Книга - Дэйра. Книга 1. Белая Госпожа

Дэйра. Книга 1. Белая Госпожа
Вера Александровна Петрук


Дэйра, старшая дочь герцога, живет размеренно и спокойно. От сверстниц ее отличает то, что она до сих пор не замужем, слышит голоса в голове и разговаривает с покойной бабушкой. Ее жизнь резко меняется, когда в провинцию приезжает брат короля, с которым они становятся врагами с первой встречи. У светлого князя две миссии. Главная – выбрать невесту для принца, и тайная – найти возрожденного древнего мага, потому что у границ страны стоят полчища хана Айбака, и только чудо может спасти Королевство Девяти Герцогств от уничтожения.





Вера Петрук

Дэйра. Книга 1. Белая Госпожа





Глава 1. Синяя Гора


Золотистый бок лани мелькнул среди стволов и исчез, скрывшись в зарослях молодого кедрача. Дэйра в очередной раз помянула недобрых духов, искусивших ее нарушить нехитрое правило охоты на крупного зверя: после выстрела сидеть тихо и ждать, когда подранок дойдет от потери крови. В том, что она ранила лань, Дэйра не сомневалась. Стрела исчезла, а кровь на лопухах могла принадлежать только золотистой красавице. Но вспомнив о толпе баронов, виконтов и других друзей отца, приглашенных на охоту в родовой лес Эйдерледжа, девушка решила не рисковать. Лань, которую она выслеживала весь день, могли увести, а потеря подранка была для охотника позором.

В честь дня рождения дочери владыка Эйдерледжа, герцог Фредерик Зорт, объявил неделю торжеств, включая охоту, рыцарский турнир, бал и деревенские игры. Охоту Дэйра любила. Горячий нрав старший дочери герцога требовал особых развлечений, и когда в возрасте семи лет егеря взяли девочку с собой, погоня за дичью по непроходимым лесам Эйдерледжа стала ее страстью на всю жизнь. Лай собак, свисты сокольничих, хлопанье крыльев, звонкие звуки рога, хриплое дыхание умирающего зверя и яркий, ни с чем не сравнимый запах свежей крови. К своим двадцати шести девушка неплохо стреляла из лука и арбалета, смело обращалась с кинжалом, не боялась препятствий, читала звериные следы, находила дорогу к дому из любой части леса, ориентируясь по деревьям и звездам. Эти умения не вызывали восторга у матери, но помогли снискать уважение среди мужской половины замка, за исключением, пожалуй, брата Томаса, с которым у нее были кошачье-собачьи отношения, как любил выражаться сам Томас.

Последний день осени выдался жарким, и Дэйра взмокла, карабкаясь по склону Синей Горы в зимней куртке и утепленных штанах, которые ее заставила надеть утром Поппи – в прошлом кормилица, а сейчас главная служанка Дэйры. На рассвете выпал иней, а в воздухе витали морозные облака пара от дыхания людей, лошадей и собак. Но стоило солнцу осветить побуревшие кроны, как утренняя зима уступила место духоте и зною.

Когда олениха неожиданно повернула к Синей Горе, Дэйра заколебалась. Соваться на гору в одиночку, да еще на закате, было плохой идеей. Девушка бывала там пару раз с егерями и воеводой Норадом, напросившись как-то взять ее на вечерний объезд территорий. Но даже патрули не всегда забирались на вершину, предпочитая обходить лишь подножье Синей.

Люди боялись духов, ведьм и колдунов, а еще загадочных белоголовых – древнего народа обитающего на земле тысячелетия назад. Суеверные донзары сначала молились богам, а когда не помогало – Белым Господам, которые, согласно поверьям, вовсе не погибли, а заснули в ожидании своего часа. Когда-нибудь они вернутся, чтобы снова помогать несчастным и страждущим, а пока их сон стерегут кровожадные жрецы, от которых лучше держаться подальше. Все эти сказки Дэйра знала наизусть от Поппи, донзарки по происхождению.

Синяя Гора служила границей, отделяющей земли замка Эйдерледж от Вырьего Леса и диких земель, начинающихся за ним. Считалось, что вся нечисть, обитающая в западных лесах, собирается по ночам на Синей Горе, чтобы наблюдать с вершины за людьми. А еще донзары верили, что, когда умирает старый король, и престол занимает новый, на Синей Горе появляется всадница на белой лошади. Она будет всю ночь танцевать под луной, если правление принесет процветание сангасскому народу, и наоборот, стоять на коленях и простирать руки к небу, если людей ожидают беды. Говорили, что во время коронации Александра Десятого, прозванного в народе Сандро Лукавым, белая всадница горько плакала.

Что бы там ни говорили донзары, но кое-что про Синюю Гору Дэйра знала точно. Ее вершина заканчивалась крутым обрывом, который не под силу преодолеть даже легконогой лани. А значит, олениха окажется в тупике.

Разгоряченная погоней кровь требовала победы, и Дэйра полезла наверх. Не будь лань ранена, она, скорее всего, дождалась бы егерей, чьи собаки лаяли позади, но позволить другим охотникам найти ее раненую дичь она не могла. Репутация хорошего охотника досталась Дэйре нелегко, и девушка не хотела терять ее из-за какого-то подранка.

Вверх по скале вилась вполне отлогая тропа, но, подумав, Дэйра оставила коня внизу, привязав его в зарослях молодого орешника. Крепыш был редкой изабелловой масти цвета топленого молока с золотистым оттенком, с голубыми глазами и розовой кожей. Высокий, сильный, стройный и мускулистый, конь был украшением конюшен герцога Зорта и стоил целое состояние. Его купили у согдарийского коннозаводчика за сто тысяч лорнов, средняя стоимость хорошей галеры с верфей в Нербуде. Сломай он ногу на горной тропе, и Дэйре здорово досталось бы от главного конюха, который не посмотрел бы, что перед ним – дочь герцога Зорта.

Остановившись передохнуть, девушка оглядела стройные ряды кедров, гордо возвышавшиеся над макушками буков, грабов и тополей. Подлесок порос зарослями крушины, которые тянулись вверх, исчезая в темноте кедровника. Меж овальных листьев уже поспели крупные, с вишню, черные ягоды, которые Поппи называла волчьими. В другое время Дэйра остановилась бы, чтобы собрать в заплечную сумку несколько ягодин и показать замковой лекарке Маисии, чьи рассказы о травах развлекали девушку больше, чем сплетни о придворных интригах. От Маисии Дэйра знала, что «волчьими ягодами» донзары называли все растения, ягоды которых считались ядовитыми. На самом деле, смертельно опасными были лишь плоды белладонны, волчеягодника и вороньего глаза, а вот, крушина, снежноягодник и дереза могли лишь вызвать рвоту, никого не убив.

Тропа круто забрала к краю склона, и Дэйра последовала по ней, решив не сворачивать – подлесок просматривался во все стороны, а заросли крушины вряд ли сумели бы скрыть подранка. Внизу лежала долина Эйдерледжа, которую с севера на юг прорезала извилистая лента реки Марены Пармы Маленькой, столь же бурной и стремительной, что и воды ее матери, Марены Пармы Большой, разделявшей герцогства Эйдерледж и Бардуаг. К вечеру из-под низких туч, обложивших небо до горизонта, выглянуло солнце, окрасив мягкие подбрюшья облаков и воду в розово-золотистые тона. Ноябрь уже забрал у луговин и полей большую часть красок, но кое-где еще виднелись яркие пятна, похожие на кровь, пролитую осенью в обреченной на поражение схватке с зимой. Воздух пах тем самым ароматным настоем осени, который еще напоминал о буйстве лета, но все больше предупреждал о грядущем испытании. Поднявшийся ветер гонял в воздухе листья, предвещая бурю, которую ждали уже неделю.

Прямо под холмом, на котором стояла Дэйра, расположилась свита герцога. Если бы Фредерик Зорт поднял голову, он сумел бы разглядеть в зарослях малины и молодого кедра свою дочь, которая с улыбкой наблюдала за отцом. Дэйра была папиной дочкой. В герцоге она обожала все – суровый взгляд, гордую осанку, крепкую фигуру, острый ум и умение находить выход там, где его не было. Хромота Зорта, появившаяся после ампутации пальцев правой ноги, обмороженных прошлой зимой, по мнению Дэйры, его совсем не портила, а наоборот, придавала шарм и загадочность.

Фредерик Зорт видеть дочь не мог, потому что был занят тем, что отчитывал младшего сына Томаса. Брат Дэйры только вчера вернулся из самостоятельного путешествия по землям Эйдерледжа, которое совершали молодые вабары после посвящения в воинский сан. Томаса посвятили в воины поздним августом, и всю осень юный вабар изучал земли герцогства – Лаверье, Эйсиль, Кульджит и Ингул, владыкой которых ему предстояло стать после смерти Фредерика Зорта. Дэйре хватило полчаса разговора с братом, чтобы понять, что путешествие не пошло ему на пользу, а где-то, наоборот, ухудшило те качества, которые, по ее мнению, делали Томаса человеком.

Не имея возможности слышать, о чем говорили отец с сыном, Дэйра уже знала, что произошло. Брат не изменил привычкам. Убежав, как и сестра, от свиты, но сделав это, как всегда неудачно, он поспешил разложить этюдник и краски, чтобы намалевать очередной закат. Герцог приходил в бешенство от увлечения сына, который, по планам отца, должен был вырасти вабаром-воином, охотником и верным поданным короля, но никак не художником. Тяготы путешествия не только не искоренили любовь младшего Зорта к рисованию, но, похоже, только усилили ее. Упрямство характера Томас перенял от отца и с завидным упорством предавался любимому делу, которому потакала мать – герцогиня Ингара, в девичестве баронесса Кульджитская.

Инга – как ласково звал герцог жену, была тихой, спокойной и незаметной женщиной. С первого взгляда герцогиня казалась даже уродливой, но стоило задержать взгляд чуть дольше, как в огромных глазах, тонком носе и высоких скулах начинала читаться странная, необычная красота, которая пугала и заставляла скорее отвести взгляд.

Дэйре не нравилось, когда ей говорили, что она похожа на мать. По мнению девушки, от Ингары Кульджитской у нее была только кожа – ослепительно белая, болезненно реагирующая на солнечные лучи, отчего перед каждым выходом из помещения Дэйре приходилось мазать лицо и руки кремом. Все остальное в ее внешности – воронова цвета волосы, серые глаза с черным ободком вокруг радужки, упрямый подбородок – было от отца, чем она очень гордилась.

А вот что приходилось тщательно скрывать, так это шрамы, которые спускались на лоб девушки, словно щупальца, выглядывающие из-под волос. В пять лет в спальню Дэйры пробралась неизвестная кошка, которая напала на спящую, располосовав голову и едва не лишив скальпа. С тех пор девушка постоянно носила ленты, шляпы, шапки, обручи и другие головные украшения, хотя слухи об уродстве старшей дочери герцога расползлись быстро. И конечно, Дэйра ненавидела котов, которые платили ей той же монетой – шипели, плевались и нападали, если она пересекала их территорию. Поэтому кошачьих в замке не держали, о чем жалели слуги, вынужденные в одиночку сражаться с крысами и мышами, а еще Томас, который любил котов едва ли не также горячо, как свой мольберт с красками.

Бросив беглый взгляд на свиту отца, которая терпеливо ждала, когда лорд закончит воспитательную беседу, и отметив группу незнакомых людей, держащихся поодаль, Дэйра вздохнула и полезла дальше. Отец всегда устраивал из ее дня рождения грандиозные праздники, приглашая не только баронов подчиненных земель – Эйсиля, Кульджита, Ингула и Лаверье, но зачем-то и их друзей тоже. Герцог скучал по временам своей молодости. Тогда Эйдерледж не был захудалым приграничным краем, придавленным бременем долгов и вечной военной угрозой со стороны Чагарского ханства, которое охватывало Сангассию с юга, словно клешни чудовища. Полвека назад Эйдерледж был процветающим герцогством, опорой королей и источником золотоносной руды, угля, алмазов и меди. Кто-то верил, что земли прокляли, другие винили грабительские объемы, которыми вырабатывали рудники, но к тому моменту, когда родилась Дэйра, от богатых шахт Эйдерледжа остались только легенды. Поставки кедра и мачтовых сосен, которые по суше доставлялись на верфи в Нербуд, были единственной опорой, на которой еще держалась экономика герцогства, но и она начинала трещать в неплодородные годы, когда приходилось закупать продукты из соседних земель. Нынешний год был не худшим по сбору урожая, но, зная какой лютой и затяжной могла быть весна, расточительство отца Дэйра не понимала.

Тропа кончилась, и карабкаться по склону, поросшему диким папоротником и багульником, стало нелегко. В тени сохранялся иней и сапоги для верховой езды скользили, не предназначенные для таких упражнений. Уже через несколько метров Дэйра порвала перчатки и оцарапала кожу, ухватившись по ошибке за колючий ствол элеутерококка. Ей казалось, что за короткий подъем она произвела столько шума, что подранок предпочтет от страха спрыгнуть с обрыва, чем дожидаться неосторожного охотника.

Опушка сопки показалась, когда Дэйра выбилась из сил и была готова повернуть обратно. Поляна была небольшой, заканчивалась крутым обрывом, и золотистой лани на ней не было. Но было кое-что другое – от чего стыла кровь и хотелось зажмурить глаза. Вершина горы поросла мелкими, не выше колена, цветами, густым ковром покрывающими пространство, чуть меньше спальни Дэйры. Цветы были красными, словно повторяли окрас листьев старого кедра, росшего на краю обрыва. Сначала девушка решила, что это и есть опавшие листья, сбившиеся в кучки, но потом разглядела бутоны, которые двигались, раскрывая и собирая вместе лепестки. Из сердцевины цветов сочилась багровая жидкость, которая скапливалась в лужицы у стебля, с трудом впитываясь в землю. Вместо листьев у растений были длинные загнутые отростки, напоминающие перья из хвоста петуха. Цветы источали сладко-приторный аромат и… пели.

Голоса Дэйра услышала еще на подходе к вершине. Как обычно, она не обратила на них внимания. Протяжные песнопения без слов и смысла были проклятием, сопровождавшим ее с тех пор, как у нее начались женские дни. Чаще всего голоса слышались ей в лесу, но бывало и в замке посреди ночи она просыпалась от томящей мелодии, врывающейся в сон и не позволяющей заснуть до утра. С годами она привыкла и даже перестала рассказывать о голосах матери и Маисии, которые доставляли куда больше неудобств, пичкая ее лекарствами и травами. Герцогиня считала, что Дэйре досталось родовой проклятие от бабки Фредерика Зорта, которая, по слухам, тоже слышала голоса. Лекарка Маисия в проклятия не верила и полагала, что у девочки проблемы с женским здоровьем. Когда Дэйра к двадцати шести годам отвергла всех женихов и так и не вышла замуж, мать с лекаркой объединились в общем мнении о том, что молодая маркиза страдает психическим расстройством, которое не позволит ей обзавестись семьей и потомством. Дэйру версия устраивала. Семья оставила ее в покое, сосредоточив усилия на Томасе, которому суждено было стать наследником Эйдерледжа и продолжателем рода Зортов. И хотя мать еще лелеяла надежду на вмешательство герцога, отец заверил дочь, что она выйдет замуж только по любви, а коли таковой не найдется, останется жить в замке, помогая воспитывать детей Томаса. И это Дэйру тоже устраивало – в отличие от брата, который спал и видел, чтобы старшая сестра вышла замуж и сняла с него семейное бремя.

Нахмурившись, Дэйра достала кинжал и смахнула им головку крайнего цветка. Стебель скрутился и почернел, а голоса принялись нашептывать, тревожно и осуждающе. Девушка видела такие цветы раньше – весной в замковом курятнике. Она забрела туда спросонья, чтобы забрать у курицы свежее яйцо и выпить до завтрака, как ей нравилось. Проснулась Дэйра внезапно. Алые цветы у кормушки сразу привлекали внимание – цветом, запахом и конечно, голосами, которые к цветам отношения не имели, но пели тогда громче и мелодичнее. Все курицы были мертвы. Одни сдохли в насестах, другие рядом с цветами. Но самым неприятным в той истории было то, что, когда Дэйра прибежала обратно в курятник со слугами, никаких цветов рядом с кормушкой не было, а по замку потом долго бродили слухи, что молодая маркиза в припадке безумия передушила всех кур. Сама Дэйра убедила себя, что цветы были галлюцинацией, как и голоса, а куриц убили коты из деревни, пробравшиеся в замок. Весна была голодной даже для людей, что и говорить про котов. Дичи в лесах было мало, вот они и полезли в курятники. Однако Дэйре поверила только кормилица Поппи, потому что людям было куда интереснее представлять безумную маркизу, душащую куриц, чем каких-то голодающих котов, чудом проникших в охраняемый и закрытый со всех сторон замковый курятник.

Как бы там ни было, но появление красных цветов могло означать только одно – неприятности. Сорвав еще пару растений, Дэйра спрятала их в карман, намереваясь показать Маисии, а заодно и брату Томасу, который любил глумиться над ней, вспоминая ту историю. Остальные цветы девушка потоптала, проложив себе тропу к краю обрыва. Схватившись рукой за ствол клена, она свесилась, высматривая среди камней внизу золотистую лань.

Ничего не разглядев, Дэйра перевела взгляд на лес, чернеющий под обрывом. Что бы там ни болтали про Синюю Гору, но сказки про колдунов и ведьм меркли на фоне мрачных донзарских легенд о Вырьем Лесе. Вырием донзары называли древний рай, волшебное место, куда улетают на зиму птицы, унося на крыльях души умерших. Там вечная весна, в садах растут дивные цветы и фрукты, и именно оттуда аисты приносят младенцев.

Почему раскинувшийся внизу лес назвали Вырьем, Дэйра не знала, однако была уверена, что ничего райского в нем не было. Ни одного вечнозеленого хвойника, багульника или яблони – ничего, что могло бы скрасить серую полосу чахлых деревьев со скудными листьями. В Вырьем Лесу даже летом все было сморщенным, маленьким и больным, словно природа пожалела сил, обделив жизненными соками и деревья, и кусты, и редкую траву под ними. Здесь никогда не росли грибы или ягоды, даже ядовитые, не цвели деревья и не водилась дичь. Дэйра не раз наблюдала, как стая уток огибает Вырий Лес, делая крюк – даже птицы облетали подозрительное место.

Лес покрывал горную цепь, которая вместе с ним получила название Вырьей. В предзимнюю пору деревья представляли особенно унылое зрелище. Скудный лист опал, обнажив тонкие корявые ветки, гнилые стволы и лысые макушки сопок. Северные ветра подолгу гуляли между стволами, завывая и издавая поистине страшные звуки, которые порой долетали даже до замка.

Впрочем, донзары верили, что страшные звуки в Вырьем Лесу издавал вовсе не ветер. Поппи испортила Дэйре не одну ночь пугающими рассказами о жрецах белоголовых, древних созданиях, живших до рождения земли, луны, солнца и даже богов. Белоголовые вымерли, как драконы, не сумев выжить в условиях нового мира, созданного богами для людей, но жрецы, верные слуги Белых Господ, остались, спрятавшись в Вырьем Лесу, на окраинах которого до сих пор находили камни-алтари, окрашенные кровью. Частенько засыпая под жуткие истории няньки о людоедстве и человеческих жертвах, Дэйра всю ночь мучилась кошмарами, просыпаясь злой и уставшей.

