Книга - Честная история мамы особенного ребёнка

Честная история мамы особенного ребёнка
Анна Гуринович


В обычной семье рождается ребёнок, которому врачи не дают шансов на жизнь. Девочка выживает, но родители сталкиваются с борьбой за дальнейшую полноценную жизнь дочери. Невероятные повороты судьбы семьи и их путь от отчаяния к принятию тронут сердце читателя и увлекут с первых минут.Книга состоит из пяти частей, соответствующих пяти этапам принятия неизбежного. Эта реальная история поможет читателю справиться с собственными трудностями, принять неизбежное и никогда не сдаваться!





Анна Гуринович

Честная история мамы особенного ребёнка





Предисловие




Честная книга о жизни мамы особенного ребёнка, которая трогает сердце.



Терапевтическая история о вызове судьбы, который, с одной стороны, делает видимой всю хрупкость человеческого существования, с другой – провозглашает силу Духа.



Встретившись с испытаниями, каждый из нас выбирает свой собственный путь. Для кого-то это непрерывная борьба, в которой нет места сомнениям и слабости. Для кого-то это бесчеловечная несправедливость, стоя перед которой, неизменно чувствуешь себя жертвой, а мир – своим обидчиком. Для кого-то это удар, который невозможно вынести и, кажется, что единственное решение – сдаться.



Автор книги щедро и искренне делится с читателем своей личной историей, в которой мы можем наблюдать невероятной красоты трансформацию – переход от ужаса, боли и отрицания к принятию и любви. К открытию нерушимой ценности самой жизни как она есть.



Тёплое послевкусие от прочтения с ещё более укрепившейся во мне верой в Человека, который способен обнаружить и опереться на свой внутренний свет даже в самые тёмные времена.



Книга будет полезна родителям, людям, переживающим болезнь близких, людям, находящимся в кризисе (особенно в экзистенциальном), а также всем тем, кто неравнодушен к историям, олицетворяющим силу и красоту человеческого Духа.



Диковицкая Анна



Практический психолог, семейный терапевт

Член Белорусской Ассоциации Психотерапевтов




ЧАСТЬ 1. Стадия принятия неизбежного «Отрицание»





Глава 1




Я сижу на своей постели в больнице. Ночь, в палате темно. На соседних койках сопят беременные соседки. Я понимаю – что-то не так. Постель подо мной мокрая. Я встаю и иду в туалет, который находится в коридоре отделения. Кругом тишина.

Через две минуты я уже бегу по длинным коридорам в поисках дежурного врача. Меня прошибает холодный пот, и я пытаюсь не паниковать. Но, пробегая весь коридор, не нахожу нужного кабинета. Делаю паузу, чтобы отдышаться, и пробегаю второй круг. Мне страшно. У меня отошли воды на тридцать седьмой неделе беременности.

Наконец глаза выхватывают надпись «дежурная медсестра» из пространства. Я настойчиво стучу.

Медсестра открывает дверь и выглядывает. У нее заспанный вид. Потирая глаза, она спрашивает с долей тревоги:

– Что у вас случилось, мамочка?

– Воды отошли.

– Точно?

Я отвечаю ей неровным голосом. Впервые в моей жизни что-то идёт не так. И я к этому не готова.

Меня отправляют в смотровой кабинет. Медсестра бежит за дежурным врачом.

В смотровом холодно. Очень холодно и неуютно. Я сажусь на край кушетки и осматриваю помещение. Над выходом из него я замечаю большую икону Божьей матери. По телу пробегает дрожь.

За дверью слышатся шаги. Это дежурный врач. Она заходит в кабинет и бросает на меня беспокойный взгляд. Ничего не говоря, врач берёт мою медицинскую карту и что-то ищет. Я внимательно слежу за ней взглядом и жду. Она врач, я ей доверяю. Ведь теперь я точно в безопасности.

Но через секунду моя безопасность становится призрачной. Доктор произносит себе под нос: «Плановое кесарево. Но я не умею делать кесарево».

Она выбегает из кабинета, оставляя меня с приподнятыми бровями. Сказать, что это звучало неожиданно – ничего не сказать. Но я не пугаюсь. Просто сижу и жду.

Проходит пятнадцать минут. Мои брови никак не опускаются на место. Потому что я по-прежнему сижу в смотровом кабинете одна.

Наконец по коридору слышны медленные шаги, это удручённая медсестра. Она оправдывается, что дежурная врач – из поликлиники, она теоретик, но не практик. Что меня отведут в мою палату. Что утром придёт заведующая и будет делать операцию сама.

Я зашла в палату и снова села на кровать. Мои соседки уже проснулись. Их было двое. Первая, что лежала ко мне ближе, была моей ровесницей и ждала первенца. Вторая соседка была много старше нас и ждала третьего ребёнка. И сейчас первая бледнела и почти падала в обморок, в то время как вторая оставалась спокойной и всячески меня подбадривала. В ход пошли истории о том, как рожали подруги, и какие необычные случаи происходили со знакомыми. Спать уже никто не смог.

Я не помню, как долго тянулось время до утра. Но вот в палату вошла медсестра из утренней смены. Она пригласила меня в смотровой кабинет.

Я дошла до знакомого кабинета и заглянула внутрь. Взгляд снова упал на большую икону Божьей матери над входом.

– На кресло, – прозвучал чей-то голос рядом. Обернувшись, я увидела в кабинете заведующую отделением, серьёзную и строгую женщину. Возле неё стояли две медсестры, и взгляд их не выражал ничего радостного.

Закончив осмотр, врач сказала:

– В родах! Готовьте к операции.

Медсестра, которая стояла слева от меня, пожала плечами. Она указала мне рукой на икону и сказала:

– Видишь икону? Молись!

Видишь икону? Молись. Её слова застряли в ушах. Я слышу их и по сей день.

Меня повезли экстренно готовить к операции кесарево сечение. Конечно, операция должна была пройти планово через три недели. Но вот уже две недели всё шло не по плану. Я лежала в больнице на «подкормке плода». Это означало, что ребёнок внутри меня перестал набирать вес. Я получала лечение ежедневно, но желаемого результата оно не принесло. И вот спустя две недели больничного заключения у меня неожиданно отошли воды.

Я нашла минутку и позвонила маме.

– У меня воды отошли, – говорю.

Мама взволновалась. Она родила троих детей и понимала о таких ситуациях побольше моего. Потом я позвонила мужу. На моё удивление, он обрадовался.

