Книга - Записки на простынях

Записки на простынях
Ирина Мист


RED. Современная литература
Короткие истории вне пространства и времени, нанизанные на кровавую нить тёмной любви – БДСМ, насилие, игра на боли и страхе.

Книга не про автора. Она – про читателя. О том, с чем каждая из нас может столкнуться. В обычной жизни. За дверьми обычной квартиры. Это про жизнь в зависимости от пиковых переживаний, убивающих игр и выход из этой зависимости. В книге поднимаются неудобные темы – бойкот, абьюз, насилие, БДСМ. И это – не среди маргиналов, это рядом. И романтики в этом нет. Есть боль, кровь, слёзы, сломанные жизни.

И всё это – на контрасте с поиском Бога в себе и вовне. Книга не про то, что хорошо и плохо. Она о том, что погружение в самые теневые области жизни – это тоже путь познания.

Роман Ирины Мист доказывает: жизнь полна самых разных оттенков – и не только черно-белых. Каждый из нас сталкивается как с кроваво-алым цветом боли, так и с возвышенными, лазурными полутонами. «?Записки на простынях» – как раз о бесконечном многообразии палитры в душе каждого.





Ирина Мист

Записки на простынях



Светлой памяти Олега Олеговича Павлова, вдохновившего на написание этой книги.


Ускользающая, Туманная, Мист.
Имя одной из валькирий.
Пришло случайно – да, так и осталось.
Прижилось, как вторая кожа.
Кто я?
Плетущая разговор с грозами
и разрушающая жизни.
Собирающая истории
и сама избегающая жизнь сделать историей.
Связанная путами страха
и танцующая на ладонях Бога.
Женщина с сотней лиц,
проживающая всё через своё нутро.




Алфавит жизни



А…

«Алиса в стране чудес». Моя любимая – в классическом переводе Аллы Демуровой. В переводе Набокова, «Аня в стране чудес», звучит непривычно и пронзительно тонко. Перевод Заходера не зашёл. С детства на слуху Шалтай-болтай, а не Желток-белок. Дома у меня коллекция «Алис» с иллюстрациями разных художников. Психоделическая книга, которую впору разобрать на цитаты. Ещё лучше – оклеить ими комнату прямо поверх обоев. И гадать. Первая фраза, на которую взгляд упал утром, будет девизом дня. И – вперёд к чудесам.

Класс под литерой «А», где училась бы, если б администрация школы не пошла навстречу и не перевела меня в другой, куда попала лучшая детсадовская подруга. Кто знает, куда завернула школьная колея, если бы маме отказали.


Б…

Бойкот. В первый и последний раз столкнулась с ним в школе. Повзрослев, смотрела фильм «Чучело» и, глотая слёзы, вспоминала себя. Избавь людей от законов и морали – мы превратимся в животных.

Четвёртый класс. Девчоночья половина влюблена в классного руководителя, тайно и безнадёжно. Мужчины в школе такая редкость, что любой мало-мальски привлекательный экземпляр пользуется повышенным вниманием. Как наш – тем более. Тогда нас ещё можно было назвать командой. Зимой вместе с ним мы выбирались на окраину города и катались с горок на лыжах и санках, летом срывались в поход, пусть всего за десять километров, на другой берег реки.

И вдруг, вернувшись с летних каникул, загоревшие и отдохнувшие, узнаём, что нашего почти родного учителя меняют на математичку. Скучную неряшливую женщину средних лет с тремя детьми. В испачканной мелом одежде и волосами, забранными в высокий пучок, сбившийся набок.

Я сразу невзлюбила её. Не за одежду и неряшливость, а за колкие язвительные слова, которыми она частенько награждала учеников за ошибки. Я начала забывать тетради с безупречно выполненными заданиями, терялась у доски, вместо обычных пятёрок в моём дневнике появлялись тройки и двойки.

Не помню, что нами двигало – азарт или безнаказанность. Однажды после уроков мы с подругой остались в классе. Разрисовали стенгазету, залили ящик учительского стола чернилами, испачкали краской ткань, накрывающую проектор.

Следующий день превратил оставшиеся годы учёбы в ад. Я так и не выкарабкалась.

Я не привыкла к допросам и следствию. Сначала этим занялась наша классная, потом завуч. В соседнем кабинете ждали родители. А мы писали объяснительные. Меня, отличницу, грозились поставить на учёт в детскую комнату милиции. Тогда я ещё не научилась врать. Это сейчас решу, что сказать – правду или то, что хотят услышать. Тогда призналась, что единственной причиной моего поступка было то, что я ненавижу классную руководительницу. И повторила, глядя ей в глаза. Ведь если человек прав, ему нечего бояться. Это была моя правда.

На следующий день мне объявили бойкот. Кто был инициатором, не знаю. Возможно, та самая учительница негласно одобрила травлю.

С тех пор боюсь повторения. Страшно оказаться одной против толпы. Или быть отвергнутой. Сердце замирает, когда возвращаешься в темноте домой, ожидая избиения. Унизительно проживаешь день за днём, когда не здороваются и делают вид, что не существует даже твоей тени. За спиной шушукаются и замолкают, стоит обернуться. Перекидываются записками, в которых вершат мою судьбу после уроков. А пока накидывают на голову половую тряпку и втыкают в спину дротики из швейных иголок.

Я могу справиться с любым – уговорами, лестью или же просто заняться сексом. Против толпы я бессильна. Каждый день, возвращаясь после учебного дня полного издевательств, дома меня ждало продолжение – язвительные насмешки и допрос родителей.

Я выдержала месяц.

После чего наглоталась таблеток и с диагнозом «попытка самоубийства» попала в больницу. Уколы, таблетки, привычная ложь, что хочу жить. И звериная осторожность – кожей чувствую враждебные взгляды. Я так и не научилась доверять. Держу людей на расстоянии и ухожу за полшага до того, как станет поздно.


В…

Вина. Ниточка, за которую меня можно дёргать, как марионетку. Вина и слова «ты должна». Кажется, убедила себя, что уже нет, не должна. И влипаю в отношения снова, где вина – разменная монета в заведомо проигрышной для меня партии.

Словно специально выбираю людей и влипаю в ситуации, чтобы быть виноватой снова и снова.

Выворачиваюсь наизнанку, подыскивая нужные слова и вымаливая прощение.

Вина и прощение. И только потом любовь. Я так и не могу признать, что меня можно любить. Просто так. Без всех этих игр на грани.

Вина и прощение придают изощрённую остроту отношениям, игре с близкими людьми, которые никогда не станут родными. Они – всего лишь обычные люди с грешками и пороками, решившие, что могут вершить правосудие над отдельно взятой частичкой мира. Надо мной. Или я наделяю их этим правом? Не боги.

Как получается, что не чувствую своей вины перед Богом, а перед человеком – вполне?


Г…

Гроза. Вера ворвалась в мою жизнь внезапно. Я росла в обычной советской семье, как принято в то время, не верующей. Тогда уже не преследовали за убеждения, но религия ещё не обрела сегодняшней популярности. Не было телетрансляций с крестного хода и политиков со свечами в храмах.

Я не была крещена, но верила. Мне было пятнадцать, когда мы ездили в имение Натальи Гончаровой, жены Пушкина. На обочине дороги нашла стальной нательный крест. Повесила на цепочку и стала носить. Это сейчас знаю – так нельзя. Сакральная вещь, чужой крест, будто своей судьбы мало. Тогда ни о чём подобном не думала. Появились у меня молитвослов и Евангелие, напечатанное в студенческом журнале. Я читала молитвы и разговаривала с Богом, глядя в небо. Ведь сказано: «Небо – лучшая икона». Крестилась уже позже. И почти сразу перестала чувствовать Бога. А спустя годы разделила Бога, религию и церковь.

Тогда, далёким летом на Землю должен был упасть метеорит. По телевизору только и разговоров, что о предстоящем падении. Он был слишком велик, чтоб сгореть в атмосфере. Мысль об этом не отпускала меня.

Началась гроза. Никто не обратил внимания, как я выскользнула из дома. Мгновенно вымокла до нитки. Небо извергало из своего нутра потоки воды. Босиком, по щиколотку в воде, в облепившей меня мокрой одежде, я разговаривала с грозой. Или Богом, как мне казалось. Может, это и был тот самый настоящий Бог, которому тесно в церкви. Задавала вопрос – и по грому и молниям понимала ответ. Просила, чтобы метеорит упал там, где люди не пострадают. Предложила свою жизнь в обмен. Переспросила, принимают ли мою жертву – мгновенно молния серебряной змеёй пронеслась сквозь всё небо, значит, да. Весь следующий день пролежала, молясь Богу, в ожидании смерти. Метеорит упал в океан.

Как же наивна я была. Разве могла моя жизнь заменить жизни других, если бы их смерть была угодна Богу?


Д…

Дети. Люблю на расстоянии. Своих не хотелось долго. Ровно до той секунды, пока не взяла племянницу на руки. Внутренности скрутились в тугой узел, стало больно дышать, а по щекам заскользили слёзы. Мне стыдно за дикую чувствительность и ранимость, особенно если другие становятся свидетелями.

Не знаю, люблю ли я детей сейчас. Своего лет до трёх обожала. Всё время вместе. В торговый центр пойти или почитать сказку на ночь. Дети такие трогательные. Смотрят огромными глазами, а в них плещется весь мир. Можно придумывать небылицы – они верят и считают тебя божеством. Потом у них меняется характер. И снова. А мне не поспеть за изменениями. Рушится мой пьедестал, почти божественный статус подвергают сомнению. Я становлюсь подругой. Фатальная ошибка – нужно быть матерью, друзей они всегда найдут. Но как, если я сама не научилась быть взрослой?

А сейчас и детскость покинула меня. Я не собираю чемодан за полчаса и не срываюсь на край света. Не влипаю в авантюры с сомнительным концом, которые хорошо заканчиваются, несмотря ни на что. Не ищу чудес рядом. Перестала играть с дочерью в игры моего детства – прятки, классики, резиночки. И не рисую мелками на асфальте. Куда исчез мой внутренний ребёнок?

Может, любовь к детям начинается с любви к своей внутренней девчонке с чёрными глазами и тощими торчащими косицами?


Е или Ё…

Ёлки. Новый год без них не мыслю. Пару раз отмечала праздник за границей. Море, пальмы, фейерверк – не то. На Новый год мне нужна ёлка. Пусть искусственная, но ёлка. Свечи, имбирные пряники и мандарины.

Самая любимая ёлка – в детском саду у дочки. Накануне зелёная красавица стучится в дверь сама. Детям так и говорят: «Чудо! Ёлка пришла». Обязательно днём, чтобы детки видели, что она, правда, пришла сама. И не важно, что чей-то папа минут десять назад незаметно выскользнул из калитки.

Колючее деревце украшают имбирными пряниками, райскими яблочками, золотыми снежинками из соломки, и витыми восковыми свечами. На Рождество зажигают свечи, как в старые времена, когда не было электричества. Родители с детьми водят хороводы и поют песни. За соседними столом дети делают свои свечи. Макают фитилёк в банку с растопленным воском, остужают и снова. И так – много раз. Свечи получаются неровные, зато ароматные и сделанные детскими ручками. Волшебные, потому что всё, что делаешь с любовью и своими руками – волшебство.

А нас уже ждёт рождественский кукольный спектакль. Трижды была на ёлке. Всё неизменно из года в год – те же песни, хороводы, игры. Тот же спектакль и почти такие же подарки – мандарины, имбирные пряники, марципаны. И, конечно, игрушка, сшитая мамами. И дети пока ещё верят, что подарки им приносят ангелы.

И каждый раз ощущение чего-то светлого, апельсиново-гвоздично-имбирного на душе. И хочется этот волшебный праздник пронести сквозь год, не расплескав.

Расходясь по домам, дети раздевают ёлку – снимают яблоки, пряники, снежинки. А лесная красавица заканчивает свою короткую, но яркую жизнь на помойке в компании таких же страдалиц с осыпавшимися иголками. Поэтому дома ёлка у меня искусственная, а для запаха в вазе стоит еловый лапник.


Ж…

Жизнь.

Бегу от неё.

Жила когда-то на два мира. Мёртвой была больше, чем живой. Сейчас учусь быть живой. Ещё бы понять, как это – жить сочно, азартно, не оглядываясь на других. На закате жизни, может, научусь.


