Книга - Война Кланов. Медведь 2

Война Кланов. Медведь 2
Алексей Калинин


Кажется, что возврата нет. Я должен буду всю жизнь отворачиваться от человеческой крови, чтобы не сорваться и стать мишенью для ведарей. Против нас выступают основные силы врага, и битвам не видно конца. Что будет завтра – неизвестно никому. А над сражениями довлеет зловещее око Пастыря волков.





Алексей Калинин

Война Кланов. Медведь 2





Ночной разговор


– Не знаю я, Женька, почему Юля не убила Сашку. Не знаю… почему тогда не растерзала нас на дороге. Ты лучше иди вперед и не открывай часто рот, иначе пыль залетит и не расчихаешься.

Такими словами охотница пресекает мои расспросы о драке с черным оборотнем. Мы идем пятый час, и солнце начинает входить в зенит, высушивая капли пота. Несколько раз останавливались машины, высовывались улыбчивые лица и предлагали нас подвезти, но тетя Маша каждый раз отрицательно мотала головой. Я только огорченно вздыхал, но помнил, что нас должны встретить ученики Сидорыча.

Где они нас ждут? Едут ли навстречу или же стоят где-нибудь в холодке?

Рядом трещит сорока и улетает черно-белой молнией по своим делам. Я невольно слежу за ней взглядом, всё-таки какое-то разнообразие на дороге, по которой мчатся разнокалиберные машины. Охотница молчит, думая о своём, я тоже берегу дыхание, топаю в чужих кроссовках по мелкому песку обочины.

Лес обступает дорогу высокими зелеными стенами. Деревья настолько высоки, что скребут по небесному своду, а облака цепляются за верхушки и оставляют на них невесомые хлопья. Густые кусты вербы сменяют сладко пахнущую сирень, густая тень внизу деревьев приглашает остановиться и переждать жаркое солнце. Я бы так и поступил, однако прямая спина охотницы маячит впереди, и мне стыдно показывать свою слабость.

– Тетя Маша, скажите, а что произошло в Мугреево? Я приехал, но ни вас, ни Сашки не нашел, только хныкающую соседку и её цуцика. Ах да, ещё и храм сгорел неподалёку. Что случилось?

– Тебе в самом деле интересно?

– Хорошая беседа с интересным человеком завсегда сокращает дорогу, а разговор с занудой увеличивает её в два раза, – блистаю я своими философскими изысканиями. – Вас вряд ли можно назвать занудой, так что полчасика поговорим и сами доберемся до Сидорыча.

– Льстец, – улыбается охотница. – Ладно, так и быть расскажу. Хотя и рассказывать-то особенно нечего. В тот день Сашка убежал на пробежку, а после я почуяла приближение огромного скопления перевертней. Защитные круги лопнули как мыльные пузыри и после этого появились они…

– Кто они? – спрашиваю я, когда пауза затягивается неприлично долго.

– Пять старых перевертней и с ними… отец Саши. Я затаилась дома, наблюдая за ними через окно. Они почуяли меня, но не смогли попасть сквозь мою охранку, тогда один из оборотней приволок связанного Сашку и занес его в храм. Я ждала, я не выходила. Неизвестно – чего я ожидала? Скорее всего была обескуражена видом давно погибшего ученика. Владимир был в той самой маске, которая осталась после смерти его напарника. Я сразу узнала его, даже будь он в маске деда Мороза, но не могла поверить, что он перекинулся к перевертням.

Я вижу, как ей тяжело говорить, и уже жалею, что завел разговор на эту тему. Охотница ещё раз вздыхает и продолжает:

– Я не выдержала, когда увидела, что храм Уара занялся огнём. Я выскочила на улицу… мне было всё равно – сколько против меня перевертней и что мой бывший ученик с ними заодно. Я убивала перевертней одного за другим, но никому не могла нанести последний удар – меня откидывали от поверженного. Они развлекались со мной как кошка с мышью, и бросили, когда подумали, что я мертва. Перед тем как потерять сознание я помню, что увидела над собой лицо Владимира и сказала ему, что Сашка не «последняя кровь».

– «Последняя кровь» это Ульяна, его дочь?

Я видел, что женщина переживает, что не смогла воспитать достойную смену и оказалась преданной учеником. «Если бы я только мог разделить её боль…» – мелькает в голове мысль, и я тут же одергиваю себя. Какое там разделить, если сам оказался по уши в том самом, не ароматно пахнущем веществе.

