Книга - Поезд на Иерусалим

Поезд на Иерусалим
Женя Вайс


Сборник рассказов о посмертии, Суде и оптимизме. Герои историй – наши современники, необычные обитатели нынешней странной эпохи. Одна черта объединяет их: умение сделать выбор.





Женя Вайс

Поезд на Иерусалим



Луг невечерний

Бескрайний луг уходил так далеко, что казалось – горизонта больше нет. Даль заволокло синеватой закатной дымкой. Но небо в голубом и золотистом казалось утренним. Это потому, что ночь здесь не наступает. Больше ничего не было, да и не нужно было. Только шелестящие, слегка пряно пахнущие травы и мягкий свет неба над ними.

Матвей, босой и в белой рубахе, стоял на этом лугу, а напротив была его мать, Инна Лукична. Хотя выглядела она лет на 30 с немногим, но ругала его точно такими же словами, как в старости, как в тот день, когда её разбил последний инсульт. "Матвей, – вскрикивала она, – ты посмотри на себя, как ты выглядишь! Ты меня позоришь!". "И перед кем же?" – хотел было спросить он, но тут прикосновение ладони дало ему понять, что они и вправду не одни. Таким лёгким и тёплым оно было, что Матвей понял: нельзя оборачиваться. Он не сможет вынести, не готов к тому глубокому чувству, след которого оставили невесомые пальцы.

– Что скажешь? – прошептал тот, за спиной.

– Наверное, она на самом деле заботится обо мне, когда говорит так – неуверенно ответил Матвей. – О себе, конечно, тоже, но…

– Значит, в ней есть любовь?

– Мы опоздаем на поезд! – взвизгнула Инна Лукична. У неё затряслись руки, и она попыталась скрыть это, одёргивая широкое белое платье. – Нас не возьмут! Это всё ты виноват!

– Мам, тут невозможно опоздать. Тут можно простоять хоть тысячу лет, и всё равно никуда не опоздаешь, – попытался успокоить её Матвей и с удивлением отметил, что раздражение, которое он так привык подавлять или отбрасывать в спорах с ней, больше не душит его. Он вдохнул полной грудью и присел на траву. Найдя рукой податливые молодые колоски, стал их перебирать. Наконец-то больше никакой спешки.

Есть ли в ней любовь? А как узнать-то? Матвей стал вспоминать свою жизнь с матерью. В старости она донимала его жену и подсмеивалась над дочерью. В его одинокие годы… ну, она кормила его ужином. Впрочем, кормят и сторожевую собаку. Детство…

И тут перед глазами Матвея развернулась лента образов. Жизнь его матери прокручивалась с конца к началу, видимая как будто изнутри её души. Сухие и блёклые кадры сменяли друг друга. Их едва расцвечивали страх, злость, зависть и мелкие удовольствия. Но вот пролетели её зрелые годы, студенчество Матвея, его школа – и образы будто пригрелись на раннем весеннем солнце, став живее и сочнее.

"Фу, выбрось эту гадость," – кричит она Матвею, выхватившему из лужи грязный лист. Ей двадцать пять, её мальчику три. Не наелся ли он какой-нибудь заразы, пока она отвернулась? Бедовый ребёнок, что, если он заболеет? "Придурок!" – и в это слово пытается вместить всю свою тревогу за него. Но слово убогое и куцее, совсем неподходящее, и вот малыш уже ревёт. Кажется, она отвратительная мать. Это давит и пугает её ещё сильнее. "Хватит реветь!" – вырывается у неё, потому что она не хочет, чтоб он плакал.

Любовь?

"Почему ты никак не уснёшь, что с тобой такое, почему ты так орёшь?". Ей двадцать три, она таскает на руках младенца, а тот вопит во всю глотку. Мучительно хочется спать. И пить. Но она не положит его, пока он не уснёт. Инна трясёт ребёнка, может быть слишком сильно, и крик захлёбывается.

Любовь?

Молодая женщина с трудом открывает глаза. Всё тело болит, а там, где наложили швы, режет и жжёт. Размытая фигура нянечки держит свёрток. Из него видна розовая пуговка носика. Женщина прижимает к себе это крошечное существо, и горячим розовым расцветают в её глазах и палата, и пижама, и даже нянечка становится прекрасной, как розовый куст.

