Книга - Рыцарь

Рыцарь
Биби Истон


44 главы о 4 мужчинах #1Passion. Обжигающая самбука
Биби Истон оставила работу школьного психолога, чтобы написать цикл откровенных романов об отношениях, сексуальном поведении и его триггерах в юном и взрослом возрасте.

«Рыцарь» – это самостоятельная история, ставшая частью цикла «44 главы о 4 мужчинах» – ироничного, яркого дебюта, который тут же попал в «Top-100 Bestseller list» и получил ежегодную награду «After Dark Book Lovers Shortie Award». В основе сюжета – истории о четырех главных мужчинах в жизни Биби, от школы и до замужества. Эксперимент получился настолько удачным, что Биби решила посвятить по книге каждому герою.

По мотивам цикла планируется сериал NETFLIX.



В этой книге Биби, будучи еще подростком, переходит в старшую школу, где знакомится с Рональдом по прозвищу Рыцарь. Парня боится вся округа, он не ладит абсолютно ни с кем, но Биби, каким-то ей самой неведомым образом, удается вызвать в нем симпатию. Поначалу Биби этому совсем не рада, но вскоре ей выпадает шанс узнать Рыцаря с новой, притягательной, стороны.



«Эту книгу я посвящаю первому мальчику, которого любила.

Тому, кто знал, что я заслуживаю лучшего. Тому, кто спас меня, отпустив. Тому, из-за которого я стала школьным психологом.

Прости, что не смогла тебя спасти.

Я старалась».





Биби Истон

Рыцарь



B.B. Easton

SKIN



Copyright © 2016. Skin by B.B. Easton

Published by arrangement with Bookcase Literary Agency

and Andrew Nurnberg Literary Agency



Cover design by BB Easton

Перевод с английского Анны Бялко

Художественное оформление Петра Петрова



© Бялко А., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020


* * *








Этот роман – вымысел, основанный на реальных событиях из жизни реально существующих героев, впервые появившихся в воспоминаниях Биби Истон «44 главы о 4 мужчинах». Общие обстоятельства, многие ситуации и характеры Рыцаря и Биби совпадают с реальностью, а подробности, содержание диалогов и второстепенные герои выдуманы.

Так как в тексте в больших количествах встречаются сквернословие, насилие, подробное описание сексуальных сцен и молодежной преступности, эта книга не предназначена… И вообще должна быть полностью спрятана ото всех, не достигших восемнадцати лет.


Эту книгу я посвящаю первому мальчику,

которого я любила.

Тому, кто знал, что я заслуживаю лучшего.

Тому, кто спас меня, отпустив.

Тому, из-за которого я стала школьным психологом.

Прости, что не смогла тебя спасти.

Я старалась.







Предисловие







Если вы прочли «44 главы о 4 мужчинах», то вы знакомы с моей манерой письма. Она вульгарная и саркастичная. Смешная и сексуальная. Вызывающе честная. И я ни к чему не отношусь слишком серьезно. Да господи, в этой книге даже были слова, которых нет в словаре. Я просто их придумала.

Когда я села писать историю Рыцаря – вот эту самую, – я хотела быть честной. Я хотела написать о том, каково на самом деле приходилось пятнадцатилетней девочке из простой семьи в переполненной, небогатой общественной школе в конце 1990-х. И я поняла, что, делая это, мне придется затронуть множество щекотливых тем – для начала, подростковый секс, но, кроме того, расизм, гомофобию, самоубийства, наркотики, алкоголь, бандитизм, оружие, самоповреждения, травлю, домашнее насилие, подростковую беременность, пищевые расстройства, психические заболевания, первую любовь, первые потери и чувство неустойчивости в жизни. Это был мой личный школьный опыт – и даже при том, что я понимала, как все это тяжело, – я все равно хотела написать об этом по-своему. В своем придурочном и легкомысленном стиле.

Но им было плевать на то, что я хочу.

Рыцарь и Биби и в жизни-то не особо слушались указаний, так что их герои не стали исключением. Я быстро поняла, что из этого не выйдет очередных воспоминаний. Эти герои просто такого не позволят. Если я скажу им: «Вот тут вам нужно налево», они покажут мне средний палец и скажут: «А мы хотим направо и пойдем направо». В конце концов я выкинула свою шляпу историка в окно – все равно она мне не шла – и просто попыталась угнаться за ними, пока они описывали круги вокруг меня. Я поместила их в знакомую обстановку, попыталась воссоздать точный сценарий, а они делали то, что делали всегда – все, что хотели, и плевать.

Так что тем из вас, у кого преобладает левое полушарие и кто хочет точно знать, что было в реальности, а чего не было, я могу только сказать, что большая часть событий происходила на самом деле, а то, чего не было, настолько естественно для героев, что с легкостью могло бы быть.

Важно отметить, что все второстепенные персонажи являются отражениями людей, с которыми я была знакома в старших классах, – такие Франкенподростки, собранные из разных физических характеристик и личных особенностей, как минимум из двух моих друзей каждый. Но все сходство с живыми людьми – чисто случайное. Все имена, конечно, тоже изменены, включая название школы и тату-салона Рыцаря. Ну, и я несколько сжала события во времени, уместив их в один школьный год. Так эта история выглядит лучше.

В процессе я выяснила, что, слегка отступая от реальности, я даю героям возможность проявить характеры лучше, чем в реальной жизни. В этом смысле данная история вышла даже честнее, чем просто жесткое перечисление событий. Она вскрывает Рыцаря и Биби до самой глубины души, показывает, какой на самом деле была моя школа и какие ужасные и прекрасные вещи происходили в ней, когда взрослые не видели.

Эта книга – моя правда. Она просто не на сто процентов вся правда.




Часть 1








1


Все будет хорошо, хорошо, хорошо.

Был первый день моего десятого класса, и я вообще не собиралась нервничать. Я собиралась думать только абсолютно счастливые, позитивные мысли. Я собиралась пройти по знакомым коридорам Старшей Школы Персикового Округа, раскачиваясь на стальных носках ботинок, с самоуверенной ухмылкой на лице, потому что в этом году Ланс Хайтауэр должен был непременно объявить мне о своей вечной любви. Просто обязан.

И я не собиралась убиваться ни о том, что безуспешно пыталась замутить с этим парнем всю среднюю школу, ни о том, что у меня, в мои пятнадцать, вообще не было груди. Нет, я собиралась вместо этого мечтать обо всех безумных, внезапных, публичных способах, которые Ланс может выбрать для того, чтобы признаться мне. В конце концов, я только что узнала – благодаря нездоровому пристрастию моего отца к новостям по телевизору, – что в Джорджии подростки могут совершенно законно жениться, если у них есть письменное разрешение одного из родителей. Для меня в этом не было ни малейшей проблемы, потому что я с двенадцати лет безупречно подделывала мамину подпись.

А еще я была страшно довольна, потому что знала, что выбрала идеальный наряд для первого дня в школе. Фирменные черные бойцовские ботинки и стрелки на глазах; абсолютно крутые колготки в сетку-паутинку под моими любимыми, слишком-коротко-для-школы обрезанными джинсами; серая футболка до пупа с лого одной группы, про которую, я уверена, никто даже не слышал; и я буквально не могла поднять руки под тяжестью тысячи металлических, кожаных и бисерных браслетов-фенечек. А еще я летом начала курить (в этот раз взаправду), и моя короткая крутая стрижка углом уже собрала кучу комплиментов, даже от самого Ланса (для чего все и делалось).

Ну и, конечно, весь мой позитив пошел к чертям, как только я добралась до церковной парковки, чтобы покурить между уроками.

В Старшей Персиковой не было секретом, что, если ты хочешь сделать что-то плохое, тебе всего-навсего надо обойти проржавевшие мусорные баки на парковке для учеников, перешагнуть через барьерчик и держать на линию деревьев. Вот и все. На другой стороне ты немедленно оказывался в волшебной лесной стране, которая называлась церковная парковка, в месте, где дети могли спастись от давления нашего переполненного, бедного института общественного образования, чтобы покурить, посмеяться и порадоваться жизни (пусть и всего семь минут за раз). Церковь была давно заброшенной крошечной часовней, которая находилась в процессе поглощения лесной порослью, а парковка была просто площадкой, засыпанной гравием, но для банды непослушных подростков это был рай.

Ну, по крайней мере, это то, что я слышала. Сама я никогда раньше не заходила на церковную парковку во время уроков, но теперь пришло мое время. Я точно знала, что на другой стороне этих деревьев найду своих. Странных, возвышенных, вольных духом, разделяющих мою страсть к альтернативному року, искусству авангарда и экспериментальной фотографии. И они примут меня с распростертыми объятиями, пригласят за свой столик пообедать и нальют пива из бочки, как я видела по телевизору.

Вместо этого я обнаружила там группу самых жутких существ, которых когда-либо видела. Черт возьми. Эти ребята были крутыми с большой буквы «К» и с двадцатью семью буквами «Р». У них были разноцветные волосы. И пирсинг. И нанесенная опытной рукой ярко-красная губная помада, которую я со своими рыжими волосами не могла вытянуть. И аксессуары – ошейники и ремни с шипами, столько, сколько можно было нацепить на байковую рубаху. У одной девочки был джинсовый комбинезон с отрезанными штанинами и одной отвязанной лямкой. Я на этом фоне была не то что не панк-рок, я была жалкий чертов птенец.

По крайней мере, хотя бы мои ботинки были настоящими, винтажными, и подводка безупречной. Уж в этом-то я была уверена. Я отрабатывала эту чертову подводку с десятилетнего возраста. Пока у меня были приличные отметки, моим родителям-хиппи было без разницы, сколько на мне косметики, как я одеваюсь и сколько матерных слов произношу за обеденным столом. (Под обеденным столом я имею в виду журнальный столик у телевизора в гостиной.) Так что я стояла с краешку и пыталась не пялиться в открытую, цепляясь за свои «Кэмел лайт» и за надежду, что, может, кто-нибудь заметит хотя бы мое искусство красить глаза.

Я смотрела, как парни тискают и лапают своих подружек, а их гигантские сиськи подскакивают при каждом хихиканье.

«Зуб даю, они занимаются сексом, – думала я. – Все до единого».

Мои лицо и шея вдруг стали горячими и зачесались.

«Ну во-о-от, теперь я еще и краснею. Офигеть».

Я опустила голову и уставилась на свои ботинки, которые благодаря полному и абсолютному отсутствию груди могла разглядеть во всей красе.

«Почему героиновый шик не мог до сих пор остаться в моде? Может, он все же вернется? Пожалуйста, пусть вернется».

Все вокруг выглядели как Дрю Бэрримор, а я – как будто кто-то нарисовал забавную рожицу с веснушками на одном из ее мизинцев.

Моя Лучшая Подруга, Джульет Ихо, должна была ждать меня тут, но через несколько минут стало понятно, что она опять меня кинула.

«Наверняка тискается с Тони в его машине».

Джульет встречалась со взрослым придурком, которого выгнали из старшей школы лет десять назад, и с тех пор он так никуда и не пристроился. Он всегда ошивался рядом с нами, где бы мы ни были, прислонившись к капоту своего раздолбанного старого «Корвета» в позе актера, играющего роль Будущего Убийцы Детей в фильме 1985 года. Тони не вызывал у меня теплых чувств, но он нравился Джульет и в силу возраста мог покупать нам сигареты, так что я помалкивала.

Когда я как раз собиралась затушить свой окурок и поволочься обратно в школу, я вдруг почувствовала, как сзади меня обхватили две сильные руки. Одна стиснула мою грудную клетку, а вторая подхватила меня под коленки. Прежде чем я успела завопить: «Насилуют!» – меня оторвали от земли, перевернули вверх ногами и водрузили кверху задом на чье-то великанское плечо. И пока он не хлопнул меня по заднице, рассмеявшись своим чудесным, мягким смехом, от которого стало горячо и пусто внутри, я не понимала, что это меня поймал мой вечный возлюбленный Ланс Хайтауэр.

Чертов Ланс Хайтауэр. Господи, он был идеален. Мы были ровесниками, но Ланс при этом был минимум на голову выше большинства старшеклассников и сложен как взрослый мужчина. В пятнадцать лет у него уже была постоянная пятичасовая щетина. Несмотря на точеные черты диснеевского принца, Ланс был иконой панк-рока. Он всегда одевался одинаково, как безупречный подонок: линялые черные «конверсы», линялые черные джинсы и линялая черная куртка-толстовка с капюшоном, покрытая заплатами с эмблемами каких-то европейских андеграундных панк-групп и анархистскими лозунгами, которые он сам писал во время уроков. Эта толстовка была такой знаменитой, что, кажется, у нее был собственный фан-клуб.

Венчал все это линялое великолепие такой же линялый, слегка переросший, зеленый ирокез. Он добавлял к и без того почти двухметровому росту Ланса еще сантиметров десять, а цвет подчеркивал зеленые проблески в его светло-карих глазах.

Ах, Ланс. Я умирала по нему с шестого класса. До прошлого года я восхищалась им только издали, пока мы не попали в один класс на уроке гончарного дела. И тут уж у нас начался самый зажигательный флирт. Бомбический. Единственная проблема была в том, что я в это время встречалась с его лучшим другом Колтоном, так что дело не могло зайти слишком уж далеко.

Но тут случилось чудо. Колтон взял и уехал в Лас-Вегас, жить со своим папашей, прямо посреди весеннего семестра. Я, чисто из уважения, несколько часов поизображала печаль, после чего немедленно возобновила кампанию по получению статуса матери лансовых детей. Проблема была в том, что у нас с Лансом не было больше общих уроков, так что весь флирт должен был укладываться в семиминутные перемены. Но сейчас, в десятом классе, который, я уверена, станет моим лучшим школьным годом, у нас с Лансом наконец совпал чертов обеденный перерыв. И к маю я собиралась уже носить его фамилию. Я просто знала, что так и будет.

– Ланс! Что ты делаешь! – заверещала я, хихикая. – Поставь меня! Я не могу дышать! Твое плечо давит мне на живот!

– Как мило! У меня тоже захватило дыхание, детка! – хохотнул Ланс.

Господи, какой у него голос. Словно чертовы ангельские колокольчики. Для такого амбала с убойным лицом у Ланса был на удивление мягкий и кокетливый голос. Первые несколько раз, когда я слышала этот мягкий звук, исходящий от парня с такой прекрасно суровой мордой, у меня сносило крышу. А эти его шуточки. Готова поклясться, у него каждый раз была новая. Черт, я обожаю Ланса Хайтауэра.

Я захихикала громче, отчего у меня еще сильнее заболел живот, и забарабанила по его безупречной заднице в заплатках.

– Поставь меня на землю, козел!

Прежде чем он успел ответить, мы услышали жуткий удар со стороны парковки и низкий голос, который кричал:

– А ну, повтори, твою мать!

Ланс, крепче придержав меня за ноги, развернулся в сторону скандала. У меня закружилась голова, я вцепилась в Ланса и попыталась высунуть голову сбоку, чтобы посмотреть, что там такое.

Хотя кровь прилила к моим глазам и я не могла четко разглядеть все происходящее, я все равно тут же опознала агрессора. Я не была с ним знакома, но много о нем слышала. О нем все слышали. Это был единственный на все четыре тысячи учеников нашей пригородной старшей школы скинхед.

Я заметила его еще в девятом классе, потому что он был буквально единственным известным мне человеком, который носил подтяжки (такие тонкие). В мире клепаных ремней и цепей этот придурок носил подтяжки – воплощение дебилизма. И они выглядели на нем пугающе, как кольца на хвосте гремучей змеи.

И эта змея стояла в десяти метрах от нас, скалясь на мелкого пацана со скейтом, который, стараясь не зареветь, держался за быстро распухающую челюсть.

Когда же он не повторил того, что скинхед хотел от него услышать, тот просто утопил свой кулак в животе пацана со скейтом, отчего пацан согнулся и издал такой страшный звук, что я решила, что в нем лопнуло что-то жизненно важное. Левой рукой скинхед ухватил пацана за волосы, свисающие до подбородка, откинул его голову назад и проорал прямо в испуганное лицо:

– А ну, повтори свое дерьмо!

Мне показалось, что меня сейчас вырвет. У меня стучало сердце и пульсировало в висках от того, что я висела вниз головой, но я ощущала только тошнотное чувство беспомощности и унижения за этого беднягу. Мои родители были пацифисты, и у меня не было братьев и сестер. Я никогда раньше не видела, чтобы кого-то били, по крайней мере в реальной жизни, и я ощущала этот удар, как будто он был нанесен непосредственно по мне.

Некоторым образом так оно и было. Этот удар потряс меня до основания. Он показал мне, что бессмысленное зло и жестокость на самом деле существуют и даже носят ботинки и подтяжки.

Мальчик продолжал молчать, и скинхед оттолкнул его голову с такой силой, что тот отлетел в сторону и упал лицом и руками на землю. Он пролетел несколько метров, прежде чем остановился. Сжавшись в комок, бедняга замер и только издавал тихие, скрипящие звуки, как будто старался подавить крик.

Вместо новой атаки его мучитель начал медленно кружить над ним, как ястреб. Затаив дыхание и крепко вцепившись в Ланса, я, невзирая на боль в глазах, смотрела снизу вверх, как скинхед приближался к своей жертве. Его спокойствие приводило меня в ужас. Он не был злым, не был взбешенным, он просто… рассчитывал. Спокойно рассчитывал.

Подойдя к парню, который мелко трясся и всхлипывал, скинхед медленно перевернул его на бок своим тяжелым бойцовским ботинком. Не разжимаясь, несчастный выдавил что-то, напоминающее сдавленные извинения. Явно не впечатлившись, агрессор нагнулся к его лицу и прижал мощную руку к его голове. Сперва я не поняла, что он делает, но, когда парень начал визжать от боли, я осознала, что скинхед просто вжимал его лицо в гравий парковки.

– Что ты сказал? – тихо спросил скинхед, наклонив голову набок, словно ему на самом деле было интересно. Он усилил давление, и на его мускулистой руке начали вздуваться вены.

– Прости! Прости! Я не хотел! Пожалуйста, не надо! Прошу! – К концу извинений крик несчастного становился все громче, потому что этот бессердечный, безволосый демон продолжал вдавливать его лицо в каменную крошку.

Скинхед отпустил пацана и распрямился. Выдохнув, я обмякла на плече у Ланса, но тут же, не веря своим глазам, увидела, как скинхед пнул лежащего мальчика ногой пониже спины, второй раз, третий. К тому моменту, как мои глаза зафиксировали удары, а уши – крики, все уже закончилось, но что-то в моей душе навсегда изменилось.

Она как будто сказала: «Эти люди дерутся, и это гадко, но тебе, детка, лучше к этому привыкнуть».