– Дочь сегодня родится! – говорит. И ликование в голосе.

Я легла на каталку, и меня повезли в операционную. Рядом шла молодая медсестра. Она была внимательна и много улыбалась. От её присутствия стало легко и тепло.

В операционной всё происходило быстро. Врачи окружили меня, каждый выполнял свою манипуляцию. Последнее, что я запомнила, это тревожный голос заведующей: «Поторопитесь», и мягкий голос анестезиолога: «Спокойно, уже почти». А потом стало темно.




Глава 2




Я просыпаюсь на операционном столе и первое, что чувствую, это сильную боль внизу живота. Вокруг по-прежнему много медработников. Мне что-то говорят, но я всё время думаю про боль. Две медсестры подходят к операционному столу и пытаются переложить меня на каталку. Я шепчу: «Живот, живот». Но никто не обращает внимания. Окружающие озадачены.

Меня закатывают в большой лифт с женщиной-лифтёром. Лифт предназначен для пациентов, которых везут на операцию или обратно. Весёлая женщина-лифтёр поворачивается к медсёстрам и спрашивает: «Ну, кто? Мальчик или девочка?» Но те молчат. Я лежу и думаю: «Чего же вы молчите? Девочка ведь, девочка!» И сама отвечаю ей шёпотом: «Девочка».

Меня привозят в палату. В ней две кровати, но из пациентов я одна. Где-то постоянно звонит мой телефон. Я не могу пошевелиться, не могу никого позвать. Все мысли крутятся вокруг боли и жажды. Я хочу пить. А телефон звонит, звонит, звонит… Наконец в палату заходит медсестра. Я жалуюсь ей на боль и жажду. Медсестра отвечает, что сейчас придёт врач – та самая, что проводила операцию. Пока жду, я проваливаюсь в сон.

Но вот открывается дверь и входит врач. Она выглядит озадаченной. Сначала задаёт общие вопросы о моём самочувствие. Разрешает сделать пару глотков воды. Убеждает, что мне дали самое сильное обезболивающее и просит немного потерпеть. После этого некоторое время стоит молча и смотрит на меня. Вдруг решается и говорит на одном дыхании:

– Ребёнок родился больной. Не выживет.

Я слышу, как ходят за дверью. Слышу, как щебечут медсёстры на посту. Как плачет чей-то ребёнок за стенкой. Я смотрю на потолок, он белый. Белый-белый…

– Сколько? – спрашиваю я.

– Пару часов или пару дней.

Я киваю. Закрываю глаза и слышу шаги выходящей из палаты заведующей.

Мне хочется рассказать о случившемся маме. Я понимаю, что это моя семья звонит мне всё время – волнуются. Когда в палату снова заходит медсестра, я прошу найти мой телефон, затем звоню.

В трубке гудки. Их прерывает грустный голос мамы.

– Мама, ребёнок не выживет, – говорю.

– Мы знаем, – отвечает она.

В этот же день моей семье разрешили меня навестить. Медперсонал шёл на нарушения, понимая моральную сторону вопроса.

Пришли втроём: мама, муж и свекровь. Они зашли тихо и аккуратно, как воспитанные дети в музей. Я помню, что мама подошла к моей кровати, и мне стало больно от одного прикосновения. Болел шов внизу живота. Я помню её почти прозрачные глаза и грустную улыбку. Но плохо помню, о чём мы говорили.

Мама и свекровь стояли рядом, а муж чуть позади – ждал. Он был молчалив, опустил глаза.

– А мы девочку нашу сегодня крестили, – сказала мама.

– Какую девочку?

– Варю… – отозвался Егор.

Варя. Мы выбрали это имя ещё до родов. Именно так и хотели назвать нашу дочь. Успели.

Я узнала, что пока я отходила от наркоза, моя семья приняла решение крестить дочь прямо в реанимации. Родители приехали в Костёл и в срочном порядке увезли ксендза в больницу для совершения обряда.

Посторонним в реанимацию нельзя, но в этот раз разрешили. При условии, что войдёт только ксендз. Его звали Константин, он был очень молод и очень оптимистичен.

Проведя обряд, Константин вышел из отделения реанимации, его обступили родители и муж. Они узнали, что крёстной мамой стала дежурная медсестра, потому что без крёстного родителя обряд провести нельзя. Что Бог даст, и всё будет хорошо.

– Когда Варя выйдет из больницы, мы закончим обряд Крещения в Костёле, – просто сказал он.

Мне стало радостно. Что крестили, что дали имя.

Спустя некоторое время мамы вышли и оставили нас с мужем наедине. Егор сел около моей кровати, взял меня за руку и заплакал.

Время посещения было строго ограничено. Вскоре Егору пришлось уйти, и я осталась одна.

В мою палату больше никого не положили, потому что остальные пациентки были с детьми. Персонал не хотел меня травмировать.




Глава 3




На следующий день я узнала, что мою дочку привезли на реанимобиле в реанимацию детской областной больницы в посёлке Боровляны. Оборудование и возможности областной больницы были лучше, чем в нашем городе. Мне принесли номер телефона реанимации, написанный на клочке бумаги.

– Звоните, узнавайте состояние ребёнка.

Звоните и узнавайте.

Первый день я не звоню – собираюсь с духом. На следующий понимаю, что надо перешагнуть через себя, надо позвонить.

Набираю номер. Гудки дрожат в трубке.

– Алло, – отвечает женский голос, – детская реанимация.

– Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, какое состояние у Варвары Г.? – я произношу слова, но словно слышу их со стороны от другого человека.

– А кто спрашивает?

Пару секунд я соображаю.

– Мама… – говорю. И тут меня словно бьют мешком по голове. Осознаю – я мама! А мой ребёнок умирает!

Я начинаю рыдать. Голос в трубке меня успокаивает. Но мне так горько, так плохо, страшно.

Сквозь поток слов до меня долетает всё тот же голос в трубке: «Но вдруг случится чудо?»



Вдруг случится чудо?



Узнав, что Варя стабильна, я благодарю и кладу трубку. Понимаю, что больше не смогу звонить сама, что придётся просить о помощи мужа или папу. Тех, у кого покрепче нервы.

Через несколько дней у меня поднимается температура. Я больше не получаю «самых сильных обезболивающих», и постепенно реальность заполняет мой мозг. Я впускаю её дозировано. Медсёстры удивляются: «Какая спокойная и адекватная мама!» Но, на самом деле, я умерла. Я умерла, но боялась, что кто-нибудь догадается.

