Книга - Избранные вещи

Избранные вещи
Алексей Борисович Черных


Алексей Черных (1963 г. р.) – горловчанин, один из представителей ироничного символизма в современной поэзии. В собрание вошли стихотворения из семи поэтических сборников (среди которых "Сонеты определений", "Отражённым светом", "Луны и звёзды", "Карантинные дни"), драматическая "Сцена не из Фауста", а также поэмы "Божественная интермедия", "Евангелие от Иуды Искариота", "Так говорил Петрович" и другие.





Алексей Черных

Избранные вещи





Из сборника «Отражённым светом»





* * *



Имея желания плотские,

Он сдерживал чувства свои.

Ещё не любил он Бродского,

Стесняясь своей нелюбви.



Любил он еду домашнюю,

Не принимая фаст-фуд,

Но эту любовь к настоящему

Скрывал от злых пересуд.



Стеснялся выразить мнение

И что-либо осуждать.

И в обществе потребления

Стеснялся не потреблять.



Мейнстримы интеллигенции

Давили его естество.

Нелепые тренды, тенденции

Рождались не для него.



Стеснялся он даже стеснения,

Себе говорил: не глупи,

Не сдерживай чувства и мнения,

Но Бродского возлюби.



* * *



…И в нашем радостном Эдеме,

Дарящем светлые мечты,

Исчезнет всё – развеет время

Здесь все, какие есть, следы.



Поползновения людские,

Как в пыль истлевшее тряпьё,

Рассеются… Эх, энтропия –

Она такая, мать её…



* * *



Ещё Берна?ру Ша?ртрскому в веке так двенадцатом

Удалось подметить, что все мы в данный час

Похожи на карликов, севших на гигантские

Плечи исполинов, живших прежде нас.



Видят великаны ведь дальше, чем мы, карлики,

Но когда пристроишься на плечах у них,

Сразу получается, наших глаз хрусталики

Могут видеть далее всех великих сих.



* * *



Не всем Петраркам суждено

Воспеть в стихах свою Лауру.

И вечерами пить вино,

О деве грезя белокурой.



Продав последнее добро,

Купить чернил большую флягу,

Ломать гусиное перо

И рвать в порыве чувств бумагу.



Чтя из прелестниц городских

Свою красавицу особо,

Вкраплять в высокопарный стих

Эпитеты высокой пробы,

Описывать точёный стан

Своей красотки слогом жарким.



…Но и не всем Лаурам дан

Их прославляющий Петрарка.



Алфавитный бред. Абецедарий



«А было всё гадким, древесно-еловым.

Ёж ждал зиму истово. Йогурт кислил.

Ломались мечты. Нарушались основы

Паразитических реверсных сил.



Телеметрия ужасно фонила.

Хрипела цветисто чужая шиншилла.

Щипал экивоками Юнг яйцевидный…» –

Мой мозг воспалённый нёс бред алфавитный.



* * *

Так жить нельзя! В разумности притворной,

С тоской в душе и холодом в крови,

Без юности, без веры животворной,

Без жгучих мук и счастия любви,

Без тихих слез и громкого веселья…

А. А. Голенищев-Кутузов



Так жить нельзя! О том всё время думать,

Как жить нельзя, а как, возможно, льзя.

Не пить вина с кумой и водки с кумом,

Искать повсюду смыслы бытия.

А их нам не найти без пития…



Так жить нельзя! За мудростью гоняться,

На сто ходов просчитывать шаги.

Любовью лишь как мукой наслаждаться

И млеть от безответности тоски,

Не видя счастья благостной руки.



Так жить нельзя! Без слёз и без веселья,

Но правильно – дни жизни проводить.

Не мчаться в танце с грацией газельей,

А грациозно свой баланс сводить,

И звон монетный больше дев любить.



Так жить нельзя! А как быть льзя, не знаю.

Но думаю, что подводить баланс

Возможно, даже водку потребляя

И дамам напеваючи романс,

Пиша с друзьями пульку в преферанс.



Так жить нельзя! Тоску в душе и холод

Расчётливости стоит согревать

Уразумением, что дух наш молод,

Пока душа желает танцевать…

Берусь сейчас всё это подсчитать.



* * *



В грустных мыслях о Страшном суде

Ощущается неуют.

Подскажите, пожалуйста, где

Индульгенции раздают?



* * *



Легко эстетствовать по жизни!

И в стихотворную канву

Изящные неологизмы

Вплетать, поддавшись озорству.



Труднее сочинять простое

И не кичиться, не форсить,

Что есть умения такое

С благими музами дружить.



Сейчас ненужное уменье.

А в пушкинские времена

Имел бы славу и почтенье,

Пусть не доходы – ордена.

Блистал бы на любовном фронте:

Даря поэмки и стишки,

Писал бы барышням экспромты

В надушенные дневники.



Не утруждаясь политесом

Дуэльных кодексов, силком

На баттл вызвал бы Дантеса

Пинать задиристым стихом.



К чему рапиры-пистолеты,

Когда гусиное перо

С моим талантом ткать сонеты

Сумело б отстоять добро.

Сумело б выстроить эстетный

Воздушных замков яркий мир!



(И провести междупланетный,

Масштабный шахматный турнир?)



Легко эстетствовать по жизни,

Витийствовать и рассуждать.

Пока твою не справят тризну,

Изволь почаще рифмовать.



* * *



Цицерон говорил: «Ганнибал у ворот!»,

Но его абсолютно не слушал народ,

И пока гром не грянул, и враг не пришёл,

Говорили, что тот Цицерон – балабол.



Всем известно, что рядом, под боком,

Не дано проявляться пророкам.



* * *



Чу?дище о?бло, озо?рно, огро?мно,

Стозе?вно и ла?яй

Смотрит вослед – не беззлобно и томно, –

Почти не мигая.

Мозгом спинным ощущать этот взгляд ты

Ещё будешь долго.

С чудищем о?блым общаться вприглядку –

Стараться без толка.



* * *



Престранный мир, где каждый человек

Готов скрутиться в жгут противоречий

И стать для Чеховых, Толстых, Лопе де Вег

Прообразом их злободневных скетчей;



Готов и на словах, и на мечах

Он выйти победителем из спора.

А мальчики кровавые в глазах

Проявятся… Но вряд ли очень скоро.




Исса, сын крестьянина




О прогрессе и улитках

На обращение Иссы к улитке тихо ползти вверх по склону Фудзиямы, до самых высот оной



Нам врут: не только вверх улитки

Ползут по склонам Фудзиямы –

Они порой довольно прытко,

Глупя, соскальзывают в ямы;



Крадутся перпендикулярно

Бегущей на верха? дороге.

Они – как будто биполярны,

Как есть же – просто брюхоноги.



Прогресс стал следствием ошибок

И проб – не глупого стремленья

Стай фудзиямовых улиток

Взбираться вверх до помраченья.



Навеянное Иссой



1.

Глу?бится ямка под струйкой мочи;

Снег у ворот.

Журчанье чуть слышно в безмолвной ночи

Песней без нот;



Снежный покров на земле неживой

Девственно чист,

Лишь у ворот он являет собой

Исписанный лист.



2.

Облетает листва с удручённого клёна,

С отвращением падая в грязь.

Беззащитно стоять будет клён обнажённый

До весны, никого не стыдясь.



И когда новый лист, закружив над землёю,

Упадёт, не задев никого,

Мир, охваченный глупостью и суетою,

Не заметит паденья его.



3.

Словно проснулись сверчки и пичуги,

Луг осмелел,

Близкими стали далёкие звуки,

День посерел.



Свежесть несёт набежавшая туча,

Зной бороздя.

Как тяжела, и душна, и тягуча

Жизнь без дождя.



4.

Утром роса

Мне омоет прохладой ноги.

Врут небеса,

Что они по природе не строги.



Капли росы,

Охладив, испарятся, исчезнут.

В строках Иссы

Они горьким «И всё же…» воскреснут.




Шмели и Бунин


На стихотворение «Последний шмель» И. А. Бунина – не смотря ни на что, с почтением



1.

Может, Бунину шмель в этот день показался

Заунывно гудящей певучей струной

Потому, что Иван Алексеевич взялся

Тосковать, как положено барину в зной.



Глазки очень устали от яркого света,

Опустели поля и разросся бурьян.

Шмель уныло нажу?жживал арию лета, –

Был Иван Алексеич тоской обуян.



Он всё думал о том, что мечты человечьи,

Все глубины глубин не понятны шмелям,

Этим бархатным пчёлкам с янтарным оплечьем,

Не подверженным скуке и прочим соплям.



2.

Лаванда чуть ли не всё лето

Цвела, цветёт и будет цвесть.

Шмелей с рассвета до рассвета

В её кустах чудны?х не счесть.



По-бунински золотоплечи,

Но неожиданно легки,

Они лавандовые свечи

Окучивают по-мужски:



Кружат и мечутся меж нежно

Благоухающих цветов

И искушают безмятежно

Руладами жужжащих слов.



И так весь день, и так всё лето –

Пока их холод не проймёт,

Шмели с рассвета до рассвета

Кружат в лаванде хоровод.



3.

Лаванда и шмели? не знают

Что наступил сентябрь унылый.

Цветы цветут, шмели летают,

Золотоплечи, быстрокрылы.



В их удивительном полёте

Среди чарующих соцветий

Есть восхищающее что-то

И что пытливый мозг бередит.



Как удаётся этим пчёлам,

При их не маленьком калибре,

Массивным, толстым и тяжёлым,

Летать с изяществом колибри?



Ах, впрочем, мир прекрасен этим

Клубком загадок, белых пятен.

И лишь сентябрь за гранью лета

Вполне и ясен, и понятен.



* * *



Мы Шрёдингера кошку

В своём эксперименте

По неопределённости

Размазали слегка:

Она жива немножко

И в этом же моменте

Она – хвала мудрёности –

Немножечко мертва.



Мы так и этак мерили

Все доли вероятности,

Расхлёбывали ложкою

Кванто?ванный расчёт.

В простой исход не верили,

И вот в научной рьяности

Открыли шкафчик с кошкою –

Там оказался кот!



* * *



Там,

где по линованной бумаге

пишут поперёк,

Дескать, потому,

что это выглядит

креативно,

«Поперечным» писателям,

по скудоумию,

невдомёк

Что это глупо,

не экологично

и не продуктивно.



* * *



Да будут ли вспоминаться-то

Когда-нибудь в пьяном загуле

Две тысячи девятнадцатого

Холодные дни июля.



Быть градусу, сколько не бейся,

Высоким по прихоти чьей-то,

А вы всё твердите про Цельсия

И какого-то там Фаренгейта.



Жара будет до исступления

При норде, норд-осте, норд-весте.

Дождёмся-таки потепления,

Но может быть, лет через двести.



* * *

@morning_swellow с благодарностью

за данную мысль



О, хлеб и зрелища будут желанны всегда,

И эти желания – тоже из категории вечных.

Даже занимая в вечных самолётах места,

Направляясь в вечную Касабланку или ещё куда,

Жаждать народ будет хлеба и зрелищ беспечных.

Не помогут ни светлые радости, ни яркая красота.

Схема счастья известна тысячелетия и проста:

Зрелища, хлеб, рабы… и пара заводиков свечных.



* * *



Маленький принц, утончённый, но действенно вялый:

Тот самый – Экзюпери,

А рядом другой – по-ЕгорЛетовски разудалый

И матерный изнутри.

Трогают оба, по-своему, но равновесно,

Пусть разные струны души.

Оба они уникальны и интересны,

И оба они хороши.




Пастернаковое




1. Ода скотницам

На стихотворение “Март” Б. Л. Пастернака



Нынче нет уже дюжих скотниц,

Что могли бы до пота гонять

Зиму с улиц, оврагов и звонниц;

Чахлый мартовский снег разжижать;



Бить сосулек кровельных тонны

И, светя мускулистым ню,

Разгонять ручейков бессонных

Ненавязчивую болтовню;



Поднимая игриво вилы,

Тыча зубьями оных в навоз,

Вызывать у поэтов хилых

Восхищение и психоз;



Выходить из хлевов коровьих

Царской поступью – спины размять…

Чтоб Борис Леонидович мог бы

С восхищением их созерцать.



2.

«Быть знаменитым некрасиво…» –

И так возможно рассуждать,

Когда твоих стихов тетрадь

Уже заполнила архивы.



Когда твой облик знает всяк,

И даже пёс соседский лает,

Что в этом доме проживает

Поэт известный Пастернак.



А так, конечно, некрасиво

Быть знаменитым средь других

Поэтов средненьких, простых,

Коль сам ты выделен курсивом.



3.

Декабрь. Word открыть и плакать,

Строчить стихи свои навзрыд,

Пока дней новогодних слякоть

Весной нежданною грозит.



Нанять такси да за сто гривен

Под звук шуршания колёс

Умчаться в зиму, чтобы ливень

Так не нервировал до слёз.



Где, как обугленные туши,

С деревьев тысячи грачей

Не падают с прихлюпом в лужи

И мир приятен для очей.



А здесь проталины чернеют

И талая вода бежит.

Чем мир унылей, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд.



Закончен стих и Word закрыт.

Порыв душевный мной излит.



* * *



Если свежую музыку ветра

Кто-то когда-то

и где-то

записывал,

Анимо?метром ли,

вакуумметром,

Нотами,

буквами

или числами,

То этот кто-то, навряд ли

позже

Сумел разобрать бы

сделанные им

записи –

Поскольку ветер –

это промысел Божий,

А значит, не читаем,

не понятен…

не ясен.



Балладка об эпоксидной смоле



Наверно, скучно на Олимпе.

От сотворенья дней святых

Все обладательницы нимбов

И обладатели же их,



А также прочие сидельцы

У тронов нимбоносных лиц,

Плетения интриг умельцы

И либреттисты небылиц –



Все эти «чудные» созданья

Поперегрызлись столько раз,

Что скука их существованье

Зацементировала с тщаньем

Пластичных эпоксидных масс.



И броуновское движенье

Интриг, подстав и окаянств

Среди Олимпа населенья

В конце концов ушло в забвенье

Глубин аидовых пространств.



Пассионарность близорука,

И даже божие дела

Сумеет размолоть дотла…

Сильны, непобедимы скука

И эпоксидная смола.



* * *



Какое дивное творенье –

Картина Шишкина «Дубы».

Так передать переплетенье

Резной, причудливой листвы,

Теней ажурных паутинку

В морщинистых стволах дерев

И света лёгкую грустинку,

Как нежный девичий напев.

Весь образ шишкинской дубравы,

Что будто сотворён волшбой, –

Он и простой, и величавый,

Но не картинный, а живой.



* * *



У молодых поэтов чувства

Сильнее звонких рифм и ритма.

Для них как ложе от Прокруста –

Правописания энигма.



Зачем им синтаксис, когда их

«Быть иль не быть…» сомненьем гложет?

Они поэты – пусть прозаик

Себя лингвистикой кукожит.



Для них все ямбы и хореи,

Анапест, дактиль – словоблудье.

Они заняли эмпиреи,

Где нет любви, а есть безлюбье.



Но верим: опыт, сын ошибок,

Придя со временем бесценным,

Избавит от полуулыбок

Над их стихом несовершенным.



Стих зазвенит, как песни скальдов,

Лучистым, живописным словом.

А новый Пушкин скажет: «Ай, да

Я сукин сын в венке лавровом!»



* * *



Иногда напишешь так,

Что и сам

Восхитишься этим, как

Чудесам.



И откуда это всё

У меня?

Стихоплётство, то да сё,

Вся фигня.



Так изящно иногда

Изложу,

Что заплещет красота

За межу.



Но порою свой успех

Повторить

Невозможно, ну, на грех!

Как тут быть?



Коль придумать я бы смог

Стихомер,

Им оценивал бы слог

 И размер.



И тогда бы каждый стих

И сонет

Были б слаще дорогих

Мне конфет



И вкуснее бы, чем в доль-

ках арбуз.

А пока оценка толь-

ко на вкус.



Для красот стихов аршин

Не найдёшь.

Я – не Пушкин-сукин сын,

Но – хорош!



Полишинель



Он зудел, заикаясь, стараясь

Донести эпохальную весть.

Дескать, тайна сия велика есть,

Если только – вощще! – она есть.




Пикассовое, версии О




1. Алжирские Женщины



Ах, как две наших сущности –

в принципе разные,

Плотно схвачены временем

в нечто одно:

Тошно-сочное, яркое –

и слегка несуразное,

Как «Алжирские женщины»

версии О.



2. Горловка



Нам не нужно быть в Гернике,

Нам достаточно Горловки.

И «Алжирские женщины»

Даже версии О

Не годятся в соперники

Фрескам Горловским огненным,

Что войною зловещею

Жглись на стенах домов.



* * *



Наш выбор сделан. Мы, надеюсь,

Не бурида?новы ослы,

И выберем, не канителясь…

Хоть муки выбора милы.

Милы иллюзией, что можем

Мы выбором своим сменить

Процесс с названьем «Лезть из кожи

Вон» – на процесс с названьем «Жить».



* * *



С младых годов был равнодушный

К навозной сущности побед

Тот самый Авгий, чьи конюшни

Не очищались тридцать лет.



Дух разлагающейся плоти

Его нимало не мутил,

А даже возбуждал и вроде,

Вы не поверите, пьянил.



* * *



Я исполнен пустого апломба,

Я рисуюсь немного, читая

Книгу тонких новелл Ляо Чжая,

Как интеллектуальную бомбу.

Как интеллектуальный феномен

Я ту книгу небрежно листаю…

В том, что рядом никто Ляо Чжая

Знать не знает, – уж я не виновен.



* * *



На Земле мы одни

На все восемь её миллиардов.

