Книга - Доказательство Рая. Реальный опыт нейрохирурга

Доказательство Рая. Реальный опыт нейрохирурга
Эбен Александер


В этой книге доктор Эбен Александер, нейрохирург с 25-летним стажем, профессор, преподававший в Гарвардской медицинской школе и других крупных американских университетах, делится с читателем впечатлениями о своем путешествии на тот свет. Его случай уникален. Пораженный внезапной и необъяснимой формой бактериального менингита, он чудесным образом исцелился после семидневной комы. Высокообразованный медик с огромным практическим опытом, который прежде не только не верил в загробную жизнь, но и мысли о ней не допускал, испытал перемещение своего «я» в высшие миры и столкнулся там с такими поразительными явлениями и откровениями, что, вернувшись к земной жизни, счел своим долгом ученого и врачевателя поведать о них всему миру.





Эбен Александер

Доказательство Рая. Реальный опыт нейрохирурга



Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.




Пролог


Человек должен видеть вещи, как они есть, а не так, как он хочет их видеть.

    Альберт Эйнштейн (1879 – 1955)

Маленьким я часто летал во сне. Обычно это происходило так. Мне снилось, будто я стою ночью в нашем дворе и смотрю на звезды, а потом вдруг отделяюсь от земли и медленно поднимаюсь вверх. Первые несколько дюймов подъема в воздух происходили самопроизвольно, без какого-либо участия с моей стороны. Но вскоре я заметил, что чем выше поднимаюсь, тем больше полет зависит от меня, точнее, от моего состояния. Если я бурно ликовал и возбуждался, то внезапно падал вниз, сильно ударяясь о землю. Но если я воспринимал полет спокойно, как нечто естественное, то стремительно уносился все выше и выше в звездное небо.

Возможно, отчасти из-за этих полетов во сне впоследствии у меня развилась страстная любовь к самолетам и ракетам – и вообще к любым летательным аппаратам, что могли снова подарить мне ощущение необъятного воздушного простора. Когда мне доводилось летать с родителями, то, каким бы дальним ни был перелет, меня невозможно было оторвать от иллюминатора. В сентябре 1968 года, в возрасте четырнадцати лет, я отдал все свои деньги, заработанные стрижкой лужаек, на занятия по управлению планером, которые вел один парень по имени Гус Стрит на Строберри-Хилл, небольшом «летном поле», заросшем травой, недалеко от моего родного городка Уинстон-Салем, Северная Каролина. До сих пор помню, как взволнованно колотилось мое сердце, когда я потянул на себя темно-красную круглую ручку, которая отцепила трос, соединяющий меня с самолетом-буксировщиком, и мой планер выкатился на взлетное поле. Впервые в жизни я испытал незабываемое чувство полной самостоятельности и свободы. Большинство моих друзей именно за это и любили бешеную езду на автомобиле, но, на мой взгляд, ничто не могло сравниться с восторгом от полета на высоте в тысячу футов.

В 1970-х годах, во время обучения в колледже университета Северной Каролины, я стал заниматься парашютным спортом. Наша команда казалась мне чем-то вроде тайного братства – ведь мы обладали особенными знаниями, не доступными всем остальным. Первые прыжки дались мне с большим трудом, меня одолевал настоящий страх. Но к двенадцатому прыжку, когда я шагнул за дверцу самолета, чтобы пролететь в свободном падении больше тысячи футов, прежде чем раскрою парашют (это был мой первый затяжной прыжок), я уже чувствовал себя уверенно. В колледже я совершил 365 прыжков с парашютом и налетал больше трех с половиной часов в свободном падении, выполняя в воздухе акробатические фигуры с двадцатью пятью товарищами. И хотя в 1976 году я перестал заниматься прыжками, мне продолжали сниться радостные и очень живые сны про скайдайвинг.

