Книга - Йоч. Бизнес с подсознанием

Йоч. Бизнес с подсознанием
Михаил Кожуров


Задачей романа является обучение переговорам в различных жизненных и деловых ситуациях с помощью художественных средств. Автор избегает стандартных методов, привнесенных обобщенным Западом, и описывает только работающие в российской действительности подходы начиная с девяностых годов и до нынешнего времени. В пример приводятся не только успешные кейсы, но и негативные стороны корпоративных взаимоотношений в различных компаниях.

Произведение построено на общении главного героя Вадима Егорова во сне со своим подсознанием, которое представлено существом по имени Йоч. Оно дает ему советы, а герой применяет их в реальных жизненных ситуациях, тем самым не только решая вопросы карьеры и бизнеса, но и находя выходы из запутанных личных ситуаций.





Михаил Кожуров

Йоч

Бизнес с подсознанием



Осторожно! Описываемые события не обязуются быть реальностью, но могут ею стать в процессе прочтения.




Глава 1. Три силы


Больше всего на свете девятилетний Вадик Егоров обожал строить снежные крепости. Это были те времена, когда все от него что-то требовали: бабушка заставляла есть кашу, учителя впихивали пока неочевидные знания, мама воспитывала, соседи глумливо разрушали мамины достижения. И в этой круговерти мнений других людей он искал приложение собственным мыслям и силам. Кататься с горки на промерзшей картонке или играть в войнушку по шею в снегу было забавно, но уже мало. Он хотел создавать свои собственные миры. Странная привычка в распланированной Советским Союзом за тебя жизни. Но если ты еще мал для полетов в космос, то почему бы не полетать в своей собственной вселенной? Пусть даже мертвая петля заканчивается в сугробе.

Постройка снежной крепости и была центром его творческой вселенной. Завидный энтузиазм Егорова затягивал в это увлекательное путешествие буквально всех знакомых ровесников.

Однако в тот ослепительно солнечный день что-то не заладилось с самого начала. Звезда строительного счастья, криво улыбнувшись, зашла за горизонт удачи, оставив перед Вадиком пару неопознанных объектов женского пола. Две девочки лет семи из соседнего дома стояли прямо перед ним. На удивление вместо привычной незамедлительной перевербовки агентов бантиков и кукол в строителей снежной цитадели он вдруг оконфузился.

– Привет! Как тебя зовут? – спросила рыжая толстая девочка, закутанная в большой пуховый платок. Кудрявые волосы выбились из-под заячьей шапки и почти дотягивались до веснушек на розовых от начинающегося мороза щек. Тон был одновременно заинтересованным и примирительным…

«Легкая цель, – подумал Вадик, придавая мыслям привычный ход, – интересно, как колобки в платках умеют строить крепости?» Помощники были явно в тему.

– Вадим, – деловито ответил Егоров, поправив съехавшую на бок шапку, хотя для всех остальных он был просто Вадик. – А вы кто такие? – когда ты выше на голову, легко примерять тон начальника даже к незнакомкам. Главное – сразу показать, кто здесь хозяин. Вадик давно опробовал этот прием, который работал даже с пацанами на пару лет старше его. А тут небольшой румяный колобок. Хоть и не один.

Самоуверенности придавал еще и тот факт, что Вадик жил в доме № 13, который в некотором смысле выделялся среди обычных серых хрущевок не только своим роковым номером. В нем жили семьи местной интеллигенции: учителя, врачи, работники Дома культуры – одним словом, элита, хоть и районного разлива. И этот высокий, по меркам поселка, общественный статус дети с удовольствием примеряли на себя. Советское общество подразумевало формальное равенство всех его членов, поэтому негласно ценилось любое неравенство, начиная от наличия на чей-то попе импортных джинсов, кончая принадлежностью к интеллигентским кругам. Слово «блат» говорило не столько о возможностях приобретения каких-либо материальных благ, сколько о состоянии подняться над системой, это понятие и породившей.

– Я Даша. А это Саша, – девочка показала на подругу. Та по сравнению с ней выглядела просто жердью, однако милой, даже очень… Но что значит красивое лицо для несмышленого детства? Просто дополнительный и пока еще непонятный бонус. Природа бережет детское сердце от игры с этим сокрушительным оружием.

– Вы из какого дома? – Вадик и так знал, откуда они. Но жизнь научила, что шибко осведомленным при первом знакомстве быть не стоит. Напрягают людей всезнайки.

Их семнадцатый дом стоял на отшибе, и, хоть лица девочек часто мелькали в школе, ему ни разу не доводилось рассмотреть их поближе. Учились они в первом классе, а он был уже в третьем. И потому девочкам не посчастливилось ранее попасть в черную дыру по имени Вадик Егоров. Неукротимая энергия талантливого организатора масштабных игр, чуть не поглотив на своем пути двух бесхозных собак и соседского кота, не дотянулась пока ни до первоклашек в школе, ни до детей из дальнего дома. Бедные животные были вовремя обнаружены Вадиковой мамой, а спасать первоклассниц оказалось некому.

– Мы из семнадцатого дома, – шмыгнув носом, ответила толстушка. – А что ты тут делаешь? – опять заговорила она, обойдя крепость. Жердь продолжала упорно молчать и только смотрела на мальчика большими серыми глазами. Во взгляде ощущалась бесконечно далекая, но неотвратимо притягательная катастрофа. Вадика это слегка смущало, но он не подавал виду и сдаваться не собирался.

– Я крепость строю. Не такую фигню, как у школы, – стенка в два ряда, а настоящую, – гордо выпалил Вадик, – с фундаментом и башнями, бойницами и зубцами. Такого еще никто не строил. Ребята со всех соседних домов приходят, я говорю им всем, что делать, а когда построим – будет вот тако-о-о-е! – размах его рук претендовал как минимум на космодром.

Егоров выложил все свои детские козыри разом: тут тебе и масштаб, и захватывающее занятие, и эксклюзив, и всенародное признание его главарем местной тусовки. В одном американском фильме он видел, как ковбой уложил бандита выстрелом в упор и еще одного не глядя через плечо. Тут Вадик посчитал, что не глядя кинул в незнакомок как минимум гранату, не оставив даже малейшей попытки увлечься чем-то другим кроме его вселенной. Это было наивное детское самомнение, основанное, впрочем, на кое-каком личном опыте и поэтому все-таки обоснованное.

Он смог привлечь к постройке крепости соседскую девчонку Светку, которой удавались фокусы покруче. Ее родители находились в постоянном состоянии развода, пытаясь разделить не только имущество, но и дочь. В результате девочка стала главной наградой в их борьбе. Пороть желанный приз не представлялось возможным, и Светка, почуяв собственную безнаказанность, мародерствовала на этом поле битвы, как истинный наемник, забыв о родственных связях, не делая скидку на контрибуции и репарации. Что только не вытворяла она с родителями…

В доживавшем свой век Союзе выбор игрушек был невелик, поэтому шестнадцать разных кукол являлись поистине впечатляющим доказательством Светкиных способностей манипулятора. Однажды, выбравшись с мамой в город к каким-то уж совсем дальним и пропащим родственникам, Вадик увидел на витрине одного из тульских магазинов игрушечную железную дорогу явно несоюзного происхождения. Ценник поражал настолько ошеломляющей цифрой, что любые разговоры с матерью о заветной игрушке разбивались о банальное отсутствие денег.

Зато у соседей деньги водились, все-таки должность Светкиного отца – главврача районной больницы – давала не только солидную зарплату, но и массу других монетизируемых возможностей. Как он любил повторять: «Хороший врач никогда голодным сидеть не будет». А Олег Владимирович был безусловным профессионалом не только на административной должности, но и в качестве ведущего хирурга района. Поэтому надежда оставалась только на Светку. Вот так иногда взрослые даже не понимают, откуда им прилетают новые финансовые приключения.

Вадик быстро объяснил соседке, что у нее большая проблема в коммуникациях между куклами и что самое толковое решение – это устроить в комнате железную дорогу. Ну должен же кто-то доставлять между ними письма и посылки.

Через два месяца Вадик со Светкой, не скрывая бурного восторга и очумелого восхищения, открывали большие полупрозрачные коробки с видневшимися оттуда и манящими в чудесное будущее паровозами, рельсами и вагонами. Так что соседская девчонка являла собой достойного партнера, но даже она в конечном итоге была привлечена к постройке снежной крепости. Это воспоминание придало Вадику дополнительной уверенности, и он глянул на стоявших перед ним девочек с победоносным видом Наполеона времен Аустерлица.

– А зачем все это? – вдруг подала голос Жердь. Ее меховая шапка в комплекте с шарфом оставляли открытым только овал лица, и невозможно было понять, какого цвета волосы и как она вообще выглядит. Слишком мало материала для фантазий и создания очередной иллюзии жизни. Голос был приятным, но озвучивал совершенно возмутительные вещи.

– Как это зачем? – Вадику уже явно не нравилась Жердь. – В войну играть будем, снежками броса…

– Через месяц твоя крепость растает, и ты будешь играть в луже, – уверенно заключила Жердь. – Пошли отсюда, Даш, – она взяла подругу за руку и потащила прочь.

Вадик ничего не понял. Ругаться матом он тогда не умел – явная недоработка соседа-алкоголика (да-да, интеллигенция, а еще и творческая, тоже пьет), и как выразить обиду за глумление над его светлой затеей не знал. Реветь из-за девчонки было стыдно даже наедине с собой. Тогда он еще не знал, что плакать все равно придется… Буквально через несколько лет, именно из-за Саши.

А пока его одолевали безответные вопросы. Как? Как эта мелюзга опорочила его замысел? Почему не сработали давно испытанные жизнью приемы? Такие промахи случались у него со взрослыми. Конечно, это были еще те хитрецы, но со временем их уловки перенимались все до одной и исправно служили против них же. А тут сопля малолетняя!!! Она сбила его с мысли, испортила роль, которую он отвел ей и ее подруге.

Вадик еще не знал слово «дискурс» и воспринимал свои ухищрения с мифической стороны, наделяя себя неким волшебным даром убеждения. Но магия его слов рассыпалась под ударом… ее магии? Естественно, Вадик, как примерный октябренок, из магов верил только в дедушку Ленина, и то лишь потому что так считали взрослые. И сколько бы он ни добивался от них рассказа о том, какой же подвиг совершил Владимир Ильич, в ответ выслушивал только туманные утомительные рассуждения. В сухом остатке оставались лишь высокопарные слова, которые взрослые повторяли в особенно торжественные моменты.

Но эти слова имели силу, в чем Вадик убеждался каждый день, смотря программу «Время». Слова были самой силой, а главным умением являлась способность составлять из них заклинания. Они поднимали толпы народа на демонстрации, осваивали целину и запускали ракеты в космос. Полученные в результате них чары действовали на всех: разворачивали события в нужную сторону и свершали желания. Взамен требовали не многого: пригоршню наблюдений, щепотку терпения и немного ума. Дыхание силы убеждения завораживало, но не объясняло ее источник. И если бы в те времена вышел фильм «Властелин колец», то Егоров перерыл бы весь дом в поисках своего личного кольца всевластия. Настолько он верил в магическую природу слов. Ах, если бы эти мысли остались с Вадиком навсегда. Сколько ошибок, возможно, обошли бы стороной его угловатую юность девяностых.

Вадика растили мама и бабушка. Отец бросил их лет семь назад, когда Егорову младшему было всего два года от роду. Ушел к другой женщине, и в новой семье теперь рос еще один мальчик. До пятого класса Вадик не особенно страдал от своего статуса безотцовщины. Эту прореху, как могла, заполняла собой мать – крайне энергичная и жесткая женщина, учительница биологии в единственной на весь поселок школе. В последнем обстоятельстве и оказалась крайне неприятная загвоздка. Где-то начиная с пятого класса Вадика стали бить, и магия слов впервые предала своего верного адепта. Потому что причина претензий находилась не в нем, а в матери. Вадика били за двойки, поставленные строгой Надеждой Аркадьевной другим ученикам.

Поселок, в котором они жили, не считался совсем уж захолустьем: здесь находилось градообразующее предприятие – чугунолитейный завод. Дети слабо и сильно пьющих работяг составляли основу поголовья малолетнего стада, пригнанного советской властью к свету образования. Большинству вообще было непонятно – зачем столько учиться. Почему школа районного центра, да еще с заводом неподалеку, называлась сельской, объяснить тоже никто не мог.

Как, впрочем, не могла и Надежда Аркадьевна объяснить родителям малолетних хулиганов, что бить ее отпрыска будущим продолжателям пролетарских династий – совершенно непозволительное дело, и сын начал решать проблему самостоятельно. При школе работали две спортивные секции боевой направленности: самбо и бокс. Вадик записался в обе. Первую успешную драку мальчик запоминает на всю жизнь так же, как и юноша – первый секс. И то и другое напоминает лихую кавалерийскую атаку в плане быстротечности и «Черный квадрат» Малевича в смысле незатейливости композиции.

Однажды на Егорова полез одноклассник Андрюха Дерюгин. Бывают двоечники, но не полные дебилы, а просто лентяи с шустрыми мозгами. Но этот был именно дебилом. Все-таки родителям надо было меньше увлекаться самопальным алкоголем. Каким-то чудом он перебирался из класса в класс, получая первенство по росту, весу и отсутствию знаний. Очевидно, за ним тоже была сила, но ее природу Вадик пока не знал. В свое время он случайно услышал, как учителя обсуждали какие-то загадочные показатели, которые может испортить Андрюха, если не закончит школу. С упорством и неотвратимостью бульдозера они тащили его из класса в класс ради этих коварных показателей. Двигателем машины по получению аттестата о среднем образовании являлся директор с завучами, остальные просто выполняли их приказы. Только мама, будучи абсолютно принципиальным человеком, никак не хотела идти на компромисс с коллективом, отчего бульдозер периодически пробуксовывал, а она даже не подозревала о дальнейших последствиях для ее сына.

Все произошло в раздевалке перед спортзалом. Класс с энтузиазмом застоявшегося в стойле коня готовился к очередным скачкам, то есть к физкультуре.

– Пошел на хрен с моего места! – прямо от двери выпалил Андрюха. Претензия была абсурдной, так как ни у кого из школьников не было этого самого своего места в раздевалке. Зато полученная им полчаса назад двойка по биологии была вовсе не абсурдной, а вполне логичной и справедливой.

– Андрюх, ты чего? – растеряно пискнул Вадик.

– Выметайся, я сказал. Иди к своей мамочке, у нее будешь одеваться.