Ланс медленно опустил меня, и я повисла на нем, как на дереве. Спрятавшись за крепкой фигурой Ланса, я смотрела, как скинхед лениво сплюнул на землю возле своей жертвы, закурил и уверенной походкой пошел… прямо ко мне. Гравий хрустел под стальными носками его ботинок, которые высовывались из-под туго закатанных голубых джинсов. В ботинках были красные шнурки, грудь перетягивали красные подтяжки – грудь, обтянутую черной футболкой с надписью Lonsdale.

Укрывшись за надежным Лансом, я набралась храбрости взглянуть на лицо скинхеда. Это как взглянуть на призрак. Он был похож на человека, но в нем совсем не было никакого цвета. Его кожа была белой. Волосы и ресницы были практически прозрачными, а его глаза… Эти глаза были призрачного, ледяного, серо-голубого цвета. Как у зомби. Когда они встретились с моими, у меня волосы встали дыбом, как будто в меня одновременно вонзилась тысяча крошечных иголочек.

По мере приближения этот зомбовзгляд перебегал с меня на Ланса. Казалось, скинхед чем-то недоволен. Я почувствовала исходящее от него звенящее электрическое напряжение злости еще до того, как он подошел к нам, и зажмурилась, словно готовясь к худшему. Когда ничего не случилось, я осторожно приоткрыла глаза и выдохнула. Атмосфера заметно переменилась. Статическое напряжение исчезло. Он ушел. Позади него остались избитый мальчик, все еще тлеющий окурок «Мальборо» и мои мозги, разметанные по округе.



Каким бы травмирующим ни выдался мой первый перекур, я не могла сосредоточиться на уроке экономики вовсе не из-за этого. А из-за того, что, как только прозвенит звонок, я пойду обедать вместе с чертовым Лансом Хайтауэром – ну, и со своими друзьями, конечно, Джульет и Августом, но главное – с чертовым Лансом Хайтауэром.

Я смотрела, как шевелятся губы учителя, но слышала при этом только лихорадочный бег своих мыслей. Я хочу обязательно сесть рядом с ним. А что, если я приду туда первой? Сядет ли он со мной? Может, лучше спрятаться и подождать, чтобы Ланс пришел и сел, и тогда прибежать и сесть рядом с ним, пока кто-то другой не займет место. Да. Точно. И тогда у меня будет повод до него дотронуться. И я буду смеяться над его шутками. Это и не сложно. Он такой веселый. И прекрасный. И высокий. И крутой. И вообще офигенный.

Звонок наконец прозвенел, я подскочила, как будто подо мной горело, и понеслась в туалет поправлять косметику. Потом я потрусила в кафетерий, приглядываясь, за каким столом сидят все крутые. Каждый панк, гот, нарк, веган, хиппи, скейтер и металлист в нашей школе хотел сидеть за этим столом, а Ланс, хотя он учился только в десятом классе, был его признанным королем. Получить место рядом с ним было не так-то просто.

Вбежав, я поняла, что Ланс не только уже занял свое место – ровно посередине пятиметрового стола, – но что прямо рядом с ним уже сидит не кто иной, как проклятый Колтон Харт.

Черт.

Вот же черт побери.

Какого черта он вернулся?

Колтон был крупной засадой на моем пути к тому, чтобы стать миссис Хайтауэр. Он вечно был в каждой бочке затычка – собственно, так я и стала его подружкой, потому что он вечно влезал между мной и Лансом, пока я не сдалась и не разрешила Харту меня поцеловать. Что он и сделал. И не раз. Не поймите меня неверно, тусоваться с Колтоном Хартом значило отличным способом провести время. Он был ужасно милым. И забавным. И ехидным. И плохим. Он просто не был Лансом.

Но формально Колтон все еще считался моим парнем.

Боже, боже, а что, если он думает, что мы с ним еще вместе? Нет. Не может быть. Он даже не позвонил мне ни разу, как уехал. Он, может, перетрахал там всех стриптизерш, в этом своем Лас-Вегасе, и я для него никто. Просто девчонка, которая осталась в Джорджии, которая даже лапать себя не давала. Вот и отлично. Ничего. Такого.

Подойдя поближе, я не могла не признать, что он чертовски хорошо выглядел. Лучше, чем раньше. Он был похож на злобного Питера Пэна. Торчащие русые волосы с золотистыми кончиками, острые уши, улыбка, как у модели. Когда он уезжал, он тоже был панк-рок, как мини-Ланс, но, наверное, его старший брат-скейтер наложил на него в Вегасе свой отпечаток. Колтон сменил свои ботинки на пару кроссовок «Адидас», бандажные штаны – на черные карго-шорты, а кованый ремень – на цепочку.

Рядом с ними обоими были свободные места, но я села рядом с Лансом, чтобы сразу обозначить, чья я девушка. Ну, или чьей девушкой я хочу быть.

Как только я села и бросила рядом рюкзак, Колтон тут же заорал: «Киска! Тащись скорей сюда!» Я взглянула на Ланса, который не сделал даже попытки спасти меня, и вздохнула. Поднявшись и обойдя его, я обнялась с Колтоном, который уже вскочил и ждал меня с распростертыми объятиями.

Изображая восторг, я сказала:

– Привет, Колтон! Боже мой! Когда ты вернулся?

А он в это время выжимал из меня дух.

– На той неделе, – ответил он, раскачивая меня из стороны в сторону. – Маме стало одиноко. Что я могу поделать? Жизнь без меня тяжела. – Оторвавшись от меня, он подмигнул. – Правда?

Я состроила в ответ гримасу, но не смогла сдержать предательской улыбки. Он правда был ужасно милым. И от него так приятно пахло. Как от девочки. Колтон всегда любил всякое – и для волос, и для кожи – он был чистюля и гордился этим.

Оглядев меня с головы до ног, Колтон присвистнул:

– Да только погляди на себя. Я прямо думаю, как это я мог от тебя уехать. – Я покраснела и опустила глаза. – Хочешь поехать сегодня домой на автобусе, со мной? Как раньше? Мама там как раз затарила пива в холодильник…

Да. Нет. Не знаю…

Прежде чем я успела ответить какую-нибудь глупость, вмешалась Джульет и спасла меня:

– Она едет домой со мной, Колтон. Биби теперь моя сучка.

Джульет поставила свой поднос напротив моего рюкзака и уставилась на Колтона. Она всегда его недолюбливала. Для начала, когда мы с ним стали встречаться, я практически ее бросила. Я начала ездить домой с ним, а не с ней – ну да, мерзко, я знаю, но мне было четырнадцать, и это был мой первый настоящий парень. Я почти уверена, что «первый настоящий парень» было бы принято за уважительную причину для временного помрачения даже в суде. Но Джульет ненавидела его еще и за то, что я проболталась ей, как сильно он настаивал на том, чтобы мы сделали с ним это по-настоящему. Я бы сдалась, если бы он не сказал мне, что уезжает. А я не собиралась сдаваться всякому, кто через пару недель собирался уехать навсегда. Кроме того, я берегла себя для Ланса Хайтауэра.

Колтон с минуту поглядел на нее, а потом улыбнулся:

– А мне можно будет посмотреть?

Все рассмеялись, даже Ланс, который следил за всем этим с возрастающим интересом. Вернувшись на свое место рядом с ним (подальше от облака феромонов по имени Колтон Харт), я судорожно выдохнула и благодарно взглянула на Джульет. Ланс, продолжив разговор с Колтоном, опустил руку под стол и успокаивающе сжал мне ногу выше колена. После чего так и оставил там свою руку, и я молилась всем известным богам, чтобы он поднял ее еще чуть повыше. Этого он не сделал, но его пальцы рассеянно перебирали отверстия в моих сетчатых чулках, отчего у меня так захватило дыхание, что я едва не задохнулась и чуть не умерла ко всем чертям.

Я почти отключилась, когда Август, про которого я вообще забыла, заговорил со мной со своего места рядом с Джульет.

Мы с Августом Эмбри дружили с самого первого класса, в котором учились вместе. Тогда он был стеснительным пухлым малышом, у которого не было друзей, а я была нахальной маленькой болтушкой, у которой тоже не было друзей, так что мы подружились. Он был мне как брат.

Август и сейчас оставался стеснительным пухлым малышом. Свои добрые карие глаза он прятал под челкой волос, выкрашенных в черный цвет, и каждый вечер красил ногти в черный им под тон. Конечно, с утра он снова смывал лак, оставляя лишь мелкие черные точечки, как дорожку из хлебных крошек. Август был милейшим и добрейшим человеком из всех, кого я знала.

Я поняла по его поведению, что он тоже не в восторге от возвращения Колтона. После его отъезда Август с Лансом заметно сблизились. Им нравилась одна и та же жуткая музыка, и они соревновались, у кого в коллекции больше записей самых лучших и редких групп, так что Августу не могло понравиться возвращение лучшего друга Ланса.

– Привет, А! – заорала я с излишним энтузиазмом, стараясь не выглядеть так, как будто парень рядом гладит в этот момент мою ногу под столом. – Я и не знала, что у тебя тоже сейчас обед. Ты что, отрастил волосы? Классно! – Август улыбнулся и стал внимательно рассматривать свой поднос с едой, словно решив, что ее нужно срочно переложить.

Я повернулась к Джульет, чтобы спросить, можно ли мне будет поехать домой с ней и с Тони, и обнаружила, что она ушла. Но ее вещи лежали тут, и мне показалось, что я слышу ее голос. Как бы это ни убивало меня, но я убрала руку Ланса, чтобы заглянуть под стол. Там она и сидела, на полу, сложив ноги по-турецки и разговаривая по мобильнику, что было в школе строжайше запрещено. Значит, она могла разговаривать с единственным человеком.

– Джульет, – прошептала я.

Она раздраженно подняла взгляд:

– Ну что?

– Спроси Тони, сможет ли он меня сегодня подвезти?

Она моргнула и прошептала в свою «Нокиа» размером с кирпич:

– Биби тоже хочет поехать с нами домой, нормально? – Услышав ответ, она показала мне большой палец.

Класс.

И тут я почувствовала, что Ланс нажимает рукой мне на затылок, и увидела, как вздымается перед моими глазами его ширинка. Завизжав, я резко дернулась, отчего моя голова впечатала руку Ланса снизу в крышку стола. Когда я, вся красная, вылезла из-под стола с видом девушки, только что съевшей на ланч член панка, все кафе заржало в голос.

Я уставилась на Ланса, изо всех сил стараясь казаться рассерженной, но у него были закрыты глаза, и он так хохотал, что даже не издавал никаких звуков. И только от вида этого огромного дебила с ирокезом и улыбкой до ушей я в одну секунду растеклась лужей сладкого сока. Я тоже рассмеялась, осторожно взглянув в сторону Колтона.

Он смеялся, но в его глазах не было улыбки. Наверное, ему не очень понравилось, что вся столовка подумала, будто его девушка устроила его лучшему другу минет под столом.

И в этот момент я поняла, что с Колтоном у меня проблем не будет. Ланс только что дал всем понять, ясно и очевидно, что я – его девушка.

От всплеска смеси гормонов и надежды я оказалась на краю внезапного внутреннего взрыва, так что почти не заметила громкого хлоп, который раздался где-то позади меня. И, в общем, как-то не ощутила волны некоторой дрожи, пробежавшей по всему столу. И не оборачивалась взглянуть, что там такое, пока лица всех вокруг не изменились и все они не уставились куда-то мне за плечо. Тогда я крутанулась на стуле, следуя за направлением общих взглядов, и увидела опустевший стул в конце стола…

Хм, ну ладно… Где я была? А, ну да… Я планировала весеннюю свадьбу…



В конце учебного дня я, волоча за собой свой набитый рюкзак, прорывалась против потока подростков, выбегающих из здания, в поисках своего нового шкафчика. По словам классной, мой старый шкафчик летом выкинули, чтобы сделать новую научную лабораторию. Она дала мне обрывок бумажки с номером нового и шифром от замка, сказав, что это «где-то в коридоре С». Я уже не могла дождаться, когда отыщу его, чтобы наконец избавиться от груды пятикилограммовых учебников, которых мне навыдавали.

Стиснув клочок со своим новым номером, я скользила глазами по десяткам одинаковых металлических дверок, пока не нашла тот, что выделили мне. Он, ну конечно, оказался почти в конце коридора, возле самого выхода, ведущего к парковке для учеников. Сразу полегчало.

Мой первый день в десятом классе закончился, и в целом он был ошеломительно успешным. Я курила с крутейшими из крутых; мой обеденный перерыв совпал с перерывами у Ланса, Джульет и Августа; я получила кучу комплиментов по поводу своей новой стрижки и колготок в сетку; и вот теперь у меня новый шкафчик в коридоре для старшеклассников. Мне, конечно, пришлось немного помучиться, пока я открыла его с этим новым шифром, но, когда шкафчик открылся, все стало вообще зашибись.

Наклонившись, чтобы засунуть туда последние книжки из своего несчастного рюкзака, я вдруг замерла, парализованная видом двух черных ботинок со стальными носами и кроваво-красными шнурками в нескольких сантиметрах от моего лица…

Черт.

Черт, черт, черт.

Только не он. Кто угодно, только не он.

Я начала копаться в ящике, надеясь, что если я не замечу скинхеда, то он как-нибудь волшебным образом исчезнет. Но, когда я наконец поднялась с руками, полными книжек, мне пришлось, собрав все свое мужество, посмотреть ему в глаза.

Глаза зомби. Господи, радужки его глаз были такими светлыми, бледно-серо-голубыми, что зрачки по контрасту казались бесконечными черными дырами. Две черные дыры, которые втягивали меня внутрь.

«Идиотка, говори что-нибудь!»

– Кхм, привет, – сказала я чьим-то посторонним голосом.

Он не ответил. Он просто стоял, склонив голову набок, и изучал меня этими мертвыми, ледяными глазами. Так же, как смотрел на того парня на парковке перед тем, как впечатать в землю его лицо.

Сглотнув, я заставила себя прервать тишину.

– Извиняюсь, тебе что-то нужно? – пропищала я, стараясь казаться маленькой и милой. Заморгав, я раскрыла глаза пошире, чувствуя себя червяком, которого вот-вот раздавят тяжелым черным ботинком.

– Твое барахло завалило мой шкаф, – сказал он. Его голос был низким, ясным и мрачным.

– О господи! Прости, пожалуйста! – Едва не споткнувшись, я отпихнула ногой свой полегчавший рюкзак. Скинхед тут же схватился за ручку шкафчика рядом с моим и пнул его ногой в левый нижний угол, отчего тот тут же распахнулся без всякого кода. Я непроизвольно вздрогнула, представив, как та же нога несколько часов назад впечаталась в спину несчастного мальчика. Боясь, чтоб скинхед не учуял моего страха, я быстро спрятала лицо за дверцей своего шкафа, занявшись перекладыванием книг и тетрадей по цвету, размеру, чертовой десятеричной системе, да как угодно. Потом до меня кое-что дошло. И, прежде чем я успела остановить себя, мой идиотский рот раскрылся:

– А разве тебя не наказали?

Я почувствовала, что заливаюсь краской, когда скинхед захлопнул свой шкаф и спросил безо всякого выражения:

– За что?

Он что, издевается? Мы же оба знаем, что он сделал.

– Ну, за эту драку. Сегодня. На церковной парковке, – пробормотала я куда-то в свой шкаф.

При одном лишь воспоминании об этой… атаке кровь начала пульсировать во мне с дикой силой, а мозг – умолять меня бежать как можно быстрее. Я повернулась и продолжила свою инвентаризацию, надеясь скрыть ужас и неловкость, которые, я была уверена, отражались в моих больших, глупых, оленьих глазах, которые ничего не могли скрыть. Мое лицо всегда было предателем, выдающим все мысли. И все чувства.

Когда скинхед заговорил, мой тонкий металлический щит затрясся:

– Меня не наказали потому же, почему и тебя не оставили после уроков за курение. Эта фигня была за школьной территорией.

– А он в порядке?

«Господи! Мой идиотский рот! Биби, фильтруй базар!»

– Кто? Этот мелкий дебил с парковки? Ну, будет ссать кровью с неделю, но не помрет.

Дверца, за которой я пряталась, начала медленно закрываться. Отпрянув, чтобы металл не оцарапал мне лицо, я неохотно обернулась в сторону парня с глазами трупа, который настойчиво пытался закрыть дверцу. Когда она плотно защелкнулась и мне стало негде прятаться, ЗомбиГлаз наклонился ко мне и обхватил мое туловище левой рукой. Зажмурившись, я приготовилась к тому, что сейчас случится что-то ужасное и кровавое.

Понизив голос так, что его могла услышать только я, он сказал:

– Если ты дашь уроду как следует по почкам… вот тут… – Я вдруг почувствовала, как меня ткнули пальцем в нижнюю часть спины. – Он будет ссать кровью.

Мои глаза распахнулись, и я тут же об этом пожалела. Серо-голубой взгляд был слишком близко. Его палец задержался на моей спине слишком долго, и воздух вокруг нас начал потрескивать, предупреждая меня о высочайшем уровне опасности.

«Опасно! Опасно! Тебя хватает скинхед! Он может убить тебя одним пальцем, Биби! Убить и сожрать твой мозг!»

Но я не могла шевельнуться под взглядом этих глаз. Вблизи они были почти прозрачными. Как два хрустальных шара, которые могли бы показать мне душу этого жуткого существа. В этом состоянии странного гипноза из моего рта, путаясь, снова вырвались слова:

– За что ты его бил?

После паузы, такой долгой, что во мне возникла надежда на то, что, может быть, я не спросила этого вслух, он ответил:

– Потому что он назвал твоего дружка пидором.

У меня в глотке немедленно столкнулись и застряли примерно три миллиона вопросов.



А) Почему кто-то, выглядящий как чертов наци, бьет кого-то, кого он даже не знает, за то, что тот назвал пидором другого парня?

Б) Не должен ли он был, наоборот, поддержать его?

В) Почему он назвал Ланса моим дружком? Ланс НЕ МОЙ парень. В смысле, я хочу, чтобы он им был. Господи, да я бы хотела не слезать с него ни на секунду и рожать всех его детей, но он еще не мой бойфренд.

Г) Почему кто-то вообще мог подумать, что Ланс гей? Он же вообще не гей.



Но единственным, что я смогла пропищать, было:

– Ты что, защищал Ланса?