Меня положили в палату без соседей, чтобы уберечь. Об этом мне сказала заведующая. Я думала о её словах, когда смотрела на картину над кроватью. Большое полотно с изображением младенца. Думала о её словах, когда слушала по ночам дружный хор детского плача. Этот хор заводился каждую ночь, несколько раз за ночь. Вот приезжает роженица, она кричит. Вместе с ней начинают дружно кричать и дети в отделении. Как только её увозят в родильный зал, и крик в отделении утихает, утихает и хор младенцев. Я смотрю в темный потолок по ночам и считаю: первая роженица приехала, вторая, третья…

Персонал ухаживает за мной, как за ребёнком. Можно сказать, меня нянчат. Всё чаще я начинаю хныкать, жалуюсь – всё болит, я устала, я хочу домой. Я понимаю, что это капризы. Но персонал слушает, они жалеют меня, делают всё, что от них зависит. Заведующая обещает: «Мы Вас выпишем раньше. Как только будет возможность».

В один из дней, когда я уже могу вставать с постели, но хожу, придерживая шов рукой, мне звонит моя сестра. Она живёт в соседнем городе, но сейчас приехала навестить меня. Снимаю трубку, и она говорит: «Аня, посмотри в окно». Я подхожу к окну, а там они все: мои родители, Егор и моя сестра Наташа. Все смотрят на меня и улыбаются, а Наташа машет рукой изо всех сил.

И я босая, согнувшись и придерживая рукой шов – к ним! Бегом! По холодной больничной плитке, мимо всех палат, мимо поста персонала – прямо на коридор, к лифтам. К маме, папе! К мужу и сестре! Выбегаю из отделения, а они уже там. И я падаю в их объятия. Мама снимаем свою обувь и надевает мне. Мы садимся на скамейку в коридоре, они рядом, обнимают меня.

Мимо проходит заведующая. Она останавливается, её взгляд строг. Но через секунду взгляд смягчается. Она говорит:

– У вас десять минут. Но больше так не делайте.

Десять минут! Счастье! Десять минут с близкими среди этой безысходности!

Персонал спешит с выпиской. И вскоре, когда состояние шва и анализы не вызывают вопросов у врача, мне говорят – домой.

Домой!

Сообщаю радостную новость мужу. Собираю вещи и передаю их медсестре. Сама носить сумки я пока не могу. Выхожу в фойе отделения и сажусь на скамейку. Вокруг снуют туда-сюда мамочки. Кто-то с ребёнком на руках, кто-то без. Все они выглядят довольными. Уставшими, но довольными. Мне почему-то хочется улыбнуться, глядя на них. Повезло им. Как, должно быть, им повезло! И пусть они не понимают этого в заботах о новом человеке. Но я точно знаю, что им повезло.




Глава 4




Мы ехали домой молча. Папа был за рулём, муж сидел рядом. Я смотрела в окно и наблюдала за тем, как идёт снег. Мыслей в голове не было. Была только наша машина и медленный пушистый снег за окном.

По возвращению домой мы пытались жить обычной жизнью. В нашей тесной полуторке всё ещё стояла детская кроватка – пустая. Мы купили её незадолго до больницы, и уже к тому моменту успели собрать. Позже Егор настоял: «Разбирать не будем». И он был прав. Только отчего-то каждую ночь я никак не могла уснуть и вставала со своей постели. Ложилась на пол возле этой детской кроватки и беззвучно рыдала. Прости меня, прости меня, дочь.

Свою трагедию я пыталась пережить, как могла. Я знала, какой диагноз у моей Варвары, но не спешила лезть в интернет и читать информацию о нём. Я слышала о таком заболевании впервые. Глубокое поражение кожи. В нашем случае – поражение 100% кожи. Я знала, что у Вари самая глубокая форма этого заболевания, знала, что выглядит это очень плохо, что это не лечится. Но больше данной информации подпускать в своё сознание я не могла и не хотела.

В один из дней мне позвонила мама. Она была в радостном возбуждении:

– Аня, папа звонил сегодня в реанимацию. Наша Варя открыла глаза!

А ещё через неделю мы узнали, что Варю перевели из реанимации в самое обыкновенное инфекционное отделение. Состояние Варвары стабильное, а потому в реанимационных услугах она больше не нуждается!

Всё это казалось невероятным. Время от времени в голове мелькал голос медсестры: «Вдруг случится чудо?»

И вскоре нас с мужем попросили приехать в детскую областную больницу на разговор.

В условленное время мы уже стояли у дверей нужного нам отделения. Нас встретила молодая врач, я хорошо её запомнила. И имя запомнила – Юлия Станиславовна.

Юлия Станиславовна была очень энергична. Она открыла нам двери и пригласила пройти внутрь.

– Ну что, – сказала она, – пойдёмте знакомиться с дочкой.

Нас завели с тесную палату, обставленную сплошь и рядом кувезами. А в каждом из них – ребёнок. Все дети в этой палате были недоношенными или имели осложнения.

Жестом руки Юлия Станиславовна указала на самый большой и современный кувез в центре палаты:

– Вот тут.

Я подошла к этой огромной прозрачной «коробке» и не поверила своим глазам. Какая крошка! Какая маленькая девочка лежит внутри! Меня не поразили раны по всему телу, сухая кожа и кровоподтёки. Не поразило и то, как старательно Варя пыталась моргать (казалось, ей это даётся тяжело). Меня поразило лишь то, какая она крошечная.

– Нам пора, – говорит Юлия Станиславовна. – Идите за мной.

Она зовёт нас в кабинет. Молча проходим, садимся. Юлия Станиславовна садится за стол напротив нас. В этот момент я успеваю рассмотреть её – молодая, короткие волосы, решительные глаза.

Секунду она смотрит на нас, потом задаёт вопрос:

– Что вы решили?

– В каком смысле? – мы не понимаем.

– Забираете ребёнка?




Глава 5




Меня зовут Аня и на момент рождения дочки мне двадцать пять лет. Варя – наш первый ребёнок. Мы с мужем ровесники, познакомились, когда обоим было по двадцать два года в театральной студии, где были актёрами. Надо сказать, что это был любительский молодёжный театр, и мы не были профессионалами.

До рождения дочери я работала педагогом и имела образование учителя английского языка. Год я проработала в местной школе, даже заняла первое место в научно-практической конференции по английскому языку. Но работать в школе я так и не полюбила. А запомнила её такой: холодно, бедно, дети шумят.

