Книга - На берегах Северной Двины

На берегах Северной Двины
Денис Владимирович Макурин


Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова
«На берегах Северной Двины» – сборник историй о Русском Севере, о сильных людях, живущих в этом суровом краю, об их образе жизни, смекалке. В сборник вошли две повести и удивительная сказка «Ровдина Гора», завораживающая своим словом, слогом и очаровывающая самобытным юмором. Книга Дениса Макурина получилась яркая, интересная, словно пропитанная северным морским ветром и духом свободы.

Повесть «Ледяное море» рассказывает о подростке, оказавшемся на судне, идущем на рыболовецкий промысел. События происходят в XVII веке, и суровая действительность, окружающая юного героя, удивляет и впечатляет мальчика. Он вместе с командой моряков встречается с шаманом, находит бивни мамонта, добывает и заготавливает моржовый жир и треску. Он учится вести рыбацкий корабль, разбираться с парусами, осваивает навигацию и начинает понимать морские карты. Юноша проходит через тяжелые испытания холодом, голодом и болезнями. Его дух закаляется, и мальчик становится мужчиной.

Входящая в книгу повесть «Чудо над градом архангела Михаила» переносит читателя в ХХ век в послереволюционный Архангельск, во времена гонений на православную церковь. Заводится уголовное дело в связи с событием, свидетелями которого стали местные дети: они видят явление Богородицы, предвещающей испытания веры и силы духа. Даже после страшных допросов они остаются верны себе и друг другу, не предают дружбу и говорят только правду.

Для среднего и старшего школьного возраста.








Денис Владимирович Макурин

На берегах Северной Двины



© Макурин Д. В., 2022

© Акишин А. Е., иллюстрации, 2022

© Рыбаков А., оформление серии, 2011

© Макет. АО «Издательство «Детская литература», 2022













О Конкурсе


Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почётным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.

В августе 2009 года С. В. Михалков ушёл из жизни. В память о нём было решено проводить конкурсы регулярно, что происходит до настоящего времени. Каждые два года жюри рассматривает от 300 до 600 рукописей. В 2009 году, на втором Конкурсе, был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ».

В 2020 году подведены итоги уже седьмого Конкурса.

Отправить свою рукопись на Конкурс может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.

Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его подростковом «секторе». Их отличает актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной проблемой многих произведений является нравственный облик современного подростка.

С 2014 года издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-листы конкурсов. К началу 2022 года в серии уже издано более 50 книг. Вышли в свет повести, романы и стихи лауреатов шестого Конкурса. Планируется издать в лауреатской серии книги-победители всех конкурсов. Эти книги помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.

Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.









Чудо над градом архангела Михаила








Вступление. Наши дни







– Мам! Ну мама! Можно я тоже пойду?!

– Пересиди дома, сынок. У тебя температура, не хочу, чтобы ты разболелся.

– Но мне скучно, мам!

– Так ты займи себя чем-нибудь – не маленький уже.

– Ну и чем? Электричество отключили, у смартфона батарейка села.

– Книгу возьми. Почитай!

– Не люблю читать.

– Смотри, что у меня есть.

– Старьё какое-то.

– Игоряш, это тетрадь твоего прапрадеда. Он тут свои воспоминания описывает.

– Про то, как он маленький был, что ли?

– Про чудо! Про то, как Богородица детям явилась. Это в тысяча девятьсот девятнадцатом году случилось, сто лет прошло, твоему прапрадеду Серёже тогда было как тебе сейчас.

– Ну, если как про меня сейчас, тогда можно, – ответил Игорь, нехотя взял распухшую и пожелтевшую от старости тетрадь и начал читать…




Глава I. Явление Богородицы


Помнится, мне тогда было всего двенадцать лет. Жили мы в Архангельске, на Новгородском проспекте. Папа был бондарем[1 - Б о? н д а р ь – ремесленник, делающий бочки.] и пропадал в мастерской, мама шила на дому, а я с нашей рыжей собакой Альмой слонялся целыми днями по улице. До школы оставался ещё целый месяц, когда с нами всё это произошло.

Третьего августа тысяча девятьсот девятнадцатого года мы играли в «плешь» около дома Перешневых. Рядом крутилась моя Альма. Водящей всё время оставалась Галя Зеленина: она была самая маленькая среди нас, Галчонок одним словом, и, как бы она ни старалась, у неё ничего не получалось.

Для игры в «плешь» девочки сшили специальный мешочек из лоскутков, а чтобы он лучше летал, набили его всякой чепухой: нитками, бусинами, горохом и ватой.

Играя во дворе, мы разбегались в разные стороны, Галчонок пыталась попасть в кого-нибудь этим мешочком, а Альма подвывала и подлаивала нам. Иногда ей удавалось схватить наш мешочек, она немного отбегала в сторону и начинала рвать его зубами. Мы всей гурьбой кидались на Альму, отнимали нашу погрызенную ценность и отдавали Галчонку.

Играли мы так очень-очень долго и даже изрядно подустали к тому времени, когда началась гроза. Как только на дорогу упали первые капли, Альма забралась под дом. Через минуту чухнул настоящий ливень, и мы тоже прыснули в укрытие. Забежав всей гурьбой на крыльцо Перешневых, мы расселись на ступеньках под козырьком. Дождь то бил со всего маху куда придётся, то чуть затихал, то с новой силой шлёпал по лужам пузырями.

– Что же это делается, когда ж кончится? – как-то тяжело выдохнул Витька.

– Дош-ш-ш? – на всякий случай спросил я, посмотрел на Витьку и понял, что сморозил глупость.

– Война эта! Вчера белогвардейцы Лёнькиного папашку арестовали… – Витька пригнулся к земле, подобрал камешек и швырнул его в лужу.

– И Алькиного брата! – вполголоса сказала Галчонок.

– Каждую неделю кого-нибудь арестовывают, – буркнул Витька.

– Тебе-то что?! – вмешалась его старшая сестра Эмилия. – Учись знай!

– А ты не встревай в мужской разговор! – осадил её Витька.

– Ишь какой! Тоже мне! – фыркнула Оля Зеленина. – Мужики нашлися: от горшка – полвершка!

– Кулик невелик, а всё-таки птица! – с восклицанием вытолкнул я Олю под дождь.

– И что будет, когда Красная армия придёт? – продолжал Витька.

– Снова аресты, что ж еще, – еле слышно ответила младшая сестра Витьки Валентина.

– Так, может, пулять перестанут… – вздохнул Витька.

Не успел он договорить, Ольга вдруг выпрямилась, вытянулась, подняла правую руку к небу и затараторила:

– Ой, ребята, что делается! Скорее! Скорее сюда! Глядите-ка! Кажись, Пречистая Богородица на нас смотрит…

– Что опять брешешь-то?! – не поверил Витька.

Дождь почему-то перестал барабанить по крышам и пузырить лужи. Из-под дома выбралась Альма, подошла к Оле и завиляла хвостом. Девчонки высыпали с крыльца и тоже посмотрели на небо.

– Глянь-ко, на небе-то и правда Божья Матерь с Младенцем Иисусом Христом! – удивилась Валя. – Точь-в-точь как на иконах в нашем храме, только здесь Она во весь рост и светится.

– Мальчики, идите к нам! – позвала Галчонок.

– Ага! Так мы и поверили! – огрызнулся Витька.

– Серёжа, ну его! Поди, посмотри! – Юля взяла меня за руку и потянула с крыльца.