– Да вот, вся скамья свободна…

Вадику не хотелось ввязываться в драку не из-за потенциальной собственной боли или возможного поражения, а потому что он боялся унизить другого человека. На тренировках дела обстояли иначе: ринг и борцовский ковер являлись полем для соревнования и могли принести либо радость победы, либо сожаление о поражении. Реальная драка ставила выбор между унижением себя или унижением другого: сложное решение для маленького интеллигентного мальчика с хорошим домашним воспитанием.

– Я ща тебе всеку, сирота, – Андрюха размахнулся для удара. И тут Вадику повезло, причем дважды. Во-первых, в раздевалку вошел приятель по тренировкам Серега Исаев. Во-вторых, несмотря на солидные габариты, Дерюгин был явно не боец. Лень и рыхлость ума зеркально отражались на его характере, который собственно и побеждает в драке. Вадика до этого уже несколько раз били, поэтому он инстинктивно закрыл левую часть лица рукой, но не как раньше, сжавшись от предчувствия удара, а грамотно – как учили в боксе, чуть отклонившись корпусом назад. Кулак Андрюхи просвистел мимо.

– Бей в ухо! – крик Сереги поставил точку в моральных метаниях Егорова. Никогда больше время так не замирало. Мир не остановился, просто в нем вдруг образовалась очень гармоничная последовательность действий и звуков. Кулак, уклонение, крик и, наконец, собственный удар в открытое левое ухо противника. Вадик отскочил, уже готовый к еще одной атаке, но она не потребовалась. Хамло схватилось за ушибленную голову, село на пол и заплакало. Из его уха шла кровь. Раскрасневшийся, прерывисто дышащий от перевозбуждения и неожиданного исхода не успевшей толком начаться драки, Вадик застыл в растерянности.

– Мог бы еще ввалить. Чего не стал? – вопрос Сереги так и остался без ответа. У друга таких проблем не было. Комплекция коренастого, плотно сбитого, да к тому же тренированного тела позволяли превращаться в такую шайбу, которой было пофиг, в чьи зубы влетать.

Что чувствует лошадь, всегда приходившая последней, поскольку ей не объяснили, что для того, чтобы быть победительницей, надо быстро бежать, а не раздумывать, как своим бегом она обидит остальных лошадок? Недоумение неудержимо перерастало в восторг. Надо ли говорить, что Вадик тут же оказался героем дня в классе. Мать, конечно, ни о чем не узнала. Негласный кодекс чести позволял снисходительно относиться к жалобе ботаника, но не хулигана. Жаловаться училке для Андрюхи было «не по понятиям».

После этого знаменательного события тренировки стали занимать не меньше времени, чем учеба. Егоров познавал свою новую силу быстро и легко. Она казалась простой и понятной, ее можно было наращивать известными способами. А главное – эффективно и стремительно применять. Тем более Серега был идеальным спарринг-партнером – тяжелым и адски неудобным. Если бы не хорошее воспитание, дорожка рукоприкладства увела бы Вадика в ряды хулиганов. Опять сосед проглядел. Свою роль сыграли друзья и знакомые: круг общения мальчика ставил вполне понятный выбор – либо ты хулиган, либо наш друг. Вадик не был идиотом и выбрал дружбу, правда, с тренировками.

На время мамины двойки перестали доставлять неприятности. Но только на время. Местное хулиганье соображало туго и еще пару лет пыталось решить вопрос один на один, за что неизменно получало по мордам. Этот простой, регулярно повторяющийся акт дополнительно поднимал авторитет Вадика в глазах сверстников, наполняя его чувством превосходства, переходящее в легкое высокомерие.

Но тут неожиданно пришла беда – Вадика побил старшеклассник. Собственно, это была ничья, но удачный удар в лоб растекся под Вадиковыми глазами двумя ярко багровыми фонарями. Противник, правда, неделю ходил с перевязанной рукой после удачного приема Егорова, но глаза не перебинтуешь.

– Просто красавец, – подвел итог Серега и заржал кавалерийским конем.

Новая сила оказалась не такой уж всемогущей. Чемпион был повержен. Девяти- и десятиклассники не особенно заботили Вадима. Вся шантрапа отсеивалась из школы после восьмого класса и шла в ПТУ или сразу на завод. Дальше учились дети, нацеленные на высшее образование: двоек они не получали и мордобой их в принципе не занимал. Но до конца восьмого класса нужно было еще дожить.

Сама эта роковая драка возникла просто из ряда случайных стечений обстоятельств, но сигнал, ею данный, послужил стартовым выстрелом для дальнейшего кошмара. Сломался шаблон восприятия Егорова как сильного противника. Хулиганье творчески переосмыслило подход и начало месить Вадика группой по три-четыре человека. Брюс Ли и Джеки Чан живут, как известно, только в кино и не забредают в реальную жизнь советской провинции, тем более не вселяются в проблемных восьмиклассников переходного возраста. Сила кулака показала свою ограниченную суть. Нужен был другой инструмент. И нашелся он, как ни странно, в книгах.

Как-то Вадик прочел интересную мысль, что камень в руках первобытного человека был гораздо большим прорывом в военном деле, чем переход со стрелкового оружия на автоматическое. Поначалу Егоров не придал ей значение, но, выходя наутро из дома после очередного избиения, Вадик вдруг остановился перед грудой кирпичей. Вспомнился недавний рассказ, и рука сама потянулась к пока еще не до конца понятной затее.

Теперь его спортивная сумка весила на пару килограммов больше, что вселяло мрачноватую уверенность в ближайшем будущем. После уроков его уже ждали. Вытащенный красный кирпич вызвал только кривые улыбки и насмешки. Но вопль боли первого нападавшего испугал не только обозревшее хулиганье, но и самого Вадика. В течение месяца он не единожды проходил мимо кирпичной кучи. Егоров отлавливал каждого из своих обидчиков и разбивал новый кирпич об очередную голову. Его опять лупили, он опять ловил и бил. Так прошел самый адский месяц его детства.

Потом от Егорова отстали в связи с прочно закрепившимся статусом редкостного отморозка, связываться с которым себе дороже. Его боялась и обходила стороной вся мальчишечья половина школы. Пару раз доходило до поножовщины, но навыки самбо вполне оправдали потраченное на них время. Конечно, ножом хотели просто попугать и потому его быстро лишились. А может, Егорову просто повезло.

Вадик осознал новую силу, которой не мог поначалу даже подобрать название. Что это было? Что за чувство вело его весь месяц? Побеждал не кирпич, а какая-то непостижимая воля к победе. Он поначалу назвал ее «несмотря ни на что», а позже – намерением. За ручку с новым успехом пришла и гордыня. Куда уж без нее, когда с тобой бояться связываться даже впятером. Непреклонная уверенность в выбранном пути подминала любые обстоятельства, с которыми не справились ни навыки боя, ни способности к манипуляциям. В мальчике проснулся дух мужчины. И это было уже необратимо.

Дальнейшие перспективы сулили окончание школы как минимум с серебряной медалью, а главное – с не отбитой головой. Жизнь снова заиграла привычными красками, и в девятый класс Вадик вошел долговязым дрищом, отягощенным интеллектуальным багажом знаний, выходящими далеко за пределы школьной программы. Вундеркинд… ну, хотя бы по меркам поселка. Это обстоятельство не осталось без внимания женской половины школы. Егоров не был красавцем, но девушки уже засматривались на него. Из чего был сделан вывод – а я не дурен, совсем не дурен.

После чего самооценка заняла необоснованно наглое положение и, как следствие, отсекала попытки сверстниц перевести отношения на любовно-романтический лад. К тому же Егорова уже занимали более глобальные вещи. В стране начиналась перестройка, и звучавшие из телевизора новые идеи кружили Вадику голову гораздо больше, чем порхающий вокруг женский пол.

С другом Серегой они погрузились в историю и политику. Все оставшееся от учебы и тренировок время было отдано книгами: Валентин Пикуль, Михаил Булгаков, Эдуард Асадов, Анатолий Рыбаков. Во времена надвигающейся смуты такие интеллектуальные богатства можно было приобрести только на городской барахолке. Путь к знаниям оказался не только труден, но еще и дорог. По каким-то необъяснимым причинам барахолка начинала работать с шести утра, книги разбирались быстро, и для того чтобы попасть к открытию рынка, нужно было успеть к четырем утра на первый автобус в город.

Транспорт к тому же был не резиновый и набивался не только юными читателями, но и любителями импортного шмотья. В общем, вставать, чтобы не стоять в трясущемся полтора часа автобусе, приходилось в три утра. Вдвоем с Серегой они совершали эти героические вылазки, делились книжками и обсуждали прочитанное. Проблема денег решалась работой помощником слесаря на заводе во время каникул. Именно тогда, наблюдая содержание рабочего дня обычного работяги, Егоров понял, что долго такая система не протянет, и начал переключаться на другие заработки: заготовка лекарственных трав и выезды на сбор клубники в соседнем совхозе.

Денег было ненамного больше, но отсутствовали разлагающая душу скука и безразличие окружающих людей к результатам их же работы. А дело доставляющее радость, рождает деньги, приносящие особенно ценное удовольствие. Так появились не только первые книги, но и первые модные кроссовки с джинсами. Вадик адаптировался к взрослой жизни. Ветер в его голове, казалось бы, подул в совершенно иные паруса, которые сулили захватывающее плавание в надвигающемся океане капитализма. И тут на него обрушилась первая любовь. Конечно, это была Саша.

Однажды, зайдя к маме в класс, он заметил девочку, которая помогала ей собирать микроскопы после лабораторной. Уроки закончились, а до тренировки оставалось еще два часа. Тратить время на дорогу домой и обратно в этой ситуации Вадик считал расточительством. Скряжничество времени иногда приобретало у Егорова забавные формы. На вопрос, какой ботинок – правый или левый – первым зашнуровывать, давался вполне четкий и обоснованный ответ. Первым шнурую тот ботинок, который дальше от входа, чтобы тело не совершало лишних перемещений в обратном направлении. Таким забавным способом он отреагировал на горбачевскую идею рационализаторства и ускорения.

Войдя в класс, Вадик устроился за первой же попавшейся задней партой и погрузился в приключения дьявольской троицы на Патриарших. Пролетело с десяток страниц. Он попытался представить здоровенного говорящего кота и поднял голову от книги. В проходе между партами на него шла Саша и, не удостоив Егорова даже взгляда, просто вышла из класса. Уборка закончилась. Что-то маленькое и нежное поселилось в груди у Вадика. Оно было микроскопическим, и поначалу мальчик его не заметил. Он просто захотел еще раз посмотреть на Сашу. Не прям вот немедленно, а так, при случае. А пока можно было опять нырнуть в любимого Булгакова.

– Мам, а что за класс у тебя сейчас был? – через какое-то время спросил Вадик, даже не оторвавшись от книги

– Восьмой.

– А какая параллель?

– «В». А ты почему спрашиваешь? – поинтересовалась Надежда Аркадьевна.

– Да так. Давно не видел 8 «В».

Ему хотелось увидеть девочку еще раз. Рассмотреть поближе и понять, что ничего особенного вчера не открыл. Для этого с утра было переписано расписание 8 «В» и найдены пересечения с собственными маршрутами. Маячить в коридоре второго этажа было как-то нелепо, если у тебя урок на третьем. Поэтому лучше найти время, где их координаты в пространстве сойдутся совершенно естественным образом. Но почему же так тяжело ждать? Его уже начинало раздражать собственное непонятное нетерпение.

Удачный расклад образовывался только к четвертому уроку. Сразу после звонка он вылетел в коридор и устроился на подоконнике напротив нужного класса. Оттуда гурьбой вывалились пацаны, затем потянулись девочки. Саши не было. Следующий урок у 8 «В» был в этом же классе – значит, может и не выйти. Десять минут прошли в мучительном ожидании. Он уговаривал себя, что все это ерунда и здесь только лишь любопытство. Но сердце уже ощущало тот первый неугомонный камешек, с которого обрушится лавина.

Восьмиклашки возвращались к своим партам, недоуменно посматривая на Егорова, всю перемену просидевшего на окне рядом. Дислокацию нужно менять – злые языки не дремлют. И если пацаны сколько угодно могут тереть догадки, кого это пасет известная всей школе личность, то девчонки подробностей разборок с хулиганьем не знали и могли заподозрить что угодно, даже правду. Палиться не хотелось. Второй заход на смотрины был рассчитан наверняка. У 8 «В» следующий урок оказался последним, и выходить из класса они могли только в одном направлении – в раздевалку. Значит, надо просто оказаться там раньше всех.

Впереди Егорова ожидала контрольная по его любимой алгебре. Обычно свой вариант Вадик решал за двадцать минут и потом занимался вариантом соседа, который его беззастенчиво списывал. Не то чтобы он хотел кому-то помочь – просто было скучно оставшееся время пялиться на ворон за окном, те не отвечали взаимностью. Зная за Вадиком комбинацию вынужденного альтруизма, математичка выставляла Егорова за дверь сразу после сдачи собственной тетради. Сегодня контрольная решилась за 15 минут, и Вадик развел бурную деятельность по оказанию посильной помощи абсолютно всем собратьям по учебе. За что и был молниеносно изгнан вон из класса вместе с надеждами оставшихся там двоечников. Уф! Он спустился на первый этаж и устроился с книгой в коридоре перед раздевалкой. Мышь не проскочит. Время заиграло «Полет Валькирии» на его нервах, сначала тихо, но потом все громче и громче, а школьный звонок оказался последним аккордом этого адского оркестра чувств.

Она шла, щебеча о чем-то с подругой – той самой толстушкой Дашей. А в душе Вадика уже грохотала лавина. Они были прекрасны: и лавина, и Саша. Все попытки сопротивления таяли под лучами этого еще непознанного солнца, не весть откуда взявшегося в его душе. «Ну, да, красивая. Высокая, стройная такая. Чего я жердью-то ее называл? И смеется прелестно. А какие глаза…» – думал Егоров. Русые волосы, в которых не угадывалось ни всполоха татаро-монгольского нашествия, падали ниже плеч, чуть прикрывая совершенно очаровательные ушки. И прочая, прочая, прочая…

Как может мужчина описать красоту женщины? Все попытки бессмысленны, если они отражают набор физических характеристик. А красота, как известно, не в них, а в глазах смотрящего, вернее, в его голове. Если бы все сводилось к физическим параметрам, то мужики бы влюблялись только в красавиц с обложек глянцевых журналов. Тогда, действительно, мужчину как вид можно было бы записать в примитивную группу самцов, реагирующих на набор резонирующих факторов. Но величие и слабость мужчины едины и заключаются в его мечтательном уме. Практически любой набор характеристик мы можем возвысить до уровня божества. Достаточно более-менее привлекательной внешности женщины, и на месте любой халупы мы выстраиваем дворец, а потом бросаемся штурмовать придуманные стены.