Когда молодая маркиза поделилась страхами с отцом, герцог Зорт заверил ее, что белоголовых не существует, но с разбойничьими шайками в Вырьем Лесу давно пора разобраться.

С момента разговора прошел год, однако солдат в лес герцог так и не отправил. Впрочем, на окраине Эйсиля был возведен сторожевой пост с патрулем, и местные донзары немного успокоились. Не испытывала страха сейчас и Дэйра. Огни на сторожевой башне уже зажглись, дружелюбно подмигивая сквозь поредевшие кроны.

Почти смирившись с потерей подранка, девушка собралась возвращаться к коню. И попятилась, упершись спиной в шершавый ствол клена. Крик не вырвался только потому, что она вовремя зажала рот рукой, вспомнив даже не о колдунах и жрецах, а о чагарах, лазутчиков которых находили все дальше от границы.

Человек, стоявший на коленях посреди поляны с потоптанными цветами, действительно, был похож на чагара. Худой, но рослый, с копной затянутых в хвост черных волос и платке, закрывающим лицо по глаза, он еще не видел Дэйру, поглощенный делом: аккуратно срезал уцелевшие цветы и складывал их в мешок, уже набитый какими-то травами. В глаза бросилась зимняя куртка с богатым мехом и огромные кожаные рукавицы, скрывающие руки до локтей. Разглядев вполне сангасский меч в ножнах за плечами и шапку, похожую на ту, что носили донзары, Дэйра поняла, что чагаром он не был. Впрочем, лазутчики могли пойти на любую хитрость. Теперь идея отправиться в одиночку за подранком на Синюю Гору показалась ей и вовсе дурной. Осознание неотвратимой опасности усилилось, когда человек поднял глаза и уставился на нее тяжелым, немигающим взглядом.

То, с какой ловкостью и быстротой он поднялся с колен и вынул из ножен меч, подсказало, что перед ней все-таки не донзар, а воин. И что неприятности, предсказанные цветами, уже начались. Как назло, не было слышно ни собак, ни егерей. До вершины не долетали никакие звуки с подножья. И ее крик тоже никто не услышит.

Дэйра, конечно, попыталась. Скинула с плеча лук, выхватила стрелу, но на этом вся ее оборона закончилась. Надо было выбирать кинжал, который так и остался в богатых ножнах на поясе. Меч противника перерубил лук пополам, едва не задев ее горло. В последний момент она упала ничком и перекатилась по земле, каким-то чудом вспомнив уроки воеводы Норада.

Встать не получилось. Тяжелый сапог опустился на затылок, вдавив ее лицо в цветочную жижу. На губах стало сладко, приторный сок попал в рот вместе с глотками воздуха, которые она судорожно втягивала, еще не веря, что смерть наступит так рано. Голоса давно стихли, и было отчетливо слышно дыхание человека, наблюдавшего за ее попытками освободиться. Меч дрожал где-то рядом с головой Дэйры, но опускаться на шею не думал. Она уже нахлебалась достаточно цветочного сока, когда наконец раздался озадаченный голос:

– Странно, чего же ты не дохнешь.

Ее спасло человеческое любопытство: девушку перевернули. Приставив кончик меча к горлу Дэйры, незнакомец с интересом разглядывал ее перепачканную соком физиономию. Догадаться было несложно – человек знал о ядовитых свойствах цветов, но не понимал, почему они на нее не действовали. Не знала причины и Дэйра, но выводы делать умела.

– Это не те цветы, засранец, – прошептала она, широко ухмыльнувшись и надеясь, что стучащие от страха зубы ее не выдадут.

Человек перевел взгляд на помятые бутоны, почти плавающие на поляне в собственном соке, и этого мгновения Дэйре хватило. Цветок она подняла и спрятала в ладони давно – когда валялась лицом в лепестках. Сжав сочный стебель, девушка выбросила вверх руку, брызнув соком в глаза незнакомца. Она рисковала. Возможно, это, действительно, были не те цветы, в ядовитых свойствах которых был уверен таинственный собиратель. И тогда ей сейчас проткнут мечом горло. Но случилось то, чего она даже не ожидала. Человек мгновенно рухнул, словно ему отрубили голову.

Дэйра тут же отползла на край поляны и какое-то время просто тряслась, скорчившись в помятых цветах. Страх, не успевший к моменту нападения, все-таки догнал ее, накрыв удушливой волной. Во рту было сладко от цветочного сока, но смерти от яда не наступало – то ли отрава действовала на всех с разной скоростью, то ли с Дэйрой было что-то не так. Что-то не так с ней было уже давно – когда умерли две служанки, чистящие стены ее спальни от красной плесени, внезапно появившийся по утру; когда заснул и не проснулся щенок Томаса, полизавший сапоги Дэйры после охоты в Вырьем Лесу; когда заболел и в страшных мучениях скончался егерь, попробовав похлебку, которую Дэйра сварила в походе на костре из грибов, принятых ею за подберезовики. До этого девушка много раз пробовала варево, проверяя его на вкус, но даже коликов не почувствовала. Дэйра догадывалась, что цветы не причинят ей вреда, видимо, сопротивление к разным ядам было у нее в крови, досталось вместе с голосами в виде родового проклятия от бабки.

Посидев с закрытыми глазами и покачавшись из стороны в сторону – так она делала всегда, когда ее накрывали отчаяние и паника, Дэйра покопалась в карманах куртки и, выудив платок, принялась тщательно отирать лицо от липкого сока. Простое действие помогло успокоиться и начать думать. А ведь она по-прежнему вела себя глупо. Сидела в цветах, распуская сопли, когда на вершине еще мог находиться сообщник убитого. И не один. Нужно было спасаться, а отец с егерями пусть разбирается, кто он, откуда, почему собирал цветы в родовом лесу герцога и как осмелился напасть на девушку в одежде вабара.

Поднявшись, Дэйра принялась отряхиваться, когда вдруг поняла, что осталась на поляне одна. Незнакомец исчез. И цветов тоже не было. Еще секунду назад, она счищала с себя лепестки и топталась по красным бутонам, но стоило моргнуть, как под ногами оказалась лишь сухая осенняя трава с палой листвой. Развернув платок, Дэйра уставилась на грязные разводы, покрывшие ткань после того, как она почистила лицо. Они были бурыми и черными, но не красными! Лихорадочно заглянув в сумку, куда она раньше спрятала сорванные цветы, Дэйра не нашла в ней ничего кроме пары желудей, подобранных ею из-за причудливой формы.

Морок! Наверняка рядом затаился колдун, или ведьма, или белоголовый! Вот, что бывает с теми, кто суется на Синюю Гору в темноте. Если выберется – ноги ее больше здесь не будет. Паника вернулась мгновенно, заставив сорваться с места и броситься назад в темнеющие заросли, где начиналась тропа вниз. Дороги Дэйра не нашла и, врезавшись в малинник, принялась яростно продираться сквозь него, не обращая внимания на царапины и порванную одежду.

Так страшно ей не было давно. Казалось, отовсюду смотрят глаза – чужие, враждебные, жаждущие крови. Трещали ветки малинника под руками, а Дэйре уже слышалась погоня – то мрачные жрецы Белых Господ ломились следом, и это не колючие ветки рвали куртку, а острые когти на жутких лапах хватали ее за одежду. Голоса снова запели, тянули долгую, протяжную мелодию, словно зазывали саму смерть на Синюю Гору.

Как она вывалилась на опушку перед конем, Дэйра так и не поняла. Еще недавно девушка почти кувырком летела с горы, и вот она уже сидит в зарослях череды, пытаясь отдышаться, а Крепыш грустными глазами глядит на безумную хозяйку.

Может, и правда, приступ, может, я действительно, сумасшедшая, как говорят в замке, подумалось Дэйре, которую вдруг оставили всякие силы. Несмело оглянувшись назад, она увидела лишь сломанные ветки орешника. Никто не вылез следом из чернеющего в зарослях проема. Стояла тишина – такая жуткая, что Дэйра согласилась бы даже на хрипы, голоса и стоны.

Взлетев одним движением на Крепыша, девушка крепко прильнула к коню, вбирая в себя уверенность и силу животного, и поскорее направила его к долине реки, где ее, наверное, уже заждались. Урок был получен: впредь никакой подранок не заставит ее в одиночку сунуться на эту проклятую сопку. Дэйре и без Синей Горы мороков в жизни хватало.




Глава 2. Марена Парма Маленькая


На выходе из леса ее встретили егеря. Молчаливый, полный упрека взгляд Стэрна, старшего егеря, требовал объяснений, но Дэйра лишь рукой махнула – мол, потом объясню. Вид у нее, наверное, был тот еще – порванная одежда, бегающие глаза, непокрытая голова с покрасневшими шрамами, выглядывающими из-под растрепанных волос. Вышитая жемчугом охотничья шапка, подаренная Дэйре донзарами из поселения Лаверье, была безнадежно потеряна на Синей Горе. Случись пропажа в другом месте, девушка, не раздумывая, отправила бы слуг на поиски, но если что терялось на Синей, значит, то нужно было самим духам. Или белоголовым. Возможно, то была ее плата за возвращение к людям.

Завидев толпу охотников, которые явно ожидали только ее, Дэйра остановилась и как могла привела себя в порядок: расчесала волосы пальцами, убрала с рукавов лоскуты оторванной вышивки, спрятала шрамы под шапкой, изъятой у Стэрна – не являться же к незнакомцам с непокрытым «венком», как она называла уродливые отметины на лбу, оставленные кошкой.

К тому времени как подъехала Дэйра, герцог уже закончил воспитательные беседы с сыном и разговаривал с бароном Лаверье. Судя по агрессивным жестам они как всегда вспоминали военные походы, ностальгия по которым настигала Фредерика Зорта во время охоты. Мать отдыхала в кресле, обложенная подушками и окруженная женами баронов, не знающими, как еще угодить первой даме герцогства. Ингара Кульджитская охоту ненавидела и в подобных мероприятиях участвовала редко, делая исключения только в особых случаях. Она первая заметила дочь и нервно отбросила одеяло, которым ей пытались укутать больные колени. На миг девушке стало стыдно, что она заставила мать ждать ее на холодном берегу, но в следующую секунду самообладание вернулось, и Дэйра шагу не прибавила. Никто не заставлял родителей дожидаться ее лично, могли бы егерей с охраной оставить.

Свита отца растянулась вдоль побережья, повторяя линию выложенной на земле дичи. Охота закончилась. Согласно традициям, дичь должна была проститься с землей, где она родилась, поэтому сразу в замок ее не везли. Дэйра положила с краю кролика, который буквально сам выскочил на нее у подножья Синей Горы и посчитала свой вклад в общую добычу внесенным.

Она уже собиралась подойти к матери, которая ожидала ее с видом, говорящим о том, что Дэйру ожидает не просто выговор, а настоящая выволочка, как вдруг остановилась, не в силах сделать ни шага. Грудь сдавило от злости, воздух клокотал в груди, ногти больно впились в ладонь. Под шапкой чувствовалось, как от гнева налились кровью шрамы на лбу.

– Кто принес сюда эту лань? – громко спросила она, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на крик. Выражение эмоций перед донзарами, которых собралось немало в свитах баронов, считалось недопустимым для вабара. За это мать могла потом и затрещину отвесить.

Во главе линии с убитыми зверями лежала ее золотистая красавица, ради которой она забралась на вершину Синей. Олениха умерла от ее стрелы, так как других ран на шкуре видно не было, но стрелу Дэйры, разумеется, вынули, чтобы избавиться от следов. Поди теперь докажи. От обиды хотелось сделать что-нибудь особенно гадкое.

– Неправильный вопрос, маркиза, – раздался сверху голос приблизившегося всадника. – Правильный будет звучать так: чья эта дичь? Или вот еще: кто этот доблестный охотник, убивший золотошкурую дочь леса. Нужно быть вежливее.

Проглотив ком яда, который она собиралась выплюнуть в наглеца, Дэйра уставилась на человека, подъехавшего на вороной лошади. Своего Крепыша она отдала Стэрну и теперь остро пожалела, что не сидела верхом. Так она была бы на одном уровне с противником. Врага нужно было уничтожать немедленно, и Дэйра неосознанно перенесла вес на заднюю ногу, как учил Норад, рассказывая о правильной атаке.

Всадник смотрел на нее с похожим выражением на лице – будто видел в ней воплощение всех врагов человеческих. Поджарый, широкоплечий, с пышными черными волосами, собранными в растрепавшуюся за время охоты косу, он на удивление хорошо смотрелся на лошади, словно был рожден наездником. Не молодой, но и не старый – Дэйра не любила людей, не имеющих возраста. Его охотничий костюм был пошит просто, но из дорогой сикелийской парчи, которую позволяли себе лишь короли да герцоги. Носить перчатки в присутствии дамы было почти оскорблением, а значит, у мужчины имелся веский повод для нарушения этикета. Взгляд ядовито-зеленых глаз был неприятным – с прищуром, оценивающий, где-то на тонкой грани между бестактностью и любопытством. Весь он напоминал белого кульджитского медведя по весне – когда эти зверюги еще были тощими и не отъевшимися, но уже превосходящими других хищников Эйдерледжа по силе и хитрости. Другими словами, у человека было слишком много признаков, подсказывающих, что друзьями они с Дэйрой не станут.

– Дэйра, сестрица! – подбежавший брат выглядел так, словно проглотил змею, и теперь она вила гнездо в его животе.

Измазанные краской руки Томаса говорили о том, что воспитательная беседа отца прошла впустую. Младший брат в свои семнадцать был куда выше сестры, и Дэйра мрачно перевела взгляд на еще одну башню, которая образовалась рядом. Несмотря на странное для молодого вабара увлечение рисованием, Томас пользовался огромным успехом у девушек герцогства и успел завоевать репутацию сердцееда. Младший Зорт унаследовал от отца не только высокий рост, но и правильные черты лица, которые вместе с волнистыми волосами цвета спелой пшеницы и густыми длинными ресницами придавали ему особый шарм. Галантные манеры Томаса, заимствованные им у герцога Бардуага, близкого друга семьи и второго после матери человека, поощрявшего его художественные таланты, Дэйра особенно не любила.

Брат улыбнулся, демонстрируя безупречные зубы – улыбка у него была обезоруживающая.

– Радуйся, сестра! Сегодня мы удостоены великой чести – к нашей скромной охоте присоединился светлый князь Амрэль Лорн, – Томас отвесил низкий поклон в сторону взирающего на них сверху всадника. – Его приезд – приятный сюрприз, который скрасил этот серый день.

Конечно, Дэйра знала, кто такой был этот Амрэль Лорн. Поэтому скрипя зубами, заставила себя потушить огонь гнева в глазах, и опустив взгляд в землю, склониться в глубоком поклоне. Когда она выпрямилась, ей показалось, что на жухлой траве осталось две выжженных дорожки, оставленных ее ненавистью. Брат, разумеется, спас положение, знал об этом и наверняка хотел компенсации за спасенную дэйрину честь. Скорее всего, в виде той самой чернильницы из цельного лазурита, которую Дэйре подарил отец на новый год и которая запонадобилась Томасу так сильно, что он пробовал ее даже выкрасть, потому что добровольно Дэйра лично ей не нужную вещицу не отдавала.

Если бы она накричала на его светлейшество, князя Амрэля, брата короля и второго человека в государстве, скандала было бы не миновать. Отец все пропустил, занятый беседой с бароном Лаверье, а мать испуганно вжалась в кресло, видимо, решив, что вмешаться она не успеет и с Дэйрой можно прощаться – увезут нерадивую дочь в столицу и казнят там за оскорбление монаршего рода. В Сангассии вабарские головы рубили и за меньшие прегрешения. Так что, Томас мог смело считаться героем и спасителем.

Первое удивление прошло, гнев спрятался, эмоции притихли, и в голове стали появляться вопросы. Какого дьявола в их края занесло столь высокую персону? Почему князь Амрэль захотел испортить своим появлением именно ее день рождения? Что за жидкая кровь должна течь в его венах, чтобы присвоить себе чужую добычу?

– Ваша светлость, позвольте представить вам мою сестру, – брат снова вычурно поклонился всаднику. – Дэйра Ингара Фредерика Айно Зорт, маркиза Эйдерледжа. Проглотила язык от счастья лицезреть вас у себя дома.

Дэйра, наконец, очнулась и сообразила, что действительно, молчит слишком долго, вызывая на себя косые взгляды свиты.

– Поздравляю с добычей, ваша светлость, – произнесла она онемевшими губами, ведь им хотелось сказать совсем другие слова. – Лань прекрасна. Кажется, ее подстрелили еще утром. Представляю, как вам пришлось потрудиться, чтобы найти подранка в дебрях наших лесов.

Брат наступил ей на ногу, и Дэйра заткнулась, уставившись в землю. Ей вдруг показалось, что из седельной сумки светлого князя выглядывает бутон красного цветка – того самого, с Синей Сопки.

– А вам и вовсе не повезло, маркиза, – парировал Амрэль, прекрасно прочитав скрытое послание. – Кролик – едва ли уместная добыча для вабара. Их мясо едят лишь донзары, я бы на вашем месте выбросил тушку в реку, чтобы не оскорблять добычу более везучих охотников.

Амрэль был прав. Кролей в Эйдерледже не ели, считая их плохим мясом, но за дичь они считались. Убитых зверьков обычно отдавали собакам. Однако спорить с великим князем Дэйра не стала. К ним приближался отец, а она и так привлекла слишком много внимания. Подняв тушку кролика, Дэйра со всей вежливостью, на какую было способна, поклонилась брату короля и направилась к группе слуг, ожидающих знака собираться. Амрэль провожал ее взглядом – в этом она не сомневалась, чувствуя, как по спине сползали капельки пота. Это при том, что на берегу Марены Пармы Маленькой свистел ветер, от которого коченели руки и стыло лицо.

Сунув кролика какому-то донзару, который попытался облобызать ей руки в благодарность, Дэйра обернулась на князя, но Амрэль уже направлялся к герцогу, посчитав разговор законченным. Девушка выдохнула и попыталась вернуть себе хорошее расположение духа, с каким она утром выехала на охоту. На самом деле, потеря подранка была пустяком. Куда более серьезным поводом для беспокойств было появление в Эйдерледже брата короля. Обычно по всем вопросам Лорны вызывали герцогов к себе в логово, в Майбрак на Пяти Утесах. Приезд не просто советника, но члена королевской династии настораживал сильнее, чем угрозы жрецов о том, что Сангассию ждет самая лютая зима за всю историю.

– Что к матери не идешь? – ехидный голос брата вывел Дэйру из задумчивости, вернув в прежнее настроение: мрачное и решительное.

– Не бойся, сестрица, она уже видела твою шапку. И светлый князь ее тоже видел. Амрэль вряд ли будет болтать о шапке егеря на голове старшей дочери герцога Зорта, думаю, он вообще о тебе скоро забудет, но вот его слуги пялились на вас очень внимательно. Теперь Майбрак будет чесать языки не только о том, что здесь медведи летают, но и слухи о твоей любви к егерям распускать. Думаю, мать именно об этом хочет с тобой поговорить.

