Книга - Халцедоновый Двор. И в пепел обращен

Халцедоновый Двор. И в пепел обращен
Мари Бреннан


Халцедоновый Двор #2
Год от Рождества Христова 1666-й. Король и парламент бьются за власть, пуская в ход и войска, и интриги. У двора дивных глубоко внизу, в недрах Лондона, тоже хватает врагов. Старые обычаи трещат по швам, и никто не знает, что придет им на смену.

Но вот грядет опасность еще более страшная – та, что способна уничтожить все. В доме спящего пекаря из печи вылетает на волю искра, а из той искры возгорается пожар, который сожжет Лондон дотла. В то время как люди борются с пламенем, пожирающим улицу за улицей, дивные выходят на бой с врагом не столь осязаемым – с самим духом Великого Пожара, способным испепелить все на своем пути.

Придется смертным и дивным забыть обо всем, что бы их ни разделяло, и вместе, плечом к плечу, биться за жизнь самого Лондона…





Мари Бреннан

Халцедоновый Двор. И в пепел обращен



Marie Brennan

IN ASHES LIE



Copyright © 2009 by Marie Brennan

All rights reserved.

© Д.А. Старков, перевод на русский язык, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2020




Действующие лица



Английская королевская семья

Карл Стюарт, первый носитель сего имени – король Англии, Шотландии, Франции и Ирландии

Генриетта Мария – королева при Карле I

Карл Стюарт, второй носитель сего имени – принц Уэльский, затем король Англии, Шотландии, Франции и Ирландии

Екатерина Брагансская – королева при Карле II

Яков Стюарт – герцог Йоркский, брат Карла II

Яков Стюарт – покойный король Англии, Шотландии, Франции и Ирландии, отец Карла I

Мария Стюарт – покойная королева Шотландии, мать короля Якова


Палата лордов

Уильям Лод – архиепископ Кентерберийский

Томас Уэнтворт – лорд-лейтенант Ирландии, родоначальник графов Страффордов

Томас Грей – лорд Грей из Гроуби

Джон Мордаунт – виконт Мордаунт из Авалона, заговорщик-роялист

Эдуард Хайд, позднее – граф Кларендон, заговорщик-роялист

Уильям Крэйвен – граф Крэйвен

Максвелл – герольдмейстер Палаты лордов


Палата общин

Джон Гленвилл – спикер Палаты общин

Уильям Лентхолл – спикер Палаты общин

Сэр Энтони Уэйр

Томас Соам

Исаак Пенингтон – олдермены, члены парламента от Лондона

Джон Пим – лидер парламентской фракции

Джон Гемпден

Дензил Холлис

Артур Хезилридж

Уильям Строд – союзники Джона Пима

Сэр Фрэнсис Сеймур – рыцарь, член парламента

Уильям Принн – член парламента


Армия нового образца

Оливер Кромвель – генерал, член парламента, затем лорд-протектор Англии

Генри Айртон – генерал, член парламента

Томас Ферфакс – лорд Ферфакс из Камерона, также генерал

Томас Прайд – полковник

Эдмунд Ладлоу – офицер

Ричард Кромвель – сын Оливера Кромвеля, второй лорд-протектор Англии

Джордж Монк – генерал, командующий силами Армии в Шотландии


Лондонцы

Сэр Моррис Эббот

Томас Аллен

Сэр Томас Бладуорт – лорд-мэры Лондона

Сэр Уильям Тернер – олдермен Лондона

Кэтрин Уэйр – жена сэра Энтони Уэйра

Бернетт – лакей сэра Энтони Уэйра

Томас Фаринор – пекарь

Хамфри Тейлор – пуританин

Бенджамин Гипли – глава тайной службы

Джон Лилберн – вождь левеллеров[1 - Левеллеры [буквально – уравнители (англ.)] – радикальная политическая партия, требовавшая сосредоточения всей полноты власти в руках народа, управления через ежегодно избираемых представителей, свободы в промышленности, обложения налогами по доходам и законодательной передачи земли в вечное пользование земледельцам. Здесь и далее – примеч. пер.]

Марчмонт Нидхэм – журналист, газетчик

Джон Брэдшоу – лорд-председатель Высокого суда правосудия

Элизабет Мюррей – наследная графиня Дайсарт, заговорщица-роялистка

Джон Эллин – врач и хирург

Сэмюэл Пипс – автор известного дневника

Робер Юбер – государственный преступник

Сэр Майкл Девен – смертный человек, ныне покойный


Халцедоновый Двор

Лу?на – королева Халцедонового Двора

Валентин Аспелл – лорд-хранитель

Амадея Ширрел – леди обер-гофмейстерина

Нианна Кризант – правительница гардеробной

Сэр Пригурд Нельт – великан, капитан Халцедоновой Стражи

Сэр Керенель

Сэр Эссен

Сэр Меллеган

Сэр Перегрин Терн

Кавалерственная дама[2 - В Англии, а затем Великобритании – эквивалент рыцарского звания для женщин.] Сигрена – рыцари Халцедоновой Стражи

Гертруда Медовар – брауни из Ислингтона

Розамунда Медовар – ее сестра, также брауни

Сэр Лислик – эльфийский рыцарь

Льюэн Эрл – эльфийский лорд

Карлина – эльфийская леди

Ангризла – мара, ночное видение, вселяющее страх

Том Тоггин – хобани[3 - В английском фольклоре – одна из разновидностей домового.]

Костоглод – баргест[4 - В английском фольклоре – мифическое существо, черный пес с горящими глазами, огромными клыками и когтями; предвестник несчастий и скорой смерти.]

Чернозубая Мег – речная ведьма, хозяйка реки Флит


Иноземные, изгнанные и усопшие дивные

Фиаха

Нуада

Дагда – Ард-Ри, Верховные короли Ирландии

Конхобар – король Ольстера

Эоху Айрт – оллам[5 - В данном случае – великий поэт, бард (ирл.).], посол из Темера

Айлиль – король Коннахта

Медб – королева Коннахта

Федельм Прозорливое Око – поэтесса, посланница из Темера

Никневен – Гир-Карлин (королева) файфских дивных

Кентигерн Нельт – великан в изгнании, брат сэра Пригурда Нельта

Альгреста Нельт – их сестра, также великанша, ныне покойная

Кунобель – рыцарь в изгнании, брат сэра Керенеля

Ифаррен Видар – лорд в изгнании

Оргат – паури[6 - В английском и шотландском фольклоре – злобные создания, обитающие в древних замках и дозорных башнях на границе, где творились преступления и проливалась кровь; сродни так называемым красным колпакам.]из Приграничья

Калех Бейр – Синяя Ведьма, Хозяйка Зимы

Велунд Кузнец – король долины Белой Лошади

Иррит – дивная из Беркшира

Инвидиана – королева Халцедонового Двора, ныне покойная














Пролог. Искра


Пудинг-лейн, Лондон, воскресенье, 2 сентября 1666 г.

В тот ранний, предутренний час пекарня была темна и безмолвна. Освещали ее лишь угли в очаге. Под куполом печи, стоически ждавшей утреннего бремени – караваев хлеба и горшков печеного мяса, – покоились, что твои личинки в пчелином улье, поленья дров. Да, воскресенье – день отдохновения, но не поста, а значит, пекари должны трудиться и сегодня.

Угли то вспыхивали, то затухали. По закону пекарям полагалось гасить и печь, и очаг еженощно – ведь город, выстроенный из дерева, жил в непрестанном страхе перед пожарами. Однако каждое утро растапливать огонь заново – дело хлопотное, а посему большинство позволяли печам на ночь остыть, но угли в очаге сгребали и сберегали так, чтоб поутру проще было вздуть огонь.

Вишнево-алый уголь со вздохом рассыпался в золу, и в воздух взвилась стайка искр.

Наверху, во втором этаже, крепким сном спал Томас Фаринор. Дела у пекаря ладились: он поставлял Королевскому военному флоту морские сухари и в эти времена, во времена войны с голландцами, отнюдь не сидел без работы. Кроме него с дочерью, Ханной, в доме имелась и горничная, и слуга, дабы заботиться о хозяевах и помогать управляться в пекарне.

Искры из очага вылетали и прежде. Вылетали – и в скором времени гасли, обращаясь черной золой, испятнавшей потолочные балки, и стены, и вымощенный кирпичом пол. Вот только сегодня одна, танцуя, кружа в незримых токах воздуха, упорхнула дальше других и, наконец, отыскав себе покойное местечко, угнездилась на сложенных в печи дровах.

На одной из лучинок растопки замерцал крохотный огонек. Впоследствии Фаринор заявит, что, покончив с дневными трудами, прибрал огонь, как подобает. И золу-то из печи выгреб дочиста, и пол-то кирпичный вымел начисто… Да, все это он исполнил, но – спустя рукава. В полночь его дочь, Ханна, осмотрела кухню и поводов для опасений не нашла.

Однако теперь, час спустя, пекарня вновь озарилась светом. Закопченные балки под потолком окутала дымная пелена. Слуга Фариноров, спавший в первом этаже, нахмурился, заворочался под одеялом. Дыхание его сделалось неровным, он кашлянул во сне раз, и другой, и, наконец, пробудившись, заметил опасность и с хриплым воплем выпутался из одеяла. К этому времени в кухне стало светло, как днем: печь и очаг весело полыхали, а заодно с ними пылали и щепки на полу, и поленницы заготовленных дров. Дощатые стены, хорошенько высушенные долгим летним бездождием, дымились, а на ощупь оказались горячи. Спотыкаясь на ходу, почти ничего не видя в удушливой мгле, слуга по наитию бросился к лестнице.

Клубящийся дым последовал за ним и наверх. Отчаянно завопив, слуга что было сил забарабанил в хозяйскую дверь.

– Пожар! Проснитесь, Бога ради: дом горит!

Дверь распахнулась настежь. Похоже, Фаринор, возникший на пороге, протирая спросонья глаза, не понимал, в чем дело. Однако, стоило ему дойти до верхних ступеней лестницы и увидеть происходящее собственными глазами, всю его дрему сняло, как рукой.

– Господи всемогущий, – прошептал он и со всех ног устремился назад, через собственную спальню, к двери в смежную комнату.

Ханна просыпалась ужасно неспешно, а ее горничная – и того медленней. Поднявшись, обе поспешили за башмаками (слуге Фаринор одолжил пару своих). Но, как бы они ни торопились, а мешкали слишком долго: огонь успел охватить подножье лестницы.

Горничная завизжала, вцепилась в хозяйку, закашлялась в едком дыму.

– Нужно попробовать! – прикрикнула на нее Ханна.

Подобрав подол рубашки, она прикрыла лицо рукавом – от дыма, и ринулась сквозь немилосердный жар вниз, в адское пекло первого этажа.

– Ханна!

Отец ее бросился следом. Вот Ханна скрылась в застилавшем глаза дыму, но в следующий же миг снизу донесся пронзительный крик, и устремившаяся назад дочь, споткнувшись, рухнула прямо на Фаринора. Подол ее рубашки занялся огнем. Падая, оба чувствительно ушиблись о доски ступеней. Фаринор без раздумий сбил пламя ладонями и волоком потащил хнычущую от боли Ханну наверх, к иллюзорной безопасности комнат второго этажа. Казалось, ноги Ханны совсем ослабли в коленях.

– Окно, – сказал его слуга. – Нужно попробовать выбраться через окно.

Будь дело обычной ночью, Фаринор объявил бы это сущим идиотизмом, но если единственная альтернатива – смерть…

– Но мы же не сможем слезть вниз.

Однако слуга уже лязгал оконными задвижками.

– Тогда взберемся на крышу. Если вы пойдете первым, я помогу вашей дочери.

Не раз расширявшийся за многие годы, верхний этаж выдавался наружу настолько, что нависал над улицей козырьком. Жадно хватая ртом свежий воздух, Фаринор с трудом протиснул в узкий оконный проем погрузневшее к старости тело и уцепился за карниз над головой. Пальцы соскользнули, отчего он едва не рухнул на мостовую, однако слуга вовремя поймал его ногу, подтолкнул хозяина наверх, и Фаринор благополучно поднялся на край крыши. За ним в окно полезла Ханна, до крови прокусившая губу, когда слуга крепко стиснул ее покрытые волдырями ноги.

– На помощь! – закричала она, едва обретя голос. – Пожар! Просыпайтесь, вставайте – пожар на Пудинг-лейн!

В окнах напротив замелькали фигуры соседей. Дом Фариноров был отнюдь не единственным в своем роде: верхние этажи многих домов превосходили границы отведенных под них наделов, так что до окон напротив, за стеклами коих на миг показались и тут же исчезли расплющенные носы, было рукой подать.

Тут Ханна неудержимо раскашлялась от боли и дыма, но к этому времени ее крик подхватил Фаринор. Потому-то именно Ханна первой увидела, как на край крыши, подтянувшись, влезает их слуга… но где же горничная?

– Она не пойдет, – пояснил слуга, дико, сурово взглянув на нее. – Слишком боится высоты. Я пробовал, но…

Свесившись с крыши, Ханна закричала в распахнутое окно, зовя горничную, но ответа не последовало.

Между тем, оставаться на месте было нельзя. Ступая с осторожностью, все трое пробрались вдоль карниза к соседским ставням, и Фаринор с воплем замолотил по ним каблуком. Внизу, на улице, начали появляться люди – по большей части в ночных рубахах, однако кое-кто успел и обуться, и натянуть штаны. Что от них требуется, все знали назубок.

Ставни с грохотом распахнулись, оцарапав голую икру Фаринора. Протянутые снизу руки подхватили его дочь и помогли ей спуститься в окно. За Ханной последовал сам пекарь, а за ним – их слуга. От стены меж домами веяло жаром, однако сюда огонь пока не добрался, да и кожаные ведра, дабы как следует облить водой бревна и штукатурку, уже были пущены в дело.

Сбежавшиеся со всей Пудинг-лейн на зов долга, прихожане церкви Святой Маргариты на Фиш-стрит передавали ведра из рук в руки, забрасывали пламя землей и навозом, заливали молоком из кадушек – тушили пожар всем, что подвернется под руку. В тот день, в день, отведенный Господом для отдыха, они вышли на битву, спасая от огня свои дома и жизни.




Часть первая. Надежды на властителей 1639–1642 гг.


«Подумайте же серьезно: ужель подобает началу народного счастья быть писаным кровавыми письменами?..»

    Томас Уэнтворт, первый граф Страффорд, 12 мая 1641 г.

Королевская биржа, Лондон, 3 июня 1639 г.

Зной раннего лета раскалил сердце лондонской торговли, словно недра печи хлебопека, увлажняя нижние рубашки и полотняные воротники, приглушая голоса, отдававшиеся эхом от стен. На открытом дворе, среди голого камня, солнце, будто кузнечный молот, лупило по шляпам и беретам изящно одетых купцов, сошедшихся здесь по делам или ради обмена последними новостями. Некоторые нашли убежище под окаймлявшей двор галереей, тень коей сулила хоть какое-то облегчение.

Наверху, в крохотных тесных лавках, царила жуткая духота. Тщетно сэр Энтони Уэйр обмахивал мокрое от пота лицо листами бумаги – прошением, навязанным ему каким-то человеком снаружи. Прочесть его можно было и после: сейчас ему сыскалось иное, лучшее применение. Пальцы свободной руки оглаживали бока бутылочки кобальтового стекла. Лавочник по ту сторону стола просто-таки излучал ободрение. Те, кто оказывал предпочтение Королевской бирже, как правило, принадлежали к людям сортом повыше, но даже при сем обстоятельстве баронет и лондонский олдермен среди покупателей прибавил бы этому малому толику престижа.

Энтони, со своей стороны, был куда более озабочен вопросом, понравится ли бутылочка Кэт, или та лишь рассмеется над очередным подарком. Раздумывая об этом, он слишком поздно услышал, как его окликают по имени. В следующий миг человек, протискивавшийся сквозь людскую толчею снаружи, споткнулся и рухнул прямо на него. Чтоб не упасть, пришлось, обронив прошение, ухватиться за край стола.

Бутылочки на столе угрожающе зазвенели. Энтони обернулся, чтоб обругать невежу, едва не сбившего его с ног, но в последний момент прикусил язык.

– Простите, – сказал Томас Соам, вновь утверждаясь на ногах. – Кровь господня, сегодня тут толпится весь белый свет! Боюсь, я споткнулся о ногу какого-то малого.

– Невелика беда, – откликнулся Энтони, успокаивая встревоженного купца умиротворяющим жестом. – А я вас даже не заметил.

– Похоже, что и не услышали. Идемте отсюда прочь, пока на меня не налетел кто-нибудь еще и дело не дошло до беды. Что это у вас?

Энтони тяжко вздохнул, подбирая разлетевшиеся листки, украшенные влажными пятнами, оставленными взмокшими пальцами.

– Прошение.

– О чем?

– Понятия не имею. Еще не читал.

– Возможно, разумнее и не читать. Нас завалили таким количеством просьб да ходатайств – хоть стены Ратуши ими оклеивай.

Не тратя времени даром, Соам развернулся и двинулся вдоль по наружному коридору, осторожно, однако настойчиво пролагая себе путь сквозь толпу. Следуя за широкоплечим другом, Энтони всем сердцем надеялся, что тот не имеет в виду остановиться для разговора во внутреннем дворе.

Так оно и случилось. Спустившись с галереи, оба вышли со двора и окунулись в корнхиллский гомон. Здесь Соам приостановился, пропуская грохочущую телегу, нагруженную бочонками, и Энтони поравнялся с ним.

– Куда вы меня ведете? – спросил он у молодого спутника, поудобнее сдвинув шляпу.

– В пивную, – с чувством ответил Соам. – Прочь из-под этого треклятого солнца, туда, где я смогу изложить вам новости.

Новости? Энтони насторожился. Таверна сулила тень, выпивку, а также и некую степень уединения, какого не сыщешь на Бирже, посреди скопища сплетников. Спустившись по отлогой, грязной Корнхилл-стрит вниз, они проследовали к Чипсайду, где и находилось любимое питейное заведение Соама, «Голова пони». Здесь друг Энтони по-свойски чмокнул девицу-прислужницу и раздобыл обоим столик в прохладном уголке и по кружечке хереса, дабы промочить горло.

– Глядите, Том, как бы жена не прознала, – заметил Энтони, смягчив предостережение улыбкой: убежденная пуританка, Мэри Соам не спустила бы мужу с рук этакого волокитства.

Но Соам лишь пренебрежительно отмахнулся.

– Безобидный поцелуй в щечку – что в нем такого?

Скорее, не в щечку, а в губы… но поведение младшего товарища – дело его собственной совести, и Энтони решил не продолжать.

– Итак, что привело вас ко мне? Для размышлений о чем-либо важном, пожалуй, жарковато.

– А может стать еще жарче, – отвечал Соам, имея в виду отнюдь не погоду. – Вы слышали о недавнем злосчастье Эббота? Хотя, вернее будет сказать, о нашем общем злосчастье.

Выходит, дело не личное, но политическое. Соам числился олдерменом округа Винтри, а Энтони – Лэнгборна, и, хотя список вещей, что могли навлечь неприятности на лорд-мэра Лондона и его Суд Старейшин был изрядно длинен, в эту минуту Уэйр не сомневался в своей способности его здорово сократить, вот только сие обстоятельство вовсе не радовало.

– Ну, не тяните же, дружище, выкладывайте.

– Ссуда.

– Опять?!

– А вы удивлены? Король наш транжирит деньги не хуже папаши – хотя ему, по крайней мере, хватает добропорядочности транжирить их на войну, а не на пьянство да содомитов.

От этакой прямоты Энтони невольно поежился.

– Думайте, что говорите! Если уж о себе не заботитесь, так хоть меня пощадите. Нас же вздернут на виселицу рядом: вас – за крамолу, а меня – за то, что ее выслушивал.

Соам осклабился и выложил на стол трубку и жгут табака.

– Полноте, я всего лишь цитирую нашего лорд-мэра! Но, так и быть, пощажу ваши нежные чувства. Возвращаясь к сути: похоже, пять тысяч фунтов, полученные нашим добрым королем Карлом от городского совета в марте…

– Были приняты им за оскорбление, и, думаю, не из тех, о каких он способен забыть. – Ущипнув себя за переносицу, Энтони потянулся к вину. – Сколько же он просит?

– Сто тысяч.

Поперхнувшись вином, Энтони закашлялся и полез за платком, чтоб утереть обрызганную слюной бороду.

– Господи милостивый… да сколько ж можно?

– Ну вот, теперь и вы цитируете Эббота.

Запалив от свечи лучинку, Соам поднес огонь к трубке и смачно запыхтел, раскуривая табак.

– В конце концов, мы ведь – королевская вотчина, не так ли? – продолжал он, выпустив вверх струю ароматного дыма. – Жемчужина королевской короны, виднейший город всей Англии. За каковое отличие и выкладываем кругленькие суммы – снова, и снова, и снова.

Разумеется, в долг… но долг еще поди выжми из королевской мошны, а удавалось сие не столь часто, чтобы внушать кому-либо покой. Хронически нуждаясь в деньгах, расплачиваться с долгами Корона не торопилась.

– Ну, а залог хорош?

– Куда там… пойло свинячье. Однако у нас война на заднем крыльце. Не хотим, чтобы скотты отпялили нас в гузно – денег Его величеству придется дать.

– Подумать только, – вздохнул Энтони, – и эту загвоздку должен разрешить один самодержец, занимающий оба трона…

– Ну да, совсем как с ирландцами, – согласился Соам, откинувшись назад и вжавшись спиною в угол. – Должно быть, это – все равно, что править тройкой лошадей, когда каждая так и норовит побольней тяпнуть соседку.

Меткое сравнение, что и говорить. Старик Яков, Карлов отец, мечтал собрать свои владения под одну корону, став не тремя королями в одном лице, но одним королем, правящим одною объединенной страной. Или, по крайней мере, объединенными Англией и Шотландией: в его желании включить в сие благолепное согласие и Ирландию Энтони сомневался. Но, как бы там ни было, мечты Якова не сбылись: недовольные восшествием на трон шотландца, англичане отнюдь не одобряли подобных перемен.

Однако разделение царств принесло с собой множество неизбежных затруднений, и Карл, как показала недавняя загвоздка с шотландскими ковенантерами[7 - То есть, сторонниками Национального Ковенанта, манифеста шотландского национального движения в защиту пресвитерианства, сплотившего шотландцев в борьбе против абсолютистской политики Карла I.], был склонен разрешать их, не деликатничая. Их нежелание принимать англиканский молитвослов Энтони вполне понимал: попытки короля навязать его северным пресвитерианам были задуманы и претворены в жизнь так же скверно, как и вся эта треклятая война. Однако изгнание из Шотландии англиканских епископов только ожесточило короля пуще прежнего.

Энтони принялся выкладывать на грязную столешницу палец за пальцем, составляя в уме карту политического ландшафта. Лондонские олдермены отказывали Короне нечасто, однако городской совет в последнее время сделался крайне неуступчивым. Уж в их-то ответе можно было не сомневаться: они выступали против той мартовской ссуды, и выступят против нынешней.

По силам ли Сити собрать такие деньги? Несомненно, да. Многие олдермены и богатые горожане были так или иначе связаны с Ост-Индской компанией, Компанией острова Провидения и иными крупными торговыми предприятиями. В Ост-Индской состоял и сам Энтони, и лорд-мэр Эббот. Прежде компании не раз ссужали Корону деньгами, однако по мере того, как все больше и больше ссуд оставалось невыплаченными, начали проявлять недовольство.

Вдобавок, о роли религии не стоило забывать и здесь, на юге. В Лондоне проживало немало сочувствующих борьбе шотландских пресвитериан, и Энтони прекрасно понимал: отринь Англиканская церковь епископат и прочие папистские побрякушки, многие олдермены были бы только рады. А если так, попыток подавить шотландское инаковерие они отнюдь не одобрят.

Что же одолеет – религия или нация? Идеология или экономика?

– А каковы дела в армии? – спросил он. – Оправдана ли нужда короля?

На это Соам поманил пальцем прислужницу, велел принести еще вина, дождался его появления и лишь после ответил.

– Пью за этих бедняг там, в Бервике, – с мрачной торжественностью сказал он, салютуя кружкой солдатам, отправившимся на войну. – Половина не отличает правой ноги от левой, а вооружены они, судя по тому, что я слышал, только вилами да площадной бранью. Голод, оспа, завшивели с головы до ног… лично я не согласился бы занять их место даже ради всех девок христианского мира.

– И никаких шансов на мир?

Не успел Соам и рта раскрыть, как Энтони отмахнулся от собственного вопроса.

– Да, понимаю, шанс есть всегда. Но это потребует кое-какой дипломатии, к которой Его величество вряд ли склонен прибегнуть.

Да, если понимать под дипломатией готовность к уступкам. Между тем Карл вовсе не славился уступчивым нравом, особенно в вопросах хитросплетения религиозных и королевских прерогатив[8 - Карл I считал епископов необходимыми для королевского контроля над церковью и, будучи главой епископальной англиканской церкви, признать ликвидации епископата в Шотландии не мог.]. Шотландцы же умудрились наступить на обе эти мозоли, да не как-нибудь, а кованым башмаком.

Соам вновь затянулся табачным дымом и скорбно опустил взгляд в глубину трубочной чаши.

– Не падайте духом. Его королевское величество не собирается продавать еще одной монополии – о, прошу прощения, патента! – либо возлагать на наши плечи еще какой-нибудь налог трехсотлетней давности. По крайней мере, эта ссуда может быть выплачена.

– Дай-то бог, дай-то бог, – пробормотал Энтони. – Мир – и то куда как вероятнее. Как по-вашему, согласятся эти шотландские ковенантеры на мир, если король посулит им парламент?

– В то время, как уж целых десять лет отказывает в нем нам? Много ли на это шансов?

– Тактика проволочек, – пояснил Энтони. – Это позволит королю распустить армию – хотя бы на время, и более тщательно подготовить следующий ход.

Собеседник Энтони задумался, подперев кулаком подбородок.

– Возможно, толк из этого и выйдет. Но вы же понимаете: если он созовет парламент там, народ потребует парламента и здесь. Такой шкатулки Пандоры король наверняка открывать не захочет.

Истинная правда. Парламенты созывались волею короля, а десять лет назад Карл недвусмысленно дал понять, что с ними покончено. Парламентарии-де слишком уж часто заводят с ним споры, а посему отныне он будет править Англией лично, без оглядки на сие вздорное учреждение. Да, таково было его право, однако это не прибавило затее Карла ни популярности, ни, кстати заметить, успеха.

Отметив задумчивое выражение на лице Эндрю, Соам вопросительно приподнял бровь.

– У вас есть соображения.

Верно, вот только делиться ими Энтони не желал. Допив вино, он отрицательно покачал головой.

– Проблему войны с Шотландией решать не нам. Благодарю за предупреждение: я прощупаю членов городского совета и наших с вами коллег и погляжу, не изменились ли с марта их взгляды. Не желаете ли присоединиться сегодня вечером к нам? Кэт оправилась настолько, что может выходить из дому, и хочет поехать на ужин в Ковент-Гарден. И обществу будет рада.

– Возможно. Во всяком случае, к вечеру я вам визит нанесу.

Энтони улыбнулся, поднялся из-за стола и откланялся. Однако, покинув «Голову пони», направился он вовсе не на север, к Лондонской Ратуше и прочим правительственным учреждениям. Дабы что-либо изменить, ему требовалось побывать совсем в другом месте.



Халцедоновый Чертог, Лондон, 3 июня 1639 г.

Собрание в малом приемном зале могло бы являть собою подлинное воплощение благонравных придворных в час отдыха. В углу один из джентльменов флиртовал с леди, прочие же сидели вокруг небольшого стола за игрой в карты. Вот только леди была одета в юбку с фижмами, вышедшую из моды еще во времена старушки Елизаветы, тогда как ее возлюбленный казался сделанным из ожившего камня; за карточным же столом на кон ставили давно позабытые воспоминания о среброкузнеце с повитухой да о плотнике со служанкой. На единственного в зале смертного, музыканта, чья флейта вовсю старалась пробиться сквозь неумолчную болтовню дивных придворных, почти никто внимания не обращал.

Напев звучал все выше и выше, пронзительней и пронзительней. Наконец сидевшая неподалеку, в особом кресле на возвышении, Луна поморщилась, прикрыв лицо веером. «Нет, так не пойдет», – подумала она и подняла руку. Перстни на ее пальцах блеснули в холодном свете волшебных огней. Флейтист этого не заметил, однако ближайший из лордов услужливо поспешил к нему и остановил игру, даже не пытаясь соблюсти хоть видимость такта.

– Довольно музыки, – дипломатичнее, чем намеревалась, сказала Луна.

Лицо человека исказилось от злости на помешавшего, но после ее слов злость разом сменилась разочарованием.

– Благодарим тебя за уделенное время, – продолжала Луна. – Сэр Керенель, не будете ли вы любезны проводить его наружу?

Льюэн Эрл, заставивший музыканта умолкнуть, здесь не годился: уж этот-то позаботится, чтоб смертного флейтиста бесцеремонно вышвырнули на улицы Лондона, растерянного, сбитого с толку пребыванием среди дивных. Между тем, играл человек хорошо – только под конец оплошал.

– С достойной наградой за труды, – напомнила Луна.

Названный ею рыцарь с поклоном приложил руку к сердцу и вывел музыканта из зала. С уходом обоих придворные вновь разразились трескучей болтовней.

Луна со вздохом поднесла к губам веер, пряча за ним гримасу скуки. Сказать откровенно, музыканта винить было не в чем. Сегодня она пребывала в недовольстве и раздражалась из-за любых пустяков.