Я никогда не думала, что блеск глаз может быть таким жутким. Блин. Я вляпалась. Я все-таки достала его своими идиотскими вопросами. Почему мне вечно надо лезть к самым страшным? Моя мать до сих пор любит рассказывать историю, как я в три года, взяв в «Макдональдсе» свою детскую порцию, подошла к группе байкеров в кожаных куртках, села рядом и спросила самого жуткого из них, почему у него волосы завязаны в хвостик. Согласно ее словам, мой вопрос звучал так: «Хвостики должны носить только девочки».

Из-за моего любопытства меня когда-нибудь пришибут.

Скинхед, который теперь был тоже вполне похож на убийцу, убрал руку с моей спины и уперся ею в мой шкафчик, как раз над моей головой. Наклонив голову набок, он изучал меня, словно прикидывая, как живьем содрать с меня шкуру, а я, конечно же, так и стояла, моргая и глядя на него, как полная идиотка.

Основные инстинкты типа дышать, говорить, бежать стали мне совершенно недоступны. Как будто меня загнала в угол гремучая змея. Змея, от которой почему-то пахло чистым бельем, сигаретами и немного сладковатым одеколоном.

– Нет, – сказал он. – Я защищал тебя.

Это чересчур. Это уже слишком. Я отвела взгляд и отступила на шаг, споткнулась о свой рюкзак, про который совсем забыла, и чуть не упала. Обернувшись, чтобы поднять его, я сделала глубокий вдох и попыталась сгруппироваться, прежде чем снова взглянуть на скинхеда. Когда я все же сделала это, уголки его призрачных глаз сморщились, а рот слегка сдвинулся набок. Придурок. Ему нравилось смотреть, как я тут корячусь.

Все еще усмехаясь, он продолжил:

– Я шел и услышал, как этот мелкий говнюк говорил приятелю, что у него стоит на «ту маленькую рыжуху в сетках». И в этом я с ним согласен, Панк. Думаю, на тебя встало у всех парней на той парковке.

Я вспыхнула. Господи, теперь я еще и краснею! Только этого не хватало.

Он продолжил, и тут его ухмылка сменилась чем-то таким, от чего у меня кровь застыла в жилах.

– Когда он увидел, что этот здоровый придурок схватил тебя, его чуть не порвало. – Последнее слово он как будто выплюнул сквозь сжатые зубы. – И он сказал своему другану, что ты, должно быть, любишь в жопу, раз тратишь время на этого пидора.

Сглотнуть. Вдохнуть. Что???

– И т-ты его ударил?

Скинхед с глазами зомби нагнулся к моему уху, и я ощутила на своей шее его жаркое, ядовитое дыхание.

– Я. Надрал. Его. Чертову. Задницу.

Мои конечности пришли в движение независимо от моей воли. Ноги попятились назад. Руки нашарили лямки рюкзака.

– Э-э-э, спасибо, – промямлила я, стараясь не смотреть на него. – Я… э-э… должна идти… А то пропущу… Спасибо еще раз…

– Рыцарь, – объявил он, когда я, развернувшись, рванула к дверям. – Спасибо, Рыцарь.

Черт побери.




2


– Надо тут как-нибудь переночевать, – сказала я, глядя в августовское небо сквозь сеть ветвей многометровых южных сосен. Мы с Джульет лежали на спине посреди самой большой моей ценности – батута.

Я начала клянчить батут у своих родителей лет с десяти. Мама сразу сказала «нет», потому что боялась, что я сверну себе шею. Отец сказал «нет», потому что боялся, что чей-нибудь ребенок зайдет к нам во двор, свернет себе шею, и тогда нас засудят, отберут дом, и мы все умрем в нищете под забором. Но если я что и выучила из того, что значит быть единственным ребенком, так это то, что все «нет» на самом деле означают просто: «Ты еще не достала меня как следует». И я прыгала на их кровати каждый вечер, пока она не сломалась.

На это ушло несколько месяцев, но в конце концов родителям пришлось купить сразу и батут, и новую кровать. Думаю, в том году они получили дорогой урок, стоит ли говорить мне «нет».

Так как родители все еще переживали насчет кровати, они называли мой прекрасный батут не иначе как «эта зараза» и поставили его от глаз подальше, за деревьями позади дома. И не могли доставить мне большей радости.

Это было прекрасно – личный кусочек упругой свободы. Когда его только купили, я уходила туда и могла прыгать на нем часами, но к началу старшей школы это потрепанное проржавевшее ведро стало просто местом, где я могла писать свои яростные стихи, курить и болтать с Джульет о парнях. (Под парнями я подразумеваю чертова Ланса Хайтауэра.)

– Да ты спятила? Комары сожрут нас тут живьем.

Джульет не разделяла моей любви к природе. Но зато разделяла пристрастие к сигаретам и парням, почти на год опережая меня по обоим предметам.

– Мне надо сесть. Вся шея затекла, – сказала я, меняя позу и морщась.

– Ты что, так и не пользуешься своим шкафом? – спросила Джульет своим привычно ядовитым тоном.

– Ну да, – ответила я, старательно разминая мозоли на плечах. Там были буквально ямы, продавленные весом всех учебников, которые я вот уже две недели таскала у себя на спине.

– Ты просто какая-то трусливая жопа! Скелетон же тебя не съест. Возьми и положи учебники в свой дурацкий шкаф, пока у тебя не начался сколиоз.

– Господи! – заверещала я. – А эти его жуткие глаза, Джулс. Я не могу туда пойти. Просто не могу. Прикинь, ну – он пытался закрыть мой шкаф, пока я была внутри. Ну кто так делает? И он до меня дотронулся! И избил этого пацана, которого впервые увидел, вообще ни за что! Этот Рыцарь – отстой, Джульет. Вот увидишь, он кого-нибудь однажды убьет, и я не хочу быть этим кем-то.

Джульет подняла руки.

– Я ж не говорю, что он не страшный. Да господи, даже когда он просто сидит в конце стола и пялится на тебя… Врать не буду. Он, может, и взаправду ужасный людоед. Я просто говорю, что тебе нужен шкафчик. Твой рюкзак весит больше тебя самой.

– Может, ты пустишь меня в свой? – спросила я, хлопая ресницами.

Джульет резко села и посмотрела мне в глаза:

– Без шансов. Я видела этого Кощея. Если твой дружок-нацист узнает, где ты прячешься, он просто размажет мою задницу по асфальту.

– Ну, может, и не размажет, – сказала я. – Кажется, наци как раз были заодно с японцами в той войне?

– Ага, но я-то еще и наполовину черная. – Джульет пихнула меня в плечо, отчего я снова шлепнулась навзничь на черный нейлон. Мы обе заржали, я оттолкнулась, подпрыгнула и снова села.

Я ужасно любила Джульет. Она была такой искренней, яркой и бесстрашной. Когда я хотела быть сильнее, храбрее и круче, я всегда пыталась изображать ее.

Когда мы отхохотались, Джульет легла на бок и спросила:

– А как насчет Ланса? Может, он мог бы провожать тебя к шкафчику? И защищать от Скелетона.

– Может, и мог бы, если бы надел костюм супергероя.

Ухмыльнувшись, Джульет сказала:

– Он каждый день таскает тебя на плече, как пещерный человек. Я уверена, он защитил бы тебя от Скелетона. Видно же, что он мечтает затрахать тебя до потери пульса.

– Заткнись! – Я чувствовала, как по моему лицу растекается глупейшая улыбка, и я краснею до ушей. – Если бы он хотел… Ну, сделать это, разве он не попытался бы меня поцеловать? Я уже думаю, может, я просто не в его вкусе? Может, ему нравятся девочки с розовыми волосами и серьгой в носу?

И с сиськами.

– Да ты просто дура! Ты на себя посмотри! И если до Ланса еще не дошло, что ты хочешь его здоровый член, значит, он просто такой же идиот, как и ты!

– Вввву-у-у-у-у! – взвыла я, пихая Джульет в плечо так же, как она меня. Завизжав, она перехватила мою руку повыше локтя, увлекая меня за собой.

Мы барахтались, подпрыгивали, ржали и фыркали, как два тюленя, пока Джульет внезапно не завопила:

– Боже! Я знаю, в чем проблема! Биби! А что, если у Ланса есть подружка???

Смех замер у меня в горле, и Джульет, увидев мою реакцию, тоже затихла. Единственным звуком, оставшимся от нашей возни, был тихий скрип качающихся пружин. Я судорожно перебирала в голове все свои разговоры с Лансом в поисках каких-нибудь пропущенных признаков его подружки.

Как может у такого крутого парня не быть подружки? Я уверена, она какая-нибудь модель тату, или танцовщица экзотических танцев, или шпагоглотательница на ярмарке.

– Я могу у него спросить. – Джульет с сочувствием смотрела на меня своими черными миндалевидными глазами, густо обведенными черной подводкой, чтобы скрыть тот факт, что она повыдрала себе почти все ресницы. Она и брови тоже почти все повыдрала и закрашивала их тем же черным карандашом, а еще у нее было несколько залысин на затылке. Но об этом никто не знал, кроме меня.

– Нет! Господи, ты что! Даже не смей!

– Точно? – Джульет села, раскинув по плечам длинные черные волосы. – А что, если у него все же есть подружка? Разве ты не хочешь это узнать?

– Да… Нет… Не знаю! – Я инстинктивно протянула руку и вытащила из ее волос сухой листок. Мне всегда так хотелось иметь длинные прямые волосы. Как у моих Барби. Барби были стандартом красоты, на котором я выросла, а я была ну совсем не похожа на этих сволочей. У меня были рыжеватые, волнистые и тонкие волосы, которые отказывались расти ниже плеч. Кожа была покрыта коричневыми веснушками и шрамами, потому что я все время куда-то падала и меня кусали все дурацкие собаки, которых я просто должна была погладить. И у меня не было никаких телесных выпуклостей, как у Барби. Вообще никаких проклятых изгибов.

Крошечный рот Джульет изогнулся в зловещей усмешке:

– Я завтра же у него спрошу.

– Нет! – завизжала я. – Нет! Я сама! Я сама! Пожалуйста, ничего не говори ему!

– Ты собираешься спросить Ланса Хайтауэра, есть ли у него подружка? Да не плети!

– Да! Я клянусь!

Джульет сделала большие глаза, и тут мы услышали безошибочное чихание и треск приближающегося старинного «шевви».

– Я так понимаю, на обед ты не остаешься.

Джульет так просияла при виде подъезжающего к нашему дому автомобиля, как будто это был белый лимузин с обручальными кольцами на крыше. На самом же деле это был старый потрепанный «Корвет» 1980 года с мигающими фарами, такая классическая спортивная машина, кричащая: «Охотник за девочками».

Уж я-то знала. Мой отец, посвятивший жизнь пьянству, игре на гитаре, паранойе, обсессии на новостях и чистке оружия, научил свою единственную дочь всему, что сам знал об американских крутых машинах. К двенадцати годам я могла назвать марку, модель и год выпуска любой американской спортивной машины. Кроме этого, я могла сказать, что 1980 год был дерьмовым годом для «Корветов». После бензинового кризиса 70-х они как раз в этом году выпустили новый малообъемный двигатель, который не мог въехать на гору без того, чтобы кто-нибудь не подталкивал его сзади.

Машина была старой, но не такой, как взрослый мужик, сидящий за рулем. Я понимала, что Джульет положена доля отеческого внимания, но Господитымойбоже.

Хоть я и кривилась на его облезлую бородку и обвислые джинсы, Тони не был так уж плох. Ну, в смысле он всегда был страшно рад видеть Джульет, и это, наверное, было мило, и он всегда с готовностью подвозил нас куда-нибудь, и это было удачно, потому что я жила так далеко от нашей школы, что туда даже не ходил автобус, на котором я могла бы ездить.

Единственной причиной, по которой меня вообще записали в Старшую Школу Персикового Округа, было то, что моя мама преподавала там искусство в начальных классах. Когда я была маленькой, она решила, что будет суперудобно брать меня с собой на работу вместо того, чтобы отдавать меня в начальную школу по соседству, – и наверняка до сих пор жалела об этом решении. Я вечно влипала в какие-то неприятности, пролезая в классы других учителей и воруя там рисовальные принадлежности, которыми потом раскрашивала свои волосы, напоминая Радужного Пони.

Спустя десять лет я все еще ходила в ту школу, только теперь уже в старшие классы, которые заканчивались на два часа раньше, чем уроки в начальной школе. Без автобуса, на котором можно было бы вернуться домой, у меня были следующие варианты: а) проводить остаток дня, сидя на тротуаре в ожидании, пока мама подберет меня, б) подделать записку и поехать на автобусе к кому-нибудь в гости и в) поехать домой с Джульет и Тони на его уродской машине.

Пойти в школу пешком даже не рассматривалось. Я однажды попробовала. Я приперлась туда через час, вся взмокшая, с натертыми ногами и обожженная солнцем до черноты. Пять километров – это гораздо больше, чем кажется, если идти надо в горку и ты тащишь на себе книжек больше собственного веса.

Мы с Джульет вышли из леса и распрощались. Я крепко обняла ее и помахала Тони, прежде чем уйти в дом.

Наш дом больше напоминал коробку, чем нормальный дом. Четыре стены и простая А-образная крыша – ни террасы, ни балконов, ни завитушек. И, что было важнее всего для моих родителей, – никаких соседей.

Мои родители любили курить траву и даже выращивали ее на заднем дворе, так что чем меньше вокруг народу, тем лучше. Я лично этого не понимала. Мы с Джульет несколько раз пробовали покурить, но я становилась от этого просто тупой и сонной. Так что я предпочитала диетические таблетки.

– Би-и-иБи-и-и-и-и-и! – закричала мама из кухни. Там орало старенькое радио, и она помешивала что-то на плите. – Я приготовила ужин! Ты голодная?

Я подошла к кухонной двери и оперлась о косяк.

– Не особенно, – соврала я. – Я лучше пойду в душ и потом сделаю уроки.

Мама повернулась ко мне с виноватой улыбкой на веснушчатом лице.

– Ну, может, оно и лучше. У нас кончилось нормальное молоко, – хихикнула она. – Так что я взяла вместо него миндальное, а оно оказалось с ванилью. – Она рассмеялась, но я все еще ждала продолжения шутки.

– А что тут плохого? Что ты готовила?

– Суп из тунца! – Она так расхохоталась, что у нее брызнули слезы из глаз. Глотая воздух, она еле могла говорить в промежутках между приступами смеха: – И он… на вкус… как дерьмо!

Папа использовал паузу, чтобы прокричать мне из дальней комнаты, где он, судя по всему, употреблял свой ужин в жидком виде:

– Он на вкус такой, как будто кто-то сунул дохлую рыбу в молочный коктейль и вскипятил его!

Я подавилась смешком, пока мама, согнувшись пополам, хохотала так, что слезы градом текли по ее веснушчатым щекам прямо в длинные, прямые рыжие волосы.

Гадство.

Когда приступ прошел, мама обхватила меня за плечи, поцеловала в макушку и сказала:

– Детка, если хочешь, я закажу тебе пиццу. – И снова начала хихикать.

Я потрепала ее по волосам, как будто она была лабрадором, и на цыпочках пошла в ванную на второй этаж, чтобы начать свой ежевечерний ритуал.

Включив воду в душе, я разделась и, не сдержавшись, прежде чем встать на весы, ущипнула себя за складку кожи на животе, злясь на ее толщину.

Черт! Чуть не забыла!

Я соскочила с проклятой машинки, как будто подо мной развели костер, и плюхнулась на унитаз, выжимая из себя последние несколько миллилитров.

Фух! Другое дело!

Прежде чем снова встать на весы, я полностью выдохнула, в надежде, что пустые легкие будут весить меньше, чем полные.

Сорок шесть с половиной кило. Ура! Еще немного, и будет меньше сорока пяти!



Соскочив с весов, я приземлилась прямо напротив зеркала на двери, что в моей крошечной ванной было несложно. Преисполненная надежд, я начала вертеться перед ним, оценивая себя со всех сторон.

Черт побери. Все на месте.

Я нахмурилась при виде своего «брюха» – выпуклого животика, который был у меня с рождения, и хмурилась все сильнее, глядя, как он выпирает дальше моей трагически плоской грудной клетки.

Я похожа на пивной бочонок. Одно брюхо и никаких сисек. Если бы я сбросила еще хотя бы пару кило, особенно с брюха, может, тогда и сиськи казались бы побольше…

Чтобы закончить на позитивной ноте, я похвалила себя за то, что сбросила еще триста грамм, и, сосредоточившись на оглушительной пустоте в животе, залезла под блаженно-горячую воду.

Вымыв голову навороченным салонным шампунем, который я выпросила у мамы, потому что он должен был помочь разгладить мои волнистые волосы, я выбрила все тело. Я начала брить ноги и подмышки еще в пятом классе, потому что так делали все мои друзья. Потом, в седьмом, я начала брить руки, когда узнала, что так делают модели «Виктория Сикрет». Потом, в восьмом, я стала брить причинное место после того, как однажды ночью, переключая каналы по телевизору, случайно увидела это в мягком порно.

Это меня потрясло. Ни у одной из женщин там не было даже намека на волосы (и на руках тоже, вот спасибочки), и при этом они, совершенно очевидно, были очень желанными созданиями. Мне тоже хотелось быть желанной, особенно для одного такого здоровенного рокера с карими глазами и самыми милыми на свете ямочками на щеках. Ах.

Два года спустя я все еще брилась вся целиком и нисколько не приблизилась к тому, чтобы стать подружкой Ланса.

Подружка… Я задумалась о том, что мне сказала Джульет. Что, если у него уже есть подружка? Я представила, как Ланс обнимает за талию крошечную фееподобную девушку. Ее суперкороткие волосы цвета фуксии небрежно торчат острыми пиками, оттеняя розовые металлические кольца в ушах. Кольцо в носу было изящным, а косметика – яркой, а одета она была где-то между Бетти Пейдж и Бетти Буп.

Я представила, как он наклоняется поцеловать ее, но фееподобная девушка в последнюю секунду цапнула его за губу и ехидно улыбнулась. Ее глаза говорили: «Я тебя не боюсь. Вертела я тебя».

Потом лицо воображаемой подружки Ланса медленно заменилось моим собственным, и я переключила воду с верхнего крана на нижний. Я подвинулась и села в ванне так, что ноги уперлись в край возле крана, а потом я подняла их на бортик. Горячая вода падала на самые чувствительные части моего тела, словно жидкий товарный поезд. И, как и каждый вечер, я оперлась на локти и стала мечтать о нем.

Вот я приду в школу с крутой розовой стрижкой и новехоньким кольцом в носу. Едва я войду в здание школы, все замрут и будут пялиться на меня. Все. И Ланс тоже. Мы встретимся взглядами, и в нем что-то переменится. Его веселое выражение лица окаменеет, и он кинется ко мне, как будто я сделала что-то дурное.

