Книга - Леса хватит на всех

Леса хватит на всех
Борис Борисович Батыршин


Московский лес #4
Четвёртая книга цикла "Московский Лес".

Запретный Лес с его пугающими тайнами? Терлецкое Урочище, вотчина лешаков всего Московского Леса? Крылатские холмы, где на склонах пасутся самые настоящие слонопотамы? На этот раз читателя ждёт знакомство с новыми обитателями Московского леса – вместе с уже знакомыми героями им предстоит встретиться с новой, страшной угрозой, которая нависла над каждым из обитателей Московского Леса.

Но, чтобы ни случилось, важно не забывать о главной заповеди:

Леса хватит на всех.





Борис Батыршин

Леса хватит на всех


Слышишь – Мор-павлин спокоен, и мартышкам нет заботы,
Коршун-Чиль ещё кружится в облаках,
Но скользят по джунглям пятна, но в ветвях вздыхает что-то
Это страх к тебе крадётся, это страх…
Тень внимательная ближе, меж стволами подползая,
Шёпот ширится и прячется в кустах…
Пот на лбу твоём, и пальцы сводит судорога злая —
Это страх к тебе крадётся, это страх!

    Р. Киплинг. «Книга Джунглей»







© Оформление. ООО «Издательство Горизонт», 2022

© Борис Батыршин, 2022




Пролог


За 30 лет до описанных событий.

Москва, ул. 8-я Соколиная.



Сирена выла – мерзко, заунывно, протяжно. Порой к ней присоединялись клаксоны автомобилей, но быстро смолкали, не выдерживая конкуренции с динозавром давно ушедшей эпохи, раритетом канувшей в Лету системы гражданской обороны.

Оказывается – нет, никуда она не канула, даже и не думала – раз уж завывает, да ещё так, что сумела продраться через тяжкое похмельное забытьё…

Сквозь мутное, не годами не мытое стекло, с трудом пропускающее солнечный свет, удалось разглядеть лишь какое-то неприятно-упорядоченное движение людей во дворе. Они сплошным потоком вытекали из подъездов и исчезали за углом. Шли, держа за руку детей, навьюченные сумками, рюкзаками, чемоданами…

Память, контуженная вчерашней (или уже сегодняшней? Поди, разбери…) порцией спиртного, помедлив, подкинула картинку из советского прошлого. Пожелтевший плакат на казённой, крашеной масляной краской стене; на плакате – мужчина с противогазной сумкой на боку крутит рукоятку механической сирены. Ниже вереницы аккуратно одетых людей с чемоданами и детьми, организованно выходящих из подъезда и направляющихся туда, куда указывает стрелка с надписью «убежище».

Гражданская оборона, ну конечно… Значит, эвакуация? Война? Техногенная катастрофа? Откуда ей взяться посреди города, из которого последнее серьёзное производство убрали лет пятнадцать назад?

Мартин с натугой отодрал разбухшую за зиму раму – весна в этом году выдалась поздняя. Комнату сразу заполнил вой сирены. Стали слышны и другие звуки – гул голосов, собачий лай, истерические крики, плач, и эту тревожную какофонию не могла заглушить даже не замолкающая ни на миг сирена.

Он высунулся из окна, стараясь рассмотреть «эвакуируемых». Ему замахали, предлагая присоединиться к всеобщему исходу. Спасибо, конечно, но мы лучше пешком постоим… пока.

В толпе выделялся долговязый, с волосами до плеч, парень, терзавший на ходу радиоприёмник с длинной антенной. Люди жались к нему, оттесняя друг друга, жадно вытягивали шеи.

Мартин отошёл от окна. Что вообще происходит, а? Смартфон в ответ на движения дрожащих пальцев, высветил предложение зарядить батарею, после чего перестал подавать признаки жизни. Мартин выругался – зарядка, как назло, осталась в издательстве. Телевизора в доме нет, ноутбука тоже. Вообще, в квартиру на Соколиной Горе (любой, сколько-нибудь требовательный человек не задумываясь, назвал бы её бомжатником), он приезжал с единственной целью: нажраться. И полагал здесь лишними любые устройства, сложнее кухонной плиты и унитаза.

А сирена всё выла.

Сверху навалился гулкий свистящий грохот. Мартин высунулся из окна – низко, над самыми крышами прошёл военный вертолёт – в камуфляжной раскраске и с ракетными подвесками под кургузыми крылышками. Люди внизу провожали вертушку взглядами, пока та не скрылась за крышами домов, уходя в сторону Измайловского парка.

«…радио же!..»

Он метнулся в комнату, по пути болезненно ударившись плечом за косяк – похмелье давало о себе знать. Древний, обшарпанный, как и всё в квартире, сервант; на полках выставка разномастных рюмок, чашек, графинов, блюдец. Он присел на корточки (организм отозвался приступом головокружения) и открыл нижнюю дверку.

Искомое нашлось почти сразу: коробка из серого рыхлого картона с приёмником «ВЭФ». Небольшой ящичек из чёрной пластмассы, перфорированная алюминиевая панель, скрывающая динамик, над ним – пёстрая шкала настройки и многочисленные верньеры. Когда он включал его в последний раз? Не в этом тысячелетии точно.

Мартин щёлкнул самой большой ручкой. Никакого эффекта – ну да, он же на батарейках. Облом? Стоп, кажется, тут было ещё и питание от сети?

Шнур с розеткой обнаружился в углублении под крышкой на тыльной панели агрегата. Шкала тут же ожила, засветилась изнутри, вспыхнула встроенная в панель зелёная лампочка – никаких светодиодов, старая добрая транзисторная аппаратура! В динамике засвиристело, завыло – атмосферные помехи. Так, а где тут ФМ-диапазон?

После недолгой возни с настроечной шкалой продукт латвийского радиопрома выдал, наконец, нечто вразумительное:

«…необъяснимые аномалии, уже успевшие получить название «Зелёный прилив», отмечены практически во всех районах Москвы. Гигантские деревья и кустарники, с невероятной скоростью появляющиеся из-под земли прямо сквозь асфальт и бетон…»

…пш-ш… т-р-р… виу-виу…

«….стремительно распространяется. Экстренно созданный городской штаб МЧС приступил к с эвакуации…».

…виу-виу… тр-р-р…пш-ш-ш – …

…оставаться опасно, поскольку аномальная растительность разрушает дома. Гражданам следует как можно скорее покинуть….

«…Гигантские деревья? Аномальная растительность? Что за хрень тут происходит?..»

…тр-р-р… пш-ш-ш…. пиу-пиу…

«…электро- и водоснабжение, телефонная и сотовая связь во многих районах выходит из строя. Подразделения МЧС пытаются оказывать помощь…

…не пытайтесь пользоваться автотранспортом – большинство городских магистралей перекрыты многокилометровыми пробками. Постарайтесь добраться до сборно-эвакуационных пунктов. Их расположение….»

Приёмник, пискнув напоследок, умолк. Шкала и зелёная лампочка погасли, на лихорадочные щелчки ручек агрегат не отзывался. Мало того: свет отказывался включаться, что на кухне, что в коридоре.

Мартин приоткрыл входную дверь – чуть-чуть, только чтобы выглянуть. И, первое, что увидел – это соседку, запирающую дверь квартиры. Рядом с женщиной стояли две туго набитые сумки, ещё одна висела на плече. На лестнице слышны были торопливые шаги. Жители верхних этажей торопились присоединиться к всеобщему исходу.

– Кх-х-х… э-э-э… простите, у вас тоже света нет?

Женщина повернулась к Мартину – лицо заплаканное, волосы растрёпаны.

– Какой ещё свет?! Глухой что ль? По радио сказали: всем выходить из домов и поскорее выбираться из Москвы. И ты шевелись, а то так и накроет в одних труселях!

Мартин хотел спросить, что должно его накрыть, но организм подкинул неожиданную подляну – вместо вопроса получилось только громко, судорожно икнуть. Видимо, причина такой реакции была написана у него на физиономии, потому что соседка отшатнулась, пробормотала: «алкаш бесстыжий…» и вернулась к замку.

Мартин машинально пошарил рукой по бедру и запоздало устыдился своего внешнего вида. Но женщина уже забыла о собеседнике – она справилась, наконец, с дверью, подхватила поклажу и ринулась вниз по лестнице.

«…собственно, а он чего ждал? Сказано же ясно: связь и электроснабжение отключаются. Вот и дождался!..»

Мартин прикрыл дверь, подтянул сползшие семейники и поплёлся на кухню. Надо что-то предпринимать, это ясно. Но сперва – привести себя в сколько-нибудь пристойное состояние. Если, конечно, осталось, чем.



К счастью, среди бутылок, украшавших кухонный стол, нашлась одна, почти полная. Мартин совершил героическое усилие, заставив себя кое-как одеться, и лишь после этого набулькал водки в пожелтевший гранёный стакан. Жизнь стала немного терпимее: отпустили стискивающие виски клещи, исчезла муть, перестала подкатывать к горлу тошнота.

Зато что-то изменилось за окном. Во-первых, умолкла, наконец, сирена, а во-вторых – стало сумрачнее. Словно небо, недавно ещё по-майски бездонное, внезапно затянули свинцовые грозовые тучи. И дело не ограничивалось нехваткой солнечного света – это ощущение пёрло из оконной рамы, давило на психику чем-то мрачным, безнадёжным… чужим. Сумраком, одним словом – как описывал его один широко известный фантаст.

«…или это всё же похмелье?..»

Он подошёл к окну и сразу обнаружил источник тревожных перемен. Не было никаких туч, майская синева по-прежнему светилась в кроне старой липы. А вот само дерево стало, без преувеличения, неузнаваемым. Ещё вчера ветви его были подёрнуты свежепроклюнувшейся листвой, а смолистый дух, волной льющийся в открытую форточку, казалось, можно было резать ножом. Теперь же – ничего подробного: сухой, затхлый, какой-то мёртвый воздух; вместо весёленькой зелёной листвы какая-то рыхлая чёрная плесень, свисающая фестонами с веток и на глазах – буквально на глазах, Мартин даже головой помотал, чтобы отогнать морок, – расползающаяся по стволу и по сучьям. Знакомое с детства дерево стремительно превращалось в абстрактное изваяние, чёрную дыру в окружающем мире.

С прочими растущими во дворе деревьями творилось то же самое. Кусты в палисаднике рядом с домом уже выглядели, как беспросветно-чёрные сугробы высотой в два человеческих роста, и люди, идущие мимо них (ручейки «беженцев» успели стать пожиже) испуганно жались к середине дорожки, лишь бы только не задеть, не потревожить зловещую черноту.

Мартин попятился, нашаривая ручку рамы – остро захотелось запечатать окно, чтобы хоть этим хрупким барьером отгородиться от зловещих непонятностей, творящихся снаружи. Он не заметил, кто зацепил угольный «сугроб». Куст в ответ вспух чёрным облаком, захлестнув тех, кто оказался рядом. Спасаясь от неведомой напасти, люди кинулись врассыпную, и один за другим задевали другие кусты, свисающие ветви, стволы деревьев. И каждое в свою очередь, осыпалось на беглецов чёрным пылевым дождём – нет, не дождём, настоящей лавиной!

Он, как заворожённый, наблюдал, как клубящаяся туча поглощает и мечущиеся внизу фигурки, и стену дома напротив и жалкие клочки синего неба, мгновение назад просвечивающие в переплетениях чёрных, словно руки обгоревших мертвецов, ветвей. Последней «среагировала» старая липа, и волна мрака хлынула в распахнутое окно, в лицо оцепеневшему от ужаса наблюдателю.

Оконное стекло жалобно зазвенело, по нему наискось пробежала трещина – с такой силой Мартин захлопнул створку. Ноги внезапно сделались ватными, и он уселся на табурет, едва не повалившись на пол.

…успел. В самый последний момент, но – успел…

За окном бушевала чёрная метель, а на подоконнике чернела россыпь чёрных точек.

Убрать? Стряхнуть на пол, стереть мокрой тряпкой? Нет уж, спасибо, я пешком постою…

А ведь по радио о такой вот дряни не было ни слова! Всё больше о каком-то «Зелёном приливе», об аномально огромных деревьях. Или он просто не успел услышать, прежде чем вырубилось электричество?

…нашарить бутылку, вылить остаток водки в стакан, выхлебать в два больших глотка. Гляди-ка – он так и оставался в руке… похоже, так и вцепился в него с того, первого опохмела. Хорошо хоть, не уронил, когда судорожно захлопывал раму…

Он вяло пошарил в холодильнике – бутылка, как и ожидалось, была последней. Стакан по-прежнему в ладони, хотя необходимости в нём не было уже никакой. Но разжать пальцы, отпустить родимые шестнадцать мухинских граней оказалось выше его сил – Мартин держался за них, как за единственную знакомую и безусловную реальность.

Может, всё это лишь похмельные глюки? И отвратная чернота за окном, и загадочные сообщения по радио, и даже соседка с её неподатливым дверным замком?

Нет, товарищи дорогие. Не бывает таких глюков…

На кухне было совсем темно, хоть глаз выколи. Сумрачная метель, затянувшая двор, совершенно не пропускала солнечного света. Электричества нет, телефон сдох – пришлось, роняя пустые бутылки, нашаривать на кухонном столе коробку спичек, наошупь добираться до серванта и, скидывая с полки какую-то мелочь, искать подсвечник, в котором с незапамятных времён торчали два оплывших огарка. Стакан ужасно мешался, но вместо того, чтобы поступить как всякий нормальный человек и поставить его на сервант, Мартин неловко зажал свой гранёный амулет под мышкой. Почему? Он и сам не знал – но из-за этого зажечь свечи удалось лишь с пятой попытки.

Запах горячего стеарина неожиданно принёс успокоение. Снаружи понемногу становилось светлее – зловещая пыль медленно оседала. Следовало подойти к окну, выглянуть наружу, но Мартин никак не мог заставить себя сделать это. Разыгравшееся воображение услужливо подсунуло картину двора, покрытого ровным слоем чёрной гадости. Повсюду – на капотах припаркованных машин, на качелях и горках детского городка, на неподвижных телах «беженцев», в беспорядке разбросанных то тут, то там…

…и водки, будь она неладна, не осталось ни глотка. Как жить дальше?..



Воображение не подвело. Двор действительно покрывал толстый налёт зловещей пыли. Тротуары, газоны, брошенные автомобили – всё. В том числе и людей – они валялись на земле среди беспорядочно разбросанный сумок, чемоданов, рюкзаков, кто ничком, кто навзничь, кто скрючившись, на боку, в позе эмбриона. Вот только мёртвых среди них, похоже, не было – то одно, то другое тело начинало подёргиваться, потом биться в судорогах, поднимая вокруг себя облачка чёрной мути. И, наконец, страдалец поднимался в рост – неуверенно, с третьей или четвёртой попытки, хватаясь за машины, ограды палисадников, а то и вовсе за стволы обглоданных неведомой чернотой деревьев. Вставал, покачиваясь, и деревянными шагами направлялись куда-то – явно, не туда, куда гнала беженцев сирена оповещения. Мартин машинально прикинул: «ожившие мертвецы» (сознание упорно отказывалось воспринимать их, как живых людей) все, как один, плелись в сторону станции МЦК «Соколиная гора».

Шли, не по-человечьи, словно киношные зомби: раскачиваясь на ходу, нелепо мотая свисающими, как плети, руками, не делая попыток подобрать брошенные вещи.

Вот один из зомби налетел на куст и увяз в путанице ветвей. Мартин с удивлением отметил, что «чёрного обвала» на этот раз не случилось – видимо, всё, что могло осыпаться, уже осыпалось и слоем покрывало теперь толстым асфальт и палисадники. Вон, даже видно, как при каждом шаге поднимаются тёмные облачка – но маленькие, не достающие даже до колена.

…а ведь уходить всё равно придётся. Кто его знает этот… Зелёный прилив, так, кажется, сказали по радио? Может, обещанные ненормально гигантские деревья как раз и должны проклюнуться как раз после чёрной метели? Или МЧСники попросту не знают об этой аномалии?



Мартин решился выйти из дома в половину одиннадцатого, если верить старенькому механическому будильнику. С начала захлестнувшего Соколиную Гору чёрного апокалипсиса прошло не меньше двух часов, и большая часть этого времени ушла на поиски чего-то, способного сделать предстоящее путешествие хоть чуть-чуть безопаснее. Он уже понял, что зловредная пыль оказывает на организм действие, схожее с превращением в зомби – за неимением подходящего термина, Мартин решил пока называть его так. А значит – что? Правильно, надо позаботиться о том, чтобы чёрная мерзость не добралась ни до кожи, ни до глаз, ни до лёгких. Лучше всего, конечно, подошёл бы армейский комплект химзащиты, но их в доме не имелось. Противогаз, правда, когда-то был – но лет двадцать назад он собственноручно отправил его в ближайший мусорный контейнер вместе со сварочными очками-консервами, которые тоже могли бы сейчас пригодиться.

«…знать бы заранее…»

После упорных поисков нашлись: три больших полиэтиленовых мешка из-под цемента, резиновые сапоги, и защитные перчатки – не резиновые, хозяйственные, а тонкие, прозрачные, оставшиеся после отбушевавшей год назад пандемии. Нашёлся и моток широкого скотча, и этой находке Мартин обрадовался больше всего. Что делать дальше подсказали бесчисленные «коронавирусные» телерепортажи. Мешок с прорезанными дырами для рук и головы он натянул поверх одежды. Разрезав два других мешка на полосы, замотал руки и ноги, кое-как закрепив скотчем. На лицо наложил сложенную в несколько раз марлю, обильно смоченную водой, надел очки – самые обычные, с диоптриями – после чего, замотал голову шарфом, а поверх него, остатками полиэтилена.

Под многослойной одеждой и плёнкой было невыносимо жарко. Мартин постоял в прихожей, пощёлкал зачем-то мёртвым выключателем, вышел на лестничную клетку и зашагал вниз, думая только о том, чтобы не навернуться по ступеням в своих неуклюжих «доспехах. Между вторым и первым этажом он вспомнил тот, старый плакат по Гражданской Обороне – женщина, перед тем, как покинуть дом, закручивает кран газовой трубы. Вернуться? Что-то подсказывало, что сюда он больше не попадёт.

Лишь выходя из подъезда, Мартин обнаружил в ладони стакан.

