Книга - Месмеризм и конец эпохи Просвещения во Франции

Месмеризм и конец эпохи Просвещения во Франции
Роберт Дарнтон


Studia religiosa
В начале 1778 года в Париж прибыл венский врач Франц Антон Месмер. Обосновавшись в городе, он начал проповедовать, казалось бы, довольно странную теорию исцеления, которая почти мгновенно овладела сознанием публики. Хотя слава Месмера оказалась скоротечна, его учение сыграло важную роль в смене общественных настроений, когда «век разума» уступил место эпохе романтизма. В своей захватывающей работе гарвардский профессор Роберт Дарнтон прослеживает связи месмеризма с радикальной политической мыслью, эзотерическими течениями и представлениями о науке во Франции XVIII века. Впервые опубликованная в 1968 году, эта книга стала первым и до сих пор актуальным исследованием Дарнтона, поставившим вопрос о каналах и механизмах циркуляции идей в Европе Нового времени. Роберт Дарнтон – один из крупнейших специалистов по французской истории, почетный профессор в Гарварде и Принстоне, бывший директор Библиотеки Гарвардского университета.

MESMERISM AND THE END OF THE ENLIGHTENMENT IN FRANCE Robert Darnton Copyright © 1968 by the President and Fellows of Harvard College Published by arrangement with Harvard University Press





Роберт Дарнтон

Месмеризм и конец эпохи Просвещения во Франции



Посвящается памяти моих родителей и Джону







Предисловие


Цель данной книги куда масштабней ее скромных размеров: в ней я предпринимаю попытку исследования умонастроений и систем мировосприятия, господствовавших в образованной среде французского общества непосредственно перед тем, как Великая французская революция вытеснила их на периферию общественного внимания. Столь самонадеянный замысел, без сомнения, обречен на неудачу, ибо никому не дано проникнуть в умы людей, ушедших из жизни вот уже почти двести лет тому назад. И все же попытка приблизиться к пониманию этого способа мышления может в какой-то степени окупиться, если мы обратимся к выпавшим из поля исследовательского внимания ключам и подсказкам, оставленным нам самой эпохой на страницах тогдашних научных журналов и брошюр, в карикатурах на злобу дня, в отрывках популярных уличных песенок, равно как и в «письмах к издателям», платных анонсах готовящихся изданий, которые раскладывали на столах в гостиных и кафе того времени, и, конечно, в сохранившихся в архивных фондах рукописей частных письмах, дневниках, полицейских рапортах и отчетах о заседаниях всевозможных клубов и обществ. Эти документы позволяют хотя бы составить представление об интересах читающей публики 1780?х годов, а эти интересы, в свою очередь, свидетельствуют о некоторых неожиданных сторонах радикализма указанного периода. На их примере можно проследить, как именно радикальные идеи просачивались из философских трактатов своего времени, вроде «Общественного договора» Руссо, в самые малообразованные слои общества.

Поскольку определить весь спектр тем, которые интересовали людей того времени, не представляется возможным (даже если речь идет исключительно об оставивших по себе письменный след представителях элиты), в своих изысканиях я решил обратиться к предмету, который, кажется, занимал их умы больше других, а именно – к науке в целом и месмеризму в частности. Конечно, читатель может удивиться моему выбору и счесть его недостойным серьезного внимания, однако не стоит забывать о той временной пропасти, что отделяет нас от жителей Франции 1780?х годов. Французы той эпохи видели в месмеризме авторитетную систему, способную дать объяснение Природе и ее чудесным незримым силам, а иногда – силам, управляющим обществом и политикой. Они столь глубоко впитали основы месмеризма, что передали его идеи своим детям и внукам в качестве одной из важнейших мировоззренческих доминант, определившей контуры феномена, который ныне принято называть романтизмом. Неудивительно, что это наследие никогда и никем не признавалось, ведь последующие поколения, более разборчивые в отношении сомнительных, псевдонаучных истоков своих собственных представлений об окружающем мире, благополучно позабыли о Месмере и о том, как он властвовал умами на закате Старого режима. Наше исследование призвано вернуть Месмеру его законное место рядом с Тюрго, Франклином и Калиостро в пантеоне самых обсуждаемых фигур той эпохи. Может быть, оно позволит лучше понять, как идеи Просвещения перековывались в революционные лозунги, а затем превращались в элементы целого ряда сформировавшихся в XIX веке учений. Таким образом, эта книга поможет разобраться, как именно завершилась эпоха Просвещения – пусть не окончательно и бесповоротно (ведь кто-то и в наши дни воспринимает всерьез Декларацию независимости и Декларацию прав человека и гражданина), – но как сугубо исторический феномен, характерный для Франции XVIII века. Помимо прочего, она может помочь читателю проникнуться духом далекого прошлого. Не исключено, что читатель сочтет данную книгу достойной внимания хотя бы ради достижения этой последней, более узкой цели, ведь в ней – одна из главных радостей при изучении истории.

Что же до меня самого, то львиной долей удовольствия от своего исследования я обязан Гарри Питту и Роберту Шеклтону из Оксфордского университета. Также я хотел бы выразить благодарность всем тем, кто оказывал мне поддержку при подготовке данной книги к изданию, а именно попечителям Фонда имени Сесила Родса, декану и членам Совета Наффилдского колледжа в Оксфорде, Обществу преподавателей Гарвардского университета, а также Ричарду Коббу, Джону Пламенатцу, Филипу Уильямсу, Крэйну Бринтону, Джонатану Бичеру и Джону Ходжу, которые читали и редактировали книгу на разных стадиях ее готовности. Отдельно следует упомянуть семью Бергасс дю Пети-Туар, которая со щедростью и гостеприимством, которые явно порадовали бы ее галло-американских предков, предоставила мне доступ не только к интересовавшим меня источникам, но и к шато, в котором они хранятся.

Дабы не перегружать текст постраничными ссылками, я сгруппировал их в конце книги, расположив цитаты в том же порядке, в каком они встречаются в тексте. Чересчур длинные названия книг и трактатов XVIII века приводятся в сокращенном виде. Места и даты публикации упоминаемых в книге работ (в том числе и явно вымышленные, такие как «Филадельфия» или «Луна») приводятся так же, как на титульных листах оригиналов; если имена авторов, места и даты публикации не указываются, значит, они не указаны и в оригинале. Орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами (за исключением цитируемых названий). Я перевожу французское понятие magnеtisme animal (которое нередко сокращалось авторами того времени до magnеtisme) как «месмеризм» вопреки мнению одного из современных экспертов, который полагает, что термин mesmеrisme вошел в употребление лишь в начале XIX века[1 - H. S. Klickstein, review of Bernard Milt, Franz Anton Mesmer und seine Beziehungen zur Schweiz // Bulletin of the History of Medicine, 1955, Vol. XXIX, P. 187.]. На самом деле во Франции 1780?х годов понятия mesmеrisme («месмеризм») и magnеtisme animal («животный магнетизм») использовались как синонимы.



