Книга - Никита Славянинов. Роман в стихах

Никита Славянинов. Роман в стихах
Владимир Воробей


Никита Славянинов, герой одноименного романа в стихах, объявляет себя потомком Евгения Онегина и рассказывает о его дальнейшей судьбе. Роман написан в ироничной манере живой и ясной онегинской строфой. Действие охватывает последние десятилетия двадцатого века, а кульминация наступает в конце 90-х. Юноша становится по воле Славянинова кавказским пленником и, забывшись, видит вехи, ведущие к неволе. Очнувшись, он обретает свободу.





Никита Славянинов

Роман в стихах



Владимир Воробей



Иллюстратор Виктория Зайцева



© Владимир Воробей, 2023

© Виктория Зайцева, иллюстрации, 2023



ISBN 978-5-0053-1368-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero




Глава первая


1.1

О том, что жизнь – крутая штука,
поэты, видимо, не лгут:
подруги две, нужда и скука,
нас неотступно стерегут.
Что говорить? Судите сами:
нужду не утолить стихами,
как не спасет от тяжких пут
простой (в известном смысле) труд.
Но если, к счастью, от рожденья
вы человечек непростой
и не задавлены нуждой,
вас ждет другое наважденье:
скучать, как сам Творец скучал
в начале всех своих начал.

1.2

Не отрицая догм науки,
придется нам, друзья, признать:
спасаясь от вселенской скуки,
решил всевышний мир создать.
Мотива не найти понятней —
скучать в компании приятней,
и даже, если поднажать,
от скуки можно убежать,
пустившись в омут развлечений
и сногсшибательных проказ.
Найдется множество лекарств
в аптеке острых ощущений:
не помогает Эверест —
попробуй экстремальный sex.
1.3

В себе немало редких качеств
открыл скучающий народ,
и масса всяческих чудачеств
творится в мире круглый год.
Скучает кто-то от рожденья,
не находя ни в чем спасенья, —
такого, если повезет,
рулетка русская спасет.
Другой чудак считает счастьем
свою партийку учредить,
потом публично почудить
и, наконец добившись власти,
от скуки уберечь страну,
затеяв некую войну.

1.4

Над этим всем смеется третий:
не зная, в чем самообман,
считает, что живет на свете,
чтоб втиснуть этот мир в роман.
Известно, творческие муки —
лекарство лучшее от скуки,
причем бесплатное почти
(надеюсь, ясен мой мотив).
А что касается сравнений,
ревнивых поисков греха
в идее, в качестве стиха
(и прочих умозаключений), —
их видеть далеко хотел.
Так Он, друзья, писать велел.
1.5

Пришла пора, пожалуй, имя
героя моего назвать:
Никита Львович Славянинов —
прошу любить и уважать.
Хоть не берусь здесь спорить с вами,
кого любить – решайте сами,
негоже, должен вам сказать,
к делам интимным принуждать.
И без того полно несчастных,
кому любовь сродни беде,
подобно скуке и нужде,
мы ей не менее подвластны:
ревнуя, плача и грубя,
любить мы требуем себя.

1.6

Но подойдем к герою ближе
(к чему охоты, впрочем, нет).
Был Славянинов не обижен
любовью с самых ранних лет.
Масштаб родительской заботы
и воспитательной работы
не втиснуть в рамки этих строк:
как в масле баловень-сырок
катался юный Славянинов.
За тем, чтоб был здоровым сон
и по науке – рацион,
чтоб был в составе витаминов
весь алфавит от «а» до «я»,
следила вся его семья.
1.7

Отбросим тяжкий гнет сомнений
и мыслей тягостную рознь
и проследим связь поколений,
коснувшись этой темы вскользь.
Отец Никиты был юристом
и, говорят, весьма речистым
(на том, что мать – простой доцент,
не будем ставить здесь акцент).
В великом деле воспитанья
был дед, однако, круче всех:
как в жизни оседлать успех
учил он внука неустанно,
хоть иногда срывался в крик
(суров был старый большевик).

1.8

Себя считал он реалистом,
уверен был, что жил не зря,
как подобает атеисту,
ценил первичность бытия.
Любил ворчать наставник строгий:
«Захочешь первым быть у бога —
последним будешь у людей,
все сто талантливых идей
не стоят дружеской поруки».
Хоть не читал партийных книг,
был жизнью умудрен старик,
познал на практике науку,
как опираться на своих,
во всем поддерживая их.
1.9

А между тем катилось детство,
искрилось ярким светом дней
в кругу счастливого соседства
забав, занятий и затей.
Пора невинных увлечений
и беззаботных развлечений
с годами сердцу все милей,
я с грустью думаю о ней.
Однако время безучастно
жестокий продолжает путь,
не позволяя нам вернуть
назад утраченное счастье
(быть может, в старости, как знать,
удастся в детство убежать).

1.10

Удобный повод выпал, кстати,
уйти от пошлой суеты
и вспомнить, дорогой читатель,
простые детские мечты
и чистых чувств вкус позабытый.
Давай, пока растет Никита,
в сторонку тихо отойдем
и дух слегка переведем.
Сюжет мы этим не нарушим
(а если по чуть-чуть возьмем —
державе пользу принесем
и заодно проветрим души),
поговорим о том о сем,
а больше – каждый о своем.
1.11

С трудом пытаюсь вспомнить лица
и очертания тех дней,
похоже, многие страницы
истлели в памяти моей,
но узнаваемы и зримы
в нее запавшие картины —
простые виды той земли,
где годы юные текли.
Их нет давно уж и в помине —
остались в прошлом навсегда,
в итоге долгого труда
преобразился край в пустыню:
ни деревень, ни хуторов,
ни лип, ни кленов, ни садов…

1.12

И только в памяти поэта
они еще живут, хоть в ней
(могу сказать вам по секрету)
какого только хлама нет.
Там и банальные закаты,
и грозы, бывшие когда-то;
еще стоит там старый дом,
и дремлет ива над прудом,
цветут ромашки луговые;
о чем-то в тишине полей
(уж не о юности ль своей?)
судачат липы вековые —
еще им не пришла пора
узнать характер топора.
1.13

Я мог в саду лежать часами,
крестом раскинувшись в траве,
и наблюдать за облаками,
играя ими в синеве;
искать среди их очертаний
каких-то сказочных созданий,
летящих вдаль богатырей
и фантастических зверей;
когда же наконец наскучит
седая облачная рать —
не зная устали искать
в траве кузнечиков прыгучих,
ловушки хитрых пауков
и схроны тайные жуков…

1.14

Проходит незаметно лето,
для наших северных широт
обилие тепла и света —
всего лишь краткий эпизод.
И вот уже сады желтеют,
поля окрестные пустеют —
кончается сезон работ.
Крестьянин вытирает пот,
он рад недолгой передышке,
но в сени не пускает лень.
По серым рощам хмурый день
едва бредет, свистя одышкой
и мелким морося дождем…
И мы зиму с любовью ждем.
1.15

Вдруг закружатся в небе мглистом
рои пушистых белых мух
и пеленой кристально чистой
укроют быстро все вокруг.
Хоть первый снег обычно тает,
зима уверенно вступает
в свои законные права.
Уже трещат в печи дрова,
а во дворе – морозец знатный,
сугробов в пояс намело,
и все кругом – белым-бело.
Зима нарядна и опрятна,
и по-особому светла
в канун святого Рождества.

1.16

В избе смешался дух еловый
и сытный запах пирога,
стал аппетит весьма здоровым
за время долгого поста,
и все домашние припасы:
окорока, сыры, колбасы, —
слетают мигом со стола,
как будто их метель смела.
Вот тема вам для размышлений:
пустой желудок и душа
(она, бесспорно, хороша
для философских обобщений) —
их отношения сложны,
но здесь, конкретно, не важны.
1.17

Не описать мне зимней сказки —
покайся муза и молчи,
бери художник кисть и краски,
а музыкант – свои смычки.
Быть может, милые коллеги,
очнувшись от привычной неги,
мы свежесть зимнюю втроем
в одно творение вдохнем:
наполним воздухом морозным
и блеском крошечных зеркал,
сумеем передать вокал
метели, жалобной и грозной…
Прекрасна, спору нет, зима,
да только чересчур длинна.