– Идём, Витьк, глянем, што ле? – И я мимоходом толкнул Витьку в плечо.

Когда я оказался под открытым небом, то не поверил своим глазам: это была не икона, но что-то, не знаю что. Квадратное, большое, как картина. Хотя нет, наверное, всё-таки икона, только какая-то живая и очень большая, мне даже не пришлось искать её глазами. Всё это чудо было прямо над нами. В облаках парила Божья Матерь, она простирала руки над городом, её сине-голубого и серого цвета одежда слегка переливалась и волновалась на ветру, вокруг головы было свечение, а на коленях сидел Младенец.

Я замер и не знал, что сказать. Девочки тоже умолкли, и даже Оля перестала трещать как сорока. Альма отчего-то прижалась к моим ногам. Мы просто стояли и смотрели, как Младенец Иисус Христос благословляет нас. Он был одет в белые светящиеся одежды, над головой у Него сиял и переливался круг, а от круга во все стороны шли светлые лучи. Мы не могли разглядеть лица Спасителя, но различали, как Он часто двигал руками, а потом сделал движение правой рукой, как благословляют.

В это время вышел и Витька, он тоже взглянул на небо и увидел Царицу Небесную и тоже замер. Мы все стояли и не шевелились, нам не хотелось говорить, не думалось бежать. Мы лишь ощущали свет и тепло в груди и как будто грелись от него. Когда икона начала расплываться, Витька вдруг рванул домой. Через открытые окна мы слышали, что его родитель ремонтировал сапоги, он стучал молотком по гвоздикам и, видимо, прибивал каблук. Тук! Тук! Тук! – доносилось из окна. Тук! Тук! Потом раздались шаги по комнате и Витькин голос:

– Тятя, идёмте! Да оставьте же! Идёмте на улицу! Скорее! Скорее! Вы должны видеть это диво!

Через мгновение Витька показался на крыльце, а за ним и отец. Они спустились, подошли к нам и взглянули на небо. Но икона к этому времени уже полностью растворилась. От неё остался только голубой след, как будто прямо с нашего проспекта начиналась бесцветная радуга. Мы все так и подумали, что вблизи радуга именно такая: прозрачная, лёгкая и голубая.

Витькин папа, Андрей Алексеевич, расстроился:

– Э-э-эх, Виташа! Что хоть было-то?

Но Витька не смог объяснить, а может, не захотел. Наверное, он подумал, что и так должно быть понятно. Андрей Алексеевич вернулся в дом. Мы тоже не стали больше играть. После увиденного каждый ощутил божественное присутствие. Что-то трепетало в груди, как маленькая птичка, и это чувство, это волнение было такое явное, что мы не осмелились заговорить друг с другом об этом. Молча и почему-то боясь встретиться взглядом, мы просто разошлись по домам, каждый со своими мыслями, но думая об одном.

На следующий день я всё ещё чувствовал себя точно так же. И даже мама заметила, что со мной что-то случилось. Родители всегда чувствуют, когда у их детей что-то болит, и даже там, где никому не видно, – в душе. Она подошла, положила свою руку мне на лоб и сказала:

– Ты сегодня смурной какой-то, сам на себя не похож: не шалишь, не горланишь, даже Альму не покормил. Не заболел ли?

– Всё ладно, мамушка. Я просто…

Но мама всё равно догадалась, она усадила меня на стул и стала расспрашивать:

– Серёжа, расскажи, что делается? Что у тебя стряслось? Натворил чего? Или приболел?

Мне казалось, что моё переживание личное и нельзя его рассказывать, но мама не отступала, ещё и Альма подошла, лизнула мне руку, от этого мне стало трудно дышать, в горле что-то защемило, глаза защипало, и я уже не смог удерживать предательские слёзы. Я всё рассказал. Мама прижала меня и погладила по голове:

– Ну что ты плачешь, дурашка? Эту радость надо нести людям.

Альма улеглась рядом и начала бить хвостом. Она то и дело заглядывала мне в глаза и будто бы тоже говорила: «Молодец! Не надо всё в себе держать».

Витька с сёстрами ещё вечером рассказали о видении Богородицы своим домочадцам, их матушка – священнику. Через три дня к нам в гости пришёл настоятель храма, расспросил и записал всё, что я видел. Постепенно переживания и волнения исчезли. Никто из нас не говорил больше о явлении Богомладенца и не договаривался держать его в тайне, просто само так получалось, что не нужно было об этом говорить, и всё.




Глава II. Перед Рождеством


С Витькой я познакомился ещё позапрошлой зимой, это случилось за два дня до Рождества. Мама студень варила, разливала его по тарелкам и выносила в холодный коридор. Я сидел дома и смотрел в окно, как ворона мерила шагами сугроб, а около неё наша Альма кость грызла, да и не очень даже около, шагах в трёх. Разлохмаченная ворона, с торчащим вбок пером, шла себе на уме, шла по снегу: хрук, хрук! Шла, считала шаги: «Один, два, три…» А наша Альма на неё одним глазом посматривала, и ей вдруг смешно сделалось, какая каркуша взъерошенная и как она деловито вышагивает, будто настоящий Наполеон.

Альма улыбнулась, кость отложила в сторонку, голову подняла и всё смотрела, смотрела. А ворона шла и шла в своей птичьей задумчивости: «Пять, шесть, семь…» Она, наверное, и сама не поняла, что слишком близко к собаке оказалась. Альма, видимо, решила, что ворона хитрит и на самом деле это не просто прогулка, а коварная уловка, чтобы утащить сладкую косточку у неё из-под носа. Тогда наша Альма чуть приподнялась да ка-а-ак гаркнет на неё! Ворона от этого даже чуть в обморок не упала. Я расхохотался, а потом гляжу, на дороге мальчишка с салазками стоит и тоже ухахатывается. Тогда я подумал, что он, должно быть, толковый парень, раз ему так же интересно, как и мне. Не раздумывая, я накинул тулуп, запрыгнул в валенки, на ходу надел шапку и варежки, хлопнул дверью и выбежал во двор.

– Привет! – крикнул я.

Парень нахмурился и зыркнул из-под шапки:

– Как звать?

– Серёжа, – ответил я.

– Дай руку!

– Чево? – не понял я и уже хотел сделать шаг назад.

Но он взял мою руку, стянул варежку, сильно сжал её своей и потряс вверх-вниз:

– Виктор Андреич!

Я оглянулся по сторонам:

– Где?

– Бестолковина какая! Я Виктор Андреич! – начал сердиться он и снова потряс мою руку. – Виктор, Витя, Виташа, Витька Перешнев! Усёк?!

– Ага-сь! Теперь усёк, – обрадовался я новому знакомству. – А ты почему здесь толчёшься? Тоже за Альмой с вороной подглядываешь?

– И ничего не подглядываю! Я на реку бегу, там рыбный обоз из Мезени пришёл. Если интересно – айда со мной?

– Ага! – согласился я, кивнув.

– Падай на салазки, ветром домчу! – оживился Витька.

Я уселся поудобнее, Витя перекинул верёвку через плечо и поскакал с воплями: «Я рыбный обоз! Чух! Чух! Чух!»

Когда мы прибежали к реке, там было очень много оленьих упряжек. Все они стояли как попало. К этому обозу то и дело подъезжали подводы на лошадях, мезенцы перекладывали свой улов огромными шумовками, черпали навагу с нарт и пересыпали её подкатившим, а потом гружёные подводы увозили рыбу в город – кто куда.