    Кембридж, Массачусетс, апрель 1968 г.
    Роберт Дарнтон




Глава 1

Месмеризм и популярная наука


Грандиозный провал «общественного договора» Руссо, который из всех его трудов пользовался наименьшей популярностью у французской читающей публики предреволюционной поры[2 - Daniel Mornet, L’ Influence de J.-J. Rousseau au XVIIIe si?cle; Annales de la Sociеtе Jean-Jacques Rousseau, 1912, P. 44–45; Robert Derathе, Les rеfutations du Contrat Social au XVIIIe si?cle. ibid., 1950–1952, P. 7–12.], ставит перед исследователями радикальной мысли 1780?х годов вопрос: если эта публика осталась равнодушной к одному из величайших политических трактатов XVIII века, то какие же радикальные идеи (и формы их преподнесения), напротив, удовлетворяли ее вкусам? Как ни странно, одной из таких форм стал «животный магнетизм», известный также как месмеризм. В предреволюционное десятилетие месмеризм вызвал огромный общественный интерес; и пусть изначально он не имел никакого отношения к политике, Николя Бергасс, Жак-Пьер Бриссо и другие месмеристы-радикалы очень быстро превратили его в закамуфлированную политическую теорию, во многом напоминавшую учение все того же Руссо. Соответственно, на примере месмеризма представляется возможным проследить, каким именно образом вульгарная смесь политики и причудливых фантазий позволяла писателям-радикалам заинтересовать своими произведениями широкую публику, при этом не привлекая к ним лишнего внимания со стороны цензоров. Чтобы рассмотреть месмеризм с его радикальной стороны, необходимо изучить теорию Месмера в контексте других интересов ее современников, проследить путь развития этого движения и разобраться с характером месмеристских обществ того времени. Только так мы сможем извлечь феномен месмеризма из-под толщи шарлатанских памфлетов, мемуаров и давно изживших себя научных трактатов и взглянуть на него с новой стороны как на одну из неожиданных граней предреволюционного радикального мышления.

В феврале 1778 года Франц Антон Месмер прибыл в Париж и возвестил об открытии им вездесущего сверхтонкого флюида, который наполнял и окружал собой все существующие тела. Непосредственно наблюдать этот флюид Месмеру не доводилось: он лишь заключал, что тот является проводником гравитации – ведь иначе планеты не могли бы притягивать одна другую в вакууме. Погрузив в этот первозданный «природный агент» всю вселенную, Месмер, однако, не преминул вернуть его с неба на землю, чтобы поставить на службу парижанам в виде отопления, освещения, электричества и магнетизма, в особенности превознося перспективы его применения в области медицины. Болезнь, утверждал он, является следствием «блокировки» на пути свободного протекания флюида по телу человека, которое, в свою очередь, является подобием магнита. Месмер полагал возможным контролировать и усиливать ток флюида посредством «месмеризации» или массирования «полюсов» тела, что, по его мнению, позволяло преодолевать блокировку и соответствующие «кризы» (которые нередко проявлялись в форме конвульсий), восстанавливать здоровье, или «гармонию» человеческого организма с природой.

Подобное обращение к характерному для XVIII века культу природы выглядело крайне убедительно в глазах современников Месмера, ведь он умел наглядно продемонстрировать действие своего флюида путем ввергания своих пациентов в своего рода эпилептический припадок или сомнамбулический транс, благодаря которым те излечивались от всевозможных хворей и недугов – от слепоты до вызываемой сверхактивностью селезенки апатии. Месмер и его последователи устраивали зрелищные представления: они садились перед пациентом, зажимали его колени между своими и пробегали пальцами по всему его телу. Это делалось для того, чтобы отыскать полюса заключенных в теле больного маленьких магнитов, в совокупности составлявших единое тело-магнит. Месмеризация требовала недюжинного умения, ведь маленькие магниты все время перемещались внутри тела месмеризируемого. Считалось, что для большей надежности в установлении «взаимосвязи» («раппорта») с пациентом следует ориентироваться на стабильные магниты, находящиеся, к примеру, в кончиках пальцев и в носу (так, Месмер запрещал своим подопечным нюхать табак из?за связанного с этой практикой риска нарушения носового магнитного баланса) и избегать взаимодействия как с располагающимся на макушке «северным полюсом», который принимает месмерический флюид, исходящий от звезд, так и с «южным полюсом» – в ногах, ибо они являются естественными приемниками земного магнетизма. Большинство месмеристов сосредотачивали свои усилия на «телесном экваторе», средней, подреберной («ипохондриальной») части тела пациента – то есть на верхне-боковых областях живота, которые Месмер определял как «сенсориум». Подобные практики порождали слухи и сплетни о сексуальном магнетизме, но отнюдь не об ипохондриках: данное гуморальное расстройство вызывало у современников искреннее сочувствие, что, впрочем, не мешало им с презрением относиться к «воображаемым болезням» (maladies imaginaires). Так, во «Французском академическом словаре» («Dictionnaire de l’ Acadеmie Fran?aise») за 1778 год поясняется, что человек, страдающий «пороком ипохондров» (vice des hypocondres), склонен к поведению «нелепому и сумасбродному» (bizarre et extravagant) и, будучи предоставлен сам себе, чувствует внутреннюю подавленность (Les hypocondriaques sont mеlancoliques et visionnaires[3 - Дословно: «Ипохондрики впадают в меланхолию и мечтательность» (фр.) – Прим. ред.]). Не менее богатую пищу для сплетен предоставляли и применявшиеся Месмером устройства и приспособления: в первую очередь, устланные матрасами «комнаты кризов» для бившихся в сильных конвульсиях пациентов и, конечно же, его знаменитые ванны. Последние были заполнены железными опилками и бутылками с «намагниченной водой», закрепленными на манер спиц в колесе, служа резервуарами для флюида. Флюид протекал по подвижным железным стержням, к которым следовало прикладываться больными местами. Пациенты рассаживались вокруг этих ванн и передавали флюид друг другу посредством обвивавшей их тела веревки, держа друг друга при этом за большие и указательные пальцы и тем самым создавая «месмерическую цепь» наподобие электрической. Больных, которые предпочитали принимать магнетические «ванны» в более приватной домашней обстановке, Месмер снабжал переносными ваннами меньшего размера, однако в целом рекомендовал групповую терапию, в процессе которой каждый из участников сеанса мог усиливать ток флюида и облегчать его циркуляцию через тела всех собравшихся. Во время сеансов на открытом воздухе Месмер, как правило, «намагничивал» деревья, после чего «сплетал» с ними пациентов веревками на манер венка. При этом нужно было непременно избегать узлов, так как те препятствовали гармоничному растеканию флюида. Каждая деталь внутренней обстановки клиники Месмера должна была подталкивать пациента к кризу. Тяжелые ковры, плотно задернутые шторы, странные астрологические узоры на стенах – все это приглушало бессвязное бормотание, вскрики и взрывы истерического смеха, которые временами нарушали царившую здесь тяжелую тишину. Пациент подвергался постоянному воздействию волн флюида, отражавшихся в особым образом расставленных зеркалах. Концентрированные волны флюида пронизывали посетителей месмерических сеансов до самой глубины души – в том числе благодаря негромкому звучанию духовых и пианофорте, инструмента, называемого также «стеклянной гармоникой», с которым французы познакомились не в последнюю очередь стараниями самого Месмера. Случалось, пациенты валились на пол и начинали биться в конвульсиях. На этот случай к их услугам всегда был лакей-магнетизер по имени Антуан, который заботливо переносил их в комнату кризов. Если же ни одно из вышеперечисленных средств не способно было вызвать у кого-то мурашки, дрожь в руках и трепет в ипохондриальной области, за дело брался сам Месмер: нарядившись в сиреневый тафтяной халат, он подходил к такому пациенту и собственными руками, намагниченной палочкой и властным взором «ввинчивал» в его тело флюид. Далеко не все кризы протекали в столь тяжелых формах. Иной раз пациенты погружались в глубокий сон, в котором нередко вступали в контакт с духами умерших или далеко обретающихся людей. Посредством флюида последние передавали послания напрямую сомнамбулистам, поскольку в таком состоянии их шестое чувство (или же, говоря современным языком, экстрасенсорное восприятие) было невероятно обострено. Подобные чудеса довелось испытать на себе многим сотням французов, но едва ли даже единицы из них были посвящены в самую суть таинства, ведь Месмер никогда не распространялся о секретах своего учения[4 - Некоторые из 27 главных постулатов Месмера о «животном магнетизме» приведены в Приложении 1. Среди множества брошюр того времени, в которых давалось объяснение теории и практики месмеризма, наиболее удачными являются следующие: F. A. Mesmer, Mеmoire sur la dеcouverte du magnetism animal (Geneva, 1779); Caullet de Veaumorel, Aphorismes de M. Mesmer, dictеs ? l’ assemblеe de ses еl?ves (Paris, 1785); серия писем Галара де Монжуа, ученика первого крупного последователя Месмера Шарля Делона, опубликованная в номерах Journal de Paris с февраля по март 1784 г. (в особенности в номере за 16 февраля, c. 209–216). О примерах оккультных тенденций в месмеризме см.: A. M. J. de Chastenet, Marquis de Puysеgur, Mеmoires pour servir ? l’ historie et ? l’ еtablissement du magnetism animal (1784); Tardy de Montravel, Essai sur la thеorie du somnambulisme magnеtique (London, 1785) (впоследствии послуживший основой для многостраничных описаний сомнамбулических видений в более поздних работах Тарди); Mеmoire sur la dеcouverte des phеnom?nes que prеsentent la catalеpsie et le somnambulisme (1787); а также Extrait des registres de la Sociеtе de l’Harmonie de France du 4 janvier 1787.].






