essai sur les privil?ges» («Эссе о привилегиях», 1788) и памфлет «Qu’est ce que le tiers-еtat?» («Что такое третье сословие?», янв. 1789), содержащий известные строки: «Что такое третье сословие? Всё. Чем оно было до сих пор при существующем порядке? Ничем. Что оно требует? Стать чем-нибудь». Став благодаря этим брошюрам одним из руководителей общественного мнения во Франции, Сьейес, был избран в Национальное собрание в качестве представителя третьего сословия от города Парижа. Он был одним из наиболее деятельных членов Национального собрания и приобрёл значительное влияние, при этом, не был выдающимся оратором. Сьейес принял деятельное участие в организации Национальной гвардии, нового распределения налогов, устройства муниципалитетов, разделения территории департаменты Франции и т. д. Он составил клятву, данную депутатами 20 июня 1789 г., – не расходиться, пока Франции не будет дана новая конституция; им же предложено было депутатам принять для Генеральных Штатов название Национального собрания (17 июня 1789 г.). Брошюра Сийеса «Reconnaissance et exposition des droits de l’homme et du citoyen» (июль 1789 г.) явилась предшественницей «декларации прав человека». Будучи одним из основателей Якобинского клуба, в июле 1791 г. он перешёл в Клуб фельянов, затем принадлежал к «болоту», уклонявшемуся от определения своей политической позиции. В 1789—90 гг. Сьейес выступал за введение имущественного ценза для участия в выборах. В 1790 г. он был одно время президентом Национального собрания. От предложенной ему в 1791 г. должности конституционного парижского епископа Сьейес отказался. Избранный в Конвент, он в январе 1793 г. подал голос за казнь короля. Во время террора Сьейес не принимал активного участия в политике и сумел избежать гильотины. После падения Робеспьера он стал членом Комитета общественного спасения (в 1795 г.: с 5 марта по 3 июля и со 2 августа по 26 октября – роспуск Конвента) и принимал участие в мирных переговорах, происходивших в Базеле с Пруссией и Испанией. В период с 20 апреля по 04 мая 1795 г. Сьейес занимал пост председателя Конвента. От составления конституции III года он отказался так же, как и от вступления в Директорию и от должности министра иностранных дел. Избранный в Совет пятисот, Сьейес работал в различных комитетах, а в 1797 г. был президентом этого совета. В том же году на его жизнь было произведено покушение аббатом Пулем, ранившим его в руку и в грудь. В следующем году он был послан в Берлин полномочным министром, с поручением добиться если не союза, то хотя бы нейтралитета Пруссии, что ему и удалось. По возвращении во Францию Сийес был избран директором на место Ребеля (в 1799 г.)

Каждый из них (Баррас и Съейес) планировал государственный переворот по-своему и в собственных интересах. Старый благодетель Наполеона, деливший в свое время (неизвестно сколько?) с ним в постели сколь сексуальную, столь и прагматичную креолку де Богарнэ, по слухам мог склоняться в сторону восстановления власти Бурбонов.

Тогда как Съейес, будучи человеком более радикальным, решил сокрушить республику. Этот холодный и здравомыслящий педант исходил из того, что пока во Франции будет республика – со стороны соседних европейских монархий постоянно будут поползновения уничтожить… французскую республику! Следовательно, нужно проделать эту процедуру… им самим! Мастер подковерных комбинаций Съейес изрек «Болтуны больше не нужны – требуется голова и шпага!», а точнее, шпага самого популярного на тот момент генерала, под головой он, естественно, подразумевал свою собственную.

Необходимая ему «шпага» (генерал Бонапарт) снова (как в 1797 г. – тогда он был в Италии, но прислал Ожеро) была в бою (на этот раз она увязла в песках Египта и Сирии, как тогда многим казалось – надолго, если не навсегда), а переворот больше ждать уже не мог. Тогда-то Сьейес остановил свой взгляд именно на кандидатуре Жубера, благо он-то был под рукой, командуя 17-й дивизией из состава Парижского гарнизона. Обработка перспективной «шпаги» велась ловко и продуманно: в ход были пущены все соблазны. Какие именно – нам осталось неизвестно. Остается лишь предполагать, что Сьейес, выступавший в роль эдакого «дьявола-искусителя», искусно сыграл на простодушии Жубера, насмотревшегося в Париже на многое. Быт и нравы столицы революционной Франции, ему пылкому и по-рыцарски благородному человеку, внушали отвращение, а «дьявол-искуситель» «пел» ему, что с падением Директории весь этот бардак исчезнет и наступят лучшие времена, а Франция будет овеяна славой великой державы!

Так или иначе, но Жубер – когда-то честный и чистый революционный генерал (как например, Марсо) – превратился в главного кандидата на роль военного диктатора. Для Сьейеса славные деяния Жубера – битва при Риволи и Тирольский поход – казались недостаточными, чтобы заставить страну примириться с диктатурой генерала Жубера. Следовало немедленно добавить новых лавров будущему диктатору, а добыть их можно было только в Италии, где в ту пору громил французские армии Макдональда и Моро неукротимый «русский Марс» Суворов. Все, что принес Франции Итальянский поход Бонапарта, вот-вот должно было рухнуть, а там и до границ Франции было рукой подать. Правда, оставалась армия Массена, прикрывавшая дорогу во Францию через Швейцарию. Если не остановить Суворова в Италии, то, учитывая его стремительность и неистовость, тучи могли начать сгущаться уже над самой Францией! Если бы Жуберу удалось победить непобедимого русского старика, отвоевав у русских Италию, тем самым обезопасив Францию от нашествия, он с помпой возвращался бы («на белом коне»! ), разгонял бы оба Собрания и т. п.

Наш герой уже собирался отправиться на итальянский фронт, но тут он попался на еще одну «удочку» – роскошное «белое тело» юной девственницы! Жуберу предложили вступить в брак с одной из самых блестящих невест Парижа, c очаровательной 19-летней красавицей Велиситой-Франсуазой-Зефирой – падчерицей влиятельного сенатора Шарля-Луи Юге де Семонвилля. (Того самого хитрого «старого кота», что спустя 16 лет отправит одного из своих зятьев генерала де Монтолона в ссылку за Бонапартом на о-в Св. Елены, чьи тайные помыслы до сих пор будоражат умы пытливых историков!) Перед очередным соблазном – заключить крайне выгодный политически и финансово брак – честолюбивый Жубер опять не устоял. Не исключается, что это новоиспеченный тесть Жубера протежировал его на пост командующего Итальянской армией. Так или иначе, но на приготовление к свадьбе и ее саму ушло время и, прежде чем он выехал к армии, австрийская армия барона Края, осаждавшая крепость Мантую, заставила французский гарнизон сдаться и успела присоединиться к русской армии Суворова.

Теперь у «русского Марса» появилось почти двукратное превосходство в силах. Можно сказать, что Жубер попытался было избежать сражения, но сказалось более высокое искусство победоносного старика Суворова, понудившего молодого француза принять-таки бой в невыгодных для него условиях при Нови. Чем закончился битва для французов и лично для Жубера всем хорошо известно, а для Сьейеса снова началась головная боль: кого взять в диктаторы!?

Бонапарт оказался в «египетской мышеловке» (Нельсон запер его там, уничтожив французский флот де Брюйэса при Абукире), Ожеро – не тянул на столь ответственную роль по причине недостатка ума, Бернадотт – тоже не проходил из-за своего ярко выраженного хитроумия, славный революционный генерал Журдан – не годился, так как сильно симпатизируя делу революции, вряд ли когда-либо поднял шпагу на дело революции.

И все же, была еще одна вакантная кандидатура – фигура еще одного первоклассного революционного генерала Моро: именно он сумел спасти французскую армию от окончательного разгрома неистовым «русским Марсом» при Нови. Он был в Париже, когда Жубер, с котором его связывало «братство по оружию», почти прошел проверку на роль будущего диктатора и был осведомлен о планах Сьейеса им самим. Судя по всему, он сам чувствовал, что на эту роль он никак не подходит. Хладнокровный и настойчивый, полный непоколебимого мужества перед лицом врага, один из самых лучших мастеров искусного маневра, особенно при отступлении (самом сложном виде боя!), Моро очень быстро терялся, как только попадал в бурный водоворот политической интриги. Он никогда не умел найти себя в ней, чрезвычайно легко поддавался всякого рода влияниям и охотнее всего отступал на задний план. Его политические ошибки и фальшивые шаги так же громки, как и его победы на поле брани. Честный республиканец и последовательный демократ, он почему-то долгое время утаивал найденную им переписку Пишегрю, изобличавшую его секретные переговоры с австрийцами. (По крайней мере, так принято считать.) Именно по этой причине едва не потерпела крушение его собственная полководческая карьера. Но репутация Моро, как честного гражданина и патриота, была слишком велика и махинации Пишегрю ее не замарали. Моро, как и Жуберу, не нравилось все творящееся во Франции пока у власти была Директория, он тоже считал, что это прямая дорога к гибели всех завоеваний революции. По сути дела, он подобно Жуберу, соглашался с Сьейесом, а теперь после того, как «неистовый старик Souwaroff» (так прозвали его между собой битые им, фартовые до встречи с ним, французские генералы) грозил походом во Францию, Моро стал еще внимательнее прислушиваться к уговорам Сьейеса. Пока он был в Италии, тому удалось привлечь на свою сторону немало видных генералов (в частности, Макдональда и Лафайета), хотя, конечно, ни у кого из них не было столь нужного Сьейесу ореола славы победоносных полководцев. Не исключено, что, вернувшийся в начале октября в Париж, Моро, все же, встал бы во главе затеваемого переворота: Сьейес уже был готов обговорить последние детали, но в дело вмешался Его Величество… Случай!

Пока Сьейес в своем кабинете дожидался приезда Моро, ему принесли срочную депешу: «Бонапарт высадился во Франции!» Наконец появившемуся Моро, Сьейес молча протянул спасительное для того сообщение и тот, явно обрадованный тем, что ему – боевому генералу – не придется мараться свержением законного правительства, в двух фразах выразил все, что он думает по этому поводу: «Вот тот, кто вам нужен! Он устроит вам переворот получше, чем я!» Впрочем, Сьейес и сам знал, что Бонапарта не надо будет уговаривать: последний был человеком действия, как на поле брани, так и на политической авансцене. В глазах многих французов на роль Спасителя Отечества генерал Бонапарт подходил больше других. У него была устойчивая репутация победоносного генерала, он не афишировал свои взгляды и амбиции, вел себя предельно скромно и осторожно. Для убежденных революционеров он был всего лишь революционным «генералом Вандемьером» подавившим роялистское восстание 13 вандемьера 1795 г. Монархистам импонировало его дворянское происхождение и прошлое офицера королевской артиллерии.

Для тех и другихон представлялся тем самым человеком, который покончит с хаосом революционных лет…

И Бонапарт, прекрасно понимавший, какой прекрасный шанс представляет ему судьба в этот очередной смутный момент в истории мятежной Франции для восхождения на вершину власти, начал действовать. Тем более, что у него за спиной стоял его самый умный и энергичный из братьев – Люсьен Бонапарт, давно вовлеченный в политику, имевший в соответствующих кругах определенный вес и даже ставший главой Совета Пятисот, к тому же, умевший «из любого свинства вырезать аппетитный кусок ветчины»!

…Кстати сказать, законодательная власть во Франции принадлежала двум палатам: главная из них именовалась «Совет старейшин» (по сути дела Сенат), она заседала во дворце Тюильри; вторая (нижняя палата) называлась «Совет пятисот», она «квартировала» в Бурбонском дворце, в километре от Тюильри, но на другом берегу Сены. Если члены первой палаты склонялись за укрепление исполнительной власти через ее перемены и вручение ее меньшему числу людей (условно говоря, сторонников «твердой руки»), то большинство второй палаты (приверженцев республиканцев-якобинцев) было против этого шага…

Кроме того, именно Люсьен Бонапарт контактировал с Сьейесом по вопросу замены Директории из пяти человек на Консульство из трех человек, которые управляли бы Францией с позиции диктатуры, причем, кто-то один из них явно «потянет одеяло на себя любимого». Более того, именно Люсьен заручился поддержкой весьма влиятельных во Франции той поры Жозефа Фуше, Жан-Жака-Режи де Камбасераса и Шарля-Мориса де Талейрана-Перигора. Правда, с первым и с последним из этой троицы следовало «держать ушки топориком» – уж больно были они политиками мутными и скользкими.

Фуше – незаменимый шеф тайной полиции, самого зловещего механизма без которого не могло, не может и не сможет обойтись ни одно правительство любого народа во все времена – совсем недавно активничал в Большом Терроре и не желал возвращения Бурбонов с их аристократическими «прихлебателями-приживалами». Он всегда был и будет готов помочь рухнуть любой власти, в том числе, власти… «генерала Бонапарта». Недаром ведь он снабжал и Жозефину, и наполеоновского секретаря Бурьенна деньгами из вычитаемых с игорных домов (первой полагалась тысяча франков в день – по тем временам серьезные деньги!), только лишь для того, чтобы контролировать сведения о Бонапарте от его секретаря сведениями о нем от его… супруги. Он называл эту тактику – «быть точно осведомленным».

Талейран, не только ловко «опроцедуривал» всех подряд (сдавал «на счет раз-два»), но и был вхож во все структуры политического «винегрета» французского общества той поры и, к тому же, обладал уникальным свойством «вырезать из любого свинства хороший кусок ветчины» (извините за повтор) для себя лично. Вот и Бонапарт год от года будет все более и более убеждаться, что если он не следует советам Талейрана, то всегда принимает «не совсем» правильное решение.

…Впрочем, в Большой Политике во все времена никогда не было ни Законченных Идеалистов, ни Клинических Идиотов, а лишь Большие Подонки. Таковы ее правила, когда приходится работать со всеми, кто может обеспечить результат, поскольку именно он правит миром…

Через Талейрана – этого «колченогого дьявола во плоти»/«всемирного пройдоху в шелковых чулках» (это еще наиболее литературные прозвища безусловно гениального дипломата), недаром он был «при делах» «от Людовика XVI до Людовика XVIII» и даже «далее того» (и при Карле Х, и при Луи-Филиппе), с каждой сменой правителя лишь упрочивая свое благосостояние – братский тандем Наполеон/Люсьен вышли на Сьейеса.

Неповторимому мастеру «закулисных интриг» Шарлю-Морису де Талейрану как-то удалось на время наладить отношения между Съейесом и Бонапартом, хотя первый слыл человеком крайне «непрозрачным» с очень далеко идущими амбициями (человеком по оценке Талейрана «очень тяжелым»). Разное рассказывали о том, как они все же смогли на время найти общий язык. Недаром ведь говорят, что бывший аббат Съейес философски изрек: «Да, я пойду с генералом Бонапартом, потому что изо всех военных он все-таки наиболее штатский; но я не знаю, что меня ждет после успеха…». Учитывая несомненную амбициозность нового национального героя французского народа, Съейес мог полагать, что, все же, сможет с ним потом совладать. Впрочем, время покажет, что он заблуждался, поскольку Наполеон обладал не только военным талантом, но и административным даром.

Министр полиции Фуше – один из подписантов смертного приговора гильотинированному королю Людовику – мгновенно сообразил, откуда дует Ветер Удачи и сделал вид, что ничего противозаконного не видит.

Военный губернатор Парижа генерал Лефевр сам приехал к египетскому «герою», чтобы по-военному доходчиво ему объяснили, почему этот молодчик Мюрат, залечивший свою прострелянную пасть, без его ведома, галопирует по мостовым Парижа во главе звенящих шпорами и гремящих саблями отрядов гусар и драгун!? «Что это все означает!?» – петушился здоровяк с бульдожьей физиономией и пудовыми кулачищами. Наполеон умел говорить с «армейской косточкой». Старый вояка был ласково взят им «под локоток», отведен в сторонку и сугубо конфиденциально оповещен о том, что грядет армейская операция по ликвидации неких безымянных организаций угрожающих спокойствию и благополучию Франции. Затем последовал «финальный аккорд» со стороны «брата по оружию»: Лефевра примитивно купили, подарив ему роскошную дамасскую саблю (в «подарочном арсенале» Бонапарта – для нужных в нужный момент вояк – их было предостаточно!) и тот тут же по собственной инициативе громогласно рявкнул: «Давно пора перетопить в Сене всех этих жуликов-адвокатишек из правительства!».

Влиятельный и амбициозный, враждебно настроенный к Наполеону военный министр генерал Бернадотт то ли «проспал» момент (выжидая, «просидел на заборе» и никто не стал его оттуда снимать?), то ли его смогли нейтрализовать сторонники Бонапарта. Опасный соперник из-за своей большой народной популярности генерал Моро пришел к нему сам и заявил, что ему надоели эти мерзкие «адвокатишки», профукавшие Отечество. Два других пламенных республиканца – генералы Клебер и Брюн – были далеко от Парижа, если первый был предусмотрительно оставлен расчетливым корсиканцем в Египте «за главного» и там увяз, то второй сдерживал врага на северо-востоке Франции.

Для наиболее влиятельных сторонников «сильной руки» был устроен ряд «деловых обедов» с… «десертом» по вкусу.

И наконец, дабы не «нервировать» парижан на время «мероприятия» было решено перевести обе Палаты из Парижа в его предместье в Сен-Клу. Безлюдное, по сравнению с Парижем, Сен-Клу идеально подходило для разгона «адвокатишек» и «прочих парламентских крыс». Обустроить это «перемещение» взялся Люсьен Бонапарт, чей вклад в успех его брата впоследствии был тем явно недооценен. 18 брюмера (9 ноября 1799) Совет старейшин (большинство в котором было у сторонников генерала Бонапарта) принял нужное решение о перемещении.

И конечно, нельзя не упомянуть об активной роли в этой «потаенной» деятельности супруги Бонапарта Жозефины. Во всем блеске тогда проявился ее дар уметь общаться с людьми совершенно разных настроений и взглядов на жизнь, как в широком, так и частном смысле. Она оказалась весьма полезной своему амбициозному мужу, приготовившемуся «к броску» на общественно-политический Олимп республиканской Франции. Жозефина пустила в ход все свои светские связи, очаровывает мужчин, завлекает тех, кого Наполеон еще не успел привлечь на свою сторону. В ее гостиной на улице Шантарен (с недавнего времени – переименованной в улицу Победы) полно людей, безмятежная и грациозная мадам Бонапарт разливает чай и болтает о всяких пустяках – о модах, о лошадях. Эта гостиная служит только преддверием к маленькому кабинету Бонапарта в задней части дома, где он по одному принимает генералов, банкиров, депутатов, прощупывая, как они будут вести себя в день переворота. Один из свидетелей тех «закулисных» событий, Филипп де Сегюр, потом утверждал, что Жозефина была посвящена во все детали заговора. «Ее рассудительность, ее изящество. Манеры, самообладание, ее остроумие сослужили хорошую службу. Она оправдала возродившуюся веру Наполеона в нее».

В общем, люди из ближайшего окружения Бонапарта искусно и активно сгоняли «колеблющихся» в лагерь удачливого корсиканца, явно претендовавшего на роль капитана французского государственного корабля. Правда, такие рьяные республиканцы как генералы Журдан, Ожеро, и, отчасти, Бернадотт (он так и не изменил своей излюбленной манере поведения – остался выжидать в стороне от событий), а также, «директора» Гойе с Жаном Муленом воздержались поддержать «генерала Вандемьера» (для них он оставался им всегда), о чем тот потом, естественно, вспомнит.

Ровно через месяц после возвращения во Францию 9—10 ноября 1799 г. (по революционному календарю – 18—19 брюмера VIII-го года революции) Наполеон совершил государственный переворот, при чем в какой-то момент события приняли такой поворот, что ему пришлось прибегнуть к помощи гренадер Лефевра, Леклерка и Мюрата (впрочем, кое-кто из исследователей упоминает и некоторых других генералов из ближайшего окружения «генерала Вандемьера»).

…Одна из наиболее известных интерпретаций тех судьбоносных событий гласит следующее.

В первый день все шло по плану: в своем простом сером егерском мундире и уже ставшей знаменитой треуголке Бонапарт посетил ряд завтраков в офицерских клубах Парижского гарнизона и для страховки уже собирался проинспектировать два его конных полка. Он еще был в Тюильри, когда к нему сумел протиснуться некий Ботто (Ботро) – секретарь того самого Барраса, благодаря близости которого с Жозефиной он был обязан своему стремительному карьерному взлету! Ботто прошептал о том, что Баррас ждет к себе «генерала Вандемьера» для переговоров, но услышал резкую обвинительную речь Наполеона, громко обращенную ко всем собравшимся: «Что вы сделали с Францией, которую я оставил вам в таком блестящем положении? Я вам оставил мир, а нашел войну! Я вам оставил победы, а нашел поражения! Я вам оставил миллионы из Италии, а нашел нищету и хищнические законы! Что вы сделали со ста тысячами французов, которых я знал, моими товарищами по славе? Они мертвы!»

К умело спродюсировавшему его в свое время на пост не только командующего Итальянской армией, но и как своего сменщика в будуаре одной из главных секс-мастериц той богатой на «горизонталок» поры Жозефины де Богарнэ – Баррасу – «рвущийся в бонапарты» корсиканец, естественно, уже не пошел. К нему он отправил мгновенно набравшего силу Талейрана с предложением добровольно написать заявление об отставке. Ходили слухи, что зная запросы Барраса, Бонапарт вроде бы вручил Талейрану то ли миллион, то ли два млн. франков (данные разнятся) отступного. Баррас отличался невероятной политической сметливостью. Поняв, что игра проиграна, он столь быстро согласился на отставку, что Талейран вроде бы даже не успел предложить ему отступные (во что верится с большим трудом!?), которые он якобы положил себе в карман. Так ли это? (Исходя из того, что «колченогий дьявол» умел блефовать «по-крупному», то полностью исключать такой «ход» нельзя?) Под эскортом драгун Баррас отправился в загородное поместье Гросбуа. Так навсегда исчез с политической арены Франции, политик, руководивший тремя переворотами – 9 термидора, 13 вандемьера и 18 фрюктидора. Вот только с четвертым он оказался в пролете! «Бог троицу любит»? Спустя год ему было приказано покинуть это имение и не показываться в Париже. На «наворованное» состояние он пережил почти всех главных героев своей эпохи, написав забавные мемуары о Великой Французской революции и своих «скромных заслугах» перед Отечеством, когда оно не раз оказывалось в опасности. Его «сотоварищи» Роже Дюко и Съейес столь же благоразумно самоустранились. Под домашним арестом у Моро оказались два видных консерватора – «непонятливые» Гойе и Жан Мулен, причем, у Гойе сержантский караул по приказу раздраженного его несговорчивостью Бонапарта выставили прямо в спальне. Тем самым, полномочия Директории прекратились и создался вакуум исполнительной власти.

Власть, как известно, не «дают, а берут!!!» – эту святую истину знают все крутые мужики. Вот Ланн с Мармоном немедленно и взяли под контроль Тюильри, а все тот же Моро – Люксембургский сад (дворец). Тоже самое проделали и Макдональд с Мюратом: первый – с Версалем, а второй – с пригородным замком Сен-Клу, где решалась судьба Франции. Серюрье с конным резервом ожидал срочных приказов для мобильного реагирования на возможные перемены в ходе событий.

Благодаря тому что председателем Совета Пятисот был брат Наполеона Люсьен Бонапарт, с Советом старейшин (где люди привыкли больше думать, чем болтать на публику) после некоторых «шероховатостей» (если верить рассказам, то вроде бы Бонапарт выступил перед ним неубедительно: говорил не по делу, употреблял неудачные образы, не к месту вставлял словечки из солдатского жаргона?), все же, удалось договориться. И большинством голосов «старейшины» благоразумно «одобрили» фигуру удачливого генерала, «со щитом» покинувшего их зал заседания с весьма символичным для него – военного – названием «Марсов салон». В общем, программа первого дня «смены власти» была успешно завершена.

Кое-кто из горячих голов в его ближайшем окружении уже приготовился открывать шампанское и пить за «провернутый» переворот.

Но как оказалось, радость была преждевременной… Недаром, сильно нервничавший Наполеон перед сном положил под подушку два заряженных пистолета… Все висело на волоске…

…О том, как прошел следующий день писали много и по-разному.

Все сходятся на том, что он не заладился с самого начала. В Сен-Клу под Парижем в Совете пятисот, заседавшем в огромной и дико холодной, не отапливаемой оранжерее (на дворе стояла глубокая осень, а огромные окна, выходившие прямо в сад, делали ее еще более холодной) гильотинированной королевы Марии-Антуаннеты оказалось слишком много противников военной диктатуры и генерала Наполеона, в частности. По слухам среди них мог успеть поработать влиятельный среди якобинцев генерал Бернадотт – скрытый и непримиримый противник Наполеона. К тому же, рассказывали, что нетерпеливый Бонапарт не смог дождаться пока его брат Люсьен, будучи председателем этого совета, постарается хоть как-то «залакировать» ситуацию. Он слишком рано вошел в зал заседания Совета пятисот, откуда неслись визгливые вопли, «переживавших» за свои привилегии «парламентариев», «Свобода и Республика в Опасности!».

В тот момент Люсьену было важно выиграть время и он весьма мудро затеял поименную присягу всех присутствующих на верность… республике. Это требовало очень много времени и… откладывало принятие решения, которое грозило стать роковым для братьев Бонапартов. И тут в зале появился «виновник происшествия» – собственной персоной, невысокий, невооруженный, да еще и с… хлыстом в руке! Это уже было слишком для наэлектризованной толпы «адвокатишек»…

Претендуя на «кромвельство», он действовал не по «кромвельски», забыв, что, порой, власть берут… силой, особенно, когда у тебя «в кармане» достаточно штыков и сабель и по-настоящему крутых (боевых) офицеров, а не паркетно-будуарных, одетых с иголочки, шаркунов!

В общем, пришлось ему отвечать на требования объясниться по поводу слухов о заговоре и о большой опасности, грозящей вот-вот обрушиться на республику, его просто затопали и закричали: «Долой диктатора! Долой Тирана!! Объявить вне закона!!!». Поговаривали, что уже прозвучали призывы поставить на голосование декрет о гильотинировании «генерала Вандемьера»!

Скажем сразу, Наполеон выступал плохо.

Во-первых, он от природы не был выдающимся публичным оратором. Во-вторых, он привык обращаться к благоговевшей перед ним грубой солдатне, с которой он знал, как говорить, а не к «профукавшим» Отечество и враждебно настроенным к нему лично «адвокатишкам», которые к тому же, тогда явно были «на взводе», а кое-кто и вовсе готов был «войти в историю», не дав «тем или иным способом» Бонапарту захватить власть. В-третьих, в тот день он явно был «не в своей тарелке» – сказывалось напряжение момента. И наконец, тогда «народные избранники» посчитали себя вершителями судеб французского народа и были необычайно агрессивны.

Рассказывали, что кое-кто из наиболее взвинченных депутатов-якобинцев вроде бы попытался взять невзрачного и в ту пору тщедушного Бонапарта не только «на горло» – «Долой диктатуру!», «Вне закона его!», «Да здравствует Республика и Конституция II-го года!» (A bas la dictature! Hors la Loi! Vive la Republique et la Constitution d, an II!), но и за… горло, причем не в переносном, а в буквальном смысле. В суматохе депутат Юг Дестрем (1754—1804), известный феноменальной физической силой, хлопнул Бонапарта по плечу и крикнул «Разве ради этого ты одерживал победы?» (Est-ce que pour cela tu remportais les victoires?), а депутат Бартелеми Арена (1765—1829) выхватил кинжал и попытался ударить генерала, но последнего прикрыл гренадёр Томе, которому лезвие прорезало сукно на рукаве мундира. Гренадёрам Томе и Пуре все же удалось прорваться сквозь толпу и вывести потрясённого генерала на воздух.

Так или иначе, но кинжалами ему вряд ли угрожали, хотя об этом, порой, пишут отдельные «акробаты от публицистики», но зуботычины, в кровь поцарапанная щека и порванный мундир имели место…

Кое-кому могло тогда показаться, что в воздухе «запахло жаренным»: переворот уже в самом начале провалился! Рассказывали ведь потом, что «премудрый пескарь» Сьейес, загодя собрал весь компромат на всех участников «мероприятия» в специальный дорожный несессер и еще с ночи держал у своего крыльца экипаж наготове со взнузданными лошадьми и кучером на козлах, дабы немедля отправиться в путь, если дело начнет принимать непредсказуемый оборот и надо будет срочно уносить ноги…

Точно так же по слухам поступил и другой «главный мудрец» той богатой на мутные события поры – Талейран. Он не только ночевал в доме одной из своих многочисленных прелестных приятельниц, но приказал, чтобы карета, запряженная шестеркой лошадей, всю ночь стояла наготове у дверей.

А с Фуше и вовсе ситуация была откровенно опасной. Поговаривали, что якобы он не верил в успех переворота и держал наготове спецкоманду для немедленного ареста Бонапарта и его подельников на случай неудачи переворота или даже его заминки!?

С огромным трудом не растерявшемуся Люсьену Бонапарту и ближайшим энергичным соратникам Наполеона удалось вытащить его из накаленной атмосферы зала заседаний на улицу. По осеннему короткий пасмурный день уже начал сменяться сумерками. На часах было около пяти вечера. Действовать надо было по-военному быстро и решительно.

Потом рассказывали, что отнюдь не военный, а сугубо штатский (к тому же, бывший поп, знавший, когда заартачившимся мирянам надо дать… кнута!) Сьейес шепнул, не потерявшему присутствия духа Люсьену, короткую и доходчивую фразу: «Прикажите немедленно их разогнать!!!» По сути дела этот лаконичный «совет постороннего» решил исход переворота…

…Раздалась переливистая барабанная дробь и гренадеры под началом Мюрата (именно он контролировал обстановку вокруг Сен-Клу), беглым шагом с ружьями наперевес вошли в зал, где заседали депутаты Совета пятисот, объявившие Бонапарта вне закона (но так и не успевшие зафиксировать это документально) и чуть не задушившие непобедимого генерала. С подачи решительно настроенного Люсьена Бонапарта – Мюрат, Леклерк и Серюрье только что сказали солдатам, что здесь какие-то «гражданские крысы» – английские наймиты («англичанка, как известно, всем, всегда и везде… гадить!!!»), вооруженные кинжалами – вот-вот убьют их любимого «маленького капрала»! Когда солдатне доступно объясняют, что их Отца Родного какие-то там занюханные интеллигентишки (по современному – либерасты) вот-вот лишат жизни, то они – профессиональные головорезы – естественно, готовы кинуться рвать врага, как «тузик грелку», причем, голыми руками: остервенело и до конца, благо тому, что они этому обучены!

…Впрочем,имеются и несколько иные интерпретации развития этой стадии событий перехода власти к Наполеону. И, тем не менее, во всех них единодушно отмечается, что именно выдержка и решительность его брата Люсьена позволили довести «переворот» до успешного конца. Сам Бонапарт потом признавал, что будучи в ужасном нервном напряжении, «пересолил» в Сен-Клу: говорил там очень плохо, «некстати и фальшиво»…

Неумолкаемый барабанный бой – «Штыки примкнуть!!!» – заглушал все. Лишь на секунду он затих и все услышали могучий рык Мюрата, большого мастера всегда и во всем рубить с плеча, скомандовавшего гренадерам 96-го полка: «Вышвырнуть всю эту мразь вон!!» (Jetez dehors ce public!) («Вышвырните-ка мне всю эту свору вон!») «Foutez-moi tout ce monde dehors!». (Ходили слухи, что в действительности бравый гасконец подал несколько иную команду, воспроизводить которую дословно на бумаге не принято!?)Многие из депутатов потом признавались, что голос Мюрата звучал у них в ушах всю жизнь! Педантичный молчун Серьюрье на пару с оскалившимся «бульдогом» Лефевром обнажили сабли и под барабанную дробь пошли в атаку! В другие двери ворвались гренадеры Леклерка.Только что извергавшие проклятия в адрес «узурпатора» и клявшиеся умереть, но отстоять Республику, депутаты (или, как их презрительно называли в армии – «адвокатишки»), прервав заседание, теснимые штыками с двух сторон не заставили себя долго упрашивать – всем известно, что гренадеры обожают наматывать вражеские кишки на штыки – и кинулись спасаться! Многие «герои трибуны» повыпрыгивали через спешно распахнутые окна (зал заседаний находился на первом этаже). Тех «народных избранников», кто остался сидеть, обмочившись со страху, дюжие солдаты брали за шкирку и выкидывали, гогоча, на улицу через двери и окна…

Люсьен Бонапарт законности ради собрал кучку (что-то ок. 50 чел.) «никуда не спешивших», наиболее адекватных депутатов Совета Пятисот и они при свечах единодушно проголосовали за декрет об учреждении временного консульства и комиссии для разработки новой конституции.