Хотя нужно лишь повнимательнее присмотреться к сердцу… С чего все решили, что глянцевая красавица с обложки модного журнала умна, добра и милосердна? Мы ломаем голову, как покорить придуманный нами замок, осаждаем иллюзорные стены, а какое-нибудь хамло с разбегу высаживает ногой дверь в общем-то не самой изящной, но абсолютно реальной избушки. Вадик был мальчиком интеллигентным, начитанным и воспитанным в уважительном отношении к женщинам, поэтому стены возвел под стать своему внутреннему миру: высокие, неприступные и божественно прекрасные. Битва с самим собой обещала неминуемое поражение.

Какие у Саши были глаза? Большие и серые. Вадик видел в них не пошлые озера и океаны, способные его утопить. Он ощущал безмятежный покой, вмещающий всю красоту и гармонию потерянного известно кем рая, за который можно отдать что угодно. Блаженство существовало не где-то и когда-то, а находилось прямо перед ним. И брови над этими вратами в счастье казались крыльями, способными туда унести. Маленькие алые губы вдруг складывались в такую обаятельную улыбку с крохотными ямочками на щеках, что, казалось, так и выглядит в раю искренняя радость. И все это на трогательно- наивном лице совсем еще юной девушки (все-таки что-то недопонял Цой в своей «Восьмикласснице», слишком легкомысленно пройдя мимо этого страшного оружия). Бронебойный снаряд, в котором женская и по-взрослому сокрушительная красота еще скрывается в невинном детстве. И рассчитывавший, казалось бы, на мягкий, игрушечный выстрел, Вадик получил удар ломового вольфрамового сердечника, спрятанного внутри. От такой коварной неожиданности сердце замерло на секунду и лопнуло.

Поначалу он не воспринял свое новое состояние как трагедию. Чувство было пьянящим, многообещающим и неизвестным. Болевой шок – ну, что тут скажешь. А потом сердце заволокло пеленой мучительной неопределенности. Почему-то вспомнилось, что самоубийц хоронят за оградой кладбища, и если бы покойники что-то чувствовали, то наверняка могли разделить его тоску по отлучению от божественной благодати. Вадик не мог существовать без Саши, так же как создатель не отделим от собственной фантазии.

Сначала Егоров просто пытался встречаться с ней «случайно» на переменах. Он придумывал различные хитроумные планы и маршруты, чтобы не раскрыть себя. В конце концов не выдержал и установил норматив – пересекаться с Сашей не более одного раза в день. Через два дня правило было нарушено. Ощущение своей слабости, да еще по отношению к другому человеку, серьезно пугало, но совсем не останавливало. Попутно выяснилось, что его сероглазая мечта ходит в спортивную секцию по волейболу. Это давало неожиданный дополнительный бонус для встреч, хоть и односторонний. Сколько часов он провел в непогоду на улице, наблюдая через огромные окна спортзала, как она двигается… Какая к черту горная лань? Вскрики, удары и рывки вскрывали не столько грацию движений, сколько эмоциональную сферу девушки. Это сулило нечто новое, очаровывающее и непознанное.

Художественные романы такого не описывали, так же как ничего подобного в теме отношений полов не объясняла дворовая пошлятина. Рай в глазах Саши не был постоянным – он играл красками эмоций так, что иногда становился виден ад. Это завораживало еще больше и рвало сознание на мелкие кусочки восхитительных фантазий. Но мучительные минуты блаженства у равнодушных окон спортзала пока заканчивались только часами школьных ожиданий.

Правда, пару раз у Егорова был шанс завязать знакомство с объектом своих воздыханий. Однажды в холле перед учительской он наткнулся на кучку ребят вместе с Сашей и Дашей. Его позвали. Разговор шел о «Мастере и Маргарите». Казалось бы, выигрышная тема, давно обмусоленная со всех сторон с Исаевым, не могла подвести. Но дьявол оказался не в романе, а в самом Вадике. Всячески желая произвести впечатление, но не имея опыта в общении с девушками, он занял привычное доминирующее высокомерное положение, как в разговоре с пацанами. А на самом деле была нужна доброжелательная и остроумная позиция, способная тронуть девичье сердце. И вместо интересного начитанного парня с чувством юмора его сочли высокомерным зазнайкой, как и на снежной крепости. Приветствие граблей раздражает, даже если знаком с ними с детства.

Второй раз тоже вышел неудачным. Он встретил Сашу в мамином кабинете и, начав разговор, очень рассчитывал, что мама засобирается домой и они наконец-то останутся наедине. Надежда Аркадьевна и правда ушла домой… прихватив с собой сына. Все его протесты были жестко отметены на том простом основании, что сын обязан помочь матери по хозяйству. Ибо кто еще?

Третий раз он выглядел перед Сашей просто нелепо. Это была катастрофа, толкнувшая Егорова на последний шаг. Вместо того, чтобы терпеливо подбирать ключи к замку с принцессой, Вадик решил устроить штурм крепости. На школьной дискотеке, дождавшись медляка, он пригласил ее на танец и в процессе вывалил все как есть. Все, чего Егоров добился, так это испуга: и своего – от храбрости, и Сашиного – от неожиданности. Во взаимности ему отказали.

«П****ц», – резюмировал Исаев, выслушав на следующий день стенания друга. Среда не ограждала приятеля от овладения нецензурной, но не менее могучей лексикой, зато давала возможность поднять его оценку среди сверстников до уровня взрослого в подростковых понятиях.

Начались тусклые унылые дни. Показываться на глаза Саше он боялся, из радостей остались только окна спортзала. Как Вадик закончил школу и поступил в институт, ему самому было непонятно. На учебу он забил где-то с середины десятого класса. Но заложенные ранее знания сработали и все-таки втащили его в студенческую жизнь. Мама, все еще мечтавшая о создании учительской династии, катком прошлась по планам отпрыска о поступлении в медицинский институт. Светкин отец оказал влияние в выборе профессии не только на свою дочь, но заодно и на соседского мальчишку. Но плетью обуха не перешибешь, а Надежда Аркадьевна в плане упорства скорее напоминала гидравлический пресс. В результате чего Вадим стал студентом химико-биологического факультета педагогического института. Специальности биолога не было, поэтому пресс смирился с химией, как с попутно-неизбежным злом.

А Вадику пришлось смириться не только с насилием над выбором профессии, но и с нелюбимой тогда Тулой. Этот город вызывал болезненное неприятие то ли из-за ужасно потрепанного транспорта, то ли из-за маячившей на площади перед автовокзалом ленинской фразы: «Значение Тулы для республики огромно». И пока кое-кто из окружающих все еще пребывал в идеологическом угаре, Вадика напрягало далеко не всем известное ее продолжение: «…потому что народ здесь не наш, и за ним нужен глаз да глаз». Перспективы бытия в таком стремном обществе пугали.

Парадоксально, но тренировки только помогли с поступлением. Они спасали его и позволяли хоть на время забыть о крыльях, уносящих в серый блаженный рай.




Глава 2. Укрощение ума


Что может дать лучшая пора жизни? Да все! Иначе какая она к черту лучшая! И вот это все затмила собой первая любовь. Она придавила своим удушающе-неподъемным грузом практически все остальные интересы и эмоции, оставив одно лишь ноющее страдание. Пить этот мерзкий напиток предполагаюсь долго и в полном одиночестве. Он понимал, что с навязчивыми грезами о Саше нужно расстаться. Да, рай, да, счастье, но видать не его, не его. Вылететь из института по причине неразделенной любви может и романтично, но быть отчисленным за неуспеваемость уже с первого курса – просто глупо. Это осознание пришло не сразу. Вадик прилежно ходил на все занятия, но не учился. Не учился. Внутри его дипломата с конспектами и книгами вместе с любовной тоской была приколота фотография Саши. Глазастые однокурсницы высмотрели в мелькавшем изредка фото женские черты, и прозвище «Мастер без Маргариты» приклеилось к Егорову до конца курса.

Трудно было понять, почему именно эти слова родились в чьей-то голове. Может, их привел оккультными тропами мистический романтизм Булгакова, а может – жалость окружающих к бедному пареньку из сельской глубинки, растерянно наблюдающему свое барахтанье в водовороте городской жизни. Впрочем, мало ли какого мусора наметает детство наперегонки с юностью в головы первокурсниц. Но Вадику это прозвище нравилось, тем более оно ходило только в женской среде. Что-то было в нем от старомодно-романтического флера и в то же время дающего надежду на то, что его Маргарита пробьется через все условности надвигающегося Воланда к своему Мастеру. Вадику, разумеется.

Тройка с минусом в первой же сессии заставила Егорова осознать ужас своего положения и заняться не романтическими прозвищами однокурсниц, а более серьезными делами. Любовная тоска столкнулась лоб в лоб с ударом по самооценке. И Вадика это задело. Раскаченное кулаками самомнение и так оказалось отвергнуто, а тут еще ставились под сомнения его интеллектуальные способности. Самолюбие лихо рванулось в бой и отвоевало у тотальных мучений хоть и крохотный, зато стратегически важный участок сознания. Он позволял концентрировать ум не только на предмете обожания. Страдать от неразделенной любви может и романтично, но превратиться в недалекого презираемого всеми двое-троечника – совсем другое. Библейский грех гордыни оказался как нельзя кстати, хоть и не решал проблему до конца. Сашу нужно было срочно выставлять из сердца и гнать из головы. Благо что в своем родном поселке он появлялся теперь только на выходных и практически ее не видел, но все равно нужны были совсем другие, гораздо более радикальные меры. Егоров расширил фронт наступления, убрав Сашино фото из дипломата и сократив число поездок домой, – помогло слабо. Сила слова, сила кулака, сила намерения тоже не решали вопрос. Теоретически сила слова могла бы помочь, но на сознательном уровне манипуляция с любимым человеком казалась мерзкой и тошнотворно-унизительной процедурой, а на подсознательном – интуиция давала понять бесперспективность подобного занятия. Разводить предполагалось свои же иллюзии – это был бы уже полный абсурд. К тому же юношеский максимализм бубнил, что Вадика должны любить уже за сам факт его существования, и опыту пока нечего было возразить в ответ.

Тогда Егоров задумался о природе своих страданий. Ему уже попадались в руки буддистские тексты, которые сначала воспринимались как занятная философия и не более. Но собственный жизненный опыт показывал, что это ни хрена не философия, а конкретное руководство к действию, и каждый день это доказывал. Будда был прав: ум рождал мысли, мысли несли беспокойство. И лишь проблему Саши буддистские трактаты никак не могли одолеть. В теории все выглядело гладко. А на практике? Перестать думать? Допустим. А как учиться? В этом тупике он блуждал пару месяцев, костеря Будду и все его восточное разводилово.

А потом Егорову приснился странный сон. В ночном сосновом лесу он шел к горевшему вдали костру. У огня на поляне сидели трое мужчин в одинаковых белых тогах. Один был азиат с круглым молодым лицом и достаточно пухлым телом. Второй выглядел скорее европейцем или жителем Ближнего Востока – тоже молод, но сух и подтянут, с маленькой опрятной бородкой. Третий больше походил на араба, но со светлой кожей, широкими плечами и черными жгучими глазами. Блики огня зеркально отражались на белоснежных тогах, создавая впечатление будто пламя и является тканью их одежд. Сам огонь тоже был странным – он ни от чего не горел, а просто висел в паре сантиметров над землей, не трогая сухие хвойные иголки лесной подстилки и редкую молодую зелень, пробивавшуюся сквозь нее. Костер не давал дыма и почти не производил тепла: его языки состояли из нескольких переплетенных маленьких ярких радуг, переливающихся одна в другую.

«Чего ты хочешь?» – раздался вопрос. Но его обозначали не слова, а молчание мужчин. Вадима такой способ общения не удивил, как не удивляет человека вся белиберда, что происходит с ним во сне. Одновременно он ощутил забытое детское чувство сказки и ожидание близкого чуда от золотой рыбки. Правда, в его случае рыбка оказалась скупердяйкой и была готова удовлетворить только одно желание вместо трех. Но куда деваются все желания, если у человека болит зуб? А если представить, что этот зуб находится прямо в сердце, то единственное, о чем можно мечтать – это как извлечь его оттуда.

«Мне очень плохо. Девушка, которую я люблю, совсем равнодушна ко мне. А я ни о чем не могу думать кроме нее. Что мне делать? Как избавиться от этого чувства?» – спросил Вадик, уже начиная рыдать. Почему-то ему казалось, что перед этой троицей не нужно скрывать свои слабости, а скорее наоборот – признать их. Не то чтобы он их боялся – скорее здесь нужна была откровенность, как перед доктором, чем лукавство среди торговцев. Одновременно Вадик чувствовал, что просить о том, чтобы Саша в него влюбилась, тоже не стоит. Это как попросить о краже. Все равно не разрешат, а мнение о себе испортишь. От его слов, а вернее, мыслей, костер слегка потускнел и сжался. Совершенно непонятным образом Егоров понимал некую взаимосвязь между этой троицей, костром и собой.

«То, что мы есть сегодня, – следствие наших вчерашних мыслей, а сегодняшние мысли создают завтрашнюю жизнь, – раздался в голове голос азиата. – Счастье – это не удачное сочетание внешних обстоятельств, это состояние вашего ума».

Костер вспыхнул с новой силой. И краски радуг наполнились каким-то невероятно ярким люминесцентным свечением.

«Женщины созданы слабыми и беззащитными. Побеждайте их слабость своим молчанием», – продолжил араб.

Пламя рывком взметнулось вверх, потом чуть спустилось обратно и расширилось у земли так, что уже касалось всех троих. Одежды слились с огнем и перестали существовать. Казалось, что их и не было никогда. В радужном вихре остались висеть только головы, но и с ними произошли метаморфозы. Теперь на их месте сияли три солнца.

«Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную», – сказало солнце европейца.

Полыхнуло так, что Вадик зажмурился и проснулся. Он долго лежал, пытаясь вспомнить слова. Получалось с трудом – сон уносил их за собой. Подлейшая особенность ума – забывать большую часть снов, проявляла себя во всей красе. И тут его осенило.

«Не нужно перестать думать совсем, нужно перестать думать о Саше! Конечно, азиат говорил именно об этом. Если мысли создают новый день, то пусть в нем не будет Саши. И араб прав: молчание ума побеждает. А европеец предлагает заместить мысли о ней размышлениями о чем-то другом. Жаль, что не договорили. Что-то важное было в его словах».

