Книга - Баба Яга и ее внучки Ягобабочки (сборник)

Баба Яга и ее внучки Ягобабочки (сборник)
Лев Иванович Кузьмин


Сказки народов мира (Детская литература)
Сборник поучительных сказок о мальчиках и девочках, а также переложения на русский язык народных сказок с коми-пермяцкого, башкирского, осетинского и других языков народов нашей страны и ближнего зарубежья.

Для младшего школьного возраста.








Лев Иванович Кузьмин

Баба Яга и её внучки Ягобабочки



© Кузьмин Л. И., наследники, 1993

© Кадочников В. П., наследники, иллюстрации, 1993

© Оформление. АО «Издательство «Детская литература», 2017


* * *










Чудесный колокольчик








Баба Яга и её внучки Ягобабочки







При старой лесной дороге в избушке-поскрипушке жила-поживала Баба Яга.

Жила, на житьё своё не плакалась.

Дорога обочь избушки вилась хотя и лесная, но всё же проезжая. И к Бабе Яге нет-нет да какой-нибудь щедрый гостенёк и завернёт.

То, глядишь, в удачливый базарный день купец-молоде?ц тройку здесь остановит, от дорожной пыли-жары передышку сделает, и за эту передышку Баба Яга с него чаем, сахаром, баранками вознаграждение получит.

То на ночь глядя шустрые ребятки-разбойнички в избушку заявятся, и курящая Баба Яга у них крепким табачком разживётся, сделает хороший запас для своей прокоптелой трубочки.

А то вот и на Сивке-Бурке, на славном каурке подвернёт к избушке бравый Богатырь-Витязь. Подвернёт, примется расспрашивать Ягу, не знает ли она, где ему поскорей отыскать раскрасавицу Марью Моревну. И Баба Яга таких наплетёт ему поба?сенок, такую наобещает удачу, что и Богатырь-Витязь чем-нибудь старуху одарит. Либо каким-никаким платочком, либо заместо серьги запасным колечком для Сивки-Буркиной уздечки…

В общем, возле всех этих заезжих да захожих Баба Яга поживала, забот не знала и даже всякую справу да пропитание себе добывать на иной-то манер разучилась совсем.

Ну а если разучилась, то – рано ли, поздно ли – спохватилась.

Сидит как-то раз на крыльце, на скрипучем пороге одна-одинёшенька, из-под ладони на пустую дорогу смотрит.

– Эх! Что-то давненько уж никого нет… Даже колея на дороге стала осинником зарастать… Видно, все мои прежние знакомцы иные пути себе натори?ли; видно, у них ко мне, Бабе Яге, отчего-то весь антирес пропал! У них антирес ко мне кончился, а у меня – чай, сахар и даже табачок… Трубку теперь хоть сушёными, крошёными мухоморами набивай, так ведь горько! Ох, горько! И скушно… Ваня-дурачок и тот перестал захаживать. Не с кем от печали-тоски раз-другой даже перекинуться в картишки!

И сидит Баба Яга, сокрушается, не знает, как поправить дела на старый лад. Глазками моргает, думает: «Поколдовать бы, что ль? Колдовством своим хоть заманить бы к себе пусть и самого никудышного бродяжку-ротозея…»

Но и колдовство у Бабы Яги не получается. Колдовать – напрягаться тоже надо. А за дармовой-то жизнью Баба Яга отвыкла и от любого напряга.

И вот она в одиночестве на пороге охает, да тут вдруг совсем неподалёку, за тёмными ёлками, за седыми пихтами, раздаётся тоненькое-претоненькое и горестное:

– Ау-у!..

Затем ещё «Ау-у!..» и ещё.

Баба Яга так и встрепенулась:

– Заблудился кто-то! А если заблудился, то, значит, мне пригодился! Причём голосов там, похоже, не один, а целых два! И оба, слыхать, девчоночьи… Если ж так, то девчонок мне сюда и надобно!

Поначалу кинулась было Яга к деревянной кряжистой ступе, которая летает сама собой, да вовремя спохватилась, решила притвориться простой старушонкой. Ступу спрятала под крыльцо, побежала в лес на голоса ходом своим.

Бежит, видит: у дремучего пня-выворотня стоят с лукошками, полными ягод малины, две не шибко большенькие девчушки. Стоят, на все стороны смотрят испуганно.

Яга к ним из-за густых ёлок крадучись выходит, этаким ласковым, участливым голосочком говорит:

– Заплутали, миленькие? К дому дорогу потеряли?

Девчушки, несмотря на то что Яга косматая, страшноватая, так к ней и кинулись:

– Ох, бабулечка, потеряли! Ой, пропадаем! Кружим, кружим, не знаем, в какую сторону податься! Если можешь, выручи нас, а то мы тут, в глухомани, так и погинем!

– Не погинете, не погинете… – ещё ласковее утешает Баба Яга. – Поначалу идёмте ко мне в избушку, там и разберёмся, что делать, как быть.

Девчушки, долго не думая, за Бабой Ягой вприпрыжку припустились. Даже за сарафан её держатся. Одни-то в дебрях лесных они такого страха натерпелись, что Баба Яга им теперь кажется чуть ли не родной мамушкой.

А в избушке притворством своим Баба Яга их с толку сбила ещё больше.

Разогрела медный, давно не чищенный самовар, поставила на стол, приглашает к нему девчушек, сама рядом садится.

Рукой подперлась, говорит жалостно:

– Я старушка бедным-бедная. Чаю, сахару, баранок у меня нету… Один голый кипяток… А вы, должно, голоднёхоньки…

Девчушки отзываются дружно:

– Ничего, бабушка, ничего! Мы кипяточком нашей малины заварим, сами этой заваркой подкрепимся и тебя угостим!

Насыпали они из лукошек в чайные чашки малины, заварили кипятком, давай прихлёбывать-пить да Бабу Ягу угощать.

Старуха от вкусной горячей заварки разрумянилась, захотела, как бывало, подымить трубочкой.

Полезла за трубкой в карман юбки, да вспомнила: табаку у неё – тоже ни крошки.

И тут принялась девчонок оплетать совсем.

– Вам, – говорит, – надо, милушки, выбраться из леса, а мне надо выбиться из бедности. И в этом деле вы могли бы мне скоренько подсобить!

– Как это? – удивились девчушки. – Ну как?

– А вот как… Перестали ко мне заглядывать мои прежние знакомцы-кормильцы. Пропал у них ко мне былой антирес. Вы же этот антирес могли бы подновить куда как славно!

– Чем?! – изумились девчушки.

