Книга - О Ване и пуТане

О Ване и пуТане
Татьяна Окоменюк


Всем своим естеством Ваня Фишер ненавидит проституток, но, по иронии судьбы, девушка, в которую он влюбился, «трудится» в гамбургском публичном доме «Золотой якорь». Узнав об этом, Иван отменяет свадьбу с Таней и назло ей женится на первой подвернувшейся под руку девице. Оказалось, что наказал он лишь самого себя. Таня тоже не может забыть любимого и втайне надеется, что их жизненные пути еще пересекутся… Книга содержит нецензурную брань.





О Ване и пуТане



Татьяна Окоменюк



© Татьяна Окоменюк, 2023



ISBN 978-5-0059-7739-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero




О Ване и пуТане



Роман



Посвящается пережившим лихие девяностые.





Ваня


Говорят, из проституток получаются хорошие жены. Вполне возможно. Только Ване Фишеру не приходилось слышать ни от одного знакомого холостяка о желании того жениться на путане. Да и сам Ваня не грезил этим даже в горячке. Ну, как можно представить родственникам женщину, которую пользовал кто ни попадя? Вот у кого есть в кармане пятьдесят евро, тот и пользовал. Позорняк же!

Как-то появился у Вани в бумажнике свободный полтинник, и направил он свои стопы в ближайший пуф, благо, в Гамбурге последних – как на собаке блох. Сходил он туда и на всю жизнь проклял жриц этой небогоугодной профессии, даром, что она в Германии не только легализована, но и стоит в списке, предлагаемом биржей труда безработным дамам. Дожили…

Так вот, подъехал Ваня на крутой «Хонде» к проститутскому пристанищу, слез с «моцика» и двинул секс-обслуживаться. Хорош был в этот день чертовски: в пудовых десантных ботинках на босу ногу, шортах, сшитых бабулей из казахстанского флага – голубые такие, на заднице – солнце золотое c тридцатью двумя лучами, а на месте лампасов – косы из национального казахского орнамента. Патриот, одним словом. На дистрофическом торсе – футболка с надписью: «Салам землякам!». Тоже впечатляет. Чтоб не думала местная немчура, что она тут самая крутая. Покруче видали.

Прошелся Ваня перед неоново-красными витринами «выставки-продажи», за которыми восседали девицы нетяжелого поведения. Не просто восседали, а соблазнительно изгибались, как мартовские кошечки. Арбузная грудь одной из них настолько впечатлила Ивана, что, выдохнув: «Ептыть твою…», парень замер перед девицей, как кролик перед удавом. Та восприняла его реакцию однозначно и, открыв окно, велела ему нажать на кнопку с именем «Криста». Сам себе удивляясь, Иван повиновался.

Путанка выплыла навстречу клиенту, втянула его за шиворот внутрь помещения и понесла «добычу» в свою комнатушку. Да и что там было нести? Мелкий Ваня весил килограммов шестьдесят вместе с пудовыми бутсами и мотоциклетным шлемом.

В рабочей спаленке Кристы начинающий фраер[1 - посетитель публичного дома] достал из заднего кармана шорт помятый полтинник и, сосредоточенно его разглаживая, выпалил скороговоркой: «Сначала минет, потом – классика». Кивнув головой, Криста выхватила из рук клиента купюру и куда-то ее унесла.

С минетом проблем не было, а вот с классикой… Когда Ваня поинтересовался вторым актом, то услышал, что сие стоит еще столько же, ибо за четвертак можно только с зеркалом секс поиметь, да и то, не особо приглядываясь.

Тут герр Фишер осерчал не на шутку: стал ногами топать, слюной брызгать и орать, что совести у шлюх нет совсем – деньги дерут немалые, а чудеса Камасутры продемонстрировать им в лом.

Оскалившись лошадиной улыбкой, Криста объяснила клиенту, что на Камасутру – отдельный ценник, ведь заплатил Ваня только за минет. Вот он, его четвертак, у нее в кармане. Пока препирались, вышло время обслуживания, и «ночная бабочка» стала подталкивать Ванюшу к выходу. Тот «пошел в отказную»: уселся на пол, требуя продолжения «банкета». Жрица любви скандалить не стала, чай в приличном заведении трудится, не на рынке каком-нибудь. Вышла из комнаты и вернулась в компании вышибалы – шестипудового качка со стенобитным рылом.

Взглянув на клиента, тот пробасил по-русски:

– Хорош цирк гонять, клоун! Тормозишь производственный процесс. С вещами на выход!

Ваня забился в конвульсиях: «Обманули! Обокрали! Не уйду, пока не вернете мне деньги!». Вышибала развел руками размером с совковые лопаты, сгреб ими земляка-скандалиста и понес его к выходу. В объятиях вышибалы Ваня брыкался, кусался, обзывал пуф сборищем фашистов, измывающихся над иностранцами. Не помогло. Его тушка при всем честном народе была выброшена на тротуар. Туда же приземлился и новенький мотоциклетный шлем Ивана.

Кроме физического насилия, герр Фишер претерпел и моральный ущерб: выскочившая за порог хозяйка заведения на всю улицу проорала, что клиент только тогда – король[2 - лозунг немецкой сферы обслуживания: «Клиент – это король»], когда он ведет себя по-королевски. А таким проходимцам, как Ваня, за недостойное поведение объявляется хаусфербот[3 - запрет на посещение заведения].

С тех пор затаил он горькую обиду на девушек нетяжелого поведения, но о позоре своем никому не рассказал. Родственники точно не поймут, а приятели просто засмеют. Скажут, что он, Ванька, как тот пионер из анекдота, который на заработанные в колхозе деньги покупает проституток, а затем отпускает их на волю. Или такой неудачник, что даже, позвонив в службу «Секс по телефону», обязательно услышит в ответ: «Позвоните завтра, я сегодня охрипла».

Короче, решил Ванюша навсегда отказаться от продажного секса и стал по выходным посещать дискотеки в поисках непродажного. А как же без него? Вон и в «Шпигеле» на днях писали, что люди, которые часто целуются, живут на пять лет дольше. Так чем он, Ваня, хуже этих средних? Он лучше! Правда, в том же «Шпигеле» парень вычитал, что женщины, которые не продаются, стоят очень дорого. Так он готов. Подарки там, цветы, рестораны, культурная программа – все, что положено. Иван не социальщик какой-нибудь, а целый страховой агент. Дело за малым: найти объект, достойный его рыцарской любви. Чтобы умненькой была, не шибко жадной, красивой (это само собой) и главное, чтоб невысокая – метра полтора, в крайнем случае, метр шестьдесят. Девушек, чей рост переваливал за эту планку, Иван презрительно называл палками для размешивания дерьма. Однажды в детстве он видел, как их сосед, дед Авдей, чистил в огороде деревянный нужник, размешивая длинным шестом хлорку, высыпанную в выгребную яму. С тех пор высокие девчонки ассоциировались у него именно с этой мешалкой и вызывали стойкое отторжение.

Найти подругу, которая бы соответствовала всем вышеперечисленным критериям, было делом весьма непростым, но Фишер не унывал. Он достал из кожаной служебной папки свой еженедельник, нашел там ближайшую субботу и в графе «Мероприятия» решительно записал: «Завести подружку». Потом почесал ручкой за ухом и, вставив между написанными словами птичку, надписал над ней: слово «классную». На том и успокоился.




Таня


Гомельчанку Таню Рыбку жизнь не баловала с самого детства. Отец ушел из семьи еще в восемьдесят восьмом, когда ей было семь лет, а братишке едва исполнился годик. Когда мама была беременна Олежкой, ее скосил вирусный грипп, что в последствии привело к врожденному пороку сердца у плода. Грудной братишка страдал сильной одышкой, плохо сосал и не прибавлял в весе. Он часто простуживался и плакал по ночам. Разбуженный ребенком отец, орал на мать: «Заткни ему глотку, а то я сейчас встану и сам заткну. Хрен тут выспишься перед рейсом!». Мать испуганно прижимала к себе грудника, унося его укачивать в коридор. Не помогало. Олежка ревел ночи напролет. Врачи разводили руками: «Что же вы хотите, мамаша, у младенца – осложнения высокого дефекта межжелудочковой перегородки. Такие дети обычно погибают в течение первых двух лет жизни. Молитесь!». Мама молилась, молилась и Таня. А отец просто «смылился» из дому. Вначале на «спокойные ночевки» к бабе Клаве, а потом вообще завербовался на Север и пропал с концами.

Первые полгода присылал открытки: «Как только устроюсь… Вот заработаю… Люблю, куплю и полетим». Никто никуда не полетел. Больше Танька отца не видела.

Спустя несколько лет, во время очередного визита к бабке, она заметила, как та вдруг волчком метнулась в спальню и перевернула лицом вниз стоящую на тумбочке фотографию. Когда старушка вышла на минутку к соседке, Таня подлетела к тумбочке и впилась взглядом в портрет, обрамленный в пушистую рамку из оленьей кожи. На нем был бородатый, сильно полысевший отец в обнимку с какой-то теткой. Между ними – малец лет пяти, сильно смахивающий на Олежку. Внизу подпись: «Привет с Севера!».

А бабка клялась, что пропал ее сын, сгинул среди белых снегов. Ну, завел себе новую бабу и свежего отпрыска – дело житейское. Но ведь и старым-то жрать охота: столько лет с хлеба на воду перебиваются. Вот скот! Дурацкая фамилия Рыбка – единственное, что отец оставил им в наследство. Мол, выплывайте как знаете. А как тут выплывешь: мама из-за малого не может выйти на работу, берет на дом заказы, шьет по ночам, а на лекарства, витамины и полноценное питание все равно не хватает.

Справедливости ради, стоит отметить, что отец категорически противился рождению сына. Он с самого начала доказывал матери, что глупо плодить «чернобыльских уродов», что это – непосильное бремя, которое он не хочет взваливать на свой горб. Мать же говорила, что один ребенок – это эгоист, а в будущем – сирота, которой и прислониться-то будет не к кому. Что наследник определенно родится здоровеньким, красивым, похожим на отца. Тот только рукой махнул: «Нет ума – считай калека!», а через несколько месяцев Ольга Адамовна слегла с тяжелейшей формой гриппа. С тех пор их семейная жизнь поделилась надвое: до беды и после.

В девяносто шестом году Олежке потребовалось санаторно-курортное лечение. Таня отправилась к бабке и попросила у нее телефон отца. Та, осеняя лоб крестным знамением, запричитала, что знать не знает и ведать не ведает, где носит ее непутевого сына. Небось, давно уже среди живых-то не числится. Услышав в ответ: «Не ври, баб Клава. Я знаю, что вы общаетесь», побежала за валокордином и упала в постель «умирать». Танька собралась было уходить, но вдруг увидела в коридоре, рядом с телефоном и висящим на суровой нитке химическим карандашом, надпись, сделанную прямо на синей облупленной панели. Кривым бабкиным почерком наискось был нацарапан длинный номер с российским кодом. Недолго думая, она переписала его в блокнот. Вечером, когда мать ушла к клиентке на примерку, уселась на пол и решительно набрала незнакомый номер.

Трубку взял отец, чей характерный голос с хрипотцой нельзя было спутать ни с каким другим. Без лишних сантиментов Таня изложила ситуацию и попросила выслать денег на лечение брата. После неловкой паузы, длившейся целую вечность, Рыбка-отец произнес: «Вы, девушка, не туда попали». Что ж, видать, и впрямь, не туда. Больше она родителю не докучала.

Так и жили. Не просто скромно – скудно. После выпускного Таня никуда поступать не стала, а отправилась на почту, где с восьмого класса подрабатывала курьером. Зная ее семейную ситуацию, девушке подкинули еще и полставки уборщицы. Мама, по-прежнему, шелестела выкройками и бегала по клиенткам. Ее зрение резко упало. К производственному процессу пришлось подключаться дочери. После работы она до трех ночи строчила на машинке сметанные родительницей выкройки.

Вскоре Ольга Адамовна стала жаловаться на головокружение, быструю утомляемость, онемение конечностей. Танька взяла мать за руку и отвела к врачу. Приговор был страшным: зоб, язва двенадцатиперстной кишки и сахарный диабет. Доктор говорил быстро и много, сыпал цифрами и медицинскими терминами, но до сознания растерянной девчонки дошли лишь отдельные словосочетания: «специальное питание», «специальная обувь», «дорогие лекарства», «никаких перегрузок», «избегать стрессов», «хорошо бы в санаторий»… Вот только о группе инвалидности – ни слова. Когда Ольга Адамовна попыталась поднять этот вопрос, эскулап нервно затараторил: «Что вы, женщина, у нас полстраны больны. Так что же всех в инвалиды записать? А кто тогда будет работать? Создавать, так сказать, совокупный продукт. В нашем с вами возрасте надо радоваться, что еще на своих двоих ходим и мимо горшка не промахиваемся». «В каком это „нашем возрасте“? – подумала Таня. – Матери еще и сорока нет, а доктору уже под шестьдесят. Издевается, что ли?».

Домой возвращались молча, не проронив ни слова. Перепуганному Олегу ничего не рассказали, но он не мог не заметить изменений семейного уклада и совсем сдал: у паренька резко снизилась двигательная активность, стали развиваться различные расстройства. Обследование показало предсердно-желудочковую блокаду. На школе был поставлен большой жирный крест. Учителя приходили на дом и, намекая на дополнительное вознаграждение, имитировали учебный процесс. Доктора советовали собирать деньги на операцию в Германии: «Если не хотите потерять пацана, везите его к немцам. Эти могут вытянуть, а у нас, сами понимаете… В общем, ищите спонсора».

Вечером, захлебываясь в рыданиях, Таня рассказала о беде своей напарнице тете Нюре. Та, отставив в сторону швабру, вытерла влажные руки о синий сатиновый халат и погладила девушку по голове: «Бедная ты моя Рыбка».

– Теть Нюр, а спонсоров где находят? – поинтересовалась Таня. – Мне врачиха сказала, что для девушки с моей внешностью это не проблема.

– Горюшко ты мое, – вздохнула та, – да она тебе на проституцию намекала. Переспишь с нужным мужиком, он тебе деньжат и подкинет. Только много-то спать придется, и не с одним – сумма нужна огромная.

Какое-то время Таня, молча, сопела. Затем встрепенулась:

– А как их находят, ну… тех, с кем следует переспать?

Женщина горько улыбнулась.

– Да с нашей-то голи перекатной нечего взять, кроме анализа… Сами шнырят голодным взглядом, кто б их подкормил, подпоил и в чистую постельку уложил, – сплюнула она на свежевымытый пол. – Раз уж решилась на это дело, искать надо чужеземца. Дай объявление в газету: требуется, мол, состоятельный иностранец для культурного времяпровождения. Напиши, что молодая, красивая, с волосами и глазами русалки… То, что обычно пишут в таких случаях… Возьми вон газету из верхней пачки, посмотри, как наши голодные девки себя рекламируют.

Таня развернула толстый еженедельник «Рандеву по пятницам», нашла в рубрике знакомств раздел «Она ищет Его», пробежала глазами пару абзацев и согнулась от хохота:

– Ой, умру сейчас! Теть Нюр, вы только послушайте: «…мне двадцать четыре года, рост 160, вес 80, но это поправимо. Не будете перекармливать — похудею, будете кормить тортами — потолстею… За границей однажды была, а замужем нет… Обычная девушка. Моей дочке шесть лет… В паспорте записана белоруской, хотя мама еврейка… В принципе, выехать могу по еврейской линии, но хочу путем замужества…».