Позже я познакомилась с будущим мужем и перешла работать в другое учреждение – Центр туризма. В этом учреждении работала завучем мама моего будущего мужа, она и предложила мне стать педагогом дополнительного образования в Центре туризма.

Центр туризма – это учреждение для детей и подростков, наподобие Центра детского творчества. Разница лишь в том, что уклон делается на кружки, связанные с туризмом, спортивным ориентированием и краеведением. Но и кружки для общего развития тут тоже имелись. Один из таких начала вести я.

Уже тогда мне стало интересно заниматься с детьми дошкольниками. Я вела у них занятия экологической, так сказать, направленности, а на деле рассказывала про природу Беларуси. И это были очень интересные занятия!

Мы с Егором начали жить вместе довольно быстро. Родители купили ему полуторку, в которой я поначалу просто гостила. Но месяца через три Егор сказал:

– Так оставайся что ли?

– Останусь, – ответила я.

Вот так я и осталась. А ещё через три месяца, лёжа в кровати перед сном, Егор спросил:

– А что ты думаешь насчёт свадьбы?

– Чьей? – не поняла я.

– Нашей, – говорит Егор.

Я, конечно, согласилась, и через полгода мы сыграли маленькую свадьбу, на которую позвали только самых близких: родителей и друзей.

Внезапно моя жизнь стала полной и интересной. А ещё через полгода мы узнали, что ждём ребёнка.




Глава 6




Мне назначен день, в который я должна лечь в инфекционное отделение к своей дочке. Задача врачей научить меня ухаживать за кожей Варвары, за глазами и в целом научить справляться с её диагнозом.

День моей госпитализации настал. Я помню своё волнение. Захожу в палату, светлую, чистую, и жду. Вот-вот привезут её – мою дочь. В палате две кровати. Одна для меня, вторая, с подогревом, для Варвары.

Слышу шаги в коридоре. Открывается дверь, завозят каталку, на ней Варя. Медсестра аккуратно перекладывает дочь в кровать с подогревом, а мне даёт первые указания. Я внимательно слушаю и киваю головой. Волнение проходит, всё как будто встаёт на свои места.

Наконец медсестра выходит из палаты, и мы остаёмся одни. Впервые, я и она. Мне любопытно и непривычно. Я подхожу к детской кроватке и хочу взять дочь на руки. Протягиваю руки, а она – отбивается, отважно машет кулачками. Защищается.

Я удивляюсь, но потом понимаю. Целый месяц дочь боролась за жизнь, ей ставили уколы, смазывали кремом с головы до пят ежедневно. И при этом никто не целовал, не прижимал её к себе. Целый месяц она боролась за жизнь одна. Но теперь я здесь. Я беру её на руки и прижимаю к себе.

Несколько минут Варя тревожно ёрзает на моих руках, но потом её крошечное тело расслабляется. Так мы сидит целый час. Я глажу её по голове, жалею, что-то говорю.

По всему её телу большие корки, которые свойственны для её заболевания. Со временем они должны сойти. Я не жду этого времени и аккуратно их снимаю. Целыми днями я копошусь вокруг Вари. Утром просыпаюсь и первым делом беру её на руки.

Во мне просыпается материнский инстинкт, который был приглушен разлукой и шокирующими новостями. И сейчас я не могу лежать в постели или спокойно читать книгу. Меня тянет к ней – согреть, пожалеть, устранить все неудобства. И наша палата заливается неведомым мне до этого светом. Светом самой большой любви, которая возможна. И пусть мы по-прежнему лежим в больнице, я вспоминаю только этот свет и теплого человечка, который вдруг перестал бояться и доверился мне. Маме.

Варю ежедневно осматривают хирурги. В безымянном пальце её левой руки образовалось воспаление, внутрь попала инфекция. Дочке дают антибиотики, но они, похоже, не помогают.

В один из дней я с тревогой замечаю, что пальчик раздулся и посинел. Сообщаю Юлии Станиславовне. Она тоже тревожится и срочно отправляет нас в хирургическое отделение на осмотр.

Поднимаюсь в хирургическое, Варю забирают в перевязочную. Я стою под дверью и слышу, как она начинает кричать. Это не прекращается, она кричит, и кричит, и кричит.

У меня сдают нервы, и я начинаю плакать. Напротив меня сидит молодая мама с ребёнком на руках. Мы смотрим друг на друга, и вдруг её глаза краснеют, она опускает их в пол, и по щекам начинают течь слёзы. Плечи вздрагивают. Мы обе сидим молча и плачем под дверью перевязочного кабинета, в котором кричит моя дочь.

Наконец выходит врач. Он бережно несёт Варю на руках и поднимает на меня добрые карие глаза. А в них – сожаление.

Сожаление.

Ему жаль, но инфекция очень агрессивна. Им следует ампутировать палец, но это не имеет смысла. Ведь даже при ампутации инфекция пойдёт дальше.

– Это как точить карандаш, – говорит он. – Придётся ампутировать дальше и дальше. Мы ничего не можем сделать. Всё…

Я беру Варю на руки и не помню, как возвращаюсь в свою палату. Бегу к Юлии Станиславовне. Она молча слушает и опускает глаза.

Но не сдаётся.

Через несколько минут она врывается в палату и приносит нам новый препарат. Она говорит, что он очень сильный, что его назначают только взрослым и только в крайнем случае.

– Он должен помочь! – она говорит очень решительно. Она будет бороться.

И это даёт мне сил.

Мы начинаем новое лечение. Каждые пару часов к нам заходят хирурги и отслеживают состояние отёка на руке. И днём, и ночью Варя под контролем.

Проходит день, второй… На третий день я замечаю, что… отёк спадает! Радостная, я зову скорее врачей.

И они подтверждают! Инфекция уходит!

Варя победила. Варя будет жить. Варя будет жить!




Глава 7




С каждым днём Варя хорошеет на глазах. В один из дней к нам в палату заходит главврач. Увидев дочку, он приподнимает бровь:

– Сразу видно, что ребёнок теперь с мамой. Состояние вашей девочки заметно улучшается, – говорит он.

Но речи о выписке пока не идёт. Я пытаюсь завести этот разговор сама. Но весь персонал пожимает плечами:

– Ребёнок с такой кожей может жить только в больнице.

Мне грустно это слышать. Жить в больнице – как?