З…

Змеи. Все ползающие вызывают почти панический страх. Начиная с дождевых червей. В голове не укладывается, как они ползут. Это так противоестественно. Удлиняются, утолщаются, скручиваются, извиваются, завязываются в узлы.

Но это не помешало мне сфотографироваться в Таиланде с удавом. Он тёплый, сухой, а под кожей перекатываются стальные мышцы.


И…

Ирина. Моё имя. Мирная, в переводе с греческого.

Мирная? Люблю провоцировать, вызывать на дискуссии и замутить небольшую войну. Остро чувствую ложь. Но редко расстаюсь врагами. Может, и вправду мирная? Врагов превращаю в союзников. Но гораздо чаще просто вычёркиваю из жизни. Говорят, в жизни я гораздо милей, чем в интернете. Те, кто знаком со мной лишь по дневникам и социальным сетям, считают меня редкостной стервой. И удивляются, услышав мой бархатистый голосок по телефону.


Й…

Не о йоде же писать. И не о йорках. И то, и другое не люблю.


К…

Кровь. Залитый кровью пол. Раз в несколько секунд края раны на запястье расползаются, и тёмно-красный плевок ползёт по руке и крупными каплями падает на пол. Зажимаю руку и, проваливаясь в сугробах, бегу к машине за аптечкой. Я в панике и не верю, что выживу. И смерть такая глупая. До ближайшего города километров тридцать. За руль сесть не могу. Где-то находят водителя, чтобы отвезти меня в больницу. В голове пустота и безразличие. Едем из города в город, благо расстояния невелики – всего пара десятков километров. В очередной больнице находим дежурного хирурга. Вру про случайную травму, но все понимают, что это ложь. Мне накладывают швы, следом гипс. Врач устало говорит, что придётся обратиться в институт кисти – я разрезала сухожилие, а он лишь собрал, как мог. Но обошлось – рука восстановилась, за исключением чувствительности.

Наутро я отмывала с пола бурую запекшуюся кровь. В комнате удушающе пахло железом.

И духами Womanity, что в моём вольном переводе значит «женственность».

Получается, женственность пахнет кровью?


Л…

Ложь. Когда говорят правду, даже самую неприятную и шокирующую, у меня есть выбор – остаться или уйти. Ложь лишает выбора. Она замещает реальность иллюзией. Думаете, люди не чувствуют? Тело не лжёт. Глаза тоже. Пожалуйста, оставьте мне право сделать выбор самой. Дайте мне правду.

Любовь. Могу рассуждать о ней бесконечно долго. Отстранённо и спокойно, словно она не имеет ко мне отношения. Пустое слово. Более тридцати определений. Какое из них ваше? Для меня любовь – одно, для него – другое. В итоге – вечные споры и разногласия.

«Ирунчик, ты меня любишь? Кофейку сделай». Для кого-то любовь – подать кофе по утрам. А у меня – чуть ли не рыцарские турниры в фантазиях, как в средневековых романах. Прочитаю – и пару недель живу книгой или прокручиваю фильм в голове. Моя любовь – когда сердце плюхается в пятки, а желудок начинает ныть, стоит увидеть от него, давно исчезнувшего из моей жизни, скупое «Привет».

До атласной гладкости полирую солью и кофе каждый сантиметр тела, продумываю образ до мелочей, стираю лак, потому что пролетела с цветом, и наношу другой. И несусь, превышая скорость, в другой город на свидание. Лишь бы успеть вовремя. Опаздываю почти на час. Он же, слегка касаясь губами, сухо целует меня в щёку. А я несколько месяцев корю себя за опоздание.

Не знаю, что такое любовь. Может, в моей жизни её и не было. Говорят, она должна быть взаимной. Бережной, а не ранящей, как стилет. Кажется, один любит, другой позволяет себя любить. Мне позволяли любить. И очень редко – быть рядом.

И я никогда не признавалась в любви – боялась расстаться. Ведь после признания ничто не будет прежним.


М…

Мама не была моим самым близким человеком. Я – папина дочка. Мама больше любила моего брата. После его рождения, казалось, мной интересуются ради галочки.

– Как дела в школе?

– Нормально.

Мы с братом словно негласно разделили родителей. Я взяла папу, он маму. Или они нас.

Не знаю, какая из меня мать. Будет ли дочь винить меня в том, что я ошибалась. Надеюсь, мы найдём возможность услышать друг друга. Может, даже накричать, но всё равно услышать. Любовь, она ведь сильнее обид, ссор, обвинений.


Н…

Ненависть. Любовь и ненависть шагают рука об руку. Чувства меняются молниеносно. Это только в женских романах сначала они ненавидят друг друга, потом влюбляются.

У меня иначе. Купаюсь в любви – небо сочится лазурью, несмотря на дождь, птички щебечут, даже в лютый мороз. Не позвонил, не написал, хотя договаривались – влёт придумываю историю с бразильскими страстями и любовным почти бермудским треугольником. Верю в придуманную историю, а его, конечно, ненавижу. Собираюсь удалить переписку и все контакты. Пишу напоследок – всё в порядке. И снова щебечут птицы.

Вечные качели. Не могу смотреть на свою жизнь без смеха. Мне бы спокойных ровных отношений, а тянет на любовь-манию с ненавистью и жгучей страстью в качестве перчинки.

Мне нельзя ненавидеть. Бывает, устав от боли, резко взмахнув рукой, шепчу: «Бог с тобой». И отпускаю. Внутри разливается ледяное спокойствие, словно кинжал отсекает саднящее прошлое. Вместе с людьми, встречами, воспоминаниями, как шкуру сдирает с животного. Душа не кровоточит и не болит, хотя должна. Внутри пусто, звонко и разнузданно радостно. Меня не волнует, что будет с обидчиком. Он исчез из моей жизни.

А людей словно берут в оборот другие силы. Несчастные случаи, болезни, аварии.

Ненависть вытягивает силы. Меня словно засасывает в воронку. Важно остановиться, не дать ей набрать мощь, чтобы потом, когда скажу: «Бог с тобой», – смертельный удар не обрушился на того, кого любила ещё недавно. И, может, продолжаю любить.


О…

«История О…» – фильм интригующий и возбуждающий, хотя и не любимый. Мне сложно писать на темы, которые пустили корни внутри меня. Легче рассуждать на темы, о которых имею лишь поверхностное впечатление. Описать бизнес-процессы – не вопрос. А написать о перфомансе или импровизации сложнее. Хотя и пропустила это через плоть, кровь, нервы.

Не имей фильм никакого отношения ко мне, рассуждала бы о художественной ценности, перипетиях сюжета, игре актёров. Но показанное в фильме – часть моей жизни. Редкая, но важная. Не с таким полным погружением. Больше игра по строгим правилам, жёсткая и болезненная. Но во время встреч всё по-настоящему. Боль, подчинение, доверие. Я не могу прекратить, да и не захочу. Задача партнёра – остановиться вовремя. Моя – подчиняться, наслаждаться и дышать, когда новая вспышка боли, как разряд тока, пронзает тело до кончиков пальцев и разливается негой.

Почему всё останавливается на пике? Мне слишком мало. Я слишком жадна до наслаждений, впечатлений, боли. Но меня уже уносят на кровать, накрывают пледом, который укрывал чьё-то дрожащее тело до меня и будет после. Мне будет брезгливо потом, но в эти минуты я по крупицам собираю себя. Восстанавливаю срывающееся дыхание, унимаю дрожь и плачу, наслаждаясь такой редкой лаской. Внутри – пустота, гулкая и переливающаяся, как радуга. И бесконечная нежность к тому, кто только что положил плеть.

Душа вывернута наизнанку. Кожа как оголённый нерв. И пустота.


П…

Папа. Сколько помню, была папиной дочкой. Мама была главной в семье. Папе легче было уступить, чем бороться. Или когда-то он отказался от споров и баталий. Он холил свою свободу, надеясь, что наступит однажды. Оно не наступило.

Он за руку водил меня в детский сад и учил считать до тысячи, чтобы было чем заняться во время тихого часа. Научил меня читать. Фантазёр и мечтатель, он долго планировал всё, шаг за шагом. И так редко воплощал. Но то, что выходило в мир, поражало меня. Своими руками он собрал электронные часы-будильник. Таких тогда не было – в ходу были обычные механические. Он сделал таймер для проявки фотографий с настройкой до десятых долей секунды. Это сейчас таймер в каждом телефоне. А тогда мы снимали на плёночный фотоаппарат «Зоркий» и в кромешной тьме, завесив одеялами двери, чтобы не было ни единой щели, в тесной ванной творили чудо. На девственно-белой бумаге в воде проявлялось изображение. В папиных фантазиях можно было купаться. Он мог ответить на любой вопрос. Я и вполовину не такая.

Хотя такая же мечтательница и фантазёрка. И со скрипом воплощаю мечты в жизнь. Разве что самые сумасшедшие, о которых даже не думала всерьёз по причине их безумия.

По выходным папа ездил на рыбалку. Кошек не любил с детства. Но, если оставался один, питомец всегда был сыт. Готовил так, как могут готовить, наверное, только мужчины. Говорят, женщины варят, мужчины готовят. Пусть редко, зато какие изысканные блюда! Картошка фри – не смейтесь, пожалуйста. Сейчас это обычное блюдо в любой забегаловке. А тридцать лет назад – всё своими ручками. Почистить, нарезать тонкими ломтиками, жарить полдня и есть хрустящей.

Долго не могла простить папу за то, что ушёл. С его смертью я словно лишилась семьи. Мама никогда не была близка мне. Я всегда была накормлена, одета, обута, но любви не чувствовала. У брата была своя семья. Я стала редким гостем в когда-то родном доме.

Я привыкла, что от меня уходят любимые люди. Но, когда уходят по-настоящему родные, привыкнуть невозможно.


Р…

Ремень, розги, ротанг. Мужчины таким нетривиальным образом дарят мне наслаждение. Ремню предпочту плети и кнут. Розги жалят и рассекают кожу.

Ротанг – жгучие прутья, которые использовались для наказаний в викторианской Англии – трепетно люблю. Разной толщины, необработанный или тяжёлый покрытый воском ротанг по-разному ощущается на коже. Он поёт угрожающе и резко. Замираешь, даже если тростью рассекают воздух. Ротанг не спутаешь ни с чем. Им можно лишь разогреть кожу или серьёзно выпороть. Без следов вряд ли получится. Завораживающие рельефные следочки – багровеющие на глазах две тонкие вздувшиеся полоски после каждого удара. Как трамвайные рельсы. Ротангом можно почти не касаться кожи, придерживая за мгновение до удара, кончик спружинит и укусит. Почти нежно. А можно наносить серьёзные удары. Боль волной накатывает спустя несколько секунд. Острая и жгучая, разливается по телу. Опасная штучка. Легко рассекает кожу. И может покалечить. Поэтому и руки должны быть умелые и обязательно добрые.


С…

Солнце. Я – лунная. Иньское существо, интраверт до кончиков ногтей. Мне легко в одиночестве. Есть чем заняться. Люди снуют внутри меня толпами, вытаскиваю их время от времени наружу. В фантазиях проживаю разные жизни, встречаюсь с любимыми, но уже ушедшими. Хорошо, когда есть место, где мы можем встретиться и поболтать, как в старые времена. И пусть это – всего лишь моя душа.

Во мне много тьмы. Я не позитивна, хотя улыбчива. Меня частенько затягивает в депрессию.

Есть люди, сочащиеся солнцем. Не про меня. Говорят, в интернете я значительно гаже, и ждут меня такую же – циничную, стервозную и непредсказуемую – на встречу. А там я бываю разной. Говорят, у меня фантастическая энергетика. Как тихий лес. И глаза, в которые рискуешь утонуть.

Мне не хватает солнышка. Подсолнухи, осколки солнца, сошедшие с полотен Ван Гога – мои любимые цветы. Теряю голову от жёлтого, хотя и не ношу. Может, пока не нашла свой оттенок. Или же чёрный – мой бессменный фаворит.

Люблю восходы солнца. Легко подстраиваюсь под смену часовых поясов и ритмы других людей. Сплю урывками. Могу полночи не спать, встать на рассвете. И прикорнуть на часок днём. Почти не жмурюсь, глядя на солнце, и не ношу солнцезащитные очки.