Помещение подсобки огласил смех: хриплый – тети Нюры и звонкий – Таньки.

– «Я – РУССКАЯ девушка, с РУСОЙ косой, глазами цвета васильков, что растут в РУССКОМ поле, стройная, как РУССКАЯ березка, мягкая душой, как хлеб, испеченный в РУССКОЙ печи, сладкая, как ягода-малина из РУССКОГО леса, горячая, как РУССКАЯ баня, дурманящая, как РУССКАЯ водка, преданная, как РУССКАЯ борзая, жду тебя, о, чужестранец!!!». Ха- ха- ха!

– Ой, девка, погоди, не читай пока, я в туалет сбегаю, а то подштанники сейчас обмочу! – и тетя Нюра понеслась в сортир.

Возвратившись, удобно устроилась на подоконнике и, подперев подбородок шваброй, дала отмашку: «Продолжай!».

– «Здравствуй, американский незнакомец! Двадцатилетняя фигуристая жемчужина ищет себе достойную оправу… Жгучая брюнетка, но белоруска. Без национальных предрассудков. Моя основная мечта — жить за границей. Если вы меня полюбите, начну учить английский…».

Очередная волна хохота ударила по стенам, с одной из которых слетел «Христианский календарь».

– А вот еще один шедевр: «Кудесница леса Олеся (молодая, привлекательная, умная и …бедная), живущая на опушке и ведущая счёт годам по кукушке, мечтает познакомиться с мужчиной, обладающим противоположными качествами…».

– Стоять! – тетя Нюра ударила шваброй о пол. – Вот он, девка, нужный тебе текст. Ну-ка быстро спроворь такое же!

Таня нахмурилась:

– Теть Нюр, да они же все сумасшедшие! Не буду я давать никаких объявлений. Ни за что не буду!



***



Не прошло и трех дней, как на пятнадцатой странице «Рандеву по пятницам» появилось Танино объявление: «Скромная симпатичная восемнадцатилетняя девушка ищет состоятельного зарубежного покровителя». Прошла неделя: ни звонков, ни писем. Рыбка через десять дней повторила попытку – результат тот же. То ли все зарубежные покровители враз покинули территорию Беларуси, то ли их там никогда и не было.

К концу месяца проклюнулся какой-то тип отечественного производства, назначивший Таньке встречу в Пионерском скверике. Парень специфической наружности, с толстой короткой шеей и мощными плечами, от которых его джинсовая куртка трещала по швам, буквально раздевал девушку взглядом. Отсканировав все ее параметры, изрек:

– Ты какой иностранный язык в школе учила?

– Не-мец-кий, – протянула Таня удивленно.

– Шпрехаешь, значит? А оценка по дойчу какая в аттестате?

– Высший балл. А что?

– Пристрою тебя, коза, в приличный гамбургский бордельчик, – потер руки Алесь. – Это тебе не дешевый провинциальный притон, где берут двадцатник с сексуально озабоченного рыла. Там ты быстро капусты нарубишь и домой вернешься королевой: на классной тачке с прицепом полным шмотья и техники, с баблом на отдельную квартиру. А то, глядишь, за фрица выскочишь и всю жизнь будешь, как сыр в масле, кататься, поминая дядьку Алеся незлым тихим словом.

В Танькиных глазах отразился животный ужас.

– Как бордельчик? Я спонсора ищу… Здесь, дома…

Алесь расхохотался, аж слезы из глаз брызнули:

– Кого ты ищешь? Спонсора? Га-га-га! Хочет на елку залезть и задницу не поцарапать!

Он смачно сплюнул, и его харчок повис на стенке урны, стоящей в трех метрах от скамейки.

– Гы-гы-гы, гляди, какой я снайпер! – снова заржал Алесь, показывая черным ногтем на плевок, – Ой, повезло тебе, дуре, что на меня нарвалась. Рука у меня легкая – уже не одну в хорошие руки пристроил.

И, почесав бритый загривок, поднял вверх свою татуированную клешню.

– По петухам, что ли?

Таня спрятала руки за спину.

– Нет. Вы не поняли. Я не из этих…

Алесь изумленно посмотрел на девушку:

– А из каковских, позвольте полюбопытствовать? Случайно, не из Свято-Рождество-Богородичного женского монастыря? Ха-ха-ха…

Девушка молчала, опустив глаза на вытертые носки своих виды видавших сапожек.

– Не из этих она… Все вы – одной задницы ягодицы, – оскалился Алесь, ковыряя спичкой в ухе.

Краска ударила Таньке в лицо. Она вскочила на ноги.

– Мне пора идти. В общем, не могу я… Извините.

Алесь снова расхохотался, хлопая себя ладонями по ляжкам:

– Нет, это пипец полный! Я весь валяюсь. Да ты знаешь, овца, сколько мокрощелок стоит в очереди на это место? До Гамбурга раком не переставить, – сплюнул Алесь на асфальт. – Сначала выеживаетесь, а когда у меня остаются вакансии только в юго-восточную Азию, начинаете выть: «Алесь, миленький, помоги попасть в Европу!».

– У меня даже паспорта заграничного нет…, – ухватилась Таня за железный, по ее мнению, аргумент.

– Паспорт сделаем в темпе вальса. Визу шпокнем. Дорогу оплатим. Поселим, трудоустроим. Все – в кредит. Будешь должна мне две с половиной… – пошарил он взглядом по Танькиной фигурке, – нет, три с половиной тысячи евро. Отдавать будешь частями в каждый мой приезд. Впитала?

– Нет… из… извините, – прошептала Рыбка, прижимая к себе сумку, из которой торчали хлебный батон, длинный кривой огурец, бутылка кефира и треугольный пакет с молоком.

Алесь криво усмехнулся и, оторвав от сигаретной пачки кусочек картона, черкнул на нем свой телефон.

– На случай, если передумаешь. Трудиться в Гамбурге – это тебе… не шубу в трусы заправлять… га-га- га…

Танька отрицательно замотала головой.

– Колхоз – дело добровольное, – подвел итог собеседования «кадровик».




Ваня


В Германию Фишеры, тогда еще Зуевы, перебрались из Казахстана, когда Ване cтукнуло семнадцать с половиной, аккурат перед службой в армии. Решимость в принятии столь непростого решения Зуевым придали ужасы, регулярно транслируемые по телевидению: дедовщина, самострелы, побеги солдатиков из части и прочие прелести постсоветского бытия. Впрочем, армия была не единственной, а одной из многих причин, по которой они засобирались на землю предков матери семейства Фриды Карловны, урожденной Фишер.

Несмотря на многодетность, Зуевы не бедствовали. Вкалывая в приусадебном хозяйстве до седьмого пота, они нажили «Жигуленка», собственный дом, бегающую по двору живность. Семья была крепкой и трудолюбивой. Федор, отец семейства, отработав смену на кирпичном заводе, до сумерек возился то на крыше свинарника, то на утеплении крольчатника, то на чистке курятника, а в выходные стоял на базаре в кожаном фартуке, сбывая землякам свою «флору и фауну». Фрида занималась детьми и хозяйством. Уже с шести утра в доме вовсю пахло вкуснятиной. Ближе к обеду она с младшими, Юркой и Лешкой, перебиралась в цветник или на бахчу, считавшуюся самой образцовой в поселке. Зуевы умудрялись собирать за сезон до четырехсот здоровенных арбузов и дынь. Ваня с детства наблюдал, как мать большими листьями прикрывает на грядках бахчевые, чтобы те не сгорели на солнце. Позже делает ямку, опускает туда арбуз и тщательно камуфлирует его зеленью, дабы тот спокойно дозревал, не соблазняя своими глянцевыми боками вороватых соседских ребятишек.

Обязанностью Ирки, младшей Ваниной сестры, было кормление кроликов, кур и уток. Коровой занималась мать Фриды, бабушка Альма. Подоив Зорьку, она ехала на утреннем автобусе в райцентр, ходила там по подъездам и громко кричала: «Молочко свежайшее! Только что из-под Буренки. Налетай, народ!», и тот налетал. Несмотря на дороговизну, ее продукцию брали с удовольствием, ибо качество молока было несравнимо выше, чем у магазинного, пять раз разведенного водой.

Старшие пацаны, Ванька, Женька и Пашка, после занятий помогали отцу столярничать и торговать на базаре областного центра, где цены были вдвое выше, чем у них в районе. В общем, все Зуевы были при деле.

В начале девяностых родственники матери стали потихоньку уезжать в Германию. Ома[4 - бабушка] Альма настояла на том, чтобы документами занялись и они. Взбрыкнувшему было зятю сказала строго: «Ты, Федька, не бузи! Молодой ишшо слюной на меня брызгать. Посмотри вон, как казахи аксакалов своих почитают и молчат, когда те учат их уму-разуму. Так вот, документы мы подадим, а покуда вызов придет, будет видно, ехать нам или нет. Не спорю, мы не бедствуем, но кто знает, как жизнь повернется. Вон Майеры сказывали, что казахи у них в поселке уже покрикивают на улицах: «Русские и немцы – вон к себе на родину!», и бандитье, прикинувшись милицией, к нашим в дома стучится, чтобы вынести нажитое непосильным трудом. Знают, нелюди, что немцы редко бедствуют.

В общем, бумагами я сама займусь, такой шанс упускать нельзя. Не хочу, чтобы младшенькая моя всю жизнь в земле рылась, как крот. Да и внукам своим подобной судьбы не желаю. А ты, Федя, оставайся, раз такой патриот. Поймешь потом, что к старшим стоило прислушаться, да поздно будет».

Бабка, как в воду глядела. Вскоре, действительно, началось. Сначала закрыли кирпичный завод. Еще недавно его продукция была нарасхват: грузовики сутками стояли в очереди у заводских ворот, и вот он, кормилец семьи Федора, объявлен нерентабельным и разграблен. Остались от «Кирпичика» лишь пустые глазницы окон да обветшалый транспарант над проходной: «Халык пен партия биртутас!».

Соседний цементно-шиферный тоже уничтожили, растянув по ночам все заводское оборудование. На фермах зарплату стали выдавать шифером, снятым с крыш тех же ферм – пятьдесят штук на нос. Хочешь – на хлеб его намазывай, хочешь – надевай на голову, хочешь – продавай. Одним словом, арак пак жок, концерт аяк талды[5 - денег нет – концерт окончен (каз.)].

Железнодорожная станция с Владимиром Ильичем, стоящим на облупленном постаменте, превратилась в стихийный рынок. Там, куда показывал отбитой гипсовой культей вождь мирового пролетариата, ежедневно топтались бывшие гегемоны, пытаясь обменять на деньги свою «месячную зарплату». Одни трясли шапками-ушанками, другие стучали перед носом у пассажиров фарфоровыми чашками, а, пьяный в хлам, кум Зуевых Яков, сидя внутри самого настоящего гроба, наяривал на гармошке частушки с припевом: «Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы» и время от времени выкрикивал козлиным фальцетом: «Господа-товарищи! Налетайте на качественную тару для своей тушки!». Он, работник коммунального хозяйства, как и все, получал зарплату собственной продукцией – гробами и уже всех знакомых завалил ими на три смерти вперед. Стояли гробики у кого в сарае, у кого в гараже, у кого в кладовке. Одни складировали в них инструменты, другие хранили банки с консервацией, у третьих там жили кошки с котятами. Сам же Яков в гробу ночевал, когда явившись под утро «на кочерге», боялся получить скалкой от своей супруги Эмки.

Все как-то разом рухнуло, в том числе и школа, где учились юные Зуевы. На ремонт учебного заведения денег не было, и она завалилась прямо на головы находившихся там детей. Сначала занятия проходили в общественной бане, потом в детском саду, а затем и вообще прекратились. Ваньке-выпускнику ради аттестата зрелости, пришлось ездить в райцентр. Остальные же учились дома, постигая прелести заочного образования.

Наконец Зуевы получили разрешение на въезд в Германию. Не раздумывая ни секунды, приступили к сборам. Активнее всех собирался Федор. Он в списке отъезжантов был единственным «левым пассажиром». Все остальные, включая отпрысков, в документах числились истинными арийцами, дай бог здоровья предусмотрительной бабе Альме. Именно она настояла на этой записи в паспортах старшеньких, невзирая на возмущенные вопли зятя: «Вы бы, мама, уже за одними воротами и отчества им переписали на Альмовичей, нашим курам на смех!». «Надо будет, перепишем, – припечатала бабка. – Не посмотрим на твоих кур-хохотушек».

Бабкино пророчество сбылось. В Германии всех Зуевых, включая Федора, и в самом деле, переписали на Фишеров. К тому же, поменяли имена детям: Юрка стал Юргеном, Ирка – Ирмой, Лешка – Алексом, Пашка – Паулем, Женька – Ойгеном. И только Ванька, отказался быть Йоханом, категорически не пожелав «сливаться с местностью».

«Пусть все знают, что я – русский и этим горжусь», – заявил он местному чиновнику. В подтверждение своей позиции, парень купил на блошином рынке две футболки с надписью: «100% RUSAK», которые таскал по очереди. Мать с бабкой не одобряли его «выстебона», ибо русаком он был лишь наполовину, причем, как утверждала Альма, на худшую.

Но через полгода Иван опроверг мнение бабули, начав зарабатывать неплохие деньги. Пока все его родичи горбатились на заводских конвейерах, он трудился страховым агентом. Будучи занудным и назойливым, парень привел под знамена своей страховой компании весь род Фишеров с их многочисленными знакомыми. Затем добрался и до приятелей знакомых. Если уж кто попадался на пути цепкого Ивана, то неминуемо был застрахован. Прямо, как в анекдоте: «Умирает неверующий страховой агент. Обеспокоенные родственники вызывают священника, чтобы тот убедил его хотя бы напоследок спасти свою грешную душу. Святой отец входит к умирающему. Его ждут час, два, три. Наконец дверь открывается, и на пороге появляется сияющий от счастья служитель культа. Все возбужденно к нему подскакивают:

– Неужели удалось, святой отец?

– Что? Да нет! Зато я очень выгодно застраховал свою жизнь!».

Так вот, Иван Фишер был именно таким специалистом. У него легче было застраховаться, чем объяснить, почему ты этого не желаешь. Отсюда и заработки, дающие возможность смотреть на «рабов» и «лохов» сверху вниз.

Со временем Ваня стал важным, как вельможа. Продав «Хонду», купил в кредит новенькую БМВуху, выбросил на помойку все свои семейные трусы и майки, заменив их благородным бельем фирмы «BOSS», начал пить правильный английский чай, а не «это говно из «Альди». Завел себе новую кожаную папку, лайковую куртку, туфли фирмы «Ллойд» и стал учить свое «отставшее от поезда» семейство «правде жизни». А чего ж не поучить, если сам преуспел?

Вот только в личной жизни Ивану не везло. В сравнении со своими братьями, удавшимися и ростом, и лицом, он совершенно не пользовался успехом у противоположного пола. Тем не менее, подвыпив однажды, Ванюшка пообещал родне, что в течение этого календарного года решит семейный вопрос, возьмет в банке кредит и начнет строительство собственного дома. А слов на ветер он не бросает, потому как парень серьезный.