Так не будем же ни

Сожалеть, ни искать вариантов,

В коих наша судьба

Нас проносит мимо макушки

Надземного столпа,

На который вознёс себя Пушкин.



* * *



Избавь меня, Господи, от сомнений;

Сделай жизнь мою, Господи, тихой и ровной;

Излечи от терзающих размышлений

О ненужности нашей пустословной.



Дай зренье мне, Господи, да такое,

Чтоб в жизни жестокой и несправедливой,

Узреть проявленье Твое всеблагое

К нам, недостойным и суетливым.



* * *



Когда б поэтов щедро награждали

Дензнаками за их общенье с Музой,

Они бы как тогда живописали

Суть бытия – с желаньем иль обузой?



Ведь их монетизация принудит

Творить в созвучье лишь с монетным звоном.

От лишней денежки поэта не убудет,

Но зазвучит ли он в созвучье оном?



* * *



Его пророческие мантры,

Как и вещания Кассандры,

Не принимались и не шли

На пользу жителям Земли.

Ведь, как известно, у пророка

В своём отечестве без срока

Лицензии пророчить нет.

Такой вот эксцентриситет.




Маяковское




1.

Начитавшись с утра Маяковского, сидя в туалете,

Выхожу, заряженный его бешено рваным ритмом:

Хочется вывернуть всё наизнанку на этом свете,

Поставить с ног на? голову, выйти на смертную битву.

Сердце от чувств этих давит резиновым мячиком,

В мир нервно впиваюсь расширенным глазом я.

Берегитесь, буржуи, питающиеся рябчиками

И зажёвывающие их (блин!) ананасами.



2.

Не нравится мне,

когда Маяковского

Читают

проникновенными голосами,

Когда ритмику его

яркую,

полубесо?вскую

Размазывают

по лирической гамме,

Оскопляют его

манерной

куртуазностью,

Присущей разве что

неподросшим ценителям,

Чем лишают

его (!)

громогласности

Трибуна

и умов покорителя.



3.

Да будьте хоть трижды

шкипером вы

Или юнгой

в нескладной матроске

(Как сказал нам

Владимир Владимирович,

Да не этот,

а тот –

Маяковский),

Звёзды кем-то не зря

в небесах зажжены:

Было нужно так

в замках воздушных,

Чтобы шхуны,

что нам

в управленье даны,

Добирались

до гаваней

нужных.



4.

Был Маяковский не Лао-цзы,

Судил поэтому строго,

Твердя: «Все вы, люди,

лишь бубенцы

на колпаке у бога».



Мысли поэта –

резки и резвы,

Ими он просто светился.

Люди в стихах для него были «вы»,

Бог – в колпаки рядился.



Кем поэт Маяковский считал

Себя и людское племя,

Уже не важно.

Он это писал,

Поглядывая сквозь время.



И был он, по-видимому, прав,

Ставя себя где-то между

Миром людей и миром глав

Небес, дающих надежду.



* * *



Это вам не это,

Это вам не то.

К нам спешит с приветом

Серый конь в пальто.

За конём тем рифма

Из Караганды.

Подожди-ка, нимфа,

Отдохнёшь и ты.



* * *



Он побледнел, затем, как будто

Чуть отойдя от тошноты,

Меня назвал зачем-то Брутом

Добавив вялое «И ты…»

Но мне такая антитеза

Казалось ложной. Убеждён,

Что это я сражённый Цезарь,

А Брут, прошу прощенья, – он! :)



* * *



За детьми того декабря

Дитю января – трудно.

Оно будто дышит зря

И всхлипывает простудно;

Оно никудышный актёр,

Хоть паузу держит дольше.

Ему не доступен флёр

Снов, что о чём-то большем.



* * *



Ночами душевная муть

Становится шире и скольже,

А хочется просто уснуть,

Не думать о чём-то большем.

И хочется не считать

Баранов, овец, полудурков.

Зло хочется обругать

Морфеевых сна драматургов.



* * *



«Иллюзию радости дарит вино», –

Такую неглупую фразу

Я где-то читал (и не так уж давно),

Но с ней не согласен мой разум.

Хорошие вина раскроют в душе

Все те закоулки, что скрыты

Унылостью будней, сокрыв неглиже

Иллюзии жизни избитой.



* * *



Как Диогену помогая,

Со свечкою при свете дня

Людей искал, судьбу кляня

И чьи-то души поминая.

Не ради славы ведь старался –

Не ради веры в божество.

…И от того вконец остался,

Как Диоген, без ничего.



* * *



За чан похлёбки чечевичной,

Вина бочоночек приличный,

За раболепье прилипал

Я б первородство не продал.



Ещё не найден тот Иаков,

Которому б я мог, однако,

Продать себя по метражу…

Поскольку цену не сложу.



* * *

Зайку бросила хозяйка…

Агния Барто



Всех заек на свете бросают хозяйки,

Хозяйки ведь быстро растут.

И что остаётся разлюбленным зайкам?

Сидят и хозяюшек ждут.

А вдруг они вспомнят, а вдруг не забыли,

Не разлюбили – а вдруг!

Надеются, ждут, покрываются пылью…

Теперь только пыль зайкин друг.



* * *



Да, не Ассоли мы, к нам не плывут

Алые паруса,

Нашему прЫнцу вполне подойдут

Белые – за глаза.

Пусть даже серые – только б приплыл

В лунную-лунную ночь.

Бог не Ассолями нас сотворил,

Пусть, но без прЫнцев невмочь.



* * *



Я на качелях. Небо, сосны

То вниз летят, то вверх взлетают.

Стишок какой-то несерьёзный

Мой мозг из строчек собирает.



Рифмуются прохлада ночи,

Молчанье звёзд, сомненья ветра…

Как будто был уполномочен

Я Кем-то, Кто всесилен очень,

Метафорами сыпать щедро



И собирать искринки мыслей

В опалоцветные созвездья,

Неся их, словно в коромысле,

С блаженной, но благою вестью.



Но постепенно замирая,

Утихомирились качели,

Тут вся восторженность благая,

Некрепкая, полусырая,

Исчезла, как снега в апреле.

И рифмы напрочь улетели.




Околовиннипуховое




1.

Да будь медведи пчёлами,

Они бы вечерами

Жужжали б невесёлыми

Медвежьими басами.



Разрушили б симпатию

К себе подобным хором,

Загнав лесную братию

По дуплам и по норам.



2.

Что ж грозным медведям стыдиться?

Что въедливым пчёлам париться?

Никто ведь не усомнится

В их праве кусаться и жалиться.

По-всякому может случиться

В медвежье-пчелиной подмене.

Но мёдом придётся делиться:

Так принято в сей Ойкумене.



3.

Леонов бесподобен,

Евойную игру

Ни Кристофер наш Робин,

Ни Тигра с Кенгой Ру

Ни в жисть не переВиннят

И не переПушат.

Никто уж не наМилнет

Подобных медвежат.



4.

Скольких бы Пухов, до славы охочих,

Уолт Дисней не раскручивал,

Наш Винни-Пух виннипушнее прочих,

Ибо Леонов озвучивал.



* * *



Трёхглавому псу жить, увы, нелегко,

Ведь головы часто в раздоре.

А как стоголовое существо?

Что, через соцсети спорит?



Попроще сообществу, коль рассудить,

Многозмееголовой Гидры:

Там змеи едины в готовности лить

Соседкам отравы литры.



* * *



Уютно тем – над пропастью во ржи,

Не очень – кто над пропастью с камнями.

Для первых мир их ярок, пусть и лжив,

И для вторых он лжив, но временами

Его цвета угрюмы и серы.

И словно золотящееся поле,

Он требует, чтоб игры детворы

И в нём стерёг хоть кто-то, грел и холил.



* * *



Смерть вероятнее жизни. И

От парадокса Фе?рми

Хочется выть, оскорблять и бранить

Всех в этой пыльной таверне.



Где эти братья по разуму, где?

С кем допивать мне пиво?

Только талдычить о Караганде

Не стоит – и так тоскливо.



* * *



Если жизнь своими тарифами

И невзгодами разнедужится,

Если думы запенятся рифмами

И идеи размытые вскружатся, –

Сочиняй, не похлопывай ушками,

Коль уж мысль биением взболтана.

Ведь у каждого третьего Пушкина

Быть должно своё истое Болдино.



* * *



Отец Небесный, да святится Имя,

С Которым на земле наступит царство,

Твоя где воля встанет над другими;

Дай хлеб насущный, не нужны нам яства;

Прости долги нам, как прощаем сами

Мы должников своих открытыми сердцами;

Не искушай, избавь от всех лукавых;

Пусть в царствии Твоём пребудет слава.

Аминь.



Еккл. 1, 9-10

…Нам сказано: что было, то и будет,

Что делалось, то сделается вновь –

Нет нового под солнцем! Если ж люди

Укажут вам на что-то: вот-де новь! –

Не верьте им, всё ранее случалось

В седых веках, что были прежде нас.

Нет нового под солнцем? Что ж, осталось

Искать другие солнца в этот раз.



* * *



Ананасы и рябчики с водкой в кафе,

Ананасы в шампанском ли

Не предложат испить Маяковский В.

И гордец Северянин И.

На дорогу не выйду, как Лермонтов М.

Как Руслан у Пушкина А.

Не взлечу к небесам над своим бытием,

Не по статусу мне небеса.

Не смогу, словно Гиппиус З., изливать,

Излагать, как Асадов Э.

Только радость творить и слова рифмовать

Хороша сама по себе.



* * *



Ты могла бы со мной говорить лишь гекза?метром ровным,

Вместо матов-блинов обезличивать спичи цезурой,

Даже больше: «отнюдь» говорить с придыханьем альковным,

Водку пить, отставляя мизинчик изящно, но выглядя дурой.



Ты в дорийском хитоне могла бы по дому слоняться устало,

Закрутив свои волосы в хитро-безумной прическе гетеры,

Но «отнюдей» и водки с отставленным пальчиком мало,

Чтобы Та?ис Афинской постичь политес и манеры.



* * *



Бледно-кисельным туманом

Заволокло всю округу.

Пространство, словно дурманом

И сыростью сжало туго.



Мир потерял воздушность,

Его загребла лениво

Влажно-туманная сущность,

Некий субстрат депрессива.



Кажется, будет сыро

Вечность – и суше не станет.

Кажется, ёжики мира

Все как один в тумане.



Перевод с английского.

Уильям Строд. На жизнь человека



Что наша жизнь? Игра страстей, котёл,

И наша радость – ноты разобщенья

Из чрева матери, из ульев сонных пчёл,

Из крошечных комедий безвременья:



Земля – театр, небесный театрал,

Скучая, бдит, кто бьётся, кто торгует.

Могила скроет нас от солнечных зерцал –

Игра ничьей закончится впустую.



* * *



Прекрасен и неуловим

Небесный Иерусалим,

Блистает горним хрусталём,

Пылает трепетным огнём.



Мой путь к нему и кос и крив,

Но я иду, пока я жив,

Хоть он далёк и невидим,

Небесный Иерусалим.



* * *



Не пойму: я стою на земле

У подножия звёздного неба?

Иль небесного свода желе

Стало твердью, где я ещё не был?



С ног на го?лову перевернуть

Мир в сознании суетном просто:

Стоит лишь по-другому взглянуть

На мерцанье плантации звёздной.



И представить себе, что они,

Непонятные точечки света –

Разноцветие вспышек – сродни

Искрам в ясной поэзии Фета.



Что они как основа основ,

Как начало начал – наши корни,

Обещающие любовь

С указаньем дороги в град горний…



…Что-то словно случилось со мной,

Мысли как бы сорвались с опорок.

Нужно срочно мотнуть головой

И отбросить чарующий морок.



Ах, ну да… я же в мокрой траве,

После денных забот тренируясь,

Замер, стоя на голове,

Вверх тормашками, – небом любуясь.




Антропологическое




1.

Легко не знать, что будет завтра,

Не видеть точек бифуркаций.

И кашу с фруктами на завтрак

Есть до овсяночных мутаций.



А антропологи вещают

(И Дробышевский подтвердит то):

Мозг человеческий теряет

Брутто-размеры-габариты.



Не говоря о предках наших,

Мозг даже у неандертальцев

Побольше был, чем есть – у кашей

Себя харчующих страдальцев.



Чем человек сумеет встретить

Возможных бедствий наступленье?

Природа может ведь ответить

На наше к ней пренебреженье.



Ведь если вдруг нахлынут стаи

Из чёрных лебедей нежданных,

Мозг кашеедов враз растает,

Растёкшись месивом овсяным.



P.S. Жри авокадо и ешь курагу,

Мясо и сало оставишь врагу!



2.

Покойся с миром, брат-неандерталец,

Увы, твой век был буен, но недолог.

Тебя найдут, и долу вздымет палец

Какой-то бородатый антрополог.



Воскликнет: «Ах, чудесная сохранность,

Какая челюсть, ах, какие дуги!»

Да, брат-неандерталец, это данность –

Всего себя отдать для благ науки.



* * *



Джеро?м – тот, кто Кла?пка Джером

С Уильямом нашим Шекспиром

Затеяли диспут о том,

Что более ценится миром.



Хваля век шестнадцатый, Билл

К семнадцатому был хладен.

Он в первом родился, почил –

Увы, во втором, будь неладен.



Джером девятнадцатый век

Нахваливал, только сухо

Отметил: тогда человек

Жил лучше, но беден был духом.



Узнав про двадцатый и наш

Двадцать первый, два автора сразу

Решили, что местный типаж

В духовность не верит ни разу.



Был твёрдым джеромовский взгляд,

Сурова Шекспира прищурость.

Вот взять и отправить бы в сад

Всю надтолерантную дурость.




Мрачные осенние размышления перед сном об ином




Иные мы, иные люди,

Иные страны, города…

А вот планет иных не будет –

Для нас не будет – никогда.

Не вся доступна «инота»:



Не будет новых измерений,

Иных вселенных и миров…

Хотя, возможно, некий гений

Чрез пару-троечку веков

Сорвёт с вселенских тайн покров…



Но мы уже к тому моменту,

Забыв о притяженье звёзд,

Как Та?натосовы клиенты,

Былой эпохи рудименты,

Отчалим строем на погост.



А там иные наши взгляды,

Идеи, замыслы, мечты

Куском блестящим рафинада

Истают быстро, как и надо

Под едким действием воды.

И всей кладбищенской среды.



О, чёрт возьми, какие думы

Порой неумный мозг гнетут,

Как шквал пустынного самума,

Успокоенья не дают.

Уснуть теперь – напрасный труд.



P.S. Откуда выйдем мы, куда мы, блин, придём?

Домчимся, долетим или доедем?

Прямой дорогою иль обходным путём

Чрез червоточину в пространственном клозете?



Байрон. ПАМЯТЬ



Свершилось! Видел то во сне:

Надежды луч не светит мне;

Чреду немногих славных дней

Порыв несчастий охладил

И тёмным облаком накрыл.

Любовь, Надежда, Радость, – эй! –

Прощайтесь с Памятью моей.

1806



* * *



Жизнь важней, чем подвалы червонцев.

Позабыв о заботах и грузах,

Мы «идём правее – на солнце,

Вдоль рядов кукурузы».



* * *

Вот какой рассеянный

С улицы Бассейной!

Вместо шапки на ходу

Он надел сковороду.

Самуил Маршак



Вместо шапки на ходу

Надевать сковороду

Нелегко и неудобно,

Глупо, неправдоподобно.

Как её там закреплять?

Будет с головы съезжать.



Будет ручка сковородки

Колотить по подбородку,

А потом, уйдя в полёт,

С головы его падёт

И, скользнувши по дуге,

Больно стукнет по ноге.



Если ж глянуть по-другому,

То приветствовать знакомых

Сковородкою сподручней:

У неё в наличье ручка –

Ею проще «шляпу» снять

И с почтеньем приподнять,

Говоря друзьям «Бонжур!»



Вот такой родился сюр

В честь вошедшего в века

Самуила Маршака.



* * *

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

М. Ю. Лермонтов



Нынче трудно выйти на дорогу

Одному, да так, чтоб сквозь туман

Путь кремни?стый, устремлённый к Богу,

Был бы как пустынный автобан.



Все кремни?стые, асфальтовые трассы,

Зимники, грунтовки, большаки?

Транспортом загружены всечасно:

Шу?мы, выхлопы, жужжание, гудки.



Блеском фар засвеченное небо –

Как звезда с звездою говорит,

Мы не слышим: мы глухи и слепы.

Мир не внемлет Богу, а шумит…



* * *

…Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,

Не дойду до дома с дружеской попойки.

Там вон встретил вербу, там сосну приметил,

Распевал им песни под метель о лете.

Сам себе казался я таким же клёном,

Только не опавшим, а вовсю зелёным.

И, утратив скромность, одуревши в доску,

Как жену чужую, обнимал берёзку.

Сергей Есенин



Берёзе трудно понимать

Есенинскую грусть.

Зачем принялся он читать

Стишки ей наизусть?

Зачем разносит перегар,

Витийствуя с утра?

И страсти распаляет жар,

Когда кругом хандра.

Зачем к тому ж, подлец такой,

Обняв её (ой-вей!)

Своей распутною строкой

Глаголет не о ней?

А вспоминает некий клён,

Какую-то сосну,

И вербу вспоминает он,

А может, не одну.

Ах, как же, Серж, распутен ты,

Обидно, аж до слёз.

Не ценишь чистой красоты

Разнеженных берёз.



* * *



Не верьте, чувства могут лгать,

Но мы, как Пушкин, часто рады

Обманываться, принимать

Обман за райскую усладу.



* * *



Порою кажется, Небесный Господин

Создал сей мир (и думать-то неловко)

Лишь для того, чтоб полчища машин

Съезжались пообщаться в пробках.