Все было кончено…

Бонапарт и его подельники, проворачивая переворот, уложились в 48 часов…

Причем, без кровопролития, что было частью первоначального плана «переворотчиков».

Армия вошла в большую политику с примкнутыми штыками, барабанным боем, распущенными знаменами и… Франция оказалась у ног Бонапарта.

Мюрат, Леклерк, Лефевр, Серюрье – принявшие активное участие в «военном перевороте» – первыми «взяли под козырек» перед «французским Кромвелем». В два часа ночи он, а заодно и два других консула, принесли в Сен-Клу присягу на верность республике, часы которой, кстати, уже были сочтены. Правда, об этом знал только тот, ради кого все «провернули» и, скорее всего, догадывались отдельные самые продвинутые умы той богатой на поворотные моменты поры…

…Кстати, о возможности военного переворота во Франции задолго до него охотно говорили и сами французы и заинтересованные лица высокого полета. Брюмерский переворот предсказывали многие. Еще в 1790 г. о нем открыто говорил барон де Ривароль: «Или король создаст армию, или армия создаст короля… Революции всегда кончаются шпагой: Сулла, Цезарь, Кромвель». В 1791 г. примерно в таком же духе высказался и Мирабо. В том же 1791 г. российская императрица Екатерина II – дама весьма дальновидная (в этом ей никак нельзя отказать!) – писала своему приятелю, французскому писателю Гримму: «Цезарь придет. Он придет, не смейте в этом сомневаться». В августе 1795 г. герцог Ришелье писал нашему дипломату Разумовскому: «Силой вещей французы получат короля, но этот король не будет из династии Бурбонов». Как видите, прозорливые умы знали, что говорили! И последнее, на эту тему: первой репетицией к военному перевороту 18 брюмера 1799 г., когда Бонапарт покончил с республикой, был переворот 18 фрюктидора 1797 г., совершенный не без ведома Наполеона (пожелавшего на тот момент остаться в тени: повторимся, что он трезво понимал: момент его прорыва к власти еще не настал!), приславшего для этой цели в Париж в помощь некоторым термидорианцам-заговорщикам своего генерала Ожеро, человека сколь недалекого, столь житейски приниженного и обожавшего деньги! Эти два нюанса прекрасно учли хитроумные политики и все прошло как нельзя лучше…

Формальные выборы трёх консулов состоялись 12 декабря. Наполеона провозгласили Первым консулом с окладом в 500 тыс. франков в год) сначала на 10 лет, а в августе 1802 г. – пожизненно. Фактически он стал диктатором. Своих коллег по консулату – юриста и «левака» по политическим взглядам Жан-Жака-Режи де Камбасераса и финансиста и роялиста по убеждениям Шарля-Франсуа Лебрана, (сменившего временного консула Пьера Роже Дюко), с жалованьем в три десятых от его собственного он ловко оставил в тени, поручив им роль статистов для создания некоего подобия коллегиального правления. В общем, оба его коллеги (с совещательными голосами) со сроками на 6 лет были чем-то вроде «удобной мебели».

Приведя к власти генерала Бонапарта, «адвокатишка» Сьейес совершил роковую ошибку. Он-то полагал, что «мавр сделает свое дело» и, получив громадное денежное содержание и множество парадных функций, не будет претендовать на реальную власть, доверив это слишком хлопотное для военного человека дело другим, прежде всего тому же Сьейесу. Как ехидно выражался потом по этому поводу сам Бонапарт «мне была уготована роль поставленного на откорм борова с жалованьем в несколько миллионов франков». Сьейес быстро понял свою промашку – «Господа! У нас есть повелитель – этот молодой человек все знает, все может и все хочет!» – уже было поздно.

Бонапарт и Сьейес разошлись миром: последнему отписали доходное государственное имение Крон с роскошным замком, сделали сенатором, членом Французской академии, дали очень доходную должность председателя Сената (с окладом в 350 тыс. франков), правда, на некоторое время, а в 1808/1809 г. (данные разнятся) произвели в графы Империи. Зато после падения империи Наполеона у Сьейеса начались очень большие неприятности. Как член Конвента, проголосовавший за гильотинирование Людовика XVI, он был вынужден скрываться в Брюсселе, где провел отнюдь не лучшие в своей жизни долгих 15 лет. Он смог вернуться в Париж только после Июньской революции 1830 г., когда ему было уже за 80 лет. В ту пору он хотел только одного: спокойно и благополучно дожить свой век, но его мучили кошмары, связанные с его бурно-кровавым прошлым. Чаще всего, ему являлись туманные образы главарей якобинской диктатуры для уничтожения которых он сделал немало. Тогда полуслепой старик донимал своего слугу категоричными наставлениями: «Если ко мне зайдет господин Робеспьер, то скажите ему, что меня… нет дома!!!» Незадолго до смерти он изрек историческую фразу: «Для блага Франции лучше было бы, если бы я назначил на роль „моей шпаги-сабли“ ярого республиканца генерала Моро!»

Один из главных «серых кардиналов» французской революции, оказавший весьма существенную поддержку своим влиянием на депутатов во время приготовлений к перевороту 18 брюмера в пользу генерала Бонапарта, составивший проект новой конституции, существенно, впрочем, изменённый Бонапартом, тихо ушел в Мир Мрака и Теней, всеми забытый в 1836 г. Он немного не дотянул до 90 лет, скончавшись в возрасте 88 лет и был похоронен на кладбище Пер-Лашез.

А вот с не в меру непонятливым Гойе ситуация складывалась несколько иначе. Сначала он не желал ни о чем просить Бонапарта. Но потом под давлением обстоятельств вынужден был обратиться к Жозефине, которая памятуя об его ухаживаниях за ней в непростые для нее времена, упросила своего властного мужа назначить Гойе на «хлебную» должность. Ею оказался генеральный комиссариат в Амстердаме. Ему так понравилось, что он там «проработал» до 1820 г., т.е. пока ее не ликвидировали Бурбоны.

И наконец, уточним: какова оказалась судьба после переворота главного благодетеля генерала Бонапарта – в период его генеральства – старорежимного дворянина де Барраса!?

Вкратце, напомним его «послужной список боевых заслуг» на благо Отечества, которое целое десятилетие было в Опасности!

Свалив-«завалив» и гильотинировав 9 термидора (по революционному календарю) самого неподкупного Робеспьера, став одним из главных «директоров», утопив в крови 13 вандемьера (5 октября) мятеж роялистов с помощью своего старого знакомца «генерала Вандемьера», добившись после этого в Конвенте его назначения своим заместителем, став согласно Конституции III года Республики 27 октября 1795 г. фактическим главой правительства Франции (Директория), сохранив свой пост и после переворота 18 фрюктидора V года (4 сентября 1797), в котором он принял активное участие, став членом Второй директории, и после переворота 30 прериаля VII года (18 июня 1799 г.) и ее Третьего состава, окружив себя самыми прославленными куртизанками своего времени (например, Тереза Кабаррюс, жена его соратника по Термидорианскому перевороту Тальена – практически игравшая роль его супруги и устраивавшей приемы или его другая любовница, вдова генерала де Богарне – Жозефина, от которой он очень ловко отделался, организовав в 1796 г. её брак со своим протеже генералом Бонапартом), после переворота 18 брюмера (9—10 ноября 1799) Баррас полагал, что Первый консул призовёт его к власти!?

Тогда как, тот посчитал провансальского дворянина-«цареубийцу» -«переворотчика со стажем», не единожды посещавшего «врата рая» его оборотистой супруги-креолки (причем, какое-то время «параллельно»!? ), слишком скомпрометированным, чтобы иметь дело со своим Главным Благодетелем!

А ведь именно Баррас 5 октября (13 вандемьера по революционному календарю) отдал приказ Наполеону подавить роялистское восстание и не прогадал. (Правда, в случае если бы тот не согласился, то «карающая шпага-меч революции» могла быть предложена другому безработному революционному генералу Брюну, которого потом Бонапарт очень емко и доходчиво охарактеризовал, как «генерала трибун». )

А ведь именно Баррас потом назначил его главнокомандующим в Италии.

А ведь именно Баррас оказал Бонапарту еще одну неоценимую услугу: он ввел «корсиканского выскочку» «генерала Вандемьера» в модные парижские салоны. Как потом вспоминал Баррас в своих «Мемуарах», «в то лето я стал привозить генерала Бонапарта в салоны мадам Тальен, мадам де Сталь и в некоторые другие дома, где я обедал и где меня принимали». Не исключено, что на одном из таких светских приемов или на каком-нибудь вечере в популярном на весь Париж салоне мадам Тальен «Хижина» генерала Бонапарта представили Розе де Богарнэ (той самой, что с его легкой руки войдет в историю как Жозефина). Впрочем, есть и другие версии их первого, но такого судьбоносного знакомства.

А ведь именно Баррас свел Бонапарта (а по сути дела даже подложил под него!?) надоевшую ему свою сколь жеманную, столь и искусную любовницу Жозефину, а потом и поспособствовал его браку с ней, в расчете на контроль за нужным для него удачливым генералом Республики – его «шпагой» на все случаи жизни.

И вот случился «реприманд неожиданный»!

18 брюмера 1799 г. он, как член Директории, оказался отстранен, набравшим силу его протеже-генералом, от власти, от участия в политической жизни. Его (повторимся!) отослали сначала в его замок Гробуа, потом в Бельгию, оттуда в… родной для него Прованс, а в 1810 г. ему было окончательно запрещено жить во Франции.

Ожидал ли, ушедший в частную жизнь, Баррас столь решительных действий от своего многолетнего протеже – вот в чем вопрос?

Вынужденный поселиться в Риме, он оставался там вплоть до Первого Отречения Наполеона. При Реставрации ему, несмотря на репутацию «цареубийцы», разрешили вернуться во Францию. Остаток своих дней он посвятил написанию мемуаров, скончавшись в 73 года.

Так получилось, что в истории за Баррасом закрепилась репутация распутника и казнокрада: его обвиняли даже в гомосексуальности и тайных связях с Людовиком XVIII. Сам Бонапарт, весьма нелестно отзывался о человеке, чьи решения оказались судьбоносными в его блестящей карьере: «События сделали его членом Директории, однако у него не было качеств, которых требует эта должность». Много позже, уже на о-ве Св. Елены, Наполеон оценил свою роль в событиях той судьбоносной ночи (13 вандемьера), как решающую. А вот «алчный и безнравственный коррупционер» Баррас, оставивший после себя любопытные мемуары, опубликованные лишь в 1895—1896 гг., т.е. спустя век после той бурной эпохи, участником которой ему посчастливилось быть, определил вклад Бонапарта в события вандемьера как… незначительный!

Одному из вдохновителей режима Директории, её ключевой фигуре, единственному, кто участвовал в этом формате французского правительства непрерывно всё время существования Директории (1795—99 гг.), отличавшемуся чрезвычайным цинизмом, алчностью, неразборчивостью в средствах при приобретении богатств и демонстративной роскошью образа жизни, недаром он оказался единственным из пяти директоров, кто продержался до самого её конца, виконту из провансальского мелкопоместного дворянства, большому поклоннику «слабых на передок» хорошеньких женщин, любителю карточный игры и по слухам (?) весьма нечистому на руку, при «Старом порядке» состоявшему на военной службе в Индии, но по ряду причин (сомнительные финансовые махинации?) ставшему участником штурма Бастилии, одному из первых вступившему в Якобинский клуб, голосовавшему за казнь короля, впоследствии оказавшемуся одним из немногих, кто никогда в этом не каялся (единственное, что он сказал потом по этому поводу, сводилось к тому, что тогда он действовал согласно своим убеждениям, хотя затем считал, что это была его ошибка, добавив: «Мы не были хозяевами ни над событиями, ни над людьми…»), наконец, сыгравшему одну из главных ролей в судьбе Наполеона Бонапарта (именно он в качестве представителя Конвента наблюдал за операцией по взятию в декабре 1793 г. Тулона, в которой капитан/майор Бонапарт, по протекции знавшего его корсиканца Саличетти, оказался в нужном месте в нужное время, приобрел первые военные лавры и не без помощи Барраса стал бригадным генералом) – было что поведать потомкам.

После прочтения мемуаров одного из лидеров термидорианского переворота, директора всех составов Директории и фактического её руководителя в 1795—99 гг. взгляд на те времена значительно расширяется как со знаком «+», так и со знаком «-».

Таковы нюансы всех эпох: отстраненная оценка становится возможной лишь спустя десятилетия, а порой и столетия… Впрочем, это всего лишь «оценочное суждение»…

После военного переворота в пользу генерала Бонапарта французам предстояли четыре года консульства, которые, порой, считают чуть ли не самыми процветающими годами в истории Франции XIX в.

…Между прочим, любопытно и другое: первые два года консульства были самыми счастливыми в супружеской жизни четы Бонапартов, покинувших Люксембургский дворец и поселившихся в Тюильри. Благодарная мужу за то, что он тогда мудро простил ее и никогда не вспоминал о ее измене, Жозефина была пылкой любовницей, заботливой и нежной супругой, всегда готовой посодействовать супругу-правителю Франции в нужном для него ключе. Муки ревности, которые ей предстояло испытать, терзания, вызванные тем, что она уже не может от него зачать, угроза развода – все это было еще впереди, она обо всем этом еще не подозревала и наслаждалась тихими радостями семейной жизни. Иные времена наступят потом, когда Наполеон устремит свой взор в сторону новых горизонтов, в которых уже не будет места для его креолки, ставшей к сорока годам очень понятливой. «Что посеешь – то и пожнешь» и «каждому – свое»…




Глава 2. Гражданский кодекс – главное наследие Наполеона?


Наполеон прекрасно понимал, что социальный мир, в котором так нуждалась истерзанная революционными передрягами Франция (как и спустя век с лишним громадная российская империя), немыслим без свода законов, регулирующих гражданские отношения. Очень скоро (через пять недель?) по решению Первого консула, чьим кредо было – «народ надо вести за собой железной рукой в бархатной перчатке» – Французская конституция оказалась пересмотрена в духе наполеоновского изречения «конституция должна быть составлена таким образом, чтобы не мешать действиям правительства и не вынуждать последнее нарушать ее».

…Правда, решая эту крайне важную для всех французов задачу, Бонапарт не забывал и о сугубо «житейских» проблемах: во всю расцветших криминалитете и казнокрадстве. Бандитов просто ставили к стенке (и уже через полгода по дорогам Франции снова стало можно передвигаться, не боясь оказаться на «медленной жаровне», подвешенным за гениталии вверх ногами!), а «березовских-гусинских-смоленских-амбрамовичей и кампанию» («мутные шустряки» были, есть и будут во все смутные эпохи, причем, участь их зачастую весьма незавидна: «вешаются» у себя в ванной комнате; впрочем, это – сугубо «оценочное мнение»), опустошавших госкормушку, сажали на нары («на хлеб и воду»! ) до той поры пока они не возвращали нахапанное под шумок. Вандею он предпочитал «успокаивать» «пряником и кнутом», причем, именно в такой последовательности. Так, за добровольную сдачу вандейцам предлагалась амнистия, а их вожакам… офицерские должности в армии. В общем, Наполеон весьма конкретно обозначил свои приоритеты в руководстве страной: «людьми движет страх и личный интерес», причем, под вторым он понимал и честолюбие, и стремление к самореализации, и прочие «высокие» амбиции…

Был создан так называемый Кодекс Наполеона (документ из 36 законов), который гарантирует гражданам права, завоеванные в ходе Французской революции 1789 г., включая свободу совести и право на школьное образование для всех. Стержнем кодекса стало провозглашенное в качестве непререкаемой догмы священное и неприкосновенное право частной собственности. Наполеон лично присутствовал на большинстве заседаний комиссии Государственного совета, которая вела выработку этого документа, оказывал большое влияние на ход дискуссий и характер принимаемых решений. Его стиль чувствуется во многих формулировках – простых, ясных, четко продуманных и полных здравого смысла.

Вот лишь некоторые из них: «Правосудие – как женская честь, либо оно есть, либо его нет»; «Нужно брать не человека, которому подходит должность, а человека, который подходит к должности»; «Самое сложное – это не подбор людей, а создание условий, когда выбранные люди могут полностью проявить свои способности»; «Лучший способ сделать всех бедными – это провозгласить имущественное равенство»; «В свободных государствах должны особенно почитаться науки, делающие честь человеческому разуму, и искусства, украшающие жизнь»

Написан он настолько доходчиво, что сам Стендаль, служивший в молодости в армии Наполеона, писал потом, что если ему требуется ощутить все очарование французского языка, он читает отрывки из кодекса Наполеона.

…Кстати, «наполеоновским» гражданский кодекс Франции стал называться уже много позже смерти своего создателя – в 1852 г…

Его обсуждали на 102 заседаниях госсовета, причем, на 57 из них присутствовал сам Наполеон. На его создание потребовалось всего лишь 4 месяца. Сам он очень гордился этим своим гражданским документом: «Моя подлинная слава не в том, что я выиграл сорок сражений; Ватерлоо стерло в памяти все воспоминания о них. Но что навсегда останется в памяти, что будет жить вечно – это мой Гражданский кодекс».

В 1800 г. он провёл административную реформу, учредив институт подотчётных правительству префектов департаментов и супрефектов округов. В города и деревни назначались мэры. Административная реформа позволила решить те вопросы, за которые отвечали местные органы власти, и которые ранее не смогла решить Директория – сбор налогов и рекрутский набор.

Пройдет несколько лет и 7 апреля 1803 г. будут отменены бумажные деньги: основной денежной единицей станет серебряный франк, поделённый на 100 сантимов; одновременно будут введены золотые монеты в 20 и 40 франков.

…Кстати сказать, учреждённый Наполеоном металлический франк имел хождение 125 лет – до 1928 г…

Приняв государство с плачевным финансовым состоянием, Наполеон и его финансовые советники полностью перестроят систему сбора налогов и расходования средств. Нормальное функционирование финансовой системы будет обеспечено созданием двух противостоящих друг другу и в то же время сотрудничающих министерств: финансов и казначейства. Министр финансов будет отвечать за поступления в бюджет, министр казначейства – за расходование средств. Расходы станут одобрятся законом или министерским распоряжением, за ними будут осуществлять тщательный контроль.

…Кстати, интересно и другое! В октябре 1805 г., уже «выйдя на тропу» нескончаемых «наполеоновских войн», Наполеон создаст Управление экстраординарных имуществ – специальный финансовый институт, предназначенный для сбора платежей и контрибуций с завоёванных стран и территорий. Символично, что эти средства будут расходоваться в основном на финансирование последующих военных кампаний. Например, Австрия после поражения в 1805 г. заплатила в Управление экстраординарных имуществ более 65 млн франков, а Пруссия после катастрофы 1806 г. – чуть ли не в три раза больше – 159 млн франков. Война кормила войну…

В целом, Наполеон сумел закрепить основные революционные завоевания (право на собственность, равенство перед законом, равенство возможностей), покончив с революционной анархией. В сознании французов благополучие и стабильность всё больше стали увязываться с его присутствием у государственного руля, что во многом поспособствует следующим шагам генерала Бонапарта по укреплению личной власти – переходу сначала – к пожизненному консульству, а затем и к императорской власти.

Первый консул предельно лаконично объяснил французам суть произведенных в стране перемен: «Граждане! Революция закреплена на принципах, на которых она была начата. Революция закончилась!» Французы все поняли – французы согласились.

И последнее на весьма щекотливую тему всех времен и народов, по крайней мере, для их наиболее «продвинутых» представителей!

До Наполеона в Париже выходило 73 газеты!

После того, как «генерал Бонапарт» по-военному организованно взял власть в свои маленькие, но крепкие руки-артиллериста, прекрасно осознававшего всю важность воздействия газет на общественное мнение, их осталось… всего лишь четыре: «Le Moniteur», «Le Journal de Paris», «La Gazette de France», «Le Journal de l`Empire».

Свобода слова, демократические права не входили в наполеоновскую программу построения процветающей Франции. Свое отношение к роли прессы Бонапарт выразил в нескольких словах: «Если информация наносит вред правительству, она не должна быть опубликована до тех пор, пока мы не убедимся в том, что нет никакого смысла ее печатать, так как она известна всем»

Начиная с 1811 г., вся «оставшаяся в живых» пресса оказалась под очень жестким контролем полицейского департамента: негоже чтобы этот наиважнейший инструмент власти при всех режимах, расшатывал власть столь воинственного «маленького корсиканца» в умах столь свободолюбивых французов, на тот момент уже его сограждан. С 1812 г. – по мере ухудшения позиций Наполеона – почти перестали публиковаться материалы о негативной ситуации вокруг французского императора и его военно-политической деятельности.

Впрочем, так поступают все «дальновидные» авторитарные правители, вплоть до сегодняшнего дня: приказы командира (вождя, «царя-батюшки» и прочих «назначенных народом либо ниспосланных Господом Богом, правителей») не обсуждаются! Тем более, что на дворе стояла весна 1800 г. и она сулила Франции (а заодно и всей Европе) Ее Величество Войну…




Глава 3. Помним драматичный Маренго в исполнении Первого консула великого авантюриста Наполеона, но все решил-то Гогенлинден в исполнении генерала-республиканца Моро!!!…


Согласно краткой «фактологически-академической» версии Вторая Итальянская кампания генерала Бонапарта (6 апреля – 15 июня 1800 г.) прошла весьма непредсказуемо.



<<…Ставший первым консулом Франции, т.е. ее полновластным правителем, генерал Бонапарт прекрасно понимал, что страна досталась ему действительно в тяжёлом положении.

Внешние и внутренние политические коллизии привели финансы государства в плачевное состояние, сторонники королевской власти активизировались по всей стране, вплоть до того, что в Вандее началось роялистское восстание. После похода Суворова французские войска оказались изгнаны из Италии, он сам, по сути дела, потерпел поражение в Египте. Наполеон отчетливо осознавал, что народ, утомлённый революционными потрясениями и военными кровопролитиями, жаждет мира

25 декабря 1799 г. он обратился к главам Австрии и Англии с мирными предложениями. Поступая так, первый консул явно рассчитывал заручиться симпатиями общественности и возложить ответственность за продолжение конфликта на противную сторону. И он не просчитался, поскольку участники антифранцузской коалиции на мир не пошли, учитывая сложное внутреннее и внешнее положение республиканской Франции.

Предстояло снова «заговорить пушкам»…

Наполеон получил 200 тыс. рекрутов и 30 тыс. ветеранов, что было огромной силой. Он надеялся с этими войсками спасти страну от австрийцев и их интервенции. В начале 1800 г. австрийцы, выставив в Германии 150-тысячную армию генерала Края и в Италии – 120—122 тыс. барона Меласа, достигли решительного численного перевеса над французами (120 тыс. Моро – в Германии и 40 тыс. Массены – в Пьемонте, в Бельгии располагалась армия Ожеро для предотвращения вторжения англичан).

Начиная действия в Италии по направлению к реке Вар и Ницце, австрийцы рассчитывали притянуть туда главные силы французов и, таким образом, облегчить армии Края переход через Рейн. А вот захватом Швейцарии, с целью установления связи между армиями, австрийцы заниматься не собирались. Эта ошибка, в связи с выгодным географическим положением Швейцарии в отношении расположения австрийской армии, позволило генералу Бонапарту спланировать и провести оригинальную стратегическую операцию, принесшую ему очередную порцию славы победоносного полководца.

Пользуясь совершенно особым месторасположением Швейцарии, он тайно для всей Европы решил сосредоточить в ней 40-тысячную (Резервную) армию и, согласно складывающейся ситуации, направить её либо на подкрепление Моро в Германию, или в Италию на тыловые коммуникации армии Меласа. Однако, после того как у Моро стал намечаться успех против Края, уже оттесненного к Ульму, а Массена в Италии, наоборот, оказался в критическом положении, блокированный в Генуе, Бонапарт предпочел направить свою Резервную армию в Италию.

Правда, для переброски войск за Аппенины требовалось время, поэтому он приказал Массена любой ценой удерживать Ниццу и Геную до его прибытия. Изначально у того было ок. 60 тыс. чел., однако из-за болезней их стало чуть ли не вдвое меньше – 36 тыс. чел. Напомним, что австрийский командующий Мелас имел в своём распоряжении в Италии чуть ли не вчетверо больше штыков и сабель.

Следует отметить, что Бонапарт не обладал ни численным преимуществом, ни превосходством над противником в стратегическом плане.

У противника имелись лучше обеспеченные пути сообщения. Кроме того, чтобы с 40 тысячами броситься в тыл 120-тысячной армии австрийцев Меласа Наполеону предстояло перевалить через Альпийский хребет, без дорог, в период таяния снега. В общем, от него требовалось сочетание решительности с осторожностью, а также скрытности и внезапности.

Бонапарту предстояло в тайне от всех создать армию – задача почти неразрешимая, а затем эту армию неожиданно для неприятеля бросить на его коммуникации так, чтобы тот не мог успеть провести свой контрвыпад. Обе эти задачи, при помощи ряда превосходно задуманных демонстраций, были блестяще выполнены.

Комплектование армии проводилось в разных областях Франции. План Бонапарта был известен только Бертье – начальнику штаба, Мармону, Гассенди, которым поручено было формирование войск, и Мареско, производившему разведку альпийских проходов. Планируя создаваемую армию сосредоточить у Женевского озера, Бонапарт приказал напечатать в «Монитере» (официальная газета) консульское постановление о формировании в Дижоне 60-тысячной армии, где для дезинформации действительно было собрано незначительное число ветеранов и новобранцев. Эта демонстрация удалась, тогда как, тем временем, со всех сторон Франции скрытно стягивались небольшими «эшелонами» уже готовые «войсковые команды» для секретно формируемой армии. При этом, сами эти «компактные» военные подразделения толком не знали, куда именно они идут: маршрутные направления выдавались на короткие расстояния. В результате подобные передвижения, по тому – как они исполнялись – не могли возбудить особого внимания разветвленной шпионской сети врагов Франции.

Благодаря этим мерам, в первых числах мая армия, начавшаяся формироваться еще в начале января 1800 г., успела-таки незаметно для всех сосредоточиться в окрестностях Женевского озера, на что ушло ок. 4 месяцев.

В нее входили: 8-тысячный авангард Ланна (дивизия Ватрена, бригада Майнони и кав. бригада Риво), 15-тысячный корпус Дюгема (дивизии Буде и Луазона), 15-тысячный корпус Виктора (дивизии Гарданна и Шамберлака) и 4-тысячная кавалерия Мюрата. В резерве – дивизия Монье и Итальянский легион Лекки.

Если эти силы были направлена для перехода в Италию через перевал Большой Сен-Бернар, то дивизия Шабрана – через Малый Сен-Бернар.

Расклад сил на Итальянском театре был примерно таким.

30-тысячная Лигурийская армия Массены своим 18-тысячным правым крылом Сульта занимала Геную и держала под контролем все альпийские проходы от Сен-Мартина д’Альборо до Вадо. Ее центр под началом Сюше (12 тыс.) занимал пространство от Вадо до прохода Коль-ди-Тенде. И наконец, 5 тыс. Тюрро на левом крыле наблюдали за альпийскими проходами до Женевского озера.

С открытием австрийцами в начале апреля военных действий, сильно растянутая по фронту Лигурийская армия Массена и Сюше после упорной борьбы оказалась разорвана в центре на две части.

После первых стычек, несмотря на всю храбрость французских войск, руководимых Сюше и Сультом, Генуя оказалась отрезанной от любой помощи извне, а с 6 апреля, с выходом на позиции мощной английской эскадры, она была полностью окружёна и с суши, и с моря. Тем не менее, боевой дух французов был высок, и Массена был намерен держаться до последней возможности.

Геную защищали мощные естественные и искусственные преграды, но Массена решил действовать агрессивно. Уже 7 апреля он приказал атаковать Монте Рати. Австрийцы оказались отброшенными от Аппенин, потеряв 1.5 тыс. только пленными. 9 апреля Массена начал отчаянный прорыв на соединение с остальными французскими силами, которыми командовал Сюше. Хотя Массена оказался отрезан всего с 1,2 тыс. чел., а у австрийцев было ок. 10 тыс. чел., он продолжал свои дерзкие вылазки из городской цитадели, нанося австрийцам большие потери.

И все же, со временем ему пришлось отказаться от активных действий, да и Сюше в начале мая оказался отброшен к Ницце и далее за реку Вар.

Австрийцы Меласса расположились следующим образом: 25 тыс. генерал Эльсница стоял на реке Вар – против Сюше; 30 тыс. генерала Отт блокировали Геную; 12 тыс. генерала Кайма наблюдали за проходом Сени; 9 тыс. Гаддика – за выходом у Ивреи, а 10 тыс. Вукасовича – за выходом со стороны Сен-Готарда. Тогда как все остальные войска (34 тыс.) занимали крепости Пьемонта, Ломбардии и Тосканы.

В первоначальных планах Бонапарта был глубокий обход на Сплюнген и Бергамо, но задержка с походом на Рейне (Край ещё не был отброшен к востоку) не позволяла рисковать так сильно. К тому же, тяжелое положение Массены вынуждало сократить этот обходной маневр. Приходилось воспользоваться путями от Женевы через Сен-Бернар или Симплон, или Сен-Готард. Последний маршрут оказывался на значительном удалении, правда, уже был занят 15-тысячными войсками Монсея (дивизии Лоржа и Ла Пуапа), направленными Моро на подкрепление Резервной (Итальянской) армии. А вот два первых маршрута были примерно одинаковые по сложности. Впрочем, Сен-Бернарский был все же короче (ок. 70 километров) и позволял оказаться непосредственно в тылу неприятельской армии Меласса.

Несмотря на всю растянутость позиций австрийских войск, они прикрывались Альпийскими горами, считавшимися в то время года непроходимыми, по крайней мере, для крупных воинских соединений. Кроме того, их охраняли 30 тыс. войск Кайма, Гаддика и Вукасовича. Правда, Мелас не обратил внимания на крепость Иврею и не подготовил её к обороне. А ведь именно она могла бы стать серьезным камнем преткновения.

В общем, все зависело от того, насколько искусно генерал Бонапарт осуществит свой марш-бросок-маневр через Альпийские перевалы.

14 мая через Большой Сен-Бернар главная масса войск направилась по-эшелонно – дивизия за дивизией – впереди авангардная дивизия Ланна. Для облегчения марша, а главное в целях скрытности Бонапарт приказал одновременно двигаться: Тюро (4 тыс.) через Мон-Сенис и угрожать Турину – столице Пьемонта; Шабрану (5—6 тыс.) – через Малый Сен-Бернар и Бетанкуру (1 тыс.) – через Симплон. Получилось, что французы спускались с Альп по пяти направлениям: основные силы (40 тыс.) шли в центре, сохраняя возможность соединиться с Монсеем (15 тыс.), Шабраном и Тюро, что в целом равнялось примерно 65 тыс. при 60 орудиях.

Движение «растопыренной пятерней» сбило с толку австрийцев, которые так и не смогли уяснить направление движения главных сил Бонапарта. В то же время столь превосходно выглядевший на бумаге план операции оказался очень труден в реализации на деле. Почти полное отсутствие по пути передвижения продовольствия вынуждало везти все необходимое для такой большой массы войск за собою, тем более, в условиях не просто неудобных, а вообще каких бы то ни было налаженных путей сообщений для армейских соединений.