Самые светлые моменты жизни залиты солнцем. Вспоминаю, как впервые завязала бант из шнурка на большом пальце ноги. До сих пор перед глазами бант, чувство победы и солнце, заполнившее комнату до краёв.

Степь, куда мы выбрались на велосипедах, огромный солнечный диск и пронзительная песнь жаворонков, почти незаметных в выгоревшем небе.

Восход. Вода – как прикосновения ребёнка. Выходить зябко, бегу, продрогшая, в гостиницу и до завтрака отогреваюсь под горячими струями душа.

Восход. Танцую на крыше отеля.

Брошь в форме спирального солнечного диска, купленная в переходе, сломалась в тот день, когда я рассталась с тем, кто называл меня Солнцем.

Я помню восходы и не могу вспомнить закаты, словно их вычеркнули из памяти.

Стерва. Из лекции экскурсовода: «Это стервятник, он кормится стервами. Женщина, отойдите от клетки!».

Есть в моём характере что-то не подлое, но гадкое. Мстительность у меня в крови. У меня нет запретов.

Меня не останавливают грязные методы. Начинаю подозревать – ко мне стекается информация. Переписка с любовницей, обрывки разговоров, пароли к сайтам. И главное – без малейших усилий с моей стороны. Бери, пользуйся, всё в твоих руках. Предупреждён – значит, вооружён.

А мне хочется верить людям. Не искать подтверждений измен и не получать их. Хочу жить сегодняшним днём. Начинать, как с чистого листа, не заглядывать в будущее, не озираться на прошлое. Только сейчас.

И не влюбляться. Мне говорят, как я желанна. И за каждым словом – ложь. Внутри расползается ненависть, меня почти трясёт, а я прячусь за улыбкой: «Да, дорогой, и мне было хорошо». Плетётся паутина лжи. С двух сторон.

А потом мне надоедает играть. Становится слишком больно, и точно выверенными фразами я бью человека. Его же словами, сказанными когда-то мне.

Нанести удар первой, не подпустить ближе, не дать ни единого шанса – почти жизненное кредо.


Т…

Театр. Маски – это наносное. Роли – свои, родные. Кто-то открещивается, что играет роль, настаивая на собственной гармонии. Ехидно киваю и продолжаю играть. Заглядываю с утра в шкаф, и, перелистывая платья, примеряю будущую роль. На часок или львиную долю дня.

Может, побыть домашней? Надеть носочки, потому что пол ледяной, сварить кофе и открыть ноутбук. И снова писать, редактировать, публиковать, включив музыку и прихлёбывая терпкий напиток.

Не знаю, какой буду завтра или послезавтра. Даже через полчаса. Встречаю разных людей – на сцену выпускаю свои разные роли. Или ипостаси.

Меня так часто презирали, называя лживой. Но, может, моя честность как раз в том, чтобы играть и быть разной? Спросите о фактах – скажу правду. И продолжу менять роли. Или подстраиваться к обстоятельствам или людям, вытаскивая очередную роль из нутра.

Таро. Спустя много лет погружаюсь в него снова. Всё началось, когда мне было двенадцать. Я влюблялась уже тогда сразу в двоих. Любила по-разному, только они не догадывались. Мы вместе играли в кукольном театре, они исполняли ведущие роли, а я была в дублирующем составе. Делала кукол-марионеток и с помощью спиц училась управлять ими. А вечером в гостях у подруги на обычных игральных картах раскладывала пасьянс – любит-не любит. Выходило одно и то же – никаких чувств нет. Убеждала себя, что карты врут, садилась на них – говорили, если девственница посидит на картах, они обязательно скажут правду. И раз за разом они показывали одно и то же. И не врали. Много лет спустя раскладываю пасьянсы и опять выходит, что я безразлична, у него есть другая. Убеждаю себя, что карты врут. Ведь мы встречаемся, пусть редко. И он пишет о любви. Вот только люди чаще врут, в отличие от карт.

На игральных картах больше не гадаю, зато без колоды Таро редко выхожу из дома, беру её скорее по привычке. И так многое можно узнать, заглянув человеку в глаза.

Таро – те же роли, которые можно менять каждый день. Сначала на сцену выходит ребёнок. Внутренний ребёнок, без которого немыслим акт творения. Он любит пошалить. И не важно, что шалости могут быть жестокими. Взрывают или поджигают не только, чтобы наказать неверных. Энергия злобного шута, трикстера, потирающего руки, только на кону чужие жизни. Ребёнок не знает о наказаниях и последствиях. Ему дозволено всё. Он не ведает страха.

На смену приходит Маг, первопроходец. Таро – путь человека с рождения, через трансформации, искушения, жертву, ад на земле, возрождение, единение с миром. И по новой. Через уроки, ошибки и поражения. Раз за разом.


У…

«Унесённые ветром». Несколько раз смотрела и неизменно влюблялась в Ретта Батлера, человека со своими принципами, жёсткого и циничного, который берёт то, что считает нужным. Деньги или любимую женщину. А, посмотрев, неделями ходила, не чуя ног от влюблённости, представляя себя на месте Скарлетт.

Мы немного похожи. Не красотой, а циничностью и беспринципностью. Я тоже начала жить в браке, потому что в тот день узнала о женитьбе бывшего. И хотелось пожить вместе, а не встречаться на выходных. Но не жалею – муж был замечательным человеком. Я не знаю, что такое любовь. Она исчезает так быстро, что не понимаешь, что же держит нас рядом. Страсти нет. Зато по-прежнему заканчиваешь его фразы, точно знаешь, когда нужен кофе и за километр чуешь интрижку.

Ускользающая. Под этим ником была зарегистрирована на БДСМ-сайте. Приятней считать, что не тебя бросают, а сама уходишь, чуя неизбежность расставания. Я редко остаюсь с нелюбимыми людьми. И была бы рада так же легко ускользать от тех, кого любила, но к ним прикипаю душой, а они долго слоняются по закоулкам моей памяти.


Ф…

Феникс сжигает себя и восстаёт из пепла.

Раз за разом оставляю после себя пожарище, сжигаю связи, собираю себя по кусочкам и клочьям.

И учусь жить заново.


Х…

Пишут на заборах, и это – один из четырёх столпов русскоязычного мата. Если показать крупным планом на экране, невинная эротика превратится в порно. А напишешь в тексте – обязательно нужно указать, что текст содержит нецензурную брань. Поэтому давайте лучше о сексе, всё равно они неотделимы друг от друга.

Однажды в спектакле мне предложили сделать соло о сексе. Тема моя – живая и цепляющая. Да, и в других вызывает фейерверк эмоций. О сексе сложно даже писать, не сливаясь в слащавость или пошлость.

На сцене не пишешь – говоришь. И то, что вызывало взрывы смеха на репетиции, не означает, что в другой раз будет так же. Тем более в перформансе, где каждое выступление – новое. Тема может быть прежней, но выходишь с другим настроением, перед тобой другие люди. Накануне безудержный секс, или наоборот, воздержание. И не хочется говорить о голом сексе. И вспоминать смешные истории, связанные с ним. И разглядывать его с разных сторон.

Хочется говорить о любви.

А она не любит зрителей. Она наедине – глаза в глаза, рука в руке. И ветер в качестве союзника, чтобы донести мольбу о телефонном звонке. И не гордость тому виной, а убеждение, что женщина не должна звонить первой. Да, и вообще отвлекать от дел, которые кажутся важнее моего звонка.

И после пары ироничных историй всё-таки о сексе заливаешься румянцем, берёшь долгую паузу, и уходишь со сцены, потому что сейчас честно именно это. Ни смеяться, ни пытаться завоевать зрителей, а поставить запятую и оставить открытый финал.


Ц…

Цепи. В пятнадцатом аркане Таро Дьявол держит в цепях влюблённую пару. На деле же цепи висят свободно. И влюблённые вольны уйти.

Но остаются. Человек удерживает себя оковами убеждений, чужого мнения, собственных представлений. Как надо, как правильно.

Никто не держит.

Он свободен.

Но никуда не уйдёт.

Потому что цепи у него в голове.


Ч…

Честность. Во всей честности важно лишь одно – честность по отношению к себе. И не перевирать факты, чтобы случайно не забыть, что и кому говорил. Остальное неважно. Изменчиво и текуче. Чувства уходят, и спустя время даже не можешь вспомнить, а любила ли вообще. Отношение меняется. Неизменны лишь факты.

И даже с ними не уверена, что это не плод моего чересчур живого воображения.


Ш, Щ…

«Шопениана» – балет, в котором мне не пришлось танцевать. В сентябре я купила первые пуанты. И научилась разбивать их, оставляя твёрдым лишь пятачок, на котором танцуешь. Оказывается, они устойчивые. И ноги кажутся бесконечными. Сбывалась моя мечта – порхать по сцене в пышной юбке и на пуантах.

Мы примеряли шопенки. Я была тощая и больше напоминала мальчишку.

В декабре я танцевала бы в своём первом балете.

Если бы не травма.


Э…

Элька.

Много лет назад, приехав в Москву, я снимала комнату. Там и познакомилась с Элькой, моей соседкой, девушкой без возраста с изящным курносым носиком, почти незаметным шрамом на переносице, пухлыми губами и непослушными вьющимися каштановыми волосами. Её хотелось обнимать и смотреть в глаза. Я жёсткая – кости и мышцы. Трогаешь её – рука утопает в теле.

Она училась на факультете журналистики. За год до этого она похоронила мужа. Тяжёлая болезнь, самоубийство. От переживаний она слетела с катушек. Пыталась забыться в вине и сексе. А потом, выйдя из пике, пошла по стопам мужа. Начала писать и хотела стать журналистом. Помню её пронзительные рассказы, написанные на печатной машинке. Компьютеры тогда были редкостью.

Спустя несколько лет жизнь снова свела нас. Я разругалась с мужем, и он предложил расстаться. Я не знала, что беременна. Мне некуда было податься, а Элька предложила пожить в её съёмной квартире. Мы так бурно отмечали моё возвращение, что на работу я приходила ещё не отошедшая от вечерних посиделок. Ребёнка я, конечно, потеряла. Тяжёлые сумки, переживания, алкоголь – не лучшие помощники.

Элька видела то, чего обычные люди не замечают. С нами была ещё одна подруга. Если поставить нас рядом, Элька – светлая, как полуденное солнце. Та – как безлунная ночь. Я – посерёдке.

Элька любила по-настоящему. Абсолютно всех. Люди к ней стекались. Кто пожрать энергии, кто посидеть рядом и погреться в её улыбке.

Одевалась она невообразимо. Я себе такого не могла позволить. Самое безумное, что было доступно мне – рваные джинсы. Тогда ещё драные изрезанные джинсы были редкостью. Их не носили на улицах, зато я заглядывалась на них в модных журналах. Коротая очередной вечер за бокалом вина, вооружилась маникюрными ножничками, сделала надрезы на надоевших джинсах какой-то дорогущей марки, размахрила края. Дыры изнутри замаскировала стразами. Получилось не хуже, чем в журналах. Я и в банк на работу так ходила по пятницам. Конечно, не принято, но это такая мелочь по сравнению с комбинезоном с тропическими цветами или мини-юбкой, что носила чуть раньше.

Элька была безумней меня раз в сто. Зафиксированные десятком заколок непослушные волосы, плотные красные колготки, расшитые батники, разноцветные туфли, прозрачные сумки, в которых видно всё – блокнот, пяток помад, косынку, книгу и ещё кучу мелочей. И это одновременно. Каждый раз с нетерпением ждала, как она оденется сегодня, восхищалась и втайне завидовала.

Мы частенько сидели рядышком и болтали часами. На балконе, куря доминиканские сигары или на крохотной кухоньке за чашкой растворимого кофе. В сумерках она уходила гулять, как кошка, а наутро возвращалась, принося на волосах кружащий голову аромат ванили, как от булочек в детстве. И рассказ, как коротала ночь в тёмном дворе рядом с пекарней.

Мы занялись сексом по чистой случайности. К ней в гости заглянул её любовник с приятелем.

Откуда уверенность в том, что если женщина одинока, она будет рада любому члену, не важно, какой человек к нему прилагается? Поэтому я и решила, что проще изобразить страсть к Эльке, чем в который раз твердить возбуждённому мужчине, почему не хочу трахаться с ним.