Вот Ланс, схватив меня за руку, тащит меня по боковому коридору в ближайший учительский туалет. Я краем уха слышу, как защелкивается замок. Моя спина прижата к стенке. Губы и язык Ланса встречаются с моими, его руки ищут застежки моего платья. В нетерпении он срывает с меня крошечную тряпку, швыряет на пол, и я остаюсь только в черном кружевном лифчике, таких же трусиках и черных ботинках до колен.

Ланс останавливается на секунду, чтобы оглядеть меня с головы до ног, затем бормочет: «Черт, Биби», запускает руку в мою новую суперкороткую стрижку, а другой рукой хватает за задницу. Откинув мою голову назад, он целует и кусает мою шею, а потом спускается по ней, продолжая целовать, все ниже, к ключицам и груди. Он высокий, и, чтобы продолжить, ему надо встать передо мной на колени.

Накрыв обе чашки лифчика своими огромными ручищами, он стягивает их вниз, обнажая два нежных, ноющих соска. Ланс смотрит на меня сквозь свои невозможно темные ресницы, улыбается мне дружеской улыбкой и осторожно ловит один из них безупречными белыми зубами. Его язык такой теплый и влажный, и он медленно скользит туда и сюда по поверхности моего невинного соска. И, прежде чем он успевает спуститься по моему телу еще ниже, меня скручивает резкий спазм между ног, который возвращает меня в настоящее.

Я немедленно отползла из-под ниспадающего каскада воды и плюхнулась на спину. Прижав к клитору кончики пальцев, я постаралась продлить последние несколько пульсаций оргазма и несколько секунд ощущения воображаемой головы Ланса у себя на груди. Когда все закончилось, я открыла глаза и уставилась на вздутый потолок у себя над головой, охваченная чувством новой решимости.

В десять лет я захотела батут. А теперь хочу Ланса. А я всегда получаю то, что хочу.




3


После своих маленьких фантазий я ни хрена не могла уснуть. Я провалялась до сильно после полуночи, глядя мягкое порно, мастурбируя, куря и рисуя девочек в стиле анимэ, с большими зелеными глазами и короткими игольчатыми волосами. Последняя из них со мной заговорила.

Она сказала:

– Биби, возьми ножницы.

И я взяла.

В час ночи я прокралась в ванную, закрыла дверь и срезала почти все свои рыжевато-блондинистые кудри. Оставила только две длинные пряди по краям лица, свисающие до подбородка, а остальное отхватила к чертям, оставив только два-три сантиметра длины, но и те выстригла под разными углами, чтобы не было похоже на шлем.

Наутро я намочила их и гелем сделала торчащие острые кончики, выкрасила несколько прядей в розовый и лиловый цвета маркерами, которые валялись у меня в комнате, нарисовала подводкой длинные стрелки, сделала глубокий вдох и пошла вниз, на встречу с матерью. Когда она увидела меня, ее лицо, к моему изумлению, озарилось восторгом, а руки взметнулись к моей прическе.

Откинув пряди в сторону, она заверещала:

– О боже, Биби! Ты так похожа на Твигги! Тебе надо накладные ресницы… У Твигги были такие же огромные глаза, как у тебя, и она носила длиннющие накладные ресницы, чтобы они казались еще больше… – Отодвинув меня на расстояние вытянутой руки, она снова оглядела меня с ног до головы. – И она была такая же тощая, как ты. Господи, какая ты везучая! Я бы умерла, чтобы выглядеть как Твигги!

Хм… Надо же… Надо думать, меня не накажут…

Мама вручила мне булку, завернутую в бумажное полотенце, я засунула ее в самодельную сумочку из пушистого искусственного меха тигровой окраски, которую сшила летом под маминым руководством, и мы вышли во влажное, еще темное утро. Всю дорогу до школы мама ехала на десять километров медленнее разрешенной скорости, ни разу не включила поворотник и подпевала всем песням, которые транслировались по радио, во всю мощь своих легких. (Ладно, признаюсь. Я тоже подпевала.)

Но, когда мама остановилась возле школьной двери, все вокруг словно замедлилось. Вот моя рука ложится на ручку двери. Холодная волна из кондиционера дует мне в лицо, едва я переступаю порог. И Ланс Хайтауэр, прислонившийся к стене в конце переднего холла, смотрит, как я иду прямо к нему, как будто он меня тут и ждал.

Я еще не успела дойти до него, как Ланс оттолкнулся от стены – всеми своими двумя великолепными метрами – и направился мне навстречу с улыбкой на своем прекрасном лице.

Подойдя на расстояние, с которого я могла его расслышать, Ланс сказал:

– Ни фига себе, Биби! Твои волосы просто отпад!

А когда мы подошли совсем близко друг к другу, Ланс протянул обе руки и осторожно дернул меня за пряди по обеим сторонам лица.

Я просияла, – молясь про себя, чтобы он не перепачкал руки маркером, – и спросила, чтобы он повторил еще раз:

– Правда? Тебе нравится?

Ланс наклонился ко мне так, что я могла разглядеть все медные блестки в его карих глазах, и сказал:

– Да черт, конечно, нравится. Ты такая крутышка.

Мои щеки, наверное, слились по цвету с ярко-розовым маркером в волосах, я заморгала, а мое лицо сложилось в гримасу поцелуй меня. Бабочки в животе занимались гимнастикой, и в этот момент мне хотелось… В общем, всего. Я хотела сорвать с его большого, высокого тела эти черные заплатанные одежды, запустить руки в этот бледно-зеленый ирокез и позволить Лансу сделать со мной все те гадкие вещи, которые делал симпатичный водопроводчик со скучающей домохозяйкой в том фильме ночью.

Но это все придется пока отложить, потому что уже прозвенел звонок, и коридор заполнился потоком разбегающихся учеников.

Ланс быстро обнял меня, сказал: «Увидимся на улице» – и нырнул в поток, который унес его от меня.

Я повернулась и направилась на свой первый урок, пьяная от страсти, как вдруг услышала откуда-то сзади ангельский голос, кричащий:

– Эй, кукла!

Просияв, я развернулась. Заметить Ланса было легко, потому что он был на голову выше большинства учеников, пытающихся обогнуть его в коридоре. Привстав на цыпочки, я сложила руки рупором возле рта и прокричала ему в ответ:

– Чего?

Ланс послал мне свою сияющую улыбку со всеми ямочками на щеках и прокричал, перекрывая весь шум коридора:

– Ты, наверное, идешь на урок, потому что на тебе вот такими буквами написано: класс!

Широко улыбаясь и качая головой, я дала толпе уволочь меня.

Господи, как же я его люблю.

Все еще улыбаясь до ушей так, что лицо едва не распадалось на две части, я зашла в свой продвинутый класс по химии и обнаружила, что в нем пусто. На доске было крупными буквами написано: ЛАБОРАТОРНАЯ. Черт. Я совсем забыла, что по вторникам у нас лабораторка, а это значит, что мне нужна лабораторная тетрадка, которая была буквально единственной вещью, не влезшей в мой и без того набитый рюкзак.

Я развернулась и начала протискиваться сквозь толпу обратно, в сторону своего шкафчика. Приблизившись к коридору С, я начала готовиться к прыжку. Выйти из большого коридора в час пик – это все равно что пытаться выскочить из каскада в аквапарке, только тут мне еще надо было сделать это против течения и с двадцатью килограммами книжек на спине.

Но, прежде чем я изготовилась, зазвенел звонок, все ученики вокруг меня внезапно рассеялись, и я, нетвердо стоящая на ногах, осталась одна.

Ну вот, я опоздала на урок. Ну и плевать. Ланс Хайтауэр сказал, что у меня крутая прическа, и я рожу ему всех его детей. Ничто не могло испортить мне настроения.

Я повернула в коридор С, придумывая по пути имя маленькой девочке с рыжими кудряшками и карими глазами (или она будет зеленоглазой брюнеткой?), – и тут же врезалась во что-то твердое.

Это что-то твердое тут же схватило меня и впечатало спиной в ближайшую стену. Слава богу, что мой рюкзак был таким большим, что в стену впечатался только он, но мне показалось, что мои бицепсы разорвало на тысячи отдельных волокон.

– Какого хрена?

Я услышала этот голос еще до того, как посмела открыть глаза. Низкий. Четкий. Без акцента.

О нет. Нет, нет, нет.

Я заставила себя приоткрыть один глаз, ожидая увидеть склонившегося надо мной оскаленного скинхеда с пеной у рта, готового разорвать меня за то, что оказалась у него на пути. Но вместо этого я увидела удивленного скинхеда, наклонившегося ко мне со сведенными бровями.

– Панк? Черт. Ты в порядке? – Его голос был настолько вежливым, что я рискнула приоткрыть и другой глаз. Хотя бы немного. – Черт. Прости. Я тебя не узнал. Твои волосы… – Рыцарь отпустил захват, в котором сжимал мою левую руку, и поднес свою руку к моему лицу. Я инстинктивно зажмурилась и отвернулась и тут же почувствовала слабое подергивание моей длинной пряди – точно, как делал Ланс.

Я снова открыла глаза и взглянула на Рыцаря, удивленная этим неожиданно ласковым поведением, но его лицо трудно было назвать ласковым. Челюсти сжаты, глаза зомби сияют почти белым огнем, а рука на моей правом бицепсе снова сжалась так, что мне стало больно.

Спасите! Спасите! Насилуют! Тревога, черт побери! Тревога!

Мои глаза заметались по сторонам в надежде заметить хоть одно знакомое лицо, но мы уже так опоздали на урок, что в коридоре было совершенно пусто. Я не могла вдохнуть, но была уверена, что Рыцарь дышит за нас обоих. Его ноздри раздувались, а моя рука в это время начала пульсировать от недостатка кровоснабжения.

И тут из моего чертова рта без замка вырвались слова: «Я не чувствую руку».

Рыцарь отпустил меня и отступил, моргая, словно очнулся от заклинания. Он открыл рот, будто хотел что-то сказать, и снова закрыл его.

– Ну, я опаздываю, так что… – Я ткнула пальцем в направлении своего шкафчика и сделала осторожный шаг в его сторону. Когда скинхед не пошел за мной, я сделала еще шаг.

– Я… мне нравится твоя прическа, – пробормотал Рыцарь. Это прозвучало как вопрос, как будто бы он не знал, как надо говорить комплименты.

Я выдавила из себя пищащее «спасибо», даже не переведя дыхания, которое сдерживала изо всех сил, а потом повернулась и со всех ног рванула по коридору.

Добежав до своего шкафчика, я вбила туда код, распахнула дверцу, засунула голову внутрь и глубоко задышала.

Может, Джульет права, думала я между глотками спертого, пыльного воздуха. Может, этот Рыцарь и в самом деле проклятый людоед.




4


– Да ты что! Ты же никогда ее не снимаешь! – отразился мой восторженный визг от арочных сводов нашей двухэтажной школьной столовой.

– А сейчас снял, – сказал Ланс, освещая меня своей улыбкой Принца Эрика из мультика про Русалочку и накрывая мои плечи своей знаменитой черной курткой-толстовкой.

Господи, какой он прекрасный. Мне пришлось закусить щеки, чтобы удержаться от фанатских воплей. И еще мне пришлось тесно-тесно сжать ноги, чтобы приглушить тупую боль, вызванную этой улыбкой. У него были такие ямочки на щеках…

– О, боже! Спасибо, спаси-и-ибо-о-о! Я та-а-а-а-ак заме-е-е-ерзла-а-а-а! – Я продела руки в рукава и прижала к себе мягкую, теплую ткань. Она пахла, как он. Чем-то земным. Мужским. Божественным.

Я пробежала глазами по всем заплаткам и белым надписям, но не стала их перечитывать. Я и так помнила их наизусть. Я присоединялась ко всем радикальным политическим рассылкам (из-за чего мой папа был уверен, что нас взяли на учет в ФБР). Я изучала каждую группу, скупала все их альбомы и могла наизусть выдать слова всех любимых песен Ланса как минимум на трех языках, если бы меня кто-нибудь попросил. Со всеми этими знаниями, полученными мной из одного предмета мужской одежды, я бы могла прочесть университетский курс по панк-культуре.

К несчастью, все это не особо мне нравилось. Втайне я предпочитала слушать музыку по радио, а не на старых виниловых пластинках, где музыка оглушала тебя с ходу. Если уж совсем честно, все эти записи панков казались мне просто визгом и звоном бьющейся посуды. А политически мне были гораздо ближе убеждения моих родителей-хиппи, вроде живи-и-дай-жить другим, а вовсе не анархизм. Но, господи, я так любила моду. А эта толстовка была буквальным воплощением всего лучшего в моде панков.

Я оглядела наш стол и заметила, что все смотрят на меня, открыв рты. Покраснев, я плотнее укуталась в божественную ткань, напевая про себя «Нанни-нанни-буу-бу, Ланса курточка на мне, а вам фигу, фигу вам».

Ланс подтолкнул мой локоть, укрытый толстовкой.

– Эй, крошка.

Я просияла:

– Чего?

Нахмурив брови, он наклонил голову набок, как будто был чем-то озадачен.

– А если я замерзну, можно будет сделать наушники из твоих бедер?

– Ланс! – закричала я и хлопнула его по груди, улыбаясь, как полная дебилка.

Август с Колтоном изо всех сил пытались игнорировать этот происходящий у них на глазах флирт, ну или, по крайней мере, делали вид. Сидя напротив нас, они обсуждали фильм «Пятый элемент». Колтон громко рассказывал, как он хотел бы трахнуть Миллу Йовович, а Август клевал еду со своего подноса и бубнил, как он любит кино.

Увидев, что я посмотрела на него, Август махнул мне рукой и сказал:

– Классная прическа.

Я знала, что Август хочет снимать кино. Когда мы были маленькими, мы бегали по лесу за сараями и снимали маленькие фильмы старой камерой, которую он нашел в лавке старьевщика. Сценарии, которые он придумывал, всегда кончались тем, что кого-то съедали зомби или все умирали от страшной болезни.

Август был всерьез подвинут на идее собственной смерти. Его мама как-то рассказала мне, что он родился на целых три месяца раньше срока, и первые два года жизни провел в разных больницах. Может, поэтому он и был такой мелкий и болезненный.

Мне так хотелось, чтобы Джульет увидела меня с новой стрижкой и в этой толстовке – это был буквально самый лучший день во всей моей жизни, – но ее, как обычно, не было. Она почти каждый день прогуливала обед, чтобы встречаться с Тони на парковке, а иногда прогуливала школу вообще. В прошлом году она, как и я, была во всех продвинутых классах, – собственно, тогда мы так и подружились, – но теперь она брала только обычные классы среднего уровня и не ходила даже туда.

Чертов Тони.

По столу пронесся звук удара, возвещающий о прибытии Рыцаря. Он всегда швырял свой поднос с совершенно излишней силой и шумом. От этого звука пузырь счастья, вызванный толстовкой, лопнул и испарился.

– Сними к чертям эту мерзость.

Низкий голос Рыцаря разнесся над шумом столовой, как царапина на пластинке. Я, как всегда, среагировала на это, застыв от страха, как дикое животное под взводом курка, и, не моргая, уставилась перед собой.

Блин. Он что, говорит со мной? Может, все-таки не со мной? Может, он говорит с кем-то другим? Может, если я буду сидеть очень, очень тихо, он не заметит меня…

Поскольку из-за паники у меня полностью отключилось боковое зрение, я могла видеть перед собой только Августа, и его темный глаз, не скрытый черной челкой, был полон жалости.

– Ты что, потеряла нюх? Да эта штука вся провоняла дерьмом, Панк.

Черт. Он точно говорит со мной.

Я услышала, как Ланс рядом со мной начал дышать быстрее, и увидела, что он начал сгибать пальцы в кулак, один за другим, нажимая на костяшки большим пальцем так, что они трещали.

А Рыцарь продолжал, добиваясь реакции:

– Ты что, не знаешь, что этот придурок ее никогда не стирает? Боится, что с нее отвалятся все драгоценные значки.

Все прекратили разговаривать и наблюдали за спектаклем, так что ни слова из того, что говорил Рыцарь, не пропало зря. Все они отражались от сводов столовой, как шаги охотника в густом лесу. А я была Бемби. И Ланс был Бемби. И все смотрели на нас.

Ланс повернулся на своем месте так, что оказался к Рыцарю лицом, и расправил плечи. К несчастью, он сидел на другой стороне от меня, так что я неизбежно оказалась живым щитом между ним и Рыцарем.

– Что за херню ты тут несешь? – гавкнул Ланс.

Рыцарь фыркнул:

– Я сказал, что твоя кофта воняет хуже, чем то дерьмо, что течет у тебя из задницы.

Ланс пошевелился, словно бы собираясь встать. Повернувшись, я надавила ему на плечи обеими руками, стараясь удержать на месте, пока он кричал через мое плечо:

– Кому и знать, как не тебе. Ты ведь его нюхал.

И, будто этого было мало, Ланс сопроводил свой ответ подмигиванием и воздушным поцелуем.

«Господи, Ланс! Ты что, хочешь смерти?»

Вокруг нас раздались нервные смешки. Зажав Лансу рот рукой, я обернулась через плечо, чтобы взглянуть на Рыцаря. Его ненормально спокойный взгляд был прикован ко мне. На Ланса – двухметрового панк-рокера с ирокезом, которого он вызывал на драку, – Рыцарь даже не смотрел. Он просто ждал, когда я к нему обернусь.

Ублюдок.

Ну, если он ждет моего внимания, ладно. Он его получит. Но сперва я уведу его подальше от моих мальчиков. Ланс, может, и вел себя спокойно, но то, как напряглись его скулы, говорило, что он более чем готов ввязаться в драку.

Обхватив лицо Ланса, я заглянула в его тепло-карие глаза и шепотом прокричала:

– Прекрати это, ладно? Я разберусь. Не делай глупостей.

Прежде чем посмотреть на меня, Ланс снова глянул мне за плечо. Выдавив улыбку, он ответил:

– Кто, я? Да никогда.

Я наклонилась еще ближе к его уху и прошептала:

– Просто сиди тут, ладно?

Ланс сжал мое бедро под своей курткой и прошептал в ответ:

– Ты уверена, Би?

– Как нефиг делать, – соврала я.

И сделала то единственное, что смогла придумать, чтобы разрядить ситуацию.

Бросилась на амбразуру.

Все еще кутаясь в огромную куртку, я встала и тут же поняла, что ко мне прикованы взгляды всех, кто в этот момент был в столовой. Под тысячей этих взглядов я, кажется, целый день шла к пустому месту рядом с Рыцарем.

