Книга - Идеология: между метафизикой и социальным контролем

Идеология: между метафизикой и социальным контролем
Борис Дмитриевич Голованов


В книге предпринята попытка рассмотреть становление и развитие идеологии как формы коллективного самосознания, систематически исследованы мировоззренческие и логико-гносеологические аспекты этого процесса. Идеология представлена как управленческая структура, опирающаяся на современные политические технологии. Адресована философам, социологам, специалистам в области политических наук, преподавателям и студентам гуманитарных вузов.





Борис Голованов

Идеология: между метафизикой и социальным контролем


Моему отцу

Дмитрию Андреевичу Голованову,

ветерану Великой Отечественной Войны,

посвящаю



Рецензенты:

доктор философских наук Е. А. Антонов

доктор философских наук В. М. Леонтьева




Введение


Идеология заявила о себе устами французских идеологов как наука и дисциплина, дающая возможность каждому овладеть потенциалом своего разума. Первые практические попытки воплотить высокие идеалы Просвещения в жизнь столкнулись с беспомощностью индивидуального разума. Стремление к индивидуальной свободе постоянно наталкивалось на скрытые барьеры коллективного бессознательного (традиции и предрассудки), выстроенные предшествующим процессом воспитания и образования. Великая Французская революция обнажила зависимость интеллектуального развития индивида от исторических и социокультурных особенностей коллективной ментальности. Проблемы, вышедшие наружу в революционную эпоху, заставили французских идеологов разрабатывать конкретные методы управления коллективным сознанием и поведением людей, участвующих в процессах социальных преобразований.

Следует прояснить в главных чертах содержание терминов «индивидуальное сознание» и «коллективное сознание» с учетом современных трактовок и вариативности терминологии. Автор исходит из реальности индивидуального сознания, которое дано каждому человеку непосредственно. Мы невольно допускаем искажение сознания и его содержания, используя термин «коллективное сознание», поскольку последнее не дано нам непосредственно. Содержание коллективного сознания формируется и даже навязывается обществом индивиду посредством воспитания и разнообразных форм идеологического давления. Хотя коллективное сознание является важнейшей общественной предпосылкой духовного развития индивидов, но индивидуальное сознание дает независимый духовный импульс для освоения содержания коллективного сознания. Предельный случай коллективного сознания – массовое сознание – лишь подчеркивает инертность и вещность этой модификации духа.

Воплощая свое содержание в действительность, сознание пользуется средствами, которые в той или иной мере искажают его идеальную природу. Указанное инструментальное искажение в категорической форме было подчеркнуто К. Марксом, который определил его как ложное сознание и идеологию. Критика ложного сознания опиралась на немецкую философскую традицию и направляла исследование идеологии в область мировоззрения. Новый поворот в исследовании коллективного сознания и идеологии связал эти категории с традиционно метафизическими вопросами о духе, свободе, нравственном сознании, абсолютном субъекте. Истина в вопросах идеологии и коллективного сознания стала рассматриваться не только как результат соответствия субъективного образа вещи, но и как соответствие внешнего мира субъективным устремлениям практически действующих индивидов. Указанные две тенденции в развертывании содержания феномена идеологии определили два направления исследований пространства идеологии: с одной стороны, прояснение предельных философских, метафизических оснований коллективного сознания и идеологии, с другой стороны – разработку новых методов управления коллективным сознанием и поведением индивидов.

Идеология – трудный объект для исследования методами современной науки, поскольку идеология представляет собой своего рода буфер между классической рациональностью науки и разнообразными формами вненаучного освоения мира, такими как мифология, религия, магия. Она втягивает в свою орбиту все формы ментальности и пытается создать из них интегрированное духовное основание практического действия.

Идеология самоопределяется в двух направлениях: через отношение к метафизике духа и через отношение к практике, преобразующей социальную реальность. В процессе движения к практике происходит формирование социальных субъектов разного уровня и соответствующих им уровней управления.

Исходя из обозначенных методологических ориентиров, идеологию можно рассматривать как двоякое отношение. С одной стороны, как отношение наличных идеологических доктрин к идеалу знания и реализуемым в соответствии с этими идеалами проектам общественного устройства, с другой стороны, как отношение идеологии к социальному бытию, как систему идеальной регуляции общественной жизни. Обе эти тенденции развертывают концептуальные модели идеологии от предельно-обобщенных философских представлений до конкретных социальных технологий, регулирующих жизнь современного общества.

Автор рассматривает феномен идеологии в двух ее ипостасях. Во-первых, идеологию как иллюзию, негативное действие которой может быть снято лишь через постижение истины как целого. Во вторых, идеологию как учение об управлении коллективным и индивидуальным сознанием, поскольку последнее становится и идентифицируется в контексте коллективной психики. Как управленческая структура идеология опирается на многочисленные политические технологии и восходит к метафизическим идеям, формируя политико-философские доктрины.

Приступая к изложению результатов исследования такого неоднозначного и многоуровневого феномена, как идеология, автор хотел бы оговорить особенности построения самого изложения. В отличие от исследования, изложение начинается там, где схвачена и понята суть исследуемого предмета. Путь к пониманию весьма извилист, чтобы не потеряться, необходимо постоянно сверять направление движения с интуитивно данными ориентирами[1 - Ход исследования и основные его итоги автор изложил в работе:Идеология и метод: монография / Б. Д. Голованов. – Харьков: Вид-во «Пiдручник НТУ «ХПI», 2011. – 288 с.]. Когда исследование нащупывает твердую почву, наступает очередь изложения, которое рассчитывает построить нечто, подходящее для восприятия здравым смыслом и повседневным сознанием. Изложение стремится выстроить материал в соответствии с литературными правилами, чтобы результаты исследования стали доступны как можно более широкому кругу читателей. Излагая результаты исследования, автор старался, насколько это возможно, избегать политической ангажированности, которой пронизан предмет исследования. Он не выносит на страницы работы многочисленные ситуации идеологической полемики, если они не направлены на прояснение предметов, указанных в названии монографии.

Реконструируя социальный феномен, с одной стороны, трудно понять его суть, не погрузившись во внутреннюю живую реальность явления. С другой стороны, погружение в предмет, насыщенный политическими пристрастиями и скрытыми манипуляциями, обволакивает сознание исследователя и затрудняет возможность объективного взгляда на предмет исследования. Единственной возможностью полноценного постижения такого политически ангажированного предмета, как идеология, становится систематическая критика достигнутых представлений о предмете, критика, доходящая до изменений образа жизни и отношений. Исследование идеологии прокладывает путь через столкновение интересов политических сил, которые используют самые разнообразные средства влияния. Изложение результатов требует дистанцирования от противоборствующих сторон и разработки определенной техники снятия искажающего идеологического давления на мыслительный процесс.

Изложение концептуального видения предмета развертывается как систематическое воссоздание конкретных идеологических матриц в их исторической последовательности. Особое внимание автор уделяет методам концептуализации содержания идеологических матриц, очерчивая их метафизические и социально-технологические границы.

Более детально представлены концептуальные модели идеологии, формирующиеся на постсоветском пространстве. В каждой модели выделены две вышеозначенные тенденции: движение в направлении метафизических, общефилософских оснований и конструирование разнообразных технологий социального контроля.

При воспроизведении содержания каждой концептуальной модели идеологии автор руководствовался несколькими допущениями.

Выдвинуто предположение, что каждая воспроизводимая концептуальная модель опирается на интуитивное схватывание феномена идеологии как целого. Исходное представление реализуется и обогащается через репрезентацию составных частей интуитивного целого.

Автор исходит из предположения, что при развертывании конкретного интуитивного видения сущности идеологии происходит отбор объектов идеологического влияния, конкретизируется и доопределяется позиция субъектов политического действия.

Автором обозначаются и соединяются в определенную целостность основные черты исторического периода, в котором происходит концептуальное моделирование феномена идеологии. Учитывается то, что идеология как духовный феномен воспроизводит себя за счет погружения в определенную культурно-историческую среду и переработки ее содержания.

Автор не занимался исторической реконструкцией текстов. Работа с текстами, излагающими содержание идеологического процесса, представлена как комментарий и истолкование, учитывающие современные условия развертывания феномена идеологии.

Помимо текстов, в современной исторической ситуации важную роль играют визуально-символические конструкты, которые взяли на себя основную нагрузку организации коллективной ментальности. Следует отметить, что основное внимание исследования сосредоточено на изучении движения от текстов и визуально-символических форм к концептам и идеям, которые стоят за этими формами. В данном случае важна не столько историко-культурная реконструкция текстов, сколько расширение горизонта восприятия читателей и нацеленность читателей на более глубокое понимание своих внутренних переживаний.

Указанные принципы направляют нас к фактическим границам воспроизводства идеологии как духовного феномена. В пределах этих границ возможна определенная свобода в воспроизводстве концептуальных моделей. Эти модели воспроизводятся как культурно-исторические типы миросозерцания.




Часть 1. От метафизики к идеологии





1.1. Методологическая рефлексия и идолы целеполагания (Ф. Бэкон)


Практически все авторы, затрагивающие проблему идеологии, за отправную точку принимают деятельность французских идеологов конца XVIII века и работы Дестюта де Траси, поскольку лишь в эпоху Великой Французской революции разнообразные формы духовно-практического освоения действительности стали объектами систематической научной и философской рефлексии. Следует отметить, что проблема влияния вненаучных форм сознания на логику научного поиска была предметом философского осмысления одного из основателей европейской науки, создателя индуктивного метода – сэра Фрэнсиса Бэкона Веруламского.

Английский философ, предваряя изложение основ своего метода, указал на заблуждения, уводящие познание от истины, и назвал их идолами. Слово «idola» древнегреческого происхождения («эйдола» – уменьшительное от слова «эйдос» – «вид»), этим словом Гомер называл тени, или души умерших в царстве Аида. По преданию, эти призраки[2 - В русскоязычных переводах бэконовского термина «idola» встречается вариант «призраки», мы будем пользоваться по мере необходимости обоими вариантами перевода.] иногда появлялись в мире людей и искажали их сознание. Именно такое истолкование «идола» лежит в основе изречения «мертвый хватает живого».

Термин «идолы» Ф. Бэкон заимствовал у Эпикура, который «живыми идолами» называл богов. С точки зрения древнегреческого философа, «живые идолы» ни злы, ни добры, их невозмутимость и беспристрастность поддерживают порядок мироздания. Однако толпа переносит на богов собственное невежество, подпитываемое страстями. Высшая задача философа, считал Эпикур, – освободиться от мнения толпы, выйти из-под влияния собственных страстей и «жить, не зная смятения», – это состояние он именовал атараксией. Эпикурейский идеал свободно мыслящего и пребывающего в истине философа стал для английского мыслителя отправной точкой формирования правильной методологической рефлексии.

В философии Ф. Бэкона слово «идол» приобретает значение искажающего фактора, который выступает как препятствие на пути научного познания. Правильно проведенная критика идолов («демонов» человеческой души) освобождает путь для истинного познания. Ф. Бэкон пишет о многочисленных, невидимых для обыденного сознания призраках, «которые осаждают умы людей». Идолами поражены все сферы деятельности, направляемые человеческим умом. Практическое целеполагание, двигаясь к конечному результату, создает «полезные» иллюзии (призраки), которые препятствуют объективному научному познанию. В соответствии с видами деятельности Бэкон выделяет следующие виды идолов: идолы рода, идолы пещеры, идолы площади и идолы театра.[3 - Бэкон Ф. Афоризмы об истолковании природы и царства человека // Бэкон Ф. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М., 1972. – С. 18. Соотечественник Фрэнсиса Бэкона – Роджер Бэкон (XIII в.) – писал о четырех препятствиях, уводящих познание с истинного пути: доверие недостаточному авторитету, привычка, приверженность общепринятым мнениям, боязнь признаться в собственном незнании.]

Рассмотрим более подробно свойства указанных разновидностей идолов. Идолы рода (idola tribus) коренятся в природе человеческого ума, последний «уподобляется неровному зеркалу, которое примешивает к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном, обезображенном виде»[4 - Там же. – С. 19.]. Ф. Бэкон, демонстрируя влияние идолов на человеческое мышление, за исходную точку берет конкретных индивидов, познавательная способность которых не отделена от энергии их желаний. Он пишет, что реальный процесс человеческого познания «окропляет воля и страсти, а это порождает в науке желательное каждому»[5 - Там же. – С. 22.].

Обычный человеческий ум, не подготовленный к научному исследованию, предпочитает верить привычному и общепринятому, нежели самостоятельно искать истину. Отсутствие терпения останавливает его перед трудностями, он не желает трезво взглянуть на положение вещей, поскольку трезвый взгляд уничтожает призрачную, но сладостную надежду на лучшее. Человеческий ум боится открыться высшей истине и предпочитает иметь дело с суевериями, свет опыта он отвергает «из-за надменности и презрения», от парадоксов он бежит, предпочитая общепринятые верования. Ф. Бэкон пишет: «В наибольшей степени запутанность и заблуждения человеческого ума происходят от косности, несоответствия и обмана чувств, ибо то, что возбуждает чувства, предпочитается тому, что сразу чувства не возбуждает, хотя бы это последнее и было лучше. …Поэтому все движение духов, заключенных в осязаемых телах, остается скрытым и недоступным людям»[6 - Бэкон Ф. Афоризмы об истолковании природы и царства человека / Ф. Бэкон. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М., 1972. – С. 22–23.]. В повседневной жизни сила чувств и эмоциональных состояний настолько превосходит умозрение, что неподготовленный ум не в состоянии уловить тонкие влияния, присущие осязаемым вещам. Однако без исследования и выявления этого слоя бытия «нельзя достичь ничего значительного в природе в практическом отношении»[7 - Там же. – С. 23.].

Второй вид заблуждений, которые вызываются индивидуальными особенностями развития человека, ограничивающими его мышление, Ф. Бэкон называет идолами пещеры (idola specus). Этот термин отсылает нас к седьмой главе книги Платона «Государство». Символ пещеры у древнегреческого философа указывает на всю совокупность преград, мешающих развитию индивидуального человеческого ума. Общие для всех людей препятствия на пути познания соединяются с индивидуальными особенностями каждого человека, со своеобразием его положения в общей «пещере». Возникшее своеобразие жизненной ситуации настолько устойчиво, что можно считать, что каждый индивид сидит в своей собственной пещере.

«Идолы пещеры, – утверждал Ф. Бэкон, – происходят из присущих каждому человеку свойств как души, так и тела, а также из воспитания, из привычек и случайностей»[8 - Бэкон Ф. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М., 1972. – С. 24.]. На пути познания каждый человек рано или поздно сталкивается с только ему присущими проблемами. Индивидуальных искажений не могут избежать даже философы и ученые, посвящающие свою деятельность исследованию общих вопросов познания. Созданные ими теории искажаются предшествующими всякому теоретическому исследованию практическими интересами и желаниями. Ф. Бэкон выявляет призраки пещеры у такого научного авторитета античности, как Аристотель, «который свою натуральную философию совершенно предал своей логике и тем сделал ее сутяжной и почти бесполезной»[9 - Там же. – С. 24.]. Для борьбы с идолами пещеры нужна, по мнению Ф. Бэкона, осмотрительность в созерцаниях. Он пишет: «…пусть каждый созерцающий природу вещей считает сомнительным то, что особенно захватило и пленило его разум. Необходима большая предосторожность в случаях такого предпочтения, чтобы разум остался уравновешенным и чистым»[10 - Там же. – С. 25.].

К следующему роду идолов относятся заблуждения, проистекающие из особенностей совместной жизни людей. Необходимость совместного проживания актуализирует проблему общения и коммуникации. Идолов, гнездящихся в природе социальной коммуникации, Ф. Бэкон назвал идолами рынка (idola fori). Эти призраки возникают как результат зависимости деятельности ума от языка, с помощью которого люди формулируют и высказывают свои мысли. «Люди верят, что их разум повелевает словами. Но бывает и так, что слова обращают свою силу против разума. Это сделало науки и философию софистическими и бездейственными»[11 - Там же.]. Английский философ указывает на то, что большая часть слов нашего языка создана для обслуживания повседневной коммуникации, в своих значениях они несут груз эмоциональных и интеллектуальных искажений нашей обыденной жизни. Естественный язык, когда мы пытаемся использовать его для целей познания, требует очищения от чувственных неясностей и двусмысленностей, которые в нем запечатлены. Озабоченный чистотой научного языка, Ф. Бэкон отмечает неизбежность вторжения элементов одного уровня познания в структуры другого уровня. В этой связи он пишет: «Большая же часть слов имеет своим источником обычное мнение и разделяет вещи в границах, наиболее очевидных для разума толпы. Когда же более острый разум и более прилежное наблюдение хотят пересмотреть эти границы, чтобы они более соответствовали природе, слова становятся помехой»[12 - Бэкон Ф. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М., 1972. – С. 25.].

Идолы рынка, навязанные разуму словами, бывают двух разновидностей. Первая из них – это имена несуществующих вещей. К ним относятся слова, обозначающие вымыслы их авторов. Это своего рода слова-пустышки, исчезающие, как только мы обращаемся к опыту. Выдуманные для удовлетворения сиюминутных нужд авторов, идолы первого вида исчезают вместе с устаревшими теориями.

Другая разновидность идолов рынка более трудна для искоренения. Они возникают в результате образования плохих и неумелых абстракций. Слова, соответствующие таким абстракциям, часто соединяют значения прямо противоположного характера. Ф. Бэкон предлагает критически отнестись к многообразию значений таких слов и отбросить те, которые не имеют строгих определений.

Последнюю, четвертую группу идолов Ф. Бэкон назвал идолами театра (idola theatre), они сопутствуют созданию научных теорий и философских доктрин. Он сравнивает существующие философские системы с театральными спектаклями, представляющими вымышленные и искусственные миры. Английский философ отдает должное силе и богатству воображения авторов этих систем, но полагает, что на пути к истине воображение должно быть обуздано правильным методом, который оттачивает остроту и точность ума.

Идолы театра вызывают наибольшее неприятие у сэра Фрэнсиса. Он одобрительно отзывается о политической власти, которая противостоит этим идейным новшествам, навлекающим опасность на людей и наносящим ущерб их благосостоянию. Если бы не было противодействия такого рода идолам, то общество могло бы оказаться в плену многочисленных софистических школ, подобно тому, как это произошло в Афинах в V веке до н. э.

Возникновению идолов театра, полагал Ф. Бэкон, способствуют, прежде всего, искажения и перекосы в проведении научных доказательств и обоснований. Эти искажения приводят к появлению трех разновидностей принципиальных ошибок.

Первая разновидность ошибок предстает перед нами в таком гносеологическом феномене, как софистика. Софистические призраки возникают тогда, когда «философы рационалистического толка выхватывают из опыта разнообразные и тривиальные факты, не познав их точно, не изучив и не взвесив прилежно. Все остальное они возлагают на размышления и деятельность ума»[13 - Бэкон Ф. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М., 1972. – С. 28.].

Вторая разновидность логических дефектов проистекает из догматизации выводов, сделанных на основе ограниченного опыта. Приверженцы быстрых умозаключений превращают частные эмпирические закономерности в универсальные философские принципы и, исходя из них, строят свои воззрения, «удивительным образом извращая и толкуя все остальное»[14 - Там же. – С. 29.].

Третья разновидность методологических ошибок возникает под влиянием слепой веры и почитания ложных авторитетов. Обольщаясь слепой верой, философия смешивается с теологией и неясными преданиями, в результате чего человеческий ум попадает под влияние поэтических и иных вымыслов. «Эту суетность, – полагает Ф. Бэкон, – надо тем более сдерживать и подавлять, что из безрассудного смешения божественного и человеческого выводится не только фантастическая философия, но и еретическая религия»[15 - Бэкон Ф. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М., 1972. – С. 31.].

Вторжение научного познания в практическое целеполагание поставило проблему устойчивости познавательного процесса по отношению к внешним влияниям. Английский философ выражает уверенность в том, что разработанный им метод поможет полностью очистить человеческий ум от влияния факторов, порождающих и поддерживащих заблуждения и иллюзии. Он пишет, что все многообразие идолов должно быть отброшено «твердым и торжественным решением, и разум должен быть совершенно освобожден и очищен от них. Пусть вход в царство человека, основанное на науках, будет почти таким же, как вход в царство небесное, “куда никому не дано войти, не уподобившись детям”».[16 - Там же. – С. 34.]

Мы далеки от утверждения, что представления Ф. Бэкона об идолах как препятствиях на пути научного познания тождественны современным представлениям о феномене идеологии. Дело не только в том, что современная наука по своему методологическому арсеналу далеко превзошла науку XVII века; не меньшее значение имеют изменения, происшедшие в структуре общественной жизни, кардинально преобразовавшие отношения теории и практики.

Историческое значение учения Ф. Бэкона об идолах заключается в том, что оно явственно свидетельствует о методологическом повороте в философской традиции, фокусирует усилия философской мысли на проблемах научной рефлексии, укреплении практической ориентации научных исследований. Ф. Бэкон разрушает монополию теологической мысли на критику заблуждений и вводит научные критерии истинности/ложности познания. Ложные идеи в его философии трактуются не как призраки, пришедшие из царства Аида, и не как духи, вводящие в искушение сознание верующих. Он исходит из проявлений человеческого разума, имеющего своей реальной предпосылкой энергию практических импульсов. Разного рода идолам он дает конкретно-научную трактовку в соответствии с теми направлениями в познании и преобразовании природы, на которых они паразитируют. Рассматривая идолов как препятствия на пути применения научного метода, он полагает, что их правильная критика освобождает путь для истинного познания.




