Книга - Песня последней встречи

Песня последней встречи
Анна Андреевна Ахматова


Librarium
В книге представлено творческое наследие великой русской поэтессы Анны Ахматовой. В сборник вошли избранные стихотворения из всех семи поэтических книг, изданных при жизни поэтессы или составленных ею, таких как «Вечер», «Четки» и «Белая стая», а также поэма «Реквием».





Анна Ахматова

Песня последней встречи








© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2021




Живое солнце поэзии


Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И чётки сны её, как тени
На райском огненном песке.

    Н. Гумилев «Она».

В 1910 году в Париже появилась красивая, высокая, стройная и гибкая молодая женщина в белом платье и белой широкополой шляпе с большим белым страусиным пером – подарком ее мужа, русского поэта Николая Гумилева, недавно побывавшего в Абиссинии. Это была Анна Горенко, ставшая потом известной под именем Анны Ахматовой… С ранней юности до глубокой старости – всю жизнь она прожила с этой царственногордой осанкой.

Ей выпала удивительная и трагическая судьба.



Анна родилась 11(23) июня 1889 года в одесском районе Большой Фонтан в семье инженера-механика флота в отставке Андрея Антоновича Горенко. В 1890 году семья переехала в Царское Село. До шести лет будущая великая русская пэтесса почти не говорила по-русски: отец, беспокоясь о судьбе дочери, потратил немало денег на обучение ее французскому и явно перестарался.

Лишь позже, играя с детьми на улице, маленькая Анна постепенно по-настоящему поняла и выучила русский. Как это часто бывает, полученный из самой гущи народной жизни, как бы со стороны, этот язык настолько потряс ее своей мелодичностью, образностью, живостью, многозначностью, что она рано начала писать стихи. Она увлеклась поэзией Державина, Некрасова и, конечно, блистательного Пушкина, дух которого, казалось, витал еще в царскосельском воздухе, и который остался с ней на всю жизнь.

В годы с начала XX века до первой русской революции юная Анна Горенко училась в Царскосельской гимназии.

Первое стихотворение она написала в одиннадцать лет. Отец, считая это занятие «стихоплетством», пустой забавой, запретил ей подписываться своей фамилией, и она подписывала стихи девичьей фамилией прабабушки по женской линии, Прасковьи Федосеев-ны Ахматовой, умершей в год смерти Пушкина. По отцу Прасковья Федосеевна происходила из старинной дворянской фамилии князей Чегодаевых, по матери – из старинного татарского рода.

В 1905 году мать Анны – Инна Эразмовна развелась с мужем и переехала с дочерью в Киев. Там Анна Горенко закончила Фундуклеевскую гимназию, уже серьезно занимаясь литературой. Среди преподавателей ее был, например, будущий известный философ Г. Г. Шпет.

С будущим мужем поэтом Николаем Гумилевым она познакомилась там же, в Киеве, четырнадцатилетней девочкой.

Детские годы Николай Гумилев тоже провел в Царском Селе, там же в 1894 году поступил в гимназию, директором которой в то время был один из основателей русского символизма Иннокентий Анненский.

Как и все поэты, Николай был влюбчивым. Анне – четырнадцать, ему – на три года больше. Вначале она не обратила внимания на нескладного и некрасивого высокого юношу. Она была увлечена другим. А Николай восхищался ее тонкими чертами лица, большими, глубокими, светлыми глазами, белой кожей и царственной осанкой…

И все-таки он – энциклопедист, эстет, романтик – добился встречи с ней – девушкой-подростком, увлекающейся Бодлером и Верленом.

Юный поэт посвятил красавице Анне стихотворение «Русалка», которое потом включил в свой первый стихотворный сборник «Путь конквистадоров», вышедший в 1905 году.

На русалке горит ожерелье,
И рубины греховно красны,
Это странно-печальные сны
Мирового больного похмелья.

Об этой же поре Анна Ахматова позже напишет:

В ремешках пенал и книги были,
Возвращалась я домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
Наши встречи, мальчик мой веселый.

Николай Гумилев окончил гимназию и уехал в Париж учиться на филологическом факультете Сорбонны. В один из осенних дней он неожиданно получил письмо от забытой, казалось бы, навсегда Анны Горенко.

Вспыхнуло, ожило давнее чувство. Он сразу ответил ей. А в начале 1907 года, желая прояснить отношения, отправился в Киев.

При первой же встрече он с ходу сделал ей предложение.

– Отец не даст согласия на брак, – растерянно сказала Анна.

– Мы обвенчаемся тайно. Я увезу тебя в Париж!

Однако Анна, вроде бы дав положительный ответ, совсем не желала замуж. Скорее, это была попытка бегства от удушливой провинциальной бедной жизни. После того как родители разошлись, они с матерью еле сводили концы с концами.

2 февраля того же, 1907 года, она пишет:«… Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилева. Он любит меня уже три года, и я верю, что моя судьба быть его женой. Люблю ли его, я не знаю, но кажется мне, что люблю».

И в другом письме: «Мой Коля, кажется, собирается приехать ко мне – я так безумно счастлива. Он пишет мне непонятные слова, и я хожу с письмом к знакомым и спрашиваю объяснение. Всякий раз, как приходит письмо из Парижа, его прячут и передают с великими предосторожностями. Затем бывает нервный припадок, холодные компрессы и общее недоумение. Это от страстности моего характера, не иначе. Он так любит меня, что даже страшно… Я стала зла, капризна, невыносима…»

В конце апреля 1907 года Николай Гумилев едет в Россию отмечаться как призывник в армию. В Киеве он встречается с Анной. Но ничего в их судьбе пока не решается.

В том же 1907 году в Париже впервые опубликовано стихотворение Анны Ахматовой – в журнале «Сириус», который издает Николай Гумилев.

В конце мая Анна получила аттестат об окончании Фундуклеевской гимназии и уехала в Севастополь. Врачи рекомендовали ей побыть у моря – из-за наследственной болезни легких требовалась поддержка морским климатом.

Гумилев поехал за ней, надеясь на возвращение уже вдвоем. Но Анну будто подменили. Теперь на предложение замужества она ответила отказом, стала избегать встреч и объяснений.

Прояснил ситуацию старший брат Анны – Андрей, с которым Гумилев дружил еще со времен Царского Села. Он сказал, что сестра запуталась в своих романах, что она слишком влюбчива и никак не может составить счастье поэта.

Все это так потрясло Гумилева, что он тут же уехал из Севастополя. Ему казалось, что жизнь его разбита окончательно.

Он вернулся в Париж, попытался покончить с собой, полоснув ножом по руке…

Но постепенно боль прошла: Париж есть Париж.

Он еще раз приехал в Россию, встретился с Анной, но ничего не изменилось.

Анне Горенко было неуютно в Киеве. Осенью 1908 года она поступила на Киевские высшие женские курсы, в то время их называли Университетом святой княгини Ольги. Она стала студенткой юридического факультета.

В том же году студентом юридического факультета, только в Северной столице, стал Николай Гумилев. Однако решение это оказалось поспешным. И уже на следующий год он перешел на историко-филологический факультет, что, конечно, было ему гораздо больше по душе. Таким образом он удовлетворял две свои основные страсти – любовь к занятиям литературой и к историческим изысканиям, связанным с любимой им Африкой. Гумилев с юности бредил далекими странами – Египтом, Абиссинией. Позже мечты сбылись: он неоднократно бывал в этих странах, стал видным ученым-этнографом…



Испытав неудачи в любви, Анна решила с головой уйти в учебу. Но уже в начале 1909 года Гумилев получил от нее письмо. Обычное письмо. Адресат, к счастью, не знал, что написала она его из жалости, когда узнала о его попытках самоубийства.

В ответ он отправил ей альманах «Италии», где был опубликован его стихотворный цикл «Беатриче». Строки «В моих садах – цветы, в твоих – печаль…» он посылал ей еще два года назад, в Севастополь. Ее присутствие ощущалось в каждом стихотворении цикла.