Венцы творенья здесь не мы – они,

Для них всё это: нефть, конфликты, во?йны,

Прогресс – тысячелетия возни

Нас, человеков, слуг их недостойных.



Для них наш телерадиоугар,

Всё то, что в мозг наш тараканом влезло:

Инет, реклама, ма?ркетинг, пиар

И миф, что-де экологична тесла.



Уже не кажется: Небесный Господин

Действительно создал наш мир неловкий

Лишь для того, чтоб полчища машин

Съезжались пообщаться в пробках.



* * *

Горят перламутром в отливах тумана.

На всём бесконечная грусть увяданья

Осенних и медных тонов Тициана.

Максимилиан Волошин



Венеция – тоска и сырость!

Не смог бы даже Тициан

Своею кистью скрыть унылость,

Её дурманящий обман,

Её мостков старинных узость,

Бессилье, плесени печать,

Домов облезлых заскорузлость,

Воды, уставшей нас влюблять.

Гандолокружие без меры –

Подгнивших суден хит-парад.



И кстати, как те гондольеры

Картошку в погребах хранят?



* * *

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда.

Анна Ахматова



Хорошо, что нет камина…

Хорошо, что не бумаге

Доверяю самочинно

Зарифмованные саги.



Я б по-гоголевски нервно

Выжигал тома вторые

«Мёртвых душ», когда том первый

Расхвалили всласть витии.



Все рассказы о каких-то

Рукописях не горящих –

Несомненные реликты

Эр, навеки уходящих.



Всё горит. Но гигабайты

Строк сырых, плохих, говёных

Сети, облака и сайты

Охранят от действий стрёмных.



Не для вечности, а просто,

Чтоб, взглянув на них чрез время,

Почерпнуть из их коросты

Хоть какую-то идею.



И сверстать с тупым блаженством

Новый стих из мыслей каши.

Ибо часто совершенство

Прорастает из какашек.



* * *



Будем к похвалам прохладны.

Если что, напьёмся брома.

Нагомерим «Илиад» мы

Тридцать три огромных тома.

Эта тема нам знакома.



Будем творческие планы

«Одиссеей» тешить новой.

Мы – крутые графоманы,

Мы – нагромоздим такого!

Вы нам только дайте слово!




Где-то в Мессинском проливе между Сицилией и Калабрией примерно в начале XII века до н.э.




Одиссей сын Лаэрта

Меж Сциллой и Харибдою – неплохо,

Пока надежда мой питает дух.

Вода бурлит, вскипает суматоха

От вида этих чудищ-потаскух.



Ну, да – страшны! Ну, да – многоголовы!

И да – меж ними можно не пройти!

Бьёт через край по жилам нездоровым

Адреналина с кровью ассорти.



Меч наголо, пусть разум возбуждённый

Ещё зовёт корабль развернуть.

Но хрен им в глотку, чудищам зловонным,

Идём в атаку, в лоб, а там уж будь,

Как…



Одна из голов Сциллы, дочери Форкиса (с сожалением)

Опять плывут, упорные созданья!

Им нечем что ли там себя занять?

Нам не дают красоты мирозданья

Спокойно и неспешно созерцать.



Я только в суть экзистенциализма,

Мне показалось, начала вникать,

А тут они! И путанные мысли

Опять придётся в кучу собирать.



Опять придётся рыться в манускриптах,

Дышать их пылью древней допоздна…

Пристукни-ка их ты, сестра Харибда,

Особенно того вон крикуна.



Харибда, дочь Посейдона

Ну, всё, крикун! Теперь тебе хана!



Стратагема истины в вине



Какая стратагема

Есть у интеллигенции?

Про истину в вине мы

Подразовьём сентенцию.

Мол, тут зависит много

От качества вина,

Ведь истина убога,

Когда она бедна.



Найти с Агдамом вряд ли

Возможно радость истины.

А вот искать под Кьянти

Доступно и фили?стерам.

Хоть после пары литров

Нам станет всё равно,

Достойного ль калибра

Мы выпили вино.



NB. Фили?стер, – [от нем. Philister – филистимлянин, обыватель] Неодобр. Человек с узким обывательским кругозором и ханжеским поведением; мещанин, обыватель.




Осенняя сценка из Фауста


Изощрённой расцветкой

Изощрённо сияет

Клёна яркая ветка,

Глаз собой изощряя.



Фауст.

Мне скучно бес…



Мефистофель

Что делать, Фауст,

Такой вам положён предел:

Нести осенней рифмы пафос

В ваш человеческий удел.

И разглагольствовать о разных

Оттенках вянущей листвы,

Писать назойливо и праздно

О пожелтении травы,

Писать о скуке, увяданье,

Приумножении хандры,

Тоске и прочем обаянье

Унылостей сией поры.

Пиши и ты.



Фауст

Сухая шутка.

Найди мне способ как-нибудь

Рассеяться.



Мефистофель

Доволен будь,

Ты доказательством рассудка.

В своём блокноте запиши:

Мысль об унынии природы

Не возвышает блеск души,

Но дарит надземное что-то.



Фауст

А разве я не в праве стать

В ряды прославленных поэтов,

Чтоб осень ту живописать

Изящным, вычурным куплетом?

Писать, как Тютчев или Фет,

Витийствовать…



Мефистофель

Как Блок и Бунин?

Увы, на всех пиитов юных

Столпов Алесандрийских нет.



Но помни, если есть фонтан

В твоем Михайловском, нежданно

Заткни его, пусть будет дан

Сиестный передых фонтану.

Уйми желанье извергать

Осенние сонето-оды

И дай спокойно увядать

Игривой красоте природы.



Фауст

Ах, как же мне, поэту, быть?



Мефистофель

Известно как.



Фауст

Всё утопить…




Баллада о неТристане и неИзольде




Он не Тристан и не Изольда

Она, но так устроен мир,

Что ими куплен за три сольдо,

Как простокваша и кефир,

Любви желанной эликсир.



Ну, пусть не эликсир, а зелье

Из волчьих ягод и грибов,

Что намешала им с похмелья,

Бурча от беспокойства снов,

Ведунья, спутница волхвов.



Названье – это точка зренья:

Как этот яд не назови,

Он принесёт не просветленье

И яркость мироощущенья,

А помутненье – от любви.



Зря распали?тся неИзольда,

Разухари?тся неТристан,

Мол, бездна мегаватт и вольтов

Подпитывает их роман,

И он кипит, как адский чан.



Любовь – неписанное диво,

Но и нежданная слеза,

Взовьётся пламенем игривым

И, как гневливая гроза,

Сожжёт напалмом небеса.



И оживятся либреттисты,

Готовясь перезаписать

Сюжет для оперы искристой,

Где страсти будут бушевать,

Людские души возбуждать.



Где вновь Изольды и Тристаны

Сгорят в огне своей любви.

Красиво, ярко, живо, рьяно,

До помутнения в крови,

С дыханьем смерти визави.



Но будет винный сок веселья

Испит, оставив влажный жмых.

Ведь как известно, это зелье –

При прочих замыслах иных –

Предназначалось не для них.



Узнают вскоре человеки

Из се?ля социальных лент,

Как вдрызг рассорились навеки

(До новогреческих календ)

Изольда и её бойфренд.



Начнут сварливые соседки

Месить их грязное бельё

И осуждать за три монетки,

Потраченные на питьё,

А не крутое бытиё.



Что ждали-де от дешевизны?

Любви длиною в пару дней?

Хоть и такая страсть по жизни

Бесстрастья хладного ценней,

Приятней, но не мудреней.



И стоит ради суток этих,

Их сорока восьми часов,

Отдать почти что всё на свете

За краткострастную любовь,

Лупя тоску не в глаз, но в бровь.



Любовь – пусть даже за копейки –

Не хуже той, что за мильон,

Согреет лучше телогрейки,

Надушит, как одеколон,

И… вознесёт на счастья трон.



Опять взбодрятся либреттисты:

Ну, вот – короткая, но страсть!

Напишем опус многолистый,

Награфоманимся мы всласть,

А там… Но всё легло не в масть.



Трагизма нет. А без трагизма

Строчить сценарий не с руки.

Нет в их любви ни драматизма,

Ни некой роковой тоски,

Что каждой барышне близки.



Ведь неТристан и неИзольда

От расставанья не умрут.

Найдут эксфренды снова сольдо,

По всем сусекам наскребут

И вновь – за зельем побегут.



И вновь – нетрезвая колдунья

Наколомутит им питья,

И вновь – вернут на полнолунье

При мраке ночи, свете дня

Они все краски бытия.



Их цикл любви начнётся снова!

Амуров бесконечный ряд

Не сможет в каждом вздохе новом

Новейшей эдды тешить словом,

Как тыщу триста лет назад.



О мелочах не пишут пьесы,

Не тиснут мелочи в роман.

Отправят либреттисты к бесу

Пустой концептуальный план,

Засев с друзьями за кальян.



Не будет оперы обычной,

И мыльной опере не быть:

Ведь на любви непоэтичной

Нельзя капусты нарубить.

Да что об этом говорить?



А мы – с язвительною ноткой –

Могли б такой вопрос ввернуть:

Зачем всё это? Можно водкой

Иль граппою какой-нибудь

Любовь на пару дней вернуть.



Зачем труси?ть мошною с сольдо,

Коль можно водочки купить

И неТристану, неИзольде

Пить и любить, любить и пить,

Обычным кратким счастьем жить.



Не зря ведь мудрая ведунья

Всегда до белочек пьяна –

От новолунья к новолунью,

С рассветных грёз до мрака сна

В любовь она погружена.



И мы до уровня Джульетты

С Ромео вознесёмся вновь,

Опишем сотнею либретто

Благословенную любовь,

Придумаем и страсть, и кровь.



Дадим возможность современным

Изольдам и Тристанам шанс

Продлить свой род – и с зельем пенным

Иль с водкой – слившись в резонанс,

Войти в амурно-сладкий транс.



Любите, скажем, неИзольдам

И неТристанам – в добрый путь!

Вам государство ваши сольдо

Сполна обязано вернуть.

Любите – только в этом суть.



А либреттисты-сценаристы

Нам и из этого сырья

Напишут опус неказистый –

Не без волшебного питья.

Пойду за граппою и я…



P.S. Граждане, все на борьбу с отрицательной демографией!



Козее

Слушай, дурень, перестань

Есть хозяйскую герань…

Маршак С. Я. Кошкин дом

Коза

Слушай, дурень, перестань

Всё делить на инь и янь.

Вставь хотя бы серый цвет

В чёрно-белый винегрет.

Скомкай лист, придай объём,

Пусть бумажный этот ком

Обретёт эффект 3D,

Как Памеллы декольте.



Козел

Там же было про герань,

Не про инь и не про янь.

Ишь, как, козочка моя,

Нынче торкнуло тебя.



* * *



Не каждому Дантесу удаётся

В истории остаться Геростратом,

Став душегубцем, оставаться гадом,

Задув поэзии российской солнце.



Соавтор пасквилей, что никого не красит,

Заезжий неуч, прихвостень бесовский.

К тому же утверждают, что и вовсе

Дантес в момент дуэли был в кирасе.



Разверзлись ли пред ним ворота ада,

Пред этим воплощеньем Герострата?

Для нас не важно знание об этом,

Но он виновен в гибели поэта.



* * *



Не стоит идти на принцип,

Тупой, как старый автобус,

Не будучи датским принцем

В забытом театре «Глобус».



Пора продвигать Шекспира

По принципу Гамлет – не Гамлет,

А как отражение мира

Нынешнего – мямля.



Горацио пусть с Марселло

Пробаттлятся ненормативно.

Офелия – будет Офелий,

А Йорик не бедный – противный.



И Розенкранц с Гильденстерном

Пусть будут любовной парой,

Лаэрт не будет Лаэртом,

Полоний – паскудой старой.



Гертруда отравит супруга,

Не Клавдий – он будет хорошим,

Для Гамлета славным другом,

Таким же, как он, мямлекожим.



И все пусть по ходу сюжета

Тусуются голозадо.

А что? Нынче принято это.

И публика будет рада.



В такой постановке пьеса

Примером станет для многих –

Назначьте рулить процессом

Серебренниковых убогих.




Из сборника «Сонеты определений»


Людмиле



Сонет благоуханный



Не может ночь быть лучше, чем рассвет;

Не может день быть красивей заката;

И месяца родившегося след

Приятнее безлунного формата;



Не может привлекательнее быть

Опавшая листва нагой дубравы

Листов апрельских, ярких, моложавых,

Дарящих хлорофилловую прыть…



Хотя слова не могут передать

Порой весь спектр нахлынувшего чувства…



Когда рассвет не хочется встречать;

Когда на сердце от заката пусто;

Когда благоуханная листва

В душе не вызывает торжества.



Сонет канцоньерный



День шёл не по плану – ярко!

Нанизывая слова,

Сонет завершал Петрарка

И полон был торжества.



На жизнь и на смерть Лауры

Написанные стихи

Звучали и живо, и хмуро,

И были весьма неплохи.



Сонеты Петрарку бодрили:

В них он и Лаура жили.

Но, Господи, благослови! –



Так трудно держаться стиля,

Когда твой объект любви

Давно уж истлел в могиле.



Сонет снежно-мартовский



И будет снег свободно падать,

Собою засыпая март,

Хотя твердят ему: «Не надо!»

Но он, увы, вошёл в азарт.



И хлопья крупные и мелких

Снежинок холодящий прах

Сегодня заняты побелкой

Всего и вся во всех дворах.



И ели снегом распушились,

И кипарисы, и дубы.

И сосны будто бы покрылись

Седым налётом ворожбы.



Снег красит мира естество…

Но лучше б не было его.



Сонет дождливый



Настойчивый, неспешный дождик

Шуршаньем скрадывает звук

И не даёт услышать отклик

Всего шумящего вокруг.



Мир, суженный до мокрых рамок

Вялотекущего дождя,

Накрыл и стал подобьем храма

Воды и сырости. Хотя



Звенят ручьи и водостоки,

Но даже их задорный гул,

Не перешумливает строгий

Дождя ворчливого загул.



Пока писал сонет о нём,

Он стал из дождика дождём.



Сонет кондо?вый



Свидетель кризисов суровых,

Из карантинных приживал,

Он был поэтом – не из новых,

Из тех, кто всё ж о рифме знал.



Не экономил на целковых,

Но и на ветер не бросал:

Сушил листы с венков лавро?вых –

Он их, бывало, получал.



Судил о разностях кондовых,

Поверхностно, но много знал.

В делах увязнув пустяковых,

Он о больших не помышлял.



Он не носил сапог кирзо?вых,

И юфтевых не надевал.



Сонет бесснежный



Красоты зимних пейзажей…

Пока ещё не доступны.

Бесснежные улицы наши

Не шубны и не тулупны,



Не шапочны, не руковичны,

Не саночны и не лыжны.

Не радостно-поэтичны,

Бесцветно-серы… шаромыжны.



А ведь послезавтра сочельник.

И мог бы погодный затейник

Зимней добавить страсти.



И сделать значительно краше

И уличные пейзажи,

И светлый Рождественский праздник.



Сонет предвесенний



Духом подступающей весны

Строки, как на нотный стан, нанизаны,

Подготовлены, сочинены,

Только разве что недозаписаны.



На берёзе каждый свежий лист,

Каждый соловей в соседней рощице

Учтены и внесены в плей-лист

Ласковой весны, любви разносщицы.



Каждой рифмы тонкий резонанс,

Каждый троп и каждое сравнение,

Каждый малозначимый нюанс –

Всё готово для стихосложения.



Так и не дождавшись ласк зимы,

О стихах весенних грезим мы.



Сонет джонпристлиевский



Нам здешнее не интересно.

Прикормленные богами,

Мы ищем другое место.

Какое, не знаем сами.



В подлунии менее горшем,

Где чаще ищут простое,

Мечтая о чём-то большем,

Мы лишь говорим – другое.



Мы лишь составляем списки

Несбыточных, ярких желаний,

Но – не меняем прописку,

И ждём хоть каких ниспосланий.



А место другое – близко,

И долгих не нужно блужданий.



Сонет миссионерский

Сочинение стихов ближе

к богослужению, чем обычно полагают.

Анатоль Франс



А в этом точно что-то есть!

И я порою рифмой дерзкой

Несу в народ благую весть

С наивностью миссионерской.



Пытаюсь ровным строем слов

И ритмикой стихотворенья

Представить счастье и любовь

Основой миропостроенья.



Но ограниченность моя,

Набор мой скудный мыслей жалких

Не открывают бытия

Для смыслов проповедей жарких.



Увы, не проповедник я –

А так, любимец муз неярких.



Сонет стальной

На Сонет Зинаиды Гиппиус



А я страшусь прикосновенье стали.

Не только потому, что холодно?.

Оно остро?, как новые печали,

Когда забыты старые давно.

И даже кольца жизни – те, что сжали

Мою упитанную шею столь давно

И душат медленно – опаснее не стали,

Чем стали ледяное полотно.



Что кольца? Дольше жизни не удушат.

А вот ножу на жизни все плевать.

Он холоден и скор. И он нарушит

Любых печалей вялую печать.

Он с бледным умираньем дня не дружит,

Умеет лишь разить и поражать.



Сонет пост-постмодерновый



Память наша – палимпсест,

Где поверх слоёв затёртых

Нарастает новый текст

Знаний жидких вместо твёрдых.



Иль разжиженных скорей

Постмодерна безвременьем,

Где дизайн пустой важней

Обладания уменьем.



Где базар пустой а-ля

Илон Маск – народом чтится.

Где ничтожнее нуля

Значимая единица.



Где за гранью постмодерна

Ждут начало предынферно.



Сонет птичий



Февраль. Плывут по пруду утки,

Резвятся, плещутся, галдят.

О феврале и на минутку

Задумываться не хотят.