– Стоп, – сказал Матвей. – Да, она меня любила. Мой ответ – да.

Он поднялся с земли, ступил к матери и обнял её.

– Я тебя прощаю. И ты меня прости, что приносил столько хлопот. И что так и не смог успокоить.

– Оправдана, – прошелестело за его спиной.

Фигура рассыпалась золотистыми и розовыми искрами. Они взмыли ввысь, подхваченные как бы ветром и лёгким гулом, похожим на бег далёкого поезда.

А Матвей пошёл дальше. Вдали он увидел ещё одного человека.

Витёк был его одноклассником, терроризировавшим всю школу. Однажды он выбрал мишенью Матвея, и не щадил, пока наконец не переключился на кого-то другого. Витёк был не столько сильным, сколько хитрым, что лишь помогало ему разрушать. Он ставил подножки, подкидывал краденые фломастеры, толкал в спину – ну-ка, кто тебя ударил? Ходили слухи, что его отец был местным авторитетом. Сейчас Витёк, заматеревший к тридцати, пинал траву ногой, недоумевающе и злобно оглядываясь по сторонам. Но выместить чувства было не на чем, кроме самого луга. А тот отвечал ему лишь нежной шелестящей тишиной, мягко поглаживая босые ступни.

Да, это будет подольше и потруднее. Но Матвею некуда спешить. Потому что теперь день никогда, никогда не закончится.

Запрещённый груз

Иван Иваныч терпеливо сидел на лавке крошечного одноместного купе, сложив руки на коленях. В его чемодане рылся таможенник. Он доставал то одну вещь, то другую, взвешивал и клал обратно. Чемодан, казалось, был бездонным, да и проверяющий работал тщательно и не слишком торопился. По сдержанному лицу таможенника Иван Иваныч пытался угадать вердикт, но парень в белой униформе сохранял бесстрастность.

– Я не могу вас пропустить, – наконец сказал он со вздохом, закрывая крышку.

– Но почему?! – в отчаяньи выпалил Иван Иваныч. – Посмотрите, у меня там всё хорошо… Сколько добрых дел, посмотрите! – он распахнул чемодан и принялся дрожащим пальцем тыкать в большую опрятную коробку, лежавшую на самом верху. – А вот? – он выудил из-под коробки жестяной ящик-копилку и потряс им. – Пожертвования!

– Хорошо, – вздохнул проверяющий. – Если вы настаиваете, давайте пройдёмся по содержимому.

Сначала на стол легло несколько больших стопок бумаги. Среди них Иван Иванович с удовлетворением заметил цветные листы: то были его дипломы и грамоты. Но квалификация пассажира никак не впечатляла проверяющего. Не взглянул он и на несколько опрятно сложенных рубашек, а ведь аккуратность была одной сильных сторон Ивана.

Наконец таможенник извлёк жирный, сочащийся бутерброд. И ещё один. И ещё. От них дурно пахло прогорклостью и плесенью. Ивана передёрнуло от того, что эту гадость юноша берёт, не снимая белоснежных перчаток.

– Согласен, – покладисто поднял ладони Иван Иваныч. – Понимаю. Грешен чревоугодием…

– Где раньше это ваше "грешен" было? – укоризненно спросил таможенник. Его лицо выражало сочувствие и искреннее недоумение.

– Да как бы это… – замялся Иван. – Вроде, даже исповедовался пару раз, но как-то…

А в белой руке уже лежал следующий запрещённый груз: большой хрустальный шар. Таможенник протянул его Ивану. Тот взял и охнул: шар был тяжёлым. В мутной голубизне выпукло и крупно отражалось лицо самого Ивана Иваныча. По неровной поверхности бегали блики. Приютившаяся где-то сбоку фигурка в форме выглядела совсем крошечной. Иван с трудом вернул этот странный сувенир, не отрывая от него глаз. Картина не изменилась: его образ всё так же занимал большую часть сферы.

– Тщеславие, – объяснил таможенник и отложил шар.

– Да где же я мог его взять? Жил, как все, к особым свершениям не стремился… Товарищ, это не моё, – принялся увещевать Иван, – это мне, наверное, подбросили.