1.18

Как снежный ком, растет усталость
от холодов и зимних вьюг,
и сколько ждать весны осталось
уже считаешь ты, мой друг.
Темнеют снежные равнины,
туманом полнятся долины,
и рифмой вяжем мы апрель
и многозвучную капель.
А солнце с каждым днем все выше
сияет в небе голубом
и лижет рыжим языком
озябшие поля и крыши.
Галдят от счастья воробьи,
друзья сердечные мои.
1.19

Но вот весна уже в разгаре —
ломает снежные дворцы,
в хмельном безудержном угаре
свистят на все лады скворцы.
Ручьи текут, как эти строки,
сливаясь в мутные потоки,
и заполняют берега,
низины, поймы и луга.
Крадется путник осторожный,
он палкой мерит глубину,
вздыхает и бранит весну
с ее коварным бездорожьем.
Кругом размыты все пути,
уж не проехать, не пройти…

1.20

Весенний день как песня льется,
в ушах хрустальный звон стоит,
над полем жаворонок вьется
и колокольчиком звенит.
Художник май волшебной кистью
рисует на деревьях листья
и красит в нежные тона
простор земного полотна.
В затылок маю дышит лето —
замкнулся жизни вечный круг.
Пора и нам, любезный друг,
вернуться к нашему сюжету.
Уж заболтались мы с тобой,
посмотрим, как живет герой.
1.21

Его за книгою раскрытой
мы с удивлением найдем
(был тягой к знаниям Никита
природой щедро наделен).
Идет ученье без эксцессов,
за ходом данного процесса
следит домашний педсовет,
где председательствует дед,
партийной следуя привычке
хоть что-нибудь да возглавлять,
«руководить» и «направлять»
(взять это вынужден в кавычки).
Но тем не менее на вид
наш отпрыск – круглый wunderkind.

1.22

Встает Никита утром рано
и на занятия спешит,
из школы – на фортепиано
он музицировать бежит,
потом кружок факультативный:
английский, шахматный, спортивный
(мне всех его занятий круг
перечислять здесь недосуг).
Впадать не торопитесь в жалость:
зачем муштруют, мол, дитя?
Ему давалось все шутя,
была неведома усталость,
в нем, извергая лаву сил,
вулкан энергии бурлил.
1.23

При строгом внутреннем порядке
повсюду можно успевать:
Никита, в качестве разрядки,
любил дензнаки рисовать
и с непонятной нам охотой
свои придумывал банкноты
(преобладал зеленый цвет
и в рамке собственный портрет).
На вышесказанном вниманье
не собираюсь заострять,
ведь детство нужно уважать
и относиться с пониманьем,
как ни казалась бы чудна
игра растущего ума…

1.24

Перед собой не ставлю цели
пускать по праву старшинства
в него критические стрелы,
другим забита голова:
как написать в простой манере
портрет Никиты в интерьере
тех достопамятных времен —
на фоне реющих знамен
и мелкой барабанной дроби,
высоких слов, больших идей
и марширующих детей
(чтоб говорить о том подробно,
романа данного формат,
пожалуй, будет маловат).
1.25

Смотрели мы на ту эпоху
глазами чистыми детей,
не все казалось нам так плохо,
как представляется теперь.
В поре застойного расцвета
была тогда Страна Советов.
Рулил державой сверхгерой,
а мог ли справиться иной?
Ведь нас призвать к порядку можно,
лишь ткнув под ребра пистолет
(в чем по делам минувших лет
удостовериться несложно).
Закон – узда для простаков,
а не для хитрых дураков.

1.26

Как водится, в воде застойной
бродило что-то и гнило,
могли мы наблюдать спокойно,
как деградировало зло:
в поэтов больше не стреляют,
а лечат или высылают,
заботой все окружены,
за что кричать «ура!» должны,
держа равнение в колоннах,
в руках сжимая красный флаг
и с партией сверяя шаг.
Дождались счастья по талонам
и коммунизменных чудес,
к труду утратив интерес…
1.27

Дух несвободы и лукавства
висел и над детьми тогда
(не скрою, что частенько галстук
краснел в кармане от стыда).
Признаться вынужден публично:
Никита был куда практичней,
и в ситуации любой
к верхам тянулся наш playboy.
Умел он, щеки надувая,
произнести как надо речь,
к себе внимание привлечь,
во всем активность проявляя,
игру лукавую любя
с немалой пользой для себя.

1.28

В начальники он вышел рано:
отрядом сверстников своих
командовал Никита рьяно
и звал к борьбе за дело их.
А летом в лагерь знаменитый
охотно наезжал Никита
и, как примерный пионер,
во всем показывал пример.
Под южным солнцем поправлялся,
однако, он не просто так:
там юный пролетариат
из разных стран соединялся,
готовясь в классовой борьбе
дорогу проложить себе.
1.29

Возможно, автора осудят
за специфический жаргон
(меня, конечно, не убудет,
мне самому противен он),
но был таким язык эпохи
(здесь привожу всего лишь крохи
того, чем, наш терзая слух,
зомбировать пытались дух).
Он современникам понятен,
а если чудо снизойдет —
роман свой век переживет,
надеюсь, будущий издатель
текст этот сносками снабдит
и ничего не проглядит.

1.30

Без примечаний, сносок, скобок
(а может быть и словарей),
боюсь, заблудится потомок
в системе наших лагерей.
Где труд и отдых сочетают?
А где неспешно срок мотают,
на волю уносясь мечтой?
Где «изм» особо развитой?
Что тут всерьез, что понарошку,
где наливают, где не пьют,
и где, в конце концов, живут,
в каком из лагерей-матрешек?
Пойди попробуй разберись,
но перед тем – перекрестись.
1.31

Хоть отвратительны пороки,
хоть мимо них нельзя пройти,
здесь без патетики высокой
мне бы хотелось обойтись.
Известно, что в вопросах веры
мы все большие лицемеры,
жизнь без греха – тяжелый труд,
он не по силам большинству.
Нам думать некогда о вечном,
и без того жизнь коротка
(к тому же часто нелегка),
куда как проще верить в свечку
и осенять себя крестом,
греша отчаянно притом.

1.32

Мы верим так, как нам удобно,
любя распущенность свою,
предпочитаем не в загробной,
а в этой жизни жить в раю.
А тот, кто спустит его с неба,
пообещав вина и хлеба, —
и будет отпускать грехи.
Вот рифма вам – большевики,
явилась вроде бы случайно,
как и внезапный их приход
в семнадцатый недобрый год.
Как это, право, ни печально,
хоть бог с тех пор сидит в Кремле,
но рая нет на той земле.
1.33

Теперь уж поздно возмущаться,
в сердцах историю пинать,
но к ней придется обращаться,
чтоб настоящее понять.
Однако, возвращаюсь к теме.
Промчалось незаметно время —
был галстук заменен значком,
стал Славянинов вожаком
первичной комсомольской стаи.
Он силу слова осознал
и деловито выступал,
искусство речи развивая,
твердил везде «эСэСэСэР»,
пока не затвердело «эр».