Поют невидимые птицы,

Не соловьи пока, но всё ж

Их песням хочется дивиться,

Они – не уточный галдёж.



У них прекрасное звучанье

Уже нагрянувшей весны,

Они надеждами полны.



Февраль иссяк. Его метанья,

Его желания и тщанья

Усмирены, овеснены.



Сонет чернильный



Обмылки закатных красок

Сквозь дырочки в облаках –

Как трепетный гул контрабаса,

Но – через беруши в ушах.



Безвольно скользя, умирает

Последний болезненный луч –

В права свои ночь вступает

Под беспросветием туч.



Последние краски природы

Размыты безудержной тьмой

Чернильного небосвода,

С бездонною чернотой.



Весь мир в предвкушении. Ждём

Обильного снега… с дождём.



Сонет ницшеанский



Мой каждодневный визави

Из недр души взывал к участью

В борьбе для счастья и любви,

Но не за счёт любви и счастья.



Попробуй логику найти

В подобном мыслепостроенье,

Где всё запутано, почти

Как в ницшеанском изреченье.



В предлоге «для» с предлогом «за»

Какой-то смысл зашифрован,

Но видим мы лишь словеса,

Их смысл для нас замаскирован.



Но если долго в бездну зреть,

Она нас сможет разглядеть.



Сонет метельный



Ах, как крутит! Ах, как вьюжит!

Озверевшая метель

Мир безжалостно утюжит

В пыль, труху, желе, кисель.



Каменеют щёки, уши,

Разом выветрился хмель.

Но, надеюсь, что не сдюжит

Снежная мадмуазель.



Как она меня достала,

Измотала, исхлестала,

Закрутила, словно дрель.



Но осталось два квартала:

И немного и немало…

Дальше ванна, чай, постель…



Сонет незимний



Прошло Крещение бесснежно

И безморозно… Ну, почти,

Ведь минус два уколом нежным

Считаем мы, как не крути.



Где те крещенские морозы,

Чья крепость – якобы – должна

Студить поэзию до прозы,

А нос и щёки – докрасна?



Где замороженные реки,

Где проруби в толстенном льду,

В которых могут человеки

Смыть душ пустых нечистоту?



Природа сверзилась с ума,

И с ней – незимняя зима.



Сонет негениальный



Говорят, что ценить поэта

Может тот, кто все (!) его строки

Прочитал, оценил, приветил

И переварил – не строго.



Каждый вздох-де поэта важен,

Каждый всхлип под развесистой клюквой.

Только вряд ли кто Пушкина даже

Прочитал до последней буквы.



Что ж теперь Александр Сергеич

Будет вечно неоценённым,

Для кого-то – до апогея –

Оставаясь недопрочтённым?



Верю, можно делиться мнением,

Что кого-то считаешь не гением.



Сонет укра?инский (от Пушкина)



Прости, укра?инский мудрец,

Что я по глупости упорной

Суть подменяю яркой формой

И льщу себе, что я творец.



Прости за то, что не боец,

За то, что с силою задорной

Я с мельницею иллюзорной

Не бьюсь, как Дон Кихот-храбрец.



Что интонацией минорной

Звучанье строчки стихотворной

Я порчу, как неловкий чтец.



За то, что о проблеме спорной

Сужу с уверенностью вздорной,

Прости украинский мудрец.



Сонет ньюартный



Да будь я трижды цесаревичем,

Обученным любить гуа?но,

Работы новых нью-Малевичей

Воспринимал бы… негуманно.



Все пятна, кляксы и квадраты их,

Накреативленные пусто,

Подходят лишь для завсегдатаев

Дней современного искусства.



А нам, отнюдь не цесаревичам,

Понятней не труды мартышкины

От бесталанных нью-Малевичей,

А Айвазовские и Шишкины.



Нелепо с голыми нью арта королями

Вести дискуссию о вкусо-цветной гамме.



Сонет засадный



Признать должны мы, снег старался

Собой украсить Новый год,

Он падал, нервно кувыркался,

Кружил нелепый хоровод.



В отливах уличного света

Он был по-своему красив:

Блистал, искрился полуседо

И был невесело игрив.



Он был подобьем снегопада…

К тому же – грустные дела –

Беднягу снег внизу засада :)

Температурная ждала:



Земля была ещё тепла,

Но не для всех тепло – награда…



Сонет радостный



В разрыве облаков и сосен –

Луна как будто в неглиже.

Мангал углей пока не просит –

Колбаски съедены уже.



Но я таки в него подброшу

Ещё паленьев, пусть горит.

Огонь любую ночь хорошей

И яркой сделать подсобит.



Пусть эта ночь и так прекрасна –

Сегодня вечер Рождества –

Огонь добавит волшебства

Её воздушности алмазной.



Ведь мир был создан не напрасно,

Он жив, и радость в нём жива.



Сонет предвечерний



Предвечерье. Всё умолкло.

Изредка собаки лают.

Духота. На небе блёклом

Звёзды слабо проступают…



Но потом внезапно слуху

Приоткрылась шума бездна:

Треск сверчков нахлынул сухо,

Полились лягушек песни.



Показалось, даже звёзды

Полотно седого неба

Прорывали с хрустом твёрдым,

Разгораясь полуслепо…



Посвежело. Вечер тает.

Ночь в права свои вступает.



Сонет конно-цирковой



Ушли водою в решето

Все чаянья о чём-то большем.

И то – не то, и сё – не то,

Жизнь коротка, хотелось дольше.



Метанья в пыльном шапито

Опасней стали, гаже, скольже:

Манеж опилками никто

Уже не посыпает больше.



А по арене мчит табун

Без перерыва много лун,

Скользят стремительные кони.



Но если ближе посмотреть

То это и не кони ведь –

А так, испуганные пони.



Сонет амальгамный



В просвете туч луна мелькнула

Секунд на десять-то всего,

Но в этот миг она вернула

Ночному небу естество.



Вернула жизнь, как будто раньше

В свинцовом месиве небес

Лишь пятьдесят оттенков фальши

Хранил верховный мракобес.



А мы увидели – на самом-

То деле – им там нет конца,

Оттенкам тонкой амальгамы

Из ртути, золота, свинца.



Свет как художник и творец

Облагородит и свинец.



Сонет полнолуния. Ну-арный



Давай повоем на Луну –

В такие дни она шикарна.

По-волчьи заунывным «У-у-у!»

Округу всполошим вульгарно.



Нарушим сон и тишину,

Поодиночке и попарно,

Объявим местную войну

Масштабов мегапланетарных.



Давай залезем на сосну,

Исполним громко и бездарно

Дуэт простой, но лучезарный



Про ту персидскую княжну,

Что в набежавшую волну

Швырнул Степан неблагодарный.



Сонет нарративный



Где-то рядом гроза, но не здесь, не сейчас –

Мы лишь слышим ее громыханье.

Значит, времени много в запасе у нас

На взаимо- и всепониманье.



Будем мыслить, всему объясненье найдя,

Будет строить свои нарративы…

…До того, как холодные струи дождя,

Не внесут в бытие коррективы;



До того, как пугающий грохот грозы

Не пробудит забытые страхи

Про грехи; про фатальные Божьи часы;

Про грядущие маты и шахи;



Про прилёт популярных сейчас лебедей,

Что черны в нарративах и жизни людей.



Сонет небеспросветный: 6-6-2



Если серость и сырость

Не считать беспросветными;

Сохранять их на вырост

Хрипотой шансонетною;

Воспевать их бескрылость

Стихами сонетными;



Петь им оды в миноре;

Разводить, размножать –

Будет некому вскоре

Сонеты писать.

Вымрет Музе на горе

Стихоплётная рать.



Ибо сырость и серость

Породят закоснелость.



Сонет торквемадный



Мой товарищ Торквемада –

Предобрейшая душа.

Он из всех концепций ада

Принял ту, что хороша.



Там всё просто: эмпиреи

Рая – только для него.

Остальным же, без затеи –

Ада злое естество.



Два пути: ему и прочим, –

Зори дня и темень ночи

Он прихватизировал.



Дантовское многокружье

Он с наивным прямодушьем

Сминимализировал.



Сонет безумный



Я читаю глаза твои,

В них я вижу себя насквозь.

Как хочу я твоей любви

Хоть на день, хоть на час, хоть вскользь.



Как хочу я безумных слов,

От которых вскипает страсть,

И блаженных ночных часов,

Чтоб тобою насытиться всласть,



Жечь себя огнём твоих глаз,

Пить с тобою всю ночь напролёт

Поцелуев тягучий мёд

И вино бесконечных ласк.



Только это мечты всё, и я

Лишь украдкой целую тебя.



Сонет ангельский



Ты ангел мой светлый, чудесный и милый,

Хранящий меня от беды и ошибки,

Ты счастье моё, что дарует мне силы

Одною своей мимолетной улыбкой.



Ты небо моё, ты – луна, мои звёзды,

Моя ты вселенная, мир бесконечный:

С тобою и сложно, с тобою и просто,

С тобой так чудесно, уютно, сердечно.



Моё ты богатство: алмазы, червонцы, –

В тебе для меня сплетено мирозданье.

Ты радость моя, ты мой воздух, ты – солнце,

Ты – всё, что мне нужно для существованья.



Ты – всё для меня. И лишь только за это

Достойна ты лучших на свете сонетов.



Сонет ледяной



В тебе одно так удивляет свойство –

Тебя (как это мне не жаль!)

Ничто не доведёт до беспокойства:

Ни боль, ни грусть, ни горе, ни печаль.



Во всем, как лёд, – сплошное безразличье,

Безжалостная, жгучая зима.

Где стать, улыбка, мимика девичья,

Где скромность, чуткость? Знаешь ли сама?



Когда проходишь чинною походкой,

Проносишь гордо свой прелестный стан,

Вдохну твой запах – словно выпил водки,

Взгляну в глаза – и словно не был пьян:



Их холод жжёт… Ни капли измененья,

Ты словно из другого измеренья…



Сонет морозный



Глянь, морозная заря

Тонет в серых облаках,

Мы с тобою, ты и я,

От неё в двухстах шагах.



Пожалей и протяни

Руку помощи свою,

Тучи с неба разгони

И освободи зарю.



Пусть свободна и легка,

Величава, глубока

Разольётся вширь и вдаль,



Светом розовым своим

Затушует серый дым,

Разобьёт печаль.



Китайский как бы сонет

Поэтическое изложение перевода с китайского Лилии Алексеенко. А вот информация об авторе, увы, потеряна.



Осенние листья опали. Прошу,

Не плачь. Жизнь идёт чередой.

Зелёные краски уснули, их шум

И буйство излишни зимой.



Их не восстановишь. И жухнет листвой

Весенняя память, даря

Улыбку земле. Теплый ветер хмельной

Уносит зелёный наряд.



Осенние листья опали. Не плачь.

Как реинкарнаций виток,

На будущий год всё вернётся и вскачь

Закрутится танца венок,

На поле грядущих прекрасных удач

Надежды посеяв росток.



Сонет румбовый



Всё затихло на мили окрест –

Непривычная тишина.

Мы отправились на зюйд-вест –

Это, впрочем, не наша вина.



Там накрыты столы на сто мест –

Мы напьёмся опять допьяна.

Говорят, что там много невест,

Много пива и много вина.



Путь закроют, поедем в объезд,

Что нам выпадет, примем сполна.

Бог не выдаст, свинья нас не съест,

Нам другая судьба суждена.



Что зюйд-ост нам уже, что зюйд-вест,

Лишь бы только не тьмы пелена.



Сонет скрипучий



По навесу скрипучей качели

Дождь скупой отбивает ритмы,

Будто к песенке менестреля

Подбирает слова и рифмы.



– Тух-тих-тух, – тарахтит он быстро.

– Тум-тих-тум, – тараторит нежно.

То басит на низком регистре,

То попискивает безмятежно.



Скрип качели, увы, не к месту –

Какофония портит пьесу,

Что настукивает маэстро

По земле, водостоку, навесу.



В каждой бочке чудесного мёда

Капли дёгтя не знают брода.



Сонет серый



Истлел закат за пеленою

Свинцовых, непрозрачных туч.

Мир облачился серизною,

Когда увял последний луч.



Как будто провалившись в сказку,

Где правят крысы-короли,

Мышино-блёклую окраску

Верхушки сосен обрели.



Им ни Щелкунчик не поможет

Избавиться от серой кожи,

Ни Супермен, ни Алладин

И ни Иван, крестьянский сын…



Вернуть обычный яркий цвет

Поможет только лишь рассвет.



Сонет оранжево-розовый



Луна – чуть оранжево-розовая –

Неспешно за лесом взошла.

Сквозь сосны пробиться непросто ей:

Пока что слаба и тускла.



Моментами удаётся ей

Мелькнуть через сетку стволов,

Даря и тепло, и эмоции,

И… просветленье мозгов.



Не каждый умеет при случае

Эмоции эти ловить,

И слабые лунные лучики

Меж соснами находить.



А это, быть может, лучшее,

Чего ради стоит жить.



Сонет августовский речной



Ночей промозглая прохлада

И дней гнетущая жара –

Всё с августом не так, как надо,

Он – предосенняя пора.



Река иссохла, обмелела,

Отдала всю себя полям.

Течение воды несмело,

И плети ряски тут и там.



Чуть суховато, и уныло

Шумят рогоз и камыши.

Быть летом августу постыло,

Как видно, до глубин души.



Но осенью, чтоб не хандрить,

Он тоже не хотел бы быть.



Сонет августовский пейзажный



Край поля скошенного выкушен

Из блёклой зелени кустов.

Жарою августовской высушен

Мир обезжизненных лугов.



И даже небо обесцветилось

От жарких солнечных лучей.

Глазам ни облака не встретилось,

Ни жаворонков, ни грачей.



Недвижим воздух, будто влагою

Пейзаж понурый обделён.

Стал август беспросветным скрягою –

Не дарит светлых мыслей он.



И всех замучил он собой,

Ушёл скорей бы на покой.



Сонет хрустальный



Как осколки хрустальной вазы,

Разлетевшиеся по по?лу,

Облака изумляли сразу

Видом ярким, но не весёлым.



Утопая в холодной сини

Ослепляющего неба,

С апатичным и квёлым уныньем

Переблёскивались слепо.



Вроде утро и вроде солнце,

Что горит золотым червонцем,

Вроде бы облака – не тучи,

А душе от того не лучше.



Ибо осень всегда холодна,

Даже если блестяща она.



Сонет осенне-фиго?вый



За сентябрём, твердят, придёт октябрь –

Так предначертано… И это так фиго?во,

Нашёптывая сонм абракадабр,

Не сметь наколдовать себе иного.



Не сметь наворожить себе апрель,

Пейзажное томление отбросив.

И тратить на пустое акварель,

На сотню раз написанную осень.



Не смея наколдовывать весну,

Владея миллионом заклинаний,

Жить сентябрём у осени в плену,

В плену багрянцев и очарований.



Писать о ней, не воя на луну

От старых рифм и словосочетаний.



Сонет лампочный



Одна единственная лампочка

На сотню негорящих ламп

Спасёт от гоголевской панночки,

И прочих ведьм, и прочих вамп.



Она укажет направление

И посодействует в пути.

Она звезда ночного времени,

Хранитель… Ангел наш… Почти…



Но лишь рассвет лицо потрогает,

Прогонит страх из наших глаз,

Её забудем мы тотчас,



Как часто забываем многое –

То, что спасало много раз

И что поддерживало нас.



Сонет наплевательский



Вот ветру на осень плевать,

Ему ведь что осень, что лето –

Только бы завывать

В вершинах деревьев где-то;



Поддавшися баловству,

Шумя по задворкам гулко,

Осени пыль и листву

Гонять по глухим закоулкам.



Ему бы в печной трубе

Гудеть недоспавшим Вием.

Выпячивать в похвальбе

Уменья свои лихие.



Легко ему бунтовать,

Поскольку на осень плевать.



Сонет солнечно-зайчиковый



Заплутавший средь ста тысяч зеркал

Зайчик солнечный устал и поблек.

Часть фотонов он своих растерял,

Но по-прежнему не сдерживал бег.



Даже холод и зеркал шельмовство

Вряд ли смогут мысли зайчика сбить

С предопределенья его

Мчаться и светить, и светить.



Встретив сотни раз свой репринт,

Из конца в конец пройдя лабиринт,

Всё заполнит светлой радостью он.



Свет ведь по природе таков:

Будет мчаться до скончанья веков,

Если жив один хоть фотон.



Сонет матовый



Был он явный мастер слова

Преизрядного калибра –

Он ругался матом, словно

Наговаривал верлибры.



Так искусно выражался,

Что заезжий иностранец

Яркой речью восхищался,

Видя в ней гламурный глянец.



Всё-таки в изящном мате

Есть особенная сила:

С ним дела идут приятней,

С ним проблемы не постылы.



С матом даже мне понятней

Верлибро?вые посылы.



Сонет розовый



Роза восхищает наше зрение,

Роза услаждает обоняние,

Тешит вкус – ликёром и варением,

Сластью лепестков, отцветших ранее.



Слух – не восхищает, ведь шуршание

Розовых кустов мы, к сожалению,

Вряд ли отличим от шелестения

Сорных трав у брошенного здания.



Разве только чувство осязания

Не обманет наши ощущение,

Уловив на стебельке растения

Острое колючек беснование.



Уколовшись раз, изменим мнение

Мы о розовом существовании.



Сонет шашлычный



Ещё слегка алеет запад,

Но воздух душат – не слегка! –

И едкий дым и едкий запах

Всепроникающего шашлыка.



Три сотни местных лоботрясов

На всех участках, всех щелях

Мангалы греют в жажде мяса,

Зажаренного на углях.



