Книга - Сказки старой Эль

Сказки Старой Эль
Елена Тальберг


В берестяной торбочке Cтарой Эль хранится всего лишь пара бусин да горсть камешков и стекляшек. Сущие пустяки! А теперь потряси её. Что ты слышишь? Дробный перестук? Или голоса былых историй?

Их поведали Cтарой Эль чёрный агат из короны королевны, резная бусина из косы лесного царя, чешуйка золотого дракона, вплавленная в речной камень, и разноцветные стёклышки из витража старого замка.





Елена Тальберг

Сказки Старой Эль





Золотинка в боку


«Ну садитесь, детки, в круг. Тише, тише! Цыц! Не толкайтесь, места всем хватит, а времени и подавно – зимний вечер рано начинается, не одну лучину можно спалить, его коротая».

Мы садились на деревянные чурбачки, расставленные на земляном полу, на котором она уже начертила ивовым прутом круг.

«Бросай ты что ли, Талле. Бросай, посмотрим, что выпадет на этот раз, что останется в кругу».

Талле сжимал обеими руками торбочку и прилежно тряс её, наполняя дом завораживающим ритмичным перестуком. Потом он резко разводил руки, снимая крышку, и рассыпались камешки, цветные стеклышки, бусины, желуди и чёрные сморщенные ягоды. Мы с нетерпением кидались вперёд – смотреть. Едва не сталкивались лбами, елозили потными ладошками по утрамбованной земле. Если выпадал камешек или стёклышко, она рассказывала нам сказки. Ягоды или жёлудь – пела заунывные песни. Бусин было всего две, они выпадали реже всего, и к ним тоже полагалась сказка, только особая – тягучая словно мёд, в ней слова друг за друга цеплялись, не оторваться. Красивые были бусины – резные. Одна блестящая, медная, вторая деревянная…

Но я больше всего любил камешек. Светлый, чуть шершавый, с крошечной золотинкой в боку. Он и выпал в этот раз.

«Молодец, Талле! – она хлопнула в ладоши. – Хорошая история. Эта история, дети, была рождена и согрета под ветром…»




Павле и драконий источник


В тонкой глубокой расщелине было сухо, тепло и бессолнечно. Ветер туда не проникал, свет и подавно. Там была только земля, камни и воздух. Чуть звенящий в лунные ночи. Из этого звона, земли и тепла, сохранённого и подаренного камнями, и родился он. Песчаный дракон западных равнин. Песчаным его прозвали за редкий тускло-золотистый окрас и особое, чуть шуршащее подрагивание чешуи и крыльев в полёте. Дракон был совсем юн и почти ничего не знал о своей сути. Он был первым, случайным творением воздуха, земли и сухого каменного тепла. Дракон властвовал над равнинами и лесами. Но его глаза лишь скользили по граням вещей. Он плохо знал землю, родившую его. Ей он предпочёл воздушные струи и звенящие летние ночи. Он улетал всё дальше и выше, паря на самых крайних ветрах. Возвращался лишь затем, чтобы восстановить силы в источнике, рождённом несколькими днями раньше его. Дракон рос, рос и его источник, вскоре узкая расщелина стала широким и глубоким колодцем, из которого он взмывал в воздух, одним могучим прыжком выбрасывая свое тело наружу. Источник, хранимый драконом, был недалеко от деревянного, из земли выросшего города. Но он был хорошо сокрыт, и люди не знали, ни где он, ни что он такое. А если б даже и знали – силой его могли воспользоваться только крылатые дети земли. Во всем мире было несколько таких источников. Редко они пламя рождали. Всего пять раз раскрылись недра земли для первородных драконов. Два еще дремали – их время не пришло.



Однажды, спускаясь с небес, он увидел на своей земле их – высоких и светловолосых, тонких как былинки. Былинки! В его степях! Они смотрели в небо, прикрывая глаза. Они несли в слабых руках едкую жалящую силу. А его крылья знали лишь остроту воздушных потоков…

Они были людьми. Он – драконом. Первым на этой земле. Рождённым в лунную ночь. В их сердцах горел пытливый огонь жажды странствий. В его – обычное земное пламя. Это единственное, что он взял у земли.

Люди быстро освоили степную землю. Она была им мила и покорна. Она подарила свои просторы и мало что требовала взамен. Люди были ей благодарны и редко смотрели в небо, поглощённые земными делами. Дорогами, реками, травой и листвой. Солнце золотило их волосы, ветер сушил кожу… Они растили своих героев, неспешно творили историю, терпеливо ткали полотно своей хрупкой жизни.

Но настал день, и тихий бреющий полёт разрезал тонкую ткань их дней. Дракон лишь равнодушно коснулся взглядом затерянного в степи селения. Но старшинам этого было достаточно. В дремлющем равнодушии они почуяли угрозу. Более древнюю, чем они сами и даже чем он. Угрозу воздуха – земле.

Люди молча ковали пики и запирали с вечера дома. Но дракон не вернулся, сухой золотой шелест не нарушил тишины небес. Видевшие дракона запомнили тот случайный полёт. Они пытались объяснить другим, что они видели и в чём опасность. Но не могли. Полёт драконий проник прямо в душу, миновав разум и речь.

Город степной рос и ширился. Раздвигалось кольцо стен. Из деревянных – в каменные. Крепчали вместе со стенами и люди степные. Вели дороги к другим городам. Шло время, звенело кольцами…

Дракон далёкие выси любил. Всё реже его земля звала.



Но как хорошо ни был укрыт источник, однажды его тайна была нарушена. Трое путников вышли из города, чтобы найти новый дом. Дорога завела их в скалы. Они давно плутали, пока один, могучий как дуб, не вздумал прорубить дорогу. Камни дробились под его ударами. И они вышли на ровную, заросшую травой и редкими кустиками площадку. Великан продолжал крушить скалы вокруг. От случайной искры вспыхнула трава и открыла идеально круглое углубление в земле, не очень широкое, зато емкое – на тридцать локтей, заполненное сухим трескучим воздухом. Источник был тих как никогда. Дракон недавно был здесь и почти опустошил его. Странники, конечно, этого знать не могли. Старший из них заметил у края пару тусклых песчаных чешуек и незаметно спрятал в карман. Испугаться он не испугался (не из пугливых был), но товарищей поспешил увести, пока глупостей не наделали. И вовремя. Силач, прорубивший ход в скалах, хотел уже было прыгнуть в «яму» и узнать, что там такое…

Из всех троих только Казимир, нашедший чешуйки, запомнил, где то место. Он не стал надеяться на память и нарисовал карту (вывел особыми чернилами на руке).

