Книга - Правило перевернутой страницы

Правило перевернутой страницы
Татьяна Стекольникова


Что такое женский роман? Это роман, в котором кипят страсти, льются слезы, брутальные красавцы спасают беспомощных барышень, и всё в конце концов заканчивается если не свадьбой, то объятиями уж точно. Что такое детективный роман? Это роман, в центре которого происшествие (чаще всего, убийство) и его расследование. А женский детектив – это если свалить всё в кучу и как следует перемешать. Могла ли Аполлинария, которая зарабатывает на жизнь литературным рабством, а потому прекрасно разбирается в тонкостях жанров, предположить, что в ее жизни случится этот самый женский детектив? Началось как в женском романе: Аполлинария, рыдая, выставила изменившего ей сожителя. А потом как понеслось! Сплошные загадки с криминальным уклоном: тут тебе и трупы, и подозрительные личности! А еще и любовью накрыло!





Татьяна Стекольникова

Правило перевернутой страницы



1. Происходящее в романе не имеет никакого отношения к автору.

2. Любые совпадения действительности с героями, событиями, обстоятельствами и антуражем романа СЛУЧАЙНЫ.

    Автор






Глава первая


Аполлинария терпеть не могла шум в подъезде. Правда, на ее четвертом этаже шумели редко, да и кому там было шуметь? Глафира Петровна, соседка-старушка, померла месяцев шесть назад, или нет, уже семь, и в ее квартире все это время пусто. Наверное, наследники объявились, вздохнула Аполлинария. Вот поселятся какие-нибудь любители диких звуков и вечеринок, переходящих в утренники… Житья не будет! Аполлинария в сердцах махнула тряпкой, которой вытирала телефон. Шум продолжался. Громкие голоса, хорошо различимая брань – а этого она вообще терпеть не могла, – топот и удары чего-то тяжелого о стену. И вся эта музыка почти у ее порога. Аполлинария рывком распахнула дверь, даже не подумав о последствиях. Мало ли, что там, за порогом, могло быть?

– Заноси! – проорал дядька в синем комбинезоне, и группа мужиков, живописно прильнувшая к здоровенному ящику, ввалилась в прихожую, едва не размазав Аполлинарию по стене. Ящик с грохотом опустили на середину прихожей.

– Хозяйка, – пробасил все тот же дядька. – С вас причитается!

– Это за что же? – строго спросила Аполлинария, покрутив тряпкой, как пращей.

– А как в накладной обозначено, холодильник! Вам сегодня первой! Вот тут распишитесь! И давайте уже быстро, а то нам еще в три места!

Аполлинария только открыла рот, чтобы разочаровать мужиков сообщением, что никакой холодильник ниоткуда не ждет, как дверь квартиры напротив открылась, и не очень юная встрепанная девица в едва запахнутом коротком голубом халатике прокричала:

– Куда поперлись? Адреса что ли нет? Сюда несите!

– Ага, твою дивизию! – огрызнулся грузчик в комбинезоне. – Адрес! Хоть бы мелом номер на квартире нарисовали, а то одни палки! Нам ребусы гадать некогда!

И правда: ни на двери Аполлинарии, ни на двери визави не было полноценного номера: вместо цифр «15» и «16» болтались облезлые единицы. Аполлинария, всю жизнь обитая в квартире номер 15, не могла припомнить, когда видела на дверях все цифры. Восстанавливать их было незачем. Кому надо, находил ее и так. А к Глафире, когда она была жива, вообще никто не наведывался, разве что через день сама Аполлинария, так ей номер не нужен, и антиквары. Эти приходили раз в год по вызову, и старушка открывала им дверь заранее.

Девица посмотрела на свою единицу.

– Три этажа прошли, не заметили, что справа номера больше, чем слева! – барышня в неглиже хмыкнула, пожала плечами и исчезла в полумраке коридора.

– Еще учит! – обиделся комбинезон. – Брошу вот…

Но грузчики, не дожидаясь команды бригадира, уже схватились за лямки и поволокли ящик в нужном направлении.

– Мальвина, что там? – прозвенел из глубины шестнадцатой квартиры мальчишеский голос.

– Ничего! – ответила Мальвина. – Холодильник приехал!

– А-а-а… – протянул невидимый мальчишка. – Сейчас выйду…

И дверь со стуком захлопнулась.

Нашлись, значит, родственнички, раздраженно подумала Аполлинария. А пока бабка была жива, носа не показывали! Мальвина, надо же… И Аполлинария, в свою очередь хлопнув дверью, снова принялась за вытирание телефона, злясь, что грузчики успели наследить на полу. Хотя это как раз не важно: предстояла генеральная уборка. Даже и не уборка, а, как сформулировала для себя Аполлинария, зачистка местности. Чтобы этого Георгия (он же Гоша, он же Жора, он же Гога) и духу не осталось! Можно, оказывается, прожить с мужиком восемь лет, не подозревая, что делишь кров с мерзавцем.

Не сказать, что она страстно любила Жорку, но жить с ним было можно: не пьющий, не дурак, с техническим образованием, достаточно воспитанный – во всяком случае, руками из супа мясо не вылавливал… И не урод, каким в его возрасте может стать мужчина. Аполлинария таких видела – с пивным пузом, не поддающейся маскировке лысиной и кривыми ногами. Руки у Жорки, правда, росли из места, на котором сидят, зато она сама в случае чего и молоток могла взять, и пассатижи, и обои наклеить… Да что обои! Кафель положить! Паркет перебрать! Хотя Лидка, ее закадычная подруга, вечно ругалась: «Ты зачем мужику показываешь, что все умеешь? Он так и привыкнет на тебя все дела сваливать! Сядет на шею – будешь потом локти кусать!»

Зато Жора никогда не указывал ей, чем она должна заниматься. Что хотела, то и делала. Хочет «дорогая Лина» (а именно так называл ее сожитель, а вовсе не Алей, как ее звали родители и как она сама предпочитала) весной в Париж? Едет! Нет настроения или времени заниматься ужином? Гога сам сделает себе бутербродик. Желает «дорогая Лина» подрабатывать литературным рабом – пожалуйста! Может с утра до вечера сидеть за своим компом, Жора слова против не скажет. И даже если ей в голову придет мысль создать шедевр под собственной фамилией, ради Бога! Пусть хоть ночи напролет пишет!