Таня


Уже два месяца Таня путанила в гамбургском борделе «Золотой якорь» под псевдонимом Фишхен[6 - Рыбка (нем.)]. Мама с братом были уверены, что она ухаживает за старичками и были недалеки от истины. Клиенты девушки, и впрямь, молодостью не отличались. Завсегдатаями пуфа были, как правило, состоятельные дедули, являвшиеся в утренние часы только для того, чтобы посмотреть на молодое обнаженное тело да пощупать путанку.

Они давали новенькой неплохие чаевые и на прощание целовали ручку. Но бывали варианты и пожестче, например, агрессивные в своих необузданных фантазиях арабы или нетрезвые русские, стремящиеся покопаться в душе проститутки, выясняя вопрос, как же она дошла до такой жизни. Если местные проститутки отказывались от подозрительных клиентов, то нелегалке Рыбке подобные вольности не светили, как не светили и 36-часовая рабочая неделя, медицинская страховка и многое другое.

К своему ужасу, Таня выяснила, что не имеет права работать в Германии, нарушает законы и, попадись она в руки полиции, будет немедленно занесена в компьютерную базу и выслана из страны за счет своей работодательницы, хозяйки борделя Эрны.

При первой встрече шефиня сразу предупредила девушку, что очень рискует, предоставляя ей кров и работу. Что, в случае облавы, она будет вынуждена не только купить Тане билет на самолет, но и отстегнуть государству штраф в несколько десятков тысяч евро. Засим, платить Рыбке она будет по самому минимуму, а работать новенькая должна по максимуму. Если та не согласна, может сразу же возвращаться обратно.

Последнее было совершенно невозможным. Не было денег на билет, а самое главное – на Рыбке висел долг перед Алесем, который тот обязательно стребует, причем, с процентами. И деться от братка ей совершенно некуда – у того на руках все ее данные, включая домашний адрес родных. Одним словом, пришлось согласиться на предложенные условия.

К своему новому бытию Таня привыкла не сразу. Поначалу умывалась слезами, отправляясь с клиентом в постель. Тот жаловался Эрне на испорченное удовольствие, и хозяйка нещадно штрафовала новенькую. Со временем Танька пообвыклась. А что делать? Не можешь изменить обстоятельств, меняй свое отношение к ним. До нормы – десять человек в день – дотягивала редко, но когда удавалось раскрутить клиента на дорогущее шампанское, жить становилось легче: наскребался и месячный взнос для сутенера, и кое-что для отправки родным.

Раз в две недели Таня звонила матери и брату, стараясь не расплакаться в голос. Моральную поддержку девушка получала только от бывшей петербурженки Инки Гольдберг, считавшей себя «ветераном производства».

Раньше Рыбка считала земляками исключительно белорусов, но в «забугорье» оказалось, что все бывшие СССРовцы – соотечественники. К группе своих, хоть и «двоюродных», примыкали поляки, болгары и чехи. Вот что значит чужбина!

– Слушай сюда, страдалица, – сказала однажды Инка зареванной новенькой. – Работа наша, конечно, говно, но где ты в своем Ущербье…

– В Гомеле, – всхлипнула Танька.

– … заработаешь такие бабки? – невозмутимо продолжила Инка, затягиваясь сигаретным дымом. – Что касается моральной стороны процесса, то ответь старой (она была на восемь лет старше Тани) и мудрой прошмандовке: неужели лучше бесплатно отдаваться какому-то отечественному поцу, всю жизнь прозябать в нищете, жрать дерьмо, красивые шмотки видеть исключительно по телевизору, с детства мечтать выйти замуж за иностранца, чтобы свалить с горячо любимой родины?

Танька молчала. Инна протянула ей изящный серебряный портсигар, инкрустированный финифтью. Девушка замахала руками:

– Что ты, я не курю!

Гольдберг пожала плечами, взяла со стола недопитую клиентом бутылку бренди, налила в бокал золотистую жидкость:

– Тогда прими наркоз. Полегчает.

– Не пью я, – скривилась девушка.

– А, может, ты еще и не жрешь? – ехидно поинтересовалась Инка. – Может, ты у нас йог?

– Жру. Особенно мясо люблю, – вздохнула Рыбка. – Я его дома редко ела.

– Это, по-твоему, жизнь? По мне, так – полный отстой. ТАК жить просто нельзя.

– Ну жили же как-то … – развела Таня руками.

Инка скептически ухмыльнулась:

– Наше счастье на родине заключалось в том, что ничего забугорного мы толком не видели. Правду глаголят философы: «Ад вовсе не хуже рая, просто в нем нужно родиться».

Таня задумалась, остановив взгляд на бокале с янтарной жидкостью, которым поигрывала ее собеседница.

– Ахой, перделка! – рявкнул кто-то прямо в Рыбкино ухо.

Таня вздрогнула всем телом и опасливо повернулась к источнику шума. Кто-то оказался куклой Барби с пятым размером груди и пышной копной волос, заколотых черепаховым гребнем. Девушка сунула Тане свою узкую ладонь с длинными накладными ногтями.

– Хана! – произнесла она и, полюбовавшись новенькой, удалилась в глубь комнаты со словами «доконали тварь».

Рыбкины глаза снова налились слезами.

– За что она меня так? Что я ей сделала? Хана мне, значит? И почему это я – тварь и перделка?

Инна расхохоталась.

– Не хана, А Хана. Зовут ее так. Анька по-нашему. Ханка – чешка, ха-ха-ха, а перделка по-чешски – подружка. Ой не могу…

Рыбка недоверчиво воззрилась на хохотунью.

– А тварь, которую доконать надо?

Инка от смеха аж ногами задергала.

– Держите меня семеро! Она комплимент тебе отвесила: «доконали тварь» означает «совершенное творение». Вот что значит жить за «железным частоколом» и не общаться с иностранцами. Братья-славяне, между прочим…

Таня смущенно улыбнулась, мол, что взять с колхоза «Тридцать лет без урожая». Хана же приветливо подмигнула Рыбке, встряхнув своей потрясающей прической.

– Вот это волосы, – выдохнула новенькая восхищенно. – Действительно, совершенное творение…

Инка снова захохотала.

– Две с половиной тысячи евро и у тебя будут такие же.

Рыбка аж рот раскрыла от удивления.

– Серьезно, – понизила тон Гольдберг. – Когда мы с Ханкой познакомились, у нее на голове была сплошная печалька – аж темя просвечивало. А год назад ее паутину сбрили, намертво приклеив к башке чужие натуральные кудри. Они крепятся на тончайшей крепкой сеточке, не отстают от черепа. С ними можно купаться, их можно накручивать и красить, но… раз в два года паричок нужно менять на новый…

Рыбка обалдела.

– Да на эти деньги у нас в Гомеле можно бог знает что купить. А уж еды-то… Я бы, вместо этих волос, каждый день продуктовые деликатесы закупала, а то все время картошка да картошка: вареная, жареная, в мундирах, пюре, фри…

– Ну у вас там и жизнь, – покачала головой Инка. – Сплошной звездец.

От этих слов у Рыбки неприятно засосало под ложечкой. Ее внезапно обуяло чувство патриотизма.

– Никакой не звездец. Жить, в принципе, можно… Если скромно…

– Ага… Из свежих овощей к столу подаете лук, выращенный на кухонном подоконнике. Пьете Чай грузинский. Сорт второй». Сами делаете майонез, знаете, где недорого продается комбижир. Питаетесь «Килькой в томате», ливерной колбасой третьего сорта и плавлеными сырками «Дружба»… Так?

– Ну, в общем… Зато на Новый год мама готовит салат «Оливье», селедку «под шубой», грибки маринованные и торт «Наполеон».

– Раз в год чревоугодничаете? Круто! А во что ты одевалась?

– Мама сама шила и вязала…

– В самопалы, значит? А задницы, небось, подтирали порезанной на куски газетой?

– Нет, – расхохоталась Рыбка, – исписанными листками из тетрадок брата…

– Так это ж совсем другое дело, – протянула Гольдберг театрально. – Выходит, я имею дело с белой леди, которой не к лицу отираться в столь компрометирующем заведении.

И уже совсем серьезно добавила:

– Учись находить в плохом хорошее, иначе пропадешь.

– Да что ж хорошего можно найти на нашем секс-конвейере? – вздохнула Рыбка. – Сплошное разрушение психики и здоровья.

– Не скажи, дорогая. Немецкие ученые утверждают, что регулярные занятия сексом, кроме общего положительного влияния на организм, благотворно влияют и на некоторые органы.

– Интересно, на какие? – поинтересовалась Таня.

Инка оскалилась, демонстрируя ровный ряд жемчужно-белых зубов.

– Доказано, что в спермоплазме содержатся цинк, кальций и другие минеральные вещества, замедляющие разрушение зубов. Полгода минета, и сможешь грызть титановую проволоку, ха-ха-ха…

Рыбка только рукой махнула на очередную «разводку» коллеги.

Дождь на улице лил, как из ведра. Фраерам в такую погоду было явно не до секса. Слоняясь по пуфу, злая, как фрекен Бок, Эрна зудела и зудела:

– Вот непруха! Мало мне, что из-за жары весь июнь отправился коту под хвост, теперь из-за ливней июль накрывается медным тазом, а в августе синоптики обещают новое пекло! Как выжить? Терплю фантастические убытки! Все, девки, уходите в отпуск за свой счет!

«Убытки у нее, – прошипела Гольдберг себе под нос. – Сто пятьдесят тысяч в месяц – это минимум. На фига нам отпуск в такую погоду? Мы за небесную канцелярию не в ответе.

– Капец, – продолжала ругаться хозяйка. – Работают, как зомби: ни азарта, ни… хрена. В «Ундину» вон в любую погоду ходят. Там – всегда аншлаг. Марта «свежатинку» привезла из Сингапура, а то девки уже не справляются с наплывом клиентов. На днях девятиметровый Кадиллак купила с кожаной обивкой, подсветкой пола, баром и телевизором. Будет сдавать его фраерам за пятьсот евро вместе с водителем и девочкой.

– И ты купи. Чего попусту завидовать? – скривилась Инка. – Клиенты рассказывают, что там бонусы ввели: тем, кто потратил на услуги девочек более трехсот евро, дарят пятидесятиевровый чек на бензин. Внедри у себя такое же, и к нам попрут, как рыба на нерест.

– С вами внедришь, работнички! Скоро последнюю колымагу продать придется и на самокат перейти, – лениво огрызнулась Эрна. – Ладно, раз у нас все равно простой, играйте в «Путанополию».

Вскоре из «игрового» угла послышался хохот и визг: «Твой ход!», «Двигай фишку!», «Не хитри, я все вижу! Тебя уже схавали!».

– Что там у них? – поинтересовалась Таня у осоловевшей от выпитого Инки.

– Забава новая, – пояснила та. – Итальянцы придумали. Участники игры являются проститутками, оказавшимися в рабстве у местной мафии. Задача играющих – максимально заработать, избежав полицейских рейдов, уличных разборок, серийных убийц. Начинаешь игру без копейки в кармане, связанная рабским контрактом, по которому девяносто процентов заработка отстегиваешь «сутенеру» и «мафиозной крыше». Постепенно раскручиваешься и приходишь к финишу с собственным домом, автомобилем и шикарным банковским счетом. Или… погибаешь от рук «мафии». Иди поиграй, это затягивает.

– Не хочу. Я в эту «Путанополию» в жизни играю. Такая же рабыня, как эти фигурки, передвигаемые из клетки в клетку.

Инна внимательно посмотрела на Рыбку.

– Ты всерьез считаешь, что мы находимся здесь по чужой воле?

– А то…

– Брось! Выбор мы сделали сами. Знали, на что идем. Только в Германии нас более пятнадцати тысяч толчется. И никто нас здесь не держит. Все мы, чтобы попасть в это «рабство», неплохо заплатили таким, как твой этот…

– Алесь.

– Так вот, у каждой из нас был собственный Алесь. Моего звали Виктором. Вандиного – Зденеком, Ханкиного – Леошем. Есть даже анекдот такой: «Большое разочарование пережила в ФРГ Маша К. из Ужопинска. Девушке, которой посредническая фирма пообещала работу в Германии в качестве уборщицы сортиров, на месте и впрямь дали в руки тряпку и щетку». Ха-ха-ха!

У Тани на глаза навернулись слезы:

– Разве смешно… что у таких, как мы, есть выбор только между сортиром и борделем?

– А ты бы предпочла сортир?

Рыбка молчала.

– Тогда в чем дело? – повысила голос Инка. – Зачем объявления в газеты давала? Зачем Алесю этому звонила? Он что врал тебе? Место в Гамбургской опере обещал? Или в наручниках сюда привез с кляпом во рту? Нет! У тебя был выбор. Устроилась бы говночисткой в своем Муходоеве, за два-три зайчика в день, или что там у вас сейчас ходит, и смотрела бы сверху вниз на пахнущих Францией «падших» женщин в крутых шмотках и радовалась бы, что ты не такая и ждешь трамвая.

Рыбка задохнулась от возмущения, не зная, что ответить коллеге.

– Что ты молнии на меня мечешь? – усмехнулась Гольдберг. – Правда не нравится? Я вот в связи с этим вспомнила один прикол начала девяностых: супруга Ельцина и жена вашего тогдашнего батьки Шушкевича случайно забрели на улицу красных фонарей в Амстердаме. Увидев витрины с девушками, Наина воскликнула: «Боже мой, как же мне их жалко!». На что Шушкевичка ей ответила: «А мне кажется, что это им жалко нас».

– Ну, почему мы сразу не родились в Западной Европе? – запричитала Таня. – Не пришлось бы сейчас унижаться перед всякими уродами и похотливыми старцами.

Инка опрокинула в себя очередную порцию бренди.

– Прощайся, девочка, со своими комплексами. Большинству завсегдатаев «Якоря» из-за запущенного простатита секс на фиг не нужен. Они, в большинстве своем, ничего толком не могут. Ходят к нам, чтоб самолюбие свое потешить. Часть фраеров забегает сюда, как в общественный сортир, слить давящую на мозги сперму. Части требуется ощущение нашей покорности, готовности выполнить любую их прихоть. Вот и разыгрывай перед ними спектакль. Представляй себе, что ты… – Инка задумалась, – … Долли Бастер или Сильвия Кристель на съемках. И покатит. Их же, клиентов наших, жены дома шугают, как последних.

– Как шугают? – удивилась Рыбка.– За что?

– Знамо дело, за слабость половую. У немцев с этим делом ой как плохо. Дернутся два раза и финита ля комедия. И с анатомией арийцам не повезло.

– В каком смысле?

– В прямом. Почти у всех «орудие труда» короткое. Беда прямо. Евросоюз выпускает резинки семнадцать сэмэ в длину и пять с половиной в диаметре, а средний размер немецкого члена – четырнадцать с половиной на четыре в диаметре.

– Э-э-э… Это… А сколько надо? Ну, чтоб нормально было… – вытаращила глаза Рыбка.

– Нормально – это «растяжка» или «октава». Ну, расстояние между вытянутым указательным и большим пальцем пианиста. Именно такого размера должен быть член в «рабочем» состоянии.

Инка слила в бокал остатки спиртного, осушила его одним духом и продолжила «курсы молодого бойца»:

– Нормальные мужики по борделям не слоняются. Им бесплатно дают везде, где они поросят. Сюда шастают обделенные: инвалиды, старики, комплексанты, импотенты. Эти типы являются сюда не столько сексом заниматься, сколько выговориться. Твоя задача – выслушать любую ересь, прикинувшись рабыней, готовой выполнить любое их пожелание. В итоге, у тебя появятся постоянные клиенты и неплохие бабки. Ты скопишь сумму на фиктивный брак, распишешься с каким-нибудь местным хреном, получишь вид на жительство, уйдешь отсюда и будешь вкалывать, хоть на фрицев на заводском конвейере, хоть на себя – в горизонтальном бизнесе. Это, как говорится, дело вкуса. А пока осваивайся и не козли. Правила в нашей системе строго шахматные: взялся – ходи!