– Да, это дочь Людмилы! – отрезает охотница и ускоряет шаг.

Приходится прибавить ходу, чтобы успеть за тетей Машей. Она пристально вглядывается вдаль, и я больше не рискую тревожить разговорами.

До вечернего привала нас ещё два раза предлагали довезти, но охотница упрямо отказывалась, говоря, что нас скоро встретят. Я только горестно вздыхал каждый раз и шел за своей провожатой.

Горизонт окрасился буйным пламенем заката, рыжие краски легли на верхушки деревьев, перекрашивая весеннюю зелень в осеннюю листву. Солнце спускалось на покой и, силясь отдать последние капли тепла, изливало на землю потоки бурой крови. Серый асфальт превратился в медную реку.

В охотничью реку…

Небо плавно перетекло из синевы в желтизну, а дальше в алую ленту, с черно-синими росчерками узких облаков.

– Устроим привал вон на той полянке, не пойдем в деревню. Я так соскучилась по природе, что никого не хочу видеть. Хотя бы ночь пошептаться с деревьями, – сама себе говорит охотница.

Её голос звучит настолько мечтательно, что я не рискнул противоречить. На полянке, так на полянке, может, удастся ещё какую живность поймать в лесу, а то живот прилип к хребту и настойчиво требует наполнения. Мы отходим от дороги, редкие машины продолжают мчаться по своим делам. Трава по пояс отмечает место, где мы прошли, и медленно поднимается за нами. Словно пенистый след от корабля, что понемногу рассеивается на морской глади, трава скрывает наш проход и продолжает тянуть к солнцу тонкие стрелы верхушек. Мы остановились у раскидистой березы.

– Я за дровами, вас оставляю на правах хозяйки, – улыбаюсь я сквозь силу, ноги гудят и настойчиво требуют, чтобы бухнулся следом за рюкзаками в траву.

– Молодец, только быстрее. Кукушку не считай, она всё равно обманет, на муравьев не пялься, а то они смущаются и вообще – почему ты до сих пор здесь? – возмущается охотница.

Я хохочу и прохожу вглубь лесистой темноты, где запахи, шорохи и пение птиц стихают по мере убывания солнечных лучей. Собираю полную охапку, когда краем глаза замечаю движение в кустах.

Осторожно выбираю из кучи ветвей палку покрепче и…

Полевая мышь не успела увернуться от летящего снаряда, и её теплая кровь брызгает на нижние листочки дикой малины.

Пища…

Охотница ничего не говорит на моё появление, только просит стереть бурое пятнышко возле уха. Желудок урчит, недовольный малым объемом проглоченной пищи, но я смиряю его тушенкой с хлебом и горячим чаем. Костерок потрескивает и разгоняет сумерки, что понемногу опускаются на поле, на лес, на дорогу, по которой мчатся машины. Они едут так далеко, что кажутся игрушечными, люди, что сидят за рулем, вообще ростом с муравья.

Мы молчим, где-то недалеко раздается пение соловья. Его переливы, прищелкивание и мелкое тютюкание напоминают автомобиль, у которого сломалась сигнализация и теперь хозяин пытается настроить непослушный сигнал тревоги. Пению размеренно вторит далекая кукушка. Звонкие голоса пичуг вливаются в эту музыку и замолкают, не в силах повторить переливы. Над костром кружатся мелкие мошки, они порой вспыхивают искорками, если приближаются очень близко к огню.

Охотница вздрагивает, когда в пение соловья и кукушки вклинивается далекий волчий вой. Она настороженно приподнимается и прислушивается. Кукушка смолкает, и дуэтом поют волк и соловей. Далекое «у-у-у-у» разносится по земле, соловей вторит переливами, поддерживает, когда вой смолкает и вливается в него с новой силой. В бликах костра я замечаю, как у охотницы блестят глаза. Она опускается на охапку папоротника, и подкладывает ладошку под голову.

– Ничего не говори, Женя, давай просто послушаем! – опережает мой вопрос охотница.

Я пожимаю плечами, и вслушиваюсь в странную композицию. От неё внутри возникает ком и то расширяется, то сжимается, пульсирует в такт переливам. Далекий волк не жалуется на свою судьбу, он выплескивает полной луне тоску по утерянному спокойствию, в поисках которого он рыщет всю жизнь и нигде не может его найти. Соловей будто бы утешает лохматого певца и подбадривает.