– Лорд Эоху Айрт! – объявил дух-глашатай, стоявший у дверей.

И не по пустякам – тоже.

Трое вошедших разительно отличались от толпившихся в зале придворных. Если дивные ее царства, в основном, подражали модам человеческого двора с некоторыми изменениями, какие полагали уместными, то ирландцы были одеты сущими варварами. Воины, сопровождавшие посла из Темера, носили ярко-синие плащи с застежкою на плече, но груди их под плащами были обнажены, а правую, «оружную» руку каждого украшали бронзовые браслеты. Сам же Эоху Айрт носил роскошное длинное одеяние, расшитое перьями и небольшими блестящими медальонами, а в руке держал золотую ветвь.

– Милорд, – приветствовала его Луна, поднявшись с кресла и сойдя по ступеням вниз, навстречу сиду[9 - Сиды, или ши, в фольклоре Шотландии и Ирландии – волшебные существа, эльфы, обитающие внутри полых холмов, в пещерах, расщелинах скал, а иногда на чудесных островах в океане.].

– Ваше величество, – откликнулся Эоху Айрт и с церемонным поклоном поцеловал ее руку, в то время как телохранители за его спиной преклонили колени. – Надеюсь, вы в полном благополучии?

– И в совершенном безделье. Как тебе понравилась пьеса?

Ирландский эльф оскалил зубы. Прядь его земляничных волос, длинных, точно у женщины, но не завитых, упала на глаз, стоило ему выпрямить спину. Возможно, он и оллам, поэт высочайшего разбора, но по ирландским обычаям всякий поэт – также воин. Оскал его оказался весьма свиреп.

– Разве что самую малость. Да, искусство смертных довольно изящно, и мы ценим его по достоинству. Но меня, государыня, интересует не искусство.

Ждала ли она иного ответа? Эоху Айрт прибыл к Халцедоновому Двору вскоре после кануна Дня Всех Святых, сменив на посту посланницу, проведшую здесь много лет – явный признак того, что Фиаха Темерский настроен на перемены. Продержись прежняя посланница до ноября, и Луна, возможно, избавилась бы от новоприбывшего: согласно годовому кругу Верховных Королей Ирландии, перемены могли оказаться эфемерными.

Могли… но не обязательно. Нетерпение Ард-Ри возрастало год от года. Если заменят и Эоху Айрта, на его месте может оказаться кто-либо еще хуже.

Что ж, если без спора не обойтись, Луна предпочитала не устраивать его в полном придворных приемном зале.

– Идемте, милорд оллам, – сказала она, взяв посла под руку. Перья защекотали запястье, но Луна сдержала вызванное сим раздражение. – Давайте уединимся и побеседуем обо всем этом подробнее.

Эльфы-рыцари у дальних дверей распахнули створки перед ними двоими, оставив ирландских воинов в зале. Несколькие из придворных дам двинулись следом, но Луна едва заметно махнула им кончиками пальцев, веля оставаться на местах. Ей не хотелось, чтобы во время разговора они стояли рядом навытяжку, но если придворные дамы вольготно усядутся за пяльцы да карты, Эоху Айрт непременно решит, будто она не воспринимает его аргументы с должной серьезностью.

Внутренние покои озаряли волшебные огни, а некий дальновидный хоб[10 - В английском фольклоре – добродушное волшебное существо сродни домовым-брауни.] выставил на узорчатый турецкий ковер пару кресел. На одно из них Луна и указала сиду.

– По-видимому, ты счел сегодняшний день оскорблением, – заговорила она, усаживаясь в другое кресло. – Уверяю, я вовсе не желала чинить тебе обид. Я просто подумала, что ты, поэт, оценишь чужое искусство.

– Да, написано неплохо, – нехотя признал посол, в знак неофициальности разговора откладывая в сторону золотую ветвь. – Однако от этой вылазки за версту смердит попыткой отвлечь внимание от главных дел.

Что ж, он не ошибся – по крайней мере, идея была именно такова. Луна надеялась, что, полюбив театры, он начнет проводить там больше времени. Правда, для этого его следовало снабжать защитой от холодного железа и веры верхнего мира, но, удалив посла из своих покоев, Луна сочла бы сии расходы вполне окупившимися.

– Не стала бы я преуменьшать остроту твоего ума этаким образом, полагая, будто тебя так просто отвлечь от дел, – сказала она, сдвинув брови. – Я знаю: свой долг здесь ты исполняешь со всем прилежанием и почтением, коего он заслуживает.

– Любезные слова, государыня. Но нужно ли напоминать, что я явился сюда не ради слов? Я прибыл к вам ради дела. Политический деспотизм вашего Уэнтворта просто возмутителен.

«Уэнтворт вовсе не мой, – захотелось ответить Луне. – К его назначению лордом-лейтенантом Ирландии я никакого отношения не имею». Однако это только сыграло бы на руку Эоху Айрту и перевело разговор в то самое русло, коего Луна надеялась избежать.

– Некоторые мысли Уэнтворта об управлении Ирландией могут пойти вам на пользу, стоит лишь это признать. Католические ритуалы против нас невероятно сильны. Возможно, их прекращение не так уж плохо. Да, протестантство самого крайнего толка – тоже угроза немалая, это верно. Но тому, что насаждает Уэнтворт, до подобного пыла далеко.

Сказать откровенно, насаждаемое Уэнтвортом было наполовину папизмом, как неустанно вопили шотландцы, однако не в том смысле, в коем сие было бы слишком уж важно для дивных.

Эоху Айрт помрачнел.

– Он насаждает колонизацию.

В его устах последнее слово звучало, словно непристойность, каковой он его, несомненно, и полагал.

Неужто Луна вправду надеялась отвлечь его от этого вопроса? Поднявшись с кресла, она позвонила в колокольчик.

– Думаю, немного вина – и разговор пойдет легче.

В отворившиеся двери вошла леди Амадея Ширрел, обер-гофмейстерина Луны, с подносом, графином и кубками.

«Расторопна по обыкновению».

Отослав ее взмахом руки, Луна сама разлила вино и выждала, пока двери вновь не закроются, отсекая от их ушей негромкий ропот приемного зала.

– Я вполне понимаю твою озабоченность. Новые англичане…

– Новые англичане, Старые англичане – для меня они все одинаковы. Они – англичане. В Ирландии. – Эоху Айрт принял из рук Луны кубок, но в гневе зашагал из угла в угол. – Они объявляют нашу землю своей и гонят прочь тех, чьи семьи прожили на ней не меньше, чем мы, дивные, живем вне полых холмов. Наши хобы непрестанно плачут, видя, как их древняя служба подходит к бесславному концу.

Даже во гневе голос оллама звучал, точно музыка.

– Отменить завоевания Ирландии Англией я не могу, милорд посланник, – ровно ответила Луна, стараясь не выказывать собственного гнева.

– Но можете действовать против Уэнтворта и его союзников. И прекратить поругание нашей земли.

Фигуры, вычеканенные в серебре винного кубка, больно впились в пальцы.

– И я действовала. Вопреки притязаниям Уэнтворта, Карл подтвердил титул графа Кланрикард. Его угодья переселенцами заселяться не будут.

На это посол ответил лишь новым злобным оскалом.

– Что помогает Голуэю. Но как, государыня, быть с остальной Ирландией, до сих пор страдающей под английским ярмом?

Посланник происходил из Ольстера, так что с выбором линии защиты Луна промахнулась.

Сид с явным трудом умерил тон.

– Мы не требуем помощи даром, – продолжал он. – Любой из Ард-Ри и любой из подвластных им низших королей за ценой не постоят. Мы располагаем сведениями, которые вы найдете весьма полезными.

Что до вина, ни один из них так и не сделал ни глотка. Вот тебе и облегчение разговора… Отставив кубок, Луна сдержала вздох и сложила руки на коленях.

– То, чего ты желаешь – прямое вмешательство в политику смертных, а это не в правилах нашего двора.

– Некогда дело обстояло иначе.

Луна окаменела. Вот, наконец, дошло и до этого – до откровенного напоминания. Много ли на то понадобится времени, она гадала с самого дня прибытия посла, вскоре после кануна Дня Всех Святых. Этот посланник желал заполучить в руки куда больше оружия, чем его предшественница.

– При нашем правлении – никогда. Мы будем благодарны, если ты это запомнишь.

Официальный переход к местоимению множественного числа подействовал на посла, точно пощечина. Откинув со лба прядь волос, Эоху Айрт поставил на стол вино, вернулся к креслам и поднял золотую ветвь – знак своего положения.

– Как пожелаете, государыня. Однако, боюсь, Ард-Ри не рады будут это услышать.

– Передай нашему кузену Фиахе, – сказала Луна, – что мы не отвергаем взаимопомощи. Но опутывать двор смертных нитями и дергать за них, заставляя его плясать, точно марионетка, я не стану. Я добиваюсь согласия между людьми и дивными способами более тонкими.

– Ваше величество…

Сухо поклонившись, Эоху Айрт вышел, оставив Луну во внутренних покоях одну. Опершись ладонью о тисненную серебром кожу стенной обивки, Луна с досадой стиснула зубы. Нехорошо вышло. Совсем нехорошо. Но что она могла поделать? Пожалуй, ирландцы были единственными дивными на всю Европу, скучавшими по временам правления ее предшественницы, по тем дням, когда королева Халцедонового Двора не стеснялась манипулировать никем – ни смертными, ни всеми прочими.

«Хотя нет, они не единственные. Но самые назойливые».

Да, желания их Луна вполне понимала. Если бы ее страну заполонили иноземцы, она сама дралась бы за нее, что есть сил. Но этот бой – не ее, и она не поступится принципами, дабы выиграть его для ирландцев. Смертные – вовсе не пешки, чтоб двигать их по доске, куда заблагорассудится.

Совладав с выражением лица, Луна вернулась в приемный зал. Придворные шушукались меж собой: ухода Эоху Айрта и его воинов не проглядел ни один. Кое-кто из них даже принял подарки за то, чтоб склонить Луну в пользу ирландцев. Нианна, дура безмозглая, стремясь извлечь выгоду из положения правительницы гардеробной, вовсю флиртовала с ганканахом[11 - Ганканах, или ганконер, в ирландском фольклоре – сладкоречивое волшебное существо в мужском облике, соблазняющее смертных женщин.], коего посол имел дерзость привезти с собою. Дай Луна им хоть полшанса – прожужжали бы ей все уши.

Но нет, сейчас она подобных речей терпеть была не намерена. В Халцедоновом Чертоге имелись банные покои с ваннами, наполняемыми подогреваемой саламандрами водой. Пожалуй, стоит отдохнуть в одной из них да поразмыслить, чем бы умиротворить сердца Верховных Королей, владык Темерского Двора.

Однако с этим Луна опоздала. Пока она мешкала у кресла, двери вновь распахнулись, явив ее взору человека, казавшегося здесь еще более неуместным, чем даже ирландцы. Песочного цвета волосы, крепко сложен, обыкновенен, точно черный хлеб, а на лице – целеустремленность, прямо противоположная беспечному веселью придворных.

Глашатай снова возвысил голос:

– Принц Камня!



Лондон, на земле и под землей, 3 июня 1639 г.

Треднидл-стрит оказалась от края до края запружена густой мешаниной телег, карет, верховых и пеших путников, а посему Энтони повернул на юг, миновал не столь людную Уолбрук-стрит, а затем свернул в куда более узкую Клок-лейн, под сень выступавших наружу, нависших над дорожною грязью верхних этажей. Укрывшись в тени Катлерс-холла, он приложил ладонь к толстому осмоленному брусу, разделявшему два здания, и широко развел пальцы.

Лондонский люд позади по-прежнему шагал своей дорогой, не замечая ни Энтони, ни темного проема, появившегося там, где его отродясь не бывало, словно втиснутого в несуществующую пустоту меж домами. В эту-то узкую брешь и шагнул Энтони, развернувшись боком, чтоб не задеть плечами стен.

Когда проем затворился за его спиной, он оказался на верхней площадке столь же узкой лестницы, спиралью тянувшейся вниз и почти не освещенной. С осторожностью нащупывая ногами камень ступеней – не сланец, не известняк, не кентский базальт, а гладкий, черный, какого не сыщешь ни в одном из обычных лондонских зданий, – Энтони начал спуск.

И вправду, пределы, в которые он вошел, не имели с обычными зданиями ничего общего. Казалось, он – в ином мире, и, в некотором смысле, это действительно был иной мир – тень Лондона, обретшая под землей форму и приютившая в мириадах покоев, залов и коридоров целый двор волшебных созданий, да так, что никто этого не замечал и даже не подозревал о его существовании.

Никто… за редким исключением.

От подножия лестницы вела вперед сводчатая галерея. Меж арок, поддерживавших потолок, мерцали холодные огоньки. Одни держались на месте, другие неспешно блуждали в воздухе сами собой, отчего тени двигались, дрожали, приплясывали. Да, мир этот отражал мир наверху, но вовсе не просто и прямо: вход с Треднидл-стрит находился совсем недалеко, однако расстояние пришлось прошагать немалое. Если догадки Энтони были верны, искать нужную ему особу следовало здесь.

Ливрейный дух, стоявший у дверей, подтвердил его правоту. Дивное существо глубоко поклонилось, распахнуло двери и удивительно громким для столь невеликих размеров голосом объявило:

– Принц Камня!

Картина, открывшаяся за дверьми, просто-таки ослепляла: яркие, как самоцветы, шелка, фантастические создания, сидящие либо стоящие в заученно непринужденных позах… Ко всему этому великолепию он давно привык… но не к центральной его фигуре, не к той оси, вкруг которой вращалось все остальное.

Луна стояла у кресла на возвышении, настороженная, точно застигнутая врасплох лань. Затейливые завитки ее серебряных волос подрагивали у щеки: по-видимому, за миг до крика глашатая она резко повернула голову. Блеск локонов затмевал собой серебряную парчу подъюбника, еще ярче оттеняя полночную синеву глянцевитого шелка лифа и сборчатых верхних юбок. В венце ее мерцали сапфиры – каждый ценою в целое состояние.

Встретившись с нею взглядом, Энтони моргнул, и минутное очарование рассеялось. Вид королевы дивных ошеломлял, сколь бы часто ты с нею ни виделся, а он уж давненько здесь не бывал.

Луна выступила вперед, приветствуя гостя. Безупречную линию ее бровей портила лишь крохотная морщинка над переносицей; должно быть, за нею таилось нешуточное разочарование.

– Энтони, – заговорила королева. После резкого шума и гомона лондонских улиц голос ее зазвенел, точно музыка, однако улыбка, заигравшая на губах при виде Энтони, не коснулась встревоженных глаз. – Рада вновь видеть тебя. Не прогуляться ли нам в саду?

Это устраивало Энтони как нельзя лучше. Поклонившись, он предложил королеве руку, и оба покинули зал. Следом за ними потянулась стайка самых доверенных из ее придворных дам.

Дивные, попадавшиеся навстречу, уступали дорогу, почтительно кланяясь и королеве, и ее смертному принцу. Окончательно привыкнуть к этому Энтони не мог до сих пор. В те времена, когда старый король Яков учредил титул баронета и принялся торговать дворянскими грамотами, дабы пополнить отощавшую мошну Короны, богатый отец тоже купил себе наследственное рыцарство, однако почестей, оказываемых принцу, сей ранг отнюдь не заслуживал. Да, в переходе от положения к положению он практиковался не первый день, но почести сродни королевским неизменно заставали его врасплох.

Пройдя сквозь изящную арку, они оказались в ночном саду. Здесь, вопреки всем законам природы, буйствовала растительность: благодаря беззаветным стараниям дивных садовников, вокруг пышно цвели фантастические цветы и в любое время года зрели самые разные фрукты. Отчасти из-за близости ночных садов Луна и предпочитала малый приемный зал главному, более величественному, где стоял ее трон. Она часто гуляла по извилистым садовым дорожкам, когда в компании, а когда и одна, внимая игре музыкантов или журчащим напевам Уолбрука. Что до Энтони – у него, к сожалению, редко находилось для этого время.

Едва они вышли в благоухающую прохладу садов, звезды над их головами взвихрились водоворотом, и созвездия волшебных огоньков слились в единую массу – в фальшивую луну.

– Насколько я понимаю, тебя что-то тревожит, – заговорил Энтони.

Пальцы Луны крепче стиснули его предплечье.

– Не что-то, а кто-то. Попробуешь угадать?

– Возможных подозреваемых только двое, – с кривой улыбкой отвечал Энтони. – Я бы сказал, Никневен.

– А я едва ли не жалею о том, что это не так.

Мрачность ее ответа казалась странной. Подобно дивной Англии, дивной Шотландией правил не один королевский двор, и разногласия с северными монархами у Луны нет-нет, да возникали. Однако Гир-Карлин Файфская была постоянной занозой в ее боку. Ненависти к Халцедоновому Двору и ко всему, за что он ратовал – то есть, к тесному согласию дивных и смертных, – Никневен отнюдь не скрывала. Не раз и не два угрожала она убить Энтони или проклясть весь его род вплоть до девятого колена.

Одним словом, лично ему раздоры с Ирландией казались куда предпочтительнее.

– Тогда о сути дела я, пожалуй, догадываюсь, – сказал он.

Выпустив его руку, Луна отошла к краю дорожки – к каменной вазе с цветущей лилией. Безукоризненно белые лепестки цветка потемнели, точно окровавленное горло, и королева погладила их кончиком пальца.

– В один прекрасный день какому-нибудь сообразительному малому из тех краев придет в голову убить Уэнтворта.

– Не настолько они глупы, – встревожился Энтони. – Гибель королевского наместника в Ирландии… от этого им станет только хуже.

– О, в самом деле, некоторые – некоторые! – из них это понимают. Но ведь тут довольно всего одного воина, одной горячей головы, одного гоблина, вздумавшего попроказничать…

Сзади приблизилась стайка придворных дам – словно птицы в украшенных самоцветами перьях и элегантных полумасках. Луна со вздохом двинулась дальше, к фонтану, где опустилась на скамью, а ее леди устроились неподалеку, дабы подслушивать исподтишка.

– Эоху Айрт сказал, что его темерские господа располагают сведениями, которые я непременно пожелаю узнать. Нужно придумать, чего бы еще он мог захотеть взамен.

Энтони присел на край чаши фонтана и оперся ладонями на прохладный мрамор. Вода обрызгала спину, однако розовый дублет из простой саржи вполне мог это пережить. Одевался он не элегантности ради.

– При дворе Уэнтворт непопулярен. Его отношения с королем неустойчивы: Карл не слишком ему доверяет, однако поддерживает, так как он – один из немногих дельных людей среди слуг Короны. Поговаривают даже о его намерении сделать Уэнтворта пэром. Однако врагов у лорд-лейтенанта полным-полно, не только в Ирландии, но и среди англичан. Его влияние на короля не по нраву многим. Возможно, его падение не за горами.

– Но изменит ли это хоть что-нибудь для Ирландии?

Вопрос был явно риторическим. Раздраженно взглянув на расшитый носок башмачка, Луна вновь устремила взгляд к Энтони.

– Итак, что привело тебя вниз? В последний раз ты говорил, что хочешь проводить побольше времени с леди Уэйр и новорожденным сыном. Как он поживает? Быстро ли растет?

Очаровательная забота! У дивных дети рождались так редко, что юные смертные приводили их в восхищение.

– Робин растет здоровым и сильным – несомненно, благодаря твоему благословению.

Трое детей, и ни одного не сгубили детские хвори… Энтони понимал: самые набожные непременно сказали бы, что за эти благословения он продал душу, якшаясь с дивными, – но, видя благополучие семьи, полагал сию цену невысокой.

Луна сузила глаза.

– Но ты, похоже, пришел не затем, чтоб поговорить о сыне. Тогда для чего же? Ты так целеустремленно вошел в зал…

– Есть кое-какая возможность, – признался Энтони. – Вполне способная улучшить твое расположение духа.

Придворные дамы подались вперед, чтоб лучше слышать.

– Война с Шотландией, – продолжал он, – идет из рук вон плохо. Карл послал туда армию, чтоб усмирить ковенантеров, однако из-за нужды в деньгах армия разваливается по швам. Поэтому он просит Сити о ссуде.

– Опять?! – негромко ахнула Луна, повторив его отклик на сообщение Соама, точно эхо. – Похоже, попрошайничество вошло у него в привычку, а королю это вовсе не подобает.

Отказать ей в правоте было бы невозможно даже при всем желании.

– Но отчего ты пришел с этим ко мне? Ссуда, выданная золотом фей, делу вряд ли поможет.

– Разумеется, разумеется. Я намерен не давать ему ссуды вовсе.

Королева устремила на него немигающий взгляд. Казалось, весь ее образ отлит из серебра, инкрустированного самой темной на свете лазурью. Энтони терпеливо ждал, предоставляя ей время оценить возможные последствия.

Наконец статуя вновь возвратилась к жизни.

– Уверена, у тебя есть на то причины, – сказала Луна. – Ты разбираешься в финансах Сити лучше меня. Однако взгляни на вещи шире: если ковенантеров не удастся одолеть сейчас, в будущем они станут еще сильнее. В Лондоне им уже сочувствуют слишком многие, и нам они враждебны.

Это «нам» имело множество возможных значений, в зависимости от случая. Порой так именовала себя сама королева. Порой это слово означало всех лондонцев – и на земле, и под землей. На сей раз оно, несомненно, значило нечто среднее, а именно – дивных Халцедонового Двора. Насколько Энтони знал, города дивных рядом с городом смертных не было больше нигде во всем мире: другие волшебные королевства располагались вдали от человеческого жилья.

Все это делал возможным Халцедоновый Чертог. Отражение домов и улиц Лондона, залы и коридоры огромного подземелья надежно хранили обитателей от звона церковных колоколов и холодного железа верхнего мира. Однако дивные время от времени выбирались наружу, и предпочитали видеть навещаемый мир если не дружественным, то хотя бы нейтральным.

Самые фанатичные из протестантов – пресвитериане и не признающие официальной церкви «благочестивые», прозванные врагами «пуританами» – от нейтралитета были весьма и весьма далеки. Эти считали всех дивных бесами, а Шотландия под их властью сделалась краем суровым и неприветливым. Рост их влияния в Англии станет чувствительным ударом по местным дивным.

– Это я понимаю, – сказал Энтони. – Однако тут есть и другое соображение. Король отчаянно нуждается в деньгах. Его судьи и стряпчие уже отыскали все возможные лазейки, все забытые, вышедшие из употребления статуты, которые могут принести ему хоть какой-то доход – и корабельную подать[12 - Корабельная подать (или корабельные деньги) – старинная повинность прибрежных графств снаряжать для обороны страны определенное число военных кораблей. В период единоличного правления Карл I превратил ее в денежный сбор и пытался распространить на внутренние графства страны.], и рыцарскую повинность[13 - Рыцарская повинность (или «опись рыцарского имущества», англ. – Distraint of Knighthood) – закон, обязывавший всех землевладельцев, имеющих определенный ежегодный доход, присутствовать на коронации, чтоб быть посвященными в рыцари. Воспользовавшись этим законом, давно вышедшим из обихода, но и не отмененным, Карл I обложил крупными штрафами за уклонение от принятия рыцарского звания всех, кто, подпадая под действие закона, не явился на его коронацию.]… он даже продолжает взимать потонный и пофунтовый сбор, не имея на то никакого законного права[14 - Пошлина на привозное вино и процент со стоимости любого ввозимого в страну товара, форма субсидий в пользу Короны, являющихся не обязанностью, но добровольным даром подданных. Назначение потонного и пофунтового сбора находилось в компетенции английского парламента. Карлу I права на данный сбор предоставлено не было, однако король продолжал взимать данный сбор без согласия парламентариев.]. И этого все еще мало.

Луна приподняла подбородок. Быть может, она уже понимает, куда он целит? Да, на ее лице не имелось даже намеков на возраст, однако на трон она взошла еще до рождения Энтони, а уж за политические игры взялась и того раньше.

– Не сумев получить денег от Сити, – пояснил Энтони, – он будет вынужден созвать парламент.

Неподалеку, в ветвях ивы, запел соловей. Придворные дамы были слишком хорошо воспитаны, чтобы шептаться друг с дружкой, в то время как их королева погружена в молчаливые раздумья, и потому лишь многозначительно переглянулись. Тех, кто не разбирался хотя бы в основах политики смертных, Луна при себе не держала.

– Отчего же ты пришел с этим ко мне? – наконец спросила она.

– Мне нужна твоя помощь.

Немедленного отказа не последовало, и это весьма обнадеживало.

– Сказав, что не намерен давать королю ссуды, я говорил о желаемом результате. Однако я думаю, борьба будет нелегка. Городской совет, несомненно, проголосует против, но мне хотелось бы, чтоб против короля выступили и олдермены. Пенингтону и прочим эта война отнюдь не по нутру.

– Так устрой это сам. – Слова Луны прозвучали сухо, точно треск раскрытого веера. – Ведь у тебя, несомненно, есть способы убедить коллег в своей правоте.

Смущенный резкостью отповеди, Энтони поднялся с края фонтана, выпрямился и мягко пояснил:

– Возможно, если бы времени было достаточно. Но я не могу действовать исподволь быстро, а с короля вполне станется заточить того, кто бросает ему вызов, в тюрьму.

Луна тоже поднялась со скамьи.

– И потому ты просишь меня помочь… полагаю, повлияв на них в сновидениях? – То был самый мягкий из ее способов убеждения, однако ответить Энтони не успел. – Ради отказа, на который они иначе могут и не решиться. Однако я не уверена в твоей правоте.

Отчего она так бездумно противится? Страх перед ковенантерами и их верой объяснял это лишь отчасти. Разумеется, Луна заботится о своих дивных подданных, но ведь она заботится и об Англии…

Ах, да. Об Англии и о ее монархе. Коего однажды, многие годы назад, когда на троне еще восседала англичанка, поклялась защищать. Ясное дело, этакий бунт против воли Короны ей не по нраву. Однако симпатий к человеку, носящему эту корону, Луна отнюдь не питала: недостатки Карла она знала не хуже самого Энтони. Не могла разглядеть лишь одного – отчего противодействие послужит благополучию Англии лучше повиновения.

– Карл правит, не советуясь с парламентом, вот уже десять лет, – напомнил Энтони.

Кто-то из слушательниц пренебрежительно хмыкнул.

– Ее величество правит, не нуждаясь ни в каких парламентах, – дерзко сказала леди Нианна.

– Ее величество правит государством, где подданных меньше, чем в моем округе, – рыкнул на нее Энтони, разгневанный непрошеным вмешательством, но тут же поморщился и поспешил поклониться Луне, прося извинить его несдержанность. – В Англии много тысяч жителей – сотни тысяч только в окрестностях Лондона. Одному человеку, даже при помощи советников, за таким множеством не уследить. Ну, а парламент, особенно Палата общин, издавна служит гласом народа, сообщает правителю о людских нуждах. Но Карл отказался от этой традиции, когда она стала для него обременительной.

Отповедь в адрес Нианны заставила королеву возмущенно расправить плечи, однако теперь она взирала на Энтони бесстрастно. Поколебавшись, он решил разыграть опасную карту.

– Он станет править, как правила твоя предшественница: его воля – закон, а перечить никто не смей.

Серебряные глаза королевы полыхнули гневом.

– Не суди о том, чего не знаешь, – ледяным тоном сказала Луна. – О нашем дворе в те времена тебе не известно ничего.

Но Энтони под ее взглядом даже не дрогнул.

– Я знаю то, что рассказала мне ты. Знаю, для чего ты пригласила меня править вместе с тобой и удостоила меня особого титула. Для того, чтобы вместе трудиться ради общего блага, ради блага и смертных и дивных. Хорошо. Слушай же. Я, Принц Камня, говорю: это нужно Лондону. Это нужно всей Англии.

Под взором королевы дивных было так просто стушеваться, онеметь от благоговейного страха… Однако Принц Камня был королевским консортом и тоже имел здесь, при дворе, кое-какую власть. Случалось им вздорить и прежде, когда Энтони считал, что этого требует долг; по этой-то причине, из-за упорства в защите интересов смертных, о коих королева иначе могла позабыть, Луна и выбрала его в соправители. Выбрала, веря, что он не станет упорствовать без необходимости.

Сейчас он твердо смотрел ей в глаза и от своего не отступался.

В уголке ее рта мелькнула едва заметная тень морщинки. Возможно, сия конфронтация была неизбежна, но он мог хотя бы позаботиться о разговоре без лишних ушей. Теперь же все это было уж очень похоже на принуждение, демонстрацию власти перед ее придворными дамами, утверждение своего права требовать этой уступки. Нужно будет после перед ней извиниться.

– Хорошо, – сквозь стиснутые зубы процедила Луна. – Мы позаботимся, чтобы колеблющиеся склонились в нужную сторону и выступили против ссуды.

«Мы…» «Мы, повелительница Халцедонового Двора», или «мы, дивные»? Так или иначе, желаемого он, хоть и не слишком изящным образом, добился.

– Благодарю тебя, – сказал Энтони, кланяясь Луне от всей души. – Взамен я сделаю все возможное, чтоб восстановить жителей Лондона против ковенантеров.

В глазах Луны мелькнули искорки, но отчего? Похоже, гнев ее сменился чем-то наподобие веселья.

– Действительно, сделаешь. Если надежды твои оправдаются и Карл созовет новый парламент, мы ожидаем увидеть там и тебя.

Энтони удивленно заморгал.

– В парламенте?

– Да, ты не пэр и связей с деревней почти не имеешь, так что придется бороться за одно из мест, отведенных в палате общин Лондону. Но это вполне уместно: другие будут представлять там смертных лондонцев, а ты – дивных.