– Отвяжись, – вяло ругнулась Дэйра. – Это была моя лань, понимаешь? Я ее утром подстрелила, а потом весь день по лесу искала.

Томас сочувственно покачал головой из стороны в сторону, быстрым движением выудил из кармана блокнот и, открыв его на новом листе, торжественно произнес:

– Не двигайся, я должен нарисовать твои глаза. Рисунок назову так: боль!

«Ужасный, отвратительный день, скорее бы ты кончился», – подумала Дэйра, отпихивая плечом брата, который мешал ей пройти, изображая из себя шута. И это наследник Эйдерледжа? Отцу должно было быть стыдно не за рисование Томаса, а за его мозги, которые не хотели взрослеть.

– Детка моя, – герцог крепко обнял дочь. – Ты заставила нас волноваться. Впрочем, я надеюсь, ты хорошо отдохнула.

Вот и все родительская отповедь за побег и плохое поведение. Брату за краски доставалось куда серьезнее.

– Позже, – поморщился Фредерик, когда герцогиня кивком позвала Дэйру к себе. – У нее сегодня праздник, и она уже взрослая. Как видишь, ничего не случилось.

– Позже так позже, – согласилась мать, окинув дочь суровым взглядом. – Выглядишь, как чучело. О нас и так небылицы рассказывают, веди себя достойно.

Мать была права, и Дэйра замечание проглотила, поклонившись родительнице. А потом не удержалась и покосилась на группу незнакомцев, собравшихся вокруг человека на вороной лошади. Брат короля делал вид, что разглядывал пейзаж, но, скорее всего, соблюдал этикет вежливости, ожидая, когда первым отправится домой хозяин – герцог Зорт. Не даром говорили, что протокол для вабаров из Майбрака важнее чести.

Стемнело, и слуги зажгли факелы, которые яркими искрами рассыпались по берегу вздувшейся волнами Марена Пармы. Порывы ветра стали сильнее, и Дэйра плотнее закуталась в шубу, заботливо поданную ей горничной. Егерь подвел к ней Крепыша, едва не стуча зубами от пронзительного ветра, который, как всегда в Эйдерледже, поднялся неожиданно. В отличие от закутанной в шубу Дэйры на Стэрне была лишь легкая охотничья куртка. Девушка рассмеялась и, стянув с себя шапку, вернула ее хозяину.

– Держи. Если верить приметам, теперь у тебя либо почернеют волосы, либо обзаведешься таким же венцом, как и я.

– С удовольствием, маркиза, – Стэрн улыбнулся в ответ, блеснув крепкими зубами – большая редкость для донзара в его почтенном возрасте. – Думаю, в этой шапке мне теперь все равно не ходить. Как сыновья узнают, что вы ее поносили, заберут у старика, драться за нее будут.

– Привет им передавай, – кивнула Дэйра с теплотой вспоминая забавных конопатых мальчишек. Как-то Стэрн взял их с собой на охоту, но вместо того, чтобы помогать отцу загонять кабанов, разоряющих донзарские огороды, младшие стэрны собирали для Дэйры ягоды в малиннике. – Как Гарсо поживает? Вылечил ногу?

Егерь аж покраснел от удовольствия – маркиза помнила про ногу его младшего сына, который наступил в капкан. Дэйра сама не знала, почему запомнила тот случай. Она постоянно забывала, как звали сына герцога Бардуага, с которыми были соседями, но почему-то помнила о донзарском мальчишке, который по неопытности попал в лисий капкан.

– Спасибо, что прислали тогда врачевательницу. Госпожа Маисия знает толк в ранах, волшебные у нее руки. Я вам так признателен.

– Дважды не благодарят, – отмахнулась от него Дэйра, забираясь в седло. Пора была возвращаться. История с красными цветами и незнакомцем, в смерти и исчезновении которого она была, хоть и косвенно, но виновна, требовала размышления. Нужно обо всем рассказать отцу, но не здесь и, конечно, не в присутствии Амрэля Лорна.

Стэрн хотел сказать что-то еще, но повышенные голоса, раздавшиеся со стороны свиты герцога, заставили его замолчать и с интересом вытянуть голову. С нехорошим предчувствием Дэйра направила коня к отцу. Одной смерти сегодня было достаточно.

Любопытствующая свита расступилась неохотно, но дорогу маркизе освободили.

Фредерик Зорт, сложив руки на груди, недовольно взирал с коня на распростертого перед ним парня в донзарской одежде, который, судя по всему, осмелился преградить дорогу герцогу.

Молодой донзар был Дэйре незнаком, а значит, он принадлежал одному из баронов, прибывшему со свитой на охоту. Стража стояла над наглецом, вжимая его лицо в грязь, но герцог, завидев приблизившуюся дочь, велел нарушителя спокойствия отпустить. Видимо, не захотел портить ей праздник разборками с низшим сословием, а может, решил щегольнуть великодушием перед приезжими баронами. Как бы там ни было, но донзару позволили говорить.

Мальчишка был на удивление симпатичным для человека, родившегося в семье работяги. Огромные глаза с пушистыми ресницами, светлые, как молодой мед, волосы, нос в веснушках, крепкие руки и стройное тело – Дэйре такие нравились. Одет опрятно, даже празднично – вероятно, наряжался, как на смерть, решившись на просьбу к самому герцогу. У него был открытый взгляд и честное лицо, в отличие от некой особы королевской крови, сидевшей на лошади рядом с отцом. Амрэль Лорн взирал на происходящее с выражением скуки и плохо скрытого нетерпения. А еще мальчишка был отчаянно молод и, возможно, едва ли прожил больше шестнадцати лет.

– Отец земли нашей, великий властитель Эйдерледжа! – тем временем, бормотал парень, окончательно оробевший под взглядами еще разгоряченных охотой вабаров. – Прости вторжение, но молю выслушать мою просьбу. Не намерением оскорбить вашу честь она вызвана, но велением влюбленного сердца, сделавшего меня столь безрассудным, что я осмелился потревожить ваш покой.

Симпатичная внешность парня дополнилась красивыми словами, которые для него наверняка написал какой-нибудь жрец, чтобы он заучил их наизусть заранее. Грамотность среди донзаров было редким явлением.

– Поехали, милый, – протянула Ингара Кульджитская, пустым взглядом глядя сквозь распростертого на земле юношу. – Пусть с ним его барон разбирается. Эй, чей это донзар?

Герцогиня оглянулась на четырех баронов, которые одновременно покраснели, словно она застала их за чем-то неприличным.

– Мой, – неохотно признался барон Эйтан Лаверье, тучный пожилой мужчина в синем камзоле, расшитым бирюзой, которую добывали в его землях. – Ты ведь Нильс, верно? Что, жить надоело?

– Позвольте говорить, ваша милость, – продолжал парень, глядя только на герцога. – Я хочу жить, правда, хочу, но только вы можете помочь мне.

– Эй, Сид, забери мальчишку, – засуетился барон, обращаясь к своим людям, но герцог его перебил.

– Путь говорит, не думаю, что он нас задержит. Отдадим должное его смелости. Итак, что могу сделать для тебя я, чего не может твой господин?

– Разрешите мне жениться на Дженне из Аладжика, и я буду благодарить богов за вашу доброту.

Герцог нахмурился.

– Деревня Аладжик далеко, неужели в Эйдерледже не нашлось достойных девиц? – задумчиво произнес он и потер подбородок. Жест, означающий, что Фредерик Зорт раздосадован.

Постепенно до Дэйры дошло, в чем проблема, и она разделила чувства отца. Теперь было понятно, почему парень искала встречи с самим герцогом. Если бы понравившаяся ему девушка была донзаркой из соседней деревни, принадлежащей, например, барону Ингулу, то судьбу Нильса мог решить барон Лаверье, его нынешний хозяин. Обычно донзары легко переходили из деревни в деревню внутри герцогств и графств, а за нового работника барон Ингул должен был бы выплатить определенную законом сумму. Но только герцог мог разрешить донзару покинуть герцогство, для того чтобы вступить в брак с донзаркой из соседних земель. Такие случаи были столь редки, что о них даже не вспоминали.

– Позвольте, я уведу его, – сделал попытку Эйтан Лаверье, но тут неожиданно вмешался Амрэль Лорн, и все почтительно замолчали.

– Что за спектакль, – недовольно произнес брат короля, выезжая вперед. – Сначала мы целый час ждали маркизу Дэйру, которая захотела уединения и ребячливо убежала в горы, заставив нас целый час мерзнуть у реки, а теперь мы слушаем этого донзара, который захотел жениться по любви.

Столь нелестное упоминание своего имени резануло Дэйру по ушам, но отец предпочел критику не заметить. С Лорнами не спорили. Вместо этого он решил выместить недовольство на невезучем парне, которого не только угораздило влюбиться в девушку из соседнего герцогства, но и найти самое неподходящее время для столь деликатной просьбы. На его месте Дэйра ловила бы герцога не после охоты, а, например, после сбора ежемесячной дани – обычно в такие дни отец всегда находился в хорошем расположении духа.

– Уберите его отсюда, – велел герцог Эйдерледжа. – А ты, Эйтан, впредь лучше смотри, кого в свиту берешь.

Таким образом, долетело и до барона Лаверье, который, пунцовея, уже открыл рот, чтобы отдать приказ своим людям, но тут заговорил князь Амрэль, и все почтительно замолчали.

– Однако, согласно закону, просьба должна быть рассмотрена, – произнес он, глядя в озарившиеся надеждой глаза мальчишки. – Последние данные статистики сообщают, что среди донзаров герцогства Бардуаг доминирует рождаемость девочек. В связи с этим Морт Бардуаг, конечно, одобрит переход молодого сильного работника на его земли. Но вы, Фредерик, потерпите убытки, так как человеческие ресурсы, особенно в условиях напряжения отношений с чагарами, приобретают чрезвычайную ценность. А так как Эйдерледж – приграничное герцогство с высокой потребностью в солдатах, в отличие от того же Бардуага, налицо невыгодность обмена. Поэтому я принимаю сторону Фредерика Зорта и с его позволения решу этот маленький неприятный вопрос.

Отец почтительно кивнул – как показалось Дэйре, даже с облегчением. В делах донзаров герцог Зорт предпочитал полагаться на опыт своего советника, Гарона Шонди, умелого управленца, но большого засранца, заслужившего особую неприязнь Дэйры за изворотливость и лживость. Прошлое Гарона было овеяно славой свободного капитана, торгующего в опасных водах Древнего Моря, но настоящее отдавало столь сильным душком фальши и притворства, что в морскую жизнь Шонди просто не верилось. По мнению Дэйры, все моряки были людьми исключительной храбрости, честности и великодушия. Мнение складывалось из донзарских преданий Поппи и книжек из отцовской библиотеки, но она им верила. Гарон же был настолько труслив, что даже на охоту не ездил. Но по непонятной Дэйре причине его боялись все донзары – вероятно, за единственный глаз. Даже Поппи, получившая в замке налет образованности, верила, что второй глаз Шонди отдал дьяволу за способность заглядывать в душу человека. А если он туда им посмотрит, душа, непременно, загниет, а тело после этого смертельно заболеет.

Сейчас светлый князь Амрэль отчетливо напомнил ей этого Шонди, и Дэйра едва сдержалась, чтобы не скривить губы в презрении.

– Итак, – громко произнес Лорн, купаясь во всеобщем внимании, – донзар по имени Нильс остается в герцогстве Эйдерледж. За особую дерзость барон Лаверье должен всыпать ему плетей. Скажем, восемь ударов. А так как я замерз и злопамятен то на обратной дороге передам Бардуагу, чтобы плетей получила еще и эта Дженна.

Нильс не дождался, когда Амрэль замолчит. Рванувшись к князю, он схватил за узды вороную лошадь, но тут подоспела стража и отволокла разъяренного донзара от его светлости. Прежде чем Нильса увели, он успел прокричать:

– Будь ты проклят!

Нильса заткнули, вдавив лицом в землю, но слова, вырвавшиеся из разгневанного сердца, слышали все. Люди замялись, по рядам пробежала дрожь нервного перешептывания. У всех появились какие-то срочные дела, но никто не осмелился покинуть круг, потому что конь светлого князя стоял, словно гора, не двигался и сам Амрэль Лорн, с каким-то непонятным выражением разглядывая распростертое перед ним тело донзара.

– В реку его, – коротко бросил он и, кивнув герцогу, не спеша тронулся в сторону замка.

Приказ исполнили немедленно. И хотя всем хотелось посмотреть, свита поспешила за князем и Фредериком Зортом, которые принялись о чем-то переговариваться, всем видом показывая, что инцидент исчерпан. Лишь семейный капеллан герцога, Карлус Рейнгольд, остался стоять, чтобы осенить мрачные воды Марены Пармы Маленькой знаком Амирона.

Не двигалась и Дэйра, стоя на дороге и мешая охотникам. Толпа обтекала ее с двух сторон – дурная репутация безумной маркизы заставляла людей проявлять благоразумие и не связываться.

Донзары не умели плавать. Не учились сами и не учили своих детей, потому что плавание считалось привилегией вабаров. Донзарам же за подобное умение рубили руки.

Нильс тонуть не хотел. У берега, где стоял охотничий лагерь герцога, была заводь, и мальчишку не унесло по течению. Его голова то показывалась из серых вод Марены Пармы, то скрывалась в пучине, руки бесполезно стучали по водяной глади, пытаясь оттолкнуться, взгляд был остекленевший, а рот открывался в попытках вдохнуть воздух, вместо которого получал очередную порцию воды.

Солдаты, исполнившие приказ, переминались на берегу, кутаясь в мундиры и ожидая, когда донзар потонет, чтобы доложить начальству. Затянувшаяся казнь их явно злила.

Он сам виноват, подумала Дэйра, спешиваясь с коня. Глупый, молодой, к тому же влюбленный. У таких голова обычно не соображает. Она много раз слышала о любви, однажды даже думала, что влюбилась сама, но чувство быстро увяло, так и оставшись лишь бледным намеком на ту бурю, которую обещали книги и рассказы бывалых подруг.

Казни донзаров ей приходилось видеть и раньше. Отец часто отсутствовал в замке, пропадая в приграничном Эйсиле по чагарским делам, мать была слишком чувствительной натурой, чтобы смотреть, как рубят головы людям, Томасу еще не исполнилось восемнадцати – совершеннолетия, и на подобном присутствовать ему было пока запрещено. Но смотреть надо было, потому что по закону казнь должен был засвидетельствовать хозяин земель. Так и повелось, что вместо отца подобные мероприятия посещала Дэйра с Гароном Шонди, который ко всем своим недостатком в ее представлении был прочно связан с человеческой смертью.

Холодный ветер свободно гулял по берегу, радуясь наступлению темноты. Ночью он превратится в ураган. Голова Нильса, наконец, исчезла, и солдаты стали собираться.

За проклятие члена королевской фамилии даже вабара подвергли бы пыткам перед повешением. Нильсу еще повезло, что Амрэль замерз и не захотел тратить время. И все же что-то не давало Дэйре взлететь на Крепыша и умчаться от смертоносных вод Марены Пармы подальше. Что-то стучало в сердце, отдаваясь по всему телу ознобом и горечью. Сегодня была самая отвратительная охота в ее жизни. А день был и вовсе наихудшим.

Бросив шубу в руки изумленного Стэрна, Дэйра за секунду освободилась от сапог и прыгнула в воды Марены Пармы, готовая к ледяному объятию ноябрьской воды. Странно, но жуткого холода она не почувствовала. Даже конечности не занемели. Одежда неприятно облепила тело, но ощущения были те же, что и в слегка остывшей ванне. Отбросив размышления о «нехолодной» воде, Дэйра в два гребка достигла места, где скрылся Нильс, и нырнула, надеясь, что ей не придется вытаскивать его из ила.

Заводь оказалось глубокой – мальчишка медленно опускался на дно, расставив руки, словно хотел обнять всю реку. Едва Дэйра разглядела донзара, как поняла, что они с ним были здесь не одни. Кто-то резко взвыл ей на ухо, отчего она едва не наглоталась воды, но за первым голосом раздался второй, и вот уже знакомое многоголосие наполнило глубину. И хотя голоса были привычны, Дэйра не могла отделаться от ощущения, что за ней наблюдали из толщи ила, из окружавшей ее повсюду мути, из камней, уходящих вниз отвесной стеной.

На миг она пожалела о своем опрометчивом поступке, вызванным желанием насолить светлому князю, но тут в серой толще воды показался Нильс. На всякий случай Дэйра подгребла к нему сзади – чтобы пришедший в себя мальчишка не утопил и ее тоже. Но донзар либо умер, либо был без сознания. Его податливое тело легко повиновалось ее движениям. Когда они всплыли на поверхность, к серому, почти стемневшему небу, Дэйра даже удивилась, что никто из поджидавших ее на дне, не сделал попытку их задержать. Судьбу искушать не стоило, и она усиленно погребла к берегу, толкая впереди Нильса и надеясь, что кто-нибудь из охраны догадается ей помочь.

А на берегу творился хаос. Солдат, действительно, загнали в реку на помощь маркизе. Они беспорядочно суетились, бегая по колено в воде и, видимо, надеясь, что маркиза выплывет сама. Никто не хотел лезть в реку ради сумасшедшей дочери герцога. Гребя одной рукой, Дэйра поймала на себе не один взгляд, полный ненависти. Солдаты стучали зубами от холода и протягивали к ней руки, но глубже зайти не решались.

– Приведи его в чувство, – велела она Стэрну, когда оказалась на берегу. Ей все-таки помогли выволочь Нильса на гальку, но от донзара все шарахались, словно от огня. Мало того, что он был приговорен лично великим князем, так еще и с того света к живым вернулся – таких в народе боялись больше, чем священников светлого бога Амирона.

– Не думаю, что это хорошая идея, – осторожно сказал Стэрн, пытаясь закутать ее в шубу.

– Тебе не за то, чтобы ты думал, платят, – резко оборвала его Дэйра и, забрав шубу из рук егеря, в сердцах бросила меха на землю. Холодно не было ни капли. Наоборот, казалось, что в венах вместо крови бежит огонь – хотелось нырнуть обратно в ледяную воду только для того, чтобы остудиться. Вся она была, как натянутая струна – тронь и порвется.

Стэрн так долго прослужил в замке только потому, что умел понимать вабаров без слов. А Дэйру – особенно. Кивнув другим егерям, он сам направился к Нильсу, махнув солдатам, что разберется. Те с радостью переложили проблему на плечи старшего по чину.

Какая-то женщина из слуг подбежала к Дэйре и попыталась накинуть на нее теплую накидку. Когда девушка с негодованием отказалась, та вдруг упала на колени и принялась целовать ей ноги:

– Спасибо, Белая Госпожа! Лаверье благодарит вас, Белая Госпожа! Нильс – сирота, всей общиной воспитывали, да плохо видать, не было у него батьки, совсем безголовый вырос. Белая Госпожа, вся деревня должна вам, Нильс общий нам сынок, что бы мы без вас делали!

Дэйра все-таки не выдержала и взорвалась:

– Уберите от меня эту сумасшедшую! И подайте мне коня! Что там с донзаром? Жив?