На них обоих смотрит печальный лик луны, что вышла следом за ушедшим солнцем и сменила золотую краску на серебряную. Холодным светом покрываются густые травы, верхушки деревьев, далекая дорога, по которой изредка проносятся мерцающие фары машин. Папоротник под головой пахнет свежим мхом, скошенным сеном, землей, ногу щекочет какая-то мелкая букашка.

Красота.

Я ложусь на спину, закидываю руки за голову и продолжаю слушать концерт, в который магически вливается легкий треск костра и лепет березовых листьев над головой.

Колючие звезды перемигиваются в темнеющей высоте. Они похожи на капли ртути от огромного разбитого градусника, что разметались по черной ткани неба и отражают свет серебристой круглой лампы. Кругом царит очарование таинственности и сказки, в лесу потрескивают деревья, иногда падает сухая ветка, сорванная порывом ветра. Шум ветра в листьях и иголках, соловьиное пение, волчий вой и потрескивание костра располагают к думам о великом.

Я думаю о родителях и своём возвращении к ним – примут ли, поймут ли?

– Говорят, что когда-то давным-давно Волчий Пастырь был человеком, – говорит охотница.

Я вздрагиваю от неожиданности – в своих думах ушел так далеко, что успел забыть про неё и окружающую среду. Пару секунд понадобилось для того, чтобы осознать сказанное ею.

– А кто он вообще такой, этот Волчий Пастырь? Понятно, что пастух волков, но откуда он взялся? – спрашиваю я у охотницы.

– Эх, молодежь! – вздыхает тетя Маша. – Про Зевса и сонм олимпийских богов всё знаете, кто и чем занимался, а про богов и героев своих предков забываете. Про Егория Храброго слышал?

– Про кого?

– Ох, вот живешь в России, а не знаешь, кто на гербе столицы изображен. Ведь там первый Волчий Пастырь побеждает змея.

– Георгий Победоносец, что ли?

– Он позже Георгием стал, когда христианство укоренилось, а до этого Егорием был. Возложил на него Род ношу тяжелую – поддерживать в мире равновесие, да срок определил в сорок сороков. А когда срок подошел к концу, то Егорий присоединился к остальным славянским богам, что взирают на землю и детей своих с небес… Покинул Игру вместе с остальными богами… Вот только их куклы по сей день продолжают играться…

Неторопливый говорок завораживает и клонит в сон, словно я вернулся в детство, и мама рассказывает сказку. Под теплым одеялом так приятно свернуться калачиком, гораздо приятнее, чем на земле, хоть и выложенной папоротником. Соловей всё также выводит рулады автомобильной сигнализации, а вот волчий вой затихает на пронзительной ноте.

– Даже был такой заговор «как на острове Буяне, на полой поляне светит месяц на осинов пень, в зелен лес, в широкий дол. Около пня ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатый…» – рассказывает охотница, и я ловлю себя на мысли, что пропустил часть её монолога, на время уйдя в свои мысли. – И ездит Волчий Пастырь на колеснице, которую тащат волки и каждому встречному жалует его судьбу по справедливости.

– А сейчас что же случилось? Почему не осталось справедливости, а перевертни нападают, как хотят и никого не стесняются?

– Сейчас взялась за дело воскрешения дочь Пастыря, а она почти ничего не знает о роли своего отца в поддержке равновесия. Упертая она, должна воскресить отца и всё тут, вынь да положь! – выдыхает охотница и подкидывает в костер пару ветвей. – Ты постарайся поспать, а я пока покараулю. Когда саму сморит, то толкну, и ты на страже побудешь. Хорошо?

Я киваю в ответ и под трели соловья ныряю в темную заводь сна. Кажется, что только закрыл глаза, как тут же чувствую, что за плечо кто-то трясет. С трудом продираю глаза и вижу лицо охотницы над собой.

– Сейчас я лягу, а ты смотри не усни. Хоть я и сделала Защитный круг, однако смотри во все глаза и слушай во все уши, – улыбается она и отходит к своей лежанке. – Не забудь дровишек подкинуть в костер, а то замерзну и на тебе отогреваться буду. И лучше тебе не знать как именно.