Я хотела встретиться с ним взглядом, хотела быть уверенной, хотела показать ему, что мне не нравится его поведение, но вместо всего этого я, дернув его за рукав, откашлялась и пропищала:

– Рыцарь, что ты делаешь?

– Спасаю твою жизнь. Ты понимаешь, что у этого придурка может быть СПИД?

Тон у него был резкий, но, по крайней мере, он хотя бы понизил голос, и, я надеюсь, Ланс его не услышал.

Не успев толком подумать, я ляпнула:

– Я лучше получу СПИД, чем замерзну тут до смерти. Со СПИДом у меня будет еще несколько лет.

И тут я услышала это: смешок. Смешок, который тут же был замаскирован под нарочитым кашлем, но я-то знала. Я его слышала. Я рассмешила скинхеда Скелетона.

Во мне начало нарастать теплое чувство. Я ощутила себя… особенной. Гордой. Я встретилась со своим страхом лицом к лицу, и теперь благодаря мне больше никому не отобьют почки. По крайней мере, пока я на посту.

Вернув на место свой фирменный оскал, Рыцарь уставился на меня своим взглядом зомби. Он изучал меня, склонив голову набок. Я почувствовала, как запылали щеки, и начала рассматривать свои руки, стараясь не думать о том, как под его взглядом покраснело мое лицо.

– Если тебе нужна куртка, я дам тебе чертову куртку, Панк.

Что? Скелетон пытается казаться милым?

Взглянув из-под ресниц, я увидела, что его лицо немного смягчилось. Рот все еще был сжат в тонкую нитку, но глаза казались чуть менее страшными. Прозрачные, светлые и голубые, как талая вода, стекающая в бесконечную черную дыру.

– У меня есть куртка, – соврала я.

– И где же она?

– Эм-м… – Я не могла сказать, что ее прошлой весной сперла Вероника Бизли, иначе ее обнаружили бы в свежей могиле, так что просто ответила вопросом на вопрос: – А где твоя?

Господи, какая я идиотка.

– Мне не нужна. Я же не тощая малявка, которая умудряется мерзнуть в середине августа.

Тощая? Рыцарь считает, что я тощая? Интересно, Ланс тоже считает меня тощей?

Прежде чем я придумала еще какую-нибудь дурацкую отмазку, зазвенел звонок. Я вскочила, и Рыцарь тоже, и я увидела, что еда на его подносе так и осталась нетронутой.

– О, черт, ты так и не успел поесть, – сказала я, импульсивно схватив его за руку, как Ланса, Августа или Колтона. – Извини.

Рыцарь покосился на мою руку на своем предплечье, том самом, на котором я видела вздувающиеся вены, когда он методично вдавливал голову скейтера в гравий пару недель назад. Эта картина заставила меня отдернуть руку, как будто ее обожгло.

Рыцарь перевел взгляд и внимательно посмотрел на меня:

– Ты не ешь, и я не ем.

И исчез в толпе.

Господи, мне надо покурить. Схватив свое барахло, я припустила по коридору в сторону студенческой парковки, умирая по дозе никотина для успокоения нервов. Но мне не удалось убежать далеко. Когда я пробегала мимо мужского туалета, кто-то ухватил меня сзади и затащил внутрь.

Я завизжала, но в коридоре стоял такой шум, что никто не услышал. Тот, кто был позади, протащил меня в самую дальнюю из кабинок и закрыл за нами дверь. Я обернулась – что было не так-то легко с моим огромным рюкзаком – и обнаружила Ланса. Он улыбался, прижимая к губам указательный палец.

– Шшшш, – прошептал он.

Стукнув его по руке, я прошептала:

– Какого хрена? – улыбаясь во весь рот аж до боли. Ланс охнул и схватился за руку, как будто ему было дико больно.

О боже. Это случилось! Я отрезала волосы, и вот теперь я с Лансом в туалете! Мои мечты сбылись!

Ланс сунул руку в карман джинсов, но вместо кольца с бриллиантом или презерватива вытащил оттуда маленькую облезлую коробочку от леденцов.

Вот где он держит бриллиантовые кольца и презервативы.

Открыв жестянку, он вынул оттуда маленький бледно-желтый леденец и сунул его в рот. Я тупо пялилась на Ланса, не понимая, какого черта он заволок меня в сортир – показать, как он жрет конфеты? Но это было не важно. Мы были тут вдвоем – если не считать десятка подростков, которые писали, брызгались водой, ржали и матерились через тонкую перегородку от нас. Да Ланс мог бы читать мне вслух телефонную книгу, мне было пофиг.

Я услышала тихий хруст, потом Ланс снова улыбнулся – на сей раз у него в зубах была зажата половинка этого леденца. Он наклонился вперед, и я взмолилась, чтобы произошло чудо. Я чуть-чуть приоткрыла рот, желая поверить, что он собирается поцеловать меня, но не желая показаться дурой, если нет. В последний момент Ланс прикрыл свои прекрасные карие глаза, сто тысяч угольно-черных ресниц опустились ему на щеки, и наклонил голову набок. И это свершилось.

Ланс.

Прижал губы.

К моим губам.

Я не шевелилась, боясь, что все, что я сделаю, будет не то. Я почувствовала на губах мягкий теплый язык Ланса, но вместе с ним и что-то колючее, хрустящее, со вкусом горького аспирина. Пока я пыталась сообразить, что за фигня у меня во рту, Ланс медленно отодвинулся. Я очнулась от хруста. Взглянув, я увидела, что Ланс жует свою половину того, что оказалось вовсе не леденцом. Ланс улыбался мне краем рта, показывая лишь одну ямочку на щеке, а глаза у него были темными. И злыми.

Следуя его примеру, я раскусила кислый, химический камешек. Опершись о стену, Ланс смотрел, как я жую, а потом схватил меня и подтянул к себе.

Я уперлась руками ему в грудь, а его бедро оказалось у меня между ног. По моему телу пробежала горячая волна, а по горлу – жестяной, металлический привкус. Сердце забилось даже быстрее, чем когда язык Ланса был у меня во рту. Я вцепилась в его майку, как в спасательный круг, поддаваясь этим новым для меня ощущениям.

Ланс прошептал мне в ухо, обдавая его своим горячим дыханием:

– Даже не знаю, что круче – ты в моей куртке или эта твоя новая стрижка.

Господи, как мне хотелось его трахнуть. С Колтоном мы никогда не заходили дальше поцелуев – да мне и не хотелось, – но с Лансом я хотела всего. Я привстала на цыпочки, чтобы поцеловать его в шею, и тут зазвенел чертов звонок.

Не-е-е-е-е-ет!

Схватив свои рюкзаки, мы с Лансом выскочили из туалета. В общем бедламе никто не заметил, из какого туалета я выхожу. Ланс быстро приобнял меня и убежал по коридору. К счастью, мой четвертый урок был прямо за углом. Я успела сесть за парту за миллисекунду до конца звонка.

Не знаю, от поцелуя ли (да и было ли это поцелуем?) или от этого не-леденца, который я съела, или от возбуждения, что чуть не опоздала, но, когда мистер Фишер начал бубнить о том, что и как делала кучка белых богатых людей сотни лет назад, я медленно начала осознавать, что я определенно под кайфом.

Мои коленки дрожали под партой со скоростью света, я не могла перестать всасывать язык и щеки, пытаясь снова ощутить вкус аспирина, и мне буквально приходилось зажимать рот рукой, чтобы сдерживать писк и хихиканье, которые так и рвались у меня из глотки.

Не то чтобы я раньше не пробовала наркотиков. Я выкурила свою честную долю травы и пробовала всякое другое, но в конце концов мне всегда было хреново. От травы я резко глупела. Я ее ненавидела. От нее я чувствовала себя как в замедленной съемке, а мне всегда нравилось делать все быстро. Кокаин и ЛСД, которые каждый мог купить в женском туалете с той же легкостью, что и тампоны из автомата, ускоряли меня, под ними я была даже быстрее, чем в своем обычном гипервиде, но кокс слетал уже через пятнадцать минут, а кислота держалась чуть ли не больше пятнадцати часов.

Так что я не стала бы принимать наркотики ради удовольствия. Чтобы испытать что-то новое? Легко. Я всегда обладала нездоровым любопытством ко всему на свете. Чтобы вписаться? Безусловно. Но вот эта леденцовая штука… от нее я чувствовала себя просто офигенно. Мне хотелось танцевать, смеяться, рисовать, болтать и снова рисовать одновременно, но я ничего этого не могла, потому что торчала на проклятом уроке продвинутой мировой истории у мистера Фишера. Так что я просто натянула на голову капюшон куртки Ланса, залезла в нее с ногами и уткнулась лицом в коленки под теплой тканью.

Она пахла им. Как будто мы с Лансом были едины. Его язык уже побывал у меня во рту, а сейчас его кожа была на моей.

Моя кровь была перенасыщена углеродом. Я стала воплощением бурления. И я должна была скрывать это еще целых сорок девять минут.

Когда наконец прозвенел освободительный звонок, я выскочила из своего панциря и ринулась в дверь. Я собиралась найти Ланса, чтобы отдать ему куртку (и попытаться снова дотронуться до него), когда Энджел Альварез, новенькая, которую я пару раз видела беседующей с Джульет, вдруг позвала меня с другого конца коридора.

У Энджел было тело взрослой женщины, которое она прятала под одеждой гангстера из Л.А. Все эти обвислые джинсы и свободные майки… Ну и манеры под стать.

Буквально подпрыгивая на месте, я остановилась перед ней и спросила:

– Ну, чего?

Энджел прищурилась и спросила:

– Что, тяжкий денек?

Склонив голову набок, я задумалась, с чего это она такое спрашивает, когда она показала на капюшон, покрывающий мою голову.

Ах, это.

Откинув капюшон, я излишне бодро заявила:

– Вообще-то у меня офигенный день.

Вообще-то я еле сдерживаюсь, чтоб не начать плясать чечетку.

Энджел громко цыкнула зубом и сказала:

– Черт, Би! Да у тебя стрижка зашибись!

Я уже почти забыла о стрижке. Вот же еще одна причина быть невозможно счастливой – моя новая стрижка!

– Спасибо! – прочирикала я. – И у тебя тоже!

Длинные черные волосы Энджел были когда-то в прошлом высветлены перекисью, так что теперь там торчало сантиметров десять отросших темных корней, и она скрутила их в неопрятный пучок. Как будто кто-то приляпал ей на темные волосы бледно-желтую плюшку. Наверняка большинству все это показалось бы быдляцким, но я честно считала, что эффект получился шикарный.

– Псссш. Да брось. У меня на голове жопа. – Состроив гримасу, Энджел дотронулась до своего пучка, но я увидела, как она улыбнулась, оценив комплимент.

– Я хотела сказать, что видела тебя с этим придурочным наци возле твоего шкафчика.

Да неужели?

– Слушай, я знаю, это не мое дело, но, если этот козел к тебе пристает, ты только скажи. Мой брат и его ребята будут только рады вломить этому белому куску дерьма. И бесплатно.

Бесплатно? Божечка, напомни мне оставаться с хорошей стороны Энджел.

– Спасибо, что сказала, но я и так уже почти перестала ходить из-за него в свой шкафчик. – Я повернулась к ней спиной и улыбнулась из-за плеча, демонстрируя пушечное ядро, прикованное к моей спине.

Снова повернувшись лицом, я излишне бодро продолжила:

– Ну, и пока он был просто… настойчивым. – Если можно назвать настойчивостью этот синяк в форме ладони на моем правом бицепсе. – Но если ему потребуется хорошая порка, я тебе скажу.

Мы обе рассмеялись и вместе пошли к парковке. Ну, верней, Энджел шла, а я, в этой куртке, с ощущением тепла Лансовых губ и того, что эти губы запустили по моим венам, буквально парила.

Увидев на парковке Джульет, прислонившуюся к капоту машины Тони, я припустилась бегом. Я торопилась, чтобы показать подруге куртку Ланса, и рассказать обо всем, что случилось в сортире, и показать синяк на руке, и рассказать, как Рыцарь вел себя за обедом как псих, и что я что-то съела, и уж не знаю, что это было, но мне оно страшно нравится! Джульет заметила меня и сделала было смущенное лицо… Но тут я к ней подбежала.

Обхватив ее руками, я стала раскачивать ее туда-сюда, причитая:

– Божемой, божемой, божемой, божемой, божемой!

Джульет отпихнула меня и, держа на расстоянии вытянутой руки, сразу заметила, что на мне куртка Ланса. И тут вся такая слишком крутая для школы Джулс начала прыгать на месте вместе со мной.

– Он дал тебе свою куртку?!?! Ни фига себе, Би!

– Ну да! – визжала я. – Я постриглась, и ему нравится, и он меня любит, и он поцеловал меня в туалете, ну, или я так думаю, трудно сказать, потому что он сунул мне в рот эту желтую фигню, как леденец, и теперь я от нее вся под кайфом!

Я не могла перестать прыгать и улыбаться. Ну, по крайней мере, мне казалось, что я улыбаюсь. Я не могла сказать точно, потому что совсем не чувствовала своего лица.

Джульет перестала прыгать. Она огляделась вокруг, чтобы понять, кто мог услышать мою идиотскую болтовню, открыла заднюю дверь машины и затолкала меня и мой огромный рюкзак на крошечное заднее сиденье.

– Господи, Биби. Ну, давай, еще погромче расскажи.

– Прости, – громко прошептала я. – Привет, Тони.

Тони кивнул мне в заднее зеркало, пока Джульет садилась рядом с ним, хлопнув дверцей так, что в ней задрожало стекло. Обернувшись ко мне с потрескавшегося переднего сиденья, Джульет сказала:

– Да тут-то уже можешь не шептать, идиотка.

Мы обе расхохотались, а Тони вывел с парковки свой громко протестующий шумом глушителя «Корвет».

Джульет сказала:

– Так, дай я разберусь. Лансу нравится твоя прическа, он поцеловал или не поцеловал тебя в туалете, и он сунул тебе что-то, но ты не знаешь что?

– И он меня любит. Ты забыла главное. И на мне его куртка.

– Которую ты, наверное, должна вернуть, – поддразнила меня Джульет, но я видела, что она искренне рада за меня. А может, она была рада за себя. Это же ей приходилось слушать все мое нытье и стоны насчет Чертова Ланса Хайтауэра с тех пор, как он сел со мной рядом на уроке продвинутой алгебры в восьмом классе.

– Я бы отдала! – закричала я. – Но меня остановила Энджел – ну, эта новенькая из твоего английского класса, – а когда мы вышли, он уже ушел.

– Как же, как же, – продолжала дразниться Джульет. – И ты, и я знаем, что ты никогда не вернешь эту толстовку. Да тебя в ней скорее похоронят.

– Заткнись, мерзавка! – И я ткнула ей кулаком в лицо, нарочно промахиваясь. Хихикая, мы начали мутузить друг друга, как две мелкие школьницы, какими и были.

– Эй, Би, – прервал Тони нашу притворную драку, глядя на меня в заднее зеркало своими бисерными глазками. – Я и не знал, что ты любишь веселиться. Но в любой момент, как ты снова захочешь эту желтую штуку, только скажи. Я тут же тебе достану.

Я посмотрела на Джульет, которая только приподняла свои нарисованные брови и чуть виновато пожала плечами.

«Выходит, Тони еще к тому же и местный дилер. Офигеть. Да ты нашла себе просто чемпиона, Джульет».

Я сделала ей большие глаза и нырнула в свой заклепанный и заплатанный кокон любви. Даже при том, что на улице было примерно тридцать градусов, а на заднем сиденье машины Тони все сто тридцать, – мне было плевать. Я танцевала диско, а танцоры диско не потеют. Они кружатся.




5


Ну, конечно, эту ночь я проспала в толстовке Ланса. Во сне я ощущала его запах. С утра я слышала этот запах на своей простыне и на рубашке, которую носила вчера. Сама мысль о том, что этот запах может исчезнуть из моей комнаты, была настолько печальна, что я засунула свою рубашку в полиэтиленовый пакет, надеясь, что так запах Ланса сохранится дольше.

Маме тоже понравилась куртка. Она сказала, что это очень «авангардно». Когда она высадила меня возле школы, я почти всерьез ожидала увидеть там толпу папарацци, сующих мне в лицо камеры и микрофоны с вопросами: «Каково это, носить куртку Ланса Хайтауэра? Скажите, она действительно придавала вам суперсилу?»

Хотя никакого красного ковра там не было, но, входя в школу, я словила несколько очень внимательных взглядов от школьных чирлидерш. Уж не знаю, было это осуждение или зависть, но видеть это было дико приятно.

Ланс стоял на своем привычном месте, прислонившись к стене в дальнем конце главного коридора, и кучка припанкованных вокруг внимала каждому его слову. Когда я подошла, он, не переставая говорить, притянул меня к себе и засунул под мышку, как будто это была самая естественная вещь на свете.

«Боже мой, мы же пара, – подумала я. – Вы только посмотрите. На мне его куртка, он обнимает меня, а вчера он то ли поцеловал меня, то ли нет, и теперь мы с ним ПАРА».

Я не слышала ни слова из того, что говорил он и все остальные, пока не прозвенел звонок, прервав мой восторженный внутренний монолог. Тогда я взглянула на Ланса, у меня в глазах наверняка мелькали сердечки, и сказала:

– Прости, что взяла твою куртку домой. Я не смогла найти тебя после уроков.

Не то чтобы я сильно старалась.

– Нормуль, – ответил Ланс с полуулыбкой и выжидательно посмотрел на меня.

Чего он ждет? Почему не идет на урок? О боже. Он хочет снова меня поцеловать?

Поняв, что я не могу прочесть его мысли, Ланс показал на меня рукой:

– Ты отдашь ее?

– Господи! Да, конечно! Прости! Боже! – Я в ужасе сорвала куртку с плеч и начала возиться с «молнией».

– Господи? Да можешь называть меня просто Ланс. Ну, или Ваше Королевское Величество.

С несколько чрезмерной резкостью я ткнула ему тряпично-металлический ком прямо в живот и сказала, сделав большие глаза:

– Благодарю, Ваше Королевское Величество.

Ланс быстро приобнял меня и ушел на урок. Вот прям так. А я осталась без поцелуя, без куртки и определенно без парня.

Как сирота.



Я не видела Ланса до самого обеда. Я замерзла в своих обрезанных шортах и тоненькой футболке и даже устроила из этого целый спектакль, растирая мурашки на руках и ногах, но Ланс был слишком занят спором с Колтоном насчет того, стоил ли новый альбом Бьерк хотя бы упоминания (Колтон считал его потрясающим, а Ланс, конечно, настаивал, что это просто корпоративная фигня ради продаж. Я склонна была согласиться с Колтоном, потому что весь альбом «Homogenic» был потрясающим. Но, конечно, вслух я этого не сказала).