– А вот устройте у меня тут пляс-перепляс! И, глядишь, на такое веселье все мои прежние приятели опять и соберутся. Да мало того что соберутся – завалят меня и вас гостинцами, подарками.

– Ой, бабушка! – отнекиваются девчушки. – Ой, бабулечка! Мы у чужих-то плясать стесняемся.

– Почему – у чужих? – стоит на своём Баба Яга. – Я вас нашла, спасла; вы меня вот уже сколько раз бабулечкой повеличали, стало быть, вы мне тоже теперь совсем как внученьки! Внученьки – Ягобабочки! Мы так прямо и объявим везде: «В избушке-поскрипушке Ягобабочки пляшут! Молоденькие, хорошенькие!» Я сама с вами спляшу, настоящую выходку покажу… А с объявлением пошлём Сороку-трескотуху, она близь и даль облетит, она всем, кому надо, антиресную новость растрещит в два счёта!

Девчушки, как заслышали, что старуха их Ягобабочками назвала, так тут и поняли, у кого они очутились.

– Ой, что ты, Бабка Яга! Ой, что ты! Нам домой надо!

И тогда Баба Яга сказала голосом не умильным, а голосом строгим-престрогим:

– Домой вам без меня не попасть! Даже вот по этой, по здешней дороге! Дорога мною заколдована. Кто по ней без меня пойдёт, тот всё равно обратно в избушку уткнётся. Так что воля вам выйдет только после пляса-перепляса!

Ну а девчушки ведь не знали, что колдовать Яга давным-давно разучилась, и отошли они в уголок, шепчутся:

– Как поступить? Что нам делать?

– А наверное, придётся немножечко побыть в Ягобабочках… Потом, глядишь, Яга смилуется, проводит нас к дому.

– Вряд ли смилуется… Вряд ли проводит…

– Ну, тогда, возможно, нас выручит кто из гостей, которых наприглашает сюда Сорока.

– Вряд ли и это… Но всё же станем надеяться!

Девчушки шушукаются, а Баба Яга тем временем с крыльца, со ступенек даёт срочный наказ давней своей прислужнице – Сороке-трескотухе:

– Облети близь и даль, оповести всех наших прежних знакомцев: есть, мол, нынче в избушке-поскрипушке на что антиресное взглянуть!

Сорока хохочет:

– Ты одно слово говоришь неверно! Надо говорить не «антиресное», а «интересное»!

Яга сердится:

– Больно ты грамотная стала! И вольная слишком… Давай, знай, лети!

Сорока с кривой избяной крыши снялась, полетела исполнять поручение. А Яга к себе вернулась, давай растапливать печку.

Девчушки старухе теперь почти ни в чём не верят, спрашивают с опаской:

– К чему печку-то разжигаешь? Ведь теплынь… Лето… А варить тебе, сама говорила, нечего…

– А для гостей! – отвечает Баба Яга. – Для гостей! Хороший гость, как известно, любит заходить ещё и на огонёк. Я даже к этому случаю придумала подходящую запевку. Вот, слушайте!

Яга схватила с печного шестка чугунную сковороду, железный сковородник, принялась по сковороде бить, греметь сковородником, под грохот-гром прыгать, кричать:

– Эй, гость-гостенёк,
Заходи на огонёк!
Тут за горсть табака
Спляшет Бабка Яга,
А за чай-бараночки
Попляшут Ягобабочки!
Ух-ух! Ух-ух!
Ух-ух! Ух-ух!

Откричала, отстучала Яга, перевела дух, объяснила:

– Под мою запевку и вы будете к гостям выходить… А ежели упрётесь, то сковороду на огне, на самом жару, нагрею да вас и огрею! Поняли?

Девчушкам деваться некуда, головёнками кивают: поняли, мол, поняли…

Тут близко от избушки конь заржал. Яга на порог выскочила – у крыльца на Сивке-Бурке Богатырь-Витязь.

Девчонки его тоже сквозь дверную щель видят, тихонько радуются:

– Вот этот нас и выручит!

А Яга хотела было в сковороду грянуть, свою запевку-зазывалку пропеть, да Богатырь-Витязь говорит:

– Не суетись! Постой! Объясни прямо, о чём таком твоя посланница Сорока трещит везде? Что у тебя тут за новый интерес?

Ну а Баба Яга ему и глазком левым подмигивает, и рукой на дверь избушки указывает, объясняет с развесёлою улыбочкой:

– У меня там – хоро-о-шенькие Ягобабочки!

– Тьфу ты! – так и мотнул досадливо головой Богатырь-Витязь. – А я-то думал, нашлась моя Марья Моревна… В который раз ты меня, Яга, надуваешь! Смотри, вдругоряд попотчую плёточкой!

Крутнул он, щёлкнул витой плёточкой, Сивка-Бурка под ним взвился, и Богатырь-Витязь пропал за елями, за дорожным поворотом.

Тут, всего миг спустя, бубенцы гремят. Подкатывает к избушке на удалой тройке прежний Бабы Яги доброхот, купец-молодец.

Баба Яга вопросов теперь не ждёт, с крыльца, со ступенек зазывает купца во весь голос:

– Эй, гость-гостенёк,
Загляни на огонёк!
Тут за горсть табака
Пляшет Бабка Яга,
А за чай-бараночки
Спляшут Ягобабочки!

Горланит Баба Яга, шумит, а девчушки, глядя в щёлку на купца, вновь надеются:

– Ну, этот-то нас из плена, из неволи уж наверняка выкупит!

Купец же тройку придержал, Ягу выслушал, засмеялся:

– Твой собственный пляс, Яга, мне не надобен! А вот Ягобабочки – это расчуде-е-сно!.. Ягобабочек я ещё не видывал никогда. Покажи мне их, выведи на крылечко.

Баба Яга и нос задрала, и головой в сторону повела:

– Нет и нет!.. Вылазь из кареты, заходи сам! Да прихвати с собой табачку, чая, сахара, баранок.

Купец ладонями разводит:

– Так ведь я нынче не с базара, а ещё только на базар. Это меня с пути-дороги твоя Сорока-трескотуха сбила… И чаю-сахару купить не успел. А с табачком не вожусь вовсе. Я, бабка, некурящий!

– Ну! – обиделась старуха. – Ну тогда, некурящий, ничего не дарящий, на обратном пути Ягобабочек и посмотришь. А задарма они не пляшут!

– Стало быть, ты тоже теперь вроде как деловая? Что ж! Прибыли тебе, успеха да богатства! – засмеялся опять купец да и понукнул коней.

Тройка бубенцами звякнула, сорвалась с места, унесла за собой купца в карете.