Я не буду тебя проклинать,
Я печален печалью разлуки,
Но хочу и теперь целовать
Я твои уводящие руки.

Анна училась и тоже писала стихи, пытаясь выразить свои чувства, свое смятение перед жизнью…

Вероятно, именно тогда родилось ее известное стихотворение «И когда друг друга проклинали…», в котором шла речь об их сложных отношениях, любви-вражде, из-за которой, в конце концов, они и расстанутся.

И когда друг друга проклинали
В страсти, раскаленной добела,
Оба мы еще не понимали,
Как земля для двух людей мала…

И вновь Николай едет в Одессу, в Люстдорф, где отдыхала на даче Анна. Он зовет ее замуж, увлекает разговорами о предстоящей поездке в Абиссинию, но опять не находит понимания.

Любовь-му?ка…

В июльском номере журнала «Весы» появляется его стихотворение «Колдунья», посвященное Анне.

Удивительно, но то, что потом прозвучит в адрес Ахматовой в печально знаменитом докладе одного из партийных функционеров Жданова – «то ли монахиня, то ли блудница», – впервые появилось в стихотворении Гумилева:

Вот Ева – блудница, лепечет бессвязно,
Вот Ева – святая, с печалью очей.
То лунная дева, то дева земная,
Но вечно и всюду чужая, чужая.

И напор, настойчивость побеждают. 29 ноября 1909 года в ресторане гостиницы «Европейская» после вечера современной поэзии сотрудников журналов «Аполлон» и «Остров», на котором именно для Анны Гумилев прочитал поэму «Сон Адама», Горенко наконец сказала: «Да».

В начале декабря поэт отправляется в Африку, возвращается, полный впечатлений и новых стихов, в начале следующего года.

О настроении Анны в тот момент красноречиво говорит ее письмо, отправленное подруге. «Птица моя, – сейчас еду в Киев. Молитесь обо мне. Хуже не бывает. Смерти хочу. Вы все знаете, единственная, ненаглядная, любимая, нежная… если бы я умела плакать. Аня».

25 апреля 1910 года Николай Гумилев и Анна Горенко обвенчались в деревянной церкви за Днепром.

После венчания Николай Степанович, желая доказать, что ценит независимость жены, выдал ей личный вид на жительство и положил в банк на ее имя две тысячи рублей. Он стал называть ее не Аней, а Анной Андреевной, подарил ей свою новую книгу «Жемчуга» с надписью «Кесарю – кесарево».

Вскоре молодожены уехали в свадебное путешествие в Париж…

Анна бродила по «столице мира» одна. Гумилев был поглощен литературными встречами, делами. Однажды элегантная молодая дама встретила человека, мимо которого пройти было невозможно.

Смуглый, черноволосый красавец, с библейскими глазами и ярко-красным шарфом на шее. Это был Амедео Модильяни, или Моди, как звали его друзья, – не только странный, удивительный, оригинальный художник и скульптор, но и замечательный поэт.

Ахматова вспоминала потом: «У него была голова Антиноя и глаза с золотыми искрами, – он был совсем не похож ни на кого на свете».

В Париже он оказался таким же одиноким и чужим, как и Анна. Он попросил разрешения написать ее портрет. Она согласилась. Даже в набросках, дошедших до нас, чувствуется восхищение ею и любовь художника к ней, к Анне…

За год до своей смерти, будучи уже знаменитым поэтом, Ахматова снова окажется в Париже и разыщет старого друга Гумилева, Георгия Адамовича. Вместе с ним она первым делом отправится на улицу Бонапарта, где в далекой юности встречалась с Модильяни.

Она будет вспоминать не совместную жизнь с Гумилевым в Париже, а то, другое, заветное – модильянинское.

Тогда же она признается: «Все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его – очень короткой, моей – очень длинной».

Тяжела ты, любовная память!
Мне в дыму твоем петь и гореть,
А другим – это только пламя,
Чтоб остывшую душу греть.

…Совсем чужими супруги возвратились в Петербург. Николай Степанович, еле дождавшись начала сентября, отправился в Африку, пообещав вернуться только к весне.

Молодая красавица тосковала в Северной столице, как вдруг (впрочем, почему «вдруг», она сама намеренно оставила свой адрес Амедео) стали приходить письма из Парижа. И в каждом – пылкое признание в любви.

Тысячеверстное расстояние, разлука лишь усугубляли взаимную страсть. А тут еще Анна узнала от друзей, что ее Амадеус (она его звала, как Моцарта) пристрастился к вину и наркотикам. Его угнетали нищета, не-признанность и непонимание.

В марте 1911 года Гумилев вернулся из Африки. И сразу же начались ссоры, взаимные упреки. Обиженная Анна внезапно уехала в Париж, где провела долгих три месяца.

Модильяни она еле узнала. Бледный, похудевший, осунувшийся от пьянства и наркотиков, он «потемнел», по выражению Анны.

Мне с тобою пьяным весело —
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги желтые на вязах…

Воспоминания о днях, проведенных парижским летом с Модильяни, остались с ней на всю жизнь. И хотя оба были бедны (Амедео просто нищ), ощущение счастья не оставляло их все эти три месяца.

Они гуляли по Парижу, особенно ночами, сидели под дождем на бесплатных скамейках в Люксембургском саду, заходили в Лувр – последним увлечением Моди было искусство Древнего Египта.

Но больше всего времени они проводили в мастерской у Модильяни, потом, едва утолив страсть, шли к ней в гостиницу. Это были три месяца безумства в столице любви – Париже.

И дал мне три гвоздики,
Не подымая глаз.
О милые улики,
Куда мне спрятать вас?

Потом, уже в Царском Селе, тоскуя о прошедшем, понимая, что никогда больше не увидит своего Моди, она напишет «Песню последней встречи»:

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.

После возвращения из Парижа Анна просто проживала с Николаем под одной крышей. На людях они продолжали появляться вместе, тем более что скоро выяснилось: Анна беременна.

18 сентября 1912 года в Санкт-Петербурге она родила сына – будущего выдающегося историка и этнографа Льва Гумилева.

Появление ребенка ознаменовалось еще одним обстоятельством, о котором Анна Андреевна вспоминала так: «Скоро после рождения Левы мы молча дали друг другу полную свободу и перестали интересоваться интимной стороной жизни друг друга». Это было начало разрыва.

Они еще проживут рядом какое-то время, но каждый – своей жизнью.

Для Ахматовой это период создания вершин любовной лирики – книг стихов «Вечер», «Четки», «Белая стая».

Она буквально упивалась творчеством, пытаясь излить свои чувства на бумагу, и ее мало волновало происходившее вокруг.

Даже сына своего, маленького Льва, осенью 1913 года она оставила на попечение матери Гумилева, чтобы быть свободной, свободной от всего…

Интересен и многое объясняет автопортрет, нарисованный поэтессой в одном из стихотворений 1913 года:

На шее мелких четок ряд,
В широкой муфте руки прячу,
Глаза рассеянно глядят
И больше никогда не плачут.
И кажется лицо бледней
От лиловеющего шелка,
Почти доходит до бровей
Моя незавитая челка.
И не похожа на полет
Походка медленная эта,
Как будто под ногами плот,
А не квадратики паркета.
А бледный рот слегка разжат,
Неровно трудное дыханье,
И на груди моей дрожат
Цветы небывшего свиданья.

…Имя молодой Ахматовой тесно связано с акмеизмом – поэтическим течением, начавшим оформляться около 1910 года, тогда же, когда она начала публиковать свои первые стихи.

Основоположниками акмеизма были Николай Гумилев, Сергей Городецкий. Позже к ним примкнули, помимо Ахматовой, Осип Мандельштам, Вячеслав Нарбут, Николай Оцуп и некоторые другие поэты, провозгласившие необходимость отказа от традиционного символизма Соловьева и Блока.