Я пару раз вздыхаю и выдыхаю, рука манит прилечь на неё, но долг пересиливает, и с легким стоном присаживаюсь возле костра. Тот потрескивает и без устали пожирает предложенную пищу. Соловьиное пение прекращается, и весь фон составляет треск костра, пополам с шумом в верхушках деревьев.

Надсадно звенят надоедливые комары, но дымок костра держит их на расстоянии. Не пускает в Защитный круг. Как оборотней. По широкой ленте неба, что светлеет с двух сторон, медленно катится чахоточно-бледная луна, слегка запинается за рассыпанные звезды и спешит скорее покинуть небосклон, чтобы не встречаться со своим извечным соперником – солнцем.

Я подкидываю дрова в костерок, смотрю на пробуждение утра, слушаю посвисты ранних птах. Когда отхожу по малой нужде, то натыкаюсь на прозрачную стену. Именно такая выбросила меня из машины, в тот день, когда я приехал к Александру.

Где они с Вячеславом сейчас? Нормально доехали или разодрались из-за Людмилы?

Как и Александр, я удивился признанию Вячеслава. Такое самопожертвование ради великой цели встретишь не везде, и ведь выплеск эмоций произошел недавно, а до этого Вячеслав хранил и носил всё в себе. Меня передергивает, когда представляю себя на его месте. Цель действительно должна быть великой, если ради неё берендей наступил на горло собственной любви и гордости.

Небо светлеет настолько, что скрывает за желтизной далекие звезды, словно кто-то огромный сдул блестящие крошки на небосклоне. Ветви почти закончились, а сходить за другими мешает Защитный круг. Я терпеливо жду, пока проснется охотница, чтобы позавтракать и продолжить путь.

От нечего делать я раскладываю оставшуюся еду на пакетике, подкидываю последние ветки в костер, на что огонь отвечает благодарным урчанием, и подношу нож к крышке тушенки. Я стараюсь ударить тихонько, чтобы только прорвать жесть, но получается небольшой щелчок и тут же слышится шорох листьев. Когда же опасливо кошусь на место, где лежала охотница, то вижу её в боевой стойке. На морщинистых щеках блестят две дорожки от влаги. Зная твердокаменный характер тети Маши, я предполагаю, что это скатились росинки, не могла же она плакать во сне?

– Приснилось что, теть Маш?

– Да кошмар какой-то навалился. Ладно, сон это лишь другая реальность нашего существования, ничем не связанная с нашей обыденностью, – отвечает охотница и наливает на руку воды из фляжки.

– Завтрак почти готов, последние штрихи и можем приступать, – показываю на разложенную снедь.

Охотница умывается в несколько движений, убирает немного растрепанные волосы под косынку и присаживается к костерку. Он почти потух, и крупные клубни угля покрывает толстый слой пепла. Налетевший ветерок сдувает серый налет и под ним алеют яркие точки – пламя ещё живет, лишь затаилось на время. Ждет, пока ему не поднесут свежую пищу. Охотница берет ломоть хлеба, и мы завтракаем под пение ранних птах.

По поляне крадутся синеватые всполохи тумана, который понемногу рассеивается под лучами встающего солнца. Темный край неба растворяется на небосклоне, словно капля акварельной краске в стакане воды. Угли шипят, когда на них ложится сырой мох, костер скрывается под зеленой порослью. Охотница в это время вытаскивает из земли иглы. Когда мы пошли в сторону дороги, то я съеживаюсь и ожидаю удара о незримую преграду. Его нет, зато трава с удовольствием хлещет по ногам и оставляет капельки росы.

Солнце поднимается огромным красным шаром над желтым горизонтом, на поляне и на деревьях искрятся капли влаги, что скопилась за ночь. Я восторженно наблюдаю за рождением нового дня. Такое чудо не заметишь в городе, где ежедневное начало дня хмуро закрывается осознанием того, что нужно идти на работу. Тут всё живет своим укладом, как жило сто, двести, тысячи тысяч лет назад.

– Засмотрелся? – слышится тихий голос охотницы, когда мы вышли на дорогу.

– Да уж, есть на что засмотреться – красота неописуемая.

– Редко вы бываете на природе, я тоже самое и Александру говорила. Вот и кажется вам, что красиво, а когда каждое утро будете встречать в гармонии с природой, то увидите, что это такой сложный механизм, какой пока человек повторить не в состоянии.