Национальная библиотека Франции

Рис. 1. Шутка о магнетизме

На карикатуре современника, сатирически изображающей сессию месмеризма, изображена «ванна», передающая «флюид» через ряд движущихся стержней, соединенных веревками. Женщины в центре составили «цепь», или месмерический круг, а по сторонам от них изображены потерявшие сознание от передозировки «флюида». Прочие пациенты тянутся к «полюсам» окружающих их тел, в то время как месмерист, нарисованный с традиционной для образа шарлатана ослиной головой, продолжает накачивать собрание энергией «флюида», истекающего от его сверхзаряженного тела, а астрологические «лучи» при этом транслируют силы из космоса.






Национальная библиотека Франции

Рис. 2. Ванна Месмера, или достоверное представление об операциях животного магнетизма

Благосклонное описание сессии месмеризма, подчеркивающее царящую на ней общую атмосферу «гармонии», физического и нравственного соответствия между человеком и законами природы. Месмеристы отождествляли гармонию со здоровьем и поэтому использовали музыку для лечения болезней. Здоровье в самом широком смысле слова было для них величайшей ценностью. Поэтому изображенных в центре гравюры детей учат, а не лечат, ведь благодаря раннему приобщению к «природному агенту» они смогут вырасти «естественными людьми». Отдельно нужно отметить изображение «ванны для бедных» в задней комнате.

«Г-н Месмер, доктор медицины Венского факультета из Австрии – единственный изобретатель животного магнетизма. Это средство лечения множества болезней (в том числе водянки, паралича, подагры, цинги, слепоты и внезапной глухоты) состоит в применении флюида, или агента, коим распоряжается г-н Месмер, направляя его, когда одним или двумя пальцами, когда посредством железного жезла или иного инструмента по его усмотрению, на любого, кто к нему обратится. Также он предлагает к использованию ванну, к коией прикреплены веревки, и ими может обвязаться больной, а также железные штыри, коие больной приставляет себе под вздох живота, к печени или селезенке, а лучше всего – к любой части тела, коия у него больна. Больные, а особенно женщины, претерпевают тогда конвульсии или кризы, коие приносят им исцеление. Месмеризаторы (а это те, кому Месмер открыл свой секрет, и их уже несколько сотен, в том числе и высочайшие представители придворной знати) налагают руки на больной орган и потирают его некоторое время. Эта операция ускоряет действие веревок и штырей. Через день ставится ванна для бедных. В прихожей музыканты играют мелодии, коие, как считается, увеселяют больных. Приехав в дом этого знаменитого врача, обычно видишь большую толпу мужчин и женщин всех возрастов и сословий – там и придворная знать, и мастеровые, и врачи, и хирурги. Это зрелище достойно всякого обладателя чувствительного сердца – когда люди, высоко стоящие по праву рождения и по положению в обществе, с лаской и заботой месмеризируют детей, стариков и особенно неимущих».



Сколь вызывающим ни казался бы месмеризм с современной точки зрения, это ни в коей мере не может служить оправданием для предающих его забвению историков, ведь это учение идеально вписывалось в круг интересов образованной французской публики 80?х годов XVIII века. Наука пленяла современников Месмера, раскрывая перед ними мир чудесных невидимых глазу сил. Так, Вольтер был очарован ньютоновой гравитацией, популярность электричества Франклина подпитывалась повальным увлечением громоотводами и соответствующими демонстрациями в стенах модных лицеев и музеев Парижа. Стоит ли говорить о заполнявших шарльеры и монгольфьеры чудодейственных газах, благодаря которым в 1783 году человек впервые сумел подняться в воздух? На этом фоне невидимый флюид Месмера не казался чем-то из ряда вон выходящим. И действительно, чем он был хуже флогистона, на который ополчался в своих работах Лавуазье, чтобы самым что ни на есть очевидным образом поставить на его место теплород («вещество тепла», калорийность), или эфира, или «животной теплоты», или «нутряной плавильни», а также «органических молекул», «души огня» и прочих вымышленных сил, которые и поныне подобно призракам населяют давно уже мертвые трактаты Байи, Бюффона, Эйлера, Лапласа, Макёра и других уважаемых ученых восемнадцатого века. Чтобы получить представление о флюидах, во многом схожих с месмерическим, французам той поры достаточно было ознакомиться со статьями «Огонь» или «Электричество» в «Энциклопедии». Если же для вдохновения им требовались мнения еще более авторитетные, то они могли почитать ньютоновские описания «тончайшего и вездесущего духа, заполняющего все пустоты и пронизывающего все тела» из наполненного фантастическими измышлениями последнего раздела «Математических начал натуральной философии» (издание 1713 года) или обратиться к «Оптике» – более позднему труду, вышедшему из-под пера все того же Ньютона[5 - На примере одного из писем А. Ж. Сервана, хранящегося в Городской библиотеке Гренобля (архивный номер 1761, дата и адресат не указаны), мы можем наблюдать, какое сильное влияние на месмеристов оказали рассуждения из «Оптики» Ньютона (которые по степени смелости все же не идут ни в какое сравнение с соображениями, которыми автор знаменитого трактата делился в переписке с Робертом Бойлем): «Pourquoi ne pas revenir tout de suite ? la belle conjecture que Newton a dеveloppеe dans l’ un de ses ouvrages? Il avoue l’ existence d’ un milieu beaucoup plus subtil que l’ air et qui pеn?tre les corps les plus denses, milieu qui, par le resort de toutes ses parties et les vibrations qui en resultent, est l’ instrument des phеnom?nes les plus singuliers de la nature, du feu, de l’ еlectricitе, de nos sensations m?me etc» («Почему бы не вернуться сразу к великолепному предположению, сделанному Ньютоном в одной из своих работ? Он утверждает, что существует некая среда, намного более тонкая, чем воздух, и которая пронизывает даже самые плотные тела, и эта среда посредством всех своих частиц и вибраций, которые они производят, является орудием явления выдающихся феноменов природы, огня, электричества, даже наших собственных чувств и т. д.»). О работах, посвященных науке XVIII века, из которых взята эта ремарка, см. Библиографическое примечание.].






Национальная библиотека Франции

Рис. 3. Магнетизм

Еще одно изображение месмерического сеанса, отчасти передающее атмосферу особой преувеличенной чувственности, царившую там. Дама справа претерпевает криз. Даму на втором плане охватили конвульсии, и ее уносят в устланную матрасами «комнату кризов».