«…хорошо, когда в жизни есть что-то устойчивое, неизменное…»



Верхушки несуразно огромных деревьев выглядывали из-за крыш домов где-то в районе Будённовского проспекта. С противоположной стороны они нависали над Северо-Восточной хордой и рельсами МЦК кудрявой зелёной стеной, не ниже двенадцатиэтажки. И останавливаться новорожденные гиганты не собирались – на глазах Мартина ясень в просвете между домами прибавил в высоту пару этажей. А дальше, к северу, примерно там, где находился измайловский Кремль, полыхало на половину неба изумрудное, с чёрными сполохами, сияние. При попытке задержать на нём взгляд, виски пронзала острая боль, ноги делались ватными, тело покрывал ледяной пот, и оставалось одно – старательно избегать даже мимолётного взгляда в ту сторону.

Здесь же, во дворах и вдоль 8-й Соколиной улицы, ничего похожего на гротескную растительность не наблюдалось. Мёртвые скелеты лип и тополей тянули к майскому небу корявые почерневшие сучья. Попадались и «нетронутые» экземпляры – все в чёрных мохнатых лохмотьях, ожидающие лёгкого прикосновения, чтобы обрушить на прохожего зловещую пылевую лавину. Но вызвать её было некому – большинство беженцев уже выбрались из поражённого неведомой напастью района, и лишь отдельные фигурки, нагруженные сумками и чемоданами, мелькали кое-где в проходах между домами.

Куда больше было других – кукольно переставляющих ноги, с безвольно свисающими руками и мёртвыми, как восковые маски, лицами. «Зомби». Эти выходили на Соколиную и плелись в сторону МЦК – не обращая внимания ни на что и даже не замечая препятствий. Если на пути попадалась брошенная машина или киоск – утыкались в него и долго пытались обойти, слепо тычась в преграду. Мартин имел неосторожность заглянуть в лицо одному из этих бедолаг – и испытал шок такой силы, что опомнился, только отбежав шагов на двадцать, и едва не угодив сослепу в куст, сплошь покрытый лохмотьями неосыпавшейся пакости. Пустые, белёсые бельма глаз; серая в крошечных чёрных точках кожа; застывшие, ничего не выражающие черты, словно сведённые параличом – ни подёргивания уголка губ, ни дрожи века, ни даже шевеления крыльев носа, словно владелец его не дышит вовсе.

…а, может, и правда, не дышит? Кто его знает, а вот он, Мартин, того гляди, задохнётся в своём кустарном «костюме биозащиты». К тому же чешется повсюду, та так, что впору выть волком. Струйки горячего пота сбегают по спине, по бокам, бельё давно пропитано им насквозь. Нет уж, если кому охота – пусть возятся с «зомби», а ему пора выбираться из «чёрной зоны» деревья так деревья – там, по крайней мере, можно содрать с себя осточертевшую амуницию…

Он огляделся. Пойти к Будённовскому проспекту? Отчего-то туда не тянуло – стоило только представить мостовую, забитую вопящими людьми. В противоположную сторону, к Измайлово, вслед за «зомби»? Ищи дураков на Поле Чудес… Добраться до МЦК – и дальше на север, по рельсам? Тоже не катит: как раз в той стороне и полыхало изумрудно-чёрное зарево. Оно, правда, сделалось поменьше и лишь изредка выбрасывало вверх одиночные сполохи – но доверие это направление может вызвать разве что у личности насквозь суицидальной.

Оставался единственный разумный вариант. Мартин доковылял до эстакады, постоял немного, глазея на стену великанских деревьев, рвущихся к небу за рельсовым полотном. После чего – перебрался через невысокое ограждение и зашагал по шпалам на юг, в сторону Шоссе Энтузиастов.

Стакан он по-прежнему сжимал в кулаке.




Часть первая

Тень зверя



I

Московский Лес.

Воробьёвы горы,

ГЗ МГУ.



«…сегодня гостьей студии "Слова для Леса и Мира" должна была стать очаровательная Франа Монтанари. Но в данный момент она на пути в прекрасный и загадочный Московский Лес – так что мы предлагаем вам посмотреть запись беседы с ней.

– Добрый день, Франа, как настроение?

– Виоп giomo, Евгений, прекрасно.

– В прошлый раз мы говорили с вами об эЛ-Л. Давайте же продолжим обзор Лесных Патологий.

– С удовольствием.

– О Зелёной Проказе ходит множество слухов, от восторженных – она, дескать, чуть ли не как панацея, исцеляет прочие болезни, вплоть до самых пугающих…»



Яков Израилевич перевернул страницу. Читать дальше не хотелось. Что, в самом деле, ценного (в профессиональном плане, разумеется) можно извлечь из интервью на популярном телешоу с претензиями на интеллектуальность? Если ты, конечно, не домохозяйка в глухой саксонской дыре вроде Карл-Маркс-Штадта. Впрочем, сейчас он, кажется, называется, как-то иначе. Хёмниц, Кемниц…

Да и наплевать.

«Вестник Биофака» – издание солидное, с репутацией, несмотря на ничтожный тираж в три-четыре сотни экземпляров. Говорят, за МКАД его тонкие книжицы, отпечатанные на рыхлой серой бумаге на примитивном ротаторе, считаются чуть ли не библиографической редкостью – в среде понимающих людей, разумеется. Во всяком случае, стажёры и аспиранты, которых регулярно присылают для прохождения практики, стараются увезти с собой десяток-другой экземпляров. Особенно с тех пор, как пор, как Яков Израилевич пошёл на поводу у завкафедры ксеноботаники профессора Адашьяна согласился публиковать по нескольку страничек из своего «определителя Фауны Московского Леса» – с карандашными рисунками и комментариями тех, кому посчастливилось иметь дело с образцами этой самой фауны. Или, наоборот, не посчастливилось.

Резоны заведующего кафедрой можно было понять: в негласном рейтинге Биофака не последнюю роль играло то, сколько страниц очередного выпусках «Вестника» занимают материалы, предоставленные той или иной кафедрой. А вкладки со скверными фотокопиями страничек «Определителя» (большего университетская типография с её антикварным оборудованием потянуть не могла, а печатать «Вестник» за МКАД заведующий Московским Филиалом отказывался категорически) быстро стали чуть ли не главной достопримечательностью выпусков. Кое-кто уже начал их коллекционировать, а Серёга-Бич как-то упоминал, что на Речвокзале и ВДНХ выпуски «Вестника» стабильно прибавляют в цене, и кое-кто из посредников, например, знаменитый владелец «Старьё-Бирём» Рубен Месропович Манукян (известный больше, как Кубик-Рубик) даже стал принимать заказы из-за МКАД на очередные номера.

Так что, оставалось только удивляться – зачем отводить два полных разворота на никчёмный, в общем-то, материал, простое повторение прописных истин? Может, дело в том, что главное действующее лицо, та самая итальянская исследовательница, в данный момент находится здесь, в ГЗ – и отнюдь не в роли простой экскурсантки?

Яков Израилевич вздохнул и перевернул страничку. Хочешь-не хочешь, а читать приходилось – профессор Адашьян не зря отпустил туманный намёк, что госпожа Монтанари вскорости может посетить кафедру. А за ней – опять же, если верить слухам – стоят весьма солидные спонсоры. И средства из их фондов весьма пригодятся кафедре ксеноботаники, развернувшей в последнее время несколько новых исследовательских программ.

Так что – читайте, доцент Шапиро, знакомьтесь с образом мыслей будущего визави, и не чирикайте. Не в той вы, дорогой коллега, должности…



«…несмотря на пугающее название, Lebbra Verda, Зелёная Проказа, не имеет никакого отношения к своей грозной «тёзке». Более того, она даже не является «Лесной патологией». Это своего рода комплекс болезненных проявлений – утрата социализации, навыков речи и повседневной деятельности, резкие изменения моторики организма – который возникает у людей, живущих за пределами Леса, но при этом злоупотребляющих его продуктами. Точнее – препаратами, созданными на основе этих продуктов. Не секрет, что существует целая индустрия, не всегда легальная, использующая компоненты, импортируемые из Леса. И если в некоторых случаях, – парфюмерия, косметика, официальная фармацевтика – препараты проходят апробацию, то чёрный рынок не preoccuparsi[1 - Беспокоиться (итал.)], как это… не за-мо-ра-чивается побочными эффектами. Речь не идёт непременно о наркотиках. Афродизиаки, стимуляторы, иммуномодуляторы… Однако, по большому счёту, Зелёная Проказа – не что иное, как тяжёлая форма абстинентного синдрома.

– Вы хотите сказать, что Лес подсаживает людей на свою иглу?

– Grossomodo та него. Как и в случае с Лесной Аллергией, мы имеем дело с отсутствием у большинства людей резистентности к продуктам Леса. Однако, если при эЛ-А это абсолютное неприятие, rigetto, отторжение, то Проказа, напротив, формирование зависимости. Известно, что она проходит быстро и безболезненно, стоит поражённому организму оказаться в Лесу.

Насколько я понимаю, существуют серьёзные осложнения…

– Евгений, вы снова употребляете клинические термины. Это не осложнения, это conseguenze, adattamento[2 - последствия, адаптация (итал.)]. Организм меняется для жизни в новых условиях. Certo, со стороны эти изменения могут выглядеть непривычно. Да, зелёная кожа, разрез глаз, – и это только лёгкая форма мутации. Но это не нарушает функций организма, напротив, modificaro, улучшает его в соответствии с требованиями среды.

– И лечение за пределами Леса невозможно?

– Dio mio! Снова «лечение». Именно от этого отношения возникают те отвратительные явления, которые мы наблюдаем в обществе. Вы знаете, что в Южной Америке существуют целые лагеря для dei Verdi, «зеленушек» – по-русски так просторечно называют людей с проявлениями Проказы? Их пытаются именно лечить, per forza, насильно. Честнее в таком случае даже как в США – отправлять в Лес поголовно. Я понимаю, что Манхэттен – не лучшее место для жизни, но принудительное заключение – это barbarie assoluta, fascismo[3 - Абсолютное варварство, фашизм (итал.)].

– Политика ворвалась в нашу беседу. Так что же происходит с… эээ… зеленушками, оказавшимися в Лесу, кроме выздоровления? Я имею в виду те случаи, когда изменения заходят достаточно далеко.

– Вы говорите о так называемых «аватарках». Увы, Евгений, но здесь я не могу выступать экспертом. Моя стажировка, как вы помните, проходила в стенах МГУ, и я была лишена возможности личного общения с такими людьми. Вот теперь, когда у меня будут полевые исследования, я всё узнаю и, обещаю, по возвращении всё расскажу…»



Дочитав до этой строки, Яков Израилевич скривился, словно откусил лимон. И почему любой учёный-замкадник, сумевший выбить грант на работу в Лесу, нисколько не сомневается, что именно ему суждено осчастливить страждущее человечество поразительными открытиями? Как будто те, кто годами сидят в стенах Главного Здания, и не могут выйти хоть на пару десятков шагов наружу (Эл-А, будь она неладна!) мышей тут не ловят! Посмотрел бы он, доцент Шапиро, чего добьются эти импортные «умники и умницы», не будь у них под ногами твёрдого фундамента, заложенного десятками лет работы Московского Филиала! Но нет: рвутся, едут, спешат ошеломить провинциалов грандиозными планами – а потом убывают несолоно хлебавши, и хорошо, если без серьёзного ущерба для организма. Хотя к сеньорите Монтанари это относится в меньшей степени – она уже стажировалась в Московском Филиале а, следовательно, имеет некоторое представление о реалиях как Леса, так и научного коллектива, обосновавшегося в ГЗ…



«…стоит упомянуть о другой стороне Лесной зависимости – о Зове Леса. Академически говоря, именно он есть полная противоположность Лесной Аллергии. Люди с эЛ-А не могут жить в Лесу, люди с ЗА не могут жить вне Леса. Однако, проявления его совершенно иные. Аллергия, как мы уже говорили, вызывает соматическую реакцию организма – удушье, кожные поражения, е cosi via[4 - И так далее (итал.)]. В свою очередь, Зов действует на уровне психики. У людей, пытающихся покинуть Лес, возникают сильнейшие головные роли, глубокая, вплоть до попыток суицида, депрессия, в отдельных случаях – признаки разрушения личности. Как и в случае Лесной Проказы, всё это почти мгновенно исчезает при возвращении в Лес. Однако, как и эЛ-А, Зов может быть разной степени тяжести; при самой тяжёлой форме патологии развиваются при пересечении МКАД, страдающие же лёгкой формой могут удаляться от Леса на десятки, в отдельных случаях, сотни километров. Главное, что следует отметить, – Зову Леса в той или иной степени подвержены все, кто прожил на его территории больше двух лет.

Самая же неприятная особенность Зова Леса заключается в том, что он, как и Проказа, может выработаться за пределами Леса у тех, кто принимает произведённые из лесных компонентов препараты – лекарства, наркотики, БЛДы. В сочетании с Лесной Аллергией это обрекает человека на жалкое существование в пределах узкой, в несколько километров территории, в варианте Московского Леса – по контуру МКАД.

Ходят слухи, что средством для выработки сопротивления Лесной Аллергией может служить секс с теми, у кого имеется к ней иммунитет. Верно ли это и в случае других лесных патологий?

– Евгений, не верьте шарлатанам. К сожалению, в науке их предостаточно. Есть люди падкие на гранты. А суеверий внутри самого Леса – великое множество. Во время работы в МГУ меня обещали познакомить с одним molto straordinari[5 - Весьма необычным (итал.)]персонажем. Говорят, он настоящий ко-ло-дезь историй о Лесе. Точнее, даже познакомили. Ahime[6 - Увы, к сожалению (итал.)], по некоторым причинам, наше общение не смогло быть достаточно продуктивным.

Но неважно. Перед тем, как попрощаться, я снова хочу повторить самую важную вещь, в которой я уверена: все так называемые Лесные Патологии имеют один источник. И его секрет я намерена раскрыть…»



Яков Израилевич с трудом справился с накатившим вновь раздражением. Раскрыть она намерена, вот как! А ведь речь идёт о загадке, над которой учёные в ГЗ бьются далеко не первый год. Нет, но до чего самоуверенная девица! Одно хорошо – в Лесных болячках разбирается, на весьма приличном уровне. Некоторые нюансы, содержащиеся в тексте, позволяют уверенно об этом говорить. Хотя, конечно, проверить не помешает…

Скрипнула входная дверь.

– Bon giorno, signore!

Женский голос – нет, не голос, а чарующее, подлинно итальянское сопрано, при звуках которого перед глазами немедленно возникает знойное неаполитанское побережье, оливковые рощи на крутых склонах, античные руины и черноволосые смуглые красавицы. Яков Израилевич от неожиданности закашлялся и повернулся, едва не опрокинув вращающийся лабораторный табурет – внешность гостьи полностью соответствовала её голосу.

– Здра… – то есть, бон джорно, сеньорита Монтанари. Счастлив приветствовать вас во вверенной моим заботам… э-э-э… лаборатории Факультета Биологии Московского государственного Университета!

Гостья из солнечной Италии никак не отреагировала на выданный завлабом казённый оборот. Она яркой бабочкой впорхнула в комнату и защебетала, мешая русские и итальянские слова, и Якову Израилевичу понадобилось немало усилий, чтобы как-то вклиниться в этот поток и выставить прочь любопытствующих, по одному просачивающихся в кабинет. Последним за дверь вышел Умар. В отсутствие Бича сильван вполне обжился в лаборатории – выполнял мелкие поручения за пределами ГЗ, а заодно – проходил с помощью сотрудников лаборатории ускоренный курс наук, потребный для поступления на подготовительное «Лесное отделение» отделение университетского колледжа. Особенно усердно помогали ему молоденькие лаборантки, одна из которых, прежде чем покинуть кабинет завлаба, смерила итальянскую гостью вызывающеревнивым взглядом.

Уже через пять минут выяснилось, что сеньорита (что вы, зовите меня просто Франа, я уже привыкла…), счастлива представившейся возможности поработать в лаборатории экспериментальной микологии, поскольку надеется проверить одну свою гипотезу. И не будет ли глубокоуважаемый signore Шапиро столь любезен, что ответит на несколько её, Франны Монтанари, вопросов. Для начала: не объяснит ли signore, как именно получены результаты, на которые он ссылается в своей статье, опубликованной в…

Яков Израилевич тяжко вздохнул и приготовился объяснять.


* * *

– Слыхали новость, Лавр Фёдорович? Наша Франа времени зря не теряет, Доцент Шапиро подал Адашьяну план-график исследовательских работ на ближайший квартал. Тема сеньориты Монтанари – в числе приоритетных. Даже выходы в Лес, на полевые исследования предусмотрены! Предупреждал я: наплачемся мы с этой замкадной профурсеткой…

Симагин поморщился. Он не терпел упоминаний о собственных промахах. Но, увы, доцент Семибоярский прав – он действительно предупреждал. Мало того: буквально умолял патрона отнестись к бывшей аспирантке терпимее, не создавать проблем на пустом месте.

Заведующий лабораторией едва сдерживался, чтобы не наорать и на Семибоярского, и на лаборантку Зоечку, испуганно забившуюся в угол, и на аспиранта Петрозаводского, бочком пробирающегося к двери в коридор – тяжёлый характер завлаба был хорошо известен сотрудникам. Это его-то, профессора Симагина, амбиции – пустое место? Но кто ж мог подумать, что итальянская гостья, оттрубившая в симагинской лаборатории без малого пять месяцев, вернётся назад не просто с громадьём собственных (тоже, надо заметить, весьма амбициозных) планов, но и имея за спиной солидное финансирование. И вдобавок, его источником был тот же фонд, что оплачивал две трети проектов самого Симагина, поскольку у узколобых идиотов из Научного Совета средств не нашлось. Приходилось искать поддержки на стороне, и профессор её нашёл – в виде грантов одного из частных фондов, зарегистрированных в Сан-Франциско.

Увы, в Московском Филиале с подозрением относились к любым организациям, так или иначе, связанным с Церковью Вечного Леса – репутация у этой организации, была, мягко говоря, неоднозначной. А спонсор Симагина был её «дочкой» и нисколько этого не скрывал. К тому же, фонд вёл свои дела этот в полном соответствии с заветами старика Сороса, по слухам – одного из учредителей ЦВЛ, и ни на минуту не оставлял своих подопечных без внимания.

Любопытно, подумал профессор, верны ли другие слухи, согласно которым дряхлый венгерский упырь жив до сих пор – причём исключительно благодаря геронтологическим снадобьям, разработанным в Московском Лесу? Но, так или иначе, представители фонда регулярно наведывались в Московский Филиал, вникали во все детали работы лаборатории и мягко, но достаточно навязчиво подталкивали Симагина в определённом направлении. В итоге, профессор и сам не заметил, как лаборатория, заточенная исключительно под генетические исследования, чем дальше, тем глубже переориентировалась совсем на другую проблематику. И у профессора были все основания полагать, что очаровательная сеньорина Монтанари вольно или невольно играет роль очередного эмиссара. Нет, вряд ли она прислана сюда в качестве проверяющего. Скорее, дело в теме её исследований – видимо, фонд (читай – ЦВЛ) серьёзно в них заинтересовано и теперь хочет, чтобы Симагин отработал полученные деньги, оказывая итальянке всяческую поддержку.