– А это тоже подбросили? – ровно спросил служащий, поднимая пухлую пачку каких-то карточек.

– О…

На карточках извивались в бесстыдных позах какие-то дамы. Иван даже не узнавал их в лицо, но спорить с тем, что знаком с этим материалом, не стал. Он попробовал другую тактику:

– Так это же совсем немного… Я их, наверное, случайно увидел. И вообще потом завязал…

– А какая разница? – последовал ответ. – Вы получили это и сохранили при себе.

– Так давайте их просто выкинем…

– Выкидывать надо было раньше. С чем вы сюда пришли, с тем я вас и проверяю. – Таможенник вздохнул. – Но и это ещё не всё.

Он погрузил руку в чемодан и с усилием поднял. Иван широко раскрыл глаза: из его багажа достали какую-то омерзительную булькающую густую жижу!

– Это… что?

– Это осуждение. Судя по тому, сколько его тут накопилось, вы на всех подряд смотрели свысока. Оценивали и сравнивали. Даже случайных людей на улице… – Иван отшатнулся. – Так ведь было?

– Но я даже не замечал! И слова дурного никому не говорил. Мало ли, что у меня там в голове происходит? Я что, и за этим следить должен?

– Вы должны следить за всем, что проносите в багаже.

– Это вышло по недосмотру, я не виноват…

– Вы носили это с собой. Носили столько лет и даже не попытались избавиться. Вы думали, что можно с таким вот багажом пройти в Город… Смотрите! – проверяющий поднял ладонь, грязь стекала с неё вместе с истлевающими на глазах остатками перчатки. – Вы что, хотите Ему это принести? Или, может быть, вот это? – потряс он карточками с женщинами.

Иван взглянул в окно. Там колосилось бесконечное море трав. А вдали виднелись сверкающие башни Небесного Иерусалима. Совсем не похоже на мутные блики на его хрустальном шаре. В стройных очертаниях была торжественность. И одновременно умиротворённость. Он представил, как роняет чемодан на мраморные плиты, заливая их растёкшейся из-под крышки грязью.

– Меня там не ждут, да? – покорно спросил Иван таможенника.

– Вас там ждали. Всю вашу жизнь. И с чем вы собираетесь туда войти после этого? – служащий быстро пошвырял разложенный багаж в чемодан. – Пожалуйста, покиньте вагон.

Покинуть вагон. Это означало, что он остаётся за стенами Города. Это означало конец. Не концовку, не счастливый финал. Конец.

– Послушайте, но как же так можно? Это же навсегда, вы понимаете… Я же совсем не так плох… Почему вы не пожалеете меня, почему вам меня не жаль? – дрожа, лепетал Иван Иваныч, цепляясь за белую униформу.

Проверяющий протянул руку и медленно, осторожно взял Ивана за подбородок. Он смотрел сверху вниз, и Ивану показалось, будто он снова маленький мальчик. Этот белый стоял над ним, словно старший брат, уехавший в далёкую страну и почти забывшийся, но всё ещё бесконечно родной.

– Ты даже не представляешь, – тихо сказал он, – даже не представляешь, как нам всем жаль.

Мытарство хикки

В темноте мигнула синяя вспышка.

В сердце в такт миганию снова кольнула боль. Раз, другой – и отпустила, оставив онемение, медленно растёкшееся по всему телу.

Индикатор монитора? Разве он выключал компьютер? Хотел просто прилечь, пока не пройдёт. Последняя мысль – вызвать скорую – привела его в такой ужас, что померкло сознание. Он хорошо знал, что во время звонка не сумеет назвать даже собственное нелепое имя. Да что там, в любом разговоре.

Вот и правильно, что не позвонил. Кажется, ему и так неплохо.

Темнота перед глазами понемногу рассеялась, и Семён увидел, что окно неплотно зашторено. Уже утро? Он неприязненно заморгал на просочившийся в его берлогу свет. Этот непрошеный гость беспардонно выхватывал из закоулков весь накопившийся хлам: в основном жестяные банки и бутылки, пакеты от быстрой лапши, чеки. Мятые салфетки. Их было особенно стыдно покупать, даже хуже, чем постоянно одну и ту же самую дешёвую лапшу. Слишком уж быстро они расходились, бессменная кассирша из магазинчика на углу не могла этого не заметить, не объяснишь же ей, что он даже No Nut November прошёл до третьей недели, это просто руки потеют, всё дело в том, что он слишком много потеет, поэтому без салфеток никак…

Оконному свету было всё равно. Он так же беспощадно и бесстрастно растворял собой привычную темноту комнаты. Чёрный монитор стал матовым, его синий огонёк еле виднелся.