Испарение над асфальтом превращает дорожную ленту в мерцающего полоза, что далеко раскинулся на приволье и позволяет ползать по туловищу различным букашкам-машинам. Свежесть воздуха не передать словами. Мы идем и слушаем басовитое гудение шмелей, перелетающих с одной стороны дороги на другую. Рядом раздается цвирканье деловитых синичек, когда они охотятся за насекомыми. Сопровождает стрекот кузнечиков, что иногда выпрыгивают на дорогу и тут же стремятся убраться обратно под тень травы.

Мы проходим сквозь небольшие деревеньки, где набирали воду во фляжки и сверялись у местных жителей с маршрутом. В одной деревушке зашли в магазин и пополнили запасы провианта, толстенькая краснощекая продавщица разговорилась с тетей Машей и положила сверх того, что мы заказывали. Мы везде представлялись туристами-пешеходами, что идут себе не торопясь навстречу восходу. Романтика, да и только! Только ноги гудят с непривычки.

Когда же день входит в полный разгар, когда солнце начинает нещадно выжимать из нас последние капли пота, когда желудок сообщает, что внутри кишка кишке бьет по башке –именно в этот момент на противоположной стороне дороги останавливается красная «Нива».




Владимир и Геннадий


– Привет, пешеходы! – высовывается белобрысый водитель.

На вид ему лет двадцать, мой ровесник. Второй парень скалится с пассажирского сидения, он вряд ли старше первого. Потрепанная «Нива» одного возраста с хозяевами.

– Привет, автолюбители! – в тон отвечает охотница. – Что-то вы долго ехали, ещё немного и мы бы дошли сами.

Водитель разворачивается на дороге. «Нива» урчит мотором, как разбуженный медведь, и скрипит тормозами возле нас.

– Залезайте, пешеходы! – басит черноволосый парень.

– Меня можете называть Марией! – говорит охотница, когда мы оказываемся в пыльном и пропахшем бензином салоне автомобиля.

– Женёк! – протягиваю я руку между сиденьями.

– Гена! – пожимает руку светловолосый.

– Володя.

– Наши нормально добрались? – спрашивает охотница. – Фингалов и синяков не наблюдалось?

– Да вроде бы нормально, – после секундной задержки отвечает Володя. – Смурные только, да друг на друга не смотрят.

Светловолосый Геннадий переключает передачу, оглушительно стреляет выхлопная труба, и машина дергает с места. Старенькая «Нива» угрюмо рычит, набирая обороты.

Я пробую вытянуть усталые ноги, но сиденье впередисидящего не дает этого сделать, в коленку впивается жесткая рама спинки. Тете Маше хорошо с её габаритами – поджала ноги и вольготно раскинулась на сидении. Между нами притулились запыленные рюкзаки.

– Ничего, что хмурые, главное – что живые! Как там Иван Сидорович поживает?

– Спасибо, хорошо, – басит Владимир. – Ждет вас в гости. При нашем отъезде заставил ребят прокопать отводок от реки. Сказал, что совместный труд объединяет.

– Узнаю Сидорыча! Когда-то он и нас с отцом Александра заставил участок леса выкорчевать, взамен помощи с перевертнями.

– Так вот почему он называет то поле Марийкиным лугом, – обращается к Володе Геннадий. – Ну и сильны же вы, если такую здоровую поляну от деревьев освободили.

Нас обгоняют легковушки, которые скрываются за горизонтом, в дрожащем мареве дороги. По бокам проносятся стены кустов, их разделяют небольшие поля и полузаросшие просеки.

– Да, было времечко, – потягивается охотница. – Ладно, ребятушки. Посплю я немного, а вы постарайтесь сильно не трясти машину.

Тетя Маша подкладывает под щеку ладонь и закрывает веки. Охотница стала так похожа на мою бабушку, которая всегда засыпала после обеда в своем кресле у негромко бурчащего телевизора, что я ощутил желание привычно укрыть её пледом. Вот только пледа не было, и это не бабушка, а воин, что охотится на перевертней и берендеев. На таких как я…

Они всего лишь пища…

– Ты как, прошел Предел? – оборачивается ко мне Владимир. – Охотница не сильно тебя помяла?

– Да нормально. Почти и не помню ничего, – отмахиваюсь я.

Ребята переглядываются между собой, недоверчиво хмыкают. Рука Владимира мгновенно покрывается бурым мехом, и он приветливо машет лапой. Из-под верхней губы вылез клык.