И Танька пошла. Дни летели за днями. Месяцы за месяцами. Рыбка, в отличие от Инки, зарабатывала средне. К той обычно очередь стояла, вернее, сидела в холле на кожаных диванах, а Танька больше была на подмене. Если б не заступничество старшей подруги, имевшей на хозяйку большое влияние, ей из-за низкой рентабельности уже бы выдали «волчий билет». Однажды Рыбка поинтересовалась у приятельницы:

– Ин, а почему Эрна никогда на тебя не кричит и вообще…

– Ну, во-первых, я – секс-бомба, а ты и на секс-петарду пока не тянешь. Во-вторых, характер у меня еще тот: обидят – урою. В-третьих, я – «белая леди»: с немецким гражданством и лицензией на индивидуальную трудовую деятельность. К тому же, участвую в прибыли заведения, получая за каждого обслуженного фраера сороковник. Если Эрна оборзеет, я сделаю ей ручкой и подамся в «Ундину». Тамошняя хозяйка Марта, ко мне уже дважды послов засылала, но на фига метаться, если я скоро вообще буду принимать клиентов на дому или собственный бордель открою.

Рыбка с интересом слушала Инку, а когда та замолчала, вдруг спросила:

– А Эрна в молодости тоже путанила?

– Понятия не имею, – сдвинула Гольдберг плечами. – Там – история темная, как дупло. Говорят, она за фрица замуж выскочила, и тот вскоре дух испустил, оставив ей кучу бабок. Скоропостииижненько так… … Сечешь тему?

Танькины глаза расширились до размера блюдец.

– Укокошила? Ну дает! Кино и немцы!




Эрна


Замуж Эрна Лиепиня вышла поздновато – тридцатник уже разменяла. Но выжидала, как выяснилось, не зря. На зависть всем подружкам, посватался к ней не кто-нибудь, а настоящий иностранец: полунемец-полуавстриец, предприниматель из города Гамбурга. На ухаживания у забугорного гостя времени не было. Как раз заканчивалась его прибалтийская командировка. Обмывая это событие в уютном юрмальском ресторанчике «Юрас Перла», немецкий гость так назюзюкался, что поспорил с рижскими коллегами на свой новенький Мерседес: первой заговорившей с ним даме он сделает предложение руки и сердца. Если та не покрутит пальцем у виска и ответит ему по-немецки, то и, в самом деле, станет фрау Кениг, независимо от возраста и степени привлекательности. Сам Клаус недавно отметил 55-летие. Как говаривал любимец детворы Карлсон, – мужчина в полном расцвете сил! Оставалось надеяться, что возможная счастливица не будет годиться «жениху» в праматери.

То ли русская водка оказалась для арийца шибко крепкой, то ли он был так уверен в варианте с кручением пальцем у виска, но под хохот своей нетрезвой компании Клаус Кениг, и в самом деле, позвал замуж подошедшую к ним миловидную официанточку. У той все оказалось в порядке не только с чувством юмора, но и с немецким. Мило улыбаясь, Эрна ответила клиенту: «Разумеется, дорогой, мы поженимся. Давно мечтаю о таком муже».

Клаус мгновенно протрезвел. Коллеги перестали ржать, уставившись на растерявшегося немца. Эрна же, войдя в роль, «боязливо» уточнила:

– Ты не передумал, дорогой?

Кёниг обескуражено молчал.

– Ну, и ладненько. Побегу маме позвоню и подружек на кухне обрадую.

С тем и удалилась. Рижане тут же стали подначивать Клауса, намекая на неспособность великих ариев держать свое слово. А переводчик Валдис Барка, совсем спрыгнувший с мозгов после шестого «вздрогнем!», нагло залез в карман капиталиста, достал оттуда ключи от его Мерседеса и опустил их в свой бокал с шампанским:

– Обмоем же, друзья, поступившую в наши натруженные руки гуманитарную помощь! Я всегда знал, что Запад нам поможет!

Наутро протрезвевшая братия дружно забыла о вчерашнем приколе. А Клаус не забыл. Проспавшись, он тщательно побрился, надел представительский костюм с белоснежной рубашкой и шелковым галстуком, купил букет белых роз и отправился к месту вечерней гулянки. Дождавшись, прихода «невесты», подтвердил серьезность своих намерений. Отсмеявшись, Эрна вдруг ошарашила саму себя:

– А что? Я согласна. Давай цветы, жених!

Когда новость об их помолвке докатилась до застрельщиков «мероприятия», те просто дар речи потеряли: ну нет у немцев чувства юмора. Нет и все. Какие-то они юморолишенные!

Так, благодаря пьяной придури земляков, Эрна оказалась в Гамбурге в роли фрау Кениг[7 - король]. «Скромненько» и со вкусом. Жаль, что королевская фамилия вместе с городом проживания оказались единственным положительным моментом ее скоропалительного брака.

Кроме того, что Клаус годился Эрне в отцы, он оказался типом скучным, слабым в постели и очень жадным. Если с первыми двумя недостатками фрау Кениг еще могла смириться (весельчаков и ловеласов в их округе хватало), то со скупостью мужа она сражалась до самого конца. До его, Клауса, конца. А помер Хер Кениг, как называла Эрна супруга, именно от жадности, узнав что жена купила приехавшему в гости племяннику старенький «Фордик».

Клаус изрыгал ругательства, махал кулаками, бросался вещами, а в конце «разъяснительной беседы» брякнулся оземь, склеив ласты от апоплексического удара. Детей у него не было, завещания тоже. Таким образом, молодая вдова получила в полное владение двухэтажный дом, неплохую сумму «на старость» и все тот же выставленный на кон Мерседес. И хотя свою последнюю волю Хер Кениг не успел зафиксировать на бумаге, в устном виде не раз излагал пожелание быть похороненным у себя на родине, в австрийском горном селении Хальштат.

Как-то он поведал супруге, что в его родном городке, начиная с семнадцатого века, вместо надгробий на кладбищенских могилах устанавливают разрисованные художниками черепа покойников с указанием на них имен и дат жизни. Эрна не поверила услышанному, приняв все за пьяный бред, но вскоре, по воле мужа, попала на землю его предков. К своему ужасу, женщина убедилась в правоте слов супруга. Как выяснилось, Хальштат расположен на склоне горы, где для кладбища отведен мизерный участок. По этой причине через каждые двадцать лет из старых могил извлекают останки мертвецов, освобождая место для новых захоронений. В пещере-хранилище, куда Клаус буквально силком втянул трясущуюся от страха Эрну, на верхней полке, в секторе с трехзначным номером, действительно, покоились разрисованные художником черепа его родственников: с веночком из фиалок – бабушки Хельги, с причудливым узором, напоминающим терновый венец, – трагически погибшего брата Манфреда.

Впечатлений Эрне хватило года на три. Нет-нет и являлись ей во сне скелеты австрийцев, снимающие с шейных позвонков свои скалящиеся черепа и метающие их прямо в нее, Эрну.

Волю усопшего вдова не выполнила, кремировав его в Голландии, где это удовольствие обходится куда дешевле, чем в Германии. С тех пор она панически боялась, что покойник пополнит делегацию скелетов-метателей в ее ночных кошмарах. Но бог миловал.

Через год Эрна вышла замуж за своего любовника, давно и успешно замещавшего Хера Кенига в постели. Бывший сибиряк Алекс, которого она в шутку называла Гибридом, был полукровкой: полунемцем-полурусским. Профессией новоявленный супруг обзавестись не удосужился, считая себя свободным художником. Этот непризнанный гений малевал такое, что понять его мазню без галлюциногенных грибов не представлялось возможным. Куда там Малевичу с его «геометрией»!

Когда через год брака любовные страсти улеглись, Эрна стала пенять супругу на тунеядство, приводить в пример его земляков-переселенцев, работающих на заводах и фабриках. Гибрид огрызнулся, дескать, те – быки, на которых арийцы землю пашут, а он – не быдло, он – Творец. В финале монолога Алекс обиженно уходил в «мастерскую» лежать на кожаной тахте Хера Кенига, высматривая на потолке сюжеты своих будущих шедевров. Не дождавшись, заливал за воротник пузырь и приступал к «творческому» процессу. В результате получались чудовищные каляки-маляки, висевшие сейчас в дорогих рамах на стенах «Золотого якоря». Эрна всерьез считала, что сии «полотна» не только услаждают глаз, но и поднимают потенцию клиентов заведения до уровня ее второго супруга, который в любое время суток был «всегда готов».

Погиб Гибрид бессмысленно и глупо. Затаив на зудевшую жену горькую обидку, он в очередной раз накушался шнапса и поехал «развеяться» на Мерсе Хера Кенига. Прогулка закончилась печально: Алекс не вписался в поворот…

Эрна была безутешна. И зачем она гнала мужа на работу? Ведь он же – Художник, человек с тонкой душевной организацией. Ведь средств на жизнь, благодаря Клаусу, у них хватало… «Это Хер Кениг забрал его к себе, – осенило вдруг вдову. – Во-первых, из ревности, во-вторых, из жадности, в-третьих, из мести, за то, что она не похоронила его в Хальштате. Бедный Алекс…».

Эрна сидела в кладбищенской часовне и, умываясь слезами, слушала речь святого отца.

Неожиданно за ее спиной раздался громкий шепот по-русски. женщина прислушалась.

– Один дед из Мюнхена смастерил себе гроб, похожий на трейлер, – шептала какая-то незнакомая ей тетка. – Оборудовал его вентиляционной системой и сигнализацией, сделал в нем запасы еды.

– На фига? – отозвался мужской хриплый голос.

– Боится, что родня по недосмотру похоронит его живым. Однажды он попал в автокатастрофу и был признан мертвым. Когда очнулся, семейство уже готовило похороны. С тех пор панически боится рецидива…

«Господи, и зачем эти люди сюда явились? – раздраженно думала вдова. – Им же плевать на Алекса!».

– Когда бабок до фига, можно и почудить, – продолжал хрипеть мужик. – У богатых свои бзики. Я по телику недавно видел сюжет про одного голландского бизнесмена. Так он придумал для экстремалов аттракцион «Смешные похороны». Прикинь, любителя острых ощущений опускают в гробу на глубину полтора метра и накрывают яму бетонной плитой весом в пару тонн. Все удовольствие обходится клиенту в сто евро за час. Говорят, у «покойничков» идет такой выброс адреналина, что только держись.

– А если клиент подохнет со страху? – поцокала тетка языком.

– Там все продумано: обеспечен приток кислорода, есть тревожная кнопка на случай, если ему подурнеет. Да и родаки экстремала наблюдают за своим чудиком с помощью специальной камеры, подключенной к компьютеру.

– Во дают! Совсем зажрались, мать их… Им бы наши проблемы.

Тут Эрна не выдержала и разрыдалась в голос, прервав монотонную речь служителя культа. Внимавшие его речи «зрители» стали бросать на нее укоризненные взгляды, мол, не умеет гражданочка вести себя в божьем храме, заглушает воплями столь проникновенный текст. Эрне было на них плевать. Переводя мутный взгляд с обложенного венками закрытого гроба на канделябры со свечами, она пыталась убедить себя, что все происходящее – дурной сон. Сейчас она проснется, откроет глаза и увидит рядом похрапывающего Алекса… Но сон не развеивался.

Зазвенел церковный колокол, кто-то поднял Эрну со скамейки, крепко взял ее под руку и повел к выходу. Гроб уже выносили, направляясь к месту его вечного упокоения. Вдова медленно двинулась к разверзшейся пасти могилы, стенки которой были драпированы атласной тканью под цвет травы. За спиной не прекращался назойливый шепот зевак:

– Мне кум рассказывал, что где-то в Баварии открыли гостиницу в виде гробницы, где кровати постояльцев имеют форму гробов. Рядом – кладбище, чтоб, у клиентов было полное ощущение смерти.

– Мать родная, – ахнула тетка, – дык там же, в отели этой, тебя может и карачун хватить…

Эрну мелко трясло. Она не спускала глаз с полированной крышки гроба, пока та не исчезла в зеленой пасти могилы. Кто-то подвел ее к большому подносу с аккуратной горкой земли и вложил ей в руку лежавшую рядом лопаточку.

Вслед за землей Эрна и сама хотела броситься в могилу. Ей больше не хотелось жить. В этот день безутешная вдова поклялась себе, что мужчин в ее жизни больше не будет. Никогда…

Через полгода в доме Хера Кенига поселился новый персонаж. Сожителем Эрны стал чистокровный русак Олег Долгов, недавно расставшийся со своей немецкой супругой. Он уже получил постоянный вид на жительство и больше не видел смысла в разыгрывании комедии. Фамилия Олега полностью отвечала его сущности. Долгов у Олега было выше крыши. Он был на десять лет моложе своей пассии и паразитировал на ее страхе одиночества. Работа в жизненные планы Долгова не входила. «На немца» он не хотел ишачить из «патриотических» соображений. Язык не хотел изучать из «эстетических». Не нравился ему немецкий: груб, не милозвучен, резок, как рычание пса. Иное дело, французский или итальянский. Впрочем, последние Олег тоже изучать не собирался. Он вел образ жизни воробья: поклевал, полетал, погадил. Мужчина обладал единственным талантом – умел пудрить мозги.

Запудрил он их и сожительнице, напустив радужных пузырей в описание их светлого будущего. Зиждиться оно должно было на их совместном бизнесе, в котором Долгов отводил себе роль управляющего делами. Эрна же должна была выступить в роли инвестора, выдав ему все денежки, скопленные Хером Кенигом.

Олег долго держал в секрете профиль будущего предприятия, но в конце концов признался, что хочет организовать элитный публичный дом. А что? Дело это довольно прибыльное. Так зачем деньги в банке держать? Они должны работать. Девочек из России он высвищет на счет раз. Многие тверские знакомые уже давно телефон ему обрывают с просьбой пристроить их в приличный пуф. Вон какое письмо на днях получил он от своей бывшей соседки.

«Здравствуй, Олежик! – писала та. – Рада, что ты так неплохо устроился в сытой стране. Пусть хоть кому-то из наших будет хорошо. Ты этого заслуживаешь, так как всегда был умным, хитрым, предприимчивым. А у нас тут – сплошная задница. Вовка Хмелев начхал на свои майорские звездочки и устроился швейцаром в элитный ресторан к Крутикову, у которого почти весь персонал – преподаватели, владеющие двумя иностранными языками. Безработица сейчас жуткая. Сидим, сосем лапу. С понедельника страшно взвинтились цены. Хлеб подорожал в два раза!!! Следом вверх поползли цены на крупы и макароны. Как я ненавижу эту жизнь! Вокруг – чудовищные грязь, слякоть, тусклые серые лица. Такая безысходность, что выть хочется. Как стемнеет, выйти на улицу страшно. Прогулка ночью приравнивается к попытке суицида…

Олежик, миленький, может, там у вас есть хоть какая-то работа? Самая грязная, самая тяжелая. Мы бы с Лялькой могли и проститутками трудиться, и задницы старикам мыть. Месяц-другой унижений – и год можно нормально существовать. Если что, дай нам знать. Очень надеемся на тебя».