Не люблю, когда вмешиваются в мои планы. Всегда занималась сексом, когда было нужно мне – выгодно или чувства сносят крышу. Чаще – то и другое. Я прагматична. Не верю в любовь, если не вижу, что меня ценят. Люблю подарки и, когда ухаживают за мной. Если этого нет, сомневаюсь, так ли я нужна. Или со мной встречаются лишь потому, что отказали другие.

Откуда у меня такая низкая самооценка? И вечные качели.

Неизменно либо парю на крыльях любви, либо тону в омуте страданий. Страдать стала меньше. Сколько можно? Уже надпись на лопатке сделала, всё, адьёс – прощайте, то есть. Помню я вас, господа, помню. Пора бы и честь знать. Попрошу – вернётесь в уголок сердца, а пока – счастливого полёта. Дайте мне хоть в своём сердце побыть хозяйкой. И татуировку стрекозы набила, это ж она – проводник в царство мёртвых. Чистильщик. Выпроваживает незваных гостей обратно. Висит на радужных крыльях на вратах моего сердца, как Апостол Пётр. А то надоело снотворное вином запивать – пагубная это практика.

Секс с Элькой был ошибкой, хорошо, что она ничего не помнила об этом. Я любила её как подругу, а с друзьями я сексом не занимаюсь. Дружба ценнее. Эльку я любила.

Мы спорили, ссорились и были такими разными. Я работала в корпорации. Целилась на карьеру. Носила только костюмы. И те драные джинсы по пятницам и выходным. Танцами уже не занималась. Мне запретили после операции на мениске. Зато приседала со штангой, мечтала о бицепсах, накачанной заднице и кубиках пресса.

Минуло много лет.

Эльки, кажется, нет в живых. Я не смогла найти её лет десять назад. До сих пор помню её телефон, но по нему отвечают другие люди. Однажды Элька читала мне свой рассказ о девушке, которая ехала в такси и читала «Маленького Принца», когда в машину врезался грузовик. «Маленький принц» – любимая Элькина книга. А Элька видела будущее.

Я больше не работаю в банке. Танцую. Ношу одежду-неформат, особую симпатию питаю к резано-колотому в шипах и заклёпках. Покупаю вещи и кромсаю кинжалом, перед тем как выступать в них.

Иногда пишу, но пока не научилась так тонко и пронзительно.

Как Элька.


Ю…

Он родился стылым осенним вечером. В роддоме мама звала его Илюшей. А я, придя в садик с порога заявила, что у меня родился братик. И назвали его Юрой.

Никто так и не понял, откуда взялось это имя, его не упоминали, когда обсуждали имена. Хотя я была уверена, что твердили только о нём.

А спустя много лет, когда крестили, оказалось, что назвали его почти по святкам. Правильнее было бы Георгием, но так родители точно не назвали бы.


Я…

Эпитафия на памятник: «Здесь никого нет. Улетела с ветром»




В чёрной-пречёрной комнате


У меня было несколько страхов. Они перетекали один в другой и сплетались, но, по сути, страх был один – быть видимой.

В школе я избегала трёх вещей – писать, танцевать, говорить. Страх, стыд, неуверенность заполняли моё тело, стоило очутиться у школьной доски. Или, когда на школьной линейке выходила получить грамоту за победу в очередной олимпиаде. Ссутулившись на ватных ногах, плелась к директору школы, вкладывала ледяную ладонь в его руку и возвращалась на место. А сердце продолжало гулко отбивать удары в горле.

Мне до сих пор бывает стыдно за достижения. С трудом сдерживаю слёзы – сомневаюсь, что заслужила благодарность или добрые слова. Могла бы сделать лучше. Чувствую себя халтурщицей. С критикой проще – к ней я привыкла.

В школе я не писала сочинений – было стыдно за то, что мои мысли прочтут. Обкладывалась книгами: пара учебников по литературе, критические статьи, обзоры – и дёргала по фразе из разных источников, меняла местами слова, склеивала предложения. Получалось неплохо. Отшлифованные временем мысли экспертов. И ни одной собственной.

Я была отличницей. Единственную четвёрку получила, конечно, по литературе. Разрыдалась прямо на экзамене и проплакала часа два. В оставшееся время вытаскивала из памяти вызубренные фразы из учебников и, как обычно, склеивала их в предложения. Мне было страшно, что мои мысли станут достоянием других. А вместе с ними – моё мнение, уже тогда отличавшееся от того, каким оно должно быть у примерной советской школьницы.

Я хорошо помнила, что такое кара за инаковость. И как это – оказаться один на один с толпой.

С танцами – та же история. Боялась, что сделаю не так. Не как нужно, не как все. Страстно хотела танцевать. Но лет до восемнадцати не довелось. Я занималась в клубе юных космонавтов, играла в кукольном театре, но танцев в моей жизни не было. Мирилась со своим слишком большим рыхлым телом и подростковой угловатостью. Не могла повторить даже самые простые движения, не говоря о том, чтобы двигаться свободно. Казалось, все глядят на меня, осуждая. Смотрела на танцующих с завистью и тоской, как гадкий утёнок на прекрасных лебедей. Я была единственной, кто не танцевал на выпускном вечере в школе.

Всё изменилось спустя год. На изнурительных диетах и выматывающих упражнениях за несколько месяцев сбросила килограмм пятнадцать и обнаружила под слоем жира тонкую талию и симпатичные ноги. Занялась аэробикой, а через пару месяцев танцевала в ансамбле эротического танца.

Тогда и случились первые выступления на сцене. Выходила в корсете, короткой пышной юбке и чулках, купалась во взглядах зрителей и танцевала. Мне не было страшно или стыдно. Словно так естественно танцевать полуголой на сцене.

Я и сейчас обожаю чужие взгляды и внимание. Чем больше – тем лучше. Но как страшно проживать на сцене по-настоящему своё, без прикрас, вытаскивать нутро на суд человеческий. Особенно когда в зале значимые люди.

Моя правда иная. И она разнится с той, что хотят увидеть они. Она может быть уродливой, ранящей, страшной. Но я хочу видеть, что она обнажила сердца по ту сторону сцены.

Конца этой честности нет. Выступаешь, уходишь за кулисы и понимаешь, что можно было зайти глубже, сделать выступление ещё откровенней.

Но иногда случается настоящее, искреннее, живое действо. Безошибочно приходят нужные слова и движения, в которых нет фальши. И уходишь с чувством отлично исполненного долга. Внутренний критик умывает руки.




О нежности


В ней липко, как в медовой капле. Хочется переступить, сделать хоть что-то, чтобы прекратить. Не верю в неё. Как и в улыбки. Что такое улыбка – узаконенный способ скрыть агрессию. В агрессию верю. Тому, что читаю в глазах, верю. Что скрывает улыбка? Радость? Смущение? Ненависть? Человек сам знает, что прячет под ней?

Нежность ценю на контрасте с болью и чужой властью над моим телом, чувствами, жизнью. Это отличается от того, когда просят: «Делай со мной, что хочешь. Я твоя».

Многие ли позволят сделать всё, что хочет партнёр? Всё. Без ограничений.

Возьмите паузу.

Вдумайтесь.

Всё.

Это гораздо больше, чем секс. Все его виды.

Это плети, иглы, ножи, огонь, удушение, игры на грани смерти. Опасные игры на пределе боли или психики.

В жизни бывают моменты, когда я не могу сказать «нет». Разве что один раз. И уйти.

Я тонула в предельной боли, ничего не видела сквозь пелену слёз, но ни разу не подумала о том, чтобы остановить. Меня захлёстывали страх, боль и безысходность. Уже дома, когда всё позади, а я всё ещё жива, с наслаждением перебирала эти мгновения, как чётки.

Истинная близость – знать, что другой понимает меня лучше, чем я сама.

Я ж в себе не разберусь.

У меня семь пятниц на неделе. И все разноцветные. Под одним чувством скрывается другое, а до правды – настоящей и обнажённой – как до луны. А кто-то другой знает меня.

Садо-мазохизм – квинтэссенция моей любви. Только очень любимым людям позволяю причинять себе боль. Любимые с безошибочной точностью хирурга знают, в каких точках опасно, и меня уже не вернуть.

Каждый новый садист более изощрён в играх на грани. Мысленно благодарю бывших – не будь их, сбежала бы при первом ударе. Или выдохнула бы: «Нет».




Завораживающая инаковость


Тянет к людям со странной репутацией. Сборище гениальных безумцев. Говорят, нормальному человеку не добиться чего-то выдающегося.

Пригласили меня в БДСМ-студию. На стенах – завораживающие картины. Одна манит фантастическими сочетаниями красок. А я – как ребёнок: чем ярче – тем лучше. От другой, в стиле Дали – взгляд не оторвать. Притягивает и пугает одновременно. Обе написаны пациентками психиатрической клиники. Может, и в жизни так. Нужно быть слегка ненормальным или с червоточинкой, чтобы творчеством задевать сердца других.

Издали наблюдаю за людьми с сомнительной репутацией. Мечтаю познакомиться. И тут же мироздание подкидывает такую возможность. Милые эксцентрики, эксгибиционисты в хорошем смысле этого слова. Я ведь тоже слегка такая. Иначе не выступала бы с честными перфомансами и не писала бы дневники и заметки. Кто-то пишет о том, что принято, привычно не вызывает разногласий. То, что ласкает взгляд, и ублажает слух. Я же предпочитаю о том, что вызывает жаркие споры. О нетривиальном сексе, иной любви и чувствах на грани. Так и тянет разжечь войнушку местного масштаба, задеть за живое и выставить всё в ином свете. Хотя человек-то я мирный.

Я и в жизни бываю разной: когда встречаемся вживую – одна, за экраном монитора – другая.

Остальные – так же. Их репутация в виртуальном мире оттолкнула бы большинство. В обычной жизни – умнейшие люди. С ними легко и комфортно.

И пусть хобби у них другое. Одни спицами вяжут шарфики, иные – людей верёвками.




Унесённые городами


Многие книги врезаются в память, но назвать их любимыми не могу – слишком тяжёлые.

Любимые – те, что забираю при переезде, даже если в новой квартире всего один, скромный по размерам, книжный шкаф. Время от времени беру их в руки и читаю вновь. Как «Мастера и Маргариту» Булгакова. Когда-то перечитывала каждый год в конце мая. Но единственно любимой книгой не назову.

Сильное впечатление оставила «Большая телега» Макса Фрая. Назвать её любимой язык не поворачивается – сказки-истории для меня, сорокалетней, вроде как, несерьёзно.

На днях в книжном магазине на глаза попался роман Нила Геймана «Американские боги». Не первый раз слышу о нём. Станет ли он любимым – сложно сказать. Но пока глотаю страницу за страницей. Ложится сюжет на мою картинку мира. Близок мне шаманизм и древние религии. Волшебство уживается с реальностью. Верю, что мир разговорчив. Вижу это, когда разрешаю себе побыть немного ребёнком. И реальность выворачивается вопреки здравому смыслу, явив очередное чудо.

Мне близки эти три книги. «Мастер и Маргарита» – невероятно притягательной чертовщинкой, Нил Гейман – картинкой мира, совпадающей с моей, и «Большая телега» – флиртом с городами.

Хочу так же. Наложить карту звёздного неба с созвездием Большой медведицы на карту Европы, а, может, России. Взять билет на ближайший отъезжающий поезд и – вперёд, с открытым сердцем на свидание с городом, о котором ничего не знаю. Города принимают сразу или долго испытывают, а потом беззастенчиво флиртуют с приезжими. С небес по взмаху дирижёрской палочки уличного музыканта льются фуги Баха той самой симфонии то ли до-мажор, то ли ре. Музыканты не отбрасывают тени. Неизвестный художник рисует на набережной твои портреты. Кошка рассказывает истории о продавце времени. И можно рвануть в нарисованный город лишь потому, что художник нарисовал это место с любовью.

Тоже хочу научиться заигрывать с городами.




Ведьма


Косы растрепаны, страшная, белая,
Бегает, бегает, резвая, смелая.
Тёмная ночь молчаливо пугается,
Шалями тучек луна закрывается.