Так далеко Энтони, честно сказать, не загадывал. Впрочем, отчего бы и нет? Правда, парламент не созывался так долго, что мир сей был ему почти незнаком. Как туда проникнуть, что делать, оказавшись там?

Хотя все это вряд ли слишком уж отличается от Суда Старейшин. Да, он привык считать себя послом смертных в царстве дивных, но ведь границу меж двух миров можно пересечь и в противоположную сторону. Можно… и даже должно – на то он и Принц Камня.

– Как повелишь, государыня, – с новым поклоном ответил он.

Кеттон-стрит, Лондон, 2 апреля 1640 г.

Рот человека, брошенного на колени на пол подвального этажа, к ногам Луны, надежно заткнули кляпом. Глаза смертного над плотной тряпкой, не позволявшей издать ни звука, полыхали огнем. Жгучая ненависть в его взоре испепелила бы Луну… если бы только могла.

Разумеется, даже обретший дар речи, сжечь он никого не мог, но бед натворил бы немало. Да, конечно, Луна была защищена – ведь она никогда не поднималась наверх, не вкусив молока или хлеба, принесенного в дар дивным, и это хранило ее от веры смертных, холодного железа и прочих враждебных чар. Однако достаточно крепкая вера, подобно топору, насквозь прорубающему латы, могла преодолеть многое.

Испытывать крепость веры этого человека Луне отнюдь не хотелось. Пусть испепеляет ее взглядом, сколько угодно – лишь бы к божественным именам не взывал, а кляп был самым безобидным средством заставить его замолчать.

– Где ты нашел его? – спросила она сэра Пригурда Нельта.

Великан возвышался за спиной коленопреклоненного, словно скала, хоть чары, скрывавшие его истинную природу, и уменьшали Пригурда до человеческой величины. Правда, под этакой маскировкой капитан Халцедоновой Стражи чувствовал себя неуютно и носил ее из рук вон скверно.

– Неподалеку от ворот Олдерсгейт, – пророкотал он. Казалось, его низкий бас отдается во всем теле. – Обкладывал хворостом то самое дерево, в руке держал кремень с кресалом.

Луна едва смогла сдержать дрожь. Исполняя свой долг, защищая ее, Пригурд был непоколебим. Заметив, сколь этот человек ее напугал, великан вполне мог размозжить ему голову, а на том и делу конец.

Чем мог бы кончиться поджог? Сказать откровенно, этого Луна не знала. Да, Халцедоновый Чертог был всегда с нею, словно вторая кожа, покрывшая тело в тот миг, когда она объявила себя самодержицей. Однако всех его секретов она так и не разузнала, и что случится, если кто-либо попробует уничтожить один из потайных ходов, соединявших дворец дивных с тканью бренного Лондона, могла только предполагать.

Вопрос, достойный выяснения… но не сейчас.

– Кто он таков?

Пленник задергался, силясь освободиться от уз. Пригурд за его спиной стиснул кулаки. Негромкий рык означал, что держать нрав в узде великану не так-то просто.

Человек, выступивший вперед, дабы ответить ей, казался в сей зловещей обстановке куда уместнее и Луны, и даже Пригурда. Одевался он, точно обычный чернорабочий (хотя по образованию, если не по рождению, был достоин большего), и прекрасно знал места наподобие таверны над их головами. Именно он и подыскал для допроса этот подвал, когда Луна решила не рисковать, приводя пленника в Халцедоновый Чертог. Кабы не дух, без всякой маскировки угнездившийся на его плече с пером и рожком чернил, он вполне мог бы сойти за простого, совершенно неприметного человека.

Что ж, для его рода занятий это подходило как нельзя лучше. К чему главе тайной службы броская внешность?

Вопреки всем стараниям Луны и Энтони, смертных, имевших дело с Халцедоновым Двором и знавших об этом, до сих пор было очень и очень мало. Ныне таких насчитывалось чуть более дюжины – явное улучшение в сравнении с прежними временами, однако непреходящая угроза со стороны благочестивых и необходимость оберегать Халцедоновый Чертог превращали приглашение вниз чужих в затею, в лучшем случае непредсказуемую. Большинство попадали туда, так как имели знакомства среди придворных – скажем, возлюбленного, или заказчика, или же дивного покровителя. Лишь Бенджамин Гипли, один из всех, занимал важный пост, занимаясь некими закулисными делами, которых не мог или не хотел брать на себя Энтони.

– Хамфри Тейлор, – отвечал он, бросив взгляд на клочок бумаги, поданный ему духом. – Настоятель прихода Святого Ботольфа в Олдерсгейте, за городской стеной, где, как нам известно, произнес пуританскую проповедь… а то и целую дюжину.

Все это Луну ничуть не удивляло. Изорванные, поношенные, одежды Хамфри Тейлора отличались предельной простотой ткани, расцветки и кроя – явный протест против тщеславной пышности королевского двора. Сие обстоятельство указывало на его убеждения столь же ясно, сколь и истовость взгляда.

Хотелось бы Луне вынуть из его рта кляп и расспросить самой… Но, если бы даже удалось обманом напоить его вином дивных и тем удержать от набожных речей, зачем обрекать человека на пожизненные муки, на неизбывную тоску по утраченному волшебному царству?

Хотя нет. Тосковать этакий малый не станет. Скорее, лишит себя жизни, приняв на душу меньший грех, дабы избежать большего, а то и отыщет способ умереть смертью мученика в попытке уничтожить ее двор.

Тем более, одну попытку он уже совершил.

– Так ты говоришь, он пытался поджечь нашу ольху, – сказала она, огибая пленника кругом, да так близко, что едва не задела его юбками.

Явно недовольный тем, что королева подошла к смертному вплотную, Пригурд переступил с ноги на ногу, однако препятствовать ей не стал.

– А как же он узнал о ней? Понимал ли он, что хочет сжечь?

Гипли вернул духу бумагу и согнал его с плеча.

– По меньшей мере, он знает, что ольха как-то связана с дивными. Что ему известно еще, с уверенностью сказать не могу. Но он узнал об этом из сновидений.

– Из сновидений? – Луна остановилась, как вкопанная. – Кем насланы?

Смертный глава тайной службы виновато пожал плечами.

– Что у человека в голове – за тем, к великому сожалению, не уследить. Но я порасспросил соседей – семьи в Лондоне у него нет – и выяснил, что его сны начались зимой, после визита какого-то шотландского пресвитерианина.

– Настоящего?

– Чтобы ответить, нужно найти этого шотландца, – сказал Гипли. – Но Тейлор твердо уверен, что да.

Луна ущипнула себя за переносицу, но тут же поспешила опустить руку. Был этот пресвитерианин укрытым чарами дивным, или нет, его след вел в Шотландию – то есть, ко двору Никневен, Гир-Карлин Файфской.

Протестовать, убеждать Никневен, что ее ненависть направлена не на ту цель, не имело смысла. Да, в интригах, погубивших смертную королеву скоттов полвека назад, Луна участия не принимала, но это не значило ровным счетом ничего: главное – к казни Марии Стюарт приложил руку Халцедоновый двор. Большинство шотландских дивных об этом забыли (дела человеческие стираются из памяти быстро), однако Никневен лелеяла вражду до сих пор.

Правда, до последнего времени вражда Гир-Карлин была не столь откровенной. Довольно многочисленная партия при дворе Луны, поощряемая агентами и союзниками Никневен, полагала дивных выше смертных. Люди для них были, в лучшем случае, игрушками, в худшем же – ослабляли, оскверняли дивных, из-за чего те и выродились, утратили величие былых времен, столь давних, что ныне никто их толком не помнил. Сотрудничество со смертными – согласие, за которое ратовала Луна – по их мнению, шло дивным только во вред.

А Халцедоновый Чертог был орудием этого сотрудничества, убежищем, позволявшим смертным и дивным сосуществовать. Похоже, Никневен, утратив терпение, решила ускорить ход событий и нанести прямой удар.

Пусть Тейлор и остановлен, успокаиваться было рано. Очнувшись от раздумий, Луна вновь обратилась к Гипли:

– Что он говорил соседям?

Глава тайной службы мигом уловил суть вопроса.

– Соседи считают его помешанным. Возможно, воспаление мозга… хотя человек, снимающий жилье с ним на паях, думает, что все это – какой-то завуалированный протест против разложения двора. Справлялся, не агент ли я Тайного Совета. Думаю, в надежде на награду.

Тогда Халцедоновому Двору больше ничто не грозило – до поры. В те времена, когда смертные появлялись в Халцедоновом Чертоге лишь в качестве ручных зверушек или пешек в руках придворных, а после их вышвыривали, точно сломанных кукол, хранить тайну было куда как проще. Теперь, на волне пуританской веры, придется блюсти сугубую осторожность. Если хоть кто-нибудь – хоть кто-нибудь враждебный – поверит, что в недрах Лондона обитают дивные…

– Выследи этого шотландца, – велела Луна. – Имя тебе известно? Узнай, кем он послан – одной из шотландских сил, или другими, действующими через вторые руки.

После неких запутанных дел прошлого французский Двор Лилий уж точно не питал к Луне ни малейшей любви. Между тем, связи французов с шотландцами до сих пор сохраняли такую прочность, что первые вполне могли счесть вторых подходящим прикрытием для собственных замыслов.

Внезапно Тейлор вскочил на ноги и рванулся к лестнице, ведущей в таверну наверху. Прежде, чем кто-либо успел шевельнуться, дух метнулся ему наперерез. Подножка – и пленный с разбегу рухнул на земляной пол. Пригурд вновь швырнул беглеца на колени и опустил на его плечо тяжелую руку. Гипли проследовал к лестнице – взглянуть, не привлек ли шум нежеланного внимания, и, обнаружив, что все спокойно, вновь повернулся к Луне.

– Как вам угодно поступить с ним, государыня?

Хамфри Тейлор знал об одном из входов в Халцедоновый Чертог. Располагающего сими сведениями, его нельзя было отпустить назад, в свой приход, а уж тем более – позволить ему связаться с теми, кто дергал его за ниточки. Даже если помутить его память, риск все равно остается велик: слишком он тверд в вере.

– Он – в воле лорда Энтони, – напомнила Луна Гипли (все, относившееся к смертным, требовало согласия Принца). – Можешь сказать ему, что мы рекомендуем оставить где-нибудь на видном месте куклу, зачарованную так, чтоб ее приняли за мертвое тело и погребли. Ну, а самого человека…

Луна бросила взгляд на Хамфри Тейлора. Глаза его пылали все той же жгучей ненавистью. Проще всего было бы прикончить его. Да, проще… но не правильнее. Халцедоновый Двор более так не поступал. Однако уготованное ему Луной вполне могло закончиться точно тем же.

– Помести его на корабль, отправляющийся в колонии, – велела она. – Пусть строит себе новую жизнь там, где ничем не сможет нам угрожать.



Ратуша, Лондон, 14 апреля 1640 г.

Невзирая на боль в голове и изжогу в желудке – память о вчерашнем празднестве – Энтони от души улыбнулся закопченному фасаду Лондонской Ратуши. Вчера у него был за ужином Соам и другие друзья, и все они пили за открытие четвертого парламента, созванного королем Карлом. Правда, дело, вопреки ожиданиям Энтони, изрядно затянулось, но вот Палата лордов и Палата общин, наконец, вновь встретились в залах Вестминстерского дворца.

Мало этого, Палата общин заседала там прямо сейчас, и Энтони очень жалел о своем отсутствии. Уговорившись с Луной добиться одного из четырех мест, отведенных представителям Лондона, он и не сознавал, сколько все это займет времени. Сколь глупый недосмотр с его стороны! Теперь он не на шутку опасался совершенно выбиться из сил, жонглируя делами городского управления и обязанностями парламентария, и в то же время стараясь блюсти свои торговые интересы.

«Не говоря уж, – шепнула совесть, – об обязанностях там, в недрах земли».

Однако чем он мог помочь Луне в текущих делах – особенно с тех пор, как Эоху Айрт проникся к нему глубочайшей неприязнью? Да, к лондонским контрактам на заселение Ирландии английскими поселенцами Энтони не имел почти никакого касательства – эти соглашения были составлены, когда он, по малолетству, еще штанов не носил, – но, на взгляд сида, место в городском управлении возлагало вину и на него.

А вот парламент был совсем иным полем боя, и в сем бою Энтони всерьез надеялся на победу. Теперь, когда Карл отступился от декларации о единоличном правлении, в стране могло быть восстановлено прежнее равновесие. В надежде быстро покончить с делом и отправиться в Вестминстер, Энтони поспешил к дверям. Зал, отведенный Общинам, был слишком мал, и в такой час сесть там, скорее всего, негде, однако он рвался на заседание всею душой – пусть даже придется стоять.

Казалось, он угодил в муравейник: большой зал Ратуши кишмя кишел членами совета, клерками, просителями и бог знает, кем еще. Надо было выбрать тот час, когда жалобщики еще не успели устроить засаду. Поспешно склонив голову, Энтони надвинул шляпу на лоб, смешался с толпой и торопливо направился через зал к лестнице наверх.

Улизнув от забот, он обнаружил, что этим утром на заседании Палаты общин отсутствует и кое-кто еще. Наверху его с необычайной для их обычных отношений радостью приветствовал Исаак Пенингтон. В вопросах религиозных и политических олдермен округа Бридж Вне держался куда более решительных взглядов, чем Энтони, и оба уже не раз сталкивались лбами.

– Так вы не в Вестминстере? – с деланной игривостью заговорил Пенингтон. – А я-то надеялся, что парламент вам еще не надоел.

Энтони растянул губы в столь же искусственной улыбке.

– Что вы, он вовсе мне не надоел. Просто заглянул сюда по делу.

– Прекрасно, прекрасно! У нас, понимаете ли, обширные планы на следующую пару недель. Хотелось бы видеть на заседаниях и вас.

Обширные планы? Звучало весьма зловеще. Вдобавок, Энтони заподозрил, что это «у нас» означает отнюдь не Общины в целом, а нечто более частное, и принялся лихорадочно перебирать в уме имена, пытаясь припомнить, кто из сотен членов Палаты общин может числиться у Пенингтона в союзниках. В последнем из Карловых парламентов заседал еще отец Энтони, и, хотя многие видные парламентарии той эпохи почили в бозе или отошли от дел, по крайней мере, один вернулся в парламент снова. В свое время человек этот возглавил попытку отдать под суд прежнего главного советника короля, герцога Бекингема, и сим его политические амбиции отнюдь не ограничивались.

– У вас с Джоном Пимом? – дерзнул предположить Энтони.

В улыбке Пенингтона заметно прибавилось искренности.

– Вовсе не только у нас двоих. Гемпден, Холлис – правду сказать, нас немало. Мы наконец-то получили возможность восстать против обид, чинимых нам королем, и даром ей пропасть не дадим.

Тревога Энтони усугубилась. Во вчерашней приветственной речи, сказанной королем в честь начала слушаний, таилась несомненная озабоченность угрозой второй войны с шотландцами. Да, Карл надежно похоронил ее в трясине избитых фраз насчет самоотверженной смиренной любви, несомненно, питаемой Общинами к своему самодержцу, однако факт-то был в том, что он созвал их, нуждаясь в деньгах на подавление мятежных ковенантеров, коих не сумел одолеть в прошлом году.

– Против каких же обид?

– Ну как же, друг мой, против всех, сколько ни накопилось! – рассмеялся Пенингтон. – Во-первых, пожалуй, вера. Папистские церковные реформы архиепископа Лода – стихари, алтарные ограды и прочие римские мерзости. Клянусь: еще до роспуска парламента епископов мы выставим вон! А взять хоть политику дружбы с подпевалами Рима? Мало нам королевы-католички, так ведь король терпит католических попов даже вне стен ее дома. Да он бы всю Англию Испании продал, кабы это принесло ему хоть малую выгоду! А может, пойдем другим путем – начнем с его посягательств на вольности парламента.

– Король, – заговорил Энтони, тщательно выбирая выражения, – несомненно, будет более склонен обдумать эти вопросы после того, как обеспечит средствами начинания против Шотландии.

Улыбка Пенингтона приобрела хищный, волчий оттенок.

– О, король получит свои субсидии – но не прежде, чем мы получим право голоса.

Прямое противоречие указаниям Карла… однако Энтони вовремя прикусил язык и вслух этого не сказал. Пенингтон вряд ли мог забыть вчерашнюю речь и попирал волю короля вполне осознанно.

В известной мере Энтони был с ним согласен. Получив деньги, Карл будет волен игнорировать созванный парламент, а то и вовсе распустить его, посчитав дело сделанным. Субсидии – единственное их преимущество над королем.

Вдобавок, обиды и притеснения, следовало признать, были вполне реальны. Десять (ныне – уже почти одиннадцать) лет без парламента являли собой лишь внешнюю сторону проблемы. Суть же ее составляло Карлово убеждение, поддерживаемое его советниками и судьями, будто единственная основа всех законов есть воля и желание короля, коим помянутые законы не могут препятствовать ни под каким видом. Отсюда следовали и несправедливые налоги, и все остальное: как они могут быть несправедливыми, если объявлены необходимыми самим королем?

Между тем Пенингтон так и сверлил Энтони пристальным взглядом.

– Если хотите, мы отведем время и для вашего выступления, – сказал он. – Должно быть, без некоторых дебатов не обойдется, однако мы надеемся, что подготовка биллей к голосованию много времени не займет. Конечно, у Лордов они застрянут, но это только начало.

За сказанным чувствовался невысказанный вопрос, причем весьма угрожающий: «С нами вы, или нет?»

Ответа Энтони не знал. Да, он – не из королевских прихвостней, но то, что он слышал о Пиме и прочих, названных Пенингтоном, не могло не встревожить. В большинстве своем – фанатичные пуритане, из кожи вон лезущие, лишь бы подставить королю ножку ради собственных целей. Каковые вовсе не обязательно совпадают с целями Энтони. По счастью, за спиной Пенингтона показался тот самый клерк, с которым ему требовалось поговорить.

– Если я не закончу дел здесь, – с фальшивой веселостью отвечал он, – то безнадежно опоздаю в Вестминстер и не успею там ничего. А посему прошу меня извинить…

– Разумеется, – сказал Пенингтон, уступая ему дорогу… но, уходя, Энтони словно бы чувствовал спиной его взгляд.



Постоялый двор «У ангела», Ислингтон, 23 апреля 1640 г.

– Ваша осведомленность мне известна, – заговорила Луна, с благодарной улыбкой приняв кружку меда. – Несомненно, вы обе догадываетесь и о том, что привело меня к вам сегодня.

Присев перед королевой в реверансе, Розамунда Медовар невинно захлопала ресницами.

– Полноте, Ваше величество, мы думали, вам попросту хочется заглянуть к нам в гости!

– И отведать нашего меду, – добавила Гертруда. – И, полагаю, прочего угощения – имеется у нас и хлеб только что из печи, и толика превосходных вишен, и жареный фазан, если желаете чуточку перекусить.

Едва дождавшись ответного кивка Луны, она ринулась собирать на стол все названное и, несомненно, еще кое-что в придачу.

Как ни любила Луна свой потайной дворец, следовало признать: ни одному его уголку теплом и уютом с домом сестер Медовар не сравниться. Сокрытый под «Ангелом», постоялым двором к северу от Сити, он был излюбленным убежищем придворных, нуждавшихся в отдыхе от Халцедонового Чертога и всех его интриг. У содержавших его сестер-брауни всегда имелась наготове еда и улыбка для всякого друга, заглянувшего на огонек, а в друзьях у них числилось невероятное множество дивных.

Заправив медвяно-русые кудри под льняной чепец, Розамунда расположилась в одном из маленьких, будто детские, кресел, предназначенных для самих сестер и их малорослых гостей. Обо всех формальностях меж собой они давно позабыли (по крайней мере, наедине), и в позволении сесть – пусть даже от самой королевы – она не нуждалась.

– Я так думаю, дело в Никневен, – сказала Розамунда, возвращаясь к вопросу о цели сего визита.

Луна вздохнула. Хотелось бы ей провести вечер попросту, радуясь обществу сестер Медовар, но времени не было. И Розамунда об этом явно догадывалась.

– Помнится мне, вы родом из Приграничья. Но не с шотландской стороны, верно?

Как она и ожидала, брауни согласно кивнула головой.

– К тому же, жители Файфа на нас, на приграничных, вовсе непохожи – даже на тех, кто живет на шотландской стороне, – сказала Розамунда. – Конечно, мы вам всем, чем сумеем, пособим, вот только о Гир-Карлин и ее народе знаем маловато.

Тут в комнату вернулась Гертруда, балансируя огромным – едва ли не в собственный рост – подносом с грудой угощения, какой Луне уж точно ни за что не съесть. Впрочем, судя по тому, как она, расставляя тарелки, бросала в рот ягоды вишни, сестры тоже собирались присоединиться к застолью.

– На что же вы рассчитываете? – спросила она, облизывая пальцы, испачканные вишневым соком.

– На нечто вроде агента, – призналась Луна. – Возможно, у вас найдется друг в Файфе, или знакомый при одном из других шотландских дворов, который мог бы отправиться туда, не бросаясь в глаза. Ведь почти все мои придворные – английские дивные, или те, кто северянам еще более чужд.

– То есть, нужен шпион, – подытожила Розамунда.

В то время, как Бен Гипли ведал тайной службой Халцедонового Чертога во всем, что касалось смертных, делами дивных занимался королевский лорд-хранитель, Валентин Аспелл. Но в некоторых, самых деликатных предприятиях лучшими – и при том не внушающими никому никаких подозрений – помощницами Луны были сестры Медовар.

– О попытке поджога нашей ольхи вы уже знаете, – сказала она. – Как бы мне ни хотелось верить, что Тейлор был послан на это изменником из числа моих собственных придворных – и сколь ни странным может казаться такое желание, – есть причины полагать, что за этим стоит Никневен. Если так, значит, на севере что-то изменилось. Мне нужно выяснить, что.

Гертруда широким жестом указала на стол, приглашая королеву отдать должное угощению, и Луна послушно принялась намазывать маслом ломоть свежего хлеба. «А ведь эта простая еда может прийтись по сердцу Эоху Айрту, – подумала она, вспомнив его презрительные замечания насчет изысканных придворных пиров. По-видимому, ирландцы привыкли пировать проще. – Попробую пригласить его сюда и посмотреть, не улучшится ли его расположение духа».

Впрочем, отвлекаться не стоило: самой насущной задачей в этот момент была не Ирландия, а Шотландия. Тем временем меж сестрами Медовар состоялся целый разговор из взглядов и нечастых отрывистых полуфраз. Наконец Розамунда сказала:

– Может, это и не Гир-Карлин? Вы ведь помните, кто при ее дворе приютился.

Непрожеванный хлеб застрял в горле. Пришлось запить его солидным глотком меда.

– Да, – мрачно ответила Луна. – Кентигерн Нельт. И – да, я уже размышляла, не может ли это оказаться ни более, ни менее, как местью за Альгресту.

Конечно, сестру великан не любил: Луна всерьез сомневалась, что ему вообще ведомо чувство любви. Однако гибель Альгресты в битве Кентигерн счел смертельной обидой и имел причины винить в этом Луну – ведь битва случилась из-за нее. В изгнание он был отправлен именно с тем, чтобы предотвратить любые попытки отмщения: попробуй он отомстить, Луне пришлось бы предать его казни, а этого ей отнюдь не хотелось. Однако, будучи изгнан, Кентигерн вернулся на прежнюю родину, на север, и поступил на службу к Неблагой королеве Файфской.

Оставив в Лондоне брата, Пригурда. Который, единственный из звероподобной троицы Нельтов, служил не из ненасытных амбиций, а из верности, и был готов удостоить своей верности Луну. Некоторые утверждали, будто ему нельзя доверять – по крайней мере, настолько, чтоб жаловать его капитанским достоинством и прежней должностью Альгресты, однако кроме Халцедоновой Стражи Пригурд не знал ровным счетом ничего. К тому же он, пусть и не блистал умом, но долгу был неизменно верен.

– Будь это месть, – сказала Гертруда, – с ней можно бы разобраться, отправив на север Пригурда.

И Розамунда, и Луна уставились на нее с откровенным недоумением.

– Пригурда – в дипломаты? – переспросила Розамунда, будто не веря собственным ушам. – Маб его возлюби, у него же и трех собственных мыслей в голове не сыскать. Кентигерн снимет с него шкуру, разделает на мясо и подаст Никневен сырым.

Да, мягкость Гертруды была восхитительна, но зачастую доходила до наивности.

– Не думаю, что кто-либо способен отвратить Кентигерна от мести одними лишь уговорами, – согласилась Луна. – Но я сомневаюсь, что все это – просто его затея. Предоставленный самому себе, он, скорее, явился бы в Халцедоновый Чертог среди ночи, с топором в руках, алкая моей крови. Если уж на то пошло, Никневен его, скорее, сдерживает, чем потакает его страстям.

С восхождением Луны на престол двор покинул не только Кентигерн, и даже не он один переселился в Файф. Но остальные ушли мирно, либо бежали так далеко, что их опасаться не стоило. И…

Пришедшая в голову мысль исторгла из груди Луны стон. Сестры взглянули на нее с одинаковым удивлением на лицах.

– Эоху Айрт, – пояснила она. – Он заявил, будто располагает полезными для меня сведениями. А ведь ольстерцы прежде имели дела с Шотландией. Быть может, королю Конхобару, или еще кому-нибудь в Ольстере известно об этом новом злоумышлении Никневен.

– Чего ж они желают взамен? – спросила Гертруда.

«Избавить Ирландию от английских поселенцев и от власти английского короля».

– Устранения Уэнтворта, – ответила Луна. – Коего мне мягкими способами не достичь. Я предлагала Айрту все, что могу, но он ничем не прельстился. Значит, нужно исхитриться отправить в Файф собственного агента.

Брауни с сомнением переглянулись.

– Что ж, мы попробуем, – без особой надежды сказала Розамунда. – Есть у нас в Приграничье пара друзей, которые могут сгодиться.

– Я буду очень благодарна, – откликнулась Луна.

– Вот и ладно, – подытожила Розамунда. – А я буду очень благодарна, если вы не позволите этому фазану пропасть зря. Подзаправьтесь, Ваше королевское величество: без пищи всех бед нашего острова не избыть!



Часовня Св. Стефана, Вестминстер, 5 мая 1640 г.

«Три недели этого бедлама – и все напрасно!»

Этот рефрен вновь и вновь крутился в голове Энтони, шагавшего через вестибюль к дверям часовни Святого Стефана, где заседала Палата общин. Три недели все более и более горячих споров, но Пим и его сторонники твердо стоят на своем, несмотря на возобновившуюся вражду с Шотландией. От религии и до власти над гражданским ополчением… и перечень требуемых ими перемен продолжает расти.

Кое-какими ресурсами Энтони располагал, но и у них имелись пределы. Дивные соглядатаи Луны и смертные агенты Бена Гипли держали руку на пульсе Палаты лордов и Тайного Совета короля, но властью над сими учреждениями он не обладал – знал только общее содержание их дискуссий. И то, что ему доносили, отнюдь не обнадеживало. Карл, как всегда пребывал в уверенности, будто оппозиция Общин – дело рук горстки злопыхателей, тогда как большинство держится более мягких, уступчивых позиций. Но ведь тот же самый Карл неизменно ожидал, что дела пойдут так, как ему того хочется, независимо от обстоятельств; тот же самый Карл затыкал уши, едва услышав, что положение хуже, чем он думает. Советники его были слабы, немногих же сильных – Уэнтворта и архиепископа Лода – ненавидели всей душой. Гниль в правительстве Англии поразила далеко, далеко не одного человека.

Даже в столь ранний час вестибюль кишмя кишел клерками, слугами да и просто людьми, надеявшимися представить на рассмотрение Общин свои дела. Здесь было куда хуже, чем в Ратуше: прежде, чем миновать барьер у входа в часовню, Энтони пришлось отбиваться от ходатаев из трех графств. Все трое жаловались на корабельную подать, и это ничуть не удивляло. Корабельная подать была самым ненавистным налогом от края до края Англии.

Главной загвоздкой (мысли его раз за разом возвращались к Палате общин) было отсутствие лидеров. Уэнтворт, один из самых дельных членов Палаты одиннадцать лет тому назад, недавно получил титул графа Страффорда и, как таковой, занял место среди Лордов. Да, по-своему этот человек был так же слеп, как и Карл, а врагов наживал просто-таки виртуозно, но, по крайней мере, дело делал! В его отсутствие партию короля охватил разброд, а Джон Пим со товарищи организовали сильную оппозицию.

Отношение Энтони к Пиму превратилось из пустякового сомнения в откровенное недоверие. Будь он просто ревнителем пуританских реформ, все и тогда было бы достаточно скверно, однако этим его амбиции вовсе не ограничивались. Похоже, Пим видел в парламенте не поддержку, а узду, ошейник для короля. Он желал власти в вопросах, со всей очевидностью являвшихся королевской прерогативой, и с этим Энтони согласиться не мог. И, таким образом, застрял посредине.

Оказавшись в стенах часовни, среди изогнутых подковой рядов сидений, Энтони на миг почувствовал себя медведем, намеченным для травли. С этим ощущением он и занял свое место среди остальных, неподалеку от спикерского кресла. Приверженности к соседям он не испытывал: Пенингтон с Крэддоком твердо держали сторону Пима, и Соам день ото дня все больше склонялся к тому же. Но позади них сидел сэр Фрэнсис Сеймур, старый отцовский друг и союзник по прежнему парламенту, и рядом с ним в этом еще не изученном лабиринте казалось как-то уютнее.

Скользнув на скамью впереди рыцаря и негромко приветствуя его, Энтони собрался с духом.

«Прошло всего три недели. Я поведу этот танец за собой».