Да! Кстати! Ночи! Ночи – большой минус Георгия. Ночи у Аполлинарии, несмотря на присутствие в ее квартире мужчины, были одинокими. Года три уже Жорка не вспоминал о такой супружеской обязанности, как секс. И вообще из спальни переместился на диван в гостиной. Как раз в то время Алю как без пяти минут пенсионерку, обязанную уступить дорогу молодым, попросили из архива, где она честно трудилась последние десять лет, переводя тонны бумажных документов в электронный вид. Она превратила хобби в источник заработка и увязла в болоте литературного рабства. Многочасовое сидение за компьютером не оставляло сил на интимную часть семейной жизни. Желания обнимать мужчину не было. Аполлинария подозревала, что перегорает, описывая чужие любовные страсти, но в глубине души радовалась, что Георгий ее не трогал. Аля, может, и нашла бы в себе силы заняться сексом, если бы Жора подкатил к ней с нескромным предложением, но тот вел целомудренную жизнь на своем диване, и она со спокойной совестью так же целомудренно засыпала на своей постели. Возможно поэтому расставание с сексом прошло для нее совершенно безболезненно. Иногда она, правда, вопросительно посматривала на сожителя, предполагая, что мужик начнет комплексовать по поводу резко случившейся у него импотенции. Вообще-то такое внезапное мужское бессилие подозрительно. У Жорки не было ни стрессов, ни тяжелых болезней, ни вредных привычек, которые могли бы спровоцировать импотенцию. Не было и пресловутого графика: раз в неделю, потом раз в месяц, а затем раз в год. Как отрезало! Но так как никаких переживаний у Жорки Аля не обнаружила, она перестала думать на эту тему, тем более, заводить разговоры, решив для себя, что можно и так, без секса. Достаточно и духовной близости!

Возможно, другие бабы в ее ситуации требовали бы удовлетворения, завели связь на стороне либо вообще изгнали нефункционирующего любовника, но Аполлинария ничего этого (требовать, заводить и изгонять) не умела да и не хотела. Эту сторону своего существования она не обсуждала даже с Лидой, посвященной в мельчайшие всплески Алиного бытия. Аполлинария подсознательно понимала, что в ее отношениях с Жоркой имелась некая напряженность и неправильность, и боялась услышать от подруги правду, чтобы не нарушить шаткое равновесие своей квази-семейной жизни…

И вот вчера, раньше времени вернувшись из издательства с очередным заданием (двести страниц белиберды о безумной страсти, убийствах в старом замке где-то в неопределенном месте Европы и прочей чепухе), она нашла Георгия в дверях с двумя чемоданами. Причем, заметьте, ее, Аполлинарии, чемоданами!

– У мамы решил пожить? – пошутила она, помахав портфелем перед Жоркиным носом. – Клавдии Макаровне привет!

– Да нет, – кисло улыбнулся Жора и уже другим, наглым, тоном добавил:

– К другой женщине ухожу! У нас любовь… Секс!

И отскочил. Побоялся, что стукну, подумала Аполлинария, немедленно впадая в ярость. Вот про секс – это он зря сказал. У него, значит, секс был, а она… Аля размахнулась и стукнула Георгия портфелем. Жорка пригнулся, и удар пришелся по плечу.

– Ну ты и гад! Секс ему, оказывается, нужен! А сам!.. – и она снова огрела сожителя портфелем, стараясь попасть по Жоркиной макушке и не замечая оторвавшейся у портфеля ручки и летящих на пол ключей, помады, кошелька и чего-то еще, вдребезги разбившегося под ногами. Зеркало! Мысль о грядущих годах несчастий прибавила если не сил, то гнева, и Аля, бросив портфель, влепила Жорке пощечину.

– Да! Секс! И она моложе тебя! На десять лет! – все так же нагло выпалил Жорка, пытаясь заслониться от Али чемоданами.

– Хоть на двадцать! Чемоданы мои тут причем? – Аполлинария вырвала из рук сожителя чемоданы, вывалила их содержимое на пол и швырнула в Георгия огромной пластиковой китайской кошелкой, забытой кем-то из его родни. Эта сумища давно мозолила глаза, вечно попадаясь под ноги в прихожей.

– Я хотел уйти без скандала, – Жорка старался не смотреть на Алю, запихивая свою одежду в сумку. – Потом бы позвонил…

– Трус! Подлец! А я ему супчики варила! Рубашки наглаживала! А он по бабам! Да что ты можешь с бабами-то? – Аполлинария надеялась, что напоминание о мужской несостоятельности уязвит подлеца в самое сердце. – Негодяй! Козел! Мерзавец! Выметайся! И не вздумай притащиться, когда твоя молодуха тебя выставит! Кому ты вообще нужен, мухомор! Дезертир!! Импотент!!!

– Нет, ну почему… Я вполне… когда с моей Аленкой… – дезертир и импотент попятился, предусмотрительно прижимая сумку к животу.

– Вот только без грязных подробностей! Развратник!

Пнув напоследок пакет с плавками развратника и удачно наступив на тюбик его крема для бритья, Аля с гордо поднятой головой удалилась на кухню, успев заметить, как белая гусеница из раздавленного тюбика заползает на любимый Жоркин пиджак, раскинувший рукава на полу.

Аполлинария отсиживалась возле микроволновки, слушая, как дезертир топчется в прихожей и что-то бубнит, и вылетела из кухни, только когда за Георгием закрылась дверь. Пустые чемоданы показывали свои разинутые пасти, а на полу валялся испачканный пиджак. Схватив его за рукав, она снова понеслась на кухню, открыла окно и не глядя метнула пиджак вниз, надеясь, что он спланирует на голову этому козлу. Судя по чертыханиям снизу, так и случилось.

– А еще культурный! – прокричала она в окно. – Давай вали на своем драндулете!

Конечно, почти новый, нарядно-красный форд «Фиеста» драндулетом не назовешь, но Аполлинарии хотелось, чтобы Жорке стало обидно. Хотя обидно сейчас как раз ей: обманутая и брошенная на пороге старости… До неприличия одинокая…

Тут в воображении Аполлинарии появилась старенькая Глафира Петровна. Грустно покачивая седыми буклями, она прошелестела: «Хорошо, что я вовремя подарила тебе свою мебель. Будешь, как я, жить на средства от продажи антиквариата…»

Аля вспомнила стаю антикваров, налетавших на бабкино добро, как коршуны, во главе с неким господином Стороженко. Этот хитрый тип всегда хищно поглядывал на консольный столик в Глафириной прихожей. Лакомый кусок – настоящий Томас Чиппендейл, восемнадцатый век, резное красное дерево… Теперь этот шедевр красуется в прихожей Аполлинарии. Она долго упиралась, не желая становиться владелицей старинной мебели, но Глафира пригрозила, что на порог Альку не пустит, если та не возьмет стол: «Не хочу быть неблагодарной! Нанять тебя не могу, от денег ты отказываешься. Остаются подарки…»

За неделю до своей смерти Глафира потребовала, чтобы Аполлинария перенесла к себе два оставшихся «из ценных» пузатых комода на львиных лапах, черный лакированный японский шкафчик с перламутровой инкрустацией и хорошо сохранившееся вольтеровское кресло. Вещи отошли к Але в сопровождении документа, заверенного нотариусом: «Я такая-то передаю в дар такой-то следующие антикварные предметы…» Всё, включая консольный столик, было измерено, описано, и даже прилагались фотографии. Судя по дате, документ этот пролежал у Глафиры не меньше года. Единственное, чего в нем не было, – цены. А ее и быть не могло: антиквариат – такое дело, дорожает год от года.