Мы с Витькой подошли к оленям и начали их гладить. Они были такие хорошенькие: с маленькими рожками, покрытыми шерстью, выпуклыми глазами и мохнатыми носами.

Я стоял рядом с белым оленем и назвал его Снежок. А Витька своего, серого с чёрными пятнами, назвал Серко. Потом Виташка выудил из кармана сухарь, разломил его пополам, посмотрел на меня и спросил:

– Боязно? Вишь, как он носом водит? Они соль любят и сухари! На-ка, дай своему! – и Витька протянул мне половину.

Я раскрыл ладонь перед носом Снежка, он нюхнул разок, выпучил глаза ещё сильнее и тут же слизнул сухаришко своим длинным языком. Похрумтев немного, он ещё раз облизал мою ладонь, да так, что мне сделалось щекотно.

Потом мезенские мужики вдруг всполошились, вспомнили, что Рождество на носу, загикали, закрякали, и обоз пошёл обратно в Мезень. А мы с Витькой остались на реке кататься с крутого берега. Так мы и катались с горы, пока не стемнело, а после этого подружились на веки вечные.




Глава III. Галчонок


С Галчонком мы возле булочной познакомились, той же зимой, что и с Витькой. Пока я в лавке был, Альма меня на улице ждала. Я выхожу с горячей булкой в руках, смотрю, маленькая девочка с Альмы снежинки смахивает, гладит её, разговаривает:

– Хорошая собачка. Хорошая. Дай лапку! Ну, давай же!

И моя Альма действительно ей протянула правую лапу. Девочка поздоровалась, снова погладила:

– Молодец! Молодец! Ну, давай теперь вторую!

И Альма опять ей подала лапу! Главное, мне никогда не давала, а тут здравствуйте-пожалуйста! Вот вам и правую, вот вам и левую!

Я к ним подошёл и прикрикнул:

– Альма, ты чево?! Предательница, что ли? – Потом повернулся к девочке: – А ты чево?! Такая маленькая, а тут чужая собака! Она и укусить может!

Альма завиляла хвостом и начала тянуть свой нос к пахучей булке.

– А мне и не страшно! – И девочка показала язык.

– Вот дурёха-то! Отморозишь свою лопату, будешь знать!

– Ничего и не отморожу! – И она снова погладила Альму.

Это уже специально она сделала, чтобы я занервничал. Я отломил кусок булки и начал подзывать Альму:

– Альм! Альмочка, иди ко мне! На-на-на!

Альма тут же подбежала и склацала кусок.

– Ну и ладно! – сказала девочка и отвернулась.

Я понял, что она проиграла и сейчас заплачет. Что сейчас будет море слёз. И пожалел девчонку:

– Хочешь, и тебе отломаю?

– Угу, – всхлипывая, буркнула она.

Я снова отломил кусок от булки и подал девочке:

– На? вот! Не жалко!

Она взяла у меня хлеб и бросила Альме.

– А почему вы так собаку назвали – Альма? Почему не Дружок или Шарик? – спросила девочка.

– А-а-а… Это тятя выдумал. Он когда её щенком принёс, у неё были очень большие висючие уши. Он вытащил щенка из-за пазухи, поставил на пол, потрепал уши и сказал «вылитая пальма». Энто дерево такое, в Африке живёт.

– Знаю я! – улыбнулась девочка.

– Ну вот и прозвали щенка Пальмой. Правда, потом у неё голова подросла и сама она немного подвыросла, а уши остались как были и даже меньше кажутся. Вот и осталась от Пальмы – Альма. А тебя-то хоть как звать?

– Галина.

– У-у-у! Такая маленькая и Галина! Давай-ка пока ты будешь Галчонок, а когда подвырастешь и голова у тебя станет нормальная, тогда и лишнее от Галчонка отпадёт.

– Давай! – согласилась девочка Галчонок.

И так мы шли до самого моего дома, болтали о том о сём, отламывали хлебные кусочки, то сами ели, то Альме бросали и даже не заметили, как полбулки слопали. Возле самого крыльца Галчонок спохватилась:

– Ой! А тебя-то как зовут, я и не спросила. – И они с Альмой посмотрели на меня своими большими глазами.

– Давай руку!

– Зачем это? – Галчонок спрятала руки за спину.

– Давай, давай! Не дрейфь!

Она протянула руку, я перехватил булку в левую, а правой взялся за её ладошку и потряс немного:

– Сергей Николаич! – представился я, как в прошлый раз научил меня Витька.




Глава IV. В западне


Мы с Витькой так сдружились, что не разлей вода. На веки вековечные просто. Мы с ним то на салазках, то на катке, то в «чижика» играли. А весной, когда снег сошёл и за сараями колотые бутыли вытаяли, мы с ним рогатки придумали. Тогда по всему городу мода на самострелы была, а мы не хотели как все и поэтому рогатки сделали. Папа ругался: «Негоже дурью маяться! В мастерской бы помог лучше!» Но мы туда лишь за инструментом бегали. Там было всё что нужно: пилки, рубанки, стамески, маленькие топорики с прямым и изогнутым топорищем. Кругом стопками лежали строганые дощечки, обрезки, палочки и неотёсанные горбыльки. На всё это можно было смотреть часами. Только у нас времени не хватало. Мы было возьмём пилу, стамеску или ножик, выстрогаем, что нам нужно, и ищи ветра в поле.

Старые, никому не нужные бутыли за сараями так бабахали, когда по ним лупанёшь, что не хуже винтовки. Другая иной раз так дроболызнет, аж уши закладывало.

И вот мы били из рогаток, спорили, кто лучше стреляет. Бам! – раскокал я одну. Дзынь! – у Витьки рикошет.

Я ему:

– Что ты мажешь, Витька! Не позорил бы лучше свою фамилию. Гляди, как надо!

Натянул резину и – клац! – ещё одну бутыль вдребезги.

– Сейчас увидишь, как могём! – засуетился Витька и тоже зарядил свою рогатку.

Но не успел он выстрелить, как мы услышали всплески и вой собаки.

– Альма! – крикнул я. – Что-то стряслось!

И, бросив рогатку, я кинулся на вой. Витька не раздумывая – за мной.

Отмахав сломя голову почти тридцать шагов, мы увидели, что Альма в западне. Она свалилась в выгребную яму, наполненную до половины, и никак не могла выбраться.

Стены ямы были срублены из брёвен, от времени они стали слизкими. Альма подплывала к стене, но не могла хоть как-то за неё зацепиться. Я тут же упал, подполз к самому краю, но тоже не смог дотянуться до Альмы: было слишком глубоко. Витька подавал мне то доску, то какой-то сломанный стул. Но весь этот хлам не подходил: одно было не то, другое – не сё. В голове у меня всё смешалось, я кричал:

– Да что будет-то, Вить?! Как её вытащить?!

– Не знаю!

– А ты знай! Обдумывай скорее!

Альма била лапами по зловонной жиже, барахталась, выла, захлёбывалась, но выкарабкаться не могла. Стоило ей зацепиться когтями, как она тут же срывалась и уходила в помои с головой. Я лёг на живот, сильнее свесился над ямой и поочерёдно пытался то дотянуться до собаки, то протянуть Альме, что попадалось под руку, но всё впустую.

– Фурыкай быстрее! – орал я на Витьку.

– Да уже! – И он бегал то взад, то вперёд.