И дух, подобный адской смоли,

Иные запахи тесня,

Задушит, сдавит, обездолит

Всю свежесть выходного дня.



И хочется спросить: «Доколе?»

Но вряд ли кто поймёт меня.



Сонет эфемерный



Не сможет подлинно поэт,

Словесных излияний дока,

Живописать, как лунный свет

Пронизывает бренность окон.



Не хватит слов, чтоб волшебство

И призрачность лучей неброских

Отобразить в скупых набросках

И рифмах текста своего.



Свет эфемерен в этот час.

Луна и ночь волнуют нас

Своей божественной затеей.



Пылинки редкие блестят,

И кажется, то вальс кружат

Микроскопические феи.




Из сборника «Карантинные дни»





* * *



В лентах везде советуют

Не выходить из комнаты.

Бродский, твердят, безумных-де

Рекомендаций не даст.

Плохо на этом свете, мол:

Даже если обдолбан ты,

Радость извне – бездумная,

Создана

не для нас.



Не выходи, не мучайся

Страшными ожиданьями,

Пусть там вовне беснуются –

Это не для тебя.

Трепет души трясущейся

Пусть подтолкнёт сознание

Не выходить на улицу,

Ходить, если что,

под себя.



Если зажат вероломно ты

Страхом коронавируса,

То уж тогда тем более

До окончания дней

Не выходи из комнаты,

Не шевелись, не двигайся,

Не расставайся с болями:

Только лишь –

home stay.



Пир во время COVID



Мы затарим закрома,

Так сказать, на вырост.

Вроде нынче не чума,

А короновирус.

Будем водкой и вином

Чаще спиртоваться,

Застращаем чесноком

COVID-19.



Пандемия или нет,

Нам какое дело.

Наливай бокал, май френд,

Упивайся смело.

Будем весело встречать

COVID-19,

До беспамятства плясать,

Петь и развлекаться.



Гречку и бумагу для

Туалетной блажи

Запасали мы не зря,

Бьясь на распродаже.

День за днём, из года в год

Будем развлекаться.

Ну, а там, глядишь, придёт

COVID уже 20.



* * *



Стоит разумными быть и сражаться

За правое дело.

Будьте готовы к COVID-19,

Остерегайтесь подделок!

Дальше дивана нам точно не нужно

В злой мир удаляться.

Сим победим с вами дружно

COVID-19.



Обсервация



Даже если весь мир скарантинился,

Если он опустел и замер,

Мы сумеем ему воспротивиться,

Перестроить его сами.



Будет больше тепла и сочувствия,

Обсервация тишиною.

Мне достаточно просто присутствия

Твоего – рядом со мною.



* * *



Расписанье прибытий к Арарату

Ковчегов Ноевых

Подготовлено загодя

на многие тысячи лет.

И не ждите –

придёт наводнение очередное, вы

Начинайте готовиться,

ибо –

спасения нет.



Как всегда – в сорок дней

и ночей

мир умножится водами,

Унося помышления даже –

развращённых и злобных сердец.

Ожидайте,

вам будут ниспосланы знаки,

намёки невзгодами,

Чтоб вы знали,

идёт настоящий и полный песец.



* * *



Ситуация с вирусом

нынче такая –

Что мир может

в бездну

скатиться с горы.

А все ли

умением обладают

Делать

каменные топоры?

Нас кризис и вирус

с какашками

сгложут,

С голодом

явятся всадник

и бледный его конь.

А много ль таких из вас

кто добыть

сможет

Без зажигалок и спичек

огонь?

Чёрная тьма апокалипсиса

разделит

Время

на до и после,

как Гольфстрим океан.

Пойду-ка я срочно домой

для топорных изделий

Искать подходящий

обсидиан.



* * *



Медикам – низкий поклон!

Ангелы Гиппократа,

Вы сотворили заслон

Перед разверзнутым адом.

Долг выполняя свой,

Первые в зоне риска,

Каждый из вас – герой,

Все, как один – по списку.

Мужества торжество.

Миру не много надо:

Чтобы хранили его

Ангелы Гиппократа.



* * *



Ваш офис пуст. Попрятались по норкам

Все хомячки, весь офисный планктон.

Ах, как же это больно, как же горько –

Безофисный сезон.



На всех столах пылятся безделушки,

Подмигивает чей-то мутный фейс,

Нанесенный на монитор губнушкой.

Пустынен опен-спейс.



Нос не тревожат запахи парфюма,

Не слышен кофе горячащий дух.

Все офисные бдения и думы

Отправились на йух.



* * *



Ночной певец, который якобы,

Простившись, должен улететь,

Пел на сосне, легко, по-всякому

Стараясь нам весну напеть.



Морозные поползновения

И ледяная тишина

Отнюдь не охлаждали рвения

Заливистого певуна.



Лети уже, укройся где-нибудь,

Я, твой наследник, допою.

Ночь холодна не по-весеннему,

Уйди на карантин, молю.



Горловский вальс



Этот Горловский вальс вскружи?т,

Разволнует и растревожит,

Потому что спокойною жизнь

В нашем городе быть не может.

Ты танцуешь легко, я один

«Раз, два, три» про себя повторяю.

Холодящее пение мин

И разрывы со счёта сбивают.



Вальс, ах, вальс –

Воплощение жизни и страсти.

Вальс, вальс –

Он синоним любви и счастья.



От дрожания стёкол шумна

Будет ночь, так что спать не хотим мы.

И танцуем, ведь вальс и война

Нынче в Горловке совместимы.

Может, больше не будет у нас

Ни возможности, ни досуга

Вытанцовывать Горловский вальс,

Ощущая тепло друг друга.



Вальс, ах, вальс –

Воплощение жизни и страсти.

Вальс, вальс –

Недозволенное счастье.



* * *



Я рад, что мне порой не нужен

Комплект из алых парусов.

Когда мой флот и так загружен

До помрачения весов.



Комплект уже изрядно выцвел,

Уже не свеж, уже не ал.

С ним будет трудно покуситься

На Зурбаганский идеал.



Когда на рейд с пальбой и гамом

Мои дредноуты зайдут,

То впечатлительные дамы

От чувств щемящих не всплакнут.



Весь вздор романтики и встречи

Под бриз бодрящий, пунш и ром

Уйдут в небытие, и свечи

За ужином мы не зажжём.



Не будем алой парусиной

Ассолей местных завлекать.

Любви утехи, став рутиной,

Не могут вечно нас прельщать.



Damnatio memoriae (проклятие памяти)



Можем мы смотреть зачарованно

На чужие мероприятия,

Ведь подвергнуться форме «проклятия»,

Нашей «памяти» не уготовано.

Никакой Герострат не позарится

На кристаллик культурной наледи,

Что по нашей смерти останется

В пустоте человеческой памяти.

Мы такие себе – безликие,

И своими талантами – скромные.

Геростратов влекут великие

Артемидовы храмы огромные.



NB. Damnatio memoriae (с лат. – «проклятие памяти») – особая форма посмертного наказания, применявшаяся в Древнем Риме к государственным преступникам… Любые материальные свидетельства о существовании преступника – статуи, настенные и надгробные надписи, упоминания в законах и летописях – подлежали уничтожению, чтобы стереть память об умершем.



* * *



Не знаю, прав или не прав ты,

Не буду я судить о том.

У нас есть много версий правды –

У всех своя. На том живём.



Очередной заезжий рыцарь

Возьмётся мельницы крушить

И будет биться, биться, биться,

Чтоб правду нам свою всучить.



А вот нужны ли нам старанья

И убеждения его,

Его сопливые стенанья,

Его слепое естество,



Его не нужные нам правды,

Его ненужная борьба?

Не знаю, прав или не прав ты,

И прав ли я? Права ль толпа?



* * *



Иногда нам небесные тактики

Позволяют прочувствовать даль:

Вот сейчас вижу – яркой галактики

Разворачивается спираль:

За окном, на полнеба, огромная,

Ослепляющей красоты,

Многоцветная, бесподобная,

Вся как есть, до последней звезды.



Млечный путь – вроде тоже галактика,

Только видимая с торца.

Он в сравнение с этой, на практике –

Словно мутно-седая пыльца.

Часто нам – с городскою засветкою –

И его в небесах не видать,

Но сейчас есть возможность редкая –

Полноценную наблюдать.



Пусть почаще стратеги и тактики,

Возглавляющие небеса,

Кроме этой чудесной галактики

Мне даруют ещё чудеса.

Например, вид на дыры чёрные,

Столкновенья нейтронных звёзд,

На комет красоту проворную,

Утекающую в хвост.



Так понятна в мирах обесцвеченных

Наша тяга к прекрасному, чтоб

Мы имели возможность вечером

Нахаляву смотреть научпоп.



* * *



Куда деваются ночные мотыльки,

Когда внезапно по какой-либо причине

Свет исчезает, улиц закутки

Во мрака погружаются пучину?



Вот только что под негой фонаря

Танцовщицы ночные веселились

В воздушных па, сияя и искря…

Но свет пропал, и вмиг плясуньи скрылись.



Исчезли разом в сумрачном нигде,

В чужой реальности утративших крылатость.

Но только не исчезла в темноте

Навеянная мотыльками радость.



* * *



Всё не так, как прозвучало в стихах

Впопыхах –

Оказалось, ты не любишь тлен,

Гуинплен;



Говорили, ты улыбчив всегда.

Таки да:

Рот рассечен твой почти до ушей,

Хоть зашей.



Кем бы стал ты, если был бы пригож?

Подытожь.

Вряд ли стал бы тем, кто есть.

Вот где жесть.



* * *



Есть обратная сущность луны,

Где попрятались наши бесы,

Что приходят сквозь нервные сны

В мозг поэтам и поэтессам.

Бесов тех не узришь по ночам,

Если бодрствуешь и томишься

Стихотворчеством, и лучам

Полнолицей луны дивишься.



Но лишь стоит глаза закрыть,

В зарифмованном подсознанье

Прорезается бесова прыть

Бесполезного самотерзанья.

Зуд желания совершенств

Заставляет стремиться вечно

К усилению ритмоволшебств,

К редактуре стиха бесконечной.



Душит глупый перфекционизм,

Неуверенность и сомненья…

И подзуживает модернизм

Спостмодерничать в стихотворенье.

Идеала в поэзии нет,

Даже Пушкин (и прочие Блоки),

Как простой затрапезный поэт,

Сочинял проходные строки.



Так чего уж тебе? Рифмуй

И любовь и морковку с кровью.

Не колеблясь, на бесов плюй,

Музу чти, ей желая здоровья.

Восхищайся яркой луной,

Наслаждаясь теми стихами,

Что она в симбиозе с тобой

Породила твоими руками.



На обратной её стороне,

Стороне нам, похоже, не дружной,

Бесы прячутся, чтоб во сне

Нас тревожить сомненьем натужным.



* * *



Небесный купол сизо-блёклый

Прозрачно намекал на то, что

К нам вскоре дождь, июльский, тёплый,

Придёт ребёнком суматошным.

Как Фантомас в известном фильме

Являлся после объявленья,

Что он со всею камарильей

Нас посетит-де чрез мгновенье.



Природы явные намёки

Прямолинейно-безобидны.

Дождь не является с наскока,

Его приметы очевидны.

Как в том дешёвом сериале,

Где лишь взглянув на главгероя,

Вникаешь с самого начала,

Как далее сценарий скроен.



* * *



Вы в курсе,

что все мы

дальние родственники –

Все ныне живущие

на нашей бренной Земле:

Люди и ёжики,

носороги,

улитки и слоники –

Седьмая вода

в общем популяционном киселе.

Трава и деревья, птицы,

грибы и бактерии,

Рыбы и плесень,

и даже

вредный жук-короед –

Все соактёры единой

эпохальной феерии,

Длящейся долго,

четыре миллиарда лет.



Вот разузнать бы

у прекрасной бабочки-сродницы,

Как научиться так же

изящно и ловко порхать,

Будучи гусеницей,

вырастать

в прелестницу-модницу,

Лёгкостью и переливами крыльев

мир удивлять.

Вот бы занять

у секвойи и дуба –

единоплеменников –

Умения жить,

набираючи мощь и рост

Тысячелетьями,

от времени

Христа современников

До эпохи покорения

далёких-предалёких звёзд.

У таракана можно было бы

научиться живучести,

У альбатросов –

тяге летать,

за миром следя свысока.

Все хороши мы

своими уменьями,

своею везучестью,

И все мы потомки

универсального предка – LUCA.



NB. LUCA (от английского last universal common ancestor) – последний универсальный общий предок – наиболее недавняя популяция организмов, от которой произошли все организмы, ныне живущие на Земле. LUCA является последним общим предком всей жизни на Земле. Не следует путать с первым живым организмом на Земле.



* * *



Всему, что есть, начало есть,

Но всё, что есть, – исчезнет.

Кому-то будет смерть за честь,

А кто-то в ней воскреснет.



Коль есть начало, то конец,

Как не крутись, случится.

Пушистый северный песец

Ещё повеселится.



* * *



Я догадываюсь, почему столь неспешно черепашее племя,

Почему они сонные, особенно на длинных дистанциях:

Потому что они отдыхают, ведь в рабочее время

Им приходится мир наш удерживать – на своих панцирях.



* * *



День был шумным, ну, а вечер –

Самым тихим из всех тихих.

Затерялись где-то ветер,

Пылью в окна бьющий вихрь.



Два часа назад всего лишь

Здесь природа бушевала –

Бури рёв был зол и колющ,

Буря сосны загибала.



А теперь и тишь и благость –

Даже птиц пока не слышно.

Сбросив пар, природы ярость

Перебешенная вышла.



* * *



В Зурбаган корабли с нежно-алыми, как летний закат, парусами

Регулярно заходят – примерно раз, а то и два раза в месяц.

Но Ассоли всё не заканчиваются – не заканчиваются веками,

Словно их не рожают, а по-быстрому из подножной глины месят.



Голубоглазые, юные, розовощёкие, яркие, светловолосые,

Сошедшие будто бы с одного заклинившего Барби-конвейера,

Инстаграмозависимые, гламурно-пустоголосые, –

Одинаковые, как лепесточки грошового китайского веера.



Артур Грэй и не думает больше о счастье безумной романтики,

Догулять бы скорей с очередною Ассолью как-нибудь вечер.

За три су нанимает Грэй трио пьяных шарманщиков

И надеется, что при них не столь будет бурною встреча.



Не должно быть Ассолей много – так сейчас Грэю кажется, –

Не должно быть и счастья много, вечного и безбрежного.

Не пора ль к покоренью Антарктики Грэю отважиться,

Чтоб от жаркого солнца любви удалиться в пустыни снежные.



* * *



Коль хочешь стать пророком, скажи, что, мол, из космоса,

Добавь, что по рождению немножко Божий сын.

Ведь те, кто с детства самого пьёт воду из-под осмоса,

Тебе здесь не доверятся, ты здесь – не их акын.



Иль скажут, что пророкам-де не место в их отечестве,

Вот если б ты жил за? морем, тогда расклад другой.

Они тут все «бохатые» – буржуи и купечество,

Борцы за всё хорошее. А ты-то кто такой?



* * *



Где-то, где-то, где-то

Нервно курит Грета:

Ейный когнитивный диссонанс

Разрывает в Грете

Мысли о планете,

Создавая некий дисбаланс.



Нервно чешут писи

Чудики в Гринписе,

Вирус оказался их шустрей,

Тысячи комиссий

И десятки миссий

Без границ остались и врачей.



* * *



Коты Наташу обступили,

Глазеют, спать ей не дают.

И по команде «три-четыре»,

Вполне возможно, нападут.



Они, как бешеный будильник,

Готовы вечно мявкатать

Про то, что бедный холодильник

Уже устал рассвета ждать;



Напомнят ей про чувство долга,

Про их пустые животы;

Про то, что вредно очень долго

Ей спать, когда не спят коты.



Наташа ж хитро в это время,

Глаза свои притворно сжав,

Решает: нужно в едком меме

Отобразить их каждый мяв.



Пусть разлетится по планете

Мем о котах настырных этих,

Что явно мудростью полны

Настоль, насколько голодны.



* * *



Коль глубины глубин постиг,

Значит ё не моё.

А иначе – как пел «Пикник» –

Зачем это всё?



Чист ручей, если чист родник,

Сладким будет питьё.

А иначе – как пел «Пикник» –

Зачем это всё?



Может быть неприятным миг,

Но легко забытьё.

А иначе – как пел «Пикник» –

Зачем это всё?



* * *



Жизнь, как грейпфрутовый сок,

И сладка, и горька, и те?рпка –

И каждый её глоток

Удерживает крепко,

Напоминает мне, что

Ни болиголов, ни цикута

Нам не заменят восторг

От одного грейпфрута.



* * *



Мы союзники с тобой – в общем,

Но соперники с тобой – в частностях.

Мы не ищем нечто большего в большем,

Мы находим чаще малое в разностях.

А большое, если лучше подумать нам,

Будто лего собирается с малостей.

Нужно чаще нам под Моцарта с Шуманом

Совершать разновеликие шалости.



* * *



Перед грозой, во время оной

Природа радует собой

Поэта взор заворожённый

Надрывом, силой, красотой.



Находят тучи чёрным фронтом,

Раскаты дальние слышны,

От горизонта к горизонту

Гроза – посланница весны

Колотит молнией, и громом,

Кошмарит и глаза, и слух,

Несёт над лесом и над домом

Свои бабах, свои бубух.



Но всё – разряды прочь уходят,

И наступает тишина,

Которая стихами, вроде,

Не слишком уж освещена.



Скучны поэту тишь и благость,

Ему ненастья подавай:

Чтоб «буря мглою», чтобы в радость

Был буревестника раздрай.



А тут всего лишь послегрозье –

Затишье, свежесть и озон,

Им после молниевых гроздьев

Остался воздух заряжён.