«Аля, приведи нотариуса. Помру скоро», – заявила старушка, когда Аполлинария с Жоркой перетащили к себе мебель. Глафира Петровна оглядела стены с темными пятнами на обоях от проданных картин, часов, барометров и саксонских тарелок. Если что-то у нее и оставалось, то было спрятано в шкафах и буфете, и что там, Алю не интересовало, подарков от Глафиры она не хотела. И вообще не поверила ее словам – кто может знать, что скоро помрет, если вполне бодр, передвигается на своих двоих и имеет давление, как у космонавта? Ни за каким нотариусом Аля не пошла.

А через неделю Глафиры действительно не стало: Аполлинария нашла соседку на полу, в коридорчике между кухней и туалетом. В кармашке трикотажной кофты старушки лежали деньги и записка: «На похороны». Аполлинария вызвала «скорую», хотя и без врачей ясно: смотреть, говорить и дышать Глафира Петровна уже не будет никогда. Потом приехали полицейские, старушку увезли, а дверь опечатали. «Уплыла квартира», – сказал тогда Жора с большим сожалением и неудовольствием. «Ну и ладно, – ответила ему Аля. – Тебе места мало? Может, кому-то нужнее!» «Простодыра! – обругал ее в ответ Георгий. – Продали бы или сдали… Хорошие деньги! И вообще… Прежде чем народ звать, надо было посмотреть, может, что из ценного осталось».

И как она не разглядела в Жорке мерзавца? Пытаясь найти ответ на этот вопрос, Аполлинария рыдала всю ночь…


* * *

Аля провела тряпкой по резным ящичкам под столешницей, велела себе не раскисать и с головой погрузилась в уборку, усиленно прогоняя мысли о грядущем одиночестве. Это хорошо, что она фрилансер. На работу каждый день таскаться не надо. Захочет – три дня из дому не выйдет! Но живо представив, как она сидит посреди бардака, жалея себя и утопая в депрессии, Аполлинария схватила швабру, решив, что если ей суждено теперь влачить одинокое существование, то пусть уж в чистоте.




Глава вторая


Вечером Аля, довольная результатами «зачистки», бродила с чашкой чая по квартире. Красота! На окнах гостиной новые портьеры. Эти портьеры хранились для особого случая, и Аполлинария решила, что сегодня как раз такой случай. Она даже кое-где удачно переставила мебель – ту, что смогла двигать своими силами. Осталось вынести на помойку пакеты со следами пребывания сбежавшего сожителя: его старые кроссовки, парочку рубашек… Еще неделю назад Аля собиралась пустить их на тряпки, но теперь твердой рукой сунула в пакет: зачем иметь лишнее напоминание о мерзавце? В мусорный контейнер отправятся и многочисленные баллончики с дезодорантами и мужским парфюмом, и гантели, и ондатровая шапка, и дорогущий шарф от Calvin Klein. Шапку и шарф Жорка бы ни за что не оставил, так как считал их символами респектабельности, но Аполлинария когда-то запрятала вещи в такой угол, где сожитель не догадался посмотреть. А вообще-то Георгий унес все свои пожитки… И как он умудрился запихать их в китайскую сумку? Наверное, давно втихаря вывозил барахлишко к любовнице, и Аполлинария застукала его, когда он собирался совершить заключительный рейс.

Задребезжал старый дверной звонок. Аля открыла дверь, даже не посмотрев в глазок. Так долго нажимать на кнопку могла только Лидка – дрииинннь-дринь-дринь-дриииннннь! – как будто телеграфирует…

– Чего не открываешь? Жду-жду! – Лида заволокла в прихожую две здоровенные дорожные сумки. – Там внизу еще Барбаросса остался. Пойду клетку принесу.

Барбаросса – это попугай какаду, которого Лидка привезла в прошлом году из Турции. Поэтому и назвала птицу в честь османского корсара, в тыща пятьсот каком-то там году наводившего ужас на купцов, бороздивших Средиземное море. Попугай вполне соответствовал своему пиратскому имени – хитрый и злопамятный, он обладал хриплым баритоном и ругался по-турецки. Если судить по интонации, птица явно сквернословила, и Лидка сокрушалась, что не знает перевода. Особенно часто какаду произносил загадочное «кыч», но под рукой не было ни одного турка, который бы мог это расшифровать. Попугайскую голову украшал ярко-оранжевый хохолок, а, как известно, «Барбаросса» означает «рыжебородый».

Попугай, едва увидев Алю, заорал: «Пр-р-ривет, стар-р-руха!»

– От такого же слышу! – обиделась Аполлинария и тренькнула пальцем по прутьям попугайского жилища, хотя, если честно, именно так баб и называют, если им столько же, сколько ей.

– Барбаросса хор-роший, – возразил попугай, повиснув на своей жердочке вниз головой.

– Оставь ты его, он говорит, что думает, никакого такта! – Лида уже достала из сумки свои домашние тапочки. – Ну все, ушла я от Федьки, сил моих больше нет!

Только сейчас Аполлинария заметила под левым глазом подруги свежий синяк.

– Опять? Что вас мир не берет? Дочь вырастили, внук есть, а все не угомонитесь! Ты уже сколько раз уходила?

– Это в последний. Всё. Точка. Будет звонить – меня здесь нет и не было! Назад не вернусь, тем более что… – и Лида замолчала.

Аля сквозь прутья погладила попугаю хохолок, ожидая от Лидки продолжения, но подруга только вздыхала, тыкала пальцем в свой синяк и продолжать явно не желала.

– Ну, пойдем, будешь жить на диване, – Аполлинария тоже вздохнула и покатила одну из сумок в комнату.

– А чего не на раскладушке, как в прошлый раз? – Лида устремилась за ней, подхватив одной рукой сумку, а другой – клетку с Барбароссой, исступленно хлопавшим крыльями.

– Держите меня семеро! – прокричал попугай.

Интересно, он действительно понимает, что говорит, или это просто совпадение, подумала Аполлинария, а вслух сказала:

– Зачем тебе раскладушка? Диван свободен.

– Да? А твой Жорка не даст мне по башке? Он же не любит, когда кто-то валяется на его диване!

– Жорки нет. Вчера ушел.

– Как ушел?

– Не знаешь, как уходят? Ногами…

– Сам?!

– Сначала сам, а потом получил ускорение. Я сказала, чтоб больше не появлялся. Завел молодую…

– Я подозревала, что этим кончится! Не расписанные жили!