И надо же было ему повздорить с итальянкой! Нет, она, конечно, сама виновата: не следует говорить с профессором, человеком заслуженным, признанном в научном мире, в столь бесцеремонной манере. Фонды там, или не фонды – простой вежливости ещё никто не отменял, как и субординации. Раз уж приехала работать – изволь снова вливаться в коллектив, продемонстрируй уважение, понимание научной субординации и дисциплины – и вот тогда, тогда…

Увы, у сеньориты Франы оказалось своё мнение по этим вопросам, и скрывать она его не собиралась. Последовал получасовой разговор на повышенных тонах, закончившийся громким скандалом со взаимными обвинениями в научной слепоте и бездарности. После чего гостья удалилась, громко хлопнув дверью, заявив напоследок, что она и сама найдёт тех, кто поможет ей в работе.

И вот, пожалуйста – нашла.

Дурную новость принёс доверенный помощник профессора, доцент Семибоярский. Начисто обделённый способностями учёного-исследователя, он компенсировал этот недостаток недюжинным талантом к подковёрным интригам, а так же обширными связями – и в сугубо университетской среде ГЗ, и за МКАД и даже среди лесовиков. В том числе, и такими, о которых доцент предпочитал не упоминать, а профессор – не спрашивать. И стоит ли удивляться, что именно Семибоярский принёс известие о том, что сеньорита Франа отыскала единомышленников не где-нибудь, а на кафедре ксеноботаники, под крылышком профессора Адашьяна, с которым у Симагина были давние счёты, и не одни только научные?

Положительно, пора что-то срочно предпринимать. И дело вовсе не в обиде на взбрыкнувшую девицу – нет, много для неё чести. Симагин имел все основания полагать, что от отзыва, который та даст по возвращении, зависит то, как спонсоры будут перераспределять гранты. Возвращаться на скудный университетский паёк, когда уже успел привыкнуть к жирной заграничной кормушке – кто же такому обрадуется?

А пока не стоит демонстрировать, как сильно задело его предательство бывшей аспирантки – чего доброго, прочие сотрудники расценят это, как проявление слабости. Допустить такого в собственной лаборатории Лавр Фёдорович, разумеется, не мог. Он кивнул помощнику на дверь кабинета – высоченную, двойную, с узким тамбуром, обеспечивающую идеальную звукоизоляцию.

Предстоял долгий разговор.


II

Московский Лес,

Ходынская улица,

Нора.



Пышный рыжий хвост с белым кончиком мелькнул в нависших над поляной ветвях – мелькнул, и исчез, будто его никогда не было. Виктор помахал на прощание рукой и подбросил на ладони посылку. Узкий футляр в форме цилиндра, длиной был изготовлен из обычной бересты. Он зажал футляр под мышкой и попытался откупорить второй, целой рукой. Крышка сидела крепко.

– Лешачья работа. – объяснила Ева. Она подошла сзади и обняла своего мужчину за плечи. – Яська доставила?

– Кто ж ещё? Другие здесь не ходят.

Из всех почтовых белок о местонахождении Норы, двухэтажной кирпичной башни, возведённой ещё в девятнадцатом веке и неведомо как сохранившейся в кварталах, прилегающих к Белорусской железнодорожной ветке, знала лишь Яська. Она же числилась доверенным курьером егерей. И кроме того – была родной дочерью Хранителя Норы.

История эта могла бы стать сюжетом телесериала-мелодрамы. Несколько лет назад у дочери отставного спецназовца Виктора Чередникова диагностировали неоперабельный рак. Отец отказался принять неизбежное и обратился к приятелю, обитателю Московского Леса. Тот откликнулся и прислал нужное лекарство – но оно, как это нередко случалось с лесными снадобьями, оказалось пуще болезни: взамен побеждённого рака девушка обзавелась Зелёной Проказой. Судьба несчастной была предрешена: изоляция в спецсанатории, постепенное превращение в «зеленушку», участие в медицинских экспериментах в роли подопытной крысы.

Но бывший спецназовец не пожелал смириться с неизбежным. Он снова обратился к своему другу с просьбой забрать дочь в Лес, где, по слухам, у неё был шанс избавиться от недуга.

Дело было непростым, не под силу обычному фермеру или челноку. Только вот друг Виктора известный под прозвищем «Бич», имел устойчивую репутацию человека, способного справиться с проблемой любой сложности – и репутацию эту подтвердил. Он переправил девушку за МКАД, где та присоединилась к «аватаркам», бывшим жертвам Зелёной Проказы, а потом и к «почтовым белкам». Эти девчонки (все, как одна, рыжеволосые, зеленокожие и отличающиеся чрезвычайной ловкостью) сделали своим главным занятием доставку депеш, писем и мелких посылок по всему Лесу. Ярослава (в Лесу её имя сократили до «Яськи») вскоре завела дружбу с Бичом – Яське было невдомёк, что егерь опекал её, в память давней дружбы с Виктором. Сам же отец никак не мог помочь дочери – вырывать девчонку из рук санитаров и сопровождавших их полицейских пришлось буквально с боем, так что следующие несколько лет он провёл на нарах. И если бы не ещё одна история, способная стать сюжетом уже не мелодрамы, а полноценного фильма ужасов – не видать ему дочку, как своих ушей.

Но жизнь распорядилась иначе. Теперь Виктор – Хранитель Норы и, по совместительству, супруг самого уважаемого среди егерей медика. Который – вернее, которая – как раз и обнимала его сейчас за плечи, сопровождая этот жест игривым покусыванием за мочку уха.

Ева бесцеремонно завладела футляром.

– Не видишь, что ли – залито воском! – сообщила она, осмотрев посылку. – А вот и печатка оттиснута…

Действительно, зазор между крышкой и цилиндром был заполнен желтоватой массой, на которой отпечатался силуэт дерева. Дуб, подумал Виктор. Или ясень. Или, может быть, граб. Лешаки обожают деревья с широкими, развесистыми кронами – и огромные, по плечо иной сталинской высотке. Такие зелёные великаны можно сыскать только в Лосинке, на Воробьёвых горах, да в обожаемом лешаками Терлецком Урочище.

Тем временем женщина, орудуя ножом, освободила крышку от воска и вернула футляр Смотрителю.

– Давай уже, откупоривай!

Видно было, что ей не терпится взглянуть на содержимое.

– Сама, что ли, не могла?

– Мне не положено. – вздохнула Ева. – Лешаки шлют такие послания в самых важных случаях, и ломать их печать может только адресат.

– Так мы же одни. Кто увидит?

– В Лесу никто не бывает один. – отрезала женщина. – Разве что, под землёй – в метро ещё где-нибудь. Да и то… в общем, хватит спорить, открывай уже!

В футляре оказался берестяной свиток. Виктор извлёк его, неловко орудуя пальцами единственной руки, и протянул жене.

– Разрешаешь?

– Зачем спрашиваешь? Будто мне есть, что от тебя скрывать!

– Порядок есть порядок. – Ева развернула бересту. – Говорю же: лешаки крайне чувствительны к таким вещам. Свиток предназначен тебе, но если ты не против, я тоже могу прочесть. Они не обидятся.

Виктору покачал головой: усвоить тонкости здешнего этикета было непросто. Во всяком случае, за те два с небольшим месяца, что он успел прожить к Лесу.

– О, как! – на лице женщины проступило изумление. – Ты только прочти, что они тебе предлагают! Вот уж не ожидала…

Виктор принял свиток. Тёмные буквы, похожие на руны, отчётливо выделялись на светлом фоне. Они были не написаны чернилами или тушью – скорее выдавлены в мягкой бересте.

– Пальцем процарапано. Помнишь, какие пальцы у лешаков? Те же сучки. – прокомментировала Ева. – На древних грамотах, которые из новгородских раскопок, точно так же писали.

– Пальцами?

– Сучками. Или особыми палочками – «стилос» называется, это по-гречески, кажется. Да ты не умничай, а читай, тебе понравится. А я пока побегу шмотки укладывать.

– Это кто ещё умничает… – попытался протестовать Виктор, но Ева его уже не слушала – упорхнула в дверь, не забыв бросить через плечо: «пять минут на рефлексию, и собирайся!»

Через полтора часа он запер единственную дверь и вышел на поляну перед Норой. Пёс уныло плёлся по пятам. Морда его выражала крайнюю степень собачьего недовольства – как ни вилял бедолага хвостом, как ни ластился к хозяину, тот безжалостно оставил его одного, сторожить дом.

– Побудешь вместо меня на хозяйстве, зверюга. – сказал на прощание Виктор. – Кого пускать, кого гнать прочь – сам, небось знаешь. А полезешь в клетку к курам – не посмотрю, что друг, отвожу по загривку. Живности вокруг предостаточно, не отощаешь…

Пёс состроил умильную морду: «Что ты, хозяин, и в мыслях не было!» Куры же в просторном сетчатом вольере заквохтали, засуетились, почуяв неладное.

– Да они у тебя сами с голода передохнут. – заявила Ева. Она нетерпеливо барабанила пальцами по прикладу висящего на шее карабина. – Раньше, чем через неделю, не вернёмся, кто кормить будет?

– Я им пшена сыпанул, с горкой. – подумав, сообщил Виктор. – Поилка тоже полная, на неделю должно хватить.

– Ты мой хозяйственный… – она потрепала его по щеке. Ладно, будем на Белорусском – пошлём белку кому-нибудь из наших. Куры-курами, а оставлять Нору надолго без присмотра не стоит.

– Думаешь, можем задержаться? – встревожился Виктор.

– Вряд ли. Если, конечно, не будем время терять на всяких там несушек.

– Вот попросишь омлета – я тебе это припомню. – посулил Хранитель Норы. Он закинул на плечо рюкзак, пристроил поудобнее чехол с обрезом и вслед за женой направился в просвет между заросшими ползучими лианами и проволочным вьюном пятиэтажками. Вдогонку им обиженно, по щенячьи, тявкал Пёс.


* * *

Московский Лес,

Белорусский вокзал.



Из всех путей в порядке содержался один – крайний, сквозной, примыкающий к жилым кварталам – по нему дрезины могли проскакивать под путепровод Ленинградского шоссе и следовать дальше, на север. Хоть Лес и пощадил прочие вокзальные сооружения, не стал взламывать их прорывающимися сквозь асфальт и бетон деревьями, но всё остальное – козырьки над перронами, фонарные столбы, обглоданные непогодой киоски – старательно затянул сплошным пологом проволочного вьюна, ползучих лиан и прочей ползучей флоры. В относительной сохранности осталось и само здание вокзала.

– Ну что, послала белку? – спросил Виктор. Они устроились на рюкзаках, в стороне от рядов металлических каркасов, бывших когда-то креслами зала отдыха – спинки и сиденьях сиденья давным-давно сожрала пластиковая плесень, оставив на их месте рыхлые космы.

– А как же! – ответила, потягиваясь, Ева. – Яська, правда, не отозвалась, но её и я и не ждала.

– А кому?

Вернеру, Уочиви-танцовщице… – принялась перечислять супруга. – Дяде Вове тоже, хотя он, скорее всего, сейчас с Бичом, в Соколиной Обители.

– Конференция? – понимающе кивнул Виктор.

– Она самая. Честно говоря, не верила я в эту затею. Собрать за одним столом друидов, путейцев и аватарок – это из области фантастики.

– А вот Бич собрал. Хотя, строго говоря, это даже не его заслуга, а золотолесцев. Это они убедили друидов не просто принять участие, а предоставить одну из своих обителей для переговоров.

– Зато именно он поднял тему, из-за которой разгорелся весь сыр-бор. – возразила женщина. – Если бы не бумаги, которые Бич раздобыл в МИД-овской высотке – хрен бы кто согласился на это толковище! Убедить лесовиков в том, что пришла пора что-то решать совместно, а не поодиночке – задачка, знаешь ли, нетривиальная…

Она знала, что говорит. Прежде чем рассылать депеши с предложением собрать обще-лесную конференцию, Бич обсудил эту идею с прочими егерями. Обсуждение, как нетрудно догадаться, состоялось в Норе, и Ева приняла в нём живейшее участие. Виктор тоже присутствовал, но, по большей части, отмалчивался – знания политических реалий Леса не позволяли новому Хранителю принять сколько-нибудь деятельное участие в беседе.

– Куда нам сейчас? – сменил тему Виктор. – К Савёловскому, и далее по МЦК, через Сокольники?

Это был кратчайший путь до Измайловского парка, в глубине которого притаилось Терлецкое Урочище. Автор послания, лешак Гоша, должен был ждать их на одной из платформ МЦК.

– Вот уж нет! – Ева решительно мотнула головой. – Конечно, по случаю конференции объявлено перемирие – но кто их знает, этих аватарок? В северных кланах хватает отморозков, и меня вовсе не греет перспектива получить стрелу в живот только потому, что кто-то решил поиграть в независимость. Егеря, конечно, с аватарками не ссорятся, но в засаде – кто будет разбирать?

О междоусобицах, раздиравших порой сообщество аватарок, было известно всем. Как и о вражде между зеленокожими обитателями Лосинки и путейцами, хозяевами железнодорожных магистралей Леса. Нападения на дрезины, пытающихся проехать насквозь дремучую чащобу, в которую превратился парк Сокольники, случались регулярно и нередко сопровождались жертвами.

Виктор встал, потянулся. Хотелось пить. Он поискал глазами пожарную лозу, дотянулся до полупрозрачного нароста на водянистом стебле, надкусил – вода немедленно хлынула в рот.

«…толково всё-таки устроено в Лесу: в любом помещении можно отыскать несколько таких стеблей, и всегда в них есть вода – прохладная, вкусная, почти родниковая. И пожара не случится – учуяв близкий нагрев, наросты лопаются, заливая очаги огня водой. Именно из-за этого в давние дни Зелёного Прилива Москва и не превратилась в огромный костёр – стебли пожарной лозы проростали в домах чуть ли не скорее гигантских тополей и лип, взламывающих асфальт мостовых…»

– Так аватарки всё-таки прислали представителей в Соколиную Обитель?

– Прислали, куда они денутся… – кивнула Ева. – Раз уж друиды взяли это мероприятие под своё крыло – глупо было бы отказываться.

– А кто там ещё будет?

– Путейцы, сетуньцы. Золотолесцы – эти в каждой бочке затычка… Из старейшин челноков кто-то явился, у них свой интерес, торговый. Ещё Коля-Эчемин из Нагатинского затона, от речников. Ну и Пау-Вау, конечно, им там рукой подать.

– А из Останкино кто-нибудь придёт? – поинтересовался Виктор. – Я имею в виду этих сектантов, из Древобашни.

Накануне ночью, после эротических шалостей на простынях, Ева немало порассказала ему об основных группировках Леса.

– Вот уж без кого обойдёмся! – женщина фыркнула, сразу сделавшись похожей на рассерженную кошку.

– А лешаки?

– Тоже не придут. Их интересы будет представлять Бич.

– Они так доверяют вам, егерям?

– Не вам, а нам. Пора бы уже привыкнуть, что ты – один из нас.

В стороне платформы раздался протяжный гудок. Ева встала, привычным жестом повесила на шею карабин. Виктор одной рукой поднял рюкзак – тяжёлый, чёрт! – и накинул лямку на плечо.

– Ну что, пошли?

– Пошли. Только сначала надо дождаться белку.

– Ещё одну?

– Ага. Хочу отправить записку «партизанам». Помнишь таких?

– Их забудешь… хмыкнул Виктор. Во время недавних событий вокруг Грачёвки Виктор близко познакомился с безбашенными «барахольщиками» – С чего это они тебе занадобились?

– Слышала, они сейчас в Крылатских холмах, охотятся на слонопотамов. Там, видишь ли, растёт один ценный вид грибов – мой запас на исходе, а самой туда отправляться недосуг.

– Грибы? Что за срочность?

– А вот доберёмся до места – узнаешь. – многообещающе ухмыльнулась Ева. – Не хочу тебя пугать, дорогой, но вскорости тебе понадобятся самые сильные из моих снадобий.


* * *

Московский Лес,

Крылатские холмы.



– Тихо бойцы! – прошипел Чекист. – Спугнёте – и хрен мы его тогда достанем! Видите, на морде щиток? Это чтобы дырку закупоривать, где шея. Она у него вроде заслонки – втягивает башку и закупоривается наглухо…

Егор присмотрелся – лоб пасущегося на поляне создания украшал щиток, набранный из костяных пластинок. Точно такие же, разве что, покрупнее, составляли огромный, не меньше двух метров в диаметре, полусферический панцирь, стоящий на четырёх коротких ногах-тумбах. Из выреза спереди высовывалась некрупная голова, напоминающая черепашью, с упомянутым уже костяным намордником. С противоположной стороны имел место короткий, толстый, в форме морковки хвост – тоже защищённый роговыми кольцами.

– Слышь, Студент, как же его брали эти… нидертальцы? – шепотом осведомился чернявый, цыганистого вида боец. – Сам же говорил: его броню ни картечь не возьмёт, ни турбинка из гладкоствола. А они – с дубьём да заточками кремнёвыми!

– Неандертальцы. – поправил Егор. – Читай книжки, Мессер, в жизни пригодится. Что до наших доисторических предков, то они действовали по-другому. Дожидались, когда глиптодон запрётся в своей скорлупе, потом опрокидывали на спину и прикалывали копьями. Это сверху у него броня, а брюхо-то мяконькое…

Узнав, что «партизаны» собираются поохотиться в Крылатских Холмах, самых примечательных обитателей которых в Московском Лесу привычно именовали «слонопотамами», Егор не раздумывая, напросился с ними. И даже одолжил у Бича подходящее оружие – штуцер-вертикалку под патрон 450 «нитроэкспресс». Выпрашивать у егеря драгоценный коллекционный дриллинг-бюксфлинт[7 - Дриллинг – трёхствольное охотничье ружьё.Бюксфлинт – Охотничье ружьё со стволами разных калибров, в т. ч. и нарезными.] «Holland & Holland» он не решился. И сейчас, разглядывая ползучий блиндированный холм, сожалел о неуместной деликатности: казалось, остановить миоценового гиганта можно только из этого монструозного «слонобоя». Если, конечно, под рукой нет противотанкового ружья или базуки.