1.2. Идеология как рациональный итог Французского Просвещения





1.2.1. Идеология – альтернатива теологии и метафизике


Французская революция не только взорвала политическую ситуацию в Европе, она кардинальным образом поменяла смысл и направление европейского Просвещения, превратив его из просвещения монархов в революционное просвещение масс. Робеспьер и его партия, устанавливая культ разума, развернули просветительскую деятельность на 180 градусов и прервали двухтысячелетнюю традицию. Великую задачу Платона – воспитание философа на троне – они преобразуют в еще более великую: разбудить в каждом гражданине правителя, если не государства, то своей собственной судьбы[17 - Пятнадцатитомный «Курс наук для обучения принца Пармского» Кондильяка и Мабли идеологи заменяют «Элементами идеологии», рассчитанными на воспитание просвещенного гражданина.]. Один из теоретиков революционной эпохи Д. Гара, выступая в Совете Старейших, сказал: «Революция начинается тогда, когда мудрость философов становится мудростью законодателя. Революция не может быть завершена до тех пор, пока мудрость законодателя не станет мудростью народа»[18 - Цит. по: Kennedy T. A Philosophe in the Agee of Revolution, Destutt de Tracy and the Origins of Ideology. – Philadelphia, 1978. – Р. 71.].

Революционная власть предложила несколько вариантов решения этой проблемы. М. Робеспьер в разгар гражданской войны заносит в свою записную книжку следующие знаменитые слова: «Нужна единая воля. Она должна быть или республиканской, или роялистской. Для того чтобы она была республиканской… надо, чтобы народ присоединился к Конвенту, и чтобы Конвент воспользовался помощью народа. Надо, чтобы восстание распространялось все далее и далее, причем санкюлоты получали вознаграждение и оставались бы в городах. Надо снабдить их оружием, просветить, возбудить их гнев, воспламенить республиканским энтузиазмом всеми возможными средствами (курсив мой – Б. Г.)»[19 - Цит. по: Матьез А. Французская революция. – Ростов-на-Дону, 1995. – С. 388.].

Последствия революционного порыва были столь разрушительны для французского общества, что не только противники революции, но и многие ее сторонники задумались о «темных» сторонах человеческой натуры[20 - Наиболее скандальным описанием этих проявлений стали публикации маркиза де Сада.]. Эпоха террора и безумной жестокости вызвала к жизни ряд философско-политических проектов обуздания человеческих страстей. Авторы одного из таких проектов – теофилантропы – предложили создать революционный культ вместо традиционного христианства. В духе нового культа вожди революции стали бы апостолами Разума, а сам культ должен был систематически подкрепляться успехами науки и политической практики.

Конкуренцию теофилантропам составила группа исследователей, получивших название «идеологов». Продолжая дело энциклопедистов, идеологи разработали собственный проект Живой энциклопедии, или Национального института. Это учреждение должно было объединить усилия многих ученых по созданию новой науки об обществе и просвещению народных масс. Особое значение в развертывании политики нового просвещения приобрела секция Моральных и Политических наук; перед ней была поставлена задача связать философские концепции с практикой общественных преобразований.

Сотрудникам Национального института предстояло осмыслить итоги революционных событий и найти альтернативу разгулу террора и насилия. «Революционные столкновения, – писал П. Кабанис, один из «идеологов», – вызываются не свободными столкновениями мысли, как думают некоторые люди, напротив того, они были всегда неизбежным результатом насильственных препятствий, которые безрассудно противопоставляли этому развитию, отсутствия согласия между течением дел и движением общественного мнения, между социальными учреждениями и состоянием умов. Вообще, чем более люди развиты и благоразумны, тем более они боятся этих потрясений»[21 - Кабанис П. Отношения между физическою и нравственною природою человека. Т. 1 – СПб., 1885. – С. 60.]. «Идеологи» полагали, что если человеческая природа будет более детально изучена, если человеческие мотивы и страсти будут разгаданы, то тогда можно будет решить проблемы, поставленные в ходе Революции.

Выступая перед слушателями Национального института, де Траси говорил, что теория моральных и политических наук до сих пор «томится в мечтательной неопределенности» и что его задача – создать доктрину, которая окажет непосредственное влияние на благосостояние общества. Идеология должна представлять собой «величайшее из искусств», синтезирующее все остальные. Сущность этого искусства заключается в регуляции общественной жизни «таким образом, чтобы человек находил, с одной стороны, наибольшую помощь, а с другой стороны, терпел наименьший ущерб от свой собственной натуры»[22 - Цит. По: Kennedy T. A Philosophe in the Agee of Revolution. Destutt de Tracy and the Origins of Ideology. – Philadelphia, 1978. – Р. 47.].

В проекте новой науки о человеке «идеологи» подчеркивали функциональную связь мышления и общественной жизни. Они делали акцент не на метафизическом содержании философского мышления, а на тех социальных формах, в которых схватывалось это содержание. Исследование понятий происходит «как по способу их распространения, так и по способу их приложения»[23 - Там же.]. Новые идеологические понятия непосредственно регулируют нравственную и политическую жизнь общества, оказывая на нее «самое благодетельное или самое пагубное влияние»[24 - Там же.].

Практическая направленность идеологии противопоставляла ее традиционным формам духовного освоения мира, таким как религия, теология и метафизика. Авторитет последних, сильно пошатнувшийся в эпоху Просвещения, окончательно пал вместе с утратой аристократией и духовенством политической власти и социальных привилегий.

«Идеологи» встали на путь решительного разрыва с метафизикой как способом мышления, далеким от нужд практической жизни. Они рассматривали ее как ложное и амбициозное изучение субстанций, первопричин, порядка мыслей, ангелов и демонов – одним словом, всего того, что философия Просвещения вынесла за границы разума. Де Траси вслед за просветителями отвергал всякую возможность для вновь создаваемой научной дисциплины быть включенной в контекст метафизики не только по содержанию, но и по названию. «Это слово, – утверждал он, – так дискредитировано, что больно наблюдать, как оно используется для обозначения науки о мышлении»[25 - Kennedy T. A Philosophe in the Agee of Revolution. Destutt de Tracy and the Origins of Ideology. – Philadelphia, 1978. – Р. 46.]. Вдохновленные успехами естественных наук, создатели нового учения о человеческой природе намеревались поставить свои исследования на рельсы новой методологии. П. Кабанис, один из ближайших сподвижников де Траси, писал: «Нравственные науки следует перестроить… – предоставить им возможность принять участие в необыкновенных успехах наук физических и указать на дорогу, с которой бы они не сбивались»[26 - Кабанис П. Отношения между физическою и нравственною природою человека. Т. 1 – СПб., 1885. – С. 60. К. Поппер, основоположник критического рацонализма и последовательный противник всякой идеологии, практически дословно повторил эти слова П. Кабаниса, когда утверждал, что отсталость и несовершенство общественных наук можно ликвидировать, лишь воспользовавшись методологией точных наук. (Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1: Чары Платона. – М., 1992. – С. 269).]. Для создаваемой науки де Траси предложил новое имя – «идеология», которое, как объяснял сам автор, в переводе с греческого означает «науку об идеях» или «учение о восприятиях»[27 - Де Траси предложил слово «идеология» как научный термин, но практически сразу же после этого Тайлеран ввел его в литературный оборот (1796), а уже в 1797 году лондонский «The Monthly Magazine» дал подробное разъяснение его значения.]. Эта наука может дать знание человеческой природы и служить прочным основанием моральных политических наук, относительно которых все граждане должны иметь здравые представления.

С точки зрения французских идеологов, идеология – это тот фермент, который может максимально расширить число граждан, способных в полной мере ответственно использовать свой разум. Человеческий разум – это общее достояние людей, его возможности должны быть доступны каждому человеку. Если создать новую систему образования и применить новые методы обучения, то количество способных пользоваться собственным разумом может возрасти многократно.

Поскольку разум один для всех, постольку возможно основанное на разуме общественное согласие. Различия между людьми проистекают лишь из различий опыта, который они получают в течение жизни. Задача идеологии – создать условия, в которых большинство людей получили бы опыт развития своих умственных способностей.




1.2.2. Общая воля как принцип и источник ментальной идентичности


Формулируя важнейшие положения новой науки, де Траси обращается к картезианскому принципу интеллектуального субъективизма – «Cogito ergo sum». Оригинальность новой версии картезианства заключалась в том, что она была пропитана духом французского сенсуализма, основополагающий принцип которого гласил: «Нет ничего в разуме, чего прежде не было в чувствах». Интеллектуальный субъективизм Декарта был преобразован в чувственный и его основное кредо было сформулировано следующим образом: «С той минуты, как мы чувствуем, – мы существуем, мы сознаем наше существование»[28 - Дестют-Траси. Систематическое извлечение, вместо подробного оглавления // Кабанис П. Отношение между физическою и нравственною природою человека. Т. 1 – СПб., 1885. – С. 5.]. Чувственная составляющая процесса познания давала весомый аргумент для установления социального равенства. Поскольку с точки зрения физиологии все люди имеют одинаковые сенсорные способности и одинаковые потребности, то равенство – это естественное состояние людей.

Важнейшей задачей идеологии стало достижение ясного восприятия мира. На этом пути идеологи воспользовались результатами философских исследований Э. Кондильяка. Этот выдающийся представитель Французского Просвещения одним из первых обратил внимание на то, что не все события нашей психической жизни происходят осознанно, что многие наши восприятия находятся за границами нашего индивидуального сознания. «Каждое мгновение, – писал он, – приносит нам ощущения, которые мы не в состоянии заметить и которые, определяя без нашего ведома наши движения, заботятся о нашем самосохранении»[29 - Кондильяк Э. Б. Сочинения: в 3-х т. – М., 1982. – Т.3. – С. 30.]. Во многих случаях, например, при чтении книг мы концентрируемся на идеях, но при этом начинаем упускать из виду слова и буквы. Главная трудность бессознательного восприятия внешних воздействий заключается в том, что мы можем думать, что обладаем ясностью чувств, тогда как в действительности «мы можем обманываться, либо замечая не все, что в нас происходит, либо предполагая то, чего в нас нет, либо искажая то, что в нас есть»[30 - Там же. – С. 29.]. Существует огромное количество причин, влияющих на наше поведение, но поскольку они входят в наши повседневные привычки, мы их просто не замечаем. Мы уверены, «что они не участвуют в том, что определяет наше поведение, и принимаем иллюзию за очевидность»[31 - Кондильяк Э. Б. Сочинения: в 3-х т. – М., 1982. – Т.3. – С. 29.].

Предвосхищая идеи современного психоанализа, Э. Кондильяк исследует процесс вытеснения травмирующих психологических мотивов. Он утверждает: «Мы приписываем нашим действиям побудительные причины, которые на самом деле вовсе не вызывали этих действий, лишь потому, что хотим скрыть от себя те причины, которые в действительности их вызывают; и в момент, когда мы вовсе не пользуемся никакой свободой, мы верим в то, что мы свободны, лишь потому, что наше положение не позволяет нам ни заметить, сколь невелико участие нашего выбора в наших движениях, ни ощутить силу причин, насильственно нас побуждающих»[32 - Кондильяк Э. Б. Сочинения: в 3-х т. – М., 1982. – Т.3. – С. 32.].

Наша бессознательность в восприятии реальности компенсируется нашим воображением. Не зная истинных причин своих страстей, «мы воображаем такие причины, которые не имеют отношения к нашим действиям или имеют косвенное отношение»[33 - Там же.]. Раскованность воображения чревата появлением призраков, от которых предостерегал исследователей Ф. Бэкон и которые он пытался устранить с помощью метода, привязывающего человеческий ум к эмпирическому опыту.

Э. Кондильяк понимает: чтобы освободить человеческий ум от побочных продуктов воображения и страстей, недостаточно оставаться в пределах самого разума, необходимо выявить импульсы его развития в иных слоях душевной жизни. Для этого необходимо изменить приоритеты и рассмотреть появление человеческих идей из чувств и желаний. Французский философ подвергает критике учение Платона о познании как анамнезисе (припоминании). Для него неприемлем принцип неравенства возможностей в духовном развитии людей. Воспитание и обучение ничего не добавляют, они лишь выявляют то, что потенциально присутствует.

Переосмыслению подвергается социально-мифологическое содержание платоновского учения, согласно которому социальное положение человека зависит от познавательных способностей души, данных человеку от рождения. «Единственное преимущество, которое дается при рождении, – возражает Э. Кондильяк, – это лучше предрасположенные органы; тот, чьи органы получают более яркие и разнообразные впечатления и легко приобретают привычки, становится в соответствии с родом своих привычек поэтом, оратором, философом и т. п., в то время как другие остаются такими, какими создала их природа»[34 - Кондильяк Э. Б. Сочинения: в 3-х т. – М., 1982. – Т.3. – С. 34.]. Идея равенства всех людей от рождения и идея безусловного развития способностей каждого человека не могли не импонировать французским идеологам, большинство из которых были горячими сторонниками Революции и ее непосредственными участниками.

Французская идеология развертывает свое содержание в пространстве трех метафизических координат: рефлексии, ощущения и действия. В традиции сенсуализма она делает ощущение принципом организации всего человеческого мышления, которое рассматривается как модификация и комбинация первоначальных ощущений. Трактуя ощущения и восприятия как исходные элементы, идеология соединяет их с практическим опытом. Соединение исходных элементов познания и практики открывает возможность объяснить единство внутреннего (духовного) и внешнего опыта.

Полагая восприятие-жизненное действие отправной точкой познания, новое учение не может обойти проблему, которая всегда стояла перед теорией познания сенсуализма: каким образом все многообразие чувственных восприятий приводится к единству и какого типа единство делает данного индивида воспринимающим самого себя. Со времен древних греков понятием, обеспечивающим такое единство, было понятие души. Изъятие понятия души из категориального словаря идеологии означало разрыв с традиционными представлениями о простой бессмертной субстанции, которая создавала основу для всего разнообразия восприятий и опыта. Исчезновение понятия души из арсенала новой науки было неизбежным в силу непримиримости революционных устремлений ее основателей с религиозной догматикой.

Большинство философских систем XVIII века претерпели серьезные изменения, исключив понятие души из своего арсенала. Одной из крайних точек зрения в решении указанной проблемы был агностицизм Юма, который определил душу как связь восприятий; другую точку зрения представляли учения Руссо, Бюффона, Бонета, которые пытались сохранить непрерывность и субстанциональность человеческого «Я». Эти философы, отрицая идею неизменной душевной субстанции, все-таки признавали необходимость фиксирующей точки сознания, вокруг которой центрируются разнообразные психические функции личности.

Де Траси был настроен на решительное устранение термина «душа» из словаря новой науки: множество чувственных восприятий-идей обрабатывается способностью суждения и образует деятельное единство в человеческой воле. Передача интегральной функции психической жизни человека воле, несомненно, отражает особенности исторической ситуации, в которой формировалась эта философская концепция. В революционные периоды человеческой истории тонкие движения человеческой натуры уходят на задний план, на авансцену выдвигаются бурные страсти, которые в состоянии обуздать только коллективная воля человеческого сообщества.

Внимание к волевым импульсам и выведение соответствующих понятий на уровень философских категорий обусловлено особенностями личной судьбы де Траси. Его карьера офицера революционной армии и политического деятеля не могла состояться без целенаправленного формирования воли и постоянного преодоления сопротивления окружающего мира. Именно в сознательном волевом порыве находит де Траси причину социальных трансформаций. Единство чувственных восприятий в свете волевого принципа переформулируется в единство воли и нацеливается на создание эффективных средств поддержания этого единства.

Невозможно правильно мыслить, игнорируя человеческую деятельность и вызываемые ею общественные изменения. Свою деятельностно-волевую установку де Траси выражает следующим образом: воля «руководит как движениями всех наших членов, так и действиями ума. Использование наших механических или умственных сил зависит от нашей воли; таким образом, только посредством воли мы воздействуем на внешний мир и обретаем власть над ним»[35 - Дестют де Траси А.-Л.-К. Основы идеологии. Идеология в собственном смысле слова / Пер. с фр. Д. А. Ланина. – М.: Альма Матер, 2013 – С. 80.].

Идеология как учение, объясняющее внутреннее строение человеческого ума, была созвучна естественно-научным представлениям о мире как бесконечном множестве атомов, постоянно находящихся в движении и постоянно взаимодействующих друг с другом. Отличие человеческих индивидов от атомов заключается в том, что первым присущи психические функции, такие как «чувственное восприятие, память, способность суждения и воля», тогда как атомы, находящиеся в постоянном движении, обладают тремя нераздельными и взаимосвязанными качествами: «подвижностью, инерцией и импульсом»[36 - Дестют де Траси А.-Л.-К. Основы идеологии. Идеология в собственном смысле слова / Пер. с фр. Д. А. Ланина. – М.: Альма Матер, 2013 – С. 295.].

В конечном итоге общественная жизнь предстает как отношение одной человеческой воли к другой, которые, взаимодействуя между собой, иногда помогают друг другу, иногда враждуют можду собой. Доброжелательность или недоброжелательность – это просто приспособленность или неприспособленность одной воли к другой. С позиций этого принципа находят объяснение все моральные добродетели и пороки; дружба и вражда, любовь и ненависть, черствость и сострадание могут быть рассмотрены как формы человеческого взаимодействия и согласования воль.

Как полагал Дестют де Траси, знание – это коллективный продукт человечества, невозможный без обмена идеями. Важнейшую роль в этом обмене играют знаки. «Очевидно, что именно знакам мы обязаны всеми нашими общественными отношениями и возможностью пользоваться всеми знаниями себе подобных»[37 - Дестют де Траси А.-Л.-К. Основы идеологии. Идеология в собственном смысле слова / Пер. с фр. Д. А. Ланина. – М.: Альма Матер, 2013 – С. 311.]. На роль знаков в познании обращали внимание предшественники французских идеологов – Дж. Локк и Э. Кондильяк, последний даже утверждал, что любая наука есть не что иное, как «хорошо сделанный язык». Идеологи переносят акцент с познавательной функции языка на деятельностно-коммуникативную и рассматривают знаки как средство формирования отношений между людьми. Гипотеза идеологов заключалась в том, чтобы через изменения в языке перестроить отношения между людьми.

Социально-преобразующая направленность нового учения обусловила внимание идеологов к такому механизму социальной жизни, как привычка. Целенаправленно формируемая привычка может либо усиливать, либо ослаблять индивидуальную способность суждения, память и даже волю. Формируя привычку, мы можем подчинять индивидуальное восприятие общественной норме: так, воспитание воинственных привычек может ослаблять естественное чувство страха. Чувства становятся привычными, если они культивируются с рождения. Конфликт происходит не между чувствами и разумом, а между теми суждениями, которые являются для человека более привычными, и теми суждениями, которые менее привычны. Публичное повторение каких-либо идей облегчает их восприятие индивидуальным сознанием, ибо постоянно повторяющиеся идеи включаются в психологический механизм привычного и выводятся из-под огня сознательной критики. Как только новые идеи проходят череду повторений, они все менее и менее отслеживаются индивидуальным сознанием и становятся содержанием его бессознательных реакций. Трудности осуществления революционной воли проистекают из-за укорененных в обществе привычек, которые мешают изменению индивидуального сознания и поведения.

Философия Просвещения, стимулируемая успехами естественных наук, дала новую интерпретацию «идеям», отличную от той, которую они получили в философии Платона. Древнегреческий философ полагал, что идеи являют нам подлинное, неизменное бытие, отличное от мира становления. Подлинное бытие, согласно Платону, умопостигаемо, т. е. познаваемо разумом, прошедшим трудную школу мыслительной дисциплины и философии. Французский материализм, давший импульс развитию идеологии, термином «идея» обозначал не только универсальные принципы познания и практической жизни, но и все возможные восприятия внешнего мира. И. Кант, критикуя такой уравнительный сенсуализм, призывает «…взять под защиту термин “идея” в его первоначальном значении, чтобы он не смешивался более с другими терминами, которыми, обыкновенно, без всякого разбора обозначают всевозможные виды представлений… Тому, кто привык к этому различению, невыносимо слышать, как представление красного цвета называют идеей. На самом деле это представление не есть даже notio (понятие рассудка)»[38 - Кант И. Критика чистого разума. – СПб., 1993. – С. 220–221.].

Французские идеологи не видели различия между гносеологическими статусами идей и иных форм знания (восприятия, ощущения, представления и т. д.)[39 - Такое смешение познавательных форм не является исключительно прерогативой философии Нового времени, его корни восходят к античному переплетению двух греческих терминов «idea» и «eidos».]. Эта редукция духовного содержания познания связана с практической направленностью учения идеологов, провозглашавших равенство восприятий людей, независимо от их происхождения, образования и социального положения. И. Кант, в отличие от французских материалистов, развивавших свое учение как антагонистическую противоположность религии и метафизике, солидаризируется с Платоном и полагает, «что наша способность познания заключает в себе более высокую потребность, чем чтение явлений по складам согласно синтетическому единству в форме опыта»[40 - Кант И. Критика чистого разума. – СПб., 1993. – С. 218.].