Я не могу сказать, что проходила свои испытания мужественно. В действительности, я много страдала. Я хотела домой, хотела помощи. Я не была готова к такой ответственности. У меня не было достаточно мудрости и зрелости. Но я терпела, как могла, и делала всё, что требовалось в настоящий момент.

Видя моё состояние, Юлия Станиславовна начала поднимать вопрос о нашей выписке более активно.

Я запомнила Юлию Станиславовну именно такой – ответственной за Варю, принимающей важные решения для неё. Она словно была её ангелом-хранителем. Человеком, который пришёл в нашу жизнь не просто так.

И вот однажды…

– Мы готовы вас выписать, – она смотрит на меня своим чистым взглядом и словно радуется больше меня. – Можете собираться!

Она это сделала. Она убедила заведующую, главврача. Её добрые глаза полны радости. Но она предупреждает: «Вы будете постоянно возвращаться. Будьте к этому готовы. Две недели дома, две недели в больнице».

Но тогда даже эта перспектива кажется победой. Я сообщаю радостную новость семье и собираю вещи.

Ох уж эти заботы. Да ведь это самая настоящая выписка! Та, которой у меня не было в роддоме.

И этот день настал. За нами приехали родители Егора. На улице была зима. Я помню, что было холодно и солнечно в тот день. Мы закутали Варю в толстое шерстяное одеяло и даже повязали бантом. Выписка ведь!

Выходя из детской областной больницы, я почувствовала покой. Этот покой не покидал меня и в машине. Я ехала на заднем сидении с укутанной Варей на руках. Мне было радостно, что она едет домой. Она ещё не знает, как дома хорошо. Я подносила своё лицо к окну и щурилась от яркого солнца, от яркого снега, от радости. Домой. Вместе.




Глава 8




Варя была желанным ребёнком. Когда я ходила беременной, но всё ещё вела занятия с детьми дошкольниками, то полюбила одну девочку из своей группы. Её звали Варвара, она была самая забавная и самая шустрая девочка в группе. Встречала меня большими глазами и хвостиками волос, торчащими в разные стороны. Я захотела себе такую же девочку. Так и выбрала имя для своей дочки – Варя.

Беременность протекала хорошо, но со второго триместра начались проблемы. Вернее сказать, были они и до беременности, но сейчас обострились.

Это были проблемы с психикой. А точнее, с повышенным чувством тревожности.

Ещё до беременности и с самого детства я страдала от панических атак. Они настигали меня беспричинно лет с семи. Я чувствовала жуткий страх и будто бы задыхалась. Помимо приступов паники в том же возрасте я начала бояться ездить на лифте.

А лет в десять я услышала свой вердикт. И это произошло случайно.

Мы с одноклассницей Олей зашли в гости к нашей подруге из школы. В этот день она была не у себя дома, а гостила у бабушки, которая жила на седьмом этаже. Саму бабушку мы тоже встретили около дома и она, весёлая, повела нас к лифту. Я, конечно, похолодела. Но развернуться постеснялась.

Когда мы зашли в лифт, я начала заметно нервничать, что сразу привлекло внимание моих спутниц.

– Что с тобой? – спросила бабушка подруги.

– Я боюсь ездить на лифте, потому что он может застрять, и мы окажемся закрытыми.

– Ты боишься закрытых пространств? – уточнила Оля.

Я подумала и ответила, что да.

– У тебя клаустрофобия, – сказала Оля таким голосом, что у меня не осталось сомнений. – Паническая боязнь закрытых пространств.

С тех пор я стала примерять этот вердикт на себя, и область моего страха начала расширяться. Мой мозг решил, что раз уж у меня клаустрофобия, то одним лифтом я не ограничусь. Постепенно я начала бояться ездить на метро и закрываться на замок в ванной. И говорила всем важно: «У меня клаустрофобия! Я боюсь закрытых пространств!»

Я росла, а состояние ухудшалось. К моменту, когда я поступила учиться в колледж, я начала бояться ездить в электричке, хоть и приходилось мне ездить на ней почти каждый день, ведь я училась в соседнем городе. Я боялась самолётов и высоких этажей.

Помню, учась в колледже, я ночевала в Борисове у подруги на восьмом этаже. Всю ночь крутилась с боку на бок, обдумывая, как меня будут спускать с восьмого этажа, если хозяева потеряют ключ от входной двери. Она ведь закрывалась изнутри ключом!

Во время беременности моё состояние обострилось, хотя, куда уж острее. Я перестала закрывать входную дверь на замок даже ночью, а каждую ночь боялась уснуть с мыслью о летаргическом сне. И, конечно, предупредила всех родственников, что если я не проснусь утром – я не умерла. Задыхаться я тоже начала ежедневно. Хотя, это было не совсем удушье. Я дышала очень глубоко и часто и не могла сделать полный вдох. Так я и проходила до восьмого месяца.

А потом попала в больницу за пять недель до предположительной даты родов, но по другой причине. На последнем УЗИ плода врач заметил, что плод перестал расти. И меня положили на «подкормку» плода. Спустя две недели такой подкормки у меня и начались неожиданные роды.




ЧАСТЬ 2. Стадия принятия неизбежного «Гнев»





Глава 9




Я просыпаюсь среди ночи и первым делом бегу к детской кроватке. Наклоняюсь и слушаю: дышит ли? Нет! Нервно тормошу дочку в постели. Варя просыпается, хнычет. Дышит, жива! Выдыхаю и чувствую, как начинаю сходить с ума.

Я проверяю дыхание каждую ночь. Иногда бужу её. Показалось. Этот страх преследует меня ещё два года.

Я плохо помню происходящее в первые годы после выписки. Все события – урывками. Медленно я впадаю в глубокую депрессию. В какой-то момент появляется ощущение, будто я сижу на дне колодца и смотрю на происходящее сквозь глухую толщу воды.

Мы тогда жили в тесной полуторке на третьем этаже. За стеной жила женщина, больная раком. Она кричала каждую ночь. Иногда к ней приходил зять, он был пьяница. Они выпивали вместе, а потом дрались.

Долго я не могла прийти в себя и осознать, что моя дочь больна. Ведь это не могло случиться со мной. Никогда. Точно нет. Но оно случилось, и к этому нельзя быть готовым.

После выписки первым делом мы решили оформить инвалидность. Медкомиссию для оформления инвалидности проходили в нашей городской поликлинике. Мне нравились местные врачи – внимательные, общительные.