Миновав драконий источник, путники вышли к Великому лесу, в котором начинались владения лесных людей. Лес были полон жизнью, влагой и солнцем. Он служил надёжной преградой от крылатых бестий. Драконы избегали зелёных массивов. Степь, скалы и крошечные каменные острова, затерянные в морях – вот их стихия.

Казимир унёс тайну драконьего источника с собой. Он смутно понимал, что за место он нашёл, помнил только сухой, слишком разряжённый для человека воздух и золото круглых пластин, чужой жар хранивших. Из этих пластин он сделал для родившихся у него одна за другой дочерей маленькие зеркала. Девочки с детства носили золотые зеркальца на груди на цепочках. И часто смотрели в них, ловя улыбки, взгляды и отражая солнечные блики. Младшая и сама походила на солнечный лучик. Лёгкая, светловолосая, тонконогая. Унаследовала она Казимиров степной дух и волю. Старшая пошла в мать. А жену себе Казимир из лесных взял – тяжёлой волной тёмных волос могла она и двоих укрыть, глаза её, широко распахнутые, зеленью и мёдом манили. Ара всё до капли у матери переняла (только глаза казимировы были – серо-голубые, степные, глубокие). Лара же долго чужой в лесном городе казалась. Лишь золотые зеркала на груди роднили девочек, говорили об их сестринстве.

Казимир своё степное мастерство в леса принёс, был он славным горшечником. Скоро вовсю торговал Казимир с молодой женой. А потом набрал подмастерьев и вовсе разбогател. Дочки росли – ему на радость и гордость. Лесные люди его как будто за своего приняли, жить не мешали и прочь не гнали. Ничего этого он в степях бы не получил. Там горшечников много было, места глиняные, песчаные. И река рядом. А Казимир одним из немногих быть не любил. В лесах он первым был, и это его душу тешило. Но лесником он так и не стал, не знал он ни нрава их, ни обычаев. В доме своём завёл степные порядки, и мало считался с прежней жизнью жены. Она молчаливо терпела, дочек втихую на свой лад растила. Впрочем «лады» эти не сильно отличались. Одни ветру верили, другие – шепоту листвы, одни скот пасли да рыбу ловили, другие лишь собирали да ткали. И те, и другие по земле ходили, родство своё земное помнили и чтили. Земля их кормила. Ветер только невзгоды чинил (но и ему – за силу его – они почёт оказывали).



Казимировы дочки вольными выросли. На двойной лад. По деревьям лазили, силу трав знали, ткали и пряли, года по пням считали, шёпоту лесному внимали, и горшечное мастерство прилежно хранили, ловко их пальцы кувшины да блюда лепили. А выросли всё равно – иными. Ни лесными, ни степными. Сами по себе. «Драконовы» дочки – думал Казимир, любуясь блеском пластин на их груди. Надо бы мне их в степь сводить. Пусть посмотрят на отцово племя. Да и к драконову логову наведаться я не прочь. Так Казимир нечаянно сам себе проговорился о давней затаенной мечте – вернуться, ещё раз услышать сухой треск воздуха в песчаном колодце, ещё раз ощутить древнее заповедное одиночество того места.

Он кивнул дочкам, подзывая их к себе. Старшая, Ара, поморщилась, бросила прясть, подошла, прямо глянула (ей хотелось поскорей закончить работу). Тяжёл был взгляд её светлых глаз. «Неизведанная, чужая душа. Ни здесь, ни там она себе места не найдёт», – подумал Казимир.

– Дочь, собирайся. Завтра в степь идём. Хочу я город вам свой показать. Да и глины лучше тамошней нет. Покажу вам хоть… – Казимир вздохнул, не договорив. – Ларке тоже скажи, – бросил он в спину молча отвернувшейся от него и уходящей дочери.



Лара вернулась поздно, с полной корзиной душистой мелиссы. Матери принесла для отвара. И на сушку, на зиму. Сестра шепнула ей перед сном: «Отец в степь нас ведёт. Вещи твои я собрала. Завтра затемно выходим. Спи…».

Великой молчуньей родилась Ара. Нелёгкий был у нее нрав, тяжело она и слова роняла. Медным звоном они падали. А Ларкины прибаутки да шутки весь лесной город знал, легка была на язык младшая казимирова дочка. И душу имела лёгкую, крылатую. «Ах!» – взметнулась она вся, от сестры новость узнав. Заснуть не смогла. Дрожа от предрассветного холода, выбралась под звёзды, раскинула руки: «Я в степь иду-у-у-у! Земля, встречай меня!»



Шли медленно. Казимир боялся то место пропустить. Сердце сжималось у поворотов. Скалы равнодушно встретили их. К полудню сёстры совсем притомились, уселись прямо на камнях небольшого скального гребня, мрачно жевали лепёшки, матерью испеченные. Ара была в платье – длинная холщовая юбка-солнце, широкие рукава схвачены ремешками у локтей, на голове косынка, скрывающая косу. На ногах – сапожки, мягкие и удобные, она их всю зиму вышивала. Лара сидела, вытянув ноги в узких зелёных шароварах. Крохотные ботиночки и жилетка с капюшоном были сделаны из одного материала, мягкого, как мох, отец купил у заезжего торговца, уж больно Ларка просила. Тканый поясок и повязка через лоб, косы, вольно бегущие по плечам. У сердца зеркальце золотится. Ара, наблюдавшая за сестрой, усмехнулась: «Стручок! Даже глаза и те – зелёные!» Ростом Лара не уступала сестре, но была тоньше, временами казалась совсем девчонкой.