Идеи в философии Платона не сводятся к рекомбинации чувственных восприятий вещей, отношение идей к чувственному миру выражается прямо противоположным императивом: чувственный мир существует только в силу причастности к идеям. Смысл и содержание чувственных вещей раскрывается в полной мере, когда душа, охваченная идеей, начинает двигаться в занебесную область и приобщается к жизни бессмертных богов.

С точки зрения И. Канта, универсальные идеи выполняют особую роль, отличную от наглядных перцепций, они «служат только для восхождения в ряду условий вплоть до безусловного, т. е. до принципов»[41 - Кант И. Критика чистого разума. – СПб., 1993. – С. 228.]. Эти идеи не могут быть непосредственно включены в методологию естественных наук, движение мысли в которых замкнуто между теоретическими формами и эмпирической реальностью. Если использовать всеобщую идею для нисхождения познания от теоретической формы к конкретным условиям, то она превращается в фикцию. Идея, теряющая свою высшую ценность и используемая в качестве средства, неизбежно порождает иллюзию, поскольку вопреки своему высшему предназначению вынуждена направлять человеческое сознание не в область божественного и бесконечного, а в область конечного и преходящего.

Революционная практика, стремящаяся опираться на науку, решительно отбросила традиционные формы осмысления общественной жизни, такие как религия, теология, метафизика. В освободившемся пространстве начала формироваться новая форма духовно-практического освоения действительности, возможности которой разворачивались на волне успехов естествознания и промышленной революции. Последовательно устраняя религиозные представления из сферы познания, французские идеологи отказываются от понятия души как бессмертной субстанции, обеспечивающей единство разнообразных восприятий и личного опыта. Интегрирует многообразие чувственных восприятий индивида его воля, которую французские идеологи рассматривают как осознанное следование желаниям. Социальный мир им представляется как взаимодействие индивидуальных воль, стремящихся к самоутверждению. Это взаимодействие воль в конечном итоге формирует коллективную волю, которая создает государство и движет историю.

Методологические усилия идеологов не смогли вывести идеологию за пределы традиционной метафизической формы, что определило дальнейший распад этого социально-философского течения на множество исследовательских программ, имевших правовую, педагогическую, лингвистическую и политическую направленность. Однако общая установка французских идеологов на научное познание и освоение духовно-практических явлений до сих пор задает горизонт интеллектуальной и социально-политической жизни.




1.3. Иллюзорное сознание и философская рефлексия



Изучая опыт Французской революции, наука и философия XIX века не могли обойти вниманием духовную ситуацию, в которой возник феномен идеологии. Наиболее решительные шаги в этом направлении были сделаны представителями классической немецкой философии. В русле этой философской традиции была развита философия сознания, согласно которой мир не принимается субъектом как данность, а спонтанно возникает из глубин интеллектуальной рефлексии. Субъект, овладевший искусством спекулятивной рефлексии, обретал средство для проникновения в тайну трансцендентального единства самосознания. Это единство уже не зависело от веры в божественное происхождение Христа, но сама априорная природа единства подлежала оправданию средствами спекулятивного метода.

В отличие от французов, сосредоточивших свои усилия в пространстве «восприятие – внешний опыт», немецкие философы обратили внимание на отношение «рефлексия – чувственное восприятие». Чтобы постичь генезис спекулятивного мышления в пространстве чувственного восприятия, была разработана уникальная методологическая дисциплина, получившая название феноменология. Эта дисциплина в дальнейшем развитии философии стала ключевой в познании общественных явлений и их духовного содержания.

Феноменология претендует на философскую квинтэссенцию опыта последовательного прохождения разнообразных форм сознания, чтобы в конечном итоге достичь непосредственного созерцания сущности. Феноменологическая реконструкция являющегося мира формулирует законы освоения мира человеческих представлений, исходя из логики духовного освоения мира и в этом смысле она выполняет работу, которую пытались выполнить французские идеологи, ориентирующиеся на логику естественно-научного постижения мира.




1.3.1. Иллюзорное сознание и знание


Наиболее просто определить знание как сторону отношения сознания и нечто. В понятии знания сознание отличает себя от нечто и в то же время с ним соотносится. Как писал Г. В. Ф. Гегель: «…бытие «нечто» (von Etwas) для некоторого сознания есть знание».[42 - Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 47.] Первое, что осознает субъект научного познания, что нечто обладает бытием и вне соотношения со знанием, эта сторона бытия «в-себе» определяется как объективная истина.

Научно постигая истину, мы, прежде всего, должны понять ее как объективную истину, но поскольку эта объективность не может обнаружиться вне нашей деятельности, вне активности нашего сознания, то она есть не только «вещь в себе», но и «для нас». Самостоятельность познающего сознания выражается как противостояние человеческой субъективности объективному ходу вещей, в сознании присутствует то, что его отличает от объективной истины, – момент не-истины, иллюзорности. Даже в самых простых проявлениях субъекта познания, таких как ощущение и восприятие, иллюзия не отделена от реального знания. Наука, берущая свой предмет только в форме вещи, характеризует иллюзию как фундаментальное препятствие, с которым сталкивается субъект познания. Она трактует иллюзию исключительно как негативный результат, к которому приходит субъект, упустивший истину.

Однако, как справедливо отмечал Г. В. Ф. Гегель, «изображение неподлинного сознания в его неистинности не есть только негативное движение»[43 - Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 45.]. Наука, постигающая мир вещей, должна понять, что в иллюзии ей противостоит не абстрактное отрицание истины, а отрицание определенного реального содержания. Сознание, сосредоточенное на моменте инерции, находящем свое концентрированное выражение в вещи, отождествляет иллюзию с абсолютным небытием и принимает его за абсолютно отрицательный результат познавательных усилий. Г. В. Ф. Гегель пишет: «Но только “ничто”, понимаемое как “ничто” того, из чего оно возникает, на деле есть подлинный результат, оно само, следовательно, есть некоторый определенный результат, и у него есть некоторое содержание»[44 - Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 45.]. Последовательно научный метод не останавливается на голом отрицании, которым довольствуется гносеология скептицизма, он схватывает процесс познания как целое, которое, помимо энергии отрицания, включает в себя понятие того, из чего вырастает это отрицание. Иллюзия как отрицательный результат познания выступает не как абстрактное отрицание истины, но как ступень уже пройденного пути к истине, включенная в содержание целого.

Выявление позитивных моментов иллюзорного сознания в процессе последовательного проведения феноменологической редукции обнаруживает духовные предпосылки идеологии как новой модальности общественной жизни. Появление идеологии в процессе развития научной рефлексии можно рассматривать как этап созревания самой науки, обнаружившей сущностное различие общественных и природных явлений. Чтобы уяснить позитивное содержание иллюзорного сознания, необходимо выйти за пределы вещной установки в научном познании и понять иллюзию как необходимый момент становления субъекта научного познания. Феномен идеологии демонстрирует нам позитивное содержание человеческих иллюзий, которое заключается в полагании социального идеала, выводящего индивидуальные сознания за пределы закостеневшей социальной реальности.

Философское исследование идеологии не может ограничиться общим определением идеологии как иллюзорного сознания, так же как культурологический ее анализ не может остановиться на констатации готовых идеологем, а политологический – на фиксировании пропагандистских мероприятий. Чрезвычайно важно понять, как из практической деятельности вырастают, а затем сознательно культивируются схемы идеологического мышления. Каким образом они становятся препятствием на пути познания истины? И на каком этапе становления научного познания «дороги» науки и идеологии расходятся и всегда ли это расхождение можно трактовать как изъян в развитии человеческого духа?

Идеология, если понимать ее как определенный этап становления научного знания, указывает на изменения процесса познания, произошедшие в Новое время. Если в древности (Греция, Рим) работа человеческого духа состояла в том, «чтобы извлечь индивида из непосредственно чувственного способа и возвести его в мысленную субстанцию»[45 - Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 18.], то работа, проделанная человеческим духом к концу XVIII – началу XIX веков, дала возможность индивидам за несколько лет осваивать то, на что ученые древности тратили целую жизнь. Идея общественного прогресса, ставшая знаменем Французской революции, опиралась на прогресс интеллектуальных возможностей человека и кумулятивный эффект в накоплении знания. Насущной задачей духовного развития в эпоху Французской революции стало преодоления косности мышления, сложившегося в лоне теологии и метафизики, и претворение в жизнь достижений научного познания как в сфере технологической организации производства, так и в сфере экономики и политики.

Однако, как показал опыт той же Французской революции, гораздо легче привести в движение чувственное наличное бытие и обрести опыт изменения внешней действительности, нежели осознать систему сложившихся представлений, преодолеть ее инерцию и привести сами представления в движение. Министр иностранных дел Наполеона Тайлеран сознавал трудность этой задачи, когда объяснял своему Императору: «Сир, штыками можно начать что угодно, у них единственный недостаток – на них нельзя сесть». С помощью военной силы достаточно легко дезорганизовать материальную сторону общественной жизни, но невозможно изменить образ мышления людей и создать устойчивую духовную основу нового порядка. Изменения внешней действительности, не сопровождающиеся изменением представлений людей о сути происходящих событий, непрочны и сходят на нет, как только перестают поддерживаться силой принуждения[46 - Соотношение культурных и силовых факторов поддержания политической системы время от времени становится предметом научной дискуссии. Трудности создания устойчивой системы коллективных представлений исследует наш современник Дж. Най. В своей книге «Гибкая власть. Как добиться успеха в мировой политике» он пишет: «Если Наполеон, распространяя идеи Французской революции, был обязан полагаться на штыки, то нынче, в случае с Америкой, жители Мюнхена, равно как и москвичи, сами стремятся к результатам, достигаемым лидером прогресса». (Цит. по: Федотова В. Духовная волна должна идти от новых задач… [Электронный ресурс] // http://archive.russia-today.ru/2007/no_06/06_topic_3.htm (Дата обращения: 8.05.2017).].

Изменение мыслительных представлений – процесс чрезвычайно болезненный для личности, поскольку представления являются результатом освоения жизненных ситуаций и для индивида обладают силой внутреннего закона, индивидуального табу. Эти изменения касаются гораздо более тонкой реальности, нежели действия, направленные на преобразование мира вещей. Внутренние изменения могут быть результатом внешней активности индивидов, но вызванная таким образом смена представлений по своему содержанию случайна и непредсказуема. Опыт Французской революции показал, насколько разрушительной является социальная активность тех, кто не до конца осознал последствия и смысл собственных действий. Изучение внутреннего мира человека обнаружило, что ключевая проблема – не в том, чтобы сообщить индивиду новое знание об общественном устройстве, а в том, чтобы уже имеющуюся у него систему представлений сделать текучей и подвижной, – такой, чтобы ее можно было преобразовать в соответствии с новым знанием. В каждый период революционных преобразований становилось очевидным, что существующая система представлений вступала в противоречие как с динамикой социальных изменений, так и с задачами развития самого научного знания. Общепринятая система представлений, сложившаяся в условиях господства религии и теологии, противостояла основному принципу научного познания – принципу индивидуальной (опытной) убежденности в истинности достигнутых знаний.

Возникновение новоевропейской науки справедливо связывают с развитием знания, основанного не на авторитете, а на личной убежденности познающего. Наука полагает, что следовать самостоятельно найденным убеждениям лучше и надежнее, чем полагаться на чужое мнение. Основополагающий принцип научного познания – «все подвергай сомнению» – из сферы «чистой науки» был перенесен в сферу духовно-практическую: критике была подвергнута существующая система образования, как наличное бытие идей. На каждом новом этапе своего развития научное познание сталкивалось с «застывшими», социально «узаконенными» результатами, полученными на предыдущих этапах развития; чтобы двинуться дальше, необходимо было критически переосмыслить систему категорий и представлений, задававших определенное конкретно-историческое видение мира.

Первым, кто наметил путь решения указанной проблемы, был Г. В. Ф. Гегель. Необходимо было не только нащупать вслед за И. Кантом границы научного разума, но и раскрыть динамику его развития в пространстве культуры. В гегелевской «Феноменологии духа» эта динамика раскрывается через диалектику субстанции и субъекта. Эта диалектика обнаруживает способы, с помощью которых индивидуальное сознание приводит в движение (делает текучим) систему устоявшихся общественных представлений, навязанных индивиду в процессе воспитания и обучения. Особенно обстоятельно была исследована фаза духовного развития, связанная с процессом развертывания вещных (реифицированных) форм сознания.

Вещное сознание зиждется на опыте, который говорит о том, что вещь – это и есть истинный предмет научного познания, тогда как человеческая субъективность – это то, что должно пассивно принять мир вещей и не проявлять никакой активности, ибо эта активность искажает истину. Поскольку «предмет есть истинное и всеобщее, самому себе равное, сознание же есть для себя изменчивое и несущественное, то с ним может случиться, что оно неправильно постигнет предмет и впадет в иллюзию»[47 - Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 63.]. Сознание, обращенное к познанию Я и пытающееся уяснить свою собственную природу, порождает иллюзии, которые искажают сущность вещей. Оно само является видимостью, которая несущественна для постижения мира вещей.

С другой стороны, эпистемология, основанная на опыте классического естествознания, рассматривает несоответствие содержания мысли и предмета не как неистинность вещи как таковой, а как неправильность способов восприятия вещи, которые нужно исправить. Стремление к истине, определяемой как соответствие мысли вещи, ведет к тому, что мысль становится неотличимой от вещи, в отношении мышления становятся применимы способы манипулирования, допускамые по отношению к вещам. Вещное сознание упускает вторую сторону отношения мышления к действительности, согласно которой не только мысль должна соответствовать действительности, но и действительность должна соответствовать мысли. Вещное и иллюзорное сознание на определенном этапе исторического развития становятся полюсами развертывания человеческого познания. Идеология становится концентрированным выражением отношения вещного и иллюзорного наполнения сознания.

С точки зрения феноменологии, вся работа по выявлению позитивного смысла иллюзорного сознания образует необходимую ступень в становлении сознания как такового. На стадии поиска позитивного содержания иллюзии сознание обнаруживает свободу как постоянно действующий духовный принцип, понуждающий индивидуальное сознание к трансценденции, выходу за границы наличных мыслительных форм и образованию новых. Если перефразировать Г. В. Ф. Гегеля, то можно сказать: последовательность форм сознания, которая возникает на этом пути, представляет собой подробную историю дозревания человеческого сознания до уровня науки[48 - См.: Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 44.].

Иллюзорное сознание – это необычный объект научного познания. Методы, которые отработаны на исследовании вещей и процессов внешнего мира, искажают сущность этого «объекта». Погружаясь в содержание иллюзорного сознания, научное мышление как никогда рискует упустить истину. Только с возникновением феноменологии как способа философского мышления появилась возможность продуктивной критики иллюзорного сознания. Со времен Г. В. Ф. Гегеля феноменология претендует на то, чтобы «не оставить непродуманным ни одного возможного мотива мысли при развертывании содержания духа»[49 - Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. – М., 1988. – С. 306.].

Другой момент, выявляющий необходимость иллюзорного сознания и идеологии в процессе становления научного мышления, коренится в социальной (коммуникативной) природе мышления. Результаты научного познания теряют свое преобразующее значение в условиях катастрофического разрыва между уровнем мышления, которого достигают индивиды, погруженные в стихию повседневного опыта, и тем уровнем абстракции, которым превосходно владели выдающиеся представители науки. Проблема духовного единства общества, которую пытались разрешить идеологи Французской революции, не утратила своей актуальности на протяжении сотен лет. Она стала камнем преткновения для русских марксистов, готовивших пролетарскую революцию и пытавшихся «внести» социально-преобразующую теорию в структуру традиционного религиозного сознания.

Либеральная идеология, тесно связанная со становлением науки, декларирует равенство всех индивидов перед законом; коммунистическая идеология провозглашает социальное равенство людей, но во всех случаях остается неравенство интеллектуального и духовного развития, которое невозможно преодолеть никакой системой образования без внутренних усилий самих индивидов. В контексте реифицированного сознания эти усилия рассматриваются как отклонение в индивидуальном развитии, нарушающее господствующий порядок вещной организации общественной жизни. Чтобы обеспечить единство социального действия при разных уровнях развития индивидов, политики обращаются к идеологии. Идеология, с одной стороны, провозглашает равенство возможностей, доступность достижений науки для каждого члена общества, при фактическом неравенстве интеллектуальных потенциалов, с другой стороны, она создает социально-технологический разрыв между управляемыми и управляющими, но одновременно с помощью средств массовой информации делает индивидуальное сознание нечувствительным к существованию этого разрыва.

Научная рефлексия на рубеже XVIII–XIX веков, осваивая социальную реальность, развертывающуюся в пространстве вещности и иллюзорности, обнаружила, что эта реальность не схватывается методами естественных наук, сформировавшимися на основе классической теории познания. Социальная реальность обнаруживает такие предметы, форма проявления которых скрывает их действительное содержание. Противоречие между явлением и сущностью социальных процессов становится предпосылкой для развития иллюзорного сознания, обеспечивающего стабильность новых социальных форм. Человеческое сознание, формирующееся в пространстве таких социальных (превращенных) форм, теряет критерии научной истины и попадает под влияние самоузаконивающейся позитивной иллюзии, или идеологии.

В свете сказанного можно предположить, что идеология представляет собой систему средств, с помощью которых общество закрепляет и легитимирует иллюзорные формы, возникающие в процессе научного познания. Идеология представляет собой совокупность способов конструирования иллюзий и закрепления их в системе коллективных представлений. Одновременно она призвана обеспечивать сопряженность этих представлений с процессом прогрессирующей реификации общественной жизни и общественных отношений.




1.3.2. Позитивное содержание трансцендентальной иллюзии


В «Критике чистого разума» И. Кант назвал диалектику «логикой иллюзий»[50 - Кант И. Критика чистого разума – СПб., 1993 – С. 208.]. Он обратил внимание на то, что существует «естественная и неизбежная диалектика чистого разума…, которая неотъемлемо присуща человеческому разуму, которая не перестанет обольщать его даже после того, как мы раскроем ее ложный блеск, и постоянно вводит его в заблуждения, которые необходимо все вновь и вновь устранять».[51 - Там же. – С. 210–211.] Эта диалектика проявляется на уровне рассудка как логическая иллюзия, последняя заключается в простом подражании формам разума при абсурдности самого содержания суждений. Эта иллюзия возникает при недостаточном внимании к логическим правилам и устраняется с обретением такого внимания.

Трансцендентальная иллюзия коренится в противоречивой природе человеческого разума, поскольку он, являясь субъективной человеческой способностью, свои собственные принципы постигает как объективные, внешние основоположения. «Это обстоятельство приводит к тому, – пишет И. Кант, – что субъективная необходимость соединения наших понятий, в интересах рассудка, принимается нами за объективную необходимость определения вещей в себе»[52 - Там же. – С. 210.]. В несколько ином виде природу трансцендентальной иллюзии обозначил И. Фихте. Он полагал, что хотя человек (Я) «является своей собственной целью», прийти к этому фундаментальному знанию он может не иначе как через познание внешнего мира. «… Я никогда не осознает самого себя и не может осознать иначе, как в своих эмпирических определениях, и что эти эмпирические определения непременно предполагают нечто вне Я»[53 - Фихте И. Г. Несколько лекций о назначении ученого. – Минск, 1998. – С.8.].

Отличие трансцендентальных иллюзий от логических заключается в том, что логическая иллюзия прекращается, если мы сумели в достаточной мере сосредоточить на ней свое внимание, тогда как трансцендентальная иллюзия «не прекращается даже и в том случае, если мы уже вскрыли ее и отчетливо усматриваем ее ничтожество с помощью трансцендентальной критики»[54 - Кант И. Критика чистого разума. – СПб., 1993. – С. 210.].

Кант рассматривает еще одну разновидность иллюзий – практическую, коренящуюся в человеческой повседневности. Суть этой иллюзии заключается в смешении обладания вещью и ее использования для удовлетворения какой-либо потребности. Так, скупец безудержно накапливает богатства лишь в надежде когда-нибудь ими воспользоваться. Скупец считает иллюзорную возможность воспользоваться своими богатствами вполне достаточным «возмещением» того, что он ими никогда не воспользуется. В данном случае в наличии – только сознание возможности достижения цели, но оно становится тождественным реальному достижению цели. Даже безумие, полагает И. Кант, представляет собой разновидность практической иллюзии, «так как оно принимает простое представление (способности воображения) за присутствие вещи и привыкает именно так его и оценивать»[55 - Кант И. Религия в пределах только разума [Электронный ресурс] // https://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/kant/rel01.php (Дата обращения: 18.03.2019).].

Раскрывая природу иллюзорного сознания, классическая немецкая философия выявляла претензии на собственное видение человеческой природы. Христианская теология и во многом следовавшая ей в этом вопросе европейская наука рассматривали проблему иллюзорности человеческого мышления прежде всего в негативном плане, как свидетельство ущербности мышления. Христианство относилось к иллюзии как к демонической силе, уводящей от познания Бога, а ее корни видело в греховности, присущей каждому человеку в отдельности и человеческому роду в целом.