Перестать думать о Саше… Это было легче сказать, чем сделать. Но Егоров сделал. Вадик начал выслеживать свои мысли. Методика оказалась проста: как только он начинал даже просто вспоминать Сашу, то сразу переключался на любую другую мысль. Сердце вновь давало толчок уму в направлении мучительных грез, и он опять повторял процедуру. Бесконечные эскапады образов Саши наваливались на него, и всякий раз Вадик старался уклоняться от них. Конечно, сначала дело шло тяжело и казалось бесперспективным – он пропускал удары один за другим.

Биться с самим собой – что может быть более утомительным? Это самая мучительная тренировка, но время и упорство делали свое. Cила намерения показала себя во всей красе. С решением вопросов настойчивостью Егоров уже сталкивался и умел с ней обращаться. История с кирпичами явилась открытием этой силы. Экстремальным, неожиданным и полукриминальным, но всего лишь открытием. Значительно интереснее было ее применение в мирных целях.

Пару лет назад в школе сдавали нормативы по подтя-

гиванию.

– Соплю изображаешь? – со вздохом спросил учитель физкультуры, глядя на Вадика, повисшего без движения на перекладине. Егоров неплохо подготовился физически, но турник оказался для него новинкой. Дело было не в слабости мышц, как позже выяснилось, а в их несогласованной работе.

– Иван Сергеевич, что мне теперь делать?

– Будешь приходить сюда каждый день, а лучше три раза в день. Вот также повиснешь на турнике, ну и пытайся подтянуться. Неважно, что не получается, просто пытайся.

Через месяц Вадик уже подтягивался двадцать раз. Через два – делал несколько гимнастических трюков. В институте он первым сдал все зачеты по физкультуре, и его освободили от дальнейших посещений. Так что с законом диалектики, переводящим количество в качество посредством намерения, состоялось не только знакомство, но и продуктивная деятельность.

С умом сложилась похожая ситуация: только его нужно было тренировать не в плане быстрее-сильнее, а в плоскости контроля направленности работы. Оказывается, он мог создать проблему, но мог ее же и убирать из реальности своего восприятия. В свое время на Егорова произвел сильное впечатление поцелуй на крапиве в романе Сартра «Тошнота». Героиня в ожидании такого шага сидела на ней голой попой. И дело было вовсе не в стоицизме, а в смещении фокуса внимания главной героини Анни.

Как она сама произнесла: «На целых двадцать минут – на все то время, что ты меня уламывал, хотя я и без того уже решила тебя поцеловать, на все то время, что я заставила себя упрашивать, – ведь поцелуй должен был быть дан по всем правилам, – я себя полностью обезболила».

Егоров тоже себя обезболил, познав силу концентрации. Ум можно было фокусировать так, что проблема не мучала и не решалась, а просто забывалась. Но кто сказал, что проблемой является не факт ее существования, а всего лишь то, что мы о ней думаем? Не все их можно так решить, но многие, слишком многие… Для остальных есть кирпичи – очень полезные ребята. Тоска никуда не делась из сердца, но теперь ум ее обходил, а новые впечатления студенческой жизни латали пластырями дней эту нелепую, как выяснилось потом, рану. Стало намного легче.

Оставалась еще одна малюсенькая проблема, мешающая вкушать все прелести студенчества – жилье. Дело в том, что они с Исаевым поступили в один институт – педагогический: Вадик – на хим-био, Сергей – на исторический. Два птенца, выбравшись из родительских гнезд, мечтали о свободном полете средь общежитского улья таких же безквартирных бедолаг, но родители, потолковав пару минут, объявили, что снимут им на двоих комнату в городе.

– Нечего по общагам мотаться! Вам нужно учиться, а не отвлекаться от учебы на всяких там… – мама была категорична и даже слушать не хотела возражения отпрыска.

– Да, Серж, так будет лучше. Хотя бы на первых двух курсах, – очертил компромисс Исаев-старший, за что был удостоен возмущенного взгляда Егоровой.

– Посмотрим на успеваемость, – Надежда Аркадьевна мотивировать умела.

Конечно, через пару месяцев они были своими людьми в общагах, что и стало концом их детской дружбы. Физики и лирики жили в разных зданиях, и постепенно у каждого образовался свой круг общения. Дружеские отношения не держатся долго, если не оплачены серьезными переживаниями, что редко бывает в детстве, и быстро замещаются новыми, более острыми впечатлениями юности. Пуповины отрочества лопались одна за другой, оставляя в прошлом друзей, знакомых и даже старые привычки. Вадик в общем-то не возражал. Единственное, что Егоров потащил с собой в юность – это спорт. Первое, что он сделал после зачисления в вуз – записался в секцию у-шу. В стране только сняли запрет на восточные единоборства, и азиатская экзотика манила некислыми возможностями. Знакомая еще по школе сила хорошо рекламировала себя в открывшихся всюду видеосалонах, и накатанная в сознании колея вновь привела к ее простому и понятному алтарю. К тому же новые времена изо всех сил намекали, что этой силе найдется массовое применение в грядущих событиях. Как выяснилось потом, они обманули и в этом тоже.

Вадик ожидал, что его сразу начнут учить ударам, приемам, и был разочарован, когда получил кроме стандартной физухи – пресс, растяжки, отжимания – стояние в различных странных стойках, вообще не применимых в реальном бою. Этим они занимались целый год трижды в неделю. Половина группы рассосалась в течение первых месяцев, не выдержав, как многим казалось, бесцельных экзекуций. Егоров тоже ничего не понимал, но однажды увидел, как его тренер просто забежал вверх по гладкой пятиметровой стене. После этого он решил, что понимать ничего не надо, а надо выполнять все требования учителя. В результате года таких тренировок Вадик мог продемонстрировать несколько забавных трюков. Он делал всевозможные шпагаты, садился в лотос, поднимался в нем на пальцах, не торопясь включал и выключал свет ногой и развлекал девушек, изображая скамейку: он ложился затылком и пятками на две табуретки, и девчонки усаживались на него, как на лавку, охая от восторга и не понимая, как это возможно. Так закончился первый курс.




Глава 3. Мигель


А страна тем временем лихо катилась под откос. Начав с критики задолбавшего всех застоя, народ под предводительством кучки сомнительных интеллектуалов решил, что все богатства мира прикарманили коммунисты, и проблемы решатся, если избавиться от КПСС. Никто не догадывался, какую роль играла партия в общей избе Советского Союза. А она была печкой, у которой грелась душа, да и тело советского человека. Старый православный обогрев снесли еще во время революции и поставили новый, обозначив его кодексом строителя коммунизма. Он и сначала нравился не всем, а со временем и подавно.

Печку никто не ремонтировал, и оттуда периодически сифонило угарными газом. Кто-то даже угорал, когда – в прямом, а когда в переносном смысле. К тому же лес с нормальными дровами несколько десятилетий назад зачистил до состояния пустыни товарищ Джугашвили. Поэтому теперь топили кизяками, отчего в избе периодически пованивало, и особо чувствительных особ доводило до рвоты, зато всех остальных она согревала уверенностью в будущем. Изба, разумеется, а не рвота.

Быстро расправились с партией, сразу почувствовав подступающий холод капитализма. И вдруг выяснилось, что несметные богатства коммунистов, на которые и рассчитывали в качестве обогрева, каким-то чудесным образом испарились. Народ взывал к интеллектуалам, а те смущенно отводили глаза, слегка косясь на уже обозначавшихся олигархов. Те, в свою очередь, лукаво им подмигивали, намекая на солидную денежную компенсацию мук совести страдальцев за народ.

Избу начали потихоньку растаскивать на дрова воровато-хозяйственные соседи, но ребята в дорогих деловых костюмах из деревни за большой лужей объяснили, что тащить ничего не надо, и они сами вывезут весь этот мусор, который по какому-то недоразумению привыкли звать избой. А потом поставят большой красивый каменный дом в качестве спонсорской помощи. И, конечно, по старой хищнически-мародерской традиции капитализма избу вывезли, а дом так и не поставили. В категорию национальных терпил попало 99 % населения когда-то могучей и грозной Избы народов.

Надежда Аркадьевна, всегда оказывающаяся в меньшинстве, на этот раз здорово промахнулась с выбором. Впрочем, в финансовую элиту ее никто не звал, а в интеллигентской она и так в скором времени получила заслуженного учителя России вместе с небольшой прибавкой к зарплате. Но рубли все меньше что-либо значили, и за неимением долларов семья плавно перешла на подножный корм – огороды. У Надежды Аркадьевны их было четыре, и Егоров с весны до осени пахал на них в качестве подсобного раба выходного дня. Зато на зиму они с мамой и бабушкой были обеспечены картошкой, солениями и вареньем. Попытка обеспечить семью мясом посредством разведения и откорма уток успехов не принесла в связи с неразрешимым противоречием между любовью к живым существам и необходимостью их забоя. Утиную тушенку из заботливо выращенного небольшого стада водоплавающих пернатых смогли начать есть только через полгода. И то пока уж совсем не приперло.

Тем не менее зарплаты сельской учительницы, хоть и заслуженной, перестало хватать на съем комнаты, и Вадик с Серегой перебрались каждый в свою общагу. Егорова уже знали, поэтому в представлениях он не нуждался. Почти…

Первым, чем заинтересовались обитатели студенческого логова, был номер комнаты, в которую поселялся Вадик.

– Ты серьезно въезжаешь в двести семнадцатую? Ну, ты попал, – разнокурсники нагнетали интригу, делая лукаво-загадочные морды, едва сдерживаясь от смеха.

– А че там? – Егорова трудно было чем-то испугать после истории с кирпичами, но оказаться объектом всеобщей потехи тоже виделось сомнительным удовольствием.

– Мигель, – дальше стоял неудержимый гогот.

– Что?

– Кто. Не хотим портить тебе впечатление, – сочувственные похлопывания по плечу не добавляли понимания проблемы. А она была.

Оказалось, что Мигель – это здоровенный негр-пятикурсник, староста всех кубинских ребят в городе, учащихся не только в педе, но и в политехе. Человек сложный настолько, что за четыре года учебы в одной комнате с ним больше двух недель не уживался никто. В чем заключался подвох, беглецы не говорили. «Да задолбал», – это все, что можно было из них выудить. Выходило, что он непостижимым образом выживал всех со своей территории. Прям медведь в берлоге, и по цвету похожи…

Вадика подселили к иностранцу не одного, а с первокурсником Матвеем – таким же дрищем, как Егоров, но пока не знакомым с превратностями студенческой жизни. Ну, хоть какой-то союзник в удержании территории. Облегчало ситуацию и то, что на момент заселения Мигель отсутствовал не только в комнате, но и в стране. Он благополучно проводил каникулы на Кубе и позволял себе начинать учебный год в октябре. Остров Свободы напитывал своих детей теплом и ультрафиолетом для учебы в холодной и мрачной в те времена России. И пока Мигель нежился в лучах заботы и ласки социалистической родины, можно было немного расслабиться и не заморачиваться потенциальными проблемами.

Пора было вникать в прелести местного бытия подельников по выживанию на одну стипендию. Общажная жизнь покорила Егорова своим коллективизмом и отсутствием даже минимальных границ в личной собственности. «Сидишь в комнате, у тебя из еды ничего нет. Через пять минут уже есть все. Еще через пять минут снова ничего нет» – так объясняли круговорот продуктов питания аборигены. Это же правило распространялось и на все остальное. Вещи имели очень отдаленное представление о своих хозяевах, не желая находиться, те отвечали взаимностью, не проявляя особого усердия в поиске. Зачем? Если нужную вещь можно позаимствовать у соседа. И в этом плане иностранцы с их представлениями о коммунизме идеально дополняли атмосферу всеобщего равенства и отсутствия не только частной, но и частично личной собственности в студенческом муравейнике. Ну, разве что вьетнамцев могло быть чуточку поменьше или побольше, только бы лишить их начисто тех неимоверных объемов селедки, что они жарили на общих кухнях практически круглосуточно.

Вадик с Матвеем вели себя смирно, никого не задевали, ложились, как все, в час ночи, вставали к первой паре. Алкоголь не употребляли, табак не курили. Два мальчика-зайчика, если не считать тренировок. Егоров затащил соседа в спортзал, и тому понравилось. Это были времена, когда Вадик стал пропускать поездки домой на выходные и месяцами не появлялся у мамы. Огороды уснули до весны и не особо нуждались в его заботе, зато в освободившиеся субботы можно было сходить еще на одну тренировку. Да и расчесывать проблему по имени Саша совсем не стоило. Все складывалось если и не чудесненько, то чудненько.

Октябрь и Мигель решили не нарушать рифмы и подкрались незаметненько. В тот вечер Егоров вернулся из спортзала, развесил куртку и штаны от кимоно, мокрые после тренировок, сушиться по стульям, сходил в душ и лег спать. В два часа ночи дверь распахнулась, и из образовавшегося проема, заслонив коридорный свет, на него уставилось огромное черное существо. Здоровенное, мама не горюй! А так негр как негр.

– Ты кто? – где-то в верхней части существа сверкнули белки глаз, взяв к себе в компаньоны и зубы.

– Вадим, – Егоров даже не поднялся с кровати.

«Вот ведь сука, даже не поздоровался. Ну, и я вставать не буду!»

Мигель включил свет, посмотрел на кимоно, затем на плакат с Брюсом Ли на стене, затащил в комнату пару баулов и молча вышел. Конечно, он не испугался всех этих прозрачных намеков о бесперспективности силовой операции по освобождению жилплощади, просто у него имелись планы отметить свой приезд совсем в другом антураже и компании. Визит будущего соседа произвел на Егорова впечатление, и поэтому он проворочался в постели лишние десять минут, пытаясь заснуть. Об отстаивании жилплощади в честной рукопашной с таким громилой в условиях замкнутого пространства не могло быть и речи, поэтому ему всю ночь снились кирпичи: красные, рыжие, белые, попался даже один черный. Волновался парень.

Вернулся Мигель утром пьяный и голодный. Вадик уже проснулся и как раз начал готовить завтрак. Молодежь пыталась имитировать бургеры, подражая единственному в стране Макдональдсу на Пушкинской площади в Москве. Егоров готовил горячие бутерброды: обжаривал колбасу, потом клал ее и мелко нарезанные соленые огурцы на ломоть хлеба, сверху накрывал куском сыра и помещал обратно в сковородку, накрыв крышкой. Хлеб снизу подрумянивался, а сыр аппетитно растекался по колбасе. Предел мечтаний голодного студента.

– Есть будешь? – нужно было как-то налаживать отношения с иностранным соседом. Искать новую комнату посреди учебного года являлось делом геморройным, и Егоров ударил в первую попавшуюся потребность соседа.

– Давай, – кубинца слегка удивил такой поворот событий и похоже сбил первоначальные настройки на поиск повода для конфликта.