– Э-эх! – сказала Баба Яга. – Осталась у меня одна-единственная надёжа – мои самолучшие знакомцы, ребятки-разбойнички… Они хоть и пешие, но прыткие! Они всё равно сюда припожалуют.

Что верно, то верно. На дороге раздаются свист, смех, галдёж. Валят к избушке гурьбой ребятки-разбойнички. По-за ними тянется и Ваня-дурачок в красной рубахе. Где и как он к разбойничкам пристроился – неизвестно. Должно быть, пристал по пути. От Вани особой корысти Бабе Яге ждать нечего, а вот, завидя разбойничков, она так и прыгает.

Прыгает, выпевает:

– Ах, ребятки-гостенёчки,
Голубые голубо?чки,
Тут за горсть табака
Вам спляшет Бабка Яга,
А если есть подарочки,
Станцуют Ягобабочки!

Разбойнички галдят:

– Е-есть! У нас всё есть! Открывай, баушка, шире дверь!

И лезут в избу толпой. И пока они толкались, в узкие, низкие двери пробивались, девчушки от такого шума-нашествия спрятались в самый тёмный угол, за печку.

Баба Яга их укрытие сразу приметила, да ничего пока не сказала.

Разбойнички расселись вокруг стола, по столешнице кулаками стучат, требуют:

– Показывай, бабка, пляс! Показывай и своих Ягобабочек!

– Нет уж! – говорит таким давнишним приятелям своим совсем смело Баба Яга. – Нет уж! Сначала сыпьте на стол табак. А то я без него истомилась вконец… И пока табачка нету, не будет ни пляса, ни Ягобабочек.

– И это резон! И мы с тобой закурим для начала! – говорят разбойнички.

И каждый сыплет на стол по горсти табаку, каждый вертит для себя папироску-самокрутку, а Яга быстро-быстро, даже руки дрожат, набивает трубочку.

Потом она сама и все ребятки-разбойнички от огня, от печки прикурили и так дружно да густо задымили, что девчушки за печкой чихать-кашлять начали.

– Во! – говорят разбойнички Яге. – Теперь знаем, где у тебя Ягобабочки-то спрятаны. Выпускай их оттуда, пусть пляшут!

– Сейчас, сейчас… – говорит Баба Яга, а сама всё дымит. – Сейчас, сейчас… – а сама всё накуриться не может.

Наконец в голове у неё от дыма-табака всё колесом пошло, по половицам она тоже кругами заходила, но чугунную сковороду на печном шестке всё ж нашарила, на огне нагрела, показывает её девчушкам:

– Выходите, пляшите, не то – ух!

Ну а горячей-то сковороды кто не испугается? Испугались и девчушки. Из-за печки выскочили, принялись как попало плясать. Яга сковородой машет, плясуньям подкрикивает всё «ух» да «ух»! От курева она запевку вспомнить не может, только знай твердит приятелям-разбойничкам:

– Ребятки! С вас теперь подарочки! С вас окромя табачку ещё и подарочки!

Да ребяткам – что? Ребятки и такой потехе рады! Табаком дымят, по карманам своим шарят, выкладывают неизвестно как и где добытые монетки-денежки. Хлопают их на стол.








– Вот, – говорят, – заместо подарочков! – И машут девчушкам, под пляс их орут: – Ай, жги, жги, жги! Ай, жги, жги, жги!

Весело в избушке разбойничкам, весело Бабе Яге.

Не очень-то улыбаются только сами плясуньи да совсем приуныл у порога, у дверного косяка Ваня-дурачок. На него, тихого, никто поначалу и не глядел.

Но вдруг Баба Яга на Ваню этак искоса уставилась:

– Ты чего, дурак, не радуешься? Чего стоишь, слёзы утираешь? Тебе ведь тут пляшут безо всяких подарков, задарма.

– Это я от дыму… – отвечает Ваня. – Мне дымом глаза наело. Пойду на крыльцо, чуть-чуть продышусь.

И дверь приотворил, девчушкам как бы нечаянно головой махнул: вы, мол, тоже как-нибудь выбирайтесь на крыльцо. Я вас обожду там…

Девчушки всё поняли, но пока пляшут. Разбойнички «ай, жги!» кричат, Баба Яга ухает. Наконец она устала, плюхнулась на скамейку, сгребла на столе в кучу монетки-денежки, принялась их считать.

Разбойнички смеются:

– Вы нам ещё чего-нибудь весёленькое покажьте… А серебряных кругляшков мы добавим!

Девчушки этак дружно закланялись, закивали, вроде как с интересом к столу привалились, крышку пошатнули, монетки – звяк да звяк! – покатились, посыпались на пол.

Баба Яга, кряхтя и бранясь, полезла за ними под стол.

Девчушки вместо Яги разбойничкам сами говорят:

– Покажем вам весёленькое, покажем непременно… Только перед новым-то выступлением разрешите нам тоже чуть-чуть хлебнуть на крылечке свежего воздуха.

Разбойнички их за настоящих Ягобабочек, за Ягининых внучек принимают, совершенно спокойно говорят:

– Дышите! Пожалуйста! Да только поскорей.

– Мы мигом! – отвечают девчушки.

И пока Баба Яга шарит под столом, они – прыг-скок! – да и за порог.

Ваня у крыльца внизу стоит, их ждёт не дождётся. Девчушки к нему:

– Зачем звал? Отчего в избе плакал?

– По вас я плакал! – отвечает Ваня. – Ведь я вас признал. Вы Дашенька да Машенька из деревни Крашенка. Мне и родители ваши известны. Они – люди честные, добрые, а вы удумали водиться с такой бессовестной компанией. Да ещё перед ней плясать! Если б матушка с батюшкой вас тут увидели, они бы залились слезами горше, чем я.

– Ой, Ваня! – заплакали сами девчушки. – Мы здесь не по своей воле! Мы здесь по обману да по заблуждению.

– Ну, если так… – говорит Ваня, – ну, если по заблуждению, то айдате домой. Я вас выручу.

– Как, чем ты нас выручишь? Ты ведь дурачок!

А Ваня, несмотря на поспешность, даже улыбнулся:

– Это я для тех дурачок, кто меня сам дурней.

Но девчушки и Ване всё ещё не доверяют, и трусят, на избушку оглядываются:

– Если мы с тобой побежим, то Баба Яга нас всё равно догонит… Как только из-под стола вылезет, так и догонит!

– Не? на чем ей будет за нами гнаться… – говорит Ваня. – Мы в её догонятельное приспособление усядемся сами.

И вытаскивает из-под крыльца избушки долблёную ступу – колоду, которая у Бабы Яги летает сама собой. Да ещё и метлу прихватил.