Тоже берендеи.

Я печально вздыхаю по тому ушедшему времени, когда общался исключительно с людьми, а оборотней видел только по телевизору. Теперь же оборотнем оказывается каждый второй – и как я их раньше-то не замечал.

– Честно всё нормально. Со мной была тетя Маша, она и себя не дала в обиду, и меня не допустила до бренного тела. Во время Предела наскочил какой-то заблудший перевертень, но охотница справилась и с ним.

Парни переглядываются. Может мне показалось, но у Геннадия огорченно поджались губы, словно он был разочарован смертью перевертня.

– Видения какие-нибудь были? А то у меня такое в голове закрутилось, будто я мухоморов объелся, – спрашивает Геннадий. – Вроде как я воюю за русских солдат и на заднице съезжаю с Альп при суворовском переходе. Ох, и потрепал же я тогда французов, а когда очнулся, то около пятидесяти дубов оказались поцарапанными, а некоторые деревца вырвал с корнем. Хорошо еще, что на меня сделали Защитный круг, и я не смог вырваться до деревни.

– Да и у меня тоже было не меньше яри, – делится воспоминаниями Владимир. – Тоже побушевал вволю, хорошо, что нам Семёныч помогает.

– Тоже охотник?

– Да, Павел Семёнович, местный знахарь, он же лекарь, он же охотник, – загибает пальцы Владимир.

Крупные, мозолистые, в белых шрамиках – такие пальцы могли свободно гнуть гвозди, ломать ветки, выдергивать позвоночник у врага. Пальцы человека, который не понаслышке знаком с физическим трудом. Я украдкой сравниваю со своими, они хоть и закалились после рукопашной секции, гантелей и штанги, но им далеко до хваталок Владимира. У Геннадия похожие стержни постукивают по рулю. Глядя на руки, можно сразу отличить городского жителя от деревенского; человека, который нажимает на клавиатуру и не поднимает ничего тяжелее ноутбука, от того, кто привык к черенку и топорищу.

– Что же так охотницу утомил, что она без ног уснула? – кивает на тетю Машу Геннадий.

– Да шли долго, спали мало. Как там Людмила?

– Откуда ты её знаешь?

– Так учились вместе, они же с Сашкой в технаре и познакомились.

– А-а, – протягивает Владимир, – тогда понятно. Нормально с ней всё, вас ожидает, пирогов замесила.

Что-то в его голосе не вяжется с манерой разговора, словно под легкой ненавязчивой болтовней скрывается едва сдерживаемая ярость. Хотя может я устал, и мне мерещится то, чего на самом деле вовсе и нет. Охотница причмокивает во сне губами, я поправляю слегка сползший рюкзак, что грозит упасть на её ногу.

– Пироги – это хорошо, вообще замечательно будет, если с картошечкой и луком, – мечтаю я.

Почти физически ощущаю аромат мягкой сдобы, которая обернула картофельное пюре, кусочки жареного лука и мелкие крохи сала. Те самые поджаристые крохи, что придают пирогам непередаваемый вкус.

– Будут, будут тебе и с картошечкой, и с щавелем, и с черникой, – говорит Геннадий и отворачивается к дороге.

Вроде бы всё хорошо, и двигались, и нас встретили, однако какая-то неясная тревога гнездится в дальнем уголке сознания.

Может оттого, что пальцы Владимира барабанят по рулю?

Может оттого, что Геннадий притоптывает, словно подгоняет машину?

Может оттого, что не выспался?

Комаром в темной комнате жужжит чувство опасности и не дает полностью расслабиться. И спросить не у кого – ребята засмеют и покрутят пальцами у виска, а охотница спит так сладко, что будить её не поднимается рука.

Владимир крутит ручку магнитолы, и тихонько льется песня про «три кусочека колбаски». Она напоминает мне о Михаиле Ивановиче, который всего за несколько дней постарел на два десятка лет – так повлияла на него смерть семьи напарника. Я видел раньше, какое давление смерть близких оказывала на родных, словно вместе с человеком уходила часть души тех, кто его любил. Сергей много значил для Иваныча, и вместе с ним ушла половина души, словно мало смерти Федора и Марины. Я горько вздыхаю, жаль их, конечно, однако Марина сама сделала свой выбор.

– Чего вздыхаешь? – поворачивается Геннадий.

– Да так, вспомнил тут о неприятности.