Он ел медленно, словно стараясь наслаждаться не столько едой, сколько тишиной: слегка причмокивая и периодически как бы вслушиваясь в свой желудок. Егоров сделал такой вывод, наблюдая, как сосед в паузах жевательного процесса посматривал на свой огромный живот. Закончив с бутербродом, Мигель откинулся на спинку стула, закрыл глаза и выпятил блестящие от жареной колбасы толстые губы. Через пару минут молчания внутренняя бухгалтерия местного команданте пришла к неоспоримому заключению о возможной чрезвычайной полезности соседа:

– Что тебе нужно, чтобы вот так было каждое утро? – вопрос Мигеля был не праздным. В стране уже ввели карточки на продукты, а кубинцы сидели на льготном обеспечении в отличие от своих российских собратьев, и рацион такого снабжения был намного обильнее, чем у полуголодной страны. Союз пытался еще хоть как-то сохранить лицо, если не внутри, так хотя бы снаружи. Лозунг «все лучшее детям» не уточнял, чьим именно детям все это должно доставаться, и давал возможности широко смотреть на жизнь советским чиновниками. Широта в первую очередь касалась их самих, а также иностранцев. Пусть даже из почти чужого лагеря. Извечный социалистический комплекс обгонялок и перегонялок всех кого не попадя и в чем не попадя.

– Колбаса и сыр. Огурцы из дома привезу. С хлебом проблем не предвидится. Пока… – ответил Егоров, чувствуя назревающий успешный кулинарный альянс.

– Тогда есть предложение, – кубинец хлопнул в ладоши. – Ты берешь на себя завтраки, а я – обеды и ужины.

– Ты не заметил, что в комнате живет еще один человек? – Вадик указал ножом на третью кровать в комнате. – Что он возьмет на себя?

– А Скрипач не нужен, родной. Он только лишнее топливо жрет, – неожиданно выдал Мигель цитату из «Кин-дза-дзы», чем изрядно удивил Егорова.

Оказалось, что местный Че Гевара глубоко и всесторонне знал русский язык. У него был русско-испанский словарь, но не с отдельными слова, а с пословицами, поговорками, идиоматическими выражениями. И кубинец любил блеснуть незаурядными знаниями великого и могучего в любой подходящей беседе. То же самое относилось к нашим фильмам и книгам.

Вопрос Матвея действительно решился сам собой. Он вернулся от родителей на следующий день, бодро познакомился с новым соседом и убежал помогать кому-то в очередном общажном переезде. Суетливость Матвея соревновалась только с его навязчивым желанием лезть в чужие дела. За способность бывать в разных местах одновременно его прозвали сначала Электроном, а потом просто Вжиком из диснеевского мультика о жизни двух веселых бурундуков.

Тем временем Мигель обнаружил, что в одном из его баулов осталась бутылка кубинского рома и банка консервированного манго. Все домашнего приготовления, а значит, наполненного любовью и теплом мамы. О чем он не преминул напомнить. От такого не отказываются.

– Садись, Вадя, будем пить. Тут как раз на двоих, – Мигель налил стакан восьмидесятипроцентного кубинского самопала. Егоров имел опыт общения с алкоголем лет с пятнадцати. В то время, когда его сверстники распивали «Три топора»?[1 - Известная в Советском Союзе марка портвейна «777».] на такое же количество лиц в подъезде, Вадика в семье очень близких маминых друзей учили пить культурно и правильно. К этому времени он попробовал практически все напитки и понимал нюансы любой занимательной наркологии. Так что, несмотря на разницу в возрасте три года, сошлись достойные друг друга бойцы. Как только Мигель закончил наливать стакан, в комнату влетел запыхавшийся Матвей:

– Ребят, дайте воды, умираю, – он схватился за налитый стакан. – Можно? – вопрос был риторический, поскольку общажный кодекс никто не отменял.

Егоров попытался сделать предостерегающий жест, но, встретив взгляд кубинца, передумал. Тот с интересом наблюдал надвигающуюся с последним глотком катастрофу.

Булькающие звуки сменились хрипом: Матвей судорожно глотал воздух, схватившись за горло.

– ААААА! Что это? – на пунцовом лице первокурсника замаячил явный испуг. Ну, не пробовал он до этого случая крепкого алкоголя. Все познания Матвея в теме Бахуса заключались в одном фужере шампанского на прошлый Новый Год в кругу родителей. На парня смотреть было жалко, но очень смешно.

– Дайте воды! – сквозь хрип доносилось до соседей по комнате.

– Матвей, вот, заешь черным хлебом с колбасой. Не надо тебе сейчас воды, – попытался успокоить Вадим.

– Эээ, ты рома выпил, ничего страшного, – Мигеля развлекала ситуация.

– Я ща умру, – Матвей наконец-то добрался до чайника и начал судорожно пить прям с края, попутно поливая себя из носика. «Хорошо, что не успели вскипятить», – подумал Егоров.

– Теперь марш к своей кровати, – даже не попросил, а приказал Мигель, когда первокурсник поставил чайник на стол.

– Зачем?

– Сейчас поймешь.

Матвей уже нетвердым шагом подошел к своему лежбищу и… рухнул. Новоиспеченные, но временные, как показало ближайшее будущее, соседи аккуратно сняли с него куртку с ботинками и отодвинули подальше к стенке. На несколько часов вероятность нахождения Вжика в разных точках пространства свелась к нулю, и общага вздохнула спокойно.

– А ты откуда знаешь, что ром нельзя так запивать? – спросил Мигель

– В нашем доме живет семья врачей, и глава семейства наполовину осетин. А это значит особое отношение к вину. Он меня научил как пить и как не пить. А ты откуда знаешь? Кубинские традиции?

– Нет, анатомия и физиологии человека на третьем курсе, – Мигель с сожалением посмотрел на пустой стакан. – Между прочим, Галина Петровна читает, наш декан. Лучше не попадаться на прогулах.

Матвей сбежал от них через неделю. Инцидент с ромом не сильно повлиял на его выбор, просто первокурсник был лишним в кулинарно-хозяйственной схеме кубинца.

Как выдающийся во всех смыслах общественник, Мигель мало учился, много общался, в основном с девушками, и прилично ел. Соответственно, помощи в первом ему не требовалось, со вторым нужно было не мешать, а вот над третьим приходилось чуть поработать. Благо это был широкой души человек, не занимающийся постоянной калькуляцией расходов. Однажды принятое решение не перепроверялось и могло существовать бесконечно долго.

В обязанности Вадика входили завтраки, кое-какие домашние соленья от родителя и отсутствие в комнате во время плотских утех Мигеля. Надо сказать, что с последним не было вообще ни каких проблем, так как Егоров к середине второго курса умудрялся учиться, работать там, где учился и заниматься спортом. Он вставал в пять утра и шел мести двор, готовил завтрак на двоих и выдвигался в институт. На лекции Вадик не ходил, лишь появлялся на практикумах, зато активно занимался двумя другими работами – лаборанта и разнорабочего.

В результате у него начали образовываться незначительные, но постоянно нарастающие денежные средства. Тянуть финансовый воз семьи было сложно, и маминой зарплаты еле хватало на нее и бабушку. А постоянные задержки выплат давно уже сложились в новую моду у пришедшей после коммунистов власти. Стипендию за полтора года настолько обезобразила инфляция, что нормальными деньгами ее уже никто не считал. Большим подспорьем в этих курсах выживания являлся Мигель, не только снабжавший продуктами для приготовления завтрака, но и полностью взявший на себя обед и ужин. Ну, как на себя…

У кубинского старосты были две «рабыни» – подруги его невесты на Острове Свободы. Они, собственно, и готовили всю еду, Мигелю оставалось только снисходительно открывать рот. Мулатка Беатрис и негритянка Доминга. Вместо прелестей горячего тропического секса Вадик познавал с ними обычную кубинскую кухню: конгри, пикадильо, ропа, арроз и прочее. Егоров периодически угощал девчонок своими бутербродами и маминым вареньем. Те в ответ хихикали и строили глазки, намекая, что секс все-таки возможен. Егоров смущенно отводил глаза и откладывал близкие взаимоотношения в дальнюю перспективу. В нем еще теплилась надежда не разменять золотой настоящей любви на гроши мимолетного секса.

В итоге Вадик беспощадно органично вписался в двести семнадцатую комнату. Общение с кубинцами среди заснеженной России придавало жизни особенную экзотическую атмосферу. Казалось, они контрабандой умудрились перевозить свою солнечно- беззаботную, на первый взгляд, жизнь в наш немытый со времен начала перестройки край. И эта вальяжная необязательность сквозила в любом разговоре.

– Мигель, что за фотографии висят над твоей кроватью? – спросил как-то Егоров, указывая на галерею портретов над его постелью. – Вот это кто? – он ткнул пальцем в пухлую тетку того же оттенка, что и у галлериста.

– Это мама, – по голосу Мигеля было понятно, что его накрывают самые теплые и нежные воспоминания.

– А это кто? – мужик на фото выглядел гигантом по сравнению с толпой, его окружавшей. Шла какая-то празднично-революционная демонстрация, судя по частоколу поднятых вверх кулаков.

– Это папа, – голос кубинца посуровел.

– А это?

– Сестра Милайда, – он от души махнул рукой не только на фотографию, но и, казалось, на всю судьбу сестренки. Похоже, что семья была недовольна ею.

– Это?

– Невеста, – голос кубинца стал серьезным и ответ-

ственным.

– Это?

– Любовница, – заулыбался Мигель.

– А это?

– Любовница, но подальше.

– А это? – глаза Вадима начали округляться.

– Любовница, но совсем далеко, – засмеялся доморощенный Дон Жуан.

– А ты не боишься, что Беатрис и Доминга узнают?

– А они знают.

– Чего?! – Егоров не верил своим ушам.

– Вадя, у нас есть правило: если мужчину захотела чужая женщина, то жена не должна его ревновать, и он может с ней спокойно переспать.

– Ты меня лечишь, нигер.

– Я тебя учу жизни, снежок.

Тема любви вытесняла все из кубинских голов. Все кроме танцев. Мигель прокомментировал эту, как он считал, национальную черту, рассказав анекдот: «Стоит девочка, плачет и одновременно танцует. Ее спрашивают: чего плачешь? Мама умерла. А чего танцуешь? Музыка хорошая».

А вот с музыкой были проблемы. Вкусы соседей не то что разнились – они были из разных галактик. Егоров слушал рок, в основном, Кино и Аквариум. Мигель – кашу из кубинской и российской попсы. Оба не выносили музыкальных пристрастий друг друга.

– Ну почему в такой великой стране почти нет песен о любви? Что ты слушаешь? Твой БГ вообще не понятно о чем поет. Вот у нас на Кубе все песни о любви и чуть-чуть о революции, – укорял Мигель Вадика.

– Поэтому вы у нас учитесь, а не наоборот, – усмехнулся Егоров.

– Цыплят по осени считают, – блеснул белоснежной улыбкой кубинец.

– Новую поговорку выучил? – подколки начали входить в моду их отношений.

Вадик наступил на больную тему для Кубы – экономическое отставание даже от уже развалившегося Советского Союза. При всем очаровании Че Гевары реальность не соответствовала порыву пламенного команданте. Напившись русской водки, кубинцы уже не стесняясь материли Фиделя. Некоторые так преуспели в заочных оскорблениях, что не решались возвращаться на родину после института и брали любыми путями российское гражданство. Мигель в этом отношении был не просто сдержан, а еще и пресекал подобные разговоры, хотя с матом обращаться умел как испанским, так и русским.

Надо сказать, что ненормативная лексика была первыми выученными словами мужской половины иностранных студентов. Вадик как-то оказался свидетелем такого обучения. В комнате сидели первокурсники: русский и кубинец. Жестами они пытались изобразить то, что словами изображать было неприлично, давая названия каждый на своем языке. У них кое-как получалось. В этом сомнительном деле Егорову повезло: Мигель оказался потрясающим учителем.

– Ваш мат – просто жалкое подобие нашего. Я просто поражаюсь, как великий и могучий русский язык остается таким жалким и ущербным на поле мата. Ваше выражение эмоций крайне примитивно. Хуже вашего мата только пиндосы с их мазефаками.

– Чего?!!! – от такого напора Вадик даже вздрогнул.

– Мэ парэ?сэ кэ ла вэ?на дэ ла лэ?нгуа па?са пор ту ку?ло поркэ? а?бласму?ча мье?рда!

– И что должен обозначать этот набор случайных звуков?

– Мне кажется, что кровь к твоему языку поступает из твоей задницы, потому что ты такое дерьмо несешь! Вот, что это означает.

– Ну а мат где?

– Ихо дэ миль пу?тас. Сын тысячи сук. Теперь доволен?

– Пока нет. Очень с натяжкой можно назвать это матом.

– Па ла пи?нга. Пошел на х**, – Мигель начал заводиться. – Что тебе объяснять? У вас член называют х**м. И все!!!

– И в чем проблема?

– Вы придумали космические корабли и освоили ядерную энергию, но не смогли больше одного названия придумать самому главному для мужчины органу. У эскимосов около двадцати названий снега. Они его любят, жить без него не могут. А вы себя не любите, раз так относитесь к инструменту любви и продолжению жизни.

– А у вас сколько названий? – поинтересовался Вадим.

– Пи?нга, по?йа, пе?не, ра?бо, морро?нга. Кстати, когда ты говоришь, что у тебя много рабо?ты, это очень нескромно.

– Это почему?

– «Рабо?та» по-нашему – это «большой член». А я в душе видел твой член, он совсем не «рабо?та», – Мигель мелко-подленько захихикал. Даже не понятно было, как такому амбалу удавалось издавать такие микрозвуки.

– А ничего, что я под холодной водой стоял? – возмутился Вадик. Все-таки слабым местом мужчины является не только ум, но и космических размеров комплекс по поводу своего достоинства.

– Не оправдывайся, этого не нужно стесняться, – губы Мигеля разъехались до ушей, и Егоров сразу понял, как выглядел бы Джокер в черном варианте. – Ме да де пи?нга.

– Чего?

– Мне по х**, – Мигель выдержал театральную паузу.

– Кстати, на твой маленький пи?нга запала Беатрис. И если хочешь с ней отношений, то не надо говорить «Бамос а асер эль амор» – «Давай займемся любовью», скажи ей лучше «Бамос а сингар» – «Давай п******я».

– Мигель, а нормальные комплименты девушкам имеются? Или все через пи?нга?

– О! Наконец-то ты заговорил о деле, – кубинец поднял руки над головой и возвел глаза к потолку. Он подсел к Егорову и как-то очень по-отечески спросил:

– Вадик, ты ни разу не попросил меня освободить комнату на вечер. Что с тобой не так? Как ты вообще обходишься без женщин? Неужели ты все еще девственник?