Не в сторону требований короля, не к бунтарским реформам Пима, но средним, умеренным курсом. Дело нелегкое, но со временем он своего добьется.

Тут его взгляд привлекло нечто странное.

– Где же Гленвилл? – шепнул он на ухо Сеймуру.

Кресло спикера пустовало, хотя время молитвы, которой открываются слушания, уже подошло.

Сеймур покачал головой.

– Не знаю. И, должен сказать, не нравится мне все это.

Энтони чувствовал то же самое. Накануне Гленвилл выступил с довольно резкой речью, что никак не могла принести ему благоволения короля. Неужто Карл зашел столь далеко, что решился сместить спикера Палаты общин? Да, Пим с радостью объявлял нарушением привилегий парламента любую мелочь, но в этом случае Энтони вынужден был бы с ним согласиться. Нет, разумеется, король не нанесет парламенту столь вопиющего оскорбления – тем более, что Палата уже с ним в раздоре! Ведь это положит конец всем надеждам на примирение…

Охваченный тревогой, он склонил голову и начал молитву. Что будет дальше, если Гленвилл смещен? Да, Энтони знал: бывало, спикеры кончали скверно – не зря же избранного, согласно традиции, волокут к креслу волоком, – но полагал, что все это в далеком прошлом.

– Аминь, – провозгласили собравшиеся (некоторые – с куда большим рвением, чем остальные).

Вдруг двери в часовню распахнулись. Вошедший, человек с черным жезлом в руке, остановился перед столом спикера. Клерки в углу замерли от удивления, занеся над бумагою перья. На Максвелла, герольдмейстера Палаты лордов, возлагалась обязанность призывать Общины на совместные заседания обеих палат. В отсутствие Гленвилла это не сулило ничего хорошего.

– Изволением Его величества, – громко объявил Максвелл, – вам, рыцарям, служителям церкви и вольным горожанам его Палаты общин, надлежит без промедления предстать перед Его величеством, на общем с Палатою лордов заседании.

Ругательство, вырвавшееся у Энтони, утонуло в громкой ругани остальных. Несколько человек вскочили, выкрикивая вопросы, но Максвелл и ухом не повел. Он попросту бесстрастно ждал, когда Общины следом за ним отправятся в просторный зал, где собирались Лорды.

– У вас во всем этом опыта больше, чем у меня, – заговорил Энтони, склонившись к Сеймуру. – Скажите, есть ли у Его величества хоть одна хорошая причина призывать нас именно сейчас?

Морщинистое лицо старика обмякло, потемнело, в глазах блеснул мрачный огонек последней – на грани гибели – надежды.

– Хорошая… Если для нас, то вряд ли. Возможно, сокрушительное поражение в Шотландии. Или мятеж в Ирландии – может статься, эти планы вооружить ирландцев против скоттов принесли ожидаемые плоды. Или еще какая-нибудь катастрофа.

«И это – лучшее, на что мы можем надеяться».

Энтони стиснул зубы и возвысил голос, перекрикивая поднявшийся гомон.

– Спорить здесь бессмысленно! Нас призывают к Лордам – там мы и получим все ответы! Идемте же, покончим с неизвестностью!

Не прекращая недоуменного, гневного ропота, парламентарии построились и двинулись вслед за Черным Жезлом по коридорам Вестминстерского дворца. Войдя в зал Лордов и увидев у дальней стены Гленвилла, Энтони похолодел. Круги под глазами спикера темнели, словно кровоподтеки. Неподалеку, в роскошном кресле, сидел Карл Стюарт, первый носитель сего имени, милостью Божией король Англии, Шотландии, Франции и Ирландии, Заступник Веры, и прочая, и прочая, и прочая. Помост, на коем стояло его кресло, возвышал короля над остальными, но и это не могло скрыть его тщедушной стати. Порой Энтони задавался вопросом: уж не в этом ли изъяне, из-за коего он в вечном проигрыше перед людьми рослыми и сильными, кроется причина его упрямства?

В эту минуту упрямство было просто-таки написано на его лице крупными буквами. Члены Палаты лордов сидели по местам. Войдя в зал, Общины остановились посредине, между пэрами и епископами. Сгрудившиеся впереди заслонили вид, однако, склонившись влево, Энтони сумел разглядеть короля. Губы его меж роскошными усами и остроконечной бородкой были крепко, раздраженно поджаты.

Как только двери за последним из вошедших затворились, король заговорил.

– На свете нет повода посетить этот зал, – мерно, неторопливо, дабы свести невнятность речи на нет, сказал он, – более неприятного, чем сегодняшний.

У Энтони подвело живот. По мере того как Карл продолжал говорить, благодаря лордов верхней палаты за их благие стремления, неприятное, ноющее чувство внутри только усиливалось.

– Если способ завершить этот парламент благополучно и существовал, – говорил король, – не ваша, милорды, вина в том, что все обернулось иначе.

На что бы ни надеялся старик Сеймур – на объявление о бунте в Ирландии, или о том, что шотландцы захватили север, а голландцы потопили весь английский флот, а Карл продал Англию Испании – в эту минуту все его надежды рассыпались в прах. Чему Энтони, со своей стороны, ничуть не удивлялся. Особенно после того, как увидел Гленвилла.

Гленвилла, возглавлявшего Палату, на которую Карл недвусмысленно возлагал вину.

Сделав паузу, король мимоходом кивнул лордам, словно приглашая их разделить его недовольство.

– Без парламента, – весьма неубедительным тоном добавил он, – я с той же, если не с большей готовностью, выслушаю и удовлетворю те же самые жалобы, что и с парламентом.

«Неправда, – подумал Энтони, чувствуя закипающий в груди гнев пополам с горьким разочарованием. – Неправда, иначе мы ни за что бы до всего этого не дошли!»

Карл мог сколько угодно заявлять, что сохранит чистоту веры, проповедуемой Церковью Англии, мог напомнить, что промедление с субсидиями на продолжение войны опаснее отказа… Но все это уже не стоило ни гроша, ибо сии роковые слова все услышали еще до того, как Карл приказал лорду-хранителю Большой печати произнести их.

Роковые слова, что обратили в золу и угли все победы Энтони, все его надежды на будущее…

– Изволением Его величества, – заговорил лорд-хранитель, и голос его зазвенел, отражаясь от стен зала, где меньше месяца тому назад все присутствующие собрались на церемонию открытия, – парламент сей распускается, а всем вам, рыцари, служители церкви и вольные горожане, дозволяется разойтись. Итак… Боже, храни короля!



Халцедоновый Чертог, Лондон, 5 мая 1640 г.

Постукивая веером по подлокотнику в такт аллеманде, Луна наблюдала за кружащимися в танце придворными в пышных нарядах. Музыку на сей раз исполнял целый камерный оркестр смертных, по слухам, похищенных из некоего богатого дома на Стрэнде, хозяин коего – пэр или кто-то вроде – нанял их для собственного увеселения.

Однако музыканты отнюдь не выглядели несчастными из-за того, что оказались здесь, и посему Луна решила не возражать. Пока никто не обижен, во временном похищении нет ничего дурного. Назад их воротят в целости и сохранности, а дальше, со временем, они вполне могут стать при дворе завсегдатаями. Этому Луна была бы очень рада.

Придворные о сем обстоятельстве знали, и потому Луна ничуть не удивилась, увидев сэра Керенеля, движущегося в ее сторону с каким-то человеком позади. Одетый в рванье, незнакомец глазел на все вокруг с разинутым ртом, с равным вниманием засматриваясь на гоблинов и туфли придворных, на ее кресло слоновой кости и островерхие арки под потолком зала, где танцевали дивные. Керенель твердо, однако без грубости увлекал его за собой и мягким нажимом на плечо побудил преклонить перед Луной колени.

– Ваше величество, – заговорил рыцарь, – покорнейше прошу о позволении привести на сию ассамблею гостя.

За отсутствием Энтони Луна огляделась по сторонам и поманила к себе Бенджамина Гипли.

– Кто же он таков?

Керенель покосился на немытого спутника и вновь поднял взгляд на нее.

– Я нашел его в Лондоне, государыня, нанося визит некоей леди. Я был надежно укрыт чарами и защищен бренной пищей, однако ж этот малый сумел разглядеть мое истинное лицо.

– Умалишенный, – проговорила Луна, выпрямившись и расправив плечи. Давненько же под землю не приводили этаких смертных, хотя когда-то они были в моде. – Беглец из Бедлама?

– Скорее, ему позволили выйти, – пояснил Гипли, заметив адресованный ему вопросительный взгляд.

С позволения Луны он подошел к незнакомцу поближе. Тот опасливо съежился, но и не подумал бежать.

– Буйных держат в цепях, и сбежать им непросто, – продолжал глава тайной службы. – А небольшая чаша при нем имелась?

Последнее было обращено к Керенелю. Рыцарь кивнул.

– Значит, из тех, кому позволено просить подаяние.

Появление в Халцедоновом Чертоге безумца Гипли отнюдь не обрадовало, но в чем причина – в неприглядном ли положении чужака, или в понятиях Керенеля о забавном – этого Луна сказать не могла. Сама она, памятуя о том, как некогда глумились над помешанными при дворе, страсти к ним не питала. Но этого обижать никто не станет, а между тем приветить его, пожалуй, будет полезно. Пусть придворные видят: королева благоволит тем, кто с умалишенными добр.

– Имя у него есть? – спросила она.

– Если и да, мне ответа добиться не удалось, – отвечал Керенель.

Рыцарю Луна доверяла. Правда, со смертным людом он дел обычно не вел, но был одним из лучших ее новообращенных: за годы правления Луны Керенель начал более или менее разделять ее взгляды. Да, без особого рвения, однако Луна полагала это несомненной победой.

Аллеманда распалась, но музыканты тянули последние такты еще долго после того, как танцоры прекратили кружение. Придворные столпились вокруг, стараясь разглядеть незнакомца получше.

– Мы рады видеть его в своем кругу, – во всеуслышание объявила Луна. – Как почетного гостя. Еды и вина ему – из запасов лорда Энтони. А ты, – продолжала она, обращаясь к безумцу, – будь покоен. Сегодня тебе не придется просить подаяние, чтобы поужинать.

В просьбах приглядеть за незнакомцем Гипли не нуждался. И, как с удовольствием отметила Луна, не он один. В то время, как несколько придворных дам начали флиртовать с сэром Керенелем в надежде урвать толику заслуженного рыцарем благоволения, леди Амадея занялась умалишенным, оберегая его от самых хищных из придворных. Что до самого безумца – тот с радостью принялся уписывать поданные ему конфеты и засахаренные фрукты за обе щеки, однако и стрелять по сторонам живыми, любопытными глазками отнюдь не забывал.

От наблюдений за происходящим Луну отвлек возглас глашатая у дверей, объявившего о появлении Принца Камня. Все замерли на местах, склонившись перед вошедшим Энтони, однако, видя его мрачную гримасу, приблизиться никто не рискнул.

Энтони прошел прямо к Луне и прежде, чем она успела спросить, что стряслось, заговорил:

– Он распустил парламент.

Его слова подействовали, точно удар в живот – и не столько из-за ее огорчения, сколько из-за его обиды. Энтони добивался этого изо всех сил, а теперь его победу отняли, и всего через три потраченных даром недели.

– Пока мы принимали акты об игольных остриях, – сквозь зубы процедил он, – Пим со своими толкал нас к делам, которые – и он это знал! – наверняка вызовут недовольство у короля. Да что там «знал», они именно этого и добивались! Пуритане из их числа не желают ковенантерам поражения.

Намеренный подкоп под короля? Плохо дело.

– Но это же, – проговорила Луна, – на грани измены.

– А то и за гранью.

Плюхнувшись в поспешно подставленное сзади одним из хобтрашей[15 - Хобтраш, в английском фольклоре – дружелюбный, порой проказливый дух сродни хобам и хобгоблинам, привязанный к определенной местности.] кресло, Энтони полоснул гневным взглядом придворных, без стеснения подслушивавших разговор.

Мрачная суровость его взгляда была Луне знакома. Этот взгляд вырабатывался день ото дня все те годы, что она его знала, с первого появления Энтони при дворе, еще юношей, с пушком, почти не заслуживавшим звания бороды, на щеках. Она пригласила Энтони в консорты, так как нуждалась в его непреклонной верности бренному миру, а он согласился, потому что мечтал с помощью дивных изменить этот мир к лучшему. Но ведь он – всего лишь один-единственный человек, и, сколько ему ни помогай, его старания слишком часто заканчивались поражением.

Видеть его стареющим, мрачнеющим год от года… как это было печально! Сколько ему сейчас? Сколько еще он продержится?

«Настанет день, и я потеряю его. Как потеряла его предшественника», – подумала Луна, поспешив спрятать грусть за привычной улыбкой.

– Но ведь эта возможность – не последняя, – заметила она. – Карл не в отца удался и не умеет стравливать партии меж собой. Не сомневаюсь: обстоятельства принудят его снова созвать парламент.

– Но сколько это займет времени? – проворчал Эндрю и погрузился в молчание.

Видя, что ему нужно прийти в себя, Луна не стала продолжать разговора. Сейчас ей и самой не мешало отвлечься от раздумий и развеять уныние. Как только очередной танец подошел к концу, она спустилась с возвышения и присоединилась к придворным в энергичной куранте. Как замелькали туфельки по мрамору пола! Все вокруг превратилось в сплошную массу пышных рукавов-фонариков и летящих локонов. Дивные вихрем кружились по залу, проворно переставляя ноги. Да, танцевали они безупречно! На несколько минут Луна сумела забыть о тягостных мыслях.

Но вдруг все ее тело пробрало до костей холодом резче, острее дыхания зимы.

Танцоры разом остановились, обмякли, повисли друг на дружке, скорчились в приступах дурноты. Зацепившись ногой за край юбок, Луна споткнулась и едва не упала.

Пронзившая плечо боль сковала по рукам и ногам, да так, что даже не вскрикнуть.

Но тут позади раздался рев, чья-то рука выдернула из плеча острие, и Луна безжизненной грудой рухнула на пол. Судорожно всхлипнув от неожиданности и боли, она перекатилась набок и смогла разглядеть нападавшего.

Он тоже лежал на полу, прижатый к камню тяжестью эльфа-рыцаря, сбившего его с ног. Безумец дико, победно хохотал, хотя каблук рыцаря размозжил о мрамор его ладонь, а окровавленный железный нож отлетел далеко в сторону.

Но вот хохот смолк, захлебнувшись в утробном бульканьи: кинжал рыцаря вонзился смертному глубоко под подбородок.

В следующий же миг, растолкав судорожно корчащихся дивных, между убитым и Луной встал Энтони.

– Что все это за дьявольщина?

Увидев железный клинок, Энтони вновь выругался, и на сей раз – куда приземленнее. В то время как рыцари Халцедоновой Стражи сомкнули кольцо вокруг королевы, он, не колеблясь, подхватил оружие и бросил его Гипли, а тот со всех ног побежал к дверям. С каждым его шагом Луне дышалось легче и легче, однако железо она будет чувствовать, пока его не унесут прочь, за пределы Халцедонового Чертога.

Однако от скверны, отравляющей тело, не избавит даже это. Не споткнись она, и…

Луна с трудом поднялась на ноги, стараясь не слишком откровенно опираться на Энтони.

– Я приведу лекаря, – прошептал он ей на ухо.

– Нет, – негромко ответила Луна, с усилием заставив себя выпрямиться.

Да, Энтони был прав: яд нужно вытянуть, да поскорее. Но это займет время, а раз уж она осталась жива, ей прежде всего остального надлежит разобраться в ситуации. Выказывать слабости она не смела.

Спаситель, отделенный от Луны плотной стеною стражников, тоже поднялся на ноги. Этот златоволосый эльф не принадлежал к их числу. Звали его сэром Лисликом, при дворе он появился лет пять тому назад, и до сего момента держался почти незаметно. Брызги крови алели на его щеках, украшали темными пятнами сапфирово-синий дублет. Увидев Луну, он поспешил утереть лицо и преклонить перед нею колено. Все прочие, кроме телохранителей, заслонявших королеву собой, подались на добрых три шага назад.

– Ваше величество! Молю простить меня за обнаженное при вас оружие.

Тот, кто спас ее жизнь, вряд ли был достоин кары за сей проступок.

– Что произошло? – спросила Луна.

Чудо, но голос ее прозвучал ровно и властно.

– В танце я оказался рядом и все видел. Казалось, он собирался присоединиться к нашему веселью, но вдруг рванулся к особе Вашего величества и выхватил этот нож. Будь я на миг расторопнее… – Голос эльфа дрогнул от стыда. – Я мог бы остановить его вовремя.

– Ты сделал все как должно, сэр Лислик, – сказала Луна, отстранив телохранителей и приглядевшись к несостоявшемуся убийце.

Среди мраморных плит он – грязный, оборванный – выглядел просто жалко. Там, куда упал нож, мрамор потускнел и был испачкан ее кровью.

Внезапно рыцарь шагнул вперед, но тут же, увидев настороженность стражей, остановился. Поддерживавший Луну Энтони разжал пальцы, но, чувствуя, как она покачнулась, подхватил ее вновь. Между тем взгляд Лислика стрелою метнулся за спину королевы.

– Ты, – процедил он сквозь зубы. – Ты привел этого убийцу сюда.

Сэр Керенель за правым плечом Луны дрожал, в ужасе раскрыв рот, но рык Лислика разом заставил его очнуться.

– Ты обвиняешь меня в заговоре?

Луна об этом пока что не думала. Прижимая к кровоточащей ране в плече сложенный лоскут, поданный Амадеей, она похолодела от внезапного страха. Неужто она в нем настолько ошиблась? Что, если Керенель лишь изображал согласие с ее идеалами, но все это время прислушивался к речам агентов Никневен?

Гнев обоих рыцарей разгорался на глазах.

– Я не сомневаюсь в суждениях Ее величества настолько, чтобы подумать, будто она могла пригреть на груди изменника, – сказал Лислик. – Но ты нашел этого человека, и ты привел его сюда. Разве ты не из Халцедоновой Стражи? Разве долг не велит тебе беречь королеву от любого вреда? Какие меры ты принял, чтоб обеспечить ее безопасность?

Керенель побледнел.

– Клянусь, сэр, сие оскорбление моей чести вы возьмете назад.

– Оскорбление в адрес нашей доброй королевы не позволяет мне отказаться от своих слов, – возразил Лислик. – Подтвердите свою честь, либо ее отсутствие, делом, сэр. – Эльф перевел взгляд на Луну. – Государыня, сей… рыцарь обвиняет меня во лжи. Прошу позволения встретиться с ним в бою.

События неслись вскачь, и это уж было слишком. У Луны кружилась голова, в глазах понемногу темнело.

«Мне нужно удалиться».

Пальцы Энтони крепче стиснули плечи, а его ответ разом заставил обоих умолкнуть.

– Вы смеете предъявлять требования своей королеве? И сразу же после столь возмутительного случая? Ваша честь, сэры, наперстка медного не стоит!

Но если Луна уйдет, вражда их не прекратится. Сейчас она, по крайней мере, имела надежду с ней совладать. Поединков Луна обычно не запрещала – ведь ее подданные редко дрались насмерть, а пустяковое кровопролитие ради вопросов чести вполне можно понять. Но здесь дуэль двух рыцарей не годилась: происшедшее слишком уж затрагивало ее королевское достоинство. Нет, это дело следовало решить публично.

По-прежнему бледный, Керенель устремил на Луну полный отчаяния взгляд. Разумеется, ничего подобного он не замышлял – в этом она была уверена. Однако его чести и репутации нанесен урон, и ему следовало позволить отстоять их.

Следовало… но не сегодня.

– Сие дело должно быть улажено достойным образом, – сказала она, из последних сил держась на ногах. – Оправившись от раны, мы рассмотрим его лично. А до тех пор воспрещаем вам чинить друг другу насилие и даже разговаривать. То же самое запрещается и вашим союзникам, коим дозволено лишь оговорить условия поединка.

С этим она смерила обоих рыцарей гневным взглядом, как будто могла остановить их одной силой воли. Оставалось только надеяться, что это в самом деле так.

– Да смотрите, не вздумайте нас ослушаться.



Халцедоновый Чертог, Лондон, 5 мая 1640 г.

Несколько позже Энтони вошел к ней в спальню. Распустив всех своих дам и духов-служителей, Луна сидела у стола, глядя в пламя свечи.

– Что с клинком? – не оборачиваясь, спросила она.

Держалась она куда спокойнее, чем следовало ожидать, однако на плече ее, под одеждой, заметно бугрилась повязка.

– Благополучно унесен, – отвечал Энтони. – Дешевый шеффилдский нож, каким может владеть любой. Так что он нам ни о чем не говорит. Однако в лохмотьях убитого мы обнаружили ножны, сделанные из боярышника, дабы никто не заметил железа. Выходит, кто-то это все подготовил.

Несомненно, Никневен. Убийством она угрожала и раньше… но неизменно ему, а вовсе не Луне.

Кровь Энтони вскипела в одном из нечастых приступов гнева. Убийство – само по себе дело подлое, а цареубийство – вдвойне.

На новость о ножнах Луна не откликнулась ни словом, но Энтони знал: она все слышит. Сдержав гнев, он откашлялся.

– Но ведь ты…

Вопрос никак не шел с языка. За время его пребывания при дворе ран от холодного железа не получал никто, и теперь он понимал, что даже не знает, чем это может кончиться.

– Но ведь ты поправишься?

Луна с шипением втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

– Отчасти. Яд удален. Однако такие раны никогда не заживают до конца.

А ведь она бессмертна… и, значит, сие «никогда» будет для нее очень долгим.

Последовавшее за этим молчание затянулось настолько, что Энтони уж раскрыл рот, дабы распрощаться. Ей нужен отдых, и если он уйдет, она сможет прилечь. Однако тут Луна заговорила снова:

– Ты заметил, как Лислик прыгнул на этого человека?

За покушением Энтони наблюдал с помоста, на коем стояло королевское кресло, но все произошло так быстро, что разглядел он немногое. По крайней мере, так ему показалось. Но, вспомнив всю сцену заново, он отметил то, что упустил прежде. И как только Луне, истекавшей кровью на полу, удалось уловить подобную мелочь?

А ведь все просто. Она куда лучше него знала, каково приходится дивным, если рядом железо.

– Он даже не дрогнул.

– Верно, – подтвердила Луна.

И снова – молчание, но на сей раз оба размышляли, что все это может означать. Рассудив, что свидетели ее слабости Луне ни к чему, Энтони так и остался стоять у дверей. Обычно в такие минуты общества ей не требовалось.

– Хочешь, чтобы я выяснил, где он раздобыл хлеб? – спросил он.

Луна покачала головой, но тут же замерла, словно это движение отозвалось болью в плече.

– Им так бойко торгуют, что следа, думаю, не найти. Куда интереснее, отчего он съел его столь недавно и оказался весьма кстати защищен от железа.

Златоволосого рыцаря Энтони почти не знал, но помнил, в чьем обществе он обычно вращался. В обществе дивных, презиравших людей, как низшие существа, и почти не покидавших стен Халцедонового Чертога. Раздобыв хлеба, они, как правило, расплачивались им за услуги политического свойства, а не оставляли себе.

– Постараюсь узнать, – сказал Энтони.

– Нет, – возразила Луна, впервые повернувшись к нему лицом. – Тебе и своих забот довольно. А у меня имеются те, кто справится лучше.

Заботы… Торговля, семья и повседневные дела округа. Теперь, свободный от парламентских дел, отдыхать он мог вдоволь, однако Луна была права. Эту работу лучше поручить другим.

– Тогда пусть они держат ухо востро, – сказал он. – Те, кто желал твоей смерти, не преминут лишить жизни кого угодно.



Халцедоновый Чертог, Лондон, 11 мая 1640 г.

– Рад видеть, что вы быстро идете на поправку, государыня, – заговорил Эоху Айрт, утерев губы салфеткой. – Прошу, примите и соболезнования Ард-Ри, весьма возмущенных этаким гнусным, бесчестным преступлением.

Поправилась Луна отнюдь не настолько, как изо всех сил старалась изобразить, однако рана, нанесенная ножом, уже отстранила ее от дел почти на неделю – дальнейшего пребывания в праздности она себе позволить не могла. Что ж, по крайней мере, мысли о предпочтениях Эоху Айрта принесли плоды. Оленина и кабанья нога, в которую он с радостью вгрызся, пришлись ему по душе куда больше маринованных миног. Правда, до шумных, многолюдных пиров, устраиваемых королями и королевами его родины, их тихому застолью по-прежнему было далеко, но дело обернулось к лучшему и стараний вполне стоило.

– Преступник расплатился за него жизнью, – сказала Луна, сделав глоток вина, щедро сдобренного травами, что укрепляют силы.

Улыбка посла яснее слов говорила о том, что предоставленная королевой возможность от него не укрылась. Быть может, телом Луна была еще слаба, однако смысл выбранных им выражений уловила вполне. Слова его означали, что нападение умалишенного – отнюдь не случайность.

– Но как же быть с тем, кто стоит за его спиной?

В ответ Луна лишь вежливо приподняла брови, ожидая продолжения.

– Возможно, вы, государыня, помните, – сказал посол, пристукнув ногтем по кости на тарелке перед собою, – как почти год назад я предлагал вам некие сведения. Уверяю, их ценность со временем не снизилась.

– Да, но снизилась ли цена? Предлагаемое тобою, милорд оллам, может оказаться вовсе не таким ценным, как ты думаешь. Речь, несомненно, идет о сведениях касательно Гир-Карлин Файфа. О, да, – усмехнулась Луна, – почерк ее мне знаком. Правда, это единственное прямое покушение на мою особу, но его предваряли другие нападки, и кто в них виновен, я знаю. Да, пока что не знаю причин – не могу сказать, какие перемены в Файфе побудили Никневен сменить тактику. Однако ж узнать это, милорд, я могу вовсе не только от тебя.

– Согласен, иные способы у вас есть, но сколько они займут времени? И сколько новых опасностей за это время возникнет? – Оставив все претензии на непринужденную светскую беседу, сид воззрился на Луну с откровенностью едва ли не оскорбительной. – Цена наша вам известна. С тех пор она не изменилась. Покончите с Уэнтвортом – и вы получите и имя, и много более сверх того.

Вошедший в распахнувшиеся за спиною посла двери Перегрин с поклоном замер на пороге.

– Мы примем это к сведению, милорд, – сказала Луна, поднимаясь и протягивая сиду руку. – Ну а сейчас меня, боюсь, призывают дела. Если угодно, можешь присоединиться.

– Благодарю, государыня. Возможно, я так и сделаю.

Поцеловав руку королевы, Эоху Айрт удалился.

– Я вскоре буду, – сказала Луна, оставшись с лейтенантом дворцовой стражи.

– Если Ваше величество соизволит, – откликнулся рыцарь, – сестры Медовар покорнейше просят уделить им минутку времени.

– Впусти их.

Брауни склонились перед Луной в почтительном реверансе, но, как только Перегрин ушел, выпрямились.

– Я должна идти в амфитеатр, – сообщила Луна. – Прошу, скажите же, что вы принесли новости.

Ответ Розамунды прозвучал коротко, энергично – весьма неожиданно для особы, невзирая на многолетнюю связь с королевским двором, имевшей столь явно провинциальный вид. Принарядиться, нанося визит в Халцедоновый Чертог, сестры обычно не утруждались.

– Сэр Лислик не поднимался наверх с самого марта, и впредь, сколь нам известно, не думает.

Итак, подозрения подтвердились. А как с ними быть – зависело от того, что случится сегодня вечером.

– Благодарю вас, – сказала Луна, проверяя булавки, скреплявшие воедино ее замысловатую прическу. – Возможно, вы мне скоро понадобитесь. Вы ведь останетесь на поединок?

Круглое лицо Гертруды сморщилось в гримасе отвращения, однако брауни кивнула. В знак благодарности коснувшись ее плеча, Луна направилась к выходу.

Амфитеатр находился в одном из самых отдаленных уголков Халцедонового Чертога. Его древние выщербленные камни видели еще времена римлян. Давным-давно ушедший в недра непрестанно меняющейся столицы, он сделался частью подземного дворца дивных. Когда вокруг становилось тихо, над амфитеатром все еще слышались слабые отзвуки голосов людей и зверей, сражавшихся и погибших на его арене.

Впрочем, сейчас от тишины не осталось и следа. Ступив на белый песок, Луна увидела на каменных скамьях едва ли не всех своих придворных. Запасшиеся подушками и чашами вина, все ждали начала потехи. Роскошный балдахин прикрывал ложу Луны – сразу же за невысоким каменным барьером, окружавшим арену. Повинуясь ее кивку, два трубача у входа дунули в фанфары, и на арену, в сопровождении секундантов, вышли сэр Керенель и сэр Лислик.

Черноволосый рыцарь и златовласый. Если Луна не ошибалась в суждениях касательно их сердец, оба являли собой полную противоположность в отношении к смертному люду. В сем поединке непременно увидят борьбу двух точек зрения, и с этим она, к несчастью, не могла поделать ничего.

Оба поклонились королеве, и Луна громко заговорила.

– Сэр Лислик. Что за причина привела тебя сюда отстаивать свою честь?

Вызывать Керенеля Лислик имел полное право, пусть даже первым нанес оскорбление сам: оправдываясь, Керенель усомнился в истинности его слова, а стало быть, и в его честности. Согласно неписаным правилам подобных вещей, попытка покушения на жизнь Луны дела никак не касалась: вопрос состоял лишь в том, справедливо ли Лислик обвинил Керенеля в небрежении долгом. В ответ златоволосый рыцарь кратко, однако исчерпывающе изложил суть размолвки, как будто хоть одна мышь в углу об этом еще не слышала.