Семён встал и подошёл к окну, чтобы задёрнуть штору поплотнее. Двигаться было непривычно легко, как в осознанном сне.

"Странно. Не на первом же этаже живу, а трава до подоконника вымахала". Лето?

Мир снаружи был одет зеленью и умыт солнцем. Изношенные дома, трубы промзоны – все исчезло, как будто растаяло под этим теплом. Лишь стена дома напротив сохранилась, вросла в землю по самый мурал: рыжеватая плитка складывалась в грубоватый контур ангела с воздетыми руками. Семён попытался вспомнить, всегда ли на доме советской постройки изображался ангел, вроде бы что-то другое, и на каком этаже, в конце концов, он всегда жил… но так было даже лучше. Свет играл на блестящей плитке крыльев, хотя палящего солнечного диска не было видно, и Семён понял, что мир стал именно таким, как надо. В нём не осталось ничего, что причинило бы ему боль, и даже свет был так мягок, что не резал привыкшие к полумраку глаза. Да, по такой улице с таким домом он бы гулял хоть целую вечность! По-настоящему, а не вынужденной пробежкой до магазина: потупившись в асфальт, закутавшись в размышления, щурясь слезящимися глазами на светофор и снова опуская взгляд, проходя к кассе…

"А что мне мешает?"

Вдохнуть свежий воздух, ощутить его кожей, впустить в себя то ликование, с которым блики прижимались к ангельским рукам…

Семён оглянулся на комнату. Маячок монитора зазывно мигал.

"Навечно покинуть своё сычиное гнездо… Это как же, без интернета-то? Любимые разделы на дваче, ответы в треды, годнота в чатиках…"

Семён снова выглянул наружу. Радостный мир никуда не исчез. От его простой красоты что-то внутри у Семёна протестующие завозилось: так несовместима она была с воспоминанием о ежедневных маленьких удовольствиях.

"Это же шанс, который бывает только раз. Надо решаться. Вдруг опять нормисы набегут и испортят даже такое чудо. Хоть надышусь вдоволь."

Нормисами в представлении Семёна назывались бесчувственные поверхностные обыватели.

"Да. Надо решаться. Сейчас только проверю, что отписали за ночь."

И Семён задёрнул штору, чтобы лучше видеть монитор.



Уютный гул компьютера был сегодня даже громче обычного. В его треде, где вчера он жаловался на сердце, и правда было много ответов. Странно, что его не смыло… Семён покопался в глубине каталога и не нашёл ему конца. Выходит, треды теперь не удаляются? Он попробовал найти нить с видеонарезками месячной давности – тогда он не сохранил один клипец и жалел ужасно. Есть!

Вот это да! Теперь за пределы двача можно даже не выходить, тонны контента и на всё можно отвечать, спорить, одобрять, троллить и попадать под троллинг, вертеться от обиды на стуле, как на сковородке, наливать безликому собеседнику виртуального чаю, играть в "захват карты" и задавать оленю-предсказателю вопросы с подвохом… Всё то же самое, что и раньше, но в огромных, бесконечных объёмах… Накал эмоций привычно обжигал Семёна, когда он отписывал в одно обсуждение за другим, одновременно проглядывая одно смешное видео за другим, или не смешное, если попадался "тёмный" тред – их тоже никто не удалял. Веселье, испуг, отвращение, злость, веселье – Семён раскачивался, как на качелях. Гудел и вибрировал системник, а может, то дрожал он сам, ощущая всё острее, чем обычно.