– А вот это не твое дело, – краска начала заливать лицо Егорова, беспощадно обнажая правду.

– Давай научу клеить баб? Тебе надо знать несколько фраз, которые разогреют любую красотку. На испанском ничего учить не надо. Я пущу слух, что ты девственник, тебя и так кубинки разорвут. Особенно Беатрис, – он заржал. – А вот для своих русских Наташ бери ручку и записывай подкаты.

Такой искренней заботе Вадим не мог сопротивляться. Мигель без сомнения был профессионалом в деле охмурения женского пола.

– Итак, ты просто подходишь к девушке с улыбкой и, глядя ей в глаза, говоришь один из следующих комплиментов: «Твоя мама, должно быть, кондитер, потому что такую конфетку, как ты, не всякий сделает!», «Дорогая, иди по тенечку – на солнце карамельки тают!», «Ты такая сладкая, что я поправляюсь, просто глядя на тебя!»

– Мигель, какой-то у тебя набор гастрономический. Может, с еды переключишься на другие ассоциации? – Вадиму явно претил такой приторно-пошловатый набор скриптов.

– Не отвлекайся. Сам потом выберешь. «Из какого магазина игрушек ты сбежала, куколка?», «Завтра тебя разбудить локтем или телефонным звонком?», «Куколка, эти штаны, часом, не капиталистические? Потому что налицо подавление масс!», «Сеньорита, если вы уже потеряли невинность, не могли бы мне подарить коробочку из-под нее?»

– Фу, какая пошлятина! – возмутился Вадик.

– Ладно, раз вы тут тургеневских женщин выращиваете, поменяем стиль, – Мигель задумался на секунду и продолжил: «Хотел бы я быть морем и чтобы ты была скалой, тогда с каждым приливом я бы целовал тебя в губы!», «Я тебя знаю? – Нет. – Значит я видел тебя во сне!», «Что ты делаешь здесь так рано? Разве ты не знаешь, что звездам положено появляться ночью?», «Я ищу богинь для новой религии… и только что выбрал тебя!», «Если бы красота была грехом, ты бы никогда не попала на небо!» Все! Тебе этого до конца дней хватит, – у Мигеля был вид мецената, облагодетельствовавшего детский дом. – На самом деле, почти без разницы, что ты говоришь. Твоя задача – привлечь внимание и не отпускать его от себя. Дальше болтай что хочешь, но держи ее взгляд на себе. Вот, пока она на тебя смотрит, ты тихонько приведешь ее в постель.

Вадим так никогда не воспользовался советами кубинца, но прочувствовал энергетику настоящего мужского напора в словах, и юношеского стеснения в нем сильно поубавилось. Кроме того, был сделан вывод о важности концентрации внимания на себе. История с Сашей научила его контролировать работу собственного внимания, но он как-то не задумывался о возможности управлении чужим. А стоило. Проверить наставления Мигеля с Беатрис не случилось, впереди замаячило новое-старое чувство – любовь. И вовсе не к Беатрис…

Кончилось все внезапно. В окна еще стучалась метелями зима, а вместе с ней сессия. И тут Мигель привез из посольства видеомагнитофон! Это было радостное событие, но только не в контексте грядущего экзамена. Кубинцы набивались в комнату по двадцать человек. Смеялись, обсуждали происходящее на экране, спорили и давали советы героям – короче, мешали подготовиться Вадику к экзамену. Учитывая то, что в течение семестра он из-за работы вообще не ходил на лекции, то задача была сложной даже для тихой обстановки. Стукнула полночь, а народ не расходился и собирался поставить какой-то новый ужастик, чего Егоров уже совсем вытерпеть не мог. Попытки по-хорошему решить вопрос нарвались на насмешки Мигеля и его зрительской банды. Вадим не на шутку разозлился и решил выйти на время из комнаты, чтобы хоть как-то успокоиться, но у двери все же не сдержался:

– Чики?та пи?нга, – отвесил Вадик соседу, выходя из комнаты. Толпа рухнула от хохота.

– Это у меня маленький х**? – Мигеля пулей вынесло в коридор. – Вадя, как ты можешь так говорить? Ты же был со мной в душе!

Толпа рухнула от хохота еще раз. Это были времена, когда поход двух друзей в общие душевые не вызывал никаких подозрений в их ориентации, и смеялись не над подозрениями, а над самим фактом оправдания.

Дело до драки не дошло. А зря. Может, помирились бы потом. Заигрались парни в подколки друг друга, и привели их шалости к разорванной дружбе. Вся толпа вместе с Мигелем переместилась в другую комнату, прихватив видеомагнитофон. На следующий день Вадик сдал злосчастный экзамен, а кубинец за время его отсутствия забрал из комнаты все свои вещи с галереей фотографий родственников и переселился к кому-то из земляков или землячек. Летом Мигель благополучно защитил диплом и, не попрощавшись с Егоровым, улетел на Кубу. Навсегда. Из этой истории Егоров вынес знание испанского мата, сомнительные комплименты женщинам и вывод, что любое рациональное сотрудничество легко разрушается нерациональными эмоциями. О возможности манипуляции чужим вниманием он все-таки подзабыл.




Глава 4. Аферист


Второкурсник, выживший из комнаты неуживчивого Мигеля, стал местной легендой на следующие два года. Такой неожиданной известностью Вадик не воспользовался и благосклонно согласился на подселение к нему с нового учебного года двух первокурсников.

Надо сказать, что на третьем курсе уже вовсю гремели свадьбы. Народ устраивал свою личную жизнь, и деканат выделял семейные комнаты, что было расточительством жилого фонда по тем временам. Из-за этого к Егорову сверх всяких нормативов попытались подселить еще одного собрата по стачиванию зубов о гранит науки. Это было уже слишком. Тогда в порыве праведного гнева он объяснил коменданту общежития, куда пойдут все его мелкие хозяйственные просьбы, типа перетаскивания мебели, штукатурки линяющих в подвале стен и подмены внезапно заболевших запоем вахтеров, не входящие в круг обязанностей дворника, и вопрос со сверхнормативным подселением был решен: кого-то уплотнили до четырех, а может, и до пяти человек.

Саша к этому времени не освободила место в сердце Егорова, а просто была забетонирована наглухо в его самом дальнем уголке. И поскольку одной из главных характеристик сердца является его безразмерность и, как следствие, возможность бетонировать любое количество реальных или мнимых проблем, Вадик влюбился вновь.

Девушку звали Алена – высокая голубоглазая однокурсница с гривой соломенных волос, закрученных в неимоверные локоны. Она поправляла их, легонько проводя пальцами по шее вверх, от чего Егорова всякий раз бросало в дрожь. Ни одной ужимки кокетства, ни пошлой детали ни в одежде, ни в косметике. Сногсшибательный внешний вид уживался с фантастической правильностью жизни. Круглая отличница и в школе, и в институте, не замеченная ни в одном скандале или сомнительной истории, вызывала ощущение уверенности в совместном семейном счастье. И не только у одного Вадика. Пошлый анекдот, попадая в ее уши, вызывал не улыбку, а искреннее возмущение или непонимание. Однажды вечером они шли вместе по коридору общежития. В какой-то комнате хор дружно-пьяных голосов пытался воспроизвести задорный мотив песенки «Бременских музыкантов» под кое как настроенную гитару:

«Ничего на свете лучше не-э-ту,
Чем проснуться утром от минье-эта.
Ничего, ничего, ничего на свете лучше не-э-ту…»

– Вадик, а что такое миньет? – совершенно невозмутимо спросила Алена. Вот чего-чего, а начинать взаимоотношения с объяснения таких вещей любимой девушке не стоило точно.

– Понятия не имею, – пробормотал Егоров и густо покраснел.

– Ну, я у девчонок спрошу, – продолжила Алена, оценив перемену Вадика. При следующей их встрече уже покраснела она.

Впервые в жизни Егорова манила не только внешняя красота, но и внутренний мир предмета воздыханий. Не нужно было придумывать замок: он был очевиден не только ему, но и всем. Хотя, как позже выяснилось, пару башенок и защитных рвов Вадик все-таки пририсовал.

Они просто дружили какое-то время: общались в одних компаниях, делились книгами и впечатлениями, иногда гуляли в парке. Егоров не стал наступать второй раз на грабли внезапных объяснений в любви и старался для начала глубже понять внутренний мир новой неприступной крепости. Алена благосклонно принимала игру в дружбу, явно давая понять, что дальше их взаимоотношения не пойдут. За ней ухаживали многие, но все обламывались. Алена ждала принца, а тощий студент явно не имел ни коня, ни королевства.

Второй раз оказаться отвергнутым было мучительно, но уже не фатально. Да, формально объяснений не состоялось, но и так было все понятно. Унижающему «нет» не стоило звучать, даже несмотря на отчаянно бьющуюся об него лбом надежду. Егоров уже знал, какие войска вводить на внезапно оголившемся душевном фронте, и держал удар. Пехота по уши зарывалась в глубокие окопы, готовясь к позиционным боям и ожидая подвоза секретного супероружия, в штабе приютилась надежда со своим «мы еще всем им покажем».

Вадик неожиданно вспомнил и переосмыслил наставления Мигеля о том, что успех любого общения заключается в умении сконцентрировать на себе внимание. Кубинец добивался его путем влажных тропических комплиментов. Но вместе с тем выяснилась одна странная деталь – девушкам необязательно говорить комплименты и пытаться понравиться, как учил Мигель.

Для последователей Че Гевары меркантильные представления пока еще были чужды, и количество бумаги, разукрашенной водными знаками в твоем кармане, не имело решающего значения для любовной атаки. Каждый человек в их системе ценностей воспринимался прямо и без ограничений финансового фильтра ума. Поэтому комплименты Мигеля всегда точно ложились в голову любой кубинки. Чего нельзя было сказать о юных россиянках, в оценках которых все большее место занимало финансовое положение кавалера. Вадик не попадал в их целевую аудиторию. Он по-прежнему оставался самым бедным студентом факультета, даже несмотря на дополнительный заработок. Да, карманных денег у него стало больше, чем у 95 % студентов благодаря трем работам, но за этими средствами больше ничего не имелось – ни состоятельных родителей, ни своей квартиры в городе, ни перспектив жизни в нем.

Совместная жизнь с Егоровым сулила нищенское существование в деревенском захолустье, ибо жить было больше негде и не на что. Советская поговорка – «хочешь быть женой генерала, выходи за лейтенанта» – уже мало кого впечатляла. В случае Егорова замуж приходилось идти вообще за рядового. На такое мало кто отваживался. Поэтому местные красавицы обходили Вадика стороной в надежде на более респектабельный вариант, а все наставления Мигеля пролетали мимо цели.

И тут оказалось, что внимание можно привлечь не только позитивом, но и грамотно расфасованным негативом. Егоров начал хамить жестко и целенаправленно. Не только Алене, а всем девушкам подряд. Болевых точек у слабого пола достаточно: подвергни любое из их достоинств сомнению, и ты наследишь в душе таким дерьмом, что тебя уж точно не забудут. Может, поэтому во все времена негодяи имели успех, хоть и временный. Как сказал впоследствии один знакомый дальнобойщик, женщины любят наглых и богатых, причем первое гораздо важнее второго. И Егоров, как мог, осваивал это правило: «О! Привет! Слушай, у тебя потрясающее платье. А вот это что за узор? Я пока ехал сюда в троллейбусе у двоих такое же видел, но так и не смог рассмотреть рисунок», «А ты умнее, чем о тебе говорят», «Ну, красотой ты мир не спасешь», «Ты слишком много говоришь для своего веса», «Так, ладно, пока. С тобой так приятно прощаться», «А как ты выглядишь без косметики? Я от страха не сдохну?»

Юноша давил на все комплексы грубо, беспринципно и беспощадно. И дело было не только в двух неудавшихся отношениях. Он оказался лузером в гораздо большем масштабе. Это был волчий вой по своей несостоятельности в новых экономических реалиях убитой Родины. Советское равенство и братство молниеносно отступали под нажимом новых ценностей капитализма, и он в этой системе координат находился на самой низшей ступени. Если бы не три его работы, то Егоров вообще не понимал бы, на что ему жить и помогать маме с бабушкой. В СССР его старания были ли бы поняты, хотя, может, и с сомнением оценены социумом. Все-таки работать на трех работах сильно попахивало аферой. Но новое мещанство судило о жизни по конкретным наличным, а не по отношениям с законом. Тогда это называлось практичностью.

Откровенно непрактичных дур на курсе не было, соответственно, весь женский состав старался решить вопрос личной жизни и материального благополучия одним ударом – браком с юношей из более-менее состоятельной семьи. В этих гонках Егорову не то что не было места, у него даже не было денег на входной билет на скачки на ипподроме семейного счастья. Но туда, куда нет возможности подняться на социальном лифте, оказалось можно подняться на психологическом.

– Вадь, а зачем тебе хамить? – спросил его как-то Костик. Они подружились в начале третьего курса, когда все поехали на картошку, а самые хитрые и проворные – в Астрахань на арбузы.

– А что мне еще остается? Девушки заняты вполне прагматичным выбором. А я – этакий забавный зверек для потехи: всерьез никто не воспринимает, зато плюнуть в душу вполне могут. Но живая игрушка решила поменять роли и сама стала поплевывать направо и налево. И знаешь, Пушкин оказался прав: я начал вызывать интерес у девушек.

– При чем тут Пушкин?

– При том, что «чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей».

– Прям вот так вот примитивно?

– Прям вот так, – вздохнул Егоров. – Только почему примитивно? Ты просто не врубаешься в суть процесса. Когда хамишь, они понимают, что на хрен не нужны и нет их власти над тобой. Вся сила женщины в том, чтобы мужчина склонился перед ее красотой. Сам. Сам на карачках приполз. И делай с ним что хочешь. А со мной она теряется, комплекс дурнушки включает, сомнения в своей востребованности гложут. И, как следствие, пытается исправить ситуацию. В голове девушка может и понимает, что я ей на хрен не уперся, но подсознание это тревожит. Теперь не она недостижимая цель, а я. Вот в этом маневре вся сила, Кость.

– Ну, это какая-то подлая сила. Тебе самому-то как? – нахмурился друг.

– Так я по-нормальному пробовал. И каждый раз облом. Думаешь, я в восторге?