1.34

Страдать от нежной страсти к слову
в крови у творческих натур
(причем по поводу любому
до онемения во рту).
Никита был болтлив, но в меру.
Его последую примеру,
романа прочертив канву,
закончу первую главу.
С героем сладить, слава богу,
с тобой, читатель, мы смогли;
он подрастал, и мы росли,
мужаясь духом понемногу.
Для громких и великих дел,
похоже, юноша созрел.
1.35

Картина выпускного бала
(я полагаю, как и вам)
мне в пямять долгую запала:
застолье, танцы, шум и гам,
хвативший лишнего учитель,
в тарелке дремлющий родитель…
Слуга ваш тоже не аскет
(покуда здравствует поэт,
в нем бьется мысль: а «где же кружка?»).
Устала уж рука строчить —
пора и горло промочить,
развлечься где-нибудь с подружкой,
пока на ум бежит строка…
Пойду хлебну кваску. Пока!




Глава вторая


2.1

Вполне резонно после бала
затеять новую главу.
Да будет так. Начну с вокзала.
Уж догадались почему?
Нисколько в том не сомневаюсь
(в чем вам немедленно признаюсь),
за проницательность хвалю,
людей понятливых люблю…
Вокзал, друзья мои, начало
того блестящего пути,
что ждет Никиту впереди
(чего не скажешь о причале,
где проведет остаток лет
какой-нибудь шальной поэт).

2.2

В дороге с колеей железной
есть нечто от дороги той,
что жизнью мы зовем небрежно,
а если что не так – судьбой.
Там тоже есть свои вокзалы,
а дни бегут вдаль, словно шпалы, —
своя у жизни колея
(не прав, быть может, в чем-то я?).
Вскочив на станции рожденья
в жизнь, как в вагон, кричим: «Гони!»
Затем лишь и нужны нам дни,
чтоб радость ощутить движенья.
И все равно нам в этот миг,
что поезд следует в тупик…
2.3

Нам перестук колес вагонных —
как сердца сокровенный стук.
От этих звуков монотонных
томимся часто мы, мой друг,
но терпим, зубы сжав, и едем
к предполагаемой победе
над злополучною судьбой,
дорогой, скукой и нуждой.
Какая в поезде забота?
Болтают, дремлют и жуют,
в купе соседнем сильно пьют
и любят без конца кого-то…
Махнув на эту суету,
уходит кто-то в темноту…

2.4

Идет состав без опозданий,
мелькают желтые огни…
А кто-то в зале ожиданий
проводит тягостные дни,
пока заботливый создатель,
всего земного предержатель,
ему не выпишет билет
без пересадки на тот свет.
Прерву на этом цепь сравнений
(читатель, вижу, загрустил):
не место на стальном пути
для философских размышлений
о бренной сути бытия…
Увлекся здесь немного я.
2.5

– Не спи, приятель, ехать скоро!
– А ехать, собственно, куда?
– В Москву на Ленинские горы
(так называли их тогда).
В то время этой скверной кличкой
все обзывали по привычке:
любой замшелый хуторок
и каждый встречный бугорок.
Чем полюбилось это слово,
дано не каждому понять,
возможно, заменить им «мать»
пытались в нашем лексиконе.
Стерпеть такое кто бы смог?
Плачевен дел таких итог.

2.6

Опять опаздывает скорый
(какая в том кому беда?),
учтя советские просторы,
полсуток – мелочь, ерунда!
Зато (не правда ли?) удобно:
обдумать можно все подробно
и, взвесив лишний раз все «за»,
успеть нажать на тормоза.
А если дело неотложно,
и нужно вам, презрев уют,
туда, где что-нибудь дают, —
придется потерпеть немножко,
ведь нам терпеть сам бог велел,
предначертав такой удел.
2.7

Не всем и не везде давали
(что повлекло распад страны),
но мы геройски доставали
себе закуску и штаны.
Словесною игрою тонкой
я не хочу смущать потомков:
у слов «давать» и «доставать»
смысл – «продавать» и «покупать».
В деньгах мы не искали счастья,
ведь нужен был немалый труд,
чтоб обменять их на продукт;
в очередях кипели страсти,
бурлил в крови адреналин,
и мы забыли слово «сплин».

2.8

Нам каждый день давался с боем,
был чем-то подвигу сродни,
не зря же мы страной героев
свой нищий табор нарекли.
В чем корни жизни столь печальной:
в идее, лживой изначально,
в дурных наклонностях людей,
в бесовской гордости вождей,
решивших ниспровергнуть бога
и отрешить от всяких дел?
Чем объяснить такой удел,
до неприличия убогий?
Судить об этом не хочу —
душа болит, вот и ворчу.
2.9

Не столько об убогом быте
горюю с вами я, друзья
(был, кстати, в веке первобытном
куда как хуже быт славян).
Проблема не для этих строчек,
здесь пахнет прозой, между прочим:
успев от лирики устать,
ее не худо полистать,
уж коль найдется труд солидный
на тему наших скорбных лет.
Анализ их – не мой предмет.
За человека мне обидно,
за искалеченную Русь
(высоких слов здесь не боюсь).

2.10

Надеюсь, что иное время
наступит для страны моей
и станет молодое племя
чудесным образом мудрей.
Что ж, в добрый путь с надеждой этой!
С тех пор как в личные поэты
я к Славянинову попал,
за ним, как преданный вассал,
обязан странствовать по свету,
над рифмой по ночам корпеть,
чтобы его дела воспеть,
а то, не дай бог, канут в Лету.
Садится, вижу, в поезд он,
и следом лезу я в вагон.
2.11

Расселись, пригляделись к лицам,
вздохнули и утерли пот,
трудолюбивой ягодицей
дорожный оценив комфорт.
Похоже, ей придется туго,
ложится на нее с подругой
вся тяжесть долгого пути
(читатель, думаю, простит
мне юмор, не всегда удачный).
Качнулся между тем вагон,
проплыл с достоинством перрон,
и город замелькал невзрачный…
Вдруг сердце дрогнуло в груди —
уж Энск остался позади…

2.12

Прощай, провинция! Смахните
со мной слезу и вы, друзья, —
железной логике событий
обязан подчиниться я.
Никита, по всем данным личным,
для жизни создан был столичной,
ее безумный ритм и шум
приятно возбуждали ум,
томили смутною мечтою…
Хоть он не все осознавал,
но от людей не уставал
и к ним тянулся всей душою.
Так легкокрылый мотылек
летит впотьмах на огонек.
2.13

От темы, должен вам признаться,
отвлечься вынужден пока:
чуть выше, на числе «тринадцать»,
невольно дрогнула рука,
внезапно мысли разбежались,
и рифмы в голове смешались
(пришлось столкнуться с тем же мне
в уже написанной главе).
Я говорю со знаньем дела
об этой цифре роковой,
ведь тесно связан с ней судьбой
(когда на свет, условно белый,
меня случайно занесло,
там было это же число…).

2.14

Преодолев лихое место,
сказать уместно будет «ух!»
и оглядеть пейзаж окрестный,
где русский прозябает дух.
Пора вглядеться с нежной болью
в родное дикое приволье,
где столь же дики и редки
разумной жизни островки.
Но есть ли что-нибудь милее
невинной простоты земли,
что предки Русью нарекли?
От слова этого хмелею,
достоинств всех его не счесть,
в нем и такое свойство есть.
2.15

А за окном гуляет август,
известный русский хлебосол.
Смешно шутить (и не по рангу)
над августейшей из персон,
что чудом здравствуют поныне
на русской трудовой равнине
(хоть мог давно стать Спартаком,
да, видно, проглядел партком).
Он нынче, правда, небогатый
и штопать, видимо, устал
зеленый бархатный кафтан
и ставить желтые заплаты…
Но тем не менее он рад,
что больше не аристократ.

2.16

Безделье требует усилий,
как можно дурака валять,
когда за окнами – Россия,
и «смирно» хочется орать,
когда в душе растет волненье,
и валом валит вдохновенье,
и просто распирает грудь
желанье сделать что-нибудь!
Проявим мудрое терпенье —
не будем делать ничего
(что предпочтительней всего),
ведь труд наш – нам же разоренье,
мы от своих же трудодней
день ото дня живем бедней.
2.17

Блистать талантом, мысль итожа,
я б вам советовать не стал,
ведь на Руси талант – бич божий
(зато халява – божий дар).
Тому, кто им наказан богом
(хвала творцу, таких немного),
здесь некую покажут мать
в ассортименте, как пить дать.
Хоть гениальное все – просто,
никто не хочет быть простым, —
в раздумьи голову склони,
мой друг, над этим парадоксом.
Уж больно тема глубока —
включать придется дурака.