– Сэр Керенель, – сказала Луна, выслушав Лислика до конца, – какое оружие ты, получивший вызов, выбираешь для поединка?

– С позволения Вашего величества, рапиру и дагу, – с новым поклоном ответил он.

– Мы одобряем сей выбор.

Пустая формальность: вопрос об оружии был решен секундантами еще накануне. Преклонив колено на песчаной арене, Лислик, как оскорбленный, принес клятву первым, а следом ее повторил Керенель.

– Во имя древней Маб, пред царственным троном Вашим ручаюсь сей клятвою в том, что ныне питий и яств не вкушал, а на себе не имею ни кости, ни камня, ни трав, ни чар, ни волшбы и ни ведовства, коим честь дивного может быть попрана, бесчестие же – возвышено.

Керенель умолк, однако Лислик не спешил подниматься на ноги.

– Государыня! – сказал он. – Да, я дерусь за собственную честь, но делаю это ради вашей славы, никак не ради собственной. Могу ли я молить вас о милости?

Луна едва сдержала рвущееся с языка ругательство. Ну, разумеется, этой просьбы следовало ожидать. В конце концов, он ведь – ее спаситель, рыцарь, которого славит весь двор. Отказать – значит, выдать свои подозрения… однако одаривать знаками благосклонности этакую гадюку – как же это противно!

Между тем иного способа выяснить, чего он стремится достичь и кто дергает его за ниточки, не имелось. Оставалось одно: подыграть. Сдернув с руки черную кружевную перчатку, Луна склонилась через барьер ложи и подала ее рыцарю. Лислик приколол перчатку к белоснежному рукаву. Придворные зааплодировали.

Наконец оба встали по местам, среди утоптанного песка. В руках поединщиков блеснули серебром рапиры и даги. Амфитеатр разом стих.

– Начинайте, – велела Луна.

Не успело слово слететь с ее губ, как Керенель с быстротою змеи ринулся к противнику. Лислик отпрянул назад. Клинки замелькали в воздухе, песок брызнул из-под ног. Дабы не оказаться прижатым к краю арены, Лислик отскочил в сторону. Да, сомнений быть не могло: рапирой Керенель владел мастерски.

Но Лислик весь прошлый год учился у итальянского фавна по прозвищу Иль Велоче[16 - Il Veloce (ит.) – Быстрый.], переселившегося на жительство в Халцедоновый Чертог. Дагой он орудовал превосходно и не преминул обратить быстроту натиска Керенеля против него самого. И раз, и другой обошел он защиту черноволосого рыцаря, да так, что спасла Керенеля лишь невероятная ловкость.

От тишины, знаменовавшей собою начало поединка, давным-давно не осталось и следа. Дивные разразились воплями, подбадривая того, кому желали победы. Имя Керенеля звучало нечасто – ведь героем дня был Лислик, но это было еще не все. Вслушиваясь в крики, Луна примечала новых и новых его союзников – дивных, что разделяли его взгляды на смертных. На расправе с несостоявшимся убийцей их одобрение вовсе не останавливалось.

А клинки внизу продолжали сверкающий танец. Суть поединков – хоть на земле, хоть под землей – состояла в проявлении готовности защищать свою честь, а исход их был почти неважен. Почти… но не совсем: в конечном счете, Керенель действительно отнесся к своим обязанностям спустя рукава, и обвинение Лислика было вполне справедливо. А посему, хоть публика и сошлась сюда ради захватывающего зрелища, чем оно завершится, понимал каждый.

Оттеснив противника к барьеру, Лислик прижал к камню клинок его рапиры. Быстрый укол даги непременно пронзил бы ладонь Керенеля, не выпусти тот эфеса и не отдерни руку. Но, как бы проворно черноволосый рыцарь ни отступал, как бы ни прыгал и ни изворачивался, долго обороняться одною лишь дагой он не мог, и Лислик усилил натиск, готовясь нанести смертельный удар. Вот Керенель рухнул на колени…

– Стойте! – воскликнула Луна за миг до того, как клинок достиг цели.

Острие рапиры Лислика не дотянулось до Керенелева горла всего лишь на палец. До смерти в поединках доходило нечасто, но если дело столь явно касалось чести королевы, винить Лислика в смерти противника никому бы и в голову не пришло. Слишком гордый, чтоб малодушно сдаться, Керенель был обречен.

Однако у Луны имелись на него иные планы.

– Пролитие крови дивного – дело чудовищное, – объявила она. – Подобную участь мы оставляем для истинных изменников нашему трону. Небрежение Керенеля доказано. Пусть же его наказание будет таким: на год и один день он изгнан из Халцедонового Чертога и всех прилегающих владений, а места в рядах Халцедоновой Стражи лишен. Но когда этот срок подойдет к концу, он будет с радостью принят в наших чертогах, а со временем может вернуть себе все прежние отличия.

Уж не почудилась ли ей мимолетная злость в глазах Лислика? Если и нет, он поспешил ее скрыть.

– Мудрость и милосердие Вашего величества – бесценный дар для нашей страны, – сказал он, вкладывая рапиру и дагу в ножны.

Луна отыскала взглядом сестер Медовар, сидевших напротив. В ответ те едва уловимо кивнули.

– Ступай, – сказала она Керенелю, по-прежнему стоявшему на коленях в песчаном кругу. – Твое изгнание начнется сейчас же.



Постоялый двор «У ангела», Ислингтон, 11 мая 1640 г.

– Если угодно, государыня, мы еще раз проверим, нет ли поблизости лишних ушей.

– Не стоит, – ответила Луна. – В этом нет надобности.

Оставалось надеяться, что это действительно так. Если дело дошло до того, что ради сохранения собственных тайн ей нужны затейливые предосторожности, положение много хуже, чем она думает. Однако в том, что кто-либо следит за каждым ее шагом столь пристально, чтобы подслушать беседу, которая вот-вот состоится в этой уютной комнате, Луна сомневалась.

Вряд ли ее дела уже настолько плохи.

Керенель неподвижно замер у очага, сцепив за спиною руки. От крова, предложенного сестрами Медовар, он не отказался: да, дом их стоял в пределах владений Луны, но Розамунда заверила рыцаря, что одну ночь, проведенную под их крышей, королева неповиновением не сочтет. Стоило Луне сойти вниз по лестнице и откинуть с лица капюшон плаща, черты его лица отвердели, во взгляде блеснула искорка понимания.

Сюда она пришла втайне, не известив об уходе даже сэра Пригурда. Удалиться в королевские покои и устроить так, чтоб ее никто не тревожил, было проще простого – потребовалось лишь притвориться утомленной захватывающим зрелищем, – ну, а корона на голове отнюдь не лишила ее умения оставаться незамеченной.

Опустившись в предложенное Гертрудой кресло, Луна задумалась, стоит ли предлагать Керенелю сесть. Пожалуй, нет: он так закостенел от обиды, что может ответить отказом.

– Буду кратка, – заговорила она, – ибо подозреваю, что в эту минуту видеть меня тебе не хотелось бы.

Ответом ей были лишь стиснутые зубы и дрогнувшая на шее жилка.

– Ты с небрежением отнесся к долгу, – сказала она. Рыцарь слегка напрягся. – Сие было очевидно и до поединка, а поединком – подтверждено. А сейчас я скажу тебе вещь не столь очевидную: смертный, приведенный тобою вниз, был приманкой в ловушке, в которую ты грешным делом попался.

Что ж, Керенель был далеко не самым глупым из ее рыцарей. Побледнев от гнева, он впервые с тех пор, как преклонил перед вошедшею Луной колено, раскрыл рот.

– Лислик… – Пальцы опущенных рук дрогнули, сжались, точно тоскуя по рукояти отложенной в сторону шпаги. – Государыня, позвольте мне ненадолго задержаться и обвинить его в…

– Воспрещаю, – оборвала его Луна. – Желая разоблачить Лислика, я сделала бы это сама. Прямых улик против него нет. Да, ты можешь снова сразиться с ним, и на сей раз правда будет за тобой, но тогда ты просто удалишь его из игры, ничего не добившись. Меня заботит не Лислик. Меня заботят те, кто отдал ему приказ. Подосланный убийца был только частью общего замысла. Удары по Халцедоновому Двору наносились и прежде – нет, не военной силой, неявные, что и позволяло мне до последнего времени сохранять их в секрете. Теперь мне нужно разузнать больше об их вдохновительнице. – Луна устремила на рыцаря немигающий взгляд. – О Неблагой королеве Файфской.

Рыцарь окаменел. Тем временем Луна пристально вглядывалась в него, стараясь различить выражение лица в пляшущих отсветах пламени очага. Облизнув губы, рыцарь заговорил:

– Вы подозреваете брата?

Уголок рта Луны дрогнул в кривой усмешке, порожденной едким сарказмом.

– Не более, чем прочих придворных Гир-Карлин. Знаю, любви ко мне Кунобель не питает, но двор он покинул мирно… чего не скажешь кое о ком другом, некогда называвшем наш двор своим домом. Полагаю, брат говорил тебе, что Кентигерн Нельт тоже там.

– Еще один изгнанник, – с горечью сказал Керенель. – Такой же, как я.

– Совсем не такой же, – возразила сидевшая в углу Розамунда. Судя по дрогнувшим плечам, Керенель совсем позабыл о сестрах Медовар, державшихся тихо, как мышки, но слушавших в оба уха. – Этот-то изгнан Ее величеством навсегда.

– И не без веских причин, – добавила Луна. – Ты совершил ошибку, Керенель. Глупую ошибку, чем и заслужил позор. Однако врагом я тебя не считаю.

На лице рыцаря отразилось нескрываемое облегчение.

– Значит, вы подозреваете Кентигерна.

– В изощренности замыслов? – рассмеялась Луна. – Нет, изощренности в нем не больше, чем в грозовой буре! Вдохновитель сих новых бед – некто другой. С тех пор, как северный альянс распался, Никневен не хватает военной силы для прямого удара, а тонкостью и коварством, потребным для подспудных ударов, она не блистала отроду. Худшее, на что ее хватило – восстановить против меня самых подлых из моих придворных, наподобие Лислика. Полагаю, при ее дворе появился кто-то новый, обладающий и изощренностью ума, и желанием совершить сие злодейство. Я хочу знать, кто он.

К чему она клонит, не смог бы разглядеть разве что слепой и глухой.

– Вы хотите сделать меня соглядатаем.

– У тебя есть благовидный предлог. Изгнанному из Лондона, недовольному нашим двором – отчего бы тебе не отправиться на север, в Файф, дабы попытать счастья при дворе Никневен, вместе с братом?

Глаза Керенеля блеснули в отсветах пламени.

– Откуда вам знать, что я не помышлял так и сделать? – негромко спросил он.

«Будь так, ты не задал бы этого вопроса».

Поднявшись с кресла, Луна взяла его за руку. Пальцы рыцаря оказались холодны, словно лед.

– Знаю, ты едва не последовал за братом, – сказала она. – Но остался, желая взглянуть, какова из меня выйдет королева, а со временем уверовал в мои идеалы. В благородстве твоем я не сомневаюсь, и через год и один день мы примем тебя назад с распростертыми объятиями. А если тебе удастся раздобыть нужные нам сведения… ты будешь щедро награжден.

Керенель преклонил колено и коснулся губами ее руки.

– Я исполню повеление Вашего величества.

«Прекрасно».

Да, Керенель был не тем орудием, какое выбрала бы для сего дела Луна, однако убедительный мотив, необходимый ей, чтобы ввести агента в окружение Гир-Карлин, имелся именно у него. Однако осторожность не помешает…

– Так поклянись в этом, – сказала Луна, возложив свободную руку на его голову.

Пальцы Керенеля непроизвольно стиснули ее руку. В полумраке глаза рыцаря обрели цвет темнейшего из аметистов, а взгляд их в этот миг был совершенно бесхитростен, что красноречивее всяких слов свидетельствовало о его удивлении.

– Если ты дашь в этом клятву, – пояснила Луна, – мне не придется опасаться оплошностей с твоей стороны. Тогда ты даже случайно не проронишь ни одного неосторожного слова, коим мог бы ввергнуть в опасность себя или нас, остающихся в Лондоне. Дай же клятву, и я буду твердо знать: бояться нам нечего.

Удивление уступило место гневу, нараставшему с каждым ее словом. Луна вполне понимала, что нанесет ему оскорбление, но поступить иначе позволить себе не могла: в шпионском ремесле Керенель был неопытен. Вдобавок… да, сейчас она твердо уверена, что предателем он не обернется, но откуда ей знать, как скажется на нем год и один день среди тех, у кого есть причины ее ненавидеть?

Между тем, Керенель понимал: отказавшись от клятвы, он поставит под сомнение свою верность. И вполне мог представить, что за этим последует. Под взглядом Луны он совладал с собой, подавил гнев и замер.

Наконец рыцарь склонил голову и мертвенным голосом повторил слова предложенной ею клятвы:

– Во имя древней Маб клянусь вам в том, что отыщу корни злодейства, затеянного супротив Халцедонового Двора в Файфе, и ни словом ни делом не выдам причин своего пребывания там никому другому.

Все это время его пальцы сжимали руку Луны, не ослабляя твердокаменной хватки.

– Разузнай все, что сможешь, – как можно мягче сказала Луна, едва он замолчал. – А затем возвращайся к нам за наградой.



Часовня Св. Стефана, Вестминстер, 11 ноября 1640 г.

Если на свете и существовало решение, способное превратить майский роспуск парламента в ошибку еще более трагическую, то это было решение созвать его вновь полгода спустя.

На сей раз созыв парламента не вызвал прежнего ликования – разве что буйную радость перед грядущей битвой. От края до края Англии сторонники Короны потерпели сокрушительное поражение. Да, человеком короля Энтони себя не числил, однако был недостаточно благочестив и не настолько симпатизировал стороне Пима, чтоб выиграть перевыборы с легкостью. На людях он объявил, что вновь получил место в Палате общин милостью Божией, в действительности же заслуга сия принадлежала дивным. Когда он попросил помощи, Луна не возразила ни словом: иначе Халцедоновый Двор так и остался бы без своего представителя.

Итак, хмурым ноябрьским днем парламентарии вновь собрались в Вестминстерском дворце на битву за власть над Англией. Сырые, промозглые ветры дули в разбитые окна часовни, вгоняя сошедшихся в дрожь, заставляя плотнее кутаться в плащи. Жертвы долгих лет, миновавших с последнего роспуска Общин, окна пребывали в состоянии столь же скверном еще весной, но тогда на это никто внимания не обращал. Теперь же, в холодных объятиях ранней зимы, разруха заметно усугубляла мрачность парламентских слушаний.

Вдоль одной из стен тянулись ряды противников короля, включая всех их «офицеров». Пожалуй, вряд ли хоть кто-нибудь не прочил им в генералы Джона Пима, и вот он, ведет за собой на поле политической брани, против дезорганизованных сил Короны, и Гемпдена, и Сент-Джона, и Строда, и Холлиса, и Хезилриджа, и фанатичного сынка государственного секретаря, Генри Вейна-младшего. Будь на то их воля, они превратят короля в беспомощного калеку, мало-помалу урезая его власть, пока вся она не перейдет в их руки. Начало уже положено, теперь они готовят следующий ход.

Покончив с молитвой, открывающей слушания, Энтони не сводил немигающего взора с Пима.

«Несомненно, он понимает, что произошло. Умом он не слабее меня».

Если Энтони что и узнал о Пиме за те три с половиной катастрофических весенних недели, так это – что он сущий гений по части выбора нужного момента. В отличие от своих подчиненных, он никогда не позволял убеждениям сбить себя с самого выгодного курса. Как бы ни рвался Пенингтон восстать против епископов и уничтожить епископат в корне, Пим сдерживал соратника, дабы его пуританский фанатизм не оттолкнул прочь более умеренных членов палаты. Но когда его час настанет…

Тут не вслушивавшийся в прения Энтони увидел, как Пим принял переданную ему записку и, обнажив голову, поднялся.

«Должно быть, дождался случая».

Накануне вечером в Лондон прибыл Томас Уэнтворт, граф Страффорд. Парламент заседал уже около недели, но Пим не спешил с нападением – ждал, пока враг не займет своего места в Палате лордов. Теперь он, наконец-то, получил возможность выступить против «злого советника» короля – человека, которого собирался обвинить во всех шотландских и ирландских неурядицах, не говоря уж о невзгодах Англии. Прямого удара по Карлу Пим нанести не мог, но мог донимать короля, как охотничий пес – медведя, нанося ему множество мелких ран и обескровливая его власть.

Слабовольный Лентхолл, сменивший в спикерском кресле Гленвилла, дал Пиму слово.

– Я имею сообщить вам нечто весьма и весьма серьезное, – во всеуслышанье объявил Пим, – и потому призываю парламентских приставов очистить вестибюль от посторонних и запереть все двери в палату.

На скамьях зароптали.

Подождав, пока приставы не выполнят его просьбы, Пим начал атаку. В речи своей он обрушил на голову графа Страффорда целую череду обвинений – от тирании до злодеяний полового свойства. И вовсе не он один: следом за Пимом с речью, куда менее членораздельной, однако гораздо более пылкой, выступил один из его приспешников, Клотуорти, а за этим еще и еще. И все вели к одному и тому же – призывали отдать графа Страффорда под суд по обвинению в измене.

То же самое Пим многие годы назад пробовал проделать с герцогом Бекингемом, но Карл предпочел уберечь тогдашнего своего главного советника от нападок, распустив парламент. Теперь, когда Карл не мог от сего уклониться, лидер парламентариев снова взялся за свое. И на этот раз вполне мог добиться победы.

Но прежде всего – комитет. Разумеется, без разбирательства особого комитета – никак. Состав удивления тоже не вызывал. Пим, по обыкновению, тщательно все спланировал, и комитет вернулся в палату с отменной быстротой, что послужило началом общим прениям. Воспользовавшись представившейся возможностью, Энтони потребовал слова.

– Несомненно, лорд Страффорд и здесь, и в Ирландии совершил многое, требующее пристального рассмотрения, – сказал он, обведя взглядом соратников. – Достойны ли его деяния зваться изменой? Этот вопрос должен решить суд. Но мы не должны допустить, чтобы они остались незамеченными, дабы и остальные впредь помнили, где пролегают границы закона и справедливости. Всенепременно, джентльмены – давайте пошлем Лордам требование о его отставке!

Садясь, он со злым удовольствием отметил гримасу изумления на лице Пима. «Ты думаешь, будто я поддерживаю тебя и твою клику. Но это не ради вас. Это – ради Луны».

Известий от Керенеля пока что не поступало, хотя в Файф он уже прибыл. Да, безумцы с железными ножами при дворе более не появлялись, однако смута-то продолжалась. Посему им с Луной требовались сведения, имевшиеся у Эоху Айрта, а для этого необходимо было избавиться от Томаса Уэнтворта, графа Страффорда.

В кои-то веки Энтони был рад Пимовым нападкам! Конечно, клику Пима и многое из того, за что они ратовали, он по-прежнему презирал, но в данном вопросе на время оказался с ними заодно.



Вскоре Энтони вызвали запиской в Старый двор. Выйдя наружу, он обнаружил посреди булыжной мостовой ожидавшего его Бена Гипли.

– Отставки и суда над графом они уже потребовали? – спросил тот, едва поздоровавшись.

– Да, – отвечал Энтони. – Пим и прочие отправили требование в Палату лордов.

Гипли со злобою выругался.

– А Страффорд только-только вернулся! С утра отбыл в Уайтхолл, для разговора с королем, а назад явился – пяти минут не прошло, я видел. Проклятье!

Его ругань привлекала слишком много внимания. Между тем, во дворе они были далеко не одни. Парламент едва начал слушания, но улицы Вестминстера уже заполонили целые толпы народу. То были те самые подмастерья и чернорабочие, докеры и моряки, что ранее в этом году осаждали дворец архиепископа Лода. В последнее время уличные беспорядки, несомненно, вдохновляемые Пимом и прочими, сделались обыкновенной чертой лондонской жизни. Оттащив Гипли в сторону, Энтони понизил голос:

– Темер желает его устранения. Луна велела мне сделать это, если сумею. Отчего идти на попятный сейчас?

– Оттого, что Страффорд намерен отдать под суд Пима и его присных, – процедил сквозь зубы глава его тайной службы. – За измену в виде пособничества ковенантерам. Он, дескать, мог сломить их силы – потому-то Пим и решил нанести удар первым.

Услышав это, Энтони покачнулся. Да, в тесном союзе Пима с ковенантерами он нимало не сомневался, но о существовании такой великолепной возможности прищемить оппозиции хвост даже не подозревал.

Ни слова более не говоря, он развернулся и поспешил назад, во дворец. Бен устремился следом. Однако, еще не успев добраться до зала Палаты лордов, Энтони услышал рев толпы и понял: он безнадежно опоздал – если даже предположить, что мог бы хоть как-нибудь предотвратить происходящее. Успел он лишь мельком увидеть Страффорда, вышедшего из зала, да блеск драгоценных камней, украшавших отданную им Максвеллу шпагу.

Уэнтворта пожирала хворь: лицо его приобрело нездоровую желтизну, кожа обвисла неопрятными складками. Сейчас он был совсем не похож на жуткий образ, сотворенный ему молвой. Но толпы зевак не проявляли к сему никакого уважения: Энтони слышал множество едких насмешек, но не увидел, чтоб хоть один человек снял шляпу перед простоволосым графом.

– В чем дело? – глумливо выкрикнул кто-то, в то время как Страффорд бросил усталый взгляд на толпу, сквозь которую должен пройти.

– В сущих пустяках, уверяю вас, – отвечал он со всею уверенностью, на какую только был способен, однако голос его прозвучал хрипло, нетвердо.

– Ну да, еще бы! – крикнул некто другой. – Государственная измена – это ж сущий пустяк!

Толпа разразилась хохотом. Пользуясь тем, что за шумом его не услышат, Энтони обернулся к Бену.

– Обвинения шатки. Вполне возможно, он их одолеет.

– Очень на это надеюсь, – откликнулся спутник, глядя в толпу, устремившуюся по пятам за направившимся к выходу Страффордом. – Ради всех нас. Сила Пима меня тревожит.

«Как и меня», – мысленно признался Энтони. Он-то рассчитывал сделать кое-что для блага Луны… но, похоже, вначале придется позаботиться о благе Англии.



Халцедоновый Чертог, Лондон, 28 декабря 1640 г.

Из всех обычаев, перенятых дивными от смертных, в наибольшее недоумение приводили Луну подарки на Рождество. Разумеется, их никто так не называл, однако обмен подарками в самый короткий день года стал делом обычным и, мало этого, служащим в придворной жизни особой цели.

О чем Луне весьма цинично и напомнил сэр Лислик, явившийся к ней однажды с гончим псом у ноги.

В своем роде пес был просто образцом совершенства – длинное, изящное тело, сливочной белизны шерсть, красновато-коричневые уши… Не дивный в облике пса, но волшебная гончая той самой породы, что разводят в Уэльсе, при дворе Тилуит Тег[17 - Валлийское название эльфов и фей, «малого народца».], если догадка Луны верна. Любопытно, что же он за него отдал?

Лислик поклонился, широко взмахнув шляпой. Все взгляды устремились на него. Естественно, он выбрал для появления час отдыха – из тех, когда вокруг соберется побольше праздных придворных.

– Ваше блистательное величество! Тревоги о вашей безопасности не дают мне спокойно уснуть. Молю: позвольте преподнести вам сей скромный дар, верного спутника, что будет хранить ваш покой.

На лицах некоторых из придворных отразилось явное раздражение. Главным пороком Лислика, добивавшегося королевской милости, были вот эти назойливые напоминания о спасении ее особы, стрелою вознесшем его из относительной безвестности к месту в рядах Халцедоновой Стражи, близ самой королевы. Однако он тут же поспешил исправить ошибку: не распрямляя спины, поднял взгляд вверх и добавил:

– Или хотя бы добудет для вас лису, когда вы снова отправитесь на охоту.

Следовало отдать ему должное: улыбался он очаровательно. Луна с равным очарованием – или, скорее, очарованно – улыбнулась ему в ответ. Стоило ей протянуть руку, как пес без понуканий подошел к ней: этому гончаку не требовалось ни поводка, ни плети, при помощи коих обучают своих собак люди. Деликатно обнюхав ее пальцы, пес послушно склонил голову, позволив Луне дружески почесать себя за ухом.

Лислик шумно вздохнул и приложил руку к сердцу.

– Счастлив тот пес, что находит отклик в сердце хозяйки. Сегодня мне помешает уснуть не тревога, но зависть. О, как хотелось бы мне занять его место у изножья вашей кровати!

Вокруг собралась небольшая толпа придворных, слетевшихся к восходящей звезде. Не все, разумеется, ведь глубина ревнивой неприязни дивных способна граничить с морской. Льюэн Эрл непрестанно дулся, чувствуя, что его обошли. К огорчению Луны, поближе придвинулся и Валентин Аспелл. Как бы ей ни хотелось думать, будто ее дивный глава тайной службы просто присматривает за рыцарем, истина состояла в том, что взгляды Лислика разделял и он.

Как же поступить с псом? Луна отнюдь не была уверена, что гончаку стоит доверять место в спальне, у ее ног. Нет, дело было не в возможной угрозе: желая ей смерти, Лислик попросту позволил бы безумцу убить ее. Сколь высоко он ни взлетел, есть высота и повыше, а чтобы достичь ее, Луна нужна ему живой. Однако гончие Тилуит Тег – создания весьма разумные, способные на куда большее, чем обычные псы. Подарок был сделан затем, чтоб снискать ее расположение: все эти дары в день зимнего солнцестояния – лишь еще один путь к возвышению при дворе. Вот только все это не означало, что Лислик не имел в виду и какой-либо иной цели.

Его следовало разговорить.

– Так, значит, спать у изножья моей кровати? – усмехнулась она, дразняще изогнув бровь. – Вот каково оно, твое желанное место?

– Я счел бы холодный камень пола вашей спальни постелью более роскошной, чем всякая иная, разостланная вдали от вашей особы, – отвечал он, уже не столь шутливо, как прежде. Нотка страстной тоски в его голосе задрожала меж ними в воздухе, словно туго натянутая струна.

Луна сделала ему знак подойти ближе. Видя это, собравшиеся вокруг разошлись, вернувшись к прерванным увеселениям. Таким образом, оба – хотя бы с виду – остались наедине.

– Но ты грезишь о ложе не столь холодном.

– Какой же мужчина не грезил бы?..

Возможностей для самообольщения не оставалось. Страсть в сердце Лислика предназначалась не ей. Быть может, отчасти ее телу… но не духу. Стремлением его была власть – власть и место в ближнем кругу ее советников. Все прочее – просто предлог, маскирующий истину.

Каждый миг их встреч был исполнен фальши. Однажды Амадея отважилась спросить Луну, отчего она так благоволит рыцарю, не делающему тайны из своего презрения к смертным. В ответ Луна оправдала его поведение опасениями угрозы, каковую те собой представляют, но знала: суть дела много хуже и много подлее. Ныне дивные, мнившие смертных низшими существами, называли себя Наследниками, а на Лислика взирали, как на своего капитана. В то время как наверху все шумнее вели себя благочестивые, внизу день ото дня становилось больше и больше Наследников.

Однако истинные корни этой опасности находились не здесь, но в Шотландии; поведать же истину своей леди обер-гофмейстерине Луна никак не могла. Пригрев на груди ядовитого змея, она вернее выведает его цели, и чем больше приблизит к себе, тем больше узнает о его связях с Никневен.

Даровав Лислику то, чего он желает, она могла бы выиграть очень и очень многое. В постели мужчины нередко говорят – без этого им прямо-таки не уснуть.

Но при одной мысли об этом к горлу подступила тошнота. Когда-то она любила – любила и сердцем, и душой, а любовь дивных не меркнет со временем. С тех пор она, бывало, принимала в постели джентльменов, но крайне редко, и никогда – из собственных придворных: явленная этаким образом, благосклонность могла нарушить шаткое равновесие, которое Луна изо всех сил старалась блюсти. А если она и нарушит собственный запрет, то уж никак не ради этого златоволосого дьявола, готового в угоду амбициям обречь ее на смерть.

Нет, до своей постели она Лислика не допустит – даже для блага короны и собственного двора.

Между тем ее молчание слишком затянулось. Заставив себя улыбнуться, да так, чтоб за улыбкой таилось обещание, Луна сказала:

– Ты – не мужчина, но эльфийский рыцарь. Однако грезы являются дивным не только во сне, но и наяву, а ведь некоторые видения, если верить молве, открывают грядущее.

Лислик склонился к ее руке и легко, точно перышком, коснулся губами запястья. Не содрогнуться от его прикосновения стоило немалых усилий.

– Что ж, буду ходатайствовать перед Фатумом о даровании мне ясновидения, а до тех пор – жить надеждами.



Часовня Св. Стефана, Вестминстер, 21 апреля 1641 г.

– Подумайте о законе, – сказал Эндрю, стараясь говорить как можно уверенней и тверже. – Не одну неделю на наших глазах граф Страффорд защищался от возложенных на него обвинений. И неоспоримо доказал: сколь бы ни спорными мы полагали принятые им решения и предпринятые им действия, границ измены они не переходят. Каковы самые веские улики против него?

Вопрос риторический, однако со временем Энтони кое-какой ораторской театральщине выучился. Пусть ему и не тягаться в красноречии с Холлисом или Стродом, попробовать нужно.

Энтони поднял над головой лист бумаги.

– Копия с копии записки, сделанная без ведома государственного секретаря Вейна!

Сын Вейна со скамьи напротив бросил на него злобный взгляд, нимало не устыдившись свершенной кражи.