Но диагнозы сыпались, как из рога изобилия. Новый врач – новый диагноз. А кардиолог нас просто огорошила:

– У вашей девочки порок сердца, – сказала она. Много раз послушала сердце Варвары какой-то трубкой и вынесла вердикт. – Да, точно. Порок сердца.

Кардиолог выписала нам направление в Республиканский кардиологический центр для подтверждения диагноза. Много ли можно понять, слушая пациента одной трубкой.

Не откладывая в долгий ящик, мы быстро записались на приём в кардиологический центр. И вот уже в Центре молодая кардиолог смотрела на экран во время УЗИ сердца и пожимала плечами.

– Нет у девочки порока сердца. Есть окно в сердце, но оно не опасно, функционально. Должно затянуться к школе. Варе ничего не угрожает.

Радостно! Минус один диагноз. Да ещё какой!

Но по дороге домой, рассматривая поля и домики через окно машины, я вдруг подумала: «А не ошиблись ли и остальные врачи из нашей поликлиники?»

Это нам ещё предстояло выяснить. А пока мы проходили медкомиссию для оформления инвалидности. И когда всё было пройдено и оформлено, мы получили на руки удостоверение, маленькую бумажку с информацией о том, что наш ребёнок инвалид с четвёртой степенью утраты здоровья. Четвёртая – самая тяжёлая в детской классификации.

Глядя на эту бумажку, я думала: «Боже, как же мне дальше жить?»

Несколько дней я жалела себя, но потом решила действовать. Что-то же можно сделать! Что-то ещё можно изменить!

Вспоминая ошибку кардиолога, я решила первым делом составить список всех диагнозов дочки. Те, которые требовали немедленного внимания, я подчеркнула. Ими я займусь в первую очередь. Сначала я покажу Варю другим специалистам, чтобы подтвердить или опровергнуть диагнозы. И если они подтвердятся, я узнаю о лечении больше. Я не ограничусь тем, что мне сказали в нашей маленькой поликлинике. Мир такой большой, в нём не может не быть ответов!

Вскоре мои мысли насчёт ошибок местных врачей снова подтвердились. И случилось это так.

Один из диагнозов Варвары звучал как «задержка физического развития». К тому времени дочке исполнилось полгода, но она не сидела и всё ещё не ползала. Я думала, что ей нужен массаж и лечебная физкультура, как и любому другому ребёнку с данным диагнозом.

Тут стоит заметить, что когда у нас родилась Варя, мы с мужем нашли в соцсетях других родителей из разных стран, чьи дети имели такое же кожное заболевание. Мы общались с ними, переписывались. Я видела, что эти дети живут обычной жизнью, ходят в детские сады и школы. Я видела также, что ни лечебная физкультура, ни массаж им не запрещён.

Желая помочь своему ребёнку и ускорить прогресс в физическом развитии, я записалась на приём к детскому неврологу. Нам нужны процедуры.

И вот мы в кабинете у врача. Невролог – полная женщина в очках. Она внимательно слушает жалобы и кивает головой. Выслушав мою спокойную речь о том, что нам нужны процедуры, она хмурится. И восклицает: «Вам нельзя массаж. У ребёнка же кожа!»

Теперь уже хмурюсь я.

Диагноз Варвары очень редкий, и в нашем городе она единственной человек с такой патологией. Большинство врачей не знают о том, в чём проявляется эта болезнь. Большинству врачей об этом рассказываю я. Но меня огорчает, что они и не хотят знать. Их работа настроена на то, чтобы определить диагноз в своей сфере и в лучшем случае – снять с себя ответственность.

Понимая, что передо мной тот самый специалист, который не желает разобраться и помочь моему ребёнку, я решаю брать инициативу в свои руки. И говорю:

– Варя уже проходила курс массажа. Ей можно.

Невролог перестаёт писать в лечебной карточке и поднимает на меня свой взгляд.

– Где вы проходили курс массажа? – спрашивает она.

– Мы приглашали массажиста в частном порядке, за деньги, – я вру, но ни один мускул на моём лице не выдаёт этого. – Но мы не хотели бы платить за массаж сами, когда имеем право на бесплатное направление.

Я смотрю ей прямо в глаза.

Услышав мои слова, невролог улыбается.

– Хорошо, хорошо, – говорит она. – Раз вам можно, я выпишу.

Она выписывает направление на массаж и лечебную физкультуру. Я забираю документы и выхожу из кабинета с чувством победителя.

Вскоре Варя прошла курс массажа и лечебной физкультуры, а через неделю после этого научилась сидеть и ползать.




Глава 10




На улице весна. Я гуляю с коляской, в которой сладко сопит Варвара. Варя очень спокойная девочка. Возможно, это связано с тем, что во время беременности я пила валерьянку ежедневно. Строго по назначению врача.

Наша коляска большая и тяжелая. Окошко в ней закрыто сетчатой накидкой. Я не хочу, чтоб прохожие заглядывали в коляску, смотрели и оборачивались. С этой накидкой я чувствую себя в безопасности, словно ничего и не происходит в нашей жизни, а я – обычная мама.

Я иду по дороге, в конце которой стоит Костёл. Он хорошо виден с любой точки этой тропы. Я смотрю на него и думаю, что вот он прямо тут – Бог. Где-то рядом.

Мне страшно. Я чувствую такую безысходность. Мне хочется просто лечь на землю в каком-то тихом месте, смотреть в небо. Рассматривать, как колышутся от ветра листья на деревьях вокруг. И ничего не решать, и ничего не знать. И остаться так навсегда.

– Господи, – прошу я, – защити нас. Пожалуйста, защити нас.

Я молюсь молча, настойчиво. Никого не вижу вокруг. Есть только я и Бог. И он точно слышит меня. Этот голос из сердца в ситуации полной беспомощности. Он не мог не услышать его!

– Господи, защити нас! – я прошла всю дорогу в сторону Костёла и вернулась обратно. И только тогда молитва моя успокоилась и прекратилась.

В мою душу пришёл некий покой, словно теперь мы не одни. Я часто вспоминала эту молитву, крик о помощи, потому что обстоятельства вокруг Вари стали складываться удивительным образом.

Мы продолжали ездить по врачам. Все поездки с Варей в поликлинику или просто выход в город были похожи на отдельный ритуал. Во-первых, Варя плохо переносила жару и холод. У неё были достаточно серьёзные проблемы с терморегуляцией тела.