– Альмочка, ты держись! Не утопни! Мы тебя вытащим!

Тут Витька вдруг встрепенулся и побежал.

– Ты куда?! – крикнул я вслед.

– Сейчас я!

– Скорей давай!

– Сейчас! Вы продержитесь, главно! Я кого-нибудь на помощь приведу! Уж там… Они уж…Уж непременно!

Альма колошматила из последних сил, жалобно скулила, а я ничем не мог ей помочь. В груди у меня подступало какое-то едкое чувство, защипало глаза, зарябило слезами, я протирал лицо грязным рукавом и всё звал и звал к себе Альму.

Витька прибежал с целой толпой девчонок. У одной из них была прыгалка. Она легла на край ямы рядом со мной и бросила один конец верёвки Альме.

– Собачка, на-на-на! Хватайся, собачка! – кричала она.

– Хватайся, Альма! Хватайся скорее! – орал Витька.

И все остальные тоже хором кричали, и звали, и подзывали, и что-то советовали. И в какой-то момент Альма поняла, что нужно делать. Она подплыла к прыгалке, ухватилась зубами за деревянную ручку, и мы вместе с девочкой потащили её наверх.

Когда мы вытащили несчастную Альму из ямы, она упала на землю и тяжело выдохнула. Я сел на колени, поднял ей голову повыше и начал гладить. Так я её гладил, гладил, и у меня текли слёзы, а она хрипела и утробно урчала, да, точно урчала.

Девчонки сгрудились вокруг и всё колоколили и колоколили без устали. Потом одна из них пошарила в кармане, выудила слипшиеся конфеты подушечки и протянула их Альме.

– На-ка, рыжуля-грязнуля, ешь! – предложила она.

Альма понюхала ладонь, фыркнула, слизала конфеты, жадно проглотила, тут же вскочила, встряхнула шерсть, окатив нас брызгами, и убежала прочь.

Спасая Альму, мы все здорово замузились. Витька взглянул на меня и протянул:

– Лихо же ты разуделался!..








– Влетит, пожалуй, дома-то… – добавила девочка с прыгалкой.

– Шибко влетит… – выдохнул я.

– Пойдём на речку, постираем тебя немного, – предложила та, что была с конфетами.

Пока мы шли к реке, то все перезнакомились. Оказалось, что девочка с прыгалкой была старшая сестра Витьки Эмилия, а та, что с конфетами, – младшая Валя. Девочки, что без конца трещали, как две сороки, – Юля Киселёва и Оля Зеленина. На реке мы немного постирались. Нам ещё здорово свезло, что солнце рассветило вовсю и пригревало, – одежда на нас быстро подсохла, и никто не заболел.









Глава V. Гражданская война


Очень скоро все мы узнали, что такое настоящая Гражданская война. Это когда никто не прав и никто не виноват, но соседи по дому или по улице убивают друг друга, забыв о Боге.

С началом войны начались восстания в порту, аресты, расстрелы на Мхах[2 - М х и – место под Архангельском, где расстреливали репрессированных в 20–30-е годы XX века.]. На улицах почти не было людей: все прятались по домам. Цены в лавке выросли, а папина мастерская осталась без заказов. Нам пришлось очень худо.

В августе тысяча девятьсот восемнадцатого года в Архангельск пришла эскадра из военных кораблей. День и ночь гремели сходни, гудели пароходы, сновали люди – отряды Антанты[3 - А н т а? н т а – военно-политический блок царской России, Великобритании и Франции, сложившийся во время Первой мировой войны.] высаживались в порту и выдвигались к железнодорожной станции.

Мы с Виташкой и Альмой бегали на берег и смотрели, как шевелятся две реки. Одна была настоящая, где вода, блики, чайки и лодки. Другая – серая, со штыками, человеческая, ровными колоннами поднимающаяся в город. И как на первой реке скрипучие чайки ныряли за добычей, так и во второй – звенели, сверкали штыки в надежде утолить свой голод.

Следом за пехотными полками ползли английские танки и конница. С утра и до вечера скрипели, скрежетали, гремели железные монстры своими гусеницами по булыжной дороге; цокали подковами хриплые кони, лязгали саблями командиры, щёлкали нагайками по зевакам иностранные всадники.

С приходом англичан участились аресты, чаще стали слышны выстрелы на Мхах, появились новые тюрьмы и лагеря. Войска Антанты не защищали нас, а грабили.

Папа как-то сказал: «Теперь обвинения берутся ниоткуда, а люди уходят в никуда».

Он имел в виду остров Мудьюг: люди оттуда никогда не возвращались. Шёпотом его называли Островом смерти.

Через год войны нам явилась Божья Матерь с Младенцем. Моя мама, мои бабушка с дедушкой всегда веровали. Я тоже верил, хоть иногда и шептал в молитвах: «Верую, Господи! Помоги моему неверию!» Но после увиденного вера моя окончательно укрепилась.

Когда нам явилась Богородица, то все мы подумали, что это вестник людской радости, что война скоро закончится и мы заживём как прежде. Ведь не зря же Бог собрал нас в том месте и явил нам чудо. И сначала всё было так – уже через месяц последний британский корабль покинул Архангельск. Но мы ошиблись: нам ещё предстояли страшные, тяжёлые испытания. Через полгода остатки белогвардейцев были разбиты, и Красная армия заняла Архангельск. Начались новые аресты, лагеря и расстрелы.




Глава VI. Человек в чёрной куртке


Рано утром меня разбудил гул мотора. Я тут же прильнул к окну. К нашему дому подъехала машина, из неё вышли трое. Один остался осматривать колёса. Второй зашёл за угол дома. Третий, в чёрной куртке и с наганом на ремне, поднялся на крыльцо.

– Мамушка, солдаты! – крикнул я.

Я подумал, что сейчас раздастся стук в дверь, но «в чёрной куртке» вступил за порог без стука. Я вздрогнул, быстро отпрянул от окна и вышел ему навстречу.

– Обувайся, малец, поедешь с нами! – сказал он сурово.

В это же время из комнаты вышла мама.

– Куда это? – удивилась она. – Не пущу!

Тогда «в чёрной куртке» выудил из внутреннего кармана бумагу и протянул её маме:

– На допрос! Немедленно!

Мама, не читая бумагу, заслонила меня спиной и твёрдо ответила:

– Он ни в чём не замешан! Это ошибка!

– Вам нечего бояться. Проводится следствие по делу о явлении так называемой божьей матери от третьего августа прошлого года. Вы можете проследовать за сыном, если вам так угодно.

Мама, выхватила бумагу, обернулась к окну и, пробежав глазами по строчкам, сказала:

– Ишь какой – угодно!

Дочитав, она сложила листок пополам, повернулась ко мне и спокойным голосом сказала:

– Ничего не бойся, надевай ботинки, я еду с тобой.

Но от этих маминых слов мне и стало страшно. Я почувствовал дрожь и разволновался.

Тот, что был в чёрной куртке, не выходил, не выпускал меня из виду, ждал, когда мы соберёмся, и поторапливал:

– Поживее! Некогда мне с вами расшаркиваться!

Мы с мамой вышли во двор, а «чёрная куртка» за нами. Неожиданно навстречу выбежала Альма, она обогнула нас с мамой и стала облаивать непрошеного гостя.

– Убра-а-ать! – заорал «в чёрной куртке» и тут же схватился за ручку нагана. – Убрать немедленно или пристрелю!