– Гонишь, Студент! – заспорил Мессер, в свою очередь, оценивший габариты «дичи». – Как его опрокинуть, тут тонны две, не меньше!

– Рычагами. Выламывали жерди покрепче и подваживали. Да и выбирали, небось, особей помельче, а не таких громадин!

– А для людей глиптодоны опасны? – поинтересовался Чекист. Как командир, он старался проявлять заботу о вверенном личном составе.

Разве что, наступит сослепу. Сами видите: зверюга медлительная неповоротливая, вроде нашего броненосца. И жрёт только траву да ветки. У неё основная тактика оборонительная: закупориться в панцире и ждать, пока вражине не надоест караулить.

– А если не надоест?

– Хищники обычно днём прячутся. Или ночью, если дневной образ жизни. Так что ждать не так уж и долго – часов пять-шесть, от силы. А зверюга пока выспится и снова будет пастись.

Словно в подтверждение его слов глиптодон принялся жевать большой куст, оказавшийся у него на пути. Мессер вытянул шею – позади, в буйных травяных зарослях, покрывавших поляну, осталась широкая полоса земли, почти полностью лишённая зелени.

– Чисто твоя газонокосилка. – прокомментировал он. – Командир, как валить-то его будем? Кубик-Рубик просил, чтобы панцирь обязательно был целым, без дырок. Или – как те, которые нидертальцы?

– Пожалуй, обойдёмся без трудовых подвигов. Мессер, у тебя в «мосинке» что за патроны? Розочки?

– В натуре они, начальник. Сам надпиливал.

– Годится. А у тебя, студент?

– Фирменные, «нитроэкспресс».

– Тоже ничего. Так, бойцы, ставлю задачу. Подпускаем шагов на тридцать, и по моей команде – бейте в основание шеи, туда, где нет костяных бляшек. Только оба-сразу, а то втянет башку – придётся тогда шкурку попортить.



– Ну вот, а вы боялись! Завалили, как миленького, хрюкнуть не успел!

– А они чё, в натуре хрюкают? – удивился Мессер.

– Не знаю, не слышал.

Командир «партизан» потыкал носком берца морду доисторической твари. При ближайшем рассмотрении сходство с черепахой было уже не таким явным – скорее, сурок, который обзавёлся бронированным щитком на лбу и переносице. На короткой, очень толстой шее два аккуратных круглых отверстия – ни один из стрелков не промахнулся.

Он наклонился и поискал выходные отверстия. Не нашёл. Самопальный мессеровский «дум-дум» – это серьёзно, да и штуцер Студента далеко не мелкашка. Можно представить, что эти пули натворили в организме незадачливой твари.

Что ж, пора подумать о трофеях. Чекист поднялся, отряхнул колени своих галифе – «партизаны» предпочитали форму, оружие и снаряжение времён Второй Мировой, сделав это чем-то вроде своей визитной карточки.

– Мессер, метнись, вырежи кусок побольше у основания хвоста, где костяных колец нет. Там мясо пожирнее, чисто филей!

Чернявый сплюнул и извлёк из рукава финку.

– А не западло черепаху жрать?

– Черепаховый суп, – наставительно поднял палец Егор, – издавна считался в Европе деликатесом. Только такие дремучие типы как ты, Мессер, от него харю воротят.

– Мало ли что у них там считается… – буркнул боец. – Французы – те вообще лягушек жрут…

– Я ел таке. – сообщил Яцек. – Браздо добже, як челе… малой коровы, да.

– Верно, вкусом черепаха напоминает телятину. – согласился с поляком Егор. – Только тебе её, Мессер, не попробовать, облом. Глиптодоны – млекопитающие, а никакие не черепахи. Те рептилии и вообще, яйца откладывают.

– Несушка, значит… – хмыкнул боец. Нюансы палеонтологии его, похоже, не интересовали. – Конкретная такая несушка, на две тонны живого веса. Как мы его попрём-то?

– А никак. Утром вырубим слеги, перевернём его брюхом вверх и оставим. За недельку местные твари очистят всё до костей.

– Полная миска халявной жратвы – сделал вывод Мессер.

– Вот именно. А нам останется только прийти и забрать пустую посуду.

– И кому же, интересно знать, эта хренотень понадобилась?

– А тебе не пополам? – буркнул Чекист. – Кубик-Рубик заказал – значит, понадобился кому-то. Мало, что ли, за МКАД прибабахнутых коллекционеров? А голову сразу заберём, я её у себя в кабинете, в Башне повешу.

С некоторых пор обустройства базы в башне «Восток» стало у партизан излюбленной темой бесед. Вот и сейчас на охоту в Крылатские холмы отправились только трое. Двое других, Мехвод с Сапёром остались в Башне – помогают Майке расчищать место под будущую лабораторию, а заодно, утверждают авторитет «партизан» среди обитателей верхних этажей заброшенного небоскрёба. «Офиса», как те привыкли называть своё обиталище.

Ничего, новое начальство – новые привычки…

– И кто тут, в натуре, прибабахнутый? – попробовал съязвить чернявый.

– А-атставить боец! В нарядах давно не бывал?

– Да я чё, я ничё…

– Раз ничё – как вырежешь мясо, отпили ещё и башку. И придумай, в чём её тащить, не сидора же кровью поганить…. До темноты надо быть в Серебряном Бору. Сегодня Большой Костёр в честь новоприбывших, будут девочки…

– Девочки – это хорошо. – Мессер плотоядно облизнулся. – Будет сделано, гражданин начальник!

Чернявый уже предвкушал весёлый вечер на Поляне.

В нависших над поляной ветвях великанского гикори, что-то сухо треснуло. Партизаны мгновенно припали к земле и вскинули стволы вверх, шаря взглядами по листве.

– Белка. – Чекист первым определил источник шума. – Отбой боевой тревоги, бойцы. Студент, жёлуди найдутся? Я свои на Поляне оставил, в Серебряном Бору, с прочим барахлом.

Почтовая белка – незнакомая долговязая девчонка с физиономией, густо усыпанной веснушками и неизменными ярко-зелёными глазами – уже сидела на нижней ветке, покачивая ножкой в замшевом мокасине. Пышный хвост, в отличие от Яскиного, тёмнорыжий, почти бурый, свисал вниз почти на метр.

Егор покопался в карманах, извлёк пять желудей и протянул юной почтальонше. Та ловко сгребла плату, лизнула по очереди каждый, ссыпала в поясной мешочек. Потом перекинула Егору конверт из тёмно-жёлтой крафт-бумаги, и исчезла в ветвях.

Чекист надорвал конверт и принялся читать записку.

– Чё там? – Мессер жадно вытянул шею.

– Чё-чё… ничё! – командир партизан сложил записку вдвое, потом щё раз, и убрал в планшет. – Накрылись девочки, Мессер.

Письмо от Евы. Просит, раз уж мы здесь, в Крылатских холмах – набрать ей грибов. Особенных каких-то целебных, что ли…

– Ева? Это егерская медичка, что ли??

– Она самая. – подтвердил Егор. – Просит набрать не меньше пяти килограммов, и чтобы поскорее.

– Слышь, Студент, я чиста не врубился – она, часом, рамсы не попутала? Мы ей чё, грибники?

– А ну молчать, боец! – В голосе командира клацнул затвор чекистского «Маузера». – Если кто тут попутал, то не Ева, а ты. Забыл, как она нас штопала?

Чернявый немедленно умолк.

– Вижу, что не забыл. В другой раз думай, на кого батон крошишь. Ежели Ева попросила – сделаем, а баб в другой раз полапаешь, этого добра в Серебряном Бору до дури.

После приключений в Грачёвке, когда трое из их бригады оказались в подвале у Порченого друида и чуть было не разделили судьбу подопытных-«зеленушек», её авторитет у буйных «партизан» взлетел на недосягаемую высоту.

Диспозиция, значицца, будет такая. – продолжал распоряжаться Чекист. Личный состав почтительно внимал. – Сейчас уже темно – ужинаем, готовимся к ночёвке, а завтра поутру – все по грибы. Яцек, Мессер, займитесь дровами. Студент, давай-ка папоротников нарежем, на лежанку. Шинели-то со спальниками на Поляне остались, мы ж не планировали здесь ночевать. И, прежде чем спать, озаботьтесь какой ни то тарой – корзин нет, не в карманы же их собирать!

– Яке вопросы, пан командир… – подал голос Яцек. – Раз пани Еве потшебы гжибы – пошукаем. Мессер, бери топор, пошли до хруст… за хворостом. Ночи сейчас браздо зимне, без огня – помёрзнем как цуцики. Да и слонопотамов отшугнёт, а то, борони Езус, потопчут есче в темноте…


III

Московский Лес.

Воробьёвы горы



– Это же Петюня! – прошептал Умар. – В смысле – дядя Петя. Челнок замоскворецкий, он к нам на Добрынинский Кордон часто захаживал. Ну, попал мужик…

Дыхание парня щекотало Фране ухо, но отодвинуться она не спешила. Итальянке нравилась близость сильвана, исходящий от него запах – своеобразная смесь мужского пота и лёгкого травяного аромата. Ей было приятно ощущать прикосновения крепкого плеча, слышать доверительный шёпот, тревожащий её воображение.

К тому же, следовало сохранять тишину. Умар прав: Петюня попал по крупному, и девушка отнюдь не горела желанием разделить с челноком его проблемы.

Проблем было три: крепкие мужики в обычных для Леса брезентовых штормовках, таких же штанах и грубых башмаках. Один держал жертву на прицеле охотничьей двустволки, второй вертел в руках отобранный у челнока карабин. Третий же привязал к покосившемуся фонарному столбу ослика (безропотная животина была еле видна под навьюченными на неё тюками и коробами) и явно прикидывал, с чего начинать «досмотр».

Короче – ничего особенного, обыкновенные бандиты. Франу предупреждали, что подобные типы здесь попадаются. Да она и сама удивилась бы, будь оно иначе: Лес есть Лес, его законы везде одинаковы, что в Москве, на Манхэттене, что в таинственном Сан-Паулу. Петюне не повезло, и теперь ему предстоит расстаться с большей частью своего имущества. И ему крепко повезёт, если удастся при этом сохранить жизнь.

Лес есть Лес. В нём каждый сам за себя. Или, в лучшем случае – за свою банду.

Но к Фране и её спутнику этот простейший закон выживания не относится. Она – сотрудница солидной государственной организации, занимается серьёзным делом: ведут «полевые наблюдения» по заданию заведующего лабораторией экспериментальной микологии signore Шапиро, нового научного руководителя итальянки. Сильван же приставлен к ней в качестве проводника и охранника.

«Постарайтесь держаться подальше от неприятностей, сеньорина Монтанари. – напутствовал её Шапиро. – В последнее время в окрестностях ГЗ неспокойно, поговаривают о каких-то проходимцах, нападающих на челноков и фермеров, которые ездят Университетский рынок. Хотя на наших сотрудников нападений пока не было, опасаются. Отправлю-ка я с вами Умара, пусть приглядит, чтобы всё было комильфо…»

Но, как выяснилось, у сильвана имелось своё представление о том, как выглядит «комильфо». Он улыбнулся, приложил палец к губам – «сидите тихо, сеньорита!» – и неуловимым движением перетёк из кустов на тропу. Р-раз – ствол карабина втыкается ошеломлённому бандиту в солнечное сплетение, тот послушно сгибается вдвое. Два! – короткий взмах, и второй спиной валится в кусты, получив удар окованным металлом прикладом в челюсть. СКС отлетает в противоположную сторону. Три – ещё один удар прикладом, в скулу первому бандиту, который начал, было, разгибаться…

– Attenti![8 - (итал.) – Берегись!]

Третий бандит, тот, что собирался потрошить вьюки, кинулся на сильвана сбоку, занося для удара большой, зловещего вида тесак. И – не достал: на пути, как чёртик из табакерки, появилась изящная девичья фигурка. Франа стояла, пригнувшись, выставив перед собой руку. Щёлкнуло, из сжатой в ладони перламутровой рукоятки выскочило узкое, дюймов шести в длину, лезвие стилета-выкидушки.

– Sei brutte come la merda de gatto![9 - (итал.) – Ты урод, хуже кошачьего дерьма!]

Бандит, услыхав нерусскую речь, от неожиданности споткнулся, но не остался в долгу – матерно выругался и широко замахнулся тесаком. Этого мгновения итальянке хватило, чтобы перейти в атаку. Она промахнулась самую малость – нож вместо живота скользнул по рёбрам. Но её противнику хватило и такой малости – он отскочил, прижимая ладонь к боку, откуда сочилась алая струйка, и испуганно уставился на Франу. А та не замедлила нанести coup de grace[10 - (фр.) – «удар милосердия», добивающий удар в поединке.], на этот раз, психологический: зловеще улыбнулась, высунула острый язычок и сделала вид, что слизывает кровь с лезвия. В глазах злодея мелькнул дикий ужас. А когда итальянка, качнув бёдрами, сделала шаг вперёд – он пронзительно взвизгнул, выронил тесак и поспешно задрал руки. Франа скривилась – от бандита остро пахнуло свежей мочой.

На этом баталия и закончилась. Опомнившийся челнок принялся одного за другим вязать бандитов, Умар страховал его с карабином наизготовку. Итальянка не захотела принимать участия в процессе. Подошла к ослику – тот дружелюбно фыркнул, приветствуя новую знакомую, – и стала гладить его по тёплому мягкому носу.

– Молодец, Мойша, спокойно стой… – челнок, закончив с пленниками, добыл из торбы сухарь и протянул на ладони ослику. Тот сочно захрумкал угощением.

– Как вы, сказали, signore, его зовут?

– Мойша. – ответил челнок. Он вытер ладонь о шкуру и принялся подтягивать ремни, удерживающие тюки. Был ещё до Зелёного прилива мультфильм, так в нём у княжны был ослик по имени Моисей. Если сократить на еврейский манер, то получится – Мойша. Впрочем, вы, наверное, не видели, мультик-то на русском…

– Не видела. – согласилась девушка.

– С этими что будем делать? – подошедший Умар кивнул на пленников. Они сидели, привалившись друг к другу спинами, и угрюмо косились на победителей. – И надо бы перевязать того, что вы, сеньорина, подрезали, а то кровью истечёт.

– Перебьётся. – ответил Петю ня. – Помрёт – значит, планида его такая. Да и неглубокая рана, я посмотрел. Нож по рёбрам скользнул, кровь сама скоро остановится. Мы их золотолесцам сдадим – за порядком на Воробьёвых надзирают они, вот пусть и расследуют.

Франа удивлённо подняла брови. Насколько она помнила, на Манхэттене подобные вопросы решали прямо на месте, без привлечения «надзорных органов». Выстрел в затылок, удар ножа, если было время, кусок верёвки с петлёй удавкой – вот вам и суд, и следствие, и мера пресечения.

Но, видимо, в этом Лесу свои порядки. Не столь кровожадные.

– А вы куда собирались, дядя Петя? – спросил Умар. – Вижу, вы с товаром, вьюки-то полны…

На Франу сильван поглядывал с почтительным недоумением. Та, уловив взгляд спутника, усмехнулась, демонстративно сложила нож и спрятала в рукав.

– В Пионерское. – не стал скрывать челнок. – Большой заказ из усадьбы «Воронцово». Ну и в «Ладошки» по дороге заглянул, крюк-то невелик…

«Ладошки» – богатый хутор, расположенный в самом центре парка близ метро «Проспект Вернадского», получил название по странной скульптуре, установленной на перекрёстке центральных аллей парка – контуры человеческих ладоней, красная, синяя и жёлтая и зелёная. Обитатели хутора тщательно ухаживали за диковинной инсталляцией, благодаря чему она и пережила эти тридцать нелёгких лет.

Челнок снова повернулся к пленникам.

– Пожалуй, к золотолесцам мы их не поведём. Далеко, да и хлопотно. Я лучше придумал: разденем до подштанников, и пусть катятся на все четыре стороны. Посмотрю я, куда они отправятся в таком виде!

– И куда? – заинтересованно спросил Умар.

– Может, в Мичуринское пойдут сдаваться, может, в Пионерское, к колхозникам. А скорее всего – в ГЗ. Эта троица наверняка уже успела напакостить в окрестностях, по мелочам, а университетским охранникам на это плевать. Подержат в обезьяннике пару недель, дадут какое ни то тряпьё, да и отпустят восвояси.

– Верно. – подтвердил Умар. – Когда Шапиро нас отправлял, то предупредил, что в окрестностях пошаливают.

– А я о чём? – обрадовался челнок. – Клык на холодец, как говорит Бич, это их работа. Вот и пусть пишут явку с повинной…

– Злой ты, дядя Петя. – с удовольствием сказал Умар. – разве можно с людьми так? Лучше уж прирезать.

– Зато ты, как я погляжу, добрый. – ухмыльнулся Петюня. Ну-ну, не обижайся, это я шуткую. Буду на Кордоне – обязательно скажу Вахе «спасибо». Хорошего сына воспитал, храброго!

– Вы закончили ваш диспут, signore? – осведомилась Франа. – Если нет, то решайте что-нибудь, prego[11 - (итал.) – пожалуйста], а то у меня ещё Molti… много дел.

– Да, конечно… – заторопился Умар. – С этими только разберёмся – и идём.

На выполнение коварного плана Петюни понадобилось минут десять. Один из бандитов, тот, с распоротым боком, попытался было, заспорить, но Петюня ткнул его сапогом под рёбра. Пленник заткнулся. Двое других угрюмо молчали, обречённо уставясь в землю. Умар помог челноку увязать на Мойшу трофеи, поулюлюкали вслед ковыляющим прочь налётчикам, и распрощались, вполне довольные друг другом. Напоследок сильван забрал в счёт их с Франой долю добычи – битую жизнью двустволку двенадцатого калибра с укороченным прикладом и обрезанными почти наполовину стволами. «Такое было у дяди Сергея, Бича, то есть. – объяснил он Фране. – Состояние, вроде, сносное, потом постреляем, испробуем…»

Итальянка спорить не стала – мужчине, в конце концов, виднее. Осмотрев трофей и клацнув пару раз стволами-переломками (к её удивлению, патронов в них не было), она повесила кургузое ружьецо на плечо.

– Ладно, mio amico![12 - (итал.)_- мой друг], идём. A lupara пригодится – вдруг тут у вас не только banditi, водятся, но и волки[13 - lupara оразовано от итальянского lupo – волк. Такие ружья были популярны у сицилийских пастухов, а позже у мафии..]?