Наиболее трудный участок пути – 15 км между селениями Сен-Пьер и Сен-Реми, а именно перевал через главный хребет, оказался совершенно непреодолим для повозок. На прохождение его войсками без тяжестей необходимо было ок. 10 часов (это – для дивизии), а для протягивания-протаскивания обоза и особенно артиллерии – еще больше. Пришлось повозки разгружать. Запасы перекладывать в небольшие ящики, навьюченные на мулов. С артиллерией поступили весьма оригинально: орудийные жерла вкладывали в две половинки распиленных и выдолбленных внутри бревен и втаскивали на горные подъёмы людьми – на подъём и спуск одного только орудия требовалось двое суток. Для разборки и сборки орудий, у подножия главного хребта были расположены 2 роты мастеровых (в Сен-Пьере и Сен-Реми). Бонапарт находился по ту сторону перевала и следил за подъёмом, а Бертье – по другую сторону и руководил войсками при спуске.

Каждый день должна была успеть перейти одна дивизия.

Начальная база перебрасываемой армии была устроена в Лионе – Безансоне, затем в Вильневе – промежуточная база. Госпитали располагались в Сен-Пьере, Сен-Реми, Мартиньи и Вильневе. Каждый солдат имел при себе 40 патронов и 8-дневный запас пропитания.

В ночь на 15 мая Ланн с шестью пехотными полками первый спустился в долину Аоста, за ним в течение четырех последующих дней (16—20 мая) перешли остальные дивизии со всеми тяжестями. Ланну приказали овладеть выходом из дефиле (долины рек Доры – Балтеи), защищенным крепостью Иврея, которую австрийцы хотя и начали было готовить к обороне, но слишком поздно.

Как вдруг выяснилось одно непредвиденное обстоятельство-препятствие, грозившее, если не «поставить крест» на всей хитроумной задумке генерала Бонапарта, то очень и очень ее затруднить.

Дело в том, что ущелье Аосты, постепенно расширяясь, превращается в долину, но недалеко от Ивреи оно снова сужается, а под конец и вовсе совершенно перекрывается скалой, на которой стоит форт Бар, вооруженный 22 орудиями с гарнизоном в 400 чел. Более того, проход мимо форта простреливался ружейным огнем. Кроме того, серьезность этой «преграды» приобрела еще большее значение, поскольку возникла совершенно внезапно. Так получилось, что генерал Мареско, производивший там разведку, почему-то не обратил на этот форт особого внимания. Только срочное прибытие сюда самого Бонапарта и быстро принятые им энергичные меры вывели армию из критического положения. Она смогла-таки проскочить форт Бар, для блокады которого пришлось оставить целую дивизию Шабрана и лишь 1 июня он наконец сдался.

22 мая Ланн подошел к Иврее, и тогда же последние части армии уже перевалили через Сен-Бернар. 24 мая пала Иврея, в которой тут же разместили промежуточно-первалочную базу. Авангард Ланна стремительно вывалился на равнины Ломбардии, тесня перед собою войска Гаддика. 28 мая Ланн уже подошел к Кивассо (на левом берегу По, в 20 км от Турина). К этому времени Тюрро расположился на выходе из Сузского прохода; Монсей находился в 3—4 переходах от Беллинцоны; 2 тыс. итальянцев Лекки вошли в долину Сезии, для усиления Бетанкура и установления контактов с Монсеем.

Сам Бонапарт был в войсках Ланна и показывался повсюду, поскольку необходимости в секретности уже больше не было.

Таким образом, к 24 мая французская армия уже расположилась в окрестностях Ивреи и могла в один-два дня сосредоточиться на полях грядущих сражений. А вот австрийским войскам Меласа (от Ниццы до Иврее – 200 км пути, а из-под Генуи – 160 км) приходилось бы потратить на подход к Иврее не менее чем 12 дней.

Мелас не верил в возможность появления у себя в тылу целой неприятельской армии. Первые сведения об угрозе его тылам он получил в середине мая, окончательно же все прояснилось только 31 мая, когда уже было слишком поздно. Однако, допуская присутствие у себя в тылу небольших неприятельских сил, он принял некоторые полумеры: привел из-под Ниццы 10 тыс. к Турину, туда же были направлены Кайм, Гаддик и кое-что из войск Эльсница

Так или иначе, но на верхнем По Мелас успел-таки сосредоточить ок. 30 тыс. штыков и сабель, с которыми он предполагал успешно оборонять По, прикрывая в то же время операции Эльсница против Сюше и Отта – против Массены.

Не исключено, что это сосредоточение части сил Меласа к верхнему По было, очевидно, результатом искусной демонстрации Тюрро от Сузы к Турину и Ланна от Ивреи к Кивассо. Для дальнейшего развития Маренгской операции Бонапарт направил свою армию от Ивреи через Верчели в Милан, который и занял 2 июня. Одновременно Ланн, производя демонстрацию у Кивассо, свернул у этого пункта влево и через Трино и Кречентино двинулся к Павии, которую и занял 1 июня.

Занятие Милана было необходимо для общего сосредоточения всех французских войск и для захвата значительных средств, собранных в нём австрийцами. Кроме того, заняв его, удалось понудить Вукасовича с его 10 тысячами, наблюдавшего за выходами в долину реки По со стороны Сен-Готарда к отступлению за реки Адду и Минчио. Более того, Бонапарт, тем самым, прикрыл тыл Монсея, который 26—27 мая перевалил Сен-Готард и 29 мая достиг Беллинцоны. Наконец, на случай неблагоприятного оборота дел, обеспечивался новый путь отступления на Симплон и Сен-Готард, куда позже и было переведено значительное число французских магазинов. Все это служило к обеспечению смелого предприятия и значительно уменьшало риск, с которым было связано его исполнение. Однако, несомненные выгоды, полученные от занятия Милана, дались самой дорогой на войне ценой – ценой замедления наступления.

Базируясь в Милане и захватив пути сообщения неприятеля по левому берегу По, Наполеон решил сделать то же и по правому берегу. Для этого необходимо было завладеть переправами через По в Бельджиойзо, Кремоне и особенно в Пьяченце. В тоже время надо было поторопиться, чтобы успеть проделать это раньше неприятеля, для которого эти переправы имели ещё большее значение: через них Мелас из Пьемонта держал связь с Веной.

Соединившись 6 июня в Милане с Монсеем, Бонапарт, не теряя времени, двинулся к реке По. С 6 по 9 июня без особых помех река была форсирована в трех пунктах: Ланн – 6 июня – в Бельджиойзо, Мюрат – 7 и 8 июня – в Пьяченце, а Дюгем с дивизией Луазона 9 июня – в Кремоне.

Из перехваченных в Милане австрийских донесений Бонапарт узнал очень опасную новость: 4 июня Массена сдал-таки Геную.

Дело в том, что голод делал ситуацию в Генуе всё хуже и хуже, несмотря на обещания Наполеона прийти и освободить гарнизон. Ситуация ухудшилась до того, что Массена приказал печь хлеб из… льна и кофе, а затем дело дошло и до… конских седел. Брожение в оголодавших войсках нарастало, однако Массена отказывался сдать город, пока 4 июня австрийцы не предоставили оставшимся 7 тыс. защитникам Генуи свободный проход до французских территорий. Несмотря на потерю города, за время его осады (6 апреля – 4 июня 1800 г.) оборонявшие Геную сравнительно небольшие французские силы Массена отвлекли на себя значительное количество австрийских войск, дав Наполеону достаточно ценного времени, чтобы тот смог выиграть сражение при Маренго, которое, правда, чуть не стало для него катастрофой. Более того, осада Генуи в биографии Массена обычно рассматривается как героический эпизод, а не как позорное пятно.

В тоже время, занятие французами Милана позволило Меласу прояснить обстановку. Он приказал Эльсницу, Отту и вообще всем войскам спешить к Алессандрии и Пьяченце, но было уже поздно. Получалось, что он уже во второй раз опаздывал сосредоточить свои силы в кулак, но на этот раз уже не для контрманевра, а для спасения армии. Более того, поскольку назначенная им для сосредоточения Пьяченца уже находился в руках французов, то подходившие к ней австрийские войска разбивались по частям.

Первой попала под удары колонна Отта, шедшая через Боббио по долине реки Треббии; вторыми – войска, шедшие из Алессандрии. 9 июня случился бой у Монте-Белло. Мелас, не имея возможности сосредоточить свои силы у Пьяченцы, отодвинулся к Алессандрии, где у него собралось до 50 тыс., к которым он мог присоединить ещё 25 тысяч из крепостных гарнизонов.

Тем временем, Бонапарт продолжает свою наступательную операцию: переправляет главные силы через По и переходит на позицию у Страделлы для того чтобы окончательно запереть Меласу все пути для ретирады. Кроме того, знаменитая еще со времен принца Евгения Савойского Страделльская позиция, в тактическом плане парализовала бы многочисленную и отменно подготовленную австрийскую кавалерию и обладала превосходно обеспеченными флангами.

Ланн занял её ещё 7 июня. Наполеон, прибыв в Страделлу 9 июня, приказал усилить позицию и построить мосты в Бельджиойзо и Пьяченце. Здесь у Страделлы расположилось 32 тыс. Ланна, Виктора и Мюрата. Дивизия Шабрана встала в Верчелли: ей было приказано при приближении неприятеля отходить за реку Тичино. Дивизия Лопаипа (Лапуапа) стояла в Павии. Наполеон посчитал, что сил этих двух дивизий (9—10 тыс.) все-таки хватит чтобы в течении суток удерживать австрийцев на левом берегу По до прибытия главных сил. Отряд Бетанкура в Ароне прикрывал путь на Сен-Готард на случай неудачи. Дивизия Жили (3—4 тыс.) занимала Милан, но не его цитадель, которая ещё не сдалась. Дивизия Лоржа стояла в Лоди. Наконец, дивизия Луазона (Дюгем) занимала Пьяченцу и Кремону.

Всего насчитывалось 54—57 тыс., расположенных хотя и разбросанно, но так, чтобы их можно было бы максимально быстро сосредоточить в любом пункте. За одни сутки они успевали бы собраться в кулак у Тичино или в Пьяченце, за два дня – у Милана или у Тортоны.

В общем, принято считать, что Бонапарт сделал все от него зависящее, чтобы стратегически положение Меласа оказалось безвыходным. Все пути были закрыты искусным расположением французских войск. Оставался, правда, ещё кружной путь через Тортону, Нови, Боккету на Кремону и Парму к нижнему По. Но Бонапарт, зорко следивший за противником и занимавший к тому же внутреннее по отношению к нему положение, отрядил для закрытия и этого пути генерала Дезе с дивизией Буде, расположив их у Ривальты и Нови. Более того, Мелас не мог отступить и к Генуе, в надежде на поддержку союзного британского флота, поскольку между Меласом и Генуей, в тылу у австрийского командующего, у Акви, стояли 20 тысяч Сюше.

Таким образом, как Мелас, так и Наполеон стояли каждый фронтом к своему тылу, но различие в положениях было очень существенное. У последнего, благодаря расширенному тылу и обеспеченным путям сообщений, успех всей операции казался малозависимым от исхода сражения. Тогда как, у Меласа, наоборот, даже победа в сражение приводило бы только к выигрышу для своих коммуникаций.

Теперь все зависело от… того, кто лучше проведет разведку и тактически быстро среагирует на ее сведения.

Принято считать, что разыскивая неприятеля и покинув 12 июня превосходную позицию у Страделлы, которая к тому же как нельзя более соответствовала составу его армии (недостаточное количество конницы и артиллерии), Наполеон совершил ошибку, чуть не ставшую для него роковой.

13 июня, оставив часть войск для обложения Тортоны, он подошел к реке Скривия. Плохо произведенная разведка ввела его в сомнение: а не ушла ли австрийская армия на Геную или к верхнему По, с целью проложить себе путь по левому берегу!? На самом деле, в этот момент австрийцы стояли за рекой Бормидой. Тогда как, Бонапарт, оставив при Маренго только часть войск, намеревался было с остальными уйти за реку Скривия, но этому помешал ее разлив.

Накануне сражения, в ночь на 14 июня, войска Наполеона были сильно разбросаны: Виктор – у Маренго, Ланн и Мюрат – у Сан-Джулиано, Дезе – у Ривальты, Монье – у Торры-ди-Гарафолло.

На военном совете австрийцев было решено немедленно перейти Бормиду и, пользуясь ситуацией, неожиданно атаковать французов на равнине Маренго, которая как нельзя более соответствовала составу австрийской армии (многочисленные и отличные кавалерия с артиллерией).

На рассвете 14 июня 40 тыс. (есть и др. данные) австрийцев с многочисленной артиллерией (чуть ли не 200 орудий?) начали переправу по двум мостам через Бормиду, готовясь обрушиться на 15—16 тыс. с 18 орудиями (есть и иные сведения) французов. Последние стояли открыто и имели только на левом фланге опорный пункт, севернее Маренго, прикрытый глубоким болотистым ручьем. Вперед был выдвинут корпус Виктора (дивизия Гарданна – у Педрабоны, дивизия Шамберлака – в Маренго). На правом фланге расположилась кавалерийская бригада Шампо, на левом – Келлерман-младший со своей конницей. Располагавшийся за правым крылом уступом назад у Форначе, Ланн возглавлял резерв. У Бураны встала Консульская гвардия. Тогда как Дезе с дивизией Буде уже двигался к Нови для соединения с армией, а другая его дивизия (Монье) направлялась от Сан-Джулиано на Кастель-Чериоле.

У австрийцев Отт действовал слева в направлении на Кастель-Чериоле, по дороге в Сале; в центре – Гаддик, а за ним сам Мелас нацеливался на Педрабону (Пиетрабону) и Маренго; справа – О’Рель по дороге на Тортону.

Утром 14 июня Бонапарт узнал, что вся австрийская армия без всяких помех переправилась через реку Бормида и идет на Маренго. Он поспешил с небольшими резервами на поле битвы, где уже сражались его отдельные части.

Из-за неожиданности удар австрийцев оказался очень серьёзным.

По началу корпус Виктора упорно отбивал их атаки, когда они пытались перебраться через ручей Фантононе. Отт, войска которого находились на левом фланге, предпринял попытки обойти французов. Его солдаты под картечным огнём навели мосты и форсировали ручей. Французы стойко оборонялись против превосходящих сил, но уже изнемогали, когда к 10 часам утра наконец прибыл из Гарафолло Бонапарт с дивизией Монье и консульской гвардией. Стремясь усилить свой правый фланг, Наполеон выстроил из своей гвардии каре, сдерживавшее атаки австрийской конницы, и двинул дивизию Монье к Кастель-Чериоле.

Бой закипел с новой силой по всей линии.

Австрийцы (от 28.500 до 36 тыс. с 92 орудиями; данные разнятся) обошли оба фланга французов. Правое крыло Наполеона дрогнуло и стало медленно отступать. Левый фланг (Виктор и Ланн) тоже уже был сильно расстроен и все попытки французов занять Кастель-Чериоле рушились. Мелас уже овладел Маренго. Наполеон ввёл в дело последние резервы, но это не исправило положение. Даже 800 гренадеров Консульской гвардии уже не могли изменить ситуацию.

Ок. 14 часов французы начали отходить под прикрытием корпуса Ланна и гренадеров консульской гвардии. За три часа они прошли 4 км. Неоднократно они останавливались и под картечным огнём бросались в штыковую атаку. 24 австрийских орудия в упор расстреливали французские каре. Ядра, рикошетя от земли, пробивали целые коридоры в плотных построениях французов, куда стремительно бросалась австрийская кавалерия. Солдаты Наполеона ещё теснее сплачивали свои ряды. Однако даже такая отвага не помогала: они продолжали медленно отходить под натиском врага.

В полдень Мелас, легкораненый, но уверенный в победе, уже уехал в Алессандрию, поручив генералу Цаху преследование французов. Тот составил авангард (два пехотных полка, усиленных гренадерами), а остальным войскам приказал уже свертываться в походные колонны. В результате они приостановились и значительно отстали от ушедшего преследовать французов авангарда.

К 15 часам дня 23-тысячная французская армия, преследуемая австрийцами, отступала по всему фронту.

По сути дела, Наполеон проиграл сражение.

Генерал Дезе, до того двигавшийся со 2-й дивизией своего корпуса к городу Нови, стремительно пошел по собственной инициативе на выстрелы к Маренго и вышел в Сан-Джулиано ок. 15 часов дня. Он быстро развернул 5-тысячную дивизию генерала Буде перед Сан-Джулиано, скрыв её от неприятеля за складками местности. Отступавшие было остатки армии Наполеона пристроились к нему по флангам: слева – Виктор, справа – Ланн, гвардия и Монье, образовав фронт от Сан-Джулиано – на Кастель-Чериоле; сзади и левее Ланна встала кавалерия Келлермана-младшего и Пьера-Клермона Шампо. (Последний бросится на врага со своей кавалерийской бригадой – 1-й и 8-й драгунские полки – получит тяжелое пулевое ранение в грудь, будет доставлен в Милан, где и умер 28 июля того в возрасте 33 лет.)

Австрийцы беспечно преследовали французов, почти свернувшись в походные колонны. Как только голова колонны Цаха приблизилась, Мармон выдвинул вперед 12-орудийную батарею и ошеломил австрийцев неожиданным картечным огнём в упор. Дезе бросился вперед с пехотой и опрокинул авангард колонны, но сам был убит в первые минуты боя. Пехотному удару с фронта австрийские гренадеры сопротивлялись упорно до тех пор, пока Келлерман не налетел на них с фланга со своими кавалеристами. Рассеченные на две части гренадеры, оказались опрокинуты. В рядах австрийцев началась паника.

Ок. 17 часам они бросились назад к реке Бормиде. В начавшейся давке австрийская пехота с трудом перебралась на другой берег реки и обратилась в бегство. Ок. 2 тыс. человек с генералом Цахом сдались в плен.

Тем временем, Келлерман перебросил своих всадников на австрийскую конницу, опрокинул и её. И тут вся французская армия кинулась на врага и только мужественная оборона хорватов О’Рельи в предмостном укреплении спасла остатки австрийцев от совершенного уничтожения.

Общие потери австрийцев в битве при Маренго оцениваются в 4,5 тыс. убитыми, 4—4,5 ранеными, 7 тыс. пленными и 30 орудий. Французам победа «обошлась» примерно 2 в тыс. убитыми, ок. 3,6 тыс. раненными и 900 пленных.

На другой день, 15 июня, Мелас послал в штаб Наполеона парламентёров с предложением о перемирии. Тот согласился не препятствовать уходу австрийцев из Северной Италии. Мелас подписал Александрийскую конвенцию, по которой он мог отправиться в Австрию, причём он сдал французам Ломбардию, Пьемонт и Геную со всеми крепостями.

Позднее Бонапарт очень гордился своей победой при Маренго, ставя её в один ряд со своими другими знаковыми победами Аустерлицем, Йеной и Фридландом.

Однако решающую роль тогда сыграл генерал Дезе. Рассказывали, что дважды соратники Наполеона видели слезы на глазах императора: первый раз, когда ему сообщили о гибели Дезе и второй раз, девятью годами позже, когда ядром оторвало ноги маршалу Ланну. Вечером 14 июня 1800 г. он воскликнул: «Как хорош был бы этот день, если б сегодня я мог обнять Дезе!»

После драматичной, но случайной победы при Маренго (лишь неожиданное прибытие Дезе перевернуло естественный ход сражения!) война еще продолжалась, причем, довольно долго: до начала декабря, пока битва при Гогенлиндене – на главном театре военных действий – не решит исхода войны окончательно.

Можно сказать, что эти две знаменитые битвы – это своего рода соревнование двух прославленных генералов: одного из самых великих военных авантюристов и генерала-патриота.

Напомним, что война между Францией и Австрией в 1800—01 гг. шла на двух фронтах. Повторимся, что на южном, итальянском, фронте Первому консулу Наполеону Бонапарту невероятно подфартило и он с помощью генерала Дезе победил 14 июня 1800 г. австрийскую армию Меласа при Маренго, после чего было заключено вышеупомянутое Александрийское перемирие. После окончания срока действия перемирия военные действия в Италии возобновились.

Еще в апреле-июне 1800 г. французская армия генерала Моро (48 тыс. пехоты и 12 тыс. кавалерии при 99 орудиях; есть и др. данные) потеснила австрийскую армию фельдцейхмейстера Пауля Края (58.130 пехоты и 14.131 кавалерии при 214 орудиях; имеются и иные сведения) от Рейна до реки Инн, пройдя с успешными боями Штоках, Месскирх и Хёхштедт-на-Дунае.

15 июля обе стороны согласились заключить перемирие.

Понимая, что Край не справляется с задачей, император Франц II отстранил его от командования австрийской армией. Канцлер Австрийской империи Франц фон Тугут предложил эрцгерцогу Фердинанду Карлу Йозефу Австрийскому-Эсте и эрцгерцогу Иосифу, пфальцграфу Венгерскому принять командование армией, но они оба категорически отказались. Тогда император назначил своего 18-летнего брата эрцгерцога Иоанна (Иоганна). Стремясь компенсировать недостаток опыта в помощь последнему был придан Франц фон Лауэр, советами которого молодой командующий должен был пользоваться.

После «пирровой» победы, одержанной у Ампфинга 1 декабря, австрийское командование полагало, что французские войска спешно отходят на запад и настал благоприятный момент для того, чтобы войска Кинмайера, действовавшие несколько севернее главных сил, объединились с последними в окрестностях Гогенлиндена (или Хоэнлиндена) неподалеку от Мюнхена с целью дальнейшего сосредоточенного удара именно по нему.

В свою очередь, бой у Ампфинга дал Моро достаточно ценной информации о противнике. Он сделал верные выводы, куда и какими силами наступают австрийцы и разработал план решающего сражения.

Северный фланг под командованием Гренье, включая дивизию Нея, вместе с центром под командованием Груши должны были активной обороной сдерживать австрийские войска на выходе из Гаагского леса. В то время как расположенные южнее дивизии Ришпанса и Декана предназначались для нанесения поперечного удара по растянутым вдоль лесной дороги главным силам противника. Далее планировалась атака всеми наличными силами французской армии.

На рассвете 2 или 3 (данные разнятся) декабря австрийская армия четырьмя колоннами двинулась на запад.

Самой северной и самостоятельно действовашей была колонна Кинмайера. Вдоль шоссе Мюнхен-Мюльдорф через лес двигалась главная колонна австрийцев Коловрата, прикрываемая авангардом Леппера. Севернее ее шла колонна Латора (Латура), южнее – колонна Риша.

Наступавшая по шоссе главная австрийская колонна вырвалась далеко вперед по сравнению с фланговыми соединениями и атаковала дозорную цепь дивизии Груши на выходе из леса. Стремясь как можно дольше задержать противника в лесу, французы, ответили мощной контратакой и завязался позиционный бой.

Это послужило сигналом для начала марша на северо-восток дивизии Ришпанса. Следом за ней шла дивизия Дека (е) на.

Тем временем к северному флангу войск Моро вышла колонна Кинмайера. Самая левая дивизия Шварценберга пыталась прорваться к югу на соединение с Коловратом, но Моро бросил в контратаку резервную кавалерию. Под ее прикрытием Гренье перестроил войска и начал изматывать атакующего Кинмайера активной обороной.

Австрийские колонны Латора (Латура) и Риша сильно отставали из-за плохих дорог. Оба военачальника, не дойдя до поля боя, остановились, заняли оборонительные позиции и отправили часть своих сил на разведку.

Коловрат понял, что неприятель отнюдь не отступает и он ведет не арьергардный бой, а по сути дела ввязался в полномасштабное сражение. Для временного прикрытия левого фланга основных сил до прибытия Риша пришлось отправить на юг два гренадерских батальона. Они столкнулись с дивизией Ришпанса, но тот прикрылся бригадой Друэ и продолжил движение в тыл австрийцев.

Выйдя на шоссе, Ришпанс встретил арьергард Коловрата. Французы опять оставили заслон, не прерывая главного движения.

Услышав звуки боя в своем тылу, Вейротер отправился на разведку с двумя баварскими батальонами, но попал под артиллерийский огонь и был ранен. Еще три батальна из колонны Коловрата двинулись к юго-востоку и ввязались в бой с бригадой Друэ.

Одновременно с атакой Ришпанса на тылы Коловрата, Дека (е) н подходил с юга к полю боя: Польский Легион атаковал артиллерийский обоз австрийцев, заслоны Ришпанса получили своевременную помощь, слабые передовые и разведовательные отряды колонны Риша были отброшены к его основной оборонительной позиции. Коловрат уже задействовал все свои силы, но помощи от Риша все не было.

Австрийское командование потеряло инициативу и перешло к обороне.

Неуверенные действия и прекращение атак со стороны основной колонны австрийцев, Моро правильно расценил как признак того, что части Ришпанса достигли шоссе Мюнхен-Мюльдорф и завязали отвлекающий бой. Груши и Ней получили приказ начать решительное наступление. Продавив слабое прикрытие северного фланга колонны Коловрата, Ней соединился с Ришпансом. К этому моменту фактически уже окруженная главная австрийская колонна была дезорганизована и потеряла боеспособность: началось ее беспорядочное бегство. Незадачливый юный эрцгерцог Иоанн спасся от плена только благодаря быстроте своего коня. Ней и Ришпанс преследовали бегущих вплоть до Гааза.

Разгром основной колонны австрийцев позволил Ришпансу отправить часть сил на юг в помощь своим войскам, оставленным для прикрытия его главного движения. Туда же повернул и Польский Легион. С такими подкреплениями Дека (е) н во второй половине дня приступил к охвату оборонительной линии Риша, которому ничего не оставалось как начать ретираду.

После решающего успеха на шоссе Мюнхен-Мюльдорф Моро отправил резерв Нея на усиление войск Гренье, которые сдерживали атаки двукратно превосходящего противника.

На северном фланге войска Кинмайера были разрезаны надвое и также отступили. К ним примкнула колонна Латора (Латура), которая начала отход после появления в лесу толп бегущих солдат из разгромленной колонны Коловрата.

Сражение при Гогенлиндене стало самым значимым в карьере генерала-республиканца Жана Моро. Принято считать, что австрийская армия тогда потеряла 7—8 тыс. чел. убитыми, 12 тыс. пленными, 71 артиллерийское орудие и более 300 фур. Победа Франции в этой битве, стоившая ей 3 тыс. убитых и раненых, оказалась решающей в войне против Второй антифранцузской коалиции европейских монархов и стала главным поводом подписания Люневильского мирного договора в 1801 г.

Порой, Гогенлинден в исполнении Моро сравнивают с Маренго Бонапарта (вернее, Дэзе без которого Наполоен терпел катастрофу!), но, скорее всего, Гогенлинден – важнее: во-первых потому, что по численности войск сражение в 2—3 раза масштабнее Маренго, во-вторых германское направление для Австрии было важнее, так как линия фронта была все же ближе к Вене, нежели компания в Италии, и в-третьих именно сражение при Гогенлиндене, а не битва при Маренго Первого консула Наполеона Бонапарта, дало возможность республиканской Франции заключить мир с монархической Европой после десятка лет революционных войн. Не исключено, что в историческом раскладе сражение при Гогенлиндене сопоставимо лишь с битвой при Аустерлице или как высказался биограф генерала Моро Эрнест Доде: «Снег Гогенлиндена достоин „солнца Аустерлица“».

После разгрома в Германии генералом Моро армии австрийского эрцгерцога Иоанна при Гогенлиндене было заключено Штейерское перемирие (25 декабря 1800 г.). Несмотря на то, что ещё продолжались военные действия в Италии, после Гогенлиндена исход войны уже был решён, поскольку дорога на Вену для армии Моро была открыта, но он предпочёл заключить перемирие, считая, что цель войны достигнута и новые жертвы бессмысленны.

После Гогенлиндена новым министром иностранных дел Австрии вместо барона Тугута был назначен граф Кобенцль, а командующим армией – эрцгерцог Карл, брат Иоанна, не без оснований считавшийся самым талантливым в то время австрийским полководцем. Ознакомившись с состоянием армии, он тут же выступил за мирные переговоры, которые не замедлили начаться.

Австро-французские переговоры начались ещё в октябре 1800 г. в Париже между Кобенцлем и Наполеоном Бонапартом вместе с Талейраном, а затем продолжались в Люневиле тем же Кобенцлем и Жозефом Бонапартом, действовавшим под диктовку Наполеона. Сперва, Кобенцль затягивал переговоры, рассчитывая, что Франция тем временем потерпит поражение. Но в ноябре 1800 г. закончилось перемирие, заключённое после битвы при Маренго, военные действия возобновились и привели к разгрому австрийцев при Гогенлиндене и к новому перемирию. После этого Кобенцль стал ускорять ход переговоров, а Наполеон, наоборот, дал Жозефу указания не спешить с подписанием мирного договора.

Кобенцль согласился на сепаратный мир без участия Англии и на подтверждение условий Кампоформийского мирного договора 1797 г. и переговоры закончились подписанием Люневильского мира, заключённого 9 февраля 1801 г. во французском городе Люневиль между Францией и Австрией. Со стороны Франции он был подписан Жозефом Бонапартом, со стороны Австрии – министром иностранных дел Кобенцлем. Этот договор явился ухудшенным (для Австрии) «изданием» (варинатом) Кампоформийского договора, положенного в основу нового договора. Австрия совершенно вытеснялась с левого берега Рейна. Эта территория полностью переходила к Франции, которая, кроме того, приобретала нидерландские владения Австрии (Бельгию) и Люксембург. Франция стала ведущей державой на континенте. Австрия окончательно потеряла своё значение как великая европейская держава, каковой она являлась с XV в.

Люневильский договор восстановил мир на континенте после почти 10 лет непрерывных войн с революционной Францией.

Заключение Люневильского мира означало конец Второй антифранцузской коалиции. Из стран, первоначально входивших в нее, войну продолжала только Великобритания, но и, она истощенная ее тяготами, вынуждена была пойти на мир. Наполеон Бонапарт также нуждался в передышке и пошёл навстречу мирным предложениям английского правительства Эддингтона, которое сменило кабинет Питта-младшего, стоявшего за продолжение войны.

1 октября 1801 г. в Лондоне были подписаны предварительные условия мира. На собравшейся в следующем году в Амьене мирной конференции уже был запротоколирован Амьенский мирный договор, ратифицированный в апреле 1802 г.

Правда, он оказался лишь кратким перемирием. Заключая его, обе стороны, естественно, действовали неискренне (в Большой Политике не бывает Клинических Идеалистов и Законченных Идиотов, а только Большие Подонки, не так ли!?), рассматривая его как перемирие, и готовились к продолжению борьбы…>>

А вот в «развернуто-беллетризованной» версии завершения 10-летней эпохи войн революционной Франции со Второй коалицией европейских монархов есть немало интересных деталей и любопытных поворотов…




Глава 4. Моро – не Бонапарт и, наоборот…


Вместе с тем, чтобы закрепить внутреннюю победу (правда, до полного порядка во Франции еще было весьма далеко), Первый консул решил восстановить свои завоевания в Италии, вновь отняв ее у Австрии. После по-разному объясняемой неудачи в Египте Бонапарту нужна была быстрая, полновесная и триумфальная победа.

…Между прочим, на восстановление относительного порядка внутри страны генералу Бонапарту потребовалось всего лишь пара месяцев. Уже к февралю 1800 г., применяя, как уже отмечалось выше, политику кнута и пряника (против одних банд были отправлены регулярные войска, иным из них предлагалась амнистия при условии добровольного сложения оружия), он восстановил общественный порядок во Франции. Кроме того, было разрешено вернуться на родину дворянам-эмигрантам, правда, без восстановления прав владения бывшими землями. Тоже самое относилось и к духовенству, но без восстановления церковного сана…

Но перед этим он (повторимся) сделал очень ловкий пропагандистский шаг: обратился к своим главным европейским недругам – Англии и Австрии – с мирными инициативами. Наполеон прекрасно видел, что все французы жаждут мира. К тому же, к миру стремилась и вся Европа. Взяв на себя инициативу мирных переговоров, Бонапарт выигрывал не только в общественном мнении своей измученной революционными войнами страны, но и в глазах передовой европейской общественности. Поступая так, он перекладывал ответственность за все последствия на монархическую Европу. Несговорчивость австрийцев и англичан [в лице главы гофкригсрата Тугута и лидера партии тори (консерваторов) Питта-Младшего – виги (лейбористы) оказались в проигрыше, тщетно доказывая в парламенте никчемность династии Бурбонов во главе Франции] привела к тому, что французы снова проявили столь присущий им ранее массовый энтузиазм в поддержку Бонапарта и его лозунга «Путь к миру лежит через войну!».