Эрна сдвинула плечами.

– А я тут причем?

– Дай денег, и мы закрутим бизнес. У нас же – куча свободных комнат. Поселим туда путанок. Пусть нам копейку колотят. Вчера по телеку рассказывали, что каждый третий немец жаждет эротических приключений с новой партнершей и мечтает изменить своей супруге. Так пусть изменяют на нашей территории за хорошие бабки.

От возмущения у Эрны аж в глазах потемнело. Вот же тварь! Хочет гарем под боком заиметь, превратив ее дом в притон! Раз осмелился озвучить такое, значит, испытывает к ней исключительно археологический интерес.

– Убирайся вон! – указала она сожителю на дверь.

И Долгов убрался, бросив на прощание:

– Да кому ты нужна, старуха!.

Старухой Эрна не была. В неполные сорок выглядела весьма презентабельно. Всегда была ухожена, подкрашена, со свежим маникюром, модной стрижкой и обязательно на высоких каблуках.

В одиночестве она мыкалась недолго. Свято место пусто не бывает. Вакансию занял Хамид, политический беженец из Ирана. Свою личную жизнь в Германии Эрна со смехом называла социальным регрессом: немец – русский немец – русский – иранец.

К жизни она вообще относилась легко, чтоб не сказать легкомысленно. На негативе не зацикливалась, дурного в голову не брала, как и тяжелого в руки. Любила повторять: «Все равно будет так, как будет, даже если будет наоборот».

«Наоборот» случилось через два года, когда выяснилось, что прожиты почти все деньги Хера Кёнига. Тогда-то Эрна и вспомнила о бредовой идее экс-супруга Долгова. Вспомнила и довела ее до ума. Так на карте Гамбурга появился еще один бордель под названием «Золотой якорь».




Ваня и Таня


По определению Эрны, проститутка из Таньки была, как из дерьма пуля. Отсюда и мизерные заработки, львиная доля которых отсылалась в Беларусь. На себя девушка не тратила почти ничего, но по магазинам все равно ходила. Больше – по продуктовым, в которых она любовалась экзотическим многоцветьем фруктов, вымытых, расфасованных в пластиковые коробочки, перевязанных яркими клеенчатыми ленточками – хоть сразу в рот отправляй.

Она смотрела на посетителей магазина, которые, не глядя на ценники, механически бросали в тележку все, что им нравилось, и завидовала. Рыбка поймала себя на мысли, что, находясь в Германии, она все время сравнивает жизнь немцев и белорусов. Не хочет, а сравнивает. И это ее несказанно злило. Скорее всего, потому, что, находясь в стране изобилия, она ничего не может себе позволить. Разве что, в выходной посетить русскую дискотеку, где до двенадцати ночи вход для девушек бесплатен, и можно пообщаться с земляками, забыв на какое-то время о «левом» статусе на этом празднике жизни. В один из таких вечеров она и познакомилась с Иваном.

Таню он заметил сразу, едва она вошла в зал. Точеная фигурка, высокая упругая грудь, роскошные бедра при тончайшей талии. Божественные пропорции. У Ваньки от восторга «в зобу дыхание сперло». Когда девушка подошла ближе, оказалось, что и личико у нее миленькое: широко распахнутые голубые глаза, cочные чувственные губки, веснушчатый курносый носик. Но самое главное – рост: метр шестьдесят, не больше. Как раз его любимый размер. И цвет. И форма. И даже запах. Кроме всего прочего, девушка излучала какую-то особую сексуальную энергию и при этом вовсе не казалась развращенной. В мгновение ока Ваня оказался рядом с красоткой и «приклеился» к ней на весь вечер.

Сначала они танцевали, потом разговаривали, снова танцевали и опять разговаривали, разговаривали, разговаривали. Ваня не спускал с Рыбки восторженных глаз. Неужели наконец повезло? Гуляя по предутреннему городу, девушка поведала новому знакомому, что приехала в Германию по студенческой визе, учится на экономическом факультете, живет в общежитии. Вот закончит учебу и вернется на родину, в Гомель, где у нее остались мама и братишка.

Ваня тоже рассказывал о себе, вернее, не рассказывал, а трещал, как футбольный комментатор. Он страшно боялся, что, как только возникнет пауза, Таня тут же начнет прощаться. Иван сам себя не узнавал. Наверное, за всю свою жизнь он не произнес такого количества слов, как в этот вечер. Среди прочей болтовни Фишер не забыл сообщить девушке и о своих планах создать семью и построить собственный дом с мансардой, балконами, эркерами, полом с подогревом, спортзалом под самой крышей, джакузи и большой треугольной ванной цветом под малахит. Пока же он живет в маленькой двушке на шестьдесят квадратов. Не хоромы, конечно, но на одного хватает.

«Не хоромы… Да это почти спортзал! – с грустью подумала Таня. – Мы всю жизнь протолклись на тридцати метрах, сначала вчетвером, потом втроем. Другие вон веками в общаге мыкаются… Ванну он хочет под малахит… Почему не под алмаз?».

Таня вспомнила свою гомельскую ванную комнату: рыжий, в бурых разводах, потолок, осыпавшийся от постоянных затоплений. Ржавая батарея, по которой к ним гоняли тараканы от соседа-алкаша. Пожелтевшее от времени чугунное корыто с потрескавшейся эмалью. Стены, покрытые грибком, тусклый плафон под потолком, заедающий выключатель с дыркой, через которую они с Олежкой наблюдали за искрящимися разноцветными проводками…

– Алло! – взял ее за плечо Иван. – А пойдем-ка ко мне в гости.

Таня отказалась, сославшись на сильную усталость. Фишер заулыбался – тест на «слабость передка» девушка прошла успешно.

Прощаясь на пороге общаги, они долго смеялись над казусностью ситуации: Фишер по-немецки означает рыбак, а Танина фамилия – Рыбка. Вот и выходит, что поймал Ваня девушку в свои сети.

Как только провожатый скрылся за углом, Танька помчалась в «Якорь», а утром рассказала Инке о своем новом знакомстве. Почесав лоб, та резюмировала:

– Присмотрись к нему повнимательней. Может, он решит твою финансовую проблему. По всему видать, парень практичен: семью иметь хочет, дом строить… Машина у него, говоришь, приличная. Опять же работа нехилая – земляков напаривать, а дебилов среди нашего брата, что у дурака махорки… А вот со студенчеством своим ты зря загнула. Когда подсядет на тебя хорошенько, расскажи ему правду.

– Совсем сдурела? – вскинулась девушка. – Какой нормальный мужик после этого…

– Цыц, Рыба! Не сразу… Постепенно. Сначала прощупай его установки. Фильм обсудите или книжку какую. У меня есть «Яма» Куприна, дай ему почитать.



***



Через неделю Ваня пригласил Танюшку в японский ресторан «для расширения ее «кругожора». Поход в «Банзай» оказался первым в жизни девушки походом в ресторан.

В «Банзае» ей все было в диковинку: и то, что предложили надеть поверх одежды расшитое кимоно, висевшее на спинке высокого стула из бамбука, и то, что стали готовить блюдо прямо в их присутствии. За этим виртуозным шоу Таня наблюдала, раскрыв рот. Нет, она, определенно, попала в восточную сказку: вокруг деревянные настилы, цветные бумажные фонарики, рисовая бумага, зонтики. Экзотическая музыка, журчание воды в фонтанчике, пузырьки воздуха в огромном, во всю стену, аквариуме с золотыми рыбками.

Разобраться с меню она так и не смогла. «Незнакомые слова «сашими», «тяхан», «якитори» ей ни о чем не говорили. Ваня порекомендовал спутнице хотатэ – жареного морского гребешка и тобико – икру летучей рыбы. Все это было непривычным на вкус, но очень аппетитным. А еще Иван настоял на том, чтобы девушка попробовала содержащей золото японской водки «Чо-Токусен Кинпаку». Та долго отказывалась, но любопытство все-таки победило…

Опьянев, Рыбка пожаловалась на слуховые галлюцинации:

– Вань, сакэ – такой коварный напиток. Из-за него у меня в мозгу какие-то голоса раздаются… на русском языке… Мужской голос говорит, что не сдал какой-то идиотский тест, ха-ха-ха… А женский какую-то историю рассказывает… Вот опять…

«… он дохнул на нее перегаром и говорит: «Ты меня не воспитывай – припозднилась. Эта вон, – кивает в мою сторону, – за фрица выходит и дочку к германцам увозит. Получается, я должен отказаться от родного дитяти. Думаешь легко это?».

– Нет, Ванюш, мне точно пора домой – крыша едет…

– Глупенькая, это в соседней кабинке люди беседуют.

– А почему по- русски?

– Так наших здесь более пяти миллионов. Куда ни плюнь – в земляка попадешь. Одни приехали на родину предков, другие – по еврейской линии, третьи косят под беженцев. Прибавь к ним пристроившихся за арийцами супругов, контрактников-специалистов, студентов, нелегалов-гастарбайтеров, вот и будешь русский мат на каждом углу слышать.

– Шутишь…

– Зуб даю! Вот тебе самый популярный иммигрантский анекдот: «На заданный социологами вопрос: «Считаете ли вы, что в Германии слишком много русских?» десять процентов населения ответили: «Ja», тридцать пять: «Nein». Остальные сказали: «Пошли вы на хрен!».

Танька захохотала. Засмеялись и в соседней кабинке. И еще в одной.

– Видишь, сколько здесь наших на один квадратный метр?

Из ресторана парочка вывалилась совершенно очумевшей. О том, чтобы сесть за руль, не могло быть и речи. Такси вызывать тоже не стали. Предпочли прогуляться по городу.

Таня шла по вечернему Гамбургу и ловила кайф. Она останавливалась у витрин, заглядывала в окна домов, подставляла лицо под брызги фонтанов. Дорога была освещена настолько, что казалось, на дворе – божий день. В неописуемый восторг девушку привели автоматически раскрывающиеся двери, смешные пудели в ошейниках из вспыхивающих лампочек, старушки в шортах с рюкзачками за спиной да сигареткой во рту. «Наши бабульки перекрестились бы, такое увидев», – подумала Таня.

Размышления девушки были прерваны какой-то трелью. Рыбка вздрогнула. Через секунду их с Ваней обогнал парень на спортивном велосипеде с белой крысой на плече. Он оглянулся на парочку и недружелюбно повертел пальцем у виска.

– Ну вот еще один больной, – поставила диагноз Танька.

– Да нет, – рассмеялся Иван. – Это мы больные – прем, как танки, по велосипедной дорожке. Видишь, тротуар делится на две части: широкая – для пешеходов, узкая – для велосипедистов…

– Вань, я вот что хотела у тебя спросить: здесь что, совсем не воруют автомобили? У нас угоняют даже из гаражей, закрытых на три замка…

– Если что, страховка все покроет, чай, в Европах живем. – хмыкнул тот. – Вначале я тоже всему удивлялся. Тому, что продавцы благодарят за покупку. Что трава круглый год зеленая. Что поезда между всеми крупными городами ходят каждый час, а письмо в любой конец страны попадает в течение суток. Что здесь не одергивают детей, что бы они ни сделали. Однажды просто опупел, наблюдая в магазине такую сцену: пока одна мамашка, раскрыв варежку, шарахалась по магазину, ее пятилетний отпрыск потянул на себя стеллаж. Тот грохнулся, и разбилась гора посуды. Ну, думаю, сейчас ей дадут чертей и такой счет нарисуют, что мало не покажется. А знаешь что было? Продавцы бросились к ревущему ребенку, стали выбирать из его волос осколки стекла. Когда подплыла родительница стали перед ней извиняться, еще и игрушку сорванцу подарили. А еще здешние собаки не лают. Как-то раз одна на меня гавкнула, так ее хозяин полчаса шел следом за мной, извиняясь за поведение своей питомицы.

– Класс, – протянула Танька мечтательно. – Вот бы у нас так. А меня однажды укусила овчарка одного крутяка, так он сказал: «Альфа хороших людей не кусает. Породистые животные редко не ошибаются».

Ваня привлек девушку к себе.

– Бедненькая моя. Скоро ты пообвыкнешься и ничему не будешь удивляться.

– А вот скажи: есть ли в твоей теперешней жизни что-то такое, чего тебе не хватает? Что было на родине лучше и за чем ты здесь тоскуешь?

Фишер задумался.

– Не знаю даже. Зимой не хватает снега и запахов, осенью – жженных листьев, весной – талой воды и распаренной земли. И помидоры здесь не пахнут, и яблоки, и дыни. Все какое-то муляжное. В остальном же… пожалуй, всего хватает.

– Ой, Вань, гляди: кот на поводке! – Таня аж присела от смеха. – Нет, точно, кота… ха- ха-ха… на по… на поводке…

– Все логично. Ведь если Васька убежит, домой он вернуться не сможет. Здесь все подъезды закрываются автоматически – не домяукаешься. Вот их и выгуливают таким образом. Тут не Совок, где весь день можно носиться по подвалам и крышам. Бездомных животных в Германии нет вообще. Немцы с тварями возятся, как с детьми малыми. Котам делают прививки, возят их к врачу на осмотр, кастрируют. Если по какой-то причине не могут их содержать, сдают в кошачий приют. Здесь имеются специализированные магазины, где продаются меховые домики, корзинки, игрушки в виде пищащих мышек. Я уже не говорю о кошачьем рационе с витаминными добавками и визитах к звериному психологу.

Таня недоверчиво посмотрела на Ивана.

– С собаками тоже так цацкаются?

Иван потрепал девушку по волосам.

– Еще больше. Если ты имеешь пса, то держать его обязан на поводке. Разрешать бегать по лужайке можно лишь на специальной территории, предназначенной для выгула. Если собачья лапа ступит на травку, нарушение обойдется хозяину в четырнадцать евро, а неубранный за четвероногим другом «след» – в тридцать пять. Содержание собак вообще обходится в кругленькую сумму. Одно их обучение стоит до трех тысяч евро.

– Ванюш, откуда ты все так хорошо знаешь? Ну, законы всякие, цифры, суммы…

– Так я кем работаю? – рассмеялся Фишер. – Страховщиком! Страхую от всего. В том числе и от нанесения ущерба третьим лицам. А вред кто наносит? В основном…

– Ой, смотри, – перебила его девушка, тыча пальцем в сторону свалки, взгромоздившейся прямо на тротуаре.

– Это – шпермюль. Завтра под утро вывезут.

– Шпер… что?

– Мусор, не влезающий в обычные контейнеры.

– Как мусор? – возбудилась Танька. – Вот же кресло совсем новое, компьютер, телик, зеркало… А пальма какая классная… Давай возьмем ее с собой. Я ее у себя в общаге поставлю…

– Это добро уже сто раз пересеяно турками, поляками и нашими. Все приличное давно уволокли. Техника не работает. Видишь, провод обрезан. И пальма жуткая. Вылезай оттуда. Не пачкай рук.

Рыбка выбралась из кучи очень расстроенная.

– Надо ж, какие приличные вещи люди выбрасывают. И чего им это кресло не подошло?

– Новое купили, а это больше не вписывается в интерьер.

– А у нас мебель на всю жизнь приобретается, – вздохнула девушка. – Помню, как много лет назад родители купили гарнитур «Калинка», который еще долго сохранял запах дерева и лака. Мама тогда все время ходила с тряпкой и смахивала пыль с полированной поверхности. Как родители радовались обновке. Каким достижением был для них тот, купленный в рассрочку, гарнитур. «На всю жизнь покупаем!» – гордо говорил отец. Так и вышло: на всю жизнь.