Ара поднялась первой. Попрыгунья-Лара пригрелась на солнце и не хотела шевелиться. «Как ящерица! Есть в ней что-то… драконье», – подумал Казимир, следивший за дочерьми из-за камня.

– Ты потерял дорогу, отец? – Ара спросила в лоб, как обычно.

– Нет.

– Тогда куда мы идём?

«В самом деле, куда я их веду? В драконье логово? В пасть к чудовищу?»

– Я ищу одно место, давно я там не был.

– Что ж ты наугад идёшь? По памяти?

– Нет… Карта у меня есть. Да только то ли скалы сдвинулись, то ли я сам ошибся тогда, двадцать лет назад.

– Покажи карту, – тут же потребовала Ара.

Казимир закатал рукав. На предплечье был выбит тонкий извилистый путь. Ара коротко глянула и, вздохнув сердито, отвернулась. Разве можно в этих смешавшихся линиях дорогу найти? Она была зла на отца за долгий утомительный и абсолютно напрасный теперь путь. Разгневанная она шагнула к сестре, чтобы велеть ей собираться и идти обратно. Но Лары не было на прежнем месте. Она взобралась по скальным выступам довольно высоко и стояла, закинув голову, прикрыв ладонью глаза от солнца.

– Эй! Я не знаю, что мы ищем, но там слева есть какая-то долина. Мы сможем перелезть здесь и спуститься в неё. Она маленькая, совсем крошечная. Это даже не долина, а…

– Слезай! Спускайся сейчас же! – отец и дочь закричали одновременно. Казимир от того, что понял, что именно увидела Лара, Ара же, взбешенная тем, что всё идет не так, как ей хотелось.

Но Лара их не слушала, она смотрела вниз.

– Там что-то сверкает!.. Там… Я спускаюсь, догоняйте!

– Стой! – Казимир рванулся следом.

Побежала и Ара. Юбка не мешала ей, она привыкла в подобном наряде лазить по деревьям и на вершине оказалась раньше отца. Лара уже успела спуститься и сейчас быстро шла, почти бежала к деревьям, окружавшим чахлым кольцом ровную площадку. То, что солнце отражалось не от воды, Лара поняла почти сразу. Но что еще могло рождать такие яркие блики? Ответ ей дало маленькое зеркальце на груди. Гладкое, полированное, золотое. Вмещающееся в ладонь. Точное такое же, что и чешуйки, усыпающие камни вокруг площадки – золотые, медные, янтарные… Лара шла и собирала нагретые солнцем пластины, пока полные котомку у пояса не набрала. Что здесь произошло? Откуда столько?.. Она остановилась перед идеально круглым и очень широким колодцем. Превозмогая тяжесть и тревогу в груди, она шагнула к самому краю. Воздух там дрожал и звенел. И шумел, шумел размеренно, с перерывами–вздохами.

Она опустилась на колени. И в тот же миг навстречу ей рванулись потоки воздуха и взгляд, отчаянно гневный взгляд золотых драконих глаз. Воздушной струёй её опрокинуло на спину, Лара успела увидеть, как что-то огромное, раскалённое, беспощадное пронеслось над ней, рванулось ввысь, покинув идеально круглый колодец, у края которого она замерла.

Казимир и Ара не успели еще спуститься, но видели, как улетает прочь крылатый ящер, как Лара, спасаясь от его жара, сжалась на земле.

– Давно, очень давно не прилетал он сюда… Так давно, что деревья успели вырасти. На камнях, – тяжело уронил гончар в ответ на пристальный спрашивающий взгляд дочери.



В драконьих глазах вся юность и ветхость мира. Драконы не видят – зрят. Говорить не могут. Речи лишены. Их огненная суть все слова сжигает, всё в прах обращает.

И только камни, камни, камни – Лара вела ладонями – всё помнят и знают. И тоже молчат. Они дошли до степного города отца. Но она всё не могла забыть. Она возвращалась. Каждую ночь. Шести часов – от полуночи до утра – едва хватало, чтобы дойти и вернуться. И Лара шла.

То место опустело, остыло. Умерло всё. Погибли деревья, опалённые его дыханием. Сгинули птицы. Только звёзды светили ровно и молча. Лара садилась у кромки и смотрела на них. Она облазила всё камни и уступы, собрала чешую и спрятала. Ей было достаточно той, первой, которую отец принёс. Она всё думала, думала, тёрла ладонь о ладонь и думала: зачем? Зачем отец привёл их сюда? Знал он? Видел то, что она видела?.. Спросить у отца она не смела. Даже сестре не сказала ни слова. Казалось, стоит ей открыть рот, как слова рассыпятся прахом на языке. Он коснулся меня лишь взглядом, но уже изменил. А, может, разбудил то, что давно зрело в груди под золотой пластиной. Его пластиной.

В степном городе они пробыли три дня. На четвёртое утро пошли обратно. Дошли быстро, то место обогнули, миновали. Вернувшись, Лара даже не обняв мать, бросилась в свой дом-шалаш, выстроенный на одном из гигантских буков. Этот дом ей построил друг – высокий скуластый Павле. Она взобралась по брускам, набитым на ствол и ветки, и рухнула спать – за все три бессонные ночи.

– А где Ларка? – только и спросила мать, она не удивилась отсутствию дочери так же, как и не удивлялась ничему в своей жизни.

– Спит, – коротко бросил Казимир.

Ара улыбнулась. Отец прекрасно знал, что она не расскажет матери ничего, а мать ничего не спросит. А вот с Ларой попробует поговорить, когда понесёт ей ужин в шалаш.

У бука мать встретила Павле. Он сидел в подножия дерева и неторопливо втирал масло в крышку небольшой шкатулки – подарок Ларке, не иначе. Мать вздохнула и присела рядом.

– Здравствуй, Павле.

Он поприветствовал как положено – кивком над сложенными на груди ладонями.

– Всё спит она?

Павле усмехнулся.

– Так спит, что и к завтрашнему ужину не поспеет.

– Что с ней, не думал?

– От сна бежала – теперь догоняет.

– Поешь, – мать протянула ему ещё теплую миску. – Всё равно будешь до утра сидеть. А я пойду. Смотри – не пропусти, как проснётся. Спросишь тогда, чьё золото ярче горит – земное или небесное?