Он просил у монархической Европы мира, а ему в нем презрительно отказали!

Наполеон прекрасно знал, какова будет реакция «Туманного Альбиона» и «Венских кружевниц» (последних он уже не единожды ставил на поле боя в «позу прачки»»! ) и загодя начал готовиться к большой войне. Французам и их первому консулу предстояла кампания против звонко бряцавшей на границе оружием монархической старушки Австрии, воодушевленной громкими суворовскими победами в Италии.

…Кстати, Россия тогда в силу ряда причин «вышла из Большой Европейской Войны»: неординарный русский царь Павел I наконец-то все понял «про Больших Подонков» из Просвященной Европы и потерял интерес к попыткам задушить французскую революцию, а его главный козырь в этой игре – неистовый старик Souwaroff – уже ушел непобежденным в Бессмертие. К тому же, главный вековой (вечный и неодолимый) российский «джокер» в войнах с врагами – ее необъятные просторы и специфический климат – в той войне, в центре Европы, задействован не мог быть ну, никак…

С помощью спецпризыва Наполеону удалось поставить под ружье не много не мало – 280 тыс. человек!

У французской республики не было денег на длительную войну, да и внутриполитическое положение и престиж Первого консула не допускали затяжной войны. Повторимся, что после катастрофы в Египте Бонапарту нужна была быстрая, полновесная, триумфальная победа – смелая операция вторжения, генеральное сражение, навязанное врагу и уничтожающее его армию, и сразу же – перемирие с опрокинутым навзничь противником. Успех мог быть лишь при условии внезапности, а значит, противника нужно было дезинформировать и застигнуть врасплох.

Для этого в условиях строжайшей секретности Наполеон разработал весьма оригинальный, но довольно опасный план молниеносного разгрома в Германии Рейнской армией генерала Моро крупной (порядка 108 тыс. штыков и сабель) австрийской армии генерала-фельдмаршала-лейтенанта, барона Пауля фон Края (1735—1804), вояки сколь энергичного, столь и посредственного. (Правда, кое-кто считал в ту пору этого ветерана Семилетней войны смышленым и хватким). Тем самым, открывалась бы кратчайшая дорога на Вену, тогда как сам Бонапарт собирался ударить по второстепенным силам генерал-фельдцейхмейстера барона Михаила-Фридриха-Бенедикта фон Меласа (1729—1806) в Северной Италии, блокировавшим у Генуи войска Массена.

Дело в том, что Наполеон, будучи Первым консулом, по новой конституции как глава государства не имел права быть верховным главнокомандующим. Кроме того, в Рейнской армии, славившейся своей верностью республиканским идеалам и наличием в ее рядах целого созвездия командиров-соратников Моро, «генерала Вандемьера», мягко говоря, недолюбливали. Они, тем более, не позволили бы Первому консулу взять в свои руки командование вопреки закону. Вот он, как бы, умышленно и отошел на второй план.

Именно Моро Наполеон предоставлял командовать главной французской армией на центрально-европейском театре военных действий. По сути дела, это была хорошо известная тому Рейнская армия, усиленная бывшими войсками Массены, так блестяще зарекомендовавшими себя в тяжелой борьбе в Альпах с неистовым стариком Souwaroff и по сути дела поставившими крест на полководческой карьере последнего.

Весной 1800 г. Моро прибыл в отданную ему под команду Рейнскую армию.

На ее правом фланге действовал самый мощный корпус в 31.797 тыс. чел. Им командовал первоклассный генерал Клод-Жак Лекурб (1758/60/69? – 1815) (умело тормозивший в Альпийских горах рвавшегося на помощь Римскому-Корсакову «русского Марса»! ), под началом которого были такие «звезды» «рейнцев», как генералы Лорж, Нансути, Вандамм и Монришар. Причем, первые трое со временем войдут в обойму лучших генералов Великой армии (Grande armee) Наполеона, пройдя с ним почти все его войны!

Центральным корпусом в 26.356 тыс. чел. руководил дивизионный генерал Сен-Сир, не нуждавшийся в рекомендациях (вполне достойно прошедший противостояние самому неистовому старику Souwaroff под Нови!), к тому же, будущий маршал Франции! Он командовал такими генералами как Ней, Тарро, Бараге д’Илье и Саюка. Правда, только первый из них станет легендой французского оружия на все времена.

И наконец, слева располагался корпус в 20.624 тыс. чел. еще одного старого «брата по оружию» Моро – генерала Сен-Сюзана, у которого служили генералы Суам, Легран, Делаборд и Коло.

В резерве у Моро под его личным началом имелся отборный корпус из 29.400 чел. с такими ассами своего кровавого ремесла как Дельмас, Антуан Ришпанс (1770—1802) и зять Наполеона – Леклерк. (У последнего была совершенно особая роль: ему надлежало «держать ухо востро» среди генералитета и сообщать о всем крамольном своему шурину; сразу скажем, что особо доставалось Бонапарту от ненавидевшего его Лекурба!)

Каждому корпусу согласно штатному расписанию придавался внушительный артиллерийский парк.

В кратчайшие сроки Моро привел врученную его заботам Рейнскую армию в образцовое состояние, доведя ее численность до 139.619 тыс. человек. По тем временам это было очень много для действий только на одном из направлений, правда, по задумке Бонапарта – ударном!

Объективно говоря, на тот момент в Рейнской армии были сосредоточены лучшие кадры, прошедшие «обкатку танками» за почти 10 лет революционных войн, причем, именно на этом театре военных действий. Ей отводилась главная роль в предстоявшем «блиц-крице» по-наполеоновски!

Самый мощный из ее корпусов – Лекурба – ложной демонстрацией должен был сковать австрийские силы барона Края с фронта в районе гористо-лесистого Шварцвальда (Черного леса). (Лучший австрийский полководец той поры эрцгерцог-эпилептик Карл в силу не зависящих от него причин «оказался вне игры»! ) Тем временем все остальные стремительно и одновременно переправившись через Рейн в одном месте, обходили бы Края с левого фланга и всего за 6—7 дней выходили бы ему в тыл в районе Ульма. Освободившийся после прорыва за Рейн трех других корпусов – корпус Лекурба – двигался бы в Швейцарию, чтобы в случае острой необходимости поддержать Массену, который с силами бывшей (времен неудачной для французского оружия суворовской кампании 1799 г.) Итальянской армии Моро и Макдональда (всего ок. 35 тыс. чел.) сковывал бы порядка 128 тыс. австрийцев Меласа в окрестностях Генуи. Сильно уступавшая армии Моро, Резервная армия из новобранцев и ветеранов Итальянского и Египетского походов Бонапарта (не более 60 тыс.) под его собственным началом (формально под руководством Бертье) занимала бы центральное положение между войсками Моро и Массена в Дижоне. В случае острой необходимости она поддерживала бы того или другого. Правда, к Массене ей пришлось бы прорываться в Италию через Альпийские перевалы.

…Между прочим, в наполеоновском сценарии разгрома Австрии были свои скрытые нюансы! На каком этапе операции Резервная армия Бонапарта подключалась бы к действию!? То ли в момент обхода левого (коммуникационного) фланга Края, связывавшего его с Веной, полного его окружения и победного марша на Вену!? То ли, поддержанная Лекурбом, она совершала бы самостоятельный бросок через Альпы в Италию на Меласа? Если все это так, то очень вовремя подключившийся «джокер» – Наполеон по ходу успешно развивавшейся операции превращался бы в Наполеона-«козырного туза» со всеми вытекающими из этого дивидендами: он разработал операцию – он ее и завершил!?Вся слава ему – Наполеону Бонапарту!Вполне возможно, что многоопытный Моро все просчитал и, вовсе не желая играть второстепенную роль, затеял свою собственную игру…

Казалось бы, все продуманно и монархическую Европу ждет образцово-показательная операция республиканских армий под началом ее талантливых полководцев, разработанная Бонапартом совместно со ставшим к тому моменту полулегендарным Лазарем Карно! Но разработчики «блиц-крига» делали его «под себя», не учтя некоторых основополагающих черт полководческого почерка того, кому предлагалась главная роль в этой операции – Жана-Виктора Моро.

Он был, безусловно, храбр и хладнокровен в бою, но, порой, ему не хватало мгновенной, взрывной решимости, которая обуславливалась особенностями его характера – исключительной методичностью и предельной осторожностью. Более того, ему при всех его несомненных «плюсах», все же, не хватало озарений гения – рискнуть в самый нужный момент, ни на минуту раньше и, ни на минуту позже – что так выгодно выделяло его «визави» в борьбе за славу лучшего полководца революционной Франции Наполеона Бонапарта. Скорее всего, именно поэтому ему не понравилась рискованность хоть и мощного, но весьма опасного для самих исполнителей наполеоновского плана, базировавшегося в первую очередь на внезапности и секретности – важнейших элементах наполеоновской стратегии. К тому же, ему вовсе не хотелось выделять свой лучший ударный корпус Лекурба (повторимся, мастера – первоклассного!) для подкрепления Массены или… самого Бонапарта!? И наконец, не обошлось, вероятно, и без банального личного соперничества: ему, прославленному Моро (!), подчиняться приказам более молодого (между ними была разница в шесть лет) «корсиканского выскочки»!?

В общем, это был победоносный план Наполеона для… самого Наполеона,полководца мыслящего «слишком» широко и рискованно для всех других, даже очень талантливых полководцев, в том числе, очевидно, и не для Моро. Впрочем, это – всего лишь «оценочное суждение» и сколько людей – столько и мнений! Не так ли?

Правда, Бонапарт, все же, попытался было навязать свой план наступления, но несговорчивый Моро рьяно «оскалился»: «Я поведу в бой только ту армию, которую я сформировал лично и, которая будет действовать в соответствии с моей диспозицией, так как я считаю, что лучше всего исполняются планы, которые ты сам разработал». Проницательный авантюрист Наполеон все понял – перестал рвать и метать – предпочтя не дожидаться пока упертый республиканец Моро перейдет к более жестким действиям – «огрызнется» и… отошел в сторону! Он прекрасно понимал, что тогда он не был еще настолько могущественен, чтобы открыто конфликтовать со столь популярным в войсках и у народа генералом Моро: «Мое положение тогда было еще недостаточно прочным, чтобы идти на открытый разрыв с человеком, имевшим многочисленных сторонников в армии и которому только не хватало энергии, чтобы попытаться занять мое место. С ним необходимо было обходиться как с самостоятельной силой, какую он, собственно, и представлял в то время». (Придет время и Наполеон припомнит Моро его несговорчивость!) Начальник штаба Моро – генерал Дессоль – на последней встрече, где в отсутствии Моро, уже бывшего в войсках, утверждались окончательные варианты действий против Австрии, стоял насмерть против навязываемого ему и его шефу наполеоновского плана! «Ну что же, пусть ваш несговорчивый шеф поступает, как знает! Возможно, со временем ему придется пожалеть о славе, которую он мне оставил…» – многозначительно-дальновидно «сдался» Первый консул. Тем более, что у Моро был свой план действий против столь же сильной как его собственная армия – армии барона Края. Он не был столь молниеносен и рискован, не обещал блестящей победы, но надежно гарантировал успех, хотя и не так быстро.

…Кстати сказать, по некоторым данным у австрийского гофкригсрата был свой план разгрома Франции, в котором именно Краю отводилась второстепенная роль: сковывать силы Моро, пока Мелас разберется в Италии с Массена и затем вместе с подоспевшими роялистами Пишегрю через Прованс вторгнется во Францию с юга…

Категорически отказываясь от наполеоновского мощного удара по рейнскому выступу, Моро предлагал действовать «по-старинке» (если так можно выразиться?), как это делали республиканские армии Франции в середине 90-х гг.: переправиться через Рейн не в одном месте – у Шаффенхаузене – а в четырех удаленных друг от друга пунктах, т.е. на широком фронте. Правда, с некоторым усилением правого (ударного) фланга у Шаффенхаузена. Форсированием Рейна в разных местах Моро предполагал ввести Края в заблуждение относительно истинных своих намерений и заставить его оттянуть силы туда, где форсирование реки не предполагалось, а лишь демонстрировалось. Этот маневр делали и до Моро, и после Моро, многие полководцы всех времен и народов. И хотя этот ход был «своего рода» классикой военного искусства и все его хорошо знали, но, порой, это проверенное средство приносило успех.

Максимум отвлекающих маневров по предполагаемой переправе Моро рассчитывал «продемонстрировать» против правого крыла Края, чтобы отвлечь его от Шаффенхаузена, где планировалась переброска сразу двух корпусов. Следовательно, скрепя сердце, Жан-Виктор частично «пошел навстречу» первоначальному плану Бонапарта-Карно.

С этой целью – слева направо – он и расположил свои корпуса: 20-тысячный (18 тыс. пехоты и 2 тыс. кавалерии) корпус Сен-Сюзанна при поддержке 20 орудий; 30-тысячный (26 тыс. пехоты и 4 тыс. кавалерии) Сен-Сира с 40 пушками; свой резервный 35-тысячный (28 тыс. пехоты и 7 тыс. кавалерии) с 40 пушками; и, безусловно, лучший из них – 30-тысячный (28 тыс. пехоты и 2 тыс. кавалерии) с 40 орудиями Лекурба, у которого, как известно, было свое – совершенно особое – предназначение согласно плану Бонапарта.

Именно на него очень рассчитывал Наполеон, но все его «задумки» в отношении Лекурба (отзыв сразу трех из четырех его дивизий для прикрытия коммуникаций Резервной армии Бонапарта) натолкнутся на непоколебимую решительность старого «собрата по оружию» последнего Жана-Виктора Моро. Он согласится отпустить солдат Лекурба на помощь Резервной армии Бонапарта для его поддержки в Италии только после того, как разобьет Края и войдет в Ульм.

…Между прочим, спустя пять лет Наполеон шикарно докажет всем боеспособность своего плана 1800 г. нападения на Австрию и в кратчайшие сроки окажется под все тем же… Ульмом, где пленит австрийскую армию Макка. Но все это будет потом, а пока Моро наотрез отказался воевать по-наполеоновски! Мощнейшему лобовому удару Наполеона Моро предпочел стратегию искусного маневра! В тоже время, не исключено, что, несмотря на все его незаурядные способности, опыт и хладнокровие, Моро, подчеркнем это еще раз (!), был слишком осторожен как полководец и не готов был еще раз рисковать своей репутацией, совсем недавно дважды (на Адде и при Нови!) побежденный «русским Марсом» Суворовым, к тому моменту уже готовившемуся к своему последнему походу – в Бессмертие. Повторимся, что, так или иначе, но именно этого штриха гениальности – способности на непредсказуемые маневры (столь присущие как Суворову, так и Бонапарту) – и не хватало первоклассному, выдающемуся генералу Моро для реальной конкуренции с Бонапартом на военном поприще. Впрочем, это всего лишь «заметки на полях», оставляющие за читателем право на свои выводы…

Моро начал наступать с месячным опозданием: ему пришлось потратить это время на исправление недостатков в снабжении армии. Только 25 апреля под неистовым нажимом Бонапарта Рейнская армия приходит в движение и путем целого ряда маршей и контрмаршей, когда отдельные части французской армии переходили с одного берега Дуная на другой, все же, запутала австрийцев Края. Еще бы – только одна лишь дивизия из корпуса Сен-Сюзанна трижды форсировала эту широкую реку, причем каждый раз в новом месте. В результате Моро так удачно сосредоточил всю свою армию, что она «обошла» очень удобные для обороны австрийские позиции на горном хребте Шварцвальда. В очень тяжелом бою под Энгеном 25-тысячный французский корпус, возглавляемый лично Моро, сумел-таки одержать вверх над превосходящими силами врага под началом самого Края.

…Кстати сказать, Моро в том бою сильно подвел Сен-Сир, здорово опоздавший с подмогой и Моро пришлось выкручиваться самому! Впрочем, такая «задержка в пути» была в стиле Сен-Сира и мало кто ей удивился: все уже давно знали особенности полководческой манеры Сен-Сира – «поспешать – не спеша»! (Примерно так же любил воевать и Бернадотт – еще один мастер-выжидала!) Так бывает или «а la guerre – comme a la guerre»…

После того как Лекурб захватил Штокках, пути отхода австрийцам через Швейцарию оказались отрезаны. Затем снова со знаком «минус» «отличился» Сен-Сир: он опять не поддержал Моро, когда тот в одиночку 13 часов «бодался» с упорно лезшим на рожон Краем под Месскирхом. С трудом, но французы снова взяли вверх, а о Сен-Сире его «братья по оружию» громко заговорили как об «уклонисте»: он был рядом с Моро, но откровенно бездействовал, «действуя» сугубо в рамках данного ему ранее самим Моро приказа. Зато под Биберахом, где имелись огромные запасы продовольствия, Сен-Сир показал себя в полном блеске: ловко маневрируя и мощно атакуя, он опрокинул численно превосходящего его врага. Затем Лекурб овладевает Меммингеном и неприятель откатывается в… Ульм, т.е. туда, куда и собирался загнать его по своему плану Наполеон! Но проделал это Моро, причем, сугубо «по-своему»: не стремительно проламывая в лоб, а искусно втягивая в паутину бесконечных маневров и разящих уколов – Энген, Штокках, Месскирх, Зигмаринген, Биберах и Хохштадт.

Казалось, Моро вот-вот возьмет Ульм, но тут в дело вмешался Первый консул. Сначала он написал Моро после всех его побед приторно-льстивое письмо: «Я бы с удовольствием променял пурпурную мантию первого консула на эполеты командира бригады под вашим командованием». А затем через срочно прибывшего к Моро военного министра Карно потребовал, не дожидаясь взятия/сдачи Ульма, выделить из его армии для прикрытия готовящейся перевалить через Сен-Готард в Альпах Резервной армии Бонапарта то ли 15, то ли 18, либо даже 35-тысячный корпус (данные о его численности на тот момент сильно разнятся) … все того же Клода-Жака Лекурба!

Объяснение было очень простым: почти 128 тыс. австрийцев Меласса так сильно прижали ок. 35 тыс. человек Массена в Генуе, лишив его воды, что тот вот-вот может капитулировать, если его срочно не деблокировать; именно поэтому Наполеон начал форсировать свой выход в поход в Италию. Моро, так или иначе, выкрутился, передав Бонапарту две дивизии – генералов Лоржа и Монсея, сохранил при себе ударный прекрасно обученный ветеранский корпус Лекурба, совсем недавно блестяще объегорившего под Меммингеном целую австрийскую дивизию! На бумаге Моро отправлял Бонапарту почти 20 тыс. человек (18.714 пехотинцев и 2.803 кавалеристов), но на самом деле их оказалось всего лишь 11 тыс. и это были самые худшие солдаты Рейнской армии, собранные «с бору по сосенке» из всех частей, которым было приказано избавиться от «нестроевого балласта». Правда, после этой вынужденной «чистки» численно армия Моро, все же, сократилась до 85 тыс. человек, а ведь ему еще предстояло решать проблему Края, засевшего в Ульме!

…Кстати сказать, Моро досадовал, что Наполеон помешал ему по-своему, искусно решить «проблему» Ульма. Бонапарт, в свою очередь, никогда не забывал демарш Моро с подкинутыми ему «рейнскими» отбросами под началом не самого даровитого французского военачальника той поры – генерала Монсея вместо затребованного ударного корпуса Лекурба – генерала, повторимся в который уже раз, первоклассного дарования и, к тому же, признанного мастера горной войны! Ревность – самая сильная из страстей, а среди военных – с их совершенно особым отношением к воинской славе, густо замешанной на морях крови (своей и чужой) и бесчисленных смертях (с обеих сторон) – и вовсе ужасна!!! За примерами, далеко ходит не надо: Суворов был крайне нетерпим в этом вопросе, Багратион – вообще не знал здесь границ, Кутузов – старательно «задвигал» всех, кто хоть как-то мог «высунуться» из-за его спины и т. д. и т.п., Бонапарт и вовсе не терпел соперничества. «На военном Олимпе – нет места для двоих!» – примерно так высказался по этому поводу победитель… Наполеона… герцог Веллингтон!!!

Наполеоновский план разгрома Меласса в Италии не был столь оригинален, как его первый замысел по разгрому силами Моро армии Края: в нем отсутствовали блеск и молниеносность. К тому же, в нем уже не возлагалось бремя главной победы на Рейнскую армию Моро. Основную нагрузку в разгроме австрийцев Бонапарту пришлось брать на себя. Сам Бонапарт по этому поводу был предельно лаконичен в разговоре с начальником штаба Рейнской армии Моро генералом Дессолем: «Я выполню этот план, который он не может понять, в другом месте театра войны. То, что он не осмеливается сделать на Рейне, я сделаю там, за Альпами».

С этой целью Наполеон использовал несколько самостоятельных разрозненных частей, которые были специально разбросаны друг от друга, но в одно и тоже время должны были быстро соединиться у швейцарской границы – всего 62—66 тыс. (данные разнятся) человек при 48 орудиях. Дезинформации ради армию назвали Резервной, ее скрытное формирование курировала особа, особо приближенная к особе Первого консула – сам Бертье. В нее зачисляли не только новобранцев, но и отборных ветеранов Итальянской и Египетской кампаний Бонапарта. Таким образом, это был своего рода сплав молодости и опыта. Причем, приводилась Резервная армия в боевую готовность в условиях максимальной секретности и в поход ей предстояло выступить по первому же приказу Первого консула.

Теперь уже Моро должен был своей активностью прикрывать от Края коммуникации Резервной армии Наполеона, идущей при поддержке отдельного корпуса отборных солдат Лекурба (на самом деле – «нестроевиков» Монсея и Лоржа!) через Альпийские перевалы в Италию к Массена, чтобы совместно обрушиться на Меласа: Массена – с фронта и Бонапарт – с тыла. Теперь многое зависело от быстроты передвижения сил «Лекурба», которые Моро должен был оперативно направить Бонапарту, чтобы в самый нужный, ключевой момент перерезать коммуникации Меласа с Веной. Кроме того, вряд ли даже разгром второстепенных сил Меласа привел бы к быстрой и полной капитуляции Австрии. К тому же, маловероятно, чтобы Моро смог бы сам полностью разбить главные силы Австрии на Дунае под началом Края. Таким образом, этот план не исключал затягивания войны на неопределенный срок. (Дальнейший ход событий это подтвердит полностью!)

И, наконец, главным недостатком второго плана военной кампании против Австрии было использование двух операционных направлений, вместо концентрации сугубо на одном, но ударном, где «наконечником копья» должен был быть Моро с его отборной Рейнской армией.

…Между прочим, повторимся еще раз! Спустя несколько лет – в 1805 г. – Наполеон с блеском продемонстрирует всему миру тот вариант операции против австрийцев на германском театре войны, на который не согласился в 1800 г. Моро. Бонапарт молниеносно окружит группировку Макка под Ульмом…

Не исключено, что именно тогда начался очередной переломный момент – в силу значимости событий и брожения общественных идей в истории человечества – в том числе, и России, поскольку именно в этот период глобальных и масштабных конфликтов великих европейских государств определялась судьба будущего мироустройства. Порой, его называют эпоха наполеоновских войн(иногда, несколько переиначивая — войнами коалиций против наполеоновской Франции; в общем, кому – что нравится). Почти 15 лет (Наполеон находился у власти с самого конца 1799 г. и до весны 1814 г., а потом еще «Сто дней» в 1815 г.) она сотрясала всю монархическую Европу.

По сути, это можно считать первой мировой войной, или на худой конец ее репетицией: несмотря на то, что основные события происходили на Европейском континенте, правда, отклик имел место во всех частях земного шара.



Впрочем, некоторые историки не без оснований склонны вести отсчет эпохи наполеоновских войн с 1805 г. – войны Наполеона в качестве императора Франции с Австрией и Россией, субсидируемых островной Англии. (Лишь Великобритания, отделенная от материка морскими проливами и защищенная сильнейшим флотом смогла избежать всех ее ужасов.) Сам Бонапарт так высказался на эту тему: «Я просил у судьбы двадцать лет; она дала мне тринадцать». Любопытно, что в силу ряда ментальных причин в отечественной литературе эпоху наполеоновских войн, порой, принято называть… эпоха 1812 г.!

Так бывает: «Умом Россию не понять… в нее можно только верить!»

Так или иначе, но наполеоновские войны явились прямым продолжением войн Французской революции, из которых республиканские армии голодранцев-санкюлотников вышли закаленными как сталь и готовы были в совершенно иных масштабах показать монархической Европе, что не зря, так долго ели свой горький солдатский хлеб, пропитанный кровью и пропахший порохом!




Глава 5. Эпоха наполеоновских войн началась с Маренго или все же, позже?


Весной 1800 г. стратегическая обстановка на итальянском театре военных действий для французов настолько обострилась, что Наполеону пришлось срочно рассекретить свою Резервную армию (еще отнюдь не готовую к марш-броску через Альпы) и быстро передвинуть ее в Швейцарию. В апреле Массена сообщили, что ему предстоит сдерживать намного численно превосходящие его Итальянскую армию вражеские силы Меласа до тех пор, пока Резервная армия Бонапарта не перевалит через Альпы и как снежная лавина не обрушится на тылы увлеченного боями с ним австрийского фельдмаршала. Но явно поднаторевший после суворовских уроков «науки побеждать» в 1799 г. Мелас проявил такую столь неприсущую австрийской полководческой школе напористость и оперативность, что после целого ряда в целом «ничейных» боев, часть небольших сил Массена в лице 10 тыс. солдат генерала Сюше, оказалась отрезана. Массена – этот гениальный самородок обороны – вынужден был укрыться за стенами Генуи с остатками своей армии (12 тыс. боеспособных солдат и 16 тыс. больных и раненых): больше активничать он уже никак не мог! Тем более, что пропитания было в обрез (на месяц – максимум до конца мая!), а потом расторопные австрийцы перекрыли доступ воды в город! Кроме того, с моря Геную блокировал союзный австрийцам британский флот! Первому консулу следовало немедленно поторопиться, чтобы Массена с его людьми не полегли костьми, как в прямом, так и в переносном смысле.

Бонапарт не мешкал и, временно возложив на Камбасераса свои обязанности – Первого консула, 6 мая 1800 г. в 4 часа утра покинул дворец Тюильри, ставший его консульской резиденцией. На следующий день он был в Дижоне (порой, в литературе эту армию называют по месту первичной дислокации – Дижонской), где провел смотр одной из дивизий «своей» всего лишь 42-тысячной, а не 62-66-тысячной, как предполагалось ранее, Резервной армии. 9 мая она была готова к походу в Италию. Формально ее возглавлял генерал Бертье, на самом деле – Первый консул, который официально лишь «сопровождал» войска.

…Между прочим, Наполеон прекрасно понимал, что в Париже после его прихода к власти не все так тихо и спокойно, как могло показаться на первый взгляд. Рассказывали, что как только он покинул Париж – тут же началась возня и суета вокруг его… власти. Все принялись гадать, кто станет наследником Бонапарта, если он потерпит поражение или погибнет на войне. Желающих «погадать на картах Таро» было предостаточно: Сьейес, Фуше, кое-кто из участников (поговаривали и о «колченогом черте в сутане» – Шарле-Морисе де Талейране, очевидно, самом Большом Подонке в истории французской дипломатии) и «неучастников» последнего переворота в пользу генерала Бонапарта и прочие роялисты, якобинцы, термидорианцы. Претендентами называли Лафайета, Карно, Бернадотта и членов семьи Бурбонов, разбросанных по Европе вокруг границ французской республики. В общем, ситуация была непростой: все ждали, что «акелла промахнется» и тогда…

Совсем недавно, в 1796 г. французская армия Наполеона вторглась в Италию, избрав сложный путь по «карнизу» – вдоль кромки Альп. Это обеспечило внезапность вторжения. Как суеверный человек, Бонапарт верил в приметы, в счастливый путь. Но как солдат, знающий законы своей профессии, он понимал, что проторенный путь не сулит успеха. Именно поэтому он решил по снежным тропам преодолеть Альпы, достигающие местами свыше трех тысяч метров высоты, через высочайшие Большой Сен-Бернарский (ок. 2.700 м над уровнем моря) и Сен-Готардский перевалы, спуститься в Ломбардскую низменность, ударить с севера в тыл австрийской армии (по некоторым данным насчитывавшей порядка 97—100 тыс. чел.: 86 тыс. штыков и 14 тыс. сабель?), отрезать ее от Австрии и снять осаду с Генуи.

Там засел упорный Массена, чей гарнизон день ото дня слабел: пропитание из конины и хлеба из смеси отрубей с соломой уже подходило к концу и оставалось либо уповать на скорейший приход Первого консула либо на изворотливость Массена. Бросать Геную на произвол судьбы было никак нельзя, поскольку она считалась Бонапартом ключом ко всей кампании. Австрийский гофкригсрат тоже решил избрать главным театром военных действий против Франции Италию, где он мог координировать свои сухопутные операции с действиями превосходного английского флота лорда Кейта.

Как всегда наполеоновский план был дерзок и требовал невероятных усилий солдат, в особенности, чтобы перетащить через перевал артиллерию. Бонапарт воодушевлял своих сподвижников доводом, что этим путем через Альпы шел некогда знаменитый Ганнибал.

…Между прочим, историки до сих пор спорят, через какой перевал Ганнибал пересек Альпы: то ли это был Мон-Сени, то ли – Мон-Женевр, то ли – Малый Сен-Бернар, то ли – Кремонский перевал, то ли – Кол де ла Траверсетте, то ли какой-то нам неведомый путь. Поскольку истину сегодня не установишь, то нужно признать лишь одно: он и его солдаты перешли через Альпы первыми в истории войн, что само по себе следует без преувеличения считать подвигом…

Пример, бесспорно, достоин подражания, соглашались генералы, и хотя воины Ганнибала гнали через горные кручи боевых слонов, но им не пришлось волочить (на себе?) через высоченные перевалы тяжелые пушки, зарядные ящики и армейские кузницы!

Первой следовало двигаться через неприступные кручи Сен-Бернара 8-тысячной дивизии Ланна. Мела (с) с еще не ведал, что Наполеон готовится обрушиться на него и продолжал методично осаждать Массену в Генуе силами 24-тысячного корпуса венгерского барона генерала Петера-Карла Отта фон Баторкеу (1738—1809/1819). Остальные его войска (всего ок. 82 тыс.) были рассеяны на направлениях возможного появления противника в Северной Италии. Основная часть Резервной армии, разделенная на пять колонн (каждый солдат получил свой паек на 9 дней перехода и 40 патронов) выходила в путь поочередно с интервалом в один день.

Самые большие проблемы ожидали наполеоновских артиллеристов: Большой Сен-Бернарский перевал был густо покрыт снегом, а дороги шли под крутым уклоном.

Принято считать, что это командующий артиллерией, однокашник и друг Наполеона, генерал Мармон нашел оригинальный и эффективный выход: стволы 8-фунтовых пушек и мортир сняли с лафетов и укладывали в корытообразные выдолбленные обрубки сосен и 100 человек волоком перетаскивали их по льду и снегу за два дня через перевал либо применялись «сани» на катках. Лафеты разбирали и, как и приборы к орудиям десятью солдатам вручную переносили их на носилках. Фуры и повозки разгружались, двигались пустыми, а их грузы переносились на спинах людей и мулами.

На самом деле, идею подал другой артиллерист, в ту пору еще не слишком известный – капитан артиллерии Обри де ла Бушардери.