Парочка незаметно подошла к Ваниному жилищу.

– Идем, Рыбка, чайку попьем, хатку мою посмотришь, – потянул Таню парень за руку.

– Поздно уже, – заупрямилась девушка. – У меня завтра зачет.

– Вот и отдохнешь маленько, а утром я тебя подброшу к унику.

Последнее предложение очень ее напрягло. Какой уник? Ей утром уже работать надо, а перед этим выспаться. Она прижалась к Ивану, чмокнула его в щеку.

– В другой раз, Ванюша. А то у нас с тобой получается, как в пошлом анекдоте: «Девушка, можно пригласить вас на ужин с завтраком?».

«Умница! – возликовал Иван. – Она, определенно понравится родителям и оме. Точно понравится». Он достал из кармана большое красное сердце, красивое, с упругими блестящими боками.

– Это – тебе. Будешь смотреть на него и вспоминать меня до следующей встречи. Только смотри не съешь!

– А оно съедобное?

Рыбка понюхала подарок и звонко рассмеялась.

– Да это же помидор! Какая прелесть! Где ты такой взял?

– Шел к тебе на свидание мимо турецкого магазина. В одном из лотков с помидорами увидел эту прелесть и не смог пройти мимо.

– Спасибо, Ванюшечка! – запрыгала Таня от радости. – А давай его поделим и съедим!

– Ни в коем случае! – обиделся парень. – Это – не харч, а символ моей любви.

– Вот символ и попадет в самое наше нутро.

Пока они препирались, рядом тормознула машина. Водитель-очкарик хотел что-то спросить, но вдруг расплылся в сальной улыбке и, подмигнув Таньке, изобразил непристойный жест, приглашающий к сексу.

Ваня рванулся к ударившему по газам наглецу и метнул помидор в быстро удаляющийся автомобиль. Шмяк! – и от символа любви осталась лишь большая красная клякса на его заднем стекле.

– Получай, фашист, гранату от советского бойца! – выкрикнул Фишер вслед придурку, презирая себя за неспособность воздать маньяку по заслугам.

Настроение у парочки упало до уровня городской канализации.

– Рыбчик, не расстраивайся, – пытался Ваня успокоить подругу. – Сумасшедших в городе хватает. Это в Совке они все в дурдомах сидят, а тут – гуляй, рванина!

– Да я, Ванюш, не расстраиваюсь, просто сердца жаль до слез, – и из Таниных глаз покатились соленые капельки.

Фишер бросился их вытирать манжетой своей выходной рубашки.

– Считай, что мы с тобой его поделили и съели. А в следующий раз я тебе новый подарю. Клянусь!

Таня грустно улыбнулась. До общежития шли молча. Каждый думал о своем. Ваня переживал, что не смог набить извращенцу морду. Рыбка терзалась невозможностью дальнейших прогулок по городу, ведь в любой момент можно было столкнуться с кем-нибудь из клиентов «Золотого якоря».




Таня


– Рыбец, на тебя индивидуальный заказ поступил, – сообщила Инка еще сонной Тане. – Загляни к Эрне, там, кажись, «выездная сессия». Девки говорят, что это – наш старый «пассажир», с которым работы – мизер, а плата царская. Все уже обзавидовались с ног до головы и обратно.

Эрну Рыбка застала в хорошем расположении духа.

– Здравствуй, девочка! Повезло тебе. Есть очень приличный заказ от нашего постоянного клиента. Заказывает домой на всю ночь, платит щедро, но это не все. Дядя является хозяином сети отелей. А у богатых – свои причуды. Говорит, что вчера дал объявление: «Семидесятилетний плэйбой оставит в качестве наследства триста тысяч евро женщине, с которой проведет последнюю в своей жизни ночь. Лучшая кончина – смерть в объятиях молодой красавицы. Учитывая мой преклонный возраст, с заявками советую поторопиться». Что скажешь?

– Не знаю… А при чем здесь я…

– Так чудик этот именно в твоих объятьях и может испустить дух. Если постараешься. Только вчера читала в «Бильде» заметку о 76-летнем дедульке, женившемся на своей домработнице, твоей ровеснице. На четвертый день семейной жизни его положили в клинику с обширным инфарктом, а через двое суток дед помер, оставив «безутешной» вдове приличное наследство. Дети покойного обвинили девку в умышленном убийстве путем «затрахивания» деда. Тот, видите ли, не мог отказывать в «удовольствии» молодой супруге и вот результат.

Видела, на что наши фраера похожи, когда «Виагры» откушают? Рожи красные, нос заложен, сердце колотится. Помнишь Майера, который на сеансе у Петры хвостом щелкнул? Ну, тот, из Мельна, которого жена с дочкой хоронить отказались?

Таня закивала головой.

– Врачи сказали: коллапс. У него, оказывается, сердечная недостаточность была, а он перед тем, как в «Якорь» явиться, хряпнул дома «Виагры», царство ему небесное…

– Ну и шутки у вас, фрау Кениг, аж мурашки по коже забегали, – поежилась Рыбка.

– А с тобой уже и пошутить нельзя! – рассмеялась хозяйка. – Я же не враг своему бизнесу. Мне покойного Майера хватило по самое некуда. В общем, не трусь: обычный вызов на дом. Дедок крепкий – нас с тобой переживет.

Эрна защелкала мышкой, просматривая на экране монитора одну за другой комнаты девушек. Таню с самого начала смущал факт наличия в ее комнате видеокамеры и возможности наблюдения хозяйкой за каждым ее движением. Благо, б только хозяйкой. На пульте нередко находился кто-нибудь из охранников, отвечавших за безопасность сотрудниц заведения – клиенты разные бывают. Зачем связываться с полицией, если конфликты и недоразумения можно разруливать собственными силами?

Остальным сотрудницам пуфа дела не было до того, смотрит ли сегодня какой-нибудь Ахмед их порноролик, а вот Рыбка от этого страшно страдала. Девчонки из «Парадиза» недавно рассказали ей, что их «рабочий процесс», не знамо как, попал вдруг во Всемирную паутину. То ли кто-то из охранников скачал, то ли конкуренты подсуетились, но информация о трудовых подвигах путанок достигла их далекой родины.

Таню аж в жар бросило от этой новости. Среди ее знакомых и родственников с Интернетом никто пока знаком не был, но информация в Сети может находиться вечно. Плюс Ваня с его компьютеризованными коллегами и знакомыми… Нет, надо завтра же купить парочку париков и погуще накладывать грим.

Фрау Кениг дернула девушку за рукав.

– Слышишь о чем я толкую? Крепкий, говорю, дедуля. Бывал у нас в прошлом году регулярно. Потом, правда, оконфузился, – расхохоталась она. – Нет, ничего криминального, ха-ха-ха. Просто он обожрался виагры и прямо в койке у Мышки опоносился. Такой вот побочный эффект получился, ха-ха-ха. С тех пор девиц на дом приглашает. Так что, будь готова к неожиданностям подобного рода.

– А почему он выбрал именно меня? – нахмурилась Рыбка. – Вон Грета с Петрой…

– Не годятся, – перебила Эрна девушку. – Клиент славянку хочет. Он, кстати, и русский понимает. Учил его когда-то в школе, когда в Силезии жил. Оттуда после сорок пятого почти всех немцев выселили. Вместо них завезли поляков из России, Белоруссии, Украины. С тех пор он к славянам неровно дышит.

Таня никак не могла прийти в себя. На чужой территории ей работать пока не доводилось. Деньги конечно, нужны позарез, но ехать к клиенту домой… А вдруг он скрытый садист? За обязательную программу столько не платят. Кто знает, что у него в произвольной? Эрна, определенно, в курсе, но шифруется.

– Фрау Кениг, а может, Хана или Ванда? Они тоже славянки…

– Клиент выбрал тебя, – отчеканила Эрна. – Ты что, отказываешься?

– Да нет… поеду…

Озадаченная, Рыбка задумчиво вошла в Инкину комнату. Та сушила накрашенные ярким лаком ногти, шелестя свежим номером «Бильда».

– Послушай, до какой фигни додумались наши северные братья, – бросила она в сторону подруги: «Правительство Финляндии предлагает ввести уголовную ответственность за покупку сексуальных услуг. Ранее в этой стране уголовно преследовались только проститутки и сводники, а клиенты оставались безнаказанными. Теперь виновным в покупке сексуальных услуг грозит большой денежный штраф или шесть месяцев тюремного заключения». Как тебе? Эти «горячие» финские парни уже оборзели в корягу.

– Ин, я только что от Эрны…

Та невозмутимо продолжала политинформацию:

– Слава богу, хоть нидерландцы еще вменяемы. Ты только послушай: «Недавно голландские проститутки потребовали разрешения открывать коммерческие счета в банках, утверждая, что их работа – ничто иное, как малый бизнес, находящийся под защитой государства. Посредством получения налоговых льгот проститутки смогут экономить на презервативах и других связанных с их работой расходах из суммы, подлежащей обложению подоходным налогом». Нет, Танька, я всегда считала Нидерланды здравомыслящей страной. – Инна потрогала пальцем подсыхающие ногти. – Системой запретов ничего не добьешься. Все должны наконец понять, что проституция – орган социальной гармонизации любого государства. Ведь человек, не сумевший решить свои сексуальные проблемы, социально опасен.

Рыбка, молча, пожала плечами.

– Вот возьми сексуально озабоченных теток Германии. Ну, нет тут нормальных пуфов для баб. Парочка имеющихся – пародия, там одни бисексуалы вкалывают. И что? Перестали немки трахаться? Как бы не так! Сексуальный туризм дам бальзаковского возраста в Турцию, Испанию, Италию, Португалию, на экзотические острова сейчас достиг апогея. Стало быть, – развела Инка руками, – именно спрос рождает предложение…

Увидев, что лак на большом пальце сбился, женщина кинулась к тумбочке искать бутылку с ацетоном. Стирая бракованный ноготь, она снова уставилась в газету.

– О, Танька, гляди: «Власти Германии решили наставить местных жриц любви на путь истинный. Они предлагают девушкам легкого поведения пройти специальные курсы и переквалифицироваться в сиделок для больных. По мнению куратора проекта, из жриц любви получатся отличные сиделки. Они умеют ладить с людьми, не брезгливы и не чувствуют дискомфорта, когда прикасаются к кому-то. Эта программа позволит „убить сразу двух зайцев“ – восполнить дефицит сиделок и помочь проституткам найти нормальную работу».

Инка расхохоталась так, что у нее началась икота.

– Надо будет нашим девкам сейчас показать. Хочу живьем увидеть того, кто согласен на подобную переквалификацию. А вот еще одна «пенка»: «В „квартале красных фонарей“ Амстердама будет открыт первый в мире памятник проституткам, представляющий собой „прочно стоящую на ногах женщину, упершуюся руками в бедра и уверенно смотрящую в мир. Памятник задуман как знак уважения к проституткам всего мира. Монумент будет установлен на площади рядом со Старой церковью“». Вот это, я понимаю, подход! Не то что «финики», чухонцы чертовы: «Пасиму нэ работа, нэ нато сута прыэхат, тавай-тавай тамой, Русиа!». Олени северные! Лоси!

– Ин, я посоветоваться пришла. Ну… насчет этого… клиента вашего постоянного, – прервала Таня подругу. – Боюсь я. А если он садистом окажется или извращенцем каким, мне ж на его территории, никто не поможет…

– Ага, самый возраст для сексуального разбоя, – расхохоталась Инка – Секс в его годы – игра в бильярд куском веревки. С дедами больше психотерапевтической работы: выслушать их бред, поддакнуть в нужном месте, комплимент отвесить. Одним словом, ля-ля-тополя.

– А что, немцы не могут ничего придумать против половой слабости?

– Почему же? – стала загибать пальцы Гольдберг. – Свежая морская пища: мидии и устрицы. Определенной славой пользуется порошок из рога носорога. Некоторые жуют плоды колы… Знахари рекомендуют женьшень, элеутерококк и китайский лимонник. А тебе-то это зачем? Не дай бог, у немецких мужиков потенция наладится, мы с тобой тогда без клиентуры останемся.

– Это почему?

– Бабы их шугать перестанут, привечать начнут. Неееет! Пусть их жены и дальше продолжают смотреть сериалы.

Таня в недоумении вытаращилась на Гольдберг.

– А при чем здесь сериалы?

– После тяжелого трудового дня немецкие семейные пары предпочитают смотреть телевизор, а не делиться лаской со своей половиной. Социологи утверждают, что пары, регулярно пялящиеся в «ящик», занимаются сексом в два раза реже, чем те, кто от него отказался. А те, кого телик еще не сделал импотентом, бегут к нам.

– Не везет мужикам. Теткам легче. Они до старости могут быть эээ… при деле, – протянула Рыбка задумчиво. – А еще я слышала, что существует какая-то бабская виагра… Пластырь для наклеивания на живот.

– Самым надежным механическим средством, увеличивающим степень возбуждения у женщин, является шестисотый «Мерседес», – хрустнула яблоком Инна.

Несколько секунд Таня переваривала услышанное, потом расхохоталась. И вдруг заревела.

– Ин, боюсь я, что дед этот… будет меня мучить. И отказаться тоже боюсь. Эрна уже давно намекает, что с такими работничками, как я, по миру пойдет. И дома неладно: у Олега – иммунитет на нуле, какие-то аллергические отеки появились. Учиться не хочет. Его собираются на второй год оставить…

Инка прижала подругу к себе.

– Брату ты ничем, кроме денег, помочь не можешь. Стало быть, персональные заказы тебе нужны, как воздух. Что до твоих страхов, то вот тебе средство защиты, – и женщина протянула Рыбке маленький компактный зонтик.

– Это – псевдозонтик «Катрин», стреляющий маленькими электродами на расстояние до пяти метров. Насильник сразу же получает мышечный спазм и на несколько секунд теряет ориентацию. Держи его в сумочке рядом с телом. Если что, вырубишь деда и – деру.

– Вот это да! – восхищенно выдохнула Таня.

– Это еще что! – оскалилась Гольдберг. – Сейчас ты вообще упадешь с копыт, – и достала из тумбочки какой-то странный предмет.

– Подарок моего бывшего клиента. У него контракт закончился, и он вернулся домой, в ЮАР. Там у них это дело в аптеках продается вместе с презервативами. «Rapex» называется. Устройство против изнасилования.

– А как оно работает?

– Вставляешь во влагалище и спокойно гуляешь по ночному городу. Как только тебя начнут насиловать, эти крохотные зубчики вопьются в головку члена. После потери эрекции извлечь их из него можно будет только хирургическим путем.

– Так оно что, железное? – прошептала Танька с ужасом в глазах.

Инна осталась довольна произведенным эффектом.

– Полиуретановое, – улыбнулась она. – Провожу по графе «подарки».

– Спасибо, Инусь, но я это… обойдусь… Ну ее, эту мышеловку. Еще в палец вопьется, когда буду доставать обратно…

– Как знаешь, Рыбец, как знаешь. Хозяин – барин.

– Ин, а у тебя мечта есть? – поинтересовалась вдруг Рыбка.