Павле на мгновение задержал взгляд и кивнул. Он был высок, крепок и непривычно смугл для лесных жителей. Павле не любил сидеть на одном месте и часто надолго уходил. Говорили, он прошёл весь Великий лес и дошёл до моря. У Лары был браслет и ожерелье из розовых и белых ракушек, но она их не носила – берегла. Руки Павле с плеч до локтей были покрыты тёмно-зелёными и фиолетовыми татуировками. Спина тоже. Лара не успела разглядеть, что именно там выбито. Павле тогда заметил, что она притаилась и наблюдает, и быстро нырнул. А больше никто не знал, что Павле расписал себе тело непонятными узорами. У лесных людей только преступившие родовой закон носили отметки на теле – маленький чёрный крест на внутренней стороне запястья. Первые рисунки на левом плече у Павле появились тогда же, когда и ракушки в шкатулке у Лары. С тех пор его уходы длились все дольше. Но, вернувшись, он неизменно шел к Ларе, и они бродили по деревьям в буковой роще или уходили в Озёрные пещеры. Вот тогда она и подглядела тайну его путешествий. Лара никогда его ни о чем не расспрашивала из гордости – не говорит, значит, не хочет, а просить она не станет. Он дарил ей браслеты редкой, нездешней огранки и серьги-монеты, и обереги, сплетённые из ковыля. Дарил, как правило, молча, но больше он ничего никому не дарил, и Лара считала, что наполнила его молчание верными словами.

Теперь она спала, а он сторожил её сон. Завтра наутро ему нужно было начинать свой путь.

Лара проснулась до рассвета. Приподнялась на руках. Свет едва пробивался в новый день, окрашивая тьму в серый цвет. Она облизнула горячие после сна губы, потянулась. Ночи ей не хватило, но что-то тонкое, как игла, тревожное не давало ей вернуться в затягивающий, оглушающий сон. Косы её расплелись. Лара перекинула волосы на плечо и потянулась за гребнем. Рукоятка его была вырезана и отполирована Павле.

Павле! Она бросилась прочь из шалаша, ноги её так торопливо считали ступени, что чуть не упала, но Павле подхватил. Лара на секунду прижалась к его плечу. Успела! Он был в походном – через грудь ремни сумок, на голове повязка, вышитая ею…

– Я на всю зиму, Лар, – сказал он.

Молча вскинула глаза. Отступила на шаг.

– Ещё и лето не кончилось.

– Мне всю осень шагать, чтобы дойти. А в зиму обратную дорогу не одолею, переждать надо.

Она кивнула. Принялась заплетать волосы, глаз не поднимала. «Тебе идти – мне ждать. Тебе шагать – мне звать. Тебе находить – мне терять».

– До весны, Лара.

Кивнула склонённой головой, почти доплела косу.

Павле усмехнулся, закинул за плечо мешок с плащом. Она ухватила его за руку.

– Подожди. Возьми, – сняла с шеи цепочку с золотым зеркальным диском. – И вернись, – протянула ему золотинку в ладони и подняла глаза.

– Хорошо.

Павле убрал подарок на грудь под ремень. Задержал её руку в своей. Лара усмехнулась, лицо её стало прежним.

– Я спать дальше пойду, устала по степям ходить.

Павле выпустил руку, поправил котомки за спиной.

– Постой. Твоя мать приходила. Спросить велела: какое золото горячей – земное или небесное?

Лара резко вскинула голову:

– Иди, Павле.

Иди. Проводила взглядом. Холодным, колким. Коснулся он того, чего нельзя было трогать. И мать туда же лезет! Не их это! Моё. Только моё. Лара сжала зубы и нехорошо, по-звериному оскалилась. Медленно взобралась наверх.



«Не такой она вернулась. Не такой», – сказала мать, смотря на Лару, сидевшую отдельно от всех.

Сидевшую вольно. Плавно закинула длинные ноги на ветку, вяло откинулась на изогнутый ствол. Вольно и вяло. Лицо нежное, но сухое, выточенное жаром. Волосы подобраны. Руки… Она надела все браслеты и кольца, подаренные Павле. Все. Заковала себя.

«Как придёт – сниму», – Лара обернулась, почуяла взгляд, но мать уже склонила голову, ей не надо этих слов, и так всё знает.

Да что мать – люди видели, что Ларка выцвела и затихла в это лето. Певунья, хохотунья, птичка – всё ушло. Выветрилось, испарилось.. Замкнулась в ожидании, бедняжка. Казимир зорко глядел за младшей дочкой, но если и увидел что, то впервые смолчал. Ара тоже молчала. Она первая заметила, что золотой диск больше не отражает солнце на груди сестры. Тогда она сняла свой и спрятала. Но мать, видевшая всё, на этот раз молчать не стала. «Скоро дожди пойдут. До тех пор живи, как хочешь, но потом в дом возвращайся. Одна – не перезимуешь». Лара согласно кивнула и ушла в свой шалаш. Ни с кем не говорила, словно берегла себя (и все слова) для чего-то грядущего, дальнего. «Не Павле она ждёт. Не его», – говорила мать за ужином, откладывая в миски еду для Лары.

Жар, её опаливший, не оставил следов на коже, лишь душу иссушил. Лара не могла разобрать зов, что звучал, как натянутая струна, как раскаленный в полдень воздух в степи – сухой и трескучий. Она думала – так тоска в сердце поёт, и одно лишь имя жило на её губах: «Павле». Только в нём она видела возможность избежать того, что вырвалось на волю из драконьего колодца. Она терпеливо сносила все недоумения и уговоры. Пусть, пусть говорят, думают, что хотят, как хотят… Я дождусь, он придёт ко мне!..

Лара напоминала бабочку, по ошибке залетевшую в дом. Она посерела, потускнела, губы стянула колкая улыбка. Бабочке воля нужна.

И в десятый день осени она ушла. Сказала, что, мол, за последними травами и кореньями, короб на спину приладила, а сама на западную тропу свернула, что через леса к равнинам и океану вела. На третий день её ухода хлынули дожди. За Ларой никто не пошёл. Мать запретила.