– И показания самого государственного секретаря Вейна касательно заседания Тайного Совета, на коем эта записка была составлена. Между тем, одна и та же улика, предъявленная дважды, не становится вдвое более веской. Лорд Страффорд предлагал покорить «сие королевство» посредством ирландской армии. Имей он в виду Англию – да, это была бы бесспорная измена, однако ж об Англии он не упомянул. Другие присутствовавшие не сомневаются, что речь шла о Шотландии, восстание в коей, прошу заметить, на том заседании и обсуждалось. Таким образом, измены здесь нет.

С презрением отшвырнув бумагу, он сцепил руки за спиной, дабы никто не заметил их дрожи.

– Итак, осудить графа Страффорда за измену в рамках процедуры импичмента невозможно. Этот билль об опале[18 - Билль об опале (англ. «bill of attainder») – законодательный акт парламента, вступавший в действие в том порядке, в котором получали юридическую силу другие парламентские законы, а также при условии одобрения его королем. Посредством данного законодательного акта Палата общин могла объявить государственной изменой деяния, которые не рассматривались в английском праве как таковая. Более того, билль об опале допускал осуждение того или иного лица за деяние, которое в момент его совершения вовсе не считалось в английском праве преступлением. По сути, билль об опале передавал функции определения вины и вынесения приговора от судебных органов законодательным.] направлен на то, чтоб обойти сие препятствие, обвинив Страффорда в намерении – в намерении! – ниспровергнуть законы Англии, недоказанном и неосуществленном, однако являющим собой акт государственной измены. По сути, билль гласит, что Страффорд ради блага Англии должен взойти на эшафот, поскольку мы утверждаем, будто это так.

Теперь – пауза: пусть Общины осмыслят его слова. Однако скамьи вокруг были слишком уж, слишком пусты. Где же все? Им бы ради голосования по столь важному вопросу в проходах тесниться! И все же сегодня на слушания, несмотря на штрафы за неявку, собралась едва половина Общин. Боятся ввязываться…

Боятся попасть под беспощадный натиск Пима, направленный не просто на одного человека, но на основы, корни самодержавия. Лод вместе со Страффордом угодил в Тауэр, а прочие слуги Короны бежали за рубеж. Тем временем парламент (точнее сказать, Общины) утверждался в праве надзирать за королевскими советниками, менять церковные порядки как сочтет нужным, управлять доходами страны; требовал передачи в свои руки власти над гражданским ополчением… Да, пока силу закона получил один только билль о непременном созыве парламента не реже, чем раз в три года, но если Энтони потеряет сей шанс расстроить планы оппозиции, как знать, чем кончится эта лавина?

– Давайте же не превращаться в тиранствующую толпу, – негромко сказал он в настороженной тишине. – Закон гласит, что Страффорд невиновен в измене. Мы должны прислушаться к его гласу.

С этим он поспешил сесть, пока под ним не подогнулись колени.

– Слушается вопрос, – заговорил спикер палаты, Уильям Лентхолл, – о билле об опале касательно Томаса Уэнтворта, графа Страффорда. Мнения Палаты общин разделились.

Сегодня вестибюль перед входом в часовню очистили от постоянно ошивавшейся там черни. В дверях стояли, готовясь записать имена проголосовавших против принятия билля, сэр Гилберт Джерард с сэром Томасом Баррингтоном.

Энтони поднялся и вышел наружу, за барьер, первым. В этот момент он ненавидел сию загородку, поощрявшую ленивых и боязливых оставаться на местах, в то время как несогласные вынуждены уходить прочь под взглядами врагов.

Но нет, их будет слишком мало – это Энтони понял, еще не обернувшись в сторону входа.

Две дюжины… четыре… Наблюдая за выходящими, молясь всем силам небесным, он насчитал пятьдесят девять. Вскоре несогласных призвали назад, в часовню, и Лентхолл огласил разницу: голосов «за» набралось двести четыре.

Конечно, шанс еще оставался. Билля пока что не утвердили Лорды, и не одобрил король. Между тем, Карл неустанно обещал Страффорду, что столь вопиющей неблагодарности за свою службу тот не подвергнется…

Но, как бы ни обернулось с жизнью и смертью Уэнтворта, граф проиграл, а Пим одержал победу.



Тауэр-Хилл, Лондон, 12 мая 1641 г.

Море людей простиралось во все стороны, куда только достигал взгляд. Люди теснились на крышах домов, свешивались из окон, заполнили собой и Петти Уэльс, и Тауэр-стрит, и Вудрофф-лейн, а на всем свободном пространстве Тауэр-Хилл столпились так тесно, что не продохнуть.

«Сколько же их здесь? – думал Энтони. – Сколько же тысяч собралось полюбоваться его смертью?»

Кэтрин среди них не было. С утра Энтони робко спросил, не пожелает ли она составить ему компанию, но… Прочие олдермены явились с женами, не менее них самих жаждавшими взглянуть, как встретит своей конец Тиран Черный Том. Однако Кэт, к большинству сторон жизни относившаяся с тою же твердостью, что и все остальные, не выносила крови, а посему отправилась провести день в Ковент-Гарден, вдали от тысячеглавого чудища, в эти минуты с дьявольским ликованием ждавшего казни.

Энтони это чудище откровенно пугало. Через пару дней после голосования в Палате общин ему уже довелось спасаться бегством от разъяренной толпы, только тогда и узнав, что результаты голосования распубликованы на весь город, а он заклеймен «страффордианцем». И, как ни страшны были в последнее время уличные волнения, сегодняшнее празднество казалось куда страшнее. Весь Лондон обратился в дикого зверя, не повинующегося приказам ни одного из людей.

Близился полдень. Яркое солнце озаряло верхушки Белой башни и эшафот, где ждал своего часа палач. С реки веяло свежим, прохладным ветром, однако в толпе царила жаркая, удушливая вонь множества человеческих тел. Невзирая на тесноту, вокруг неустанно бродили разносчики, бойко торговавшие пивом, сыром и луковицами. Кое-какие предприимчивые умы прихватили с собой даже ночные горшки, дабы не рисковать потерей удобного места.

Энтони безмолвно взмолился о том, чтоб все это поскорее кончилось, и, словно в ответ на его молитвы, толпа разразилась звериным воем. У стены Тауэра блеснули кольчуги и навершия пик: Страффорда вывели наружу.

Рожденный в богатом йоркширском семействе, Томас Уэнтворт держался гордо, величественно, словно герцог. Хворь и темница ослабили его тело, но крепость духа он сохранил – даже писал королю, рекомендуя ему ради благополучия Англии подписать билль об опале. Энтони подозревал в сем благородном самоотречении расчетливый ход, уловку, призванную разжалобить Лордов, но если так, то хитрость Страффорда провалилась с треском. Все, что она принесла ему – смерть на плахе.

В одном из крепостных окон мелькнуло чье-то лицо. Задрав голову, Энтони увидел там, в окне, Лода, выглянувшего из собственной темницы. Архиепископ поднял руку, благословляя друга, идущего на казнь, но в следующий же миг пошатнулся, всхлипнул, спрятал лицо в ладонях и скрылся из виду.

Всходя по ступеням на эшафот, Уэнтворт собрался с духом и обратился к толпе с прощальной речью. Правда, до ушей Энтони доносились только обрывки фраз.

– Доброю волей прощаю весь мир…

«И даже короля», – подумал Энтони, неуютно поежившись. Все обещания, данные Страффорду Карлом, обернулись ничем. Король даже совершил последнюю отчаянную попытку вызволить графа силой, послав за ним в Лондонский Тауэр солдат, но и это ни к чему не привело. Вернее сказать, привело только к худшему, породив волну истерических слухов о пороховых заговорах да иноземном вторжении и упрочив положение Пима. Спрашивается, кто теперь сможет довериться королю?

Закончив речь, Уэнтворт зашептал молитву. Ропот толпы стих. Все ждали минуты казни. И в этой-то тишине Энтони услышал ядовитое шипение неподалеку:

– Не питайте надежд на властителей, на сынов человеческих: в них же спасения несть[19 - Вольный перевод псалма 145, стих 3. Синодальный перевод: «Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения».].

Вначале он было подумал, что это сказал один из коллег-олдерменов. Но нет, все они смотрели на эшафот, где Страффорд только что отверг предложение завязать ему глаза. Затаив дух, Энтони огляделся по сторонам в поисках говорившего. Повсюду вокруг стояли купцы и джентльмены, члены городского совета…

«Вот он».

Впереди и несколько слева стоял незнакомый ему человек. Прилично одетый, ничем не привлекающий взора, кроме легкой странности в манере держаться, чего-то звериного в облике, неуловимого для большинства… но Энтони видел подобное не впервые.

Уэнтворт опустился на колени и простер вперед руки.

Вокруг незнакомца поднялся угрожающий ропот, взгляды зрителей исполнились жгучей ненависти. Палач поднял топор, а едва тяжелое лезвие опустилось вниз, губы незнакомца скривились в злобной улыбке.

Энтони тронулся с места едва ли не до того, как толпа разразилась ревом, не дожидаясь, пока отсеченную голову поднимут повыше, дабы все могли ее видеть. Нет, вовсе не к незнакомцу: попробуй он сделать хоть что-нибудь в этой толпе, его наверняка разорвут. Ведь он был ославлен страффордианцем, а вопли сгрудившихся вокруг неизвестного походили, скорее, на волчий вой, чем на голоса цивилизованных англичан. Что он ни сделай, чем их ни раздразни, дело кончится беспорядками.

Впрочем, до беспорядков вполне могло дойти и без него.

Из задних рядов толпы донесся грохот копыт: гонцы помчались разносить радостные вести по всей стране. Вокруг началась такая толчея, что Энтони едва не сбили с ног.

«Если упасть, затопчут».

Вцепившись в чей-то рукав, он кое-как сумел устоять. Владелец рукава выругался ему в лицо.

«Прочь отсюда, да поскорей!»

Наконец толкотня поутихла, и Энтони с наслаждением вдохнул свежий воздух. Задние ряды людских масс, заполонивших дальние пределы улиц, что открывали хоть какой-то вид на эшафот, с воплями и веселыми песнями расходились. Замедлив шаг и смешавшись с толпой (но не присоединяясь к общему хору), Энтони двинулся к ближайшим дверям вниз, во дворец.



Халцедоновый Чертог, Лондон, 12 мая 1641 г.

– Где же он? Год с одним днем миновал, – сказала Луна Гертруде, в нетерпении меряя шагами небольшую, украшенную настенными росписями комнату в дальнем уголке Халцедонового Чертога. Многие десятилетия тому назад кто-то украсил ее согласно вкусам смертного возлюбленного, теперь же она, всеми забытая, пустовала. И посему великолепно подходила для аудиенций с глазу на глаз.

Малютка-брауни философски пожала плечами.

– Ну, времена-то нынче не прежние. На соломинке по небу больше не полетишь: вдруг кто увидит? Быть может, дороги развезло…

Дороги… вполне возможно, и все же Луна просто не находила себе места. Довольно ли было той клятвы? Или рыцарь сумел отыскать лазейку и предал ее? Или был разоблачен и убит?

Тревожилась она без причин. До Шотландии далеко, а Керенель, как и предполагала Гертруда, вполне мог недооценить продолжительности путешествия. Или же ускользнуть оказалось нелегко… Так или иначе, обе рассудили, что первым делом рыцарь объявится «У ангела», а уж оттуда Розамунда приведет его во дворец. А может статься, Керенель замышлял вернуться с большею помпой, проверив истинность обещания Луны с радостью встретить его на глазах у всего двора.

Год и один день… Год и один день придворные до хрипоты спорили, какими надлежит быть отношениям дивных со смертными, а между тем влияние Наследников неуклонно росло. Столь очевидных атак, как подосланный убийца или Тейлорова попытка поджога ольхи, более не последовало, но один из самых горячих сторонников взглядов Луны – рыцарь, явившийся к Халцедоновому Двору после ее восхождения на трон – был найден мертвым на лондонских улицах, куда поднялся погулять в облике смертного. Превратности судьбы? Или же кто-то нарочно ослабляет ряды ее сторонников?

Это-то Луна и надеялась сегодня узнать, и с облегчением перевела дух, когда дверь отворилась и Розамунда с поклоном ввела в комнату Керенеля.

За год с одним днем Керенель ничуть не переменился: они ведь не смертные, чтобы стареть и дряхлеть под гнетом невзгод. Правда, одет был на варварский манер, в свободную перепоясанную рубаху с кожаной бахромой по вороту и вдоль рукавов, но ведь, отправляясь в изгнание, он имел при себе только шпагу да то, во что был одет. Приглядевшись внимательнее, Луна отметила в нем некую скованность. Что бы и как бы там ни произошло, изгнание изменит его дальнейшую службу навсегда.

«Надеюсь, все это было не зря».

Керенель преклонил колено и склонил голову так, что его длинные черные волосы пали вперед, точно занавесь. Пересохшие губы коснулись поданной Луной руки.

– Встань, – сказала она. – Встань и расскажи нам, что ты сумел узнать.

С этим она опустилась в кресло, а рыцарь, сцепив за спиною руки, заговорил:

– По повелению Вашего величества я пребывал при дворе Гир-Карлин, в Файфе. Взвешивая ее чувства, вы не ошиблись ни на единую унцию: неприязнь Никневен к вам и вашему двору беспримерна.

Тем временем сестры Медовар исчезли – одни лишь Солнце с Луною знают, куда, однако Луна была уверена: обе появятся, едва в них возникнет надобность. В прошлый раз Керенель их присутствию был не рад.

– Все это давно известно, – заметила Луна, стараясь не выражать нетерпения слишком уж явно. – Кто вдохновитель и зодчий чинимых нам бед?

– Подозреваю, тот, кого там называют Властителем Сумрака, – отвечал Керенель.

«Сколь претенциозный титул…»

Губы Луны дрогнули в легкой усмешке.

– При дворе Никневен он появился недавно, однако нападки на нас, пожалуй, начались далеко не сразу после его прибытия.

Ну, это отнюдь не аргумент против. Если Никневен не дура – а она, к сожалению, вовсе не дура, – то непременно взвесила бы достоинства новоприбывшего, и лишь затем решила, стоит ли следовать его советам.

– Каково его положение при дворе? Кто у него в союзниках?

– Кентигерн Нельт, – ответил Керенель, чем Луну вовсе не удивил. – Великан против тонкости и неспешности Властителя Сумрака, но цели у них одни. Брат, не желая ввязываться в политику вовсе, держится от него в стороне. Но беглецов отсюда там и без брата хватает, и многие называют себя его сторонниками.

Луна стиснула кулаки так, что кончики пальцев едва не коснулись манжет. Уж не преуменьшает ли Керенель вину брата, оберегая его? Но, впрочем, это неважно. Отруби змее голову – и тело если не погибнет, то, по крайней мере, лишится клыков.

– И что ты можешь о нем сообщить? Имя, откуда пришел…

Но Керенель, не дослушав, покачал головой.

– Государыня, я ничего этого не знаю. Он не показывается при дворе. Во владениях Никневен множество пещер и лощин. В некоторые нет хода никому, кроме нее одной, вот где-то там она его и содержит. Ближайшие советники – тот же сэр Кентигерн, ныне командующий ее стражей – с ним видятся, но она полагает его своей собственностью и держит в тугой узде.

– Он – ее любовник?

– Да, и в настоящее время – единственный.

«Еще один повод возненавидеть меня, когда я покончу с ним. Но как это сделать?»

Попросту вторгнуться в Файф Луне было не по силам: возможно, ее войска и превосходят воинство Никневен, но их еще нужно туда привести. Ну, а что до наемных убийц – всякий, кому хватило коварства подослать покусителя к ней, наверняка остерегается того же.

Ее раздумья прервала Розамунда, внезапно распахнувшая дверь.

– Государыня, – заговорила она, – к вам Пр…

Не успела брауни выговорить сего титула, как через порог мимо нее шагнул Энтони.

– Кто из твоих подданных поднимался наверх посмотреть на казнь? – без предисловий спросил он.

Изумленная, Луна поднялась на ноги и краем глаза заметила, что Керенель прячет в рукав кинжал. Выходит, он пришел вооруженным, да еще так взволнован, что обнажил оружие при первой же неожиданности. То и другое не на шутку тревожило… но прежде всего – Энтони.

– Не знаю, – ответила она. – Несомненно, кто-то да поднимался, и не один, но посещать казнь я никому не запрещала. А в чем дело?

– Узнавать дивных под покровом чар я еще не разучился, – сказал Энтони. Дышал он часто, неровно, цепь олдермена на его груди сбилась на сторону. – Кто-то из них был там, в толпе, и вел крамольные речи.

– Крамольные речи?!

– Да. Повторил слова, сказанные Страффордом, когда тот узнал, что Карл подписал ему приговор. «Не питайте надежд на властителей, на сынов человеческих: в них же спасения несть», – процедил Энтони.

Кровь в жилах Луны обратилась в лед. Да, порой подобное говорят, но не прилюдно. Что позволено приговоренному к казни, непозволительно для человека посреди улицы.

– Но ты уверен, что это был дивный?

Не в силах устоять на месте, Энтони зашагал из угла в угол. Пожалуй, говорил он вольнее, чем Луне, памятуя о присутствии Керенеля, хотелось бы, однако одолевавшие его мысли не давали ему покоя, а отослав рыцаря прочь, она лишь нанесет ему оскорбление.

– Вот что мне пришло в голову, – сказал ее консорт. – Эти мятежные толпы, эта враждебность и жажда крови, толкающая народ на борьбу с королем… что, если все это – не случайность?

– Но ведь сотворить такое не в силах никто на свете, – встревоженно возразила Луна.

– Верно, – криво усмехнувшись, согласился Энтони. – Корень наших бед в нас самих, в долгой истории жестокостей, несправедливостей и разногласий. Но зачем же их еще и создавать? Тут ведь довольно одной искры. Нескольких подстрекателей. Крамольная фраза там, обвинение в папизме сям, и слухи – возможно, не без намеренной помощи – разлетаются от края до края Сити, сея хаос и раздоры. Я думал, это дело рук Пима, и, возможно, не ошибался, но… Он не один.

Керенель переступил с ноги на ногу. Луна повернулась к нему, да так резко, что юбки взвихрились колоколом.

– Ты знал об этом?

Керенель успокаивающим жестом поднял ладони.

– Государыня, я как раз собирался к этому перейти. Я…

– Так значит, Властитель Сумрака строит козни не только против Халцедонового Двора, но и против Лондона?

Суровость ее тона заставила рыцаря слегка втянуть голову в плечи.

– По-моему, да, весьма вероятно. Но это лишь слухи, так что утверждать не могу.

А ведь об этом следовало подумать… да только Луна слишком привыкла к тому, что разом в обоих мирах действует лишь ее собственный двор. Именно такое вмешательство в дела смертных, стоившее жизни королеве Шотландской, и ввергло Никневен в ярость. Стоило полагать, что сама Гир-Карлин на подобное не пойдет.

Возможно, так оно и было, однако Властителя Сумрака это не касалось. Желая вреда Луне, Никневен могла нанести удар по Лондону – и, таким образом, по всей Англии. Значит, парламент, подрывающий власть Карла Стюарта – отмщение за казнь Марии Стюарт, причем полдела уже сделано!

– Кто такой Властитель Сумрака? – вмешался Энтони, в недоумении на время забывший о гневе.

В эту минуту Луна как никогда прежде порадовалась предусмотрительно взятой с рыцаря клятве. Благодаря ей, все будет если и не намного приятнее, то, по крайней мере, значительно проще.

– Этого я пока не знаю. Но сэр Керенель, вернувшись на север, выяснит.

Округлив фиалковые глаза, рыцарь подался назад.

– Но, государыня… срок моего изгнания вышел.

– Однако ты вернешься ко двору Никневен, притворившись, будто недоволен мною. Твое возвращение никого не удивит.

– Меня отослали назад шпионить за вами!

Вслед за сим выкриком в комнате воцарилась звонкая тишина. На миг все замерли, словно статуи, и Керенель, побледнев, как призрак, пал на колени.

– Ваше величество… лорд Энтони… этот приказ отдала мне сама Никневен. Она велела мне вернуться сюда и извещать ее обо всем, что я смогу разузнать.

Энтони подошел к Луне и встал рядом.

– Каким образом? Как ты должен ее извещать?

Но рыцарь лишь покачал головой.

– Она сказала, что ко мне пришлют гонца, а большего я не знаю.

Чтоб изловить гонца, Керенеля придется оставить здесь.

– Нет, – решила Луна, быстро переглянувшись с Энтони. – Не сомневаюсь, приказ твой исходит от этого Властителя Сумрака. Дабы покончить с ним, мы должны узнать о нем как можно больше, а сделать это можно только в Файфе. Скажешь Никневен, что попал под подозрение, или выпал из фавора – придумай, что пожелаешь, но возвращайся.

В ресницах Керенеля, точно алмазы, блеснули слезинки, но он был слишком горд, чтоб дать волю слезам.

– Государыня, – прошептал он, не поднимаясь с колен, – ведь мой дом – здесь.

– Тогда помоги нам его уберечь, – сказала Луна. – Отыщи этого Властителя Сумрака.



Ратуша, Лондон, 3 января 1642 г.

– Вот это уже слишком, – со злобным удовлетворением в голосе сказал Энтони. – Когда они предложили отпечатать и распубликовать эту «Великую ремонстрацию»[20 - Список злоупотреблений королевской власти из 204 пунктов, переданный королю Англии Карлу I Стюарту английским парламентом 1 декабря 1641 г., причем его текст парламентарии начали распространять, не дожидаясь официального ответа короля.], в Общинах чуть до драки не дошло. Представить королю реестр обид такой длины, что за пятое евангелие легко сойдет – уже дело достаточно скверное, но публиковать его для всех…

Нет, он отнюдь не преувеличивал. Те дни, когда слушания шли тихо и мирно, а парламентарии клевали носом на скамьях, остались в далеком прошлом, теперь же шпаги обнажили все до единого. Теперь, дабы распалить их гнев, вмешательства дивных (если, конечно, допустить, что дивному удастся приблизиться к фанатику-благочестивому хотя бы на двадцать футов) не требовалось: для этого хватало собственной неприязни. И если беспорядки за пределами зала еще возможно было прекратить, то как быть с буйством внутри?

Однако ж сия победа – война, во всеуслышание объявленная Общинами собственному монарху – дала осечку именно так, как и рассчитывал Энтони. Напечатанная перед самым Рождеством, Великая ремонстрация, хвала Господу, вывела на улицы разъяренные толпы верноподданных, затеявших бить пуритан, левеллеров и прочих оппозиционных фанатиков, поддерживавших парламентских лидеров. Опьяненному собственной властью и идеями, Пиму со товарищи пришлось пожинать последствия.

И как раз вовремя. Ирландия откровенно бунтовала, стремясь окончательно сбросить английское ярмо, а Эоху Айрт, взбешенный коренной переменой позиции Энтони касательно графа Страффорда, желания остановить кровопролитие не проявлял. Настало для Англии время навести порядок в собственном доме и положить конец внутренним распрям, грозившим вытянуть из нее все силы до капли.

Однако Бен Гипли столь же радужных надежд, похоже, не питал.

– Боюсь, король вот-вот растеряет все завоеванные симпатии.

– Что? Каким образом?

В древних каменных стенах Ратуши каждое слово звучало столь отчетливо, что легко могло достичь нежеланных ушей, а в те дни, когда симпатии Сити резко качнулись в сторону пуритан, Энтони имел причины опасаться подслухов. Ему бы сразу сообразить, что Бен явился не с добрыми вестями: не будь дело спешным, глава тайной службы не стал бы искать его здесь.

Гипли придвинулся ближе и понизил голос.

– Пим с остальными нанес удар по королевским советникам и добился успеха. Теперь они метят в королеву.

Генриетта Мария… Француженка, да при том католичка (последнее – постоянный источник раздоров), особой популярности среди англичан она не снискала.

– Но ведь удар по ней – это же только еще сильнее восстановит против них народ. Да, мы можем ее не любить, но чтоб королеву проволокли по грязи, как Страффорда?..

– Король этого и не потерпит, – сказал Гипли. – Сегодня утром он послал к Лордам сэра Эдуарда Герберта с приказом объявить импичмент лорду Мандевиллу и еще пятерым из Палаты общин. Пиму, Гемпдену, Холлису, Хезилриджу и Строду.

Сердце Энтони замерло.

– Но поддержат ли Лорды…

Бен покачал головой.

– Не знаю. Но вам следует поспешить в Вестминстер.



Часовня Св. Стефана, Вестминстер, 4 января 1642 г.

Да, Энтони поспешил в Вестминстер, но ни к чему хорошему это не привело. Пим уже прознал, что его ждет. Креатурам короля следовало бы ходатайствовать о немедленном взятии обвиненных под стражу, однако они упустили момент, а Энтони, который мог сделать это за них, оказался захвачен врасплох и едва поспел к официальному объявлению импичмента. Посему дело пока что кончилось вынесением пустопорожней резолюции: Общины, дескать, этот вопрос рассмотрят.

«Что бы теперь ни случилось, – думал он, возвращаясь в Вестминстер на следующее утро, – ущерба уже не загладить. Если уж угрожаешь врагам, исполняй угрозу и побеждай, а Карл ни того ни другого не сделал».

Только в полуденный перерыв он понял, что катастрофе еще не конец.

– Его величество король! – что было голоса выкрикнул парламентский пристав, распахивая двери во всю ширь.

В зале воцарилась жуткая тишина. Браун, докладывавший об отправке делегации в судебные инны[21 - Четыре юридических палаты, традиционная форма самоорганизации юридического сообщества Англии и Уэльса.], оборвал фразу на полуслове и вытаращил глаза. Лентхолл в спикерском кресле изумленно разинул рот. Рука Энтони, трудившегося над составлением ноты, замерла в воздухе, роняя кляксы с пера на бумагу.

В эту-то тишину и вошел король Карл. Изящным жестом сняв шляпу, он двинулся по залу, а члены Палаты общин неровной волной поднялись с мест, поспешно обнажая головы. За Карлом, в шаге позади, следовал его племянник. В общем безмолвии неторопливая, мерная поступь обоих казалась просто-таки оглушительной.

– Иисусе сладчайший и все его блудницы… – пробормотал сидевший у Энтони за спиной.

– Господин спикер, – мягко заговорил король, – я должен позволить себе вольность на время воспользоваться вашим креслом.

Лентхолл, едва не споткнувшись, шарахнулся прочь с дороги. Усевшись, Карл с любопытством оглядел часовню и собравшихся в ней парламентариев. Ничего удивительного: еще ни один из английских монархов не вторгался на заседания Общин и не нарушал сим их покоя.

Ради визита Карл нарядился весьма и весьма роскошно – в прекрасно пошитый тафтяной дублет с широким, тончайшего батиста, воротом, окаймленным игольным кружевом. Наряд прибавлял ему дородства, но не роста, и в кресле Лентхолла король казался сущим карликом.

Однако высота его положения значительно превышала рост.

– Никто на свете, – сказал он в гробовой тишине, – не имеет привилегий, будучи обвинен в измене. Я пришел к вам, дабы узнать, присутствует ли здесь кто-либо из обвиненных.

Король сделал паузу, однако никто не ответил ни словом.

– Так здесь ли мистер Пим?

Ни вздоха в ответ.

Раздраженный, король обратился к Лентхоллу:

– Присутствуют ли в палате те, кому предъявлены обвинения в измене? Вы их здесь видите? Покажите их мне!

Креатура высшей власти, собственной волей спикер не обладал и в этот момент как нельзя лучше показал, куда нынче дуют ветры. Конвульсивно сглотнув, Лентхолл пал на колени.

– С позволения Вашего величества, в этом зале у меня нет ни глаз, чтобы видеть, ни языка, чтоб говорить, пока сего не изволит приказать мне Палата, коей я здесь слуга, а посему покорно молю Ваше величество простить меня за то, что не имею иного ответа на тот вопрос, какой Вашему величеству угодно было задать.

Несколько человек ахнули. Еще несколько злорадно захмыкали. Энтони не сделал ни того ни другого. Пришедшему с запозданием, ему пришлось сесть невдалеке от входа в часовню, и теперь, услышав шум в вестибюле, он повернулся и бросил взгляд в проход меж скамьями. В дверях, удерживая створки открытыми, вольготно расположился граф Роксбург, так что и Энтони, и всякий другой, кто ни пожелает, прекрасно мог разглядеть, что их ждет.

Вестибюль был полон вооруженных людей, элегантно одетых придворных, в большинстве своем – придворных королевы, и все до единого прекрасно стреляли из пистолетов, коими были вооружены. Один из них, встретившись взглядом с Энтони, дерзко усмехнулся, качнул пистолетом и направил дуло прямо на него. «Я жду лишь королевского слова», – с беспощадной, ледяной ясностью говорил этот жест.

Эндрю похолодел. Впервые в жизни ему приходилось опасаться не роспуска парламента, но его истребления.

– Что ж, неважно, – сказал король, скрывая за легкостью тона весь накопившийся в сердце яд. – Полагаю, мои глаза не хуже любых других.

Подняв подбородок, он пристально оглядел ряды стоящих. Энтони крепко зажмурился: ему-то приглядываться было незачем. Минут за десять до появления короля к Пиму явился гонец, после чего тот испросил для себя и остальных позволения удалиться. Да, накануне Общины порешили, что обвиненным надлежит присутствовать на заседании, дабы ответить на обвинения, однако Лентхолл не стал им препятствовать. Заминка вышла только из-за Строда, объявившего о намерении остаться и дать врагу бой. Пришлось Пиму с соратниками тащить его из часовни за ворот и полы плаща.