– Беда…

С Костиком их сдружила Астрахань. Какие-то хитрые коммерсанты набирали в городе отряд на сбор арбузов. Собрали два Икаруса бомжей и разного рода бездельников, а третий не набирался, хоть ты тресни, поэтому обратились к руководству пединститута за помощью. Это было не совсем законно, но под картофельную страду легко могло прокатить. Если из тысяч студентов в полях местных колхозов недосчитаются несколько десятков человек, никто и не заметит. Вадик с Костиком не раздумывая включились в эту авантюру. Греться под южным солнцем с ломтем арбуза в руке казалось запредельным счастьем по сравнению с ерзаньем на раскисшем под дождями картофельном поле. Основным костяком студенческого отряда являлся спортфак, от остальных факультетов успело вписаться по два-три человека.

Спортсмены, прямо сказать, не отличались особой сообразительностью и не проявили скорости в оценке ситуации, но организаторы поездки настаивали на этом факультете в связи с лучшей приспособленностью его обитателей к тяжелому труду. Остальных набирали уже позже по принципу кто первый, того и тапки. У Вадика с Костиком было небольшое преимущество: их факультет и спортфак находились в одном здании, и они раньше всех прознали о готовящемся вояже. Первым новость узнал Егоров. Одному ехать в незнакомой компании было стремно, и он начал искать попутчика со своего курса. Сразу же по чистой случайности подвернулся Гуров, и они не раздумывая рванули на запись, не оповещая остальных.

Костик поступил в институт, имея ничем не примечательную внешность: чуть ниже Вадика, короткая стрижка, щуплый; пожалуй, выделялся только большой еврейский нос. Первую сессию он сдал на отлично, но потом отпустил волосы, увлекся походами на байдарках и без и так же, как Егоров, забил на систематическую учебу. Внешне он стал походить на Чингачгука; сходство добавляла тесьма с орнаментом, охватывавшая его голову, дабы удержать периодически разлетавшиеся при движении волосы. Дружба, начавшаяся с арбузов, принесла Вадику самого верного и закадычного друга всей его жизни.

Их привезли и поселили в бараках в маленьком селе с облезлыми административными зданиями и крепко сбитыми частными явно зажиточными домами. Утром приезжали раздолбанные колхозные автобусы и развозили всех по бескрайним астраханским полям. Там уже стояли в ожидании погрузки фуры со всех уголков страны. Каждый водитель выбирал бригаду и договаривался о цене. Как оказалось, основной заработок на арбузах был неофициальным. Фуру можно было загрузить по-разному. Это на развалах рынка лежат арбузы более-менее одного размера, а на бахче можно закидать грузовик кавуном (тюрк. «арбуз», – Прим. ред.) размером с детский резиновый мяч, который точно никто не купит. Поэтому толковый водитель договаривался, чтобы грузили нормально, а бестолковый получал полмашины корма для коров. Ценник за фуру гулял от трехсот до четырехсот рублей. В день бригада из десяти человек могла собрать три фуры. Безумные деньги, учитывая, что месячная стипендия составляла жалкий полтинник. И это не считая официальной зарплаты.

Существовала одна сложность – коммерческие фуры приходили далеко не все. Где-то половине водителей было абсолютно безразлично, чем их загрузят. Так получалось, что шустрые студенты сразу разузнали о местных порядках и с первого же дня забрали под себя весь платный грузопоток, оставив бомжам только официальные трудовые расчеты. Для этого с каждой бригады выделили по одному добровольцу и отправили их к перекрестку с трассой, дабы сразу перехватывать и распределять весь коммерческий поток. Бомжи о такой несправедливости узнали только на четвертый день, поинтересовавшись у местных, по какой причине студенты пашут даже после заката солнца под светом фар грузовиков. И это при том, что сбор арбузов – не самое безопасное занятие: на бахчах водились змеи и скорпионы. Резиновые сапоги в тридцатиградусную жару – не самое приятное дело, но они исправно защищали ноги, а вот с руками было сложнее – змея прокусывала резиновую перчатку на раз. Поэтому, прежде чем брать в темноте арбуз, его сначала пинком откатывали ногой на полметра и уже потом хватали руками.

Стахановские темпы молодежи были высоко оценены бомжеватыми земляками. На следующий день студенческий дозор оказался жестоко избит за хлебание в одно рыло общественных ништяков, и ни одна бригада института не получила ни одной платной фуры. Вернувшись с полей, злые КМС-ники, недовольные мастера спорта и примкнувшие к ним возмущенные студенты других бестолковых в плане спорта факультетов, но имеющие навыки хоть какого-либо мордобоя, отметелили два барака бомжей так, что на следующее утро те не вышли на работу. В дополнение ко всему в качестве моральной компенсации, ну и для «лечения» пострадавших товарищей, была отобрана вся алкогольная продукция. Дело в том, что ханыги платой за погрузку брали исключительно алкоголь, который тогда отпускался по талонам. Для водителей было выгоднее расплачиваться натуральным продуктом, чем деньгами, а бомжи, заработав наличные, ничего не могли купить из необходимой алкогольной заправки, не имея этих самых талонов. Поэтому противник бился отчаянно, представляя грядущие потери. В паре комнат даже попытались забаррикадироваться, но Вася – мастер спорта по тяжелой атлетике – вынес и дверь, и баррикаду одним умелым рывком.

На следующее утро явились парламентеры – трое наименее пострадавших в вечерних баталиях.

– За добавкой пришли? – под усмешки их проводили к студенческим бригадирам.

– Ну, зачем вы так? Мы же по-хорошему. Вот общество скинулось, у местных самогона купили, чтоб разговор смазать.

Вместе выпили мировую. Несмотря на стенания бомжей о тяжелом детстве и апелляций к божьей справедливости, постановили отдавать им с трассы каждую третью платную фуру и вернуть весь алкоголь за исключением ящика дагестанского коньяка в качестве штрафа за беспредел на дороге и за неспособность решать вопросы мирным путем. Вадик и Костя активно участвовали во всех боевых событиях и последующих переговорах, чем заслужили законную долю авторитета своих коллег со спортфака, сдружившись той юношеской бескорыстной дружбой, что не покидает и в зрелом возрасте. Да и что может быть надежнее, чем узнавание друг друга в конфликтной ситуации?

Возвращались они домой арабскими шейхами – в карманах у каждого тяжело и солидно топорщилось по несколько тысяч рублей. Уму непостижимо, как доехали на перегруженном бахчевыми культурами автобусе до дома. Дынями были забиты багажники, а арбузами уложили весь проход Икаруса почти до спинок сидений. Когда случались редкие остановки, народ буквально выползал по арбузам на выход, а поход в туалет всей компанией занимал час. Когда автобус подъехал к институту и началась выгрузка, вернувшиеся неделю назад собиратели картошки прильнули к окнам аудиторий.

На площади перед родной альма-матер разминали ноги уже не собратья по учебе, а победители в пока еще не известном забеге. Их лица излучали ту уверенность в жизни, с которой можно было покорять города. Обитатели арбузного Икаруса разошлись в будущее разными дорогами, но одним курсом – в направлении денег. Средний и крупный бизнес, бандиты, финансовые спекулянты, топ-менеджмент – но это в будущем. А пока автобус помогала разгружать вся чутко реагировавшая на любую халяву общага, и вечером был пир.

Незаметно отплакала осень, затрещала морозами зима, и подкралась зараза-сессия. Какая неожиданность! «От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год», – пела за стеной чья-то гитара, вселяя неоправданный оптимизм и надежду, что и в этот раз прорвемся к заветному зачету сквозь лень и беззаботность общажной жизни.

– Ты в курсе, что сегодня декан на лекции всему курсу перекличку устроила? – спросил Вадика Костя.

– И че?

– А то, что она выписала фамилии всех, кого не было, и пообещала казнь лютую на экзамене.

– У тебя конспекты есть? – нахмурился Егоров, предчувствуя неизбежный армагедец.

– Нет. И никто не даст. Все напуганы до усеру, – покачал головой Гуров.

– Как сдавать будем?

– По нейрофизиологии есть кирпич, но он объемом с «Войну и Мир».

Кирпичом на студенческом сленге назывался любой учебник из-за сопоставимых размеров толщины обоих предметов.

– А экзамен когда?

– Через две недели.

– Успеем.

Для Егорова не было понятия учить предмет, он его читал. В школе стихотворение прочитывалось один, в крайнем случае два раза, если слишком длинное, и просто запоминалось. То же самое касалось всех гуманитарных наук. По остальным Вадик запоминал логику и формулы. Часто предметы ему не нравились, что вызывало внутреннее сопротивление, и это было самым большим препятствием в их изучении. Но учебник по нейрофизиологии человека он прочел как художественный роман. Особенно электрофизиологию.

Как оказалось, они с деканом были влюблены в один и тот же учебный предмет. Это была песня. Егоров недолюбливал химию за некую недосказанность. Пустые клетки таблицы Менделеева навевали сомнение во всей системе. Не помогал даже авторитет создателя русской водки. В биологии тоже не все устраивало – не было должного приложения точным дисциплинам. И тут, как оказалось, существовала наука, обойденная его вниманием, но полностью отвечающая собственным вкусам. Медиаторы, натрий-калиевый насос, мембранный потенциал, синапсы, рефлекторная дуга звучали музыкой для Вадикова сердца. Естественно, никаких двух недель не понадобилось, хватило четырнадцати дней. Все-таки три работы отнимали много времени. На экзамене он первый поднял руку, обозначив готовность к ответу.

– Ну, посмотрим, – тон декана не оставлял сомнений в ее намерениях. – Ни на одной лекции я вас, молодой человек, не видела. Сразу два ставить или поумничаете?

– Галина Петровна, виноват. Пришлось семейные вопросы решать, – уж если Вадик и врал, то грамотно. Ни одно женское сердце не устоит под аргументом семейных проблем.

– И что это за такие вопросы, которые учиться мешают? – декан повидала за свою жизнь разных малолетних проходимцев и под давлением на жалость, как ей казалось, не прогибалась.

– Ну, мама с бабушкиными проблемами не всегда справляется. Приходится подключаться. Не хочу об этом говорить. Давайте я лучше на билет отвечу? – Вадик понимал, что с темы семьи пора съезжать.

Его гоняли долго и основательно, но в итоге он единственный вышел с зачеткой, в которой красовалась надпись «отлично». С пятеркой пролетела даже Алена. Обычно при сдаче экзамена первыми отстреливаются отличники, а в конце троечники. Это абсолютно неверный подход. Нельзя первыми пускать звезд, на их фоне все остальные кометы и астероиды смотрятся ушлепками от науки. А уж если в вашу группу занесло малолетнего вундеркинда или будущего академического светилу, помешанному на науке, то эта черная дыра способна поглотить любые высокие балы. Усердие Вадика дало именно такой эффект. Егоров готовился к сдаче по учебнику и освоил гораздо больший объем знаний, чем давался на лекции. Он углублялся в темы, которые формально не относились к билету, заранее блокируя возможные дополнительные вопросы. После такого сравнения ни у кого из преподавателей не поднялась рука повторить в этот день отметку пять. Вадик запомнил прием и не упускал случая поиграть на контрастах и в других обстоятельствах. На следующий день его вызвали в деканат.

– Вадим, ты с дипломом определился? – спросила декан.

– Нет, – Егоров покраснел. Он о нем даже и не думал. Но Галина Петровна сочла всполохи на щеках за скромность.

– У меня к тебе есть серьезное предложение. Я мало видела студентов с таким знанием предмета, при том, что вижу, в какие короткие сроки ты освоил мой курс, – она пресекла жестом попытку Егорова оправдаться. – Не надо рассказывать то, что может испортить дальнейший разговор, добавив в него вранья.

Галина Петровна сделала паузу, давая осознать новые правила взаимоотношений.

– Хочу, чтобы ты поучаствовал в новом проекте института, которым я руковожу, – продолжила декан. – В общем, это изучение электрической активности нервных клеток у улиток. Почти фундаментальная наука, так как внутриклеточные процессы у всех организмов по сути идентичны. Начнешь у меня с диплома, если все пройдет нормально, оставлю после окончания института на кафедре работать и кандидатскую диссертацию писать.

У Вадика перехватило горло. Он никогда не хотел работать учителем. Нажим мамы затолкал его в педагогическую колею и практически приговорил к работе в сельской школе, и теперь из нее намечался выход. Занятие наукой в Союзе считалось делом респектабельным и даже кое-где финансово успешным. Но главное – давало возможность поменять грядущую судьбу сельского учителя на жизнь городского ученого. Соблазнительная перспектива.

– Спасибо, Галина Петровна! Не подведу, – в голове Вадика возник образ императрицы, облагодетельствующей своего вассала. Видимо, проснулся задремавший со школы Пикуль. «А надо руку целовать?» – прохихикал в голове чей-то голос.

– Ну, вот тогда тебе немножко литературы, почитай на каникулах. А после продолжим разговор, – декан указала на стопку книг. Беззаботная общажная жизнь прощально помахала рукой, и следующие несколько месяцев он провел, вгрызаясь в теорию внутриклеточных процессов.

Иметь в качестве научного руководителя декана факультета оказалось очень неплохо во всех отношениях. Преподаватели смотрели сквозь пальцы на его мелкие проступки, профком подкидывал дополнительные талоны на питание и недельные путевки в студенческий профилакторий. Жизнь начала лосниться и приобретать упитанный вид.

Но буквально через несколько месяцев разразилась гроза. Его неожиданно вызвали к ректору. Крупная, эффектная когда-то женщина, теряющая красоту с годами и делами, умела рождать локальные землетрясения и цунами институтского масштаба, если для нее создавали проблемы на периферии обзора институтских владений. Входя в кабинет начальства, Егоров даже не догадывался, что именно он их и создал.

– Явился, голубчик? – ректор сразу настроилась на боевой лад.

– Здравствуйте, Надежда Семеновна.

– Ты что, аферист малолетний, сесть захотел?

– Куда? – не понял Вадик. Себя он считал законопослушным гражданином и без особой надобности старался не раздражать государство. Но в этом самом государстве с законом творилась такая неразбериха, что надежду на отсутствие судимости уже давно вселял не уголовный кодекс, а интуитивное понимание, что властям, даже мелким, сейчас не до тебя. «Где же я так накосячил?» – пронеслось в голове Егорова.

– Что?!!! Он еще спрашивает? – ректор уже орала не своим голосом. Чего-чего, а заводиться она умела с пол-оборота. – Ты у нас на очном учишься или на заочном?

– На очном.

– А как, учась на очном, ты умудряешься у нас же работать на трех работах? Я сейчас подниму твою зачетку и все натянутые тройки перетяну на неуды. Ты завтра же вылетишь из института прямиком в армию! – судя по эмоциональному состоянию ректора, угроза могла немедленно воплотиться в реальность.