«Она давно ушла. Когда ты её увёл. В свой город увёл, – сказала она Казимиру. – Там она и осталась. Там её и ищи».

***

Он видел только ночь.

Он летел так жадно, что не мог остановиться, и попал на север, во льды. Силы оставили его, ибо источник его был слишком далек и слишком чужд этим каменистым застывшим землям. Он упал. Лежал и видел ночь, видел звёзды, высокие, бесчисленные… Он забывался, и сны его были долгими. И в снах его не было крыльев. Однажды он попытался встать. Звёзды качнулись над головой. Он поднялся и понял, что крыльев действительно нет, есть только неуверенные шаткие ноги. Есть шаги. И путь прочь от звёзд и от холодных бесплодных земель.

Ему непривычны были мелкие сковывающие движения, дыхание – тяжёлое и вязкое. Но больше всего тяготил взгляд, который никуда не ушел. Приближающий, беспощадный, проникающий в самую суть вещей и жизней. Вечно шарящий, жадный. Его собственный драконий взгляд.

Постепенно он привык к телу, утратившему прежний размах, и научился гасить взгляд. Он прошёл льды. И вышел к побережью, за которым начинался Великий лес. А потом степь. И жизнь.

Его утраченная жизнь. Всё еще таящаяся в звенящем в лунные ночи колодце.



Когда зарядили дожди, и лесной город затянуло влажной зыбкой пеленой, Ара часто доставала полированную золотую пластину на цепочке, грела её дыханием и, потерев рукавом, всматривалась в прояснившуюся глубину. Она надеялась увидеть сестру, но зеркальце показало ей только седые волны, стылые волны далёкого моря и человека в лодке, упорно борющегося с ними. Он заслонил лицо от ветра, но кожаная перевязь у него на груди была точно такая же, какую носил Павле… Ара со вздохом накрыла зеркальце рукой. Зима будет долгой. Куда бы он не плыл, обратно придёт не раньше, чем птицы вернутся в леса, не раньше, чем в степи зацветут маки.



Селения уунти не знали ни маков, ни золотых первоцветов сон-травы. Их сила и красота просыпалась зимой. Ледяные жилища, сложенные из гладко обточенных, прозрачных глыб, ярко сверкали на солнце или обрастали мягким инеем в пургу. Нутро их было выстлано шкурами: чем удачливее и опытнее охотник, тем богаче меха в его жилище. На широком ложе, устланном тюленьими и медвежьими одеялами, среди подушек из шкурок снежных собачек уже тридцать лун спал человек. Он был нем и наг. Он вышел из моря. Приплыл с тюленями. Или вынес его на своей спине кит. Или быстрые хищные келпи – духи воды – подбросили скитальца. Многое говорили. Только дочь охотника Мер-ци – Ула – не слушала никого. Она заходила в ледяной дом, стягивала меховые рукавицы и, отогнув край одеяла, клала руку на грудь тому, кого прислал океан. Он дышал мерно, а вот сердце его едва билось, и порой золотом, чистым золотом блестели глаза из-под ресниц…

Когда прошло еще тридцать лун, океан вновь прислал человека. Он пробился сквозь весенние шторма на утлой лодчонке, его руки так сильно сжимали обломок весла, что пальцы еще долго носили отпечаток древесного узора. На груди у него висело маленькое зеркальце, блестящее на солнце так остро, что невозможно удержать взгляд. Странник спрятал его под плащ, но Ула успела рассмотреть – точно так же блестели глаза немого мужчины, что спал в ее доме. Золотом, чистым золотом. Огнём.

– Пойдём, – сказала она тому, кто приплыл.

Он кивнул, сложив руки на груди. Лицо Улы было едва видно за меховой оторочкой капюшона, щёки и нос щедро смазаны жиром. «Принял меня за чью-то жену и мать, а я ему в сёстры гожусь. Ничего! Успеет еще рассмотреть».

– Вот, – указала она на кровать и спящего в мехах человека. – Его отдал нам океан. Он жив, дышит, но его сердце едва бьётся. Он ничего не говорит. И взгляд его обжигает, потому он и спит, прячет его, – добавила она шепотом.

В тёплом доме за толстыми стенами она скинула тяжёлую шубу на пол, сняла рукавицы и плотную унь – островерхую шапку. Чёрные гладкие волосы легли на спину, звякнули колокольчики в ожерелье и очелье. Но странник даже не обернулся.

– Ты говоришь, он нем?

– Нем и наг. Таким нам отдал его океан. Тебя тоже отдал океан. Но ты другой, – Ула склонила голову набок. – Как зовут тебя?

Он наконец обернулся:

– Павле. Павле из Великого леса.

– Пав-ле… А я Ула, дочь охотника Мер-ци.

– Я могу здесь остаться, Ула?

– Да. Мой отец не откажет путнику, – дочь севера чуть помедлила и добавила. – Ты, должно быть, промок и замёрз. Возьми тёплую одежду. Я сама её сшила.

Он снял задубевший от соли плащ, жилет и рубаху. На груди его, плечах и спине бежали узоры. Ула вскрикнула, заслоняя лицо:

– Ты демон!

– Нет, я человек. Не бойся! Я знаю вашу речь, я приплыл сюда на лодке, ты сама её видела. Посмотри, как ветра мою кожу истрепали, – Павле взял девушку за руку и приложил на мгновение к своей покрасневшей щеке. – А вот он… Он – дракон. Попавший во льды, лишенный своего источника.

– Ах! Не человек, нет?.. Кто сказал тебе?

– Вот, – он коснулся зеркальца на груди. – Оно мне все показало и сюда привело.

– Оно, – Ула робко протянула руку к золотой пластине, но так и не коснувшись, отдёрнула, – оно и правда его. Ты знаешь, отчего он всё время спит?

– Он обессилен, его источник далеко, дракон без огня стал человеком.

– Ты тоже… почти как дракон, Пав-ле.

Юноша натянул широкую рубаху, обшитую красными нитками по вороту.

– Нет, я всего лишь драконий хранитель. На моём теле выписаны их пути, те, что ведут к источникам. Чтобы я знал, куда идти, если они забудут… Кому ты шила этот наряд, Ула? – спросил он, проводя рукой по рыбам и солнцу вышитым на груди.