Каждый раз, выходя на улицу, я тщательно продумывала, какие места мы будем посещать, и какая там будет температура. Нельзя было одеть её слишком тепло. Она перегревалась и чувствовала себя плохо. Помимо нескольких комплектов одежды, я собирала с собой целый комплект кремов и лекарств.

Всё это я всегда носила с собой в большой красной сумке с надписью на латыни: “Omnia mea mecum porte”, что, собственно, и означало «всё своё ношу с собой».

Врачей мы посещали довольно часто. Я брала много направлений во всевозможные центры, где Варю могли осмотреть или обследовать на хорошем оборудовании хорошие врачи. Это давало свои плоды, ведь мы всё лучше понимали, как помочь нашему ребёнку, как лечить те или иные диагнозы.

Но такая активность не воспринималась нашим педиатром положительно.

– Вы бы уже успокоились, а не по центрам ездили, – как-то раз сказала мне она.

Я промолчала, но подумала: «Успокоиться? Да ни за что!» И я была права, потому что успокоиться было ещё не время.

В возрасте восьми месяцев Варя отправилась на плановый приём к неврологу. Нам повезло, и на этот раз приём вела врач из взрослого отделения. Во время осмотра невролог заметила, что Варя не может отвести бёдра в сторону.

– У девочки вывихи? – спросила она.

– Какие вывихи? – я напряглась.

– Вы не знаете?

Невролог взяла медицинскую карточку моей дочки и стала листать. Она нашла записи ортопеда, пересмотрела их все. Но информации о вывихах не обнаружила. Местный ортопед, наблюдавший Варю с рождения, их не заметил.

– У Вари вывихи тазобедренных суставов. Вам нужно к ортопеду.

– Это как-то можно исправить? – спросила я.

– В этом возрасте уже нельзя.

Она смотрела на меня, а я на неё. Мы думали об одном и том же. О том, какаю фатальную ошибку совершил её коллега.

Я выхожу из кабинета и чувствую злость. И досаду. Ещё один диагноз. Разбираться с горе-ортопедом я не хочу. Не до этого. На это нет ни сил, ни времени.

Мы быстро берём направление в Центр травматологии в Минске и едем на консультацию. Есть надежда, что невролог ошиблась. Есть надежда, что лечение всё-таки есть.

Центр травматологии представляет из себя несколько зданий и корпусов. Мы подходим то к одному, то к другому и пытаемся найти нужный. Наконец находим и заходим внутрь.

В чистом коридоре прохладно, но вокруг много людей. Все ждут, время идёт медленно.

Наконец наша очередь подходит, и я захожу в большой холодный кабинет врача, держа Варю на руках. Посреди кабинета стоит стол, возле него сидит врач. Это доцент, мужчина в преклонном возрасте и с большим опытом работы. Я смотрю на него глазами полными надежды.

– Раздевайте девочку, – говорит он и строго морщит лоб. Берёт в руки снимки Вариных суставов, которые мы успели сделать заранее, и произносит «хм». Затем подходит к дочке и осматривает её ноги, щупает суставы. Вид у него серьёзный, и я не смею дышать.

– Можете одевать, – говорит он наконец и садится за стол.

– Врождённые вывихи тазобедренных суставов. Не просто вывихи: суставы не сформировались ещё в утробе. Нужна сложная операция, но…

Он помолчал, глядя на Варю. Потом продолжил:

– Вы же понимаете, что оперировать ребёнка с такой патологией кожи не стоит?

Я молчу. Я чувствую, как вся ответственность за предстоящее решение огромным грузом наваливается на мои плечи и прижимает меня к земле.

– Если Вы хотите, чтоб мы провели операцию, то должны будете подписать документы, что в случае летального исхода мы ответственности не несём.

Я продолжаю молчать. Врач продолжает говорить.

– А без операции она сядет в инвалидное кресло.

Бух! Бух-бух! – слышу я в своей голове.

Я не могу собраться с мыслями. Не могу успокоить грохот в голове. Мне нужно принять решение, но сперва я даю себе время, чтобы подумать.




Глава 11




Почти весь мой день принадлежит дочке, я начинаю закапываться в быт с головой. В это же время мой муж работает и растёт по карьерной лестнице. Я радуюсь и горжусь им, но всё острее чувствую контраст в нашем развитии.

Я тоже хочу развиваться, хочу строить карьеру и учиться. Хочу быть кем-то, помимо домохозяйки.

В один из вечеров я проваливаюсь в чувство своей бесполезности. Я сижу на подоконнике в кухне и чувствую, как отчаяние поедает меня изнутри. Все мои планы и мечты сейчас кажутся запертыми на замок.

Но моё отчаяние толкает меня вперёд. Во мне рождается злость, и она говорит, что так не пойдёт. Так не пойдёт. Природное упрямство берёт верх, и я начинаю думать, что могу сделать уже сейчас.

И тогда я решаю получить второе образование заочно. Образование, которое прокормит меня, если я останусь одна. Теперь за моей спиной груз ответственности ещё и за ребёнка.

Я очень быстро выбираю специальность, которая интересует меня последние пару лет. Изучаю условия поступления и перечень вступительных экзаменов. Попутно исследую рынок труда, чтобы убедиться, что эта специальность востребована и хорошо оплачиваема.

Выбираю подходящий момент и подхожу к мужу:

– Егор, я хочу получить второе высшее.

– Хорошо, – говорит он. – А почему не магистратура?

Я думаю, что он шутит, но нет. Он говорит серьёзно.

– Магистратура? – я мнусь.

– Учиться там не сложнее, чем получать второе высшее, а уровень уже повыше.

Я думаю пару секунд и отвечаю:

– Я не настолько умная.

Егор улыбается. Он убеждает меня, что я достаточно умная. Что в магистратуре учатся не только учёные, как это себе представляю я.

Эта новая мысль меня радует, и я почти забываю о самом главном. Но вовремя вспоминаю:

– А ты оплатишь учёбу?

Конечно, своих денег у меня нет, ведь я мама в декретном отпуске. Егор это понимает. Он улыбается и отвечает:

– Ну, а кто ж ещё, если не я?

Мысль о поступлении даёт мне новый импульс к жизни. Я усиленно занимаюсь сбором документов и жду даты их подачи. Все эти новые заботы спасают меня от моей реальности, к которой я пока ещё не привыкла.

Но и реальность никуда не исчезает. Она тут, рядом. По ночам я плохо сплю и думаю о Вариных ногах. Что мне делать? Что же мне делать?