Душой спокойствию внимая,

Сейчас на том себя ловлю,

Что не грозу в начале мая,

А послегрозие люблю.



* * *



О чём мечтали мы,

Чего хотели люди?

Коль не было зимы,

То и весны не будет.



* * *



Неужто написана повесть,

Где некто на зависть всем

На категорию «совесть»

Поставил свой знак ™?



* * *



Облако, похожее на белого дракона,

Щерится огромной, но не злобливой пастью.

Просто улыбается радостно с небосклона

Одному ему видимому далёкому счастью.



Вальпургиева ночь



Гони виденья прочь,

Не напрягай свой взгляд.

В Вальпургиеву ночь

Отряды ведьм летят.



И слышен ступ и мё-

тел их свистящий гул

Жриц колдовских ремё-

сел жаждет Вельзевул.



Со всех, какие есть

На свете, Лысых гор

Услышим мы их песнь,

Их жуткий ведьмин хор.



Сегодня, кто строптив,

Тот будет пьян и наг.

У них корпоратив,

День ведьм и Баб Яг.



* * *



Горловку тот – третьерейховый – евросоюз

От Железной балки до Каютово на востоке

Проходил шесть недель, он здесь просто загруз

В рабочих посёлках и боях жестоких.



Нужно было врага наступающего задержать:

Немцев, итальянцев, румынов, венгров и даже шведов –

Чтоб людей эвакуировать, оборудование демонтировать, снять

И отправить на восток – готовить и ковать победу.



Франция немцам сдалась через сорок три дня,

Целая Франция, гордость Европы, её опора.

Горловка выдержала столько же суток огня –

Просто город, обычный советский город.



* * *



Архимедов создал Бог не затем ли,

Чтоб могли они шутя двигать горы?

Вот и дали ему точку опоры,

Говорят, давай, двигай Землю.



Он же, весь эстет из эстетов,

Кто умеет двигать больше словами,

Говорит, мы не из тех Архимедов,

Нужно двигать, двигайте сами.



* * *



Тридцатьпервомартовский снег,

Что не выпал этой зимой,

Совершил сегодня набег,

Кроя землю белой кошмой.



Что ж ему на тех облаках

Не сидится, хочется вниз.

Тут уже и травка в цветах,

Тут уже весны бенефис.



* * *



Не каждый Бэнкси может

Достойно ограффитить

Унылость подворотен

И зачернённость стен.

Рисуют чаще рожи,

Какие страшно видеть,

И пишут сотни сотен

Ругательных морфем.



Неясные сюжеты,

Мазки, портреты, маски,

Нелепые разводы,

Унылое говно,

Что графики-эстеты

Наносят нитрокраской

На стены и на своды,

Понять мне не дано.



* * *



Кареты,

превращённые в тыквы,

вполне

Остаются вкусными тыквами.

А Золушки как?

Оказываются не

Красавицами,

а фальшивками?

На вздёрнутых носиках

серой золы

Совсем не сексуальные пятнышки,

После радостей бала –

их лица кислы,

А слёзки –

как хрустальные ядрышки.

Руками чуть нервно

разглаживают верх

Мятых-перемятых передников.

Как же так!

Кто их бедненьких сверг,

Оттеснил

от королевских наследников?

Жизни Золушек

и тяжки, и трудны,

Вместо па танцевальных –

верчение с мётлами.

Неужели их судьбы

предопределены

Сказочниками подлыми.



* * *



И вот опять лохматым снегом

Природа принялась пулять

По городам, лесам и рекам,

Стараясь скрыть весны печать.



Мол, нечего дубам и соснам,

Покрывшим местные холмы,

Излишне фанатеть по вёснам,

Забыв о радостях зимы.



Все эти туи, эти ели,

Цветы, что обогнали срок

И зацвели, захорошели, –

Им надо преподать урок.



Чуть оснежи?ть, чуть подморозить,

Чуть отодвинуть их в февраль,

Накинув снежных хлопьев проседь

На сосен хвойную эмаль.



Но это отступленье в зиму

Навряд ли остановит ход

И дух весны неудержимой.

Она придёт.



* * *



Когда погоня беглецу

Кричит «Ату! Ату!»,

Быть в стороне нам не к лицу,

Хоть и невмоготу.

Здесь, средь загонщиков толпы,

Вспеняясь суетой,

Должны мы мчать, должны мы быть

Все на передовой.



Пойдёт ли волком напролом

Беглец через флажки,

Плевать, ведь мы вовсю орём

«Ату!» не по-людски.

Кричим, не открывая глаз,

Чтоб не увидеть, как

Беглец промчится мимо нас.

И в руки ему флаг.



* * *



Всех голых королей не переубедить –

Им переубежденье не желанно.

Но самосохранения инстинкта прыть

Когда-нибудь отринет их жеманность.



Когда-нибудь застанет их лихой пожар,

Иль как-то в час прогулки по предместью

За голый зад укусит пёс, или комар

Устроит пир на непотребном месте.



И может быть, тогда они поймут,

Что с голым задом… не совсем удобно.

Но переубеждаться – этот тяжкий труд –

Не каждому по силам, безусловно.



Ко Дню поэзии



Вот каких только праздников нет!

И сегодня у нас – День поэзии.

Чтоб напиться по праву поэт

Мог мальвазией (иль магнезией?)



Ведь поэты возвышены так,

Что они даже пи?сать не писают.

Каждый первый из них – чудак

Со своей личной музою-кисою.



Настоящий поэт не ест –

Он подпитывается энергией

Из каких-то возвышенных мест,

Находясь с богами в сине?ргии.



Настоящий поэт не груб –

Он изящен в своей куртуазности.

Потребляет не ке?тчуп – кетчу?п,

В ударениях знаючи частности.



В общем, он – не от мира сего,

Он – творец с бесконечной фантазией…

Ну, вы поняли сущность его?

Всё?

Жена, подавай мальвазию!



* * *



Будто бы сила какая-то вытерла

С неба астральный узор –

Всё, что гореть там должно, точно вымерло,

Кончился люминофор.



Только Венера, лучистая, яркая,

Чистая, словно слеза,

Портит не к месту собой как помаркою

Угольные небеса.



* * *



Их драконы многоголовее,

Пострашнее, но сутью вшивее.

И твердят о свободословии,

Но выходит – свободолживие.

Хайли лайкли не подтверждённые,

Утверждения голословные.

Это всё бездной ада рождённое,

С сатанинскою родословною.



* * *



В заржавленных доспехах

Заржавленный герой,

Кичась своим успехом,

Над бездною сырой,

Стоял, маша ретиво

Зазубренным мечом,

Не видя перспективы

Свержения в пролом.



И вот в момент какой-то

Грунт съехал из-под ног,

И ржавый рыцарь бойко

Пал в адовый чертог.

И долго-долго эхом

Помноженный стократ

Был слышен лязг доспехов

И истеричный мат.



* * *



Когда мечтаем мы о чём-то там,

То не задумываемся,

Что мир – не только эта комната

И даже не планета вся:

Клубкообразное сплетение

Людских судеб, чужих пространств,

Истолкований, разночтения

Произошедших окаянств…

А здесь – всего лишь эта комната,

Скучна, сера, пуста, но здесь

Возможно намечтать о чём-то там,

Отринув разночтений взвесь.



* * *



Если есть объективы,

значит,

есть субъективы,

Видим мы через них

фотографику дней.

Шепчем нервных стихов мы

речитативы,

В них сплошной субъектив,

он без полутеней.

Черно-белая суть,

даже полная красок,

Приучила нас с детства

мир бескрайний делить

На своих и чужих,

на героев из сказок

И героев былин,

и на «быть иль не быть».



Три улитки



Три улитки как-то раз

Развернули мастер-класс –

Где и как улиткам жить,

Жизнь куда свою стремить.



– Я вот стану сибариткой, –

Говорит одна улитка, –

Буду нежиться и спать,

О возвышенном мечтать,

Буду томно тешить чувства

Современным лишь искусством,

Много есть и за сезон

Вырасту большой, как слон.



– Я, – твердит другая особь, –

Знаю жизни лучший способ:

Буду стройной как модель.

Есть не буду вермишель,

Буду чествовать салат,

Фрукты, овощи, шпинат,

Нюхать розы и герань…

Буду стройной, словно лань.



– Я же, – третяя улитка

Слово молвила внакидку, –

Знаю, где, как не крутись,

Мы свою закончим жизнь.

Будь ты слон, и будь ты лань,

Будь ты инь, и будь ты янь,

Будь ты трижды сибариткой

И модельною улиткой,

Будь ты вышедший с игры

Царь улиточной горы, –

Путь один судьбой нам дан:

Во французский ресторан.

Разным только соус будет,

Коим нас приправят люди.



* * *



Туман рассеялся немного,

И отсыревшая с утра

Кинжалолистая осока

Была особенно остра.



Был слышен разговор нечёткий:

Незлобно споря и брюзжа,

Два рыбака возились в лодке

В просвете узком камыша.



Потом раздался скрип уключин

И вёсел приглушённый плеск –

Уплыли. Сделался беззвучен

Мир снова на версту окрест.



Пока туман не растворится

В рассвета солнечной волне,

Я буду радостно дивиться

Чудесной ватной тишине.



* * *



Мир словно на волне искристости,

Пришедшей свыше и извне:

Дождь придаёт

флёр серебристости

Любой

подвернувшейся

фигне.

Вот так и жизни треволнения

В её сумбурной беготне.

Легко даём мы

объяснение

Любой

приключившейся

фигне.



* * *



Ствол изящной сосны

Будто вырван из тьмы

Уличным фонарём.

Вся округа темна,

Только эта сосна

Медным тлеет огнём.



В мире нет никого,

Кто бы ночь-волшебство

Мог вознести на алтарь.

И остались – вразброд –

Мне от прежних щедрот

Ночь, сосна и фонарь.



* * *



Не всегда беспросветны

Те мгновенья, когда ты

Нарочито бесцветный

Взгляд направишь куда-то

В многосекторный веер

Возможных событий,

Поджигая фальшфейер,

Призывая: «Изыди…»

Тьма отступит – на время,

Но пока свет живёт,

Выбор есть – ногу в стремя,

Вперёд!



* * *



Да живы ли

Мы были там, когда

До гибели

Осталась ерунда?



По-быстрому

Закончится сюжет:

Два выстрела,

И вот – патронов нет.



Но, гаврики!

Нас просто не возьмёшь!

Пока в руке

Ещё остался нож.



* * *



Сейчас в поездах «романтизьму» нет:

Не тот перестук колёс,

Он был романтичным назад этак лет

Пятьдесят. А сейчас не всерьёз:



Какие-то скрипы, гудения, треск, –

Непериодический шум.

То гул равномерный, то грохота всплеск –

Не для размеренных дум.



А может, ушёл «романтизьм» от того,

Что возраст уже не тот,

Чтоб чувствовать в стуке колёс волшебство,

Отраду от серых скукот.



* * *



Радости разбросаны повсюду,

Стоит только встретить и открыть

Триста тридцать три конкретных чуда,

Что должны сегодня удивить.



Рыбные мотивы



Быть, наверно, очень вредно

Жареным анчоусом,

Сдобренным довольно щедро

Кисло-сладким соусом.



Также не совсем желанно

Быть солёной килькою,

Скрытой пахнущею пряно

Луковой мантилькою.



И уж точно быть не нужно

Тюльковой обрезкою,

Сжаренной в биточках южных

Жёнушкой одесскою.



* * *



Эх, попрёт сейчас поэтов

Сочинять про осень

Разномастные куплеты

Про листву и просинь,

Про уныние от плясок

Листопадных роев,

Про багрянец, игры красок

И про всё такое.

Каждый год народ поэтит

Осенью про осень.

Но никто вам не ответит,

Что такое просинь.



* * *



Коты поют на крыше про cat love,

А мы считаем, что кричат мяв-мяв.

В кошачьем языке так мало слов,

Но каждый третий мяв – он про любовь.

А первых два – мне не дадут соврать,

Звучат как «эй, хозяин, дай пожрать!»



* * *



Натура не ищет верлибра,

Натура желает структуры,

Отмеренных до миллилитра

Стихов желает натура.

Всё нынешнее поветрие

«Безрифмого стихописания»

Не вызывает доверия

И требует – спиртования.



И только лишь после отмеренных

Двухсот иль трёхсот миллилитров

Можно принять потеряно

Корявые строки верлибров.



* * *



Сколь не точи, мой друг, своё

Уменье сочинять для масс,

Сколь не старайся – это всё

Уже написано до нас.

Уже описаны листвы

Багрянец, золото, янтарь,

Весь сонм эпитетов, увы,

Возлёг на осени алтарь!



Весь спектр уныния и грусть

От подступающей зимы

Познал читатель наизусть!

Ну что ему добавим мы?

Наш развращённый эстетизм

Изыщет разве что какой

Изящненький неологизм

О видах осени благой.



Оставим рвение пера

Нанизывать бусинки фраз…

Увы, осенняя пора

Стократ описана до нас.



* * *



Мыслевращеньем

соосным

Мозг

разжижает скука.

Лучше

блуждать

в трёх соснах,

Чем

средь побегов

бамбука.

Сосны ведь

как-то понятней,

По-настоящему

ближе,

Чем частокол-бамбучатник,

Давящий

как пассатижи.

Он вызывает

чувство

Иноземны?х

антипатий,

Где неуютно

и пусто,

Где не по-нашему,

мать их…

Там –

непомерно ярко,

Там –

слишком много

света

Там –

постоянно жарко,

Там –

слишком много

лета.

Там –

непонятные люди

С их

непонятной жизнью.

И в их

непонятных буднях

Разум мой

просто скиснет.

Здесь же

в объятии сосен,

В неяркости их

цвета

Радуюсь

в зиму и осень

Непостоянству лета.



Перевод с английского



Мой цикл удач,

прошу не тормози.

Ты можешь кувыркаться,

Пасть в грязи,

Но миру льда

Тепло моё неси.



* * *



Вряд ли звучит заманчиво:

Пить поутру невзначай

Кофе в бумажных стаканчиках

И уж тем более – чай.

Кофе в затейливых чашечках

Будет вкуснее стократ

Для кофемана-бедняжечки,

Коий картону не рад.

И чаехлёбства избранники

Ставят бумагу не в грош –

Только стакан в подстаканнике

Будет для чая хорош.

Но, выходя из трамвайчиков,

Маршруточек и метро,

Мы пьём из бумажных стаканчиков

Их жиденькое нутро.

И тут уже не до радости,

Что эти напитки несут,

Согреться бы да усла?диться,

К чему уж тут выбор посуд.



P.S. Пейте вожделенный

Кофе чёрный, пенный!

Пейте сладкий, крепкий

Чай душисто-терпкий!



Последние из могикан



А ведь мы последние из племени

Не считавших жаркий спор за ругань,

Наслаждавшихся общением и временем,

Духом чая полуночных кухонь.



Мы делились счастьем, сыром плавленым,

Радостью, последней сигаретою,

Вдохновеньем, иногда разбавленным

Запахом портвейна и беседою.



Были эти прелести и шалости,

Были мы невинными, счастливыми,

Обладая, как казалось, малостью:

Чаем, «Дружбою», «Иверией» и «Примою».



* * *



Обед субботний во дворе

С трудом описывать берусь я,

Где чечевичный суп-пюре

Пьянил имбирным послевкусьем;

Где хрустко трескались гренки

И с пряной сладостью фасоли

Шли мяса тонкие куски

С лимоном и морскою солью.

А после чай. Обычный чай

Под пряники и под печенье.

Субботний кулинарный рай.

А что же будет в воскресенье?




Бронзовая баллада




Не будучи альфонсом

У благосклонных муз,

Ценил парнишка бронзу –

Таким его был вкус.

Бетон архитектурный,

И мрамор, и гранит,

И прочий гипс халтурный –

Не признавал на вид.



Он как дрянной философ

Мир чёрно-белый чтил,

Но бронзовых колоссов

Почти боготворил.



Бронзоволицых фурий,

Бронзоволобых лиц,

Пред коими – по дури –

Почти что падал ниц,

Считал почти Иными,

От них чего-то ждал,

И чуть ли не живыми

Себе их представлял.



Ох, будет-будет литься

На бронзовые лица

Прозрачная водица –

Плач бронзовой души.

Любая небылица,

Что в голове теснится,

Быть может, испарится,

Счудить её спеши.



Твердят ему: не может

Души иметь металл,

Скопцам бронзовокожим

Бог живизны не дал.



Парнишка ж оппонентам

Ответствовал, язвля:

Зачем на постаменте

Им жизни кренделя?

И жизнь как таковая

Колоссам тем зачем?

Их вечность согревает,

Взнося над бытием.



Вне времени сознанье

Бронзоволицых див,

Не видят наши тщанья,

Не слышат их мотив.



За это вневременье

Их, дескать, и люблю.

И ваши поученья

Уж как-нибудь стерплю.



И будет-будет литься

На бронзовые лица

Прозрачная водица –

Плач бронзовой души.

Любая небылица

На сайтах и страницах

На многое сгодится, –

Вникай и не спеши.



Народ почухал репы,

А паренёк не глуп.

Как не звучит нелепо,

Что он – бронзоволюб.



Но мы-то знаем точно,

Лишь мрамор и гранит

Любви достойны прочной,

Их бронза не затмит.



Мы к извращенья всяким

И бронзовой любви

Относимся двояко –

От «вау» и до «фи».

Порой отводим взгляды,

Порой вперяем взгляд,

Порой мы им не рады…

А впрочем, как хотят.



И будет-будет литься

На бронзовые лица

Прозрачная водица –

Плач бронзовой души.

О, как же часто лица,

В которых бес вселится,

Городят небылицы

Из разной формы лжи.