– Тому, кто придёт в этот дом. Но это не он и не ты, – девушка грустно качнула головой.

– Почему же ты дала её мне?

– Чтобы согреть, – девушка снова склонила голову на бок и чуть улыбнулась.

– Спасибо. Ты… Твоя доброта спасла нас.



Больше они не сказали друг другу ни слова. Ула перестала приходить в ледяной дом своего отца. Суровый охотник Мер-ци курил трубку в углу или пел песни ветру у очага по вечерам. Наконец, когда луна снова должна была народиться, он вынул трубку изо рта и сказал:

– На охоту пойду. Когда вернусь, я дам тебе две руки собак. И много шкурок бельков, моя дочь шьёт из них одеяло. Заверни в него спящего человека и уходи. Иди на встречу весне. Спеши.

– Нет, – качнул головой Павле. – Не две руки. Больше. Две и еще два. Дюжину.

– Хорошо! – Мер-ци кивнул и снова сжал ножку трубки зубами.



Дочь севера вышла проводить людей, которых принёс океан. Она долго смотрела им вслед, прикрыв рукой глаза, ветер трепал разноцветные ленты на её островерхой унь – Ула звала весну.










***

Лара знала, что вышла слишком поздно и дождей ей не избежать, но всё равно шла. В три-четыре дня она надеялась миновать Озерные пещеры и выбраться на северный тракт, а дальше… Дальше сердце подскажет, куда идти. Где искать его. Павле.

Он носит золотое зеркальце на груди. Он поможет победить жар, иссушающий душу.

Лара шла. Ночевала в дуплах между висячими городами Великого леса. Пополняла запасы в едва знакомых и вовсе незнакомых семьях. Дни слипались в одну сплошную пелену. А ночью во всех её снах был кто-то огромный, золотой, дышащий огнём. Именно он вел её дальше – от дерева к дереву, от одного города к другому. Его зов, едва различимый в дождь и стужу, был всё-таки сильнее зимнего молчания, постепенно сковавшего лес.

Лара засыпала, свернувшись клубком и спрятав все мысли поглубже. Просыпалась и долго лежала, грея дыханием руки. Надо идти. Поправляла вязаный капюшон, подаренный ей матушкой Шо в городе Старых деревьев – его она миновала три дня назад – натягивала перчатки из шерсти коз, бродящих по далёким степным поселкам, выбиралась из дупла, заваленного доверху палыми листьями и травой. И шла. Это был последний странничий приют. Дальше их просто никто не делал. Никто не ходил так далеко на север. Павле тоже, наверно, шел не этим путём, а плыл на корабле, огибая мысы западных княжеств – как красиво он о них рассказывал! А вот о севере молчал, только подарил ей крохотную костяную дудочку из клыка морского медведя – мо-о-р-жа-а. Павле был на севере всего раз. Что ж… Она тоже посмотрит, как пляшут огни в небе там, где заканчивается мир. Она дойдёт.



Её подобрала семья оленеводов. Сквозь снег, слепивший ресницы, Ларе казалось, что их узкие глаза смеялись вопреки непрекращающемуся ветру. Они в четыре руки втянули её в сани и повезли по широко раскинувшимся полям мерзлых пустошей.

Север дохнул ей в лицо, а она не успела отвернуться.

Но всё же он пощадил её.

В посёлке оленеводов праздновали переход ночи на день, воздух полнился детским гомоном и перезвоном колокольцев – мальчишки и девчонки привязывали ленты с бубенцами к шестам, дверям и даже рогам оленей. Лара выползла из шатра и сидела у стены, привалившись к ней плечом. Лицо ее было скрыто меховым капюшоном. Седая Вэй, наоборот, спустила его на плечи и позволила ветру трепать все её семь косиц.

– Что там? – Лара указала слабой рукой за горизонт.

– Там море. Белое море.

– Небо и море – одно?

– Нет, это снег слепит тебе глаза. Они разные, девушка-лоза, они разные.

– Что там за морем?

– Там льды. Они спят в долгую ночь, а в долгий день движутся. На них живут морские котики, растят своих детёнышей – белых и круглых, как снежные шары, в которые играют наши дети.

– А морские медведи там водятся?

– Медведи?

– М-моржи-и. С большими клыками, достающими до земли.

– Ну насмешила, девушка-лоза! Конечно! Медведи, хо-ха!

– А люди? Люди живут там?

– Да. Они охотятся на котиков и медведей, хо-хо-хо, и ловят рыбу. Ты видела, как наши дети привязывали ленты к шестам? А они привязывают их к своим шапкам, ап-ха-ха, прямо к своим островерхим унь! И зовут себя уунти.

– Уунти, – повторила Лара, всматриваясь слезящимися глазами в горизонт.

Слёзы текли и застилали взор каждый раз, когда она смотрела. Поэтому когда дюжина чёрных точек перечеркнула белое полотно, она не заметила их, и сердце её не дрогнуло – прежний зов, что вёл её, теперь лишь изредка колол раскалённой иглой грудь, шаманка обманула золотой голос, заглушила его своим бубном. Отогнала она и хворь, что терзала Лару всю долгую зимнюю ночь. Лихорадка оставила её, только пальцы на руках и ногах почернели и плохо слушались.

Чёрные точки выросли в пушистых собак, их лаем полнилась долина. Псы стойбища отвечали, сотрясая воздух. Дети бежали навстречу, хохоча. «Гость, новый гость! Что он нам привезёт?» – звенели их голоса.

– Не гость, а два, – сказала Вэй, поднимаясь. – Пойдём, девушка-лоза, поставим чай, достанем мясо, растопим жир.

Лара смотрела, как низкие санки подъезжают всё ближе. Ветер рвал на ней капюшон. Что-то сверкнуло у высокого возницы на груди. И жалом застряло у неё в груди.



В белом коконе пушистых одеял спал человек, его каштановые волосы отливали золотом, а бледную кожу не тронул мороз. Он спал. Слишком крепко спал. Лара стянула с руки меховую рукавицу старой Вэй и потянулась своими черными пальцами к его белому лицу.