– Не мешкайте! Садитесь! – командует Ваня девчушкам и вслед за ними сам в ступу влез.

– Ой! Лукошки мы наши позабыли! – спохватились девчушки.

А Ваня спешит:

– Теперь не до них… Я вам новые изготовлю, подарю.

И взмахнул он метлой, и деревянная ступа поскакала, подпрыгнула, поднялась над избушкой, над тёмным лесом.

Ступа летит, Ваня метлой полёт направляет, девчушки от нового страха глаза крепко прижмурили.

Когда же глядеть насмелились, то увидели внизу, близко, свою деревеньку Крашенку.

И тут Ваню просят:

– Ванечка, милый, ты в самую-то деревеньку на ступе не залетай. Не то наши девчонки деревенские как ступу завидят, так и впрямь обзовут нас Ягобабочками!

– Хорошо… – говорит Ваня.

И приземлил он ступу от деревеньки чуть в стороне. И оттуда Маша с Дашей домчались до родного дома своим ходом.








А на расставанье они Ване сказали:

– Во-первых, не забывай, Ваня, к нам в гости даже и без новых, обещанных лукошек заходить… А во-вторых, ступу-то Бабе Яге надо бы как-то всё ж вернуть. Иначе получается – мы тоже вроде бы как бы немножко бессовестные…

На это Ваня ответил:

– Будет исполнено! Ступу вернуть легче лёгкого. Её лишь направить метлой туда, куда надо, – и она улетит сама собой. А в гости я к вам приду всё-таки с лукошками. С новыми да расписными. Ведь если дурак что пообещал, то и должно свершиться въявь!

На том Маша, Даша с Ваней-дурачком временно и расстались.



А что было после в избушке-поскрипушке, рассказывать, наверное, и незачем.

Хотя почему же – незачем? Ведь, должно быть, всем охота знать, как стала Баба Яга теперь без Ягобабочек поживать.

А поживать она стала сперва очень трудно.

Разбойничий табачок кончился быстро, денежки она, слетавши в ступе раза два на базар, издержала ещё быстрей. И вот сидит снова одна-одинёшенька, из горячего самовара пустого кипяточку себе наливает, про себя вздыхает:

– Что дальше делать?..

И тут увидела позабытые в уголке лукошки девчушек. Увидела, затылок почесала, говорит:

– Сколь умом ни крути, а никакого иного антиресу мне теперь не придумать, как самой ягоды в эти лукошки собирать! Собирать да ими торговать… Благо, малины-то вокруг избушки в лесу видимо-невидимо!

Как решила, так и поступила. Наберёт ягод полные лукошки, сядет в ступу, к торговому селу поближе подлетит, ступу спрячет в кустах и шагает к базарным рядам. Лукошки с ароматным товаром там выставит на самом на виду и цену за свой товар назначает маленько подешевле, чем у ягодников прочих.

И торг у неё идёт на славу!

И сама она от удачи да оттого, что курево забросила, так вся и улыбается, так вся и светится румянцем. И на базаре никто её Бабой Ягой не зовёт, а все называют именем другим.

Называют так, как окрестил её нынче тот знакомый купец-молодец. Увидел он её со сладким товаром-малиной, увидел, какая она вдруг стала приветливая, вальяжная, да и сам шляпу перед ней приподнял. Приподнял, поклонился и на весь базар громко сказал:

– Ну, теперь ты у нас никакая не Баба Яга, теперь ты у нас – Баба Ягодка!









На вольном просторе







В деревеньке под названием Тёплые Лопушки жила-была вместе с родителями девочка Ма?нюшка.

Родители от зари до зари в поле работали, а Манюшка с братцем нянчилась. Братца звали Егоркой, и был он совсем маленький. Он ещё ни ходить, ни разговаривать не умел.

Манюшка поутру? кашей с молоком братца накормит, щёки ему ладошкой утрёт, а потом из высокой люльки кое-как, через край, его вытащит и обязательно скажет:

– Ну и тяжеленный ты у нас! Прямо не Егорка, а Пуд Иванович… Пойдём-ка, пойдём, Пуд Иванович, на солнышко.

И вынесет Егорку во двор, усадит там у крыльца на мягкую траву-мураву.

– Дальше мне тебя не унести. Здесь погуляем, как мама наказывала.

Да только что это за гулянье: всё во дворе да во дворе, каждый день на одном месте! Егорке, пока он маленький, конечно, и тут не худо, а вот Манюшке скучно. Ей дальше охота. На улицу, за деревню. На весь на вольный простор.

И всё думала она, как бы сделать так, чтобы её желание сбылось. И вспомнила про деревянную тележку. В той тележке Манюшку самою когда-то отец с матерью катали. Она тележку под крыльцом нашла, пыль с неё смела, усадила тяжёленького Егорку в крепкий кузовок.

– Теперь нам обоим хорошо! Теперь я будто лошадка, а ты будто кучер. Поехали!

И они поехали.

Катится тележка по улице, самодельные колёсики скрип да скрип, белая голова Егорки над кузовком торчит.

А деревенские люди, старые да малые, те, которые и в добрую и в худую погоду завсегда дома, из окошек смотрят, кричат Манюшке:

– Ты куда это наладилась? Завёртывай с братцем к нам.

А Манюшка отвечает:

– Нет! В доме-то мы и во своём насиделись. Мы поехали за деревню, за околицу, на весь на вольный простор.

Тогда старые люди принимаются пугать:

– Худо сейчас за околицей, за деревней. Там жара, тишь и никого нету. Там только страшная птица-полудница летает, она вас утащит.

А Манюшка и опять машет рукой:

– Не утащит. Мы с Егоркой не боимся никого, мы бедовые сами!

И вот они едут всё дальше и дальше. Деревенька Тёплые Лопушки за колосьями ржи скрылась, густая рожь повдоль пыльной дороги стеной стоит, не колышется, и никого кругом нет.

Не видать в знойном небе и страшной птицы-полудницы.

– Зря нас, Егорка, пугали. Сейчас вот проедем немного, и начнётся вольный простор. Я знаю, мне отец сказывал.

И тут рожь ушла в одну сторону, дорога – в другую сторону, и очутились они на зелёной лужайке, на высокой го?рушке.

Далеко внизу темнеет меж кустов речной омуток, в нём быстрые молнии рыбок, а за этим омутком, за речкой такое луговое раздолье, что захватывает дух.

– Вот туда нам, под горушку, за речку, и надо бы, – говорит братцу Манюшка, – да боюсь, мне тебя обратно кверху не вкатить… Только нам ведь неплохо и тут!