Больше всего мне нравилось прыгать ближе к вечеру, когда солнце начинало клониться к горизонту. Трудно описать мои чувства во время таких прыжков: мне казалось, что я все ближе и ближе подходил к тому, что невозможно определить, но чего я неистово жаждал. Это таинственное «нечто» не было восторженным ощущением полного одиночества, потому что обычно мы прыгали группами по пять, шесть, десять или двенадцать человек, составляя в свободном падении различные фигуры. И чем сложнее и труднее была фигура, тем больший восторг меня охватывал.

В 1975 году прекрасным осенним днем мы с ребятами из университета Северной Каролины и несколькими друзьями из Центра парашютной подготовки собрались потренироваться в групповых прыжках с построением фигур. Во время предпоследнего прыжка с легкого самолета D-18 «Бичкрафт» на высоте 10 500 футов мы делали снежинку из десяти человек. Нам удалось собраться в эту фигуру еще до отметки в 7000 футов, то есть мы целых восемнадцать секунд наслаждались полетом в этой фигуре, падая в разрыв между громадами высоких облаков, после чего на высоте 3500 футов разжали руки, отклонились друг от друга и раскрыли парашюты.

К моменту нашего приземления солнце стояло уже очень низко, над самой землей. Но мы быстро забрались в другой самолет и снова взлетели, так что нам удалось захватить последние лучи солнца и совершить еще один прыжок до его полного заката. На этот раз в прыжке участвовали двое новичков, которым впервые предстояла попытка присоединиться к фигуре, то есть подлететь к ней снаружи. Конечно, проще всего быть основным, базовым парашютистом, потому что ему нужно просто лететь вниз, тогда как остальным членам команды приходится маневрировать в воздухе, чтобы добраться до него и сцепиться с ним руками. Тем не менее оба новичка радовались трудному испытанию, как и мы, уже опытные парашютисты: ведь обучив молодых ребят, впоследствии мы вместе с ними могли совершать прыжки с еще более сложными фигурами.

Из группы в шесть человек, которой предстояло изобразить звезду над взлетно-посадочной полосой маленького аэродрома, расположенного вблизи городка Роанок-Рапидс, Северная Каролина, я должен был прыгать последним. Передо мной шел парень по имени Чак. Он обладал большим опытом в воздушной групповой акробатике. На высоте 7500 футов нас еще освещало солнце, но внизу уже поблескивали уличные фонари. Я всегда любил прыжки в сумерках, и этот обещал быть просто замечательным.

Мне предстояло покинуть самолет примерно через секунду после Чака, и чтобы догнать остальных, падение мое должно было проходить очень стремительно. Я решил нырнуть в воздух, как в море, вниз головой и в этом положении пролететь первые секунд семь. Это позволило бы мне падать почти на сто миль в час быстрее, чем мои товарищи, и оказаться на одном уровне с ними сразу после того, как они начнут сооружать звезду.

Обычно во время таких прыжков, спустившись до высоты 3500 футов, все парашютисты расцепляют руки и расходятся как можно дальше друг от друга. Затем каждый взмахивает руками, подавая сигнал, что готов раскрыть свой парашют, смотрит наверх, чтобы убедиться, что над ним никого нет, и только потом дергает за вытяжной трос.

– Три, два, один… Марш!

Один за другим самолет покинули четыре парашютиста, за ними и мы с Чаком. Летя вниз головой и набирая скорость в свободном падении, я ликовал, что уже второй раз за день вижу заход солнца. Приближаясь к команде, я уже собирался резко затормозить в воздухе, выбросив руки в стороны – у нас были костюмы с крыльями из ткани от запястий до бедер, которые создавали мощное сопротивление, полностью раскрываясь на большой скорости.

Но мне не пришлось этого сделать.

Отвесно падая в направлении фигуры, я заметил, что один из ребят приближается к ней слишком быстро. Не знаю, может быть, его напугал стремительный спуск в узкий разрыв между облаками, напомнив, что он со скоростью двести футов в секунду мчится навстречу гигантской планете, плохо различимой в сгущающейся темноте. Так или иначе, но вместо того, чтобы медленно присоединиться к группе, он вихрем налетел на нее. И пять оставшихся парашютистов беспорядочно закувыркались в воздухе. К тому же они были слишком близко друг к другу.