– Да, не расписанные! Подумаешь, без штампа в паспорте! Это важно, когда дети. А если детей нет (ну, такая судьба, сказала Аполлинария, правда, про себя, и снова вздохнула), то можно и без штампа. Особенно, если и имущества совместного не нажили.

– Не скажи, штамп все-таки скрепляет…

– Ага, особенно вас с Федором!

– Без штампа Федька бы давно смылся! Он же жадный! Алименты пришлось бы платить… Теперь никаких алиментов, можно разводиться. Но имущество, в отличие от тебя, придется делить, не оставаться же мне с голым задом!

– Какая глупость – развод в вашем возрасте! А если Федор и согласится на развод, не будет он ничего делить! Найдет хорошего адвоката – и дело в шляпе. А ты с голым задом! У меня хоть квартира своя.

– Это правда! У тебя квартира, – Лидка ревниво оглядела стены. А Барбаросса вдруг завопил:

– Квартира без сортира!

– С чего ты взял? – возразила попугаю Аполлинария. – С сортиром! Еще и раздельный! С окном, между прочим, во двор.

Попугай задел Алю за живое. Квартиру свою она любила и ею гордилась – единственная в своем роде. В доме дореволюционной постройки… Первый этаж их подъезда выложен изразцами, лестница сохранила настоящие дубовые перила, кованые, с латунными розами, балясины и белые мраморные ступени. В доме когда-то был лифт, вернее, лифт есть и сейчас, только вот уже много лет его кабина – на приколе рядом с квартирой Аполлинарии. Кабина лифта – клетка из витых золоченых металлических прутьев. Но ее не видно, потому что она закрыта бархатной, когда-то алой, а теперь бурой портьерой и решетчатой дверью-гармошкой. Кое-где на решетке сохранились латунные розы. На одну такую розу Аля всегда вешает пакеты, возвращаясь из супермаркета. Еще решетка украшена огромным замком, ключ от которого, по давней традиции, хранится в верхнем ящике комода Аполлинарии, в большой резной шкатулке, куда несколько поколений родственников Али прятали всякие памятные и милые сердцу вещицы: камешки, привезенные из разных прекрасных мест, открытки с подписью дорогих людей, значки, медали, запонки, зажимы для галстуков, сандаловые веера и прочие штучки. Тяжеленный и замысловатый ключ извлекался из шкатулки всего однажды – в кабину лифта отнесли старое бабушкино кресло. В нем, кроме бабушки, никто никогда не сидел, а когда ее не стало, все почему-то решили, что никому и не нужно там сидеть. Аполлинария, тогда еще совсем ребенок, могла стоять возле кресла часами, испытывая благоговейный ужас, и, чтобы у впечатлительной девочки, не развились странные фобии, кресло спрятали в лифте.

Достопримечательностью своей квартиры Аля считала и удивительной красоты маскароны, уцелевшие на наружных стенах под каждым ее окном, и две мраморные ступени, ведущие из прихожей в гостиную, – с куском дубовых перил и подпиравшими их балясинами. Когда-то ее прихожая была всего лишь частью лестничной клетки, и пол повторял чередование белых и черных плит подъезда. Высокие потолки с лепниной, большая площадь всех помещений, включая кухню, ванную и туалет, эркер в гостиной и балкон спальни, с которого открывался вид на сквер, вызывали завистливое восхищение всех, кто попадал к Аполлинарии впервые. Конечно, не мешало бы сделать ремонт… Но…

От мыслей Алю отвлек голос подруги:

– Не обращай внимания на этого попугая! – Лида пристроила клетку на одном из Глафириных комодов. – Представляешь, никто его специально говорить не учит! Он слушает, слушает, а потом как брякнет! Пусть тут постоит, может, меньше болтать будет.

– Почеши мужу животик! – вдруг прогудела птица голосом Федора.

Аля засмеялась, хотя ей было грустно: дня три Лидка тут покрутится, а потом вернется к своему Федьке, простив ему и фингал, и оскорбления, и очередную юбку. Аполлинария останется одна, и даже попугая у нее нет…

Подруги уже сидели на кухне, и Лидка с аппетитом уминала вчерашние сырники, успевая учить Аполлинарию уму-разуму:

– Ты сама виновата! Надо ж было за мужиком следить! Ты его почту в компе смотрела когда-нибудь? А телефон проверяла? Эсэмэски?

– Ну вот еще! Буду я по чужим телефонам лазить! – фыркнула Аля.

– Ой какие мы гордые! Вот и проворонила! За мужьями же бдить надо в четыре глаза! Нет! В десять!

– Тут хоть в сто глаз бди, если мужик решил уйти, то уйдет.

– Вот и первого своего ты также прошляпила! Тогда хоть оправдание было – молодая, глупая. Как выскочила не глядя, так и развелись.

– Женщину бросать – в любом возрасте подлость. А в пенсионном – тем более.

– Только не хнычь! Как говорится, земля круглая, а задница скользкая, твоему Жорке деваться некуда – вернется!

Аполлинария хотела сказать, что после ухода Георгия чувствует себя так, будто ей что-то ампутировали – руку или ногу. Ее явно стало меньше, хотя она все еще живая. Но Аля не успела даже открыть рот, потому что на стол плюхнулось нечто белое и в перьях.

– Жр-рёте? – с выражением проскрежетал Барбаросса и воткнул клюв в сырник.

– Йог твою поперек! – воспроизвела Лидка свое любимое ругательство. – Вот зараза, опять вылез! Научился крючок на дверце поднимать! Надо в следующий раз проволокой замотать, проволоку он откручивать пока не может. Ладно, пусть пасется, все равно ему гулять надо! Поля, посмотри, окна все закрыты? А то улетит моя штука евро!