…Дивизионный генерал (21 ноября 1812 г.), граф Империи (2 мая 1813 г.) Клод-ШарльОбри де ла Бушардери (25 октября 1773, Бург – 8 ноября 1813, Лейпциг) родился в семье генерального инспектора Мостов и Дорог Николя Обри и его супруги Марии-Жозефы Готье, с 1 марта 1792 г. обучался в артиллерийской школе Шалона и 1 сентября 1792 г. выпущен суб-лейтенантом в 3-й полк пешей артиллерии. 15 апреля 1793 г. – лейтенант, 1 августа 1793 г. – капитан, сражался в составе Центральной и Мозельской под командой генералов Келлермана, Моро и Гоша, 7 апреля 1795 г. отличился в сражении при Арлоне, затем служил у генерала Пишегрю в Северной Армии, под началом генерала Моро – в Рейнской Армии, 1 апреля 1797 г. вышел в отставку. В 1799 г. возвратился к активной службе, 3 марта 1800 г. – командир артиллерии дивизии генерала Луазона, руководил доставкой артиллерии через Сен-Бернар и приказал поместить орудия в выдолбленные стволы деревьев. 9 сентября 1800 г. – шеф батальона 7-го полка пешей артиллерии, командовал артиллерией авангарда при переходе 26 декабря через Минчио. С 1802 по 1803 гг. участвовал в экспедиции генерала Леклерка на Сан-Доминго, с февраля 1802 г. командовал арсеналом в Порт-о-Пренсе, затем с 22 сентября 1802 г. по 10 марта 1803 г. – всей артиллерией экспедиционного корпуса, 23 ноября 1802 г. – начальник штаба артиллерии Сан-Доминго, 8 января 1803 г. отличился при отражении нападения повстанцев на Леогане, где был тяжело ранен и отмечен в рапорте генерала Рошамбо. 9 марта 1803 г. возвратился во Францию из-за болезни, 23 мая 1803 г. – майор 7-го полка пешей артиллерии, 29 октября 1803 г. – шеф бригады, командир 8-го полка пешей артиллерии, с 1805 по 1808 гг. – начальник штаба артиллерии Булонского лагеря, принимал участие в Прусской кампании 1806 года и Польской кампании 1807 года в качестве начальника штаба артиллерии V-го корпуса маршала Массена. 23 марта 1809 года – начальник штаба артиллерии IV-го корпуса, участвовал в Австрийской кампании 1809 г., ранен в сражении при Эсслинге, сумел под огнём противника за три часа навести мост через Дунай на остров Лобау, 7 июня 1809 г. – бригадный генерал. 14 апреля 1810 г. – барон Империи. Затем он ведал артиллерией в Иллирии, Италии и на Эльбе. 24 августа 1812 г. – командир артиллерии II-го армейского корпуса, участвовал в Русском походе 1812 года, сражался при Смоленске, Полоцке, Валутиной горе, Бородино и Вязьме, во время отступления Великой Армии исполнял обязанности заместителя командующего артиллерией I-го корпуса маршала Даву, принял деятельное участие в постройке моста через Березину за 24 часа, за что 21 ноября 1812 г. произведён в дивизионные генералы. 18 августа 1813 г. – командир артиллерии XI-го корпуса маршала Макдональда, сражался при Люцене и Бауцене, 18 октября тяжело ранен в бедро в сражении при Лейпциге, захвачен в плен в госпитале и умер после ампутации ноги 8 ноября 1813 г. в возрасте 40 лет, отдав армии 21 год и пройдя путь от суб-лейтенанта (1 сентября 1792 г.) до бригадного генерала (7 июня 1809 г.) за 17 лет. Имя трижды кавалера орд. Почетного Легиона (Шевалье – 2 декабря 1803 г., Офицер – 14 июня 1804 г. и Коммандор – 18 июня 1812 г.) выбито на Триумфальной арке площади Звезды…

…Кстати, сам Наполеон предпочел «не светиться», оставаясь в тылу, чтобы враг раньше времени не узнал о его присутствии в войсках и не догадался об истинном предназначении Резервной (Дижонской) армии, готовившейся нанести опасный удар, а не демонстрирующей отвлекающий от Рейнской армии маневр…

Первые серьезные проблемы начались, когда на пути авангарда Ланна оказался небольшой форт Бард (Форт-дю-Бар) – маленькая крепость, «висящая» на крутой скале в самом узком месте долины. В ней засели 400 хорватских гренадер, которые с помощью разнокалиберных пушек отражали все атаки смельчака Ланна.

При планировании перехода через перевал Бонапарт явно не учел, что эта маленькая каменная «фортеция» была отменно укреплена; в ней было гораздо больше орудий, чем предполагалось (не 4, а – то ли 16, то ли 26; причем, из них 4 дальнобойные, достававшие повсюду!); пройти мимо этой «засады» сбоку по горным узеньким тропам могла только пехота, а она одна никак не могла «делать погоду» в борьбе с австрийской кавалерией и артиллерией на италийских долинах; и наконец, не была учтена решительность, выучка и изобретательность защитников Барда.

Время (бесценное – на войне, когда, порой, все решает внезапность!) шло, а Бард оставался неприступным и если бы до Меласса дошла информация, что твориться высоко в горах у него в тылу, то Бонапарта ждал был в Италии не столь «радушный прием». Наполеон узнал о «заторе» у форта и немедленно выдвинулся в «горячую точку» своего снежного маршрута. Наверх он ехал верхом на муле, а с перевала в пургу вниз стремительно спускался, скользя и катясь в облаке снега на крутых местах и замерзших горных потоках на… «пятой точке». Несмотря на всю его поспешность, он все же опоздал: Ланн догадался не терять времени и людей в бесплодных наскоках на гранитную твердыню, а обойти ее по узкой скальной тропинке. Пехота-то прокарабкалась, а вот для артиллерии и кавалерии этот «путь» оказался невозможен. Саперы Мареско оказались бессильны решить проблему их переброски.

Повторимся, что в одиночку пехотинцы были бы бесполезны на равнинах Италии.

В конце концов, ушлые артиллеристы, несмотря на световые ракеты врага, ухитрились-таки в кромешной ночной темноте бесшумно прошмыгнуть под пушками Барда, выстилая свой путь соломой с навозом и обмотав колеса лафетов мягким тряпьём. Так две гаубицы, две 4-х фунтовки и две 8-фунтовки прорвались на оперативный простор и двинулись догонять уже ушедшую вперед пехоту. Но для активной поддержки армии в Ломбардской долине этого, конечно, было недостаточно.

Забегая вперед, скажем, что с количеством артиллерии в той кампании артиллерист Бонапарт явно просчитался.

Потом форт Бард, все же, сдался: то ли из-за недостатка провизии (?), то ли после того как по приказу генерала Дюпона аджюдан-генерал Франсуа-Жозеф-Памфиль Лакруа (1 июня 1774, Эмерге – 16 октября 1841, Версаль), участник многодневной битвы при Треббии против «русского Марса» А. В. Суворова, установил артиллерийскую батарею на пике горы Фенестре (2.474 м) и вынудил капитулировать форт, но это было уже не столь важно: наполеоновский авангард, все же, «прорвался-прошмыгнул» и к 24 мая большая часть Резервной армии уже стояла биваком в долине северо-итальянской реки По (Ломбардия) и приготовилась несколькими ударными группами врезаться в тыл австрийцев Меласса. Правда, позднее, Бонапарт откровенно признавался, что если бы тогда «богу войны» в лице всего лишь 6 разнокалиберных орудий не удалось во время спуститься с гор вниз на поддержку «царицы полей», то, еще не известно, как бы развивалась его очередная Итальянская кампания.

Авантюрист с Большой Буквы, Наполеон Бонапарт рискнул и не просчитался, выиграв во внезапности.

Итак, казавшийся непреодолимым, подъем на Альпийские горы был совершен. Своему брату Жозефу Бонапарт потом высокопарно писал: «Мы упали с небес, как молния!» (Впрочем, известна и более доходчивая вариация этого его изречения: «Мы ударили, подобно молнии!»)

…Между прочим, романтический вариант этой части пути в Италию известен всему миру благодаря кисти самого известного французского художника наполеоновских времен Жака-Луи Давида. Он изобразил молодого, энергичного Наполеона в героической манере: красивый, смелый, верхом на великолепном белом коне, в плаще, живописно развивающемся на сильном ветру, решительно указующим своим войскам путь к победе! На самом деле, все обстояло куда менее романтично: как уже говорилось выше, большую часть пути первый консул проделал на… муле и, в отнюдь, не героической позе! И этот реальный, прозаический образ Первого консула запечатлела рука другого замечательного живописца – Поля Делароша. Так бывает: с одной стороны, «на войне – как на войне», а с другой – «се ля ви»…

Но не все было гладко у французов: порой, приходилось вступать в бои, особо жарко приходилось горячему Ланну. Иногда он, «закусив удила», опрометчиво кидался в атаку на «хорошо окопавшегося» врага, но каждый раз вовремя получал поддержку и «выходил сухим из воды».

Тем временем, несмотря на огромные лишения уже с апреля месяца генуэзский гарнизон Массена старался действовать активно. Французы оборонялись упорно, часто совершали смелые вылазки, нанося противнику большой урон. Всего за время осады Генуи австрийцы потеряют убитыми и ранеными до 15 тыс. чел., т. е. почти столько же, сколько насчитывал ее гарнизон. Но голод делал свое дело: он для защитников Генуи был страшнее врага. В мае суточный рацион солдат составлял 100 г конины и 100 г того, что едва ли можно было назвать хлебом. Только железная воля Массены и его начальника штаба генерала Удино позволяла продолжать оборону. Жесткие меры, предпринятые Массеной против населения города, также испытывавшего огромные лишения, позволили удержать его в повиновении. В завершение ко всем несчастьям в городе вспыхнула эпидемия тифа. Но на все предложения противника о сдаче Массена отвечал неизменным отказом. Когда он узнал о появлении в Италии Наполеона с новой армией, то предпринял попытку прорваться на соединение с ним. Однако эта попытка закончилась неудачей: его голодные и обессилившие солдаты не были способны сражаться в наступлении. Бонапарт же вместо того, чтобы идти на выручку осажденной Генуе, повернул на Милан.

…Между прочим, можно задаться вопросом: почему Бонапарт, переваливший тогда через Альпы, не пошел на помощь Массене в Геную, а выбрал иное направление, приведшее к… Маренго и одной из его самых судьбоносных побед? Сегодня историки склоняются к мнению, что без осады Генуи не было бы и победы при Маренго. Если это так, то Бонапарт очень многим обязан Массене и его солдатам, героически оборонявшим Геную и отвлекавшим немалые силы австрийцев от вторгнувшегося в Италию наполеоновского воинства. Но даже спустя много времени, уже будучи на о-ве Св. Елены, Наполеон так и не признал этого неоспоримого факта. Наоборот, он продолжал с весьма недоброжелательной дотошностью разбирать все просчеты лихого контрабандиста при обороне Генуи. Впрочем, здесь нет ничего непонятного: во все времена суперзвезды очень ревниво относились к успехам… звезд, могущих ненароком затмить их на небосклоне. Среди военных, когда слава покупается морями крови (своей и чужой) и смертями «бесчисла» (с обеих сторон), это соперничество во все времена и вовсе принимало дикие формы, вспомним хотя бы прославленного Александра Васильевича и его эскапады против Фридриха II Великого, Каменского-старшего и прочих «екатерининских орлов», Александра Македонского и его диадохов, Юлия Цезаря и его чуть ли не лучшего (?) легата Тита Лабиена или «сталинских соколов», в частности, «маршала победы» Жукова с его «братьями по оружию», например, Коневым и Рокоссовским…

Уже 2 июня солдаты Наполеона вступили в Милан, где их ждал восторженно-радушный прием, особенно со стороны ванильно-любвеобильных итальянок, обожавших этих галантно-неутомимых «душек-военных» «французского разлива» с их «вострыми саблями».

…Рассказывали, что сказочно теплым вечером 3 июня Бонапарт и такие же молодые, как и он, генералы, чьи имена теперь знала вся Европа, снова были в залитом светом празднично убранном зале знаменитого театра «Ла Скала». И снова им дарили свои многообещающие улыбки итальянские красавицы! И, как и четыре года назад, с тем же азартом молодости они рукоплескали красоте и божественному голосу Джузеппины Грассини – знаменитой примадонны миланской оперы той поры. Уже тогда она очаровала его своей театральной красотой и дивным голосом: Наполеоне ди Буонапарте, как все корсиканцы (по сути дела итальянцы?), любил оперу, но тогда он все еще был пылко влюблен в свою ветреную «креольскую кошку» и чужие «врата в рай» не посещал. С той поры они оба чуть-чуть постарели, но она, как женщина – заметнее. «А теперь я не стою вас», – томно намекала итальянская примадонна, что ей уже… 27 лет! На самом деле красота осталась, лишь немного поблекнув, что вполне естественно, для ярких, рано расцветающих итальянок: с годами они несколько полнеют, пышная грудь немного опускается, морщин становится больше и т. п.

На этот раз оперная дива весьма преуспела в соблазнении Бонапарта: после всех любовных выкрутасов обожаемой им ранее Жозефины, последний теперь не чурался женской ласки и зачастую проявлял понятливую снисходительность к энергичным «запросам» сметливого легкого пола, особенно если его представительницы были воплощением сексуальности в «33-й степени». И уже в ночь с 4 на 5 июня 1800 г. после великолепного выступления Джузеппины в миланской опере, Грассини оказалась в постели Первого консула. Их часто видели вместе, причем, оба очень естественно улыбались друг другу – так бывает, когда мужчине и женщине приятно друг с другом! Более того, по свидетельствам Бурьенна – секретаря Наполеона в ту пору – они просыпались по утрам в одной кровати…

Но дальше мимолетной связи дело не пошло. Все же, она покорила его скорее, как великая певица, нежели, как женщина во всем ее естестве.

Забегая вперед, скажем, что Первый консул потом приглашал ее выступать в Париже, даже навещал ее урывками. Но любовь без изящных ухаживаний не могла удовлетворить эту красивую, надменную и пылкую оперную диву номер один той поры. Она все правильно поняла: его главные эрогенные зоны – Власть и Война – и предпочла очень вовремя увлечься знаменитым скрипачом Роде, в чьей карете покинула Париж…

Такова красивая виньетка «околовоенных» событий Второго Итальянского похода Бонапарта – исключительно стремительного и очень азартного!? Вскоре, выяснится, что даже запредельно рискованного! Правда, Капризная Девка по имени Фортуна в ту пору еще продолжала «улыбаться» своему любимцу и прощала ему некоторые небрежности!

Вернее, пока прощала…

Противостоявшему французам австрийскому главнокомандующему Мелассу был 71 год. По своим взглядам на войну он мало отличался от тех генералов австрийского императора, которых 5 лет назад не однократно бивал генерал Бонапарт в Ломбардии и вокруг нее. Весь командный опыт старого австрийца зиждился на опыте Семилетней войны, опыт, безусловно, ценный. Но на пороге уже стоял XIX в. со совсем другими взглядами на войну, которые вот уже несколько лет столь эффектно и эффективно пропагандировал на практике Наполеон.

По началу Меласс не до конца осознал всю опасность внезапного появления Резервной армии Первого консула у него за спиной. Но после того, как к нему стали поступать тревожные сообщения, что Наполеон не теряет времени даром, рассылая части Ланна, Мюрата, Буде, Гарданна, Лапуапа, Шабрана, Виктора в разные направления с целью максимального охвата вражеских войск, Меласс понял всю суть приближающейся угрозы. Получив контроль над всей Северной Италией, французы отрежут его от Австрии и это будет катастрофа!

Тем временем Монсей перевалил-таки через Сен-Готард со своими дивизиями. Правда, их состав и численность оставляли желать лучшего: как уже отмечалось – всего лишь 11.510 человек, причем, не самого лучшего качества. Зато в армию на специально нанятом дилижансе прибыл один из самых блистательных молодых полководцев французской республики – генерал Луи Дезе, наконец сумевший вырваться из Египта. Именно ему предстояло сыграть решающую роль в предстоявшем генеральном сражении.

И все же, рассредоточение французской армии, позволившее обеспечить секретность продвижения войск и внезапность их появления в тылу австрийцев, создало французам не только преимущества. Продвигаясь по разным дорогам, армия Бонапарта дробила свои силы. К тому же большая часть артиллерии, все же, застряла в горах. При такой разбросанности сил Бонапарт лишался преимущества, которое всегда стремился сохранять: мгновенное сосредоточение сил в ударный кулак. Австрийский главнокомандующий Меласс, напротив, наталкиваясь повсеместно на французские аванпосты, сжимал свои части, быстро накапливая мощную ударную группу.

Старина Меласс, поддушиваемый со всех сторон передовыми постами французских дивизий, стремительно затягивавших вокруг него петлю дабы полностью отрезать его войска от Австрии, решился на прорыв сквозь центр французской армии: уроки неистового старика Souwaroff, совсем недавно бившего Макдональда и Моро стремительной неукротимостью, сыграли свою роль.

Тем более, что к началу июня все возможности обороны Генуи Массеной были исчерпаны: скудные запасы продовольствия и боеприпасы полностью израсходованы. Ему не оставалось ничего иного, как сложить оружие. Однако, несмотря на абсолютную безнадежность своего положения, он, все же, сумел выговорить себе почетные условия капитуляции. При этом в конвенции о сдаче города австрийцам слово «капитуляция» вообще не упоминалась. Согласно ее условиям остатки французского гарнизона (8 тыс. чел., остававшихся в строю) покидали город с оружием в руках и уходили во Францию, взяв на себя обязательства не участвовать в боевых действиях против австрийцев до окончания войны.

Капитуляцию Генуи наряду с австрийскими генералами принимал и английский адмирал Кейт. Пораженный беспримерным мужеством французов, он сказал, настаивавшему на почетных условиях капитуляции, Массене: «Генерал, вы так геройски оборонялись, что мы не можем вам ни в чем отказать». Двухмесячная оборона Генуи завершилась 5 июня 1800 г., когда французы покинули город. Долго доблестно державшийся в осажденной Генуе, Массена хоть и на почетных условиях, но из-за все нараставшего голода все-таки капитулировал. Бонапарт недоумевал, негодовал, но ничего поделать уже не мог.

Героическая оборона Генуи, отвлекала на себя значительные силы противника, но теперь они высвободились. Точно также как освободились из-под Мантуи и австрийские войска Отта, устремившиеся на соединение со стягиваемыми в ударный кулак частями Меласса. У австрийского главнокомандующего на итальянском театре военных действий собирались значительные силы – порядка (повторимся) 100 тыс. человек против вдвое меньшей Резервной армии Бонапарта.

Итак, как это ни парадоксально, но в лучшем положении теперь оказались австрийцы.

К тому же, французская ставка была недостаточно осведомлена о расположении сил противника и очень скоро это скажется на французах. А победа 8-тысячного французского авангарда Ланна под Монтебелло над 20-тысячными силами австрийцев Отта, случившаяся лишь благодаря блестящему дарованию Ланна и своевременной поддержке его Виктором и вовсе расхолодила их. Тем более, что утром 13 июня под проливным дождем французская легкая кавалерия не обнаружила следов врага и Наполеон все больше убеждался (скорее, сам себя убеждал!?), что Меласс намеренно избегал активных боевых действий. Хорошо поработали и платные шпионы начальника австрийского штаба генерала Антона Цаха (1747—1826), снабжавшие французов ложной информацией.

…Между прочим, позднее, когда Наполеон возьмется раздавать своему окружению аристократические титулы, Ланн станет в честь той своей громкой победы князем Монтебелло…

В конце концов, на равнине между Тортоной и Алессандрией рядом с деревушкой Маренго (всего-навсего в нескольких километрах от того места, где ровно год назад неистовый старик Souwaroff затеял трехдневную кровавую «мясорубку» с Макдональдом) развернулась одна из самых знаменитых битв уходящего XVIII в. Причем именно Меласс навязал Бонапарту это генеральное сражение, соотношение сил в котором оказалось крайне неблагоприятным для французов. К началу боя австрийцы располагали 30 (45?; данные сильно разнятся) тысячами против 16 (23?; сведения различаются) тысяч солдат Бонапарта (разнобой в численности сторон является предметом спора историков).

Так получилось, что сильнее в нужном месте оказались австрийцы!

…Кстати, если верить рассказам личного секретаря Наполеона Бурьенна, то незадолго до начала очередного похода в Италию, по его словам имел место один очень любопытный эпизод. Лежа в полный рост на картах, разостланных на полу, Бонапарт воткнул булавку в деревню Манн-Джулиано в трех милях к востоку от… Маренго! При этом он многозначительно воскликнул: «Я дам бой Мелассу здесь!» Впрочем, нам доподлинно не известно, как обстояло дело на самом деле, ибо секретарь вспомнил об этом эпизоде лишь спустя три месяца после битвы при Маренго…

За несколько часов до начала сражения Бонапарт все еще не имел точных сведений ни о силах Меласа, ни о его намерениях. Можно сказать, что французская разведка опростоволосилась. Меласс вовсе не собирался ретироваться: наоборот, умело прикрываясь кавалерийскими заслонами Отта, он практически сосредоточил все свои немалые силы для удара по врагу. Он поставил на карту все и генеральное сражение хотел дать на равнине Маренго, где большие массы кавалерии – конница у австрийцев была их лучшим родом войск – могли атаковать галопом. Всю ночь с 13 на 14 июня в австрийском лагере шли активные приготовления к битве, парадоксально, но оставшиеся незамеченными французами.

В самом Маренго стояла дивизия генерала Виктора, позади нее – в Сан-Джулиано – располагалась дивизия Ланна, в задачу которой входило поддерживать «викторовцев», если они подвергнутся нападению австрийцев. Между Маренго и Нови были поставлены войска Дезе, не позволявшие обойти французов слева. Сам Бонапарт находился в соседней Тортоне с немногочисленным резервом в виде 800 солдат консульской гвардии и 1.200 ветеранов его Итальянского и Египетского походов. Он был совершенно уверен, что «старина» Меласс не рискнет напасть на него первым и, скорее всего, попытается загодя ретироваться!? А тот, явно поднаторев после суровой суворовской практики в 1799 г. во внезапности и решимости, взял и напал – неожиданно и рано утром!

В 6 часов утра 14 июня – в необычайно солнечную погоду – несколькими ударными колоннами австрийские войска под началом самого Меласса начали переправу через реку на французский берег, развертываясь там для атаки и готовясь потеснить сильно уступавшие им численно войска Виктора. У последнего был категоричный приказ любой ценой удержать Маренго, чтобы Бонапарт успел сосредоточить вокруг него все свои разбросанные по окрестностям немногочисленные войска. Таким образом, Маренго Виктора становилось центром боевой позиции французов. Справа его должен был прикрыть Ланн, коннице Мюрата надлежало кавалерийской завесой скрыть развертывание всех французских сил и ни в коем случае не дать Мелассу выйти им в тыл. Келлермана-младшего с его 400 драгунами обязали прикрывать открытый левый фланг Виктора.

…Кстати сказать, гром поддерживавших переправу австрийских пушек оказался для неготовых к сражению французов сродни грому небесному! Ход битвы определило прежде всего решающее, превосходство австрийской артиллерии над французской: 100 орудий против то ли 14, то ли 15 пушек, то ли…

Порядка сотни австрийских пушек принялись методично обстреливать французские позиции. Под их громовой аккомпанемент три мощные австрийские колонны медленно пошли в атаку. Справа на солдат генералов Гаспара-Амедея Гарданна (1758—1807) и Жана-Жака-Виталя Шамберлака (1754—1826) давила 3-тысячная дивизия генерала О’Рейли. Главную атаку в центре на Маренго возглавил сам Меласс со своим начальником штаба Цахом. Генералы Гаддик, Кайн и Эдсница повели в наступление 18-тысячный корпус. Слева атаковала дивизия генерала Отта в 7,5 тыс. чел.

…Между прочим, историки потом (все, как известно, «крепки задним умом») полагали, что если бы старик Меласс попытался сразу воспользоваться на все 100% своим весомым численным превосходством, то битва могла бы закончиться поражением Бонапарта намного раньше и его бы уже ничто не спасло. Не исключается, что сам Меласс неправильно оценил диспозицию противника перед битвой. Он слишком усилил свой левый фланг Отта, полагая, что именно там развернуться самые ожесточенные бои, но тут он ошибся. К тому же, правый фланг О’Рейли не проявил особой инициативы и добившись своей – сугубо локальной – задачи (теснить врага), так и не принял должного участия в основных боевых действия в центре. Впрочем, даже в этом случае общее численное преимущество австрийцев над всего лишь четырьмя дивизиями французов было таково, что победа должна была остаться за ними, если бы не «прилетел черный лебедь», т.е. внезапная случайность…

Наполеона застали врасплох и по началу хуже всех приходилось корпусу Виктора, чьи дивизии Гарданна и Шамберлака поддерживало всего-навсего 5 (!) орудий. Убийственный огонь в разы превосходящей австрийской артиллерии нанес значительный урон частям Виктора. «Люди падали градом», – писал один из участников происходившего. Они еще как-то держались, но с каждой минутой их положение становилось все более критическим. Войска Шамберлака уже были почти полностью уничтожены, а солдаты Гарданна тоже истекали кровью. А в это время Бонапарт спокойно пребывал в своей ставке в Торе-ди-Гарофоли (Торе-де-Гарофли), поскольку наивно полагал, что затеянное австрийцами энергичное наступление – всего лишь активная демонстрация прикрывавшая… отход Меласса на более удобные позиции.

Исходя из этого, в 9 утра он распорядился отвести 3,5-тысячную дивизию генерала Жана-Франсуа Лапуапа/Ла Пуапа (1758—1851) на север для перекрытия возможного пути отхода Меласса по дороге на Валенцо, а на юг – к очень высоко ценимому им разнообразноодаренному Дезе понесся приказ его дивизии генерала Жана Будэ (1769—1809) выдвигаться к городу Нови (Нови-Лигуре), чтобы перерезать там дорогу Генуя – Алессандрия. То ли для того чтобы помешать переброске австрийских войск, только что овладевших Генуей, в район Алессандрии, где сосредоточивались главные силы австрийской армии Меласса, то ли чтобы отрезать путь австрийскому главнокомандующему, если он сам двинет туда войска. Правда, приказав при этом слушать: не начнется ли артиллерийская канонада.

Бонапарт полагал, что в обоих случаях он сам успевал бы со всеми своими оставшимися силами обрушиться на врага с тыла пока Лапуап или Дезе сдерживал бы его. Но Меласс вовсе не собирался отступать ни в том, ни в другом направлении, а наоборот, развязал фронтальное генеральное сражение. Так уже в начале разгоравшейся битвы главнокомандующий французов из-за фатальных просчетов в оценке сил и намерений противника ослабил свои и без того немногочисленные войска.

Но уже очень скоро по все возрастающей канонаде и отчаянным депешам от Виктора он, наконец, осознал, что «дело пахнет жареным» и срочно бросил на его поддержку все имеющиеся под рукой войска Ланна и Мюрата.

К 10 утра французов стало 15 тыс., но австрийцы сохранили свое двукратное превосходство в силах и продолжали методично напирать. Приведенная Ланном, дивизия Ватрена вышла на правый фланг истекающих кровью войск Виктора и тут же подверглась двойному удару: с фронта на нее наступал сам Меласс, а ее неприкрытый правый фланг стал обходить Отт. (Недаром Меласс прошел «обкатку танками» у неистового старика Souwaroff в 1799 г. и теперь не давал спуску опростоволосившимся французам!)

Брошенные на помощь Виктору войска Ланна лишь на какое-то время смогли ослабить натиск врага, но его было намного больше и это все сильнее и сильнее сказывалось на ходе битвы, точно так же, как и его просто чудовищное превосходство над французами в пушках, две трети которых те уже потеряли! За три часа Ланн, отступая, прошел только четыре километра. Неоднократно он останавливался и под картечным огнем бросал своих солдат в штыки. Австрийские пушки почти в упор палили по французам. Ядра пробивали в плотных каре целые коридоры для австрийских кавалеристов и гренадер. Но французы из последних сил еще теснее сжимали свои ряды и отражали атаки.

И все же, сражение, похоже, проигрывалось.

Но только в 11 часов дня(!) на поле сражения наконец прибыл из своей ставки в Торе-де-Гарофли сам Бонапарт со своей консульской гвардией Бессьера в 800 человек и полубригадой генерала Жана-Шарля Моннье (1738—1816), которую он хотел было отправить вместе с Дезе, но в последний момент передумал. Быстро оценив ситуацию, он понял, что если не усилить неприкрытый фланг Ватрена, то ему грозит выход врага в тыл! Тут же были отправлены гонцы к Дезе и Лапуапу с приказом немедленно возвращаться и спешить на поле внезапно развернувшегося сражения, навязанного ему нежданно-негаданно агрессивно поведшим себя «стариной» Мелассом. Именно удалившимися от места битвы на 15—20 км силами Дезе, если он, конечно, успеет вернуться с марша в противоположную сторону, хотел Наполеон прикрыть фланг истекающей кровью дивизии Ватрена, которая вскоре перестала существовать.

Если к Лапуапу гонец смог добраться лишь к 6 вечера и он был уже очень далеко от Маренго – в Куроне, т.е. при любом раскладе он никак не успевал на поле боя под Маренго, то с Дезе, с которым со времен Египта Наполеон был в дружеских отношениях, ему банально повезло. Разлившаяся река Скривия задержала его переправу в Ривальте через нее и ему вручили просьбу-мольбу Бонапарта уже в час дня.

По одним данным она звучала примерно так: «Я хотел атаковать Меласса. Но он напал первым! Ради бога, приходи скорей, если сможешь!» (В иной трактовке последняя фраза звучит еще трагичнее: «… если успеешь!» – понимал Бонапарт, чем может окончиться для него недооценка сил и умений старика Меласса!)

Правда, другая версии гласит, что когда бывший на марше Дезе услышал звуки отдаленной артиллерийской канонады, доносившейся со стороны Маренго, то он сразу же понял, откуда грозит опасность, немедленно повернул обратно и форсированным маршем двинулся на выстрелы. Проявленная им инициатива окажется как нельзя кстати.

Положение французской армии было очень тяжелым. Подкрепления, приведенные Бонапартом, не смогли в силу своей малочисленности выправить ситуацию: сходу брошенная в огонь сражения полубригада Моннье «сгорела» без остатка в одно мгновение! Не прошло и часа как австрийцы убедились, что резервы, введенные французами в бой, уже исчерпаны, а их преимущество по-прежнему было двукратным – 45 тыс. против 23 тыс.!

Австрийская артиллерия снова заговорила во весь свой 100-пушечный басовитый голос, а австрийская пехота, предвкушая близкую победу, еще больше усилила свой натиск. И хотя французы еще как-то держались, но превосходство австрийцев в штыках, саблях и особенно артиллерии (100 против… 5!) становилось подавляющим, к тому же, в том сражении они превзошли себя. Даже Ланн, как всегда яростно дравшийся в первых рядах, вынужден был перед ними отступить. С трудом удерживая порядок, его солдаты стали откатываться под мощным натиском навалившейся всей своей массой гренадерской дивизии генерала Отта.

От Дезе пришла, казалось бы, спасительная новость: услышав звуки канонады, он сам уже повернул назад и, конечно, придет под Маренго, но не раньше… 16 часов – сильно мешали разбитые дороги. Получалось, что еще несколько часов Наполеону и его генералам придется либо стоять на смерть, либо начать ретираду под мощным нажимом врага! А ведь отступление, как известно, самый сложный вид боя, особенно когда ретирующиеся сильно уступают агрессивному неприятелю в численности.

Уже к полудню Виктор, несмотря на упорное сопротивление, был все же выбит из Маренго: французская линия была прорвана в самом ее центре и, как результат, началось повальное отступление наполеоновской армии по всему фронту.

Ради прикрытия ретирующихся войск и хоть как-то предотвратить зарождающееся смятение, не дать ему перерасти во всеобщую панику, Бонапарт бросает в «мясорубку» боя свой последний резерв – 800 гренадер и егерей консульской гвардии! По словам самого Бонапарта, они, встав «подобно гранитному бастиону посреди равнины» в каре, хладнокровно приняли на штыки налетевших и бессильно закружившихся вокруг драгун Лобковица. Но после того, как австрийцы выдвинули прямо против консульских гвардейцев 24-орудийную батарею, стали в упор косить их картечью словно траву, оставшимся в живых храбрецам, расстрелявшим весь свой боекомплект, пришлось медленно отступать с поля проигранного сражения.