2.18

Посыл дорожный не напрасен:
поосторожнее с умом!
Дурак продвинутый опасен,
с ним шутки плохи, как с огнем.
Насчет ума есть много мнений
и масса красочных сравнений,
к примеру: курица умна,
ведь под себя гребет она.
А вот еще: умен Иуда,
сумел он самого Христа
продать во имя живота —
талант… и никакого чуда.
Не стоит быть всю жизнь глупцом,
чтоб стать посмертно мудрецом.
2.19

Пусть в серой массе мысль клокочет,
протуберанцами бурля,
а поезд знай себе грохочет,
ползет к столице, как змея,
и на ходу свистит тревожно.
По жухлым травам придорожным
летит, все удлиняясь, тень.
Лениво догорает день,
неповторимый и нелепый.
Косые длинные лучи
уже совсем не горячи,
блестят вдали, как эполеты,
на склонах дымчатых холмов
и кронах царственных дубов.

2.20

Нам относительность известна —
не верь мельканию в глазах:
мы движемся? стоим на месте?
Россия пятится назад?
Но что-то явно происходит…
Жаль, вдохновенье на исходе,
не смею мыслить глубоко,
коснуться предпочту легко
лишь внешней стороны явлений.
Мелькает русская земля:
березы, липы, тополя
вокруг нерадостных селений,
и каждая родная пядь
ползет неудержимо вспять.
2.21

Уж неприкаянное солнце
приют на западе нашло
и, уходя, на горизонте
зарю печальную зажгло.
Тьма опустилась на востоке
(пока писались эти строки) —
нам жить впотьмах не привыкать
(в сердцах вам вынужден сказать),
хоть велико стремленье к свету…
Готовы мы от наших бед
бежать за ясным солнцем вслед,
дожить не чая до рассвета.
Но прежде (как мысль ни умна)
отправимся в объятья сна.

2.22

В садах блаженного Морфея
люблю уединяться я
(прелестны чувственные феи,
что обитают там, друзья).
Вполне достоин сожаленья
очередной миг пробужденья —
закату молится поэт,
и тяготит его рассвет.
Кряхтя, сползает он с дивана,
бредет, зевая, в туалет,
где появляется на свет
строка текущего романа…
Довольно пошло, черт возьми,
мы начинаем свои дни!
2.23

Вот только в поезде не спится —
в кошмарном мечешься бреду,
одна такая ночь сравнится
с зубовным скрежетом в аду.
Лишь только небо озарилось,
как за окном все оживилось:
не видно более окрест
глухих и необжитых мест,
как будто воедино сшиты
стальною нитью колеи
дома, поселки, городки…
Снует народец деловитый,
вот мальчик тащит контрабас
(культура, дескать, разрослась)…

2.24

Все нарастает напряженье
(как в жаркий день перед грозой),
и ощущаешь приближенье
того, что мы зовем Москвой.
Пора готовить дифирамбы:
вдохнем и крепким русским ямбом
свой бурный выразим восторг,
исполнив тем гражданский долг.
Уже московские кварталы
текут за окнами рекой…
Прошел еще часок-другой,
и поезд замер у вокзала.
Покинем затхлое купе
и затеряемся в толпе…
2.25

Подать вам неких развлечений?
Извольте, способ есть простой:
плыть тихой сапой по теченью,
смешавшись с уличной толпой,
и думать, думать о высоком…
Столь просветленно одиноким,
как в муравейнике людей,
себя не чувствуешь нигде.
Когда миазмы вдохновенья
вам душу ринутся смущать,
вы вдруг начнете ощущать
почти духовное стремленье
красиво жить и вкусно есть
(в чем, безусловно, прелесть есть).

2.26

Трагичен для души и тела
порой их странный симбиоз,
ведь эти двое то и дело
друг друга мучают до слез
в борьбе за то, кто будет главным,
борьбе заведомо неравной:
признав господство над собой,
душа становится рабой.
Что делать, если быть послушной
ей надоест, и, как жена,
развод потребует она?
Чтоб вам, друзья, моралью скучной
здесь без нужды не докучать,
ее заставим замолчать.
2.27

Что подобает делать чаще,
оберегая крепость уз,
ведь лишь туда приходит счастье,
где гармоничен их союз
(тому, что счастье – не химера,
найдутся, думаю, примеры).
Пора, однако, поспешить
и дело с честью завершить.
Но, не желая быть дотошным,
свою задачу упрощу
и ряд деталей опущу,
поскольку дело было в прошлом,
когда мы шли, разинув рты,
по шумным улицам Москвы.

2.28

Поправлюсь: был на самом деле
открыт рот только у меня,
Никита греб, сжав зубы, к цели
и не глазел по сторонам.
Он прав: героям из провинций
рты разевать нельзя в столице,
ведь (выражаясь без прикрас)
здесь облапошить могут враз.
Была провинция приметной
в толпе московской по узлам,
по нервно вспученным глазам
при виде колбасы заветной,
ломилась родина за ней,
как заграница в мавзолей…
2.29

Поэтом следует родиться,
чтоб хоть однажды довелось
воскликнуть, глядя на столицу:
чего в ней только не слилось!
И этим выразить все чувства
(не в том ли состоит искусство?),
и чтоб никто не смог понять:
а что же он хотел сказать?
Поверьте, человек корректный
(в чем убедитесь без труда)
вам ни за что и никогда
не скажет ничего конкретно,
достаточно что вам, мой друг,
родная речь ласкает слух.

2.30

Нам слишком долго не пристало
о преходящем толковать,
и без того забот немало,
не будем время зря терять:
поклонимся камням московским,
зубцам старинных стен кремлевских,
рядам, подворьям и дворам,
и уцелевшим куполам.
Возможно, в этом есть предвзятость,
но сердце так отозвалось
на то, что для него слилось.
Лишь в камне истинная святость,
лишь он в себе еще хранит
московский дух и колорит.
2.31

Не только этим город славный
нас поразит с тобой, мой друг.
Из всех московских духов главный —
могучий меркантильный дух.
Его приятель, дух чиновный,
отмечен важностью сановной:
ответственный чиновный люд
здесь по походке узнают.
Строкой пикантной эксклюзивно
тебя, читатель, угощу:
я от чиновников тащусь
(чтоб в пять шагов до лимузина
вложить все лучшее суметь —
особый нужно дар иметь!).

2.32

Не все чиновники бездарны,
иные могут кое-что,
но мы, народ неблагодарный,
привычно кроем на все сто
особой русскою любовью
их непростое поголовье.
Из года в год, из века в век
пеняет русский человек,
многозначительно кивая
на то, как за морем живут,
и почему там любят труд
(у них традиция такая,
они верны с пеленок ей,
как мы – традиции своей).
2.33

Довольно впечатлений внешних —
познать охота нам нутро:
не будем медлить, друг сердечный,
нас ждет московское метро.
Откроем книги и тетради,
уткнемся в них приличий ради
(не помышляя подражать), —
нам марку следует держать.
Всем дуракам в округе ясно:
хоть сотню штатов обойдешь —
нутра культурней не найдешь.
Короче говоря, потрясно!
(Позвольте низкое словцо
вам дерзко выдохнуть в лицо).