    С. Есенин

Детство… У кого-то солнечное, спокойное и безмятежное. У иных – вязкое, давящее, затягивающее в трясину стыда и вины за свои почти чёрные волосы, смуглую кожу и карие цыганские глаза, отливающие то позолотой, то старой бронзой, то сыплющие огненными искрами. Особенного-то в ней ничего не было. Кроме того, что её не любили с детства. Сторонились, избегали, дразнили. Обычная девчонка – всегда была изгоем. И не скажешь, боялись ли её дети или избегали из-за непохожести. Мальчишки изредка тянулись к ней, но та навсегда запомнила случай, когда её друг попросил следовать на расстоянии нескольких домов – чтобы никто не подумал, что они направляются к нему домой.

Она частенько плакала, забивалась в угол, пыталась не отличаться. Всё было тщетно. Слишком рано она поняла, что такое одиночество, и как надо жить, чтобы тебя замечали и позволяли жить по-своему.

Она не помнила, когда это началось. Стоило ей разозлиться, а потом простить – и с её обидчиком что-то случалось. Нет, ничего страшного или смертельного. Обидел – на следующий день попал в аварию. Даже аварией не назвать – всего лишь поцарапались.

В другой раз любимый изменил Инге на её же глазах. Инга продолжала улыбаться, скрывая боль, выворачивающую наизнанку. Доиграла роль до конца, и уже дома позволила злости выплеснуться. Сон не шёл. Перед глазами мелькали картинки – вот он обнимает и целует её соперницу, почти девочку. И вдруг – ледяное спокойствие. Словно мыслям сказали: «Стоп!», опустили шлагбаум, и они, злые, мятущиеся, бестолковые так и столпились перед ним, шумные и беспокойные. Инга лишь шепнула: «Бог с ним», – и тут же провалилась в безмятежный сон.

Наутро новость кочевала от одного соседского дома к другому. Ночью там случилась поножовщина – грубая, кровавая, но безопасная. Всю ночь вызывали скорую и ездили в травмпункт. Конечно, было не до девочки и не до секса.

Но искренне забавлялась она другим случаем. Её муж замутил интрижку с девчонкой на тридцать лет моложе. Решил тряхнуть стариной – и заказал билеты в Париж. И надо ж было такому случиться – как раз началось извержение вулкана с непроизносимым названием Эйяфьятлайокудль. Рейсы отменялись один за другим, муж вылетел последним, самолёт развернули на полпути.

Вернувшись, он позвонил девочке, так и не ставшей его любовницей с предложением самой съездить в Париж, благо жила она в тихом французском городке за пару сотен километров. Но и этому не суждено было случиться из-за внезапной забастовки железнодорожников.

А Инга взяла на заметку то состояние ледяного спокойствия и фразу «Бог с ним». Как будто всю боль она вкладывала в эту фразу, мысленно прощала – и дальше вмешивались другие силы.

Какие? Знать она не хотела. Для божественных всё было слишком темно и жестоко. Но не судите, да не судимы будете.

А она продолжала прощать, упиваясь весельем, а потом кто-то заболевал, кто-то…

А она ускользала. Бывшие ещё долго искали её, видели в своих снах, но не находили. Словно она выстраивала надёжный барьер между прошлым и настоящим. «В одну и ту же реку нельзя войти дважды…».

Маски. Маскарад. Вечер масок. Здесь маски не надевали. Их сдирали, обнажая живущие под кожей пороки. Истекающие гноем, приторно пахнущие, проеденные червями. В людях не оставалось ничего человеческого. Гадкие душонки, скрючившись, выползали на поверхность.

Инге было тесно – ощущение мерзости душило её. Нет, не была она святой. Искренней – да. Умела лгать, но не любила.

Но было что-то безрассудно пьянящее в этом вечере. Как в детстве, когда шалишь, понимаешь, что будешь наказана, но не в силах остановиться. И уже танцуешь, подбираясь вплотную к границам дозволенного. Балансируешь на грани, порой не понимая, где она, эта тонкая грань.

Инга давно взглядом следила за Натальей – дивно красивой девушкой с каштановыми волосами. Сексуальной и раскованной, даже чуть слишком. Самка на поводу своих инстинктов.

В танце их взгляды скрестились, и губы на мгновение встретились. Первобытная страсть захлестнула обеих. Девчонки острыми стрелами языков вонзались в рот друг друга, кусали губы почти до крови.

Вокруг – зрители. Но какая разница, куда они смотрят – на сцену или на них, разыгрывающих собственный спектакль перед сценой. Две сучки. Две хищницы, не уступающие друг другу в этом поединке.

Когда-то Инга стала делить людей на две группы. Солнечные – яркие, живые, тёплые. От них веет весельем, искренностью, ощущением жизни, бьющей через край. В их волосах или глазах навечно поселились солнечные всполохи. Глядя на них, едва сдерживаешь улыбку. Тёплые. И в душе – такие же.

И лунные. Чуть отстранённые, холодные, глубокие. Глядишь им в глаза – и тебя затягивает в бездну, ты касаешься мерцающего ночного неба и океанских холодных бликов. Холод и отстранённость – вот и всё, что можно сказать о них. И они могут быть искренними, но их искренность пугает. Всасывает туда, где мертвенно-холодно, всё вокруг дышит таинственностью и неизвестностью. Страшна ведь не смерть, а её ожидание. Так ведь? Неизвестность пугает.

И даже если они красивы или такими только кажется, от них держишься на расстоянии. Вот так – безопасно. С ними – нет лёгкости. Если чувства – то на изломе, жизнь – по лезвию, слова – двусмысленны и многогранны. Взгляды – пронзительны. Прикосновения – проникающие сквозь кожу, достигающие сердца. А уходят – забирают твою часть. И тебе больше не стать цельным, всегда остаётся что-то, всецело принадлежащее ей. Кусочек, благодаря которому в тебе навсегда поселяется щемящая тоска по чему-то ушедшему, бесконечно родному.

Натка была солнечной. Они целовались. Душу Инги заполняло безрассудство и дикое пьянящее веселье. Она была пьяна эмоциями и чувствами, мятущаяся радость хлестала через край. Ей хотелось плясать, метаться, хохотать. Как пьяной. Только вот за весь вечер она так и не прикоснулась к бокалу с вином.

А где-то там, за сотню километров оставался он – её мужчина, которому Инга успела присвоить статус «бывший». С ним, после бурной ссоры и долгих месяцев безмолвия, она предприняла робкие попытки примирения накануне. Он взял шлем и вывел мотоцикл из гаража.

Первые звёзды поблёскивали на сумеречном небе. Надвигающаяся ночь поглощала их обоих. Её, развлекающуюся с Наткой и его, набирающего скорость на дороге, где каждый изгиб был давно знаком.

Жадно целуясь, Натка вцепилась в волосы Инги и запрокинула её голову. Инга не уступала. Натка хотела, чтобы Инга подчинилась. Но та не подчинялась женщинам – не видела в них силы, способной подчинить. Могла присесть в ногах и, вставая, дружески похлопать по плечу. В её жестах было больше участия, чем желания подчиниться. Женщины доверяли ей свои тайны, зная, что те никогда не всплывут где-нибудь ещё. И только с мужчинами… с одним-единственным мужчиной она превращалась в кроткого котёнка, трущегося щекой о колено повелителя.

Первые крупные капли дождя упали на асфальт, сбивая пыль в хрупкие комочки. Внезапно поднявшийся ветер, подхватил и поволок их вдоль обочины. Небо, уже сумеречное, стекало за каплями вниз, сливаясь с дорогой. Дождь становился сильнее, смазывая окружающий пейзаж широкими экспрессионистскими мазками. Капли текли по стеклу шлема. Знакомые повороты расслабляли, дарили ощущение покоя. Дорога домой…

Там, где танцевала Инга, дождя не было. Здесь отбивали ритм барабаны и завывали ирландские волынки. Был холод, забирающийся под лёгкую ткань сарафана, вызывающий внезапные приступы дрожи, сменяемые жаром прикосновений Натки. Она сквозь тонкую ткань дотронулась до соска, до боли скрутив его. Инга жадно вздохнула и легонько всхлипнула.

Взявшийся откуда-то ветерок шаловливо играл подолом сарафана, обнажая стройные ноги. Инга, придерживая юбку, напряжённо вглядывалась вдаль, как волчица, ощущая приближение беды. Прожектор выхватывал верхушки сосен неправдоподобно насыщенного цвета бушующей майской листвы. Ирландская музыка в голове Инги превращалась во что-то цветное, древнее, трансовое, ведущее вглубь и вдаль. Предчувствие острой занозой вцепилось в сердце. Инга прислушалась. Мысленным взором пронеслась по родным – всё в порядке.

И продолжила своё веселье и безрассудство. Натка вонзила пальцы в её упругую плоть, вытаскивая и вводя глубже. Инга застонала, женщины чувствуют себе подобных лучше мужчин. Мужчины трахают, но не удосуживаются узнать, где те точки, играя которыми, можно подчинить женщину.

Женщина – удивительно тонкий инструмент, требующий точной настройки. Нет двух похожих, а мужчины продолжают тешить себя мыслью, что умеют дарить наслаждение. Но только женщина лучше знает, как действовать. И влюбляется, как кошка, в тех, кто сумел подарить ей наслаждение и ощущение того, что она, как похотливая сука, следует за своими инстинктами, невзирая на то, что так не принято и осуждается.

Потому-то женщины и носят виртуозно маски, скрывая свою неудовлетворённость, и порой влюбляются в женщин, потому что те знают, как… Влюбляются и заглядывают в глаза преданным щенячьим взглядом.

Инга с Наткой сплелись в танце. Для них не существовало никого. Только они, равные, сражающиеся за право повелевать соперницей. Это уже не было танцем. Зрители вокруг не танцевали. Их глаза были прикованы к девчонкам, опустившимся на колени и продолжающих танец-соперничество, танец – страсть, танец – вакханалию, танец – безумство.

Там, вдали дождь внезапно прекратился. До дома было совсем близко. Гладкая, как зеркало дорога, манила вдаль. Он ехал на большой скорости, вглядываясь в дорогу и обгоняя редкие машины. Внезапно одна из них затормозила и резко свернула налево. Запоздалый визг тормозов, удар, мгла.

Инга поднялась с коленей, отстранив Натку ледяной рукой, взглянула на выбеленное прожекторами небо и зябко закуталась в шерстяной жакет. Спокойствие, безысходность и необратимость свершившегося заполнило её. Натка куда-то исчезла, Инга на ватных ногах вернулась к себе. Сон не шёл.

А утром она обнаружила сообщение в несколько строк: «Встреча отменяется, я попал в аварию».

Больше Инга ничего не помнила, не чувствовала, слёзы застилали глаза, хотелось напиться, чтобы заглушить всё это, всё вернуть, вычеркнуть из жизни ту безумную ночь. Боль волнами растекалась в её груди. Инга вскочила машину и понеслась к больнице. Всю ночь она просидела в машине, вглядываясь в тёмные глазницы больничных окон, молясь, чтобы всё обошлось.

Наутро, заехав в первый, попавшийся по дороге салон красоты, она попросила перекрасить её в блондинку. Мастер задумчиво покачал головой покачал, но сделал. Желание клиента – закон. Волосы, переливающиеся лунной позолотой – она так старалась стать солнечной, но люди не меняются. Она – лунная. А ещё через неделю, Инга, взяв в руку бритву, сбрила свои локоны, оставив на полу охапку мёртвого золота.




Правильные встречи


Я чувствовала себя мёртвой.

Безобразно мёртвой.

Отвратительно мёртвой.

Не встречайте любимых, если вас не просили. Не приезжайте внезапно.

Это может быть больно. Сюрприз для другого обернулся сюрпризом для меня. Обжигающим, от которого стараешься отстраниться и забыть – приспособиться невозможно.

Я приехала в аэропорт. Прильнула к стеклу. Не часто самолёты этой авиакомпании касаются шасси здешнего аэропорта. Самолёт, на котором прилетел он, вырулил на взлётно-посадочную полосу.

Я стояла, приклеившись к окну, за стеклом бушевал ветер, бросающий горстями снег, заглушающий рёв двигателей. Он спускался по трапу. Я узнала бы его по волосам, по походке. Ни у кого не было таких волос. Всегда чуть небрежных, вьющихся, беспутных. В которых хочется запутаться, зарыться пальцами, пропускать сквозь пальцы до самых кончиков, прикоснуться лицом и вдыхать такой родной запах.