Немецкая классическая философия склоняется к тому, что отношение конечного мира к миру бесконечного духа представляет тайну для человеческого понимания. Эта тайна не может быть раскрыта на пути эмпирического познания, поскольку наука, опирающаяся на чувственный опыт, принципиально не может быть завершена. Прогресс научного познания позволяет описывать явления, образующие объективный мир, более подробно и более точно, чем когда-либо, однако возникновение конечного мира из бесконечности недоступно рациональному пониманию. Между бытием Абсолюта и результатами человеческого познания всегда будет некий зазор, который до конца не может быть заполнен эмпирической наукой. Чтобы заполнить этот зазор, человеческое познание должно допустить факт, недоступный нашему опыту и не ведущий ни к какой дальнейшей дедукции. Понятие трансцендентальной иллюзии указывает на этот принципиальный пробел в нашем познании. С точки зрения европейской науки иллюзия трактуется как недостаток познания, в лучшем случае – как неизбежное зло, с которым наука вынуждена мириться в определенных ситуациях.

Допущение «фактов», недоступных нашему опыту, ставит вопрос о метафизике, исследующей такое допущение с точки зрения чистого разума. Только такая философская дисциплина может дать ответ на вопрос о высшей сущности и бытии трансцендентного. Исследуя возможности построения метафизики, опирающейся на принципы разума, И. Кант приходит к выводам, проясняющим природу разума и самого человека. Для нашего исследования принципиальное значение имеет диалектика спекулятивного и практического разума, во многом определившая появление идеологии как варианта политической метафизики.

Важнейшей задачей своих философских исследований И. Кант считал нахождение априорных принципов двух способностей души: познавательной способности и способности желания. Именно эти принципы могут дать прочное основание для систематического развертывания теоретического и практического применения разума.[56 - См. Кант И. Критика практического разума. Предисловие / Собрание сочинений в 8 т., Т. 4 [Электронный ресурс] // https://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/kant_pr/01.php (Дата обращения: 17.03.2020).] Развертывание теоретического разума начинается с установления оснований способности суждения, развертывание практического разума – с прояснения оснований воли, соединяющей субъективное желание и реальность. Если в познавательной способности субъективный образ вынужден соответствовать реальности, то практически разум, опирающийся на волю, предполагает приведение реальности в соответствие с внутренними образами.

Рассматривая практическое применение разума, мы имеем дело с волей и должны ее рассматривать как эмпирически необусловленную причинность, которая действует наряду с внешней причинностью, то есть волю понимаем прежде всего как свободную волю и выясняем основоположения именно свободной воли. Свобода воли раскрывает нам смысл практического разума и его связь с логикой чистого разума. Именно спекулятивный разум открывает для воли возможность стать тем, чем она является по своей сути, а именно: свободной волей, возвышающейся над механизмом желаний.

Рассматривая трансцендентальную иллюзию, И. Кант возвращается к проблеме понимания природы человеческого сознания. Эта проблема зафиксирована в философских учениях как Запада, так и Востока. Восточные учения рассматривают мир человеческих желаний как мир иллюзий, вращающих колесо сансары, и ставят проблему выхода за пределы «этого мира». В отличие от христианской теологии, восточные философии видят в иллюзии не только силу, скрывающую от человека истину, но еще и божественную потенцию, творящую мироздание. Российский историк и религиовед М. Альбедиль полагает, что в Древней Индии не было «подавляющей антиномии западного мышления: имманентное (природа) – трансцендентное (бог); она снимается в интегрирующих эту оппозицию понятиях, например Атмана и Брахмана. Вот почему применительно к Индии полезнее говорить о всеохватывающей идее некоего интегрального социоприродного жизненного состояния, которое воспринимается всеми априорно… Формирующей основой этой идеи, насколько можно судить по разным сохранившимся историческим источникам, было представление о таинственной сверхъестественной силе, некоей всепроникающей магической потенции, которая все наполняет собой и движет все и вся. Присутствуя во всех явлениях мира, эта сила, по-видимому, воспринимается иначе, чем сила природы; она безлична и универсальна»[57 - Альбедиль М. Ф. Индия: беспредельная мудрость. – М., 2003. – С. 23.].

В школах восточной философии противостояние подлинного бытия и мира вещей разрешается с помощью доктрины майя. На вопрос о том, как Брахман (Единое) представляется в виде множества явлений человеческого мира, отвечает представление о майе, или божественной иллюзии. Мы можем сказать, что в индивидуальном человеческом восприятии единый Брахман представлен как чувственное многообразие вещей, развертывающееся во времени и пространстве. Мир многообразия – это аспект Брахмана, представляющий реальность для нас, но не для него самого. Конечный мир и Брахман – это разные уровни бытия и восприятия.

В одной из основных древнеиндийских философских школ – адвайте-веданте – доктрина майи раскрывается следующим образом. Ее истолкование исходит из того, что мир становления – мир многообразия предметов – возник в результате опосредования абсолютного бытия небытием. Небытие обнаруживается как утрата реальности. Категория «майя» используется в качестве названия для разделяющей силы и ограничивающего принципа. «Майя – это энергия Ишвары, его неотъемлемая сила, посредством которой он преобразует потенциальный мир в актуальный… Майя – это творческая сила вечного бога, и поэтому она вечна; посредством ее всевышний творит мир»[58 - Радхакришнан С. Индийская философия. М., 1993. – Т. 2. – С. 515.]. Хотя божественное творческое начало (Ишвара) продуцирует небытие как ограничивающий принцип, но само начало никоим образом не подвержено влиянию этого принципа[59 - Ср. с диалектикой истинного и ложного: «Ложное знание о чем-нибудь означает неравенство знания с его субстанцией. Однако именно это неравенство есть различение вообще, которое есть существенный момент. Из этого различия, конечно, возникает их равенство, и это возникающее равенство и есть истина… Однако на этом основании нельзя сказать, что ложное образует некоторый момент или даже составную часть истинного. В выражении: «во всякой лжи есть доля правды» то и другое подобно маслу и воде, которые, не смешиваясь, только внешне соединены. Именно поэтому, что важно обозначать момент совершенного инобытия, их выражения не должны больше употребляться там, где их инобытие снято. Так же как выражения: единство субъекта и объекта, конечного и бесконечного, бытия и мышления и т. д., – нескладны потому, что объект и субъект и т. д. означают то, что представляют они собой вне своего единства, и, следовательно, в единстве под ними подразумевается не то, что говорится в их выражении, – точно так же ложное составляет момент истины уже не в качестве ложного». – Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 20–21.]. Майя достаточно реальна, чтобы произвести мир, и достаточно нереальна, чтобы служить пределом для Абсолюта (Брахмана). Майя в восточных философских учениях рассматривается как вечная сила бога, как ограничивающий предел, устанавливаемый самим Брахманом. В силу божественного происхождения она обладает двумя свойствами: авараной – сокрытием истины и викшепой – представлением истины в ложном свете. В последнем случае майя трактуется как положительное порождение ошибки. Находясь под влиянием майи, мы не только не воспринимаем Абсолют, но представляем вместо него нечто другое. Мир преходящих вещей скрывает от нас подлинное бытие. Поскольку майя по своему характеру обманчива, она именуется авидьей, или ложным сознанием. Однако это ложное сознание трактуется не как недостаток или отсутствие представления, а как положительная ошибка. Майя – это то, из чего возникают обусловленные формы сознания и объективного существования.

Освобождение от трансцендентальной иллюзии – это важнейший шаг, который может сделать человеческое сознание на пути преодоления майи. И сущность этого шага – в различении сознания и мышления, трансцендентного и посюстороннего. Мышление – как всеобщее качество человека, как инструмент выживания человека во внешнем мире – нацелено на сохранение человеческого существования; сознание – как движение души – представляет божественную природу человека. Последний шаг, который может сделать человек, двигаясь по пути познания, – обнаружить предел познания в своей собственной душе (атман). Как только этот предел достигнут, наступает освобождение от трансцендентальной иллюзии и майи.




1.4. От теоретической критики иллюзий к практическому разложению иллюзорной действительности (К. Маркс и Ф. Энгельс)


Критика иллюзорного сознания только тогда может стать этапом в развитии научного знания, когда она выявляет действительное основание иллюзии.

В свое время де Траси и его единомышленники, несмотря на стремление подчеркнуть практический характер своего учения, стали объектом презрительного отношения к себе как к непрактичным прожектерам. Французский император Наполеон Бонапарт путем запугивания или прямого подкупа добился того, что французские «идеологи» перестали «мутить народ» и стали более лояльны к установленному им авторитарному режиму. После одержанной таким образом победы Наполеон охарактеризовал своих бывших единомышленников как фантазеров, оторвавшихся от реальности. Словоупотребление, указывающее на непрактичность идеологии и «идеологов», стало повивальной бабкой научного термина. Это родовая травма концепта «идеология» и по сей день оказывает влияние на содержание и разработку понятия.

Слово «идеология» до сих пор несет смысл чего-то отвлеченного от реальной жизни, создающего превратное представление о реальности. В этом смысле идеология противостоит науке и той реальности, которую поддерживает наука. Она хотя и выдает себя за истину, за истинное видение социальной реальности, иногда даже со ссылками на науку, но, в отличие от науки, стремление к объективному воспроизведению реальности не является ее движущей силой. Именно эту особенность идеологии имел в виду Наполеон, описывая факторы, под влиянием которых рухнуло здание его империи.

Как отмечал К. Манхейм, в устах Наполеона это слово впервые получило уничижительное значение, направленное против мышления политических противников. «С этого момента, – по мнению К. Манхейма, – термин “идеология” обретает дополнительный смысл, согласно которому каждая мысль, определенная как идеология, не может иметь практического значения; единственный же доступ к действительности открывает практическая деятельность, и в сопоставлении с ней мышление вообще – или в каком-либо частном случае определенное мышление – оказывается несостоятельным»[60 - Манхейм К. Идеология и утопия. // К. Манхейм. Диагноз нашего времени. – М., 1994. – С. 67.].

То, что Наполеон проделал в отношении французских идеологов, послужило отправной точкой для К. Маркса и Ф. Энгельса в их «сведении счетов» с немецкой «философской совестью» и немецкими идеологами.

Немецкие идеологи пытались – в подражание французам, но на основе гегелевской диалектики – дать «истинную, научную» альтернативу религии и теологии. Как полагали К. Маркс и Ф. Энгельс, в методологическом плане немецкие идеологи являются заложниками постоянно повторяющейся логической мистификации. Гипостазируя абстракции и превращая их в самостоятельные сущности, они становятся заложниками гегелевской спекулятивной диалектики. Подчиняясь логике иллюзорного сознания, немецкие идеологи изолируют мыслительные абстракции от эмпирического опыта и выдают их за субстанциональные основания, порождающие реальность. Гипостазируя результаты абстрагирования, они превращают полученные абстракции, такие, например, как «воля», «доброта» и т. д., в самостоятельные сущности, не зависящие от того опыта, который лежит в основе мышления, и тех социальных условий, в которых протекал процесс мышления. В результате подобных логических спекуляций, – полагали авторы «Немецкой идеологии», – немецкие интеллектуалы получают «господскую волю», «всеобщее благо» и т. д., «которые различным образом видоизменяются в различные эпохи и обладают в своих творениях и законах собственной самостоятельной историей. Благодаря этому политическая и гражданская история идеологически превращается в историю господства следующих друг за другом законов…»[61 - Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т.3. – С. 324.]. В своих теоретических построениях немецкие идеологи – вслед за Гегелем – бессознательно воспроизводят ситуацию отчуждения и соответствующие этой ситуации искажения диалектического метода и понимания исторического процесса.

Г. В. Ф. Гегель формулирует принципиальное положение о том, что человеческое действие имеет прямое отношение к становлению всеобщего самосознания, всемирная история не может осуществляться «без того, чтобы действующие индивидуумы не получили удовлетворение»[62 - Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории – СПб., «Наука», 2000. – С. 75.]. Мировой дух использует страсти и желания людей, чтобы проделать работу чистого самосознания. Однако в конечном итоге философская система немецкого мыслителя «запирает» реальную историю «между объектом и субъектом», «между сознанием и самосознанием». Все реальные противоположности исторического процесса становятся лишь видимостями спекулятивных противоположностей.

Способ рассмотрения истории, из которого вслед за Г. В. Ф. Гегелем извлекают свои логические конструкции все немецкие идеологи, «исходит из сознания, как если бы оно было живым индивидом»[63 - Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 3. – С. 25.]. В этом обезличенном сознании идеологи находят абстрактные схемы, в которые они загоняют живых индивидов и их реальную историю. К. Маркс и Ф. Энгельс в новом, соответствующем действительной жизни взгляде на историю исходят из самих действительных живых индивидов и рассматривают сознание только как их сознание[64 - См. там же.]. Критика буржуазной политической экономии и материалистическое понимание истории становятся той основой, исходя из которой К. Маркс и Ф. Энгельс выстраивают свои представления о генезисе человеческого сознания.

В «Немецкой идеологии» и ряде других работ К. Маркс и Ф. Энгельс имеют дело с иллюзорным сознанием, возникшим на немецкой почве. Они упрекают немецких интеллектуалов прежде всего за некритическое отношение к «гегелевской философии вообще и диалектике в частности»[65 - Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года / К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. – М., 1956. – С. 621.]. Абсолютная порабощенность спекулятивным мышлением составляла национальную особенность немецких идеологов, она не оставляла им ни малейшей возможности сознательно отнестись к своему социальному положению и занять определенную политическую позицию.

В отличие от немецких идеологов, французы и англичане, по мнению основателей марксизма, обнаруживали гораздо бо?льшую практичность и понимание социальных условий, в которых живет интеллектуал. Они старались принимать непосредственное участие в политических процессах и тем самым более или менее сознательно выражали интересы близких им социальных слоев. Они хотя и культивировали иллюзии, но эти иллюзии были связаны с политикой, и потому оказывались более близкими к действительности, нежели немецкие философские спекуляции.[66 - См. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 3. – С. 38.] Руководствуясь философскими спекуляциями, в социальном познании немецкие интеллектуалы неизбежно превращаются в идеологов, чье мышление «правомерно лишь с точки зрения философского сознания, которому неизбежно остаются неясными характер и происхождение его мнимого отношения к жизни»[67 - Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 3. – С. 45.].

В своих публичных выступлениях немецкие идеологи устраивали словесные баталии, не выходящие за рамки гегелевской философии, они превращали вопросы практической жизни в теологические и схоластические и в этом смысле являлись подлинными представителями немецкой национальной идеологии. Главное значение их политической деятельности заключалось в раздувании национального самомнения: «…будто немцы стоят выше национальной ограниченности и всех действительных интересов»[68 - Там же. – С. 473.].

Важнейший недостаток всех направлений немецкой идеологии состоял в неспособности «встретиться» с социальной реальностью. Все политические проекты немецких идеологов начинались и заканчивались в пределах гегелевской спекуляции, хотя сами участники этого спекулятивного спектакля придавали своей деятельности «всемирно-историческое и даже абсолютное» значение.

Критика К. Марксом и Ф. Энгельсом немецких идеологов не может быть сведена только к высмеиванию их словесной эквилибристики или к простому отбрасыванию их спекулятивных построений. Основатели марксизма полагали, что «словесный маскарад имеет смысл лишь тогда, когда он является бессознательным или сознательным выражением действительного маскарада»[69 - Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 3. – С. 410.].

Согласно марксизму, иллюзии, возникающие в сфере разума, не принадлежат исключительно человеческому мышлению, они поддерживаются «иллюзорными формами общения», замещающими общение людей – как сознательно действующих индивидов – ролевым, классовым, функциональным взаимодействием. Идеология как разновидность иллюзорного сознания порождается общественными условиями, при которых человеческие индивиды вынуждены развивать свою индивидуальность через бессознательное служение интересам своего класса. В капиталистическом обществе каждый класс, стремящийся к политическому господству, вынужден заботиться о действительном или мнимом совпадении классовых интересов и индивидуальных устремлений своих членов.

К идеологии вынужден прибегать как класс, стремящийся сохранить свое политическое положение, так и класс, стремящийся изменить его, а превращение восходящего класса в господствующий осуществляется через формирование государства как репрессивного аппарата, с помощью которого общественный интерес противостоит частным. К. Маркс и К. Энгельс полагали, что классовая борьба ставит перед каждой из конкурирующих групп задачу превращения своего частного интереса во всеобщий: чтобы представить частный интерес как всеобщий, необходимо репрезентировать его как цель и задачу коллективного действия. Коллективные действия класса порождают социальные структуры, делающие классовый интерес общественно значимым.

Согласно К. Марксу и Ф. Энгельсу, идеология – это классовый интерес, возведенный в форму всеобщего. Будучи подкрепленным возможностями государства, классовый интерес принимает форму идеальной общности, противостоящей частным интересам. Идеальная общность (национальная, классовая, религиозная) – это не пустая абстракция, она возникает всегда на реальной основе «имеющихся в каждом семейном или племенном конгломерате связей по плоти и крови, по языку, по разделению труда в более широком масштабе и по иным интересам, в особенности… на основе интересов классов»[70 - Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 3. – С. 32.]. Основоположники марксизма, несмотря на то, что они определяют идеологию как «ложное сознание», делают вполне позитивный политический вывод: «каждый стремящийся к господству класс …должен прежде всего завоевать себе политическую власть, для того чтобы этот класс, в свою очередь, мог представить свой интерес как всеобщий, что он вынужден сделать в первый момент»[71 - Там же. – С. 32–33.].

Классовый интерес, возведенный во всеобщую форму, может быть адекватным действительности до тех пор, пока деятельность данного класса не препятствует развитию производительных сил общества. До тех пор, пока данный социальный слой движется по восходящему витку истории, его общественное положение и формы сознания в максимальной степени соответствуют действительности и выступают в качестве исходной основы построения социальной теории. В частности, положение пролетариата как класса, находящегося на восходящем витке истории, основоположники марксизма характеризуют как «всемирно-историческое» существование. «А всемирно-историческое существование индивидов означает такое их существование, которое непосредственно связано со всемирной историей»[72 - Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т.3. – С. 35.].

Совершенно в ином направлении устремляется сознание на нисходящем витке развития социальной общности. К. Маркс и Ф. Энгельс, рассматривая нисходящую фазу развития идеологии, пишут: «Чем больше форма общения данного общества, а следовательно и условия господствующего класса, развивают свою противоположность по отношению к ушедшим вперед производительным силам, чем больше вследствие этого раскол в самом господствующем классе, как и раскол между ним и подчиненным классом, – тем неправильней становится, конечно, и сознание, первоначально соответствовавшее этой форме общения, т. е. оно перестает быть сознанием, соответствующим этой последней; тем больше прежние традиционные представления этой формы общения, в которых действительные личные интересы и т. д. сформулированы в виде всеобщих интересов, опускаются до уровня пустых идеализирующих фраз, сознательной иллюзии, умышленного лицемерия»[73 - Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т.3. – С. 283.]. Именно на этой стадии общественного развития идеология обнаруживает свои характерные черты целенаправленно культивируемой, но исторически ограниченной иллюзии.

Идеология класса, находящегося на восходящем витке развития, мобилизует индивидов на разрушение старой формы общения. Сознание индивидов, культивирующих идеологию восходящего класса, более полно отражает социальную реальность и перспективы ее развития. Как только восходящий класс достигает политического господства, идеология начинает выполнять охранительную роль, и ее структуры становятся самым изощренным и труднопреодолимым препятствием для индивидуального развития. Идеология теперь уже господствующего класса связывает развитие индивида отношениями мнимой коллективности, заставляя воспринимать интересы класса как свои собственные. Важнейшим признаком расхождения идеологии и индивидуального развития становится раскол в сознании господствующего класса. Этот раскол воспринимается как расхождение социальной реальности и идеала. Индивидуальное сознание, связанное с господствующим классом, стремится сохранить старые формы общения и переходит в состояние ложного сознания, или целенаправленно формируемой иллюзии. Одновременно индивидуальное сознание представителей угнетенного класса перестает воспроизводить старую форму общения, оно перестает быть сознанием только этой формы общения и постоянно старается трансцендировать ее в форме утопии.

Наука как вид интеллектуальной деятельности подчинена тем же законам общественного развития, которые детерминируют и другие формы человеческой деятельности. Интеллектуальный труд, как и материальное производство, подчиняется закону разделения труда и является одной из сторон этого разделения. До тех пор, пока разделение труда совершается не добровольно, а стихийно, собственная деятельность ученого, так же как и деятельность пролетария, становится для него «чужой, противостоящей ему силой». Давление материальных условий жизни в науке проявляется в виде специализации и расщепления единого научного знания на отрасли – естествознание, общественные и гуманитарные науки, технические науки и т. д.

Поистине экзистенциальным вопросом марксистского мировоззрения становится вопрос о совместимости науки с человеческой природой, совместимости современных достижений науки с существованием человечества. Для К. Маркса трагедия реификации человеческого существования обнаруживается как противостояние труда и капитала, однако вместе с капиталом труду противостояла и наука, несмотря на освобождающее значение последней[74 - По этому поводу представители постмодернизма высказываются следующим образом: «Маркс допустил фантастическую ошибку, поверив, что машины, техника, наука все-таки сохраняют невинность, что все это способно вновь сделаться общественным трудом, как только будет ликвидирована система капитала». См. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. – М., 2000. – С. 64.]. Движение луддитов, разрушающих достижения научной цивилизации, бессознательно протестующих против бесчеловечного и бездушного характера научных знаний, было одним из первых противостояний человека и науки. В первой половине XIX века наука как по содержанию, так и по форме была непосредственным продолжением овеществления человеческих отношений, в отличие от религии, она даже не «помогала жить на коленях». В основании научного мышления лежала механико-математическая картина мира, не допускавшая какого-либо иного положения человека в мире, кроме как вещи в мире вещей.