– Что это?! – Павле перехватил её руку и смотрел так, словно ему, а не ей нож под сердце вошел.

Лара нетерпеливо тряхнула головой и сбросила его цепкие пальцы.

– Пусти! Это зима меня покусала. Шаманка сказала, если не отпали, то заживут теперь… Кто он, Павле?

– Он… Он дракон. Я везу его на юг.

– Да, – Лара прикрыла глаза. – Ему надо в степь. К тому колодцу, который разыскал мой отец, оттуда он принёс нам золотые зеркальца…

– Ты знаешь об источнике?!

– Я видела его. И с тех пор нет мне покоя. Ах, Павле, если бы ты не ушёл!

– Отчего же ты мне не сказала?

– Не хотела делиться.

– Но зеркальце отдала!

– Это чтобы, он совсем меня не сожрал, этот жар, беспощадный жар… Впрочем, я и сама тогда не знала, но отдала.

– Оно вывело меня на север, к океану. Там он ждал меня.

– Тебя? Меня он звал! В каждом сне, шептал и жалил, песком шуршал… Я почти дошла, почти нашла его! А ты…

– Я драконий хранитель, Лар. Драконы приходят в мир из тех самых колодцев, что вы с отцом случайно отыскали. Если дракон оторван от своего источника, слишком долго не был в нём, его силы кончаются, он может погибнуть. Этот залетел во льды, подняться не смог и обернулся человеком. Уунти приютили его. А я должен вернуть его в источник…

Они замолчали стоя у саней. Вокруг бегали и кричали дети, вертелись собаки, выпущенные из упряжи, но еще не получившие еду. Хлопал на ветру откинутый полог шатра старой Вэй – не берегла шаманка тепло, другим были заняты её руки.

– Когда он снова станет драконом, он уйдёт из моих снов?

– Да, – пальцы Павле сжались, стискивая рукоять хлыста, которым он погонял упряжку. – Навсегда.

– Эй, дети! – Вэй появилась в проёме шатра и поманила их. – Заходите. Идите в дом. И его заносите.

В шатре она вручила Павле огромную миску с обрезками и потрохами и отправила кормить собак. Вдвоём с Ларой они склонились над лежанкой, на которую Павле опустил спящего.

– Ай-вэй, – тихо вздохнула шаманка. – Вам надо спешить, дети. Его время утекает быстрее, чем солнце топит снег весной. Но не бойся, девушка-лоза, – она посмотрела на Лару, чье лицо похудело и истончилось почти так же, как и его. – Вы успеете. А теперь иди пей. Вон там в котелке, у очага. Тебе сварила. Чтобы сны твои были ровными, как снежное полотно за стеной.

Всю ночь стучал бубен, выверяя стук сердца спящих и неспящих. Павле сидел у очага и вырезал из бруска ложку, подарок для старой Вэй.

А на утро они ушли. Умчались по белым полям.

Лара стояла позади, держалась за кожаную перевязь на груди Павле. Человек-дракон спал.

Они ночевали крошечном шатре из шкур, который натягивали на сани, спали так тесно, что дыхание смешивалось и сны переплетались. Отвар шаманки не помогал, скоро Павле и вовсе вылил в снег прокисшую жидкость. Каждое утро, встречаясь глазами с Ларой, Павле видел, как все больше шальных золотых искорок пляшет в них. «Мы успеем», – твердил он. Лара улыбалась в ответ и ни разу не сказала, какими были его глаза. Дракон ворочался в шкурах, всё чаще размыкал ресницы и беззвучно шевелил губами – просил пить. Лара топила снег в ладонях и давала ему, не сходя с саней. Павле щёлкал кнутом над ушами собак. Они мчались дальше.

Когда перед ними стала стена Великого леса – хвойные великаны и древние секвы выстроились у границ – Павле разрезал упряжь, отпустил собак.

– Не бойся, они доберутся обратно. Или станут жить сами по себе.

Лара собрала их небогатую поклажу, а он взвалил спящего человека себе на плечо. Дракон не любил лес, отчаянно жмурился и скалил зубы.

– Пойдем, Лара, – свободную ладонь он протянул ей, и она, подумав мгновение, всё же вложила свою увечную руку в его.



Лесные люди вели их по подвесным мостам и по земным дорогам, среди проталин и первых робких ручьёв. Дракон щурился, и от нестерпимого блеска его золотых глаз в сердцах рождалась тревога, повинуясь его нетерпению, люди спешили, суетились, но всё чаще спотыкались. И в один день Лара не выдержала и завязала ему глаза своей вышитой головной повязкой, совсем старой, поблекшей, но всё еще хранимой – в память о доме. «Спи, дракон, – шепнула она. – Не смущай наши сердца, тогда мы успеем в срок». Он зло зашипел в ответ, но был слишком слаб, даже руки не мог поднять.



– Как ты стал драконим хранителем, Павле? – спросила она, когда до родных мест оставался последний переход – они ночевали у Озёрных пещер.

Он аккуратно снял с шеи цепочку с золотым зеркальцем, провёл пальцем по краю пластины и осторожно положил на землю, возле костра. Затем достал из поясной сумки нож деревянную заготовку, которую начал выстругивать.

– Когда я в первый раз прошел Великий лес до конца, я вышел к океану, нет, не к тому стылому и в льды закованному – я вышел на западное побережье. Там бегут могучие реки, пашни золотятся колосьями, в садах растут тонкие деревья, они все увешаны плодами – яркими, круглыми – и ягодами. Там птицы поют иначе. Туда они улетают, когда наши леса сковывает зимняя стужа. Там мне, жадному до любого знания, встретился старик. Впрочем, он был ещё не слишком стар, но уже совершенно сед. Я вырезал ему шкатулку и чинил перья, он всё писал и писал, тогда я попросил научить меня тем странным символам, что он рисует на бумаге. Он долго молчал, много дней. Но каждый раз смотрел так, словно насквозь меня иглой прошивал – так сапожник кожу с подошвой соединяет. А когда решил – годится, мол – то сразу и обучил всему, что знал. Он был драконим хранителем. Его звали Сор… Он рассказал мне, что у каждого дракона – а всего он видел трёх на нашей земле – есть свой источник. У изумрудного – далеко на юге, в скалах, где шумят водопады. Этот дракон любит море и не боится влаги. У чёрного – ещё дальше, за морем, на островах. Но всё же он долетает и до нашего побережья. А у песчаного, – Павле понял голову, – в степи. Среди моря трав. Сор разыскал тот, что среди водопадов, и степной. И нарисовал карту. Иглой и краской он начертил её на моём теле.