Я бросился к Альме, схватил за ошейник и потянул собаку в дом. Но она упиралась, пыталась вырваться и лаяла, лаяла, лаяла, пока ошейник не перехватил её горло. Альма хрипнула, сделала глоток воздуха и только тогда успокоилась. А я совсем растерялся. Я отчаянно ничего не понимал и не знал, что делать. Моё сердце забу?хало так сильно, что ушам сделалось горячо. Я с трудом завёл Альму в дом, захлопнул дверь и снова выбежал на улицу. Мама отошла к машине, первый солдат уже сидел за рулём, второй – открывал маме дверцу, «в чёрной куртке» дожидался у крыльца, всё так же держась за ручку нагана. Указав рукой на машину и пропустив меня вперёд, он пошёл следом. Но не успел я дойти до машины, как дверь нашего дома распахнулась…

Альма за пару прыжков настигла человека в чёрной куртке и схватила его за ногу. Раздался выстрел, и Альма упала.

Меня затолкали в машину, захлопнули дверцу, и мы поехали. Я сидел и думал об Альме, что она осталась одна, что лежит на земле, что ей холодно и некому пожалеть. Глаза застилала пелена, в ушах звенело, «в чёрной куртке» всю дорогу злобно подталкивал меня локтем и ругался. Я никак не мог понять, за что он так с Альмой? Уж лучше бы меня, ведь это я виноват, ведь Альма меня защищала. Мне почему-то вспомнилось, как она радовалась каждое утро и бросалась обниматься, когда я выносил ей миску с кашей. Как она, бывало, врывалась в комнату, запрыгивала на кровать и облизывала мне лицо, а я отмахивался от неё и пытался прогнать. Я всё думал, думал и не заметил, что плачу. Сижу, плачу, вот просто слёзы градом, а я их не замечаю.

Мама обняла меня, прижала к себе и еле слышно прошептала:

– Держись, сынок. Крепись. Коли уж стряслось – всё проживём.

Но мне не хотелось ничего переживать, мне не хотелось жить. Нечем было крепиться. И едкое, жгучее, горькое чувство щипало в горле. Я рыдал.




Глава VII. Телеграмма


Человека в чёрной куртке звали Бескашин Игорь Андрианович. Был он молодой, худощавый, среднего роста, с неприятным взглядом и резким, ржавым голосом. При ходьбе Бескашин сутулился, руки всё время держал за спиной, будто был он арестант. Изредка всё же встряхивал побелевшие кисти, одёргивал рукава, поправлял чуть съехавшие очки на горбатую переносицу, но, делая широкий шаг, снова закидывал руки назад.

Воспитывался Бескашин без отца и матери, зато дедом – генералом Первой мировой войны Бескашиным Андрианом Георгиевичем. Моя мама хорошо знала Андриана Георгиевича, не раз встречала его в нашем храме, и, когда Бескашин представился, она не могла поверить, что у генерала такой жестокий внук.

Бескашин окончил военное училище, но, в отличие от деда-генерала, вступил в большевистскую партию, рассчитывая сделать карьеру. На этот момент он уже был уполномоченным секретного оперативного отдела Чрезвычайной комиссии по Архангельской губернии, в простонародии – чекистом. В его личном деле, в графе «Характеристика» была одна короткая запись: «Инициативен. Карательную политику направляет на беспощадную борьбу с изменниками, шпионами, контрреволюционерами и предателями Родины». Одной этой записью и можно было бы описать человека в чёрной куртке.

О причине ареста мы догадались не сразу. Оказалось, что увиденное нами чудо взволновало людей и об этом стало известно в Москве. Протоиереи[4 - П р о т о и е р е? й – священник.] Владимир Попов, Владимир Павлов и Андрей Распопин запечатлели видение в акте и, дабы донести благую весть до паствы, рассказали о явлении Царицы Небесной в газете «Архангельские епархиальные ведомости». Секретный отдел ВЧК в Москве затребовал провести немедленное следствие. Бескашин получил срочную телеграмму: «Допросить подтвердивших явление. Заставить допросом признать, что показания были результатом влияния посторонних. Если же они будут утверждать, что их показания, данные комиссии по обследованию этого явления, правильны, то подвергнуть их медицинскому психиатрическому освидетельствованию».

Первым делом чекисты арестовали протоиереев Владимира Артемьевича Попова, Владимира Леонидовича Павлова и Андрея Михайловича Распопина, обвиняя их в шулерстве и искусственном создании видения. Их взяли под стражу будто бы за то, что они световыми аппаратами одурманили нас, заставили увидеть и поверить в явление, которого не было.




Глава VIII. Допрос


Меня и всех друзей собрали в подвале каменного дома. Нас развели по разным комнатам на допрос. Мама осталась ждать в коридоре. Витьку Перешнева и сестёр допрашивали первыми. Через какое-то время «в чёрной куртке» с наганом пришёл допрашивать меня.

Он снял ремень с кобурой, запер их в железном ящике. Представился:

– Уполномоченный секретного оперативного отдела Архгубчека Бескашин.

В комнату вошёл ещё один военный, с ведром воды и тряпкой, поставил их возле стены, сам сел за стол, заправил лист бумаги в пишущую машинку.








– Нам нужно лишь признание, малец, – строго сказал Бескашин. – Товарищ Приходин всё запишет, и ты свободен на все четыре стороны. Перешневы уже во всём сознались, советую и тебе не юлить.

Как только я оказался в подвале, меня охватили холодный пот, липкий страх, тьма неизвестности. Я думал, что со мной поступят как с Альмой, – стоит мне сказать не то, что они хотят услышать, – меня пристрелят.

Уполномоченный Бескашин снял куртку, повесил её на стул и начал диктовать помощнику:

– Двадцать восьмое сентября тысяча девятьсот двадцатого года. Допрос гражданина Попова Сергея Николаевича в качестве свидетеля по делу номер тысяча двести шесть о дивном явлении, который показал следующее…

Я дрожал, внутри меня всё трепетало, а кончики пальцев закоченели.

– Чево? – еле отозвался я.

– Не чевокать! – оборвал Бескашин.

– Я же ничево…

– Говори по существу: фамилия, имя, отчество, возраст! – заорал уполномоченный секретного отдела.

У меня что-то оборвалось в груди, обмерло. Я был будто в тумане, в каком-то бреду. Мысли путались, и я еле-еле бормотал:

– Попов Сергей Николаич. Тринадцать лет.

– Происхождение и настоящее место жительства?!

– Сын мещанина. Архангельск-город.

– Образование, род занятий, где и чем занимаетесь в настоящее время?

– Учащийся в четвёртом классе гимназии.

– Сведения о прежней судимости: был, не был?

– Впервой.

– Что впервой?!

– Судят.

– Никто тебя не судит, это допрос! – Бескашин повернулся к Приходину: – Это вычеркни.

– Угу, – буркнул Приходин.

Пока я отвечал на вопросы, солнечный луч пробился через маленькое пыльное оконце, задержался у меня на лице. Я зажмурился, пригрелся, улыбнулся. Мне вдруг вспомнилось видение, каким оно было, всё до мельчайших подробностей. На душе у меня стало спокойно, легко, светло. И тогда я подумал: «Солнце сияет ведь не просто так, это не потому, что ему некуда деваться. Это оно меня нашло. Бог ведь всюду живёт: и в этом сыром подвале, и в тюрьме, куда меня запрут, и в земле, куда меня похоронят после расстрела».