Что правда, то правда. Над речкой на лужайке, на высокой горушке, весело, свежо. Под тележкой у Егорки кузнечики гремят. Почти по-над самой землёй береговые ласточки вьются. С цветочка на цветок перелётывают мотыльки.

А цветы – жёлтые купавки, клевер малиновый, синие колокольчики – такие яркие, что маленький Егорка лишь завидел их, так сразу в кузовке своём радостно и заподпрыгивал.

– Потерпи! – сказала Манюшка. – Потерпи чуть-чуть! Колокольчики тебе ни к чему: ты их в рот потянешь, а лучше я тебе насобираю земляники. По ополью, по траве она, смотри, какая крупнющая.

И Манюшка стала собирать спелую землянику. Правой рукой берёт, в левую пригоршню складывает. Складывает и на братца оглядывается. А как новую ягодку в высокой траве заметит, то сорвёт её и ласково крикнет:

– Ау, Егорка, ау! Не бойся, я тут.

Егорка думает, что это сестричка затеяла с ним такую игру в прятки, сам у себя в кузовке подпрыгивает ещё пуще, сам пробует тоже сказать:

– Агу-у!.. Агу-у!..

И вот отходит Манюшка шаг за шагом всё дальше, на братца оглядывается всё реже, лишь голос ему подаёт да слушает, как он «Агу!» отвечает. А когда алых ягод набрала полную горсть, то снова аукнула – и ответа вдруг не услышала.

Опять аукнула – и опять не услышала.

«Заснул, что ли?» – подумала Манюшка и выглянула из травы.

А как выглянула, так ягоды из горсти у неё все на землю и просыпались.

Нет на том месте тележки с кузовком, нет на том месте братца Егорки – отвечать там Манюшке некому.

«Неужто птица-полудница пронеслась?» – обмерла Манюшка и кинулась туда, где только что стояла те-лежка.

Но стояла-то она раньше на краю лужайки, над омутком, над речкой, и когда Манюшка заглянула вниз, то и совсем заплакала:

– Ой да что это я наделала!
Ой, сама я во всём виноватая!
Без пригляда оставила братика,
И, видать, покачнулся с тележкой он
Да и съехал под горочку в реченьку…
Вон и прямо следок в омуток,
И волна оплеснула песок!

Сбежала Манюшка на этот песок, встала на колени, смотрит в воду.

А там, под водой, и следа уж нет, там только играют меж чистых камушков пескарики да усатый рак куда-то не торопясь ползёт.

– Рак, рак! – позвала горестно Манюшка. – Куда девалась тележка с братцем? Спо?лзай туда, где поглубже. Посмотри, нет ли там Егорки…

Хмурый рак и усами не повёл, пополз дальше по своему делу.

– Пескарики, пескарики! – взмолилась Манюшка. – Занырните вы на самую глубину! Поищите братца!

А пескарикам хоть бы что, играют себе, меж камешков в светлой воде вьются, будто не слышат.

Тогда Манюшка всей речке кричит, просит её, уговаривает:

– Расплеснись, речка, на две стороны! Верни мне Егорку! Я тебе за него что хочешь отдам!

Но и речка молчит. Бежит она, меж ракитовых кустов струится и даже в ответ не плеснёт уж волной.

И не знает Манюшка, что делать теперь. Села на песок, слёзы платком утирает, кается:

– Плохо я за братиком смотрела, ухаживала плохо. Даже Пудом Иванычем обзывала… Вернись он теперь – я бы его и с рук не спустила, как бы мне ни было тяжелёхонько… Да поздно теперь каяться. Видно, придётся мне и самой в речку нырять.

И только она так сказала, только поднялась, чтобы в речку зайти, а сверху, с ракиты, вдруг голос раздаётся:

– Не выдумывай, не выдумывай! Не? к чему… Не утонул твой Егорка. Говори скорей, что за него дашь. Что речке за него обещала?

И спрыгнула на песок перед Манюшкой Сорока-Белобока – длинный хвост, хитрые глаза.

– Что дашь? Что дашь? Говори быстрей!

– Да всё отдам! Всё! – обрадовалась Манюшка. – Если хочешь, в няньки к твоим сорочатам пойду!

– Нянька нам не нужна, – стрекочет Сорока, – мои ребятки давно по лесу разлетелись. Подари мне лучше платок. Я стара становлюсь, мне солнцем голову напекает.

– Бери! – торопится Манюшка. – Бери да сказывай про Егорку. Где он?

– А вон там… – показывает крылом Сорока. – Плывёт вниз по речке, как на кораблике, в своей деревянной тележке. Если не догонишь, в море унесёт.

Охнула Манюшка, помчалась по берегу. Сорока платок на голову повязала, впереди Манюшки летит, путь указывает.

Да только Сороке по воздуху – легко, а Манюшке по земле – плохо. На пути буераки, шиповник, крапива.

Изожглась она вся, искололась на бегу, а быстрой речки ей всё равно не перегнать.

И опять заплакала было Манюшка, да тут на пути жаркий малинник, из малинника Медведица вылезает. Большая, косматая, вся пасть измазана ягодами.

Манюшка и перепугаться не успела – Сорока сразу к Медведице:

– Выручи, выручи! Помоги речку обогнать. Манюшка тебя чем-нибудь отдарит.

– Чем? – проворчала Медведица. – Я у неё ничего не вижу.

– А передничек? – говорит Манюшка. – Хочешь, передник свой подарю?

Взяла Медведица передник, не спеша примерила, говорит:

– Мал!








А потом подумала, подумала, за ухом почесала, опять подумала да и согласилась:

– Ладно. Сойдёт. Я его дочке Мала?шке отнесу, ей передничек придётся впору. Садись, Манюшка, верхом, поскакали обгонять речку.

Села Манюшка на Медведицу, ухватилась за нечёсаный загривок, и понеслись они вдоль берега по кустам, по чащобам, по буеракам так быстро, что Сорока погналась, погналась было за ними да и опустилась на ёлку, протрещала вслед:

– Дальше одни скачите! Мне невмочь.

Косолапая Медведица ломится через лес, Манюшка пригибается, чтобы её сучками не сшибло, всё поглядывает туда, где за тёмными деревьями речка блестит, и всё просит:

– Скорей! Скорей! А то Егорка в синее море-океан уплывёт.

И вот лес кончился, впереди опять просторные луга, а речка разлилась таким широким плёсом, что почти не видно второго берега. Но виднеется там, на самой середине, светлое пятнышко, и похоже, что это Егоркин кораблик-тележка и есть.

– Матушка Медведица, – просит Манюшка, – ты меня сквозь чащи лесные пронесла, через овраги перенесла, так перенеси и на середину речки. Помоги пригнать Егоркин кораблик к берегу.