Аполлинария отправилась инспектировать окна, а заодно вышла на балкон – подышать весенним воздухом и посмотреть на звезды. Звезды доводилось видеть редко: город большой, ночью не спит. Фонари, реклама, вывески увеселительных заведений и ресторанов освещают небо и затмевают звезды. Световое загрязнение… Аля недавно прочитала, что этот световой смог способен изменять биоритмы живых существ. Может, и на поведение мужиков он влияет? Аля принялась смотреть вверх. Между ее головой и небом будто натянута желтоватая кисея. Аполлинария свесилась с балкона, пытаясь разглядеть конец сквера и перекресток. Нет, не видно. Ни перекрестка, ни упирающегося в него здания, ни магазина на первом этаже, ни, тем более, киоска-лавки-будки на углу, мимо которой она обязательно проходила, держа курс на издательство. Будка или лавка – Аля до сих пор не определилась с названием этого замечательного сооружения – появилась больше года назад. Наскоро сколоченная коробка, втиснутая между выпирающей витриной магазина и бездействующим грузовым лифтом. Если дверь будки открыта, то видны полки с ящиками. В ящиках – овощи и фрукты. Очень удобно, подумала Аполлинария, впервые заглянув внутрь, не надо пять остановок трястись в набитом автобусе. И удивилась, рассмотрев продавца. Два килограмма картошки и три банана она получила не от узбека, грузина или таджика, как ожидалось, потому что именно таковы, в основном, продавцы сельхозпродукции, а из рук симпатичного брюнета вовсе не восточной или кавказской внешности. Брюнет ее заинтриговал. Мужчина ну никак не монтировался со своей фруктово-овощной точкой. Его можно было легко представить за штурвалом самолета, или банковским топ-менеджером в шикарном кабинете, или в полицейском мундире, или в докторском халате… Но не в этой жалкой лавочке среди морковки, винограда, лука и мандаринов. Сколько бы раз ни проходила Аполлинария мимо овощной будки, она не могла ответить на вопрос, что заставило такого интересного, явно образованного и перспективного в плане места под солнцем мужика осесть среди корнеплодов. Убежденная, что инициировать общение всегда должен мужчина, от поедающего ее любопытства она первой начала заговаривать с хозяином лавки, интересуясь видами на урожай, местом произрастания винограда и прочей фигней. Продавец бананов (а именно так Аля его про себя называла) с удовольствием вступал с ней в диалоги. Аполлинария объясняла словоохотливость мужика а) отсутствием наплыва покупателей и б) желанием расширить клиентуру. Ежику понятно, у вежливого и приветливого продавца и товар расходится быстрее.

Еще раз посмотрев в сторону овощного ларька, Аполлинария поплотнее закрыла балконную дверь и почувствовала вдруг некое волнение. «Да неужели?» – удивилась Аля и представила Продавца бананов еще раз, чтобы убедиться, что волнение связано с мыслями о нем. Аполлинарию моментально бросило в жар. «Так, – строго сказала себе Аля. – Еще только поздней любви не хватало! Для полного счастья…» Но дело было сделано: в ее опустошенной душе пускало корни непрошенное чувство. Еще чуть-чуть, еще несколько толчков взволнованного сердца, и проклюнется росток, а там и до пышного цветения недалеко.

Ночь Аполлинария провела, не сомкнув глаз, а на рассвете пронзительно, как в родных джунглях, заорал попугай.

– Тоже мне, петух нашелся… – проворчала Аля. – Будешь так орать, сварю из тебя суп!

И прибавила:

– Говорю тебе, Петр, прежде чем пропоет петух, трижды отречешься от меня…

Почему она вспомнила эту цитату из Библии? Аполлинария не могла объяснить. Наверное, из подсознания… Ее же предали!




Глава третья


Лида ушла на работу рано, нацепив темные очки, хотя закрашенный консилером синяк не очень бросался в глаза. «Ехать от тебя далеко, – сокрушалась подруга. – Теперь за полтора часа придется выходить! А вдруг пробки?» Даже не позавтракала… Опоздания нигде не поощряются, особенно в школе. И особенно в той школе, где Лида работала учителем младших классов. Аполлинария как-то попала к ней на урок в ее первый «А». Зайдя в класс, Аля так перепугалась, оказавшись среди галдящей и подпрыгивающей ребятни, что неожиданно для себя брякнула: «Здравствуйте, человечки!» Человечки дружно засмеялись, и Аполлинария долго потом вспоминала их улыбающиеся рожицы. «Может, тебя в школу устроить? – спросила тогда Лида. – Ты их влюбила в себя моментально, произнеся всего одно слово. Контакт – это главное, а остальному научишься!» Но Аполлинария не захотела ежедневно видеть чужих детей и травить себя мыслью, что никогда не будет своих, и предпочла свободу редакций и издательств, где она была на своем месте – с филологическим образованием, любовью к слову, легким пером и эрудицией. В архив она пошла потому, что начали закрываться газеты и журналы, вытесненные виртуальными СМИ. Но и сидя среди стеллажей с архивными делами, Аполлинария не теряла связи с издательствами, быстро найдя себе нишу. Конечно, быть литературным рабом не престижно, но Аля, совершенно лишенная тщеславия, получала удовольствие от процесса. Ну и пусть на книге не ее фамилия! Частенько это вообще фамилия вымышленного автора, так сказать, проекта. Чему тут завидовать? Она покосилась на компьютер. Две недели – небольшой срок, чтобы нашлепать полноценные двести страниц. Надо было включаться в работу, но хаос в голове и разбитое, как она думала, сердце не давали сесть за компьютер.

Чтобы оправдать свою нерадивость в своих же глазах, Аполлинария занялась попугаем.

– Пр-р-ривет, стар-р-руха! – радостно заорал Барбаросса, когда Аля вынула из клетки поилку, чтобы налить свежей воды.

– Повторяешься! – сказала попугаю Аля. – А давай-ка я тебя выпущу!

– Барбаросса хороший, – просипел попугай, осторожно высовывая голову из клетки.

– Хороший, хороший, – Аполлинария подставила птице руку, и Барбаросса, переваливаясь, шагнул к ней на ладонь.

– Ты, оказывается, тяжелый! – удивилась Аля и погладила попугая по хохолку. – Весишь, наверное, целый килограмм!

– Давай поцелуемся! – потребовал Барбаросса и уставился на Аполлинарию немигающим коричневым глазом в голубой обводке.

– Да я с птицами как-то не того… не целовалась… – растерялась Аполлинария.

Ей показалось, что попугай вздохнул и опечалился.

Какое-то время Барбаросса, нахохлившись и молча, сидел на ладони у Али, а потом, цепляясь за рукав толстовки клювом и когтями, забрался на плечо и принялся перебирать ее волосы. Это продолжалось довольно долго, и Аполлинария уже пожалела, что взяла попугая на руки, потому что не знала, как отцепить его от волос.

– Знаешь что, – решила наконец Аля, – пойдем-ка, я тебя чем-нибудь угощу.

Какаду оставил в покое ее волосы, повозился, устраиваясь поудобнее, и Аполлинария вошла на кухню, как классический пират, какой-нибудь Джон Сильвер, с попугаем на плече.

Предложить попугаю оказалось нечего. Хлеб он отверг. Ворча свое любимое «кыч», Барбаросса вразвалку бродил по столу, совал черный клюв то в масленку, то в тарелку с гречкой, пока Аполлинария не догадалась накрошить в блюдце яблоко. Попугай немедленно схватил ломтик яблока лапой, прижал к столу и принялся долбить фрукт, полностью уйдя в трапезу.