Я узнаю людей сквозь годы. По походке, повороту головы, я говорю – по ауре. Неважно, сколько лет прошло. Для меня люди не меняются. Меня часто не узнают. Я умею меняться. Меняю стиль жизни, места, окружение, привычки, причёску, цвет волос. Сбрасываю окружающее, как змея, кожу. Вот только старые привязанности не сбрасываются, они врастают в нутро, пускают корни в самое сердце. Выполоть их не удаётся. Так и продолжаем жить вместе на расстоянии, пока жизнь не захочет почудить, изогнувшись, так что я носом к носу оказываюсь с ними, любимыми и желанными когда-то.

Меня перестали узнавать внезапно. Даже те, кто видел пару лет назад. Неужели меня так изменила причёска? Немного декадентское каре… Или? Нет, не возраст. Я не изменилась внешне, наоборот. Но за пару лет я прожила столько, сколько за предыдущее десятилетие. Я погружалась в детство, ворошила старые истории, двигалась ещё глубже – в прошлое живших до меня. Примеряла, понимала, что там меня очень много или их много в моём настоящем, во мне сейчас. Спускалась ещё глубже. Нутром чувствовала, кто из животных оставил след в моей душе, моих мыслях. Нырнула, вынырнула, вернулась к себе, собирая себя по кусочкам.

Я перестала любить. Тоже внезапно. Он был последним, к которому я возвращалась. В мыслях, когда не могла прикоснуться. Он… Он спускался по трапу и шёл стремительной походкой, размахивая руками и щебеча о чём-то своём тощей девице, повисшей на его локте. Джентльмен – никого не оставит без помощи. Или примет помощь любого.

Время для меня течёт иначе. Особенно в состоянии сильных потрясений. В том, что сейчас именно так, я не сомневалась. Я внезапно перестала чувствовать. Звуки, цвета, лица. Всё смешалось в пёструю массу, как будто в блендер бросили разноцветные журнальные страницы, а потом включили на полную мощность. Всё стало меркнуть, превратилось в липкую серую массу. Звуки поблёкли. Цветная толпа внезапно стала тусклой, бесцветной. Я развернулась и пошла прочь. На самом деле – почти бежала, сталкиваясь со встречающими.

Пустота, выбеленный прожекторами небесный свод – сколько пафоса, дурацкая привычка цеплять слова, чтобы казалось красиво. Небо, просто небо, рваная потёртая временем наволочка, из которой сыплется снег. Прямо в лицо. Снег, облепив брови, нос, тает, сползая противными холодными ручейками. Слизываю солоноватую влагу с губ: «Снег? Солёный?» Оказывается, плачу. Плачу от боли, одиночества, пустоты и ненужности. И – откуда-то нахлынувшей ответственности за происходящее. И за то – чтоб не сломаться и продолжить жить. Хоть и жизнью это давно не назовёшь. Живу, не подпуская к себе глубоко внутрь. Привычно и не больно.

Таксисты появляются, словно из-под земли, предлагают свои услуги. А я иду к автобусной остановке. Хочу почувствовать себя хоть капельку живой от пронизывающего холода в автобусе, дышать на замёрзшее стекло, пальцами отогревать замёрзшее стекло ото льда, процарапывать дырочку, чтоб сквозь неё взглядом цепляться за дорогу, бегущие фонари, погребённый под снегом лес. В очередной раз слишком близко подпустила к себе. Снова боль. Я живая, когда мне больно. Или пока мне больно.




Флииип…


В какой момент я научилась не залипать в отношениях? Включаю чувства по щелчку.

Нежная и ранимая на встрече.

Жёсткая и циничная, выходя за дверь.

И ведь не вру. Заканчивается встреча – чувства засасываются внутрь, как стальная лента рулетки с жужжащим звуком «флииип». Закрываю дверь, спускаюсь на лифте, флииип, – чувства свернулись в крохотный клубок внутри меня. До следующего раза. Иногда всплывают в неподходящий момент, бесстрастно разглядываю их и вновь убираю в загашник. И снова одинока и спокойна.

Я больше не желаю спокойной ночи и не прошу позвонить. Эта привычка кажется мне глупой, назойливой, старомодной.




От чего стынет кровь в жилах


Старое кладбище почти в центре провинциального городка. Там уже не хоронят. Раньше мы с папой добирались до детского сада короткой дорогой – через него. За каменной оградой – шорох машин и шаги прохожих, внутри – вековые деревья и покой. Город мёртвых внутри города живых. Со своими жильцами и гостями.

Захотелось пройтись той самой дорогой. Справа – часовня, в которой покупала лаконичный крестик, похожий на католический. И с тех пор повсюду искала только такие, без сцены распятия – кресты я теряла каждые пару лет.

На кладбище не хожу с пустыми руками, не важно, похоронены там родные или нет. Здесь мои проводники – птицы. Два дятла долбят дерево на безымянной могиле с покосившимся крестом. Дятлы в центре города?

Налила водку крестом между могилами, оставила гостинцы. Сошла на боковую дорожку. Рассматриваю надписи и фотографии. С памятника глядит женщина в вуали. Напоминает то ли на актрису, то ли на светскую львицу из далёких двадцатых прошлого века. Девичья фамилия одна, у мужа – другая, у неё же – третья, да ещё двойная. Никак не пойму, как случилось такое. А рядом похоронена женщина с моей фамилией. Привыкла толковать знаки – мысли дурные лезут. И скрипит-стонет совсем рядом. Поворачиваюсь – сквозь крест проросло дерево. Ни надписи, ни надгробия, только крест и дерево сквозь него.

Где-то вдали настойчиво каркает ворона, словно подзывает. А там уже не дорожки – узкие тропки. Иду, превратившись в глаза и уши. Впереди немолодая пара сидит, касаясь друг друга. Кладбище старое, почти заброшенное, народу никого. А они сидят обнявшись. Стараюсь незаметно проскользнуть, чтобы случайно не нарушить их уединение. Тропки кончаются – упираюсь в ограду. Возвращаюсь. Иду другой дорогой. Снова ограда.

Мысли в голове набатом: «Сейчас меня поглотят, не выпустят, оставят здесь». Страх показывать нельзя. Про себя твержу: «Всё, ухожу, беспокоить не буду», – и тут же выхожу на широкую асфальтовую дорожку.

Иду обратно. И кажется мне: могилы те же – имена другие. Вдали дерево в два, а то и три обхвата. Хочу глянуть поближе – и снова дорожки смыкаются, не пускают.

Направляюсь к главной аллее, вижу могилку, бабушка похоронена лет сорок назад. А глаза живые. Смотрит сквозь меня. Положила на камень пару кусочков гематогена, в сумке больше ничего не было.

Завершилось благополучно, раз пишу. Но настолько всё отличается от тех прогулок с папой. Мы даже с друзьями в полночь бродили здесь. Мне не было так страшно, как в этот раз.

Словно кладбище хотело о чём-то предупредить, а я не услышала.




Между ангелом и бесом


Не могу похвастаться, что танцую с детства. В детском саду была полной и неуклюжей. Партнёры доставались под стать – такие же нескладные увальни. Симпатичных мальчишек сразу расхватывали бойкие уверенные в себе девицы. Лишь однажды мне удалось перебороть страх, и я пригласила мальчишку в пионерском лагере на белый танец. Он отказал. Больше в своей жизни никого на танец не приглашала.

Хотя лукавлю, однажды было. На фестивале, с группой поддержки за спиной, я попросила станцевать со мной известного в узких кругах преподавателя контактной импровизации то ли из Англии, то ли Ирландии. Я ж трусиха – избегаю танцев с мужчинами. Боюсь историй, которые вылезут, и все вдруг обнаружат, что не такая я независимая и самодостаточная, а совсем обычная. Слабая женщина, которой хочется внимания и заботы. И влюбиться могу сразу, прямо здесь, хотя это всего лишь танец. Привычный акт вежливости. И в танце веду партнёра то ли от волнения, то ли оттого, что не доверяю никому, кроме себя. Даже такую малость – как вести в танце. Я могу станцевать любое соло, даже танго с мужским костюмом на плечиках в качестве партнёра, но не могу танцевать с мужчиной. Ноги заплетаются, тело становится деревянным. И это у меня, гибкой и пластичной, за спиной которой многолетние растяжки и тренировки.

А тогда, на фестивале, мы всё-таки станцевали. Мысли о собственном несовершенстве исчезли. Истории разыгрывались одна за другой. Не помню о чём, но тот самый преподаватель то ли из Англии, то ли Ирландии, известный в узких кругах, назвал их крохотными пирожными.

Сейчас я снова веду в танце. И боюсь возрождения какой-нибудь погребённой временем любовной истории.

Расскажу о своём первом выступлении. Я была моделью – будущие визажисты оттачивали на мне своё мастерство. На одном из занятий без пяти минут выпускница курса предлагает мне участвовать в экзаменационном показе. Добавляет, что номер в стиле Иеронима Босха. Мне же – чем сильнее вызов, тем притягательней. Хоть в стиле Пикассо или Дали. Сама в тающие часы превращусь и сползу за стрелками со сцены. Я тогда и не танцевала почти. Выступала пару раз в ресторанах.

Мы танцевали дуэт с её мужем. Он в роли ангела. Я – демоницы. Чёрные волосы, драная асимметричная стрижка, выбеленное лицо, брови на разной высоте, отпечатки кошачьих лап на щеке, почти чёрные губы.

Выхожу на сцену в белом плаще с капюшоном, притворяюсь ангелом. Как в жизни. Скидываю плащ. Под ним – корсет, чулки и длинные чёрные перчатки. Сражаюсь с ангелом. Долго и с переменным успехом. Конечно, побеждаю, разве я могу проиграть – сижу на его спине и размахиваю плетью. Этакая сценка из не людской жизни в стиле БДСМ.

Конец бандитских девяностых. Провинциальный городок. Конкурс в здании училища. Танцую в корсете и чулках. Бредово – ладно, спишем на лихое времечко. Но плеть-то откуда? А ведь она была.

Хватит ли у меня сейчас на такое смелости? На провокативную сценку из жизни небожителей в нижнем белье? В зале в стиле лофт. И никаких несовершеннолетних, потому что частенько говорю об отношениях и сексе, да и за острым словцом в карман не полезу. А я не готова брать ответственность за растление незрелых мозгов.

Вот бы сейчас решиться и перетанцевать свой первый перформанс. Без ангела. Одной. В роли демоницы. В длинной чёрной одежде. Прожить то, что когда-то не смогла. Под ту же музыку. Энигма.

Я ведь многое могу рассказать о тёмной стороне сексуальности.




Господин № 3. Сквозь годы


Поздравьте меня – я превзошла рекорд собственной глупости. Вчера предложила заняться сексом. Ладно бы тому, кто целыми днями добивается меня. Ситуация то ли юмористическая, то ли патовая. Уж точно – бредовая.

Вы любили на расстоянии? Не вымышленного персонажа, не актёра, хотя в детстве и не таким забавлялась. Это сейчас смешно, а тогда влюблялась по уши. Всерьёз думала, что встретимся, он влюбится, и мы будем жить долго и счастливо. Ни с кем, о ком мечталось, жизнь не свела. Но не жалуюсь. Мужчины встречались ничем не хуже. Главное, живые – из плоти и крови.

Мы переписывались на сайте, за пару часов договорились о встрече. Уже тогда мне чудилось родство душ. Мы восхищались одними и теми же фильмами, любили те запахи, и готовы были сорваться вслед за ветром. Наутро мы сидели в кафе, не в силах уйти. Расставшись, в пробках набирала в телефоне, что время – скотская штука. И утекает сквозь пальцы, а я жадная, мне трёх часов мало. И даже пяти. В разных городах строчили сообщения без перерыва, не замечая, день на дворе или ночь.

Почему меня можно зацепить так быстро? Я падка на лесть и тщеславна. Банальные фразы, как под копирку, ни в грош не ставлю. Красива, умна – надоело. Стоит сказать, что меня читают, пусть дневники на сомнительном сайте – уплываю.

От простых вопросов тошно. А, если спросить, где нравится гулять? Люблю ли дождь? О чём не скажешь словами? Любой вопрос, которого не жду – у меня сразу переключатель срабатывает с монохрома на цвет. Вопрос – а перед глазами картинка живая, объёмная, с запахами и дуновением ветра. Следующий вопрос – и снова. И так весь разговор скачу с картинки на картинку. И почти влюбляюсь, даже если собеседника в глаза не видела.