"И-я, и-я, всё неважно, а я просто мусор" – пел на японском неоновый персонаж, пританцовывая. Это было смешно и круто, нелепые движения со страдальческим лицом среди знакомых символов-отсылок. "Почему бы не быть бессмыслицей до конца своей жизни, неважно?" Нарисованный плоский человечек, размахивая руками, кричал о том, что было близко каждому хикии: бесполезность и стыд посреди смайликов и котиков, горечь и развлечение в едином сладком коктейле. Семён, словно пьяный, подпевал и хихикал, потому что это всё было про него, смешного и жалкого. Он смеялся взахлёб и не мог остановиться, как в тот день, когда его впервые и назвали полудурком. Смех щекотался внутри до боли, разрывал его на части, гудел и жёгся, и вдруг Семён понял, что на этот раз распадается совсем, догорает до пепла.

Он задрыгал ногами, как лягушка, и пнул системник. Тот перевернулся, дёрнул шнур питания – монитор погас. Задыхаясь, с текущими по лицу слезами, Семён свалился со стула и пополз к окну, давясь пылью и колючими крошками.

Мир за шторами не изменился. Невысокую стену не испоганили закладчики, трава стояла непримятой. Его совершенство было непоколебимо – так непохоже на расшатанное нутро Семёна…

Нет, этот мир не рассыпется ни от его прикосновения, ни от чьего-то то ещё! Может, под невидимым ласковым солнцем растает он сам, как исчезли городские кварталы. Но прежде хотя бы дотронется до этой травы, более живой, чем он сам за всё существование.



Семён не исчез. Он полежал ничком на зелёном ковре, прислушиваясь, не разверзнется ли под ним земля. Но ничего плохого не происходило. Когда он встал, трава сомкнулась за ним. Тогда он пошёл к стене напротив, и шагать было легко, и поднимать глаза было не страшно.

Стена принадлежала небольшому зданию, за которым обнаружился перрон. Линия рельс проходила из бесконечности в бесконечность.

Семён присел на скамью и принялся разглядывать окна станции, где не было стёкол, а только виделись белые короткие занавески. Из одного окна высунулся человек в белой фуражке и приветливо махнул рукой.

– Извините, – сказал Семён, потому что все остальные слова не укладывались в здешний порядок вещей. Или нынешний.

Фуражка одобрительно кивнула и пропала. Затем служащий в белом появился из неприметной двери где-то позади здания.

– Ваш билет, – сказал он, подходя к Семёну и протягивая такой же белый листок. – Хорошо, что вы без багажа, так сказать, налегке.

Семён кивнул. Сейчас ему казалось, что он не наружу вышел, а, наоборот, вернулся из внешнего и чужого пространства туда, где ему самое место. Он вытянул ноги и, в ожидании поезда, стал глядеть вверх и вдаль, где неизменный занимающийся день перетекал в розовый отблеск. Он улыбался.

Вечные ценности

Конец света застал Марусю в магазине.

Разве не приятнее было бы встретить этот миг в парке или театре? Наверное. Но так уж вышло. Маруся зашла сюда из чистого любопытства. Большой такой гипермаркет за чертой города, вдруг там что-то редкое и полезное имеется? Через остановку от него – монастырь. Туда-то Маруся и собиралась на самом деле. Да вот не успела. Слишком быстро случился конец света.

Девушка неуверенно оглянулась, но увидела только стеклянную дверь. За ней был сплошной свет и ничего интересного.

Тогда она отправилась изучать недра гипермаркета.

Конечно, Маруся не увлекалась этим, как его, шопингом. Ну как можно серьёзно относиться к людям, которые скупают безделушки и лакомства, как будто в этом смысл жизни? Таких субъектов хочется разве что пожалеть. А охотницы за модной одеждой… Всерьёз тратят время и силы на беготню за новыми коллекциями того, что сами же и называют «тряпьём». Тлен и суета, как говорится.

Поэтому она сразу принялась искать отдел товаров для дома или какую-нибудь завалящую мебельную галерею.



Холодный свет потолочных ламп вежливо подмигивал. Проходя мимо бесконечных полок, Маруся негодовала. Какие неухоженные! Товары валялись как попало. Ценники то отсутствовали, то неразборчиво обозначали что-то вроде скидки: к числам приписан был жирный минус. Впрочем, сами вещи оказались хороши. Маруся остановилась у скатертей. Узоры так и притягивали взгляд – ну, оторваться невозможно! Да и производитель, кажется, наш.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67069692) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.