2.34

Но непонятно совершенно,
зачем вся эта красота?
Зарыто в землю совершенство
и, надо думать, неспроста.
А неудачникам из Энска,
кому гармонии вселенской
в своей глуши не ощутить,
мне остается сообщить,
что с перистальтикой прекрасной
нутро работает всегда,
перемещая без труда
свеженачитанные массы,
и в нужном месте, в нужный час
доставит на поверхность вас…
2.35

С глубоким удовлетвореньем
(язык тех дней забыть нельзя)
великолепное творенье
покинем временно, друзья.
Признаюсь, что завлек обманом
героя данного романа
в тот самый уголок Москвы,
где иногда бывали вы.
Противник праздных интересов
и не по летам деловой,
немало спорил он со мной,
но в знаменитый храм Гермеса,
что удалой воздвиг купец,
зайти изволил наконец,

2.36

взглянул небрежно на прилавки
и толпы алчных прихожан
(здесь опускаю сцены давки,
вниманьем вашим дорожа).
Зовет нас авторское право
с Никитой двинуться направо,
уговорив его чуть-чуть
в известном месте отдохнуть —
там, где на камень величавый
поставлен бронзовый пиит
и с высоты, как бог, глядит,
склонив в задумчивой печали
позеленевшую главу,
как будто тошно здесь ему.
2.37

Хотелось лично мне представить
ему героя этих строк
и удовольствие доставить,
прилежно выучив урок.
Мы тоже, мол, не лыком шиты
(имею я в виду Никиту),
извольте видеть, ваша честь,
у нас свои герои есть!
Конечно, парень не Евгений,
но в то же время, видит бог,
не столь уж откровенно плох,
учтя упадок поколений
и слабоумный их разврат
(о чем нам факты говорят).

2.38

Как это здорово, читатель,
с усталых ног ботинки снять
и с чувством, близким к благодати,
за всем и всеми наблюдать!
И пусть достойно порицанья
пустое миросозерцанье,
невольно отмечает взгляд
бомжа в фонтане, длинный ряд
скамеек, ножек вереницу,
чету воркующих мужчин
(чему не ищем мы причин)…
Чудны твои дела, столица!
Но если слаб умом понять,
не стоит на Москву пенять.
2.39

Как ни приятно расслабляться
и ножки в mini созерцать,
пора отсюда убираться
и воле следовать творца.
Ему, как видите, угодно
при первом случае удобном
в престижный вуз Никиту слить
и до поры о нем забыть.
Пришли. Михайло Ломоносов
любезно встретил у ворот.
Никита в дверь – и был таков,
оставив нас, читатель, с носом,
чем удивлен немало я —
здесь нюхать нечего, друзья!




Глава третья


3.1

Велик и труден путь познанья.
Его мы вправе облегчить,
прослушав курс не ради знаний,
а чтоб док?мент получить.
Всего-то дел: задавшись целью,
пять лет втирать очки доцентам,
водить за нос профессоров
и опасаться докторов;
наладив нужные контакты,
рассеять вовремя грозу,
пустить, где следует, слезу,
давя на всем известный фактор…
Учитесь, вот вам мой совет,
ведь лучше школы жизни нет!

3.2

А если обзовут профаном —
дипломом промеж глаз тому,
диплом в руках у Митрофана —
тупой предмет. И по всему,
пришелся он ему по нраву,
ведь скрыто в нем святое право
хоть кем-то да руководить,
иначе как бедняге жить?
И то и это неохота,
и нет призванья ни к чему,
а труд простой не по уму, —
руководящая работа,
пожалуй, будет в самый раз,
руководить любой горазд.
3.3

– А не довольно ли о личном? —
читатель ухмыльнется мой.
Согласен, это неприлично,
и резко тон меняю свой.
Здесь ваш слуга (замечу к месту)
из рамок общего контекста,
вдруг справедливость возлюбя,
не исключает сам себя.
Так что, коллеги, не взыщите
за тот критический настрой,
что здесь присутствует порой,
почем ни зря не говорите:
– Познал он многие тома,
невинность сохранив ума.

3.4

Вот вам нехилое сужденье:
издержек дабы избежать,
дипломом следует с рожденья
тех, что глупее, награждать.
Уж если недодал создатель
(мотай на ус, законодатель),
добавить общество должно
(иль не гуманное оно?).
Иначе все равно достанут
(смысл слова русского глубок,
по-русски, видно, мыслит бог).
Вопрос муссировать не стану —
моя в том малая печаль
(от делать нечего ворчал).
3.5

Не отношу ни в коей мере
свое злословие к тому,
с кем двигались к заветной двери
всю предыдущую главу.
Проникнем в коридоры знаний:
один лишь перечень названий
здесь притаившихся наук
способен вызвать тошноту
и стул сломать у слабонервных.
Подозревайте хоть кого,
но не Никиту моего,
ведь Славянинов всюду первый
(им по-отечески горжусь,
хоть признаваться в том стыжусь).

3.6

Никита учится запоем,
по-русски строго говоря
(уж мы-то знаем что такое,
а чужеземцам – не понять).
Видал я, как Адама Смита
в метро штудировал Никита,
а хитроумный «Капитал»
на сон грядущий принимал.
Но нагонять, читатель, скуку
своим рассказом не хочу,
без сожаленья опущу
в нем годы близости с наукой.
Влечет иная близость нас,
чем и займемся в лучший час.
3.7

Прекрасно юноша учился,
отлично знания сдавал,
а полюбив Москву – женился,
усугубив свои права.
Но намерений не имея
влачить вериги Гименея,
развелся он с девицей той,
права оставив за собой.
Поплещем радостно руками,
его приветствуя успех,
и выпить, право же, не грех
под это дело с земляками,
но новоявленный москвич
забыл поставить магарыч.

3.8

Спасибо за урок, любезный!
Не забывайте забывать
друзей, что стали бесполезны,
учитесь их не узнавать,
когда, возникнув перед вами,
есть будут алчными глазами.
Прожуйте собственный успех
без всяких дружеских помех!
Я не могу давать советы
и поучать вас, как и где
полезных находить друзей
(что было б странным для поэта),
уж вы поверьте, если б знал,
тогда б романов не писал.
3.9

Как вы успели догадаться,
Никита в этом преуспел
(пришлось, конечно, помотаться,
но ловок в жизни наш пострел).
Что тут судить, о чем рядиться,
когда пришла пора трудиться
и есть для этого простор
в одной из дружеских контор.
Найдется и святое место,
лишь воля добрая нужна.
Но разве дефицит она?
Ведь мы (замечу без подтекста)
не только волею мудры,
но и отчаянно добры.

3.10

В то время мы не скучно жили —
от похорон до похорон
(видать, костлявая решила
войти в состав Политбюро).
Вслед за почившим сверхгероем
к стене проследовали строем
его сановные бойцы —
за дело верное борцы.
Зачем их в стену положили,
я полагаю, ясно всем:
Кремль и в загробном мире Кремль.
Никто не против, заслужили
они и там высокий пост.
Над жизнью властвует погост.
3.11

Еще взахлеб не пели песен
о свежем ветре перемен,
и обо всем в правдивой прессе
мы узнавали без проблем
(свободной пресса станет позже).
Все так же дергали за вожжи
с кремлевских козел кучера,
и ржали лошади: «Ура!»,
но, несмотря на покрик грозный,
беседы тихие вели
и еле-еле вдаль брели.
Им что-то щекотало ноздри
(как будто вдруг среди зимы
дохнуло запахом весны).

3.12

Свистеть не буду понапрасну
о светлой жизни трудовой,
пора заняться жизнью частной,
но есть проблемы с таковой.
Еще не знали неприличных
занятий сексом заграничным,
предпочитая им свою
исконно русскую возню
под добрым старым одеялом,
что выручало нас не раз,
храня от любопытных глаз.
Так что, увы, я знаю мало,
чем занимался мой герой
в просветах жизни трудовой.
3.13

Но мы внесем, читатель, ясность
и обо всем поговорим
чуть позже, как наступит гласность.
Процесс уже неотвратим.
Пошел в карьерный рост Никита,
и как хозяин дефицита
он респектабельный народ
пускает через черный ход.
Не спорю, трудная работа:
довлеет над Никитой план,
а чем хорош его карман,
судить мне как-то неохота,
я лишь могу предположить,
что рад он людям услужить.