В противостоянии находящейся на содержании у капитала науки и пролетариата последний не мог не обратиться к утопическим представлениям о своем освобождении. Утопия трансцендентна, она выходит за рамки существующего общественного порядка. В утопии человеческое сознание противостоит социальному бытию как целому. Это противостояние на всем протяжении истории рабочего движения демонстрирует утопические попытки создания особой пролетарской науки, особой пролетарской культуры, отличных от науки и культуры, произрастающих на почве прогрессирующего отчуждения. В этом смысле понятны многочисленные утопии, сопровождающие процесс воплощения марксистского учения в реальность.

Идеологическое отношение к действительности, на практике упускающее огромный пласт бессознательного действия, в конечном итоге оформляется в систему устойчивых ограничений и табу, действующих как в практической жизни, так и в мышлении. В силу этих ограничений в буржуазном обществе достижения социальных наук не могут непосредственно выступить как основания учения об освобождении пролетариата. Основания социальных наук необходимо подвергнуть мировоззренческой критике.

Характеризуя буржуазную экономическую науку, К. Маркс писал: «Политическая экономия исходит из факта частной собственности. Объяснения ее она нам не дает. Материальный процесс, проделываемый в действительности частной собственностью, она укладывает в общие абстрактные формулы, которые и приобретают для нее значение законов. Эти законы она не осмысливает, т. е. не показывает, как они вытекают из самого существа частной собственности»[75 - Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года / К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. – М., 1956. – С. 559.].

Отчуждение в сфере духовной деятельности и в сфере материального производства проявляется по-разному, но несет один и тот же смысл: отчуждение человека от его родовой сущности. К примеру, для рабочего отчуждение «выступает как выключение из действительности до такой степени, что рабочий выключается из действительности вплоть до голодной смерти».[76 - Там же. – С. 561.] В отношении же интеллектуала нет угрозы голодной смерти, но для него также существует зловещая перспектива выключения из действительности – через культивирование абстрактного мышления. Продуцируя абстракции, ученый подчиняется действию формальных логических схем, которые становятся основным препятствием для его индивидуального развития. Собственная деятельность как интеллектуала, так и пролетария в условиях принудительного разделения труда становится для них обоих «чужой, противостоящей» им силой, которая угнетает их – вместо того, чтобы они господствовали над нею.

С точки зрения основоположников марксизма, реальным основанием разнообразных культов и идеологий является разделение труда, «которое становится действительным разделением лишь с того момента, когда появляется разделение материального и духовного труда». «С этим совпадает первая форма идеологов, попы»[77 - Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 3. – С. 30.]. До тех пор, пока обмен деятельностью происходит бессознательно и недобровольно, стихийно и случайно, идеология как отчужденная форма сознания остается важнейшим регулятором поведения общественных индивидов. Наука в ряду отчужденных сил не составляет исключения: в буржуазном обществе, освобождая одних, она все сильнее порабощает других; науки об обществе, включаясь в процесс социального проектирования, все в большей степени берут на себя функции идеологии. В сознании самих представителей науки углубляющееся противоречие между сущностью человека и реальным его существованием может скрываться за стремлением к объективности, за желанием находиться над схваткой, не поддерживая ни одну из противоборствующих сторон. По этому поводу основоположники марксизма высказались весьма критически: «Это идеальное возвышение над миром есть идеологическое выражение бессилия философов по отношению к миру. Их идеологическое бахвальство ежедневно разоблачается практикой»[78 - Там же. – С. 376–377.]. Принцип объективизма, культивруемый позитивной наукой, создает иллюзию независимости деятельности интеллектуала от социальных условий, влоть до независимости науки от ее гуманистических предпосылок.

Противостояние науки и коммунистической утопии – это не простое противостояние разума и иллюзии, это противостояние науки, потерявшей свои гуманистические перспективы, и экзистенциальной фантазии, пытающейся заявить о кризисе гуманизма. Идея всемирно-исторической миссии пролетариата – это попытка дать ответ на вызовы цивилизации, опирающейся на научное знание.

Из анализа капиталистического способа производства К. Маркс делает вывод, что выход из мира отчуждения начинается с упразднения частной капиталистической собственности. Пролетариат выступает как коллективный мессия, упраздняющий мир частной капиталистической собственности. К. Маркс и Ф. Энгельс, провозглашая коммунизм как идею, выводящую человеческую мысль за рамки фетишистских форм сознания, формулируют отличие своих взглядов от утопического социализма. Коммунизм они понимают не только как гуманистическую идею, но и как реальное коммунистическое движение, уничтожающее существующее общественное устройство. Поскольку реальные проявления коммунизма еще слабы и неразвиты, чтобы предъявить миру свою сущность, его носители вынуждены пользоваться теми социально-политическими и мыслительными формами, которые возникли на основе частной собственности и поддерживают отчуждение. Реальные проявления коммунизма на этапе возникновения осмысливают себя, следуя логике отрицания: носители коммунистического сознания еще сомневаются в самих себе и поэтому нуждаются в доказательстве, они ищут эти доказательства в «отдельных, противостоящих частной собственности исторических образованиях»[79 - Маркс К. Философско-экономические рукописи 1844 года // К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. – М., 1956, С. 588.]. Коммунизм имеет дело с историей не как с продуктом своей собственной деятельности, а как с предзаданной исторической реальностью, основанной на частной собственности и развивающейся в формах отчуждения. Осваиваемая коммунистическим субъектом история не есть его собственная история, а представляет собой «только акт порождения, историю возникновения человека»[80 - Маркс К. Философско-экономические рукописи 1844 года // К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. – М., 1956, С. 624.].

К. Маркс и Ф. Энгельс решают двуединую задачу: с одной стороны, они подвергают критике общественную науку, работающую на мир отчуждения, с другой стороны, они стараются избежать гипостазирования тех утопических представлений о коммунистическом будущем, которые овладевают рабочими массами. Вторую задачу они решают постредством постоянного сопоставления коммунистических представлений с реальным пролетарским движением. Существующий разрыв между идеей о всемирно-исторической миссии и реальным движением пролетарских масс они попытались преодолеть путем создания I Интернационала. В процессе превращения пролетариата из «класса-в-себе» в «класс-для-себя» важнейшей задачей нового учения становится развитие сознания рабочих и переход от их представлений о самих себе как о заложниках капиталистического производства – к уяснению ими той миссии, которую они должны осуществить как коллективный субъект всемирно-исторического процесса.

До сих пор не утихают дискуссии о содержании и перспективах коммунистической идеологии. С завидным постоянством участники этих дискуссий возвращаются к тем концептуальным представлениям об идеологии и иллюзорном сознании, которые изложены в трудах основоположников марксизма. Как никогда ранее концепт «идеология» оказывается в центре внимания современных интерпретаторов марксизма.

Концепт «идеология», оформившийся в марксизме, свидетельствует о том, что это учение с момента своего появления претендовало на расширение границ классической рациональности. Марксизм показал зависимость разнообразных модификаций человеческого разума от тех социально-экономических условий, в которых эти модификации появляются. Оригинальность марксова ответа на затруднения социальной теории XIX века заключалась в том, что он исходил не из абстрактной логики трансцендентального идеализма, а из критики существующих вещных форм общественной жизни, порождающих иллюзорное сознание. Одно из принципиальных утверждений марксизма состояло в том, что невозможно только средствами буржуазной науки и философии преодолеть социальный механизм генерирования иллюзорного сознания, поскольку буржуазная философия и наука – суть порождение вещных форм общественных отношений.

Марксизм полагает, что вещные формы человеческого общения могут быть устранены практическим путем, в процессе социальной революции. Для этого социальная наука и философия должны соединиться с революционной практикой, т. е. стать на сторону определенной политической силы. В качестве таковой революционной силы основоположники марксизма выбрали пролетариат: именно этот класс, освобождая себя, освобождает все человечество из-под господства вещной необходимости и открывает путь в царство свободы. В марксизме ключевой проблемой движения в царство свободы становится проблема превращения пролетариата из «класса-в-себе» в «класс-для-себя». Перспективы соединения истины и политической воли ставятся в зависимость от развития классового (коллективного) самосознания пролетариата.




Часть II. Концептуальные модели идеологии



В XX веке феномен идеологии претерпевает глубокую трансформацию. Идеология из надстроечной конструкции отдельных социальных общностей и политических организаций превращается в фактор, определяющий жизнь государств и мировую политику. В первой половине прошедшего столетия идеологическое противоборство коммунистического СССР и буржуазного Запада становится той пружиной, которая начинает раскручивать новый виток мировой истории[81 - О роли идеологии в этот период см. работы: Marcuse, Herbert: Soviet Marxism. – NewYork: Columbia University Press 1958. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций / С. Хантингтон; пер. с англ. Т. Велимеева, Ю. Новикова. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2003.]. Вторая мировая война продемонстрировала значение идеологического противостояния для выживания государств и народов. Развернувшаяся во второй половине XX века холодная война сконцентрировала противостояние двух мировых систем в области идеологии и массовой психологии; силовые столкновения и экономическое давление лишь завершали процесс идеологического разложения противника.

Идеология становится неизбывным фактором управления общественными процессами, она выходит за границы собственно политики и охватывает все сферы жизни индустриального общества.

Идеологическое противостояние двух мировых систем поляризовало развитие социальных наук по принципу классовой и партийной принадлежности, в силу чего концептуальное осмысление феномена идеологии пошло в разных направлениях и разными темпами. В Европе и США, избежавших катаклизмов коммунистической революции и направившихся по пути глобальной индустриализации, главные усилия были сосретоточены на очищении научного исследования от ценностных искажений фактического знания. Идеология рассматривалась как разновидность искажения научного знания, культивируемая злонамеренной политической властью. Однако события первой половины XX века показали, что позитивная наука не всегда становится на сторону гуманизма и человечности; забывая свои гуманистические истоки, она для человечества создает не дом, а клетку.




2.1. Политическая борьба как жизненная основа идеологии


В начале XX века марксизм, провозгласивший себя идеологией всеобщего освобождения, на практике столкнулся с проблемой формирования политического субъекта государственного уровня. Внутри европейских марксистов произошел раскол на социал-демократов, полагавших, что эту задачу можно решать, оставаясь в пространстве гражданского общества и буржуазной демократии, и тех, кто считал, что новое общество, возможно только как результат революции и установления власти пролетариата. Логика становления нового политического субъекта подвела сторонников революционного марксизма к идее научной идеологии и ведения идеологической борьбы с помощью новейших достижений науки. Были подвергнуты решительной критике сторонники соединения марксизма с религией и культивирования в пролетарских массах нового религиозного чувства[82 - См. напр. Аксельрод Л. (Ортодокс). В защиту идеологии // Действительность и идеология. Петроград, 1912.].

На новом этапе развития социальной теории марксизму необходимо было решить принципиальную задачу, сформулированную еще в раннем марксизме: перейти от понимания коммунизма как негативного движения, разлагающего существующее буржуазное общество, к позитивному утверждению коммунизма как формы самосознания, «неопосредованной отрицанием религии и частной собственности»[83 - Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года / К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. – М., 1956. – С. 598.]. Практическое действие не могло бесконечно основываться на отрицании существующей реальности, для позитивного развития необходимо было зафиксировать новую реальность хотя бы в ее основных, определяющих чертах. Новый политический субъект должен был понять себя не только через утопию и тотальное отрицание общества частной собственности. На рубеже двух веков марксизму предстояло трансформироваться из радикальной критики капиталистической действительности в позитивное самосознание новой действительности. Перед рабочим движением и его политическими организациями встала практическая задача трансформации из «класса-в-себе» в «класс-для-себя», т. е. превращения в господствующий класс, имеющий свой политический проект.

Ключевое противоречие новой идеологии заключалось в необходимости одновременного решения двух разнонаправленных задач. С одной стороны, задача выживания общественного целого требовала концентрации на проблеме индустриализации, это невозможно было сделать без заимствования форм организации труда, созданных старым обществом; с другой стороны, задача становления нового субъекта исторического развития требовала углубления понимания человеческой природы, формирования условий и способов развития человеческой субъективности.

Политическая борьба в тот период становится такой формой практики, на основе которой складывается самосознание нового коллективного субъекта и происходит вызревание новой субъективности. Философское содержание политической борьбы, как борьбы самосознаний за признание, было гениально предвосхищено Г. В. Ф. Гегелем в «Феноменологии духа». Через борьбу самосознаний за признание выявляется смысл движения духа – осваивать в чуждом свое, в возвращении к себе из инобытия.

Марксизм расширил это понимание, включив диалектику самосознания в контекст борьбы живого и овеществленного труда пролетариата, с одной стороны, и капитала – с другой. Социальная теория рассматривалась марксизмом как составная часть революционной практики, освобождающей живой труд от господства капитала. Марксизм с момента своего рождения настаивал на том, что политическая жизнь в силу своей природы постоянно производит противоборствующие полярности (буржуа и пролетариев, феодалов и крестьян, рабовладельцев и рабов и т. д.); новое самосознание рождается в процессе возвращения человека из отчужденного бытия, в котором он пребывал в качестве индустриально эксплуатируемого пролетария.

Свежий импульс развитию идеологии придало появление в европейской философской мысли новых течений – феноменологии и философии жизни. Общественное самосознание восходит на новый уровень, как только философская рефлексия обращается к постижению такого предмета, как жизнь. Для понимания жизни важна не только внешняя ее сторона, но и внутренняя. Жизнь существует и развивается только в постоянной координации со своим внутренним центром, зародышем субъективности. С позиций новых представлений о жизни как универсальном явлении начинается осмысление политической борьбы и становление политических субъектов.

Идеология в качестве политического самосознания представляет собой духовное явление, выражающее принципиальную структуру политической жизни общества. Используя формы научного мышления, идеологические доктрины стремятся интегрировать разорванную противоборствующими силами политическую реальность, представить ее как результат деятельности единого субъекта. Одновременно каждая из противоборствующих идеологий стремится усвоить и поглотить идеологию политического противника – как свое собственное инобытие. Это инобытие представлено образом врага, с которым необходимо вести борьбу не на жизнь, а на смерть. Конструируя образ врага, политический субъект вступает в определенное отношение со своим политическим антагонистом – в этом отношении победа над противником понимается не как его смерть и аннигиляция, а как ассимилирование содержания его идеологической доктрины и установление концептуального превосходства.

О политической борьбе можно сказать, что она является своеобразным творческим актом, из которого невозможно исключить момент иррациональности и непредсказуемости. Сознание, которое формируется в политической борьбе, содержит две противоположные интенции: сознание зависимости и нужды и сознание спонтанности и свободного волеизъявления. Рождающееся в политической борьбе сознание следует понимать не только как рациональную познавательную деятельность, но и как отношение к жизни. Понимать сознание как отношение к жизни означает понимать его не только как объективное содержание научной теории, но и как идеологию, как стремление превратиться в самосознание политического субъекта, стать определенной модальностью политического бытия. Задача политической идеологии – соединить теоретическое мышление с его ближайшей жизненной основой, понятой как политическая борьба.

Диалектику жизненного основания самосознания весьма удачно выразил Х.-Г. Гадамер. В работе «Истина и метод» он писал: «Между жизнью и самосознанием действительно есть некоторая аналогия. Жизнь определяется тем, что живое существо само отличает себя от мира, в котором оно живет и с которым остается связанным, и сохраняется в таком саморазличении. Самосохранение живого происходит путем включения в него вне его сущего. Все живое питается чуждым ему. Фундаментальный факт жизненности – это ассимиляция. Различие одновременно является неразличимостью. Чужое присваивается… Его бытие состоит в том, чтобы уметь все и каждое сделать предметом своего знания и тем не менее во всем и каждом знать себя самое»[84 - Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. – М., 1988. – С. 303.].

Переходя на уровень самосознания, человеческий дух преодолевает ограниченность реифицированного мышления, он уясняет новое отношение к своему жизненному субстрату. Погружаясь в жизненный мир, субъект познания включается в отношение к Иному. Нацеленная на познание жизненного мира научная рефлексия выходит на новый уровень своего развертывания: над предметным знанием надстраивается коммуникативная рефлексия, которая вплетается в процесс формирования общественных отношений и конституирования социального организма.

Реифицированное, объектное мышление, обслуживающее процесс материализации, не способно ухватить диалектику жизни, поскольку то, «что является жизненным, то в действительности никогда не познается предметным сознанием, напряжением разума, который стремится проникнуть в законы явлений. Жизненное – не такое свойство, чтобы можно было извне достичь постижения жизненности… Жизнь можно испытать только способом самоощущения».[85 - Там же. – С. 310.] Жизнь, так же как и самосознание, – это отношение внутри целого. Естественные науки, будучи вовлеченными в воспроизводство социальной жизни, концентрируются на процессах овеществления и создания технологического базиса общества, тогда как гуманитарные науки должны быть озабочены «возвращением» человеческой субъективности из овеществленного мира.

Первая мировая война и российская революция раскололи политическую жизнь Европы на две части, между которыми опустился железный занавес. В сложившихся исторических условиях советский марксизм сосредоточился на процессах индустриализации и развитии физико-технических наук. Классовая борьба – как принцип советской политической доктрины – ориентировала научное познание на освоение вещных форм социальной жизни, на внешнее описание социальных общностей и культивирование принудительных методов идентификации. Советский марксизм – как мировоззрение и социально-политическое учение – формировался, решая задачи создания технологического базиса социалистического общества и выживания советского народа.

Западная наука и философия в значительно большей мере, чем советский марксизм, уделяли внимание гуманитарной составляющей познания. Новые философские течения брали за исходные основания не абстракции «материи» и «сознания», но жизненный мир, в пространстве которого осуществляется переход от бессознательного к осознанному. Жизнь, как принцип мировоззрения, ассимилировала естественно-научный способ мышления, вписывая его в контекст гуманистического видения мира. Социальная теория в новом мировоззрении рассматривалась как своеобразный фермент, стимулирующий развитие общественного организма. Социальная теория и ее идеологическая инфраструктура стали важнейшим фактором формирования общественных отношений.




2.2. Идеология как философская рефлексия классового сознания (Г. Лукач)





2.2.1. Генезис классового сознания и идеология


После свершения в России Октябрьской революции большевики во главе с В. Лениным оказались в критической ситуации не только с точки зрения экономики и организации государственной власти, но и с точки зрения управления сознанием масс. Ввязавшись в бой на обширном и непредсказуемом политическом пространстве, они оказались в стихии коллективного бессознательного, управление которым составило важнейшую проблему XX века. Горстке революционеров, относившихся к марксизму как к науке, противостояли массы рабочих и крестьян, воспринимавших марксизм как квазирелигию. Значительная часть самих революционеров склонна была рассматривать марксизм как «научно-социалистическую религию» и преподносить ее массам как новое откровение свыше.

Подавляющему большинству участников революции в силу уровня образования и духовного развития не была доступна вся полнота социальной теории, на основе которой эта революция совершалась. В этих условиях, с одной стороны, важно было сохранить непосредственную связь с массами, с другой стороны, практически неизбежными становились упрощение и догматизация марксизма. В ситуации революционной борьбы, когда решались вопросы жизни и смерти, не были слышны голоса тех, кто разоблачал иллюзии и настаивал на строгости научного исследования. Тем большего внимания заслуживают работы тех авторов, которые в условиях борьбы за выживание пытались сохранить высокий уровень марксистских исследований.

Работа Дьердя (Георга) Лукача «История и классовое сознание» до настоящего времени является одним из выдающихся образцов теоретического осмысления революционного опыта. Хотя важнейшая часть этой работы – «Овеществление и сознание пролетариата» – вышла на русском языке практически одновременно с немецким оригиналом, понадобилось восемь десятилетий, чтобы был издан полный перевод этой книги. В этом временном интервале было и восхищение содержанием работы в западноевропейских научных кругах, и критика в рядах III Интернационала, преследование автора на его родине, изгнание из Вены, жизнь в стране победившего социализма, отлучение от «подлинного» марксизма в СССР, покаяние и признание ошибок, участие в венгерских событиях 1956 года, дистанцирование от политики, разработка системы эстетических категорий и попытка создать марксистскую онтологию общественного бытия.

В западноевропейской философии «Историю и классовое сознание» до сих пор воспринимают как поворотный пункт в развитии марксизма, после которого он расщепился на западноевропейский и советский варианты. Эту работу рассматривают как плодотворную попытку вписать марксизм в контекст европейской философской мысли и сделать его соразмерным достижениям социальных наук первой половины XX века. К этой точке зрения возвращается постсоветская философская наука. Так, С. Земляной дает следующую оценку вклада Г. Лукача в развитие европейского марксизма: «Прежде всего, он был создателем ключевого для всей левой мыслительной традиции XX века произведения “История и классовое сознание”, которое, подобно Гераклитовому огню, “мерами вспыхивает и мерами угасает” в политических и идейных сражениях современности. В истекшем столетии знаменитая книга Лукача, по крайней мере, четырежды прошла через этот цикл: в 20-е гг. в Германии, Австрии, отчасти в Советской России; во второй половине 40-х во Франции; на рубеже 60–70-х гг…. в движении новых левых в Европе, Северной и Латинской Америке, в 70–80-е гг. в англо-саксонских странах»[86 - Земляной С. Н. История, сознание, диалектика. Философско-политическая мысль молодого Лукача в контексте XXI века // Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 12.]. Цитируемый автор полагает, «что в начале нового века эта неувядающая, удивительно молодая книга стоит на пороге нового бума вокруг ее идей»[87 - Там же.]: постсоветскому обществознанию еще предстоит неоднократно обращаться и к этому произведению, и ко всему наследию Г. Лукача.