Стэрн кивнул, но Дэйре от этого не полегчало. Ей было жарко, с трудом дышалось, и еще эти проклятые голоса никак не утихали – все выли из воды, тянули похоронную песню, оплакивали то ли Дэйру, то ли неутонувшего Нильса. Она спасла мальчишку не ради, но вопреки. Вопреки Лорнам, у которых корона тщеславия съехала на лоб, ослепив и без того слабовидящих, возомнивших себя хозяевами всей Сангассии. А еще эта дура-донзарка со своими белыми господами. Хорошо, что ее никто больше не слышал – Дэйра, по крайней мере, на это надеялась.

Про Белых Господ она знала от Поппи, которая, как и любая другая донзарка, сначала молилась Амирону – новому и единственному богу Сангассии, появившемуся лет пятьдесят назад, потом древним богам, которым молились ее предки и предки предков, а если ничего не помогало, то наступал черед «белоголовых», или, как их уважительно, называли в народе – Белых Господ. Тогда следовало пойти в Вырий Лес, найти дикокаменное дерево и оставить в его корнях подношение. Если оно понравится жрецам белоголовых, тебе помогут, если нет – грозишь накликать на себя беду похуже той, что была. Донзарам из других герцогств приходилось совершать тайное паломничество в Эйдерледж, чтобы пробраться к заветному лесу и оставить там подаяние. Откуда пошел обычай называть «белыми господами» тех, кто помогал донзарам, Поппи не помнила, но сама не раз называла Дэйру белой госпожой, когда та заступалась за старую кормилицу перед другими слугами. Маркизу это жутко злило, потому что к ее репутации «сумасшедшей» еще добавлялись какие-то непонятные связи с белоголовыми, в сказки о которых она не верила.

Среди голосов, гремевших в голове, она не сразу разобрала голоса настоящие. Ее робко тронули за рукав. Служанка, целовавшая ей ранее ноги, кивала в сторону замерших поодаль всадников. В глазах отца было непонимание, мать делала вид, что Дэйру не знает, Томас глядел ошарашенно, а светлый князь Амрэль рассматривал ее так, словно она была большой отвратительной лягушкой, выползшей из болота навстречу людям.

Дэйра и не надеялась, что все закончится хорошо. И надо же было им всем так некстати повернуть обратно.

Выдернув у Стэрна поводья Крепыша, Дэйра решительно направилась к Амрэлю, запоздало вспомнив, что еще не одела сапог, а мокрая одежда облепляет ее самым неподобающим для вабарской леди образом. Пришлось послать условности к дьяволу – больше всего на свете ей хотелось закончить сегодняшний день и скорее зарыться с головой в мягкие одеяла.

– Ваше светлость, – Дэйра поклонилась Лорну, игнорируя бешеные взгляды родителей. – Я взяла на себя дерзость предложить вам пересмотреть решение касательно донзара Нильса. К сожалению, вам не успели сообщить, что этот человек стал нашим слугой, соответственно, находится под нашей защитой, и ответственность за его поступки несем мы. Мой брат Томас этим летом принят в рыцари-вабары. А Нильса он взял в оруженосцы, – с этими словами Дэйра посмотрела на Томаса с таким выражением лица, что открывший было рот брат, поспешно его закрыл. Как никто другой он знал, что спорить с Дэйрой в таком настроении было опасно для здоровья.

– Позвольте этому донзару стать самым лучшим на вабарской службе и доказать, что его жизнь принесет отечеству куда больше пользы, чем смерть. В качестве компенсации за оскорбление прошу принять этого великолепного коня из конюшен Эйдерледжа.

Дэйра подняла вверх руку с поводьями Крепыша. Конь покосился на нее, обвиняя в предательстве. Так оно и было. По глазам Амрэля Дэйра уже поняла, что нашла правильные слова, и с Крепышом, другом детства, придётся расстаться.

Какое-то время на берегу Марены Пармы Маленькой стояла тишина. Лишь кашлял приходящий в себя Нильс, да шелестел мертвым камышом ветер.

– Принято, – отрывисто бросил Амрэль и, повернув вороную, направил ее рысью к замку. Еще бы он не согласился. Крепыш стоял целое состояние, а проклятие какого-то донзара давно было забыто.

Домой Дэйра возвращалась на пегой кобыле Стэрна. Родители предоставили ее самой себе, стараясь окружить светлого князя всем вниманием, на которое были способны. Они еще не верили, что дочь не повезут в Майбрак в карете с решетками. Девушка же, пропустив сгорающую от любопытства свиту, ехала самой последней – назло родителям и Стэрну, который рисковал свернуть себе шею, постоянно оглядываясь назад. Ему пришлось трястись в телеге с добычей и Нильсом, которого на всякий случай связали до вразумительного разговора в его новом доме – замке Эйдерледж.

И все же к воротам замка Дэйра подъезжала с чувством незавершенного дела. Она забрала у Марены Пармы человека, не отдав взамен реке ничего. Голоса твердили о том же. Такие поступки могли обернуться большой бедой, а значит, неприятности сегодняшнего вечера скоро дадут о себе знать.




Глава 3. День Дэйры


Всю ночь ее терзали видения утопленников, плачущих на дне Марены Пармы Маленькой, а потом явилась сама река в образе Нильса с венком из красных цветов на голове и, глядя честными мальчишескими глазами, обвинила Дэйру в несправедливости. Мол, маркизе же было неприятно, когда у нее забрали лань, так почему она повела себя так же, как брат короля, посягнув на то, что ей не принадлежало? Во сне Дэйра изворачивалась, как могла, поила реку молоком, кидала в седые волны золотые монеты, гладила воду перышком и даже отрубила себе палец, отдав его капризной богине. Все было не то. Нильс понравился Марене Парме, и вода требовала его обратно.

Проснулась Дэйра от истошных петушиных криков у себя над ухом. Приоткрыв глаза, она какое-то время смотрела на старую кормилицу, которая выщипывала перья из хвоста бедолаги. Иногда Поппи громко кричала сама, била ложкой в таз для умывания, потом снова принималась за петуха. Лежать было мокро, а значит, сегодня дошли и до обливания.

– Все, я проснулась, можешь нести пернатого на кухню, – пробормотала она, когда Поппи протянула к ней руки, видимо, собираясь снова трясти.

– Слава доброй Ганзуре! – запричитала старуха. – Думала уже лекарку звать. Долго сегодня просыпалась, ох долго, дитятко, обедать пора, да за что ж тебе такие мучения.

Значит, ко всем вчерашним бедам сегодня было «то самое» утро, а вернее, уже полдень.

Иногда Дэйра не могла проснуться. Сама она неудобств не чувствовала, просто спала, пребывая в омуте сновидений, но все вокруг лезли на стенку от беспокойства. Если бы Дэйра выросла в семье донзаров, то, скорее всего, к пяти годам такую девочку бы утопили. Увечные, странные и больные не имели права тянуть за собой общину на дно в трудные времена. Но Дэйра была дочерью герцога, которую с детства окружали забота, внимание и любовь. Последняя была искренней только со стороны отца, да, пожалуй, Поппи, но ей хватало.

Впервые «непросыпание» случилось с ней в десять лет. Няньки даже решили, что девочка померла. Ее трясли, брызгали водой, тормошили – ничего не помогало. Дэйра проснулась сама к трем часа дня, когда на окно башни, где находилась спальня, залетела птица, чьи крики и разбудили молодую маркизу. Маисия долго билась над загадкой, поила девушку травами, пилюлями, микстурами, даже выписала из столицы модного ныне врача – массажиста, но потом сдалась. Раз в месяц, а то и чаще, Дэйра не могла проснуться, и только крики пернатых вместе с холодной водой вырывали ее из мира снов. Если с водой все было более-менее понятно, то почему она слышала птиц, но не просыпалась от лязга металла и других грохочущих звуков, было неясно.

Одно насчет птиц Дэйра знала наверняка – они ее тревожили. С детства птичье пение вызывало у нее навязчивые настроения куда-то бежать, спрятаться, исчезнуть лишь бы не слышать их мелодичных переливов. Как-то в гостях у одного из баронов маркизе пришлось слушать пение канареек, так ей потом до ночи казалось, что у нее из ушей течет кровь. Проблему Дэйры замалчивали, но слухи в замке расползались, как тараканы с кухни, обрастая небылицами народного воображения. Так, слуги болтали, что по утрам дочь герцога отрывает головы птицам, чтобы задобрить дух старой герцогини-бабки, которая передала внучке страшный дар вместе с безумием. О том, какой именно дар достался Дэйре от сумасшедшей бабули, ходили разные слухи, но чаще всего люди верили в силу проклятия. Поэтому маркизе не глядели в глаза и, как правило, не перечили.

Итак, день Дэйры начался плохо. За окном светило полуденное солнце, но девушка ненавидела просыпаться днем и решила считать полдень утром хотя бы временно. Вечером предстоял пир по случаю ее дня рождения, и хотелось отсрочить неприятные моменты. Дэйра не любила пиры и торжественные трапезы, а сегодняшнее мероприятие было заранее омрачено присутствием Амрэля Лорна, одна мысль о котором вызывала тошноту. Дэйра не могла простить ему ни лань, ни потерю коня. А еще она каким-то наитием чувствовала, что его появление в Эйдерледже принесет их семье, если не беды, то крупные неприятности, о которых, возможно, уже знал отец. Скорее всего, он расскажет ей все после торжеств, не желая портить дочери настроение заранее.

Амрэль Лорн был воплощением всех столичных вабаров – чопорный, помешанный на этикете, горделивый и бездушный. Вабары из Майбрака отличались удивительной близорукостью во всем, что касалось земель и людей, находящихся за пределами столицы. Их мир блистал и сиял в Майбраке на Пяти Утесах, главном городе Сангассии, все, что находилось за его пределами, существовало для Майбрака и ради Майбрака. Провинциальные вабары, как их называли в Майбраке, столичных не любили, стараясь платить им той же монетой, но трудно не замечать и игнорировать тех, кто правит твоей страной. Дэйра искренне надеялась, что князь Лорн не останется в Эйдерледже дольше двух дней. В конце недели был запланирован большой турнир – опять же по случаю ее дня рождения, а так как турниры Дэйра любила не меньше, чем охоту, она искренне молила богов, чтобы светлый князь Амрэль не испортил праздник своим присутствием. Успокаивала мысль о том, что Лорн – человек занятой, ценит, если не время других, то хотя бы свое собственное. Вероятно, он уже обсудил с отцом дело, которое привело его в Эйдерледж, и завтра отправится в свой воняющий рыбой и водорослями Майбрак.

От мрачных мыслей отвлекла Маисия, которая забежала в комнату с армией помощниц, пощупала Дэйре лоб и заявила, что после купания в осенней речке маркизе надо лежать под одеялом, пить микстуры, не снимать теплого платка с шеи и больше спать. Дэйра спала всю ночь и половину дня, лежать дольше в кровати было невыносимо и, едва за лекаркой закрылась дверь, девушка немедленно выбралась из-под одеяла.

– Завтрак! – крикнула она гувернанткам, которые неуверенно кружили вокруг кровати, не зная, как уложить маркизу обратно.

Будь воля Дэйры, она прогнала бы всех, оставив одну Поппи, но герцогиня старую донзарку не любила и, если бы не упрямство дочери, давно выслала бы ее из замка. С возрастом Поппи покруглела, облысела и согнулась под выросшим на спине горбом, но, какой бы отталкивающей не казалась ее внешность окружающим, для Дэйры старая кормилица была нежным и чутким другом, готовым встать на ее сторону и окружить заботой всегда и везде. Вот и сейчас она прикрикнула на служанок:

– Оглохли, что ли? Девочка совсем оголодала. А в кровать она сама вернется, когда захочет. Мы тебе, дитятко, на постельке накроем, как надумаешь, тут и поесть можно, и поспать.

Дэйра рассеянно кивнула и, распахнув ставни, зажмурилась от яркого полуденного солнца, ударившего ей прямо в лицо.

Поморгав, она облокотилась о подоконник и слегка свесилась вниз, чувствуя, как улучшается настроение.

Серебряная лента Марены Пармы Маленькой, ярко блестевшая под солнцем, широкой полосой окаймляла внешнюю стену города, тесно облепившего замок герцога Зорта. За рекой светлел луг, за полем черным полукругом растянулся лес, над которым гордо возвышался силуэт Синей Горы. Тучи, обложившие небо вчера вечером, сегодня отступили к горизонту, вместе с ветром, который гудел где-то в долине, не решаясь подняться к главной замковой башне, откуда Дэйра обозревала мир Эйдерледжа.

Марена Парма Маленькая убегала в сторону, скрываясь за массивными стенами города, который был лишь немного крупнее главных сел герцогства – северного Лаверье, соседнего Кульджита, центрального Ингула и южного, приграничного Эйсиля. Жилища ремесленников-исогаров, а также зажиточных донзаров, перебравшихся в город, отличались от домов знатных вабаров кровельным материалом – у первых крыши застилали соломой, у вторых черепицей. Каменные мостовые имелись только у жилищ знати и рядом с публичными городскими зданиями, которых было немного – ратуша, Церковь Амирона, две казармы с пожарной частью, больница, городской склад, сиротский дом и общественная баня для мужчин, построенная отцом герцога. Грунтовые дороги несколько раз в год закидывались щебнем или устилались соломой, но любое покрытие быстро тонуло в грязи, взбиваемой копытами лошадей и колесами повозок. Ремесленные мастерские устраивались прямо в домах исогаров, а плоды своего труда каждый житель Эйдерледжа мог продать на воскресной ярмарке, которая устраивалась каждую неделю на площади перед воротами в замок герцога или в малый город.

Площадь так и называлась – ярмарочной, но Дэйра звала ее по-своему – висельной. Раньше из ее комнаты открывался вид на север, где зимой по ночам часто виднелось загадочное многоцветное сияние. Поппи называла его райскими вратами и считала, что это свет, излучаемый душами умерших по пути к небесам. Профессор Атсон, преподающий детям герцога естественные науки, называл небесное явление авророй и утверждал, что оно возникает в результате преломления солнечного света в воздухе. Объяснение Поппи нравилось Дэйре больше, но, когда ей исполнилось десять, девочка захотела видеть по утрам восход солнца. Желание дочери герцога было исполнено, правда, за вид на восходящее солнце пришлось платить. Кроме утреннего светила теперь Дэйра видела и ярмарочную площадь Эйдерледжа с помостом, где возвышались три каменных столба, соединенных наверху поперечными деревянными балками. Здесь вешали, обезглавливали, четвертовали – казнили всех приговоренных герцогским судом к смерти. Столбы помоста очень не нравились церковникам Амирона, так как монолиты были привезены дедом Фредерика Зорта из Вырьего Леса и, несмотря на то что с них стерли рельефные рисунки и знаки, по-прежнему напоминали языческие алтари древности. Но они нравились герцогу, поэтому столбы оставались на своем месте, хотя священники постоянно требовали заменить их на другие опоры – без прошлого.

В честь дня рождения Дэйры с перекладин сняли трупы повешенных и передали их родственникам с правом захоронения, хотя обычно преступники висели на лобном месте, пока воронье не обгладывало тела до костей. Как правило, к воскресным ярмаркам на помосте всегда болталась парочка трупов – на потеху и в назидание подданным. Герцогиня возмущалась, как дочь могла спокойно смотреть на мертвецов по утрам, и требовала, чтобы помост перенесли в другое место, но Дэйра настояла, чтобы все оставили без изменений. Правда была в том, что трупы она не замечала. Куда больше ее внимание притягивали каменные столбы, на которых болтались виселицы. Она не верила в древнее происхождение монолитов, но что-то в них ее тревожило, задевало потаенные струны души, вторгаясь непрошенным гостем в привычный порядок вещей.

А еще Эйдерледж был городом башен. Сторожевые башни на стенах, башни на ратуше, на церкви, на казармах и даже на бане. И, конечно, сам замок герцога – малый город – сплошь состоял из башен – высоких, приземистых, стройных, увесистых, воздушных и не уступающих по толщине донжону. Все они были круглые, словно стволы сосен, растущих в лесной долине внизу. Когда Дэйра была маленькой, большинство ее кукол, которых дарили родители, родственники и друзья семьи, так и оставалось безымянными, зато у всех башен, которые виднелись из ее окна, были имена. Особенно ей нравились три башни капеллы, которые, соответственно, назывались Фредериком, Ингарой и Дэйрой. Для Томаса башни не хватило, и Дэйра обозвала его именем куполообразное помещение с баней и бассейном, приютившееся рядом с домашней церковью.

Замок Фредерика Зорта был не самым изящным строением герцогства, зато имел все необходимое, чтобы выдержать долгую осаду. За внутренними массивными стенами, выложенными, как и весь замок, из красного кирпича, который изготавливали на заводе возле Лаверье, умещались не только центральная башня с донжоном, где жила семья герцога, но также капелла, дома слуг, мельница, кузница, ряд мелких ремесленных мастерских, составляющих изрядную конкуренцию мастерским нижнего города, казарма с личной охраной герцога, несколько конюшен, склады и погреба, а также ключ, находившийся под главной башней и цистерна с водой, устроенная в районе жилых домов. Внутренняя стена была укреплена пятью сторожевыми башнями с машикулями, а между замком и нижним городом пролегал ров, через который к ярмарочной площади каждый день опускался мост. По ночам решетка на главных воротах закрывалась, а мост, соответственно, поднимался.

По слухам, вода в ров поступала из подземного озера, раскинувшегося под замком вместе с лабиринтом и подземельем, который якобы остался от древней крепости, на руинах которой дед Фредерика Зорта возвел новый замок. Томас был большим любителем подобных слухов и их главным источником. Дэйра, обладающая более практичным умом и не терпящая загадок, однажды подкупила старшего слугу, чтобы он сводил ее в склеп, который находился под донжоном, и куда детям ходить было запрещено. Считалось, что дети могут заболеть, если увидят гроб родственника или его мертвое тело – по этой же причине на похороны допускались только взрослые.

Родовой склеп не произвел на Дэйру впечатления. Темные, мрачные тоннели, заполненные гробами и скорбящими памятниками. Трясущийся от страха слуга оставался на лестнице, пока Дэйра прошлась до конца одного из тоннелей, освещая себе дорогу факелом. За склепом следили, поэтому ни крыс, ни пауков, ни даже пыли в нем не было. Одним словом – скучно. По словам слуги, который служил еще деду, никаких скрытых подземелий и лабиринтов под склепом не имелось. Дэйра прошла еще несколько рядов с гробами и, убедившись, что они заканчиваются тупиком, решила слуге поверить. Впрочем, Томас все равно остался при своем мнении, продолжая злить сестру байками о тайном ходе, который вел из склепа в Вырий Лес и по которому однажды в замок проникнут белоголовые со жрецами.

– Как вы себя чувствуете, госпожа? – робко спросила Марго, старшая гувернантка, выписанная герцогиней специально для дочери из Майбрака. Несмотря на знатное происхождение, большой опыт работы и отличное образование, Марго пока не нашла общего языка с молодой маркизой, которая от кормилицы впитала народную нелюбовь к выходцам из столицы.