– Зачем? – ахнула Лара.

– Затем, что бумаге он не доверял. Он сам по крупицам собирал знания, оставленные прежними хранителями драконов, и многое, увы, было утрачено – бумага истлела, таблички разбились и стёрлись…

Лара сердито тряхнула головой.

– Хранители драконов! Хранят ведь то, что нуждается в защите. А от кого их хранить? От чьей силы? Они же непобедимы…

– От них самих. Залетев далеко, дракон погибнет без источника. Ты же видела, каким он стал.

– Видела, – тихо ответила Лара и, склонив голову, уставилась в огонь. – Видела, каким он был, – ещё тише добавила она.

– Расскажи, – попросил Павле, стряхивая стружки на землю.

– Нет! Павле! – она схватила его за руки, отбрасывая и брусок, и нож в сторону. – Если он вернётся к источнику, он погубит нас всех!

– Ему нет дела до нас.

– Вот именно! Дохнёт – и никого не станет. Он ненавидит нас, я чувствую, как его злоба горит.

– Он зол от голода и тоски. Тоски по своему полёту, по своему телу.

– Я тоже, – сказала она, поднимаясь. – Я тоже очень зла, Павле. Я не хотела, но я увидела его. Увидела его полёт, собирала чешую на его источнике. И это уже изменило меня. Когда… когда он обернётся и улетит, что станет с нами? Мы сможем стать прежними?

– Не знаю, Лара. Но скажи мне, – и себе! – если он не обратится, если умрёт здесь, не достигнув источника, мы сможем вообще жить? Зная, что не сберегли красоту, опасную, равнодушную, но выпущенную в этот мир наравне с нами. Скажи, Лара?..



«Ах, сестра, никогда ты не следишь за своими словами! Никогда! – Ара накрыла зеркальце ладонью. – Если хочешь погубить дракона, молчи. Так будет верней. Только ты и так погубишь его, малышка, когда приведёшь в наш город. Отец поймёт сразу, что совсем не хворого странника провожает Павле в степь. И не пустит. А мать поймёт еще больше, она и людей поднимет, чтобы засыпали они колодец, камнями закидали. Погубишь дракона, а свободу не обретёшь, сестричка, нет. Да ты и не хочешь губить!

И я не хочу. Поэтому и поспешу вам, глупцам, навстречу».



Ара успела. Её короткие, красиво вышитые сапожки порвались о корни и сучья просыпающегося леса, и она сбросила их, порвались и чулки. По стылой земле, по ледяной воде шла она. Человек-дракон чуял её шаги, всё беспокойней становились его сны.

Павле с помощниками только-только переложили его на носилки, как ярко-золотым блеснуло между берез, и на поляну вышла Ара. Дыхание её совсем сбилось, она долго и отчаянно бежала.

– Сестрица! – Лара бросилась, чашки по талому снегу разметав.

Ара опустилась прямо на землю. Косынку она потеряла, коса тяжелыми кольцами спустилась с затылка на грудь.

– Вам нельзя… нельзя идти в город, – выдохнула она.

– Нельзя? О чём ты? Как ты узнала? Как ты нашла нас?!

– Вот, – Ара нетерпеливо потянула за цепочку и оборвала её, – оно мне показало всё… весь ваш путь. И его… Его тоже. Того, кто спит, золото глаз скрывая.

Лесные люди, пришедшие с ними к озёрам, недоумённо взирали – о ком она?

– Молчи! – Лара змеёй бросилась к сестре и ладонью ей рот накрыла.

Но Ара легко сбросила её руку.

– Будто не знаешь, что лишнего не скажу. Надо прямо в степь идти. Другим путём.

– Каким? Как мы родной город обойдем? Отец вел нас от него, я другого пути не знаю…

– Он знает, – Ара сердито ткнула пальцем сестре за спину. – Твой друг закадычный.



В степи бежали-звенели ручьи, мягко сочилась влагой земля. Ох, тяжко было по ней идти, увязая. Но они шли. Втроём. Сменяли друг друга на носилках. Лара песню на дудочке костяной насвистывала, вторя жаворонкам в поднебесье. Ара молча шагала, терпкой болью отдавался каждый шаг. Устали ноги, руки гудели от тяжкой ноши. Дракон совсем ослаб – спал глубоко, дышал рвано…

Степной колодец встретил их тишиной. Лишь у самого края едва слышно звенел воздух, угасая.

Павле опустился на колени у носилок, распутал ремни, схватывающие спящего на груди и в коленях. Сбросил серые влажные шкуры. Поднял его нагого, белого, в сетке голубых жил и вен. Каштановые волосы у него отросли до плеч и вились золотом на концах.

– Ты же не бросишь прямо туда его? – Лара подскочила, схватила за руку.

– Он не разобьётся.

– Там камни!

– И воздух, жаркий воздух, нагретый солнцем. Это его колыбель, Лара. Отойди.

– Подожди! – она всё же кинулась вперёд и столкнула в колодец некогда белое пушистое одеяло. – Может, всё же на верёвках спустить?

– Нет, – Павле мягко качнул головой и ступил к краю.

Он размахнулся и бросил легкое безвольное тело в поток сухо звенящего воздуха, поднимающегося из глубин. Тишина на миг стала звонче, но осталась тишиной. Один удар сердца, другой и третий. Не сговариваясь, трое людей подползли к краю и заглянули внутрь.

Он лежал, свернувшись клубком, прижав колени ко лбу, лицо его скрывали разметавшиеся волосы и край мехового одеяла.

Лара взвыла тоненько, кулак кусая:





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/elena-talberg/skazki-staroy-el/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.