Сей величайший ученый ум восемнадцатого столетия отнюдь не ограничивался фривольными рассуждениями о таинственных природных Силах и Гениях: он также проявлял неподдельный интерес к фигуре оккультного доктора Бори («Я полагаю, он, как правило, одет в зеленое»[6 - Из письма Ньютона Фрэнсису Астону от 18 мая 1669 года (цит. по: L. T. More. Isaac Newton: A Biography. New York, 1934. P. 51).]), вероятно, ставшего прообразом Месмера. В то же время Беркли – один из самых ранних и последовательных противников ньютоновской теории – отстаивал собственную концепцию жизненного флюида. Он полагал, что после дистилляции вечнозелеными деревьями этот флюид превращается в смольную воду, служащую панацеей от всех болезней и недугов. Что и говорить, в то время у читающей публики голова и впрямь могла пойти кругом от обилия флюидов, то и дело попадавшихся им на страницах многочисленных натурфилософских трактатов. То была эпоха «систем», экспериментов и эмпиризма. Тогдашние «ученые» (нередко также облеченные священным саном) увлеченно следовали за наукой по звеньям Великой Цепи Бытия, которая неизбежно приводила их из области физики в область метафизики и Высшего Существа. Не утруждая себя установлением взаимосвязи между приливами и законом всемирного тяготения, один из самых известных благочестивых представителей «каменного века» науки аббат Плюше обращался непосредственно к телеологической причине этого природного явления, заключавшейся, по его мнению, в желании Господа облегчить кораблям вход и выход из гаваней. Сам Ньютон в сферу своих научных интересов включал алхимию, Книгу Откровения и сочинения Якоба Бёме. Лишь немногие из читателей ньютоновских трактатов были достаточно подкованы в научном, как его принято называть ныне, методе познания, чтобы отделять содержавшиеся в них зерна теорий света и гравитации от плевел мистицизма. Большинство же считало гравитацию мистической силой, вероятно, имевшей отношение к электрической вселенской душе, а то и к «жизненному огню», который, как полагали Гарвей и Декарт, пылал в сердце каждого живого существа (а возникал вследствие трения крови о стенки артерий – добавляли более поздние теоретики). До тех пор пока Лавуазье не заложил основы современной химии, ученые, как правило, старались объяснить все жизненные процессы при помощи всего нескольких принципов, и стоило им вообразить, что ключ к разгадке тайн природы найден и отныне находится у них в руках, как их тут же начинали обуревать всякого рода фантастические измышления. Если стиль изложения, которым пользовался в своих трудах Бюффон, не уничтожил его репутацию как ученого, то Бернарден де Сен-Пьер, объяснявший дольную структуру дыни предусмотрительностью самой природы, предназначившей сей плод к коллективному (en famille) поеданию, со временем был перемещен в разряд литераторов, пусть даже современники воспринимали его в том числе и как ученого. Они усматривали факты там, где их потомки видели лишь домыслы.

На протяжении XVIII века пропасть между наукой и теологией продолжала неуклонно расширяться, однако это не привело к отделению науки от фантастики, ведь ученым того времени приходилось прибегать к услугам воображения, чтобы хоть как-то объяснить, а подчас даже попросту увидеть огромный массив новых данных об окружающем мире, который стал доступен им благодаря вскрытиям, изучению ископаемых останков, а также появлению в их распоряжении микроскопов, лейденских банок и телескопов. Научные наблюдения русалок и доносившихся изнутри скал голосов маленьких человечков, казалось, говорили о принципиальной невозможности постижения тайн природы одним лишь невооруженным глазом. Вместе с тем сообщения об исследованной под микроскопом ослиной сперме, в которой были обнаружены микроскопические копии ослов, свидетельствовали об отсутствии необходимости в уснащении органов восприятия сложной научно-исследовательской машинерией. Знаменитый рисунок Франсуа де Плантада, на котором тот изобразил миниатюрного человечка, которого якобы сумел разглядеть под микроскопом в человеческой сперме, стал предметом серьезных ученых споров в первой половине XVIII века. Конечно, это была всего лишь мистификация, но она вполне вписывалась в рамки преформационных теорий. Что же до ее нелепости, то в этом плане ей ничуть не уступала выдвинутая Шарлем Бонне концепция «вложения» (embo?tement), в соответствии с которой древний прародитель того или иного вида живых существ содержал в себе зародыши всех будущих поколений этого вида. Убедительные доказательства эпигенеза появились лишь в 1828 году, а до той поры репродуктивные процессы млекопитающих скрывались от пытливого взгляда исследователей в тумане причудливых теорий.

К концу XVIII века авторы одного юридического справочника позволили себе усомниться в правдивости показаний из дела о законорожденности. Мать ребенка утверждала, что забеременела от своего супруга, с которым не виделась без малого четыре года, когда тот явился ей во сне: «Предполагается, что означенное произошло с дамой из Эгемера летней ночью, что окно в ее комнату было распахнуто, одеяло смято, а кровать располагалась изголовьем к западу, вследствие чего юго-западный ветер, несший человеческие зародыши в виде органических молекул или летучих эмбрионов, оплодотворил ее»[7 - Prost de Royer, Dictionnaire de jurisprudence et des arrest, 7 vols., Lyons, 1781–1788 (II, 74). Автор Dictionnaire… с энтузиазмом отстаивает месмерические идеи и представления (V, 226–227)]. Однако далеко не все были готовы усомниться в чудодейственной силе материнского воображения: ведь чем еще объяснить рождение ребенка с головой в форме телячьей почки, если не гастрономическими вкусами женщины на сносях? Линней не только зарисовал производимое пыльцевым зерном семяизвержение, которое ему довелось наблюдать в микроскоп, но и объяснял многие закономерности жизненного цикла растений действием тонкого магнетического флюида, а также их вполне человеческой, на его взгляд, физиологией. И все же ему доводилось наблюдать у растений только состояние сна. А вот Эразм Дарвин заметил, что растения дышат, двигают мышцами, а также проявляют материнские чувства. В то же время другие ученые фиксировали рост скал, прорастание моллюсков и выделение землей в виде секреции гибридных видов животных. Мир виделся им совсем иначе, чем нам сегодня, и они стремились описать его, как только могли, при помощи унаследованного от предшественников набора анимистических, виталистических и механистических теорий. Следуя заветам Бюффона, они смотрели на мир «глазами разума» (l’ Cil de l’ esprit), но то был «разум системы» (l’ esprit de syst?me).