– Так! Что рассиропился?! – гаркнул уполномоченный. – Давай показания по существу дела.

И я начал рассказывать, что первой Богородицу увидела Оля. Она позвала девочек, а они – нас с Виташкой. Что сначала мы им не поверили, говоря, что не может быть никакого чуда, но они смотрели и утверждали все, что видят! Тогда и я вышел и стал всматриваться. И действительно, по указанному девочками направлению увидел вдалеке фигуру, сидящую с распростёртыми руками. И пусть лица не было возможно различить, ибо неясно, но я точно знал, и все мы знали, что перед нами Божья Матерь, а на коленях у неё Богомладенец Иисус Христос. Вокруг был свет. И жаль, что такое явление видели только мы, что взрослых никого не было и из квартир никто не выходил.

– Что ты мелешь?! – взревел уполномоченный.

– Чево? – не понял я, что не так.

Бескашин подбежал ко мне, больно ухватил за ухо и с силой потянул вверх:

– Я же сказал – не чевокать! Сказал! Я тебе уши оборву, малец! Сознавайся, кто из попов надоумил?! Я вашу шайку-лейку выведу на чистую воду! Кого в психушку, кого на Мхи отправлю!

Прооравшись, Бескашин уселся обратно.

От всего этого у меня разболелась голова, ухо здорово жгло, на глазах выступили слёзы. Было очень обидно, что мне не верят, а что ещё говорить, я и не знал.

Я вытер слёзы рукавом и продолжил:

– …Дня через три после этого к нам домой приходил священник, расспросил, записал, после него приходили какие-то двое, тоже спрашивали, записывали. Раньше ни священника, ни других приходивших никогда не видывал. При опросе они не упрашивали говорить под их диктовку и не учили показывать, записывали только то, что я говорил. Больше показать ничего не могу.

Уполномоченный вскочил, будто ошпаренный, подбежал ко мне, пнул со всей силы по стулу (я чуть не упал) и заорал мне в лицо:

– Опять двадцать пять! Даже слушать тошно!

Потом он резко развернулся, подошёл к ведру, схватил тряпку, смочил, сложил её пополам и начал неистово хлестать о кирпичную стену. Я вздрогнул, перепугался до смерти и онемел. Бескашин бил о стену тряпкой и орал:

– Будешь говорить правду! Как миленький заговоришь!

Мне показалось, что уполномоченный сошёл с ума. Приходин закурил папиросу и улыбнулся, в комнате сделалось душно и нечем дышать. Я закашлял. Бескашин бросил тряпку, повернулся ко мне и громче обычного крикнул:

– Товарищ Приходин, приведите его в чувство! – Сам тут же схватил ведро и выплеснул всю воду на пол.




Глава IХ. Всё как есть


На следующий день вечером мы, как обычно, встретились у дома Перешневых. Галчонок посмотрела мне в глаза и спросила:

– Как ты, Серёж?

– Альму жалко.

– И нам жалко. А сам? Сильно болит?

– Ухо-то? Пустяки.

– И всё?

– Чево?

– Тебя же так били вчера! Мы с Юлей думали, зашибли совсем. Думали, убьют и всё одно своего добьются.

– Не-е-е, не били меня! Напугали до чёртиков только.

– Но мы же слышали через стенку, как били. И водой ещё окатывали. И потом этот, как его…

– Бескашин, – подсказала Юля.

– Ага! Точно, Бескашин! Вот он сказал, что крепкий был малец, поупирался, поупирался, но и не таких ломали – спёкся. Сказал, что ты всё как на духу…

– А я как на духу и есть, что мы вместе видели, то и рассказал. А вы что? Мне про вас уполномоченный тоже говорил. Тебя же, Вить, первого с сёстрами допрашивали?

– Мы с сёстрами тоже – как было, – начал рассказывать Витька. – Что играли у нашего дома. И вот, кажется, Ольга Зеленина первая крикнула, что видит это диво-чудо, и показала пальцем на небо. Когда я самолично увидел облик из облаков, похожий на икону Божией Матери, тут же побежал за папашкой. На следующий день пришёл священник, через день ещё два. Но никакого влияния на показания под диктовку не было, ни с кем из приходивших я не знаком и не родственник. Умственно больным никогда не был.

Валя с Эмилией тоже подключились и наперебой начали пересказывать допрос.

– Я этим военным и рассказываю: облака солнышко собой затмили, и мы увидели Пречистую Богородицу, будто она на иконе во весь рост. Лица? было не рассмотреть, оно было туманно, на голове заметно сияние, как оно изображается у святых. Цвет одежды на Богоматери был серо-синим, на Младенце Иисусе Христе светился. Такое видение продолжалось, наверное, минут двадцать, а может, и до получаса. Сходить и сказать об этом взрослым не думали, и были все сильно заинтересованы видением, как будто что приковало к месту явления… – взволнованно тараторила Эмилия.

– А я добавила, что потом облака разошлись, и остался чистый голубой воздух, – оборвала рассказ Эмилии Валюша. – Я об этом никому никогда не говорила, даже в гимназии. Оставалось это у меня всё в тайне, сколько ни старались меня спрашивать в гимназии мои сотоварки, об этом ничего не отвечала.

– Мы с Галчонком тоже показывали только то, что своими глазами видели, хоть и думали, что Серёжка там избитый весь, а врать не стали, – вступила в разговор Оля. – Так и сказали, что в действительности до сих пор этому явлению верим. У божниц крестимся да Всевышнему молимся. Я рассказала, что мы играли на Новгородском проспекте, около дома Перешневых. Был дождик и гроза. После дождика я первая увидела в облаках икону Божией Матери. Была Она одета в тёмно-синюю одежду, и одеяние её как будто стальным переливалось. На руках держала Младенца. Лица? я у Неё не видела, а также и у Младенца. Рама кругом иконы была белого цвета. Сказала, что такое видение я видела в первый раз, раньше никогда не видывала и за фигурами на небе не наблюдала. Как она исчезла, я не помню, но после, где была икона, осталось чистое голубое небо.

Потом мы замолкли, каждый о своём задумался. Я после нашей болтовни словно ещё раз явление пережил – и год после него, и убийство Альмы, и допрос. Всё у меня в груди кипело, и мысли роились, как пчёлы, и воздуху сделалось мало.




Глава X. Трибунал


На второй день маме вручили повестку, я думал, снова на допрос, оказалось – трибунал.

Возле здания суда, кажется, собралось полгорода. Одни ругались: «Москва! Столица! Ничего хорошего не жди!» Другие – шёпотом: «Трибунал… Судилище… Расстрел…» Третьи молча крестились, вытирали слёзы уголком косынок и молились: «Заступись, Боже! Не оставь одних в трудную минуту! Не дай пасти духом и верою…»

В здание нас впустили по повестке, других оттесняли винтовками, командир конвойной роты матерился так, что было слышно даже в зале суда. Там уже были все мои друзья. Мы переглянулись.

Солдат указал, куда нам сесть. Через какое-то время появился уполномоченный Бескашин всё в той же чёрной куртке, с наганом в кобуре. Завели священников, руки у них были связаны. Зашли судьи. Все стихли. Начался трибунал.