Аполлинария ковырялась в тарелке с кашей и думала о Продавце бананов. Приходилось признать, что мужик ей жутко нравится, и ее пристальное внимание к нему вызвано не только любопытством, но и… «Да втюрилась ты, втюрилась! – несколько раз повторила вслух Аля. – Себе-то не ври!» Но вдруг обнаружить себя влюбленной было странно, если не сказать – дико. В ее-то возрасте? В малознакомого мужчину? Что она узнала, пока вышагивала мимо него туда-сюда? Имя? Нет. Предыдущее место работы? Нет. Увлечения? Кое-что. Охота, рыбалка, хотя рыбу не ест. Зачем тогда ловить? Есть кому жарить и употреблять… Значит, имеется семья, жена, возможно, дети. Возраст? Аля никогда не умела определять, сколько человеку лет. Наверное, лет на пятнадцать ее моложе… Господи, помилуй! Этого факта достаточно, чтобы прекратить всякие мысли о мужике, несмотря на то, что теперь она свободная женщина и имеет полное право думать о ком захочет. И не только думать, но и пускаться во все тяжкие. Как говорится, клин клином… Одно НО: Продавца бананов она интересовала исключительно в качестве потребителя фруктов. Ни одного заинтересованного мужского взгляда из овощной будки! Аполлинария когда-то прочитала, что любая женщина может соблазнить любого мужчину, надо только знать КАК. В этом и проблема: ни знаний, ни опыта подобных манипуляций у Али не было. Придется пополнить ряды страдающих от неразделенной любви, вздохнула Аполлинария, подумав, что теперь начнет примерять на себя все известные ей афоризмы о любви. Как там сказал кто-то умный? Раны от любви не бывают смертельными, но никогда не заживают…

Тут в подъезде опять зашумели и застучали – как вчера. Попугай встрепенулся, оторвался от яблока и пролаял: «Гав! Гав! Гав!»

– Молодец! Очень похоже! – похвалила птицу Аполлинария и пошла в прихожую.

– Дверь открывать не будем, – прошептала она увязавшемуся за ней Барбароссе. – В глазок посмотрю.

Из квартиры напротив вытаскивали вчерашний ящик с холодильником. Аполлинария его узнала: слово «Верх» написано с ошибкой – «Верьх». Грузчики другие, но девица прежняя, Мальвина. Все в том же недохалате.

Аля щекой прижалась к двери, чтобы лучше видеть. Холодильник неисправный? Назад в магазин повезли?

Ящик начали спускать со ступенек, для обозрения открылась вся лестничная клетка. Теперь видно, что стоящая на пороге своей квартиры Мальвина пересчитывает деньги. Рядом с ней какой-то грузный пожилой дядька.

– Все правильно, не сомневайтесь! – громко сказал дядька. – Зачем мне вас обманывать?

Девица кивнула и закрыла дверь. Дядька поспешил вниз, пыхтя и спотыкаясь.

Как бы не упал, подумала Аполлинария и еще какое-то время постояла у глазка. В подъезде тихо, потом хлопнула дверь внизу – дядька благополучно преодолел лестницу.

– Как ты думаешь, почему они продали только что купленный холодильник? Новый, даже нераспечатанный? – Аля смотрела, как сытый попугай расхаживает по подоконнику, общипывая листья герани. – Вчера купили, а сегодня уже продали?

– Дур-р-р-раки! – выкрикнул Барбаросса и оторвал очередной листик.

Аля сидела за столом, подперев голову рукой, и смотрела на попугая, обрывающего герань. И даже мысли не было прогнать вредную птицу от горшка с цветком, уже и без того облезлым. Конечно, облезешь, если тебе в горшок бросают окурки! Аля вспомнила Жорку – как ругалась с ним по поводу герани… Гад!

Попугай перепорхнул на стол и потерся хохолком о ладонь Аполлинарии.

– Вр-р-юрилась? – вдруг спросил какаду, невообразимо вывернув голову, чтобы посмотреть Але в глаза.

– Что-что? – не разобрала Аполлинария.

– Втюрилась? – поправил себя попугай, но вопросительную интонацию сохранил, и Аля поняла, надо сто раз подумать, прежде чем что-либо сказать при этой птице.

– Надеюсь, нет, – резко ответила Аполлинария.

Попугай снова бродил по столу в поисках пищи, и отсутствие ее могло стать задачей, требующей немедленного решения. Все то время, что Аля знакома с Барбароссой, клюв его всегда был занят. Попугай либо что-то ел, либо перемалывал веточки, устилавшие дно его клетки, либо болтал. В основном, ел. Понятно, маленькое существо, реактивный обмен, чтобы жить, ест практически без перерыва. Вопрос ЧТО? Она позвонила Лидке, но телефон подруги отключен. На уроке, значит, придется самой. И Аполлинария двинулась в гостиную, к Лидкиным сумарям, надеясь, что Лида попугайский корм привезла с собой. Барбаросса поковылял за Алей, царапая паркет когтями и восклицая «кыч!», потому что никак не мог ее догнать.

– Крыльями бы похлопал, полетал, на таких коротких кривых ножках далеко не уйдешь, – посоветовала Аполлинария попугаю и расстегнула молнию на одной из сумок Лидии. Тряпки, косметика, туфли, еще туфли… Ничего похожего на фураж для Барбароссы. Во второй сумке под слоем белья обнаружился слой денег. Правильнее сказать, Лидкины трусики и лифчик едва прикрывали деньги, которыми набита сумка. Ровные, как кирпичики, пачки стодолларовых купюр. В первый момент Аполлинария даже не удивилась, хотя такой прорвы деньжищ никогда не видела. Она уселась на пол рядом с сумкой и взялась за голову – так легче думать.

– Втюрилась! – убежденно заявил попугай, забираясь к Аполлинарии на колени. – Почеши мужу животик!

– Ага, делать мне больше нечего! – возмутилась Аля. – Тут такое! Твоя хозяйка грабанула банк!

Аполлинария представила подругу в черных колготках, натянутых на голову. Лидка размахивает огромным пистолетом и орет «ложись-кто-дернется-получит-пулю-деньги-сюда». Зрелище слишком фантастическое, никакой банк Лидка не грабила, не способна. Но деньги у нее откуда-то все-таки появились! Доллары. Много долларов. Целая куча долларов! Сколько здесь? Миллион? Больше? Не пересчитывать же!

Она согнала с колен попугая, поднялась и взвесила сумку в руке. Килограммов восемь или девять… И что? Федька столько дал? Никогда не даст, хотя у него-то миллион как раз и может быть… С тех давних пор, как Лидка представила ей Федора в качестве своего жениха, Аля подозревала в нем близость к криминалитету, хотя тогда он носил офицерские погоны. Военный, блин! Получается, подруга каким-то образом заставила своего мужа раскошелиться… Или его обворовала… Тогда понятно, почему Федьке не надо говорить, где его супруга. Но непонятно, почему Лидка ничего про доллары не сказала ей, Аполлинарии. А еще подруга! Вообще-то иметь дома такую кучу денег опасно. Тем более, денег, появившихся нечестным путем. Это же смешно – думать, что училка младших классов может заработать девять кэгэ долларов!