Дэйра чувствовала себя прекрасно – ни температуры, ни озноба после купания в ледяной речке не было. Но портить день препирательствами с Марго не хотелось, и она вернулась в кровать, тем более, что Поппи уже уставила одеяла тарелками с пышным омлетом, творожными десертами, сочными колбасками, фруктами и ароматными булками. Больше всего Дэйре хотелось кофе, который терзал дразнящим запахом, выползающим из носика блестящего чайника, ожидавшего очереди на тумбочке. На солнце наползли тучи, убрав беспорядочные блики и яркие световые пятна, и в комнате стало совсем уютно. Дэйра любила пасмурные дни, особенно если удавалось найти повод окунуться в чтение книг с утра до вечера. Беспокойство лекарки о ее здоровье было отличным поводом избежать скучных повседневных обязанностей и заняться чтением.

Но едва она наполнила чашку черным напитком, уютно обложившись подушками и размышляя почитать ли ей «Травник», «Сказания о древних людях» или «Любовные похождения баронессы в стране драконов», как явился отец.

Родитель хотел устроить разнос еще вечером, но при виде усталого вида дочери, отложил разговор до следующего дня. Дэйре не хватило какого-то часа, чтобы обдумать произошедшее и заготовить правильные ответы.

К счастью, ответов не понадобилось – отец был не в том настроении, чтобы слушать, ему нужно было выговориться. Очевидно, он уже побывал «ушами» у герцогини-матери. Дэйра со всем соглашалась, так было больше шансов выпроводить родителя побыстрее и заняться завтраком. Есть хотелось просто зверски.

Сказать о незнакомце на Синей Горе и его загадочной смерти шанса не представлялось – отец был поглощен родительским гневом, и Дэйра решила отложить все странные истории на потом.

Отругав дочь за неподобающее поведение и, потребовав от нее идеального послушания на сегодняшнем пире, герцог перешел к теме, которую девушка и хотела, и боялась одновременно – к Нильсу. Ей с Томасом давали месяц, чтобы они превратили донзара в лучшего оруженосца за все времена Эйдерледжа. По истечении срока Нильса либо, действительно, сделают оруженосцем, либо вернут обратно в реку. Попеняв напоследок дочь за потерю коня, ценность которого Лорны все равно понять не в силах, герцог ушел, оставив Дэйру с невеселыми мыслями.

Едва она зачерпнула ложкой истекающий медом творог, как в спальню ворвался разъяренный Томас. Брат вставал на рассвете, чтобы рисовать утреннее солнце, ложился после полуночи, чтобы рисовать звездное небо, и только боги знали, как он умудрялся выглядеть бодрым.

Схватив с кровати-стола плюшку и макнув ее в шоколадный сироп, Томас принялся нервно расхаживать от окна к окну, меряя комнату длинными шагами. К своим семнадцати он уже догнал отца и, похоже, собирался посостязаться с Норадом, начальником замковой охраны и главным верзилой Эйдерледжа. Булка в рот Томасу так и не попала, зато шоколадные брызги равномерно покрыли ковер, повторяя движения молодого маркиза.

– На новый год ты подарила мне бело-золотую шибанскую свинью, дорогая сестра, – размахивал плюшкой брат, – и я, будучи оболтусом, повелся на этого милого свиненка, который тогда был ростом с кошку, а сейчас занимает отдельные покои и слишком много места в моем сердце, чтобы я отдал его на кухню. Летом мне пришлось забрать у тебя щенка крысолова, потому что ты едва его не убила, проснувшись не с той ноги и приняв его за чудовище. А теперь ты спихнула мне донзара, который еще и опальный к тому же!

– Нельзя сравнивать свинью, собаку и человека, – поморщилась Дэйра. Животные всегда доставляли ей неприятности. Бароны, виконты и другие знатные вабары Эйдерледжа сговорились дарить молодой маркизе на дни рождения разных тварей, вероятно, посчитав, что у дочки герцога есть все, а редкие звери всегда в цене. Но свинья Дэйру кусала, а крысолов гадил в сундуки с платьями, поэтому тварей пришлось насильно передаривать брату.

– Нильс тоже займет место в твоем сердце, – миролюбиво произнесла она, не находя силы на ругань с братом. – Отец поручил его подготовку и мне, я тебе помогу.

– Что значит, ты мне поможешь? – взорвался Томас. – Да он целиком и полностью твоя задача! Какой, к черту, оруженосец? Я даже рыцарем становиться не собираюсь. Делай, что хочешь, но моим слугой он не будет! Мне вообще слуги не нужны, я против того, чтобы один человек служил другому, я за равенство и…

– Еще слово, и тебя будут жестоко пороть на конюшне, – невозмутимо заявила Дэйра, отправляя в рот дольку яблока. – Я все папочке расскажу. И про циркачей, и про монашек. Мне поверят, тебя отлупят, а потом до нового года запрут безвыездно в замке, я сама эту идею отцу и подскажу.

Такие разговоры с братом Дэйра не любила, но порой они были необходимы. Узнавать слабости друг друга было их с Томасом привычкой, вот только Дэйра свои промашки скрывала тщательнее, и брату редко удавалось подловить ее на чем-то серьезном. История с циркачами была давней, но Дэйра напоминала о ней брату каждый раз, когда ей что-то от него было нужно.

В одиннадцать лет Томасу начали преподавать уроки философии, он как всегда извлек из них что-то свое, проникся идеями вольномыслия и однажды ночью попытался сбежать с цирковой труппой, которая, выступив в Эйдерледже, направлялась в Горан, чтобы оттуда отправиться в плавание по миру. Дэйра узнала о побеге брата раньше отца, с помощью слуг предупредила циркачей, которые еще стояли лагерем у города, и Томаса, который выдавал себя за донзара, поспешно вернули – также в тайне от родителей. Никто не хотел проблем со вспыльчивым герцогом, для которого слова «честь» и «гордость» были важнее человеческой жизни. Честь семьи была спасена, и Томас, поостыв, даже сказал Дэйре спасибо, хотя она и подозревала, что брат никаких угрызений совести не испытывал и лишь затаился до удобного времени.

А с монашками и вовсе получилось банально, но не менее позорно, если бы история получила огласку. Вабары не имели права пачкать себя любовными связями с низшими сословиями; герцог из Хальмона даже лишил сына наследства за интрижку с дочкой молочника. Благо, у того герцога было восемь сыновей, можно было поучить всех на примере одного. Томас был в Эйдерледже единственным наследником, поэтому Дэйра благоразумно промолчала, когда год назад застукала брата с четырьмя сестрами Амирона в постели. Свидание она тогда Томасу испортила, ворвавшись в комнату и устроив истерику. Монашки приняли ее за невесту, потому что бежали быстро и рискованно – через окно. Брат тогда едва Дэйру не поколотил, но в последний момент одумался и стал просить ни о чем отцу не рассказывать. С тех пор он был у нее на крючке. Томас, конечно, не перестал гулять ни с донзарками, ни с монашками, которые каждый месяц приезжали молиться в замковую капеллу – самую большую в округе, но научился тщательно прятаться, и это Дэйру устраивало. Каким бы паскудным не было иногда поведение у Томаса, он был ее братом, и его позора перед семьей она не хотела.

– Какая же ты змея! – от души произнес Томас и, наконец, успокоившись, сел на подоконник. – В общем, ты дала слово – сама будешь из Нильса оруженосца лепить. Если он выживет, конечно.

– Мне сказали, что с ним все в порядке, – осторожно заметила Дэйра, слегка напрягшись.

– Кто сказал? Маисия? – фыркнул брат. – Да она с тебя пылинки сдувает. Вот я помру, к примеру, буду лежать трупом, а лекарка твоя скажет, что у меня всего лишь простуда, и я скоро встану на ноги – лишь бы тебя не волновать. Плохо твоему Нильсу.

– Он не мой, а твой, – Дэйра перешла на серьезный тон и положила обратно на тарелку хлебец с сыром. – Что там опять случилось?

– Случилась холодная осенняя речка, в которой твой парень пробыл слишком долго, – съязвил Томас. – У него сейчас лихорадка и, кажется, воспаление легких, как считает Маисия. Если выживет, он, как минимум, неделю будет болеть, потом еще неделю поправляться – и это в лучшем случае. В худшем – проваляется месяц. И что мы скажем отцу? Замечательно, папик, мы так рады, наш Нильс поправился, но он еще по-прежнему никто? Кстати, как ты себя сама чувствуешь? И почему у здорового деревенского парня воспаление легких, а у тебя отменный аппетит и даже голова не болит?

Дэйра вдруг поняла, что больше не голодна. А вернее, аппетит пропал также внезапно, как запели голоса позади сидящего на окне Томаса. Звуков города на такой высоте слышно никогда не было, а значит, голосили знакомые призраки, жившие в ее голове. В последнее время, они появлялись исключительно перед крупными неприятностями.

– Я что-нибудь придумаю, – сказала она, поднимаясь с постели и игнорируя вопросы брата о здоровье. – Слово даю. А теперь проваливай, пожалуйста. Мне одеться надо. Хотя постой. Ты не знаешь, этот папин гость, Амрэль Лорн, он у нас надолго?

– Отец молчит, мать тоже, – пожал плечами брат. – На кухне говорят, что он привез чагарскую дань, хотя странно, конечно. Чтобы сами Лорны дань ханам передавали? Такого раньше не было. Кстати, мне он тоже не нравится. Сказал, что у меня кривая перспектива, и горизонт завален. Тоже мне знаток. Походил по салонам и выставкам и уже художником себя мнит.

Дэйра нахмурилась. Чагарская дань была головной болью Сангассии с тех пор, как Сандро Лукавый подписал перемирие с Айбаком, седьмым чагарским ханом. Уже пять лет Сангассия выплачивала чагарам дань, за которую в Эйдерледж приезжали посыльные хана Айбака. Церемония обычно проводилась в приграничном Эйсиле, и портила настроение не только герцогу Зорту, возглавлявшему ритуал передачи, но и его семье. Чагары слыли подлым народом, а учитывая тайные набеги, которые южане под видом разбойников совершали на приграничные сангасские территории, подвоха от них ждали всегда.

Если в Эйдерледж на церемонию передачи приехал представитель династии Лорнов, и не кто-то из третьих родственников, а сам Амрэль Лорн, значит, перемирие с чагарами дало трещину.

Взволновавшись, Дэйра заметалась по комнате, не обращая внимания на бегающих за ней служанок, предлагающих то умыться, то одеться, то поспать, как раздался стук в дверь, и Марго испуганно доложила:

– Господин Гарон Шонди к вам, маркиза. С бумагами. Звать или сказать, что отдыхаете?

Дэйра с размаху плюхнулась в кресло. Главный советник отца и управляющий замка Шонди был крупным зверем, с которым лучше было встречаться лицом к лицу. Таких, как Марго, он съедал, а с Дэйрой они вели словесные дуэли не один год и каждый втайне мечтал о том, как спляшет на могиле врага.

– Зови, – вздохнула Дэйра и плотнее запахнула халат, жалея, что не успела одеться. Вышитый золотыми нитями и украшенный изящным кружевом, халат был больше похож на произведение искусства, чем на одежду, но платье все-таки было бы лучшей броней для разговора с таким мерзавцем, как Шонди.

Взяв в руки тяжелую миску с фруктами и скрыв таким образом дрожь в пальцах, Дэйра уставилась на появившегося в ее покоях молодого мужчину с черной повязкой на глазу.

Многие в замке, действительно, верили, что Гарон заключил сделку с демонами – за вечно молодой вид. В сорок лет у него была безупречно гладкая кожа, выправка военного, подтянутый живот и крепкая задница. О последней Дэйра так часто слышала от Марго, которая, похоже, единственная испытывала к Шонди чувство влюбленности, что сейчас невольно обратила внимание на черные лосины Гарона, туго обтягивающие его зад. Странно он все-таки вырядился, отправляясь к ней на переговоры. Короткий камзол с жемчужной вышивкой, высокие, начищенные до блеска сапоги, пояс с несметным количеством украшений и подвесок, которые болтались и звенели вокруг бедер Шонди, будто металлическая юбка. В довершение образа – несносный парик по последней майбракской моде и еще более невыносимый парфюм, от которого Дэйру всегда мутило. Запоздало до нее дошло, что управляющий вырядился на вечерний пир, и с утра расхаживал павлином по замку, всем видом подчеркивая, что времени на переодевания у него нет.

Шонди уставился на нее единственным глазом, с небольшой паузой излишне вычурно поклонился и торжественно извлек из кармана пачку бумаг. Дэйра, которая чувствовала себя неважно от разошедшихся певцов за окном, едва стерпела, чтобы не раскричаться. Гарон обожал выводить ее из себя и с удовольствием с ней ругался.

– Приветствую, маркиза, – сухо произнес он и, выбросив руку в сторону Марго, протянул той документы. – Никогда не осмелился бы потревожить вас за завтраком… или обедом, но мне нужно, чтобы вы срочно согласовали расходы. Передайте документы госпоже.

Побледневшая Марго робко взяла пачку бумаг и, почему-то на цыпочках, подошла к Дэйре, уже краснея. Ну еще бы, сам Шонди ее почти заметил.

«Дура», – обругала про себя служанку Дэйра и, кивнув ей, указала на столик перед собой. Доставлять удовольствие Гарону и сиюминутно смотреть его бумажки она не собиралась.

– Это срочно, маркиза, – губы Шонди сложились в складочку, которая должна была означать терпение.

– Вы сами только что отметили, что потревожили меня за завтраком, уважаемый, – Дэйра попыталась повторить его гримасу, но, судя по удивленному взгляду Поппи, прятавшейся за комодом, получилось плохо. – Обещаю, что я посмотрю их в первую очередь. Как только займусь делами. Это случится не раньше, чем через час. Зайдите в пять.

– Сожалею, маркиза, но этих бумаг ждет ваш отец. Немедленно.

Какое-то время Дэйра играла с Шонди в старую игру под названием «кто кого переглядит», но потом поняла, что ее два глаза против его одного не такая уж и большая сила. От взгляда Гарона у нее лишь сильнее разболелась голова. Решив, что сегодня не место и не время для выяснения отношений, она сдалась и, взяв в руки бумаги, принялась их просматривать. Когда она дочитала до конца, выражение ее лица означало одно – неприкрытую злость.

– Что значит отменить закуп ароматических масел из Сикелии? – спросила она, уставившись Шонди в подбородок. По-хорошему, надо было смотреть ему в глаза, но собственная голова была ей дороже. А голова болела. – Эти расходы были согласованы еще в начале года. Я уже сделала заказ купцам. То же относится и к краскам Томаса. Мы их закупаем вместе с маслами у тех же купцов, они уже отплыли из Горана. Так не делается.

– Маркиза, – вздохнул Гарон и принял вид взрослого, объясняющего азбучные истины ребенку. – Вы заказали пять бутылок масел, а Томас – три коробки красок. Это не торговый объем, и заказ легко отменить почтой. Даже если купцы привезут товар в Сангассию, они не будут в убытке, так как его всегда можно продать в Майбраке. Поэтому ваше беспокойство о честности сделки напрасно. А теперь о причине, почему мы не будем закупать ни масло, ни краски. Вчера благодаря вам у Томаса появился оруженосец. Расходы на его содержание составляют сто лорнов в месяц. Герцог разрешил мне вычесть их из ваших. Я проанализировал расходы на этот месяц и принял решение отменить закуп масел и красок, как несущественные. Пожалуйста, подпишите бумаги. Мне нужно показать их герцогу перед совещанием, оно будет в пять.

Еще минуту Дэйра внимательно изучала документ, с трудом удержавшись, чтобы еще и не понюхать его, после чего протянула бумагу гувернантке.

– Марго, передай это господину управляющему.

– Но вы ничего не подписали, – возмутился Гарон, разглядывая несчастный документ в надежде, что он случайно пропустил подпись.

– Совершенно верно, – кивнула Дэйра, снова впиваясь пальцами в вазу с фруктами. Прохладный метал дарил уверенность. – Подписи не будет.

– Кажется, вы не понимаете, – улыбка Шонди не означала ничего хорошего, но Дэйра уже устала.

– Хватит, – махнула она рукой, указывая на дверь. – Согласно моему расписанию личный прием слуг не должен превышать пяти минут. Вы свое время исчерпали. Мои масла и краски Томаса будут должным образом оплачены, ни о какой отмене заказа речи быть не может. Если у вас трудности с бюджетом, то я поставлю вопрос о вашей компетенции как управляющего на ближайшем финансовом совете. Сто лорнов – это не тысяча. В конце концов, отмените закуп мороженого на новогодний пир, зимой оно поистине ни к чему. Я ценю вашу инициативу, но в следующий раз хорошо подумайте, прежде чем высчитывать содержание нового слуги из моих расходов. Можете передать отцу дословно. Марго, проводи господина Шонди и больше сегодня его ко мне не пускай.

Гарон хотел сказать что-то еще, но Дэйра поднялась и, повернувшись к нему спиной, уставилась в окно. Хор голосов исчез и пел всего один – мужской, пронзительный, едва не срывающийся на крик. О духи, как же от всего этого болела голова. А она еще собиралась провести день спокойно – за чтением книг.

Хлопнула дверь, скрыв за собой Шонди с его ужасным парфюмом. Побежал жаловаться отцу. Ну и пусть. Дэйра знала, что герцог встанет на сторону управляющего – в вопросах финансов по-другому не бывало, но не могла отказать себе в удовольствии позлить выскочку Гарона. И за что же она его так невзлюбила? Их неприязнь вспыхнула с первой встречи и утихать не собиралась. А ведь Гарон по сути был прав. Нильс стал ее прихотью, значит, нести расходы по его содержанию должна была она. Что ж, папочка скоро восстановит справедливость.

Чувствуя себя гадко, Дэйра плюхнулась на кровать и выдернула из стопки на тумбочке первую попавшуюся книгу. «Любовные приключения баронессы в стране драконов». Пожалуй, лучшее чтиво для раскалывающейся головы, не желающей ни о чем думать, и встревоженного сердца, которое никогда подобных приключений не испытывало.

***

– Эй, за руками следи, не гриву расчесываешь, – возмутилась Дэйра, когда Марго слишком резко дернула ее за прядь волос.

Вернуть маркизу в душевное равновесие перед пиром не смогли ни любовный роман, ни ванна с травами, ни веселая болтовня подруг, которые, нарядные и накрашенные, явились к ней после обеда, чтобы справиться о самочувствии и посплетничать. Пир в замке был событием не частым, а учитывая, что к празднику приехал не просто знатный гость, а брат короля с собственной свитой, вся девичья половина Эйдерледжа была на взводе.

Дэйра одевалась мрачно и сосредоточенно, словно рыцарь в доспехи перед боем. Похоже, только она мечтала, чтобы этот день скорее закончился. Шонди не успокоился и все-таки вернулся с приказом герцога отменить закуп масел и томасовых красок. Брат еще не знал, и Дэйра предчувствовала разборки. Она не сомневалась, что между оруженосцем и красками Томас выберет, конечно, краски. Нильса она навестить тоже не успела, а Дэйра не любила, когда не выполняла обещанное. Придется чем-то брата задабривать, и одной чернильницей здесь не обойдешься.