И я проснулся… Фу ты,

Приснится же фигня.

Ведь, пусть и на минуту,

В неё поверил я.

В затишье перед бурей

Пойду гонять чаи.

Бронзоволицых фурий

Не нужно – есть свои.



* * *



В неком чёрно-жёлтом мире

Некий многоцветный кот,

Людям зря глаза не мыля,

Потихонечку живёт.

И не понимает то, что

Уродился не как все;

Что его соседям тошно

Видеть цвет во всей красе;

Что он, кошкин сын, простите,

Даже какает не в тон,

В этой мерзости не видя

Несомненный моветон;

Что он, видом будоража

Чёрно-жёлтый полусвет,

И не сожалеет даже,

Что несёт народу цвет.



* * *



Мне говорят, что осень – не тоска,

Что осень как процесс – не умирание,

А лишь незавершённая строка

И некое природы засыпание.



Скажите это бабочке лесной,

Скажите это листику дубовому,

Что вскоре лес проснётся, и весной

Природный цикл завертится по-новому.



Но только лист и бабочка умрут.

Не чувствуя себя частями целого,

Их индивидуальности уйдут

В заоблачные плёсы малоценного.



Но ценен человек для нас весьма,

И ценен мир его самосознания,

Его мечты, стремления, желания

Накопленные навыки и знания,

Которые бездушная зима

И осень жизни рушат – не без тщания.



Об этом думали и вы, наверняка,

На бренность бытия при том доса?дуя.

Вот потому осенняя тоска

Меня красою увядания не радует.



Две строфы невосхищения осенью



1.

Ангелы осени больше похожи на дьяволят:

С виду красивые, пышные, яркие, милые.

Осень – не столько чистилище, сколько дорога в ад,

Из красоты – в пустоту, из веселья – в унылое.



2.

Осень золотая, золотая осень –

Можно так и этак, слух – он есть не просит.

Осень с золотинкой, осень-золотуха,

Золо осень тая – всё едино слуху.



* * *



I carried my soul, limp and lifeless

To the feet of Him who knew every pain

And laid her there to rest

Hoping He'd bring her to life again

–amelia



Свою безвольную, безжизненную душу

Сложу к ногам Познавшего печаль.

И буду ждать с надеждой обнаружить,

Что оживит её Он невзначай.

–амелия



Дуновение скромности



Мир наш, да, не безупречен,

Но чудесен и красив.

Как прекрасного предтечи

Мы, поэты, души лечим,

Разгоняем депрессив.



Рифмой, сильными словами,

Радостно ли, грустно ли,

Сухо иль со щегольствами,

В прыткой пляске с бубенцами –

Мир ярчи?м без у?стали.



31.10.2019



Нафотошопленная осень

Ярка, прекрасна, хороша.

Но организм другого просит:

Апреля требует душа.



Причём, глубокого апреля –

В цветах и зелени травы,

Не звонкой, радостной капели –

А освежающей листвы.



Не робких – из проталин – взглядов

Подснежниковой мишуры,

А полноценнейшей отрады

От разнотравия игры.



…Пока ж под смурь и серость неба

И срывы первого снежка

Хотеть в апрель весьма нелепо,

Но мысль о тёплых днях сладка.



P.S. Чтоб осени окаянство

К октябрьским чертям забыть,

Мы двери в апрель сквозь пространство

И время должны пробить.



Ноябрьское цветение хризантем



Мороз и холод отступили

И в потеплевшем ноябре

Сплин с меланхолией почили

На настроения одре.



Погоды путанными стали:

Июль холо?ден, тёпл сентябрь,

Порадовавший нас вначале

В конце испортился октябрь.



И стала как-то забываться

Погоды норма. Какова

Была она назад так двадцать

Иль сотню лет от Рождества?



И помнится, в моих широтах,

Отнюдь не северных, порой

Снег в сентябре вполоборота

Ломал шутя деревьев своды

С непожелтевшею листвой.



* * *



Не всё есть подвиг и забава,

Но если применить пиар,

То можно сотворить удава

Из червяка. Как аватар.

И будет червь, суровый, грозный,

Вертеться, извиваться, чтоб

Народ, пугливый и нервозный,

От страха чувствовал озноб.

Чтоб ужас вытеснил брезгливость,

Застопорив наверняка

Желание топтать, ретивость

Давить удавочервяка.



* * *



Счастье дарованных свыше

Радости и упоения

Чувством, что ты рядом дышишь,

Что ты моё вдохновение.



* * *



Блеснёт искринкою слеза:

То ли со сна, то ли от мысли,

Что не додумалась вчера

Под едкий сыр и кислый рислинг.



А что за мысль, что за сыр,

К утру всё как-то подзабылось.

То ль в сыре было много дыр,

То ль дыры в памяти скопились.



Осталась только бирюза

В дрожащем уголочке глаза –

Неиспаримая слеза

От сырно-винного экстаза.



Мозг всё ненужное забыл –

Одно лишь память сохранила,

Что рислинг несколько кислил,

А мысль – явственно горчила.



* * *



Памяти Владислава Марковича Иллича-Свитыча – советского лингвиста-компаративиста, внесшего большой вклад в развитие славянской акцентологии и ностратической теории. Погиб от наезда автомобиля, не дожив до 32 лет. С отсылкой к повести Аркадия и Бориса Стругацких «За миллиард лет до конца света».



Получается, что

очень опасно это:

Изучать

ностратический праязык,

За миллиард лет

до конца света

К грани познанья

подъехав впритык.

Владислава И?ллича-Сви?тыча

гений

Грани умел-таки превозмогать,

Если Вселенная

без всяких сомнений

Не дала ему глубже

её познавать.




Новогодние предчувствия




1.

На Новый год возможно всё:

И чудо, и чудачества;

И радости; и «ё-моё!»

От вин плохого качества;

Маринование мясца,

Нарезка мясо-сырная,

Шашлык, дрожанье холодца,

Закусочка обширная;

И наслаждение едой

До майонезных коликов;

И нескончаемый запой

Домашних алкоголиков;

Крик собутыльников, табак,

Сопивники, сохлебники;

Инфаркт у кошек и собак

От шумной пиротехники;

Гулянье, музыка, танцпол

Везде – в домах, на улицах,

На площадях, в садах, у школ –

Повсюду, где танцуется.

Ночь новогодняя резва,

Гуляньем будоражится…



Но в ней всё меньше волшебства…

Иль это мне так кажется?



2.

На фабрике Дедов Морозов

В декабрьские дни суета,

Запарка, горячка, неврозы

От всеприсутствия льда.



Весь год простоявший конвейер

Сейчас, надрываясь, гудит.

По ленте его словно веер

Из баб белоснежных труси?т.



Из них там, как из заготовок,

Используя снежный остов,

Добавив немного обновок,

Ваяют морозных дедо?в.



Справляют им красные шубы

И валенки им раздают;

В меха рукавичек грубых

Их чистые руки суют;



Вручают огромные шапки,

На лица – от старых щедрот –

Им тщательно клеят накладки

Из ватных усов и бород.



Репризы и песенки спамят

Им в мозг, как пекут пирожки,

А в оперативную память

Записывают стишки.



А после, когда костюмеры

С гримёрами лоск наведут,

То Дедов Морозов курьером,

По точкам заказов везут.



Вот только не к каждому Деду

В комплекте Снегурка идёт.

Ну, разве что, если в смету

Поставки она попадёт.



А так этих девочек снежных

Креачат в соседнем цеху

Из льда карамелек нежных

И шубок на тонком меху.



И видится нам в новогоднем

Предпраздничнье дорогом

Предчувствие сказки сегодня

И отрезвленье потом.



Поэзии яркие краски

Скрывают прозы утиль.

Мы страстно желаем сказки,

Но обретаем быль.



3.

Пусть Дед Мороз щеголеватый,

Неутомимый бородач,

На год две тысячи двадцатый

Преподнесёт молодцевато

Две тыщи двадцать вам удач!



4.

Всем Дедам Морозам, увы, суждено

Ходить в меховых полушубках.

При нынешнем климате видится «но»:

В них жарко, как в душегубках.



А нужно и тёплую шапку носить,

И валенки, и рукавицы.

Не так же, как Санта, задохликом быть,

Кургузым и бледнолицым.

Им, Сантам, не стыдно в ночных колпаках

И куценьких телогрейках

На крыши взбираться и впопыхах

Всех хэппиньюевить елейно.



А Деду Морозу положено быть

Неспешным, солидным, спокойным,

В дома с поздравленьями чинно входить,

Подарки дарить достойно.

Так что тепло из-под шубы его,

Все – добрые – его страсти

Лишь подогреют то волшебство,

Что он нам подарит на праздник.



* * *



Сегодня зима может птичкою

Отметить в своём чек-листе

Пусть мизерное, но наличие

Снега, что лёг не везде.



Он даже не снег – пыль снежинная

Что чуть осветлила простор,

Покрыв сединою мышиною

Редкий сосновый бор,



Где тени от сосен милуются:

На светлое лечь – им за честь.

И белые мухи на улице

От этого ярче, чем есть.



Ну, что же, глядишь, и насеется

К утру помаленьку сугроб.

Не стоит, правда, надеятся

На новогодний озноб.



Согласно прогнозу в наличии

Предвидится твёрденький плюс.

Чек-лист разукрасить птичками

Зиме я помочь не берусь.



* * *



Обычный взгляд в обычное окно,

И строк родится враз полным-полно.

Собака или кот мелькнули, чем

Всё это не сюжеты для поэм.

А уж грозы искренье и бабах –

Здесь матерьяла на роман в стихах…



* * *



Невозможно до конца высказаться,

Если многое просто не сказано,

Если только стараешься вырваться

Из пространства противопоказанного…



* * *



Дети!

Когда родители говорят

мыть руки,

Мойте –

не стоит отнекиваться

и такать.

Мойте фрукты и овощи также,

чтобы потом

в му?ке,

Бедствуя животом,

жидко не какать.




В ночь, когда отключили свет




Огни автотрассы за редким леском

Блистают, горят, веселятся;

Врываясь, шутя, в незашторенный дом,

По стенам бесцветным струятся.



Чудят… И десятками камер-обскур

Рисуют, как будто кистями,

Сосновых стволов фантастический сюр,

Играючи светотенями.



Те тени вначале размыты, потом,

Зуммируясь до деталей,

Проносятся ярким полукольцом –

Такой себе планетарий.



Плюс встречных авто дополнительный свет

Ещё подгружает сюра –

И мчатся навстречу подобьем торпед

Сосновых видений фигуры.



Машины разъедутся, тени дерев,

Пронзившиеся взаимно,

Рассеются, взгляд на мгновенье согрев

Прокруткою светомультфильма.



И вновь повторится игра на стене –

С другим уже транспортным средством,

Пронесшимся мимо и в спальню ко мне

Забросившим отблеск резкий.



Игра бесконечна, как вечен поток

Гарцующих автотачанок,

Несущихся – с запада на восток,

С востока на запад – рьяно.



И как бесконечен бессонницы лик –

Чем дольше он, тем нереальней –

Но видящий каждый мерцающий блик

На стенах-экранах спальни.



* * *



Грибною мелочью заполнился лесок.

Грибам плевать, что дня через четыре

Две тысячи двадцатый в должный срок

Придёт под бой часов в прямом эфире.



Зима бесснежием запутала грибы,

Сосновый бор, окрестности и дали.

Но соснам что? Обидно, что дубы,

Листву чрезмерно рано потеряли.



И юный – под окном у нас – дубок,

Сейчас стоит несчастный и безлистый.

Листва не может, как грибы лесок,

Заполнить ветви зеленью игристой.



Песня с акронимами



Хоть какое-то потепление

Я ищу в твоём быстром взгляде,

Но не вижу. Опять сообщения

Ты мне коротко пишешь в чате.

Наши встречи казались блефами,

Мы любили друг друга в спешке.

Хорошо, что пока WTF'ами

Не сменились твои FTW'ешки.



Подскажи, как исправить всё, – голосом,

Отвлекись от экрана немножко.

Надоели мне чатов полосы,

Я хочу тебя слышать, крошка…



Даже если мы рядом, ты падаешь

В глубь экранов своих гаджетов,

Вечно селфишься, вечно радуешь

Не меня, для тебя я «Гад же ты».

И теперь себе не балу?ем мы

Сумасбродством отпадных пати,

Что с ушли вместе с поцелуями,

Но остались LOL'ами в чате.



Подскажи, как исправить всё, – голосом,

Отвлекись от экрана немножко.

Надоели мне чатов полосы,

Я люблю тебя, моя крошка…



NB (по материалам memepedia.ru):

WTF (ВТФ) – What the Fuck («Что за херня» или «Какого черта»). Используется для выражения удивления и недоумения, полного непонимания ситуации. Русский вариант – ЧЗХ или «Что за хрень» – используется реже.

FTW (For the win) – выражение радости и поддержки чего-либо. Другой вариант «For the world» – ради всего на свете!

LOL (ЛОЛ) – Laughing Out Loud («Громко смеяться»). Используется для текстового выражения смеха. Русский аналог – «ржунимагу»…




Заумные мысли




1.

Глуп каждый, кто описывал конец истории,

Даже если он делал это специально, а не по тупости.

Все эти френсисы фукуямы из не нашей фактории

И прочие ювали харари – огромной надутости.



2.

Говоря по-мудрёному, теорию следует подтверждать

Рядом повторяемых воспроизводимых опытов,

Не стоит, тыкая в потолки пальцами, данные подгонять

Под желаемый результат ради грантовых омутов.



3.

Существует такое мнение,

Что мир перестал мыслить.

И тензорным исчислением

Его якобы не исчислить.



На семь миллиардов схизматиков

И пару-тройку понтификов

Возьми хоть сто математиков

И теоретических физиков,

Ленящемуся мышлению

Они не изменят думы.



Знать, тензорным исчислением

Не счесть подобные суммы.



4.

Жизни натиск пассионарен,

игрив и заразен,

Но всё больше

идёт по касательной,

Строя мир

на положительной

обратной связи,

Забывая –

об отрицательной.

Иногда всё же стоит

отказываться от напора:

Пассионарность

утихомиривая,

Пресекать бесконечные

пререкания-споры –

Отрицательную связь усиливая.



5.

За дизъюнкцией двух конъюнкций

Мы обрушимся в логику сонную.

В рамках сглаженных сигма-функций

Строя сети свои нейронные.



* * *



Дождь – не дождь, а влаги пелена.

Бьются редко капли дождевые

О стекло мансардного окна,

И лежат на нём, как неживые.



Не стекают почему-то вниз

По наклонной плоскости оконной.

Не вода, а восковой эскиз,

Неким волшебством заворожённый.



Не вода – крупинки хрусталя,

Гладкие, отточенные морем.

Таково начало февраля.

Кто-то с февралём не объегорил.



* * *



Это как в желудке человеческом биота –

Каждый отвечает за отдельную работу:

Та сжигает щёлочью, а этот – кислотой,

Всё кипит и движется, течёт само собой.



Съешь ли ты селёдку или свежего омара –

Всё биота слопает без шума и пожара,

Можешь даже гвозди безрассудно проглотить,

Дружный коллектив и их сумеет расщепить.



То ли с нами дружит, то ль мешает отчего-то,

Наша непонятная, недружная биота.

Кто из нас главнее, я иль этот биоро?й,

Тот, что душит щёлочью и травит кислотой?



Каждая бактерия, грибок и даже вирус

Вряд ли с отношением ко мне определились.

Все во мне живут и пусть – ведь это не вопрос.

В целом получается прекрасный симбиоз.



* * *



Скучно что-либо искать

В месте, где найти легко.

Счастье – что-то потерять

Где-то очень далеко:



Чтоб за тридевять земель,

В тридесятой стороне.

Нам присуще, чтобы цель

Устремляла нас вовне:



Не ромашка, а цветок

Аленький незнамо где.

Не пророк, а лжепророк…

И последние – везде.



* * *



Мне нравятся

ударно-красивые доводы,

С искрами в глазах

неимоверной красоты.

Берясь за два

оголённых электропровода,

Подумай,

готов ли к прекрасному ты?



Готов ли

к мгновенному просветлению,

Что воля порою

рукам ни к чему?

Не всем уготовано воскресение –

Возьми на заметку,

действуй по уму.



* * *



Молотый кофе, насыпанный почему-то

В банку из-под икры мойвы,

Наводит на мысли про душевную смуту,

Ощущение, что чужой вы.



Здесь вы чужой – на не вашей кухне,

Окруженный не вашим миром.

А банка чиста, и кофе в ней не стухнет,

Не пропахнет рыбой и жиром.



* * *



Писать верлибры так легко:

Берёшь безумный генератор

Случайных слов, берёшь пивко…

И больше ничего не надо.



Слог верлибриста словно шифр,

Крути, верти его, как дышло.

Что хошь наумничай в верлибр,

Читатель всё наполнит смыслом.



* * *



Упиваясь суперлунием,

Наслаждаясь ночью ясною,

Радуюсь до неразумия

Миру светлому, прекрасному.



Ночь, действительно, волшебная:

Звуки близкие и дальние,

Перепевки птиц душевные,

Свежесть просто идеальная.



Опишу-ка на папирусе

Чувства эти поэтичные.

Где они, пессимистичные

Мысли о коронавирусе?




Гиппопотамовое




1. Рэп маленьких гиппопотамов



Очень удивителен в урчании тамтама

Резвый танец ма-а-аленьких гиппопотамов.

Это вам не пляска минилебедей,

Это Гёте круче, Щелкунчика бодрей.



Милые движения – на каждых три прихлопа

Сейсмической волною доходят два притопа.

Движутся с усердием всё резче и быстрей.

Это Гёте круче, Щелкунчика бодрей.