Этот парень оставил за собой мощный турбулентный след. Этот воздушный поток очень опасен. Стоит другому парашютисту попасть в него, как скорость его падения стремительно возрастет, и он врежется в того, кто находится под ним. Это в свою очередь придаст сильное ускорение обоим парашютистам и швырнет их на того, кто еще ниже. Короче, произойдет страшная трагедия.

Изогнувшись, я отклонился от беспорядочно падающей группы и маневрировал до тех пор, пока не оказался прямо над «точкой», магическим пунктом на земле, над которым мы должны были раскрыть парашюты и начать медленный двухминутный спуск.

Я повернул голову и с облегчением увидел, что остальные прыгуны уже отдаляются друг от друга. Среди них был и Чак. Но, к моему удивлению, он двигался в моем направлении и скоро завис прямо подо мной. Видимо, во время беспорядочного падения группа прошла высоту 2000 футов быстрее, чем ожидал Чак. А может, он считал себя везунчиком, который может и не соблюдать установленных правил.

«Он не должен меня увидеть!» Не успела эта мысль промелькнуть у меня в голове, как за спиной Чака рванул вверх цветной вытяжной парашют. Парашют поймал обтекающий Чака ветер, дувший со скоростью сто двадцать миль в час, и понес его на меня, одновременно вытягивая основной парашют.

С момента, когда над Чаком раскрылся вытяжной парашют, у меня оставались какие-то доли секунды, чтобы среагировать. Меньше чем через секунду я должен был врезаться в его основной парашют и, скорее всего, в него самого. Если на такой скорости я налечу на его руку или ногу, то просто оторву ее и при этом сам получу роковой удар. Если же мы столкнемся телами, то неизбежно разобьемся.

Говорят, в подобных ситуациях кажется, что все происходит намного медленнее, и это верно. Мой мозг фиксировал происходящее, которое заняло всего несколько микросекунд, но воспринимал его наподобие фильма с замедленной съемкой.

Как только над Чаком взметнулся вытяжной парашют, мои руки сами собой прижались к бокам, и я перевернулся вниз головой, слегка изогнувшись. Изгиб тела позволил немного прибавить скорости. В следующее мгновение я сделал резкий рывок в сторону по горизонтали, отчего мое тело превратилось в мощное крыло, что позволило пулей пронестись мимо Чака как раз перед его раскрывшимся основным парашютом.

Я промчался мимо него на скорости больше ста пятидесяти миль в час, или двести двадцать футов в секунду. Вряд ли он успел заметить выражение моего лица. Иначе он увидел бы на нем невероятное изумление. Каким-то чудом мне удалось за считаные доли секунды среагировать на ситуацию, которая, будь у меня время на обдумывание, показалась бы просто неразрешимой!

И все же… И все же я с ней справился, и в результате мы с Чаком благополучно приземлились. У меня создалось впечатление, что, столкнувшись с экстремальной ситуацией, мой мозг сработал как какой-то сверхмощный вычислитель.

Как это случилось? За время более чем двадцатилетней работы нейрохирургом – когда я изучал мозг, наблюдал за его работой и производил на нем операции – я часто задавался этим вопросом. И в итоге пришел к выводу, что мозг является настолько феноменальным органом, что мы даже не догадываемся о его невероятных способностях.

Сейчас-то я уже понимаю, что настоящий ответ на этот вопрос гораздо более сложный и принципиально иной. Но чтобы осознать это, мне пришлось пережить события, полностью изменившие мою жизнь и мировоззрение. Данная книга и посвящена этим событиям. Они доказали мне, что, каким бы замечательным органом ни был мозг человека, не он спас меня в тот роковой день. То, что вмешалось в действие в ту секунду, когда уже начал раскрываться основной парашют Чака, было другой, глубоко скрытой стороной моей личности. Это она сумела так мгновенно сработать, потому что, в отличие от моего мозга и тела, существует вне времени.