До Главного здания они дошли примерно за час – сутки назад прошёл дождь, и Мичуринская улица снова превратилась в глубокий каньон, по которому неслись в сторону Воробьёвых гор потоки вспененной коричневой воды. Временные мостки, сооружённые фермерами, ежедневно шастающими на университетский рынок, снесло, и пришлось делать изрядный крюк, пока не нашлось поваленное дерево, по стволу которого провал и преодолели.

– А вы – смелый юноша… – заметила Франа, когда уже они подходили к ГЗ. – Наброситься в одиночку на троих вооружённых до зубов mafioso – это belissimo![14 - (итал.) – превосходно!]

– Да какая мафия, сеньорина Монтанари! – смутился Умар. – Так, мелкая шелупонь. Они и стрелять-то не решились, а один вообще двустволку не зарядил, вы же видели…

– Не скромничайте, mio amico! – итальянка как бы невзначай взяла его за кисть. – Вы настоящий coraggioso[15 - (итал.) – храбрец.]… храбрец, так по-русски? И, кстати…

Она и не думала отпускать руку. Тонкие пальчики скользнули в рукав, нежно погладили запястье…

– Я подумала: может, не стоит рассказывать об этот stupidita[16 - (итал.) – глупость, ерунда] нашему боссу? К чему лишний раз волновать человека?..

Умар кивнул.

– Договорились.

– Сегодня я действительно очень занята. – продолжила девушка, – а вот завтра, если вы не против, можем поужинать вместе. Я живу в корпусе «Е» на шестом этаже – заходите, обещаю вам настоящую неаполитанскую лазанью!

И с удовольствием увидела, как побурела зеленоватая кожа собеседника.


* * *

Московский Лес,

ГЗ МГУ



– Ни на минуту отпустить вас нельзя! – кипятился Яков Израилевич. – Просил же быть осторожнее, осмотрительнее… А если бы вас убили? А уж от вас, Умар, я и вовсе такого не ожидал. Что, заняться было нечем, кроме как бандитов ловить?

Итальянка и сильван виновато переглянулись. Скрыть происшествие не получилось: изобиженные налётчики, как и предсказывал Петю ня, сдались охране ГЗ, и история получила широкую огласку. К Фране уже успели пристать с расспросами – правда ли, она в одиночку обезвредила двоих вооружённых бандитов, а потом ограбила их до нитки? Хорошо хоть, успела перед визитом в лабораторию заскочить к себе в общагу и оставить там трофейную двустволку. К чему давать лишнюю пищу для пересудов?

– Ладно, Умар Вахович, ступайте. – разрешил Шапиро. – И учтите, я вами крайне недоволен, и сообщу об этом происшествии вашему… хм… наставнику. В самом деле, никакого понятия о дисциплине!

Сильван с облегчением выдохнул и скрылся за дверью, успев бросить короткий взгляд на Франу. Итальянка на прощание одарила его улыбкой, и это не укрылось от внимания начальства.

– А вы, сеньорина Монтанари, прекращайте мне тут разлагать сотрудников! Думаете, я не в курсе ваших похождений?

Франа кротко потупилась. В самом деле, было несколько скандальчиков… довольно пикантных. Но и завлаб тоже хорош – вечно эти русские делают из мухи слона!

Но Яков Израилевич уже сменил гнев на милость. В отличие от профессора Симагина, в чьей лаборатории Франа стажировалась во время прошлого визита в Московский лес, доцент-миколог был отходчив и не злопамятен.

– Вы, кажется, хотели меня о чём-то расспросить? Вероятно, это связано с темой ваших будущих исследований?

Следующие полтора часа пролетели, как одна минута – Франа и Шапиро обсуждали планы работы, составляли графики, пару раз даже слегка повздорили – но в меру. В рабочем, так сказать, порядке. А под конец итальянка подняла тему, ради которого, собственно, и затеяла беседу. Графики-то она и сама могла составить, не впервой.

Яков Израилевич, услыхав вопрос, крякнул, стащил с носа очки, извлёк из кармана большой клетчатый платок и принялся протирать стёкла. Франа уже успела усвоить, что это действо означало у завлаба крайнюю степень озадаченности.

Значит, вас интересуют малоизвестные патологии, связанные с Лесом? Но, сами посудите, сеньорита: если они неизвестные, то откуда же мне о них знать? Это вам надо к тем, кто много времени проводит снаружи. Я-то сижу безвылазно в ГЗ. Лесная Аллергия, будь она неладна…

Франа кивнула. Практически все сотрудники лаборатории экспериментальной микологии в той или иной степени страдали от Лесной Аллергии. Потому доценту Шапиро и приходилось прибегать к услугам стажёров, вроде неё и Умара – тех, кого этот недуг обошёл стороной.

И других, о ком она уже слышала…

– А кто может знать?

Франа постаралась, чтобы вопрос прозвучал как можно непринуждённее.

Шапиро засунул платок в карман и водрузил очки на переносицу.

– Пожалуй, вам мог бы помочь лаборант, Егор Жалнин. Он, хоть устроился к нам совсем недавно, но о Лесе знает больше, всех сотрудников лаборатории, взятых вместе.

– А где его найти? – жадно спросила Франа. Она, разумеется, знала уже об этой легендарной личности. Впрочем, не только о нём.

Шапиро развёл руками.

– Увы, не в курсе. Признаюсь вам, сеньорита: Бечёвников только числится у нас лаборантом, а на самом деле, не вылезает из разного рода авантюр. Вот, скажем, недавно…

И доцент принялся рассказывать о похождениях непутёвого сотрудника. Франа слушала, но больше из вежливости – эти самые байки ей уже успели поведать девочки-лаборантки во время обеденного перерыва.

– Неужели, кроме него, расспросить больше некого?

– Можно, конечно, зайти на кафедру экзо-медицины. В принципе, болезни, связанные с Лесом – их вотчина. Но вряд ли вы узнаете там что-то новое. Их работы регулярно публикуются, уверен, вы уже всё изучили.

Франа кивнула. Этот вариант она отработала в первую очередь – и без особой пользы.

– Что-то ещё?

Шапиро ненадолго задумался, потом лицо его посветлело.

– Ну конечно! Попробуйте побеседовать с Мартином. Он, как бы вам сказать… наш нештатный сотрудник. Помогает по мелочам, пробирки моет, убирается, то, сё… Дело в том, что он – лучший знаток разного рода баек, легенд и сплетен о Лесе. В том числе – и о всяческих мифических болезнях.

– Я понимаю, источник информации не самый надёжный. – торопливо добавил Яков Израилевич, увидав скепсис на лице собеседницы, – но вы всё же постарайтесь отнестись к нему серьёзно. Случалось найти и в этой помойке алмаз… Только учтите: вытянуть из Мартина что-нибудь связное будет непросто. И, умоляю вас, осторожнее!

– А в чём дело? Он неуравновешен? Или…

– Да, собственно, никаких «или». Но если будет наливать – отказывайтесь. Печень – она, знаете ли, одна…


* * *

"…штурмовой танк с оглушительным треском ломился через заросли высоченного, в три человеческих роста, ядовито-зелёного кустарника. Толстенной многослойной, с керамическим усилением и навесными динамическими блоками, броне нипочём были клешниракопауков и шипомордников…"

– Твоювгосподабогадушупресвятуюгробамать! – Мартин тряс тощим журнальчиком с кислотно-аляповатой обложкой. Франа пригляделась: дешёвое «замкадное» издание, одно из многих, паразитирующих на теме Леса. Неизвестно, где старый алкаш раздобыл журнал, но теперь он устроился здесь, в кафе в «Шайба», на первом этаже Главного Здания, и развлекал слушателей – по большей части студентов и лаборантов – литературоведческими сентенциями. Разумеется, на свой, неповторимый манер.

Мартин обернулся к публике и картинно вздел журнал над головой.

– Танк, вам ясно? Штурмовой! С блоками, мля, динами… ик… динамическими! Воюет с шипомордниками! В Лесу! Спасибо, мля, хоть не «Мамонт» называется[17 - Мартин, верный поклонник советской фантастики, намекает на штурмовой танк «Мамонт» из книги. А.и Б. Стругацких «Хищные вещи века».]…. И вот это называется современная фантастика?!

– А что тут такого? – возразил долговязый студент-третьекурсник с нашивкой факультета Почвоведения на выцветшей стройотрядовке. – В Карачи, в пакистанском Лесу то есть, именно танки и воюют. С шипомордниками. Правда, они там размером с носорога, и пули их не берут, даже бронебойные. И называются они как-то по-другому…

Окружающие (их, на взгляд Франы собралось не менее двух десятков) поддержали почвоведа нестройным гулом. Тридцатилетняя безнадёжная война, которую пакистанцы вели со своим Лесом, давно стала одной из любимых тем авторов боевиков.

Мартин облил знатока презрительным взглядом и громко икнул.

– Я тя умоляю, парень! Дело-то не в Карачи, а в Нью-Йорке, в Манхэттенском Лесу! Да вот, тут дальше…

«…Игнасио вскинул верный «Томмиган» и дал длинную, на пол-диска очередь от живота. Раздался пронзительный вой, от ствола титанической, метров двадцати в диаметре, секвойи, взломавшего асфальт на перекрёстке Бродвея и Пятой авеню, отделился зомби – некогда белый мужчина, а теперь весь покрытый пятнами гнили – сделал несколько шагов навстречу Игнасио и рухнул от следующей очереди.

«Бокор будет доволен!» – подумал лутер и перебежками, пригибаясь и ныряя под плети вьющихся лиан, то тут, то там пересекающих улицу, кинулся к подстреленному врагу. – Теперь-то он точно позволит мне сделать новую татуировку: пусть все видят, какой умелый воин Игнасио Роха, мексиканец!»

– Не, ну ты поэл? – Мартин чуть ли не рыдал. – Умелый воин! Ныряет он под кустики! Очередь у него от живота на пол-диска – а в нём, между прочим, сотня маслят… Зарежьте меня ножиком, а лучше налейте! Мой интеллект не в состоянии этого вынести!

Момент был слишком удобен.

– Sono d’accordo con lei[18 - 9итал.) я с вами согласна]… вы всё правильно сказали, signore Мартин. – торопливо заговорила Франа. Взгляды слушателей немедленно обратились к ней. – Prima di tutto[19 - (итал.) во-первых], автор completamente… как это на русский… совсем не знает, о чём пишет, и on с'ё alcun dubbio[20 - (итал.) В этом нет сомнений]…. это есть правда… Латиноамериканец в банде, возглавляемой колдуном Вуду, бокором – это senza senso[21 - (итал.) Чепуха, ерунда.]… неправильно. Там только негры, даже мулатов не принимают, fottuti razzisti… проклятые расисты! К тому же лутеры, собиратели spazzatura… хлама, который остался в брошенных домах – самая презренная каста, а вовсе не бойцы. Да, и зомби не могут быть белыми, только negros – бокоры их делают из своих мертвецов…

– Во! – Мартин снова икнул. – А я вам чё говорил? Козлы они все, пишут не пойми что…

– In secondo luogo[22 - (итал.) во-вторых], – продолжала итальянка, – ни секвой, ни вьющихся лиан на перекрёстке Пятого авеню и Бродвея нет, и быть не может. Там только древолиана на небоскрёбе-утюге, действительно, очень толстая. И давно morto… мёртвая, сухая.

– Мёртвая? Почему? – жадно спросил почвовед. На Мартина он уже не смотрел.

– Это есть главная enigma… загадка Нью-Йоркского леса. – Поначалу остров зарос огромными деревьями, лианами – всё, как в Московском Лесу. Но позже, когда nordamericani стали ссылать туда banditi, всё изменилось. Везде проросли чёрные колючие лианы, и они стали soffocare… душить деревья одно за другим. Та древолиана на небоскрёбе-утюге вся окутана чёрной колючкой. А когда негритянские банды возглавили адепты Вуду, бокоры и хунганы, стало совсем плохо. Чёрный терновник catturato… захватил весь Манхэттен, теперь там кроме него, ничего нет, только мхи, грибы да лишайники. И улицы сплошь им заросли, пройти нельзя. Приходится передвигаться metropolitana… в тоннелях под землёй.

– Складно излагаешь, чувиха! – подал голос Мартин. – Словно сама всё это видела!

– Я и видела. – согласилась итальянка, не отреагировав на непонятное «чувиха». – Я почти год работала на Манхэттене в caritatevole… благотворительной миссии. Много видела: и заросли чёрного терновника на улицах, и войны банд и даже зомби случилось встретить однажды!

Итальянка сделала паузу.

– Мне говорили signore Мартин, что и здесь встречаются зомби? Не negros, обработанные колдунами-вуду, как на Манхэттене, а обитатели этого Леса, только больные… sconosciuto… неизвестной болезнью?

– Да всё это сказки… – неуверенно начал почвовед, но на него цыкнули так, что студент немедленно заткнулся. Мартин же с отвращением покосился на «знатока», шумно почесал грудь в вырезе майки, в два глотка прикончил стоящий перед ним стакан (Франа поморщилась, уловив отчётливо запах крепкого алкоголя) и согласно кивнул.

– Девчонка верно говорил, парень, хоть и из Европ приехала. Не знаешь – не толкуй, как писал поэт Тва… ик!.. Твардовский. Да вы тут, небось, и Тёркина не читали?

Почвовед развёл руками. Студенты-слушатели по одному прятали глаза.

– Не читали, конечно. – горько вздохнул Мартин. – Куда мир катится… то есть докатился? А зомби тут водятся, красавица. – сказал он, обернувшись к Фране. – Только разные они. Есть зомби грибные…

Он замолчал, пошарил по столу, сграбастал стоящий перед ним стакан, но пить не стал – осмотрел сосуд на просвет, убедившись, что жидкость занимает в нём примерно половину объёма.

– Так о чём это я…. – снова заговорил Мартин. – есть, значит, зомби грибные. Это одно дело. А есть и чёрные. Те пострашнее будут, хотя и грибные – тоже не подарок. Они, правда, не совсем чёрные и даже не совсем зомби, а такие… андеды. Это по-аглицки, «немёртвые». Души в них нет всю чёрная пыль того…

Франа терпеливо ждала. Похоже, предупреждение Шапиро имело под собой основания. Вытянуть из такого собеседника нечто связное будет ох, как непросто.

Если вообще возможно.

Мартин тем временем поставил стакан на место – увиденное явно его расстроило – громко икнул и продолжил рассказ.

– Значить, чёрные зомби. Я сам их, правда, не видел… давно.

Он быстро, словно кто-то из слушателей мог его опередить, схватил стакан, в два глотка прикончил его содержимое.

– Не люблю я об этом. Скверная тема, гнилая. Но, раз уж пошла такая пьянка… – он снова скривился и заглянул в стакан. Тот, к сожалению, был пуст. Итальянка едва не выругалась – ну что стоило запастись для этого разговора бутылочкой крепкого? Намекал же Шапиро, ясно намекал. Как бы сейчас пригодилось!

Мартин уже отвлёкся от гранёного друга.

– Уж не знаю, от кого ты про это наслушалась, но есть только два человека, которые реально в теме: Бич да Егорка, лаборант с нашей кафедры… его ещё Студентом кличут.

Наконец-то конкретика! Франа едва сдержала довольную улыбку – дело сдвинулось с мёртвой точки. «Грибные» зомби – явственный намёк на неизвестную болезнь, вызываемую грибами-паразитами.

– Scusi[23 - (итал.) прошу прощения], signore Мартин, а где именно в Лесу ваши amici видели зомби? И почему вы их назвали «грибными»?

– Насчёт грибов это ты к Яше, он по ним спец. – непонятно ответил Мартин. – Я что-то не пойму: ты, искать их, зомбаков то есть, собралась? Ты это дело брось, красавица. Сгинешь. Дождись Бича со Студентом, – сейчас-то ни того, ни другого в ГЗ нет, разбежались по своим делам, – и их расспроси. А более никого не спрашивай: врать будут, точно тебе говорю…

Доцент Семибоярский, до сих пор прятавшийся за спинами студентов, бочком выбрался из толпы и торопливо пошагал к лифтам. У проблемы, над которой они с Симагиным ломали головы весь предыдущий день, наклёвывалось решение.


IV

2055 год, осень

МЦК, на подъездах к станции «Соколиная Гора»



– Станция Хацепетовка, поезд дальше не пойдёт!

Пронзительно заскрежетало железо по железу. Дрезина, коротко вякнув гудком, притормозила, не докатившись полсотни шагов до нависшей над путями пешеходной эстакады.

– Приехали, слезайте здесь! – парень-путеец по пояс высунулся из бокового окошка будки. За спиной у него рокотал, распространяя запах горелого подсолнечного масла, дизельный движок в облупленном решётчатом кожухе. – На платформе останавливаться не будем, дурное это место. А дальше вдоль путей, справа, сплошь колючие кусты – там и с топором не пробиться, бензопила нужна…

Виктор кивнул, озирая окрестности. Он уже успел наслушаться про «нехорошую» станцию, и теперь воочию видел причины такого к ней отношения. Здесь почти ничего не росло – ни зелёного листка, ни пучков травы, пробивающейся сквозь асфальт, ни прядей проволочного вьюна на голых, облезлых стенах станции и пешеходного мостика – одни только трещины в голом бетоне да пустые переплёты окон мёртво скалятся острыми стеклянными зубьями.

Изрядная редкость для Московского Леса.

Пейзаж справа от путей, производил совсем уж удручающее впечатление. Виктор никогда не увлекался видеоиграми, но первое, что пришло ему в голову – именно этими кварталами, между 8-й и 5-й улицами Соколиной Горы, вдохновлялись дизайнеры, создававшие игры в популярном когда-то жанре постапокалипсиса. Не было здесь ни буйно разросшейся акации и сирени, ни древесных гигантов, появившихся в мегаполисе вместе с Зелёным Приливом, ни даже вездесущей ползучей зелени, которой в других районах сплошь заросли руины домов и фасады уцелевших строений. Лес словно побрезговал этими кварталами: между мёртвыми многоэтажками виднелись лишь, голые, почерневшие, словно обугленные, скелеты деревьев, ржавые остовы автомобилей, асфальт весь в ямах и промоинах, На фасадах, зияющих выбитыми окнами, то тут, то там – угольно-чёрные языки копоти, крыши топорщатся обломанными стропилами. Всё здесь было какое-то… словно обсыпанное невидимой глазу чёрной пылью.

Виктора передёрнуло. Прав путеец, дурные здесь места. Мёртвые. А ещё – чем-то знакомым веяло от этой черноты. Знакомым, и весьма неприятным.

«…ещё бы оно было тебе незнакомо! Та Чёрная Плешь в Грачёвке, ту, что осталась на месте расправы с Блудояром и Хорьком…»

Видимо, он произнёс это вслух, потому что Ева, возившаяся с рюкзаками, сваленными возле будки машиниста, немедленно отозвалась.