За отправную точку своего исследования Г. Лукач берет тот факт, что развитие исторических событий в Европе и России подошло к такому пункту, в котором трудно найти готовые решения – как в наследии основоположников марксизма, так и в трудах иных мыслителей. Он подчеркивает, что главное произведение К. Маркса – «Капитал» – обрывается там, где К. Маркс приступает к определению классов в качестве субъектов политической борьбы. Участники этой борьбы могут рассчитывать только на самостоятельную разработку и стратегии общественного развития, и соответствующего ей методологического арсенала. Никого уже не удивляет включение практики в логику теоретического исследования, но что представляет собой субъект революционной практики и как он решает задачу развития социальной теории?

К двадцатым годам XX столетия значительная часть европейских социал-демократов весьма низко оценивала философско-мировоззренческий потенциал марксизма, многие из них считали вполне своевременным призыв Э. Бернштейна – «Назад к Канту!». Западные и российские марксисты пытались в неокантианском духе разрабатывать новую философию марксизма. Г. Лукач полагал, что обновление философского потенциала марксизма возможно лишь через восстановление позиций диалектики в марксистских социальных исследованиях. Он возвращается к гегелевской диалектике духа и рассматривает генезис пролетарского сознания в контексте логики овеществления. Философ полагает, что анализ категории овеществления должен стать отправной точкой видения всего исторического процесса.

Главная проблема, поставленная революционной эпохой и требующая решения, по мнению Г. Лукача, – это проблема генезиса пролетарского классового сознания и возможность достижения им уровня научной теории. Решая эту задачу, Г. Лукач формулирует два ключевых вопроса: во-первых, «что следует понимать (теоретически) под классовым сознанием?»; и, во-вторых, «какова (практически) функция… классового сознания в классовой борьбе?»[88 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 145.]. Ответы на эти вопросы он считает решающими для формирования идеологии победившего пролетариата.

В буржуазном обществе стремление к научному познанию с самого начала сталкивается с инверсией познавательного процесса. По поводу зеркального перевертывания научной рефлексии К. Маркс писал: «Размышление над формами человеческой жизни, а следовательно, и научный анализ этих форм, вообще избирает путь, противоположный их действительному развитию. Он начинается postfestum [задним числом], то есть исходит из готовых результатов процесса развития. Формы… успевают уже приобрести прочность естественных форм общественной жизни, прежде чем люди сделают первую попытку дать себе отчет не в историческом характере этих форм, – последние уже, наоборот, приобрели для них характер непреложности, – а лишь в их содержании»[89 - Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 23. – С. 85–86.].

Из этого рассуждения можно сделать, по крайней мере, два вывода. Во-первых, процесс познания в обществе, основанном на движении капитала, осуществляется в вещных (реифицированных) формах. Через вещи мы постигаем даже содержание межличностных отношений и субъективных переживаний, хотя последние являются непосредственным проявлением нашего собственного субъективного мира. Давление вещных форм выражается в том, что мышление людей направляется общественными отношениями, принявшими вид «непреложных естественных» законов. Вещная детерминация в буржуазном обществе не знает исключений, поэтому выход за пределы вещного мира предстает как иллюзия, уводящая сознание за границы науки и практической необходимости.

Во-вторых, процесс познания в обществе, основанном на частной собственности и товарообмене, начинается не с сущности вещей, и даже не с их «естественных» проявлений, а с разнообразных видимостей, заводящих «нормальную» науку в методологический тупик. Пока социальная наука блуждает в лабиринтах видимостей, мышление обывателя, не способное различить сущность и видимость, в своих суждениях о социальном целом ориентируется на идеологию политически господствующего класса.

Работа Г. Лукача «История и классовое сознание» мотивирована, прежде всего, событиями пролетарских революций и теми теоретическими проблемами, которые возникли перед левыми партиями, возглавлявшими революционные действия. В отличие от предыдущего этапа, решавшего в первую очередь задачу критики и разложения буржуазного общества, после революции перед марксистами встали позитивные задачи: обосновать, каким образом можно выиграть соревнование двух способов производства и достичь превосходства над буржуазией в организации общественной жизни. Проиграв первый этап классовой схватки, буржуазные идеологи все свои усилия направили на то, чтобы доказать несостоятельность пролетариата как господствующего класса, а также несовместимость научной мысли с коммунистическим мировоззрением.

Для Г. Лукача, как непосредственного участника этой борьбы, необходимо было сделать первые теоретические обобщения революционного опыта и показать идеологическую состоятельность нового политического класса. В соответствии с фундаментальными принципами марксизма он полагает, что в современном капиталистическом обществе только два класса могут выступать с претензиями на политическое руководство обществом: буржуазия и пролетариат. Все иные классы и социальные слои – крестьянство, мелкая буржуазия, люмпен-пролетариат – в силу шаткости своего социального положения направляют свой классовый интерес «лишь на симптомы развития, а не на само развитие, лишь на частные явления в обществе, а не на строение общества в целом»[90 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 157.]. Из-за неспособности занять центральное место в системе производства материальных благ «вторичные» социальные слои не могут охватить всю целокупность общественной жизни и представить ее в полноценной политико-экономической теории. Отсутствие теории, адекватно отражающей общественное устройство, завершает превращение «вторичных» социальных групп в массы потребителей, идеологически зависимых от центральных классов буржуазного общества. В политической жизни такие потребители не способны обрести всю полноту классового самосознания и стать полноценным субъектом политической борьбы. Они застревают на чувственной поверхности вещного мира, культивируемого капиталистическим способом производства. Потребительская всеядность толкает их от одного чувственного восприятия к другому, минимизируя содержательную глубину рефлексии. Между всеобщим сознанием и интересами «вторичных классов» устанавливаются отношения контрадикторной противоположности, которую они не имеют возможности снять в последовательной революционизации либо технологии производства, как это делает буржуазия, либо социально-политических отношений, как это делает пролетариат.

По мнению Г. Лукача, буржуазия и пролетариат обладают внутренним потенциалом диалектического снятия противоречия между теоретическим мышлением и практическим классовым интересом. Эти классы способны к научному познанию общества как целого. Однако исходные пункты развертывания познавательных способностей этих двух классов различны: буржуазия начинает с рынка (с явления и видимого разнообразия товаров), пролетариат в силу непосредственного участия в процессе промышленного преобразования природы начинает сразу с практически осуществленных абстракций. Пролетариат начинает с технологической включенности в процесс производства, который является не чем иным, как научно-техническим господством над природой.

Альтернативность общественного развития обостряет задачу обретения завершенного классового сознания как для буржуазии, так и для пролетариата. Для буржуазии важность решения этой задачи проявляется не только в том, что общественное производство становится все более всеохватывающим и сложным, но еще и в том, что сам процесс производства формирует класс, который своим развитием угрожает политическому господству буржуазии. Над классовым сознанием буржуа, по мысли Г. Лукача, «с самого начала и по самой его природе тяготеет историческое проклятие: в высшей точке своего развития оно должно вступить в неразрешимое противоречие с самим собой и в силу этого себя ликвидировать»[91 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 159.]. Сознание буржуа, выходя на уровень реальной всеобщности, окрашивается пессимизмом. Диалектическое противоречие классового сознания пролетариата хотя и ведет пролетариат к растворению в бесклассовом обществе, но результат этого растворения положителен и выражается в переходе к способу производства, основанному на общественной собственности, – к социализму.

Классовое сознание обоих типов – как пролетариата, так и буржуазии – способно создать теоретическое представление об общественном устройстве, однако социальные границы этих теоретических представлений совершенно различны. Сосредоточенный на преследовании частных интересов, собственник капитала не склонен замечать общественную природу капитала, он не видит общественной функции своей деятельности. Эта функция осуществляется бессознательно, «поверх головы» и помимо воли буржуа. Столкновение с общественной природой капитала для собственника капитала происходит в трагические периоды экономических кризисов и становится для него полной неожиданностью. Но даже в ситуации кризиса большинство представителей класса буржуа скорее предпочтут рассматривать, например, банкротство как результат личных просчетов, нежели как действие объективного закона. Не только на практике, но и в теории буржуазное классовое сознание склонно абсолютизировать значимость индивидуальной инициативы, и эта абсолютизация в конечном итоге приводит к отрицанию существования каких-либо общих законов исторического развития. История предстает перед буржуазным сознанием либо как тиражирование некого формализма, совершенно равнодушного к человеческого материалу, либо как «неразумное правление слепых сил, которое в лучшем случае воплощается в “духе народов” или в “великих людях”, то есть может быть лишь прагматически описано, а не рационально понято»[92 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 147–148.].

В своем стремлении постичь содержание исторического процесса буржуазное сознание, в полном соответствии с характером повседневного опыта отдельных буржуа, склоняется к калькулятивному типу мышления. В сознании представителей капитала господствует желание просчитать каждую ситуацию до мельчайших деталей, исключив малейший риск и неопределенность. Рабочий, занятый в производстве, выступает в этом мышлении как нечто непредсказуемое, как стихия, время от времени дестабилизирующая хорошо просчитанный и отлаженный механизм производства.

Несмотря на стремление к максимально точному научному расчету, буржуазия не в состоянии завершить даже свою исконную науку политической экономии, – последняя терпит поражение в теории кризисов. Буржуазии нет дела до того, что теоретическое решение проблемы кризисов найдено наукой, она не может принять это решение, поскольку само принятие означает отказ от классовой точки зрения и добровольное отречение от своего господства. Точка зрения капиталиста на экономическую структуру общества имеет в своей основе «нормальное» смещение видения, в котором видимость склонна выдавать себя за сущность. Но если при «нормальном» смещении в сфере познания, полагает Г. Лукач, «просто обнаруживается неспособность капиталиста за поверхностью явлений увидеть их истинные движущие силы, то при преломлении его в практической плоскости оно затрагивает центральный, фундаментальный факт капиталистического общества – классовую борьбу… Диалектическое противоречие в “ложном” сознании буржуазии становится все более острым: “ложное” сознание превращается в ложность сознания. Противоречие, поначалу лишь объективно намеченное, становится также субъективным: из теоретической проблемы получается моральный образ действий, решающим образом влияющий на все практические позиции класса во всех жизненных ситуациях и вопросах»[93 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 163.]. Идеологически формальным и политически бесплодным становится мышление, не достигающее сущностного основания общественной жизни и принимающее видимость за сущность.




2.2.2. Классовое сознание и вещное восприятие мира


Осмысление конкретных исторических условий генезиса классового сознания происходит сквозь призму категории овеществления (отчуждения, овещнения)[94 - Не вступая в дискуссию об адекватности перевода с немецкого на русский термина, обозначающего деятельность человеческих индивидов в буржуазном обществе (овеществление, овнешнение, отчуждение, овещнение, опредмечивание), укажем, что в последующих своих работах Лукач неоднократно поясняет содержание этих терминов. Более подробно о содержании дискуссии по этому вопросу см.: Земляной С. Н. История, сознание, диалектика. Философско-политическая мысль молодого Лукача в контексте XXI века // Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003.]. Прецедент использования этих категорий для характеристики социальных процессов создал Г. В. Ф. Гегель. Вся конструкция гегелевской философии выстроена движением абсолюта, который свободно отпускает себя в вещность, в природу и возвращается из вещного бытия через генезис жизни, становление общества, развитие искусства, религии, науки и нравственного сознания людей. Нравственное Я как принцип внутренней свободы противостоит миру вещей как принципу внешней необходимости. Первое побуждение нравственного Я – убежать от мира вещной необходимости, но такая попытка терпит фиаско и демонстрирует бессилие нравственного Я, изолирующегося от внешнего мира. Чтобы победить внешний мир, его необходимо понять как овнешненное, овеществленное содержание сознания. Свободу может обрести лишь сознание, поднявшееся как над абстракцией вещной необходимости, так и над абстракцией свободы. Поднявшись над противостоянием мира вещей и нравственного Я, сознание постигает сущность отчуждения (овнешнения) и снимает безумие собственного расщепления. Обращение к категории отчуждения дало возможность Г. Лукачу использовать методологический потенциал гегелевского учения о духе с учетом того вклада, который внес в концепцию отчуждения К. Маркс.

К. Маркс рассматривает гегелевскую концепцию отчуждения духа (и преодоление отчуждения посредством спекулятивной диалектики) как выражение реального отчуждения человека от человека. Мир отчуждения не ограничивается спекулятивной диалектикой, за бесчеловечным отношением человека к человеку стоит отчуждение человека от продуктов его собственного труда, порождающее мир частной собственности и капитала.

Исследование отношений труда и капитала дает К. Марксу возможность провести различие между опредмечиванием сущностных сил и отчуждением человека от своей человеческой природы. Товарно-денежные отношения не только разделяют и изолируют отдельных индивидов от их непосредственной связи с родовой сущностью, – эти отношения образуют почву для порождения самых разнообразных форм иллюзорного сознания. Если в теоретической сфере иллюзорное сознание оформилось как спекулятивная диалектика, то в сфере практической формируется новый тип иллюзорного сознания. Товар как «чувственно-сверхчувственная вещь» порождает иллюзию нового рода – товарный фетишизм. На основе товарного фетишизма возникают многочисленные вещные персонификации, высшей из которых является персонификация капитала.

Вещное сознание завершает свое становление тогда, когда носитель этого сознания начинает относиться к себе как к вещи. Рабочий в условиях конкуренции со стороны других рабочих начинает рассматривать себя в качестве товара, за который необходимо получить как можно более высокую цену. На другом полюсе капиталистических отношений происходит персонификация капитала в личности конкретного капиталиста, который отчуждает собственную индивидуальность и становится функцией капитала. В этих трансформациях человеческой деятельности вещное сознание находит свой источник и создает плодородную основу для культивирования различного рода иллюзий. Иллюзорное сознание как способ осмысления социальной реальности – это своеобразный симптом того, что и общество в целом, и отдельные индивиды не могут установить непосредственное отношение с родовой сущностью.

В ситуации отчуждения косность мышления, его зависимость от вещных предпосылок проявляется в том, что оно вращается в кругу собственных абстрактных моментов, не имея возможности (и не отваживаясь) обнаружить целое. Целое охватывает не только мышление, но и бытие, практику, соединяя их как свои моменты. Преодолеть свою специфическую инерцию мышление может, только выйдя за собственные пределы, к практике. Г. В. Ф. Гегель, отстаивая идеалистическую точку зрения, тем не менее, утверждал, что идея практики выше теоретического мышления, поскольку она обладает не только достоинством всеобщности, но и непосредственной действительности.

Каким бы образом ни двигался анализ идеологии, он рано или поздно подводит к необходимости обозначить мировоззренческую рамку, ограничивающую интерпретации идеологических явлений. Одна из самых общих рамок была задана еще на заре европейской философии учением Платона об идеях. К этому учению восходят многочисленные методологические интерпретации процесса познания как припоминания. Но каждое использование платонизма в качестве методологического основания при последовательном его развитии выводит теорию познания за границы познания мира вещей и к познанию мира души и духа.

В Новое время И. Кант для спасения объективности познания вынужден был ввести в состав трансцендентальной диалектики учение об идеях. С точки зрения «чистого разума» это был единственный шанс сохранить в неприкосновенности научную истину и одновременно спасти согласованность познания с эмпирическими объектами, не рассматривая это согласование как универсальный критерий истины. Но на этом пути рано или поздно появляется проблема, порождаемая учением об идеях. Чтобы не оказаться «вне юрисдикции» научного познания, исследователь должен обнаружить универсальный принцип. Методологическое содержание этого принципа Г. Лукач разъясняет следующим образом: этот принцип, «с одной стороны, соединяет мышление с предметами мира идей, с другой – с предметами эмпирического наличного бытия…»[95 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 282.]. Поиск такого универсального методологического принципа иллюзорен сам по себе, он приводит лишь к тому, что мы получаем удвоение или утроение проблемы. Это наслоение проблем является симптомом того, что для вещного сознания дуализм мышления и бытия непреодолим, но одновременно этот дуализм является «движущим мотивом всякой концепции, родственной учению об идеях»[96 - Там же.].

Гегелевский принцип тождества бытия и мышления раскрывается как свободное отчуждение абсолютной идеи в природу и обратное восстановление ее содержания в качестве духа мировой истории. Г. В. Ф. Гегель, выстраивая свою философскую систему вокруг триады «абсолютная идея – природа – дух», трактует познание природы и вещей как припоминание духовности. В познании-припоминании немецкий философ обнаруживает самодостаточность человека как способного познать истину, поскольку истина заключена в нем самом, и дело лишь в том, чтобы довести ее до сознания.

Но если изначально истинное познание не может не быть самопознанием человека, то каким образом можно обнаружить тождество познания и самопознания в ситуации отчуждения, где человек противостоит бесчеловечным результатам овеществления? Познание индивида в ситуации отчуждения развертывается postfestum, когда сам человек и созданный его руками мир уже постигнуты как принципиально противостоящие друг другу. В системах классической немецкой философии в этом пункте вступает в игру метафизика – «чтобы как-либо вновь соединить посредством явных или скрытых мифологических опосредствований мышление и бытие, чья разделенность не только образует исходный пункт “чистого” мышления, но всегда должна быть – вольно или невольно – сохранена в неприкосновенности»[97 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 283–284.]. В этом сохранении реальной разделенности человека и мира под прикрытием метафизического соединения мышления и бытия заключается главный механизм всех идеологических построений, вытекающих из гегелевской спекулятивной диалектики. Положение совершенно не меняется, когда мышление начинают объяснять, исходя из наличного эмпирического бытия. В обоих случаях мы имеем дело с мышлением, абстрагирующимся от действительного человека и действительного бытия, т. е. берущее их как абстракции. В любом случае, как полагает Г. Лукач, «сохраняется прежнее, косное противостояние мышления и бытия, поскольку они остаются неизменными в их собственной структуре и в структуре их отношений друг с другом, постольку концепция, в соответствии с которой мышление есть продукт мозга и поэтому согласуется с предметами эмпирии, является той же самой мифологией, что и учение о познании как припоминании или учение об идеях»[98 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 283.]. И та и другая позиция нуждаются для своей устойчивости в мифологии, в противном случае и та и другая мало способны преодолеть специфические проблемы, возникающие в ситуации отчуждения.

Привлеченная для объяснения овещненной реальности мифология выступает лишь как симптом противоречия, которое она разрешить не способна. Именно появление мифологии свидетельствует о необходимости исторического видения социальной реальности, способного согласовать мышление и бытие, тогда как повседневный взгляд на мир имеет дело с вещественно застывшими структурами. Стремясь познать общество как целое, мы должны поступить вопреки тому, что непосредственно диктует нам вещная видимость. Мышление, принимающее видимость за сущность, может сколько угодно вращаться в логических определениях, но так и не получить доступа к их подлинной тотальности. Единственный способ обрести целостное видение реальности заключается в отказе от «созерцательно-контемплятивного» отношения к миру. Если человек не преодолевает такое отношение ни к собственному мыслительному процессу, ни к окружающим его эмпирическим объектам, он целиком остается во власти вещной реальности и фетишистских форм сознания.

Только историческая установка на изменение мира может преодолеть «как эмпирико-материальную неподвижность бытия, так и логическую неподвижность понятий»[99 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 283.]. Практическое действие, включенное в теоретическое осмысление действительности, имеет своей предпосылкой понимание социальной реальности как совокупности общественных отношений, не меняя которые невозможно понять ход истории. Революционно-практическое действие в марксизме становится опорным пунктом, отталкиваясь от которого мы можем обнаружить за вещной реальностью «Некую из нее проистекающую, отнюдь не потустороннюю, но все-таки более высокую, истинную действительность»[100 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 284.]. Революционная практика – это непременное условие прорыва вещности и заколдованного круга абстракций.

Действительность не тождественна эмпирико-фактической данности, она находится в постоянном становлении, и это становление нужно понимать в двояком смысле. Во-первых, как становление диалектической целостности самого мышления. На этом пути преодолевается абстрактная отделенность логики и методологии от частных наук и эмпирического познания. Отчуждение в сфере мышления преодолевается лишь тогда, когда мышление выступает как форма действительности, как момент совокупного процесса человеческой деятельности. Во-вторых, становление есть становление субъекта деятельности, процесс творческого перехода от прошлого к настоящему и от него – к будущему. Пока человек созерцательно относится к действительности, прошлое и будущее выступают для него как непознанные состояния. Диалектическое постижение действительности требует снятия отчуждения, поскольку истина состоит в том, чтобы вести себя в сфере вещей не так, как будто это нечто чуждое человеческой субъективности. Прорыв пелены вещности создает то звено, которое соединяет подлинную науку и коммунистическую идеологию, поскольку в этом прорыве классовое сознание пролетариата проникает в пространство подлинно человеческих отношений, а наука обретает подлинный предмет для изучения. Этот прорыв устраняет основное возражение представителей позитивной науки, направленное против коммунистической идеологии. Возражение заключается в том, что коммунистическая доктрина не совпадает с наличной фактичностью, поэтому не имеет отношения к истине. Рассматривая действительность как становление, опосредованное революционным действием, марксизм включает в эту действительность мышление в качестве фактора, ее изменяющего.