– Нет. Всё. Уморилась! – отвечает Медведица. – Поплетусь к дочке Малашке, понесу ей передник. Дальше за подмогой обращайся к дядюшке Журавлю. Вон он, долговязый, востроносый, расхаживает по лугу в своём сером да окоротелом пиджачишке.

Манюшка ёжится:

– Очень с виду строгий он… Его просить – новые подарки дарить, а у меня больше ничего не осталось. Только вот это платьишко, да и то штопаное.

– Подарков нет – поклонись пониже! – буркнула Медведица и устало побрела в лес.

Подбежала Манюшка к Журавлю, поклонилась низко:

– Дяденька Журавль, нет у меня подарков, да всё равно выслушай! Глянь скорее вдаль, на речку, там моего братика Егорку в море уносит…

Не успела она и досказать, Серый Журавль – долгие ноги, вострый нос мигом со своей высоты глянул вдаль на речку и закурлыкал:

– Курлы-курлы! Караул! Где вы, мои ребята-журавлята? Скорей! Сюда! Надо мальчика Егорку выручать!

Взмахнул Журавль сильными крыльями, взлетел над всем голубым простором. К нему, откуда ни возьмись, два серых журавлёнка пристроились. И они полетели на середину речного плёса – спасать Егорку.

Полетели, подцепили кораблик-тележку за края да и к берегу причалили.

Сидит там Егорка живёхонек, здоровёхонек, знай себе агукает, смеётся, а Манюшка не знает, что и делать от радости. То ли братца обнимать, то ли Журавля благодарить. Кланяется она ему опять до земли, кланяется и журавлятам, просит прощения, что нет у неё подарков.

А журавлята свои серые окоротелые пиджачишки одёргивают, сами радуются, прыгают, кричат:

– Да ты что?! Да какие такие подарки, когда братец в море уплывает!.. Ничего нам, Манюшка, не надо, и кланяться нам не надо, мы сейчас тебя ещё и проводим домой!








И они помогли Манюшке докатить братца до са?мой деревни Тёплые Лопушки, а там уж – переполох! Родители с поля, с работы вернулись – волнуются. Вся деревня волнуется. А как только завидели на дороге братца в тележке, да Манюшку, да её долгоногих крылатых помощников, так тут все и бросились к ним.

Мать с отцом даже браниться не стали. Схватили Егорку, давай по очереди целовать его да тетёшкать, а старые да малые деревенские жители обступили Манюшку:

– Ну как? Побывала на всём на просторе? Повидала вольный свет? Каков он?

И Манюшка засмеялась и ответила:

– Повидала, повидала… Он большой-пребольшой, но пугаться в нём нечего. Он – добрый!

И показала на тех в сереньких коротких пиджачишках журавлят, которые в беде ей помогли да ничего за эту помощь с неё не потребовали.




Девушка-Ель







Беда у девушки случилась: умерли почти в одночасье её старые мать и отец.

Распрощалась девушка с ними, затосковала крепко: «Как дальше быть? Ведь после батюшки, матушки у меня братиков, сестёр и тех нету… И выходит, не нужна я теперь никому, да и мне самой жить-стараться больше не? для кого!»

И вот она вздыхает, и вот она горюет! И так в печали своей замкнулась, что ни друзей, ни подруг, ни соседей в деревне почти не замечает, а всё бродит за дворами, за гуменниками в полном одиночестве.

И бродила она так, бродила да и забрела в сумерках поздним вечером на полянку в лес.

А там – тишина, а там – покой. Там лишь высоко над тёмными деревьями горят предночные звёзды да снизу по траве расстилается белый туман.

Встала девушка посреди этой поляны, поглядела, как мягко туман к самым ногам её ластится, послушала здешнюю тишь и прошептала:

– Вот тут бы мне какой-нибудь ёлочкой навсегда и остаться…

Прошептала, прежнее своё повторила:

– Всё равно я не нужна никому. Всё равно мне, девушке, больше жить не для кого.

И только она проговорила это, как вдруг белый туман-то всколыхнулся весь, и из тумана на девушку тёмными, колдовскими глазами смотрит Лесной Дух.

Смотрит не грозно, смотрит участливо, седой головой качает:

– Ой ли? Надо ли тебе в ёлочку обращаться? Смотри, не раскаешься ли потом?

А девушка в расстройстве безутешном Лесного Духа не страшится, девушка говорит:

– Надо! Надо мне стать ёлочкой! И в этом я, нет, не раскаюсь.

И привзмахнул тогда Лесной Дух рукавом туманным, шевельнул бровями лохматыми, сказал тихо:

– Быть по-твоему… Но сначала, девушка, ус-с-сни, ус-с-сни…

И девушка как стояла, так и заснула. А когда проснулась, то видит вокруг себя прежнюю полянку, только полянка эта вся оплёснута теперь утренним, ясным солнышком.

На полянке цветы раскрылись. В траве светлая роса переливается. И девушка про себя, молча, удивилась: «Надо же, какой мне приснился сон…»

И хотела девушка по росе, по траве к дому, к деревне направиться, да вдруг чувствует – ей и одного шага не шагнуть!

Шевельнуться под ветерком она слегка может, а ступить ей ни влево, ни вправо уже нельзя. И поняла девушка, что тот сон её был не сон, что она в самом деле стала зелёной Елью.

Поняла, но и опять не испугалась. Про себя даже подумала: «Вот и хорошо… Вот и буду свой век вековать, буду горе своё горевать здесь в тихом, лесном одиночестве…»

И стоит она, под горячим солнышком дремлет, и ей вроде как становится всё спокойней да спокойней.

Но тут на поляну хмурая тень наплыла, в небе чёрная туча зарокотала, во всю поляну полыхнула молния и заплескал по цветам, по травам проливной дождь.

Выскочил из травы маленький зайчонок. Не знает с перепугу, куда деваться. Ливень его поливает, гром над ним грохочет, зайчик от быстрых молний мечется туда-сюда.

А Девушка-Ель смотрит на него, думает: «Вот ещё один горемыка… Да только что мне до него? Я же ведь решила: мне уж ни о ком нет никакой заботы…»

Но думать она так думала, а сама всё на зайчонка глядит и глядит, отвернуться не может. И вот, хотела не хотела, а стало ей мокрого бедолагу жаль.

Шевельнула она широкой веткой, вроде как подала зайчику знак: иди, мол, скорей сюда… Иди ко мне, малышка, иди!

Зайчик с ходу под ветку – прыг! Зайчик дальше, глубже, под другую ветку – шмыг! И там, в гущине, прижался к сухому, тёплому стволу.