Прошло два года, как мы расстались. И снова общаемся в скайпе. Мы так и не занялись тогда сексом, хотя тянуло зверски. Меня точно. И это отказала я, у которой самые долгие и крепкие отношения начинались с секса на второй встрече.

Тогда всё разворачивалось, как в дешёвой мелодраме. Мою рассудительность смело, как лавиной. Не разберёшь, где руки, ноги, чувства.

Встреча между городами. Ехала, как пьяная – никак не могла поверить, что ради пары часов со мной кто-то рванёт в другой город. До сих пор собираю осколки воспоминаний, как пазлы. И картинку получаю всегда разную.

Тогда всё рухнуло внезапно. Опоздала на встречу. Прежней близости не было. В его голосе сквозило плохо скрываемое раздражение, я с трудом подбирала слова и пыталась найти ниточку, что выведет на ту живость и страсть, что была когда-то. Я уехала, и раз в полгода он писал: «Привет, как дела?»

Получив очередное «Привет», написала в своём язвительно-саркастическом стиле о том, как здорово у меня получается сворачивать чувства. И дочка уехала к папе, и мы неделю не общаемся, дурные мысли лезут в голову. И так одиноко вечерами в пустой квартире. А я обязательно заведу мужской гарем, чтобы в театр с одним, на прогулку с другим, а сексом заниматься с третьим. Впрочем, женщины лучше.

Всё на изломе, и ни слова правды. А правда в том, что одиночество достало, и хочется оказаться рядом с единственным любимым. Кажется, с ним. И его я продолжаю любить уже два года.

Спьяну такой бред не напишу. Видимо, ночью становлюсь слегка пьяной, и мысли кружат в шальном хороводе.

Это было ночью, но зачем я с утра предложила закрыть так называемый гештальт, изъясняясь языком психотерапевтов? Или, человеческим языком, разрешить ситуацию. Мы так и не занялись сексом, хотя всё к тому шло. Почему не сейчас? Думала, он, как порядочный человек, откажется. А он согласился.

Тысячу лет не занималась сексом с чужими людьми. А он – как чужой. Изменился. Я часто писала о нём. Перечитываю старые тексты – год назад в одном из них я предлагаю ему заняться сексом, чтобы закрыть гештальт. Именно такими словами.

Срочно менять финал или оставить всё на волю мироздания?




Господин № 3. Не ворошите прошлое


Боль рвала меня на куски, впивалась осколками в сердце, выворачивала наизнанку. Меня словно подвесили между небом и землёй. Ветер обвевал меня, но не мог выдрать из груди изломанное сердце.

Не ворошите прошлое. Даже умерших можно выкопать из могилы. Останки уже не напоминают тех, кто жил рядом.

Чувства к живым остаются теми же. Только острее, мощнее, пронзительней. Словно не было года, трёх, пяти лет разлуки.

Самое откровенное – не поцелуи и секс. Взгляд. Вся правда всплывает на поверхность. Не готова к такой откровенности, не могу отвечать на скользкие вопросы, не отводя взгляд. Сбегаю в шутки, смеюсь невпопад. Кажется, он читает меня, как раскрытую книгу и добирается до той правды, которую я всеми силами пытаюсь скрыть.

Иногда мне кажется, боги или ещё кто вверху играют в свою неведомую игру. Бросают кости, раскидывают карты, раскручивают рулетку. И лишь иногда людские мольбы, как шальной ветер, врываются и спутывают игру, пока могущественный крупье-небожитель на миг отвернулся.

Мы шли по ночному городу, словно не было двух лет порознь. Я ещё помнила подсолнухи, подаренные им в первую мятежную весну и его взгляд. От моей дерзости не осталось и следа. Я еле поспевала за ним на тонких, как стилеты, каблуках. Под платьем ничего не было, бельё по приказу сняла ещё в кафе.

Я до сих пор любила его. Как тогда. Но не призналась бы в этом.

Внезапно он обернулся:

– Насколько тебе важна власть над собой?

Я играла во власть. Во время встреч была игрушкой, но все игры завершались после встречи. Я не думала о неигровой власти над собой. Но мне хотелось.

Пытаюсь угадать, что он хочет услышать. Близость, что была на расстоянии, исчезла, а между нами пропасть разверзла свою беззубую чёрную пасть.

В московских переулках светло даже ночью. В них не скроешься от чужих глаз. При всей моей жизни напоказ, это уже перебор. Хочется отгородиться от фонарей, светящихся окон, поминутно шаркающих шинами машин. Остаться вдвоём.

Кажусь себе ничтожной и жалкой. Кажется, он принял решение. И будущее, которое я лелеяла в фантазиях, растаяло. Он собирает мои волосы на затылке в кулак, и тянет вверх – я вытягиваюсь в струнку и растворяюсь в его глазах и руках. Это как спусковой крючок – стоит схватить меня за волосы, и можно делать со мной что угодно.

Игры на боли и страхе. Не будь их – не возбужусь. Обычный секс давно ушёл из моей жизни. Мне нужна власть надо мной. Его власть. Его рука скользит под моим платьем прямо здесь, на улице. Не отстраняюсь. Я слишком люблю публичность. Нравятся публичные сессии, когда меня почти без одежды связывают перед зрителями – а я жадно ловлю их взгляды и купаюсь во внимании.

Мы в машине. Говорить не о чем. Мы давно чужие. Он дьявольски красив. Если попаду в ад, хочу, чтобы демон, пытающий меня, хоть немного напоминал его. Вьющиеся волосы с нитками седины. Нос с горбинкой. Пронизывающий насквозь взгляд. Сумасшедший аромат – какой-то селективный парфюм с не запоминающимся названием, слившийся с запахом тела. Всегда пьянела от него.

Собираюсь с духом, прошу поцеловать меня. Сухое прикосновение губ к щеке – совсем не этого ждала. Не так мы целовались в парке. Или те поцелуи тоже выдумала я? Поцелуи чужие, а пощёчина выдёргивает меня, уплывшую от прикосновений, резким ожогом на лице. Вскрикиваю и словно впервые вижу его. Я скучала. Пыталась сбежать, забыть, убедить себя, что всё в прошлом. Лучше бы осталось. Не стоило ворошить. Что связывало, отжило. Что цепляло, умерло. Остались мои чувства, вряд ли взаимные.

Он говорит о ротанге. Я жажду его. До вздувшихся рубцов, огранённых ровными двумя полосками от каждого удара. Хочу чего угодно. От него и его рук. Мысленно благодарю за то, что мы вместе. Пока вместе.

Домой возвращаюсь на такси. Всю ночь брожу по призрачным дворам. Кажется, летом белые ночи даже в Москве. Не темнеет то ли от огней, то ли от взглядов влюблённых. Просыпаюсь каждые пару часов и снова проваливаюсь в сон.

Меня разбудил телефон – его сообщение, что не стоит начинать отношения.

Не помню, было ли так больно, когда мы расстались в первый раз. И во второй. Бог ведь любит троицу. Только за что?




Когда шуршит дождь


Ночной город – как на ладони. Тысячи огней до самого горизонта. Хвастаюсь, что вижу первый лучик солнца. Лукавлю, первый скрывают дома, зато третий – точно мой.

В сумерках распахиваю окно настежь. Закрываю кошку в комнате, чтоб случайно не выпала. Сажусь на спинку дивана вровень с подоконником – словно парю рядом с птицами. Гирляндами спускаются зажжённые огни окон, глубоко внизу – деревья и застывшие машины. А здесь – я и город. Чернильно-синее небо, лунный серп и тёплый ветер.

Вчера весь день ждала бури, а ночью зашелестел дождь. Люблю, когда беснуется стихия. Ветер воет и рвёт одежду, зарывается в волосы и ломает деревья. Ему можно шепнуть, чтобы изменил жизнь. А лучше крикнуть, чтоб уж наверняка. И сделает. По-своему. Тот ещё шутник. Оторвёт умершее, оставив зияющую кровоточащую пустоту, жаждущую заполнения. И оно не замедлит прийти. Сейчас мне нужна буря, такой ветер, чтобы выкорчевал прошлое с корнями. В городе его нет. Сяду за руль и поеду на поиски.

Сквозь сон слышу, как пошёл дождь – музыкант, выстукивающий на клавишах мелодию дождя. Ударяет сильнее – начинается ливень, и мне вместе со стихией хочется крушить всё вокруг. Едва прикасается к клавишам – дождик стихает, а я погружаюсь в грёзы. Дождь стучит по подоконнику, шелестит по листьям, змейками ползёт по стеклу. Смотрю в окно – кажется, кто-то незримый сверху сеет прозрачные водяные зёрна риса.

Люблю всё сильное. Эмоции – через край. Чувства на пределе. Дождь сильный.

Я давно ждала его, чтобы отблагодарить. Когда-то попала в бурю. А мне в несколько мест попасть нужно. Зонта нет, дождь то затихает, то поливает, как из шланга. Мокнуть не хочется. Люди жмутся в переходах, прячутся в магазинах и под навесами. Даже с зонтом осмеливаются выйти наружу лишь единицы. Шёпотом прошу дух дождя усмирить дождь на время. Нужно в магазин за камушками. Всего-то десять минут. Дождь стихает. Подхватывая длинную юбку, чтобы не замочить, выхожу из перехода, скачу через лужи, спешу, пока не зарядил снова. У входа в магазин, словно по взмаху дирижёрской палочки, дождь набирает силу.

И так весь вечер. Прошу стихнуть – умолкает. Приезжаю к подруге. Она глядит на меня, и говорит: «Для такого ливня ты выглядишь слишком сухой». И правда – лишь несколько капель на платье. А я так и не поблагодарила дух дождя за то чудо.

Сегодня дождь. Льёт всю ночь. Мощный. С молниями. Наливаю в бокал вина и выплёскиваю на улицу в знак благодарности, чтобы и впредь выходить сухой из воды.




Кем стать?


Проснулась, потянулась, облизнула губы. «Кем стать сегодня?» – мысль тупой иглой засела в голове.

Взгляд упал на вилку. Нет, вилкой не хочу. Не настолько я кровожадна. Удар – человек как решето. Я ж гуманистка. Самой бы в это поверить.

Нож – повторяюсь, я не кровожадная.

Видеокамера. О, да! Моя давняя мечта подглядывать за жизнью других. Всего одним глазком и запоминать, запоминать. Резать, склеивать куски в другой сюжет, не имеющий ничего общего с реальностью. Для начала неплохо.

Дверь – зайти, выйти. Вопрос – куда. Мир с тысячью дверей и окон, из которых выпадаешь, но не разбиваешься, а взмываешь вверх. Люди сквозь тебя проходят сотнями. Возвращаются, хлопают, уходят. Ты остаёшься. Стоять на месте – нет уж, увольте. Тоже хочу сновать туда-сюда.

Может, стать пылинкой или пёрышком? Лёгкие, воздушные, и нет им преград. Окна закрыты, двери заперты, пол вымыт, а сотни пылинок искрятся на солнце. Попробуй вывести. Тоже хочу быть живучей. Как плесень. Только пылинка романтичнее.

А, может, солнечным зайчиком? Прыгать по стенам и потолку. Только живёшь, пока солнце светит. Кто-нибудь видел лунного зайца? Не того, что толчёт в ступке травы для эликсира бессмертия. Сдаётся, что нет. Зеркала и лунный свет – звучит зловеще. Ещё утянет в подлунный мир, а я пока не готова. Поэтому с зайцами и зеркалами связываться не буду.

Кошка. Пушистое, нежное, мурчащее существо с когтистыми лапами. Без крыльев. А то был бы дракон.

Люстра. Батарея. Не то.

Картинки на стенах. Люблю я смену городов, декораций, лиц – а тут пялься на одну и ту же семью с четырьмя детьми десять лет кряду.

Книги. Каждая – история. Долгая запутанная или пятиминутка, лёгкая, как шёпот ветерка.

И пребывать до конца дней в одной истории? А если не найдётся в ней места?

Поправляю волосы, глядя в зеркало. Может, зеркало? Отражаются в нём стены, картинки, пылинки, лица приходящих и уходящих.

Или всё-таки остаться собой, раз смотрю себе в глаза?