Да уж, хуже ареста парламентариев может быть лишь тот же арест, но неудавшийся…

– Я вижу, пташки мои упорхнули, – подытожил Карл. Самодовольная величавость, с коею он появился, исчезла, как не бывало, сменившись досадливым гневом. – Значит, того, зачем я пришел, мне не выполнить.

Отрывисто рыкнув, король поднялся с кресла спикера и стремительным шагом покинул Палату, провожаемый набиравшими силу возгласами о попрании привилегий парламента.



Халцедоновый Чертог, Лондон, 10 января 1642 г.

Не в силах усидеть на месте, Луна беспокойно расхаживала от стены к стене. На каждом развороте ее тяжелые юбки вздувались вкруг лодыжек колоколом. Да, Халцедоновый Чертог был прекрасным, просторным дворцом с множеством залов и коридоров, не говоря уж об увеселениях одно другого забавнее, но для нее оставался роскошной клеткой. Как же ей не хватало солнца и ветра в лицо!

Однако в Лондоне сделалось небезопасно. Бренный хлеб смертных мог уберечь от молений толп заполонивших улицы пуритан, но не от пущенного в голову камня. Баррикады из собранных по тавернам лавок, возведенные подмастерьями до того, как их рождественские праздники завершились Двенадцатой ночью, были убраны, но на смену им пришли отряды Лондонских Ополченцев. Готовясь к ожидавшемуся нападению, они выкатили на перекрестки пушки, а поперек улиц протянули цепи.

Не смевшей подняться наверх, Луне ужасно не хотелось отпускать в Лондон и Энтони. Два года, со времен того самого роспуска парламента, он выбивался из сил, стараясь удержать невероятное равновесие – отстаивал умеренность, хотя не доверял королю, оппонировал прихвостням Пима, хотя не отмежевывался от них слишком явно. Голосовавшего против билля об опале, его заклеймили страффордианцем, а могли обойтись с ним и хуже. Оппозиционным парламентариям уже не раз указывали на дверь, а кое-кого бросили в Тауэр.

Но Энтони и по сей день заседал в Палате общин, ради собственной безопасности перебравшейся из Вестминстера в Ратушу. По его просьбе Луна отправила наверх нескольких достойных доверия гоблинов и выяснила, что пятеро парламентариев, обвиненных в измене, скрываются на Коулмен-стрит, но что в этом толку? Нанести им удара король уже не мог. Он и без того пострадал от непозволительного промаха с их арестом, возмутившего подданных сверх всяких пределов.

Между тем Луне, поклявшейся оберегать Англию от подобных бед, оставалось только сидеть и ждать известий об имени и наклонностях Властителя Сумрака, раздувавшего пламя нападок на Карла в пользу Никневен.

Услышав хлопанье крыльев, Луна остановилась. Влетевший сквозь распахнутую решетку в стене комнаты сокол опустился на спинку кресла, взмахнул крыльями раз и другой, а с третьим взмахом начал расти, тянуться и кверху и книзу. Миг – и вот перед Луной, вцепившись в спинку кресла костлявыми пальцами, стоит остролицый паури. Где он сумел раздобыть этот плащ из соколиных перьев, Луна не спрашивала: да, этакие облачения у гоблинов не в обычае, но, благодаря плащу, его хозяин приносил немалую пользу.

Ни шапки ни шляпы, какую мог бы снять перед королевой, он не носил, как не носил и никакой одежды, кроме соколиного плаща. Завернувшись в него, паури преклонил колени. В ответ Луна небрежно подала ему руку, велела встать и спросила:

– С чем пожаловал?

К кругу ее придворных Оргат не принадлежал: домом ему служила заброшенная дозорная башня в Приграничье. Однако сестры Медовар знали его с давних-давних пор, со времен жизни на севере, и теперь наняли доставлять в Халцедоновый Чертог известия от Керенеля. Хорошо, что ей вовремя пришло в голову не посвящать в эти планы Аспелла, чем дальше, тем больше якшавшегося с Наследниками.

– Сейчас. Где-то здесь, – ответил паури и принялся копаться в перьях плаща, а горстью другой руки, дабы соблюсти хоть толику благопристойности, прикрыл причинное место. – Ишь, ублюдок, шустер… надеюсь, вам, Ваш-величие, удастся понять, в чем суть… а ну, поди сюда… ага! Поймал. И даже не раздавил.

Шпион с победным видом подал Луне нечто маленькое, отчаянно сучащее лапками. Да, Луна вполне ожидала, что Керенель передаст вести не в письме и даже не на словах – слишком уж риск велик, но это?..

– Паук?

– Велел мне самому изловить, – пояснил Оргат. – Так что вот, прямиком из моей башни. Ложная вдова, как их у нас называют. Вернее сказать, вдовец – он мне раз пять напомнил: самка-де не подойдет.

С этими словами он бросил паучка в инстинктивно подставленную Луной горсть. Прикосновение паучьих лап заставило ее содрогнуться.

– Вы с ним поосторожнее. Тут еще отчего-то важно, что он живой.

Паук. Живой самец «ложной вдовы» из Оргатовой приграничной башни…

Вот какое послание отправил ей Керенель.

«Отыщи нам этого Властителя Сумрака…»

Некогда Луна знавала одну особу, неизменно наводившую на мысли о пауках – свою бессердечную, невероятно жестокую предшественницу на троне Халцедонового Двора. Инвидиану.

Однако Инвидиана мертва.

Живой паук, притом самец…

– Ифаррен Видар, – прошептала Луна.



Пристань Трех Журавлей, Лондон, 11 января 1642 г.

Барабанная дробь, эхом скакавшая среди складов, выстроившихся в ряд вдоль северного берега Темзы, уступала в громкости одним только крикам толпы. Лондонские Ополченцы блюли порядок, однако держались дружески: они явились сюда не предотвращать побоище (ибо ни о каких побоищах здесь не было и помину), но позаботиться, чтобы толпа невзначай не стоптала группу людей, стоявших на пристани.

Барку, стоявшую на якорях, удерживали у причала те самые матросы и докеры, что накануне вышли на улицы, готовые защищать парламент ценой собственной жизни. Теперь они протягивали руки тем пятерым, что ждали возможности взойти на борт.

Джон Пим стоял на холодном ветру, воздев очи горе. Его благодарственная молитва тонула в гомоне зевак. Закончив, он двинулся к барке, сопровождаемый Гемпденом, Холлисом, Хезилриджем и Стродом. Теперь-то всем пряткам конец! Парламентарии приветственно махали своим сторонникам, а те отвечали благословениями и криками «ура».

Следом за этой пятеркой на борт поднялись и прочие члены Палаты общин. Фальшиво улыбаясь, Энтони устроился в середине. Полученные известия повергли его в ужас, но в эти минуты выказывать ужаса было нельзя ни за что.

Король бежал. Да, переезд во дворец Хэмптон-Корт для королевской семьи был делом вполне обычным, но не среди же ночи, не отправив вперед предупреждения о прибытии! Что ж, все это – просто признание очевидного: попытка арестовать парламентских лидеров необратимо лишила Карла благосклонности столичных жителей.

Лондон опасался нападения и подготовился к таковому. А вместо этого – одержал победу без всякого боя.

Отдав швартовы, матросы вывели барку в реку, и Общины медленно двинулись вверх по течению Темзы, со всех сторон окруженные ярко раскрашенными судами и суденышками, по самый планшир набитыми ликующими людьми. Со стороны Стрэнда доносилась барабанная дробь и песни Лондонских Ополченцев, следующих за Общинами сушей. Проходя мимо опустевшего Уайтхолльского дворца, колонна разразилась глумливыми криками.

– Где ж король Карл и его Кавалеры[22 - Здесь – английские роялисты, сторонники англиканской церкви и Карла I.]?!

«Отправились готовиться к войне», – подумал Энтони, под страхом смерти удерживая улыбку на губах.




Воскресенье, 2 сентября 1666 г. Битва за реку


Стеной огонь вдоль берега потек,
Сияньем жарким реку оторочив,
Взбурлил, взревел разбуженный поток,
Дивятся рыбы зорям неурочным.

Стар Темза-батюшка брадою всколыхнул,
Но, убоясь удела Симоиса,
Назад, в амфору воды повернул,
На ложе из осоки опустился.

    Джон Драйден, «Annus Mirabilis»[23 - «Год чудес» (лат.).]

Дом пекаря горит, точно свеча. Столб пламени вздымается к небу посреди узкой улицы, рассекает надвое ночную тьму. Разбуженные приглушенным звоном приходского колокола, бьющего тревогу, жители Пудинг-лейн вскакивают с постелей.

Из церкви принесены кожаные ведра, и их содержимое – вода, эль, даже моча и песок – все, способное погасить пожар, летит в огонь. Увы, этого мало. Раздуваемый странным ветром с востока, пожар упорствует, не поддается. Искры, подхваченные токами воздуха, танцуют во тьме, пляшут затейливую куранту, но вот одна отваживается отбиться от стаи, дабы упорхнуть на запад, к постоялому двору «Звезда», что на Фиш-Стрит Хилл. На задах «Звезды», обнесенной с трех сторон галереей, во дворике, обращенном к владениям пекаря, держат сено.

Одной искры вполне довольно.

На улице отчаянно вопят – и к черту покой соседей. Всякий, кто еще спит, просто обязан проснуться. В то время, как жители ближайших домов торопятся вытащить свои пожитки наружу, к югу и к северу, прочь от пожара, самые заботливые громко требуют принести пожарные крючья да поскорей ломать, растаскивать примыкающие дома, пока не занялись и они.

Однако домовладельцев, хозяев этих домов рядом нет: на Пудинг-лейн обитает народ небогатый, арендующий кров у более преуспевших. Посему, убоявшись последствий уничтожения чужой недвижимой собственности, да к тому ж отнюдь не дешевой, лорд-мэр Лондона, поднятый с кровати известием об опасности, пренебрежительно машет рукой и отправляется восвояси.

– Пфе! Любая женка юбку задерет, присядет да и погасит!

В конце концов, пожаров Лондон повидал немало.



Халцедоновый Чертог, Лондон, пять часов поутру

Дыхание Калех Бейр со свистом несется вдоль каменных коридоров, завывает в затейливых арках сводчатых потолков, не оставляя в покое ни закутка. Три дня на земле и под землей не смолкает ветер – последний, самый жестокий удар Гир-Карлин Файфской. Шпионов можно разоблачить и выставить вон, с воинами можно биться, но Калех не остановит ничто.

Под ее натиском дивные Халцедонового Двора осунулись, глаза их заблестели безумным огоньком. Ветер ведь нес с собою не только леденящую стужу Синей Ведьмы: в крыльях его гнездились призрачные голоса, исподволь шептавшие на ухо посулы зимы. Старость… Тлен… Гибель…

«Неудивительно, что все мы сходим с ума», – подумала Луна, дрожа под отороченным мехом плащом.

Долгие годы борьбы с Никневен – десятилетия, минувшие с той первой попытки поджога ольхового дерева – и все ее старания привели лишь к войне.

Впрочем, нет. Какая же это война? На пути к трону повоевать Луне довелось не раз. Нет, тут нечто иное – не честная битва воинства с воинством и даже не подковерные игры плаща и кинжала, шпионажа, интриг да измен. Калех могла погубить их всех, оставаясь незримой и недосягаемой. На что пошла Никневен, дабы заручиться ее помощью, Луна не в силах была даже предположить: Синяя Ведьма много превосходила любую из королев и древностью, и могуществом. Однако после всех прежних атак, после всех былых неудач Неблагая королева Файфа, наконец, залучила в союзники против Халцедонового Двора немалую, действительно грозную силу.

Страхи жертв лишь прибавляли Калех Бейр мощи. Скрипнув зубами, Луна склонилась над импровизированной картой, сооруженной из всего, что под руку подвернулось. Веер леди Амадеи изображал Лондон, полукруг его верхней кромки – городскую стену, а крайние спицы – линию речного берега на юге. Слева стояла серебряная табакерка – Собор Святого Павла, справа покоилась агатовая брошь – Тауэр, а длинная булавка, воткнутая в веер посреди, означала Лондонский камень.

Не снимая перчатки, Луна пристукнула кончиком пальца по верхнему краю веера.

– Калех Бейр – Хозяйка Зимы; таким образом, сила ее исходит с севера. Но с этой стороны мы защищены: стена хранит Лондон не только наверху, но и внизу. Она-то и преграждает вход в наши земли. Поэтому Калех идет в обход, с востока.

– Но отчего же не с запада? – спросил сэр Перегрин Терн. – Запад – сторона смерти и тоже владения Калех.

Капитан Халцедоновой Стражи без стеснения зажимал ладони под мышками, грея пальцы и пряча от посторонних глаз дрожь в руках. Несколько ранее, ночью, Луна послала его наверх. Там, снаружи, тоже дул ветер, но в мире смертных то был всего лишь обычный ток воздуха. Вот только сей краткой передышки хватило ему ненадолго: его затравленный взгляд то и дело скользил, метался от края к краю карты.

– А вот отчего. – Палец Луны переместился на юго-восток и уткнулся в агатовую брошь. – Тауэр – наше слабое место. Да, вход в Халцедоновый Чертог – внутри, в самом центре, но важен не он, а вся крепость в целом. Здесь, на востоке, городская стена примыкает к ее защитным постройкам, так что вход сей, можно сказать, находится на самой границе. Вот потому-то он и уязвим.

– Но вы ведь закрыли колодец, не так ли?

Этот вопрос задала Иррит, а ей можно было простить нехватку должной почтительности в тоне. В последние годы стройная, тонкая эльфийка оказала Луне немало добрых услуг и за то была возведена в рыцарское достоинство, однако куртуазностью манер не блистала: при дворе ее родного Беркшира жили гораздо проще, без церемоний, а в круг подданных Луны Иррит попала недавно. Вдобавок, о бренности бытия она знала куда меньше любого другого, и навеваемый ветром незримый ужас переносила из рук вон плохо.

Впрочем, и Луна держалась не лучшим образом. Она страдала не только за себя, но и за волшебный дворец, что с каждым минувшим часом становился все более студеным и хрупким.

– Разумеется, – отвечала она, изо всех сил стараясь не выдавать собственного непокоя. – Колодец закрыт и запечатан, насколько мне это по силам… но этого мало.

«Как же живут с этим смертные, зная, что с каждой минутой конец на шаг ближе?»

– А что… – не унималась Иррит.

Вопрос ее завершился испуганным вскриком. Дверь в комнату с грохотом распахнулась. В эти три дня держать двери затворенными не удавалось: рано ли, поздно, а ветер распахивал их, пугая всех до потери рассудка. Однако на сей раз переполох учинил человек. Вцепившись в край двери, Джек Эллин потянул створку на себя, тщетно стараясь закрыть ее, но вскоре, выругавшись, бросил сию затею. Советники Луны с дрожью подались от рослого человека, подошедшего к столу, прочь: очень уж явно присутствие смертного перекликалось с посулами ветра. Луне с трудом удалось не дрогнуть, когда он поднял руку и коснулся ладонью ее щеки.

Сей жест – прикосновение лекаря – не имел ничего общего со страстью. Его воздействие и обнаружилось-то случайно, когда нечаянное прикосновение Джековых пальцев внезапно развеяло мрак, что охватил душу. Для Джека Эллина, как и для всякого смертного, угрозы Калех были делом вполне естественным, и бремя, грозившее раздавить Луну, он носил на плечах, сам того не замечая. Благодаря сим связующим узам она обрела возможность разделить гнет ветра с ним и хоть на время обрести ясность мыслей.

Луна позволила себе поблагодарить его взглядом, но не улыбкой, и Принц Камня опустил руку, вновь предоставив ее самой себе. Временное облегчение, не более… однако оно внушало надежду.

– А известно ли государыне, что у вас крыша в огне? – с обманчивой беззаботностью сказал Джек.

Луна невольно вскинула взгляд к потолку и тут же с немалым стыдом подумала, что весть о пожаре в Халцедоновом Чертоге приняла бы едва ли не с радостью – лишь бы покончить с этой невыносимой стужей. Но нет, черный каменный свод потолка был по-прежнему покрыт слоем изморози.

– Пудинг-лейн, – пояснил Джек, любезно не замечая ее неразумного порыва. – А теперь еще и Фиш-Стрит Хилл.

Тепло… Свет… Пришлось постараться, напоминая себе, что речь не о спасении – о бедствии.

– Пожары – дело обычное, Джек.

А между тем у нее и иных забот в изобилии…

– Выходит, пускай горит?

Выражение его лица высказывало все, о чем умолчал язык: брови удивленно приподняты, губы кривятся в цинической усмешке…

«Да ведь он пришел к нам за помощью!»

На что имел полное право, а Луна была обязана откликнуться на его зов.

«Во имя древней Маб клянусь сделать все возможное, дабы уберечь от бед Лондон и его жителей – и страх мне в том более не воспрепятствует».

В голове эхом зазвучали слова, произнесенные ею едва год назад. Ведь именно с этой целью она и остановила выбор на Джеке – не царедворце, но лекаре, жизнь посвятившем благополучию Лондона. Нет, просить его послужить сему делу, а после оставить его призыв без внимания Луна никак не могла – даже не будучи связана клятвой.

Та частица ее естества, что укрылась в норке, точно мышь рядом с ястребом, пронзительно запищала: препятствует-де Луне отнюдь не страх, но трезвый расчет! Чем она может помочь Джеку, когда Калех воет им в самые уши, предвещая погибель?

«Многим».

Едва сообразив, что с подданных станется разбежаться перед лицом неминуемой смерти, Луна конфисковала весь бренный хлеб в Халцедоновом Чертоге. Ведь именно этого – повального бегства – и добивалась Никневен, посылая против них Синюю Ведьму: опустевший дворец останется беззащитным перед грубой силой. Однако некоторым из придворных вполне можно дать передышку, снабдив их хлебом и отправив Джеку на помощь.

Потянувшись мыслью наверх, Луна почувствовала жар, опаляющий камень и землю двух названных улиц. Ощущение не из приятных: по телу, оказавшемуся меж жаром и стужей, пробежала дрожь, зато и место, и масштабы бедствия ей теперь были известны.

– Путь через Биллингсгейт свободен, – сообщила она. – Возьми полдюжины наших, кого сочтешь полезными – из тех, кто наверняка не сбежит. А если нужно, то и больше. Хлеб у тебя будет.

Оглядев стол, она остановила взгляд на Иррит. Беркширская эльфийка знала Лондон из рук вон скверно, однако еще немного на этом ветру – и не выдержит.

– Ступай с принцем. Будешь гонцом – на случай, если ему потребуется что-то еще.

Иррит поклонилась и Луне, и Джеку. Джек ободряюще улыбнулся ей, но руки к ней не протянул: без уз, что связывали их с Луной, Принца с королевой, прикосновение принесло бы больше вреда, чем пользы. Когда он попробовал проделать то же с Амадеей, та вскрикнула и ударилась в слезы, заявив, что почувствовала разложение его плоти.

– Я сделаю все, что сумею, – пообещал он, прежде чем поспешить к двери. – Возможно, нам удастся обернуть это к своей пользе, против Хозяйки Зимы.



Река Темза, Лондон, шесть часов поутру

Джек Эллин не принадлежал к почтенным седобородым докторам медицины, однако управлялся и с лихорадкою, и с чумой, не раз смотрел в лицо самой смерти и знал цену утешительной лжи. Надежды на будущее, пусть даже беспочвенные, способны придать пациенту сил, а силы Луне требовались, как никогда.

Но правда состояла в том, что он понятия не имел, как обратить жар наверху против стужи внизу. Человек любопытный, вечно жаждущий новых знаний, Джек, едва выяснилось, что сей противоестественный ветер – дыхание Калех Бейр, принялся расспрашивать дивных о шотландской ведьме. К несчастью, его любопытство осталось неутоленным: лондонские дивные не знали о ней почти ничего, да и непривычные мысли о смерти сосредоточенности умов отнюдь не способствовали. Таким образом, работать было практически не с чем.

«Я предпочел бы поступить наоборот», – уныло признал он, выбираясь из подземного хода в крохотный дворик одного из биллингсгейтских домов. Если б ему удалось удавить огонь холодом, он так бы и сделал: пожары в Сити, выстроенном по большей части из дерева – штука ужасная. Тем более, в этакую летнюю сушь…

Однако ж здесь, наверху, ветер был вовсе не так уж студен, сколько б ни дул с востока, противу обычного. «Теперь-то все эти благородные джентльмены в своих ковент-гарденских особняках вони Сити понюхают», – подумал он, щурясь в утренний полумрак, однако мысль оказалась не столь утешительной, как можно было надеяться.

Следом за ним наружу выбрался отряд помощников-дивных. Джек всей душой надеялся, что от них будет польза: на что способны дивные, он еще толком не знал. Хотя, разумеется, их умения на что-нибудь да годны. Вдобавок, придворными он пренебрег, отобрав себе в помощь самых скромных из подданных Луны. Взятые им с собою гоблины и хобы были куда крепче и более привычны к физическому труду. Ну, а тушение пожаров как раз и есть тяжелый, изнурительный, грязный физический труд – надо думать, даже при помощи магии. Трое гоблинов, пара хобов да один дух; все – под покровом чар. Заметить пожар оказалось проще простого: зловещее зарево над крышами с северо-востока сияло, точно фальшивый рассвет, причем совсем недалеко.

– К реке, – немного поразмыслив, велел Джек спутникам.

– А так не пройдем? – возразил Мангл, указывая в сторону дыма. – Милорд, – словно опомнившись, добавил он.

Судя по грязи, коростой покрывавшей его тело, в последний раз этот богл приближался к воде хотя бы на вытянутую руку еще до рождения Джека.

– Так выйдет дольше, – отвечал гоблину Джек. – И здесь я не милорд и не Принц Камня. Нам и без лишних расспросов, с каких-де пор меня пожаловали дворянством, и не могу ли я чем пособить при дворе, забот хватит. Что до твоего вопроса: пожар распространяется на юг и на запад, от нас будет больше проку с другой стороны. Но улицы забиты людьми, перетаскивающими пожитки подальше от огня, поэтому раздобудем уэрри[24 - Уэрри, или верея – небольшая лодка, ялик для перевозки пассажиров в пределах гавани или через реки.] и доберемся до места по реке.

Не без толики воркотни – Мангл желал драки и, очевидно, не понимал, что на сей раз противник не из тех, кого можно одолеть кулаками – они отыскали ближайший спуск к реке. Вокруг, на расстоянии оклика, оказалось полным-полно лодочников: одни глазели на дым, другие везли пассажиров, глазевших на дым за них. Подозвав лодку, в которой могли поместиться все, Джек велел лодочнику провезти их меж опорами моста и высадить на берег с той стороны.

Вот там-то они и сделают… ну, что-нибудь да сделают. Да, получив приглашение ко двору дивных, борьбы с пожарами Джек не ожидал, однако это будет прекрасной возможностью проверить, на что дивные способны.

Прилив был невысок, река спокойна, и уэрри решительно устремилась к мосту. Вот только лодочнику пришлось лавировать меж других лодок, так что путь оказался небыстр. Не успели они достичь каменных быков моста, как яркая вспышка на берегу заставила всех разом повернуть головы влево.

С чудовищным грохотом, подобным реву жуткого зверя, один из множества складов, примыкавших к реке, полыхнул оранжевым с золотом. В лица дохнуло жаром, и Иррит отшатнулась назад, да так, что едва не выпала за борт. Видя, с какой быстротой разгорается пламя, лодочник, представитель сословия, славящегося среди лондонцев мастерством в сквернословии, пустил в ход весь свой непотребный лексикон.

– Смола и деготь, – сказал хоб по имени Том Тоггин, когда лодочник замолчал, и Джек не сразу сумел понять, что это вовсе не ругань. – Или нефть. Или пенька. Наверное, деготь – с ним всегда вот этак.

Тут, в свою очередь, выругался и Джек.

– Ты хорошо знаешь пристани, так? – заговорил он, схватив лодочника за плечо. – Много ли рядом складов, где хранится что-то подобное?

Казалось, лодочник навеки утратил способность моргать.

– Э-э… точно не знаю…

– Много таких или нет?!

Все это время лодка бесцельно дрейфовала вниз по течению. Лодочник пожал плечами.

– Да, почитай, большинство.

Новый грохот, новая волна жара. Следом за первым складом занялся и соседний, и…

Там, в самом сердце пекла, что-то всколыхнулось. Возможно, не более чем причудливый отсвет пламени, огненная рябь вдоль линии рухнувшей крыши… но дивные в лодке видели куда больше смертных людей. Вцепившись в рукав Джека, Том Тоггин ткнул в сторону берега трясущимся от ужаса пальцем.

«Саламандры?» – подумал Джек, охваченный любопытством вопреки всем тревогам. Несколько таких созданий, духов огненной стихии, обитали и в Халцедоновом Чертоге, и он все собирался изучить их как следует. Но, судя по всему, что он знал, саламандры вряд ли могли бы внушить хобани такой страх.

Стоило приглядеться внимательнее – и глаза Джека полезли на лоб. Да, он видел подобное прежде, но вовсе, вовсе не столь огромное!

Из самого сердца пожара упруго, словно пружина, взвилось вверх, испытывая новообретенную силу, длинное, гибкое тело. Нет, это не саламандра, не просто ящерица, порожденная языком пламени. Зародившееся в огненном лоне, вскормленное горючими сокровищами лондонских пристаней, сие создание невероятной мощи и величины заслуживало более громкого имени.

«Господи Иисусе, – подумал Джек, в ужасе глядя на берег, – вот это исполин!»

Словно услышав это, Пожар – Дракон – откликнулся протяжным победным ревом.



Халцедоновый Чертог, Лондон, восемь часов поутру

Слух разлетелся по Халцедоновому Чертогу быстрее, чем пламя по городу наверху. «Дракон! На свет родился Дракон!»

Дракон… Подобного Англия не видела многие сотни лет.

Событие ввергло дивных в восторг, едва не заставивший их забыть о Калех Бейр. Жили они не в глубинах Волшебного царства, вдали от бренного мира, а здесь существ этакой силы оставалось не много, да и те по большей части спали. Услышав о Драконе, все думали только о его величии, а судьба Лондона никому и на ум не шла.

Никому, кроме Луны, причем еще до того, как Иррит принесла ей весть о еще одной загоревшейся церкви.

– Название позабыла, – созналась эльфийка, утирая лицо от сажи, оставшейся после того, как ледяной ветер до капельки высушил пот. – У северного конца моста. Джек… то есть, лорд Джон, говорит, что там водонапорная башня.

Несмотря на свинцовую усталость, навеянную дыханием Хозяйки Зимы, несмотря на всю слабость старческой немощи, Луна сразу же поняла, о чем речь. О церкви Святого Магнуса Мученика у подножия Лондонского моста.

Той самой, рядом с коей, благодаря изобретательности одного хитроумного голландца, под северной береговой аркой моста кружилось водяное колесо. Колесо то приводило в движение насосы, что подавали воду Темзы наверх по свинцовым трубам, дугой изгибавшимся над шпилем церковной колокольни. Далее вода устремлялась вниз с таким напором, что достигала почти всех уголков прибрежной части Сити, утоляя людскую жажду… и помогая людям противостоять Пожару.

– Он понимает, – прошептала Луна, прижимая ладони к глазам.

«Дракон понимает, как мы боремся с ним, и огрызается».

Мы… Но ведь Халцедоновый Двор уже ведет бой с Калех Бейр – если, конечно, это можно назвать боем, тогда как разведчики Луны не могут сыскать Хозяйки Зимы, а советники не находят способа уберечься от пагубного ветра. Как тут вести еще один бой, на улицах Лондона? От страха мутилось в глазах, сто ликов смерти сплелись в одно ужасное целое. Смерть – от огня ли, от стужи, от старческой немощи или от чумных язв – подступала все ближе с каждой ушедшей минутой…

«Нет», – злобно оскалившись, подумала Луна. Такова ее клятва, таково ее бремя. Отдать Лондон на волю Пожара она не могла в той же мере, в какой не могла оставить свой двор Синей Ведьме. Если Джек достаточно храбр, чтоб выйти против Дракона, она должна оказать ему всю возможную помощь.

«Думай же, думай…»

Если под удар попала церковь, то и мосту недолго пребывать в безопасности. Да, камни не горят, но дома и лавки, за сотни лет протянувшиеся вдоль всей его длины, сдавили проезжую часть с двух сторон, точно капкан из множества бревен, досок и штукатурки. Значит, где пройдет человек, там пройдет и Пожар – через мост, к многолюдью пригорода Саутуарк. Тогда распространение огня уже не остановить.

Ногти ее до крови впились в ладони. Поморщившись, Луна разжала кулаки и сказала:

– Отыщите кавалерственную даму Сигрену. Передайте ей: пусть созовет всех речных нимф, всех асраи[25 - В английском и шотландском фольклоре – водяные духи сродни нимфам, невысокого роста, холоднокровные, испаряющиеся на солнце.] и драк[26 - В английском фольклоре драки – водяные духи, завлекающие в свои подводные жилища женщин, превратившись в деревянное блюдо или чашу, плывущую по воде.] к входу близ пристани Куинхит. Всех дивных, умеющих плавать, посылайте в бой. Мы должны помешать Дракону переправиться на тот берег.



Кэннон-стрит, Лондон, одиннадцать часов поутру

По самым скромным оценкам, пожар протянулся вдоль берега почти на четверть мили. Дешевые, обшитые досками доходные дома, со всех сторон обступавшие пристани, вспыхивали, как сухой трут. Огонь бушевал вдоль Стокфишмонгер-роу, Черчъярд-аллей и Ред-Кросс-аллей; выстроившись в цепочки, люди передавали из рук в руки ведра, наполненные речною водой, а пустые возвращали к берегу, но с тем же успехом они могли бы просто мочиться в пламя: проку от этого не было никакого. Несколько имевшихся в городе пожарных телег не смогли пробиться ни в лабиринт узких улочек, ни даже к реке, чтобы наполнить бочки, да так и застряли в Клеркенвелле.