Девушка-Ель слышит стук заячьего сердца, этот стук отзывается в ней самой: «Вот ведь как получилось… Вот ведь… И выходит, если мне теперь не нужен никто, так я-то маленько кое-кому и надобна!»

И сберегала она, укрывала зайчика до той поры, пока гром и тучи не развеяло ветром. А когда всё утихло, то ей даже не захотелось с зайчиком расставаться.








Тронула она зелёной лапой его длинные мягкие ушки, шепнула ему голосом не человечьим, а голосом своим новым, голосом-шелестом, шорохом лесным:

– Нагрянет ещё раз беда – опять беги ко мне. Я снова тебя выручу.

И зайчик шелест её понял, сказал ей тоже по-лесному, по-своему:

– Спасибо, Ёлушка! – А затем и спросил: – Ты всех, что ли, в беде-то выручаешь?

– Тебя первого… – ответила Девушка-Ель. Ответила и добавила: – Но ежели у кого такая надобность тоже случится, то выручу и его.

– Так случилось уже! Случилось! – мигом встал столбиком зайчик. – На лужайке в грозу недавно испугался, заблудился я, а вчера в лесу ещё с вечера заплутал один несчастный паренёк. Он разыскивал кого-то, он аукал кого-то, да никто ему не откликнулся, и он заплутал. Он и теперь тут близко бродит. Ты ему, Ёлушка, помоги!

– Как помогу? Чем? – шелестит Девушка-Ель.

– Подскажи из леса дорогу… А то я сам-то в сторону деревни не хожу и не гляжу – охотников боюсь.

– Подсказала бы… Так ведь я по-человечьи не разговариваю. Паренёк меня не поймёт.

– Поймёт! Всё поймёт! Ты ему, как мне, махни лишь куда надо веткой – и он дальше путь разыщет сам.

И уговорил зайчик Девушку-Ель на встречу с тем пареньком, а привести паренька на лужайку взял заботу зайчик на самого себя:

– Я его хвостиком приманю! Хвостиком, хвостиком и ушками!

И верно. Прошла минута, другая, Девушка-Ель видит: прыгает к ней по траве от лесной чащи всё тот же зайчишка.

И он то коротким своим пушистым хвостиком в траве мелькнёт, то длинными ушками над травой встряхнёт, а вослед за ним, должно быть думая, что это машет кто-то ему платочком, торопится, выбегает из леса на поляну парнишечка. Да не какой-нибудь неизвестный там парнишечка, а совсем и давно Девушке-Ёлушке знакомый паренёк Митя.

И была бы Девушка-Ёлушка такой, как прежде, она бы и рукой взмахнула, и сказала бы Мите: «Здравствуй!», но сейчас она только лишь прошелестела: «Теперь мне и Митя ни к чему… Чего он тут плутает? Чего ищет в лесу возле меня? Он вот и раньше всё вокруг моего дома ходил, да ни единого слова не говорил, не скажет он и в эту минуту мне, Ёлке, ни словечка…»

И хотела она Мите на дальнейший путь из леса веткой указать, но стало ей вдруг снова так грустно, так снова печально, что она заплакала.

Покатились крупные слёзы по зелёным иголкам, будто по ресницам. И одна слезинка упала прямо на щёку Мите.

Замер Митя, глянул вверх, сам себе сказал:

– Что такое? Тучи разлетелись, в небе чисто, а откуда-то вновь упала дождинка…

И вот он стоит, смотрит, а девушкины слёзы с ветки – кап да кап, кап да кап.

И вгляделся в них Митя, и руками всплеснул, схватился за сердце:

– Да ведь это ёлка плачет! Такими же горючими слезами плачет, как плакала по своим родителям моя ненаглядная соседушка, милая девушка Алёнушка! Она плакала, горевала, а я, глупый, её вовремя не утешил… Она в печали пропадала, а я робел, молчал… И вот она исчезла! И вот я по лесу хожу, её, хорошую, ищу, да, видать, напрасно… А если так, если напрасно, то и останусь навсегда под этой печальной ёлочкой. И пускай тут погину, пускай тут пропаду! Потому что без Алёнушки я тоже вроде сиротинушки и никому не нужен!

И едва услыхала Девушка-Ель такие Митины слова, так вся и вздрогнула. Вздрогнула, вскрикнула живым криком:

– Нужен! Раз ты, Митя, меня жалеешь, то нужен! Мне нужен, себе нужен, нам вместе нужен!

И вскрик этот был тоже таким сердечным, что и прозвучал он теперь не просто шумом лесным, а голосом ясным, человеческим.

Ну а если человеческим, то, значит, и всё колдовство пропало.

И стоит перед Митей на полянке не Девушка-Ель, а самая настоящая девушка Алёнушка.

Стоит она, ладонью слёзы утирает, а Митя прийти в себя не может, дивится:

– Ой! Как это я тебя чуть не проглядел?

– Это я тебя, Митя, чуть-чуть не проглядела! Это я сама ещё дома, ещё раньше едва-едва не просмотрела тебя… – говорит Алёнушка.

– Но отчего ж ты плачешь сейчас? Всё по батюшке с матушкой горюешь? – спрашивает Митя.

А девушка Алёнушка отвечает:

– Да… И от этого… А ещё немножко – от счастья. От того счастья, что мы в горе-то этом, Митя, нашли с тобой друг друга. И слёзы у меня сейчас иные. Они, Митя, утешные, светлые!

И она наклонилась и хотела погладить зайчика, но он уж убежал…




Милые братцы







В одной крестьянской семье были старик отец, старуха мать, дочка Марфуша и братья-двойняшки Фома да Ерёма.

Имелось у этой семьи хозяйство – небольшое, но ухоженное. На пашенке славно урождалась рожь, в огородце выспевал всякий овощ, а во дворе стояли добрая коровушка да лошадка.

Ну а в общем-то держалось всё это хозяйство на старике отце. Держалось на нём, потому как в семействе своём он был заботником крепким.

Бывало, на деревне ещё петухи не кукарекали, а он уж в избе всех будит, каждому даёт строгий наказ – кому за что приниматься.

Да ведь иначе и нельзя было!

Дочка Марфуша со старухой матерью и так не упускали любого дела из рук, а вот Фома с Ерёмой нет-нет да на тёплых полатях и проспят. А ежели, случаем, сами и проснутся да ежели никто их не потревожит, то ещё целый час будут зевать да потягиваться.

Вот старик отец их и подгонял! Вот под его крепкой рукой они в хозяйстве-то всё же как надо и поворачивались.

Ну а раз поворачивались, то старик бранил их не очень, даже иногда перед незнающими людьми прихвастывал:

– Важнецкие у меня парни выросли!