В урчащей тишине мы наблюдаем, как мимо проносятся машины или же сами обгоняем ползущие фуры. Геннадий продолжает притоптывать, как и Владимир постукивает пальцами по рулю, только старается попасть в такт музыке.

Охотница тихо посапывает, подложив руку под морщинистую щечку. Более спокойное и миролюбивое существо трудно себе представить… если не знать, что она без напряжения ломает кости и убивает оборотней с богатырской легкостью.

Интересно, а если бы я смог вырваться из пут, когда проходил Предел, она смогла меня убить?

Убить, а перед Сашкой развести руками, мол, не смогла удержать. И он лишь покивает: «Не смогла, так не смогла!»

Я передергиваюсь – излишне себя накручиваю. Не может тетя Маша так поступить со мной!

Я ещё раз кидаю взгляд на морщинистое лицо – или может?

Ребята вполголоса обсуждают посадку картофеля, у кого возьмут навоз и кому придется копать большую часть поля. Колхозники, а не берендеи. Я устраиваюсь удобнее, и легкая дремота накидывает на меня покрывало. Вроде бы и присутствую и в тоже время нахожусь в другом месте: сижу за партой и списываю со шпаргалки; еду с двумя берендеями в машине; нападаю на черного оборотня. На очередной яме вновь возвращаюсь в салон.

– Да ты покемарь, не стесняйся, – оборачивается Геннадий. – Видишь, как охотница на массу давит, вот и бери с неё пример. Может, потом поменяемся, и ты дашь нам отдохнуть.

– Тогда поменьше трясите, а то спать мешаете, – улыбаюсь я и подкладываю под голову рюкзак.

– Ути какие мы нежные, – сюсюкает Геннадий. – Ладно, попробуем ямы объезжать.

Я облегчением ныряю в темные воды сновидений. Сквозь сон вижу, как мы останавливаемся на заправке, сквозь сон пью холодную воду, что ребята купили в магазинчики. Ребята поменялись местами, и теперь Геннадий ведет машину.

Я выныриваю в очередной раз, вытираю потный лоб, капельки пота блестят на ладони. Когда же смотрю на ногти, то тихо ругаюсь про себя – из-под ногтей можно выковырять чернозема на небольшой огородик. Я поднимаю с пола небольшую щепочку и пробую очистить закрома, обнаруживаю, что охотница пристально смотрит на меня.

– Ты не отвлекайся, занимайся маникюром. Когда вернемся, то можешь на курсы пойти, в окружении симпатишных девчонок будешь сидеть. Чем не сказка? – ехидничает охотница.

– Да, в окружении девчонок было бы не плохо. Научишь меня маникюрить? – оборачивается Владимир.

– А что только тебя? Может, я тоже хочу? – в тон отзывается Геннадий.

– Хорош прикалываться, подумаешь – почистил ногти, так чего в педики сразу записывать?

– Это, Жень, а там только педиков берут? – спрашивает Владимир.

– Так тебе же Людмила объясняла, что у неё есть знакомый мастер педик Юра, – за меня отвечает Геннадий.

– Не, тогда лучше с грязными ногтями, чем с грязной…

– Педикюр – это когда занимаются ногтями на ногах, – я спешу прервать философствования Владимира, всё же в машине находится женщина.

– Вон оно чё! – протягивает Владимир. – А мы-то сидим в своей тайге и ни сном, ни духом о таких мастерах.

Я хотел ещё добавить о депиляции и других ужасах современной косметики, когда в зеркале заднего вида отражается насмешливый взгляд Геннадия.

Ага, ребята развлекаются, ну и пусть их.

Устали за дорогу, вот и стараются повеселиться. Со скрипом опускается мутноватое стекло, и я выбрасываю щепку из машины.

– Эй, а куда вы нас завезли? – я только сейчас обращаю внимание на то, что мы съехали с трассы и пробираемся по проселочной дороге.

– Тут ближе на сорок километров, срежем и быстрее окажемся дома, – отвечает Геннадий.

Тетя Маша молчит, смотрит в окно на вспаханную землю, на далекую линию леса на горизонте. Кругом раскинулось светло-салатовое море всходов.

– Пшеницу посеяли, по осени приглашали на уборку, – поясняет Владимир.

– Дело хорошее, – соглашается тетя Маша, – хлеб, что руками своими сотворен, завсегда вкуснее покупного.