Вдруг откуда-то из-под стола вынырнула голова Джульет. Ясное дело, она сидела по-турецки на грязном полу, болтая со своим приятелем-наркодилером по запрещенному телефону.

– Биби, Тони сказал, что не сможет тебя сегодня подвезти, – хитро блестя глазами, сказала она так громко, что прервала разговор Ланса с Колтоном. – Эй, Ланс, как думаешь, сможет Биби поехать с тобой на автобусе?

Как я люблю эту девчонку.

– Не-а, – ухмыльнулся Ланс. – Меня наказали за то, что я опоздал вчера на четвертый урок. – Нашарив под столом мою руку, он переплел пальцы с моими. – Я задержался в туалете с одним курточным воришкой.

Теперь он снова флиртует со мной? Какого черта, Ланс?

Мы с Джульет посмотрели друг на друга, и тут откашлялся Август:

– Биби, ты можешь поехать ко мне.

Я согласилась, прежде чем Колтон успел предложить мне то же самое. Я правда не хотела ехать домой к Колтону. Не только потому, что он начал бы ко мне приставать, но и потому, что я была так расстроена и сексуально фрустрирована из-за Ланса, что могла бы Колтону это и позволить. Снова. И тогда я профукаю свой шанс с его лучшим другом. Опять.

На четвертом уроке я подделала записку от мамы, в которой она разрешала мне сегодня поехать на автобусе номер одиннадцать домой к Августу Эмбри.

Мы ехали в автобусе, задрав ноги на сиденье и упираясь коленками в пухлую спинку переднего, как маленькие дети. Именно это мне и нравилось в Августе. Он был не как остальные мальчики. С ним я могла быть собой – пятнадцатилетней девочкой, которая любит ругаться, валять дурака, рисовать, курить и смотреть дневные ток-шоу.

Я любила Августа – он стал моим самым первым другом, когда наша семья переехала в Джорджию из Оклахомы посреди моего первого класса. Но в нем была такая внутренняя тоска, которая во время нашего общения переходила и на меня. У некоторых людей такие сильные чувства, что я могу чувствовать их, как свои собственные. Август был из таких. И, когда бы я ни приходила к нему домой, мне было стыдно.

За все эти годы я была у Августа миллион раз. Там, конечно, было не так весело, как у Колтона с его вечно отсутствующей мамой и холодильником, полным пива, но зато у Августа в комнате была «PlayStation». А еще у него была злобная старая мать, которая в жизни не выходила из их узкого трейлера, возможно, потому – и я говорю это без малейшей иронии – что запросто могла не протиснуться в дверь.

Старшая сестра Августа, которую звали – угадайте, как? – Эйприл – тоже жила с ними. Окончив школу косметики, она тут же залетела и родила близнецов. Поскольку на садик не было денег, Эйприл, уходя на весь день на работу, оставляла малышей дома с мамой, и, судя по всему, хорошего в этом было мало.

Едва выйдя из автобуса, мы с Августом услыхали писк противопожарного детектора дыма, несущийся из трейлера. Открыв дверь, мы услыхали еще и детский визг. В кухне мама Августа размахивала журналом перед пищащим и мигающим красной лампочкой детектором, хотя лучше бы она размахивала им над сковородкой, которая стояла на плите, превращая кухню в подобие концерта Элиса Купера.

Помещение было таким крохотным, что я в четыре прыжка смогла проскочить мимо нее, схватить сковородку, сунуть ее в раковину и залить водой. Два горелых кирпича – которые, как я полагаю, когда-то были сэндвичами с сыром, судя по всему, и стали виновниками бедствия.

Я распахнула крошечное окошко над раковиной, и через несколько секунд детектор перестал визжать. Но младенцы, стоящие в манеже посреди гостиной, – нет.

Беверли, мама Августа, рухнула на стоящий тут же бордовый диванчик из искусственной кожи, который под ней казался скорее креслом. Схватившись за грудь и тяжело дыша, она взяла с подлокотника кожаную сумочку, похожую на длинный кошелек. Раскрыв ее, Беверли вытащила зажигалку и длинную сигарету, которую подкурила трясущимися руками.

– Спасибо, детка, – сказала она мне между вдохами. – Я так увлеклась своими делами, что напрочь забыла, что делала малышам обед.

Младенцы продолжали орать. Похоже, это волновало только меня. Даже Август просто стоял столбом – один глаз в ужасе распахнут, а второго, как всегда, не видно.

– Вы в порядке, Бев? – озабоченно спросила я. Казалось, у нее и вправду может случиться сердечный приступ. – Хотите, я принесу вам воды или еще чего-нибудь?

У-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

– Да нет, милочка. Я в порядке. – Бев выпустила огромный клуб дыма, продолжая другой рукой держаться за грудь.

У-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

– Эм-м, вы не против, если я возьму малышей на улицу подышать воздухом? – спросила я. – Тут как-то… дымно.

Беверли только кивнула и махнула своей длинной сигаретой в сторону двери, а потом начала шарить по дивану вокруг себя в поисках пульта от телевизора.

– Август, – сказала я. – Возьми какое-нибудь одеяло или что-то, чтобы их посадить.

Я не знала, что именно нужно детям, но точно знала, что не земля, кишащая муравьями и клещами.

Август исчез в коридоре, а я подхватила на руки одного из младенцев. Они, мне казалось, были совершенно одинаковыми. Мальчики с рыжими кудряшками и крепкими легкими. Бедняга Бев. Ей, похоже, и вправду доставалось.

Когда мы вытащили детей на улицу, я, к своему ужасу, поняла, что мелкие поганцы могут ходить. К счастью, двор Августа был кладбищем старых шезлонгов, так что я собрала несколько, и Август помог мне сделать из них какое-то подобие загородки.

Когда мы все сделали и младенцы счастливо начали раздирать потрепанный нейлон на одном из особенно драных приспособлений для отдыха в саду, я с облегчением закурила, восхищаясь плодами своих трудов.

Судя по всему, Август тоже ими восхитился, потому что он вдруг прокашлялся и сказал:

– Ты будешь отличной мамой, Биби.

– Пшшш. – Я округлила глаза и разогнала рукой дым, чтобы он не шел на детей. – Нет, если у меня будут близнецы, если у меня окажется одновременно два таких мелких поганца, то одного я тут же подарю тебе.

Опустив глаза, Август ковырнул ногой землю.

– Может, это я подарю его тебе.

Чего-о-о-о?

Август не поднимал глаз, а его щеки медленно заливал густой румянец, и я поняла, что он имел в виду именно то, что я подумала. И что я должна была на это сказать? Я не хотела от Августа никаких детей. С чего ему вообще пришла в голову эта идея?

Мои мысли отчаянно заметались в попытке найти хоть какой-нибудь разумный ответ, пока я наконец не сдалась и не стала вообще ничего отвечать. Мы просто стояли в неловком молчании, в траве по колено, под жестким южным солнцем, наблюдая за парой полуголых младенцев и куря сигареты, которые даже не имели права покупать в своем возрасте. И в этот момент я кое-что поняла. Что-то, от чего мне стало грустно.

Я больше никогда не смогу поехать на автобусе домой к Августу.




6


Вычеркнув Августа и Колтона из списка тех, кто мог подвезти меня из школы (а Ланс вечно придумывал какие-то нелепые причины, почему я не могу поехать к нему), я осталась с Тони, как с единственной возможностью перемещения. Что было, в общем, нормально. Он был мне неприятен, но чаще всего он просто высаживал нас с Джульет около ее дома, а сам ездил по городу по своим дилерским делам, так что мне не приходилось особенно с ним общаться.

По пятницам я обычно оставалась ночевать у Джульет, если только мне не надо было на работу. У меня была работа на полставки в «Пьер Импорт», мебельно-хозяйственном магазине, из которого я выходила после каждой смены, пропитанная запахом пачули и эвкалипта. Но мне нравилось (работа, а не запах). Они быстро привыкли, что я прихожу на работу в том же самом неподходящем наряде, в котором ходила в школу, и переставляю все свечки, стаканы и подушки так, как нравится мне (невзирая на корпоративные брошюры с примерами выкладки), звоню, кому захочу, и ухожу домой. У нас с «Пьер Импорт» было взаимопонимание. А то, что я зарабатывала, шло на накопительный счет, я хотела накопить денег, чтобы купить себе машину к шестнадцатилетию.

Джулс тоже иногда ночевала у меня, но мы обе предпочитали ее дом. Ей это нравилось потому, что ее мама разрешала ночевать и Тони, что, конечно, выносило мне мозг. А мне нравилось, потому что ее маме было не важно, как поздно мы ложимся спать и чем занимаемся. Папа, может, и возражал бы, но его поблизости не было.

Родители Джульет фактически были еще женаты. Ее мама была очень красивой негритянкой с волосами, как у Дайаны Росс. У нее всегда были маникюр и накладные ресницы, что лично мне казалось глупым, потому что она работала в поликлинике и целыми днями ходила в медицинской пижаме. Отец Джульет был японцем невысокого роста, с любовью к алкоголю и с жутким характером. Это была самая странная пара, которую я когда-либо встречала. Я видела ее отца всего несколько раз, когда мы только подружились, но к десятому классу он просто исчез. Не умер. Не попал в тюрьму. Не развелся. Его просто не было.

В пятницу после того, как Август ошарашил меня своей детской бомбой, я поехала домой с Джульет и Тони в предвкушении нашего обычного пятничного вечера. Мы закажем пиццу, выпьем немного водки миссис Ихо и, может, сходим в бильярдную, где мы с Джульет будем сидеть в углу и курить, пока Тони тусуется со всеми тамошними нарками и бандитами. Это была милая привычная рутина. Но в ту конкретную пятницу Тони заявил, что мы все идем на выход. Торжественный выход, и мы должны быть готовы.

Джульет наложила лишний слой густой подводки на свои и без того подведенные глаза и усадила меня, чтобы сделать полный макияж. Она зачесала пряди на одну сторону и заколола заколкой, намазала мою стрижку гелем, который нашла у своего младшего брата, нарисовала мне трагические стрелки на глазах и раскрасила блестящими тенями практически от бровей до щек.

Забраковав мою черную футболку, Джульет заставила меня переодеться в серебристое платье-трубу без рукавов. Я, естественно, отказалась снимать свой лифчик с поролоном, поэтому, чтобы подчеркнуть его красные бретели, Джульет попыталась засунуть меня в красные лаковые шпильки ее мамы. Я их ненавидела, и, к счастью, они оказались мне настолько велики, что моя нога просто вываливалась из них при каждом шаге. Джульет в конце концов согласилась оставить мне мои ботинки и драные джинсы. Зная Тони, мы все равно не пошли бы ни в какое очень приличное место.

Тони подъехал около девяти вечера, все в тех же обвислых джинсах, майке и кроссовках, что и раньше. Я вдруг почувствовала себя жутко переряженной. Засунув свою сумочку на заднее сиденье, я забралась туда вслед за ней. Джульет, чертовски сексуальная со своими черными волосами до пояса и настоящими сиськами в гораздо более крутом черном топе, скользнула на переднее сиденье.

– Привет, малыш, – пропела она, чмокая Тони в щеку. – А куда мы поедем?

Тони положил руку ей на бедро, выехал на дорогу и направился к выезду из квартала.

– Мы едем в клуб, детка. У меня там кое-какие дела с хозяином одного местечка в центре. Ну, в Лил Файв, так я и подумал, вы с Би тоже не откажетесь. Я знаю, вам нравятся такие панковские местечки.

В клуб? В Литтл Файв Пойнтс? Ни фига себе!

– Тони! – завизжала я, обхватывая руками водительское сиденье. Джульет, потянувшись спереди, присоединилась ко мне. Мы обе верещали и болтали ногами, как… ну, как пятнадцатилетки, которые собираются пойти в первый в жизни ночной клуб.

Тут до меня кое-что дошло:

– Погоди. Тони, но у меня нет поддельного документа. Как же меня пропустят?

– Пшшш. Я тебя проведу. Даже не парься об этом. – Поглядев на меня в зеркало, Тони ухмыльнулся в свою бородку. Может, он был и странным, и лузером на фоне других взрослых, но этим вечером для пары старшеклассниц Тони был настоящей рок-звездой.

И он это знал.

До центра Атланты от нашего богом забытого пригорода было километров тридцать, а район Литтл Файв Пойнтс находился прямо рядом с ним. Небольшое скопление баров и магазинчиков перед, рядом и позади гетто.

Я много раз бывала там с мамой. Там был один магазин под названием «Трэш», в котором продавалась всевозможная одежда всех контркультур. Пока я рылась в поисках эластичных штанов тигриной окраски, ботинок и маек с неизвестными группами, мама исчезала за бисерной занавеской и изучала ассортимент курительных принадлежностей. Потом мы перекусывали в соседнем баре за углом, где посетителям разрешалось вырезать на столах свои инициалы. И там теперь было ужасно много ББ.

Но мы с мамой никогда не парковались там, куда завез нас Тони. Там было темно, и парковка находилась за парой заброшенных кирпичных зданий. Их разделял узкий проход, такой длинный и темный, что я с трудом разглядела свет уличных фонарей на другом конце. Здание слева было поменьше, и его окружали разросшиеся кусты и деревья. Здание справа, побольше, выходило фасадом на угол того самого перекрестка пяти улиц, который и дал название всему кварталу.

Джульет помогла мне выбраться с тесного сиденья, и мы пошли за Тони в сторону правого здания. С каждым шагом я нервничала все больше. Нам было на шесть лет меньше возраста, с которого разрешается посещать ночные клубы. И ни малейшего шанса, что нас пропустят.

Подойдя к заднему входу, Тони три раза постучал по железной двери. Она открылась, там стоял громадный мужик в черной латексной маске, скрывающей все лицо, рубашке из сетки и обтягивающих черных штанах с железной ширинкой.

Что за фигня?

Он расстегнул «молнию», закрывающую рот на маске, и оттуда раздался низкий голос.

– Как звать? – Слова разнеслись эхом по всей парковке.

– Тони. У меня дело к Митчу, – ответил Тони этому садомазо-великану на удивление спокойным голосом.

– Эти двое с тобой? – повернулся великан в нашу сторону.

У меня задрожали руки в карманах, но Тони остался невозмутим:

– Ага. Митч хотел на них взглянуть. Пара крутышек, а?

Гигант оглядел нас, отступил в сторону и пропустил всех внутрь.

– Офис Митча наверху. Постучи три раза.

Тони кивнул и вошел. Мы с Джульет, взявшись за руки, потрусили за ним, пока гигант не передумал.

Клуб внутри был совсем не таким, как я ожидала. Для начала, там было темнее. Гораздо темнее. И громче. И вместо одного большого танцпола с диджеем, крутящим все хиты, здание было поделено на миллион крошечных кабинок – и в каждой орала другая, хотя и похожая на остальные, техномузыка. Все кабинки были затянуты красным и черным бархатом. Везде стояли какие-то викторианские шезлонги. И везде были извивающиеся, затянутые в резину и латекс тела, дергающиеся и замирающие в такт ударным. Общий эффект был таким, словно я смотрела какое-то порно эпохи Чарли Чаплина.

Мы прошли за Тони в глубину здания, где в углу самой большой комнаты была витая кованая металлическая лестница. По пути Тони пришлось перескочить через человека, стоящего на четвереньках, чтобы не наступить на него. Он шел на поводке, как собака, и его вела женщина в наряде из сетки. Я изо всех сил старалась не пялиться на нее, но она была великолепна. В кожаных сапогах до бедра на высоченной шпильке, она была на полметра выше меня, а под ее нарядом – вместо лифчика – на ошеломительно пышной груди было два черных креста, закрывающих соски.

Я была в чертовой Стране Чудес. Нет, в Стране Фетишей. Этот клуб должен был называться именно так. Страна Фетишей, где все не так, как кажется.

У подножия лестницы Тони обернулся и сказал:

– Оставайтесь тут. Я сейчас. – После чего подтянул свои джинсы и вскарабкался по лестнице, перескакивая через ступеньку.

Ну, ладно. И что теперь?

Джульет отлично вписывалась сюда. В ее черном наряде, с черными волосами и черной подводкой было легко спрятаться. Она запросто могла сойти за двадцатидвухлетнюю. Но я, напротив, сильно рисковала в своем дисконаряде. Особенно с учетом того, что мое платье буквально метало искры всякий раз, как на него падал свет. Я могла с тем же успехом нести неоновый плакат: «Пожалуйста, Немедленно Позвоните В Службу Защиты Детей». Но, оглядевшись, я поняла, что это никого не волнует. Все смотрели на высокую платформу на другом конце комнаты.

Как раз в этот момент привратник, который нас впускал, вышел на нее с микрофоном в руке. Он пробормотал что-то нечленораздельное через свой застегнутый рот, и вся толпа, которая собралась в зале в ожидании его объявления, словно взбесилась.

Прижав рот к уху Джульет, я прокричала:

– Что он сказал?

Пожав плечами, она проорала в ответ:

– Не знаю. Что-то типа Точильный Станок.

По залу пробежала вторая волна аплодисментов, в динамиках началась песня хеви-метал, а на платформу поднялась женщина в нижнем белье, сапогах до колена и с металлической пластиной на груди. В руках у нее было нечто, похожее на вращающуюся электродрель, и она вздымала это над головой. Когда начался припев, она поднесла этот предмет к своей грудной пластине, и в зал полетели ярко-оранжевые искры. Все в восторге начали ловить их, подставляя ладони под эти угли, как дети, ловящие первые снежинки. Точильщица танцевала, как стриптизерша, качая бедрами и откидываясь назад, и рассылала по залу снопы искр.

Мой блестящий топ внезапно оказался гораздо менее выделяющимся.

Под конец она вытащила на сцену привратника, приковала его к стене, застегнула «молнию» на его маске, осыпала его горящими углями с расстояния вытянутой руки и метнула в толпу новый сноп искр, проведя своей дрелью по металлической ширинке привратника.

Я никогда в жизни не видела ничего подобного. Все помещение было наполнено сексуальной, опасной, зажигательной энергией. Казалось, что возможно все. Мы с Джульет только ходили кругами и смотрели во все глаза. Там в одной комнате были люди, висящие на крюках, в другой – люди, глотающие огонь. А лучше всего было то, что все были так увлечены собственным представлением, или музыкой, или тем, что они делали, что все они совершенно не обращали внимания на то, что их недопитые коктейли куда-то исчезали.

Когда вся эта пульсирующая электроника и мигающие стробоскопы начали вызывать в моем мозгу такое же мерцание, а пол под ногами закачался, мы с Джульет плюхнулись на изящное кресло в одной из комнат. Хихикая, мы в изумлении смотрели, как в другом конце комнаты тощий мужик стоял, упакованный в спальный мешок из черного латекса. Он был совершенно слеп и обездвижен, и у него было лишь одно отверстие, чтобы дышать.