3.14

А люди, люди-то какие!
Таким не худо подсобить.
Они настолько непростые,
что не берусь я здесь судить
об их невероятных свойствах
и сложном внутреннем устройстве.
Мне не с руки на них переть
(всем позволительно хотеть,
но обладать дано немногим).
Гордиться, право же, должны
мы тем, что некие чины
чего ни захотят – все могут,
и даже людям из спецслужб
дух человеческий не чужд.
3.15

Мы потрясений эпохальных
еще не чаяли вкусить,
когда милашка-генеральный
стал секретарить на Руси.
Понюхать толком не успели,
как всем колхозом захмелели,
всех поразил обильем слов
велеречивый филосо?ф.
Хоть массам было непонятно,
куда какой процесс пойдет
и до чего их доведет,
однако, черт возьми, приятно
осознавать, что не дикарь
ваш генеральный секретарь.

3.16

Нашел призванье он в беседе,
язык могучий отточил
и у самой железной леди
благословенье получил.
Придется нам воздать британцам
и строго указать германцам,
что не потерпим с их плеча
очередного Ильича;
и если призрак сверхидеи
забродит снова в их котле —
оставят пусть его себе,
а с нас довольно привидений.
Уж мы его, свидетель бог,
не пустим больше на порог.
3.17

С трибуны он сошел к народу
и поддержал его как мог,
пообещав искать подходы,
да только быстро сбился с ног.
В сердцах решил витиеватый:
пора исправить «изм» горбатый,
отрихтовать со всех сторон,
не доводя до похорон.
А для острастки – от предплечья
тому уродцу показать
и пару русских слов сказать,
глядишь, и станет человечней,
посимпатичнеет лицом…
Кто смеет спорить с мудрецом?

3.18

В конце концов, процесс – не камень,
лежать он более не мог
(от странной сухости в стакане
бедняга, видно, изнемог).
Встал, поднатужившись, на ножки,
затопал робко по дорожке,
войдя во вкус, прибавил шаг,
перемахнул через овраг,
и под восторженные крики
и одобрение извне
пошел копытить по стране
конь необъезженный и дикий:
храпит и рвется в облака,
и сбросить хочет седока…
3.19

Процесса дивного создатель
творенью своему не рад,
одни кричат ему: «Предатель!»,
вопят другие: «Партократ!»
Как повелось на белом свете,
не нужен стал ни тем, ни этим,
а на заборе и стене
уже читаем: «Б. Н. Е».
В худых мозгах броженье снова
(как вы заметили, друзья,
без смуты нам никак нельзя).
Дух будоража Годунова,
идет народная молва.
«Борис! Борис!» – шумит Москва.

3.20

Почуяв крах, апологеты
решили родину спасти
(искусство русского балета
до масс народных донести).
Но массы им внимать не стали
(от цирка, видимо, устали),
у них уже на тот момент
был козырь (он же – аргумент):
ведут Бориса – ножкой топнуть
и рыкнуть кое-что с брони
(хоть не завел еще семьи,
но вражий стан заставит дрогнуть).
Не даст мне родина соврать —
хорош Борис в борьбе за власть.
3.21

Он огласил на редкость внятно
свой исторический указ
(когда с брони – тогда понятно,
притихли тати, сникли враз).
Гонцов на юг шлет победитель
(где незадачливый правитель
о чем-то мыслит взаперти),
велит витию привезти,
чтоб, покуражась, свергнуть лично.
В партийных между тем рядах
царят растерянность и страх,
а «членство» стало неприличным.
Никита досмотрел балет
и тоже скинул партбилет.

3.22

Свершилось. Только не пойму я
(моменты истины редки),
когда смышленые ликуют —
пошто ликуют дураки?
О чем шумят они, как дети?
Решили, что им тоже светит?
Но вреден яркий свет для глаз
(такие севера? у нас).
На том о бунте власть имущих,
чтоб не томить излишне вас,
спешу закончить свой рассказ.
Вам побывать хотелось в пуще?
Извольте, я не против, но
там водка выпита давно.
3.23

Народ наш – власти не подарок,
непросто властвовать над ним
(немало лет считай задаром
с низами маялись верхи).
Таких властителей несчастных
в природе встретите нечасто,
вы как сумеете, друзья,
а им так больше жить нельзя.
Нельзя довольствоваться малым,
в достатке лишь мочить усы,
а свой кусочек колбасы
жевать тайком под одеялом.
Пришла пора всех благ им в рот —
цивилизация зовет.

3.24

Я умолчу, читатель милый,
по обстоятельству стыда,
о том, как родину делили
птенцыБорисовагнезда
(как знать, а вдруг записки эти
случайно попадутся детям?).
Процесс былграмотным весьма
(есть в этом пища для ума,
что подчеркну особым шрифтом).
Вдаваться я бы не хотел
в детали столь великих дел
(мой вам совет: читайте Свифта).
Однако что-то жжет глаза,
простите, кажется, слеза…
Плач о Свифте

О бедный, бедный Джонатан!
Не там родился ты, не там
(на то и произвол небесный,
чтоб ни ко времени, ни к месту).
Хоть небеса и завещали
тебя британским островам,
к иным стремился берегам
твой взгляд, исполненный печали.
Как будто в воду ты глядел
(что, кстати, свойственно талантам)
и видел маленьких людей
и политических гигантов.
Возможно, кто-то дивным снам
даст толкование иное,
но слово «йеху» близко нам,
в нем что-то слышится родное.
А как здесь лошади честны!
Как благородны, как умны!
В плену своей судьбы превратной
о государстве, столь приятном,
ты мог лишь всей душой мечтать
и жизнь тихонько коротать
в соседстве скучных пуритан.
О бедный, бедный Джонатан!




Глава четвертая


4.1

Что делать, ежели охота?
Уж если стало невтерпеж,
другие побоку заботы —
против охоты не попрешь.
Вот вам оказия: однажды,
объятого особой жаждой
и специфической тоской,
везли Никиту по Тверской.
Вот и престижная обитель,
где пьяный Бахус правит бал.
Пока Никита входит в зал,
покруче ангела хранитель
вокруг глазищами стрижет
(он тело, дескать, бережет).

4.2

Народ, чертовски элегантный,
беседы тонкие ведет
и яства в рот весьма галантно,
как будто нехотя, кладет.
Здесь рай не только для гурманов,
помочь вам облегчить карманы
возьмутся дамы напрокат
(ассортимент весьма богат).
Они, бедняжки, в ожиданьи
томятся здесь который час,
желая осчастливить вас.
Одно прелестное созданье
уже с Никитой за столом.
Грядет в романе перелом,
4.3

и я впадаю в умиленье.
О мои бедные глаза!
Такой источник вожделенья
вниманьем обойти нельзя.
Увидит – ахнет вся Европа:
– Ах! Что за ножки, что за попа!
Есть, между прочим, и душа,
должно быть, также хороша,
что в данном случае неважно.
Никита не оценщик душ,
что ждет их возле райских кущ.
Он с дамой держится вальяжно,
пикантный разговор ведет
и руку на ногу кладет…

4.4

Пора, друзья, к Никите в гости
без приглашенья заглянуть,
вслед за его шикарной гостьей
в дверь незаметно прошмыгнуть.
Хоть нам шпионить неохота,
но что поделаешь? Работа!
Такой у нас служебный долг,
в чем есть, надеюсь, некий толк.
Одна… другая комнатушка,
достойный жалости уют, —
Никиты временный приют,
где лишь случайная подружка
собой украсит изредка
суровый быт холостяка.
4.5

Не будем лезть под одеяло —
у нас роман, а не кино.
Ленивых душ кругом навалом,
пусть потакает им оно;
а наше скромное искусство
должно служить высоким чувствам,
воображенье развивать
и ум за разум выдавать.
В лиризме здесь не вижу смысла
и лиру временно свою
тебе, читатель, отдаю.
Я полагаю, сам домыслишь
такой любовный беспредел,
как сам бы этого хотел.