Это она заставляла меня, мальчишку, так рваться в небо. Это не только самая развитая и мудрая сторона нашей личности, но и самая глубинная, сокровенная. Однако большую часть моей взрослой жизни я в это не верил.

Однако теперь верю, и из дальнейшего рассказа вы поймете почему.


* * *

Моя профессия – нейрохирург.

В 1976 году я окончил университет Северной Каролины в Чэпел-Хилл по специальности химика и в 1980-м получил степень доктора в Медицинской школе Дьюкского университета. Одиннадцать лет, включая обучение в Медицинской школе, затем ординатуру в Дьюке, а также работу в Массачусетской общей больнице и в Медицинской школе Гарварда, я специализировался в нейроэндокринологии, изучал взаимодействие между нервной системой и эндокринной, состоящей из желез, вырабатывающих различные гормоны и регулирующих деятельность организма. Два года из этих одиннадцати лет я исследовал патологическую реакцию кровеносных сосудов определенных участков мозга при разрыве аневризмы – синдрома, известного как церебральный вазоспазм.

Окончив аспирантуру по специальности цереброваскулярной нейрохирургии в городе Ньюкасл-на-Тайне в Великобритании, я пятнадцать лет занимался преподавательской деятельностью в Гарвардской медицинской школе в должности адъюнкт-профессора по неврологии. За эти годы я прооперировал огромное количество пациентов, многие из которых поступали с крайне тяжелыми и опасными для жизни заболеваниями мозга.

Большое внимание я уделял изучению передовых методов лечения, в частности стереотаксической радиохирургии, которая позволяет хирургу локализованно воздействовать на определенную точку мозга радиационными лучами, не затрагивая окружающих тканей. Я принимал участие в развитии и использовании магнитно-резонансной томографии, которая представляет собой один из современных методов исследования опухолей мозга и различных нарушений его сосудистой системы. В течение этих лет я написал, один или в соавторстве с другими учеными, более ста пятидесяти статей для серьезных медицинских журналов и более двухсот раз выступал с докладами о своей работе на научно-медицинских конференциях по всему миру.

Одним словом, я целиком посвятил себя науке. Я считаю большой жизненной удачей то, что мне удалось найти свое призвание – познавая механизм функционирования организма человека, в особенности его мозга, врачевать людей с использованием достижений современной медицины. Но что не менее важно, я женился на замечательной женщине, подарившей мне двух прекрасных сыновей, и, хотя работа отнимала у меня достаточно много времени, я никогда не забывал о семье, которую всегда считал еще одним благословенным даром судьбы. Одним словом, моя жизнь складывалась очень удачно и счастливо.

Однако 10 ноября 2008 года, когда мне было пятьдесят четыре, удача, казалось, изменила мне. В результате очень редкого заболевания я на целых семь дней погрузился в кому. Все это время мой неокортекс – новая кора, то есть верхний слой полушарий мозга, который, в сущности, и делает нас людьми, – был отключен, не действовал, практически не существовал.

Когда у человека отключается мозг, он тоже перестает существовать. При моей специальности мне приходилось слышать множество рассказов людей, переживших необычный опыт, как правило после остановки сердца: якобы они оказывались в каком-то таинственном и прекрасном месте, разговаривали с умершими родственниками и даже лицезрели самого Господа Бога.

Все эти рассказы, конечно, были очень интересными, но, на мой взгляд, представляли собой фантазии, чистый вымысел. Что вызывает эти «потусторонние» переживания, о которых говорят люди, пережившие клиническую смерть? Я ничего не утверждал, но в глубине души был уверен, что они связаны с какими-то нарушениями в работе мозга. Все наши переживания и представления берут начало в сознании. Если же мозг парализован, отключен, вы не можете находиться в сознании.