Я снова откладываю принятие решения, и решаю взять ещё одну консультацию у ортопеда. Но на этот раз – у самого лучшего. Мне нужен лучший ортопед Беларуси. И я нахожу его!

Им оказывается профессор Центра ортопедии Владимир Коловский. К профессору нельзя записаться на приём. Он принимает только тех пациентов, чьи случаи интересуют его самого. Как попасть в список этих пациентов пока загадка.

Но особенное материнство делает меня напористой. Я чувствую в себе силу, способную пробить глухую стену, если это спасёт моего ребёнка.

Я нахожу номер телефона Центра травматологии и звоню в регистратуру. Мне отвечает приятный женский голос.

– Центр травматологии, здравствуйте.

– Здравствуйте, нам нужно попасть на приём к профессору Коловскому. Подскажите, как это сделать?

– Коловский не ведёт приём, – отвечает голос.

– Но ведь каких-то пациентов он принимает?

– Принимает сложные и интересные случаи.

– Это про нас. Мы сложный и очень интересный случай!

Голос в трубке молчит. Потом отвечает:

– Вы можете позвонить ему на рабочий номер. Запишите.

Я записываю заветные цифры, благодарю и прощаюсь.

– Имейте ввиду, что профессор Коловский может Вам отказать, – говорит мне напоследок работница регистратуры и кладёт трубку.

Но у меня перед глазами номер телефона лучшего ортопеда страны. Я волнуюсь и мысленно подбираю слова. Сердце стучит и выпрыгивает из груди. Собираюсь с духом и звоню. Сейчас всё решится!

Трубку снимает мужчина и отвечает мне строгим голосом. От этой строгости я тушуюсь. Мямлю. Объясняю нашу ситуацию и прошу принять нас на консультацию.

– Вам лучше записаться на приём к другому врачу нашего центра. Я не веду приём, – обрезает он и кладёт трубку.

Но я звоню ему снова.

– Слушаю, – говорит профессор.

– Мы хотим именно к Вам, – говорю я и чувствую отчаяние. – Мы доверим дочь только Вам. Один осмотр, пожалуйста! Мы приедем в любой день, в любое время.

Пару секунд профессор молчит. Видимо, он понимает, что отказать будет сложнее, чем согласиться. А быть может, он улавливает отчаяние в моём голосе и решает помочь.

– Ладно, – говорит он наконец. – Запишите дату приёма. Я посмотрю Вашу дочь.

Невероятно! Я сделала это! Я его убедила!

Дрожа от волнения и радости я записываю в ежедневник время приёма и спешу поделиться радостной новостью с мужем.




Глава 12




Моя подруга предлагает мне обратиться в благотворительный фонд «Надежда». Фонд находится в нашем городе, а руководит им женщина по имени Татьяна Валерьевна.

Я не знаю, как именно и кому именно помогает этот фонд. Не знаю, действительно ли нам нужна помощь. Но интуиция подсказывает, что позвонить стоит.

Первый разговор складывается неожиданно. В своей голове я рисую, что мне ответит ласковый голос, желающий отдать последнюю рубашку.

– Алло, здравствуйте, это фонд «Надежда»? – спрашиваю.

– Да, слушаю, – отвечает строгий женский голос.

Я тушуюсь от строгости, но продолжаю.

– Я мама девочки с инвалидностью. Мы решили обратиться к Вам.

– Что именно Вам нужно?

Молчание. Я не знаю, что сказать. Голос совсем не ласковый, последнюю рубашку не предлагает. Начинаю соображать, какая именно помощь нам нужна.

– А что Вы можете предложить?

Следует ответ, что есть одежда и взрослое постельное бельё. Я отвечаю, что этого не нужно и спешу окончить разговор. Попутно корю себя, что позвонила и принимаю решение, что в благотворительные организации обращаться больше не буду. Никогда.

Тем временем, вовсю идёт моя подготовка к поступлению в магистратуру. Мне нужно выучить вопросы к экзамену по психологии и вовремя подать документы на поступление.

Я распечатываю список вопросов и изучаю их. Нахожу информацию в интернете, составляю из неё мини-пособие, по которому могу готовиться к экзамену, как по учебнику. Понимаю, что будет не просто. Мне следует выучить с нуля основы психологии за довольно короткий срок.

Делать нечего. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Учить психологию днём я не успеваю, поэтому не нахожу иного выхода, как учить её по ночам. Варвара спит плохо и часто просыпается. И раз уж мне всё равно не суждено выспаться ночью, то лучше я проведу это время с пользой.

Неожиданно за две недели до вступительного экзамена мне звонят из реабилитационного центра и предлагают место для прохождения Варей реабилитации. Так как центр находится в Минске, а мы нет, то наше пребывание в Центре должно быть стационарным. И, к моей большой досаде, период реабилитации выпадет как раз на дату вступительного экзамена.

С одной стороны, я не могу пренебрегать этим предложением, реабилитация должна дать скачок в физическом развитии дочери. Также Варю осмотрят врачи, работающие непосредственно с детьми, имеющими инвалидность. Эти врачи могут иметь ценную информацию о том, что делать и чего не делать с Вариными ногами. Потому что информацию мы всё ещё собираем по крупицам.

А с другой стороны, моя мечта о получении новой специальности. И мысли, что если я не поступлю в этом году, то в следующем уж и подавно не найду на учёбу сил. Немного подумав, я решаю совместить полезное с полезным. Я соглашаюсь на реабилитацию и продолжаю учить психологию. В конце концов, какая разница, где именно учиться по ночам.

Через неделю мы с дочкой заезжаем в реабилитационный центр. И это наш первый подобный опыт.

Впечатление – нищета. Горящие сердца работников в забытых Богом стенах.

Нам выделяют отдельную палату. В первый же день врач осматривает дочку и назначает процедуры. Но, оказывается, большую часть процедур Варе проходить запрещено из-за особенностей кожи. По крайней мере, так думает врач.

На нашем этаже есть игровая комната с педагогом, там можно оставить ребёнка одного. Но Варя боится оставаться без меня, а потому мы всегда вместе. В игровой комнате много развивающих пособий, и это вызывает во мне живой интерес педагога. Раннее развитие – это то, что вдохновляет и интересует меня.

На Варю обращают внимание другие дети, они частично сторонятся её из-за красной кожи, покрытой тонкими сухими корками. Один раз на прогулке незнакомая девочка отбегает от неё с криком:





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/anna-gurinovich/chestnaya-istoriya-mamy-osobennogo-rebenka/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.