Судя по взмыленному виду Марго, гувернантка тоже мечтала, чтобы день закончился – прямо здесь. Она час трудилась над прической Дэйры, завив прямые и непослушные волосы в локоны и украсив их жемчужными нитями и цветными лентами. Теперь Марго возилась с кружевным воротником на проволоке, пытаясь красиво отогнуть его к низу. Молодым незамужним девушкам нельзя было носить декольте, поэтому на Дэйре был нарядный нагрудник, зашнурованный сверху крест-накрест длинным лифом, также усыпанный жемчугом. Этот камень, пленявший идеальной формой, переливчатым шелковистым блеском и пепельно-серебристым сиянием, ценился в Сангассии наряду с рубинами и изумрудами и считался поистине царским подарком. Отец всегда дарил Дэйре на дни рождения жемчуг, как и своей жене Ингаре. В отличие от дочери Ингара жемчуг обожала и носила его килограммами. «Это слезы королевы, – загадочно говорила мать и отбирала у Дэйры большую часть драгоценностей, которыми задаривал дочь герцог. – Тебе они пока ни к чему».

Несмотря на то что к вечеру поднялся сильный ветер, Дэйра изнемогала от духоты. Ей казалось, что камин натопили слишком жарко, хотелось раскрыть все окна и впустить внутрь бушующую стихию. Нижнее платье, которое Марго ловко прицепила к поясу, было изготовлено из плотной шерстяной ткани голубого цвета, расшитое серебряными узорами. Дэйра взмокла уже во время одевания и с трудом представляла, как сможет сидеть в нем за пиршественным столом. Чтобы показать богатый декор нижней одежды, полы верхнего темно-синего платья были раскрыты спереди, расходясь от талии, и украшены многочисленными бантами из золотистого шелка. Отвороты верхнего платья скреплялись сзади, образуя шлейф, который, словно поводок, ограничивал движения, заставляя ходить плавно и важно, как и полагалось знатной вабарке. И хотя Дэйра честно пыталась привыкнуть к пышным нарядам, она напоминала себе в них куклу и искренне радовалась, когда в замке не намечалось ни торжеств, ни гостей, ни приемов, и можно было одеть что-нибудь простое, из одного слоя ткани, без кружев и украшений.

Кому было хорошо, так это подругам, которые с нетерпением ждали начала пира. Дэйра окинула их мрачным взглядом, испытывая неловкость за свое плохое настроение. Ни одну из девушек она не смогла бы назвать своим настоящим, близком другом, но ценила то, что они терпели ее компанию. Без них одиночество Дэйры приобрело бы поистине гигантские размеры.

Ирэн Карлбири, рыжеволосая дочь виконта Кайрата, гудевшая, словно труба почтальона, была приведена к ней герцогиней, когда Дэйре исполнилось пять. Баронесса жила в замке почти безвыездно, навещала родное поместье по праздникам, воспитывалась вместе с Дэйрой и с полным правом называла себя ее лучшей подругой. У Дэйры с ней было столько же общего, сколько у безграмотной Поппи с Марго, имеющей два образования, но она уважала Ирэн за честные взгляды на мир. Иногда это доставляло обоим трудности, но Дэйра привыкла к Ирэн и была рада, что та никогда ей не льстила. Ирэн была помолвлена с сыном герцога Бардуага, но свадьба постоянно откладывалась из-за частых путешествий жениха. Красавчик Феликс был младше Ирэн на семь лет и, судя по вечным отговоркам, жениться сильно не хотел. Ирэн же влюбилась в него с первого взгляда и с нетерпением ждала, когда в дело вмешаются родители.

Синеглазая блондинка Элис Кархлин была дочерью барона Лаверье, хозяина самых северных земель Эйдерледжа. Северянка была глуповата, одевалась исключительно в белое и розовое и обожала маленьких собачек. Ей едва исполнилось шестнадцать, и она была самой молодой в свите маркизы. Девушка появилась в жизни Дэйры лет шесть назад, когда ее привезли в замок лечиться у Маисии от кашля. Лекарка Маисия славилась своим искусством на весь Эйдерледж и очень скоро поправила здоровье юной баронессы. Элис очаровала Дэйру своей пылкой любовью к северным краям и Эйдерледжу в целом, и с тех пор часто приезжала в замок герцога, подолгу оставаясь в гостях.

С двумя другими девушками – Сидией Гулавер из Эйсиля и Джерикой Ингульской – приходилось быть начеку. Их компания была навязана герцогиней, которая настояла, чтобы дочери баронов из Эйсиля и Ингула как можно чаще навещали Дэйру, бывшую их ровесницей. Обе девицы, как и Ирэн, были помолвлены, но и их свадьбы задерживались. Женихи – все с высшими офицерскими чинами – служили в регулярной армии в Майбраке и не имели права вступать в брак до окончания службы. Сидия и Джерика были ядовитыми змеями, но зато всегда лучше всех осведомленными о том, что происходило в Сангассии. От них Дэйра узнавала, что творится в мире, за это – терпела.

Сегодня Сидия и Джерика были на высоте, перекричав даже Ирэн, которая от натуги привлечь к себе внимание покраснела, став одного цвета со своими волосами. Говорить об охоте было скучно, и подруги перешли к любимому занятию – обсуждению парней. Обычно подобные разговоры начинались с главного парня королевства – принца Эруанда.

– Вы слышали, – возбужденно щебетала Джерика, – что Эрик подарил этой дуре Модэт на день рождения? Диадему с красным бриллиантом и чайный сервиз на сто персон от мастера Груза. Говорят, подарок был упакован в ящик размером с карету.

Девушки засмеялись, главным образом потому, что Джерика упомянула прозвище принца, который он получил с легкой руки Дэйры. В сказках, которые рассказывала ей Поппи, всех принцев звали Эриками, поэтому в близком кругу подруги принца иначе не называли. Всем казалось это особенно смешно. Джерика не даром вспомнила Модэт – дочь герцога Дэспиона, которая была первой приглашена в Майбрак на старинный ритуал выбора жены принца и будущей королевы Сангассии.

Церемонию, назначенную на первый день нового года, ждали все девушки из семьи вабаров – ведь приглашение могло прийти каждой. Уже год как король учредил комиссию, которая разъезжала по стране, выбирая лучших дочерей вабаров, чтобы пригласить их на церемонию «Утреннего Цветка». Члены комиссии приезжали в герцогства анонимно, посещали балы, пиры и другие торжества, где выбирали лучших из лучших. За весь год в Эйдерледже состоялось несметное количество праздников, но ни на одном из них не было случая, чтобы девушку из родного края Дэйры пригласили в Майбрак на заветный ритуал. Однако надежда жила, и сегодняшний пир не был исключением. Знатные дочери Эйдерледжа соберутся сегодня ночью блистать и очаровывать, потому что все они были уверены, что в свите Амрэля Лорна, непременно, прячется кто-то из таинственной комиссии. А так как король обещал, что на церемонии будут представлены девушки из каждого герцогства, ни у кого не возникало сомнений, что смотр девиц Эйдерледжа состоится именно сегодня.

Принц Эруанд был мечтой всех подруг Дэйры, в том числе и помолвленных. Сама Дэйра в обсуждении Эрика участия не принимала, что подруг тоже устраивало. Девушки были уверены, что маркиза без памяти влюблена в принца – как и они сами. Когда Модэт из Дэспиона стала первой приглашенной в столицу, да еще и получившей внимание принца, ее невзлюбила вся женская половина Сангассии, сосредоточившая на выскочке всю силу женского злословия. За те четыре месяца, что Модэт жила в Майбраке, готовясь к ритуалу, народные сплетни успели превратить девушку в чудовище-оборотня, кровососа, шпионку Агоды, бывшую любовницу хана Айбака, уродину и сластолюбку, предпочитающую женщин мужчинам.

Дэйра также с интересом следила за приглашениями на церемонию, но предпочла бы обсудить последнюю охоту, чем недавно выбранных кандидаток. В отличие от подруг она была уверена, что участницей древнего ритуала точно не станет. Ни комиссия, ни король не захотели бы видеть в претендентках странную дочь герцога Зорта, которая, мало того, что была старше принца на пять лет, так еще и имела репутацию сумасшедшей. В свое время бабка Дэйры – герцогиня София Зорт – прославилась своими странностями на всю страну, а так как болезнь, несомненно, передалась внучке, народ Сангассии вряд ли бы захотел видеть королевой Дэйру, которая могла передать опасную головную болезнь наследнику трона.

Все это саму девушку очень радовало. В детстве она объездила герцогства Сангассии, побывала, в том числе, и в столице, и искренне считала, что красивее, чем Эйдерледж, земли нет. Дипломатия, политика, придворные интриги, а тем более, брак с принцем даже во имя короны, ее не привлекали. Эруанд, конечно, был завидным женихом, красавцем и сердцеедом, но к нему прилагалась Сангассия с девятью вечно конфликтующими между собой герцогствами, напряженная внешнеполитическая обстановка в виде растущей империи Агоды на востоке и агрессивного чагарского ханства на юге, грызня жрецов с новой религией Амирона и вечные бунты недовольных донзаров. Бывшая королева Сангассии, мать Эруанда, умершая при родах, активно участвовала в жизни страны, не пропускала ни одной церемонии или ритуала, ездила с дипломатическими миссиями в Агоду и другие страны Восточного Альянса, возглавляла Народный Суд Королевы, успевала читать лекции по литературе в Королевском Университете Майбрака и выполняла еще тысячу других обязанностей человека с короной на голове.

Дэйра себе такой судьбы не хотела. Красиво говорить она не умела, с людьми общаться не любила, глубокими познаниями не обладала, желания быть первой во всем не имела, в собственной внешности сомневалась, а в голове и живущих в ней мыслях – и подавно. Поэтому девушка предпочитала грезить о каких-нибудь более «земных» женихах, чем принц Эруанд. Здесь, конечно, Дэйра лукавила, потому что «земные», которых родители периодически находили, ее тоже не устраивали. За подобную избирательность дочь герцога Зорта невзлюбили если не во всех, то во многих вабарских домах, и с каждым годом «земных» женихов, желающих породниться с древней фамилией Зортов, становилось все меньше. В глубине души Дэйра переживала, что любовь, о которой было так много написано в книжках и которая уже вошла в жизнь подруг, лично ее обходит стороной, но виду не показывала, чувствуя себя уютно в образе капризной и весьма избирательной, пусть и стареющей, невесты.

Дочь герцога Зорта с нетерпением ждала тридцати лет, когда, согласно законам Сангассии, незамужняя девица из вабаров имела право покинуть родительский дом и начать самостоятельную жизнь. Дэйра мечтала отправиться в Медицинскую Академию Хальмона и стать лекаркой, как Маисия. Отец знал о планах дочери и был готов отправить ее в Хальмон в любое время, но против скорого отъезда Дэйры возражала мать-герцогиня. Ингара каждый раз тяжело переживала вынужденные отъезды Зорта на границу с чагарами, и настаивала, чтобы хотя бы дочь ее не покидала. Дэйра не знала, зачем она нужна была матери во время отцовских поездок, так как с хозяйством замка неплохо управлялся Гарон Шонди, а материнская любовь всегда оставалась на прежнем, довольно незаметном уровне. Когда в замке отсутствовал Зорт, герцогиня вела затворнический образ жизни, и детей к себе не подпускала, довольствуясь вечерними совместными трапезами. Однако Дэйру нынешнее положение вещей устраивало, и в Хальмон она не спешила. Впереди была вся жизнь, а жить она собиралась долго – как и бабка София.

– Какой-то семейный у него подарок, – сказала Сидия, вернув Дэйру в комнату, к сплетням о принце Эруанде. – Сервиз можно жене подарить, но вряд ли приятельнице. Представляю, во сколько короне обошлась работа Груза. Кстати, дорогая Джерика ты ошиблась. Красных бриллиантов не существует.

– Ах, милая, – наиграно воскликнула дочь эйсильского барона. – У нас, в Эйдерледже, одна бирюза да янтарь. Понятно, что ты ничего не слышала о красных бриллиантах. Это большая редкость даже для самого Майбрака. Бриллиант в диадеме Модэт называется «Красный Хорасон», он привезен из Сикелии, это колония…

– Не учи меня географии, о камнях я побольше твоего знаю, – фыркнула Сидия и перевела тему. – И что они означают тоже. Впрочем, думаю, не мне одной известно, зачем ты в бирюзовом колье на прошлый бал в Лаверье явилась. Прикрыла камушки шалью, наивно полагая, что никто не увидит. А сама ее перед каждым мужиком распахивала. Все хотела спросить, помогло?

По комнате пробежали смешки, и даже Марго с трудом сдержала улыбку. Ей-то уж точно нельзя было смеяться над баронессой, однако вабарки надевали бирюзу в исключительных случаях – когда зов плоти брал вверх над разумом. От Майбрака до Эйдерледжа знатные дамы находили любовников, одевая бирюзу и тем самым показывая, что не против флирта и быстрых отношений. Разумеется, подобные украшения полагалось тщательно скрывать, чтобы не нарваться на порку от мужа или родителя.

– Дура, нашла, что вспомнить, – вмешалась в разговор Дэйра, которая уже с большим трудом терпела руки Марго, затягивающие шнуровки и поправляющие банты. – Все вам про блуд, да позажаристее. Хоть бы одна вспомнила, что нашей бирюзой трон самого короля украшен. И вообще, бирюза – это не камень плоти, это камень любви. В бирюзу превращаются кости людей, умерших от неразделенных чувств. Ганзура, богиня женщин, для которой донзарки до сих пор оставляют хлеб в лесах, создает эти бесценные самоцветы и наделяет их волшебной силой. Поэтому украшения из бирюзы приносят удачи в любви.

– Так, я о том же, – осторожно заметила Сидия, но от ядовитой реплики насчет суеверий подруги не удержалась. – Уж кому, а тебе, Дэйра, бирюзовые украшения крайне необходимы. Странно, что ты их не носишь.

– Я не донзарка какая-то, чтобы в народные приметы верить, – огрызнулась Дэйра, чувствуя, что вступила на слабую почву. Ее «холостяцкое» положение было не менее популярной темой сплетен, чем церемония «Утреннего Цветка». Однако сегодня маркиза была не способна к юмору – о себе тем более.

Спасла положение Ирэн, которая не любила долго молчать.

– Кстати, про донзарок, – прогудела она. – Слышала, что принц подарил Модэт не только посуду с диадемой, но еще и десять донзарок из разных герцогств страны. Эта часть подарка замалчивается, но мне одна хорошая знакомая из Майбрака написала. Весь двор подробности смакует. Говорят, девицы очень красивые, не моложе пятнадцати.

– Зачем принцессе донзарки? – не поняла Элис. – Разве у нее в Дэспионе своих донзаров нет?

– Как? Ты не знаешь? – Сидия переглянулась с Джерикой и прикрыла лицо веером, как полагалось делать вабарке, когда ее смущали. – Потаскушка любит женские тела и держит целый гарем у себя дома. В Майбраке она заскучала, и принц решил развеселить любовницу, ой, простите, приятельницу оригинальным подарком. По слухам, Эрик собирал девиц по всей Сангассии, даже у нас хотел взять парочку, но из Эйдерледжа донзарок везти слишком долго. Впрочем, зря. Наши девицы дали бы фору любой сучке из восточной Сангассии.

– Какой ужас! – воскликнула простодушная Элис и скосила глаза на Дэйру. Она всегда повторяла поведение подруги, когда не знала, как поступить.

Дэйру вдруг бросило в озноб. Она дернулась, и Марго уколола ее в бок иглой, которой пришивала очередной бант. В последний момент горничная решила, что бантов на платье слишком мало, а так как молодой маркизе было на платье плевать, Марго взяла инициативу в свои руки. За укол она получила веером по голове, впрочем, если бы Дэйра не ушла в свои мысли, шлепком веера горничная бы не отделалась.

Если это правда насчет гарема из донзарок, то Дэйра в Модэт была разочарована. Первой казнью, которую она увидела в жизни, стала смерть барона Ингульского, дяди Джерики, которому отрубили голову десять лет назад. Сначала сластолюбивый барон не давал спуску собственным донзаркам, но, когда его страсть вышла за пределами Ингула, и он начал красть женщин из других земель Эйдерледжа, над ним был учинен герцогский суд, который вскрыл извращенный интерес барона и к мужчинам тоже. За влечение к людям одного пола в Сангассии рубили голову. Будет жаль, если Модэт когда-либо обвинят в подобном.

– У принца кривые ноги, поэтому он и носит длинные камзолы, – когда она очнулась, разговор свернул в другое русло. Щебетала Элис.

– Весь двор сейчас в таких камзолах ходит. Твоему брату, Ирэн, они очень идут. Я видела его в церкви в прошлое воскресенье, – безнадежно влюбленная в молодого виконта Элис залилась густым румянцем.

– Брату Ирэн никакой камзол не поможет, если он продолжит уплетать сладости в прежних объемах, – сердито прервала ее Дэйра. Молчать было нельзя, потому что в голову лезли разные мысли. Например, о том, что на Амрэле Лорне никаких длинных камзолов она не видела. Странно, что она его вспомнила. С чего бы это?

– Кстати, о сладостях, – воскликнула не умеющая долго молчать Сидия. – А вы слышали, что Амрэль Лорн обожает мороженое? И сегодня специально для него будет подан торт из мороженого величиной с главный купол замковой капеллы! Его понесут четырнадцать слуг в сопровождении танцовщиц и музыкантов. И салют пустят! Вот этот будет зрелище.

– Вообще-то это праздник в мою честь, а я мороженое не люблю, – оборвала ее Дэйра, – не думаю, что отец захочет расстроить меня таким обилием этой замороженной мерзости. К тому же, я смотрела расходы на пир – никакого мороженого там не было. Хватит ерунду болтать. И вообще, кому нужен этот Амрэль Лорн, убирался бы он скорее обратно в свой Майбрак.

– Тише! – подруги зашипели на нее едва ли не одновременно.

– Дэйра, дорогая, – нарочито слабым голосом пропищала Сидия, – если тебе твоя голова не мила, подумай о наших. Приезд светлого князя в эту дыру – настоящий подарок на новый год. Я лично никого из Лорнов еще не видела, Амрэль же, говорят, очень хорош собой. А так как я заканчивать свою жизнь в Эйдерледже не собираюсь, то надеюсь, и он оценит мою природную красоту и… другие таланты и увезет с собой в Майбрак.

– Интересно, в каком качестве? – ехидно спросила Джерика. – Подстилок у него по всей Сангассии хватает.

– А будет еще и из Эйдерледжа, – нисколько не смущаясь ответила Сидия.

– Говорят, он приехал выбирать жену для принца Эруанда, – мечтательно протянула Элис. – Ведь из Эйдерледжа еще никого не пригласили.

– Вряд ли сам светлый князь занимается подобным, – хмыкнула Ирэн. – А вот в его свите вполне может оказаться такой человек. Поэтому, девчонки, улыбаемся всем! Вдруг с нами здесь сидит будущая королева?