4.6

Любовных шалостей немало
придумал фантазер Эрот,
чтоб хорошо Никите стало
(читатель знающий поймет).
Вздохнув, продолжим неприметно
блистать на кухне интеллектом.
Стаканы осушив до дна,
вернемся к гостье: кто она?
Свою небрежность я исправлю,
девицу без обиняков
(не обессудьте, стиль таков),
но с некой робостью представлю.
Её Татьяною зовут,
и странного не вижу тут.
4.7

Поверьте, ваш слуга покорный
и сам немало горевал:
не очернить бы кистью сонной
другой Татьяны идеал.
Но согласитесь, что к той Тане
едва ли всякий вздор пристанет
(мысль эта вовремя пришла —
от горя автора спасла).
Здесь параллели неуместны,
скажу вам больше наконец:
ей это имя дал отец,
не глядя на мои протесты.
Пришлось смириться мне, увы.
Смиритесь, думаю, и вы.

4.8

Ее отец (в чем я свидетель)
был божьей милостью поэт
(цветет поэзия на свете,
когда бумаги нежной нет).
Дружил он с Музой плодотворно
(бывая по делам в уборной,
в том убедиться мог любой
и прочитать стишок-другой),
приобретя известность рано,
в маститость впал на склоне лет.
Как всякий истинный поэт,
решил он Ольгой и Татьяной
назвать прелестных дочерей,
и трудно выдумать мудрей.
4.9

Любуясь юностью цветущей,
растил их, лиру теребя…
Вернемся к сцене предыдущей
и вскользь отметим про себя:
похоже, на любовном ложе
царит гармония… И все же
без всяких видимых причин
пенять возьмемся на мужчин,
на первый взгляд вполне приличных, —
слабо им даме угодить
и жажду счастья утолить
(Татьяна убедилась лично —
десятка три перебрала,
но чудный миг не обрела).

4.10

По поводу проблем со счастьем
я сожалею от души,
но полагаю, что отчасти
их Славянинов разрешит.
Уж тут вы мне, друзья, поверьте
(а коль не верите – проверьте):
беды в том нет, что ростом мал,
зато велик потенциал.
Такой – для милых дам находка,
да только как его найти
и гордо мимо не пройти?
Вот вам, красавицы, наводка:
интеллигентно лысоват
и благородно толстоват.
4.11

На простодушный взгляд поэта,
красавец явно не бог весть,
но для гурманов и эстетов
в нем некий цимес, видно, есть.
Не зря же многие желают
(из тех, что цимес понимают)
попасть к Никите на банкет
и пошептаться t?te-?-t?te
о чем-то крайне хитроватом.
Пронесся накануне звон,
что органично влился он
в ряды отпетых демократов
(есть подозрение, друзья:
за демос взялся он не зря).

4.12

Известно мне не понаслышке,
что Славянинов той поры
мог за народные коврижки
любому горло перегрызть.
Вот вам пример: за две недели
сумел он стать миллиардером
(судите сами, господа,
об интенсивности труда).
Не все, возможно, вышло гладко,
но мешкать некогда – народ
ждет перемен который год.
В могучей кучке олигархов
себе он место застолбил,
чем власть народа укрепил.
4.13

Те, что не любят парадоксы,
меня, наверно, не поймут,
нахмурят брови ортодоксы
и вспомнить мать не преминут.
Я тоже мог бы вспомнить, кстати,
о некой самобытной стати,
о вечной вере в русский дух,
да препираться недосуг.
Хотелось бы без лишних споров
в беседе нашей обойтись
и дружно к мысли подойти,
что олигархия – опора
демократизма на Руси.
Не так ли и на небеси?

4.14

Ах, как от этой рифмы странной
вдруг закружилась голова!
Немудрено, по разным данным
не зря рифмуются слова —
лишь при симпатии взаимной
возможен их союз интимный:
мороз и нос, любовь и кровь, —
в союз вступают вновь и вновь.
Надеюсь, мысль, что здесь витает,
тому подсказкой может стать,
кто тужится умом понять:
Русь есть субстанция святая,
чем и любезна небесам
(рад сообщить об этом вам).
4.15

Не буду о блаженстве нищих
петь вдохновенные псалмы
(боюсь, такой духовной пищи
не примут многие умы).
Как нам приелась добродетель!
Чему, мой друг, ты сам свидетель.
Но о подвижниках греха
спешу замолвить два стиха.
Напомнить, думаю, уместно,
что предстоит, закончив путь,
их вспоминать когда-нибудь,
гуляя по садам небесным,
возможно, только потому,
что места не нашлось в аду.

4.16

В ад нынче просто не прорвешься,
оставь, мой друг, мечту свою:
на всех греха не наберешься,
придется париться в раю
(не самое худое место,
хоть ад престижней, как известно).
Как нам ни дорого мечтать,
пора, друзья, и меру знать:
герой наш от земного счастья,
пока вели мы диалог,
опять не в шутку изнемог.
Познав вершину сладострастья,
он шумно дышит, развалясь,
от юной девы отвалясь.
4.17

По части секса наш приятель,
похоже, не щадит себя.
Пометки на полях, читатель,
ты, вижу, делаешь не зря;
не премини и в этом месте,
уж коль не палочку, так крестик
(или любой значок другой)
поставь, статистик дорогой
(не ради низменной потехи,
а чтобы опыт перенять).
Тебе не терпится понять
в чем корень всех его успехов?
Могу сказать об этом вслух:
он в трудолюбии, мой друг.

4.18

Хоть он не пашет и не сеет,
и прочих благ не создает,
но, всюду выгоду имея,
считать доход не устает.
Научный применив критерий
к сети финансовых артерий,
он недостатки в ней нашел
и их как следует учел.
Но если что-то там и липнет
к его натруженным рукам —
беда какая дуракам?
Войдя во вкус, в кругу элитном
добычу он не поделил,
за что в немилость угодил.
4.19

В суровом прокурорском теле
таилась добрая душа
(нельзя же, братцы, в самом деле
упечь на нары кореша).
Все получилось шито-крыто,
и снова на коне Никита —
о праве страстно говорит
и злых завистников клеймит.
Не стало на Руси понятий,
на смену им пришел закон.
Служить лакеем призван он
у элитарных плутократий,
где на слуху демагогизм
(силен, однако, суффикс «изм»).

4.20

Ах, что за чудо эти гроши,
когда еще и не гроши?!
Должно быть, человек хороший
придумал их от всей души,
жизнь до краев наполнив смыслом
и породив благие мысли,
что в черепах с тех пор живут
и нам покоя не дают.
С деньгами даже жалкий прыщик
себя почувствует прыщом,
что нам, читатель, нипочем:
в деньгах мы счастия не ищем
(ручонки б их теплом согреть
и жизнь тем самым поиметь).
4.21

Любовь к деньгам – не секс банальный,
характер страсти здесь иной:
не простовато-гормональный,
а умновато-мозговой.
Я полагаю, та страсть лучше,
что высшим существам присуща,
зато неведома скотам:
баранам, овцам и ослам…
Склонитесь перед дивной страстью,
что умножает и копит,
уничтожает и творит,
и дарит наслажденье властью,
ни в чем не ведая преград
(хоть кое-кто и сексу рад).