Потому что мозг – это механизм, который прежде всего продуцирует сознание. Разрушение этого механизма означает смерть сознания. При всем невероятно сложном и таинственном функционировании мозга это просто как дважды два. Выдерните шнур из розетки, и телевизор перестанет работать. И шоу заканчивается, как бы оно вам ни нравилось. Приблизительно так я сказал бы до того, как отключился мой собственный мозг.

Во время комы мой мозг не то чтобы работал неправильно – он вообще не работал. Сейчас я думаю, что именно полностью не функционирующий мозг и повлек за собой глубину и интенсивность опыта клинической смерти (ОКС), который я перенес во время комы. Большинство рассказов об ОКС получены от людей, переживших временную остановку сердца. В этих случаях неокортекс тоже на время отключается, но не подвергается необратимым повреждениям – в том случае, если не позже чем через четыре минуты поступление насыщенной кислородом крови в мозг восстанавливается при помощи сердечно-легочной реанимации или благодаря самопроизвольному восстановлению сердечной деятельности. Но в моем случае неокортекс не подавал признаков жизни! Я столкнулся с реальностью мира сознания, который существовал абсолютно независимо от моего бездействующего мозга.

Личный опыт клинической смерти стал для меня настоящим взрывом, потрясением. Как нейрохирург, имеющий за плечами большой стаж научной и практической работы, я лучше других мог не только верно оценить реальность испытанного мной, но и сделать соответствующие выводы.

Эти выводы невероятно важны. Мой опыт показал мне, что смерть организма и мозга не означает смерть сознания, что человеческая жизнь продолжается и после погребения его материального тела. Но самое важное – она продолжается под пристальным взглядом Бога, Который любит всех нас и заботится о каждом из нас и о том мире, куда в конечном счете идет сама вселенная и все, что в ней есть.

Мир, где я оказался, был реальным – настолько реальным, что по сравнению с этим миром жизнь, которую мы ведем здесь и сейчас, является полностью призрачной. Однако это не означает, что я не дорожу своей теперешней жизнью. Напротив, я ценю ее еще больше, чем прежде. Потому что теперь я понимаю ее истинное значение.

Жизнь не является чем-то бессмысленным. Но отсюда мы не в состоянии это понять, во всяком случае, далеко не всегда. История происшедшего со мной за время пребывания в коме исполнена глубочайшего смысла. Но рассказать о ней довольно трудно, так как она слишком чужда нашим привычным представлениям. Я не могу кричать о ней на весь мир. Вместе с тем мои выводы основаны на медицинском анализе и знании самых передовых концепций науки о мозге и сознании. Осознав истину, лежащую в основе моего путешествия, я понял, что просто обязан поведать о ней. Сделать это самым достойным образом стало для меня главной задачей.

Это не значит, что я оставил научную и практическую деятельность нейрохирурга. Просто теперь, когда мне выпала честь понять, что наша жизнь не заканчивается со смертью тела и мозга, я считаю своим долгом, своим призванием рассказать людям о том, что видел за пределами своего тела и этого мира. Особенно важным мне представляется сделать это для тех, кто слышал рассказы о подобных моему случаях и хотел бы им верить, но что-то мешает этим людям целиком принять их на веру.

Моя книга и заключенное в ней духовное послание обращено в первую очередь именно им. Мой рассказ невероятно важен и при этом полностью правдив.




Глава 1

Боль


Линчберг, Вирджиния,

10 ноября 2008 года

Я проснулся и открыл глаза. В темноте спальни всмотрелся в красные цифры электронных часов – 4:30 утра – это на час раньше, чем я обычно встаю, учитывая, что мне предстоит час десять добираться на машине из нашего дома в Линчберге до места моей работы – Специализированного фонда ультразвуковой хирургии в Шарлоттсвиле. Жена Холли продолжала крепко спать.