– Ну все, хватит, – не выдержала Дэйра и, оттолкнув Марго, подошла к зеркалу. Ей решительно не нравилось, как она выглядела. И ее сильно раздражало, что пир по поводу ее дня рождения превращали в какие-то смотрины. Что касалось приезда Амрэля, то она нисколько не сомневалась в его причине. Чагары, и еще раз чагары интересовали светлого князя, а вовсе не выбор очередной невесты для церемонии «Утреннего Цветка».

Дернув с головы обруч с лентами и жемчужными нитями, скреплявший сложную прическу, Дэйра распустила волосы и, свободно разбросав их по плечам, сунула украшение обомлевшей Марго.

– Так пойду, – заявила она. – Вернусь рано, позаботься, чтобы к десяти была готова горячая ванна. А вы, девчонки, лучше держите рты закрытыми, честное слово, так будет больше шансов и к Амрэлю в постель угодить, и на глаза комиссии попасть.

Сказала, и почувствовала, что зря. Подруги обиделись, а на душе стало гадко. Все-таки плохо, когда эмоции попадали на язык, лучше бы сама помалкивала.

Баронессы молча поднялись и церемонно поклонились Дэйре. Раз дело дошло до официальных жестов, значит, точно обиделись. Да и Марго стояла с красными глазами, растерянно перебирая в руках обруч. Женщина потратила на прическу Дэйры два часа, а та уничтожила ее за секунду. Поппи тоже прятала глаза, что было плохим знаком – кормилица никогда не осуждала воспитанницу, но отношение иногда показывала. Нехорошо, Дэйра, говорило сморщенное, как печеное яблоко, лицо донзарки. Сегодня ты разозлилась не на тех людей.

Дэйра вздохнула, пытаясь придумать, чтобы предпринять, но тут в дверь бешено заколотили. Не успела Марго опомниться и впустить посетителя, как створки распахнулись, и на порог комнаты влетела Маисия.

Лекарка была уже немолода, но о ее солидном возрасте говорили разве что две седые косы, свисающие до пояса. Сколько Дэйра помнила травницу, та всегда была маленькой, бодрой и вездесущей. Вот и сейчас Маисия влетела в покои маркизы, словно волчок, запущенный ребенком. Вбежала – и сразу заполнила собою всю комнату. Дэйру окунуло с головой в пьянящую смесь трав, смол, масел и настоек, которыми пропиталась не только одежда, но и сама Маисия.

Обычно лекарку сопровождала целая свита помощников и учеников, но сейчас женщина была одна. Ее горящие глаза и сбившееся дыхание говорили об одном – что-то случилось. На миг Дэйра подумала о Нильсе, который, возможно, умер, но потом вспомнила, что о смерти больных Маисия никогда не сообщала лично.

– Маркиза! – лекарка едва выполнила положенный Дэйре по рангу поклон. – Мне нужно срочно вам сообщить. Наедине!

На лицах подруг читалось неприкрытое любопытство, мгновенно вытеснившее обиду, но Дэйра бросила на Ирэн взгляд – мол, на пиру все расскажу, и баронессы выплыли из комнаты. За ними отправились и служанки – кроме Поппи. Кормилица пользовалась негласной привилегией слышать все, что слышит Дэйра.

– Госпожа, вам надо вмешаться! – выпалила Маисия, едва дождавшись ухода слуг и подружек. – Люди светлого князя ворвались в мой подвал, все вверх дном перевернули!

– Успокойся, – попыталась успокоиться сама Дэйра, – папа знает?

– У них разрешительная бумага от герцога с его подписью, – Маисия постепенно пришла в себя и стала говорить понятнее. – Перерыли все, даже в архивные сундуки, где я храню записи по больным, заглянули.

– Что им нужно? – в искреннем возмущении спросила Дэйра.

– Сама удивилась, – всхлипнула Маисия. – Думала, их записи по эпидемии проказы интересуют, дело ведь государственное, вспышку болезни тогда так и не признали, и хранить такие документы было запрещено, но нет, посмотрели и обратно в сундук сложили. И редкие травы тоже брать не стали. Маркиза, я бы не смела вас беспокоить, пошла бы Зорту жаловаться, он явно не знал, в чем дело, когда ту бумагу подписывал. Но это касается вас! Мерзавцы забрали мой дневник, где я ваши недуги записывала.

– Что ты про меня записывала? – нахмурилась Дэйра.

– Недомогания, простуды, ну там разное, – уклончиво ответила Маисия. – Я, как врач, его вела, с вашего рождения. Записи эти нужны были, чтобы понять, как болезни ведут себя со временем, многие-то у вас сохранились, простите, что лишнее болтаю. У меня и по Томасу такой дневник есть, и по герцогине с герцогом, но они только ваш взяли. Кстати, господин Зорт знает об этих записях, я ему показывала, он мне разрешил, велел только хранить тщательно и никому не показывать. Так вот, эти скоты, другого слова нет, как только ваш дневник нашли, сразу рыться перестали. Только его взяли, больше ничего.

– Ты уверена, что это были люди Амрэля Лорна? – негодованию Дэйры не было предела.

– Так он сам явился, – всхлипнула Маисия. – Я видела, как светлый князь в замок въезжал, поэтому сразу узнала. Когда он в подвал вошел, вообще от страха обомлела. А он дневник взял, полистал, покивал, довольный такой, будто карту сокровищ нашел, а затем надо мной навис и сказал, что если я герцогу или кому еще пожалуюсь, то меня на костре сожгут, как ведьму, мол, доказательств в подвале достаточно, и никакое заступничество мне поможет. Ну, я дождалась, когда они ушли, и сразу к вам. Каюсь, маркиза, что о том дневнике ничего раньше не говорила, но чует мое сердце, недоброе что-то светлый князь задумал. Прошу, не сердитесь!

– Ты все правильно сделала, – Дэйра заставила себя улыбнуться, пряча трясущиеся пальцы в складках платья. – Молодец, что рассказала. Я пришлю кого-нибудь, чтобы тебе помогли навести порядок. Отцу говорить не будем. Я думаю, это какая-то ошибка. Скорее всего, светлый князь скоро поймет, что перепутал записи и вернет дневник.

Выпроводив немного успокоившуюся лекарку, Дэйра закрыла дверь и, прислонившись к ней спиной, прикрыла глаза. Как бы ей хотелось верить, что, действительно, произошла ошибка. Но она была умной девушкой и понимала, что Амрэль – не тот человек, который допускает оплошности. Страх твердыми пальцами сжал горло. Плохи были ее дела. Если Лорны начинали кем-то интересоваться до такой степени, что крали медицинские записи, значит, тому человеку грозили не просто крупные, но гигантские неприятности. Ох, не нужно было перечить Амрэлю на охоте, да и Нильса спасать тоже не стоило. От собственного малодушия тошнило, но страх перед Лорнами был сильнее. А может, кто донес, что она нелестно о брате короля отзывалась?

Ее тронули за плечо. Поппи протянула стакан воды и заставила выпить до дна. Вода была такой холодной, что заломило зубы – то, что нужно. Дэйра, по крайней мере, начала слушать. А Поппи, кажется, говорила давно.

– Знаю, о чем думаешь, детка, – сказала кормилица, поправляя у нее на голове запутавшиеся пряди. – Но не согласна. Если обыск у Маисии устроили, да еще и разрешительную бумагу у герцога взяли, значит, специально за этим в замок приехали. То, что ты спасла того парнишку из реки, никак бы не повлияло на их задумку. Им что-то от тебя понадобилось, и мне это совсем не нравится. Знаешь, что нужно сделать?

Дэйра помотала головой, чувствуя, что страх отступает. Поппи умела возвращать уверенность.

– Ты должна выкрасть те бумаги у Амрэля Лорна, – прошептала старая донзарка. – Если они взяли дневник, значит, им нужны доказательства. Не бойся, мы все выясним. Он на нашей земле. Ты меня внимательно слушаешь?

– Да, Поппи, – кивнула Дэйра. – Это хорошая мысль, но…

– Никаких «но». Сегодня пир, все будут гулять допоздна. Праздник, конечно, в твою честь, но ты сама понимаешь, что все внимание будет привлечено к великому князю, он точно до полуночи в свои покои не вернется. Скажи, что у тебя голова болит и уйди пораньше. Лорна разместили в третьей башне, на верхнем этаже. Там, конечно, охрана, но мне ли тебе о секретных лазах рассказывать. Вы с братом еще в детстве все тайные ходы изучили. Есть один, который прямо в спальную той башни ведет. Охрана будет снаружи, тебе никто не помешает. Наверняка, он дневник где-то там, среди личных вещей, спрятал. Я бы тебе помогла, но лестницы третьей башни мне не одолеть, а больше никому лучше не рассказывать, поэтому придётся самой. Справишься?

– Справлюсь, – решительно выдохнула Дэйра. – Надо устроить этому засранцу сюрприз. Будем играть по нашим правилам.

Однако направляясь в трапезную, откуда уже раздавались звуки пира, она уже не была уверена, что обратная кража дневника Маисии сколько-нибудь ей поможет.




Глава 4. Пир


Пиршественный зал был так обильно украшен лентами, тканями и гобеленами, словно их собрали со всего герцогства. Может, так оно и было. По закону, все подчиненные земли платили «праздничную» подать – на свадьбы, дни рождения и другие торжества герцога.

Роспись на потолочных балках обновили, рога животных, щиты, копья и старинные мечи, украшавшие мрачные колонны, протерли от пыли. Пестрые ковры не только придали тусклым каменным стенам красивый вид, но и закрыли щели, немного утеплив огромную трапезную, по которой любил гулять ветер. Огромный камин гудел и плевался искрами, однако его жаром могли наслаждаться лишь те гости, которые сидели в изголовье громадного стола, занимающего большую часть помещения. Чтобы ранние холода не застудили остальных участников пиршества, по зале расставили жаровни с горящими угольями, однако Дэйра все равно мерзла и была благодарна, когда Марго укутала ей колени под столом меховой накидкой.

Дэйра опоздала, но к ее счастью, родители были слишком заняты великим князем, чтобы обращать внимание на виновницу торжества. Поппи была права, ранний уход Дэйры никто не заметит. От пестроты костюмов рябило в глазах. Мода Майбрака диктовала многоцветие, поэтому шелка, меха, галуны, пояса и туфли собравшихся мельтешили разнообразием цветов и красок. Из причесок были популярны косы и сложные нагромождения из локонов, перевитые цветными лентами, поэтому распущенные волосы Дэйры вызвали косые взгляды, которые, тем не менее, доставили ей удовольствие. Несколько дам покрасили волосы в розовый цвет, поддавшись столичным веяниям, но в провинциальном Эйдерледже новшество еще не прижилось, и на модниц бросали осуждающие взгляды.

Когда Дэйра явилась, пир уже был в разгаре. Белую скатерть, которую стелили на стол по праздникам, успели заляпать вином и жиром, а плоские хлеба, которые, по традициям Эйдерледжа, использовали вместо тарелок, наполовину съели. В трапезную принесли жареную оленину под горячим перцовым соусом, кабана, зажаренного целиком на вертеле, лебедей и павлинов, тушеных с пряными травами, рябчиков, фаршированных ливером, и пироги со всевозможной мясной, грибной и овощной начинкой. В октябре церковь Амирона запрещала есть рыбу, поэтому рыбные блюда не подавались, хотя в повседневных трапезах семья герцога посты не соблюдала. Уже поспели красные зимние яблоки, алевшие аппетитной горкой едва ли не перед каждым гостем. Особым угощением стали сикелийские финики, заказанные специально для праздника у Согдарии вместе с перцем, мускатным орехом, гвоздикой и имбирем. После мясных блюд полагалось употреблять специи, чтобы вновь возбудить аппетит. Пряностями также обильно сдабривали вина для поддержания жажды. Вино у герцога всегда было хорошее, и к нему прикладывались особенно с большим удовольствием.

То, что начало вино, продолжили жонглеры, певцы и музыканты, окружившие пиршественный стол. Тем, кто сидел по бокам стола, приходилось вертеть головами, но оно того стоило – подобные развлечения в герцогстве были редкостью. Особый восторг гостей вызвал медвежонок, которого водил на цепи по залу громадный циркач, напоминающий ожившую скалу. Медведю бросали кости и огрызки яблок, зверь кружился на задних лапах, дамы визжали от страха и восторга, певцы надрывали глотки, музыканты рвали струны, танцовщики не щадили ног. В преддверии долгой и тяжелой зимы люди всегда веселились, словно последний раз в жизни.

Дети герцога сидели рядом с детьми баронов и виконтов Эйдерледжа чуть поодаль от хозяина замка и свиты великого князя, которой, разумеется, отвели самые почетные места. Затем располагались правящие лица герцогства с супругами, которые обычно сидели рядом с Зортом, но сегодня все понимающе терпели. Из-за пышных одежд баронов и их жен Дэйре не было видно самого Лорна, чему она была рада. Светлый князь явился на праздник с тремя офицерами, секретарем и другом – графом Георгом Эстрелом из Нербуда. Женская половина Эйдерледжа, присутствующая на пире, почему-то была уверена, что именно молодой и красивый Эстрел был тем самым тайным членом королевской комиссии, выбирающей невест для принца, соответственно, уделяла ему повышенное внимание. Дамы также высоко оценили тот факт, что Амрэль Лорн явился без спутниц, следовательно, шансы местных женщин составить компанию брату короля сегодня ночью или в обратной поездке в Майбрак были значительными.

Чтобы не лишиться уверенности в задуманном, Дэйра решила в сторону светлого князя не глядеть. За тот час, что она планировала провести за столом, ее вполне развлечет и Томас, вырядившийся в шелка и бархат. Шапочка цвета спелой сливы прекрасно подходила к его золотистым кудрям, которые брат не поленился причесать и уложить. Шея Томаса утопала в белоснежных кружевах, выглядывающих пышным ореолом из-под темно-фиолетового камзола, расшитым жемчугом. Длинные пальцы в белых перчатках изящно обхватывали хрустальную ножку бокала, а томный взгляд прохаживался вдоль подруг Дэйры, не останавливаясь ни на одной и в то же время цепляя каждую. Даже Ирэн, влюбленная в своего Феликса, начинала судорожно поправлять локоны и теребить рукава, когда взгляд Томаса Зорта задумчиво останавливался на уровне ее шеи.

Дэйра не вмешивалась, потому что ей было интересно. Еще накануне они с братом поспорили, что этой ночью он будет ночевать не один, а с одной из «приближенных» к Дэйре молодых баронесс. Когда с горизонта исчезал мифический образ принца Эруанда, всплывал принц «местный» – наследник Томас. Бабник, как называла его сестра, и ценитель женской красоты, как называл себя он сам. Сегодня ставки были сделаны на Сидию Гулавер из Эйсиля, но задачу Томасу усложнял светлый князь со свитой, а также пилигрим из Согдарии, которые сильно отвлекали юную баронессу.

Пилигрима привезла бабушка Джерики, баронесса Ингульская, недавно вернувшаяся из длительного путешествия по Агоде и лежащей за ней Согдарии. Странник оказался весьма симпатичным молодым человеком великаньего телосложения, с шикарными бровями и густыми ресницами, из-под которых он изредка бросал косые взгляды на вабаров. Пилигрим был занят тем, что поглощал уже пятое блюдо и, судя по наблюдениям Дэйры, вовсе не спешил заканчивать трапезу. По традициям застольев Эйдерледжа гостя следовало кормить до тех пор, пока он не опустит кубок, а уже потом требовать с него истории. Пилигрим, похоже, обычаи знал, потому что держался за кубок крепко, словно за меч во вражеском стане. Может, дикие вабары ему таковыми и казались, однако Дэйра слышала, что и драганы, к которым принадлежал странник, не отличались хорошими манерами на пирах.

В любом случае она собиралась покинуть трапезную раньше, чем пилигрим начнет свои истории.

– Вся пища на пиру освящена именем Амирона и несет в себе частицу его благодати, – голос капеллана раздался так неожиданно, что Дэйра едва не опрокинула бокал на платье. Теперь понятно, кому предназначалось пустующее кресло справа от нее. Наверняка, матушкины происки – за стол с довольным видом усаживался домашний церковник их семьи Карлус Рейнгольд. Поистине, изысканная месть родительницы, недовольной поведением дочери.

– Особенно полезен сегодня хлеб, он благословлен во время вечерней службы и имеет много целебных свойств. Прошу прощения за опоздание.

– Да, магистрате Карлус, – вежливо кивнула Дэйра, про себя решив, что к хлебу она точно не прикоснется. Редкая трапеза проходила без наставлений капеллана, и сегодняшний пир не должен был стать исключением.

Добившись внимания Томаса и сидящей напротив баронессы Сидии, церковник даже привстал, чтобы его было лучше слышно:

– Помните, что идет пост, не чревоугодничайте! Когда змея старится, она влезает в узкую расселину в скале и постится сорок дней, затаившись. Потом линяет и снова становится молодой. Все тучные животные не могут бегать так быстро, как легкий и малопищный олень. Подобно им и чревоугодник не может быть так деятелен и благопоспешен, как тот, кто воздерживается.

Пользуясь тем, что церковник находился сбоку от нее и смотрел на сидящих напротив подруг, Дэйра скорчила гримасу, передразнивая пожилого капеллана. Стараясь не рассмеяться, Сидия покраснела и надула щеки, отчего ее лицо приобрело особенно забавное выражение. Атмосфера праздника брала свое. Дэйре вдруг захотелось забыть тревожные новости и события последних дней и хотя бы немного развеселиться. Все-таки отмечали ее день рождения, а не приезд великого князя, который открыл танцы, пригласив первую даму герцогства – Ингару Кульджитскую. Лицо матери Дэйра не видела, постоянно утыкаясь взглядом в затянутую в синий камзол спину Амрэля, а вот отец выглядел встревоженным, и явно не танец Лорна с его женой был тому причиной. Фредерик Зорт то и дело подзывал к себе взмокшего Гарона Шонди, отдавая ему указания, а иногда подписанные бумаги. Герцог работал даже на праздниках. Дэйра не удержалась, и когда Гарон с важным видом проходил мимо ее стола, показала ему язык. Не стоило, конечно, но вид его вытянувшегося лица принес ей удовольствие. Посмаковав вино, которое ей усердно подливал сенешаль, Дэйра решила, что оно в самый раз. Голова становилась легкой, мысли на тему «что делать» и «почему так получилось» уходили, сменяясь игривым настроением. Дэйре захотелось танцевать.

– Бог вложил человеку любое желание духовных и плотских поступков. Сну свое время и мера, желанию пищи и время, и мера, и питью свой срок и умеренность, потребность в женщине время и мера, – Карлус Рейнгольд сделал паузу и многозначительно посмотрел на Томаса, который изо всех сил старался сохранять серьезность. – Но, если эти желания исполнять без меры и времени – грех будет в душе, а в теле недуг. Недуг в наших телах рождается из желчи, которая сворачивается от чрезмерный еды и питья, и лежания, и женской ласки. Вообще, желчи в человеке три: желтая, зеленая и черная.

– Спасибо, магистрате, – прервала капеллана Дэйра, – пожалуйста, не забудьте нам рассказать о желчи на утренней проповеди. Прошу отведайте этой заячьей печенки в луковом соусе, мы с матерью включили ее в меню специально для вас. Боюсь, если подождать, она остынет, а вкуса у холодной еды нет.