Мужество и героизм французов не могли спасти положения.

И это при том, что действовавший справа О’Рейли почти весь бой провел в качестве «постороннего наблюдателя»: ему приказали постоянно прикрывать край своего фланга на случай отступления и он его все это время надежно прикрывал. Тем более, что новых приказов он так и не получил. Следовательно, его вклад в битву остался равен нулю.

В 15.00 остатки наполеоновской армии уже дружно катились назад. Поле боя, усеянное ее телами, оставалось за численно превосходившими австрийцами. Бонапарт же с бледным, неподвижным лицом стоял, окруженный адъютантами, глядя на проходящие мимо него отступающие полки.

Сражение проиграно!?

Но, как оказалось, не все еще было потеряно. Наполеону доложили, что Дезе, как только услышал гром канонады, сам дал приказ шедшей в его арьергарде 6-тысячной дивизии Будэ повернуть и форсированным маршем идти на выручку главным силам. Бонапарт считал минуты. «Держитесь! Держитесь!» – кричал он солдатам.

…Между прочим, очевидцы рассказывали, что в этот трагический для себя и своей армии момент генерал Бонапарт просто-напросто бездействовал! Бледный, с неподвижным лицом, в замызганном кровью синем сюртуке, окруженный горсткой израненных адъютантов, он сидел на придорожной насыпи, держа своего коня за поводья и хлыстиком откидывал маленькие камешки из-под ног. Рассекавших над ним воздух вражеских ядер он не замечал, меланхолически напевая модную арию из комической оперы «Пленники». Ему только что доложили, что Лапуап уже очень далеко и он никак не успеет вернуться. (Повторимся, что приказ до него дойдет только к 6 вечера). А вот Дезе, его приказ-мольбу уже получил и, услышав гром канонады, развернул 6-тысячную дивизию Будэ и идет на выручку главным силам. Бонапарт считал минуты. Огонь затихал с обеих сторон: везде австрийцы брали вверх. Ему было ясно, что Дезе явно не успевает появиться на поле боя и он, Наполеон Бонапарт, впервые проиграл большое сражение. Итак, все – потеряно!? Было о чем задуматься! А ведь нечто похожее с ним будет наблюдаться и спустя 13 лет, когда в «Битве народов» под Лейпцигом его фантастическая эпопея драматически завершится сокрушительным поражением и потерей всех шансов задержать врага на естественных границах Франции 1792 г. Тогда, на третий решающий день сражения Бонапарт, вернется назад из бесплодно-героической атаки своей прославленной Старой Гвардии, рассеянно присядет у костра на пригорке у мельницы. Одно ядро, затем другое взорвутся вблизи, разметав костер, но ни один мускул не дрогнет на лице Бонапарта. Он будет занят нелегкими думами. Увидев, что солдаты хотят поправить костер, он со вздохом произнесет: «Не кладите больше дров…» Но вернемся на поле Маренго, где мимо находившегося в прострации Наполеона, беспорядочно отступали его солдаты, а отдельные батальоны и вовсе «взяли ноги в руки», чтобы по-быстрее оказаться в безопасности. Некоторые офицеры пытались было их образумить и увести с поля боя в боевом строю, но все было напрасно. Французы, как известно, очень хороши в атаке, особенно когда она развивается успешно, но в обороне склонны к… панике…

Но армия отступала на всех участках. Уже перешло в руки австрийцев и «злополучное» Маренго.

Три часа дня. Огонь затихал с обеих сторон.

В 16.30 австрийцы уже готовились праздновать большую победу над непобедимым Наполеоном!

Победитель 30-летнего Бонапарта 70-летний «папа» Меласс, с утра бывший во главе своих войск и получивший легкое ранение (ушиб при падении с шарахнувшейся от французского ядра лошади?), был вне себя от счастья! То, что не удавалось никому из асов австрийской армии – Альвинци, Вурмзеру и эрц-герцогу Карлу, сумел сделать он, Меласс! Он разгромил считавшегося непобедимым Бонапарта! В Вену летит гонец с известием о долгожданной победе над дьявольски удачливым «корсиканским выскочкой»! Там начинается ликование по полной программе!

Сам старик уже явно устал и предпочел сдать командование на своего начальника штаба генерала Цаха. Обессиленный, но счастливый, он уехал в свою ставку в Алессандрию. Штабист Цах и Отт начали преследование разбитого неприятеля, но отнюдь не столь активно, как того хотелось бы для достижения полной победы над рассеивавшимися по полю французами. Кроме того, проделывали они это не в боевых порядках, а в – походных, из которых в случае необходимости еще предстояло развернуться в боевой строй. Более того, не было у них особой энергичности, чтобы окончательно разметать врага по полю уже выигранного сражения. И наконец, не занятые в преследовании части австрийцев уже принялась разбивать свой бивак прямо на победном для них поле боя, бросив думать о преследовании разбитого неприятеля. Они снимали амуницию, разжигали костры, начав готовить после славной драки… простой, солдатский харч.

…Между прочим, преждевременно покинув поле боя, Мелас совершил грубейшую ошибку. Но еще больше усугубил он ее, оставив после себя командовать войсками штабного генерала Цаха! Того самого, которого Суворов в ходе своего Итальянского похода 1799 г., когда тот служил у Края начальником штаба, презрительно называл не иначе как «проектным унтеркунфтером» («любителем составлять планы в уютной тиши кабинетов»). Оказавшись в решающий момент перед лицом внезапно кардинально изменившейся ситуации, один на один с воодушевленным врагом, когда положение мог спасти лишь многоопытный боевой генерал, типичный штабист Цах спасует…




Глава 6. «Дезе! Дезе!..»


И вот в этот последний миг, когда, казалось, уже опустился занавес за завершающим актом постигшей французов трагедии, перед обескураженным поражением Наполеоном, словно «черт из табакерки» внезапно возник весь забрызганный грязью… (перед этим в районе Алессандрии в течение нескольких дней шли сильные дожди) долгожданно-спасительный генерал Дезе!

На часах было 17.00!

Резко осадив взмыленного коня, он бодро доложил, что 6-тысячная дивизия Буде с 8 пушками уже на подходе. И действительно за ним показались передовые подразделения солдат Буде. Ответив на приветствие подъехавшего генерала, Наполеон сокрушенно произнес: «Сражение проиграно».

Окинув взором печальную картину проигранной битвы, Дезе вынул из кармана часы и, взглянув на них, философски-хладнокровно возразил своему главнокомандующему что-то типа: «Первое сражение уже безнадежно проиграно, но теперь всего лишь 5 часов вечера и у нас есть еще время выиграть второе» (или «Если битва проиграна, пришло время выиграть в новой!»), отдав приказ своим войскам спешно готовиться к контратаке сходу.

Правда, в иной интерпретации – это, все же, оцепеневший было Наполеон, услышав это ободряющее мнение, пришел в себя и стал выстраивать план нового – Второго – сражения. Пока Бонапарт перегруппировывал все оставшиеся у него боеспособными силы, запыхавшейся, но свежей дивизией Буде, предстояло нанести главный удар.

Так или иначе, но через полчаса – основные силы его дивизии еще подходили – Дезе отдал приказ о переходе в атаку, двинув на австрийцев свой авангард – 9-ю лёгкую бригаду. Солдаты Буде пошли в атаку сходу, после тяжелого и изнурительного форсированного марша по раскисшим от дождей и разбитым конницей, артиллерией и тысячами солдатских ног дорогам. Отступавшие до этого наполеоновские войска воспрянули духом, остановились.

Отвечавший за весьма скудный артиллерийский парк – однокашник Бонапарта, Мармон, между прочим, профессиональный артиллерист – показал себя в тот кульминационный момент с самой лучшей стороны. Он сосредоточил в одном месте все оставшиеся пригодными к стрельбе орудия в одну большую 18-пушечную батарею (8 орудий Буде, 5 боеспособных пушек из всех дивизий и еще 5 из глубокого резерва?). Ее беспрерывный 20-минутный шквальный огонь по неприятелю дал отменный результат: множество вражеских пушек оказались повреждены, а двигавшаяся в плотно построенной походной колонне 6-тысячная дивизия Цаха, понесла серьезные потери.

Австрийцы, менее всего ожидавшие возобновления боя, опешили.

Увидев замешательство врага, Дезе лично повел в атаку дивизию Буде, стремительно обходя Цаха уступом справа. Атакуя, она прикрыла обескровленные дивизии Наполеона, которые все еще перестраивали свои расстроенные порядки. Вырвавшись из облака порохового дыма, поднятого артиллеристами Мармона, она напоролась на отборный батальон австрийских гренадер, двинутых было Цахом из резерва на поле внезапно вновь разгоревшейся битвы. На какой-то миг противники замешкались…

Но тут французов поддержал артиллерист Мармон: мгновенно сориентировавшись, он снял 4 легких пушки с передков, на руках пушкарей стремительно выдвинул их вперед. Четыре быстрых картечных залпа прямой наводкой остановили врага. Пользуясь его замешательством, французы Буде кинулись в штыки на обескровленных австрийских гренадер. Один из мармоновских залпов попал точнехонько в повозку с боеприпасами: страшной силы взрыв буквально разметал все вокруг, приведя в ужас австрийцев. Пользуясь моментом, сын победителя при Вальми, Келлерман-младший бросил все имевшиеся у него под рукой четыре сотни кавалеристов в левый фланг полностью деморализованным случившимся австрийским гренадерам Цаха.

…Сын почетного маршала Империи Франсуа-Кристофа Келлермана-старшего (1735—1820), герой многих революционных и наполеоновских войн, дивизионный генерал (5.6.1800), граф Империи (19 марта 1808 г.) Франсуа-ЭтьеннКеллерман-младший,прозванный «Другом истины» (Un Ami de la vеritе) (2 августа 1770, Мец – 2 июня 1835, Париж) военную службу начал 14 августа 1785 г. в 15 лет гусарским суб-лейтенантом полка Генерал-полковника (потом он стал 5-м гусарским, а затем и 4-м гусарским полком), вторым полковником которого был его отец. По протекции своего дяди посетил в составе французского посольства шевалье де Тернана США в 1791 г.

12 октября 1793 г. по решению Комитета Общественного Спасения арестован вместе с отцом, обвинённым в недостаточном упорстве при преследовании неприятеля и 18 октября заключён в тюрьму, однако, сумел оправдаться, получил свободу и удалился в Гренобль. 8 июля 1794 г. присоединился волонтёром к 1-му гусарскому полку в составе Альпийской Армии и 9 марта 1795 г. вновь назначен адьютантом своего отца.

Затем началась настоящая «обкатка танками» в ходе Итальянской кампании 1796—97 гг. Бонапарта (Лоди, Арколе, Тальяменто – несколько сабельных ран). Именно его победоносный Наполеон отправил в Париж к Директории с захваченными у неприятеля знамёнами. 28 мая 1797 г. он – бригадный генерал, потом командовал легкой кавалерией (гусарскими полками) у генералов Дюгуа, Массена, Рея, Макдональда, Шампионне, пока 20 апреля 1800 г. не возглавил бригаду тяжёлой кавалерии дивизии генерала Мюрата.

Особую славу ему принесла битва при Маренго, где он очень во время вместе со своей бригадой (400 сабель), усиленной 1-м и 8-м драгунскими полками при поддержке 18 пушек Мармона отважно бросился на растроенных картечными залпами австрийцев, уже посчитавших себя победителями. Ему посчастливилось взять в плен фельдмаршал-лейтенанта фон Цаха – генерал-квратирмейстера армии Меласса. 5 июля 1800 г. он – уже дивизионный генерал.

…Кстати, рассказывали, что потом наш герой впал в слишком громкое хвастовство по поводу своей роли в победе при Маренго, чем вызвал большое неудовольствие крайне рвенивого до полководческой славы Наполеона Бонапарта. Более того, затем последовала запутанная любовная история с красавицей-итальянкой (развод с законной женой и женитьба), что тоже якобы вызвало приступ раздражения со стороны Первого консула…

И, тем не менее, 17 сентября 1805 г. он возглавил 3-ю дивизию лёгкой кавалерии I-го корпуса маршала Бернадотта и 2 декабря 1805 года при Аустерлице случился его второй «звездный час»! С его помощью были разгромлен Именной Уланский полк Великого князя Константина Павловича; было совершено не менее 10 конных атак, а сам Франсуа-Этьен был ранен пулей в ногу.

Потом военная командировка в Португалию под началом генерала Жюно (неудача под Вимейру, капитуляция в Синтре: именно его Жюно делегировал на переговоры с англичанами), затем – Испания, воевал довольно успешно, но вроде бы его обвинили в госхищениях и отозвали во Францию по причине… тяжелой болезни. 9 января 1812 г. назначен командиром 3-й дивизии лёгкой кавалерии III-го резервного кавалерийского корпуса генерала Груши, но по состоянию здоровья передал командование генералу Шастелю и не сражался в Русской кампании 1812 г. Зато сполна поучаствовал в Саксонской кампании 1813 г. как командующий кавалерией у Нея (Риппах, Лютцен, Кенигсварт, Баутцен, Кликс – огнестрельное ранение в грудь, Дрезден, Лейпциг).

Затем последовала Французская кампания 1814 г. (Морман, Бар-сюр-Об, Сен-Дизье) и феерично-трагичные «Сто дней» (при Катр-Бра он – командир III-го кавалерийского корпуса – чуть не попал в плен, когда была убита его лошадь, он упал и без коня едва сумел спастись, покинув поле сражения бегом между двумя скачущими кирасирами, держась руками за их стремена; при Ватерлоо – во главе тяжёлой кавалерии прорвал три линии английской пехоты на плато Мон-Сен-Жан, причём, сам был ранен).

После смерти своего полулегендарного отца Келлерман-младший стал 2-м герцогом де Вальми в 12 сентября 1820 г. Умер трижды кавалер орд. Почетного Легиона (Кавалер – 16 октября 1803 г., Высший Офицер – 14 июня 1804 г., Высший Крест – 29 августа 1814 г.) в возрасте 64 лет, похоронен на кладбище Пер-Лашез, отдал службе в армии без малого полвека, пройдя путь от су-лейтенанта до генерала за 6 лет…

Именно этот эпизод, именно это мгновение – как говорится ни минутой раньше, ни минутой позже (!) – оказалось решающим.

Австрийцы, менее всего ожидавшие такого поворота событий, после упорного, но недолгого сопротивления дрогнули, затем попятились назад, потом смешались и в панике, расталкивая другу друга, «поспешили» назад (обратились в бегство) к переправам через реку Бормиду. А ведь у них по-прежнему было весомое численное превосходство, оружие было при них, мощные батареи – в порядке. И хотя вспышки выстрелов еще сверкали в сгущавшихся сумерках с обеих сторон, но «вернуться во вторую битву», как это только что проделали уже побежденные ими французы, австрийцы уже никак не могли…

Некому было их возглавить… Главнокомандующего с австрийцами уже не было давно… Поле боя перешло в руки французов…

Преследование Бонапарта австрийцами не состоялось, зато получилось преследование австрийцев Бонапартом. Но если Цах и его солдаты предпочли сдаться вечно удачливому корсиканцу, то Отту, все же, удалось со всей своей кавалерией избежать плена и скрыться с поля боя.

К 9 вечера «Второе» сражение на поле Маренго закончилось полным триумфом побежденных в первом сражении французов. И катастрофа подобная той, что случится спустя 15 лет и 4 дня у бельгийской деревушки со звучным названием Ватерлоо, благодаря Дезе оказалась отложенной именно на этот срок.

Когда уже ночью старику Меласу сообщили потрясающую новость – «корсиканское чудовище ожило и уничтожило все, что было добыто кровью и п`отом австрийских солдат к полудню!» – то «папа» Меласс (так его прозвал во время совместной кампании в Италии в 1799 г. Александр Васильевич Суворов) на какое-то время лишился дара речи. Более того, видавший виды, старый австрийский главнокомандующий, оказался ошеломлен на столько, что тут же ночью послал к «корсиканскому выскочке-везунчику» парламентеров с просьбой о перемирии.

Ликующую, вальсирующую, аплодирующую фельдмаршалу Мелассу, Вену охватил шок и ступор, когда «прискакало» чудовищное известие о том, что «корсиканское чудовище» сумело каким-то невероятным образом «поставить все на поле сражения с ног на голову» и старина Меласс на самом-то деле, обладая численным превосходством, умудрился проиграть!

И хотя конвенция о перемирии, согласно которой Австрия очищала без боя большую часть Северной Италии, была подписана в течение суток в Алессандрии, но это был не тот полный триумф, который так нужен был Наполеону. Теперь ему приходилось ждать исхода противостояния Моро и Края в Германии, а ведь этот французский военачальник не отличался особым стремлением к скорейшей победе любой ценой: его, порой, приходилось подгонять.

Двенадцатичасовая битва, так ужасно начавшаяся для французов и их полководца, была с блеском выиграна, но – ценой очень тяжелых потер: примерно четверть состава сражавшихся (не менее 7 тыс. чел.) была убита и ранена. Впрочем, и австрийцам поражение «обошлось» не менее дорого: 8 тыс. человек убитыми, ранеными и 4 тыс. пленными вместе с генералом Цахом, а так же 15 знамен и 40 пушек.

Так за два часа австрийцы потеряли все, что им добыли за… полгода штыки русских гренадер и егерей Суворова.

В этой битве выяснилось, что как полководец, Наполеон, отнюдь не безгрешен. Ряд его ошибок, мог иметь роковое значение.

Во-первых, слишком опрометчиво выглядит его решение отправить Дезе и Лапуапа в «глубокий обход» Меласса, когда точное месторасположение последнего было Наполеону малопонятно. Во-вторых, он явно недооценил старого Меласса. В-третьих, он столь же явно переоценивал магию собственной репутации непобедимого полководца, способной парализовать волю противника к собственным активным действиям. Старик Меласс наглядно показал своему молодому визави, что не забыл уроков другого старика – легендарного и стремительного Суворова, начав абсолютно неожиданное наступление на рассредоточенные французские дивизии.

Ошибки Бонапарта свели на нет… ошибки самого Меласса: он так и не использовал всю мощь корпуса Отта, перебросив часть его кавалерии на второстепенное направление, лежавшее в стороне от места битвы; оставил поле боя до того, как стало окончательно ясно, что враг разбит полностью; оставшийся «за старшего» Цах так и не сумел в критический момент ввести в дело весь имевшийся у него немалый резерв.

…Кстати сказать, поражение Первого консула Наполеона Бонапарта при Маренго имело бы для его карьеры катастрофические последствия. Начнем с того, что он был типичным выскочкой, а им, как известно, «окружающая среда» никогда ничего не прощает. Законность его правления была бы оспорена. Его образ Героя Нации навсегда бы потерял свою привлекательность. Порядок в стране ведь был еще весьма неполный – скорее что-то типа неустойчивого равновесия и до «полного тип-топа» было весьма далеко. К тому же, многие уже успели понять сколь тяжелая десница оказалась у первого консула и могли только ждать «удобного момента» для исправления «ошибки» с его выбором. После поражения от Меласса могла последовать отставка и забвение. Нам мало что известно, о первой реакции парижского «истеблишмента» (ходили разговоры, что к возможному падению «генерала Бонапарта» уже тогда мог начать готовиться прозорливейший Талейран?) на весьма неблагоприятный ход сражения при Маренго, если сведения об этом дошли бы до Парижа до  официального известия о том, что генералу Бонапарту чертовски повезло!? Так или иначе, но Первому консулу (а затем и всесильному французскому императору – властителю почти всей Европы) следовало всегда побеждать, по крайней мере, если он сам развязывал войну…

Случай в лице Дезе спас Наполеона от первого поражения и пройдет еще много лет, прежде чем, это случится. Повторимся, что лишь спустя 15 лет и 4 дня другой наполеоновский военачальник не пойдет на звуки канонады, а продолжит следовать согласно указанному маршруту и… тем самым (!?), поставит жирную точку в фантастической эпопее генерала Бонапарта!? Впрочем, там тогда не все было так однозначно, как это принято трактовать в общедоступной литературе и был целый ряд «привходящих обстоятельств», наложивших свой роковой отпечаток на ход краткосрочной Бельгийской кампании, попытавшегося было вернуться «на круги своя», низвергнутого императора Франции Наполеона Бонапарта!

Это случится 18 июня 1815 г. в битве при Ватерлоо, а главного «героя» не пришедшего (!?) тогда на поле боя звали маршал Груши! Но все это будет потом…

А пока на долгие годы печальный опыт Маренго действовал на Бонапарта отрезвляюще. Именно после битвы при Маренго Наполеон раз и навсегда усвоил, что всегда надо иметь мощный резерв, стоящий сзади и готовый к введению в бой в самый критический момент. Им на долгие годы станет его гвардия – Старая Гвардия, которую он, начиная с Аустерлица, до поры до времени будет очень беречь,а потом сожжет в огне беспрерывных сражений, начиная с ретирады из Москвы, когда ее бравые ряды начнут редеть.

…Кстати, Наполеон по достоинству оценил ратную доблесть всех тех, кто выжил в битве при Маренго: «Если вы сражались под Маренго… вам больше нет нужды испытывать свое мужество». Сам он всю жизнь хранил синий плащ, бывший на нем в день знаменитой битвы при Маренго. Cвою любимую лошадь Бонапарт назвал… Маренго. Он любил повторять, что в его жизни было всего четыре прекрасных дня. Это – блистательные победы: при Маренго(как мы видели Капризная Фортуна просто-напросто улыбнулась удачливому корсиканцу), Аустерлице(блестящая задумка и замечательное исполнение), Йене (несмотря на «проблему» со строптивцем Неем повержены чванливые наследники европейской славы прусского короля Фридриха II Великого, столь почитаемого Наполеоном) и Фридлянде (экспромт-победа в генеральном сражении, когда он стал лично руководить вялотекущей с раннего утра битвой всего лишь в 5 вечера!). Интересно и другое: никому из своих военачальников он так и не дал титула герцога в честь этих побед, которые он считал сугубо своими. Впрочем, выигрыш под Маренго явно был не заслугой его гения, а всего лишь – стечением обстоятельств! И, тем не менее, именно с тех пор гастрономы предлагают легендарное ресторанное блюдо – «цыпленок a la Marengo»…

Прошло время, и битва при Маренго – в которой внезапная случайность (очень вовремя для французов «прилетевший черный лебедь», «свалился» на голову, слишком рано почувствовавшим себя победителями австрийцам!) помогла Бонапарту победить – стала классикой. Это не планировавшееся французским полководцем сражение, в несколько часов решившее исход Второй Итальянской кампании генерала Бонапарта, изучают в военных академиях как образец полководческой… изворотливости, Подарка Судьбы/Каприза Фортуны – если хотите!? И все реже вспоминают имя того, кто в действительности изменил ход исторической битвы, – имя Дезе, поскольку Наполеон предпочел объявить Маренго сугубо своей победой! А как иначе: среди военных – от Александра Македонского до Георгия Жукова – не принято делится полководческой славой, Самой Ревнивой из Всех Слав…

…31-летний Дезе шел впереди атакующей колонны, когда вражеская пуля пробила ему грудь…

…А ведь он явно предчувствовал скорую гибель: за несколько мгновений до нее, он поделился тревогой со своими адъютантами: «Мы давно не сражались в Европе и ядра от нас отвыкли»…

…Рассказывали, что падая, он успел лишь произнести: «Это – смерть… Скройте ее от солдат, это может помешать успеху». Но он ошибся: узнав о смерти любимого командира, солдаты пришли в такую ярость, что не давали уже пощады австрийцам…(По крайне мере, так повествует большинство источников.)




Глава 7. «…Ах, решается судьба победы!» или, кому всем обязан везунчик (!?) генерал Бонапарт!?


…Одна из наиболее привлекательных личностей среди французских генералов той богатой на разнообразные, в том числе и военные, таланты поры – неотразимый красавец и редкий умница, дивизионный генерал (1794), Луи-Шарль-Антуан Дезе (дез Э де Вуату) (17 августа 1768, Эя-сюр-Сиуль – 14 июня 1800, Маренго).

…Кстати, кое-кто полагает, что максимально приближенная в русской орфографии к ее подлинному французскому звучанию, его фамилия должна произноситься как Десе, а не Дезе, как это утвердилось в отечественной историографии…

Антуан Дезе шевалье де Вейгу, в 1783 г., окончив Королевскую военную школу в Эффиа, поступил на службу младшим (су) лейтенантом в Бретонский пехотный полк. Царившие в ту пору нравы (кумовство, казнокрадство, распущенность и прочие «прелести авторитарных режимов всех времен и народов») в королевской армии побудили его в 1791 г. покинуть ее отнюдь не стройные ряды. Профессиональный военный, он уже был капитаном, когда в 1792 г. начались революционные войны. Дезе, в отличие от многих своих коллег-офицеров королевской армии, бежавших за границу, сразу же встал под знамена революции. Он был недолго военным комиссаром в Клермон-Ферране, а затем получил должность адъютанта при генерале де Брольи в Рейнской армии. Всем сразу стало ясно, что Дезе из породы храбрецов: стремясь спасти своих командиров, он без раздумья обнажал саблю и бросался на численно превосходивших врагов. Сочувствуя идеям революции, Дезе был против её крайностей и, когда было принято решение лишить Людовика XVI престола, высказался вместе с Брольи против этой меры. Их протест стал известен правительству, и они оба были отстранены от должностей, причём Дезе был даже арестован и просидел в тюрьме около двух месяцев, пропустив тем самым одну из четырех судьбоносных для революционной Франции битв – при Вальми. Освобождённый по ходатайству генерала А. де Кюстина, он вернулся в Рейнскую армию. В целом ряде боев и сражений он проявил выдающиеся военные способности, большую личную храбрость, отвагу и патриотизм. Благодаря его умелым и активным действиям французы сумели избежать крайне негативных последствий от потери Вейсенбургских (Виссембургских) укрепленных позиций. В сражении при Лаутербурге (1794 г.), несмотря на тяжелое ранение в лицо, Дезе не покинул поля боя и даже не позволил перевязать себя, пока не привел в порядок свои расстроенные батальоны и не задержал мощное наступление противника. За этот подвиг он был произведен в дивизионные генералы.

А ведь это было высшее воинское звание во французской революционной армии, которого Дезе удостоился всего в 26 лет, став в ту пору самым молодым дивизионным генералом французской армии (между прочим, раньше, чем Наполеон Бонапарт!). О нем заговорили в профессиональном сообществе: военная среда очень ревнива к успехам «коллег по ремеслу», там во все времена отменно знают, что полководческая слава – самая дорогая на свете – она «покупается» «морем» крови (своей и чужой) и смертями «бес числа» (с обеих сторон).

Однако, несмотря на свою преданность революции и боевые заслуги перед нею, он не пользовался доверием якобинского правительства. Неоднократно он оказывался в шаге от революционной гильотины. Комиссары Конвента – «кумачевая сволочь» – ходили вокруг этого выпускника Королевской военной школы как «коты вокруг свежей сметаны». Дезе хоть и беднейшего, но чистокровного аристократа, у которого 17 родственников, в том числе, два родных брата эмигрировали, в Париже опасались, считая роялистом. Утверждению такого мнения о нем среди якобинского руководства способствовало не только былое выступление Дезе в защиту королевской власти летом 1792 г., но и его отрицательное отношение к кровавому террору, развязанному якобинцами в стране, которое генерал и не думал скрывать, а также его открытое возмущение казнью генерала А. де Кюстина и насилием, проявленным якобинскими властями по отношению к его матери и сестре, брошенными в тюрьму по надуманному обвинению в «контрреволюционной деятельности».

Несмотря на самые лестные отзывы о Дезе не только командующего Рейнской армией генерала Шарля Пишегрю (1761—1804), имевшего влияние, как в армии, так и среди политиков, но и «злого гения» французской революции Луи Сен-Жюста (комиссара Конвента при Рейнской армии), Конвент (якобинское правительство) снова распорядился об его аресте. Правда, когда комиссары явились в лагерь за Дезе, судьба явно хранила Луи-Шарля, солдаты, обожавшие своего начальника, обнажили штыки и прогнали их. В общем, обошлось и на этот раз. Конвент (якобинские главари), боявшийся армии, оставил Дезе в покое. И уже 28 мая 1794 г. Дезе принимал участие в сражении при Киррвейлере, которое закончилось для французов крайне неудачно и это – еще литературно выражаясь.

Возглавляя одну из дивизий Рейнской армии, Дезе успешно действовал в кампаниях 1794 и 1795 гг., неоднократно подтверждая свою высокую боевую репутацию. Его слава гремела по всем фронтам Республики. В 1796 г., находясь в Рейнско-Мозельской армии (ею командовал прославленный генерал Ж. Моро), которая считалась главной и самой лучшей армией Французской республики, Дезе участвовал в походе Моро за Рейн.

Как всегда, его действия в Германии отличались большим искусством и смелостью. В результате внезапного и стремительного удара он разгромил корпус французских эмигрантов принца Луи Конде и овладел городом Оффенбург (на правом берегу Рейна, юго-восточнее Страсбурга). В сражении при Раштадте (на правом берегу Рейна, северо-восточнее Страсбурга) Дезе командовал левым крылом французской армии. Особенно отличился в ходе знаменитого отступлении Моро из Баварии через горы Шварцвальд, в ходе которого, прикрывая отход главных сил, Дезе командовал арьергардом армии, а затем упорной обороной плацдарма на правом берегу Рейна в районе Келя сковал действия всей австрийской армии эрцгерцога Карла. Он удерживал плацдарм до тех пор, пока всякая опасность для главных сил отступающей за Рейн армии Моро не миновала. Только после этого Дезе оставил занимаемый плацдарм. Его отход за Рейн ввиду многократно превосходящих сил противника был проведен блестяще. И все же, именно ему пришлось подписать у австрийского эрцгерцога Карла и генерала Бельгарда капитуляцию кельского гарнизона 9 января 1797 г., когда стало окончательно ясно, что из-за деятельности «пятой колонны» Пишегрю французам под началом Моро не удастся удержать эти «ворота во Францию».

Его высоко ценят коллеги по смертельно опасному ремеслу (сегодня: ты – убил врага, а завтра: он – тебя…) будущие наполеоновские маршалы Сен-Сир и Виктор в своих мемуарах, в превосходных степенях, вспоминавших о нем. А ведь оба были не только очень непростыми («извилистыми»; это, не обижая их неласковыми эпитетами!) людьми, но и очень крепкими профессионалами «без особо заметных слабых мест», немало повидавшими военачальников разного калибра за почти 20 лет сражений во славу французского оружия – самого агрессивного в Европе той поры!

Дезе был небольшого роста, очень энергичным и подвижным человеком, имел слегка волнистые, очень черные волосы и смуглый цвет лица. Весь облик Дезе отражал целеустремленность его кипучей натуры. В обычной обстановке ему с большим трудом удавалось сдерживать свою бьющую через край порывистость и нетерпение. Но в минуты опасности, в боевой обстановке он буквально преображался: ледяное спокойствие, железная выдержка и холодный расчет – все это неотъемлемые качества Дезе как военачальника. Одевался он всегда небрежно, а в боевой обстановке обычно спал на земле, чаще всего под пушкой, завернувшись в шинель. Питался, как правило, вместе с солдатами. Когда он бывал неправ, то всегда признавал свои ошибки, какие бы последствия они не имели для дела борьбы за свободу Франции. Такое поведение естественно вызвало к нему всеобщую симпатию.

…Между прочим, рассказывали, что ярким примером его бескорыстия и его честности вроде бы служит полулегендарный случай. Однажды Дезе приказал солдатам выкатить из своей палатки и доставить казначею армии бочонок с серебром, захваченный у австрийцев. Солдаты с трудом вынесли драгоценный груз, обливаясь потом и, поставив его в телегу, весело крикнули генералу, наблюдавшему за операцией: «Ну, если бы этот проклятый бочонок выкатился не из Вашей палатки. Он был бы, наверное, куда легче!» Впрочем, то ли – быль, то ли – небыль…

Ранение вынуждает Дезе отправиться в тыл и он не успевает отличиться при вторжении Рейнской армии генерала Моро в Австрию. Пока он лечился, война с Австрией заканчивается: Бонапарт с блеском выигрывает Итальянскую кампанию 1796—97 гг. и Австрия выходит из войны.