Они поставили своей целью реформировать символизм. Никакого мистицизма – мир должен предстать в поэзии таким, каков он есть, – зримым, плотским, живым, красочным и звучащим.

Ахматова до своих последних дней очень высоко оценивала роль акмеизма и в собственной жизни – ведь основателем течения был Гумилев, и он называл Анну своей ученицей, – и в литературе той эпохи, эпохи Серебряного века.

Собственно, и пострадала она незаслуженно именно из-за акмеизма. Два имени – ее и Маяковского – не однажды становились в то время предметом сравнения. В глазах многих они как бы символизировали две разные культуры, противопоставленные друг другу, два разных мира.

В 1921 году появилась злосчастная, ненамеренная статья Корнея Чуковского, в которой он утверждал: «Ахматова и Маяковский столь же враждебны друг другу, сколь враждебны эпохи, породившие их».

После этого Ахматову надолго перестали печатать.

И в то же время такая неистовая р-революционерка, как Лариса Рейснер, ставшая прототипом Комиссара в пьесе Вишневского «Оптимистическая трагедия», писала тогда же Анне Андреевне: «Вы радость, содержание и светлая душа всех, кто жил неправильно, захлебывался грязью, умирал от горя».

…В августе 1918 года состоялся официальный развод Ахматовой с Гумилевым, и она вышла замуж за ученого-ассиролога и поэта Владимира (Вольдемара) Казимировича Шилейко.

1921 год стал для нее поистине роковым. Она расстается с Шилейко. В ночь с 3 на 4 августа арестован и через три недели расстрелян Николай Гумилев.

В октябре увидела свет ее книга «Anno Domini MCMXXI» («В лето Господне 1921»).

В следующем, 1922 году, она фактически становится женой искусствоведа Николая Николаевича Пунина.

8 июля 1926 года наконец оформлен развод с Шилейко. При разводе Анна Андреевна впервые официально получила фамилию Ахматова; прежде по документам она носила фамилии своих мужей.

В статье «Коротко о себе» в 1965 году Анна Андреевна напишет: «С середины 20-х годов мои новые стихи почти перестали печатать, а старые – перепечатывать».

Поскольку Ахматова после «первого», по ее выражению, постановления ЦК ВКП (б) не могла издаваться целых 14 лет (с 1925 по 1939 год, когда ею вдруг и почему-то благосклонно заинтересовался Сталин), она была вынуждена заниматься переводами. Эта работа в немалой степени способствовала дальнейшему расширению границ ее мировосприятия.

Жизнь сурово напоминала о себе. 22 октября 1935 года арестованы, а через неделю освобождены Николай Пунин и сын Ахматовой, Лев Гумилев. Три года спустя, в 1938-м, Лев будет вновь арестован и приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. Тогда же Анна Андреевна расстанется с Н. Н. Пуниным.

В эти годы она работала над поэмой «Реквием».

Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне…

Образы Матери и казненного Сына в «Реквиеме» соотнесены с евангельской символикой. Потому что только библейский масштаб мог измерить события тех лет.

Я пью за разоренный дом.
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоем,
И за тебя я пью, —
За ложь меня предавших губ,
За мертвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что Бог не спас.

На протяжении многих лет создавалась «Поэма без героя». Сама Анна Андреевна вспоминала об этом так: «Первый раз она пришла ко мне в Фонтанный Дом в ночь на 27 декабря 1940 года, прислав как вестника еще осенью один небольшой отрывок. Я не звала ее. Я даже не ждала ее в тот холодный и темный день моей последней ленинградской зимы…»

«Поэме без героя» сама Ахматова придавала особое значение. Это произведение должно было стать, по ее замыслу, своего рода синтезом важнейших тем и образов всего ее творчества.

В поэме она возвращается далеко назад: время действия в произведении – 1913 год.

По первому впечатлению «Поэма без героя» представляется игрой воображения, где явь причудливо смешивается с видениями.

Отношение к безвозвратно ушедшему прошлому – главная тема поэмы. В ней Ахматова попыталась воссоздать эпоху Серебряного века русской литературы. Закончила она это произведение в 1962 году, но редактировала буквально до самой смерти. Полностью «Поэма без героя» впервые была опубликована в 1974 году.

…Великая Отечественная война застала Анну Андреевну в Ленинграде. Вместе с другими советскими писателями она эвакуировалась в Ташкент.

В 1943 году закончился срок заключения Льва Гумилева в Норильсклаге, началась его ссылка в Заполярье. В конце 1944-го он ушел добровольцем на фронт, дошел до Берлина, после войны вернулся в Ленинград, защитил диссертацию.

Летом 1944 года в Ленинград возвратилась Анна Ахматова. А 14 августа 1946 года было опубликовано печально известное «второе» постановление ЦК ВКП (б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», где творчество Зощенко и Ахматовой объявлялось «чуждым идеологически». Их исключили из Союза писателей, тем самым фактически оставив без средств к существованию. Анна Андреевна пыталась заработать на жизнь переводами, но это были лишь жалкие крохи.

В августе 1949 года был вновь арестован Н. Н. Пунин, в ноябре – Л. Н. Гумилев. Приговор – 10 лет лагерей.

В 1953 году в лагере, в Коми, умер Николай Пунин. А три года спустя вернулся из заключения реабилитированный после XX съезда КПСС Лев Гумилев. Отношения сына с матерью были напряженными. Лев Николаевич несправедливо считал, что Анна Андреевна прилагала недостаточно сил для его освобождения.

В 1958 году был издан первый после смерти Сталина сборник Ахматовой «Стихотворения» – тоненькая книжка, напечатанная небольшим, как бы пробным тиражом.

Опала была снята с Ахматовой полностью лишь в период хрущевской «оттепели», когда увидел свет ее достаточно полный поэтический сборник. В 1964 году в Италии ей была вручена премия «Этна Таормино» за сборник, который состоял из произведений, созданных ею в разные годы в продолжение всей жизни.

В эти годы к Ахматовой приходит мировое признание. Ее стихи переводят на европейские языки, в 1965 году Оксфордский университет присваивает ей степень почетного доктора литературы. А в СССР тогда же выходит ее последняя прижизненная книга «Бег времени», которую неоднократно номинировали на Нобелевскую премию по литературе.



…Еще в 1955 году, когда стихи Ахматовой вновь стали появляться в печати, Литфонд предоставил ей в Ко-марово, под Ленинградом, домик, который она прозвала «Будкой».

На этой даче часто бывали Дмитрий Лихачев, Лидия Чуковская, Фаина Раневская, молодые ленинградские поэты, называвшие себя «волшебным хором», – Евгений Рейн, Дмитрий Бобышев, Анатолий Найман, написавший много лет спустя замечательные воспоминания об Анне Андреевне, и, конечно, будущий нобелевский лауреат Иосиф Бродский.

18 января 1964 года он был привлечен к суду по обвинению в «тунеядстве». Его приговорили к пяти годам высылки из Ленинграда. Ахматова глубоко переживала за своего юного друга и протеже и поддерживала его, как могла, в том числе и деньгами.

Через год, приехав из Англии, находясь в московской больнице, она узнала, что Иосиф Бродский наконец-то освобожден.



…В конце февраля 1966 года, выписавшись из больницы, Анна Андреевна поселилась на квартире у старых знакомых – Ардовых.

Утром 5 марта, на второй или третий день после приезда, она тихо скончалась в подмосковном санатории. По иронии судьбы это был день смерти Сталина, который она любила отмечать…

В последний путь, вместе с другими друзьями и родственниками, ее провожал Иосиф Бродский. Так продолжилась – через Анну Ахматову – связь современной поэзии с поэзией Серебряного века.