Коммунистическая утопия – это духовно-практическое опосредование становления новой исторической реальности. Коммунистическая идеология хотя и имеет корни в классовом сознании пролетариата, но в качестве утопии она выводит это сознание за границы буржуазного порядка и в этом своем качестве она ориентирована на революционное преодоление отчуждения.

Коммунистическая идеология не возникает как непосредственное отражение вещной фактичности, сколько бы детальным это отражение ни было. Она не может возникнуть как продукт логического анализа, сколько бы изощренным этот анализ ни был. Коммунистическая идеология (пролетарское сознание-для-себя) представляет собой необходимое следствие процесса общественного развития, взятого не только со стороны объективных законов истории, но и со стороны становящейся субъектности. Эта идеология не расходится с реальностью только тогда, когда сохраняет свою причастность к подлинно человеческим отношениям, находящимся по ту сторону овещнения.

Всякое «созерцательно-контемплятивное» отношение к действительности сохраняет расчлененность мышления на взаимоисключающие абстракции и, в конечном итоге, нуждается в мифологических подпорках. С другой стороны, коммунистическая идеология не может продуктивно соединяться ни с каким иным агентом политического процесса, кроме пролетариата, ибо только последний способен практически соотноситься с общественным развитием как целым. В потоке революционно-практического изменения действительности осознается присущая всякому непрактическому отношению тенденция к «вещной непосредственности» и постоянно проясняются «отношения к тотальности как к процессу, к действию пролетариата как класса»[101 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 286.].

Для пролетариата революционно-практическое изменение действительности не исчерпывается критическим преобразованием объекта; развитие его классового сознания предполагает критическое «осмысление того, в какой степени проявилась его собственная практическая сущность, какой уровень истинной практики является объективно возможным и какая часть объективно возможного осуществляется на практике»[102 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 286.]. Интеллектуальная критика, избегающая практической реализации и ограничивающаяся только разоблачением видимостей буржуазного общества, не в состоянии снять действие этих видимостей в повседневной жизни. Только практически участвуя в историческом процессе, можно превратить оружие интеллектуальной критики в «критику оружием». Классовое мышление пролетариата в своей основе может быть определелено как «теория практики, которая лишь постепенно (и, конечно, зачастую скачкообразно) способна впервые превратиться в практическую теорию, изменяющую действительность»[103 - Там же.].

Пролетариат как класс, находящийся в фокусе обесчеловечивающих процессов, стремится не только упразднить собственное социально-экономическое положение, но и преодолеть отчуждение, структурирующее все социальное целое. Превращая свое классовое (особенное) сознание во всеобщее (в идеологию), превращаясь из класса угнетенных в класс политически господствующий, пролетариат сталкивается с фундаментальными противоречиями государственного строительства. Он должен господствовать как класс, но одновременно должен действовать в направлении подрыва такого господства – как принципа. Он должен освобождать индивидов от всех видов привязки к классовым общностям, но одновременно заботиться о собственной консолидации в качестве субъекта политического господства.

Существенной чертой процесса снятия отчуждения является то, что он не может быть одномоментным. Ряд сфер социальной реальности до поры до времени остаются не под властью превращенных форм общения. Г. Лукач полагает, что изучение «качественных градаций в диалектическом характере отдельных комплексов явлений впервые дало бы ту конкретную тотальность категорий, которая была бы необходима для правильного познания современности»[104 - Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 287.]. Создание нового категориального видения социальной реальности является важнейшей предпосылкой превращения эмпирически детерминированного классового сознания в коммунистическую идеологию.

Другая сторона единого исторического процесса обнаруживает себя как конституирование пролетариата в политический класс, способный выполнить всемирно-историческую миссию снятия отчуждения и обратного «отвоевания» человека. Это становится первостепенной задачей, когда капитализм вступает в эпоху производства фетишистских форм сознания на основе новых технологий, моделирующих работу человеческого интеллекта. Новый уровень развития науки и технологий сам по себе не гарантирует соответствующего роста самосознания – как раз наоборот: отчуждение интеллектуальной деятельности от непосредственных производителей ограничивает способность последних постигать сущность социальных явлений.

Происходит поляризация общественных производительных сил. На одной стороне концентрируется мощь современной науки и технологий, обслуживающих политическую власть, на другой – непосредственные производители, чье сознание обработано идеологией всеобщего потребления, заражено разнообразными иллюзиями и утопическими проекциями. Ни одна из сторон в одиночку не может претендовать на снятие отчуждения и реальное восстановление духовной сущности человека.

В разных сферах общественной жизни формируются соответствующие средства преодоления этого фундаментального раскола. В сфере экономики деньги, реклама и кредит заставляют потребителя осваивать все новые и новые ступени производственной необходимости, чтобы соответствовать диктату современной моды. В сфере политики этот раскол преодолевается системой репрезентаций, посредством которых политические силы пытаются осознать практическое содержание своего социального бытия. Публичные репрезентации опосредствуют отношение между полюсами разорванного сознания и в этом смысле создают возможность снятия односторонности обеих абстракций. Но поскольку большинство политических репрезентаций не могут достичь тотальности революционно-практического проявления, постольку политика превращается в театральную сцену, а сами репрезентации – в хорошо срежиссированные спектакли.

Концепция классового сознания и идеологии, выдвинутая Г. Лукачем в начале 20-х годов XX века, в дальнейшем его творчестве претерпела значительные изменения. Включенная в политическую борьбу, она получала самые противоречивые оценки, в том числе и от самого автора. В 60-е годы, подводя итог своему философскому творчеству, венгерский философ вновь возвращается к проблеме идеологии и отчужденных форм социального бытия. Точку зрения «Истории и классового сознания» он оценивает как «романтическо-антикапиталистическую», ориентирующуюся на «этический идеализм»; тем не менее, эта позиция представляла позитивный выход из мировоззренческого кризиса того времени. «История и классовое сознание», в конечном итоге, помогла провести разграничение между гегелевским «овнешнением духа» и марксовой концепцией отчуждения: последняя рассматривается как объяснение возникновения социальных условий, препятствующих приобщению индивидов к родовой жизни человечества.

Г. Лукач признает, что романтическая попытка представить снятие отчуждения как диалектику вмененного классового сознания пролетариата не увенчалась полным успехом, но привела к дальнейшему размежеванию гегелевской диалектической логики и материалистической диалектики К. Маркса. Свою же заслугу в развитии марксистской философии Г. Лукач видит в том, что в «Истории и классовом сознании» он, уже как представитель коммунистического движения, поставил проблему отчуждения, которая в дальнейшем оказала глубокое воздействие на круги европейской интеллигенции[105 - См. Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 72.]. Корень этих успехов он видит в том, что с переходом на позиции рабочего класса для него открылась революционно-практическая сторона действительности. Г. Лукач подчеркивает как сложность, так и творческий характер процесса «перехода с позиций одного класса на позиции другого, специфически враждебные первым»[106 - Там же.]. В процессе этого перехода пришлось преодолевать ограниченность романтического сознания, которое в теории, отталкиваясь от гегелевской «Феноменологии духа», полагало, что пролетариат через свое классовое самосознание осуществит себя как тождество субъекта и объекта, а на практике культивировало «мессианско-утопическое целеполагание». Г. Лукач подчеркивает, что романтически-утопическая позиция не могла долго оставаться неизменной в условиях идеологической борьбы, ей суждено было либо трансформироваться в сектанство и мессианизм, либо развиваться в направлении революционно-преобразующей практики. Г. Лукач неоднократно заявлял, что переход на позиции пролетариата и активное участие в Русской революции помогли ему избежать превращения нравственно-утопического противостояния миру капитала в сектанство и изоляцию от реальной жизни.

Содержание всемирно-исторической миссии пролетариата Г. Лукач трактует как снятие отчуждения и восстановление непосредственного отношения человеческих индивидов к родовой сущности. Родовая сущность в исходных своих проявлениях совпадает с природным существованием человека и осуществляется в формах родовой коллективности. На первых этапах развития человечества индивид непосредственно слит с родовой сущностью и подчинен ей. Однако в этот период истории существует как проблема развитости и полноты само?й человеческой сущности, так и проблема развитости образующих человеческое общество индивидов.

Цивилизационная ступень в развитии человеческой родовой сущности фокусируется на становлении человеческой индивидуальности. Индивиды начинают освобождаться от пут, которыми они были привязаны к своему социальному положению фактом своего рождения. «Насколько сам человек становится индивидуальностью, настолько такие (социальные) случайные стороны его жизни, как рождение, происхождение и т. п., которые определяли его место в обществе, утрачивают объективное значение, субъективно преодолеваются»[107 - Лукач Г. К онтологии общественного бытия. Пролегомены. – М., 1991. – С. 263.].

На этой стадии общественного развития сохраняет свое значение наиболее общий симптом отчуждения – фантастическое понимание своей собственной деятельности и ее результатов «как подарка трансцендентных сил». Такая отсылка к трансцендентному (потустороннему) есть не что иное, как искаженная репрезентация бессознательной привязанности индивида к своему социальному положению, полученному по факту рождения.

С появлением марксизма, ставящего во главу угла принцип революционной практики, обесценивается установка на трансцендентное, в соответствии с которой решения индивидуального сознания действительны лишь постольку, поскольку не выходят за границы, очерченные трансцендентными силами. Трансцендентное получает антропологические характеристики в идее всемирно-исторической миссии пролетариата и коммунистической идеологии.

Марксистская идеология, по необходимости используя превращенные формы сознания, ориентирует это сознание на практическое (политическое) преобразование действительности, в ходе которого происходит освобождение от остатков превращенных форм. Как полагал Г. Лукач, отличительная черта марксова учения проявляется в том, что проблема превращенных форм сознания решается «не абстрактно гносеологически, а конкретно общественно-онтологически… не в дилемме правильности или неправильности, а в ее функции: осознавать и разрешать конфликты, вызываемые в общественной жизни экономикой»[108 - Лукач Г. К онтологии общественного бытия. Пролегомены. – М., 1991. – С.262.].

Внутренняя убежденность Г. Лукача в возможности общества, свободного от отчуждения и идеологических искажений мышления, противоречила реальности его личной жизни и социального положения. Он не мог не отвечать на вопрос, что делать человеку, стремящемуся к истине в условиях тотального отчуждения. Смысл ответа заключался в предположении, что исторический процесс формирует такие идеологии, которые воздействуют на индивидов «чисто духовно, даже без возможности применения аппарата насилия…»[109 - Лукач Г. К онтологии общественного бытия. Пролегомены. – М., 1991. – С. 271.].

Г. Лукач, описывая становление своего мировоззрения, обращает внимание на роль романтической утопии при переходе от высокой теории (трансцендентализма гегелевского типа) к революционной практике. Он рассматривет утопическую позицию как точку бифуркации в своей духовной биографии – точку, которая открыла возможность вырваться за пределы капиталистического отчуждения и превращенных форм сознания. Утопические системы, несмотря на свою непрактичность и иллюзорность, тем не менее, акцентируют внимание на том, что задача освобождения человечества от бесчеловечных форм развития решается в ходе действия систем, правильно ориентирующих жизнь людей.

С точки зрения Г. Лукача, социальные силы, руководствующиеся утопиями, были обречены на поражение, но сами эти учения освобождали субъективные силы, которые могли привести отдельных людей к правильному постижению общественной жизни[110 - В зависимости от цивилизационной почвы социальные утопии могут ориентировать индивидуальное сознание на иные философско-религиозные доктрины. В китайской социальной утопии это было буддийское воззрение на жизнь как цепляние за призрачную предметность бытия. (См., например: Серова С. А. Социальный идеал в пьесе Тан Сяньцзу «Сон о Наньке» // Китайские социальные утопии. – М… 1987, – С. 125–157).]. «Сила излучения» подобных утопий, полагает Г. Лукач, была гораздо богаче, чем это могли уловить точные науки. Тонкий утопический импульс в период великих общественных потрясений может стать «всеобщим социальным достоянием» и кардинально изменить социально-политическую ситуацию. Г. Лукач считал, что утопическая позиция в отношении бесчеловечной социальной реальности может сыграть важную роль в формировании политического субъекта, совершающего переход от предыстории человечества к его подлинной истории.

В этом переходе утопический момент играет роль не только как общественно значимый, но и как индивидуально преобразующий. Решая задачу формирования нового человека, коммунистическая революция открывает возможность индивидуального освобождения как непреложного условия общественного развития. Социалистическая революция создает социально-экономические предпосылки для нового хода мировой и индивидуальной истории. Стратегия вмененного классового сознания сменяется общественно принятой стратегией свободного развития каждого члена общества.

Идеология возникает в индустриальном обществе как надстроечное явление, подчиняющее индивидуальное сознание действию производственной и общественной необходимости. Но это подчинение не абсолютно, поскольку индивидуальное развитие, в конечном счете, является единственным источником сознательного общественного развития, благодаря чему индивиды всегда сохраняют шанс выйти за пределы идеологии и иллюзорного сознания.




2.3. Социология знания как ключ к пониманию феномена идеологии (М. Шелер)


Глобальный кризис начала XX века, породивший Первую мировую войну и открывший путь социалистической революции в России, развернул внимание европейской философской мысли к проблемам идеологии и ценностного сознания. Немалую роль в формировании новых ориентаций европейской философии сыграло стремление политических элит сформулировать идеологическую альтернативу марксизму, ставшему идейным знаменем Русской революции. Макс Шелер был одним из тех, кто не ограничился критикой марксизма, а попытался в духе феноменологического подхода переосмыслить понятие идеологии.

Для изучения феномена идеологии М. Шелер разработал специальную отрасль социологии – социологию знания. В ней он видел научную дисциплину, которая изучает процедуру социально-исторического отбора идеальных содержаний, полагая при этом, что сами идеальные сущности не зависят от социально-исторической обусловленности. В основе его методологической установки лежали представления о мире как о симбиозе двух типов данности: идеальной (Idealfaktoren) и реальной (Realfaktoren). Реальные факторы, действуя в истории, лишь формируют конкретные условия, в которых проявляются идеальные факторы. Общество как реальная структура определяет лишь наличное бытие идеальных факторов, но не их сущность.

Согласно М. Шелеру, осваивая идеальное содержание, индивид, по большей части бессознательно, структурирует свой внутренний мир в соответствии с господствующими смыслами и ценностями. Общество и его институты детерминируют не содержание идеальных сущностей, а лишь последовательность восприятий, выбор предметов знания и формы приобретения знания. Само содержание знания доступно индивиду лишь как духовный акт приобщения к надличностным духовным сущностям.

Взаимосвязь между идеальными и реальными факторами, полагает М. Шелер, не является каузальной: она целиком регулятивна и реализуется через жизненную активность человеческих индивидов, которые познают мир самостоятельно, но делают это в определенных социокультурных условиях, подчиняясь определенному смысловому порядку. Этот порядок имеет конкретно-историческую логику и воспринимается индивидами как естественный. В теориях познания эпохи Модерн естественный порядок и естественное мировоззрение образуют образцы и нормы для повседневного знания. Вопрос о происхождении этого естественного порядка, как правило, остается без ответа и отдается на откуп исторической мифологии. Церковь, например, исходное естественное состояние человека объявляет раем, в котором Адам совершил грехопадение и из которого он был изгнан. Философы Нового времени видели в естественном состоянии войну всех против всех, которая может быть прекращена только заключением общественного договора. Марксисты, отождествляя естественное состояние с первобытной общиной, видят в нем истоки социального равенства и справедливости. Современная наука, несмотря на успехи в изучении архаических общностей, не в силах создать целостную картину исходного естественного состояния человечества и, как полагал М. Шелер, вряд ли преуспеет в этом направлении. По мнению немецкого философа, естественное состояние есть не что иное, как «оболочка и фон для политики оттесненных в будущее интересов, которые пытается оправдать каждая из типичных “идеологий”»[111 - Шелер М. Социология знания / Теоретическая социология. Антология. Часть I. Под ред. С. П. Баньковской. – М., 2002. – С. 360.]. Социальной науке следует отказаться от «понятия абсолютно константного естественного мировоззрения» и ввести понятие «относительно естественного мировоззрения»[112 - Там же.]. Относительность в данном случае нужно понимать не в духе философского релятивизма, а как отнесенность к исторически развивающемуся групповому субъекту.

Относительно естественное мировоззрение – это органически возникшее целое, на основе которого строятся «знания относительно искусственных или “образовательных” форм мировоззрений»[113 - Там же.]. Каркас и внутреннюю целостность относительно естественного мировоззрения задает иерархия ценностей и ценностных предпочтений, которую М. Шелер именует этосом группового субъекта. «Мировоззрение, а также поступки и действия субъекта всегда находятся под правлением этой системы»[114 - Макс Шелер. ORDO AMORIS [Электронный ресурс] // http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000166/index.shtml (Дата обращения: 03.06.2019).]. На основе единого этоса у каждого члена группы формируются способы переживания общего бытия.

Социология знания нацелена, в первую очередь, на выявление законов развития относительно естественных мировоззрений. Эта дисциплина научными методами изучает процедуры социального отбора идеальных содержаний, воплощенных в этих мировоззрениях. В качестве позитивной науки, социология знания предостерегает нас от абсолютизации конкретно-исторической формы научного познания, от абсолютизации «ценностных масштабов» имеющегося у нас знания. Современная наука хотя и господствует в обществе над такими формами познания, как мифология и магия, религия и метафизика, но это господство основано на секуляризации человеческой природы, на абстрагировании от сакрального знания.

Отношение человека к миру не исчерпывается только мыслительной, теоретической процедурой и рационализированной практикой, оно всегда содержит внелогическое отношение субъекта и объекта. Это отношение представляет сознанию факты, которые предшествуют всякой логической фиксации и научному наблюдению, и эти «факты» могут быть постигнуты только в акте переживания. Рациональное воззрение на мир, порожденное культом точных наук, не замечает мира, живущего по ordeducouer, который так же строг и так же непреложен, как правила и выводы дедуктивной логики. Этого мира, столь же просторного, столь же ослепительного и ясного, как мир математической астрономии, достигают лишь немногие дарования, но те, кто достиг, оказываются в волшебном саду, где произрастают человеческие ценности. У человека нет выбора формировать или не формировать у себя метафизическую идею и метафизическое чувство, ведущие в мир ценностей. Как полагает М. Шелер, «Сознательно или бессознательно, благодаря собственным усилиям или традиции – человек всегда необходимо имеет такого рода идею и такого рода чувство. Выбор у него только в том, иметь ли хорошую и разумную или плохую и противную разуму идею абсолютного. Но иметь сферу абсолютного бытия перед своим мыслящим сознанием – это принадлежит к сущности человека и образует вместе с самосознанием, сознанием мира, языком и совестью одну непрерывную структуру»[115 - Шелер М. Философское мировоззрение. DirectMEDIA, 1994 [Электронный ресурс] // https://books.google.com.ua/books?id=FOeOgne6hQIC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false (Дата обращения: 17.03.2020).].

Этос как органическое единство ценностей предшествует любым теоретическим конструкциям и являет естественные основания внутреннего пространства индивидуального и коллективного субъектов. Этос конституирует знание, доступное только через принадлежность к той или иной социальной общности. Духовно-практическое освоение содержания этосов формирует у индивидов единое внутреннее видение, скрепляющее социальную общность. Даже самая проверенная теория может быть отброшена, если она не согласуется с внутренним видением, и наоборот, даже самые абсурдные предположения и фантазии могут быть приняты, если они находят отклик в чувственной ткани коллективного восприятия мира.

Любое экзистенциальное отношение содержит переживания, недоступные рационализации. Рациональное мышление надстраивается над первичными актами переживания, не охватывая всей полноты их содержания. Абстрактность и частичность, по сути дела, являются исходными характеристиками рационального познания. В акте абстрагирования индивид осознает себя как социальную функцию, социального агента, которому для тех или иных нужд понадобилась информация, но не как целостный субъект познания и самопознания.

В повседневной жизни мы имеем дело с уже конституировавшимся процессом целеполагания, опирающимся на те или иные абстракции. Акт первичного вхождения предмета в сферу сознания остается за горизонтом рационального видения. Первичное переживание объекта сознанием представляет лишь начальную ступень познавательного процесса; однако основные параметры понятийного, теоретического познания, которое надстраивается над экзистенциальной основой, задаются именно качеством первичного переживания.

Чувственный контакт с предметом и теоретическое знание о предмете образуют в сознании познающего субъекта два полюса данности мира. Преимущество чувственного контакта заключается в том, что его экзистенциальное содержание сохраняется в процессах познания на более высоких уровнях абстрактности. Обратное движение от теоретических абстракций к чувственной реальности представляет собой не только воспроизведение изучаемого предмета во всем многообразии понятий, но одновременно оно является движением к исходному экзистенциальному отношению, данному как чувственно-телесный объект. Так, стоимость, распыленная в мире товаров и данная как экзистенциальное отношение, в процессе развития товарного производства концентрируется первоначально в благородных металлах, а затем в деньгах как предметно-чувственное проявление этого экзистенциального отношения[116 - В советском марксизме, культивировавшем материалистическую диалектику как сублимацию глобального процесса обобществления, возвращение теоретической абстракции к своему экзистенциальному истоку интерпретировалось в духе догматического повторения формулы В. Ленина: «От живого созерцания к абстрактному мышлению, а от него к практике. Таков диалектический путь познания». Эту фразу превратили в выхолощенную до обезличенности конструкцию, ее не соотносили с историко-культурной ситуацией, формирующей субъекта познания. В лучшем случае характеристика субъекта познания доводилась до классовой позиции, которая подавалась в соответствии с последними постановлениями ЦК КПСС и высказываниями классиков марксизма-ленинизма.].