– Что это за фигня? – пьяно икая, прокричала я на ухо Джульет. – И почему это секси?

И тут не менее шести энтузиастов в черной резине окружили упакованного мужика и начали ласкать и лизать его эрогенные зоны сквозь тонкий черный латекс.

Джульет, расхохотавшись, притиснула меня к себе.

– Ты такая невинная!

– Да ладно! Можно подумать, вы с Тони таким занимаетесь, – ткнула я пальцем в сторону этой оргии.

– Тебе-то откуда знать, – окинула она меня шаловливым взглядом, прежде чем снова зайтись от хохота.

Улыбаясь, я положила голову на плечо Джульет и зевнула. Я чуть не начала тереть глаза, но вовремя вспомнила, сколько на них косметики.

Тут в комнату заглянул Тони, и при виде двух хихикающих школьниц в углу на его лице мелькнуло что-то вроде узнавания.

Спотыкаясь, он подошел к нам и невнятно спросил:

– Ш-што смшного?

Даже в темноте я смогла разглядеть, какими красными были его глаза. Кое-кто неплохо провел время наверху.

– Твоя сексуальная жизнь, – ответила я, указывая на шевелящуюся кучу в углу.

Рассмеявшись, Тони потянул Джульет к себе. Я закрыла глаза и зарылась в мягкое бархатное кресло, оставшееся мне одной.

Прежде чем я успела понять, что заснула, меня кто-то разбудил, тряся за руку.

– Ну же, Биби, – прохныкала Джульет. – Пошли потанцуем! Вставай!

Я отпихнула ее и свернулась плотнее. Притворяясь, что сплю, я слушала, как они обсуждают, что со мной делать.

– Тони, давай пойдем. Ты посмотри на нее.

– Да ну к черту. Я хочу тут тусить, тут классно! Детка, ну погляди же, какой кайф.

– Но мы же не можем ее тут оставить. – Джульет говорила почти так же невнятно, как Тони.

Не открывая глаз, я махнула на них рукой:

– Идите, веселитесь. Я норм.

У меня больше не кружилась голова, мне просто очень хотелось спать. Несчастное последствие подъемов в пол-шестого утра, школы и работы по вечерам.

Теперь захныкал Тони:

– Давай, Би. Моя детка хочет танцевать. Подыми жопу. У меня тут есть кое-что, чтобы ты проснулась.

Приоткрыв один глаз, я посмотрела на Джульет, которая подпрыгивала на месте с вытянутой рукой и верещала:

– И я хочу! И я хочу!

Я села и спросила:

– Что это?

Джульет обернулась ко мне:

– Ну… Это что-то вроде кофеина, который ты так любишь. Ты сможешь танцевать всю ночь!

Я любила таблетки кофеина. И диетические таблетки. Все, что отбивало аппетит и придавало энергии. И я так устала. Тони я не доверяла ни на секунду, но я доверяла Джульет.

– Давай, Биби! Будет та-а-ак весело!

Черт с ними.

Я протянула руку, в которой, как по волшебству, оказалась маленькая белая таблетка. Она была похожа на таблетку парацетамола.

Черепа с костями на ней нет, подумала я. Это хороший признак.

Кинув таблетку в рот, я запила ее остатком последнего украденного коктейля. Через секунду Джульет схватила меня за опустевшую руку и потащила на танцпол в дальней комнате. Я была такой уставшей, что даже не открывала глаз, и танцевала под ритмичное техно, как во сне. Но в какой-то момент мое сонное состояние стало меняться.

Я начала ощущать басы у себя в груди, ноты на своей коже, а жар стробоскопа согревал мои закрытые веки изнутри тридцать раз в секунду. Джульет продолжала держать меня за руку, но это тоже было по-другому. Мы с ней стали как такое дерево, когда над поверхностью кажется, что деревьев много, а внизу, в грязи, они все связаны. Мы с Джульет слились. Мы были одним большим деревом, качающимся, размахивающим, пульсирующим. Черное. Белое. Черное. Белое. Черное. Белое. Мигание огней вокруг нас напомнило мне о рождественской елке. Вот кем мы были. Большой рождественской елкой.

Люблю Рождество. Но для Рождества слишком жарко. Чертовски жарко. Я вспотела. У меня кружится голова.

Мне скрутило желудок. Я не решалась открыть глаза. Лучше держать их закрытыми. Меньше черного-белого-черного-белого. Мне было одновременно очень хорошо и очень плохо. Если я буду танцевать дальше, мое дерево-девочка поддержит меня. Она была я, я была она, и мы были одно.

Но только мы уже не были.

Джульет что-то прошептала мне на ухо, но я не поняла, что она говорит. Тут было слишком громко. Слишком черно-бело. Я открыла глаза, чтобы попросить ее повторить, но ее не было. Я посмотрела на свою руку. Она была пуста. Я обернулась, и снова обернулась. Все мигало, все слишком быстро. Я не могла ее разглядеть. Я не видела ничего, кроме незнакомых людей, тридцать раз в секунду замирающих в новой сексуальной позе. Оскаленные рты. Острые зубы. Черные глаза. Белые глаза.

Невидимые руки схватили меня сзади за бедра. Они начали раскачивать меня. Мне это не понравилось. Они были злыми. Они схватили меня теснее, и ко мне прижалось что-то жесткое.

Нет! – завизжала я про себя, но слово застряло у меня в горле. Я подавилась. Я вцепилась в руки на своих бедрах и стала отгибать их пальцы назад, туда, куда они не гнулись, пока все десять не отцепились, и я побежала. Пригибаясь. Ныряя между этих тел, как ребенок. Которым я и была.

Я чувствовала, как по спине у меня течет пот, а в горле встает слюна, там, за проглоченными словами.

Где же Джульет?

Я добралась до стены и пошла по ней, пока не нашла черно-бело-черно-белую дверь. Открыв ее, я вывалилась из кроличьей норы пожарного выхода, но жаркий, влажный воздух не принес облегчения. Он был густым и вонял мусором. Схватившись за тонкие перила перед собой, я свесила голову с пожарной лестницы и сблевала. Мое тело старалось избавиться от сияющего внутри меня яда.

– Панк?

Повернув голову, я увидела, как лысый размашистый силуэт одним ловким движением прыгает ко мне с пожарной лестницы соседнего здания. Он приближался слишком быстро. Слишком близко. Он был почти тут. Я изо всех сил старалась сфокусироваться на нем, осознать новую угрозу, но мой взгляд без всякого разрешения ушел куда-то вниз, а глаза прекратили ненужную борьбу…




7


Откуда-то очень издалека в мозг пришло понимание, что мое тело куда-то несут. И дорога была неровной.

Куда это оно отправилось? – думала я в безопасном отдалении собственного мозга. – Хорошо бы там был кондиционер. И кровать. Кровать – это хорошо. И еще туалет, потому что…

– Я, кажется, сейчас сблюю.

– Черт побери, не вздумай!

Я знаю этот голос. Он похож на голос Рыцаря. Этот мрачный урод, подумала я, и тут у меня свело желудок, и глотка наполнилась кислотой.

Мои закрытые глаза внезапно обожгло ярким светом, а тело опустили на что-то вроде твердого пола. К лицу прикоснулись мозолистые пальцы, и я тут же распахнула глаза и оглядела то, что больше всего напоминало сцену где-то в аду.

Стены были покрыты пламенем, летучими мышами и голыми женщинами, держащими в руках вилы и улыбающимися мне поверх огромных торчащих сисек. Да, и там был чертов скинхед, ТРОГАЮЩИЙ МОЕ ЛИЦО!

В желудке снова заурчало, и я метнулась в сторону туалета. Из меня не вышло ничего, кроме горькой желчи, но я все равно покрепче обхватила унитаз и свесила в него голову, потому что мне было страшно смотреть на мир вокруг.

– Господи, Панк. Ну ты и набралась.

Так вот что со мной. Я набралась. Это значит, пьяная, да? Я что, пьяная?

Я никогда раньше не бывала пьяной, но думала, что это примерно так же фигово. Так что я кивнула и продолжила прятаться. В унитазе. От чертей.

– Какой дебил привел тебя сюда?

Он кажется злым.

– Ты.

«Серьезно, Би? Ты нашла время для остроумия».

Дьявол издал некий звук, который был почти похож на смех. Я отважилась взглянуть краем правого глаза, чтобы оценить обстановку, и обнаружила, что Рыцарь, ухмыляясь, сидит на корточках меньше чем в метре от меня. Верхний свет отбрасывал глубокие тени у него под глазами и носом, и даже при том, что он улыбался, выглядел этот засранец угрожающе.

Я снова зажмурилась и подавила подступающую волну желчи.

– Черт. Нам бы надо запихать в тебя хоть кусок хлеба. Когда ты в последний раз ела?

Я попыталась вспомнить, но мозг отказывался сотрудничать.

Ела ли я ужин? Хм-м-м… Обед? Нет. Завтрак?

– Ну, я думаю… кажется… вчера?

– Вставай.

– Что?

– Вставай, черт возьми!

Злость в его голосе заставила мое тело пошевелиться даже быстрее, чем я осознала смысл слов. Поднявшись, я широко раскрыла глаза. Я была в крошечной ванной с унитазом, маленькой раковиной и огромным скинхедом. Стены от пола до потолка были покрыты рисунками пин-ап-девиц и дьяволиц в тату-стиле. Эти объемистые красные дамы были жестокими – они смотрели и смеялись над моим отсутствием сисек. И бедер. И опыта. Они надо мной издевались.

– Только взгляните на эту малютку, – скалились они со стен.

– Не пора ли тебе спать, крошка? – спросила та, что над дверью, с раздвоенным хвостом.

– Может, она принесла нам пирожков? – дразнилась другая, над унитазом, с торчащими из корсета сосками.

– А мне кажется, это мальчик, – добавила блондинка над раковиной. – С таким телом трудно сказать наверняка.

– И с такой стрижкой, – хихикнула ближайшая ко мне стерва.

Может, меня убило молнией? И это настоящий Ад? И все эти дьяволицы будут теперь вечно издеваться надо мной? А скинхед Скелетон – настоящий Дьявол? Если так, дерьмово.

– Я что, умерла?

Блин. Я что, сказала это вслух?

– Умрешь, если не съешь чего-нибудь, к черту. – Рыцарь схватил меня за руку и вытащил в тускло освещенную комнату, уставленную чем-то вроде черных зубоврачебных кресел. Доволочив меня до стула в дальнем конце комнаты, он довольно грубо пихнул меня на него и исчез в коридоре, из которого мы пришли. Через несколько секунд он вернулся, держа маленькую белую коробку.

Сунув мне коробку, Рыцарь присел на подлокотник ближайшего кресла, сложил на груди руки и уставился на меня. Его бесцветные глаза светились в темноте.

– Ты должна сожрать все это до кусочка, – сказал он.

– Что это? – спросила я, пытаясь заставить свои расплывающиеся глаза сфокусироваться на пластиковом контейнере у меня на коленях.

– Это курица Бобби.

– Кто это Бобби? – спросила я.

– Хозяин лавки.

– Какой лавки?

– Этой чертовой лавки.

Оглядываясь вокруг, я попыталась понять это сама, чтобы не задавать больше дурацких вопросов, как младенец. Комната была темной и как бы крутящейся, но из коридора сюда попадало достаточно света, чтобы можно было понять хоть что-то.

Так… У нас тут зубные кресла, но в зубном кабинете не будет сортира, как в адовом борделе. Может, это парикмахерская? Нет, там все-таки другие кресла.

Наконец мои глаза настолько адаптировались, что разглядели висящие на стенах картины в рамках.

– Это тату-салон.

– Да что ты? Ешь.

Да, сэр. Черт.

Я откусила кусочек холодного, застывшего бутерброда с курицей, и мой рот тут же взорвался от счастья. Я не могла жевать еще быстрее. Я откусывала следующий кусок до того, как успевала проглотить предыдущий. Или сразу три.

Рыцарь не шевелился. Я чувствовала, что он смотрит на меня своими зомби-глазами, но мне было без разницы. У меня с этим чертовым бутербродом был новый чувственный опыт.

Я даже не понимала, насколько была голодна. Я постоянно жила с чувством голода. Если честно, мне это даже нравилось. От ощущения сосущей пустоты в желудке я чувствовала себя красивой. Могучей. Гордой собой. Если я могу преодолеть голод, я могу преодолеть все. Могу победить любого дракона.

«Видел, голод? Ты не будешь мной управлять! Я тут хозяйка, и я желаю выглядеть как Кейт Мосс!»

Но иногда, если я была без еды слишком долго, случалась вот такая фигня. Я полностью теряла контроль и поедала все, до чего могла дотянуться, как прожорливое чудовище в углеводном припадке. Иногда я потом совала два пальца в рот и выблевывала свои ошибки. Иногда сто раз взбегала по лестнице. Но этой ночью мне было вообще пофиг. На какой бы дряни я ни была, но из-за нее этот бутер казался мне сделанным из радуги и фейерверков, и я только хотела сожрать его скорее, и чтобы он остался во мне навсегда.

Когда я наконец сумела притормозить настолько, чтобы хотя бы начать жевать, до меня кое-что дошло.

– А что ты делаешь один в тату-салоне посреди ночи? – спросила я, прежде чем успела подумать.

– Я думаю, надо спросить, что ты делаешь одна в чертовой аллее на задах Литтл Файв посреди ночи?

– Я первая спросила.

«Господи, Биби. Просто заткнись».

– Я тут работаю.

– Правда? Тебе сколько лет?

«Биби, остановись. Вот правда».

– Так ты скажешь, какого черта ты делала в «Грехе»?

– «Грех»? То место так называется?

– Ты что, даже не знаешь, как называется место, где ты была? – Рыцарь резко встал и, раздув ноздри, провел рукой по стриженой голове.

Расхрабрившись от выброса глюкозы, бегущей у меня по венам, я сказала практически небрежно:

– Нет, не знаю. Нас туда привел приятель моей подружки.

– И тебя туда впустили? Это фетиш-клуб для взрослых, а тебе с виду больше шестнадцати не дать.

– Мне пятнадцать.

– Вот именно.

Рыцарь в возмущении прошелся по комнате и сел, широко расставив ноги, на высокую табуретку на колесиках. Он оттолкнулся ногой от шкафа с ящиками и проехал несколько метров, остановившись около меня.

Теперь, когда он снова сидел, он казался менее страшным. Ну или хотя бы менее злобным.

– А ты? Разве, чтобы работать в тату-салоне, не надо быть совершеннолетним?

– Только если тебе платят. – Казалось, Рыцарь сдался и перестал сопротивляться моим бесконечным вопросам, что было хорошо, потому что я явно не собиралась прекращать.

– А тебе не платят?

– Пока Бобби платит мне чернилами. И позволяет торчать тут на выходных.

– Платит чернилами? В смысле тату?

Рыцарь крутанулся на стуле так, что оказался ко мне спиной, и задрал футболку, показав черные очертания доспехов, покрывающих всю его спину. По низу щита шло слово «МакНайт», которое было вписано в развевающийся староанглийский флаг.

– Ага. Тату.

– О господи! – Наклонившись, я рассматривала узор. Тени. – Это… это очень красиво.

Рыцарь хмыкнул, что прозвучало как кашель, и опустил майку.

– Красиво, да?

Я сидела боком на тату-кресле, свесившись вперед, чтобы разглядеть поближе его спину, и тут он развернулся. И внезапно его лицо оказалось в сантиметрах от моего, и… и черт. Тату было не единственной красивой вещью у Рыцаря. Он улыбался, и с его острым носом и резкими скулами, покрытыми веснушками, был… ну… симпатичным. Я никогда раньше не замечала, какой он симпатичный. То, что мне дал Тони, судя по всему, было сильной штукой.

Сглотнув и выпрямившись, я сказала:

– Там, у тебя на тату, написано «МакНайт»[1 - Knight – Найт – по-английски рыцарь. – Прим. перев.]. Это твоя фамилия? Поэтому тебя зовут Рыцарь?

– Да. – Рыцарь тоже выпрямился и снова стал смотреть своим адским взглядом.

– А как тебя зовут? – спросила я.

– Никак.

– Фигня. Ты что, мне так и не скажешь?

– Нет.

Фу! Это надо же, какой противный.

– А я скажу, как зовут меня, – предложила я.

– Я знаю, как тебя зовут.

– Да? И как же?

Раздраженно наклонив голову набок, Рыцарь ответил:

– Брук. Брэдли.

Что-о?

– Откуда ты знаешь?

– Все, кто ходил в Начальную Персиковую, знают, кто ты. Твоя мама вела у нас чертово рисование.

Я представила, как маленький скинхед протыкает карандашами глаза на рисунках своих одноклассников, и прыснула.

– Вот так да!

– Ага, – смягчился его голос. – Вообще-то это твоя мама научила меня рисовать. Я всегда приходил в ее класс расстроенный из-за… – Он посмотрел на меня и явно передумал говорить то, что собирался. – Ну не важно, и, вместо того чтобы посадить меня со всеми, она сажала меня за отдельный столик в углу, где стояла корзинка с…

– Господи! – заорала я, зажимая себе рот руками, потому что на меня нахлынули воспоминания о том, как я помогала маме убирать класс после уроков. – Так это был ты!

Рыцарь в удивлении поглядел на меня.

– Это я наполняла твою корзинку! Мама говорила, что у нее в одном классе есть «такой особенный мальчик», у которого талант, но он плохо ладит с другими, и поэтому она сажает его за отдельный столик, который принесла из другого класса, и просила меня, чтобы я клала для него разное рисовальное в эту корзинку. Это была я!

Уголок рта Рыцаря слегка поднялся.

– Ну, тогда это объясняет все эти блестки и наклейки с сердечками.

Мы оба рассмеялись. Ну, вернее, я смеялась, а Рыцарь покашливал. Похоже, что он не смеялся столько времени, что ему сперва нужно было выкашлять пыль.

– А теперь ты стал рисовать тату. Это просто офигенно. Как я хочу скорее рассказать маме. Она будет так тобой гордиться. И она наконец скажет мне твое настоящее имя, – поддразнила я.

Рыцарь кашлянул-хохотнул, на сей раз сильнее, и сказал:

– Черт возьми, Брук. – Я пнула его в коленку, и на сей раз он захохотал по-настоящему. И от этого звука меня окутало теплой волной.