Среди множества систем описания мирового устройства ближайшими родственниками месмеризму приходятся виталистические теории, неуклонно множившиеся еще со времен Парацельса. И действительно, противники Месмера почти сразу же определили традицию, на которую тот опирался в своих воззрениях. Они отмечали, что его система отнюдь не нова и напрямую восходит к идеям Парацельса, Я. Б. ван Гельмонта, Роберта Фладда и Уильяма Максвелла, полагавших, что здоровье человека есть гармония его индивидуального микрокосма с небесным макрокосмом, и занимавшихся изучением флюидов и человеческого магнетизма в контексте всевозможных оккультных доктрин. Очевидно, теория Месмера также имела немало общего с космологическими взглядами целого ряда других вполне уважаемых авторов, чье воображение порождало те или иные флюиды, нарекало их «гравитацией», «светом», «огнем» или все тем же «электричеством», после чего выпускало разгуливать по просторам вселенной. Так, фон Гумбольдт полагал Луну источником магнетической силы, Гальвани экспериментировал с «животным электричеством» в Италии, тогда как во Франции Месмер сотнями лечил людей при помощи «животного магнетизма». Между тем аббат Нолле, аббат Бертолон и другие постигали чудодейственную силу вселенского электрического флюида. Кое-кто из ученых утверждал, что электрические разряды ускоряют рост растений, а электрические угри являются действенным средством от подагры. (Мальчика, страдавшего этим недугом, ежедневно погружали в ванну с крупным электрическим угрем. В результате пациент вновь обрел свободу движения, однако в записях об эксперименте ничего не говорится о воздействии данной процедуры на психику пациента.) Издания, в которых описания лечебных методов Месмера иллюстрировались подробнейшими свидетельствами об их применении, способны поведать о разработанной им системе куда больше, чем краткие и весьма туманные трактаты, выходившие из-под его пера. Если уж на то пошло, он был не теоретиком (с построением «системы» успешно справились его французские последователи), а исследователем – тем, кто отважился пуститься в плавание по неизведанным просторам флюида и привез из этого путешествия эликсир жизни. Кто-то подозревал Месмера в шарлатанстве, однако его лечебные агрегаты во многом походили на пресловутые лейденские банки и прочие устройства, чьими описаниями и чертежами пестрели страницы популярных работ по электричеству наподобие «Искусства экспериментов, или Любительских опытов в области физики» («L’ Art des expеriences ou avis amateurs de la physique», 1770) Нолле. Так же как и Месмер, эти «любители» любили составлять из людей электроцепи и нередко полагали электричество магическим средством против хворей, а подчас – как в случае с доктором Джеймсом Грэмом и его «кроватью плодовитости» – даже приписывали ему способность дарить новую жизнь. Кроме того, союз шарлатанства с устоявшимися медицинскими канонами столь часто обличался на французской сцене, что лечебные техники Месмера любому поклоннику творчества Мольера должны были казаться куда менее опасными по сравнению с методами, к которым прибегали доктора и цирюльники-хирурги традиционной закалки, твердо верившие в непогрешимость теорий четырех гуморов и животных духов, а также изрядно поднаторевшие в использовании целого арсенала проверенных временем целебных средств (как то: слабительных, мочегонных, прижигающих, растворяющих, увлажняющих, волдыреобразующих) и процедур (в первую очередь, конечно же, деривативного, ревульсивного и сполиативного кровопускания)[8 - Подробнее о полусредневековых представлениях врачей XVIII века, продолжавших оперировать понятиями вроде «мышьячного масла», а также выступавших против прививок и рекомендовавших пациентам предродовое кровопускание, см.: J. F. Fournel, Remontrances des maladies aux mеdecins de la facultе de Paris (Amsterdam, 1785); Observations tr?s-importantes sur les effets du magnеtism animal par M. de Bourzeis (Paris, 1783). Детальный анализ истоков месмеризма с точки зрения современника см.: M.?A. Thouret, Recherches et doutes sur le magnеtisme animal (Paris, 1784).].

Если месмеризм не казался чем-то абсурдным в контексте науки XVIII века, то это вовсе не означает, что история научной мысли от Ньютона до Лавуазье представляла собой собрание фантастических домыслов. Однако на популярном уровне она заводила рядового неискушенного читателя в дебри экзотических «систем мироустройства» (syst?mes du monde). И как, спрашивается, следовало ему отделять здесь истину от вымысла, особенно если дело касалось многоцветия монизмов, безраздельно царившего тогда в биологических науках? Наследники философов от математики и механики XVII века не сумели дать объяснения процессам вроде дыхания и размножения. Не преуспели в этом и предшественники романтиков XIX века, много и прочувствованно рассуждавшие о принципиальной математической непостижимости тайных сил природы. И механицисты, и виталисты, как правило, старались скрыть свои неудачи за ширмой вымышленных флюидов. Однако поскольку эти флюиды были не видимы глазу, особо въедливых наблюдателей раздражало все это нескончаемое шествие голых королей. Величайший ревнитель и защитник идеи невидимого флюида флогистона Джозеф Пристли так отзывался о всеобщем увлечении электричеством: «Измышление путей, коими некий невидимый агент мог бы производить неисчислимое множество разнообразных видимых эффектов, – вот поистине необъятное поле для игры воображения. Поскольку источник эффектов невидим, всякий философ волен именовать его так, как сам того пожелает». Лавуазье отмечал ту же тенденцию и среди химиков: «Остерегаться полетов воображения следует тогда, когда речь заходит о предметах, не поддающихся ни зрительному, ни чувственному восприятию»[9 - Joseph Priestley, The History and Present State of Electricity with Original Experiments, London, 1775, Vol. II, P. 16; A. L. Lavoisier, Traitе еlеmentaire de chimie, prеsentе dans un ordre nouveau, et d’ apr?s les dеcouvertes moderns, 3


ed., Paris, 1801; 1


ed., 1789, 1, 7.]. Ученым-любителям и прочим искателям новых горизонтов Просвещения подобные сомнения были неведомы. Вот уже несколько поколений подряд они комфортно уживались с электричеством, магнетизмом и гравитацией, однако невидимые газы из области химии начали проникать в их картину мира только с приходом великих открытий второй половины XVIII века. В 1755 году Джозеф Блэк сообщил об открытии им «связанного воздуха» (углекислого газа); на протяжении последующих тридцати лет другие ученые – в первую очередь Генри Кавендиш и Джозеф Пристли – ошеломили современников открытием «воспламенимого», или «флогистированного» воздуха (водорода), воздуха «витального», или «дефлогистированного» (кислорода), а также множества других чудес, о существовании которых буквально у себя под носом не догадывались ни Аристотель, ни вся рать его последователей за многие века. О том, какие трудности испытывало салонное сознание, пытаясь вписать эти газы в устоявшуюся картину мира, можно судить по статье из «Journal de Paris» от 30 апреля 1784 года, в которой сообщалось, что опыты Лавуазье окончательно поставили крест на теории четырех элементов. Со времен зарождения философии вода считалась одним из четырех первичных элементов, отмечал автор статьи, однако недавно Лавуазье и Мёнье продемонстрировали Академии наук, что на самом деле она представляет собой не что иное, как соединение воспламенимого и дефлогистированного воздуха. «Должно быть, нелегко было примириться с тем, что вода на поверку оказалась воздухом. Отныне в мире стало одним элементом меньше», – заключал он.

Действительно, читателям журналов открытие этих газов обошлось крайне дорого, ведь привычная, незыблемая и непогрешимая система мировосприятия в буквальном смысле рушилась у них на глазах. Их замешательство усугублялось еще и тем, что взамен отброшенных аристотелевых элементов ученые нередко предлагали новые, к числу которых относились витальный и дефлогистированный воздух, соль, сера, ртуть и другие «принципы», частью известные еще со времен Парацельса. Что же до ученых, то они и сами немало страдали от этой неразберихи и уповали на пришествие «нового Парацельса», способного создать «трансцендентальную и всеобщую, философскую химию», однако на деле лишь еще сильнее сбивали с толку широкую общественность своим стремлением немедленно заполнить новоиспеченными космологиями вакуум, образовавшийся в результате их же собственных открытий. В довершение всего противоборство невидимых вселенских сил распространялось на академии и светские салоны, где сталкивались репутации и авторитеты их поборников от науки. Попытки академий управлять этим странствием мысли сквозь неведомое неизбежно навлекали на них обвинения в дремучем деспотизме, а тем временем новые научные фантазии возникали в умах ученых быстрее, чем удавалось выстроить логические пути в обход старых. «За последние годы появилось доселе невиданное количество теорий устройства вселенной», – устало отмечал обозреватель на страницах декабрьского номера «Journal de Physique» в 1781 году, добавляя, что все они противоречат одна другой[10 - Из статьи Г.-Ф. Венеля «Химия» в Encyclopеdie, ou Dictionnaire raisonnе des sciences, des arts et des mеtiers (Париж, 1751–1780) т. III, с. 409–410; Journal de Physique за декабрь 1781 г. (с. 503). Ч. К. Гиллиспи в своей работе The Edge of Objectivity: An Essay in the History of Scientific Ideas (Принстон, 1960, c. 184) приводит статью Венеля в качестве примера «романтической» реакции ученых (и в первую очередь биологов) восемнадцатого века на рациональную, математическую физику семнадцатого века.].