Но вот захотелось старику со старухой проведать в одной деревне свою дальнюю родню, и отец Фоме да Ерёме сказал:

– Мы с матушкой ночевать нынче дома не будем. Вернёмся, может, завтра к обеду – так оставляю хозяйство на вас. Управляйтесь по дому, как положено. Да не забудьте, пока стоит вёдрая-ясная погода, привезти с лугов накошенное сено… Ну и, конечно, не обижайте Марфушу! Она, раскрасавица, у нас ещё молоденькая.

Сделал старик такое распоряжение, отправился со старухой по вечернему холодку пеша в путь, по дороге рассуждает:

– А ведь неплохо я придумал, что нашим двойняшкам, Фоме с Ерёмой, дал хоть маленько да поуправляться самим. Годы мои идут на убыль, и скоро придётся решать, кого поставить надо всем домом полным хозяином. И вот как я из гостей-то вернусь да как увижу, который из них постарался получше, так того своим заместником, в семье большаком, и назначу!

Старуха на ходу поддакивает:

– Верно, старик, верно! Или Фому назначишь, или Ерёму… Или Ерёму, а то, может, и Фому…

И с тем старик со старухой дошагали до нужной им деревеньки, остались там ночевать, а дома Фома да Ерёма повели дело на свой на собственный лад.

Перво-наперво они без отца-то проспали не только петушиную побудку, а и всю рассветную зарю. Начали шевелиться лишь оттого, что сестрёнка Марфуша постучала им снизу в полати кухонным ухватом:

– Да вставайте же, милые братцы, вставайте! Мне печь надо затапливать, щи, кашу варить, а дров колотых нету ни полешечка. Вы с вечера обещали, да не накололи, не принесли.

И тут Фома спускает с края полатей босые ноги, потягивается, зевает, смотрит сверху вниз на Марфушу да вдруг и говорит:

– По чьему такому приказу ты подняла шум? Кто тебе позволил меня будить?

– Никто, братец! Батюшки нынче нету, вот и позволила я себе сама. Батюшка оставил нас на хозяйство, а кому да как приказывать, он ведь не говорил.

А Фома уж совсем распыхтелся, Фома на Марфушу этаким генералом уставился:

– Батюшка не говорил, так я скажу! Он не говорил, так я прикажу! Я ведь тебя, Марфушки, старше, и, выходит, я и есть сегодня в доме главный над тобой и надо всем!

– А я кто? – мигом встрепенулся на полатях и братец Ерёма. – А я разве сбоку припёка? Я Марфушки настолько же старше, насколько и ты, Фома, и, значит, я главный тож! А может быть, тебя, Фома, даже чуточку главней!

– Нет, я главней! – упёрся Фома.

– Нет, я! – выходит из себя Ерёма.

И тут пошло-поехало! Некогда братцам за спором дрова колоть, некогда с полатей слезать, и Марфуша не знает, как их помирить. Да ей и самой недосуг. Марфуше надо подоить корову, отправить её к пастуху в стадо, которое давно уж мимо избы пропылило.

А тут ещё, не успела Марфуша управиться с коровой, как вспомнилось ей и про другую заботу – про строгий-престрогий наказ батюшки о сене на лугах.

Глянула она в окошко на совсем теперь высокое солнышко и закричала братцам на полати:

– Ох, братики! Да сколько же можно шуметь, сколько же можно перепираться? Слазьте! Я вам вместо щей парного молока по кружке налью, да и поезжайте скорее по сено!

От молока братцы не отказались, с полатей слезли, выпили по полной кружке.

Выпили, отпыхнулись, Фома Ерёме говорит:

– Иди, лошадь запрягай!

А Ерёма отвечает:

– Надо мной не распоряжайся! Иди, сам запрягай!

И опять они схватились. Опять меж ними дым коромыслом, а время идёт да идёт. И Марфуша вздохнула, головой покачала да и пошла лошадь в телегу запрягать сама.

Пойти-то пошла, и лошадь из конюшни вывела, и хомут на неё накинула, а вот в оглобли не может она лошадь направить никак. Лошадка-то была упрямая, не хуже братцев, и с ней сладить без крепкой руки тоже невозможно. Билась с ней Марфуша, билась – заплакала на весь двор.

А рядом был двор другой. При том дворе жил хороший весёлый парень – Иванушка-сосед. Услыхал он Марфушины горькие охи да ахи, перескочил ограду, говорит:

– Давай я тебе, Марфинька, помогу!

И разом поставил лошадь в оглобли, дугу в гужи заправил, вожжи к узде пристегнул, а потом Марфушу спрашивает:

– Куда это ты в одиночку собралась?

Марфуша сквозь слёзы всё ему объяснила, поведала и про милых братцев, которые до сего часа спорят, а вот-вот строгий батюшка вернётся, и до его прихода надо успеть сено привезти.

Засмеялся Иванушка:

– Не плачь! Сейчас я твоих братцев по сено-то налажу!

Заглянул он в избу, крикнул:

– Эй, мужики! Кто из вас первым по сено соберётся да с ним раньше батюшки домой вернётся, того и станем главным считать. Я сам, как сосед, буду тому свидетелем.

И тут Фома из избы – долой, Ерёма тоже из избы – долой.

И совсем было они запрыгнули оба вместе в телегу, да опять ударились в перепалку: кому вожжи держать, кому лошадью управлять. Ведь каждый желает стать и тут первым, главным.

Глядя на такое дело, даже Иванушка перестал смеяться. Видит он: милые братцы не стронутся с места ни сейчас, ни через час. Выхватил он у них вожжи, вспрыгнул на телегу сам, погнал лошадь вскачь, закричал оторопелым братцам:

– Догоняйте! А если не догоните, то я вашу упрямую кобылу вместе с телегой где-нито на базаре продам! Да и сам не вернусь! Надоело мне на вас глядеть! Надоело таких, как вы, соседей иметь!

Братцы на миг и про спор позабыли. Им не соседа потерять жалко – им лошади жалко. Они всё ж какие никакие, а хозяева.

И пустились они вдогон. А Иванушка, конечно, не на базар правит, а всё на луга да на луга. Так он туда милых братцев на их собственных ногах и доставил. А там он то Фоме на ухо шепнёт, его, Фому, похвалит, главенство ему пообещает, то Ерёме то же самое пошепчет. Вот они у него, друг друга обгоняя, сено-то всё и сгребли, и на телегу навили целый воз.








Ну а на обратном пути заново вожжи делить Иванушка опять им не дал. Он им сказал:





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/lev-kuzmin/baba-yaga-i-ee-vnuchki-yagobabochki-31729719/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.