– Как и у всякого нормального человека. Домик хочу иметь в горах рядом с синим прозрачным озером. Хочу перед сном выходить на деревянный мостик с чашкой кофе и пить его, любуясь пурпурным заревом заката. Камин хочу иметь в доме и бесшумный автомобиль с кондиционером, живые свежесрезанные розы в спальне и шелковое белье на кровати. Мужа при этом может и не быть. Мужик – величина переменная. А вот ребеночка годам к тридцати пяти можно и завести.

Инна поставила на журнальный столик дымящиеся чашки и вазочку с любимыми Рыбкиными конфетами «Ферреро Кюсхен», по вкусу напоминавшими ей отечественную «Белочку», и та тут же зашуршала конфетными обертками.

– Ин, ты не обидишься, если я спрошу тебя об очень личном?

– Попробуй.

– Вот ты такая умная, толковая… Неужели тебе нравится быть проституткой? У тебя же есть вид на жительство, языком ты владеешь свободно. Можешь запросто найти другую работу… А ты свои лучшие годы здесь прожигаешь.

В этот момент захрипел микрофон и по селекторной связи раздался голос хозяйки, усталый и раздраженный одновременно:

– Инесс, на выход!




Инна


Инна родилась в семье с очень скромным достатком. Отец работал в мастерской по изготовлению дверных замков, мать – учетчицей в коммунальной конторе. Жили в коммуналке. Родительского заработка хватало лишь на самое необходимое. Назвать семью счастливой было трудно. Нина Петровна была женщиной отчаянно некрасивой, компенсирующей этот недостаток напористостью и железной хваткой.

Красавца Вадика Гольдберга, лимитчика из свердловской глубинки, она «взяла» на счет раз, как тот Цезарь, который «пришел, увидел, победил». А «взяв», всю жизнь потом упрекала мужа погубленной молодостью, зрелостью и всем, что там еще оставалось. Вадик не огрызался, ибо по натуре был редчайшим тюфяком, нуждавшимся в твердом руководстве и постоянном контроле. Нина же с должностью капитана семейного корабля справлялась отменно. Обеспечила мужа питерской пропиской, отвадила от него всех подозрительных дружков. Затем забрала его со стройки, воткнув «на сидячее место без сквозняков». Но самое главное – Нина отучила Вадима от спиртного, к которому тот пристрастился еще в строительной бригаде.

На последнем «подвиге» женщины стоит остановиться подробнее, ибо метод ее борьбы с «зеленым змием», хоть и негуманен, но быстр и действенен.

Так вот, когда Вадим Борисович в очередной раз приполз с работы «на бровях», бухнулся в постель и отрубился, Нина Петровна решила, что пора действовать. Она достала из кладовки пустую бутылку из-под «Жигулевского», помочилась в Инкин горшок, принесла из кухни воронку и вылила мочу в бутылку. Затем заткнула «бомбу» капроновой пробкой и засунула ту в холодильник.

С утра пораньше Нина пристроила «опохмел» на подоконник, аккурат у изголовья алкаша. Проснувшись, Вадим пожаловался на головную боль и изжогу. Затем поинтересовался, хорошо ли вел себя вчера. Не получив ответа, выполз из-под одеяла, протянул руку к «пиву» и приник к горлышку, как аквалангист к кислородному шлангу. Допив до дна, мужчина проблеял, что пиво – вещь хорошая, особенно не прокисшее.

– Что прокисло? – «удивилась» Нина Петровна, повернувшись наконец лицом к супругу.

– Да «Жигулевское», говорю, прокисло. Странный привкус какой-то…

– Да какое ж это пиво? – возмутилась она. – Совсем с похмелов резьба слетела? Не чуешь, что сосешь? Это же ссаки. Я ж тебе вчера рассказывала, что уринотерапией занимаюсь, по Малахову. Собиралась сегодня ванночки ножные делать – ступни вон пухнут, а ты все выжрал, скотина… Ничего уже нельзя без присмотра оставить. Лежи тут говно, ты и его сожрешь!

Вадиму враз поплохело. Он сделался пунцовым, как байковый халат Нины Петровны. Спотыкаясь о корыта, чемоданы и велосипеды соседей, бедняга понесся по коридору в туалет. А там занято: у семидесятилетней Бэлы Натановны как раз приключился запор. Содержимое желудка Вадима вмиг оказалось на полу у дверей сортира. Было очень стыдно перед жильцами, особенно перед Бэлой Натановной, которая, выскочив из нужника, влетела белыми меховым тапочками прямо в блевотину соседа. Но стыдно было потом, а в тот день Вадима рвало каждые полчаса. У него поднялась температура, по телу пошла сыпь. Он не мог ни есть, ни пить. Не хотел разговаривать и категорически отказывался вызывать «Скорую» из страха стать всеобщим посмешищем. Тогда-то Вадим Борисович и зарекся брать в рот даже слабоалкогольные напитки и слово свое держал.

Сказать, что после его вступления на путь абстиненции в семье Гольдбергов воцарились мир и покой, было бы неправдой. Список претензий к мужу у Нины Петровны был довольно внушительным. Всю жизнь она пилила Вадима, за то, что тот позорит «свою хитрожопую нацию». «Ну где вы видели нищего еврея? – взывала она не понятно к кому. – Бедных евреев не бывает в природе. Есть бедные люди, которые думают, что они евреи. А этот ни рожей в свою братию не пошел, ни деловыми качествами. Нет, вы слышали когда-нибудь про еврея-лимитчика, таскающего на стройке кирпичи? Видали когда-нибудь еврея, смывшегося в армию, чтобы закосить от института? Приходите ко мне, я вам этого идиота покажу. За деньги».

Вадим Борисович никогда не пререкался с женой. Понимал: костер бензином не тушат. «Театр одного актера, весь билет продан», – бормотал он себе под нос и, виновато улыбаясь, удалялся выносить мусор или сдавать стеклотару.

Несмотря на нездоровую обстановку в семье, Инна росла очень хорошей девочкой. Она отлично училась в немецкой спецшколе, находившейся в сотне метров от их дома, посещала драматический и танцевальный кружки при Дворце пионеров, занималась общественной работой, помогала родителям по дому, убирая по графику места общего пользования. Тем не менее, мать всегда была недовольна: то дочь слишком быстро вырастает из «буквально вчера купленной одежды», то из-за общественной работы поздно возвращается домой, то дружит «с этими богатыми, детьми жулья и ворья», то слишком любезничает с любопытными соседями, то кокетничает со всяким отребьем, то долго висит на телефоне. Повод поругать дочь, она находила всегда. А еще женщину раздражал факт внешней схожести Инны со смазливым отцом, что еще больше подчеркивало ее собственное несовершенство. Однажды она подслушала обрывок кухонного трепа соседок.

– И как это нашей мартышке удалось женить на себе такого симпатягу? Прям, как в анекдоте: «Венчаются раб Божий Вадим и страх Божий Нина», – гнусавила местная красотка пианистка Ритуля.

– Я, милочка, об этом уже не раз думала, – скрипела в ответ бабка Натановна. – Водит, кикимора, мужика на поводке и в наморднике. Хорошо хоть девчушке повезло – на Борисыча похожа. Небось, за это и страдает – Нинка из зависти давит на нее, как асфальтовый каток..

– Ой, Натановна, и не говорите: Инночка – вежливая, безотказная, хорошенькая. Угробит ее эта Баба Яга. С утра до ночи строит девку во фрунт. А Вадька при этом сопит в две дырки. Рад, небось, что у самого передышка.

От злости Нина скрипела зубами: «Вот же суки в ботах, знают ведь, что он – лимитчик, алкаш и ручной тормоз. Красавчик! А что мне с красоты-то его, какой навар? Все же на мне висит! Работа, дом, дача, с которой я такие сумки таскаю – лошади оборачиваются. А Гольдбергу что? Выкатит зенки и ждет команды, как цирковой пудель. Это я из него человека сделала! Без меня он давно бы по наркологиям качался да чертиков зеленых ловил по своему райцентру. Хоть бы, бездарь, еврейством своим воспользовался – в архив съездил да метрику папашки своего блудного восстановил. Там, небось, стоит национальность Бориса этого, который Гольдберг. В Вадькином же паспорте, в пятой графе, красуется слово «русский». Хрен теперь выедешь в приличную страну. А соседушки эти, дочери Давидовы, чтоб они в преисподнюю провалились, второй год ежемесячно бегают отмечаться к немецкому консульству. Анкеты хотят получить. Не сегодня-завтра эмигрируют, а я со своим красавцем так и останусь куковать в коммуналке без ванны. До конца дней своих буду ходить в общественную баню да слушать восхищения окружающих удивительной супружеской верностью Вадима.

Знали б они, чему завидуют. Изменял бы и он, если б не пропил свое «изменялово». Тюфяк он и в койке тюфяк. Пара немощных фрикций – и готов. Тьху! Разве так я мечтала жить?».

С этого момента Нина Петровна развила бешеную деятельность по выбиванию отдельной жилплощади. Она, как шмель, носилась по начальственным кабинетам, собирала бумаги, куда-то звонила, искала блат и, к ужасу своему, выяснила, что положена им лишь однокомнатная квартира. Вот если б у них было двое детей, тогда можно было бы претендовать и на двухкомнатную. А, если б дети были разнополыми, то и на все три. Недолго думая, Нина склонила мужа к сексу, коим они не знамо когда и занимались. Результат порадовал лишь частично – она забеременела, но родила девочку. Что еще мог соорудить хронический неудачник? Не везет так не везет.

Вскоре Гольдберги переехали в двухкомнатную квартиру городской новостройки. Инне как раз исполнилось шестнадцать. С рождением сестры родительский дом превратился для нее в филиал ада. Денег в семье хронически не хватало, все заработанное уходило на погашение долгов (в новый дом пришлось купить мебель, ковер, пылесос, цветной телевизор) и на постоянно болеющего ребенка. Одета Инна была хуже всех в классе. Оно и понятно, в немецкой спецшколе учились, в основном, отпрыски тех самых ненавистных матери «ворюг, бандюг и хапуг». Когда девушка попросила у Нины Петровны новые сапоги взамен старых, полностью расклеившихся, в ответ услышала: «Протягивай ножки по одежке! Своим трудом еще и копейки не заработала, а туда же – модничать! Рано еще задом крутить! Сейчас отец возьмет шило, суровые нитки и зашьет твои говнодавы. Их еще лет десять носить можно!». На этом разговор о возможных обновках закончился раз и навсегда.

Но самым страшным было то, что от постоянного недосыпания у Инны начались нервные срывы, она стала болеть и хуже учиться. Жила девушка в одной комнате с младенцем. Родители же спали в гостиной и так храпели, что даже канонады бы не услышали. Перепеленывать и укачивать ревущую сестру приходилось ей. Машка родилась слабой и болезненной. Она была из тех детей, у которых вечно, если не понос, то золотуха. Кроме того, девочка оказалась страшненькой: красное сморщенное личико с большим, как у гнома, носом и далеко отстоящими друг от друга узкими глазками-прорезями – вся в маму. Может быть, именно поэтому Машку любили куда больше, чем Инну. На нее денег не жалели: ни на лекарства, ни на санатории, ни на игрушки, ни на одежки. А старшая, по-прежнему, протягивала «ножки по одежке». Хорошо, что вообще ноги не протянула. Вся вкусная еда в доме предназначалась только для Машки. Стоило Инне откусить яблоко, тут же выяснялось, что из него собирались сделать ребенку фруктовое пюре. Как только она доставала из холодильника творог, раздавался крик матери: «Не тронь! Маше кальция не хватает!». Когда собиралась изжарить яйцо, включалась пожарная сирена: «Вадим, да сделай же дитю гоголь-моголь, пока Инка все не схомячила!». Однажды за девушкой зашла ее одноклассница Вика. Увидев, как к Инке относятся дома, девочка пришла в ужас и стала приглашать подругу к себе: пообедать, поужинать, переночевать.

Родители Вики по контракту работали в Германии. Высылали им с бабушкой деньги, посылки с модной одеждой, музыкальными пластинками, книгами, различными сладостями. Но самым потрясающим были немецкие журналы мод и каталоги товаров, которые Вика с подругами могли рассматривать бесконечно.

Бабушка Вики жила на два дома. До обеда она ухаживала за больным, почти недвижимым, дедом, а пополудни, бежала к внучке, живущей в двух кварталах от нее. Вера Кузьминична пекла отменные пирожки с капустой, варила вареники с вишнями, стряпала ароматный украинский борщ с пампушками.

Инна с Викой после школы ели бабушкину стряпню, затем бежали на кружки, а вечерами читали немецкие журналы, слушали присланные из Германии пластинки и аудиокассеты, готовились к выпускным экзаменам. Инна была уверена, что вскоре мать начнет ругать ее за частые отлучки, вернее сказать, за редкое присутствие дома, но она ошиблась. Во время очередного визита домой девушка обнаружила, что в их с Машкой спальне уже переставлена мебель – «ребенку нужно больше света!», письменный стол разобран на части и унесен в кладовку, а все ее личные вещи аккуратной кучкой собраны в углу и накрыты бордовой бархатной скатертью. Одним словом, избавились от старшенькой и перекрестились. Отсекли, как сухую ветку. Инкино положение было незавидным. Что ж она будет делать по возвращению Викиных предков? Подумать страшно. Оставалось только следовать примеру Скарлетт О`Хара, изрекшей дельную мысль: «Об этом я подумаю завтра».

Выпускные экзамены девчонки сдали блестяще. Вика поступила на ИнЯз университета имени Герцена, Инна же отправилась торговать в ларьке – надо было на что-то жить да и до приезда хозяев квартиры оставалось всего ничего. На более приличную работу рассчитывать не приходилось. Инфляция сделала свое черное дело – все обесценилось, человеческая жизнь в том числе. Голодная молодежь стаями бродила в поисках теплого места. Пацаны двинули в криминал, барышни – в торговки и проститутки. Девчонки из их танцевальной студии уже вовсю махали ножками в сетчатых колготках в ночных клубах и кабаре, посетители которых их «пользовали индивидуально». Этот вид деятельности Инна отвергла напрочь, остановив свой выбор на торговле. Но и здесь все оказалось очень непросто.

Желающих продавать в киосках шмотье, кассеты, спиртное и сигареты было навалом. Инке повезло – она глянулась Марку, немолодому хозяину привокзальной торговой точки под названием «Пассажир». Смерив девушку оценивающим взглядом, он устроил ей странное собеседование:

– Продавать, значит, хочешь?

– Хочу.

– А ты знаешь, что продавец должен быть находчивым и смекалистым?

– Была уверена, что – честным, вежливым и контактным, – парировала Инка.

Марк через свитер почесал свое пузо шариковой ручкой.

– Это тоже, но в одном флаконе с первым. Скажи-ка мне: как засунуть жирафа в холодильник?

Инна посмотрела на потенциального шефа, как на беглеца из дурдома.

– Кого засунуть? Жирафа?… Не знаю… На куски его порезать, что ли…

Марк заулыбался, выставив на обозрение свои стальные коронки.

– Живодерка. Не стоит для простых задач выискивать столь сложные решения. Нужно просто открыть холодильник, засунуть туда жирафа и закрыть холодильник. Вопрос второй: «Как засунуть в холодильник слона?».

Инка иронично улыбнулась:

– Открыть холодильник, засунуть туда слона, закрыть холодильник.

– Нет, голубушка, – возрадовался Марк. – Ты не способна учитывать последствия своих предыдущих действий. Нужно открыть холодильник, вынуть оттуда жирафа, засунуть слона, закрыть холодильник.