Изобилие космологий становится очевидным даже при самом беглом взгляде на научную периодику того времени. Здесь один утверждает, что раскрыл секрет жизни, заключенный в «вегетативной силе»; другой отстаивает принципы новой, «статичной» астрономии, заявляя при этом, что обнаружил в ней «ключ ко всем наукам, который лучшие умы столь долго тщились отыскать»; третий заполняет ньютоновскую пустоту сохраняющим единство мироздания «универсальным агентом»; четвертый переворачивает с ног на голову «идол» ньютоновской гравитации, объясняя, что истина строго обратна выводам Ньютона и на самом деле энергия горения солнца отталкивает планеты, не позволяя им упасть на него; пятый же убежден в том, что электризованная, «животная» форма ньютоновского эфира циркулирует непосредственно в человеческом теле и при этом определяет цвет кожи. Смешение науки и вымысла происходило даже на страницах литературных журналов. К примеру, «Annеe littеraire» атаковал месмеризм с позиций «универсального флюида», «магматических атомов» и следующего подхода к физиологии: «Легкие человека и животных суть электрическая машина, в своем непрерывном движении отделяющая воздух от огня; последний поступает в кровь и направляется ее посредством в мозг, который затем его распределяет и преобразует в животные духи, циркулирующие по нервам и обеспечивающие все движения тела – как вольные, так и невольные»[11 - Mercure de France за 24 января 1784 г., с. 166, и за 20 ноября 1784 г., с. 142; Journal de Physique за сентябрь 1781 г., с. 247–248, за октябрь 1781 г., с. 268 (продолжение статьи из сентябрьского номера, с. 192–199), и за сентябрь 1781 г., с. 176; Annеe littеraire, т. I (1785), с. 279–280.]. Данные идеи возникали вовсе не по прихоти воображения их авторов – напротив, они основывались на теориях Сталя, Бурхаве и даже Лавуазье.

Само собой, осыпаемая непрерывным градом теорий читающая публика не могла не испытывать некоторого замешательства, однако при этом ничуть не была обескуражена, ибо время от времени при посредстве невидимых сил сотворялись настоящие чудеса. Благодаря одному из упомянутых газов 15 октября 1783 года Пилатру де Розье удалось подняться в воздух. Новость о первом полете человека поразила воображение французов и подняла невиданную доселе волну научного энтузиазма. Женщины носили «шаровые шляпки» (chapeaux au ballon), дети лакомились «шаровыми конфетами» (dragеes au ballon), поэты сочиняли бесчисленные оды воздухоплаванию, инженеры десятками составляли трактаты о конструкции и навигации воздушных шаров в борьбе за то и дело объявлявшиеся Академией наук конкурсные премии. В городах и весях смельчаки поднимались к небу на воздушных шарах, а восхищенные наблюдатели не уставали фиксировать малейшие детали и подробности их полетов – ведь то были великие моменты истории. По возвращении «аэронавтов» увлекали в триумфальные шествия по городам. Мальчишки устраивали потасовки за право подержаться за уздечки их лошадей, рабочие лобызали их одежды, а их портреты, сопровождаемые соответствующими хвалебными виршами, тиражировались и продавались на улицах. Свидетельства современников этих полетов наводят на мысль о том, что вызванный ими всплеск массового энтузиазма по своим масштабам ничуть не уступал всеобщей эйфории, вызванной трансатлантическим перелетом Линдберга или первыми полетами человека в космос: «То был поистине не поддающийся описанию момент: женщины плачут; толпы простолюдинов безмолвно воздевают руки к небу; пассажиры воздушных шаров машут руками и издают радостные возгласы, перегибаясь через края корзин… провожаешь их взглядом, кричишь им в ответ, словно бы они могли тебя услышать, а в душе испуг уступает место восхищению. У всех на устах лишь одно: „Господь всемогущий, как же это прекрасно!“ Начинает играть торжественная военная музыка, и фейерверки возвещают миру о славе героев»[12 - Journal de Bruxelles за 31 января 1784 г., с. 226–227. Почти во всех журналах за 1784 г. содержались похожие описания полетов на воздушных шарах. К числу таковых относились и восторженные заметки самих воздухоплавателей об испытанных ими в воздухе ощущениях и первых наблюдениях городских и сельских пейзажей с высоты птичьего полета. Классическим примером последних может служить отчет Пилатра де Розье, опубликованный в номере Journal de Bruxelles за 31 июля 1784 г., с. 223–229.].






Национальная библиотека Франции

Рис. 4. Воздушный шар в небе над Лионом в январе 1784 года

В сопроводительном стихотворении отражается уже сложившееся к тому времени обывательское убеждение: наука практически сделала человека богом, доказав способность человеческого разума понимать и управлять силами природы. Последняя строка гласит: «Ныне слабый смертный может наравне общаться с богом».

Аэростатический эксперимент с воздушным шаром ста футов в диаметре, состоявшийся в Лионе в январе 1784 года. Вид со стороны южного павильона в Бротто, зарисованный г-ном Антонио Спреафико. Бесконечное пространство отделяло нас от неба / Благодарим братьев Монгольфье, осененных вдохновением! / Вы Юпитера прогнали из небесного чертога – / Ныне слабый смертный может на равных общаться с богом.



Увлечение полетами на воздушных шарах способствовало всенародному осознанию важности научного познания в гораздо большей степени, чем многочисленные доклады, которыми Лавуазье засыпал Академию наук. В одном только Нанте за полетом воздушного шара наблюдала стотысячная толпа рыдавших (а подчас и лишавшихся чувств) от восторга зевак. Получив известие об отмене полета над Бордо, разъяренная толпа разнесла билетные кассы, а также сам воздушный шар, в результате чего погибли два человека. «То было делом рук рабочих, которые пришли в ярость, узнав, что обещанное зрелище не состоится и день пропал даром», – пояснялось в «Journal de Bruxelles». Таким образом, толпы наблюдателей за полетами в основной своей массе состояли из людей, которые в силу своей неграмотности не могли быть читателями «Journal de Physique». Так, например, сообщалось, что группа крестьян приветствовала приземление воздушного шара на поле обращенными к аэронавтам возгласами: «Кто вы – люди или боги?» На противоположном полюсе французского общества родовитые воздухоплаватели-энтузиасты мечтали узреть «восседающих на облаках богов античности – там, где чудеса физики превращают миф в реальность». Наука сделала человека богом. Приручив силы природы, ученые наполнили сердца французов благоговением и почти религиозным энтузиазмом, распространившимся далеко за пределы парижских научных учреждений, образованных кругов, а если говорить о литературе, то и прозы. Вот лишь одно из множества стихотворных посвящений благородному человеческому разуму, вдохновленное полетами воздушных шаров:

Tes tubes ont de l’ air determinе le poids;
Ton prisme a divisе les rayons de la lumi?re;
Le feu, la terre et l’ eau soumis ? tes lois:
Tu domptes la nature enti?re.

Наука приоткрыла новые горизонты человеческого прогресса: «Все эти невероятные открытия, во множестве совершенные за последние десять лет… ныне разгаданы секреты электричества, стало возможным преобразование элементов, разложение воздуха на составляющие газы, фокусировка солнечных лучей, даже небеса покорились человеческой отваге. Сфера человеческого знания расширилась до невероятности. Кто знает, как далеко мы можем зайти по пути прогресса? Кто из смертных осмелится положить предел возможностям человеческого разума?..»[13 - Journal de Bruxelles за 29 мая 1784 г., с. 226–227 (о бунте в Бордо см.: Courier de l’Europe за 28 мая 1784 г., с. 340; а также за 20 июля 1784 г., с. 43 – о похожем бунте в Париже); Courier de l’Europe за 24 августа 1784 г., с. 128; Le journal des S?avans за январь 1784 г., с. 27; Almanach des Muses (Париж, 1785), с. 51; Traces du magnetisme (Гаага, 1784), с. 4. Стихотворение из Almanach des Muses буквально переводится следующим образом: «Трубки твои взвесили воздух, / Призма твоя разделила лучи света; / Огонь, земля и вода покорны твоим законам, / Ты приручил всю природу». На с. 23 номера газеты Courier de l’Europe за 9 июля 1784 г. приводится следующее описание стартовавшего в Нанте полета воздушного шара Le Suffrein: «Cent mille ?mes, au moins, assist?rent au depart du Suffrein: plusieurs femmes s’еvanouirent, d’ autres fondaient en larmes; tout le monde еtait dans une agitation inexprimable. Le retour de ces deux voyageurs… fut cеl?bre comme un jour de triomphe… les routes еtaient bordеes de monde… la plupart des maisons illumines. Les gens du people baisaient leurs mains, leurs habits…» («Не менее ста тысяч душ присутствовало при отбытии „Сюффрена“, множество женщин теряли сознание, другие рыдали, все пребывали в невыразимом возбуждении. Возвращение этих дух путешественников… сопровождалось устроенным им подлинным триумфом… толпы людей выстроились по обе стороны дороги, почти все дома были ярко освещены. Многие из собравшихся бросились целовать им руки, края одежды…»)]