Около двадцати лет я работал нейрохирургом в большом городе Бостоне, но в 2006 году со всем семейством перебрался в гористую часть штата Вирджиния. Мы с Холли познакомились в октябре 1977-го, через два года после того, как одновременно окончили колледж. Она готовилась получить степень магистра изобразительных искусств, я учился в медицинской школе. Пару раз она встречалась с моим бывшим соседом по комнате Виком. Однажды он привел ее познакомить нас, наверное, хотел похвастаться. Когда они уходили, я пригласил Холли заходить в любое время, добавив, что не обязательно вместе с Виком.

В наше первое настоящее свидание мы поехали на вечеринку в Шарлотт, Северная Каролина, по два с половиной часа езды туда и обратно. У Холли был ларингит, так что во время пути говорил в основном я. Мы поженились в июне 1980 года в епископальной церкви Святого Томаса в Виндзоре, Северная Каролина, и вскоре после этого переехали в Дарем, где сняли квартиру в доме «Ройал Оукс»[1 - Ройал Оукс – королевские дубы (англ.).], так как я стажировался в хирургии в университете Дьюка.

Наш дом был далеко не королевским, да и дубов я что-то не замечал. Денег у нас было очень мало, но мы были так заняты – и так счастливы, – что это нас не заботило. В один из первых наших отпусков, который выпал на весну, мы погрузили в машину палатку и отправились в поездку вдоль атлантического побережья Северной Каролины. Весной в тех местах видимо-невидимо всякой кусачей мошкары, и палатка была не слишком надежным убежищем от ее грозных полчищ. Но все равно нам было весело и интересно. Однажды, плавая у острова Окракок, я придумал способ ловить голубых крабов, которые поспешно удирали, пугаясь моих ног. Мы привезли большой пакет крабов в мотель «Пони Айленд», где остановились наши друзья, и зажарили их на гриле. Угощения хватило на всех. Несмотря на строгую экономию, вскоре мы обнаружили, что деньги подходят к концу. В это время мы гостили у наших близких друзей Билла и Пэтти Уилсон, и они пригласили нас на игру в бинго. На протяжении десяти лет каждое лето по четвергам Билл ездил в клуб, но никогда не выигрывал. А Холли играла впервые. Назовите это везением новичка или вмешательством провидения, но она выиграла двести долларов, что для нас было равносильно двум тысячам. Эти деньги позволили нам продолжить путешествие.

В 1980-м я получил степень доктора медицинских наук, а Холли – свою степень и стала работать художницей и преподавать. В 1981 году я провел в Дьюке свою первую самостоятельную операцию на мозге. Наш первенец Эбен IV родился в 1987 году в родильном доме Принцессы Марии в Ньюкасле-на-Тайне в Северной Англии, где я занимался в аспирантуре проблемами мозгового кровообращения. А младший сын Бонд – в 1988-м в Женской больнице Бригэма в Бостоне.

Я с любовью вспоминаю те пятнадцать лет, что я работал в Гарвардской медицинской школе и в Женской больнице Бригэма. Наша семья вообще ценит то время, когда мы жили в районе Большого Бостона. Но в 2005-м мы с Холли решили, что настало время вернуться на юг. Мы хотели жить ближе к своим родителям, а я видел в переезде также возможность приобрести большую самостоятельность, чем имел в Гарварде. И вот весной 2006-го мы начали новую жизнь в Линчберге, расположенном в гористой части Вирджинии. Это была спокойная и размеренная жизнь, к которой и я, и Холли привыкли с детства.


* * *

Я некоторое время тихо лежал, пытаясь понять, что меня разбудило. Накануне, в воскресенье, стояла типичная для вирджинской осени погода – солнечная, ясная и прохладная. Мы с Холли и десятилетним Бондом ходили к соседям на барбекю. Вечером разговаривали по телефону с Эбеном (ему было уже двадцать), который учился на первом курсе Делаварского университета. Единственная маленькая неприятность этого дня заключалась в том, что все мы еще не избавились от легкой респираторной инфекции, которую где-то подцепили на прошлой неделе. К вечеру у меня заболела спина, и я немного прогрелся в теплой ванне, после чего боль, казалось, утихла. Я думал, не мог ли я так рано проснуться от того, что во мне еще бродит эта несчастная инфекция.