4.22

Согласен с вами, в идеале
во всем консенсус должен быть
(словцо заморское слыхал я
и здесь воткну, чтоб не забыть).
Но, чу, читатель! Что мы слышим?
Никита вновь неровно дышит.
Уж коль полюбит – не унять.
Немудрено его понять:
по данным самых свежих сплетен,
он даже сам с собой не спал,
на бизнес до того запал,
что ничего на белом свете,
помимо денег, не видал
и, как барбос, оголодал…
4.23

Не будет спать и жук навозный,
когда оказия стряслась…
Что делать с родиной бесхозной,
что в грязь лениво улеглась?
Найти решение несложно:
спасать, естественно, что можно
(а если подсобят друзья,
то можно все, чего нельзя).
Спасти хотелось все и сразу:
не утомляя слишком вас,
отмечу только нефть и газ,
металл презренный и алмазы…
Похоже, именно они
обузой были для страны.

4.24

Как вам, друзья? Уже устали?
Но я еще не все сказал.
Пока иные с кем-то спали —
Никита родину спасал!
Что не сберег – пиши пропало,
хоть прикопать успел немало.
Не зря (и как еще не зря!)
он не дремал ни с кем, друзья!
Столь же ответственно и здраво
и вам желаю поступать.
На том позвольте передать
привет последний от Минздрава.
Для поэтических натур
у нас по плану перекур.




Глава пятая


5.1

Что нынче тело без охраны?
Так сразу жалость и берет.
В квартире, где любил Татьяну,
Никита больше не живет, —
нашел приличную обитель
на ближних подступах к столице
(там, говорят, не так давно
жил некий член Политбюро).
Не спит охрана – факт курьезный.
– Мне бы к хозяину пройти,
мы же семья, как ни крути.
Охранники – народ серьезный,
читать стихи вслух не велят:
– Вали отсюда! – говорят.

5.2

Зашевелилась вдруг охрана,
что значит эта суета?
С докладом прибыла Татьяна,
так отворяй же ворота!
Не тройка русская, но все же
не хилая вещица тоже
вальяжно въехала во двор,
где матерел сосновый бор.
Увы, мне рифмою избитой
подобный шарм не описать.
Вещицу, должен вам сказать,
чтоб удовольствие Никиты
ни в чем не ведало границ,
сработал добрый мастер Фриц.
5.3

О цели данного визита
пойдет в дальнейшем разговор.
Татьяна в офисе Никиты
исправно служит с неких пор.
Хоть и не рыбка золотая,
однако штучка непростая,
она способствует делам
(как это свойственно для дам)
из самых лучших побуждений;
а круглость тайную счетов
и это милое авто,
учтя характер отношений,
уж почитает за свои…
Мечты, мечты, друзья мои!

5.4

Их от партнера не скрывая
(здесь тайны, право, не нужны),
к себе Татьяна примеряет
роль респектабельной жены
и, зная толк в любви со смыслом,
Никиту приучает к мысли,
что сладострастный их союз
вполне созрел для брачных уз.
Ну сколько можно быть девицей?
И предлагает не шутя:
– А не зачать ли нам дитя?
Не хуже сказочной сестрицы
рожу, мой свет, богатыря
тебе к исходу сентября!
5.5

Серьезен аргумент последний,
тут, прямо скажем, нечем крыть:
большим деньгам – большой наследник,
я полагаю, должен быть.
Никита сам уже жалеет,
что милых деток не имеет,
на этой почве изредка
с ним приключается тоска.
– Пора, пора остепениться! —
вздыхает тяжко он тогда;
а как тут не вздыхать, когда
по распрекрасным заграницам
шустрят чужие сорванцы
и обживают там дворцы?

5.6

Ни в чем соперникам удачным
он уступать не захотел
и срочно над контрактом брачным
всерьез и надолго засел.
Нельзя жениться как попало —
нюансов в браке есть немало,
пусть девки лезут на рожон.
Часами, в думы погружен,
сидел Никита у камина,
смотрел на злые языки
и им швырял черновики.
Все учтено – осталось имя
вписать избранницы своей —
и можно созывать гостей.
5.7

Никиту к загсу подвигая,
спешит Татьяна – медлит он,
ее надежд не отвергая,
на что имеет свой резон.
Сомненья есть (их не однажды
испытывал, уверен, каждый):
хоть и цена невелика,
да жалко выбросить пока.
Нет, братцы, жен незаменимых
(чего не скажешь про мужей),
всегда найдутся посвежей.
А то, что Таня не ломлива,
уже не нравится ему.
Пойми, попробуй, почему.

5.8

Умом недюжинным Никита,
как вам известно, наделен:
словам любви, словам избитым
не верит прозорливо он.
И вы, пожалуйста, не верьте,
но потихоньку лицемерьте,
иначе заподозрят в том,
что вы весьма просты умом.
Начнутся козни и подвохи
(чем любят дураки блеснуть),
и не успеете моргнуть,
как вас причислят к лику лохов
(ручаюсь, не найдете их
среди читателей моих).
5.9

Любовник опытный и рьяный,
Никита спуску не дает,
не верит он в любовь Татьяны,
но ценит грамотный расчет.
Насколько женщина стремится
с ним поскорей соединиться,
настолько женщина умна
(здесь связь не всякому видна).
Жена должна быть умной в меру,
избыток женского ума
(здесь рифма просится чума,
воткну ее скорей, холеру),
так вот, избыток – ни к чему,
решайте сами почему.

5.10

Как львица светская ступая,
Татьяна в спальню ворвалась
и, раздражение скрывая,
в постель к Никите забралась.
Жизнь, как известно, – враг здоровью.
Лекарства возле изголовья
красноречивей всяких слов:
Никита Львович – нездоров.
Хоть он не хилый человечек,
но и ему в момент такой
нужны забота и покой,
что Таня живо обеспечит,
повысив акции свои
на рынке брака и любви.
5.11

Трудна, мой друг, стезя безделья:
мертвеет тело, чахнет ум.
Пустое времяпровожденье
не для продвинутых натур.
Никита к делу расположен,
лежать в постели он не может,
все порывается вскочить
и сделку века совершить.
Надеюсь, что визит Татьяны
режим позволит соблюсти,
быть может, даже жизнь спасти,
ведь документы, бизнес-планы,
что привезла она с собой,
целебней, чем бальзам любой.

5.12

Обсохнуть губы не успели
от поцелуев дорогих,
а между тем уже в постели
работа дружная кипит.
Утрем лирические слезы —
мы с вами в зоне скучной прозы:
она бумажки подает,
а он читает их и рвет
(не все, заметим правды ради).
Спецов он собственных бранит,
лишить их бонусов велит:
довольно, мол, не в детском саде,
кто не изжил инфантилизм,
тех не пущу в капитализм!
5.13

Вот так, бумажка за бумажкой,
они работой увлеклись
и, позабыв о хвори тяжкой,
в экстазе трудовом слились…
Да будет сказано в романе:
они трудились на диване
и не заметили в пылу
как оказались на полу,
где продолжали заниматься…
Ничем, друзья мои, дурным,
как это кажется иным,
не беспокойтесь ухмыляться.
Татьяна кончила доклад,
теперь дела пойдут на лад.

5.14

Курс интенсивной терапии
на пользу, кажется, пошел.
Болезнь внезапно отступила,
Никите стало хорошо,
налились дивным блеском взоры,
вести он хочет разговоры:
как папа с мамой? как сестра?
мол, познакомиться пора.
Татьяна же покойно дышит
(на эти милые дела
она все силы отдала)
и ничего уже не слышит.
Никиты сладкий баритон
Татьяну погружает в сон.
Татьянин сон

Из глаз измученных Татьяны
Никита наконец исчез,
лазурный берег океана
теперь ей нежно шепчет: «Yes».
Ей снится край, блаженства полный,
где плещут ласковые волны,
кусты магнолии цветут,
и пальмы гордые растут.
Татьяне нравятся их кроны,
игра причудливых теней
рождает странный образ в ней:





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/vladimir-vorobey/nikita-slavyaninov-roman-v-stihah-64200632/chitat-onlayn/) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.