Даже бульварная литература 1780?х годов позволяет с большой долей уверенности утверждать, что читающая публика той эпохи была в равной мере заворожена могуществом науки и ошарашена обилием реально существующих и воображаемых сил, которыми наполнилась вселенная стараниями ученых. Не имея возможности отличить реальное от воображаемого, публика была готова с энтузиазмом цепляться за любые невидимые флюиды, за любые наукообразные гипотезы, лишь бы те предлагали объяснение чудесам природы.

Суть данных настроений в полной мере раскрывается историей мистификации, связанной с «эластичными башмаками». 8 декабря 1783 года в «Journal de Paris» было опубликовано письмо некоего часовщика D***, в котором он сообщал об открытии им новой системы на основе принципа «блинчиков»[14 - В оригинале – ricochet, способ бросать плоские камни в воду, чтобы они подскакивали на поверхности воды несколько раз. По-русски это чаще всего называют «рикошетить» или «печь блинчики». – Прим. ред.], делающей возможным хождение по воде. Также D*** пообещал, что на Новый год пересечет Сену в специальных башмаках собственного изобретения в случае, если у Нового моста его будут ожидать собранные по подписке 200 луидоров. Всего за неделю газете удалось собрать 3243 ливра[15 - Луидор – золотая монета достоинством в 3 ливра. Ливр – счетная единица, «французский фунт», состоявший из 20 су. – Прим. ред.], причем в числе жертвователей значилось немало известных людей, включая Лафайета, чье пожертвование было одним из самых крупных. Тот факт, что проект вызвал недюжинный энтузиазм у многих известных персон вкупе с доверчивым отношением к нему со стороны самой газеты, лишний раз свидетельствует о царивших в обществе настроениях. И действительно, если человеку уже удалось покорить воздух, что мешает ему начать ходить по воде? Существует ли предел возможностям человеческого разума, сумевшего приручить невидимые силы природы? Впрочем, к концу декабря мистификация раскрылась. Редакция газеты направила собранные средства на благотворительность, а 7 февраля уже достаточно оправилась от конфуза, чтобы опубликовать письмо в поддержку техники видения в темноте, составленное членами клуба воздухоплавателей-энтузиастов по наущению «братства никталопов, гидрофобов, сомнамбулистов и лозоходцев»[16 - Journal de Paris за 8–26 декабря 1783 г., с. 1403–1484, а также за 7 февраля 1784 г., с. 169–170.].

С присущей ему проницательностью Л.-С. Мерсье описал умонастроения современников в уведомлении о начале сбора средств на строительство летательной машины нового типа: «Наша любовь к чудесному неизбывна, ведь стыдливое осознание ограниченности наших познаний о силах природы заставляет нас с восторгом приветствовать любые новые методы их постижения». Он также подметил, что страсть парижан к наукам пришла на смену их былому увлечению эпистолярным жанром. С ним соглашается и другой чуткий знаток парижской интеллектуальной моды Ж.?А. Мейстер: «На всех собраниях, на всех званых ужинах, в будуарах наших прелестных женщин, а также в стенах лицеев и академий у нас только и разговоров, что об экспериментах, атмосферном воздухе, воспламеняющемся газе, летучих колесницах и путешествиях по воздуху». Парижане толпами стекались на разрекламированные в газетах научные лекции и рьяно боролись за членство в коллегиях научных лицеев и музеев, возникавших во множестве стараниями Пилатра де Розье, Кондорсе, Кура де Жебелена и Ла Бланшери. О степени всеобщего воодушевления, подпитывавшего популярность этих образовательных курсов для взрослых, можно судить по письму одного провинциального джентльмена, в котором он просвещал друзей относительно настроений парижской публики (см. Приложение 2); представление же о самом тоне лекций можно составить по статье из журнала, издававшегося Музеем ла Бланшери: «С тех самых пор, как среди нас начала распространяться страсть к науке, публика увлеченно штудирует физику, химию и естествознание; очевидно, что ее увлекает не только прогресс в этих областях, но и самое их изучение; публика толпами стекается на учебные курсы, лихорадочно читает посвященные данным предметам книги и жадно впитывает всё так или иначе к ними относящееся; в редком богатом доме не найдется теперь инструментов и приспособлений для постижения этих наиполезнейших наук»[17 - L.-S. Mercier, Tableau de Paris, 12 vols (Amsterdam, 1782–1788), II, 300; см. также XI, 18: «Le r?gne des lettres est passе; les physiciens remplacent les po?tes et les romanciers; la machine еlectrique tient lieu d’ une pi?ce de thе?tre» («Царство литературы окончилось; физики заменили поэтов и романистов; электрическая машина заняла место театральной пьесы»). Замечание Мейстера цит. по: Correspondance littеraire, philosophique et critique par Grimm, Diderot, Raynal, Meister, etc. (ed. Maurice Tourneux, Paris, 1880), XIII, 344 (здесь и далее сокращенно именуется Grimm’s Correspondance littеraire). Мнение автора издания Музея ла Бланшери взято из номера газеты Nouvelles de la Rеpublique des lettres за 12 октября 1785 г. Общественный интерес к деятельности парижских лицеев и академий документально подтверждается в статьях из Mеmoires secrets pour servir ? l’ histoire de la rеpublique des lettres en France, а также в ряде других публикаций.]





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64031567) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes



1


H. S. Klickstein, review of Bernard Milt, Franz Anton Mesmer und seine Beziehungen zur Schweiz // Bulletin of the History of Medicine, 1955, Vol. XXIX, P. 187.




2


Daniel Mornet, L’ Influence de J.-J. Rousseau au XVIIIe si?cle; Annales de la Sociеtе Jean-Jacques Rousseau, 1912, P. 44–45; Robert Derathе, Les rеfutations du Contrat Social au XVIIIe si?cle. ibid., 1950–1952, P. 7–12.




3


Дословно: «Ипохондрики впадают в меланхолию и мечтательность» (фр.) – Прим. ред.




4


Некоторые из 27 главных постулатов Месмера о «животном магнетизме» приведены в Приложении 1. Среди множества брошюр того времени, в которых давалось объяснение теории и практики месмеризма, наиболее удачными являются следующие: F. A. Mesmer, Mеmoire sur la dеcouverte du magnetism animal (Geneva, 1779); Caullet de Veaumorel, Aphorismes de M. Mesmer, dictеs ? l’ assemblеe de ses еl?ves (Paris, 1785); серия писем Галара де Монжуа, ученика первого крупного последователя Месмера Шарля Делона, опубликованная в номерах Journal de Paris с февраля по март 1784 г. (в особенности в номере за 16 февраля, c. 209–216). О примерах оккультных тенденций в месмеризме см.: A. M. J. de Chastenet, Marquis de Puysеgur, Mеmoires pour servir ? l’ historie et ? l’ еtablissement du magnetism animal (1784); Tardy de Montravel, Essai sur la thеorie du somnambulisme magnеtique (London, 1785) (впоследствии послуживший основой для многостраничных описаний сомнамбулических видений в более поздних работах Тарди); Mеmoire sur la dеcouverte des phеnom?nes que prеsentent la catalеpsie et le somnambulisme (1787); а также Extrait des registres de la Sociеtе de l’Harmonie de France du 4 janvier 1787.