– Ты тогда валялся с раненой рукой, а вот я насмотрелась. В точности такой мертвечиной тянуло от этой отметины. В Марьиной Роще, в полосе Мёртвого Леса, тоже попадаются похожие, сама видела. Но там они неопасные – мелкие, выдохшиеся, да и зарастают быстро…

Виктор кивнул. Сам он не присутствовал при достопамятной экзекуции, учинённой друидами над доверенным палачом Порченого, и предателем-хуторянином, и не видел, как Прорыв – столб чёрного то ли света, то ли праха, выдул, если верить друидам, человеческие души, оставив пустые ходячие оболочки. А вот ощущение – мертвенную ауру поляны, отмеченной с тех пор угольно-чёрным кругом – он запомнил накрепко.

Здесь, вблизи почерневших Лес знает сколько лет назад кварталов, ощущение это было другим. С одной стороны, гораздо сильнее, а с другой – не столь острое, не столь пронзительное. Сглаженное временем, что ли?

– И давно здесь так? – он мотнул головой, указывая на неживую пустошь.

Ева неопределённо пожала плечами.

– Всегда было. Вообще-то сюда никто не заходит, стрёмно, да и незачем. Один из наших, Игнат его звали, наслушался однажды барахольщиков – те, якобы щипали Мёртвый Лес по краям – и сунулся. Так и сгинул.

– Его что, не искали? – удивился Виктор. Он уже успел убедиться, что у егерей не принято оставлять своих без помощи.

– Так мы же не знали, куда он отправился. – вздохнула женщина. – а когда забеспокоились, уже больше двух месяцев прошло. Пока слухи собрали, пока барахольщиков этих разыскивали – впустую, кстати, так никого и не нашли – ещё месяц долой. Ну и решили, что Игнат, скорее всего, сюда вообще не добрался, а накрылся где-то ещё. Он вообще мутноватый парень был, себе на уме. Так что разузнать что-то, да ещё спустя столько времени…

Ева безнадёжно махнула рукой.

– Давно это было, лет пять назад. Мы после того случая договорились перед особо рискованными рейдами обязательно оставлять в Норе «выручайки».

«Выручайками» егеря называли запечатанные пакеты с надписанной датой. Пакет отдавали Хранителю Норы, и вскрывали по истечении контрольного срока. После чего – собирали спасательную партию. До сих пор Виктору ни разу не приходилось этого делать – невостребованные же пакеты вернувшиеся в срок владельцы самолично сжигали в камине общего зала Норы. Такую осторожность Виктор вполне понимал: не всякий из этих убеждённых одиночек спешил оповещать друзей-коллег о своих планах.

– Значит, вы больше ничего не узнали об этом месте?

Виктор поймал себя на том, что ему важно получить ответ на вопрос. Вот с чего бы? Идти им в другую сторону, ничего особенно неотложного здесь не просматривается…

Чуйка, как говорит Серёга-Бич. Причём – весьма настойчивая. А чуйке в Лесу принято доверять.

– Откуда нам знать? Говорю же: никто туда не заходит. – Еву, похоже, тяготил интерес супруга к «нехорошей» пустоши. – Есть один-единственный человек, который что-то знает наверняка – это Мартин, тот, что живёт в ГЗ. Бич рассказывал, что его как раз здесь Зелёный Прилив застиг, ещё тогда, тридцать лет назад. Так и шёл отсюда до Воробьёвых гор со стаканом своим знаменитым. Только он почему-то об этом никому не рассказывает. Спросишь – трясётся, заикается и замолкает. А потом уходит в запой дня на три. Видать, хлебнул лиха мужик.

О Мартине, настоящем кладезе лесных баек и легенд, живой достопримечательности Гласного Здания, прижившейся под крылышком завлаба экспериментальной микологии, Виктор уже был наслышан. По большей части – от того же Сергея-Бича.

Где-то он сейчас? Вроде бы, на каком-то толковище, затеянном предводителями самых влиятельных группировок Московского Леса. Ну, им виднее, конечно…

– Ладно, не рассказывает – пусть его. Мы и сами заглянуть туда можем. Сколько меня лешаки у себя продержат – неделю, две? Вот на обратном пути и посмотрим, что это за невидаль…

– Это ты брось! – немедленно встревожилась Ева. – Тоже мне удумал – в Мёртвые кварталы лезть! Не надо тебе туда. И никому не надо. И даже смотреть туда не надо!

Виктор с удивлением посмотрел на супругу, обычно спокойную и ироничную.

– Да я же шучу… – попытался он сгладить свою промашку. – Подумаешь, сказал…

– Вот и думай, когда говоришь! – Ева никак не могла успокоиться. – И вообще, хватит болтать, идти пора. Гоша, небось, услышал, как мы подъехали, ждёт. Давай, поворачивайся, помогу рюкзак надеть…


* * *

Измайлово,

Запретный Лес



– А по эту сторону от МЦК, в сам парк – что, тоже никто не ходит?

Виктор зябко повёл плечами – неуютно здесь было, нехорошо. Глухая, напитанная зеленью и влагой тишина, какая-то неживая, мертвенная – хотя и по-другому. Не так, как на мёртвой пустоши Соколиной Горы.

– Никто. – отозвалась Ева. – А как сюда ходить? Если углубиться в Запретный Лес то шагов через двести-триста он становится не то, чтобы непроходимым, не пускает дальше и точка! Эта тропка – исключение: позвали нас сюда, пригласили. Да и зашли-то мы всего ничего, Круглый Пруд у самой границы. Там нас ждать и будут – на дальнем берегу, где раньше была лодочная станция.

Виктор огляделся. И правда, подлесок был непривычно густ для такого леса, сплошь состоящего из кряжистых дубов, клёнов и грабов. И дышалось здесь непривычно тяжело. Он сделал вдох полной грудью и тут же пожалел об этом. Вроде, и нормально пошло, и лёгкие полны… ан нет, не полны! Пусто в них, и только под черепом ночной бабочкой «мёртвая голова» шуршит, бьётся мысль – «назад, идиот, возвращайся, пока не подох!..»

Одно слово – Запретный Лес.

В просвете между деревьями мелькнула стоячая, затянутая сплошной ряской вода. Дальше тропка вела по берегу. Впрочем, тропка – одно слово, подошва мягко вязла в толстом слое прелой листвы, неутоптанном, нехоженом. Этому Виктор не уставал удивляться – деревья, считай, вечнозелёные, если не брать, конечно, золотые ясени Воробьёвых гор, а листва всё равно обновляется. Фокус в том, что листопад здесь не сезонный, а такой… вялотекущий.

Ещё одна удивительная особенность Леса.

Глаз зацепился за скрытую под пластами мха почерневшую кирпичную кладку. Руины небольшого здания, прямо возле воды. Может, это и есть та самая лодочная станция, где и должно состояться рандеву?

– Сюда даже почтовые белки предпочитают не заглядывать. – продолжала объяснять Ева. – Яська как-то рассказывала: они пытались пройти вглубь поверху, но тоже не выдержали, повернули. Многие верят, что, в самой глубине Измайловского парка, обитает та самая сила, что властвует над Лесом – над растениями, животными, даже погодой. Бич тоже как-то попытался пробраться вглубь. Пошарил в Измайловском Кремле, потом поднялся по Серебрянке примерно на километр. И повернул – нет, говорит, дальше не хочу. Нечего там людям делать, не наше это…

– Но лешаки-то здесь обитают? – спросил Виктор. – И, похоже, вполне комфортно здесь себя чувствуют, раз уж нас пригласили?

– Лешаки – дело особое. У них на дальней окраине Измайлова, в Терлецком Урочище что-то вроде святилища, о нём ещё три века назад слухи ходили, что там-де родина всех леших. Присловье даже было тогда в ходу: «Леший Перовский зовёт Куликовского в гости, на родные кости». То есть, перовские, терлецкие то есть, лешие померли и в землю легли раньше прочих своих сородичей. Да про леших здешний ещё Яков Брюс был в курсе – тот, чернокнижник, который при царе Петре Сухареву башню, построил. Он хотел Терлецкое занять и леших под себя подгрести – однако обломился, ни с чем ушёл. Не хотят лешаки никому подчиняться, будь он хоть трижды колдун!.. Потом и ученик Брюса, граф Терлецкий, перерыл всё Урочище в поисках секрет эликсира бессмертия – и, вроде как что-то отыскал. Но, видать, находка та ему боком вышла, потому как граф с тех С тех пор и появляется там со своей чёрной собакой. Вот и лешаки его там видели, рассказывали…

Метрах в пяти от берега вода вспучилась пузырями, заклокотала. Виктор едва не споткнулся – повернулся на каблуках, нашарил рукоятку «терминаторского» обреза и ловко – зря, что ли, столько практиковался в Норе? – клацнул скобой Генри. Но неведомое чудище не спешило всплывать под сноп картечи – ворочалось себе в глубине, пуская пузыри, остро воняющие сероводородом.

Ева тоже среагировала на неведомую опасность – припала к земле, вскинув к плечу пятизарядный охотничий карабин, своё излюбленное оружие. Ладонь на шейке приклада, палец чуть подрагивает, готовый, чуть что, лечь на спуск. Сейчас её было не узнать: черты лица сразу высохли, заострились, словно лезвие боевого ножа, в глазах – недобрый, опасный огонёк.

– В кого пулять-то собрались, егеря? – раздался из-за спины ворчливый голос. – В пруду нашем ни кикимор нет, ни разных-прочих окаянных тварей. А что болотный газ иногда пузырится – так чего ж вы хотели? Сколько уж не чистили, заросло всё, заилилось. Скоро вместо пруда будет сплошная болотина.

Виктор снова обернулся и снова чуть не упал – на этот раз от удивления. Из-за ствола средних размеров клёна (пять метров – разве ж это размер по меркам этого дремучего уголка Леса?) высовывалась невообразимая физиономия.

Врубелевский Пан – вот что пришло ему в голову в первую очередь. Только без старческих кудряшек вокруг лысины – их, как и куцую бородёнку, заменяют клочья зеленовато-бурого мха.

Кожа тёмная, корявая, изрезанная трещинами, словно кора столетнего дуба, кое-где в белёсых пятнах лишайников. Но это не производило отталкивающего впечатления, какое производит, например, запущенная кожная болезнь. Удивительное создание гармонично вписывалось в окружающее: казалось, ожил обычный пенёк – ожило, отряхнулся, повязал на чресла драную тряпку – и отправился прогуляться по тропинке запретного Леса, пока не встретило незваных гостей, или званых? Ведь их сюда, как-никак, пригласили…

Физиономия ухмыльнулась – дружелюбно, с хитринкой. Ярко-изумрудные глаза, запавшие в глубоких трещинах «коры», играют золотыми искорками.

– Гоша! – с Евы мигом слетела предбоевая «заострённость». – Как здорово! Вот уж не думала, что это ты!

Да это же лешак, ошарашенно подумал Виктор. Ну да, точно, именно так ему их и описывали. Сам-то он толком не видел представителей этого странного племени – если не считать Лешачонка, встреченного ещё в Грачёвке. Но тогда Виктору было не до разглядываний даже самых экзотических обитателей Леса: смертная хватка друидского яда только-только разжала свои когти, и он не то, что соображать – шевелиться толком не мог, валялся в отключке.

Ева тем временем повисла у Гоши на шее – для этого ей пришлось подпрыгнуть, поскольку тот оказался на полметра выше даже Виктора. Лешак в ответ скрипел что-то приветственное и поглаживал женщину по спине корявыми, словно корешки, пальцами.

– Долго же вы… – пробурчал он. Я уж с самого утра жду, притомился. Идтить пора, только сначала вот что…

Он осторожно стряхнул себя Еву, обернулся к клёну и трижды постучал по стволу ладонью. И дерево ответило: с протяжным скрежетом, словно распахивалась разбухшая за зиму оконная рама, в стволе на уровне лица Виктора возникла глубокая узкая щель.

– Давайте-ка сюда все железяки ваши. Ружья, ножи, патроны – всё.

– Что же нам, через Измайлово безоружными идти? – спросила Ева. Для порядка спросила, отметил Виктор, явно и в мыслях не имея спорить с «проводником».

– Всё, до последнего патрончика, здесь придётся оставить. – серьёзно ответил Гоша. – Иначе тропа не пропустит, кружить начнёт. А то и чего похуже сотворится – там, в самой чащобе.

Женщина сняла с плеча карабин и неохотно протянула лешаку.

– Сотворится, говоришь? И всё-то у вас, лешаков, не в простоте, всё с выдумкой, с подвывертом!

Гоша принял оружие осторожно, даже брезгливо, тремя пальцами – и бросил в щель. Края её дёрнулись, и Виктору на миг послышалось сытое чавканье.

– Назад-то хоть отдадите?

– А как же? – вслед за карабином в щель отправился обрез Виктора, за ним оба патронташа, извлечённые из ножен охотничьи ножи, мачете Виктора и маленький топорик, висевший на рюкзаке Евы. – Да не опасайтесь, никто ваше добро не тронет. И вас не тронет, если с тропы не сойдёте, конечно. А на лешаков бочку кутить не надо – не мы так захотели, Лес так решил, а ему виднее.

Московский Лес, Северный Речной Вокзал Смотреть на прибытие «партизан» высыпала половина обитателей Речвокзала. Ну, может не половина, поправил себя Егор, даже не треть – но уж человек сто на пирсе точно было. Не каждый день к дебаркадеру, в который превратился теплоход, некогда носивший гордое имя «Президент», о чём и сейчас напоминали облупившиеся буквы «П», «ЕЗ», «Д» и «НТ» на проржавевшем борту, причаливает такой караван. Три лодки: две самые обычные дюралевые моторки, из которых подвесник имелся только на одной; третья же – угловатая, плоская, настоящая мини-баржа, склёпанная из уголка и металлического листа. С неё-то увешанные оружием парни и стаскивали на палубу дебаркадера чудную штуковину – здоровенную, метра два в диаметре, полусферу, словно набранную из рельефных костяных пластинок. Весила она немало, если судить по матерным прибауткам, щедро отпускаемым грузчиками.

Рядом суетился смотритель дебаркадера – размахивал руками и отдавал распоряжения, опасаясь, что груз покалечит и без того дышащее на ладан ограждение палубы. «Партизаны» вяло отругивались, огрызались, но распоряжения выполняли. Причину такой покладистости Егор обнаружил тут же, на одном из столбиков, поддерживающих галерею верхней палубы – отпечатанный на машинке листок с перечнем штрафов за повреждения, нанесённые дебаркадеру. Список включал не меньше двадцати позиций, начиная от царапин «на лакокрасочном покрытии» до «поджога, приведшего к полному или частичному уничтожению». Суммы штрафов, проставленные в рублях и желудях, внушали почтительный трепет.

– Эй, уважаемые, а ну, разойдитесь! Не видите, люди работают, да? Мешать не надо, помогать не надо, сами всё сделают…

Набежавший распорядитель, он же заказчик экзотического товара (Рубен Месропович Манукян, известный Речвокзалу и половине Леса как Кубик-Рубик), хоть и произвёл изрядный шум, но порядок на дебаркадере действительно навёл. Выяснилось, что стаскивать панцирь глиптодона на пирс не надо – владелец лавочки «Старьё-Бирём» предусмотрительно снял на «Президенте» вместительный склад, где диковине и предстояло осесть в ожидании отправки к заказчику. Там же дожидались своего часа заказы, сделанные командиром «партизан». Груз охранял бдительный страж – четырнадцатилетний Фрунзик, племянник Кубика-Рубика, сидел на длинных, цвета горохового супа, пахнущих оружейной смазкой ящиках, и поигрывал обрезом помпового дробовика.

Погрузка, тем временем, закончилась. Чекист по очереди приподнял крышки ящиков. Его «контрагент» стоял рядом, мелко кивал и на все лады расписывал достоинства своего товара – и отдал распоряжение перетаскивать груз на «баржу»

– Зачем спешишь, уважаемый? – всплеснул руками владелей «Старьё-бирём». – Успеешь ещё, мамой клянусь! Пойдёмте покюшаем, уважаемые, а там и займётесь. А Фрунзик пока постережёт.

– Некогда нам тут рассусоливать. – хмуро отозвался Чекист. Во время выгрузки ему краем панциря прищемило руку, и теперь командир «партизан» злился на весь белый свет.

– Ай, дарагой, зачем так говоришь, а? – расстроился Кубик-Рубик. – Шашлык есть, долма есть, пахлава – сытый будешь! А бойцам твоим я прямо сюда пришлю, они, наверное тоже голодные? Сильные воины должны хорошо кюшать, так, да? Да вот хоть друга своего спроси, он умный, он всё скажет!

И с надеждой посмотрел на Яцека. Поляк подумал немного и кивнул.

– Ладно… – обречённо махнул рукой Чекист. Только вот что, уважаемый: у нас с собой кое-какой багаж есть… особый. Ты распорядись, чтобы в какой ни то холодильник пока пристроили. А то, неровён час, испортится. Только холодильник большой должен быть, иначе не поместится!

Холодильника подходящих размеров на Речвокзале не нашлось. То есть один имелся – промышленный агрегат вместимостью в три с половиной куба, тихо тарахтел компрессором в подсобке бара «Волга-Волга». Однако владелец заведения, увидав, что ему предлагают принять на сохранение, упёрся рогом. Не помог даже пресловутый авторитет Кубика-Рубика – содержатель бара заявил, что если его клиенты прознают, что за пакость хранят рядом с прочим провиантом, они забудут в «Волгу-Волгу» дорогу. «Ты мне убытки будешь возмещать, Рубен Месропович? – осведомился он. – А раз нет – уж извини, ищи другое место. Вон, сухого льда могу тебе отсыпать. Обложи им эту штуку, не хуже морозилки получится.

– Зачем ты голову этой твари с собой взял, а? – спрашивал Кубик-Рубик, подкладывая сочные, шкворчащие куски мяса на тарелки гостей. Да вы кюшайте, уважаемые, мало будет – я ещё принести скажу.

– То на память. – отозвался Яцек, за обе щёки уписывая шашлык. – Пан командир хочет сделать из него… как это… чучело.

– Точно. – подтвердил Чекист. Говорить с набитым ртом было трудно, и он изо всех сил старался не брызнуть мясным соком на скатерть. Получалось не очень. – Чучельнику отдам. Слышал, есть один в Филёвской общине, охотники ему носят головы слонопотамов, и всяких там мегатериев. Он голову эту выскоблит-высушит, присобачит на лаковую дощечку – крутой трофей получается, зачётный! Над столом у себя повешу.