Девушка развела руками, мол, где уж нам, чуркам березовым, слонов с жирафами складировать.

– Вопрос третий, – не унимался хозяин, – на проверку памяти. Лев созвал всех зверей на собрание. Явились все, кроме одного. Что это за зверь?

– Слон, – предположила Инна. – Он же остался в холодильнике…

Марк помрачнел.

– А ты не потерянная. Кое-что еще помнишь. Последний вопрос на засыпку. Ответишь – беру на работу. Тебе нужно пересечь широкую реку, которая кишит крокодилами. Как ты это сделаешь?

Инка задумалась.

– Попробую вплавь.

– А крокодилы?

– Так они же все на собрании у льва…

Марк крякнул и барственно махнул рукой.

– Твоя взяла! Выходи завтра на смену, поглядим, какая из тебя торговка.

Торговкой Инка оказалась средней. Считала деньги она хорошо, предложить товар тоже умела, но навязать покупателю низкосортную продукцию не могла никак, не то что ее сменщица Лизка по кличке Макака. Та умудрялась и неликвиды лохам втюхивать, и с хозяином сексом заниматься в его машине, а то и прямо в киоске. Как-то Марк, явившись за выручкой в изрядном подпитии, попытался расстегнуть и Инкину кофточку. Девушка холодно отстранила его руку.

– Это не входит в мои служебные обязанности, – сказала она, чеканя каждый слог. – Если хотите меня уволить, скажите сразу. У вас есть претензии к моей работе?

– А как же, – оскалился тот, – еще какие! Выручка хреновая. Макака вон, в отличие от тебя, и торгует по-ударному и ведет себя правильно. Я ей зарплату на днях повысил, джинсы собираюсь подарить. А ты меня… разочаровываешь, – и снова наклонился к девушке, протянув руку к пуговкам на блузке. От него разило потом, дешевым дезодорантом и винным перегаром.

Инна резко оттолкнула шефа.

– Устраиваясь на работу, я не предполагала, что придется оказывать вам сексуальные услуги….

– Вот дура! – искренне удивился Марк. – Такие вещи знает даже негр преклонных годов. Другие вон своих продавщиц сдают напрокат транзитным пассажирам вместе с помещением. Я же – человек порядочный. У меня – дочь тебе ровесница. Ладно, работай пока.

Какое-то время девушка трудилась спокойно, откладывая каждую копейку на съемное жилье, поиском которого уже занялась. И очень вовремя – Викины родители вернулись домой на три недели раньше ожидаемого.



***



Инна сидела за богато накрытым столом и пожирала глазами великолепие, выстроенное Верой Кузьминичной на белой крахмальной скатерти. Каких только разносолов не наготовила она в честь приезда «деток дорогих». Здесь был и рассыпчатый картофель с хрустящими малосольными огурчиками, смачно пахнущими укропом и чесночком, и панированные свиные отбивные, и грибы под сметаной, и гусь, фаршированный яблоками, и студень из свиных ножек, и тушеная капуста, и курица с орехами, и пять видов салатов.

– Ешьте, родные мои, дома и солома едома, – приговаривала бабуля, раскладывая снедь по тарелкам из китайского фарфора.

– Да какая ж это солома, мама, – хохотнул Викин отец Валерий Иванович. – Солому как раз за кордонами подают. Немецкая еда вообще неудобоварима – сплошные жиры, углеводы да кислоты. Традиционным блюдом у них являются сосиски с кислой капустой или сардельки с горчицей.

– Не наговаривай, – вмешалась Викина мать Ирина Олеговна, – а свиные рульки, готовящиеся на открытом огне? А исконно немецкое блюдо хакепетер? Пальчики же оближешь! – и оба расхохотались.

– Это Ирочка так шутит, – пояснил присутствующим глава семейства. – Нас коллеги пригласили в ресторан на этот хакепетер, так мою фрау чуть не стошнило при всем честном народе. Этот деликатес оказался шариками из сырого фарша. Хоть бы поджарили их, что ли. До чего ж ленивая нация!

– Это немцы-то ленивые? – удивилась Вика. – Да они такие пахари, куда там русским!

Валерий Иванович снисходительно улыбнулся.

– Ну-ну, расскажи родителям о пахарях, а то мы с матерью не в курсе. На хозяина они пахать умеют, а бутерброд себе намазать им в лом. Пришли мы раз в гости к одной нашей сотруднице из местных. Она нас все пивом да чипсами с солеными орешками потчевала. Наконец я не выдержал и говорю: «Пора нам, Надин, домой идти, а то ужас как проголодались». Она оторвала зад от кресла: «Что вы, только ведь пришли! Я сейчас вам омлет изжарю!». И изжарила, – захохотал рассказчик. – Высыпала в миску пакет яичного порошка, добавила туда пакетик молочного, а затем и грибного. Залила эту кашу водой, размешала вилкой, вылила смесь на сковородку, после чего с чрезвычайно гордым видом подала к столу «омлет с грибами»…

– А Вилли? – перебила мужа Ирина Олеговна. – Помнишь, он хвалился нам, что, в отличие от соотечественников, регулярно варит супы, совсем, как русские люди. А когда мы пришли к нему в гости, оказалось, что все его супы – исключительно из консервных банок, где от курицы или шампиньонов – один запах, издаваемый искусственными ароматизаторами.

– Да, – подтвердила Ирина Олеговна, – хозяйки там еще те: разогреют полуфабрикат и пот со лба вытирают, напахались, мол, зверски. Потому и выглядят жутко, жрут ведь всякое дерьмо.

– А как они выглядят? – подала голос Инна.

Викины предки переглянулись и хмыкнули в кулаки.

– Ой, девчонки, это – комедия, – взмахнул руками рассказчик. – Что ни дама, то облако в штанах. Да и мужики не лучше. Такие жабры отъели, ни в один скафандр не всунешь! 90-60-90, в смысле, щеки-шея-пузо.

На какое-то время этнографический экскурс прервался. Было слышно лишь цоканье ножей и вилок да реплики: «Спасибо!», «Еще кусочек!», «Достаточно, а то лопну», «Мне бы грибочков ложечку», «Подай-ка мне салатик из редисочки».

– Слышь, фатер, – поинтересовалась Вика, – а почему они обжираются, неужели от жадности?

Отец отложил в сторону тарелку, вытер салфеткой рот.

– Едят немцы неумеренно: много потребляют свинины, хлебобулочных изделий, я уже не говорю о шоколаде и тортах. Видели б вы их пирожные. Это же просто пирамиды из крема, бисквита и взбитых сливок. – Валерий Иванович бросил взгляд на стоящий на подоконнике торт «Муравейник» и облизнулся. – А насчет жадности… Видишь ли, Викуля, они ведь тоже многое пережили. После войны сильно бедствовали, недоедали. Когда же наконец дорвались до ранее недоступных благ, в стране началась «эпидемия обжорства», которая и сформировала поколение с квадратными спинами.

– Да ну вас в баню с вашими гастрономическим темами, – закапризничала Ирина Олеговна. – Лучше расскажите, как вы здесь жили.

Инна вышла на балкон, дабы не мешать беседе соскучившейся друг по другу родни. Сегодня она переночует у Веры Кузьминичны, а завтра переберется в Благодатный переулок, в снятую на днях восьмиметровую комнатушку. Уютно ей было с Викой, но… не все коту Масленица. Пора и честь знать. Из комнаты доносился дружный смех. Девушка прислушалась.

– …Ну вот, – хохотала Ирина Олеговна, – дала ему супруга небольшой пакетик стирального порошка, чтоб он вдали от родины мог носки свои простирнуть. А таможенница приметила этот пакетик в его вещах, извлекла на свет божий и «Вас ист дас?». Паша от страха чуть не обделался. Блеет что-то, руками сучит, демонстрируя ей процесс стирки. Та посмотрела на него, как на полоумного, коллегу своего подозвала. Тот, недолго думая, взял щепоть и запихнул себе в рот. Дегустация наркотика, так сказать. У Паши от увиденного аж колени подогнулись – первый раз мужик за границу выехал, что вы хотите. А у таможенника в это время глаза округлились и пена изо рта повалила. Мы там все чуть концы не отдали от смеха…

Очередная волна хохота сотрясла стены квартиры. «Дааа, – подумала Инна, завистливо, – одним везет с родителями, а другим – нет. Может, я своих чем-то заслужила? Интересно, чем?».



***



Инка с детства верила в приметы, а потому, открыв утром глаза и увидев на календаре дату: пятница, тринадцатое, внутренне напряглась. Оказалось, не зря. Уже через десять минут, делая макияж, она грохнула стоявшее на тумбочке зеркало, и оно с дребезгом разлетелось на десять крупных и сотню мелких кусочков. «Ну вот, теперь десять лет счастья не будет, – подумала она. – Правда, его и раньше не было».

Собирая осколки, девушка сильно порезалась. Пока бинтовала руку и выносила «бой» на улицу, опоздала на работу. Прибежала, запыхавшись, упала на стул, а тут и покупатели с недовольными рожами: «Мы вас уже двадцать минут ждем!». Пришлось извиняться и подлизываться (вдруг это – знакомые Марка). Парни долго морочили ей голову, но таки купили два недешевых кожаных ремня.

Весь день торг шел из рук вон плохо. Покупателей было мало да и те слабовменяемые. И что интересно, у небритых горцев, торгующих напротив ее ларька – столпотворение. У ребят из киоска звукозаписи – тоже куча мала, а к ней никто не подходит, хоть плачь. Из динамиков соседей на всю привокзальную площадь надрывался голос Ефрема Амирамова. Этот шлягер буквально переворачивал Инкину душу:



А с тобою pядом кто

И ты надеешься на что,

Ведь в этой жизни все не то, даже чудо.



Задушевная мелодия, бархатный голос, текст, отвечающий ее духовным метаниям, вызвали у Инки слезы. Ну что у нее за жизнь? Ни дома своего, ни денег, ни любви. Не живет, а, действительно, спит…

– Алло, девушка, проснитесь!

Инка встрепенулась. Перед ней, обнявшись, стояла симпатичная, модно одетая пара. и чрезмерно накрашенная девица в белой дубленке. Парень в пыжиковой шапке стучал своей массивной золотой печаткой в окошко киоска:

– Я спрашиваю: есть ли у вас «Лейвиса» наших размеров? – повторил он. – Тридцать четвертый и двадцать седьмой.

– «Ливайс»? Есть! – попыталась улыбнуться Инна. – И размеры такие имеются. Только знаете, надо все-таки примерить, чтоб потом…

– А давайте так, – предложил покупатель, – мы оставляем вам в залог сто баксов и идем домой мерить обновки. Через час возвращаемся с портками, если не подойдут. Харэ? – и протянул Инне хрустящую зеленую купюру с портретом Президента Франклина.

– Договорились, – обрадовалась девушка, уже настроившаяся на нервотрепку с шефом по поводу малопродуктивного рабочего дня.

Парочка не вернулась ни через час, ни через два, ни через три. Смена подходила к концу. Видать, у покупателей изменились планы. Главное – товар назад не вернули, а завтра уже будет поздно. И слава богу, а то опять Марк стал бы ей в нос Макакиной выручкой тыкать. Через час она обменяет у него американский стольник на деревянные, вложит деньги за джинсы и на этой операции поимеет навар. Вот вам и пятница, тринадцатое…

То, что произошло дальше, Инка вспоминала, как страшный сон. Пришел шеф. Как всегда, подшофе. Как всегда, недовольный темпами реализации. Стал считать кассу и вдруг стал красным, как обезьянья задница.

– Что… что это такое? – заорал он, потрясая перед Инкиным носом стодолларовой купюрой. – Где ты это взяла? Где взяла, я спрашиваю?

Девушка недоуменно уставилась на хозяина.

– Покупатели рассчитались… За джинсы… Две пары… «Ливайс»… Я собиралась поменять стольник у вас и вложить в кассу…

– Ты что, дура, ослепла? Не видишь разве, что это – фальшивка?

– Как? – ноги у Инки подогнулись, и она бухнулась на тюк со спортивными костюмами.

– Не какать надо, а смотреть в оба! Где на этом фантике металлическая полоска с микропечатью? Где? – метался Марк по тесному проходу. – А портрет президента? Это ж карикатура! Я и то лучше нарисую!

Он выхватил из кармана сигареты, выбил из пачки одну, нервно закурил.

– Как рассчитываться будешь?

От страха у девушки побелели губы. С трудом их разлепив, она прошептала:

– Частями… По десять долларов в месяц…

Шеф противно рассмеялся.

– Какими частями? Филейными? Мне бабки нужны!

Слегка поостыв, Марк осклабился.

– Можешь отдать мне долг честью. Тоже вариант.

Инкины брови поползли вверх.

– Чем, простите?

Марк побагровел:

– Передком. И то, пока я добрый. Завтра будет поздно, стартанет накрутка с процентами.

Она открыла рот, но не сумела выдавить из себя ни звука.

– Закрой хлебало – кишки простудишь, – посоветовал он девушке. – Приступай к отработке ущерба прямо сейчас. Не отходя, так сказать, от кассы.

Инна беспомощно оглянулась по сторонам.

– Иди закрывай окна и двери, чай не эти… как их… вуайеристы. Или нет… другие… экс… гиби… короче, неважно. – И Марк начал стягивать с себя кожанку и растянутый свитер «Бойс».

Инка пошевелила губами, пытаясь что-то сказать. Наконец голос прорезался.

– Этот вариант мне не подходит. Сов… совсем. Я вам не Макака.

Марк с интересом посмотрел на подчиненную, как смотрит коллекционер на редкий экземпляр в чужой коллекции.

– Чи-иво?

– Я погашу долг с первой зарплаты, – твердо произнесла сказала Инка. – И сразу же уволюсь.

К ее удивлению, Марк тут же прекратил домогательства и стал натягивать на свою тушу свалянную турецкую синтетику. И куда он только деньги девает? Курит дерьмо, одевается хуже некуда, кем-то выбитый клык зияет во рту черной дырой, предприниматель хренов.

– Лады, – гаркнул мужчина. – Дорабатываешь до первого и чтоб духу твоего здесь не было. На это место уже очередь выстроилась.

Несколько минут Инна сидела недвижимо, уставившись на зимний пейзаж за окном. На улице шел мелкий снежок. Хрупкие снежинки, собравшись в группки, закручивали спирали в пучках света, отбрасываемых уличными фонарями и таяли, не долетая до тротуара. Господи, за что? Девушка упала головой на прилавок и разрыдалась в голос. Ну, почему всю жизнь удача поворачивается к ней задом, как избушка Бабы Яги? Хоть бы раз порадовала ее по мелочи: дала бы возможность в лотерею выиграть или найти на тротуаре хотя бы рубль. Так нет! Одни неприятности. Если в ближайшее время она не найдет работу, придется возвращаться домой. Туда, где ее совсем не ждут. Откуда ее так планомерно выдавливали. Что же делать? Надо, во что бы то ни стало, найти работу. Искать надо немедленно. Боженька, помоги!

– Ку-ку, кто в теремочке живет? Кто в невысоком живет? – красавица в отпадной лисьей шубе стучала в окно киоска ключами от машины.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68994853) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


посетитель публичного дома




2


лозунг немецкой сферы обслуживания: «Клиент – это король»




3


запрет на посещение заведения




4


бабушка




5


денег нет – концерт окончен (каз.)




6


Рыбка (нем.)




7


король