Первым встал Бескашин и железным голосом начал зачитывать жуткие, холодные, мёртвые слова:

– «Секретным отделом ВЧК по делу явления так называемой божьей матери третьего августа прошлого, тысяча девятьсот девятнадцатого года произведено тщательное следствие. Допрошены гимназисты. Задержаны особо опасные элементы: протоиереи Владимир Попов, Владимир Павлов и Андрей Распопин…»

В зале стояла небывалая тишина, боялись даже шелохнуться, и только с улицы доносилась ругань конвойных, кого-то даже пырнули штыком, и женщины умоляли о помощи. Уполномоченный Бескашин продолжал чеканить страшные, нечеловеческие слова:

– «Обращаю внимание трибунала, что на юго-востоке Архангельской губернии как раз в то самое время бились Красная и Белая армии. По всем направлениям, судорожно сдерживая наше наступление, белогвардейцы отступали, несли неисчислимые потери, а упомянутое чудо не что иное, как разрывы артиллерийских снарядов. Из чего можно заключить, что вся эта комедия носила мистический характер и была сделана опытными руками святых шулеров…»

Я не понимал, никто в зале не понимал, какие ещё снаряды? Почему никто не слышал разрывов? Да и Красная армия пришла только зимой. И почему мы, те, кто видел явление, и те, кто записал об увиденном, стали вдруг шулерами? А Бескашин всё молол и молол, постукивая вдобавок кулаком об стол:

– «Протоиерей Попов Владимир в августе прошлого года в Архангельске, руководимый тайными замыслами усиления контрреволюционной агитации, с приданием ей фактора покровительственного вмешательства высших божеских сил, составил заведомо невероятный акт о явлении Богоматери над городом Архангельском, благословляющей город в юго-восточном направлении, чем сознательно старался расположить население к представителям союзной оккупации и возбудить ненависть к советской власти. Тем самым Попов обрекал жителей на продолжение Гражданской войны, голода и эпидемий».

В голове у меня всё смешалось. Я не мог понять, как один священник мог возбудить ненависть к армии освободителей, к столице, к Ленину, к стране. Неужели правда мог? Может, поэтому и трибунал из Москвы прислали, чтобы высшие чины самолично разобрались? Мои мысли прервал судья, он ударил молотком, встал и зачитал бумагу:

– «Трибунал в судебном разбирательстве дела после тщательной проверки всего материала судебного следствия, выслушав объяснения обвиняемых и защиты, постановил и приговорил: „Все обвинения, предъявленные обвиняемым, считать доказанными полностью. Обвиняемых подвергнуть высшей мере наказания (расстрел)“».

В зале все вздрогнули, кто-то упал в обморок, девочки зажмурились и закрыли уши руками, мама сильно сжала мою руку. Судья продолжил:

– «Приняв во внимание важные победы пролетарской революции во всём мире, а также приняв во внимание великую пролетарскую амнистию, трибунал нашёл возможным приговорённым высшую меру наказания заменить пятилетним тюремным заключением».




Эпилог. Строительство храма


– Ну как ты, Игорёк? Выздоравливаешь? – спросил дедушка.

– Ага! Только горло болит, и температура тридцать семь и сколько-то, немного совсем. Но мама сказала лежать, вот и лежу целый день. Скукота…

– Ну, ничего! Полежи. Не сегодня завтра поправишься, тогда и к нам прибегай. Бабушка шанег[5 - Ш а? н ь г и (шан?ежки) – пирожки, которые пекут на Русском Севере, Урале, в Карелии.] испечёт.

– Деда, а расскажи ещё раз про ангела?

– Так ведь мы, как с крестного хода пришли, мама тебе с порога всё рассказала.

– А ты ещё раз! Очень интересно, как это он появился?

– Мы сначала возле Успенского храма собрались, а потом на перекрёсток улицы Свободы и Новгородского проспекта прошествовали, именно там сто лет назад явилась Божия Матерь. Наро-о-оду было – множество! А день-то сам видишь какой? Хмурый, дождь! Но всё же люди радость в себе несли, лица светились, сияли от счастья. Когда митрополит совершил молебен у поклонного креста, в небе птицы закричали. Все взглянули и глазам своим не поверили: стаи птиц в виде ангела выстроились. И так у них это явственно получилось, что никому не пришлось объяснять, что ангел в небе.

– А что он делал?

– Радовался, внучок.

– Чему же?

– Тому, что скоро храм в честь явления Богоматери будут строить.

– Да, мне мама про явление Богоматери рассказала. Точнее, вот эту тетрадь дала почитать, там воспоминания…

– Да, да! Знаю эту тетрадь. Мне о явлении Пресвятой Богородицы ещё мой дед рассказывал, а ему – его дед, Сергей Яковлевич. Тебе бы он прапрадедом пришёлся. Так вот он, будучи ребёнком, случившееся в эту тетрадь и записал…

– Ага! Я уж понял!

– А понял ли ты, почему Она им явилась?

– Как-то не очень. Я, если честно, не думал об этом.

– Чудо в тысяча девятьсот девятнадцатом году случилось, дети Пречистую Богородицу увидели и подумали, что это благая весть о скором окончании войны, а выпало – предсказание временного торжества дьявола в Архангельске, в России и во всём мире. Оказалось, что Иисус благословлял верующих на мученический подвиг.

В те годы Гражданская война между белыми и красными шла, настоящее бедствие и несчастье на Русской земле. Время неопределённости и непредсказуемости. Люди одной страны убивали друг друга. Но никто так и не понял зачем. На чьей стороне была правда?

Потом гонения на христиан. Массовые репрессии. Тысячи людей невинноубиенных, сотни тысяч пострадали за веру, за Отечество, за свои убеждения, свои взгляды. Отделение церкви от государства, реквизиция православных ценностей. Святые мощи вскрыты и подвергнуты всяческому глумлению, чтимые иконы были изъяты, монастыри закрыты, церкви и храмы разрушены. Святыни растоптаны, богатства и убранства храмов разграблены.

– А в сорок первом ещё одна жестокая война, затеянная гитлеровской Германией. Зачем они напали на нас? Ведь немцы жили лучше русских. Зачем им нужно было разорять и без того бедные деревни?

Сто лет прошло, и вот наконец-то благословляется строительство храма во имя иконы Покрова Божией Матери на том самом месте, где явилась Она детям. Оттого и ангел к нам спустился, порадоваться вместе с нами и веру нашу укрепить.

И ты, Игорёк, верь! С Божьей помощью и на поправку пойдёшь.









Ледяное море








I







Удивительно, как устроен человеческий разум, какие игры он порой нам подбрасывает. Наш караван из тридцати верблюдов, гружённый мамонтовым бивнем, уже вторую неделю плыл по пустыне Такла-Макан. Кажется, совсем недавно я давал зарок, что не покину родной дом, но прошло лишь чуть больше года, и наша команда вновь подвергает себя невероятным испытаниям, изнывая под палящим солнцем без питья и еды.

Путешествуя среди раскалённых песков, я задавался одним и тем же вопросом: «Какую пользу несут мои мысли людям?» Конечно же это был вопрос, ответ на который не требуется. Всё крайне очевидно – пока мои мысли были при мне, они не несли никакой пользы. После некоторых раздумий я принялся записывать на бумагу всё, что считал важным. Я начал вести дневники, как испокон веков вели поморы свои мореходные книги: выставляя ориентиры, отмечая опасные места.








Первоначально моя тетрадь была мне собеседником, а записи не что иное, как старание познать самого себя, попытка раскрыть своё предназначение. Потом я просто помечал чернилами всё, что казалось важным в моей жизни, как лесные люди делают топором зарубки на соснах, чтобы не потеряться в тайге, так и мне нужны были вешки. В конце концов я стал делать это в надежде, что рано или поздно кто-нибудь прочитает мои записи и всё, что мне пришлось пережить, послужит уроком.