Это было как-то очень интимно, говорить с Рыцарем о моей маме. Он ей нравился. Я вспомнила, как она рассказывала мне, какой он талантливый. Она даже сохраняла его рисунки. Там были жуткие картинки, все в кровище, и оружие, и очень детальные драконы, но она все равно вешала их на доску над своим столом. Прямо рядом с моими.

Может, он не такой уж плохой, подумал мой дурацкий обкуренный мозг. Он просто страдающий художник. Страдающий художник, который может сделать мне тату!

– Я тоже хочу! – вырвалось у меня.

– Хочешь что? – Все еще улыбаясь, Рыцарь отступил на шаг и присел на подлокотник кресла рядом с моим. Господи, да он правда симпатичный. И у него такие мощные, огромные руки, когда он складывает их на груди. И мне нравятся эти его подтяжки. Ни у кого таких нет.

– Ой, прости. Биби, соберись! Тату. Ты можешь мне сделать? – Я обвела комнату рукой, показывая, что мы же в тату-салоне. – Прямо сейчас?

И – пуф! – его улыбка исчезла.

– Ни хрена. Я не буду делать тату пьяной в жопу пятнадцатилетке.

Нет? Он только что сказал мне «нет»?

– А как насчет пирсинга? Если мне с утра не понравится, я просто выну его, и все. – Я услышала в своем голосе ноющие нотки, которые использовала для родителей, если они отказывали, но мне было не важно.

– Нет.

– А когда тебе исполнится восемнадцать? Я просто приду в этот день и заплачу, как обычный клиент, и тебе придется все сделать.

– Через месяц, но я все равно не буду это делать, потому что тебе. Только. Пятнадцать.

– Ну да, – хихикнула я. И тут меня осенило. – А что, если я принесу записку от мамы? Я слышала, что тут, в Джорджии, можно даже пожениться в пятнадцать лет, если у тебя есть записка от одного из родителей.

Рыцарь громко выдохнул и закатил свои злобные дьявольские глаза.

– Черт тебя побери.

– Ха! – закричала я, хлопая ладонями по виниловому сиденью. – Я знала! Да здравствует Джорджия!

– Но это относится только к пирсингу.

– Не важно. Увидимся через месяц, подонок. – Я победно сложила руки на груди, но в наступившей тишине поняла, как же я действительно набралась.

«Биби, заткнись. Заткнись. Рыцарь прав. Ты дико набралась».

Мне показалось, что комната начала ехать куда-то вправо, а желудок снова угрожающе свело. И на сей раз он не был пустым.

«Господи. Пожалуйста. Не дай мне сблевать прямо тут».

– Мне надо идти! – Я попыталась изящно соскользнуть со стула, но мои обтянутые джинсами бедра прилипли к виниловой обивке. Рыцарь встал, словно собираясь мне помочь, но остановился, когда я подняла в его сторону руку и отлепилась.

– Джульет, наверное, беспокоится, где я. Мне надо идти! – Схватив с полу свою сумочку, я побежала по коридору туда, где, как мне казалось, был пожарный выход. Перед выходом на улицу я задержала дыхание, чтобы от ночного воздуха меня опять не стошнило. Понимая, что без Тони я не смогу зайти обратно в клуб, я пробежала по проходу, разделяющему два здания и выбежала на парковку. К счастью, машина Тони была еще там.

Я растянулась на капоте, прижимаясь щекой к холодному металлу и держась за края, как за спасательный круг, потому что весь мир кружился вокруг меня.

Что за дрянь дал мне Тони? Надеюсь, что заблюю ему всю машину на обратном пути. Так ему и надо.

Я залезла в сумочку и вынула мобильный, но, когда я попыталась набрать Джульет, он не пискнул, не загорелся и вообще не подал признаков жизни.

Офигеть. Ладно, подожду их тут.

Я повернула голову, чтобы прижаться и другой щекой к прохладному металлу, и тут на меня упала чья-то тень.

Тони.

– Слав те оспди, – сказала я, перевернувшись на спину и щурясь от света фонаря. – Я уж думала, вы никогда…

Черт. Это не Тони.

Я собралась в кучку и села на капоте, но встать не могла, потому что меня качало. Я старалась смотреть Рыцарю в лицо, но позади него был слишком яркий свет. И я стала смотреть на его ботинки. Те самые, что пинали скейтера по почкам меньше трех недель назад.

«Соберись, детка, – говорил мой мозг. – Ты в опасности».

– Господи, да ты в говно. Видел я пьяных, но пьяные не скрежещут зубами.

Я что, скрежетала зубами?

– Ты, к черту, просто тащишься.

«Тащишься». Мне понадобилась минута, чтобы понять. «Тащишься». Это значит, я на экстази, да?

Я обхватила голову руками и заговорила с коленками Рыцаря, потому что ботинки были слишком страшными.

– Гипотетически, если бы я тащилась, – сказала я, – я бы чувствовала, что хочу вырвать, и связать самый длинный в мире шарф, и одновременно сделать кому-нибудь массаж, нет?

– Ты что, даже не знаешь, что приняла? – ударил Рыцарь руками по обеим сторонам от моих ног, отчего я подпрыгнула и закрыла лицо руками. Подсматривая сквозь щелочку между пальцами, я могла увидеть только его глаза, светящиеся в темноте. Его лицо было сантиметрах в десяти от меня. Я снова сжала пальцы, чтобы защититься и чтобы скрыть слезы, которые всегда приходили, когда на меня кто-то кричал.

– Я, я просто взяла таблетку, которую дал Тони, чтобы мне не хотелось спать.

– Вот ублюдок. Этот Тони этой ночью сдохнет, Панк. Жди тут.

Рыцарь оттолкнулся от машины и направился в сторону здания.

Черт. О черт, о черт, о черт.

Оторвав руки от лица, я позвала его:

– Рыцарь! Стой! Пожалуйста! Я в порядке! Все в порядке! Мне просто надо подождать, потому что я сказала, что буду у Джульет, и она будет меня искать, а мой телефон сдох, и…

Рыцарь развернулся и зашагал ко мне, вынув из кармана что-то длинное и черное. Он размахивал этим в воздухе, крутя в разные стороны. Мне надо было бежать, но любопытство не давало мне шевельнуться, пока я не пойму, что он такое делает. Еще один быстрый взмах рукой, и уличный свет отразился от чего-то серебряного, высунувшегося из руки Рыцаря – пятнадцатисантиметрового лезвия.

Я замерла, моргая и сглатывая (а возможно, даже скрежеща зубами), и изо всех сил постаралась прогнать из головы наркотический туман, чтобы как-то среагировать на то, что ко мне приближается скинхед с ножом.

«Биби, думай! Думай! Шевелись! Говори! Беги к черту!»

Откуда-то изнутри своего неподвижного тела я наблюдала, как Рыцарь занес нож над головой и обрушил его на капот машины Тони, прямо рядом с моей ногой. Это привело меня в движение. Я подскочила и попыталась бежать, но Рыцарь схватил меня за руку, прежде чем я успела сделать хотя бы шаг.

Черт!

Я пыталась вырваться из его хватки, но это было примерно так же эффективно, как пытаться остановить грузовик. Отчаянно оглядев парковку в безуспешных поисках Тони, я обернулась на Рыцаря. Его левая рука, держащая меня, была вытянута назад, а правой он продолжал методично поднимать и опускать нож на капот машины.

Нет!

Наверное, слово так и не прозвучало, потому что Рыцарь никак не среагировал на меня. А может, он просто был слишком занят резьбой по машине, чтобы отвечать. Я снова попыталась вырваться из его руки и тут заметила, как поднимаются мышцы на его плечах, он сжал руку сильнее.

Наверняка я на экстази, подумала я. Тони дал мне чертово экстази. Нет другой причины, почему бы я сейчас думала о мышцах на спине Рыцаря. Или про тату там же. Или о том, что он держит меня за руку. Татуированный скинхед = страшно. Темная парковка = страшно. Нож = страшно. Так почему же страшно + страшно + страшно + мышцы на спине + рука с ножом = тысяче мурашек, покалывающих все тело?

Закончив, Рыцарь закрыл и снова крутанул в руке нож, засунул его в карман и снова обратил внимание на меня. Выражение его лица снова напомнило мне, почему именно я не должна была думать обо всем этом. Он выглядел как одержимый.

– Вот. Теперь все будут знать, где ты. Пошли.

Он потащил меня за руку, и я потащилась за ним задом наперед, чтобы успеть посмотреть, что он там сделал. Там, на капоте машины Тони, вырезанная гигантскими рваными буквами, была надпись:




БИБИ У РЫЦАРЯ. УБЛЮДОК.





8


От машины, обратно по проходу, наверх по пожарной лестнице, и вот меня снова притащили в тату-салон. Захлопнув за нами дверь, Рыцарь начал расхаживать по темному коридору туда-сюда, проводя обеими руками по своей почти лысой голове. Мне больше нравилось, когда он тащил меня за руку. Стоять в дверях и смотреть, как он тут мечется, было страшновато.

Мне надо было волноваться, что машина парня моей лучшей подруги была изрезана, как праздничная индейка, но… мой мозг перемкнуло. Я была слишком занята скрежетанием зубами и попытками подавить желание сделать Рыцарю массаж, чтобы волноваться о глупостях типа изуродованного старинного «Корвета».

Думаю, Рыцарь наконец понял то, что его занимало, потому что он вдруг перестал метаться, вынул из кармана связку ключей и сказал:

– Пошли. Я отвезу тебя домой.

– Я не могу домой, – ответила я, сама удивившись, как спокойно это прозвучало. Как уверенно. Наверное, потому что так и было. Я не могла идти домой. Была середина ночи, а я, очевидно, была под кайфом.

Я думала, он начнет со мной спорить, но Рыцарь просто засунул ключи обратно в карман и сказал:

– Ну, значит, нас таких двое.

Никто из нас больше не задавал вопросов. Мы просто посмотрели друг на друга. Я еще, помню, подумала, какие красивые у него ресницы. Даже в том тусклом свете я видела – при том что они были светлыми, – какие они длинные и густые. Мне захотелось до них дотронуться.

– Ну, значит, ты останешься тут, – сказал он. Мне показалось, что в конце этой фразы прозвучала крошечная надежда. Ну, когда интонация голоса немного поднимается вместо того, чтобы опуститься. Но, может, и нет. Я все же была под кайфом.

Я кивнула и сказала:

– Наверное.

Рыцарь заметно расслабился.

– Хочешь закурить?

– Ага. Хочу.

Мы снова вышли на пожарную лестницу, и я села на ступеньку, прислонившись головой к стене, чтобы мир не так качался. Рыцарь сел рядом и закурил «Мальборо». Он предложил и мне, но я состроила гримасу, и он, засунув сигарету в рот, отыскал мою сумочку, покопался в ней и вытащил мой «Кэмел лайт». Раскурив одну сигарету, он протянул ее мне, и я взяла.

– А почему ты не хочешь идти домой? – спросила я, больше не думая о том, что за фигня выходит у меня изо рта. Все мои фильтры, а равно глубокие убеждения и внутренний барометр были в отключке.

– В другой раз, – ответил Рыцарь, выдыхая дым в сторону, по направлению к парковке.

В другой раз, подумала я, и по моим венам помчались радостные пузырики. Это будет клево. Мы сделаем все это еще раз. Только больше не будем уродовать машину Тони.

Несмотря на то что мир продолжал кружиться, я поняла, что чувствую себя очень хорошо. Тошнота прошла, я перестала скрипеть зубами, и глаза больше никуда не закатывались. Сигарета была прекрасной, и больше всего на свете мне хотелось взять этого парня за руку, посмотреть в его прекрасные глаза и задать ему тысячу и один вопрос о его детстве.

Мне казалось, что я давно его знаю.

И, похоже, отчасти так и было. Я знала о нем что-то, чего не знал больше никто. Я знала, что он любит рисовать.

– А ты покажешь мне свои рисунки тату? – спросила я, оборачиваясь к нему, но все еще не рискуя отрывать затылок от стены.

Рыцарь поглядел на меня, склонив голову набок, и кивнул. В нем открылась какая-то новая уязвимость, и это было так мило. Я решила почаще спрашивать его о рисунках.

Мы швырнули окурки вниз, и Рыцарь помог мне подняться. Внутри он зажег свет в главной комнате, и от этого мне стало легче. Рыцарь подошел к большому столу и достал из одного ящика толстенную папку. Я подошла. Рыцарь положил папку на стол. Какое-то время мы оба просто молча смотрели на нее.

В воздухе между нами было такое напряжение, что мои безволосые руки покрылись мурашками. Скинхед Скелетон снимал с себя свои доспехи. Он собирался показать мне свое мягкое, розовое подбрюшье и верил, что я его не ударю.

Я медленно раскрыла папку и начала листать. С каждой перевернутой страницей я все больше и больше теряла уверенность в своих художественных способностях и все больше и больше понимала, какую честь оказал мне Рыцарь, позволив заглянуть себе в душу. Его рисунки были сложными, мрачными и подробными. Их темой была в основном старая Англия и средневековая иконография. Замки, драконы, доспехи, щиты, мечи и рыцари, которые нравились мне больше всех.

Один такой рисунок особенно понравился мне. Это был сплошной темный силуэт рыцаря на вставшем на дыбы коне.

– Вот, – сказала я, указывая на него. – Вот твое следующее тату.

Побледнев, если такое было возможно, Рыцарь тихо спросил:

– Откуда ты знаешь?

– Это рыцарь. Ты – Рыцарь. Логично же, – ответила я, сияя от своей проницательности.

– Я собирался сделать ее, когда закончу ту, что на спине. Я только еще не придумал, где именно ее сделать.

– Ее надо сделать сбоку на шее, – воскликнула я. – Будет чертовски круто!

– Я думал об этом, – сказал Рыцарь. – Но если я сделаю ее там, меня никогда не примут на военную службу. Там не разрешают видимых татуировок.

– Пшшшс! Ты? На военную службу? – Я не выдержала и рассмеялась. – Да ты спокойно можешь делать себе тату хоть на лбу, милый, потому что уж ты скорее попадешь в тюрьму, чем в ту чертову армию.



Следующее утро началось в тумане. Я толком не помнила, как уснула и как проснулась, но помнила, что Рыцарь отвез меня к дому Джульет на очень большом, очень громком грузовике. Помню, что боялась увидеть там машину Тони, и помню свой вздох облегчения, когда ее там не оказалось. Еще помню, как робко помахала Рыцарю рукой, когда вылезла, спотыкаясь, из его монструозной машины и поднялась, покачиваясь, к Джульет на крыльцо.

Когда грузовик Рыцаря скрылся из виду и горизонт очистился, я, пошатываясь, спустилась с крыльца, прошла через двор Джульет и их соседей и вышла к торговому центру на другой стороне квартала. Я зашла в него через продуктовую лавочку, напоминая разбитое зеркало в своем серебряном платье-трубе и с размазанным макияжем, и сняла в банкомате двести долларов.

Это были почти все мои деньги. Я надеялась, что их хватит.

Вернувшись к дому Джульет, я вошла, воспользовавшись запасным ключом, который ее мама прятала в горшке с сухим папоротником. Я на цыпочках прошла через гостиную и по коридору в спальню Джульет. Ее мама еще спала, а, судя по звукам из подвала, младший брат, оставшийся без присмотра, смотрел там мультики.

Положив деньги на подушку Джульет, я написала записку.



Дорогая Джульет.



Мне ужа-а-а-а-а-асно стыдно за машину Тони. Это длинная, сложная история. Позвони, и я все объясню. Вот деньги на ремонт. Скажи Тони, если этого не хватит, я потом отдам остальное. И скажи, что я очень, очень извиняюсь.



Люблю,



    ББ.

Я умылась, переоделась в свою черную майку и ровно в десять утра вышла на улицу, как раз когда моя мама приехала за мной в своем светло-бежевом «Форде Таурус».

Все полчаса поездки я провела, бодро привирая о том, как нам с Джульет было весело смотреть фильмы ужасов и весь вечер есть пиццу. Потом, когда мы уже почти приехали, я, набравшись мужества, спросила у мамы, помнит ли она мальчика, для которого мы собирали в корзинку рисовальные принадлежности, когда я была маленькой.

– Конечно, помню! – воскликнула она. – Рональд МакНайт. Никогда не забуду это имя. Этот парень был психопатом. На первом же уроке в моем классе он ткнул другого мальчика ножницами.

Ну, он вышиб почки из незнакомого мальчика в первый же день, когда я его увидела, так что в этом смысле ничего не изменилось.

– Слава богу, это были маленькие детские ножницы с круглыми концами, – продолжала мама. – Но он все равно умудрился порезать того до крови. После этого я всегда сажала его за отдельный стол, чтоб он делал там все, что хочет. – Она рассмеялась. – Я не научила его ничему, но, по крайней мере, он больше никого не покалечил.

– Ну, ты, должно быть, все равно произвела на него впечатление, – сказала я, – потому что я вчера встретила его в школе, и он сказал, что благодаря тебе стал художником по тату.

– Правда? – Казалось, мама искренне удивлена. – Я-то думала, что он уже в тюрьме. Художник по тату, надо же? – Минуту подумав, она снова рассмеялась. – Ну что ж, он был способным, и ему нравилось пырять людей, так что все логично, а?

Я нервно засмеялась в ответ.

Рональд МакНайт. Неудивительно, что он не хотел говорить, как его зовут. Бедолага. Мне бы тоже было стыдно.

Приехав домой, я быстро поздоровалась с папой, целиком проигнорировав все разговоры на тему, что и когда я ела, взбежала наверх в свою комнату, сорвала ботинки, сунула заряжать телефон и отрубилась к чертям.

Когда я проснулась, не понимая, что и где, я взглянула на телефон, чтобы понять, сколько времени, и обнаружила там примерно сто пропущенных звонков. Все они были от Джульет, и все – утром и прошлой ночью. Я прослушала их все. Ну, или попыталась. Было трудно разобрать, что она говорит, потому что позади нее орал Тони.

Черт.

Я позвонила Джульет, собираясь на работу, и снова извинилась. Она сказала, что Тони успокоился, получив деньги, которые я оставила. И что он уже уехал в гараж к своему приятелю чинить капот. Но она была уверена, что Тони все еще собирается убить Рыцаря.

Потом Джульет задала миллион вопросов о том, что случилось вечером, что со мной сделал Рыцарь, почему он оказался в том клубе и следил ли он за мной, но я сказала, что ничего не помню. Я рассказала ей какие-то подробности, но добавила, что все остальное неясно.

Я не рассказала, где работает Рыцарь.

И что я провела там с ним эту ночь.

И не сказала, какая у него машина.

И что у него тату во всю мускулистую спину.

И какой он невозможно талантливый художник.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=63083228) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Knight – Найт – по-английски рыцарь. – Прим. перев.