– Ладно, сделаем вид, что мы не в курсе, – Аля застегнула сумку и снова отправилась на кухню. Кормежку птице надо обеспечить, а раскроет ей Лидка свою тайну или не раскроет, это уже дело десятое.

Барбаросса снова брел за Алей, помогая себе клювом. Из предложенных ему деликатесов в виде овсяных хлопьев «Геркулес», пшена и панировочных сухарей попугай выбрал хлопья.

– Ну, поживешь на хлопьях, – проворчала Аполлинария. – Яблоко было последним…

Яблоки… Сердце Али забилось с удвоенной скоростью. Яблоки она купила позавчера, еще в той, прошлой, жизни. «Приходите через пару дней, – сказал Продавец бананов, передавая ей пакет. – Я привезу яблоки с розовой мякотью». Аполлинария вспомнила его видавший виды темно-вишневый джип, стоящий рядом с входом и часто покрытый пылью неведомых дорог, ведущих к источникам фруктов и овощей где-то за городом. А однажды осенью Аполлинария обнаружила, что джип весь исписан номерами телефонов. Цифры рисовали прямо на пыльных дверцах, капоте и крыше.

– Девушки из сквера постарались? – спросила она Продавца бананов, кивнув на джип. – Желают вашего общества?

Все в городе знали, что по дальней аллее сквера днем и ночью прогуливаются барышни легкого поведения. Многолетнее гнездо порока…

Он засмеялся, и Аполлинария отметила открытое «ха-ха-ха» искреннего человека. Она не верила людям, которые зажато хихикали или прыскали в кулак.

– Мне срочно нужен сварщик. Приятель проходил с планшетом, надиктовал номера телефонов с сайта услуг, я записал – уж куда смог. А девушки из сквера… Нет. Я с женщиной могу только по любви.

«Облом, – подумала Аля, вспомнив это «по любви». – Как он меня полюбит-то? Такую…» Какую именно, додумать не получилось, потому что в подъезде опять загрохотали.

Попугай приподнял хохолок, буркнул «кыч» и снова уткнулся в хлопья.

Аполлинария вышла в прихожую и приникла к глазку. На этот раз из квартиры напротив вытащили стиральную машину. Тоже в коробке, запечатанную. То, что это стиралка, Аля узнала из разговора Мальвины с теткой в леопардовых лосинах, покупательницей. «Конец всему! – расстроилась Аполлинария. – У меня соседи – барыги!» Но почти до самого вечера соседская дверь не открывалась. А если и открывалась, то бесшумно, потому что Аля не слышала никаких звуков, углубившись в переживания юной сиротки, попавшей в лапы коварного искусителя. На завязку ушло страниц семь.

Аля повозила под столом ногами в поисках шлепанцев, но не нашла и протопала на кухню босиком, намереваясь сварить кофе – для прилива сил и, как говорила Лидка, для жовиальности. «Вечно твоя хозяйка выпендривается. Нет чтоб просто сказать – для жизнерадостности!» – Аполлинария повернулась к попугаю. Но Барбаросса не пожелал поддерживать беседу, сунул голову под крыло и притворился спящим. Притворился, потому что один его глаз, круглый, блестящий и коричневый, смотрел на Алю.




Глава четвертая


Стрессы и две бессонных ночи обернулись для Аполлинарии глубоким сном. Таким глубоким, что она не слышала, как вернулась Лида. Последнее, что Аля помнила, – как решила прилечь на минутку. Проснулась уже утром, ощущая всетелесную разбитость, потому что спала в одежде. На всю квартиру пахло яичницей с ветчиной.

– Привет! – отсалютовала ножом Лидка. – Не хотела тебя будить, думала, смоюсь тихонько.

– А где мой хохлатый приятель, что-то его не слышно? – вместо приветствия спросила Аля, не зная, как вести себя с Лидкой, имеющей от нее тайны.

– А он купается!

– Он… что?

– Купается. Ну, под душем!

Аполлинария пошла посмотреть, как попугаи принимают душ. Лидка поставила клетку с Барбароссой на дно ванны, направив на попугая воду из душевой насадки. Какаду топтался по клетке, подставлял под струи теплой воды то одно крыло, то другое, вытягивал поочередно лапы и явно тащился.

– Ну что, горе мое, хватит? Вытираемся? – спросила Лида, зашедшая в ванную следом за Алей.

Она перекрыла душ, выволокла из клетки упирающегося и орущего попугая, замотала его в махровое полотенце и сунула Аполлинарии.

– Подержи. Сейчас клетку достану…

Подруги посмотрели, как Барбаросса отряхивается и причесывает клювом перья в чистой клетке.

– Нет ничего смешнее мокрого какаду, – заявила Лида.

– А по-моему, без слез не взглянешь, – возразила Аполлинария. – Бедненький… Худышка! Птеродактиль какой-то, а не попугай!

У мокрого какаду обнаружилась тощая шея и острый, как кинжал, киль. Клюв вдруг сделался непомерно большим: птица такая маленькая, а клюв здоровенный, как у тукана…

– Барбаросса хороший, – вдруг произнес попугай, будто поняв, что речь идет о нем, и захлопал угловатыми крыльями. Во все стороны полетели капли.

– А ты ему еды купила? – Аля вспомнила свои вчерашние проблемы.

– Нет. Ты же его чем-то кормила?

– «Геркулес» он ел и яблоко.

– Достаточно.

– Так это вчера было! И если что осталось, то на донышке!

– Тьфу, – плюнула Лидка. – Не до попугая сейчас. Если честно, забыла я.

Ага, рассердилась Аполлинария, забыла! Про миллион свой она наверняка не забыла!

Клетку с попугаем поставили на кухонный подоконник – на солнышко. Какаду покосился на кормушку, куда Аля высыпала остатки «Геркулеса», и повернулся к хлопьям хвостом. Демонстративно, решила она.

– Сварю ему яйцо, – Аполлинария заглянула в холодильник. – Он же будет есть яйцо?

– А я знаю? Мы его всегда кормили зерновой смесью из зоомагазина…

Аля поставила кастрюльку с водой на газ, мысленно обвиняя Лидку в черствости. За этим обвинением последовали эпитеты «скрытная», «хитрая», «обманщица» и парочка других слов, более энергичных, но Аполлинария заставила себя отвлечься от Лидкиных грехов. Освободившееся в мыслях место моментально занял Продавец бананов, и она едва не опустила яйцо мимо кастрюли.

– Иди завтракать, – позвала ее Лида. – Мне сегодня не к первому уроку, мои третьеклашки уже на каникулах.