Джек привалился спиной к стене одной из лавок на Кэннон-стрит, вбирая полной грудью воздух – слава богу, чистый. Дорога от стены до стены была полна повозок и пешего люда: сюда стаскивали все пожитки, какие удавалось уберечь от огня. Ливрейные компании[27 - Ливрейные компании Лондонского Сити – торговые ассоциации, пришедшие на смену средневековым гильдиям. Названия почти всех их состоят из слов «Почтенная компания…» (англ. Worshipful Company of…) с добавлением наименования соответствующего ремесла, торговли или профессии. Отличались, в числе прочего, изысканными церемониальными одеждами (ливреями), которые их официальные представители надевали для торжественных церемоний.] спасали из своих залов счетные книги, вывески и геральдическое серебро, а те из колд-харборских обитателей, что победнее, бежали с тем, что могли унести на плечах, не в силах нанять повозку или уэрри – цены на извоз росли с каждой минутой.

Однако вокруг собрались не только пристанские работники. Рядом с Джеком остановился изящно одетый джентльмен, прикрывший ноздри платком, дабы уберечь их от наползавшего дыма.

– Где мне найти лорд-мэра?

Джек протер слезящиеся глаза, выпрямился и, пользуясь преимуществом немалого роста, огляделся поверх голов шумной толпы.

– Кажется, вижу – вон там. Позвольте, я вас провожу.

Стараясь не отставать, незнакомец следом за Джеком протиснулся мимо двух сцепившихся повозок, кучеры коих затеяли бессмысленную перебранку. Вблизи сэр Томас Бладуорт являл собою поистине жалкое зрелище: утирая лицо шейным платком, лорд-мэр, совершенно растерянный, безуспешно пытался добиться от собравшихся вокруг хоть какого-то толку.

– Милорд, – громко, дабы наверняка привлечь внимание Бладуорта, заговорил джентльмен, – я доставил известия о лондонских несчастьях Его величеству, в Уайтхолл, и он велел передать вам: не жалейте домов, ломайте, растаскивайте все, что бы ни оказалось на пути огня.

Да, только это одно и могло бы помочь. Надежд погасить огонь не оставалось, но если растащить с его пути все, что может гореть, устроить в улицах просеки, коих пламени не перепрыгнуть, Пожар удастся хотя бы сдержать.

Бладуорт заморгал, словно не понимая ни слова и не узнавая остановившегося перед ним.

– Сэмюэл Пипс, – сказал джентльмен, будто говоря с субъектом, коего всю жизнь полагал идиотом. – Милейший лорд-мэр, Его величество приказывает…

Бладуорт вздрогнул, вскинулся, точно пробудившись от сна.

– Боже правый, – вскричал он, – что я могу поделать? Я исчерпал все! Люди мне не подчиняются! Я велел растаскивать дома, но огонь наступает быстрее, чем мы успеваем сделать хоть что-нибудь!

Пипс поклонился – по-видимому, пряча за поклоном гримасу неприязни – и подступил к лорд-мэру поближе, чтоб не кричать о дальнейшем на весь белый свет.

– Его величество отдал приказ отправить сюда свою лейб-гвардию, а может, и часть Колдстримского гвардейского полка, а также герцога Йоркского и лорда Арлингтона. Вам надлежит без промедления уведомить их, довольно ли этого для поддержания порядка и сноса строений.

– О нет, нет, – поспешно ответил Бладуорт, всплеснув руками, – нет, больше солдат мне не нужно, у нас ведь есть Лондонские Ополченцы. Вот только я… я должен удалиться и отдохнуть. Всю ночь, всю ночь на ногах…

Не прекращая невнятной болтовни, лорд-мэр улизнул прочь, оставив изумленного Пипса наедине с Джеком.

– Рушить домов он не приказывал, – сказал стоявший позади Джек. – Без позволения владельцев побоялся, а получить его вовремя возможности не представилось. Но я помогу вам оповестить всех.

«Все это следовало начинать много часов назад. Пока простой пожар не обернулся этим четырежды проклятым Богом Драконом».

В любое другое время Джек был бы в восторге от шанса взглянуть на Дракона, понаблюдать за ним и, может быть, что-то узнать о его природе. В любое другое – но не сейчас. Это создание грозило Лондону уничтожением, и больше Джеку не требовалось знать ничего. Разве что – как его остановить.

Разумеется, Пипс, как и прочие, боровшиеся с Пожаром, Дракона не видел. Да, они говорили о нем, точно о ненасытном звере, коварном, злокозненном, стремящемся сломить их оборону, но даже не сознавали, сколь все это соответствует истине. Тем не менее, сему джентльмену хватало ума понять, что действовать нужно решительно.

– Там, на Корнхилл-стрит, отряд лейб-гвардейцев, – сказал он, благодарно пожимая Джеку руку. – Не сходите ли вы к ним?

Кивнув в знак согласия, Джек перевел дух и как можно быстрее отправился в путь одной из боковых улочек. Однако не успел он отойти от Кэннон-стрит и на дюжину шагов, как был ухвачен за рукав каким-то человеком с безумным взглядом – причем ухвачен рукою, свободной от порядком заржавленной шпаги.

– Вооружайся, брат!

– Вооружаться? Зачем?

– Они подпалили Святого Лаврентия Паунтни!

– Кто «они»?

Как оказалось, вооруженный шпагой малый был не один. Следом за ним сгрудились его приятели – все, как один, столь же скверно вооруженные. Имевший при себе лишь столовый нож[28 - В описываемые времена за столом, как правило, пользовались личными ножами.], Джек начал подумывать, не затеряться ли вновь в толпах на Кэннон-стрит.

– Паписты, кто же еще! – ответил второй. – Их тысячи! Тысячи французских папистов, жгущих дома и церкви – и один зашвырнул зажигательное ядро прямо на колокольню Святого Лаврентия!

В эту минуту Джеку было вовсе не до смеха, однако он заставил себя глумливо ухмыльнуться.

– Да ну? Мне бы такую силищу! Колокольня Святого Лаврентия – одна из самых высоких в городе. Я видел, как занялась эта церковь, друзья: дело всего-то навсего в искре, расплавившей свинец кровли и провалившейся вниз, к деревянным стропилам.

Конечно, искра эта была пущена в цель намеренно, но не человеческим существом, не тем, кого можно одолеть шпагой.

– Но паписты…

– Нет в городе никаких папистов! Здесь вы найдете только людей, душой и телом стремящихся остановить Пожар!

Людей… а также и дивных. Господи Иисусе, он же должен был ждать на Кэннон-стрит Иррит с вестями о том, как подвигается дело у водяных духов! Вспомнив об этом, Джек едва сдержал желание как следует встряхнуть этих паяцев за ворот.

– Хотите заняться делом, так уберите оружие, ступайте в приходскую церковь да разживитесь пожарными крючьями. Король отдал приказ растаскивать дома.

Все изумленно вытаращили глаза. Да, распоряжаться Джек никаких прав не имел, однако терпение его иссякло до последней унции, а грубой силы оставалось еще вдоволь.

– Живо!!!

И люди повиновались.



Халцедоновый Чертог, Лондон, полдень

Новое прикосновение Джека уняло холод Калех, оставив в теле лишь усталость и дрожь. «Луна и Солнце, – думала Луна, – вот какова она, связь с собственными владениями. Я страдаю, так же, как и они, и королеве приходится куда тяжелее, чем подданным».

– Король прибыл к Куинхитской пристани, чтоб воодушевить народ, – заговорил Джек, едва она отдышалась, – а с ним и герцог Йоркский. Пожар надеются остановить у пристани Трех Журавлей на западе и у пристани Святого Ботольфа на востоке. Велики опасения, что огонь доберется до Тауэра и хранящихся там запасов пороха.

Одна мысль об этом вгоняла в дрожь не хуже ледяного ветра. Несомненно, порох из Тауэра уже вывозят, но сколько это займет времени? А между тем подобный взрыв может уничтожить весь Сити…

Под слоем грязи и копоти лицо Джека было бледным, как полотно. Жар пламени давным-давно заставил его раздеться до нижней рубашки, и теперь он неудержимо дрожал, несмотря на плащ на плечах.

– Ветер не пускает огонь на восток, но хорошего в этом мало – ведь в то же время он гонит пламя к западу. Наши старания замедляют распространение Пожара, но погасить его мы не в силах. Где ни разрушим дом, огонь оттесняет нас назад прежде, чем мы растащим обломки, а это все равно, что собственными руками мостить ему путь. Если…

Джек ненадолго умолк, глядя на Луну с высоты своего роста, и, наконец, завершил мысль:

– Если б не ветер, шанс бы, пожалуй, был.

Именно об этом Луна размышляла все утро. Истока, подобного речному, у ветра не имелось, и Калех отнюдь не сидела за городскою стеной, во все щеки дуя на Лондон, но Луна попробовала остановить ее иначе.

– Я послала к ней гонца с просьбой о недолгом перемирии, – сказала она. – В конце концов, Никневен враждует со мной и моим двором, а не со смертными лондонцами…

– И?

Ответ Джек прочел в ее взгляде, избавив Луну от лишних слов. Скрипнув зубами, он сделал глубокий вдох и подытожил:

– Ей плевать.

Или, по крайней мере, тому, кто отдает ей приказы… Все это время где-то за городской стеной стоял лагерем, ожидая возможности нанести удар, отряд шотландских дивных. Как только двор окончательно ослабнет либо разбежится, они спустятся вниз и заберут то, за чем явились.

– А может, отдать ей то, чего она хочет? – спросил Джек, словно бы прочитав мысли Луны.

Луна отвернулась прочь и плотнее закуталась в плащ.

– Нет. Ифаррена Видара я Никневен не отдам.

Судя по невнятным, отрывистым звукам за спиной, Джек начал было, но тут же оборвал, по меньшей мере, три разных ответа, и лишь после этого заговорил разборчиво:

– Как угодно. Не сомневаюсь, причины у тебя есть, и, может, когда у нас будет малость времени, ты сочтешь уместным поделиться ими со мной… но, Луна, чем это обернется для Лондона?

Пожар по-прежнему опалял разум, рвался наружу. Бедствия столь великого Сити не знал многие сотни лет, и ему не видно было конца. Но для людей наверху главная трудность заключалась не в Никневен с Калех Бейр: для них дыхание Калех было всего лишь обычным ветром. Главную трудность представлял собою Дракон, дух стихии, ненасытная тварь, пожиравшая все на своем пути. Вот по нему-то и следовало нанести удар.

Однако какая сила сумеет устоять против него, овладевшего половиной речного берега?

«Река».

– Идем со мной, – сказала Луна и стремительно, даже не оглянувшись на Джека, двинулась к двери.

Халцедоновый Чертог казался полупустым: одни из подданных, пусть даже не имея защиты, разбежались, другие попрятались в тщетных стараниях укрыться от ветра. Из бокового коридора впереди нетвердым шагом, запустив пальцы в неприбранные волосы, вышла Нианна. Вырванные с корнем, длинные пряди седели в ее руках, и придворная дама негромко скулила от ужаса.

– Ступай наверх, – зарычала Луна, схватив ее за плечо. – О хлебе не беспокойся. Когда колокольный звон погонит тебя назад, возвращайся, но, ради Луны и Солнца, сгинь с глаз моих!

Нианна устремила взгляд на нее. Быть может, придворная дама даже не слышала слов Луны, но проверять было некогда, и Луна устремилась дальше. Пустынные коридоры вели ее к выходу, которым она еще никогда не пользовалась.

Здесь, в небольшом, ничем не украшенном и не обставленном зале, негромко плескалась о камень речная вода. В сем уголке Халцедонового Чертога никто не жил, да и захаживали сюда считаные единицы: тем, кто не рожден в воде, делать здесь было нечего. Однако лишь эта часть всех владений Луны примыкала вплотную к Темзе, близ крохотной Куинхитской гавани.

Опустившись на колени у самой воды, Луна поманила к себе и Джека.

– Король почти над твоей головой, – сказал он глядя наверх.

– Король сейчас ни к чему. Нам нужен Батюшка Темза.

Джек удивленно заморгал, а когда Луна заверила, что это вовсе не шутка, невольно разинул рот.

– Ты разговариваешь с рекой?

– При случае.

«Всего однажды. Многие годы назад».

Политике Халцедонового Двора Батюшка Темза был чужд, а голос духа реки редко слышали даже дивные обитатели вод, его детища. Одна из нимф сообщила Луне, что, по ее разумению, под гнетом тяжести огромного города на берегах дух великой реки погрузился в сон.

«Что ж, если так, самое время ему пробудиться».

С этой мыслью Луна подала левую руку Джеку, замершему с разинутым ртом.

– Он может ответить, если позвать его вместе.

«А может, и нет».

Для ритуала, подобного прежнему, времени не хватало, однако Луна была неразрывно связана с Лондоном, и вдобавок Джек рядом – стоило надеяться, это что-то да значит. Откликнулся же дух реки на зов дивной и смертного полвека назад!

– Но я и понятия не имею, что нужно делать, – предупредил Джек, взяв ее за руку.

– Просто зови, – пояснила Луна, опуская их сомкнутые пальцы в воду. – Проси пробудиться и выйти на бой с Драконом, ревущим на его берегу. Не то Дракон живо переберется в Саутуарк, а кроме того, пожрет еще больше лондонских улиц. В Сити родился Великий Пожар, и лишь Великой Реке под силу его потушить.

Слова эти были обращены не только к Принцу, но и к воде. Вслушиваясь в напев ее голоса, Джек медленно смежил веки, а когда Луна умолкла, продолжил – по-своему, уже не столь церемонно:

– Надеюсь, ты не сердишься на нас за… э-э… за покражу воды? Уверен, наша нужда тебе понятна. Но сколько бы ведер ни вылили мы в огонь, этого мало. Нам нужен ты. Помоги своим детям, убереги их от этой беды.

Левая рука Луны промерзла до самых костей, но вовсе не от ветра, насланного Калех. Прикосновение сильных пальцев Джека берегло ее от злой волшбы. В эту минуту она почувствовала нечто безбрежное, простершееся от верховьев реки далеко на западе до самого моря далеко на востоке, вздувающееся и опадающее в такт волнам притяжения, испускаемым ночным светилом. Старый Батюшка Темза появился на свет в те времена, когда о Лондоне не было и слуху, и пребудет еще долгое время после того, как от великого города не останется ни следа. В сравнении с ним даже дивные казались юнцами.

И вот сейчас это великое, древнее, исполинское существо спало, не замечая течения лет.

– Проснись, – прошептала Луна, а может, и Джек, а то и оба они в один голос. – Проснись, Старый Батюшка, выходи на бой.



Река Темза, Лондон, час пополудни

Со стороны Саутуарка Сити казался сплошной стеной огня и дыма. Удушливые черные клубы застилали собою шпили колоколен, что высились там, куда еще не добрался Пожар. Пожравший половину северного берега, огонь, несмотря на отчаянное сопротивление людей, неостановимой раскаленной фалангой двигался по мосту.

Некогда, тому назад лет около тридцати, мосту уже случилось гореть. Огонь поглотил всю его северную половину, а южную часть спасла лишь брешь в рядах зданий, такая широкая, что искрам не пересечь. Ныне Пожар вновь остановился у этой бреши, силясь ее перепрыгнуть и, наконец, вырваться на нетронутые просторы Саутуарка. Пелены дыма зазмеились среди насаженных на пики с южной стороны голов изменников и цареубийц, точно пальцы, ищущие опоры.

И вот одно из высоких обветшавших строений посреди моста с оглушительным треском рухнуло. Половина обломков пала на проезжую часть моста, обратившуюся в адское жерло, вдоль коего не пройти ничему живому. Другая половина, дымясь, полетела в воду – в мешанину обугленных досок, принесенных течением сверху, да узлов с пожитками, брошенных в реку теми, кто был не в силах спасти имущество от огня иным, более деликатным манером. Останки Лондона будет прибивать к берегам в низовьях еще не один день.

В отчаянной попытке увернуться от падающих бревен одна из асраи едва не выпрыгнула из воды. Река по обе стороны моста кишела уэрри и барками, увозившими людей и людское добро в Вестминстер, или на тот берег, в Саутуарк, однако все взгляды были устремлены в сторону Сити, а на крохотные фигурки, скользившие в темных волнах и помогавшие лондонцам, чем могут, внимания не обращал никто. И в самом деле: чего стоят случайные фонтанчики брызг, гасящие угли да искры в воздухе, рядом с этаким ужасом?

Однако эти крошки, дочери реки, не могли устоять против зверя, устремившего всю силу в бушующее пекло на мосту. Да, Дракон являл собой весь Пожар целиком, от искр, скачущих у пристани Трех Журавлей, до языков пламени, упрямо тянувшихся на восток, против ветра, но всю свою злобу сосредоточил здесь, готовясь преодолеть оборону Лондонского моста и отыскать новую жертву на юге.

Но под его заревом, в бурлящих меж мостовых опор водах, собиралась еще одна сила.

Всякий, сумевший приблизиться к самым северным аркам, мог бы узреть истинное чудо. В высокой приливной воде показалось лицо – огромное, текучее, пенно-серое. Одна из опор, глубоко уходившая в мягкий речной ил, образовывала его рот, глазами же были два водоворота справа и слева за нею. Обломки с поверхности воды в этом месте исчезли, отчего черты лица обрели четкость и чистоту.

– Придите ко мне, дети мои, – раздался голос, столь низкий, что и не расслышишь.

И дивные обитатели вод откликнулись на зов Старого Батюшки. Прыгая, извиваясь, ртутью скользя меж бревен, досок и лодок вверх и вниз по течению, они собрались вокруг лика Темзы, словно огромная рыбья стая, принялись резвиться близ дощатых волноломов, защищавших каменные быки, и подняли кверху тучи брызг.

Соприкоснувшись с пеклом Пожара, брызги со злобным шипеньем обратились в пар. Конечно, обычной воде Дракона не остановить, но настоящая, невидимая глазу битва была куда более внушительна, и дети Темзы чувствовали это всею душой. Они были Батюшкой Темзой в той же мере, в какой листья есть дерево, на коем растут. Именно в них заключалась его сила. Собрав эту силу воедино, он направил ее вверх, на врага.

Огонь и вода… Сухой жар против холодной влаги, стихийные и алхимические антиподы… В месте их столкновения воздух подернулся рябью и словно бы раскололся напополам. Древние камни Моста дрогнули в гнездах, сжимаясь и расширяясь, утрачивая твердость… но натиск выдержали. Что и говорить, Лондонский мост славился вовсе не хрупкостью!

Дракон громогласно взревел, взметнув ввысь языки пламени. Ответ Батюшки Темзы был безмолвен, но тверд. Здесь, в этом месте, силы их были равны, и воле реки Пожар перечить не мог.

«Дальше тебе ходу нет».

Злобно ворча, Дракон поумерил пыл и отступил. Дома вокруг полыхали, с грохотом рушились в воду, но брешь стойко держалась, преграждая путь юрким искрам. Южная часть Моста и оберегаемый ею Саутуарк остались целы.

Исчерпавший все силы до капли, Батюшка Темза утомленно отхлынул назад. Отступая от северного берега, речные воды обнажили илистое дно. В иссушающем буйстве Пожара ил на глазах высыхал, твердел, а люди лихорадочно продолжали поднимать воду Темзы наверх, наполнять ею ведра и бочки пожарных телег и везти их к линии фронта, дабы битва могла продолжаться.

Да, Пожар не сумел переправиться за реку, однако на севере лежал целый Сити, а его Батюшка Темза от бедствия уберечь не мог.



С приходом ночи люди, взиравшие вниз со стен Тауэра, смогли разглядеть облик зверя, с которым ведут бой. На восток он продвигается медленно, с великим трудом отвоевывая каждую пядь земли. На западе – уже овладел половиной берега. Однако ветер, подувший вначале с севера, а после с юга, гонит пламя от пристаней вверх, к нетронутым улицам вдали от воды.

Огромная огненная дуга движется через весь Сити, затмевая саму луну. За этой идущей вперед стеной мерцают зловещим багрянцем тылы – жалкие руины церквей, домов и залов ливрейных компаний.

Сотни сгоревших, тысячи лишившихся крова… и конца всему этому не видать.

Дракон, довольно рыча, играет мускулами в темных проулках. Во исполнение закона, предписывающего ради удобства и безопасности горожан освещать по ночам определенные улицы, в нетронутых частях Сити еще горят свечи и фонари. Их крохотные огоньки манят зверя к себе, суля, что вскоре и они сольются с его мощью, пуще прежнего распалят его ярость.

Ибо чем больше он пожрет, тем большего алчет – и тем больше набирает силы.




Часть вторая. Сей кровопийца 1648–1649 гг.


Король. Покажите же мне то Высшее Правосудие, что не нуждается в доводах Разума.

Лорд-председатель. Вот оно, сэр – это Общины Англии.

    «Король Карл пред Высоким судом правосудия».

Халцедоновый Чертог, Лондон, 3 октября 1648 г.

Мертвую тишь ночного сада нарушало лишь негромкое журчание Уолбрука – реки, давным-давно ушедшей под землю, забытой Лондоном и ныне ставшей частью Халцедонового Чертога. Ни лордов и леди, гуляющих по дорожкам за тихой беседой, ни игры музыкантов… Волшебные огни, что освещали сад, выстроились над головой в звездную реку, точно указывая Луне путь.

Однако Луна в их указаниях не нуждалась. Путь сей она проделывала не раз и не два – каждый год, в этот октябрьский день. Для этого она облачилась в простое свободное платье, реликвию прежней эпохи, из белой парчи, не украшенной ни вышивкой, ни самоцветами, а ноги ее были босы. В эту ночь сад принадлежал только ей. Сегодня ее не потревожит никто.

Нужное место находилось не в центре сада, но в одном из укромных его уголков. Иллюзий Луна отнюдь не питала: скорби ее не разделит никто из придворных, ведь сердца дивных так ветрены… но не всегда. Стоит им полюбить – страсть их не угасает со временем.

Обелиск стоял под сенью вечно цветущих яблонь, среди ковра из яблоневых лепестков. Да, Луна могла бы поставить здесь статую, но это было бы слишком. Вдобавок, его лицо и без того никогда не померкнет в ее памяти.

Преклонив колени у могилы Майкла Девена, смертного человека, которого когда-то – и до сих пор – любила, Луна поцеловала кончики пальцев и коснулась ими холодного мрамора. Откуда-то изнутри, из потаенных глубин души, нахлынула боль. Нечасто Луна давала ей волю или хотя б позволяла себе вспомнить о ней – иначе и не заметишь, как превратишься вот в это, в телесную оболочку, не содержащую ничего, кроме скорби. Сейчас ее печаль была так же горька, как и в ночь его смерти. Такова цена ее выбора, такова цена ее любви.

– Мне так не хватает тебя, сердце мое, – шепнула она обелиску. Сколько же раз ей уже довелось повторить сей рефрен? – Бывает, ночами мне кажется, что я отдала бы все, только бы снова увидеть тебя… услышать твой голос… почувствовать прикосновение.

Казалось, от этой тоски ноет все тело. Никогда впредь не знать ей ни его объятий, ни тепла его рук. И никому иному места его не занять: Энтони – вовсе не Майкл Девен и не станет им никогда. Принося клятву в том, что рядом, у трона, всегда будет смертный, правящий Халцедоновым Двором вместе с ней, Луна прекрасно это понимала. И учредила титул Принца Камня, дабы смягчить удар перемен, дабы с чистой душой полагать сие положение должностью, которую может занять любой смертный. Любой, а вовсе не только ее консорт со всем, что это подразумевает.

Энтони все понял. И Майкл понимал – ведь он сознавал, что не вечен. Слишком долгая жизнь среди дивных сломит любого, как он ни крепок разумом. Да, время, проведенное ее Принцами при дворе, вкупе с толикой чар замедляло течение жизни – Энтони в свои сорок выглядел десятью годами моложе – и все же они неотвратимо старели и умирали.

Трава щекотала кожу сквозь платье.

– Нам нужно время, – пробормотала Луна, машинально погрузив пальцы в прохладную рыхлую землю. – Время, чтобы разведать путь, которым я слепо иду. Заявлять, что наш двор стоит за согласие меж дивных и смертных, служит мостом меж двух миров – все это прекрасно… но как? Как мне помочь им, не лишая их права на выбор? Как они могут помочь нам, если даже не знают о нас?

Замени «помощь» словом «использование» – все было бы много проще. Подобные настроения процветали при дворе до сих пор, и вовсе не только из-за козней Никневен. Сама Луна изо всех сил старалась добиться перемен, не переступая сей грани… и ничего, ничего-то из этого не выходило.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=51747195) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Левеллеры [буквально – уравнители (англ.)] – радикальная политическая партия, требовавшая сосредоточения всей полноты власти в руках народа, управления через ежегодно избираемых представителей, свободы в промышленности, обложения налогами по доходам и законодательной передачи земли в вечное пользование земледельцам. Здесь и далее – примеч. пер.




2


В Англии, а затем Великобритании – эквивалент рыцарского звания для женщин.




3


В английском фольклоре – одна из разновидностей домового.




4


В английском фольклоре – мифическое существо, черный пес с горящими глазами, огромными клыками и когтями; предвестник несчастий и скорой смерти.




5


В данном случае – великий поэт, бард (ирл.).




6


В английском и шотландском фольклоре – злобные создания, обитающие в древних замках и дозорных башнях на границе, где творились преступления и проливалась кровь; сродни так называемым красным колпакам.




7


То есть, сторонниками Национального Ковенанта, манифеста шотландского национального движения в защиту пресвитерианства, сплотившего шотландцев в борьбе против абсолютистской политики Карла I.




8


Карл I считал епископов необходимыми для королевского контроля над церковью и, будучи главой епископальной англиканской церкви, признать ликвидации епископата в Шотландии не мог.




9


Сиды, или ши, в фольклоре Шотландии и Ирландии – волшебные существа, эльфы, обитающие внутри полых холмов, в пещерах, расщелинах скал, а иногда на чудесных островах в океане.




10


В английском фольклоре – добродушное волшебное существо сродни домовым-брауни.




11


Ганканах, или ганконер, в ирландском фольклоре – сладкоречивое волшебное существо в мужском облике, соблазняющее смертных женщин.




12


Корабельная подать (или корабельные деньги) – старинная повинность прибрежных графств снаряжать для обороны страны определенное число военных кораблей. В период единоличного правления Карл I превратил ее в денежный сбор и пытался распространить на внутренние графства страны.




13


Рыцарская повинность (или «опись рыцарского имущества», англ. – Distraint of Knighthood) – закон, обязывавший всех землевладельцев, имеющих определенный ежегодный доход, присутствовать на коронации, чтоб быть посвященными в рыцари. Воспользовавшись этим законом, давно вышедшим из обихода, но и не отмененным, Карл I обложил крупными штрафами за уклонение от принятия рыцарского звания всех, кто, подпадая под действие закона, не явился на его коронацию.




14


Пошлина на привозное вино и процент со стоимости любого ввозимого в страну товара, форма субсидий в пользу Короны, являющихся не обязанностью, но добровольным даром подданных. Назначение потонного и пофунтового сбора находилось в компетенции английского парламента. Карлу I права на данный сбор предоставлено не было, однако король продолжал взимать данный сбор без согласия парламентариев.




15


Хобтраш, в английском фольклоре – дружелюбный, порой проказливый дух сродни хобам и хобгоблинам, привязанный к определенной местности.




16


Il Veloce (ит.) – Быстрый.




17


Валлийское название эльфов и фей, «малого народца».




18


Билль об опале (англ. «bill of attainder») – законодательный акт парламента, вступавший в действие в том порядке, в котором получали юридическую силу другие парламентские законы, а также при условии одобрения его королем. Посредством данного законодательного акта Палата общин могла объявить государственной изменой деяния, которые не рассматривались в английском праве как таковая. Более того, билль об опале допускал осуждение того или иного лица за деяние, которое в момент его совершения вовсе не считалось в английском праве преступлением. По сути, билль об опале передавал функции определения вины и вынесения приговора от судебных органов законодательным.




19


Вольный перевод псалма 145, стих 3. Синодальный перевод: «Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения».




20


Список злоупотреблений королевской власти из 204 пунктов, переданный королю Англии Карлу I Стюарту английским парламентом 1 декабря 1641 г., причем его текст парламентарии начали распространять, не дожидаясь официального ответа короля.




21


Четыре юридических палаты, традиционная форма самоорганизации юридического сообщества Англии и Уэльса.




22


Здесь – английские роялисты, сторонники англиканской церкви и Карла I.




23


«Год чудес» (лат.).




24


Уэрри, или верея – небольшая лодка, ялик для перевозки пассажиров в пределах гавани или через реки.




25


В английском и шотландском фольклоре – водяные духи сродни нимфам, невысокого роста, холоднокровные, испаряющиеся на солнце.




26


В английском фольклоре драки – водяные духи, завлекающие в свои подводные жилища женщин, превратившись в деревянное блюдо или чашу, плывущую по воде.




27


Ливрейные компании Лондонского Сити – торговые ассоциации, пришедшие на смену средневековым гильдиям. Названия почти всех их состоят из слов «Почтенная компания…» (англ. Worshipful Company of…) с добавлением наименования соответствующего ремесла, торговли или профессии. Отличались, в числе прочего, изысканными церемониальными одеждами (ливреями), которые их официальные представители надевали для торжественных церемоний.




28


В описываемые времена за столом, как правило, пользовались личными ножами.