Анна Ахматова принадлежит к тем великим поэтам, красота, глубина и многозначность которых могут в полной мере раскрыться только при неоднократном к ним возвращении.

Отдельные ее строки, строфы и стихотворения не просто запоминаются, а буквально врезаются в память, в душу, в сердце, вызывая самые сложные и тонкие чувства.

Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.

Или:

Одни глядятся в ласковые взоры,
Другие пьют до солнечных лучей,
А я всю ночь веду переговоры
С неукротимой совестью своей.

Арсений Тарковский, говоря об Ахматовой, плакал. Сквозь слезы он шепотом твердил: «Живое солнце…».



Ю. КИРИЛЕНКО



От редакции: отдельные стихотворения А. Ахматовой публикуются без указания даты. Эта традиция сохраняется во всех изданиях, во всех ее книгах.




Из книги «Вечер»


La fleur des vignes pousse
Et j’ai vingt ans ce soir.

    Andrе Theuriet[1 - Распускается цветок винограда,а мне сегодня вечером двадцать лет.Андре Терье (фр.).]




Из первой (Киевской) тетради





«Молюсь оконному лучу…»


Молюсь оконному лучу —
Он бледен, тонок, прям.
Сегодня я с утра молчу,
На рукомойнике моем
А сердце – пополам.
Позеленела медь.
Но так играет луч на нем,
Что весело глядеть.
Такой невинный и простой
В вечерней тишине,
Но в этой храмине пустой
Он словно праздник золотой
И утешенье мне.

1909




Два стихотворения



1

Подушка уже горяча
С обеих сторон.
Вот и вторая свеча
Гаснет, и крик ворон
Становится все слышней.
Я эту ночь не спала,
Поздно думать о сне…
Как нестерпимо бела
Штора на белом окне.
Здравствуй!


2

Тот же голос, тот же взгляд,
Те же волосы льняные.
Все как год тому назад.
Сквозь стекло лучи дневные
Известь белых стен пестрят…
Свежих лилий аромат
И слова твои простые.

1909




Читая «Гамлета»



1

У кладби?ща направо пылил пустырь,
А за ним голубела река.
Ты сказал мне: «Ну что ж, иди в монастырь
Или замуж за дурака…»
Принцы только такое всегда говорят,
Но я эту запомнила речь, —
Пусть струится она сто веков подряд
Горностаевой мантией с плеч.


2

И как будто по ошибке
Я сказала: «Ты…»
Озарила тень улыбки
Милые черты.
От подобных оговорок
Всякий вспыхнет взор…
Я люблю тебя, как сорок
Ласковых сестер.

1909




«И когда друг друга проклинали…»


И когда друг друга проклинали
В страсти, раскаленной добела,
Оба мы еще не понимали,
Как земля для двух людей мала,
И что память яростная мучит,
Пытка сильных – огненный недуг! —
И в ночи бездонной сердце учит
Спрашивать: о, где ушедший друг?
А когда, сквозь волны фимиама,
Хор гремит, ликуя и грозя,
Смотрят в душу строго и упрямо
Те же неизбежные глаза.

1909




Первое возвращение


На землю саван тягостный возложен,
Торжественно гудят колокола,
И снова дух смятен и потревожен
Истомной скукой Царского Села.
Пять лет прошло. Здесь все мертво и немо,
Как будто мира наступил конец.
Как навсегда исчерпанная тема,
В смертельном сне покоится дворец.

1910




I





Любовь


То змейкой, свернувшись клубком,
У самого сердца колдует,
То целые дни голубком
На белом окошке воркует,

То в инее ярком блеснет,
Почудится в дреме левкоя…
Но верно и тайно ведет
От радости и от покоя.

Умеет так сладко рыдать
В молитве тоскующей скрипки,
И страшно ее угадать
В еще незнакомой улыбке.

1911




В Царском Селе



I

По аллее проводят лошадок.
Длинны волны расчесанных грив.
О, пленительный город загадок,
Я печальна, тебя полюбив.

Странно вспомнить: душа тосковала,
Задыхалась в предсмертном бреду.
А теперь я игрушечной стала,
Как мой розовый друг какаду.

Грудь предчувствием боли не сжата,
Если хочешь, в глаза погляди.
Не люблю только час пред закатом,
Ветер с моря и слово «уйди».


II

…А там мой мраморный двойник,
Поверженный под старым кленом,
Озерным водам отдал лик,
Внимает шорохам зеленым.

И моют светлые дожди
Его запекшуюся рану…
Холодный, белый, подожди,
Я тоже мраморною стану.


III

Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.

1911




«И мальчик, что играет на волынке…»


И мальчик, что играет на волынке,
И девочка, что свой плетет венок,
И две в лесу скрестившихся тропинки,
И в дальнем поле дальний огонек, —

Я вижу все. Я все запоминаю,
Любовно-кротко в сердце берегу.
Лишь одного я никогда не знаю
И даже вспомнить больше не могу.

Я не прошу ни мудрости, ни силы.
О, только дайте греться у огня!
Мне холодно… Крылатый иль бескрылый,
Веселый бог не посетит меня.

1911




«Любовь покоряет обманно…»


Любовь покоряет обманно,
Напевом простым, неискусным.
Еще так недавно-странно
Ты не был седым и грустным.

И когда она улыбалась
В садах твоих, в доме, в поле,
Повсюду тебе казалось,
Что вольный ты и на воле.

Был светел ты, взятый ею
И пивший ее отравы.
Ведь звезды были крупнее,
Ведь пахли иначе травы,
Осенние травы.

1911




«Сжала руки под темной вуалью…»


Сжала руки под темной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?»
– Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот…
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».

1911




«Память о солнце в сердце слабеет…»


Память о солнце в сердце слабеет.
Желтей трава.
Ветер снежинками ранними веет
Едва-едва.

В узких каналах уже не струится —
Стынет вода.
Здесь никогда ничего не случится, —
О, никогда!

Ива на небе пустом распластала
Веер сквозной.
Может быть, лучше, что я не стала
Вашей женой.

Память о солнце в сердце слабеет.
Что это? Тьма?
Может быть!.. За ночь прийти успеет
Зима.

1911




«Высо?ко в небе облачко серело…»


Высо?ко в небе облачко серело,
Как беличья расстеленная шкурка.
Он мне сказал: «Не жаль, что ваше тело
Растает в марте, хрупкая Снегурка!»

В пушистой муфте руки холодели.
Мне стало страшно, стало как-то смутно.
О, как вернуть вас, быстрые недели
Его любви, воздушной и минутной!

Я не хочу ни горечи, ни мщенья,
Пускай умру с последней белой вьюгой.
О нем гадала я в канун Крещенья.
Я в январе была его подругой.

1911




«Сердце к сердцу не приковано…»


Сердце к сердцу не приковано,
Если хочешь – уходи.
Много счастья уготовано
Тем, кто волен на пути.

Я не плачу, я не жалуюсь,
Мне счастливой не бывать.
Не целуй меня, усталую, —
Смерть придет поцеловать.

Дни томлений острых прожиты
Вместе с белою зимой.
Отчего же, отчего же ты
Лучше, чем избранник мой?

1911




«Дверь полуоткрыта…»


Дверь полуоткрыта,
Веют липы сладко…
На столе забыты
Хлыстик и перчатка.

Круг от лампы желтый…
Шорохам внимаю.
Отчего ушел ты?
Я не понимаю…

Радостно и ясно
Завтра будет утро.
Эта жизнь прекрасна,
Сердце, будь же мудро.

Ты совсем устало,
Бьешься тише, глуше…
Знаешь, я читала,
Что бессмертны души.

1911




Песня последней встречи


Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.

Показалось, что много ступеней,
А я знала – их только три!
Между кленов шепот осенний
Попросил: «Со мною умри!

Я обманут моей унылой,
Переменчивой, злой судьбой».
Я ответила: «Милый, милый!
И я тоже. Умру с тобой…»

Это песня последней встречи.
Я взглянула на темный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-желтым огнем.