Но Аполлинария села за стол только после того, как сварила яйцо, остудила его, нарубила и засыпала в кормушку, продолжая представлять Продавца бананов, как он протягивает ей яблоки.

– У тебя новые соседи? – спросила Лида, наливая Аполлинарии какао. – Такие странные…

– Спекулянты… – Аля, помешивая ложечкой какао, рассказала, как соседка продала только что приобретенный холодильник.

– А ты их близко видела? – Лида посмотрела на дверь кухни, будто странные соседи вдруг возникли в дверном проеме. – Я вчера вечером с ними столкнулась. Выходили из квартиры. То ли два парня, то ли две девки, то ли ассорти, парень с девкой, не поймешь, кто из них кто. Одеты одинаково: джинсы, косухи. Оба косматые какие-то. Я ключ в скважину толкаю, а одна… или один… заявляет: «Вроде здесь другая баба живет!» Я, конечно, сразу воспитывать кинулась: «Вас, молодые люди, что, здороваться с соседями не учили?» А они заржали и пошли. И голос у этого… этой… знаешь, такой был… такой…

– …мальчишеский, – подсказала Аполлинария.

– Во-во… Или как у девицы, которая старается говорить грубым голосом. Короче, странные. Надо за ними последить.

– Это как? Хвостом ходить?

– Пока в глазок по очереди будем смотреть.

– Вот ты и смотри, у тебя каникулы. А мне работать надо!

– Ну и работай! Давно бы уже на себя работала, а не на дядю. Издавалась бы… С таким именем, да еще с такой фамилией, как у тебя, и псевдонима не надо. Может, и правильно, что за Жорку не вышла, была бы теперь Шишкина. Аполлинария Шишкина! Смешно! На писателя не тянет. А вот Аполлинария Перова – это да! Вообще как из прошлого века: Аполлинария Аркадьевна Перова. Красиво, не то что у меня! Подумаешь, Лидия Ивановна Илииванова! Фамилия-то какая дурацкая! Хоть бы просто Иливанова! Так нет, ИЛИ Иванова, вечные насмешки: или Петрова? или Сидорова? И зачем я согласилась Федькину фамилию взять? А имя – типичная училка!

Аполлинария, которую назвали в честь бабушки, маминой мамы, и которой всю жизнь внушали, что она должна соответствовать образу этой незаурядной женщины и быть во всем как она, не стала развивать тему. Имя ей, конечно, нравилось: редкое. В каком бы обществе ни оказывалась Аля, других Аполлинарий рядом не было. По пять Ксюш, Ань, Кать, штуки три Светы, но Аполлинария всегда одна. Имя имело и свои минусы. Девять из десяти человек начинали звать ее Полиной, и приходилось объяснять, что Полина и Аполлинария – разные имена. И тогда народ начинал отвязываться, сочиняя укороченные формы: Рина, Лина, Лана, Поля, Ария… А один остряк вообще окрестил ее Поляной и страшно веселился, рассказывая, как вчера лежал на поляне. «Не подумайте, что это наша Аполлинария, – укатывался он. – Поляна – это открытый участок в лесу. Там травка растет, кустики…» И тут же начинал петь: «На солнечной поляночке, дугою выгнув бровь…» Кретин…

Аля посмотрела на подругу, ожидая, что та все-таки расскажет ей о стыренных баксах, но Лида спросила только, не звонил ли Федор:

– Я же сотку отключила, ему осталось сюда звонить.

– А почему ты так уверена, что он будет тебя искать? – закинула удочку Аля.

– Четверть века прожили вместе, привык. Он дома без меня как без рук, ничего не найдет.

– Наташку вызовет из Болгарии, дочь все-таки. Или домоправительницу наймет… молодую…

И Аполлинария замолчала, неожиданно для себя погрузившись в мысли об изгнанном сожителе, которому сейчас гораздо лучше, чем ей, потому что он рядом с любимой женщиной. Но Аля вдруг поймала себя на том, что перестала испытывать горечь предательства и утраты. Это открытие ее поразило, она попыталась найти причину и, покопавшись в себе, не нашла ничего, кроме образа Продавца бананов. И грусти. Но не из-за лет, зря потраченных на Жорку. Она не знала, что делать с любовью, вдруг свалившейся на нее.

– Лидка, как я выгляжу? – неожиданно для себя спросила Аля.

– Хреново, – с готовностью ответила Лида, щедро намазывая маслом кусок батона. – Толстая, помятая, лохматая тетка с несчастным лицом. Конечно, до быдлобабы ты не дотягиваешь, изуродована, как говорится, интеллектом, но…

– Добрая ты, Лидочка, – Аполлинария отвернулась и стала смотреть в окно, из которого был виден кусок голубого неба с белым облаком, похожим на яблоко. Ей теперь что, всюду будут мерещиться фрукты и овощи?

– Но все поправимо! Найдем тебе мужика, сразу помолодеешь! – не унималась Лида.

– Это кто ж на меня позарится, если я толстуха с несчастным лицом?

– Говорю же, найдем!

– А я, может, не хочу!

– Люди добрые, посмотрите на нее! Все хотят, а она не хочет! Седина, вон, на всю голову! И даже в тех местах, о которых не принято говорить! Ну, с сединой, понятно, борешься. Но время-то уходит. Скоро совсем товарный вид потеряешь, дождешься! Что с тобой?

– Втюрилась! Втюрилась! Втюрилась! – вдруг заголосил попугай.

– Что, правда? – удивилась Лида.

– Нашла кого слушать! – нахмурилась Аля. – Безмозглого какаду! И потом… Себе бы поискала! Ты у нас теперь тоже одинокая. И не худенькая, между прочим!

Дивное майское утро, наполненное терпким ароматом распустившейся листвы и щебетом птиц, вдруг утратило краски, запахи и звуки, превратившись в обыденный четверг.

– Ой, времени-то уже, времени! – спохватилась вдруг Лида. – Побегу, а то директриса мне втык сделает, если на педсовет опоздаю!

Закрыв за подругой дверь, Аля возвратилась на кухню. Попугай с видом победителя торчал на своем насесте, а содержимое кормушки было раскидано по подоконнику. Завидев Аполлинарию, какаду отвернулся.

– Так, животный мир, с тобой все ясно, объявил голодовку.

Попугай по-прежнему сидел, уставившись в окно. Его оранжевый хохолок красноречиво топорщился.

Аля покопалась в ящике кухонного стола, нашла маленький висячий замок и пропустила его дужку через прутья клетки, захватив дверцу.

– Самовольные вылеты, выходы и выползы накрылись медным тазом. Будешь отправляться на прогулку по графику, как все зэки… – и она повесила ключик от замка на ручку сахарницы, чтобы Барбаросса его видел, но достать не мог.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/tatyana-stekolnikova-10977851/pravilo-perevernutoy-stranicy/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.