Чувствуем, что скоро нам спастись не будет шанса,

Земля с гиппопотамами зайдётся в резонансе,

Но мы не убегаем, здесь явно веселей,

Это Гёте круче, Щелкунчика бодрей.



Танец бегемотиков шагает по планете

И в него вливаются и взрослые и дети.

Так что резонанс грозит уже вселенной всей.

Это Гёте круче, Щелкунчика бодрей.



2. Кадриль больших колибри



В ответ бегемотикам маленьким

Большие колибри решили

Сплясать над цветочком аленьким

Подобье наземной кадрили.



Трудны эти па танцевальные,

Когда твои крылья без отдыха

Работают, как ненормальные,

Отталкиваясь от воздуха.



Когда преисполнен грацией,

Не весом и не обличием,

И можешь лишь аэрацией

Земли нарушать величие.



Когда не притопнешь весело,

Когда не прихлопнешь радостно.

Колибри сколько б не весила,

Всегда невесомо-сладостна.



Кадриль над цветочком аленьким

Своею чарует лёгкостью.

Для гиппопотамов маленьких

Она словно степ над пропастью.



И обе кадрили яркие –

Бесшумная и с тамтамами.

Любуйтесь же пляской жаркою

Колибри с гиппопотамами.



3. Два бегемотика



Два бегемотика бегали

Берегом маленькой речки,

Радостно хрюкали, хекали,

Блеяли, словно овечки.



Падая в воду спинами,

Дрыгали ножками в сланцах –

И становились плотинами

Маленьких гидростанций.



Гиппопотамам и лужицы –

Радости мелкие части:

Ведь хорошо же обрушиться

Массою всей в счастье.



Весело ведь расплюхивать

Воду и грязь всюду,

Всем своим видом втюхивать

Светлое что-то люду.



Те – по своей недалёкости –

Счастья не понимают,

В воду с изящною лёгкостью,

Глупые, не ныряют.



Тужатся сладострастием,

С жадностью злобой дружат.

А бегемотам для счастья ведь

Достаточно маленькой лужи.



* * *



Вершина холма. Я под ветра камланье

Поёживаюсь подавлено.

Стою и борюсь с нестерпимым желаньем

Взлететь и парить расслаблено.



Мир кажется сверху гораздо красивей,

Чем есть он по-настоящему:

Светлей, пасторальней, наивно-счастливей –

Для удовольствия вящего.



Реки? не видать, словно в сеть маскировки

Она мелким лесом поймана.

Лишь еле заметные точки-коровки

Бредут по низине пойменной.



Пасут их, мне кажется, девы-пастушки –

Не пастухи-матерщинники –

Высокие, ладненькие хохотушки,

Румяные, как малинники.



В элегиях и романтических песнях

Всегда на пастушек зарятся

Наивные принцы, кому, хоть ты тресни,

Блажь пасторальная нравится.



Хоть мы не цари, не царевичи, даже

Не оборзевшие княжичи,

Нам тоже пастушки кажутся краше

Пастухов, упомянутых давече.



И по-любому: сидеть на вершине

Лучше, чем снизу валандаться.

К тому ж всё равно вверх вовеки и ныне

Ещё предстоит карабкаться.



P.S. Петь пастушкам пасторальным

Под звенящую гитару

Не аутентично как-то,

Сложится не тот итог.

Всяк пастушкофил нормальный

Очаровывает пару,

Дуя громко и бестактно

То ль в сопилку, то ль в рожок.



* * *



Он считал свою жизнь перманентной промашкой,

Прожитою глупо и вполсилы.

До скончания дней пил отвар из ромашки

И настой из корней девясила.



Девясил, он только для желудка полезен,

А так – даже для аскарид вреден,

Он не способствует веселью и пению песен

И страстями мятежными беден.



А когда восхотелось ему новых эмоций

И ощущений необычайных,

Он сказал себе: не будь девясиловым поцем

И закажи крепкого чая.



Рептилоидоморфизм



Мы как-то со знакомым рептилоидом

Взялись за пивом рьяно обсуждать,

Чем рептилоид круче гуманоида,

В чём оный оного сумеет обогнать.



Твердил мне рептилоид, что устроены

Они, рептилии, на их рептильный взгляд,

Гораздо совершенней: пришпандорены

У них хвосты, а не обвисший зад.



К тому ж они, рептилии, чешуйчаты,

Что – преимущество, о чём известно всем.

Брат-гуманоид, сколько не рисуйся ты,

Перед нами не похвалишься ничем.



А я и не хвалился, потихонечку

Пил пиво нахаляву, воблу ел.



У «исключительных» всегда под этим солнышком

Всё создано для них и для их дел.



* * *



Я открываю двери

И запускаю воздух.

А комары, как ждали

Доступ в домашний уют…

Будем ли мы верить

Падающим звёздам,

Если заранее знали

То, что они падут?



Что комары те, если

Мечты разбежались дружно,

Оставив набор нелепый

Желаний, влечений, обид,

Звёзды падают честно,

Но нам ничего не нужно

От прорезающих небо

Красочных Персеид.



* * *



Концептуализма феи

Говорили мне тогда:

Мы передаём идеи,

Остальное – ерунда.

А потом не только феи,

Но и каждый третий фей

Убеждали… Мы ж фигели

От концепций их идей.



Озирались и искали:

Где искусство, вашу мать?

Феи ж скромно отвечали:

Вам, бездарным, не понять.

Нам оно второстепенно,

Нам искусство ни к чему,

Мы идеи по вселенной

Разгоняем по уму.



Критиков потенциальных

Проще будет укротить,

Скажем: Се концептуально! –

И продолжим чепушить.



* * *



Рифмы – они такие ведь,

Приходят на ум по-разному:

Вечером явно лучше, чем

В обед иль в часы утра?.

И если твоя стихия в них,

То это позыв к прекрасному,

А если – болезнь, то к худшему

Невоплощенью добра.



Мне повезло с умением:

Я стихотворец вычурный,

Могу рассмотреть вселенную

Даже в слезе змеи.

Так опишу цветение,

Так увядание вычерчу,

Что даже перед геенною

Воспрянут надежды твои.



* * *



Есть те, кто звёзды наблюдает,

Отгородясь от суеты,

А есть такие, кто считает

Калории своей еды.



Для первых алгебра Вселенной –

Познанья радость, счастье, честь.

А для вторых – борьбы арена

С желанием попить-поесть.



Но тех и тех приемлет вечность,

И те, и те в неё уйдут.

И вряд ли жизни быстротечность

В расчётах собственных учтут.



* * *



Метания неясные меж сторонами

Тёмной и светлой силы

До тонкости будут подсчитаны нами.

Мы – бухучётофилы.



Метнёмся налево, метнёмся направо,

Поставим в гроссбухе галку.

У нас же свобода – имеем право

Перемётываться внахалку.



Скорее всего, мы от этих метаний

Запутаемся в оценках,

Где свет, а где тьма. И где их сочетанье,

Измеренное в процентах.



Так может, гроссбухи, в которых сонмы

Разнокалиберных галок,

Напомнят: метания неудобны,

А мечущийся – жалок.



* * *



Это племя всегда

отвратительно-лживое,

Редко говорящее даже полуправду;

Сводящее культуру

к простым позывам,

А Вселенную –

к простенькому ландшафту;

Поверхностные,

как недалёкая Псаки,

Думающая о Ростовских горах

в Белорусском море;

Ссыкливо стоящие в стороне,

распаляя драки;

Лицемерные, как миллион иезуитов в сборе.



* * *



Есть мысли,

которые невозможно передать

двумя-тремя фразами,



и не потому, что мысли эти

безумны, необычны и глубоки?.



Существуют вселенные,

где у бабочек есть

подобие разума –



нам ни за что не вникнуть

в их смыслы,

только – в их стихи.



У них другие органы чувств,

другие понятия,

другое прочтение



всех процессов,

кроме желанья полёта

и желанья творить.



Наши и их стихи –

это бесконечных вселенных

единение.



И возможность

дополнить друг друга

искусством полёта и искусством любить.



Василию Ивановичу Чапаеву, герою Фурманова,

Пелевина и народных анекдотов



Пелевинским Чапаевым гоним,

Навязывая сущности простые,

Пришёл сентябрь, пустой, как перед ним

Уже являлись сентябри пустые.

И в нём Чапаев с Петькой Пустотой

В броневике, чрез морок окаянства,

Ушёл на предначертанный постой

Во Внутренней Монголии пространство.



Чапаев Фурманова ж не желал

В буддийских заморачиваться бреднях.

По жизни на лихом коне летал

И шашкой гнал врагов в постой последний.

Его сентябрь по-своему встречал,

Ему, Чапаеву, в тот год не подфартило.

Ведь он не переплыл тогда Урал,

Урал-река не каждому по силам.



* * *



Мысли и чувства прошлого,

Мысли возможные будущего –

Вторые вытекают из первых,

Но первые – часть вторых.

Что бы там ни было пошлого,

Во всех проявлениях сущего

Чувства – сплетение нервов,

Мысли – удары под дых.



В этой запутанной логике

Дни настоящего кажутся

Вроде бы не существенными,

Будто – не при делах.

Слушая мыслей мелодику,

Разжёвывая их в кашицу,

Знай – настоящее действенно,

А остальное – прах.



* * *



На монстрах оранжевых лихо

Спецы санитарной службы

Вывозят весь хлам ненужный

По графику без шумихи.

Когда б для рефлексий лишних

Подобную службу сделать,

Чтоб мозг очищали смело

От дум об ошибках давнишних.



По графику чтоб, подчистую,

Как кёрхером – под давленьем

Всё глупое и оленье

Смывали бы в свежих струях.

Тогда бы, надеюсь, сознанье,

Свежее, словно утро,

Мир постигало бы мудро…

Но это не точно… Знаю.



* * *



Как легко, получив невесомость, выплывать из квартир,

Из щелей и конур, из домов и из тьмы подворотен.

Впереди, говорят нам, раскрепощающий, светлый мир,

Юрьев день, говорят, для того, кто ещё не свободен.



Ты плывёшь, а вокруг легион пауков, комаров,

Тараканов и мух – всех, кто ранее жил по соседству.

Им ведь тоже легко уплывать в Юрьев день со дворов,

И они теперь все суверенны от мук домоседства.



Все летят и смеются, не думая вовсе о том,

Что подвержены нынче любым дуновениям ветра.

Или ветер стал тоже ничтожен и невесом?

И теперь уже следует браться за вакуумметры.



Мир изменится враз, потеряв свой извечный конструкт,

Вздымет водоворот во всю свою бестолковость.

И завертит, как в проруби всем нам известный продукт,

И продукт этот вскоре заполнит собой невесомость.



* * *



Фантасмагории сна принимая,

Часто бываю в сюжет погружён,

Даже когда до конца понимаю,

Что окружающий бред – это сон.



Люди, события, мысли, явления –

Некий весьма не логичный реал,

Не вызывающий отторжения,

Даже даруя абсурдный финал.



Все эти ясно-неясные образы:

Или размытые, словно туман,

Или чрезмерно подчёркнуто острые –

Вроде как правда, а вроде – обман.



Сон – это мысль, и покой, и… движение,

К яви обычной добавочный след.

Как дополнительное предложение

При покупке роллс-ройса – велосипед.



* * *



Сколь не гладок поворот,

Всё равно за ним не видно,

Что там этакое ждёт

Пилигримов беззащитных.



Может, вредный фарисей

Ждёт, чтоб мозг изгрызть с усладой,

Может, жуткий лиходей

Подготовил им засаду.



Мало что из этих зол

Беспокоит пилигрима,

Ведь из дома он ушёл

Из-за боли нетерпимой.



Растревожилась душа,

И уже не тешат сердце

Рай под сенью шалаша

Да галдёж единоверцев.



Он пошёл искать ответ

На неясные вопросы.

Что ему надменный бред

Фарисея-мозгососа?



Чем его страшит разбой?

У него богатства нету.

Он потерян сам собой,

Ищет лишь тепла и света.



* * *



Об ужасах Герники люд позабыл.

Мозги и японцев во мраке:

Не помнят, что рушились не от Годзилл

Хиросима и Нагасаки.



* * *



Чудес не счесть. Но также нужно

Иметь и считыватель их.

Иначе можно простодушно

Не замечать вещей чудных.



* * *



В мире продумано всё – все задумки его

Предназначения имеют определённые.

Даже Луна специально подвешена для того,

Чтобы ей любовались поэты,

мечтатели и влюблённые.




Баллада сожаления о Вавилонской башне и наличии вредных супергероев




Как стало бы жить страшно

Нынешним супергероям,

Когда б Вавилонскую башню

Сумели-таки построить?



Взращённые благодатью,

В дружеской ноосфере,

Люди стали бы братьями

По языку и по вере.



Молочные реки вместе

С кисельными берегами

Раскинулись бы повсеместно

И в рот затекали бы сами.



У тёплого моря ча?лясь

И в счастье смыка?я вежды,

Люди бы не нуждались

В каких-то особых одеждах.



Жили бы в светлых палаццо,

Блистали бы тонким исподним.

Ходили б к Нему общаться

По крепким башенным сходням.



А что? Коль имеешь ступени,

Ведущие прямо в небо,

Отказываться от сени

Его будет просто нелепо.



Коль счастливы все, богаты,

По-умному ходят строем,

Зачем содержать в штате

Всяческих супергероев?



Поняв это всё, сквозь время

Сумели герои пробраться,

Чтоб с сытым людским племенем

И башнею разобраться.



На Вавилона строенье

Наслали Гога с Магогом,

А в книгах его разрушенье

Списали на доброго Бога.



А Он до сих пор скучает

И ждёт нас, неспешных, в гости.

В варенье вишнёвом с чаем

Выискивает кости.



Сидит по-простому, в домашнем,

Велик, и на нас не обижен…

Он ждёт, что построим мы башню

До неба и даже выше.



Candida Puella



Если б Candida Puella была столь прекрасной,

Как имя её,

Я бы любил её нежно, любил её страстно,

Любил горячо.

Я бы шептал ей: Candida Puella, конфетка,

Ты сладость любви,

Обворожи, завлеки меня в сети, детка,

В объятья свои.

Буду горланить тебе серенады мощно,

Под звук мандолин,

Буду плясать сальтареллу лихую всенощно,

Как пьяный павлин.

Всех разбужу, все задворки вселенной скучной –

Пусть под луной

Имя твоё славят добрые люди звучно

Вместе со мной.

Но отступает прочь морок мечтаний десертных,

Горькая явь

Напоминает: Candida стара и смертна,

Сколько не славь.

Я и она – потеряли мы свежесть, вроде,

Всему есть предел.

Мы постарели и уже не подходим

Для сальтарелл.



* * *



Как бы, думая о важном,

Эпохальном и вальяжном,

О возвышенном, воздушном, –

Не забыть про хлеб насущный.



* * *



День пришёл и ушёл,

Обманув ослепляющим обликом.

Груз забот, он тяжёл,

Как арба, что за маленьким осликом.



Только ослику что?

Отработал – в хлеву подрасслабился.

Ты ж в своём шапито

Целый день и тянул, и тщеславился.



Может, смыслы твои,

Те, которыми жизнь твоя полнится, –

Никчемушное фи,

Позабудешь – и больше не вспомнятся?



* * *



Настойки не пантах, кедровых орехах,

На зверобое, простом и с полынью,

Также на хрене, лимоне – с успехом

По-русски заходят, выходят латынью –

Просто, легко, беззаботно, без смеха

И не дают разрастаться унынью.



* * *



Жизнь – штука и без того наворочено сложная,

Не нужно её дополнительно закручивать и усугублять,

Деля на части заведомо правдивые и заведомо ложные,

Она едина в желании выёживаться и удивлять.



Бабочка, мчащаяся постоянно по идиотскому кругу,

Не проживёт дольше бабочки, мечущейся туда и сюда.

Так отделение кем-то для вас добра ото зла – это не услуга,

Это подталкивание к бездне.

Если вы поняли это, вам не туда.




Баллада на канун полнолуния




И снова старую ведунью

Одолевает липкий страх:

Стремится месяц к полнолунью,

Полнеет прямо на глазах.



Ведунья знает: в это время

Нечистых порождений племя

Должно под действием луны

Врываться вихрем в явь и сны.



А не врывается. Ведунья

Беду не уставала ждать,

Как будто некое безумье

Ей не давало застывать.



Всегда, хотя перестрадала

Уже немало полных лун,

Её душевное начало

Жёг полнолуния канун.



Родится месяц – проступают

В её душе покой и блажь,

Когда ж он щёки округляет –

Ведунья разом входит в раж.



Не помогали ни гаданья,

Ни предсказания судьбы:

Насколь нелепы ожиданья,

Настоль их следствия глупы.



Ничто не вечно под луною,

И лишь ведуньи старой страх

Стал вечною величиною

В её сознанье и глазах.



И тут уже не ясно даже

Что больше портит бытиё,

Нашествие нечистой блажи

Или отсутствие её.



Подчас надуманные вещи

Страшнее истинного зла.

Немногим виден мир зловещий,

Луна же рядом – вон взошла.



* * *



Тот, Кто ведает судьбами нашего мира, устал,

У Него опустились руки и иссякли идеи.

Он потихонечку списывать у Пелевина стал,

Думал, такое никто реализовывать не посмеет.




Из сборника «Луны и звёзды»


Памяти Натальи

* * *



Что достигнем желаемого, не беспокоюсь –

Знаю. Хоть порою в счастье не верится.

Ведь конечная цель наша – даже не полюс,

А звезда на хвостике Малой медведицы.



В том мире созвездия назывались

Малый и Большой еноты,

Вместо чая местные пили физалис –

Было это гадко до рвоты.

Вместо юга чаще стремились на север,





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67044189) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.