1911




«Как соломинкой, пьешь мою душу…»


Как соломинкой, пьешь мою душу.
Знаю, вкус ее горек и хмелен.
Но я пытку мольбой не нарушу.
О, покой мой многонеделен.

Когда кончишь, скажи. Не печально,
Что души моей нет на свете.
Я пойду дорогой недальней
Посмотреть, как играют дети.

На кустах зацветает крыжовник,
И везут кирпичи за оградой.
Кто ты: брат мой или любовник,
Я не помню, и помнить не надо.

Как светло здесь и как бесприютно,
Отдыхает усталое тело…
А прохожие думают смутно:
Верно, только вчера овдовела.

1911




«Мне больше ног моих не надо…»


Мне больше ног моих не надо,
Пусть превратятся в рыбий хвост!
Плыву, и радостна прохлада,
Белеет тускло дальний мост.

Не надо мне души покорной,
Пусть станет дымом, легок дым,
Взлетев над набережной черной,
Он будет нежно-голубым.

Смотри, как глубоко ныряю,
Держусь за водоросль рукой,
Ничьих я слов не повторяю
И не пленюсь ничьей тоской…

А ты, мой дальний, неужели
Стал бледен и печально-нем?
Что слышу? Целых три недели
Все шепчешь: «Бедная, зачем?!»

1911




Похороны


Я места ищу для могилы.
Не знаешь ли, где светлей?
Так холодно в поле. Унылы
У моря груды камней.

А она привыкла к покою
И любит солнечный свет.
Я келью над ней построю,
Как дом наш на много лет.

Между окнами будет дверца,
Лампадку внутри зажжем,
Как будто темное сердце
Алым горит огнем.

Она бредила, знаешь, больная,
Про иной, про небесный край,
Но сказал монах, укоряя:
«Не для вас, не для грешных рай».

И тогда, побелев от боли,
Прошептала: «Уйду с тобой».
Вот одни мы теперь, на воле,
И у ног голубой прибой.

1911




«Мне с тобою пьяным весело …»


Мне с тобою пьяным весело —
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги желтые на вязах.

Оба мы в страну обманную
Забрели и горько каемся,
Но зачем улыбкой странною
И застывшей улыбаемся?

Мы хотели муки жалящей
Вместо счастья безмятежного…
Не покину я товарища
И беспутного и нежного.

1911




II





Обман


М. А. Горенко



I

Весенним солнцем это утро пьяно,
И на террасе запах роз слышней,
А небо ярче синего фаянса.
Тетрадь в обложке мягкого сафьяна;
Читаю в ней элегии и стансы,
Написанные бабушке моей.

Дорогу вижу до ворот, и тумбы
Белеют четко в изумрудном дерне.
О, сердце любит сладостно и слепо!
И радуют пестреющие клумбы,
И резкий крик вороны в небе черной,
И в глубине аллеи арка склепа.

1910


II

Жарко веет ветер душный,
Солнце руки обожгло,
Надо мною свод воздушный,
Словно синее стекло;

Сухо пахнут иммортели
В разметавшейся косе.
На стволе корявой ели
Муравьиное шоссе.

Пруд лениво серебрится,
Жизнь по-новому легка…
Кто сегодня мне приснится
В пестрой сетке гамака?

1910


III

Синий вечер. Ветры кротко стихли,
Яркий свет зовет меня домой.
Я гадаю: кто там? – не жених ли,
Не жених ли это мой?..

На террасе силуэт знакомый,
Еле слышен тихий разговор.
О, такой пленительной истомы
Я не знала до сих пор.

Тополя тревожно прошуршали,
Нежные их посетили сны.
Небо цвета вороненой стали,
Звезды матово-бледны.

Я несу букет левкоев белых.
Для того в них тайный скрыт огонь,
Кто, беря цветы из рук несмелых,
Тронет теплую ладонь.

1910


IV

Я написала слова,
Что долго сказать не смела.
Тупо болит голова,
Странно немеет тело.

Смолк отдаленный рожок,
В сердце все те же загадки,
Легкий осенний снежок
Лег на крокетной площадке.

Листьям последним шуршать!
Мыслям последним томиться!
Я не хотела мешать
Тому, кто привык веселиться.

Милым простила губам
Я их жестокую шутку…
О, вы приедете к нам
Завтра по первопутку.

Свечи в гостиной зажгут,
Днем их мерцанье нежнее,
Целый букет принесут
Роз из оранжереи.

1910




«Муж хлестал меня узорчатым…»


Муж хлестал меня узорчатым,
Вдвое сложенным ремнем.
Для тебя в окошке створчатом
Я всю ночь сижу с огнем.

Рассветает. И над кузницей
Подымается дымок.
Ах, со мной, печальной узницей,
Ты опять побыть не мог.

Для тебя я долю хмурую,
Долю-муку приняла.
Или любишь белокурую,
Или рыжая мила?

Как мне скрыть вас, стоны звонкие?
В сердце темный, душный хмель,
А лучи ложатся тонкие
На несмятую постель.

1911




«Я пришла сюда, бездельница…»


Я пришла сюда, бездельница,
Все равно мне, где скучать!
На пригорке дремлет мельница.
Годы можно здесь молчать.

Над засохшей повиликою
Мягко плавает пчела;
У пруда русалку кликаю,
А русалка умерла.

Затянулся ржавой тиною
Пруд широкий, обмелел,
Над трепещущей осиною
Легкий месяц заблестел.

Замечаю все как новое.
Влажно пахнут тополя.
Я молчу. Молчу, готовая
Снова стать тобой, земля.

1911




Белой ночью


Ах, дверь не запирала я,
Не зажигала свеч,
Не знаешь, как, усталая,
Я не решалась лечь.

Смотреть, как гаснут полосы
В закатном мраке хвой,
Пьянея звуком голоса,
Похожего на твой.

И знать, что все потеряно,
Что жизнь – проклятый ад!
О, я была уверена,
Что ты придешь назад.

1911




«Хорони, хорони меня, ветер!..»


Хорони, хорони меня, ветер!
Родные мои не пришли,
Надо мною блуждающий вечер
И дыханье тихой земли.

Я была, как и ты, свободной,
Но я слишком хотела жить.
Видишь, ветер, мой труп холодный,
И некому руки сложить.

Закрой эту черную рану
Покровом вечерней тьмы
И вели голубому туману
Надо мною читать псалмы.

Чтобы мне легко, одинокой,
Отойти к последнему сну,
Прошуми высокой осокой
Про весну, про мою весну.

1909. Киев




«Ты поверь, не змеиное острое жало…»


Ты поверь, не змеиное острое жало,
А тоска мою выпила кровь.
В белом поле я тихою девушкой стала,
Птичьим голосом кличу любовь.

И давно мне закрыта дорога иная,
Мой царевич в высоком кремле.
Обману ли его, обману ли? – Не знаю!
Только ложью живу на земле.

Не забыть, как пришел он со мною
проститься.
Я не плакала: это судьба.
Ворожу, чтоб царевичу ночью присниться,
Но бессильна моя ворожба.

Оттого ль его сон безмятежен и мирен,
Что я здесь у закрытых ворот,
Иль уже светлоокая, нежная Сирин
Над царевичем песню поет?




III





Музе


Муза-сестра заглянула в лицо,
Взгляд ее ясен и ярок.
И отняла золотое кольцо,
Первый весенний подарок.

Муза! ты видишь, как счастливы все —
Девушки, женщины, вдовы…
Лучше погибну на колесе,
Только не эти оковы.

Знаю: гадая, и мне обрывать
Нежный цветок маргаритку.
Должен на этой земле испытать
Каждый любовную пытку.

Жгу до зари на окошке свечу
И ни о ком не тоскую,
Но не хочу, не хочу, не хочу
Знать, как целуют другую.