Кубик-Рубик посмотрел на собеседника с уважением и цокнул языком.

– Кабинет завёл, да? Крутой стал? Это харашо, дарагой: серьёзный человек и должен серьёзные дела делать. Только зачем тебе эта голова, а? Ты молодой, сильный, ещё добудешь, много! А у меня как раз и покупатель есть, башляет хорошо, доволен останешься.

Чекист с поляком неуверенно переглянулись. Командир партизан уже успел пожалеть, что позарился на экзотический трофей, уж больно много возни было с отрезанной головой гигантского броненосца. Украшение-трофей для недавно обретённого кабинета в башне «Восток», где «партизаны» уверенно оборудовали свою новую базу – это, конечно, круто. Но ведь, кроме ящиков с «заказом» предстояло перетаскивать через шлюзы ещё и три корзины с грибами. Хорошо хоть, их не надо волочь до Москвы-Сити – Ева настрого наказала оставить добытый продукт у Шмуля. Супружница шинкаря должна приготовить из него какой-то особый то ли отвар, то ли вытяжку, потребную до зарезу егерской «медичке».

Кстати, о Шмуле…

– Ты, уважаемый Рубик-джан, что-то говорил о посылке для шинка? – спросил Чекист, вытирая руки куском лаваша. – Учти, у нас груза на обратную дорогу много, тяжёлый. Может и не влезть.

– Влезет, дарагой обязательно влезет! – обрадовался Кубик-Рубик, уже делавший «партизанам» намёки насчёт попутного груза, который неплохо бы прихватить в рассуждении приличной грузовместимости их транспорта. – Ящик совсем маленький, лёгкий, Фрунзик – и тот легко поднимает. А Шмулю он очень нужен, мамой клянусь! Нехарашо уважаемого человека заставлять ждать, да? А вы всё равно туда собираетесь – вот и захватите для него подарочек. Я спасибо скажу, Шмуль спасибо скажет – все будут довольны!

– Ну, ладно, уболтал, дядя Рубик. – командир «партизан» с сожалением отодвинул пустую тарелку и встал из-за стола. – Показывай, что там за подарочек.

– Хороший подарочек! – засуетился Кубик-Рубик. – Очень хороший и очень, очень дорого стоит! Ты ведь кофе любишь, а? Значит, и тебе понравится!


V

Московский Лес,

ГЗ МГУ

Второй день на Воробьёвых горах шёл дождь – мелкий, холодный, пронзительный. Он смыл с деревьев пожелтевшую листву, и теперь она рыхлым пологом устилала немногие уцелевшие дорожки в сквере перед западным подъездом высотки. Однако эта попытка поздней осени закрепиться на отвоёванном плацдарме, была уверенно отражена волной тёплого воздуха, пришедшего неизвестно откуда и привычно поставившего климатические расклады Леса с ног на голову. В результате, почерневшие было деревья радовали глаз зелёной, недавно проклюнувшейся ярко-зелёной порослью из почек, до поры прятавшейся среди прежнего красно-жёлтого великолепия, и это придавало аллеям вокруг ГЗ неуместно-весенний вид. И воздух, вливающийся в распахнутые, вопреки числам на календаре, окнам был совершенно весенний – тёплый, пропитанный смолистым листвяным духом, радостный…

Лес – он такой.

А вот у профессора Симагина, заведующего лабораторией генетики, радости на душе не наблюдалось. Потный, всклокоченный, в перекошенных очках и узлом галстука, съехавшим чуть ли не за ухо, он метался по кабинету, словно волк по клетке в зоопарке. Присутствовавший в кабинете, доцент Семибоярский исподтишка подёргал ручку двери – заперто. И хорошо: не хватало ещё, чтобы кто-то из сотрудников лаборатории увидел начальство в столь жалком состоянии…

– Значит, эта стерва таки докопалась до Чёрных Выбросов? – профессор стащил очки, и на миг показалось, что он сейчас швырнёт в стену. – Ах, как некстати…

– Докопалась. – подтвердил доцент.

– Каким образом? Шапиро рассказал? Нет, быть того не может…

– Понятия не имею. – Семибоярский развёл руками. Я, собственно, и узнал-то чисто случайно. Спустился утром в «Шайбу», кофейку попить, и вижу: этот алкаш, Мартин собрал вокруг себя толпу и ораторствует. Я подошёл – и как раз вовремя.

– Вовремя… – профессор снова водрузил очки на переносицу – так же криво, как и раньше. – Как же это не вовремя, Андрей Викторович, вы даже не представляете!

– Думаю, что представляю. – Семибоярский осторожно кашлянул. – Профессор, а вы не преувеличиваете угрозу, исходящую от этой девицы? В конце концов, её тема весьма далека от того, чем занимается наша лаборатория.

– От микологии, которой занимается Шапиро, она ещё дальше. – отрезал Симагин. – И дело вовсе не в научных интересах. Вы не хуже меня знаете, что наши спонсоры ждут от нас… м-м-м… особых услуг. Например, регулярных, не реже раза в квартал, обзор перспективных направлений работы Московского Филиала. И я всего две недели, как отправил им очередной…

Семибоярский дёрнулся, встал и ещё раз подёргал ручку двери. Об этом аспекте сотрудничества со «спонсорами» вслух говорить было не принято.

– Ну, отправили и отправили, так и что с того?

– А то, что я ни словом не упомянул о докладе Шапиро на недавней конференции. Между прочим – именно о следах Чёрных Выбросов, попадающихся в районе Марьиной Рощи. У него, видите ли, сведения из заслуживающих доверие источников… И вот, заявляется чёртова итальянка начинает копать эту тему! Полагаете, это случайность?

Семибоярский пожал плечами.

– Может, и случайность, а может, и нет. Кстати, почему этот доклад не включили в сборник материалов конференции?

– Официальная версия – предоставленные материалы недостаточно верифицированы.

– А на самом деле?

– Испугались. Сочли тему чересчур «жареной» и решили прикрыть от греха. Шапиро, было, заикнулся, что надо включить её в план работ, но его быстро заткнули. Мол, занимается не своим делом, когда по основной тематике лаборатории особых подвижек не заметно. В итоге даже на вид поставили – правда, без занесения в приказ. Одна теперь надежда: может, они и эту итальянскую шалаву заткнут? Так сказать, по прецеденту.

Доцент покачал головой, не скрывая скепсиса.

– Я бы на это не рассчитывал. От Учёного совета она не зависит, финансирование своё. Чем они могут на неё надавить? Ну, не дадут людей для полевых работ – так их и так нет. Зря, что ли, Шапиро держится за своего приятеля-егеря и новенького лаборанта? Я вот о чём подумал…

Семибоярский выдержал театральную паузу.

– …может, мы ей поможем? Не дожидаясь, так сказать?

– Это как? – опешил профессор.

– Сами посудите, Лавр Фёдорович! Сейчас сеньорина Монтанари станет расспрашивать Шапиро, и он, конечно, ничего ей не скажет. Яков Израилевич – сотрудник дисциплинированный, да и начальством пуган изрядно. Конечно, он мог бы свести её с теми двумя, о которых вы упомянули…

– С егерем и лаборантом?

– С ними. Но их, насколько мне известно, в ГЗ сейчас нет. А наша прекрасная сеньорина – натура горячая, нетерпеливая, одно слово, итальянка. Ждать она не захочет и не будет.

– И что с того?

Доцент сдержал усмешку. Как всё же приятно ощущать себя на высоте положения!

– Можно подбросить ей кое-какую информацию. У вас ведь сохранился конспект доклада Шапиро?

– Да, я записывал, помнится… – Симагин неуверенно потеребил подбородок. – Помнится, там говорилось, что кроме тех двоих, при феномене Чёрного Прорыва присутствовал ещё один человек. То есть, не совсем человек. Сильван.

– Тот, что стажируется у Шапиро? – Семибоярский сделал охотничью стойку. – Он ещё собирается поступать на подготовительное отделение?..

– Он самый. – подтвердил Симагин.

– Вот и отлично! Подкинем сеньоре Монтанари кое-что из доклада, а заодно, намекнём насчёт сильвана. Уверен, она легко подобьёт парня на вылазку!

Профессор нахмурился и затеребил подбородок.

– Но ведь Шапиро наверняка ей запретит…

– Так она его и послушала! – ухмыльнулся Семибоярский. – особенно если вы, профессор, намекнёте ей, что Шапиро нарочно скрывает некие важные сведения – например, опасаясь за приоритет какого-то своего исследования… Да она и дня не усидит в ГЗ, особенно, если будет уверена, что у неё имеется надёжный проводник. А дальше не наша забота. Насколько мне известно, Марьина Роща – один из самых опасных регионов Леса, и они оттуда, скорее всего, просто не вернутся, особенно, если заранее сообщить кое-кому. Тем, кто оч-чень заинтересован, чтобы никто не совал нос в то, что творится в тех краях. И он знает, где найти подходящих людей.

Симагин выглядел ошеломлённым.

– Не вернётся? Но нельзя же так…

– Можно, профессор, ещё как можно. Нет человека – нет проблемы, не так ли?

– А если всё пройдёт благополучно? Скажем, вытащит её этот сильван из неприятностей? – Симагин всё ещё сомневался. – Что тогда?

– А тогда вы, Лавр Фёдорович, вы заслужите плюсик у наших… хм… партнёров. Ведь наводку-то на тему дадите ей именно вы – а Шапиро, наоборот, сможете обвинить в утаивании от научной общественности ценной информации. И нашей очаровательной гостье, хочет она того, или нет, придётся переносить свою программу из его лаборатории в вашу.

Профессор прошёлся туда-сюда по кабинету – теперь уже спокойно, без панической суетливости.

– Что ж, звучит разумно. Во всяком случае, лучше, чем… ну, вы меня понимаете. Остаётся вопрос: решится ли она на подобную авантюру?

Доцент победно улыбнулся

«…Бинго! Готов! Сломался!..

– И вы ещё сомневаетесь, профессор? Могли бы уже, кажется, изучить характер сеньориты Монтанари. Она не просто пойдёт туда – побежит. А когда человек бежит, сломя голову, он рано или поздно споткнётся. Я сейчас же передам милейшей Фране от вашего имени приглашение зайти в лабораторию – мол, профессор сожалеет о недавней размолвке, хотел бы обсудить перспективы сотрудничества, то-сё… А вы как бы между делом, и ввернёте словечко на нужную тему. А дальше она сама вцепится, только держись!

Симагин покачал головой, помедлил – и, наконец, решился.

Ладно, Андрей Викторович, займитесь. Только постарайтесь, чтобы без лишней огласки. Если она и вправду сгинет – не надо, чтобы к нам приходили с расспросами. Пусть, вон, Шапиро отдувается, ему не привыкать.


* * *

Университетский рынок раскинулся между корпусами «Д» и «Ж», во внутреннем дворе, почти совершенно лишённом растительности. Здесь многочисленные обитатели ГЗ, студенты и преподаватели, почти все в той или иной степени подверженные Лесной Аллергии, могли общаться с продавцами-лесовиками, не испытывая особых неудобств.

Предметы такого общения были разложены на прилавках, ящиках, даже тряпицах, расстеленных по земле. Пирожки, пласты копчёного мяса и рыбы, сдобные, на меду, плюшки, ягодные взвары, кулеш на саговой крупе и поджаренном сале – только подходи! И всё это ждёт, когда в аудиториях ГЗ прозвенит звонок и измученные непосильной учёбой студенты кинутся удовлетворять запросы своих молодых желудков. А за ними – не менее утомлённые преподаватели, лаборанты и прочие сотрудники кафедр, лабораторий и деканатов Московского Филиала.

Франа с трудом отвела взгляд от всего этого аппетитного, пахучего великолепия. Ничего подобного за МКАД не сыскать – вернее, сыскать, но за какие-то несуразные деньги. А здесь горячий, лоснящийся от масла пирог с копчёной олениной, толщиной в три пальца и размером с ладонь – три штуки за жёлудь! Ну как тут уберечь фигуру? Единственный способ – поторопиться миновать «обжорные» ряды, как называли здесь прилавки со съестным. Сегодняшняя её цель в противоположном конце рынка. А пока туда дойдёшь – чего только не услышишь!

– …где эти жёлуди-то взять? Дома, в парке полно дубов, жёлуди прямо под ногами и никому не нужны. Знал бы – прежде, чем ехать в Москву, набрал бы мешок-другой!

Франа коротко глянула на говорившего. Ну конечно – новичок-первокурсник, тощий, лопоухий, в очках с толстенными стёклами. Типичный ботаник.

– Да кому они тут нужны! – это уже его спутник, ориентирующийся в местных реалиях. – В Лесу, чтоб ты знал, ходят только жёлуди от дубов, которые выросли здесь, после Зелёного прилива. Остальные нафиг никому не нужны.

– А эти-то зачем нужны? – удивился новичок.

– Я сам точно не знаю. – честно признался бывалый. – Из них какие-то снадобья делают, спрос есть всегда, вот и используют, как средство обмена. А здесь можно и на рубли покупать, принимают. Или обменять вон в той лавочке. Видишь, на картонке курс – двести сорок семь рублей за жёлудь.

– А не кинут? – опасливо спросил ботаник. – Как их различать-то?

– Ща научу. – заторопился бывалый. – Вот, если лизнуть этот кончик…

Франа отвернулась, скрывая усмешку. У неё самой ушло почти полгода, чтобы кое-как научиться различать подобные нюансы. Можно не сомневаться – и тощего первокурсника и его многоопытного приятеля, ещё не раз обманут, подсунув «замкадные» жёлуди.

Впрочем, на Университетском рынке такое случается нечасто. Здешние торговцы дорожат своей репутацией. Знают, что стоит попасться на подмене желудей – и всё, больше сюда не допустят. Да и молва пойдёт по Лесу…

Умар легонько потянул её за локоть, и Франа прибавила шагу. Они поспешно миновали ряды, где торговали лесовики-ремесленники, предлагающие свою продукцию: деревянную и глиняную посуду, изделия из кожи и бересты, сшитую вручную обувь. Помнится, когда Франа угодила сюда впервые, её пришлось оттаскивать от прилавков силой – хотелось купить всё, а ещё вот это, и обязательно вот это… Здесь, как и в «обжорном» ряду, торговали фермеры из мелких поселений, кучкующихся вокруг Главного Здания и Воробьёвых гор – «Мичуринское», колхоз «Пионерский» и ещё полтора десятка других, состоящих порой из двух-трёх семей.

Она и сейчас косилась на прилавки с вожделением, но задерживаться не стала. Умар настойчиво увлёк её к «блошиным» рядам, где рядом с развалами «барахольщиков», где продавалась разная мелочь – от механических будильников до посуды – расположилась солидная, с крепкими запорами на двери и поднимающейся вверх железной решёткой, лавка оружейника.

– Так ты уверен, что моя lupara совсем inadatto… плохая? – спросила Франа. Вопрос этот она задавала уже пятый раз за последние полчаса.

– Уверен. – решительно отрезал сильван. – Стволы убиты напрочь, замок разболтан. Вон, как люфтит!

И в доказательство он энергично потряс двустволку. Та отозвалась металлическими щелчками.

– Ваш друг прав. – встрял оружейник. – Позвольте-ка…

Он завладел ружьём, ловко отсоединил сначала цевьё, потом стволы, посмотрел их на просвет и принялся изучать запорный механизм.

– Здесь, как я погляжу, замок типа «бокслок». – объявил он, завершив осмотр. – Система надёжная, почти неубиваемая – но прежнему владельцу это, похоже, удалось.

– Вот и я говорю! – подтвердил Умар. – Это надо суметь – довести оружие до такого состояния! Недаром тот урод его разряженным держал…

– У бандитов взяли? – поинтересовался торговец. Франа вздохнула – похоже, об их вчерашних приключениях уже знал весь Лес.

– Да, проще выкинуть и новое купить, чем возиться с починкой. – развил тему владелец лавки. – У меня же очень хороший выбор – и гладкие стволы, и нарезное имеется. А этот хлам… – он пренебрежительно кивнул на охаянную двустволку, – я, если хотите, возьму в счёт уплаты. Дорого не дам, сами видите, убито напрочь.

– Зачем же она тогда вам? – сощурилась Франа.

– А как же? – удивился торговец. – Можно отпилить приклад и на звериной тропе насторожить, как самострел. Можно на запчасти разобрать, пригодится. А можно просто дома держать на крайний случай – ежели какая тварь вломится. Ружьецо-то, хоть и совсем негодное, а разок картечью в упор саданёт, и осечки не даст. В Лесу, барышня всё в дело идёт, а уж огнестрел – так тем паче. Да вы смотрите, смотрите, выбирайте. Не понравится ничего – я ещё принесу, из подсобки, у меня там ещё кое-что имеется.


* * *

Ассортимент оружейной лавки Франу разочаровал. Она решительно отвергла разнообразные двустволки, примерилась к помповым дробовикам. Отложила в сторону – не по её силёнкам клацать каждый раз довольно-таки тугим механизмом перезарядки. Больше интереса вызвала «Сайга» – их нашлось аж три разные модели, с пластиковым частями, заменёнными на дерево – но она, поразмыслив, отказалась и от этих потомков знаменитого АК. Вещь, конечно, надёжная – но уж очень громоздкая для её изящной комплекции. Мосинский карабин (владелец лавки назвал его почему-то «колчак») подкупил итальянку своей компактностью и сравнительно скромным весом, но тут воспротивился сильван. «Трёхлинейный патрон чересчур мощный, сеньорина, – пояснил он. – Лягается так, что отсушит вам плечо после второго-третьего выстрела.» А от идеи взять лёгонькую охотничью винтовку 22-го калибра Франа отказалась сама – из такой можно бить, разве что на косуль или кроликов. От серьёзного хищника – не защита.

Перебрав весь ассортимент оружейной лавки, итальянка, отыскала, наконец, подходящее ружьё. Короткое гладкоствольное, со скользящим винтовочным затвором и складным прикладом – лёгкое, компактное, ухватистое. К ружьецу прилагался брезентовый, с кожаными нашлёпками чехол с ремнём для переноски.

Увы, сильван её энтузиазма не разделил.

– Вы ещё «смерть председателя» возьмите, сеньорина! Да над вами весь Лес будет потешаться!

Франа недоумённо подняла брови.

– Scusi[24 - (итал.) Прошу прощения], что есть Morte… смьерть… как это… председателя?

Умар замялся.