Подобно многим другим французским генералам революционной армии того бурного времени Дезе профессионально-внимательно (пристрастно) следил за тем, как громил австрийцев в Италии столь удачливый «генерал Вандемьер» (Наполеон Бонапарт). Он желает непременно познакомиться лично с этим мгновенно невероятно прославившимся полководцем, который в считанные месяцы затмил своими успехами всех других видных генералов Французской республики и стал в системе ее военной иерархии звездой первой величины. С той поры Дезе открыто мечтает попасть под начало столь удачливого корсиканца. Тонким чутьем талантливого полководца Луи безошибочно угадывает, какая блестящая будущность светит маленькому и невзрачному герою Тулона. В приватном разговоре с генералом Лораном Гувионом Сен-Сиром Дезе доверительно признался, что как только позволит его рана, он хотел бы соединить свою судьбу с судьбой Бонапарта. «Я убежден, – говорил он -, что Моро никогда не совершит ничего великого, и что мы рядом с ним никогда не будем играть сколько-нибудь значительной роли, между тем, как Бонапарт будет покрыт такой славой, что часть ее, несомненно, упадет на его помощников!» Говоря так, Дезе как в воду глядел: блеск славы Наполеона, безусловно, золотил эполеты и аксельбанты его маршалов.

…Между прочим, Дезе был «рейнец», а Бонапарт, к которому он так стремился попасть – «итальянец»! Не следует забывать, что отношения между личным составом Итальянской и Рейнской армий складывались отнюдь не просто! «Рейнцы» считали себя выше всех, способнее всех других. Военные Рейнской армии полагали, что именно они выносят наибольшие тяготы войны и делают для победы больше других. «Рейнцы» были намного лучше укомплектованы, снаряжены и экипированы, что впрочем, не мешало «итальянцам» под началом Бонапарта бить врага гораздо эффективнее, чем их «северные» «братья по оружию»! Ко всему прочему, офицеры считали Бонапарта «паркетным» генералом, выскочкой, который получил генеральские погоны, расстреливая сограждан на улицах Парижа (подавление бунта 13 вандемьера). Недаром Бонапарта прозвали «генерал Вандемьер»! А командование Итальянской армией ему и вовсе дали «в приданое» за его супругой-«подстилкой» влиятельнейшего «директора» Барраса. Солдаты же Итальянской армии считали Бонапарта своим кумиром и чуть ли не Богом (Посланцем Бога на Земле), к тому же относились к солдатам Рейнской армии с плохо скрываемым недовольством. Считается, что между ними свирепствовала настоящая вражда – жертвами не прекращавшихся дуэлей стали без мало 350 солдат и офицеров…

Дезе после завершения кампании 1796 г. смог-таки «пробить» себе командировку (по обмену боевым опытом) в Итальянскую армию. Бонапарт радушно принял знаменитого генерала, о боевых подвигах которого на Рейне он также был хорошо осведомлен. Знакомство, к удовольствию обеих сторон, состоялось. Дезе был очарован не только приемом, который оказал ему командующий Итальянской армией, но и личностью этого человека. С этого времени Дезе сделался его горячим поклонником. Дезе также пришелся по душе Бонапарту. Поэтому когда Наполеон задумал предпринять очередную кампанию, сомнений у Дезе по поводу своего участия в ней не было. Бонапарт с большим удовольствием предложил ему командование одной из дивизий под своим началом.

Так сбылась мечта Дезе: он вошел в число ближайших боевых соратников Наполеона и вместе с Клебером оказывается в главных помощниках Наполеона, собирающегося совершить короткий бросок через Ла-Манш на «корень всей войны» – Лондон. Но по ряду объективных и субъективных факторов операция оказывается практически невозможной и два генерала отправляются вместе с победоносным Бонапартом в Египет, где оба подтверждают свою блестящую репутацию способнейших из французских генералов новой волны. Именно там, в изматывающей борьбе с летучими мамелюкскими наездниками Мурад-бея – лучшей азиатской конницей той поры – в полной мере раскрывается замечательный талант Дезе-полководца.

Как известно, Египетская кампания (Восточный поход) генерала Бонапарта началась 19 мая 1798 г. В этот день корабли французской эскадры и транспорты, имея на борту экспедиционную армию (ок. 38 тыс. чел. или 5 дивизий с 120 орудиями), покинули берега Франции и взяли курс на Египет. Примечательно, что из 31 генерала, составлявших командование армии, ок. 20 (одна треть!) являлись сподвижниками Бонапарта по его феерическому Итальянскому походу 1796—97 гг. Высадка войск на египетском побережье произошла 1—3 июля. Последней высаживалась дивизия Дезе. После взятия Александрии (2 июля 1798 г.), в котором дивизия Дезе не участвовала, армия Наполеона направилась к реке Нил. Ее авангардом командовал Дезе. Не секрет, что тяжелейший переход по безводной песчаной пустыне, во время которого в изнуренных палящим зноем и невыносимой жаждой войсках едва-едва не вспыхнул мятеж, был осуществлен за трое суток.

И уже 13 июля возглавляемый Дезе авангард в бою при Уамбо (Шебрейс) на левом берегу Нила наголову разгромил передовой отряд (свыше 4 тыс. чел.) армии мамлюков Мурад-бея и двинулся на Каир. 21 июля 1798 г. произошло знаменитое сражение у Пирамид, в котором Дезе командовал правым крылом французском армии и именно по нему мамлюкская конница Мурад-бея нанесла свой главный удар. Все яростные атаки противника разбились о несокрушимую стойкость французских каре дивизии Дезе и мамлюки потерпели сокрушительное поражение. 24 июля французы заняли главный город Египта – Каир. Однако полностью уничтожить армию врага им не удалось, ее остатки начали отступление в Верхний Египет. Их преследование Бонапарт поручил Дезе, который должен был завоевать Верхний Египет и завершить уничтожение неприятельской армии. Главнокомандующий армией особо подчеркнул, что эта задача является главной в данный момент для Восточной армии.

Кампания в этой части Египта продолжалась более 9 месяцев (с августа 1798 г. по май 1799 г.). Все это время Дезе, располагавший весьма ограниченными силами (до 3 тыс. чел. с 2 орудиями), неутомимо гонялся за неуловимым Мурад-беем, имевшим многократное численное превосходство (свыше 10 тыс. чел.). Не давая противнику ни малейшей передышки, французы проводили многочисленные рейды с целью разгрома его отдельных группировок, отрядов или баз, усмирения взбунтовавшихся населенных пунктов или районов. Стычки с небольшими отрядами противника происходили постоянно. В ходе этой напряженной и изнурительной борьбы Дезе с непоколебимым упорством и настойчивостью решал поставленные перед ним задачи. Наиболее крупные бои в ходе этой кампании произошли под Седиманом (7 октября 1798 г.), Самхудом (22 января 1799 г.) и Абиудом (8 марта 1799 г.). Все они закончились поражениями врага, несмотря на его серьезное превосходство. Но только к концу мая 1799 г. основные силы мамлюков были уничтожены, и покорение Верхнего Египта завершено. Мурад-бей был вынужден прекратить сопротивление, изъявить покорность и признать установление французского правления в Египте.

За время своего пребывания на юге Египта Дезе показал себя умелым и умным военным администратором. В Египетской армии Дезе пользовался тем же обаянием, как и в Рейнской. Подобно знаменитому французскому средневековому рыцарю-герою Баярду, его называли рыцарем без страха и упрека. Наполеон также очень ценил заслуги Дезе и за подвиги в Египте прислал ему дорогую наградную саблю. Секретно покидая 24 августа 1799 г. Египет, Бонапарт в числе наиболее близких к нему генералов намеревался забрать с собой и Дезе. Однако ввиду поспешности отъезда, подготовка к которому проводилась в строжайшей тайне и в очень ограниченное время, своевременно вызвать Дезе из Верхнего Египта не представлялось возможным. Поэтому Бонапарт передал своему преемнику на посту главнокомандующего Восточной армией генералу Клеберу просьбу отправить Дезе во Францию при первой же возможности. Такая возможность появилась только после заключения Клебером Эль-Аришского договора с Турцией (24 января 1800 г.) о перемирии и последующей эвакуации французских войск из Египта на почетных условиях.

Дезе отправился во Францию сразу же после заключения соглашения в Эль-Арише. Его сопровождал английский офицер, который должен был наблюдать за соблюдением оговоренных в договоре условий. Но Коварный Альбион («океанократы» -британцы) отказались признать этот договор, и под их давлением турки разорвали его. Разрыв договора произошел в то время, когда Дезе уже находился в пути. По прибытии в итальянский порт Ливорно (Тоскана) он по распоряжению английского адмирала Д. Кейта был задержан и объявлен военнопленным. Арестованному и доставленному к нему французскому генералу англичанин высокомерно заявил, что выделяет на его содержание в тюрьме по 1 франку в день и с издевкой добавил: «Я полагаю, что вы, объявившие у себя принцип всеобщего равенства, будете вполне довольны, если я буду кормить вас наравне с солдатами?» – «Я всем доволен адмирал, – ответил Дезе. – Но я имел в Египте дело с турками, мамлюками, арабами и неграми, и все они держали свое слово, которое не сдержали вы. Единственное, о чем я прошу, это чтобы вы избавили меня от своего присутствия».

Пробыв месяц в плену, Дезе был освобожден по обмену и прибыл во Францию как раз в то время, когда Наполеон Бонапарт завершал подготовку к своему Второму Итальянскому походу 1800 г. В армию Наполеона он явился всего за несколько (2?) дней до судьбоносного как для последнего, так и «монархической старушки Европы» сражения при Маренго на специально нанятом дилижансе. Рассказывали, что Бонапарт был несказанно обрадован прибытием своего боевого сподвижника, сразу же, отложив все дела, принял его и имел с ним продолжительную беседу. Дезе был назначен командиром корпуса, состоявшего из двух дивизий…

Неожиданно для Наполеона рано утром 14-го июня 1800 г. началось сражение при Маренго.

Дезе успел прийти во время и спасти генерала Бонапарта! Проигранное было по всем статьям, это сражение было благодаря его невероятной расторопности и недюжинному полководческому чутью выиграно! Правда, сам спаситель нашел свою героическую смерть в этой судьбоносной для Наполеона и дальнейшего хода европейской истории битве!

Отдавший жизнь за Отечество, безусловно, «одна из самых ярких звезд революционной армии», сделавший блестящую военную карьеру в рядах республиканской армии (в 25 лет став бригадным генералом!), Луи-Шарль-Антуан Дезе (дез Э де Вуату) был убежденным республиканцем, горячим патриотом своей родины, искренним сторонником кардинальных преобразований в общественно-политическом устройстве страны.

С первых же дней революции, несмотря на то, что был офицером «старого режима», и по происхождению, и по воспитанию принадлежал к первому (дворянскому), правящему в стране сословию, он безоговорочно принял ее идеалы и всю свою недолгую, но яркую жизнь посвятил делу защиты революционных завоеваний французского народа. По своим политическим взглядам он, скорее всего, принадлежал к умеренным республиканцам, хотя своих политических пристрастий старался открыто не высказывать и вообще стремился всегда держаться подальше от политики. Вместе с тем известно его крайне отрицательное отношение ко всякого рода радикальным элементам в революционном движении, выступления против массовых репрессий, захлестнувших страну в период якобинской диктатуры.

Дезе пользовался большой популярностью в войсках за постоянную заботу о своих подчиненных, благородство души, открытый характер, честность, скромность, справедливость, доступность и простоту в общении. Ему было присуще какое-то особенное, только ему свойственное обаяние. Солдаты и офицеры искренне любили его, генералы уважали за боевую доблесть, самоотверженность и неустрашимость в бою. По мнению современников, Дезе был предан только боевой славе и жил только ради нее, пренебрегая всем прочим. В то же время он проявлял полное равнодушие к наградам и разного рода почестям, которые добытая в боях слава могла бы ему принести. Он жил только войной и боевой стихией. Богатство и прелести жизни совершенно его не интересовали.

Дезе проявил себя как искусный мастер маневренной войны. Наряду с другими известными военачальниками революционной армии он являлся одним из если не основоположников, то пропагандистов-практиков активно внедряемой в то время тактики, основанной на боевом применении колонн линейной пехоты в сочетании с рассыпным строем стрелков. Этот способ ведения боевых действий, отчасти, рожденный революцией (об это говорили еще в середине XVIII в. французские военные теоретики и на практике применяли русские полководцы Румянцев с Суворовым), показал свою высокую эффективность в борьбе с противником, придерживавшимся уже устаревшей линейной тактики. Характерными чертами Дезе как военачальника были: его высокая активность, смелость и решительность при ведении боевых действий, постоянное стремление к проявлению разумной инициативы на поле боя (убедительный пример тому – очень своевременный приход на поле сражение при Маренго), поиск новых, более совершенных способов решения боевых задач, что особенно наглядно проявилось во время Египетского похода.

В боевой обстановке Луи-Шарль-Антуан проявлял большую настойчивость, твердость и находчивость, отличался быстротой реакции на любые изменения в обстановке и не терял присутствия духа в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. Захватив инициативу в ведении боевых действий, он всегда стремился максимально использовать достигнутое преимущество и навязать свою волю противнику. Дезе в полной мере обладал редким даром увлекать войска на решение боевых задач в самых сложных условиях обстановки, вдохновляя их при этом личным примером: в последнем для себя роковом сражении при Маренго сам возглавил атаку и пал смертью храбрых!

Луи-Шарль-Антуан отличался храбростью, мужеством и военным талантом в боях с интервентами и довольно быстро снискал славу одного из лучших генералов революционной армии. Он проявил себя как талантливый военачальник, обладавший незаурядными полководческими дарованиями, убедительно доказав это в ходе боевых операций на Рейне, в Египте и Италии. Боевые заслуги Дезе, его преданность делу революции и военный талант получили такую широкую известность, что даже во время чистки армии от офицеров-дворян, организованной якобинцами, для него все же пришлось сделать исключение.

Его имя и боевая слава облетели все фронты Французской республики, получили широкую известность в стране. Наряду с Гошем, Клебером, Марсо и некоторыми другими военачальниками Дезе представлял собой необыкновенно привлекательный тип генерала революции, безумно храброго, совершенно бескорыстного, проникнутого горячей любовью к родине. Подобно легендарному рыцарю Баярду (очень популярное сравнение среди даровитых революционных генералов!), это был в полном смысле слова «рыцарь без страха и упрека». По свидетельству многих современников, лишь очень немногие из генералов французской революционной армии обещали так же много, как Дезе. По мнению некоторых исследователей эпохи Революционных войн, Дезе был, пожалуй, самым блистательным из молодых полководцев Республики. Его ранняя гибель (Луи-Антуан геройски пал в расцвете сил на поле брани, когда ему было всего 31 год) явилась тяжелой утратой для революционной армии Франции.

Даже весьма скупой на похвалы Наполеон считал из всех своих генералов наиболее даровитыми Клебера и Дезе. По странному совпадению (исторический парадокс?) оба этих генерала погибли в один и тот же день – (14 июня 1800 г.) и, возможно, тот же час (?), когда австрийская пуля сразила генерала Дезе при Маренго, от кинжала фанатика (?), подосланного врагами Франции, либо все же сабли мамелюка (?) пал в Египте его лучший друг Клебер! Не исключено, что в тот роковой для них день Франция лишилась сразу двух своих лучших шпаг, поскольку вряд ли кто-либо из наполеоновских маршалов, даже Массена и Даву с Ланном (?) могли сравниться своими дарованиями с Клебером и Дезе? Сам Наполеон, уже будучи в изгнании на о-ве Св. Елены с большим почитанием высказывался о Клебере и особенно о близком ему Дезе. «Из всех моих помощников на поле боя, – вспоминал Последний Демон Войны, – именно они были самыми выдающимися. Оба они оказали великие и редкие услуги Франции, хотя они по характеру и по основному устремлению были глубоко различны. Талант Клебера был создан природой. Талант Дезе был целиком делом воспитания и работы. Гений Клебера вспыхивал лишь моментами, когда его пробуждала важность обстоятельств. Потом Клебер засыпал немедленно на лоне томной неги и удовольствий. Талант Дезе был на страже каждое мгновение. Он жил и дышал лишь самым благородным честолюбием и самой настоящей славой».

И наконец, Дезе обладал столь необходимым по мнению Бонапарта для великого полководца качеством как равновесие между талантом, умом и характером…

Свой самый блистательный военный подвиг Дезе совершил в последний день своей короткой, но славной жизни – в день сражения при Маренго. Подоспев на помощь разбитой армии Наполеона в последний, самый решающий момент, он обеспечил перелом в ходе сражения и в буквальном смысле слова вырвал победу из рук врага, заплатив за это собственной жизнью.

ИменноДезе являлся истинным победителем при Маренго, главным героем этого знаменитого сражения, ставшего одним из классических примеров военной истории.

Именноон спас Наполеона от позора первого бы в его жизни крупного поражения.

Правда, со временем, как это нередко бывает в истории, победа при Маренго стала безоговорочно преподноситься исключительно как великая победа Наполеона,

…Между прочим, здесь придется повторится и напомнить, что еще в начале своей фантастической военной карьеры (в частности, в ходе Итальянской кампании 1796—97 гг.) «генерал Бонапарт» начал приукрашивать свои отчеты о своих победах, зачастую приписывая себе то, чего не было вообще, либо то, что совершали другие. Со временем он так «отредактирует» официальный бюллетень о судьбоносной для него лично битве при Маренго (когда его по счастливой случайности спас генерал Дезе), что по словам активного участника того сражения Мармона, для последующих поколений была выдана столь «достоверная информация», в которой уже ложным было все. Это все укрепляло дух гражданского населения и было обязательным для оглашения вслух на всей территории Франции. Нечто похожее случится и с «режиссурой» самой прославляемой в веках победой Бонапарта при Аустерлице, но об этом чуть позже. По словам видного французского историка Ж. Тюлара в своих бюллетенях Наполеон «…„рисуется“ для своих современников и для последующих поколений». А уж когда наступит время «трудных или неполных побед» (Ваграм, Бородино, Лютцен, Баутцен), сомнительных «ничьих» (Прейсиш-Эйлау), тем более, неудачных кампаний (война на Пиренеях, поход в Россию в 1812 г., Саксонская кампаниях 1813 г.) и, конечно, поражений (Асперн-Эсслинг, Вязьма, Красное, Лейпциг), то наполеоновские бюллетени будут все лаконичнее. А Ватерлоо и вовсе оказался «омрачен прилетом целой стаичерных лебедей» (что-то вроде«внезапной/ых, роковой/ых, случайности/ей»? впрочем, есть и другие трактовки этого «афоризма», весьма, кстати, нынче популярного среди «политологов-социологов-конфликтологов» и прочих модных «…ологов») – своевременным приходом пруссаков Блюхера, «объегорившего с помощью своего саксонского генерала Тильмана, кстати, когда-то служившего в наполеоновской армии, новоиспеченного маршала Груши». Впрочем, так было, так есть и так будет у всех народов, тем более, с авторитарным правлением.

А вотимя Дезе – истинного победителя – стало упоминаться все реже и реже, память о нем постепенно тускнела и стиралась в сознании последующих поколений, пока окончательно не исчезла.

Такова несправедливость истории! Но Дезе только одна из многих и далеко не последних жертв исторического забвения.

Уцелей он в той злосчастной для него битве при Маренго – и нет никакого сомнения, что через 4 года его имя (как, впрочем и Гоша с Марсо, и Жубера с Клебером) засверкало бы среди других славных имен первых маршалов Первой империи. Причем, очень может быть, что именно Дезе (или Гош?) возглавил бы этот список.

Но… судьбе было угодно, чтобы этого не случилось.

Бонапарт, возлагавший на Дезе огромные надежды – он собирался поручить ему пост военного министра в своем правительстве – открыто и искренне скорбел о погибшем друге. Дезе был из той редкой породы людей, что никогда не изменяет друзьям ни в счастье, ни в несчастье. Впервые армия видела его плачущим: «О, как прекрасен был бы этот день, если бы я мог сейчас обнять Дезе!» В ближайшем окружении Наполеона было очень немного людей, к которым он испытывал такую же дружескую привязанность, как к Дезе. Недаром в письме своим коллегам по консулату он горько сожалел: «Я скоро буду в Париже. Ничего не могу сказать вам более. Я испытываю самую острую боль от потери человека, которого любил и ценил более кого-либо». Как потом писал Мармон несмотря на то, что штаб Бонапарта был полностью укомплектован, после Маренго он в память о погибшем друге, спасшем его карьеру, приблизил к себе двух адъютантов Дезе – сорвиголову Раппа и Савари, человека совсем иного «дарования». Наполеон велел похоронить погибшего героя на знаменитом альпийском перевале Сен-Бернар, в монастыре Большой Сен-Бернар с небывалой торжественностью 19 июня 1800 г. «Пусть Альпы, – сказал он, – служат пьедесталом его памятника и святые отцы – хранителями его могилы». Не забыл Бонапарт Дезе и спустя 21 год: рассказывали, что умирая в ссылке на о. Св. Елены, в агонии еле слышно прошептал: «Дезе! Дезе! Ах, решается судьба победы!»

Наверняка, его военный талант раскрылся бы еще больше, но ему [как и (повторимся!) Марсо с Гошем, и Клеберу с Жубером – другим ярчайшим французским военачальникам той богатой на полководческие таланты поры] не повезло…

Дезе погиб как… орел на взлете…

Отдав армии 17 лет, он не дожил до 32 лет всего лишь пару месяцев…

Обычно герои долго не живут…

Дезе вошел в историю как один из наиболее талантливых военачальников французской революционной армии эпохи Великой французской революции и в последующие за ней годы. По праву он занимает одно из самых почетных мест в ряду самых прославленных героев французской революции конца XVIII в.

В его честь была выбита медаль, ему были поставлены памятники: у Маренго, на том, месте где он пал (австрийцы впоследствии уничтожили этот памятник, его копия установлена в Клермон-Ферране), а также фонтан на площади Дофин в Париже. Впоследствии имя Дезе было выбито и на Триумфальной арке в Париже.



* * *



…Между прочим, победа Бонапарта в Италии могла бы быть эффективнее, если бы не несколько «но». Во-первых, у него было все лишь немногим более 50 тыс. солдат. Во-вторых, несмотря на неоднократные личные требования Бонапарта к Моро 25 тыс. ветеранов Лекурба так и не пришли к нему от Моро. Вместо опытных бойцов Моро, как известно, отправил к Бонапарту лишь 11 тыс. малопригодных к бою солдат генерала Монсея. Замена, как вы понимаете, отнюдь не равноценная. (Еще один штришок из взаимоотношений двух, оставшихся к тому моменту в живых, главных героев-полководцев революционной Франции рубежа XVIII – XIX вв.: выводы со стороны Бонапарта не замедлят последовать, но это случится несколько позже!)В-третьих, Массена, очевидно, все же, «поспешил» со сдачей Генуи, что вынудило Бонапарта начать наступление с не совсем подготовленной армией, где было слишком много резервистов. Впрочем, подобные «мелочи» не сказались на конечном результате – «корсиканский везунчик» в очередной раз выкрутился и австрийцы запросили перемирия после первого же крупного поражения…

Маренго поразило воображение всей Европы больше, чем все его предыдущие успехи. Эта победа «генерала Бонапарта» (будем и впредь «так величать» Наполеона, поскольку по сути дела, он до конца своей карьеры оставался, в первую очередь, генералом со всеми вытекающими из этого последствиями, хотя это – всего лишь мое сугубо «оценочное» суждение) стала своего рода водоразделом между революционными войнами (Гогенлинден Моро лишь формально поставил в них точку) и случившейся спустя несколько мирных лет чередой гораздо более широкомасштабных войн, чем все, что были до этого – 10-летней эпохой наполеоновских войн. Началась она с череды великих побед Наполеона, вызвавших мощную ответную реакцию на них, в конце концов, сокрушившую его.




Глава 8. Гогенлинденский урок классических шахмат от гроссмейстера Моро!


Несмотря на обидное поражение от Бонапарта (на самом деле от Капризной и Непостоянной Девки по имени Фортуна в лице генерала Дезе!) под Маренго, на мир, несговорчивая из-за давления на нее Англии, Австрия так и не пошла.

Она все еще рассчитывала на успех Края против Моро. Переговоры тянулись в Леобене почти все лето, но когда Англия щедро просубсидировала австрийского императора на продолжение войны – в размере 2 млн. фунтов стерлингов, то она возобновилась. 22 ноября 1800 г. австрийцы разорвали перемирие и снова перешли в наступление – на этот раз на Рейне. В свою очередь, раздраженный происками британского кабинета Уильяма Питта-Младшего (в Париже французы уже почти что подписали предварительные условия мира с австрийским представителем Сен-Жюльеном), Первый консул Франции приказал Жану-Виктору Моро начать наступление на Вену. Теперь уже тому приходилось подтвердить свое реноме первоклассного полководца, способного «закруглить» войну в свою пользу.

Тем самым, Моро предстояло обойти Первого консула в борьбе за звание главного «миротворца» в Европе.

Моро и его солдатам нужно было показать всей Франции, что они – истинные «рейнцы» – в отличие от напыщенных храбрецов из Резервной армии Бонапарта (читай «итальянцев») – не меньше последних чтят Отечество! И они готовы отдать за него жизнь без театральной пафосности расфранченных «итальянцев» с их мишурными костюмами-мундирами.

…Кстати сказать, пока продолжалось перемирие, Моро встречался в Париже с Первым консулом. На торжественном приеме в Тюильри Бонапарт лично наградил того парой специально сработанных именных пистолетов. На них были выгравированы названия побед Моро. «Не все, конечно…, – тонко съязвил Наполеон, – …просто не хватило места». Повторимся, в который уже раз, что ревность – самая сильная из страстей, а среди военных она приобретает совершенно особый «привкус» – кровавый!!! Так было, так есть и так будет среди военных (и не только!) всех времен и народов. Впрочем, это всего лишь «оценочное суждение» и каждый вправе сделать свои собственные выводы…

Теперь Моро с его примерно 100-тысячной Рейнской армией вместо барона Края должен был противостоять новый главнокомандующий 80-тысячной австрийской армией – эрцгерцог Иоанн (Иоганн) (1782—1859), в ту пору всего лишь 18-летний (!) юнец! Очень скоро его необстрелянность выйдет Австрии боком. И случится это в морозно-заснеженных окрестностях Гогенлиндена.

А пока противники принялись маневрировать в поисках наилучшей позиции. Если тыл Иоанна прикрывали лишь войска генерала Кленау, то у Моро поддержка была более значительна. За спиной у него располагался 25-тысячный резерв под началом «итальянца» Ожеро – одного из наиболее одиозных республиканских генералов той поры, ставленника Первого консула. В случае острой необходимости ему на помощь мог быть быстро переброшен еще и отборный 15-тысячный корпус генерала Макдональда – соперника неистового старика Souwaroff в недавней Итальянской кампании 1799 г.

Большой мастер в выборе местности для максимально «безопасного» сражения Моро расположил свои войска на очень выгодной позиции – плоской лесистой возвышенности между Мюнхеном и Вассербургом. Многочисленные овраги с заболоченными низинами служили природными препятствиями для обхода его позиций. Юный Иоанн, прекрасно понимая во что «выльется» для него фронтальная атака такой позиции врага, решил совершить очень глубокий фланговый обход, чтобы ударить по Мюнхену и перерезать главные коммуникации французов. Для выполнения столь сложной стратегической операции требовалось недюжинное умение преодолеть целый ряд неблагоприятных обстоятельств: быстро миновать труднопроходимые участки местности в отсутствии дорог для движения огромной армии; сложное время года (холодно-сырая зима); и, конечно, очень точный расчет времени на маневр и количество задействованных сил. Тем более, что Иоанну противостоял многоопытный, искушенный двукратным (хоть и неудачным, но весьма и весьма достойным!) противоборством с самим непобедимым «русским Марсом», полководец.

Австрийский эрцгерцог оставил позади себя для защиты рубежей реки Инн 20 тыс. баварцев, вюртембержцев и французских эмигрантов принца Конде, сражавшихся под австрийским флангом против своей бывшей родины. Кроме того, он приказал Кленау внимательно следить за маневрами Ожеро, и более того, попытаться своими демонстрационными действиями ослабить основные силы Моро, оттянув на себя угрожавший австрийцам слева 20-тысячный корпус Сен-Сюзанна. Определив всем задачи, рьяно-самоуверенный Иоанн с 60-тью тысячами бодро двинулся вперед, неразумно оставив свои тоже очень сильные оборонительные позиции.

Несмотря на все выгоды своего месторасположения, Моро не стал «ждать у моря погоды» и тоже привел в движение свои войска. Он намеревался очень осторожно (что, повторимся, было столь присуще его полководческой манере!) прощупать наступательные намерения своего азартного оппонента, но проделывал это с весьма большой оглядкой, дабы не попасть впросак.

Моро отдал приказ 26-тысячным левофланговым войскам генерала Поля Гренье перекрыть дорогу из Мюнхена на Мюльдорф через Гогенлинден.