Экзистенциальная основа познания наиболее ощутимо представлена в телесном (тактильном) соприкосновении с предметом. Однако человек обладает способностью схватывать мир не только при помощи телесного контакта, характеризующегося объективностью и особого рода принудительностью, но и при помощи своих духовных сил, интуитивно. Интуитивное познание ближе всего подходит к экзистенциальной основе существования нашего Я и в своих развитых формах представлено в восприятии предметов культуры, продуктов человеческого духа. Особое значение имеет изучение человеческих отношений, в которых познание, направленное на понимание другого человека, содействует познанию интуитивному, нацеленному на постижение жизни человеческого духа. Наше отношение к «другому человеку» с неоспоримой убедительностью показывает, что познание «другого» осуществляется не в пустом пространстве события вообще; наш познавательный опыт всегда фундирован нашей человеческой экзистенцией, получающей свое выражение в богатстве наших отношений с «другим».

Общественный характер познания приобретает первоочередное значение в познании человека человеком. Социальное знание имеет амбивалентную природу и она не может быть исчерпана при движении в одном направлении: либо по пути рационализации и наращивания объективного содержания знания, либо по пути движения вглубь субъекта с помощью интуиции. Как невозможно добиться полной объективации содержания нашего отношения к другому человеку, так же невозможно полное понимание субъективного мира другого человека даже при самом тесном и всеобъемлющем контакте с ним.

М. Шелер подвергает критике методологию О. Конта, который абсолютизировал механико-математические формализмы и тем самым подготовил почву для некритического переноса методов естественных наук в науки о духе. Неудовлетворительно, по мысли М. Шелера, решает проблему социального познания и марксизм. Марксисты возводят в абсолют принцип экономического детерминизма, тем самым создают основу для формирования идеологической доктрины, умаляющей свободу воли индивидов. Весь строй человеческого мышления они рассматривают как функцию классовой принадлежности, а источник развития знания видят в классовой борьбе. Подобный род мышления приводит к созданию худшей разновидности идеологии – «учению об идолах», возвышающихся над повседневной жизнью индивидов. В отличие от бэконовского учения об идолах, которое настаивает на критическом отношении к предрассудкам и ложным авторитетам, марксистская идеология – это система культивирования идолов классовой борьбы, – заключает Шелер. Последователи К. Маркса классовую односторонность мышления возвели в принцип и сделали идеологию мерой всего человеческого развития.

Логика классов, надстраивающаяся над этосом классовой борьбы, примитивизирует научное познание и создает черно-белое видение социальной реальности. Однако и попытки абстрагироваться от логики классовых антагонизмов оборачиваются релятивизмом и интеллектуальным снобизмом. Но «если нет действительно никакой инстанции в человеческом духе, – писал М. Шелер, – чтобы можно было возвыситься над всеми классовыми идеологиями и перспективами их интересов, то всякая возможность познания истины становится заблуждением»[117 - Scheler M. Die Wissenformen und die Gesellschaft. – Leipzig, 1926. – S. 204.]. Если невозможно понять науку как конкретно-исторический тип познания и подняться над ее ограниченностью, то даже скрупулезное следование канонам научного познания ведет к заблуждению. Задача социологии знания и ее методологической стратегии заключается, по мысли немецкого философа, в исследовании возможности возвышения над эпохальной ограниченностью не только различного рода идеологий, но и современного научного знания.

М. Шелер дает предельно широкую трактовку идеологий и идеологических искажений мышления. Он рассматривает их как искусственные системы мировоззренческих знаний, возвышающиеся над этосом, относительно естественным мировоззрением социальных групп. В этой связи он исследует логическую структуру «формальных родов мышления», задающих границы ментальности высших и низших классов.

Высшие классы, чувствуя себя удовлетворительно при сложившемся социальном порядке, стремятся к сохранению statusquo социального бытия; низшие классы – это страдательный общественный слой, который испытывает неудовлетворенность бытием и стремление к постоянному «становлению».

Высшие классы склонны к теологическому миросозерцанию. Род мышления, развивающийся на основе этосов высших классов, ориентирует не на материальный интерес, а на «созерцание» спокойного царства прошлого, великих людей и великих деяний. Познание, развивающееся на основе этосов низших классов, склонно рассматривать все мировые события механически, через призму разрушительных тенденций. Оно склонно выносить решение проблем в будущее, для него характерны хилиастические утопии. М. Шелер полагает, что «в увековечивании классовых предрассудков, в классовой идеологии заинтересованы главным образом “низшие” классы и прежде всего пролетариат»[118 - Scheler M. Die Wissenformen und die Gesellschaft. – Leipzig, 1926. – S. 207.]. «Марксизм, – пишет он, – является именно рационализированной формой древнееврейского мессианства и секуляризованного царства божия, и поэтому типичной идеологией низшего класса»[119 - Scheler M. Wissenformen und Gesellschaft – Leipzig, 1926. – S. 207.].

В противоположность марксизму, который духовные явления систематизирует в соответствии с определенной социально-экономической структурой, М. Шелер рассматривает социальную структуру коррелятивно со становлением и развитием групповых этосов. С его точки зрения, групповые этосы сохраняются на любой стадии общественного развития и проявляются как способности представителей той или иной социальной группы к различным родам познания. Первичным в порядке формирования совокупной структуры позитивного знания является знание об отношениях людей, о положении индивида в системе общественных связей. В силу своего генетического первенства знание о системе общественных отношений[120 - У Шелера этот закон социологии знания изложен следующим образом: «“Социальная” сфера “современников” и историческая сфера предков является по отношению ко всем следующим за ней сферами пред-данностью а) по реальности, б) по содержанию и по определенности содержания». Шелер М. Социология знания / Теоретическая социология. Антология. Часть I. Под ред. С. П. Баньковской. – М., 2002. – С. 353.] определяет способы «упаковки» всех иных областей знания о реальности и порядок их усвоения нарождающимися человеческими генерациями.

Как полагал М. Шелер, среди этосов, задающих базовый каркас групповых ценностей, наиболее глубокими являются этосы генеалогических родов, которые изначально различны в плане возможностей обретения высших родов знания. Он пишет: «Именно в этих различиях, а не в различиях классового положения, социальных потребностей или вообще каких-то влияних среды, лежит глубочайшее основание именно такой, а не иной первичной дифференциации народов на касты, сословия, профессии»[121 - Шелер М. Социология знания / Теоретическая социология. Антология. Часть I. Под ред. С. П. Баньковской. – М., 2002. – С. 356.]. Задача социологии знания состоит не только в том, чтобы обнажить корни искусственных систем политического мировоззрения (идеологий), – как метод познания, она должна выявить твердую основу для преодоления предрассудков высших классов.

Предрассудки низших классов непреодолимы средствами познания, они образуют абсолютное препятствие для познания истины. Единственная возможность для низших классов избежать состояния негации и разрушения – примириться с существующей действительностью. Эту задачу должны им помочь решить высшие классы посредством культивирования разнообразных форм иллюзорного сознания, смягчающего восприятие реальности. Представители высших классов в своем стремлении к примирению классовых антагонизмов могут освоить «виды мышления, формы морали и религиозные жизненные предначертания высших и низших классов и привести их в своем духе и сердце к внутреннему примирению»[122 - Scheler M. Philosophische Weltanschauung. – Bonn, 1966. – S. 77.].

Социология знания в творческой биографии М. Шелера была лишь ступенью, вспомогательной конструкцией в деле возведения величественного здания философской антропологии. Однако социология знания имеет самостоятельное значение как методологическое основание, выводящее сознание исследователя за пределы мыслительных форм, искажающих восприятие социальной действительности. В указанном методологическом ключе идеология рассматривается как такое искусственное мировоззрение индустриальной эпохи, в структуре которого абстрактное мышление закрепляет предрассудки классового эгоизма. Руководствуясь социологией знания, исследователь способен отыскать позицию, в которой его взору доступна тотальность человеческого бытия. Только исходя из последней, научное познание в состоянии уяснить содержание и смысл многочисленных ментальных форм, искажающих восприятие социальной действительности.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=63482666) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Ход исследования и основные его итоги автор изложил в работе:

Идеология и метод: монография / Б. Д. Голованов. – Харьков: Вид-во «Пiдручник НТУ «ХПI», 2011. – 288 с.




2


В русскоязычных переводах бэконовского термина «idola» встречается вариант «призраки», мы будем пользоваться по мере необходимости обоими вариантами перевода.




3


Бэкон Ф. Афоризмы об истолковании природы и царства человека // Бэкон Ф. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М., 1972. – С. 18. Соотечественник Фрэнсиса Бэкона – Роджер Бэкон (XIII в.) – писал о четырех препятствиях, уводящих познание с истинного пути: доверие недостаточному авторитету, привычка, приверженность общепринятым мнениям, боязнь признаться в собственном незнании.




4


Там же. – С. 19.




5


Там же. – С. 22.




6


Бэкон Ф. Афоризмы об истолковании природы и царства человека / Ф. Бэкон. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М., 1972. – С. 22–23.




7


Там же. – С. 23.




8


Бэкон Ф. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М., 1972. – С. 24.




9


Там же. – С. 24.




10


Там же. – С. 25.




11


Там же.




12


Бэкон Ф. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М., 1972. – С. 25.




13


Бэкон Ф. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М., 1972. – С. 28.




14


Там же. – С. 29.




15


Бэкон Ф. Сочинения в 2-х т. Т. 2. – М., 1972. – С. 31.




16


Там же. – С. 34.




17


Пятнадцатитомный «Курс наук для обучения принца Пармского» Кондильяка и Мабли идеологи заменяют «Элементами идеологии», рассчитанными на воспитание просвещенного гражданина.




18


Цит. по: Kennedy T. A Philosophe in the Agee of Revolution, Destutt de Tracy and the Origins of Ideology. – Philadelphia, 1978. – Р. 71.




19


Цит. по: Матьез А. Французская революция. – Ростов-на-Дону, 1995. – С. 388.




20


Наиболее скандальным описанием этих проявлений стали публикации маркиза де Сада.




21


Кабанис П. Отношения между физическою и нравственною природою человека. Т. 1 – СПб., 1885. – С. 60.




22


Цит. По: Kennedy T. A Philosophe in the Agee of Revolution. Destutt de Tracy and the Origins of Ideology. – Philadelphia, 1978. – Р. 47.




23


Там же.




24


Там же.




25


Kennedy T. A Philosophe in the Agee of Revolution. Destutt de Tracy and the Origins of Ideology. – Philadelphia, 1978. – Р. 46.




26


Кабанис П. Отношения между физическою и нравственною природою человека. Т. 1 – СПб., 1885. – С. 60. К. Поппер, основоположник критического рацонализма и последовательный противник всякой идеологии, практически дословно повторил эти слова П. Кабаниса, когда утверждал, что отсталость и несовершенство общественных наук можно ликвидировать, лишь воспользовавшись методологией точных наук. (Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1: Чары Платона. – М., 1992. – С. 269).




27


Де Траси предложил слово «идеология» как научный термин, но практически сразу же после этого Тайлеран ввел его в литературный оборот (1796), а уже в 1797 году лондонский «The Monthly Magazine» дал подробное разъяснение его значения.




28


Дестют-Траси. Систематическое извлечение, вместо подробного оглавления // Кабанис П. Отношение между физическою и нравственною природою человека. Т. 1 – СПб., 1885. – С. 5.




29


Кондильяк Э. Б. Сочинения: в 3-х т. – М., 1982. – Т.3. – С. 30.




30


Там же. – С. 29.




31


Кондильяк Э. Б. Сочинения: в 3-х т. – М., 1982. – Т.3. – С. 29.




32


Кондильяк Э. Б. Сочинения: в 3-х т. – М., 1982. – Т.3. – С. 32.




33


Там же.




34


Кондильяк Э. Б. Сочинения: в 3-х т. – М., 1982. – Т.3. – С. 34.




35


Дестют де Траси А.-Л.-К. Основы идеологии. Идеология в собственном смысле слова / Пер. с фр. Д. А. Ланина. – М.: Альма Матер, 2013 – С. 80.




36


Дестют де Траси А.-Л.-К. Основы идеологии. Идеология в собственном смысле слова / Пер. с фр. Д. А. Ланина. – М.: Альма Матер, 2013 – С. 295.




37


Дестют де Траси А.-Л.-К. Основы идеологии. Идеология в собственном смысле слова / Пер. с фр. Д. А. Ланина. – М.: Альма Матер, 2013 – С. 311.




38


Кант И. Критика чистого разума. – СПб., 1993. – С. 220–221.




39


Такое смешение познавательных форм не является исключительно прерогативой философии Нового времени, его корни восходят к античному переплетению двух греческих терминов «idea» и «eidos».




40


Кант И. Критика чистого разума. – СПб., 1993. – С. 218.




41


Кант И. Критика чистого разума. – СПб., 1993. – С. 228.




42


Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 47.




43


Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 45.




44


Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 45.




45


Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 18.




46


Соотношение культурных и силовых факторов поддержания политической системы время от времени становится предметом научной дискуссии. Трудности создания устойчивой системы коллективных представлений исследует наш современник Дж. Най. В своей книге «Гибкая власть. Как добиться успеха в мировой политике» он пишет: «Если Наполеон, распространяя идеи Французской революции, был обязан полагаться на штыки, то нынче, в случае с Америкой, жители Мюнхена, равно как и москвичи, сами стремятся к результатам, достигаемым лидером прогресса». (Цит. по: Федотова В. Духовная волна должна идти от новых задач… [Электронный ресурс] // http://archive.russia-today.ru/2007/no_06/06_topic_3.htm (Дата обращения: 8.05.2017).




47


Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 63.




48


См.: Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 44.




49


Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. – М., 1988. – С. 306.




50


Кант И. Критика чистого разума – СПб., 1993 – С. 208.




51


Там же. – С. 210–211.




52


Там же. – С. 210.




53


Фихте И. Г. Несколько лекций о назначении ученого. – Минск, 1998. – С.8.




54


Кант И. Критика чистого разума. – СПб., 1993. – С. 210.




55


Кант И. Религия в пределах только разума [Электронный ресурс] // https://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/kant/rel01.php (Дата обращения: 18.03.2019).




56


См. Кант И. Критика практического разума. Предисловие / Собрание сочинений в 8 т., Т. 4 [Электронный ресурс] // https://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/kant_pr/01.php (Дата обращения: 17.03.2020).




57


Альбедиль М. Ф. Индия: беспредельная мудрость. – М., 2003. – С. 23.




58


Радхакришнан С. Индийская философия. М., 1993. – Т. 2. – С. 515.




59


Ср. с диалектикой истинного и ложного: «Ложное знание о чем-нибудь означает неравенство знания с его субстанцией. Однако именно это неравенство есть различение вообще, которое есть существенный момент. Из этого различия, конечно, возникает их равенство, и это возникающее равенство и есть истина… Однако на этом основании нельзя сказать, что ложное образует некоторый момент или даже составную часть истинного. В выражении: «во всякой лжи есть доля правды» то и другое подобно маслу и воде, которые, не смешиваясь, только внешне соединены. Именно поэтому, что важно обозначать момент совершенного инобытия, их выражения не должны больше употребляться там, где их инобытие снято. Так же как выражения: единство субъекта и объекта, конечного и бесконечного, бытия и мышления и т. д., – нескладны потому, что объект и субъект и т. д. означают то, что представляют они собой вне своего единства, и, следовательно, в единстве под ними подразумевается не то, что говорится в их выражении, – точно так же ложное составляет момент истины уже не в качестве ложного». – Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. – СПб., 2002. – С. 20–21.




60


Манхейм К. Идеология и утопия. // К. Манхейм. Диагноз нашего времени. – М., 1994. – С. 67.




61


Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т.3. – С. 324.




62


Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории – СПб., «Наука», 2000. – С. 75.




63


Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 3. – С. 25.




64


См. там же.




65


Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года / К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. – М., 1956. – С. 621.




66


См. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 3. – С. 38.




67


Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 3. – С. 45.




68


Там же. – С. 473.




69


Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 3. – С. 410.




70


Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 3. – С. 32.




71


Там же. – С. 32–33.




72


Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т.3. – С. 35.




73


Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т.3. – С. 283.




74


По этому поводу представители постмодернизма высказываются следующим образом: «Маркс допустил фантастическую ошибку, поверив, что машины, техника, наука все-таки сохраняют невинность, что все это способно вновь сделаться общественным трудом, как только будет ликвидирована система капитала». См. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. – М., 2000. – С. 64.




75


Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года / К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. – М., 1956. – С. 559.




76


Там же. – С. 561.




77


Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 3. – С. 30.




78


Там же. – С. 376–377.




79


Маркс К. Философско-экономические рукописи 1844 года // К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. – М., 1956, С. 588.




80


Маркс К. Философско-экономические рукописи 1844 года // К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. – М., 1956, С. 624.




81


О роли идеологии в этот период см. работы: Marcuse, Herbert: Soviet Marxism. – NewYork: Columbia University Press 1958. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций / С. Хантингтон; пер. с англ. Т. Велимеева, Ю. Новикова. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2003.




82


См. напр. Аксельрод Л. (Ортодокс). В защиту идеологии // Действительность и идеология. Петроград, 1912.




83


Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года / К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. – М., 1956. – С. 598.




84


Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. – М., 1988. – С. 303.




85


Там же. – С. 310.




86


Земляной С. Н. История, сознание, диалектика. Философско-политическая мысль молодого Лукача в контексте XXI века // Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 12.




87


Там же.




88


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 145.




89


Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – Т. 23. – С. 85–86.




90


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 157.




91


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 159.




92


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 147–148.




93


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 163.




94


Не вступая в дискуссию об адекватности перевода с немецкого на русский термина, обозначающего деятельность человеческих индивидов в буржуазном обществе (овеществление, овнешнение, отчуждение, овещнение, опредмечивание), укажем, что в последующих своих работах Лукач неоднократно поясняет содержание этих терминов. Более подробно о содержании дискуссии по этому вопросу см.: Земляной С. Н. История, сознание, диалектика. Философско-политическая мысль молодого Лукача в контексте XXI века // Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003.




95


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 282.




96


Там же.




97


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 283–284.




98


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 283.




99


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 283.




100


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 284.




101


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 286.




102


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 286.




103


Там же.




104


Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 287.




105


См. Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. – М., 2003. – С. 72.




106


Там же.




107


Лукач Г. К онтологии общественного бытия. Пролегомены. – М., 1991. – С. 263.




108


Лукач Г. К онтологии общественного бытия. Пролегомены. – М., 1991. – С.262.




109


Лукач Г. К онтологии общественного бытия. Пролегомены. – М., 1991. – С. 271.




110


В зависимости от цивилизационной почвы социальные утопии могут ориентировать индивидуальное сознание на иные философско-религиозные доктрины. В китайской социальной утопии это было буддийское воззрение на жизнь как цепляние за призрачную предметность бытия. (См., например: Серова С. А. Социальный идеал в пьесе Тан Сяньцзу «Сон о Наньке» // Китайские социальные утопии. – М… 1987, – С. 125–157).




111


Шелер М. Социология знания / Теоретическая социология. Антология. Часть I. Под ред. С. П. Баньковской. – М., 2002. – С. 360.




112


Там же.




113


Там же.




114


Макс Шелер. ORDO AMORIS [Электронный ресурс] // http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000166/index.shtml (Дата обращения: 03.06.2019).




115


Шелер М. Философское мировоззрение. DirectMEDIA, 1994 [Электронный ресурс] // https://books.google.com.ua/books?id=FOeOgne6hQIC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false (Дата обращения: 17.03.2020).




116


В советском марксизме, культивировавшем материалистическую диалектику как сублимацию глобального процесса обобществления, возвращение теоретической абстракции к своему экзистенциальному истоку интерпретировалось в духе догматического повторения формулы В. Ленина: «От живого созерцания к абстрактному мышлению, а от него к практике. Таков диалектический путь познания». Эту фразу превратили в выхолощенную до обезличенности конструкцию, ее не соотносили с историко-культурной ситуацией, формирующей субъекта познания. В лучшем случае характеристика субъекта познания доводилась до классовой позиции, которая подавалась в соответствии с последними постановлениями ЦК КПСС и высказываниями классиков марксизма-ленинизма.




117


Scheler M. Die Wissenformen und die Gesellschaft. – Leipzig, 1926. – S. 204.




118


Scheler M. Die Wissenformen und die Gesellschaft. – Leipzig, 1926. – S. 207.




119


Scheler M. Wissenformen und Gesellschaft – Leipzig, 1926. – S. 207.




120


У Шелера этот закон социологии знания изложен следующим образом: «“Социальная” сфера “современников” и историческая сфера предков является по отношению ко всем следующим за ней сферами пред-данностью а) по реальности, б) по содержанию и по определенности содержания». Шелер М. Социология знания / Теоретическая социология. Антология. Часть I. Под ред. С. П. Баньковской. – М., 2002. – С. 353.




121


Шелер М. Социология знания / Теоретическая социология. Антология. Часть I. Под ред. С. П. Баньковской. – М., 2002. – С. 356.




122


Scheler M. Philosophische Weltanschauung. – Bonn, 1966. – S. 77.