5


На примере одного из писем А. Ж. Сервана, хранящегося в Городской библиотеке Гренобля (архивный номер 1761, дата и адресат не указаны), мы можем наблюдать, какое сильное влияние на месмеристов оказали рассуждения из «Оптики» Ньютона (которые по степени смелости все же не идут ни в какое сравнение с соображениями, которыми автор знаменитого трактата делился в переписке с Робертом Бойлем): «Pourquoi ne pas revenir tout de suite ? la belle conjecture que Newton a dеveloppеe dans l’ un de ses ouvrages? Il avoue l’ existence d’ un milieu beaucoup plus subtil que l’ air et qui pеn?tre les corps les plus denses, milieu qui, par le resort de toutes ses parties et les vibrations qui en resultent, est l’ instrument des phеnom?nes les plus singuliers de la nature, du feu, de l’ еlectricitе, de nos sensations m?me etc» («Почему бы не вернуться сразу к великолепному предположению, сделанному Ньютоном в одной из своих работ? Он утверждает, что существует некая среда, намного более тонкая, чем воздух, и которая пронизывает даже самые плотные тела, и эта среда посредством всех своих частиц и вибраций, которые они производят, является орудием явления выдающихся феноменов природы, огня, электричества, даже наших собственных чувств и т. д.»). О работах, посвященных науке XVIII века, из которых взята эта ремарка, см. Библиографическое примечание.




6


Из письма Ньютона Фрэнсису Астону от 18 мая 1669 года (цит. по: L. T. More. Isaac Newton: A Biography. New York, 1934. P. 51).




7


Prost de Royer, Dictionnaire de jurisprudence et des arrest, 7 vols., Lyons, 1781–1788 (II, 74). Автор Dictionnaire… с энтузиазмом отстаивает месмерические идеи и представления (V, 226–227)




8


Подробнее о полусредневековых представлениях врачей XVIII века, продолжавших оперировать понятиями вроде «мышьячного масла», а также выступавших против прививок и рекомендовавших пациентам предродовое кровопускание, см.: J. F. Fournel, Remontrances des maladies aux mеdecins de la facultе de Paris (Amsterdam, 1785); Observations tr?s-importantes sur les effets du magnеtism animal par M. de Bourzeis (Paris, 1783). Детальный анализ истоков месмеризма с точки зрения современника см.: M.?A. Thouret, Recherches et doutes sur le magnеtisme animal (Paris, 1784).




9


Joseph Priestley, The History and Present State of Electricity with Original Experiments, London, 1775, Vol. II, P. 16; A. L. Lavoisier, Traitе еlеmentaire de chimie, prеsentе dans un ordre nouveau, et d’ apr?s les dеcouvertes moderns, 3


ed., Paris, 1801; 1


ed., 1789, 1, 7.




10


Из статьи Г.-Ф. Венеля «Химия» в Encyclopеdie, ou Dictionnaire raisonnе des sciences, des arts et des mеtiers (Париж, 1751–1780) т. III, с. 409–410; Journal de Physique за декабрь 1781 г. (с. 503). Ч. К. Гиллиспи в своей работе The Edge of Objectivity: An Essay in the History of Scientific Ideas (Принстон, 1960, c. 184) приводит статью Венеля в качестве примера «романтической» реакции ученых (и в первую очередь биологов) восемнадцатого века на рациональную, математическую физику семнадцатого века.




11


Mercure de France за 24 января 1784 г., с. 166, и за 20 ноября 1784 г., с. 142; Journal de Physique за сентябрь 1781 г., с. 247–248, за октябрь 1781 г., с. 268 (продолжение статьи из сентябрьского номера, с. 192–199), и за сентябрь 1781 г., с. 176; Annеe littеraire, т. I (1785), с. 279–280.




12


Journal de Bruxelles за 31 января 1784 г., с. 226–227. Почти во всех журналах за 1784 г. содержались похожие описания полетов на воздушных шарах. К числу таковых относились и восторженные заметки самих воздухоплавателей об испытанных ими в воздухе ощущениях и первых наблюдениях городских и сельских пейзажей с высоты птичьего полета. Классическим примером последних может служить отчет Пилатра де Розье, опубликованный в номере Journal de Bruxelles за 31 июля 1784 г., с. 223–229.




13


Journal de Bruxelles за 29 мая 1784 г., с. 226–227 (о бунте в Бордо см.: Courier de l’Europe за 28 мая 1784 г., с. 340; а также за 20 июля 1784 г., с. 43 – о похожем бунте в Париже); Courier de l’Europe за 24 августа 1784 г., с. 128; Le journal des S?avans за январь 1784 г., с. 27; Almanach des Muses (Париж, 1785), с. 51; Traces du magnetisme (Гаага, 1784), с. 4. Стихотворение из Almanach des Muses буквально переводится следующим образом: «Трубки твои взвесили воздух, / Призма твоя разделила лучи света; / Огонь, земля и вода покорны твоим законам, / Ты приручил всю природу». На с. 23 номера газеты Courier de l’Europe за 9 июля 1784 г. приводится следующее описание стартовавшего в Нанте полета воздушного шара Le Suffrein: «Cent mille ?mes, au moins, assist?rent au depart du Suffrein: plusieurs femmes s’еvanouirent, d’ autres fondaient en larmes; tout le monde еtait dans une agitation inexprimable. Le retour de ces deux voyageurs… fut cеl?bre comme un jour de triomphe… les routes еtaient bordеes de monde… la plupart des maisons illumines. Les gens du people baisaient leurs mains, leurs habits…» («Не менее ста тысяч душ присутствовало при отбытии „Сюффрена“, множество женщин теряли сознание, другие рыдали, все пребывали в невыразимом возбуждении. Возвращение этих дух путешественников… сопровождалось устроенным им подлинным триумфом… толпы людей выстроились по обе стороны дороги, почти все дома были ярко освещены. Многие из собравшихся бросились целовать им руки, края одежды…»)




14


В оригинале – ricochet, способ бросать плоские камни в воду, чтобы они подскакивали на поверхности воды несколько раз. По-русски это чаще всего называют «рикошетить» или «печь блинчики». – Прим. ред.




15


Луидор – золотая монета достоинством в 3 ливра. Ливр – счетная единица, «французский фунт», состоявший из 20 су. – Прим. ред.




16


Journal de Paris за 8–26 декабря 1783 г., с. 1403–1484, а также за 7 февраля 1784 г., с. 169–170.




17


L.-S. Mercier, Tableau de Paris, 12 vols (Amsterdam, 1782–1788), II, 300; см. также XI, 18: «Le r?gne des lettres est passе; les physiciens remplacent les po?tes et les romanciers; la machine еlectrique tient lieu d’ une pi?ce de thе?tre» («Царство литературы окончилось; физики заменили поэтов и романистов; электрическая машина заняла место театральной пьесы»). Замечание Мейстера цит. по: Correspondance littеraire, philosophique et critique par Grimm, Diderot, Raynal, Meister, etc. (ed. Maurice Tourneux, Paris, 1880), XIII, 344 (здесь и далее сокращенно именуется Grimm’s Correspondance littеraire). Мнение автора издания Музея ла Бланшери взято из номера газеты Nouvelles de la Rеpublique des lettres за 12 октября 1785 г. Общественный интерес к деятельности парижских лицеев и академий документально подтверждается в статьях из Mеmoires secrets pour servir ? l’ histoire de la rеpublique des lettres en France, а также в ряде других публикаций.