– Это… как бы вам сказать… в общем, я сам точно не знаю. – признался он. – А только ружьецо это вам не подойдёт. Нет, оно, конечно, надёжное, компактное, только уж очень хилое – двадцатый калибр, что с него взять? Да и ствол коротковат. Для самообороны, против дурных гопников, вроде вчерашних, может и сойдёт, а для чего посерьёзнее – извините.

– Что же делать? – итальянка растерянно посмотрела на ружья, наваленные на прилавке, потом на насупившегося продавца. – Мы тут уже целый час, вон, и signore… злится, да?

Сильван неуверенно кашлянул.

– Может, вам и не нужно ружьё, сеньорина? На ближних выходах я вас сопровождаю, не дам в обиду. Или вы собираетесь…

Итальянка приложила пальчик к губам и Умар немедленно замолк.

– Тс-с, mio amico[25 - Мой друг]! Даю слово, скоро всё узнаете, а пока – просто помогите мне найти что-нибудь. Здесь – сами видите, ничего подходящего…

– Как так нет? Да что вы такое говорите? – попытался, было спорить торговец, но его уже никто не слушал. Сильван отобрал у Франы «Смерть председателя», сунул, не глядя, на прилавок, сграбастал лупару и, не обращая внимания на возмущённые вопли владельца лавки, увлёк девушку прочь.

– Есть один человек, сеньорина Монтанари… – объяснял Умар на ходу. – Инструктор стрелкового тира. Сергей Петрович, Бич, то есть, меня с ним познакомил. Он, кроме всего прочего, приторговывает оружием. Нет, никакой уголовщины, всё законно: стволы любые на заказ, ремонт, патроны, тюнинг, то-сё… Может, мы к нему? Сейчас как раз в тире занятия должны заканчиваться, успеем…


* * *

Тир располагался на первом, подземном уровне ГЗ, и чтобы попасть туда, пришлось миновать три пролёта узкой бетонной лестницы, скупо освещённой лампочками в ржавых решётчатых плафонах. Из-за тяжёлой стальной двери, наводящей на мысль о противоатомных бункерах, едва доносились сухие щелчки выстрелов. На крашеное железо прилеплен листок с расписанием – если верить ему, то в тире сейчас сдавали ежеквартальный зачёт по стрельбе сотрудники одной из кафедр.

Инструктор, немолодой мужчина в потёртом камуфляже (когда гости вошли, предварительно пропустив мимо себя отстрелявшихся «зачётников», он раскладывал на длинном, обитом жестью столе мелкашки, собираясь задать им чистку) выслушал Франу, задал несколько вопросов «Вам, значит, ТОЗ-106 по руке пришёлся? – уточнил он. – Есть у меня кое-то подходящее, подождите тут минутку…»

И скрылся в боковом помещении, за очередной стальной тяжёлой дверью с запорным колесом. Франа же прошлась вдоль стен, разглядывая развешанные на стенах плакаты, демонстрирующие устройство разных типов огнестрельного оружия, и пирамиду – длинную стойку, где в особых гнёздах покоились трёхлинейные карабины, помповики, малокалиберные винтовки и несколько самых настоящих АК. Сквозь спусковые скобы была пропущена длинная цепочка, замкнутая на солидного вида навесной замок.

Принесённый инструктором ствол понравился итальянке сразу. Он действительно напоминал приглянувшийся ей на рынке образец: простая пистолетная рукоять, деревянное цевьё и складной металлический приклад – в отличие от ТОЗовского коротыша, он откидывался вбок, а не вниз. Ствол, правда, заметно длиннее, прицел – перекидной, диоптрический, а снизу торчит узкий коробчатый магазин.

– Самозарядный американский карабин М2А1 – горделиво заявил инструктор. – Укороченный вариант, специально для парашютистов. Заслуженная штучка, ещё во вторую мировую повоевала. Весит чуть больше двух килограммов, габариты – сами видите. Американцы не зря его «бэби-Гаранд» его прозвали. Они эту крошку до сих пор выпускают для охотников и любителей – правда, без возможности автоматической стрельбы. Ну, вам она и ни к чему, верно?

– А патроны какие? – осведомился Умар.

– Свои, особые. – охотно пояснил стрелок. – Их разработала в 1941-м году по заказу американских военных фирма «Винчестер». Маркировка —.3 °Carbine, 7,62x33 мм. По мощности, да и внешне, напоминают револьверные патроны – у американцев это вообще в обычае, ещё со времён Дикого Запада. Кое-кто считает эти патрончики переходом к «промежуточным», хотя, на деле, они не особо-то и мощнее обычных «Магнумов» 44-го и 45-го калибров.

Пока мужчины блуждали в дебрях оружейной премудрости, Франа не стала терять времени и примерила карабин к плечу. Результат её вполне устроил: лёгкий, удобный, а в сложенном состоянии – компактнее давешней лупары и не особо крупнее пресловутой «Смерти председателя». Отдача (инструктор тут же предложил ей опробовать новую игрушку, расстреляв полный магазин по ростовым мишеням в конце зала) оказалась совсем слабой, точность же боя наоборот, порадовала.

– Патроны, конечно, не шибко распространённые, – продолжал разглагольствовать инструктор, набивая жёлтыми маслянисто блестящими патронами очередной магазин, – Но у меня имеются. Десять пачек по полсотни штук – хватит пока? Если понадобится, ещё закажу. Запасные магазины тоже найдём, целых четыре штуки: два по пятнадцать патронов и два рожка на тридцатку. Если к ним китайский «лифчик» взять, или нашу «афганку» – будет самое то.

– Лифчик? – удивилась Франа. – Scusi, это, кажется, reggiseno… бюстгальтер? Но зачем?

– Жилет-разгрузка для БэКа – непонятно пояснил стрелок, чем ещё сильнее вверг итальянку в недоумение. А она-то была уверена, что знает о дамском белье всё…

– Это для снаряженных магазинов. – пришёл на помощь сильван. – Гранаты тоже можно.

– Точно, для них. – кивнул инструктор. – Вот, примерьте-ка…

Франа осторожно нацепила на себя уродливую штуковину из жёсткой ткани цвета горохового супа, сплошь покрытую нашитыми кармашками. «Лифчик» явно был ей великоват.

– Ещё нож можно подвесить, аптечку… – перечислял стрелок, подгоняя прямо на девушке грубые брезентовые лямки. – Современные-то, модульные, в Лесу не годятся – там сплошь синтетика, расползутся за полдня. Я подсумки под короткие магазины подгоню, под вас ушью. Завтра с утра заходите, всё будет готово! Заодно, карабинчик пристреляю, поставлю бушнелловский прицел-двухкратник, вам больше и не надо. Останетесь довольны!

Уже выбравшись из тира и поднявшись наверх, в просторный холл, Франа остановилась и щёлкнула пальцами.

Вы не забыли, Умар, что я вас приглашала на сепа… ужин? Нет-нет, Ti scongiuro[26 - (итал.) Умоляю вас], не думайте возражать! Такое приобретение обязательно надо отметить.

Она помолчала, очаровательно улыбнулась и добавила:

– Заодно расскажу о своих планах, я же обещала. А сейчас – scusi, мне надо зайти в одно место. Так ci vediamo sera… до вечера, mio amico?

Приподнялась на носках, чмокнула ошеломлённого таким напором сильвана в щёку и заторопилась к лифтам.

«Кстати, о лифчике… – она лукаво улыбнулась, вспомнив забавное недоразумение в тире. – Надо бы подыскать на сегодняшний вечер что-нибудь особенное. Может, лиловый шёлковый гарнитур – тот, с корсетом, трусиками-танга и поясом для чулок? А что, недурно…»


VI

Измайлово,

Запретный Лес



Идти было нелегко. Тропа издевалась над пешеходами, как хотела: то подсунет под ноги изогнутый корень, то яму, доверху заполненную прелой листвой, то скользкий, скрытый под тонким слоем мха, булыжник. Пару раз Виктор чуть не упал – попытался схватиться отсутствующей рукой за пучок проволочного вьюна, свисающий с ветки, и повалился вбок, не найдя вожделенной опоры. Спасибо Еве, которая шла сзади, привычно страхуя супруга, и каждый раз спасала его от конфуза.

– Ничего-ничего. – успокоительно скрипел Гоша, то и дело озираясь на подопечных. – Здесь она, тропа то есть, такая… своевольная. Чужаков шибко не любит, вот и упирается. – Сразу что ль, нельзя было пойти напрямую, вдоль шоссе Энтузиастов? – недовольно осведомилась Ева, вытаскивая ногу из ямы, заполненной спутанными корешками, между которых извивались жирные белёсые черви толщиной в большой палец Виктора. – Вот же пакость какая… неужели там нету какой ни то завалящей тропки? И понадобилось зачем-то тащить нас с самой Соколиной, дурным крюком…

– Какая ты умная! – деланно восхитился Лешак. – Может, тогда сама нас и поведёшь? Через Запретный Лес, к твоему сведению, нормальных троп не бывает. Здесь вообще нет ничего постоянного – сегодня нас эта тропинка так ведёт, а завтра, может, к самому Измайловскому Кремлю загнётся, или вообще, к МКАД! Надо ему, Лесу то есть, приглядеться, кто это через него идёт, и решить: то ли пропустить гостя, то ли запутать да заплутать так, чтобы тот на карачках выполз на опушку и землю целовал, радуясь, что живым выбрался… А может и останется его черепушка под лопухом – мало ли сюда забредало таких умников… Так что, не ной, и шагай, куда тропа ведёт. И, главное: глаз от неё не отводи, по сторонам не зыркай, тогда, глядишь, и обойдётся. Ничего там интересного нет, одно лихо.

Гоша был прав: стоило Виктору отвести взгляд от тропы и позволить ему нырнуть в окружающие заросли, как немедленно начиналось чудиться всякое непотребство. То выплывали из бурозелёного марева какие-то оскаленные то ли лица, то ли морды; растекались узкие полосы пёстрого тумана, оборачивающиеся змеиными, в кольцах, телами. То листвяная глубина принималась переливаться, трепетать словно бы мириадами крошечных крылышек, и от этого непрерывного движения мозг засыпал а ноги сами собой сворачивали с тропы, чтобы унести – туда, в чащу, насовсем, навсегда… Приходилось прикладывать немалые усилия, крепко зажмуриваться, и идти, спотыкаясь, нашаривая неверную тропу осторожно вытянутым носком башмака.

Чувство времени он потерял почти сразу. Память смутно подкидывала кусок старой, ещё доприливной, карты с нанесёнными пометками, обозначающими нынешние реалии – действительно, Запретный Лес перехлестнул за границы Измайловского парка, поглотив и шоссе Энтузиастов, и кварталы по другую его сторону. Так, что Терлецкое урочище стало теперь не дальним его отнорком, а вполне законной частью – как это и было задолго до того, как пролегла между перовских да терлецких дубрав каторжная Владимирка. Так что Ева, пожалуй, зря возмущается – в отличие от прочих московских радиусов, вроде Ленинского проспекта, Ленинградки, или, скажем, шоссе Энтузиастов не превратилось в торную караванную тропу, а наоборот, без следа растворилось в Запретном Лесу. Да и кому тут водить караваны, лешакам? Так им не требуется…

Гоша неожиданно остановился, и Виктор едва не уткнулся носом в его твёрдую, как дубовая колода, спину.

– Держите. – Гоша протянул спутникам ладонь, на которой темнел бесформенный комок размером со сливу. – Это воск. – Залепите уши поплотнее, дальше нехорошее место будет. Слева пруд, а в нём… короче, вам этого знать не надо. Запомните только: ежели поддадитесь – сгинете. И на всякий случай, обвяжитесь вокруг пояса, связкой пойдём.

И передал Виктору грубую, сплетённую из полосок высушенной коры, верёвку. Дождался, когда мужчина обернёт её вокруг пояса, подёргал, проверяя узел, кинул свободный конец Еве. Второй, как успел заметить Виктор, был уже закреплён на поясе самого лешака.

– Вы, вот что…. – озабоченно проскрипел Гоша. Затычки восковые – это, конечно, хорошо, только они не всегда помогают. Вспомните какую-нибудь песенку попроще, или стишок, и повторяйте про себя, всё время, пока пруд не минуем. И, что бы ни случилось – только вперёд. Тогда, может, и пройдём.

Шаг, ещё шаг. Ноги стали ватными, колени подламывались. Слева, со стороны невидимого пруда волнами накатывался низкий реверберирующий гул. Он проникал в мозг не через барабанные перепонки, а через зубы, кости, пластины черепа. Виктор даже не пытался гнать его от себя – он, как во время своих спецназовских марш-бросков на выносливость, повторял про себя одну и ту же строку из старой песенки: «Вместе весело шагать по просторам, тра-та-та, по просторам, и, конечно, припевать лучше хором, тра-та-та, лучше хором…». Нехитрая, знакомая с детства мелодия помогала кое-как удерживать разум в неприкосновенности, не позволяя льющемуся в мозг белому шуму стереть, смести, выровнять, превратить в блёклую, пустую целину.

За спиной затрещали сучья, раздался испуганный вскрик, и сейчас же рванула назад затянутая на поясе верёвка. Виктор обернулся – Ева завалилась на спину и беспомощно барахталась, даже не пытаясь встать, но ноги увязли в травяных петлях на обочине тропы. Но женщина не обращала на это внимания – она истошно, пронзительно визжала, зажав уши ладонями, на губах пузырилась кровавая пена. Он кинулся, было, к ней, но страшный гул навалился, смяв жалкий защитный барьер воска, и ввинтился в мозг ржавым шурупом. Виктор упал на колени – глаза ничего не видели, мир вокруг закрутился цветными косицами… И где-то на периферии звучал панический крик Гоши: «Выброси! Сейчас же выброси, идиот, Сдохнешь, и её погубишь!..»

Виктор лишь с третьего раза понял, что от него хотят. Слепо зашарил по карманам, нащупал складной нож и, не глядя, отшвырнул его куда-то в бок. Сразу стало легче – не то, чтобы гул отпустил, но стал прозрачнее и уже не ломал кости черепа, а лишь скрёб по ним – противно, нудно, но уже почти безопасно…

«Иди! Вставай, и тащи её! – надрывался где-то на краю сознания лешак. – И стишок, стишок не забывай, попадёте!..»

И тогда он выловил в заполнившем мир мельтешении ниточку детской песенки: «…вместе весело шагать по просторам, тра-та-та…», запредельным усилием вздёрнул себя на ноги – и пошёл, волоча за собой бьющуюся в судорогах Еву, инертный груз, словно неподъёмный мешок с мокрым песком, тяжёлый, цепляющийся за грунт мёртвым якорем…

«…и, конечно, припевать лучше хором, тра-та-та, лучше хором…»

…Шаг… шаг…. Она перевернулась на спину, и идти сразу стало легче – ноги женщины высвободились из петель хищной травы, а спереди помогала натянувшаяся верёвка, в которую всеми своими лешачиными силами впрягся Гоша.

…Шаг… шаг… «…вместе весело шагать по просторам…» Потом они долго сидели, прислонившись к стволу особенно коренастого дуба, спрятавшись, словно в нише, в развилке между двумя громадными корнями. Гоша сбегал куда-то и приволок в наскоро сооружённой из коры корчажке воды – ледяной, до ломоты в зубах, прозрачной и неимоверно, невозможно вкусной. Ева, повозившись, угнездилась у него на коленях, свернувшись калачиком – он осторожно обтёр следы крови с её губ и щеки. А сам Виктор сидел и бездумно смотрел перед собой. Он попытался собрать по кусочкам события последней четверти часа – но так ничего и не вспомнил, и бросил это занятие.

– Ничего, ничего… – скрипуче гудел лешак, подсовывая под бок женщине пучок мха, – Главное – прошли ведь, пропустил Запретный Лес! Теперь уже недалеко: вот отдохнём и поплетёмся дальше. А что нож не оставил, где было велено – так что ж? Вечно вы, человеки, не слушаете, а я ведь предупреждал! Ну да теперь самое трудное позади, теперь полегче станет…

«…И, конечно, припевать лучше хором, лучше хором, лучше хором…»

Миновав страшный пруд, тропа стала неузнаваема. Она словно смирилась с незваными гостями, упорно пробирающимися по ней в заповедную глубь, и перестала хватать их за ноги, выматывать душу мелкими каверзами – словом, пакостить, где только возможно. Душная тяжесть, подпиравшая с обеих сторон, отпустила, и теперь Виктор шагал, чуть ли не насвистывая, и без опаски озирался по сторонам.

А посмотреть было на что. Дубы здесь хоть и не вымахивали ввысь на зависть иным московским высоткам, и к тому же, отличались редкой кряжистостью. Вокруг каждого можно было смело совершать променад и человек, не следящий за физической формой, пожалуй, и не выдержал бы такой прогулки. Особенно если учесть необходимость перебираться через громадные, похожие на чешуйчатых питонов, корневища, глубоко утопленные в грунт. Тропа виляла между ними, а нижние ветви нависали вверху метрах в двадцати – в результате пространство дубравы, практически лишённое подлеска, напоминало готический собор, заставленный гротескно-толстыми колоннами. Между перепутавшимися корнями, в многолетнем слое палой листвы, нет-нет, да и проглядывали куски асфальтового покрытия и обломки бетона. Где-то здесь, прикинул Виктор, проходило Шоссе Энтузиастов.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/boris-batyrshin/lesa-hvatit-na-vseh/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Беспокоиться (итал.)




2


последствия, адаптация (итал.)




3


Абсолютное варварство, фашизм (итал.)




4


И так далее (итал.)




5


Весьма необычным (итал.)




6


Увы, к сожалению (итал.)




7


Дриллинг – трёхствольное охотничье ружьё.

Бюксфлинт – Охотничье ружьё со стволами разных калибров, в т. ч. и нарезными.




8


(итал.) – Берегись!




9


(итал.) – Ты урод, хуже кошачьего дерьма!




10


(фр.) – «удар милосердия», добивающий удар в поединке.




11


(итал.) – пожалуйста




12


(итал.)_- мой друг




13


lupara оразовано от итальянского lupo – волк. Такие ружья были популярны у сицилийских пастухов, а позже у мафии..




14


(итал.) – превосходно!




15


(итал.) – храбрец.




16


(итал.) – глупость, ерунда




17


Мартин, верный поклонник советской фантастики, намекает на штурмовой танк «Мамонт» из книги. А.и Б. Стругацких «Хищные вещи века».




18


9итал.) я с вами согласна




19


(итал.) во-первых




20


(итал.) В этом нет сомнений




21


(итал.) Чепуха, ерунда.




22


(итал.) во-вторых




23


(итал.) прошу прощения




24


(итал.) Прошу прощения




25


Мой друг




26


(итал.) Умоляю вас