Ключевой записью стало первое, что предложила мне память. Эти воспоминания об одном из январских дней тысяча шестьсот сорок восьмого года, месяцем ранее мне исполнилось всего пятнадцать, и я был самым юным мореходом на корабле ледового класса «Лебедь». К слову, уже тогда кормчий[6 - К о? р м ч и й (ко?рмщик) – иначе рулевой или правитель. Значение слова «кормчий» включает не только управление рулём (выдерживание курса), но и управление кораблём (судном) вообще. Кормчий был специалистом в навигации, выборе пути, лоцманской проводке, ветрах и течениях, глубинах, местных условиях.] Афанасий Иванович без опаски доверял мне управление судном.

В то морозное утро десять погонщиков правили огромное стадо северных оленей, разбитых на четвёрки. Эта могучая ездовая сила растянулась на сотню саженей[7 - С а ж е? н ь – русская мера длины, равная 2,13 м.] и увлекала за собой необычную упряжь из тридцати нарт, приставленных и связанных плотными рядами. На повозке возвышался массивный двухмачтовый коч[8 - К о ч (ко?ча, ка?ча, кочма?ра, кочьма?ра) – русское мореходное парусное судно поморов и сибирских промышленников.]. Восемнадцать поморов стояли по правому и левому бортам, удерживая шкоты[9 - Ш к о т – снасть бегучего такелажа, предназначенная для растягивания нижних (шкотовых) углов парусов. Также с помощью шкотов оттягивают назад углы парусов.], словно вожжи, и поочерёдно, то натягивая, то стравливая их, управляли парусами. В одно мгновение так долго дремавшую тишину разогнали хрипы взмыленных оленей, топот копыт, свист погонщиков и скрипы корабельных снастей. Все эти звуки объединялись в единую невидимую волну, которая ударялась о ледяные торосы и уносилась прочь. Заиндевелый корабль после стольких дней зимовки, после пережитых морозов и вьюг наконец-то мчался по Ледяному морю, закручивая снежные вихры за кормой.

Я стоял рядом с нашим капитаном Афанасием Команиным и следовал его указаниям. Ветер дул с кормовых углов, и обмёрзлое судно шло курсом в бакштаг[10 - Б а к ш т а? г – курс, когда ветер по отношению к кораблю дует сзади-сбоку.], нам лишь оставалось создавать дополнительную тягу парусами и стремиться удерживать нос корабля за оленями.

В тот радостный день наши приключения не закончились, но многие из нас выжили и получили надежду вернуться домой, снова увидеть своих близких, обнять мати, тятю, жёнку, сестру…

Много позже я соединил разрозненные события, переписал их в хронологическом порядке и представил на суд читателя пережитое мною.




II


Холмогорцы Афанасий, Федот и Семён Команины, прежде чем построить корабль ледового класса на судоверфи у братьев Бажениных, проходили под парусом двадцать лет. До того дня, пока не был спущен на воду двухмачтовый коч и братья не отправились на промысел мамонтовых бивней, они уже изведали и опробовали морской путь к берегам Печоры и Ямала.

По первости они в складчину сшили себе одномачтовую кочмару длиною в девять саженей, подобрали в свою артель[11 - А р т е? л ь – объединение людей одной профессии для совместной работы.] ещё шестерых рыбаков и начали промышлять на тони[12 - Т о н я? – место в водоёме, на котором рыбу ловят неводом.] у Каниного Носа. Ловили ставными неводами сёмгу, камбалу и всякую прочую мелкую рыбу, добывали моржовые клыки. Рыбу солили и по зимним дорогам отправляли в столицу, клыки продавали холмогорским косторезам. Через пятнадцать лет уже каждый из братьев имел свой малый коч и команду. Тремя кораблями они стали ходить на Мурман за треской и палтусиной. Тогда-то и взял меня кормчий Команин Афанасий Иванович на свою посудину младшим помощником, или, как у нас принято говорить, зуйком[13 - З у ё к – северная птица вроде чайки. Зуйками у поморов называли мальчиков, работавших на промысловых судах.].

Свой первый поход на Мурман я запомнил до мельчайших подробностей. Одна тысяча шестьсот сорок пятого года, двадцатого мая, в два часа дня все приготовления были закончены. Афанасий Иванович скомандовал: «Отдать швартовы!» Развязывая швартовный трос на берегу, я замешкался и, запрыгивая в отплывающий корабль, чуть не свалился в воду. Ухватившись двумя руками за борт, я подтянулся и перевалился на палубу. Команда подняла меня на смех.

– Цепучий малец! – басили поморские глотки. – Этот и на Шпицбергене не пропадёт! И в море у зверя добычу отымет!

Раззадоренные моей неопытностью и неуклюжестью, моряки могли потешаться весь оставшийся день. Но в следующий момент на берегу отсалютовала пушка, и кормчий, встав у румпеля[14 - Р у? м п е л ь – рычаг для поворачивания руля.], приказал: «По местам!» Наш коч отчалил от холмогорской пристани и, сплавляясь по течению Северной Двины, направился к Архангельску.

В двенадцать лет я впервые увидел свой родной берег со стороны, это было до того удивительно, что я забыл про свои обязанности и не выбрал швартовный трос из воды, он так и волочился за нами вместе с накрысником, поднимая бурун. Накрысник – это такой деревянный круг, его нанизывают на трос, и он свободно вращается таким способом, что, когда крыса пытается пробраться с берега на корабль, дощечка проворачивается, и крыса падает в воду. Вот этот накрысник и бурлил в воде, пока лоцман Витусов Мартын Степанович не преподал мне урок.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68478121) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Б о? н д а р ь – ремесленник, делающий бочки.




2


М х и – место под Архангельском, где расстреливали репрессированных в 20–30-е годы XX века.




3


А н т а? н т а – военно-политический блок царской России, Великобритании и Франции, сложившийся во время Первой мировой войны.




4


П р о т о и е р е? й – священник.




5


Ш а? н ь г и (шан?ежки) – пирожки, которые пекут на Русском Севере, Урале, в Карелии.




6


К о? р м ч и й (ко?рмщик) – иначе рулевой или правитель. Значение слова «кормчий» включает не только управление рулём (выдерживание курса), но и управление кораблём (судном) вообще. Кормчий был специалистом в навигации, выборе пути, лоцманской проводке, ветрах и течениях, глубинах, местных условиях.




7


С а ж е? н ь – русская мера длины, равная 2,13 м.




8


К о ч (ко?ча, ка?ча, кочма?ра, кочьма?ра) – русское мореходное парусное судно поморов и сибирских промышленников.




9


Ш к о т – снасть бегучего такелажа, предназначенная для растягивания нижних (шкотовых) углов парусов. Также с помощью шкотов оттягивают назад углы парусов.




10


Б а к ш т а? г – курс, когда ветер по отношению к кораблю дует сзади-сбоку.




11


А р т е? л ь – объединение людей одной профессии для совместной работы.




12


Т о н я? – место в водоёме, на котором рыбу ловят неводом.




13


З у ё к – северная птица вроде чайки. Зуйками у поморов называли мальчиков, работавших на промысловых судах.




14


Р у? м п е л ь – рычаг для поворачивания руля.