Улыбнувшись в ответ на благодарные взгляды подруг, Дэйра щедро подложила охотно замолчавшему капеллану порцию горячо любимой им печенки. Желание еды преследовало магистрате Карлуса постоянно, служа его личным демоном, превратившим когда-то симпатичного человека в обрюзгшего толстяка. Капеллан считал, что его тучность передалась по наследству, и смертельно обижался, когда его обвиняли в чревоугодии. Впрочем, таких смельчаков в замке было мало – разве что приходящие служанки из деревень. Карлус Рейнгольд был натурой мстительной, а проблем с церковью Амирона никто не хотел.

Циркачи и артисты потеснились, уступив место в зале танцующим парам. Приглашенные музыканты из Кульджита играли так задорно и весело, что Дэйра, не удержавшись, принялась притопывать, кивать и прихлопывать в ладони. Вино играло на ее щеках горячим румянцем, разгладило морщины на лбу и поселило на губах неувядающую улыбку. Поймав свое отражение на стенке бокала, Дэйра осталась собой довольна– такие моменты согласия с внутренним «я» были редки, и их стоило ценить. Сейчас ей нравилось в себе все – прическа, вернее ее отсутствие, макияж, состоявший из помады на губах, которая почти «съелась», горящий взгляд и раскрасневшееся от жара лицо. Дэйре, на самом деле, было душно, хотя сидящий рядом церковник надел плащ, а потом выпросил у нее плед, которым Марго укутывала ей ноги. Отчего все вокруг мерзли, молодой маркизе было непонятно. Будь возможность, она бы и тяжелое верхнее платье сняла, а то из-за него у нее вся спина взмокла.

Увлекшись мелодией, девушка и не заметила, как за столом остались только они с капелланом. Карлус поглощал третью порцию печенки, и к дэйриному счастью молчал. Амирон запрещал ему разговаривать во время еды. Между тем, подруг расхватали кавалеры, переместив их в центр зала, где танцевали. Томас тоже исчез. Поискав глазами его пышный кружевной воротник, Дэйра заметила брата, танцующим с Сидией. Похоже, пари она все-таки проиграет.

– Никак не могу согреться, – пожаловалась Ирэн, не совсем изящно плюхаясь рядом с Дэйрой и жадно припадая к вину. – Думала, после танцев будет жарко, но этот Амрэль ведет так медленно, что я едва не заснула.

– Ты танцевала с Лорном? – от изумления Дэйра едва не поперхнулась вином.

– Возвращайся скорее к нам, милая, – прощебетала Ирэн, помахав рукой у нее перед глазами. – Скажу тебе по секрету, что танцует он скверно, а вести даму совсем не умеет. Не даром говорят, что майбракские вабары с танцами не дружат.

– Сюда подошел и пригласил? – переспросила Дэйра, усиленно пытаясь сообразить, где в тот момент была она. Если ей не изменяла память, стола она за весь пир ни разу не покидала.

– Ну да, – фыркнула Ирэн и перешла на шепот. – Ты дар речи, похоже, потеряла, уставилась на эту вазу с цветами и глаз от нее ни разу не подняла, а Карлус едва печенкой не подавился. Не ожидал он, что светлый князь застанет его за грешным делом. Я и сама обомлела, нешуточное ли дело, чтобы после герцогини меня танцевать вели. Как думаешь, если он меня ночью к себе позовет, соглашаться? Феликс, если что, поймет, а ты потом подтвердишь, что светлому князю не отказывают.

Дэйра медленно поднесла к губам бокал, но потом, опомнившись, отставила его от себя подальше. Это же надо так напиться, чтобы Амрэля Лорна не заметить. И что она в этих цветах нашла?

Дэйра только сейчас заметила букет желтых роз в вазоне посреди стола. Как и все другие цветы, эти розы вызывали у нее только отвращение. Даже сквозь густой аромат заячьей печенки в луковом соусе она чувствовала их благоухание и всерьез опасалась головной боли и тошноты – своей обычной реакции на запах цветов.

– А Лорн, случайно, не обиделся, что я с ним не поздоровалась? – осторожно спросила она.

– Да ты поздоровалась, – Ирэн посмотрела на нее озадаченно. – Поднялась, поклонилась, сказала что-то такое вычурное, даже я не повторю, села обратно и, как воды в рот, набрала. Все на эти цветы смотрела. Томас, он еще тогда за столом был, сказал, что ты настолько обожаешь розы, что, когда на них смотришь, больше никому уделить внимание не можешь. Я, конечно, немного опасалась, что Лорн оскорбиться, но он улыбнулся только и увел меня танцевать. Ты что, вина перебрала?

– Кажется, – неуверенно ответила Дэйра, отодвигаясь от роз подальше. Ничего не случилось, успокоила она себя. Подумаешь, провал в памяти. Она просто давно не пила так много. А вот то, что начинала кружиться голова, было, действительно, плохим признаком. Впрочем, если ее сейчас пригласят, она с удовольствием закружится в танце – и пусть весь мир кружится вместе с ней.

К ее столику уверенно направлялся граф Георг Эстрел, и сердце Дэйры бешено забилось. Все-таки она была падка на красавчиков. Да – сегодня ее праздник, пусть этот Лорн танцует с кем хочет, она сейчас утрет ему нос и покажет, как танцуют в Эйдерледже.

– Миледи, прошу разделить со мной этот прекрасный танец, – голос у графа Эстрела был еще лучше, чем его мужественное лицо с пронзительными синими глазами. Дэйра узнала мелодию – играли Сифироль, танец любви и счастья, который она обожала даже больше, чем охоту.

Дэйра открыла рот и поспешно закрыла, когда Георг Эстрел подал руку Ирэн. Рыжеволосая баронесса бросила наигранный взгляд сожаления на недоеденное пирожное и, улыбнувшись во все зубы, позволила графу себя увести. Какое-то время Дэйра бездумно смотрела на бокал с вином, но тут ее внимание отвлек капеллан. Карлус Рейнгольд вдруг поперхнулся и закашлялся так страшно, что Дэйре пришлось подавить внутренний порыв зареветь во весь голос и выместить злость на спине капеллана, от души ее поколотив. Карлус все никак не мог отдышаться, и она позвала слугу, чтобы он отвел церковника к Маисии. Все-таки не зря Поппи говорила, что капеллан умрет от еды.

Вздохнув, Дэйра пододвинула к себе наполовину опустевшее блюдо с заячьей печенкой, решив, что ком в горле надо заесть. Но от одного вида пищи мирно дремавшая до этого тошнота вдруг проснулась и заявила о себе в полную силу. Еще и подругу, головную боль, позвала. А между тем, Сифироль гремел на весь зал, сотрясая потолки, стены и сердца танцующих. Дэйра оглянулась в тайной надежде, что за столом полно гостей, которые предпочитают есть, а не танцевать, но вынуждена была признать поражение. Даже отца вытащили в центр зала, что случалось крайне редко. За столом торчала Дэйра, да еще старая баронесса Ингульская, которая была занята флиртом с молодым сенешалем. Ком в горле стал почти невыносим.

– Миледи, – сквозь грохот Сифироля она не сразу услышала, что ее окликнули.

Позади нее стоял раскрасневшийся Томас и протягивал ей руку.

– Прошу разделить со мной этот танец, – церемонно произнес он и подмигнул. – Не могу смотреть, как моя сестра лопает заячью печенку, когда играют ее любимую музыку.

– Пошел к черту, – огрызнулась Дэйра. – Тебя Сидия ждет.

– Подождет, она уже моя, а значит, пари ты проиграла, – брат усмехнулся и неожиданно обнял ее за плечи. – Это ведь твой праздник! Если все мужчины в этом зале пригласили неуклюжих буренок, а не лучшую даму герцогства, то только потому что они ослепли. Или замерзли – в зале ужасно холодно.

Дэйре было жарко – так жарко, что хотелось сорвать с себя все и выброситься в окно навстречу ночному ветру.

– Не расстраивайся, детка, – сказал Томас, переходя на покровительственный тон, который ему ужасно нравился. – Они просто тебя боятся, ты ведь у нас особенная. Помнишь, летом на празднике урожая то же самое было. А все потому, что ты слишком серьезно на всех смотришь. У тебя взгляд такой… такой… Слов не подберешь. Хотя, если честно, не во взгляде дело. Люди на таких праздниках хотят веселиться, а ты все-таки дочка Зорта, с тобой привычную маску не снимешь, не расслабишься.

– Если честно, – Дэйра фыркнула, – меня бояться не потому что я дочка Зорта, а потому что кто-то распускает слухи, что я в прошлом месяце снова всех котов в замке передушила.

– Клянусь, не я! – горячо воскликнул Томас, – но кое-кого подозреваю. Мы можем наказать негодяя, если тебя это беспокоит.

– Оставь, – махнула рукой вконец отрезвевшая Дэйра. – Тебе Сидия машет, иди к ней. Спасибо, что подбодрил. Мне уже лучше.

Брат еще какое-то время разрывался между желанием остаться с сестрой и желанием выиграть пари, но, в конце концов, сдался.

Дэйра, действительно, отрезвела. Так было всегда. Она танцевала с Томасом, с отцом, иногда с кавалерами, которых присылал отец или брат. Те были вежливыми, учтивыми и испуганными. Ее боялись – боялись загадочной головной болезни, якобы передавшейся от бабушки, боялись шрамов, которых было не скрыть ни одной прической, боялись, что она проклянет их за плохой танец или недостаточное внимание. Трусы.

Романтичный Сифироль уступил место веселому и беззаботному вальсу снежных фей, без которого не обходился ни один пир Сангассии. Совсем близко от ее стола пронесся синий камзол Амрэля Лорна и зеленая юбка Джерики. А светлый князь времени не терял, наверное, решил перетанцевать со всеми девицами Эйдерледжа. Вернее, со всеми нормальными девицами. У Джерики Ингульской было такое лицо, словно она танцевала не с братом короля, а с самим королем. Интересно, хотела бы Дэйра оказаться на ее месте? Если отбросить в сторону личную неприязнь к светлому князю, вызванную кражей ее добычи и дневника Маисии, а также глупой казнью влюбленного мальчишки, то, пожалуй, да – она бы с ним потанцевала. Что бы там ни говорила Ирэн, но двигался Амрэль великолепно, недаром вабары из Майбрака слыли лучшими танцорами Сангассии. Бедняжке Джерике приходилось прилагать массу усилий, чтобы успевать за партнером. Дэйра скосила взгляд на сидящих вместе с ней престарелых дам и поняла, что не одна она глазеет на светлого князя. На охоте Амрэль Лорн показался ей холодной бескровной тварью, но сейчас, глядя на его обворожительную улыбку – пусть и неискреннюю, так как он улыбался, не переставая, на прекрасную выправку и уверенные движения, она готова была признать, что он хорош. Она подумала было, что у Джерики все шансы отправиться с Лорном в его покои, но тут князь раскланялся и перехватил у Томаса Сидию Гулавер. Томасу Зорту пришлось запивать обиду сидром, а светлый князь пустился по новому кругу вальса, даже не сбившись с дыхания.

Дэйра вдруг осознала, что держит в руках пустой бокал с вином – она и не заметила, как снова начала пить. Пьяные мысли, особенно про брата короля, нужно было немедленно изгнать из головы. К тому же ей стало настолько жарко, что она готова была опрокинуть на себя кувшин морса, который одиноко возвышался рядом с букетом роз. Морс никого не интересовал по той причине, что его недавно принесли из погреба, и он был такой холодный, что один взгляд на запотевший кувшин бросал гостей в озноб. Зато Дэйре он подходил идеально. Схватив сосуд, она прижала его ледяной бок к своему и, держась ближе к стенкам – впрочем, это было лишнее, так как все смотрели на Лорна, а не на пьяную дочь Зорта, – покралась к балконной двери, откуда веяло желанной прохладой.

Снаружи никого не было. Гости держались от сквозняков подальше, а дверь на балкон обходили далеко стороной. Какой-то расторопный слуга попытался было вынести за Дэйрой жаровню, но она отослала его с раскаленной треногой прочь – не хватало еще, чтоб человеческий огонь портил звездный небосклон.

Ночь встретила ее бодрящим осенним воздухом, ясными огнями звезд и отдаленным пересвистом птиц в Вырьем Лесу. Странные то были птицы. Как-то Дэйра спросила Стэрна, кто может так печально и красиво петь, на что охотник ответил, что ничего не слышал, а на все дальнейшие расспросы только злился. И Поппи их не слышала, и брат, специально разбуженный ею ночью – тоже. Но птицы были. Они то кричали, то плакали, то заливались соловьиным звоном, то начинали тянуть протяжные, долгие звуки, от которых неприятно щекотало в животе, и на душе становилось тоскливо. То были нечеловеческие голоса, совсем не похожие на те, что иногда слышались ей повсюду, поэтому Дэйра решила, что в Вырьем Лесу живут диковинные ночные птицы, и по какой-то причине только она их слышит. В отличие от других птиц, которых держали для увеселения в замке – попугаев, канареек, соловьев, пение этих пернатых доставляло ей истинное удовольствие.

Сегодня концерт из Вырьего Леса особенно щемил сердце, и пьяная Дэйра растрогалась до слез. Ей все было душно, и она отстегнула воротник, скрывающий декольте. Кружева полетели с балкона – там им и место. Все-таки несправедливые законы были в Сангассии. Вышедшая замуж пятнадцатилетняя вабарка могла сколько угодно оголять грудь, а вот ей, двадцатишестилетней девице без мужа подобные фокусы были запрещены.

А, к дьяволу всех, она в любом случае возвращаться к пирующим не собирается, кто ее здесь, на балконе, увидит. Подождет немного и отправится за своим дневником к Лорну в покои. Отхлебнув морса прямо из кувшина, Дэйра перегнулась через перила, разглядывая чернеющие ветви акации. Дерево уже приготовилось к зиме, сбросив листву и покрывшись толстой корой, которая должна была помочь пережить январские холода. Шансы были, но небольшие – каждую зиму сад вымерзал, и садовникам приходилось закупать новые деревья из южных краев с менее суровым климатом. Вот бы так и с людьми было. После зимы пустели не только сады, но и деревни, и города. С каждым годом зимы становились все тяжелее, не делая различий между знатью и простолюдинами.

Ее оголенных плеч коснулись горячие пальцы, и Дэйра вскрикнула, задев кувшин с морсом, который беззвучно полетел в заросли акации, где и канул – также безмолвно.

– Не стоит маркизе рисковать здоровьем на таком холоде, – произнес граф Георг Эстрел, накидывая на нее меховой плащ. – Какая вы хитрая! Думали, никто вас здесь не найдет?

– Я не пряталась, – сказала Дэйра первое, что пришло в голову, и остро жалея, что на балконе больше никого не было. Плохо, что она не услышала его шаги. Георг был сильно навеселе, а тяжелый запах кульджитской водки предупреждал и настораживал. Синие глаза вабара глядели смело – такой взгляд не обещал ничего хорошего.

– Спасибо, – вежливо произнесла она, обливаясь потом под тяжелым плащом. – Вы правы, милорд, давайте вернемся в трапезную.

– Лукавите, – улыбнулся Георг. – У вас даже губы не посинели, я за вами наблюдал. Вы здесь уже полчаса стоите. Что вы там увидели? – он перегнулся вниз, разглядывая темнеющие кусты. – Вы так внимательно туда смотрели, что я решил, будто вы обронили колечко. Или сережку.

Его пальцы скользнули по ее щеке и погладили мочку уха, где никаких проколов не было. Рука графа слегка дрожала, а лицо было напряжено так, словно он делал над собой большое усилие.

– Я не ношу серьги, но за заботу спасибо, – ответила Дэйра, отодвигаясь от нежелательного собеседника. – Вам не нравятся танцы? А мне показалось, вы веселились.

– Оставим любезности, они не подходят ни вам, ни этому месту, ни этой ночи, – Георг все-таки припер ее к перилам. – Вам говорили, что вы красивы? И даже шрамы вас не портят, наоборот, придают очарование, наполняют загадкой, которую хочется разгадать… немедленно.

Дэйра лихорадочно соображала, что делать, но пьяная голова думать не желала. Граф явно с ней флиртовал, что было неожиданно и непонятно. С другой стороны, самой Дэйре еще недавно как раз именно подобной забавы и хотелось. И да – Георг был чертовски хорош собой. С третьей стороны, пьяный друг Амрэля Лорна был совсем не подходящей кандидатурой для флирта. Она знала достаточно примеров, когда подобные увеселения заканчивались для провинциальных дам весьма печально. Свое место в мире она знала. С вабарами из Майбрака вообще лучше было не связываться. Закричать? Слугу позвать? Сказать, что ей плохо?

– А я ведь пришел поздравить вас с днем рождения, – граф Эстрел изящным движением достал из кармана бархатную коробочку. – Говорят, вы без ума от цветов. Если это правда, мой подарок вы оцените.

Дэйра мысленно закатила глаза, прибавляя к тысяче своих украшений тысяча первое. Ну, и что ей с этим вабаром потом делать? Ни танцевать, ни флиртовать давно не хотелось, но судьба выполняла желания с опозданием, поэтому пришлось подстраиваться и изобретать на ходу.

– Не стоило, – вымученно улыбнулась она, но глядя на Эстрела, поняла, что вежливыми фразами не обойтись – придётся открывать коробку.

Алый цветок с Синей Горы глянул на нее хищно и затравленно – еще бы, ведь его бесстыжая голова алела внутри стеклянного шара, являя собой шедевр стеклодувного искусства. Мастер поместил цветок в стеклянную оболочку, оставив снаружи стебель и тонкие лепестки. Дэйру пробрало. Жар отступил, сменившись морозным холодом. Она прижала руки к груди, стараясь унять бьющееся сердце. Затянула покрепче тесемки плаща – ночь-то и, правда, ледяная.

Первым желанием было выбросить цветок вслед за кувшином с морсом – в темноту, подальше от себя, но Дэйра уже понимала, что никогда не сможет этого сделать. Вцепившись в стебель цветка, она поднесла его к лицу, жадно втягивая аромат, который не мог пробиться сквозь стеклянный плен, но который поселился в ее голове еще на вершине Синей и теперь отчетливо вспомнился – до мельчайших ноток. Куда там розам с их нежными лепестками. Они были бесспорными королевами сада, но алый цветок был богом.

Дэйра очнулась, когда пальцы Эстрела коснулись ее подбородка, заставляя приподнять голову. От цветка она оторвалась с трудом.

– Вижу, подарок пришелся вам по душе, – улыбнулся Георг, слегка стуча зубами от холода. – Не хотите ли сказать мне спасибо?

Дэйра знала, о чем он. Читала в его насмешливых глазах – пьяных, глупых. Что-то за ними пряталось, только она пока не разгадала, что именно.

– Где вы его взяли? – спросила она, но спохватившись, поправилась: не стоило показывать, что она встречала цветок раньше. Ведь с ним была связана смерть, по крайней мере, одного человека.

– Цветок нашли на вершине Синей Горы, – сказал Георг. Стояли они слишком близко даже для хороших знакомых – а ими они не являлись. – Эти цветы не имеют названия, потому что их нет в Королевском перечне растений Сангассии. Либо природа создала их недавно, либо тщательно прятала от людей с седых времен.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66728294) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.