Завтра мне скажут, смеясь, зеркала:
«Взор твой не ясен, не ярок…»
Тихо отвечу: «Она отняла
Божий подарок».

1911




«Три раза пытать приходила…»


Три раза пытать приходила.
Я с криком тоски просыпалась
И видела тонкие руки
И темный насмешливый рот.
«Ты с кем на заре целовалась,
Клялась, что погибнешь в разлуке,
И жгучую радость таила,
Рыдая у черных ворот?
Кого ты на смерть проводила,
Тот скоро, о, скоро умрет».
Был голос как крик ястребиный,
Но странно на чей-то похожий.
Все тело мое изгибалось,
Почувствовав смертную дрожь,
И плотная сеть паутины
Упала, окутала ложе…
О, ты не напрасно смеялась,
Моя непрощенная ложь!

1911




Вечерняя комната


Я говорю сейчас словами теми,
Что только раз рождаются в душе,
Жужжит пчела на белой хризантеме,
Так душно пахнет старое саше.

И комната, где окна слишком узки,
Хранит любовь и помнит старину,
А над кроватью надпись по-французски
Гласит: «Seigneur, ayez pitiе de nous»[2 - Господи, помилуй нас (фр.).].

Ты сказки давней горестных заметок,
Душа моя, не тронь и не ищи…
Смотрю, блестящих севрских статуэток
Померкли глянцевитые плащи.

Последний луч, и желтый и тяжелый,
Застыл в букете ярких георгин,
И как во сне я слышу звук виолы
И редкие аккорды клавесин.




Сероглазый король


Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,
Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

«Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..
За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камине нашел
И на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля…»

1910




Он любил…


Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,

Не любил чая с малиной
И женской истерики.
…А я была его женой.

1910




«Сегодня мне письма не принесли…»


Сегодня мне письма не принесли:
Забыл он написать или уехал;
Весна как трель серебряного смеха,
Качаются в заливе корабли.
Сегодня мне письма не принесли…

Он был со мной еще совсем недавно,
Такой влюбленный, ласковый и мой,
Но это было белою зимой,
Теперь весна, и грусть весны отравна,
Он был со мной еще совсем недавно…

Я слышу: легкий трепетный смычок,
Как от предсмертной боли, бьется, бьется,
И страшно мне, что сердце разорвется,
Не допишу я этих нежных строк…




Надпись на неоконченном портрете


О, не вздыхайте обо мне,
Печаль преступна и напрасна,
Я здесь, на сером полотне,
Возникла странно и неясно.

Взлетевших рук излом больной,
В глазах улыбка исступленья,
Я не могла бы стать иной
Пред горьким часом наслажденья.

Он так хотел, он так велел
Словами мертвыми и злыми.
Мой рот тревожно заалел,
И щеки стали снеговыми.

И нет греха в его вине,
Ушел, глядит в глаза другие,
Но ничего не снится мне
В моей предсмертной летаргии.




«Сладок запах синих виноградин…»


Сладок запах синих виноградин…
Дразнит опьяняющая даль.
Голос твой и глух и безотраден.
Никого мне, никого не жаль.

Между ягод сети-паутинки,
Гибких лоз стволы еще тонки,
Облака плывут, как льдинки, льдинки
В ярких водах голубой реки.

Солнце в небе. Солнце ярко светит.
Уходи к волне про боль шептать.
О, она, наверное, ответит,
А быть может, будет целовать.

1911




Сад


Он весь сверкает и хрустит,
Обледенелый сад.
Ушедший от меня грустит,
Но нет пути назад.

И солнца бледный тусклый лик —
Лишь круглое окно;
Я тайно знаю, чей двойник
Приник к нему давно.

Здесь мой покой навеки взят
Предчувствием беды,
Сквозь тонкий лед еще сквозят
Вчерашние следы.

Склонился тусклый мертвый лик
К немому сну полей,
И замирает острый крик
Отсталых журавлей.

1911




Подражание И. Ф. Анненскому


И с тобой, моей первой причудой,
Я простился. Восток голубел.
Просто молвила: «Я не забуду».
Я не сразу поверил тебе.

Возникают, стираются лица,
Мил сегодня, а завтра далек.
Отчего же на этой странице
Я когда-то загнул уголок?

И всегда открывается книга
В том же месте. И странно тогда:
Все как будто с прощального мига
Не прошли невозвратно года.

О, сказавший, что сердце из камня,
Знал наверно: оно из огня…
Никогда не пойму, ты близка мне
Или только любила меня.

1911




«Меня покинул в новолунье…»


Меня покинул в новолунье
Мой друг любимый. Ну так что ж!
Шутил: «Канатная плясунья!
Как ты до мая доживешь?»

Ему ответила, как брату,
Я, не ревнуя, не ропща,
Но не заменят мне утрату
Четыре новые плаща.

Пусть страшен путь мой, пусть опасен,
Еще страшнее путь тоски…
Как мой китайский зонтик красен,
Натерты мелом башмачки!

Оркестр веселое играет,
И улыбаются уста.
Но сердце знает, сердце знает,
Что ложа пятая пуста!

1911




«Туманом легким парк наполнился…»


Вере Ивановой-Шварсалон


Туманом легким парк наполнился,
И вспыхнул на воротах газ.
Мне только взгляд один запомнился
Незнающих, спокойных глаз.

Твоя печаль, для всех неявная,
Мне сразу сделалась близка,
И поняла ты, что отравная
И душная во мне тоска.

Я этот день люблю и праздную,
Приду, как только позовешь.
Меня, и грешную и праздную,
Лишь ты одна не упрекнешь.

<1911>




«Я и плакала и каялась…»


Я и плакала и каялась,
Хоть бы с неба грянул гром!
Сердце темное измаялось
В нежилом дому твоем.
Боль я знаю нестерпимую,
Стыд обратного пути…
Страшно, страшно к нелюбимому,
Страшно к тихому войти.
А склонюсь к нему нарядная,
Ожерельями звеня, —
Только спросит: «Ненаглядная!
Где молилась за меня?»

1911




Из книги «Четки»


Прости ж навек! но знай, что двух виновных,
Не одного, найдутся имена
В стихах моих, в преданиях любовных.

    Баратынский




I





Смятение



1

Было душно от жгучего света,
А взгляды его – как лучи.
Я только вдрогнула: этот
Может меня приручить.
Наклонился – он что-то скажет…
От лица отхлынула кровь.
Пусть камнем надгробным ляжет
На жизни моей любовь.


2

Не любишь, не хочешь смотреть?
О, как ты красив, проклятый!
И я не могу взлететь,
А с детства была крылатой.
Мне очи застит туман,
Сливаются вещи и лица,
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице.


3

Как велит простая учтивость,
Подошел ко мне, улыбнулся,
Полуласково, полулениво
Поцелуем руки коснулся —
И загадочных, древних ликов
На меня поглядели очи…
Десять лет замираний и криков,
Все мои бессонные ночи
Я вложила в тихое слово
И сказала его – напрасно.
Отошел ты, и стало снова
На душе и пусто и ясно.

1913




«Я не любви твоей прошу…»


Я не любви твоей прошу.
Она теперь в надежном месте…
Поверь, что я твоей невесте
Ревнивых писем не пишу.
Но мудрые прими советы:
Дай ей читать мои стихи,
Дай ей хранить мои портреты —
Ведь так любезны женихи!
А этим дурочкам нужней
Сознанье полное победы,
Чем дружбы светлые беседы
И память первых нежных дней…
Когда же счастия гроши
Ты проживешь с подругой милой
И для пресыщенной души
Все станет сразу так постыло —
В мою торжественную ночь
Не приходи. Тебя не знаю.
И чем могла б тебе помочь?
От счастья я не исцеляю.

1914




«После ветра и мороза было…»


После ветра и мороза было
Любо мне погреться у огня.
Там за сердцем я не уследила,
И его украли у меня.