Я слегка пошевелился, и спину пронзила боль – гораздо более резкая, чем накануне вечером. Определенно, это давал себя знать вирус. Чем больше я приходил в себя ото сна, тем сильнее становилась боль. Снова заснуть я не мог, а до ухода на работу оставался еще целый час, поэтому я решил опять принять теплую ванну. Я сел, спустил ноги на пол и встал.

И сразу боль нанесла мне еще один удар – я почувствовал в основании позвоночника тупую болезненную пульсацию. Решив не будить Холли, я медленно побрел по коридору в ванную, не сомневаясь, что от тепла мне сразу станет лучше. Но я ошибся. Ванна наполнилась только наполовину, а я уже понял, что допустил ошибку. Боль стала настолько острой, что я подумал, не придется ли мне звать Холли, чтобы она помогла мне вылезти из ванны.

До чего же нелепо! Я вытянул руку и ухватился за полотенце, которое висело на вешалке прямо надо мной. Сдвинув его поближе к стене, чтобы не сорвать вешалку, я начал осторожно подтягиваться.

И снова меня пронзила такая сильная боль, что я задохнулся. Это, конечно, был не грипп. Но тогда что? Кое-как выбравшись из скользкой ванны, я накинул махровый халат, еле-еле дотащился до спальни и упал на кровать. Все тело мое было мокрым от холодного пота.

Холли пошевелилась и повернулась ко мне:

– В чем дело? Который час?

– Не знаю. У меня очень болит спина.

Холли стала массировать мне спину. Мне стало немного легче. Как правило, медики не любят болеть, и я – не исключение. Какое-то время я был уверен, что боль – и ее неведомая причина – наконец исчезнут совсем. Но к половине седьмого, когда мне нужно было ехать на работу, я едва не выл от боли и практически не мог двигаться.

Через час к нам вошел Бонд, страшно удивленный тем, что я еще дома.

– Что случилось?

– Папа плохо себя чувствует, милый, – сказала Холли.

Я лежал в постели, опираясь на подложенные подушки. Бонд подошел и начал бережно массировать мне виски.

От его прикосновений мою голову будто током пронзило. Я вскрикнул. Удивленный моей реакцией, Бонд отшатнулся.

– Все в порядке, – успокоила его встревоженная Холли. – Это не из-за тебя, просто у папы ужасно болит голова. – Затем я услышал, как она говорит скорее себе, чем мне: – Пожалуй, нужно вызвать скорую.

Еще больше, чем болеть, врачи не любят быть в роли пациента. Я сразу представил себе дом, полный врачей неотложной помощи, стандартные вопросы, отправку в больницу, оформление документов… Я думал, что вскоре мне станет лучше и я пожалею, что мы вызвали скорую помощь.

– Не надо, ничего страшного, – сказал я. – Сейчас мне больно, но скоро должно стать легче. А ты лучше помоги Бонду собраться в школу.

– Эбен, я все-таки думаю…

– Все будет в порядке, – прервал я ее, пряча лицо в подушку. От боли я все еще не мог шевельнуться. – Серьезно, не надо звонить. Я не настолько болен. Всего лишь мышечный спазм в нижней части спины и головная боль.

Холли неохотно оставила меня, спустилась с Бондом вниз, накормила его завтраком, после чего отправила к остановке, где мальчиков забирал школьный автобус. Когда Бонд выходил из дому, я вдруг подумал, что если у меня что-то серьезное и я все-таки окажусь в больнице, то сегодня не увижу его. Я собрал все свои силы и крикнул:





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/e-aleksander/dokazatelstvo-raya-realnyy-opyt-neyrohirurga/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Ройал Оукс – королевские дубы (англ.).