– У меня нет троек. В основном пятерки и немного четверок, – Вадик опустил глаза. Душа, ушедшая в пятки, пыталась пробурить пол и сбежать к шахтерам. Те были не против, поскольку большая их часть бастовала под станами Государственной Думы, а работать в шахте кому-то все-таки нужно.

– Да ты еще и врун! А что собственно я ожидала… – она развела руками и хлопнула ими по столу.

– Надежда Семеновна, по учебе за мной хвостов нет. Вот у Галины Петровны можете спросить, я у нее диплом пишу, – Вадик включил наивную добродетель интеллигентного простачка.

– А мы сейчас проверим. Маша, соедини меня с деканом хим-био! – крикнула она секретарше. – Галина Петровна, добрый день! – на другом конце провода послышалось что-то дружески-неформальное. – Да, хорошо доехали. Извини за Сережу. Я к тебе по делу. Есть у тебя такой прохиндей Егоров Вадим на третьем курсе. Что значит хороший мальчик? Галь, а ты в курсе, что у меня ОБХСС?[2 - Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности.] был сегодня? Из-за чего? Вот как раз из-за него. Он у тебя оказывается стахановец, на трех работах устроен. Нет, не в ночную. Дворником при общежитии. Ну, хорошо, можно и ночью улицу мести. Но он у тебя в корпусе еще на двух работах работает. Как про лаборанта знаешь? И что? Мать-учительница с больной бабушкой одна воспитывает? Ну да, ну да. И он реально везде работает? То есть ты считаешь это по обстоятельствам, а не финансовая махинация с фиктивной работой? Да, с комендантом общежития я поговорю. Все. Да, и ждем в субботу в гости, – она положила трубку. – Напишешь заявление об уходе со всех трех работ, – выдала ректор, покрутя большими пальцами друг о друга несколько секунд.

– А можно я хотя бы лаборантом останусь? – взмолился Вадик, предчувствуя финансовую катастрофу сугубо личного масштаба.

– Вон! Вон отсюда! И чтобы сразу в деканат шел. Там тебе все объяснят, – Надежда Семеновна опять включила сирену.

Галина Петровна и вправду объяснила быстро и доходчиво, что с государством играть в такие игры можно, если ты настолько дурной, что тебе плевать на свою жизнь и последующую карьеру.

– Куда бы тебя отправить на время, пока все не уляжется… – в раздумьях она подошла к телефону и, как будто вспомнив что-то, уже решительно набрала внутренний номер. – Феликс Григорьевич, к вам запрос пришел на отправку студентов в Кандалакшский заповедник на практику. Места еще есть? – в трубке послышалось невнятное бульканье. – Нужно оформить одного студента.

Егоров начал умоляюще трясти поднятыми вверх двумя пальцами, изображая лицом вселенскую катастрофу.

– Тебе чего? – декан прикрыла трубку рукой.

– Еще одного человека со мной можно?

– Прошу прощения, двух студентов, – в ответ коротко булькнули.

– Да, сейчас пришлю, – Галина Петровна положила трубку. – Ну, ты наглец. Девушку свою хочешь взять?

– Девушки пока нет. Друга.

– Это кого?

– Гурова.

– Ну, пропал заповедник… Поедешь за Полярный круг на практику по орнитологии на три месяца. И вот, чтобы не расслаблялся там, возьмешь еще пару книжек почитать, – она указала на очередную стопку кирпичей. – Сессию сдать не успеете, значит будете экзаменоваться с двоечниками в августе. Я договорюсь. Только чтобы с первого раза отстрелялись, на пересдачу шансов не будет.

– Галина Петровна, а вы в курсе, что студенты вас мамой Галей называют? – это была не лесть, а чистая правда. Можно даже сказать, кристально чистая. Ее обожали все.

– Иди… подлиза, – усмехнулась декан. Что знал этот сопливый юнец о том, в каком количестве судеб она поучаствовала, не дав их сломать об упрямую букву закона.




Глава 5. Север


«На дальней станции сойду. Трава по пояс.
Зайду в траву, как в море босиком.
И без меня обратный скорый, скорый поезд
Растает где-то в шуме городском»

Поезд и правда растаял, как и обещал вокально-инструментальный ансамбль «Пламя», позабыв уточнить время следующей встречи. Кандалакша встречала друзей свежим майским ветром с моря, заснеженными верхушками сопок и жестяными банками сока манго в каждом магазине. Видимо, кто-то опять торганул остатками Родины и обналичил сделку довольно экзотическим способом.

– Вадь, давай купим? – предложил Костя. – Ты хоть раз манго пробовал?

– Пробовал. Мигель угощал.

– Ну, и как?

– Ну, так… – Егоров попытался напрячь память ощущений. Ощущения брыкались и не хотели проявляться. – Я вкуса не помню, мы им гаванский ром закусывали.

Банки мутно желтели жестяными боками, удивляя непонятной родословной на этикетке. Но риск – дело благородное. Пить в Заполярье сок загадочного тропического фрукта – в этом был какой-то экзистенциальный вызов, если и не всему миру, то своей привычной жизни точно. Да и что может быть лучше, чем разбавлять обыденность новыми ощущениями, ну, а риски приключений кишечника никто не отменял, ибо за все нужно платить.

– Сок манго, одну банку, пожалуйста, – Костик уже расплачивался с кассиршей, равнодушно насиловавшей не совсем исправный кассовый аппарат.

– А, приезжие… – продавщица протерла пыльную банку тряпкой и поставила ее на прилавок. – Нашим-то уже давно надоело. Весь город второй год эту дрянь пьет.

– Что, прям полное говно? – насторожился Костя от такого прямого указания на приключения со здоровьем. Экспериментировать с организмом при стопроцентной возможности попадания в инфекционную больницу все-таки не хотелось.

– Металлургический комбинат пропиваем, – внезапно хохотнула кассирша, отсчитывая сдачу и заодно разъясняя текущую обстановку. – Вот ждем, что за порт дадут. Пейте, не отравитесь. Нам не качество не нравится, а то, что мы как бы всем городом участвуем в чьем-то воровстве, но сами на этом ни хрена не зарабатываем.

– Да, мы попали на крутую делюгу, – облегченно засмеялся Вадик вместе с уже перепуганным не на шутку здоровьем. – Может, нам чего достанется?

– Ой, ребятки, не лезьте вы в эти дела. Всех денег не заработаете, – отчего-то испугалась кассирша. – Тут без вас охотников хватает: половина в море с якорями на шее лежат, а половина на сопках камнями присыпана.

Они вышли из магазина. Солнце вовсю заливало унылость северного города, пытаясь хоть как-то раскрасить его убогость своими лучами. Серым было все: дома, асфальт, заборы, деревья, еще не обросшие листвой. И только темно-зеленый танк с красной звездой на Центральной площади отчаянно целился в здание районной администрации, пытаясь то ли расстрелять этот серый беспредел, то ли призвать к ответу манговых аферистов. Его бронированная уверенность в выборе цели наполняла площадь оптимистическими смыслами. Верилось, что у танка все получится.

– Смотри, какие собаки нажористые, – Костик показал на лежащих под памятником лохмато-мордатых псов, размером с небольшого теленка. Впрочем, страха они не вызывали, объединенные с людьми общим пофигизмом.

– А ты заметил, что тут не видно маленьких собак? – спросил Вадик, рассматривая псов-переростков.

– Ага. Дохнут, – хохотнул Гуров.

– В смысле?

– А попробуй в минус сорок зимой согреться, если ты размером с варежку.

– Логично.

Им повезло с локацией – кордон заповедника находился всего в каких-то пятнадцати километрах от города. Если проехать на рейсовом автобусе вдоль Кольского полуострова со всеми остановками – полчаса ходу. Времени было завались, поэтому они еще немного пошатались по городу, обойдя несколько магазинов с книгами и хозтоварами. У Егорова начисто отсутствовал интерес к литературе в связи с нагрузкой от Галины Петровны, а вот у Гурова к этому времени начался забавно-криминальный период под названием «Мои первые книжки». Костя подцепил клептоманию. Ничего существенного он не крал: мелочи, никому не нужные, максимум книжки, которые в ту пору уже не очень-то и ценились. Ни о каком воровстве с целью обогащения не могло быть и речи. В большинстве случаев Гуров возвращал все на свои места на следующий же день, так как человеком был законопослушным, и страшно страдал, когда не удавалось вернуть вещь на место.

– Смотри, что я поимел, – Костя вытащил из-за пояса, прикрытого выпущенной рубахой, маленькую книжицу. Он похвастался своим достижением по дороге от магазина к автостанции. В его руках, слегка дрожащих от возбуждения, пузырилась на ветру обложка с надписью «Ричард Бах. Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Ах, Анна Андреевна, знали б вы, что не только стихи растут из сора, не ведая стыда. Духовный поиск начинается в грязи, ибо на небе ему нечего делать, поскольку там все уже найдено.

– Костя, твою мать! Когда это прекратится? – Вадим быстро оглянулся в сторону книжного магазина. Погони не было. – Как может приличный еврейский мальчик из интеллигентной семьи заниматься такой фигней? Ты понимаешь, что клептомания – это сублимация какой-то твоей внутренней проблемы? Может, ты мне все-таки расскажешь, что случилось?

Гуров молчал и с блаженной улыбкой выслушивал дальнейшее морализаторство друга по дороге к автовокзалу. Под бубнеж Егорова купили билеты на рейсовый автобус, под его же шипение (чтобы не слышали другие пассажиры) тронулись в путь. Насколько серым представлялся город, настолько же безумно красочно разлеглась тайга за его пределами. Мхи, лишайники, кусты перемерзшей брусники, ели и сосны давали палитру красок, которой позавидовал бы любой импрессионист.

– О! Я теперь понимаю городских аборигенов. Такую природу можно уравновесить только серостью их человеческого бытия, – наконец-то открыл рот Костя. Он с восхищением рассматривал мелькавшие за окном пейзажи.

– То есть своих Моне они душат еще в колыбели? – продолжил мысль Вадик.

– Скорее, в головах, – вдруг погрустнел Гуров и повернулся к другу. – Я влюбился, Вадюх.

К такому неожиданному переходу Егоров был не готов, отчего повисла неловкая пауза. Рейсовый автобус очень долго поднимался на перевал, и складывалось ощущение, что он вот-вот заснет. Зато потом под горку покатился легко и быстро, весело ухая на дорожных буграх и колдобинах. Точно так же в голове Егорова прыгали и кувыркались файлы разных событий последнего месяца, когда друга словно подменили.

– Ну, колись дальше. Кто она? – общая картина наконец-то собралась, но Вадику недоставало деталей.

– Юля Зеленцова с первого курса.

– О! Симпатичная девчонка. У нас в общаге живет. В б******е и сучности не замечена. Хороший выбор, – одобрил Егоров. – Ну, и что у тебя с ней?

– В том то и дело, что ничего.

– Так ты поэтому книжки крадешь?

– Не знаю, но по времени эти события сходятся.

– А чего не поговоришь?

– Боюсь, – Костя уставился в прыгающий пол автобуса. – Может, поможешь?

– Чем? – удивился Егоров.

– Ну, познакомишь нас. Ты же всех в общаге знаешь.

– А жениться на ней тоже я буду? – Вадик так выразительно посмотрел на Костю, что стало понятно, что подразумевается под словом «жениться». – Давай сам. Я через это проходил, и ты не развалишься. Настоящий мужик должен уметь делать любые вещи, даже неудобные для себя.

С перевала открылся вид на бескрайний Кандалак-шский залив, заплеванный островами и лудами?[3 - Безлесный остров.] у берегов. Четырехметровые приливы и отливы каждые восемь часов меняли его облик. В некоторых местах вода уходила от берега на полкилометра, обнажая морское дно. Такие участки называли литоралью. Они давали пищу огромному количеству птиц, прилетающих сюда на гнездовья. Но все эти знания были впереди, а пока нагруженные сумками и рюкзаками друзья благополучно вывались из автобуса к остановке с названием «д. Лувеньга». Тему душевных метаний пришлось отложить на неопределенный срок.

– Бабуль, не подскажете, где кордон заповедника? – спросил Вадик у прохожей.

– И что вас сюда несет неугомонных? Сидели бы у себя по домам, – она была явно не в восторге от упоминания заповедника.

– Так мы помогать приехали. Спасибо не просим, хоть дорогу покажите, – возмутился Костик.

– По прямой пойдете, за мостом метров двести и поворот налево будет. Там сами увидите. И Сергеичу скажите, что злы на него мужики. Пусть не лютует, как бы чего не вышло, – бабка кряхтя полезла по крутой тропинке в небольшую горку, на которой торчал маленький бревенчатый домишко.

– Не, ну, ты смотри, куда не кинь, так какие-то разборки. В городе завод распилили, а здесь что делят? – Гуров задал чисто риторический вопрос. – Тревожная какая-то бабка.

– Угу. Тревожная бабка со злыми мужиками, – Вадим уже закидывал свой рюкзак за спину. – Пошли, Костя, приключения нам здесь обеспечены.

Сергеичем оказался начальник кордона. Кандидат биологических наук Александр Сергеевич Коряев – мужчина небольшого роста с широкой бородой и мелкими голубыми глазами встретил их прохладно в всех смыслах этого слова.

– Занимайте летний домик. Там холодновато жить, поэтому придется постоянно печку топить. Как обустроитесь, сразу ко мне. Форма одежды полевая, сапоги обязательно наденьте, – коротко обрисовал он ближайшие перспективы новоприбывших голобородых сотрудников.

У кордона стояли сразу три дома. В первом жил Сергеич, там же находилась и лаборатория. Это было капитальное строение с бетонным фундаментом и кирпичными стенами, внушающими абсолютную надежду на тепло, хранящееся внутри, но плохо вписывающимся в окружающую архитектуру таежного леса. Чего нельзя было сказать о втором доме, в котором жили юннаты со своими руководителями, представлявшим собой гигантскую избу из толстых бревен с двумя печками. Как говорится, все лучшее детям. Третье строение по сравнению с каменным домом не то что не вписывалось в природный ландшафт, оно казалось привнесенным из совершенно чуждых жарких и легкомысленных стихий. Разум отказывался называть его домом, но делать это упорно обязывало начальство заповедника. Имелись стены, пол, даже крыша с чердаком, но все было обито тонюсенькой доской, и в ее щели на улицу можно было просунуть карандаш. Через такое сито морской бриз остужал натопленную печь за час. На протяжении трех месяцев друзья, припахав в качестве бесплатной рабочей силы юннатов, собирали откуда ни попадя куски всевозможных строительных материалов и пытались обить ими снаружи стены, чтобы хоть как-то сохранять тепло.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67233878) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Известная в Советском Союзе марка портвейна «777».




2


Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности.




3


Безлесный остров.