Новогодний праздник длится пышно,
Влажны стебли новогодних роз,
А в груди моей уже не слышно
Трепетания стрекоз.

Ах! не трудно угадать мне вора,
Я его узнала по глазам.
Только страшно так, что скоро, скоро
Он вернет свою добычу сам.

1914




Вечером


Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.

Он мне сказал: «Я верный друг!»
И моего коснулся платья.
Как не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук.

Так гладят кошек или птиц,
Так на наездниц смотрят стройных…
Лишь смех в глазах его спокойных
Под легким золотом ресниц.

А скорбных скрипок голоса
Поют за стелющимся дымом:
«Благослови же небеса —
Ты первый раз одна с любимым».

1913




«Все мы бражники здесь, блудницы…»


Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.

Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.

Навсегда забиты окошки:
Что там, изморозь или гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.

О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.

1 января 1913




«…И на ступеньки встретить…»


…И на ступеньки встретить
Не вышли с фонарем.
В неверном лунном свете
Вошла я в тихий дом.

Под лампою зеленой,
С улыбкой неживой,
Друг шепчет: «Сандрильона,
Как странен голос твой…»

В камине гаснет пламя;
Томя, трещит сверчок.
Ах! кто-то взял на память
Мой белый башмачок

И дал мне три гвоздики,
Не подымая глаз.
О милые улики,
Куда мне спрятать вас?

И сердцу горько верить,
Что близок, близок срок,
Что всем он станет мерить
Мой белый башмачок.

1913




«Безвольно пощады просят…»


Безвольно пощады просят
Глаза. Что мне делать с ними,
Когда при мне произносят
Короткое, звонкое имя?

Иду по тропинке в поле
Вдоль серых сложенных бревен.
Здесь легкий ветер на воле
По-весеннему свеж, неровен.

И томное сердце слышит
Тайную весть о дальнем.
Я знаю: он жив, он дышит,
Он смеет быть не печальным.

1912




«Покорно мне воображенье…»


Покорно мне воображенье
В изображенье серых глаз.
В моем тверском уединенье
Я горько вспоминаю вас.

Прекрасных рук счастливый пленник
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
Случилось, как хотели вы,

Вы, приказавший мне: довольно,
Пойди, убей свою любовь!
И вот я таю, я безвольна,
Но все сильней скучает кровь.

И если я умру, то кто же
Мои стихи напишет вам,
Кто стать звенящими поможет

Еще не сказанным словам?

1913. Слепнево




Отрывок


…И кто-то, во мраке дерев незримый,
Зашуршал опавшей листвой
И крикнул: «Что сделал с тобой
любимый,
Что сделал любимый твой!

Словно тронуты черной, густою тушью
Тяжелые веки твои.
Он предал тебя тоске и удушью
Отравительницы-любви.

Ты давно перестала считать уколы —
Грудь мертва под острой иглой.
И напрасно стараешься быть веселой —
Легче в гроб тебе лечь живой!..»

Я сказала обидчику: «Хитрый, черный,
Верно, нет у тебя стыда.
Он тихий, он нежный, он мне покорный,
Влюбленный в меня навсегда!»

1912




«Горят твои ладони…»


«Горят твои ладони,
В ушах пасхальный звон,
Ты, как святой Антоний,
Виденьем искушен».

«Зачем во дни святые
Ворвался день один,
Как волосы густые
Безумных Магдалин».

«Так любят только дети,
И то лишь первый раз».
«Сильней всего на свете
Лучи спокойных глаз».

«То дьявольские сети,
Нечистая тоска».
«Белей всего на свете
Была ее рука».

1915




«Не будем пить из одного стакана…»


Не будем пить из одного стакана
Ни воду мы, ни сладкое вино,
Не поцелуемся мы утром рано,
А ввечеру не поглядим в окно.
Ты дышишь солнцем, я дышу луною,
Но живы мы любовию одною.

Со мной всегда мой верный, нежный друг,
С тобой твоя веселая подруга.
Но мне понятен серых глаз испуг,
И ты виновник моего недуга.
Коротких мы не учащаем встреч.
Так наш покой нам суждено беречь.

Лишь голос твой поет в моих стихах,
В твоих стихах мое дыханье веет.
О, есть костер, которого не смеет
Коснуться ни забвение, ни страх,
И если б знал ты, как сейчас мне любы
Твои сухие, розовые губы!

1913




«У меня есть улыбка одна…»


У меня есть улыбка одна:
Так, движенье чуть видное губ.
Для тебя я ее берегу —
Ведь она мне любовью дана.
Все равно, что ты наглый и злой,
Все равно, что ты любишь других,
Предо мной золотой аналой,
И со мной сероглазый жених.

1913




«Настоящую нежность не спутаешь…»


Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.

И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви.
Как я знаю эти упорные,
Несытые взгляды твои!

1913




«Проводила друга до передней…»


Проводила друга до передней.
Постояла в золотой пыли.
С колоколенки соседней
Звуки важные текли.
Брошена! Придуманное слово —
Разве я цветок или письмо?
А глаза глядят уже сурово
В потемневшее трюмо.

1913




«Столько просьб у любимой всегда!..»


Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.

И я стану – Христос помоги! —
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки,

Чтоб отчетливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый,
В биографии славной твоей
Разве можно оставить пробелы?

Слишком сладко земное питье,
Слишком плотны любовные сети.
Пусть когда-нибудь имя мое
Прочитают в учебнике дети,

И, печальную повесть узнав,
Пусть они улыбнутся лукаво…
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славой.

1913




«Здравствуй! Легкий шелест слышишь…»


Здравствуй! Легкий шелест слышишь
Справа от стола?
Этих строчек не допишешь —
Я к тебе пришла.
Неужели ты обидишь
Так, как в прошлый раз, —
Говоришь, что рук не видишь,
Рук моих и глаз.
У тебя светло и просто.
Не гони меня туда,
Где под душным сводом моста
Стынет грязная вода.

1913




II





«Цветов и неживых вещей…»


Цветов и неживых вещей
Приятен запах в этом доме.
У грядок груды овощей
Лежат, пестры, на черноземе.

Еще струится холодок,
Но с парников снята рогожа.
Там есть прудок, такой прудок,
Где тина на парчу похожа.

А мальчик мне сказал, боясь,
Совсем взволнованно и тихо,
Что там живет большой карась
И с ним большая карасиха.

1913




«Каждый день по-новому тревожен…»


Каждый день по-новому тревожен,
Все сильнее запах спелой ржи.
Если ты к ногам моим положен,
Ласковый, лежи.

Иволги кричат в широких кленах,
Их ничем до ночи не унять.
Любо мне от глаз твоих зеленых
Ос веселых отгонять.

На дороге бубенец зазвякал —
Памятен нам этот легкий звук.
Я спою тебе, чтоб ты не плакал,
Песенку о вечере разлук.

1913




«Мальчик сказал мне: «Как это больно!»…»


Мальчик сказал мне: «Как это больно!»
И мальчика очень жаль…
Еще так недавно он был довольным
И только слыхал про печаль.

А теперь он знает все не хуже
Мудрых и старых вас.
Потускнели и, кажется, стали уже
Зрачки ослепительных глаз.

Я знаю: он с болью своей не сладит,
С горькой болью первой любви.
Как беспомощно, жадно и жарко гладит
Холодные руки мои.

1913. Осень




«Высокие своды костела…»


Высокие своды костела
Синей, чем небесная твердь…
Прости меня, мальчик веселый,
Что я принесла тебе смерть —

За розы с площадки круглой,
За глупые письма твои,
За то, что, дерзкий и смуглый,
Мутно бледнел от любви.

Я думала: ты нарочно —
Как взрослые хочешь быть,
Я думала: томно-порочных
Нельзя, как невест, любить.