…Дивизионный генерал (24 апреля 1794 г.), граф Империи (3 мая 1810 г.) Поль Гренье (29 января 1768, Саарлуи, Мозель – 17/18 апреля 1827, Морамбер) 21 декабря 1784 г. в 16 лет вступил рядовым в 96-й линейный полк королевской армии: в чинах рос очень медленно. После Революции карьера Гренье в Итальянской, Центральной и Северной Армиях резко пошла вверх: в судьбоносном для революционной Франции сражении при Вальми он – уже капитан, за отличие в другой знаковой для республики битве – при Жемаппе – генерал-адъютант, а 24 апреля 1794 г. – дивизионный генерал с назначением командиром 10-й пехотной дивизии. Затем были важнейшие сражения при Ондсхоте и Ваттиньи. 24 июня 1795 г. – командир 9-й пехотной дивизии Самбро-Маасской Армии, 9 августа 1795 г. – командир 8-й пехотной дивизии, сражался под командой генерала Клебера. В 1795 г. он отличается под началом генерала Журдана на Рейне в еще одной очень памятной для свергнувших монархию французов битве при Флерюсе. Столь же хорош он в 1796 г. – в сражении на Лане. А в 1797 г., когда над этой армией начальствовал генерал Гош, Гренье при переправе через Рейн в Урдингене, при осаде Фридберга, в сражениях при Зульцбахе, Бамберге, Вюрцбурге, Гиссене, Нейвиде, Гедерсдорфе и Дирдорфе и у Неервиндена сражался против австрийцев столь удачно, что Директории выразила ему свою письменную благодарность. 12 января 1798 г. он переведён в Английскую Армию, 16 августа 1798 г. – в Итальянскую Армию генерала Шерера, прикрывал его отступление от австро-русских войск А. В. Суворова, сражался при Пастренго, Маньяно и Кассано, нанёс поражение русским войскам 12 мая 1799 г. у Бассиньяно и 20 июня 1799 г. при Сан-Джулиано, участвовал в сражении при Бочетте и в осаде Тортоны. Потом был послан генералом Моро в Гренобль для сбора войск. Вернуться назад через Альпы он смог назад уже после сражения при Нови. 22 сентября 1799 г. во главе новых воинских формирований присоединился к Альпийской Армии. 22 сентября 1799 г. возглавил левое крыло Итальянской Армии, удержал позиции у Ампфингена против превосходящих сил эрцгерцога Иоанна, захватил посты на Малом Сен-Бернаре, после чего принимал участие в сражениях при Мондови и Фрессано. 10 ноября 1799 г. он взял укреплённый австрийский лагерь при Далонуо, а в мае 1800 г. защищал Тендское ущелье. Вскоре после того Моро взял его к себе в Рейнскую армию и назначил его командовать двумя дивизиями левого крыла, с которыми тот двинулся через Гюнцбург к Ингольштадту. Потом он участвовал в сражениях при Мюльдорфе, где получил огнестрельное ранение, при Хохштадте и Гогенлиндене. В 1807 г. Наполеон сделал его графом, кавалером ор. Почётного легиона (14 августа 1809 г.) и губернатором Мантуи. В Австрийской кампании 1809 г. Поль Гренье отличился при переходе через реки Пьяве и Тальяменто и взял приступом форт Мальборгетто, сражался при Сачиле и Кальдиеро, Павии, Сан-Даниеле, Сен-Мишеле, Таглиаменто и Раабе. Потом было ранение при Ваграме, а после выздоровлении он оказался в Неаполе, начальником штаба у Мюрата. 15 сентября 1812 г. возглавил в Вероне 35-ю пехотную дивизию, присоединившуюся 10 февраля 1813 г. к XI-му корпусу маршала Ожеро в составе Великой Армии, с 7 марта по 10 апреля 1813 г. временно возглавлял XI-й корпус, 4 апреля 1813 г. ранен пулей в челюсть в бою при Недлице, 10 мая 1813 г. под общим начальством вице-короля Италии Эжена де Богарне руководил военными действиями против австрийцев в Италии, сражался при Бассано, Кальдиеро, Сен-Мишеле, Минчио, Боргетто, Сало и Гуастале. А 16 апреля 1814 г., как командир I-го корпуса Итальянской Армии де Богарнэ, нанёс поражение австрийцам при Парме. После низложения Наполеона Гренье перешел на службу Людовику XVIII Желанному. Во время «Ста дней» он предпочел снова служить Наполеону: 6 июня 1815 г. – вице-президент Палаты депутатов, принимал участие в организации обороны Парижа между Вилеттом и Берси на правом берегу Сены, входил в состав Временного правительства. После Второй Реставрации вышел в 1816 г. в отставку, скончавшись в 59 лет, отдав армии 32 года и дослужившись до бригадного генерала за 10 лет. После него остались любопытные мемуары, поскольку он немало повидал-пережил, умело сражался в пяти десятках (!) битв под началом недюжинных полководцев. Имя дважды кавалера орд. Почетного Легиона (Высший Офицер – 22 декабря 1807 г., Высший Крест – 15 августа 1809 г.) было выбито на Триумфальной арке в Париже…

…Поля Гренье не надо путь с его младшим братом, бригадным генералом (25 декабря 1813 г.), бароном Империи (11 июня 1810 г.) Жаном-ЖоржемГренье (11 ноября 1771, Саарлуи, Мозель – 6 ноября 1835, Марпэн, департ. Юра), 1 сентября 1791 г. в возрасте 19 лет поступившего на военную службу в 1-й батальон волонтёров своего департамента, 15 сентября 1791 г. переведённого с производством в суб-лейтенанты в 96-й пехотный полк, принимавшего участие в кампаниях 1792—93 гг. в составе Северной и Мозельской Армий, с 11 октября 1794 г. по 5 мая 1800 г. исполнявшего обязанности адьютанта своего брата в рядах Самбро-Маасской Армии. С 5 мая 1800 г. сражался в рядах 37-й линейной полубригады в составе Рейнской Армии и Наблюдательного корпуса Жиронды, в 1802 г. принял участие в экспедиции на о-в Гваделупа, 27 марта 1802 г. получил там огнестрельное ранение в левую ногу в бою при Бамбеге, в 1803 г. возвратился во Францию и 2 ноября того же года произведён в майоры с назначением в 60-й линейный полк Итальянской Армии, с 1806 по 1808 гг. служил в Армии Далмации. Участвовал в Австрийской кампании 1809 г., 8 мая отличился при переходе через Пиаве, 17 мая захватил несколько орудий при штурме неприятельского редута, 18 мая во главе штурмовой колонны пехотной дивизии генерала Сера захватил крепость Праделлу, 30 мая 1809 г. – полковник, командир 52-го линейного полка в Итальянской Армии, отличился в сражении при Ваграме, с 1810 по 1813 гг. сражался в Испании, 1 ноября 1813 г. попал в плен и возвратился на родину только 17 мая 1814 г. (25 декабря 1813 г. заочно произведен в бригадные генералы). Во время Первой Реставрации служил в составе Северной Армии, во время «Ста дней» присоединился к Наполеону и с 15 мая 1815 г. командовал 2-й бригадой 3-й пехотной дивизии генерала барона Марконье I-го армейского корпуса генерала Друэ д, Эрлона Северной Армии, участвовал в Бельгийской кампании, отличился в сражении при Ватерлоо. После Второй Реставрации определён 17 августа 1815 г. на половинное жалование, 1 января 1820 г. вышел в отставку, 22 мая 1831 г. зачислен в резерв Генерального штаба и 11 декабря 1832 г. окончательно покинул армейские ряды. Умер трижды (больше, чем у его более «звездного брата»! ) кавалер орд. Почетного Легиона (Шевалье – 25 марта 1804 г., Офицер – 27 июля 1809 г., Коммандор – 24 октября 1814 г.), чье имя тоже выбито на Триумфальной арке в Париже, в 63 года, отдав армии почти 30 лет, дослужившись до бригадного генерала за 12…

Тот самый Гогенлинден, где вскоре развернутся основные боевые действия. Сам с 35-тысячным корпусом, в который совсем недавно влился «Польский легион» Княжевича, встал на дороге из Мюнхена в Вассербург в окрестностях Эберсберга. Справа от него в районе Розенхайма занял позиции отборный 26-тысячный корпус его особо доверенного военачальника Лекурба. Того самого генерала, по поводу которого у Моро было столько склок с Первым консулом и, которого он так и не отдал ему в Италию, где под Маренго старичок Меласс чисто случайно чуть не поставил крест на военной карьере корсиканского молодчика -везунчика Бонапарта.

…Считавшийся чуть ли не лучшим мастером горной войны среди французских военачальников, по слухам вполне вероятный кандидат на маршала Франции первого призыва (т.е. в 1804 г.), но вместе со своим другом генералом Моро подвергшийся судебному преследованию за откровенно республиканские взгляды, когда на дворе уже «царил» Первый консул Наполеон Бонапарт, дивизионный генерал (5 февраля 1799 г.), граф Империи (3 апреля 1815 г.) Клод-Жак-ЖозефЛекурб (22 февраля 1759, Безансон – 22 октября 1815, Бельфор) был изгнан из армии в расцвете лет и таланта – в 45 лет. Его военная карьера началась 3.5.1777 г., когда в возрасте 18 лет он поступил на военную службу простым солдатом Аквитанского полка, в 1785 г. – капрал, после чего вышел в отставку в 1785 г. В 1789 г. избран командиром Национальной гвардии городка Рюффе-сюр-Сен (или Руффэ), 7 августа 1791 г. – капитан, командир 8-й роты 7-го батальона волонтёров департамента Юра, 24 ноября 1791 г. – подполковник, командир 2-го батальона департамента Юра, служил в Виссембурге в составе Армии Верхнего Рейна, участвовал в кампании 1792 г. на Рейне. В августе 1793 г. переведён в Северную Армию, 15 сентября 1793 г. ранен в сражении при Биссингхейме, в ноябре 1793 г. вместе со своим батальоном направлен в Вандею. 7 декабря 1793 г. арестован и заключён в тюрьму Амьена, затем Арраса, 21 февраля 1794 г. переведён в Нант, где 13 апреля предстал перед Революционным Трибуналом и был оправдан. 10 мая 1794 г. определён в состав Мозельской Армии, 20 мая 1794 г. – шеф бригады, 12 июня 1794 г. – бригадный генерал (утверждён в чине 13 июня 1795 г.), командир 2-й бригады пехотной дивизии генерала Марсо. Прославился своими действиями при Ондскоте, Ваттиньи, Флерюсе и Намюре. С 1795 по 1798 гг. служил в Рейнско-Мозельской Армии, с 30 июля 1795 г. командовал 1-й бригадой 11-й пехотной дивизии, 13 ноября 1798 г. переведён в Гельветическую Армию, 5 февраля (или 7.10.?) 1799 г. – дивизионный генерал, во главе правого крыла армии прославился операциями в Энгадине и Валтелине, 1 июня 1799 г. ранен в сражении при Васене, 22 августа 1799 г. – командир 2-й пехотной дивизии Гельветической Армии. Сражался с войсками Суворова на Сен-Готарде и на Чёртовом мосту. Своей упорной обороной замедлил продвижение Суворова, что позволило Массена разбить русские войска генерала Римского-Корсакова во Второй битве под Цюрихом.

…Между прочим, именно к Швейцарскому походу Суворова принято в российской историографии относить легенду о пленении русскими известного французского генерала графа Клода-Жака Лекурба (в шутку?) называвшего «русского Марса» «старым скифом». Якобы, отпуская на родину пленного Лекурба, чью храбрость и военный талант в боях за Сен-Готард и у Чертова моста Суворов оценил по достоинству, он передал ему для его супруги от себя свежесорванную (?) … розу!? Рассказывали, что вроде бы сам Лекурб до конца жизни хранил и гордился этой памятной наградой от «русского Марса», ставшей со временем семейной реликвией. Но на самом деле Лекурб никогда в плен к русским не попадал! На самом деле в заградительных боях в Муттенской долине русский генерал Розенберг захватил в плен адъютант-генерала… Никола Ла Кур Гюйо (1771—1809; по некоторым данным будущего барона Империи и дивизионного генерала?), который в донесении Суворову был назван им… Лакургом, а уже в реляции российскому императору он превратился в… Лекурба. Порой, так бывает: желаемое выдают за истиное или, a la guerre – comme a la guerre…

В свою очередь, Лекурб бодро и, отчасти, опрометчиво (?) рапортовал Массена: «Если мы будем действовать согласованно, Сульт со стороны Гларуса, Мортье со стороны Муттенталя, а я со стороны Шехенталя, мы заставим Суворова околеть в горах». Впрочем, причины самоуверенности Лекурба можно понять: превосходство врагов было тройным: свыше 60 тыс. ободренных недавней победой над Римским-Корсаковым и Готце французов против не полных 20 тыс. русских (их настоящая численность к тому моменту остается спорной).

…Кстати сказать, тогда впервые в жизни Суворов был вынужден повернуться к врагу спиной и отступить, попросту говоря, «уносить ноги по добру – по здорову!» или, как потом писали венские стратеги совершить une belle retraite (прекрасное отступление). Правда, сам он эту ретираду потом неохотно назвал уклонением от встречи с врагом… по причине отсутствия патронов! Надо отдать ему должное: этот свой последний маневр в той войне, ставшей для него последней, он проделал в присущем ему стиле: стремительно! Большой мастер горной войны французский генерал Лекурб, между прочим, потом «снял свою шляпу» перед последним маневром «русского Марса»: «если горы для него и были губительны, то они, по крайней мере, помогли ему увести остатки своих войск. На равнине он был бы полностью разбит, окружен со всех сторон, его бы атаковали с фронта, тогда как его открытые фланги были бы раздавлены». Впрочем, ревнители отечественной истории могут возразить, что это – всего лишь «оценочное суждение»: «о вкусах – не спорят»…

По окончании кампании, солдаты дивизии Лекурба, долго не получая жалованья, взбунтовались. Но Лекурб проявил большую твёрдость характера и прекратил бунт, собственноручно убив двух из числа зачинщиков. 25 ноября 1799 г. временно возглавил все французские войска в Швейцарии, 5 декабря 1799 г. передал полномочия генералу Моро и 12 декабря назначен командиром правого крыла Рейнской Армии Моро, в частности, ее наиболее подготовленными дивизиями, руководил правым крылом армии. После начала кампании 1800 г. Лекурб должен был во главе этих сил быть переброшен в Италию на помощь армии Бонапарта, но не сложилось – Моро категорически отказал. 1 мая он совершил блестящую переправу через Рейн, а 3 мая разбил наголову австрийцев при Гохштадте и у Штокаха и отбросил их на Зигмаринген. С 28 марта 1801 г. оставался без служебного назначения, 24 июля 1801 г. – генеральный инспектор пехоты 6-го и 7-го военных округов Швейцарии. Будучи большим другом генерала Моро, в 1804 г. впал в немилость по подозрению в участии в заговоре Кадудаля-Моро-Пишегрю. Во время процесса Моро Лекурб проявил настолько сильную привязанность к нему, что Наполеон 8 сентября 1804 г. отправил Лекурба в отставку. Проживал в департаменте Юра, 12 сентября 1813 г. определён под надзор полиции вследствие присоединения генерала Моро к союзникам. При Первой Реставрации вызван 15 апреля 1814 г. графом д, Артуа (братом короля Людовика XVIII) в Париж, 24 апреля восстановлен на службе без назначения и 31 декабря 1814 г. награждён графским титулом, 3 января 1815 г. – генеральный инспектор пехоты 6-го и 18-го военных округов. С 12.3.1815 командир дивизии у маршала Нея. Когда Наполеон высадился в 1815 г. во Франции, по началу Лекурб отказался присоединиться к сторонникам Наполеона, но затем все-таки перешел на его сторону и 27 марта 1815 г. – комендант 18-го военного округа, 3 апреля ему был пожалован титул графа Империи (в противовес титулу, полученному от короля), 16 апреля 1815 г. – командующий Наблюдательного корпуса Юры, 2 июня 1815 г. – пэр Франции, сражался с австрийцами 30 июня при Фуссемане, 2 июля при Шевремоне и 8 июля при Бавильере, 8 июля 1815 г. подписал мирное соглашение с австрийским генерал-фельдцейхмейстером графом фон Коллоредо-Мансфелдом. После Второй Реставрации не пострадал и даже получил королевский орден, но вышел 4 сентября 1815 г. в отставку. Вскоре Шевалье Почётного Легиона (11 декабря 1803 г.) умер от последствий многих ранений (от болезни мочевого пузыря) в Бельфоре 22 октября 1815 г. в возрасте 56 лет, 35 из них отдав службе в армии. Его имя высечено под парижской Триумфальной аркой, в 1856 г. ему воздвигнута статуя в родном городе Лон-ле-Сонье, а также в Бельфоре. Наполеон признавал, что Лекурб был бы «превосходным маршалом Франции». Так или иначе, но выдающиеся ум, отвагу и стойкость этого генерала подчеркивали все, кому доводилось служить вместе с ним либо под его началом…

…Кстати, историки потом (которые, как известно, всегда крепки задним умом!) критиковали Моро за то, что он де зря начал движение вперед на наступающего врага тремя отдельными и далеко отстоящими друг от друга корпусами. Ему якобы следовало выйти на рубежи реки Инн всеми силами одновременно, прикрывая свои истинные намерения целым рядом ложных демонстраций, как это мастерски делал Бонапарт. Якобы в этом была серьезная ошибка, которая только в силу неопытности эрцгерцога Иоанна не закончилась для французов плачевно. Но надо было лучше изучать полководческую манеру Моро: если его и заставали врасплох, он достойно и очень спокойно решал возникшую проблему! Вспомним хотя бы, как он искусно противостоял гению внезапного натиска неистовому старику Souwaroff, чем заслуживал от него – крайне ревнивого до признания чужих заслуг – похвалу, причем, дважды! «Этот мальчик понимает меня, старика! Приятно иметь дело с таким умницей…» уважительно говорил после выигранного им у Моро сражения на берегах реки Адда, а после победы над ним при Нови он и вовсе заслужил от Суворова лестное прозвище «генерала искусных ретирад», который «меня, старика, несколько понимает, но я его – лучше». Кстати, в этой оценке весь Александр Васильевич, ставивший себя любимого выше всех, по крайней мере, современников! Вот и теперь Моро во время занял ключевые пункты – Розенхайм и Вассербург – и только левофланговый Гренье несколько удалился от остальных сил, выйдя на стратегические высоты Ампфинга, что вынудило Моро усилить его отдельной дивизией генерала Гранжана…

Тем временем, Иоанн времени даром не терял, двигаясь по заданному маршруту в глубокий обход. Обрушившиеся на австрийцев проблемы – небольшие, но многочисленные реки, овраги и заболоченная местность – сильно замедляли продвижение артиллерии и больших обозов, столь присущих австрийской армии той поры, чьи колеса проваливались в снег и грязь по ступицу. Более того, враг прощупал его маршрут и постоянно тревожил кавалерийскими наскоками. Эрцгерцог явно не учел всех трудностей, а его штаб во время не остудил его юношеский пыл. И вот теперь все они пребывали в явном замешательстве: искушенный враг все разведал и сейчас сам мог атаковать растянувшихся на марше австрийцев. А у тех отсутствовал план запасного маневра, на случай если первоначальный начнет пробуксовывать! В азартной спешке побыстрее поставить на колени Моро, Иоанн ни о чем подобном даже не подумал. Пришлось на ходу вносить коррективы в маршрут передвижения, который уже перестал быть неожиданностью для «съевшего собаку» в искусстве маневрирования французского главнокомандующего. Вместо планировавшегося грандиозного охвата французского фланга и выхода в тыл к Моро было решено немедленно остановиться, развернуться на запад и тут же атаковать неприятеля. Но и тут австрийские генералы во главе со своим еще «неоперившимся» принцем попали впросак: Рейнская армии знала эти места как свои пять пальцев, тогда как австрийцы оказались в ситуации, что называется «пошли в воду, не зная броду».

Впрочем, в монархической Австрии в ту пору такое «стечение обстоятельств» было в порядке вещей: юный эрцгерцог Иоанн не был даже… стариной Мелассом и, тем более, не своим старшим братом, даровитым и крайне осторожным прагматиком эрцгерцогом Карлом! Вот и попал в переделку с самим Моро, умевшим ускользать от самого «русского Марса»! Теперь юный австрийский принц начал весьма неумело из нее выпутываться!

Правда, по началу показалось, что ему наконец-то подфартит: у подножья Ампфинга ему удалось внезапно навалиться на отдельно стоящий 26-тысячный корпус Гренье. Три австрийские колонны пошли в атаку одновременно. Французы оказались сильно потеснены численно превосходящим врагом и лишь своевременный ввод в действие срочно переброшенной Моро дивизии Гранжана, позволил солдатам Гренье (их тогда отчаянно водила в бой будущая легенда французского оружия – «Храбрейший из храбрых №2», Мишель Ней) достойно отойти на новые позиции и разгрома французов не получилось.

Получив существенный укол во фланг, Моро поменял позицию, встав у деревни Гогенлинден перпендикулярно дороге из Мюльдорфа в Мюнхен, проходящей через густой сильно заснеженный лес. По сути дела это была искусно замаскированная ловушка, рассчитанная на неопытность опьяненного первым успехом под Ампфингом азартного австрийского эрцгерцога. И действительно, очень скоро стало известно, что тот предпринял свой очередной не только очень рискованный, но и совершенно неподготовленный маневр: двинуться на Мюнхен по шоссе через густой, засыпанный глубоким снегом елово-пихтовый лес, который лишь в районе Гогенлиндена несколько расступался виде небольшой заснеженной поляны. По сути дела враг сам шел в эту природную западню под Гогенлинденом, где его было можно и нужно уничтожить.

Моро только и надо было, что искусно расставить все свои немалые силы и ждать пока враг сам попадется в ловко расставленные ему тенета. Дивизии Гренье и Гранжана вместе со всей резервной кавалерией и артиллерией прикрыли Гогенлинден, образовав как бы левое крыло диспозиции Моро. Справа от мюнхенской магистрали и деревни Гогенлинден французский полководец поставил дивизию Груши (будущего печально известного последнего маршала Наполеона!), а слева – Нея. Прямой удар выходивших на поляну из лесной магистрали австрийских колонн предстояло принять на себя дивизиям Леграна и Бастуля. Артиллерийские и кавалерийские резервы этих четырех дивизий располагались у них в тылу и в случае необходимости могли тут же выдвинуться на угрожаемом направлении. Две дивизии Ришпанса и Декана стояли в глубоком резерве в нескольких километрах от места предполагаемого сражения под Эберсбергом. Правда, в последний момент им был отдан приказ своевременно атаковать тыл австрийских войск, зажатых в походных колоннах на тесной лесной дороге на Гогенлинден.

…Дивизионный генерал (16 мая 1800), граф Империи (16 февраля 1812) Шарль-Матье-Ис (з) идор Дека (э) н (13 апреля 1769, Канн, Нормандия – 9 сентября 1832, До (ё) й-ла-Барр, Иль-де-Франс) известен неоднократным самостоятельным (причем, удачным) командованием корпусами и даже армиями, правда, не на главных театрах военных действий, в частности, на Пиренейскоим п-ве.

Сын чиновника местного суда, 27 июля 1787 г. в возрасте 18 лет он поступил на военную службу с назначением канониром 2-го класса в артиллерию Бреста, в 1792 г. зачислен в батальон волонтёров Кальвадоса. 17 августа 1793 г. – капитан, адъютант генерала Клебера в Западной Армии, принимал участие в боевых действиях в Вандее, в 1795 г. переведён в Рейнскую Армию, 12 сентября 1795 г. – шеф бригады, 3 июля 1796 г. – бригадный генерал (утверждён в чине 2 августа 1796 г.), прославился при переходе через Рейн у Страсбурга под шквальным огнём неприятеля, за что награждён Почётной саблей (Sabre d, Honneur), 19 октября 1796 г. ранен в бою при Эммендингене. В том же 1796 г. Декан в одном из сражений на Рейне попал в плен, но вскоре был обменян. 13 мая 1798 г. возглавил драгунскую дивизию в составе Английской Армии, 25 августа 1798 г. определён в Майнцскую Армию, в марте 1799 г. – командир бригады 2-й дивизии Дунайской Армии, ранен в сражении при Штоккахе и 9 ноября 1799 г. вместе с 3-й дивизией генерала Леграна возвратился в состав Рейнской Армии, 25 апреля 1800 г. – командир 1-й бригады 2-й дивизии генерала Суама, 16 мая 1800 г. – дивизионный генерал (утверждён в чине 7 августа 1800 г.), 4 июня 1800 г. – командир 3-й резервной дивизии Рейнской Армии, отличился в сражениях при Эрбахе и Дельмзингене, 3 декабря 1800 г. решил маневром своей дивизии исход битвы при Гогенлиндене, после чего захватил Мюнхен. 24 июля 1801 г. – генеральный инспектор пехоты 9-го военного округа,

Не доверяя генералам и офицерам из окружения популярного в войсках генерала Моро, Наполеон многих из них намеренно отослал подавлять восстание на о-ве Сан-Доминго, других отправил в отставку либо «к черту на куличики». Вот и генерал Декан 16 августа 1803 г. получил важное, но очень отдаленное от Франции назначение губернатором французской Ост-Индии. Однако пока Декан добирался морем до места своего назначения, французские опорные пункты в Индии перешли под контроль англичан. Генерал вынужден был остановится на остававшемся под контролем французов о-ве Иль-де-Франс (сейчас – Маврикий) и возглавить его, как губернатор (генерал-капитан).

Положение в Ост-Индии было в то время для французов непростым. Британский флот намного превосходил по силам французский, связь и тем более торговля с метрополией была нерегулярной. И, тем не менее, в сложившейся ситуации генералу Декану, при помощи французских плантаторов, удалось превратить Маврикий в стратегический опорный пункт Франции в Индийском океане. Не имея достаточного количества кораблей военного флота, Декан покровительствовал каперству, превратив Маврикий в базу пиратов, нападавших на английские торговые суда, и нарушавших торговлю англичан. Более того, именно на рейде столицы Маврикия французский флот коммандора Дюперре одержал одну из немногих побед над английским флотом, вошедшую в историю, как битва в Гранд-Порт.

Только в 1810 г., на восьмой год губернаторства Декана, англичане собрали достаточно сил (сведения о них сильно разнятся): до 7 тыс. солдат и матросов (включая сипаев), один линейный корабль, 12 фрегатов и большое количество малых судов для организации атаки на обороняемый французами Иль-де-Франс. В распоряжении генерала Декана находилось меньше сил: 1.846 солдат регулярной армии, ни одного линейного корабля, 6 фрегатов, всего несколько малых судов и несколько тысяч национальных гвардейцев.

…Впрочем, известны и иные данные о численности противостоявших сторон. В. Н. Шиканов. Под знамёнами императора. Малоизвестные страницы наполеоновских войн. – М.: Рейтар, 1999 – цифры следующие: у Декана – столько же солдат (включая пленных ирландцев), 400 моряков, 2.500 национальных гвардейцев, у англичан – 15 тыс. солдат (включая сипаев), 70 транспортных и 28 боевых кораблей…

Сражение (29 ноября 1810 г.) кончилось почетной капитуляцией (2 декабря 1810 г.), раненый Декан и его люди были отправлены на британских кораблях во Францию.

16 апреля 1811 г. он возвратился во Францию, был полностью оправдан особой комиссией. Учитывая трудные обстоятельства, его правление на Иль-де-Франсе было признано весьма успешным. Наряду с генералом Жансеном (Янсенсом), управлявшим колониями подчинённой в тот момент Франции Голландии – Капской колонией и Индонезией, генерал Декан создал немало сложностей для англичан в Индийском океане, и для тех торговых коммуникаций, на которых держалось экономическое благополучие Британии. Он был возведен в графы Империей и 3 октября 1811 г. назначен командовать армией Каталонии на Пиренеях. Под началом маршала Сюше и генерала Декана, французы действовали в провинциях Каталония и Валенсия гораздо успешнее, чем во всех остальных частях Испании.

…Кстати, Сюше эвакуировался из Каталонию только после отречения Наполеона весной 1814 г., тогда как вся остальная Испания после поражения других наполеоновских войск при Виттории досталась испанцам и англичанам за год до этого…

Декан нанёс англичанам несколько поражений и вынудил их снять осаду Таррагоны, в 1813 г. одержал победы при Пасс д, Орталь и Виллафранке, 2 ноября 1813 г. отозван во Францию и с 2 декабря 1813 г. командовал французскими войсками в Голландии. Уступил союзникам крепость Бреду и был заменён генералом Мэзоном. При Первой Реставрации занимал с 21 июня 1814 г. пост командующего 11-го военного округа.

В 1815 г. во время «Ста дней» генералы Декан и еще один первоклассный генерал – Клозель, после некоторых раздумий, перешли на сторону Наполеона, заблокировали попытки сторонников короля Людовика XVIII организовать сопротивление в Бордо, и возглавляли войска (Декан – Восточно-Пиренейский корпус, Клозель – Западно-Пиренейский), оборонявшие Францию с юга по линии Пиренеев.

После Второй Реставрации Декан был 29 декабря 1815 г. арестован и заключен в тюрьму, 23 февраля 1817 г. амнистирован, в 1818 г. зачислен в резерв Генерального штаба и в 1824 г. окончательно вышел в отставку.

…Между прочим, не исключено, что именно близость Декана к Клеберу и Моро, которые фрондировали против Наполеона, сказалась на том, что маршальский жезл он так и не получил…

Кавалер Высшего Креста Почётного Легиона (29 июля 1814 г.), автор воспоминаний, опубликованных в 1910 г. в Париже под названием «Memoires et journaux du general Decaen», умер в возрасте 63 лет, отдав армии 37 лет, дослужившись до бригадного генерала за 9 лет. Его имя выбито на западной стене Триумфальной арки площади Звезды…

Примечательно, что ни одному из генералов их командующий Моро не указал как и когда именно они должны действовать.

Это было в духе Моро, который никогда строго не предписывал своим генералам последовательность их действий, полностью полагаясь на их собственные смекалку и сообразительность, согласно боевой обстановке. Каждый из них должен был знать, чего ожидает от него главнокомандующий – инициативы на местах!

Так было и на этот раз и, забегая вперед, скажем, что оба генерала с лихвой оправдали доверие Моро в их дарования и опытность.

Подчеркнем, что сильно рассчитывать на подход к месту предполагаемого сражения у Гогенлиндена правого крыла Лекурба и левого – Сен-Сюзанна не приходилось, так как оба хоть и получили депеши о немедленном выдвижении к Гогенлиндену, на самом деле были от него слишком далеко.

Итак, у Моро оказалось под рукой всего лишь 60 (?) тыс. против 70 (?) тыс. эрцгерцога Иоанна. И этого, по его мнению, было вполне достаточно для успешного исхода сражения – ведь, как уже отмечалось и не раз, в Рейнской армии в ту пору были сосредоточены лучшие силы республиканской Франции.

Восемнадцатилетний австрийский главнокомандующий бросил вызов 37-летнему Моро, за долгие годы революционных войн «набившего руку» в предварительном маневрировании и расстановке сил на поле предполагаемого сражения, если он – Моро конечно, на него соглашался! Бонапарту, как известно, случалось бивать во много раз старше его полководцев, но на то он и был Наполеоном!

Эрцгерцог явно загорелся целью доказать французам, что и он «не лыком шит» и после частичного (весьма обманчивого!) успеха под Ампфингом не только не стал проводить непосредственной разведки предполагаемого маршрута, но и «прокопался» целый день прежде чем двинулся в искусно расставленный ему «лесной капкан». Более того, он никак не рассчитывал, что по дороге ему предстоит неожиданно принять в невыгодных для него условиях лесистой местности решающее сражение. Вот он и потянул за собой все свои обозы и даже осадную артиллерию (!), которую собирался применить под Мюнхеном, куда должны были по его убеждению спрятаться после «фиаско» (?) под Ампфингом напуганные французишки.

Тем самым, он дал дополнительное время Моро для уточнения последних деталей своей диспозиции, чем тот с присущей ему методичностью и воспользовался.

Австрийцы наступали четырьмя неравноценными колоннами.

По мощенной камнем дороге (так называемому, «римскому шоссе») на Гогенлинден шла самая мощная из них – 40 тыс. с сотней пушек и почти всей кавалерией. Именно за ней тянулся огромный обоз более чем в 300 повозок и фур со всеми боеприпасами, передвижными армейскими кузницами и походным госпиталем. Именно ей предстояло первой выйти из лесной чащи на небольшое пространство перед Гогенлинденом на изготовившихся к бою французов.

Слева двигался 10-тысячный корпус генерала Райша, который должен был выйти из леса слева от главной колонны и напасть на правый фланг неприятеля. Справа, по сути дела по бездорожью, параллельно друг другу двигались корпуса Байе-Латура и Кинмайера – всего ок. 25 тыс. человек, но выйти к Гогенлиндену им надлежало поочередно.

…Между прочим, все австрийские корпуса, сведенные в четыре колонны, двигались вперед на большом удалении друг от друга. При этом три из них, кроме самого сильного, пробирались через лес по лесным просекам, ни в какое сравнение не шедшими с шоссе на Мюнхен, что, естественно, сказалось на скорости их передвижения…

Утром 3 декабря 1800 г. все четыре австрийские колонны «под аккомпанемент» густой снежной метели двигались вперед, каждая своей дорогой, но цель у всех них была одна – на Гогенлинден! Видимость была ужасная – даже вблизи ничего не было видно! Как и следовало того ожидать, центральная австрийская колонна с самим Иоанном во главе первой вышла на опушку леса перед Гогенлинденом на ожидавшие ее в боевом порядке дивизии Гранжана и Нея. Шедшие параллельно ей по лесному бездорожью три остальные австрийские колонны, естественно, сильно отстали. Австрийский главнокомандующий не стал, да и уже не мог их дожидаться, сходу бросив в атаку передовые 8 батальонов рослых как на подбор венгерских гренадер. Они так бодро пошли на французов, что не надолго потеснили солдат Гранжана, а несколько его батальонов даже начали беспорядочно отходить. Перегруппировавшись, тот лично повел свою пехоту в штыки и на кромке поля и леса завязалась кровавая потеха, попросту бойня – когда все резали всех!

В результате австрийцам так и не удалось полностью вывести все свои многочисленные силы главной колонны из леса, чтобы развернуться для полномасштабной атаки Гогенлиндена. Более того, Гренье и Груши своевременной контратакой удалось загнать врага обратно в лесную чащу, где противники продолжали отчаянно кромсать друг друга среди пихт, елей и сосен. Повторная атака пришедших в себя от первой неудачи австрийцев так же не имела успеха: пехота Гренье при поддержке конных егерей и гусар из резерва снова загнала их в лес.

Только в три часа дня авангард правофлангового корпуса Байе-Латура смог продраться сквозь чащу леса и, поджидая подхода своих остальных сил, начал разворачиваться для атаки левофланговых французских дивизий Леграна и Бастуля. Сметливые французы не стали этого дожидаться и сами пошли в атаку.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=64037441) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.