Когда вмешиваются боги


Боль не пережить за час. Её не убрать, прикрыв дверь. Завидую мужчинам – кажется, душевная боль не про них. Или не залипают в ней. Не слышала, чтобы снотворное они запивали вином. Как я вчера. Раньше от половины таблетки весь следующий день ходила, как сомнамбула. Вчера выпила целую, запила коньяком, вино к тому моменту закончилось. Сны – как мультики – абсурдные и сочные. Ночь напролёт горели свечи. Воск залил подсвечник, стены и пол в придачу.

Наутро больно. Помолилась Марии Гваделупе, католической святой. Когда обращаюсь к ней, свечи – как живые, пламя вытягивается в нитку далеко от фитиля и бьётся, как от сквозняка. Попросила исцелить боль и забрать то, что должно уйти. И вдруг словно выключили все чувства. Повернули тумблер – ушло всё: боль, радость, переживания. Я превратилась в бесчувственное тело, которое встаёт с постели, идёт на кухню, чтобы выпить хотя бы стакан воды и включает компьютер. И пусть всё течёт само. Когда в события вмешиваются другие силы, хочется отойти в сторонку. Я сделала всё, чтобы его вернуть. Сейчас умываю руки.

Только не решила пока, что делать с частичкой души, пойманной месяц назад и запаянной в пластине воска прямо с его портретом? Отпустить на четыре стороны или оставить?




Ложь напоказ


Чистила дневники в интернете. Оставила десяток записей. Удалила всё поверхностное и наносное. Листала эту длинную ленту записей – одна ложь. Чужие мысли, шутки, остроты лишь бы скрыть настоящую боль.

Давно не пишу ранящее, глубокое, настоящее. За это меня всегда называли плачущей Ярославной. Никому ведь не хочется читать о чужих чувствах, боли и вывернутой наизнанку истекающей кровью душе. Во мне так мало осталось искрящегося и лёгкого. Минуты радости бок о бок текут с болью и потерями. В моей жизни всегда так – любовь и разочарование, боль и наслаждение, встречи и расставание. Где-то рядом.




Накануне рождения


В изголовье кладу бумагу и ручку, чтобы записать сны. Сегодня снилось что-то липкое, тёмное со всполохами солнечного света. В комнате горят свечи. Боюсь темноты. Боюсь проснуться, и пока буду идти к выключателю, почувствовать, что в шаге от меня находится нечто. Или некто. Свечи окрашивают стены в тёплый медовый оттенок. Ночника у меня нет – пока не нашла тот, которому смогу доверить свой ночной покой.

Не помню снов. Хочу хотя бы иногда видеть тех, с кем не могу встретиться вживую.

Перед каждым днём рождения меня одолевает тоска. Давно не отмечаю его. С родными стало трудно общаться после смерти папы. Словно единственная ниточка, связующая нас, оборвалась.

Идея, как отметить праздник, давно вертится в голове. Станцую где-нибудь под открытым небом. Только я, ветер, запутавшийся в волосах, и звёзды.

Давно не танцевала именно так.

Перед единственным зрителем.

Богом.




Шёпот за спиной


Никогда не боялась людей. Сталкивалась с грабителями, бандитами, насильниками. У меня потрясающая способность влипать в сомнительные ситуации с однозначно плохим концом. И выпутываться, благодаря кому-то невидимому, стоящему за спиной. Сейчас такое случается реже, видимо, научилась сворачивать на боковую тропинку за полшага до встречи. Даже по ночам в лесу гуляю одна. Знаю, хранима.

Но всегда боялась необъяснимого. Не знаю, как с ним обращаться. В детстве была страшной трусихой. Сильнейшее впечатление оставил старый фильм «Всадник без головы». До сих пор перед глазами стоят эти кадры – и появляется над горами силуэт безголового всадника под зловещую музыку.

Возвращалась домой из школы, запирала входную дверь и садилась спиной к кухонному окну, чтобы видеть кусок тёмного коридора. И сидела так, делая уроки или читая, до самого прихода родителей. Старалась не выходить, чтобы случайно не обернуться и не увидеть призрак за спиной.

Смотрели легендарный «Вий», один из первых советских фильмов ужасов? Мне было четырнадцать, когда посмотрела его в кинотеатре. Спать боялась пару месяцев. Гоголя не читаю до сих пор. Раньше брала в многодневные поездки на поезде и читала под мерный стук колёс. Там всегда люди, горит свет, и ничуть не страшно. Сейчас чаще путешествую на самолёте, Гоголя не перечитываю. Да, что читать – дома хранить не буду. И Стивена Кинга тоже. Хотя книги, где сплетаются реальность и потустороннее, люблю. И побаиваюсь. Помню, как в пионерском лагере выключали свет. Закутавшись в одеяла, девчонки собирались вокруг рассказчиц историй, холодящих кровь. Я, притворяясь спящей, зарывалась под одеяло с головой и затыкала уши, чтобы ни одно словечко не просочилось в мой сон.

Однажды в школе мы сбежали с физкультуры. Спрятались в тёмной каморке возле раздевалки. Вдруг чувствую, гладит меня по щеке ледяная рука, хватаю её, а она исчезает где-то внизу. От моего крика все всполошились, зажгли свет, несмотря на то, что нас могли обнаружить. И ничего. Проверила подруг – руки у них тёплые, и в стене дыр не было.

Говорят, в нашей квартире жил призрак синей женщины. Некоторые видели его, а мои подруги, переступив порог, всегда здоровались с кем-то. Сейчас не удивляюсь ничему. Захожу в гости к приятельнице – квартирка душевная. Духи, значит.

Иногда встречаются неспокойные квартиры. Слышны скрипы половиц, шорохи и всхлипы в пустых комнатах. И чёрные силуэты. Только не распространяюсь об этом, а таких квартир стараюсь избегать.

Сейчас боюсь меньше. Может, потому что знаю, как ладить с ними.




Вечный путник и почтальон


Вчера говорила с ветром. Давно хотела, но в Москве его ещё отыскать нужно. И, хотя живу рядом с птицами, ветреных дней немного. А вчера ветер проснулся. Позвал меня.

Выехала в сумерках. Стою на Воробьёвых горах. Суетливо, шумно, людно. Мотоциклисты, милующиеся парочки и сладковатый запах варёной кукурузы. А ветра нет. Лёгкое дуновение, но мне ж урагана хочется. Хотя бы порывов, чтобы бросить нужные слова, а ветер подхватил бы и унёс куда-нибудь в небесную канцелярию, где вершатся судьбы. Иначе как дорогое мироздание догадается о том, что мне нужно?

Спускаюсь по лестнице в тёмный парк, ищу ветер, нахожу лишь ветерок. Разве такой донесёт? Бросит на полпути. Он же – как ребёнок. Поманит его что-то яркое – и забудет. Если уж и просить – то ветер. Настоящий, сильный, с характером. Тот уж если услышит – сделает. Мало не покажется. Он же привык действовать с размахом.

Решаю ехать в Крылатские Холмы. Говорят, там всегда ветрено. Подхожу к машине – её нет. Увезли минут пять назад на эвакуаторе за неправильную парковку.

Расстроенная, направляюсь к метро. Подарочек мне к завтрашнему дню рождения. С ветром не договорилась, машину забрали, метро – не пойми где. Машину вернуть – та ещё беготня по инстанциям. Не так собиралась отмечать праздник.

Иду злющая, вдоль дороги в платье цвета адского пламени, увешанная браслетами и амулетами. И вдруг – ветер. Стою на мосту – дует прямо в лицо, играет волосами, треплет одежду. Хороший такой ветер, серьёзный, с норовом. Под остроносыми шпильками – засыпающий город. Мерцающие огни стекают в реку. Небо, выцветшее от фонарей и фар летящих автомобилей, как чёрный ситец, от многолетних стирок. Сиреневые облака и редкие звёзды. В Москве они тусклые. Машины одна за другой ныряют в тёмное нутро тоннеля. Откуда столько – время уже позднее. И ни души. Взвизгнув шинами, затормозил внедорожник, водитель предложил подвезти, но разве променяю я свидание с ветром на поездку с комфортом.

Закрываю глаза и ловлю себя на том, что хоть кричи – никто не услышит. Почти центр города, но кажется, здесь только я, выгоревшее небо и ветер. Остальные сгинули в другом измерении. Где-то рядом, но мы не видим и не слышим друг друга. Выкрикиваю прямо в ветер нужные слова, он подхватывает их и уносит.

Прошу, чтобы забрал с собой отжившее, чуждое, наносное. Завязываю ленты на мосту в благодарность. Ветры, даже взрослые, остаются детьми. Неравнодушны к колокольчикам, лентам и длинным юбкам, чтобы вцепиться и никуда не отпускать.




Палач


Палач – это миссия. Не убить – наказать. Он закрывает лицо и руки, чтобы умирающий не запомнил его и не отплатил с того света. Переход в мир иной окутан тайной. Никто не знает, что случается с душами внезапно ушедших. Кто-то считает, что каждому даётся свой срок жизни, и если человек умирает внезапно, душа так и будет скитаться возле места смерти или могилы, пока не закончится отмеренный срок жизни. Что бывает с теми, кто умирает, проклиная виновника своей смерти?

В Древнем Китае боялись мести с того света. Если род разорялся, на воротах обидчика вешался кто-то из рода пущенных по миру. Обычно самая старая из женщин. Считалось, что после смерти, её дух будет мстить. Правда это или вымысел, не берусь судить. И проверить не осмелюсь.

Потому палачи и закрывают лицо. И руки, чтобы жертва не уловила даже запах. Палач – некто обезличенный, наказывающий по праву. У человека есть лицо, у палача – действие.

Палач и жертва. Две стороны одной медали. Почему палач выбирает это дело? Призвание? Это так противоестественно. Садисты наслаждаются болью других. Палач нет. Он хладнокровен, выдержан, беспристрастен. Грозный инструмент в руках правосудия.

Иногда кажусь себе палачом. Поднимаюсь над ситуацией и хладнокровно решаю, что делать с обидчиками. Отомстить, простить или отдать на суд божий.




Сказанное в пустоту


Продолжаю писать письма, хотя это отдаёт нафталином. Сколько написала за свою жизнь, начиная с бумажных на десятке листов, куда включала особо понравившиеся отрывки из книг? И хотя я говорю, что никогда не писала сочинений, эти письма помнят до сих пор.

Сейчас письма от руки мало кто пишет. Их заменила электронная почта, сообщения, телефонные звонки. Стиль общения смахивает на телеграфный.

Я же продолжаю писать особым людям. Ручкой на бумаге. Верю, что человек обязательно получит. Даже если положу в ящик стола или сожгу, развеяв пепел по ветру.

Получит.

Услышит в дуновении ветра.

Прочитает во сне.

Все средства хороши, если нет возможности встретиться, позвонить, отравить настоящее письмо в конверте.

Страшно, стыдно или слишком поздно.

Хотя, что такое страх? Иллюзия, живущая в мозгах.

Пока человек жив, до него можно достучаться. Написать. Позвонить. Сказать невысказанное, зная, что ответа может и не быть.

За этим может быть тишина, пустота и огромная жирная точка.




В прошлое на лесном олене


Люди из прошлого легко врываются в мою жизнь – для них нет преград. Сегодня я вернулась на пятнадцать лет назад.

Мой день рождения. В прошлый раз я танцевала в парке с красной розой и только в конце вечера призналась, что стала старше на год.

Сегодня – всё, как обычно. Звонки, поздравления от незнакомых людей и кучи фирм. А так хочется в потоке пустых сообщений для галочки услышать голос человека, с которым пути разошлись давным-давно. И не о земных расстояниях речь. Пятнадцать километров для любящих людей и даже пятьсот – ничто. И двести метров для людей, давно живущих каждый своей жизнью – бездна.

Звонил бывший муж, живущий в другой стране. Голос торжественный – словно толкает речь перед акционерами. Где привычные дружеские нотки?

И вдруг звучит она, моя любимая песня. Казалось, почти забыла о ней, а он напомнил. Пела когда-то для него в караоке. Сейчас любимых песен не счесть. Составляю список под настроение и гоняю на автоповторе, пока не надоест. Могу целый день слушать единственную мелодию, и весь день проходит под знаком этой песни. Кто из исполнителей станет соавтором моего завтрашнего дня? За чередой песен совсем забыла про свою самую любимую, родом из детства, проводницу в прошлое – «Лесной олень».





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=40149144) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.