Но все оказалось напрасно.
Когда пришли холода,
Следил ты уже бесстрастно
За мной везде и всегда,

Как будто копил приметы
Моей нелюбви. Прости!
Зачем ты принял обеты
Страдальческого пути?

И смерть к тебе руки простерла…
Скажи, что было потом?
Я не знала, как хрупко горло
Под синим воротником.

Прости меня, мальчик веселый,
Совенок замученный мой!
Сегодня мне из костела
Так трудно уйти домой.

1913. Ноябрь




«Он длится без конца – янтарный, тяжкий день!..»


М. Лозинскому


Он длится без конца – янтарный, тяжкий день!
Как невозможна грусть, как тщетно
ожиданье!
И снова голосом серебряным олень
В зверинце говорит о северном сиянье.
И я поверила, что есть прохладный снег
И синяя купель для тех, кто нищ и болен,
И санок маленьких такой неверный бег
Под звоны древние далеких колоколен.

1912




Голос памяти


О. А. Глебовой-Судейкиной


Что ты видишь, тускло на стену смотря,
В час, когда на небе поздняя заря?

Чайку ли на синей скатерти воды
Или флорентийские сады?

Или парк огромный Царского Села,
Где тебе тревога путь пересекла?

Иль того ты видишь у своих колен,
Кто для белой смерти твой покинул плен?

Нет, я вижу стену только – и на ней
Отсветы небесных гаснущих огней.
1913




«Я научилась просто, мудро жить…»


Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.

Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.

1912




«Здесь все то же, то же, что и прежде…»


Здесь все то же, то же, что и прежде,
Здесь напрасным кажется мечтать.
В доме у дороги непроезжей
Надо рано ставни запирать.

Тихий дом мой пуст и неприветлив,
Он на лес глядит одним окном,
В нем кого-то вынули из петли
И бранили мертвого потом.

Был он грустен или тайно-весел,
Только смерть – большое торжество.
На истертом красном плюше кресел
Изредка мелькает тень его.

И часы с кукушкой ночи рады,
Все слышней их четкий разговор.
В щелочку смотрю я: конокрады
Зажигают под холмом костер.

И, пророча близкое ненастье,
Низко, низко стелется дымок.
Мне не страшно. Я ношу на счастье
Темно-синий шелковый шнурок.

1912. Май




Бессонница


Где-то кошки жалобно мяукают,
Звук шагов я издали ловлю…
Хорошо твои слова баюкают:
Третий месяц я от них не сплю.

Ты опять, опять со мной, бессонница!
Неподвижный лик твой узнаю.
Что, красавица, что, беззаконница,
Разве плохо я тебе пою?

Окна тканью белою завешены,
Полумрак струится голубой…
Или дальней вестью мы утешены?
Отчего мне так легко с тобой?

1912




«Углем наметил на левом боку…»


Углем наметил на левом боку
Место, куда стрелять,
Чтоб выпустить птицу – мою тоску
В пустынную ночь опять.

Милый! не дрогнет твоя рука,
И мне недолго терпеть.
Вылетит птица – моя тоска,
Сядет на ветку и станет петь.

Чтоб тот, кто спокоен в своем дому,
Раскрывши окно, сказал:
«Голос знакомый, а слов не пойму», —
И опустил глаза.

1914




III





«Помолись о нищей, о потерянной…»


Помолись о нищей, о потерянной,
О моей живой душе,
Ты, в своих путях всегда уверенный,
Свет узревший в шалаше.

И тебе, печально-благодарная,
Я за это расскажу потом,
Как меня томила ночь угарная,
Как дышало утро льдом.

В этой жизни я немного видела,
Только пела и ждала.
Знаю: брата я не ненавидела
И сестры не предала.

Отчего же Бог меня наказывал
Каждый день и каждый час?
Или это ангел мне указывал
Свет, невидимый для нас?

Май 1912. Флоренция




«Вижу выцветший флаг над таможней…»


Вижу выцветший флаг над таможней
И над городом желтую муть.
Вот уж сердце мое осторожней
Замирает, и больно вздохнуть.

Стать бы снова приморской девчонкой,
Туфли на босу ногу надеть,
И закладывать косы коронкой,
И взволнованным голосом петь.

Все глядеть бы на смуглые главы
Херсонесского храма с крыльца
И не знать, что от счастья и славы
Безнадежно дряхлеют сердца.

1913




8 ноября 1913 года


Солнце комнату наполнило
Пылью желтой и сквозной.
Я проснулась и припомнила:
Милый, нынче праздник твой.
Оттого и оснеженная
Даль за окнами тепла,
Оттого и я, бессонная,
Как причастница спала.

1913




«Ты пришел меня утешить, милый…»


Ты пришел меня утешить, милый,
Самый нежный, самый кроткий…
От подушки приподняться нету силы,
А на окнах частые решетки

Мертвой, думал, ты меня застанешь,
И принес веночек неискусный.
Как улыбкой сердце больно ранишь,
Ласковый, насмешливый и грустный.

Что теперь мне смертное томленье!
Если ты еще со мной побудешь,
Я у Бога вымолю прощенье
И тебе, и всем, кого ты любишь.

Май 1913. Петербург




«Умирая, томлюсь о бессмертье…»


Умирая, томлюсь о бессмертье.
Низко облако пыльной мглы…
Пусть хоть голые красные черти,
Пусть хоть чан зловонной смолы.

Приползайте ко мне, лукавьте,
Угрозы из ветхих книг,
Только память вы мне оставьте,
Только память в последний миг.

Чтоб в томительной веренице
Не чужим показался ты,
Я готова платить сторицей
За улыбки и за мечты.

Смертный час, наклонясь, напоит
Прозрачною сулемой.
А люди придут, зароют
Мое тело и голос мой.

1912




«Ты письмо мое, милый, не комкай…»


Ты письмо мое, милый, не комкай.
До конца его, друг, прочти.
Надоело мне быть незнакомкой,
Быть чужой на твоем пути.

Не гляди так, не хмурься гневно.
Я любимая, я твоя.
Не пастушка, не королевна
И уже не монашенка я —

В этом сером, будничном платье,
На стоптанных каблуках…
Но, как прежде, жгуче объятье,
Тот же страх в огромных глазах.

Ты письмо мое, милый, не комкай,
Не плачь о заветной лжи,
Ты его в твоей бедной котомке
На самое дно положи.

1912




Исповедь


Умолк простивший мне грехи,
Лиловый сумрак гасит свечи,
И темная епитрахиль
Накрыла голову и плечи.

Не тот ли голос: «Дева! встань…»
Удары сердца чаще, чаще.
Прикосновение сквозь ткань
Руки, рассеянно крестящей.

1911. Царское Село




«В ремешках пенал и книги были…»


Н. Г.


В ремешках пенал и книги были,
Возвращалась я домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
Нашей встречи, мальчик мой веселый.
Только, ставши лебедем надменным,
Изменился серый лебеденок.
А на жизнь мою лучом нетленным
Грусть легла, и голос мой незвонок.

1912. Царское Село




«Со дня Купальницы-Аграфены…»


Со дня Купальницы-Аграфены
Малиновый платок хранит.
Молчит, а ликует, как царь Давид.
В морозной келье белы стены,
И с ним никто не говорит.

Приду и стану на порог,
Скажу: «Отдай мне мой платок!»

1913. Осень




«Я с тобой не стану пить вино…»


Я с тобой не стану пить вино,
Оттого что ты мальчишка озорной.
Знаю я – у вас заведено
С кем попало целоваться под луной.

А у нас – тишь да гладь,
Божья благодать.
А у нас – светлых глаз
Нет приказу подымать.

1913




«Вечерние часы перед столом…»


Вечерние часы перед столом.
Непоправимо белая страница.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68302730) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Распускается цветок винограда,
а мне сегодня вечером двадцать лет.

Андре Терье (фр.).




2


Господи, помилуй нас (фр.).