– Вы прямо один в один слова Ивана Сидоровича повторили, – цокает языком Геннадий.

– Умным людям и мысли похожие в головы приходят, а глупым всё бы только маникюром заниматься, – показывает язык охотница.

Парни дружно хохочут. Дорога змейкой уходит в светлый перелесок.

– Да хватит вам, я всё понял. Буду как настоящий мужчина: вонюч, волосат и могуч, – отвечаю я на выпад тети Маши.

– Ну, и хорошо. А то смотришь на нынешнюю молодежь и не поймешь, кто идет – или девка или парень. Раньше взглянешь и видишь рюмку, если на ножке, то парень, если перевернутая, то девчонка, а теперь что? Худосочные студентики, у которых спустя пять-шесть лет вырастает пузо, причем как у юношей, так и у девушек. Хотя и есть те, кто не запускает себя, и радует то, что таких становится всё больше, – ворчит охотница.

– Ну, мы-то не такие, – приосанивается Геннадий.

– Были бы в городе, стали бы такими же, а пока боретесь с невзгодами, да Сидорыч вас гоняет, то и нет на вас жира. Город расслабляет, вместо того, чтобы по лестнице подниматься да сердце укреплять – на лифтах катаются. С работы на работу на машинах, да на автобусах, а нет бы пешком прогуляться. Время экономят, чтобы хватило перед телевизором поваляться, – тетя смотрит на ребят, а те смущаются, словно в чем-то виноваты.

Машина переваливается с боку на бок, окна гладят ветви берез, шелестят лапы елей. Пение птиц понемногу смолкает, небо становится похоже на голландский сыр, солнышко собирается уходить на покой. Из-под колес выпрыгивают зайцы. Я вижу, как под кустом орешника мелькает рыжий хвост. Перед стеклом пролетают пугливые птахи. Нас полчаса преследует сорока, что перелетает с ветки на ветку и осматривает чудного зверя на колесах.

Сумерки ложатся на деревья медленно и аккуратно, словно Всевышний смотрит телевизор и делает яркость поменьше, а заодно снижает контрастность с красками. Фары освещают деревья и кусты, причудливые тени скачут по стволам – черные призраки устраивают веселый хоровод. Машина съезжает с накатанной дороги на еле видную стежку. Мы протискиваемся между колоннами сосен, ныряем в заросли терновника, рассекаем папоротниковое море.

– Вы точно уверены, что мы правильно движемся? – спрашиваю я, после того, как очередная еловая ветка попыталась влезть в окно, а когда у неё не получилось, то оставила на прощание шишку.

– Не бзди, Козлодоев, такси на Дубровку доедет до места, – голосом Папанова отвечает Геннадий.

Я ощущаю, как палец охотницы что-то украдкой пишет на моей руке. Буква, пауза, буква, пауза.

«П-Р-И-Г-О-Т-О-В-Ь-С-Я-Н-А-С-П-Р-Е-Д-А-Л-И»

Я кидаю взгляд на тетю Машу, та поднимает бровь. Машина урчит громче и мелькание ветвей убыстряется.

– Чего так разогнался? – спрашивает охотница. – Или не боишься врезаться?

– Там впереди подъем будет, нужно прибавить газу, чтобы потом не пришлось толкать руками, – отвечает Геннадий.

Я ловлю короткое переглядывание между водителем и пассажиром, и ощущаю, как на шее поднимаются легкие волоски. Атмосфера в салоне так наэлектризовалась, что можно заряжать батарейки, плечи ребят напрягаются и увеличиваются в объемах.

– А вот был такой анекдот, – оборачивается к нам Владимир, – поймал вождь русского, француза и американца…

– Прыгай!!! – вопит Геннадий и выбрасывается прочь из-за руля.

Владимир тоже выпрыгивает наружу и пропадает в папоротниковых дебрях. Я рву ручку на себя, но на наших дверях открывающие рукояти сломаны. Кусты расходятся в стороны. Впереди вылезает обрыв. Не широкий – метров двадцать, но у машины нет крыльев, чтобы перепорхнуть на другой берег.

Я пытаюсь выбить дверь, когда ощущаю, как тянут за шиворот. Машина продолжает ехать навстречу своей смерти, а охотница выпорхнула в окно, уперлась ногами в дверь и вытягивает меня наружу.

Три метра до обрыва – я прижимаю руки к телу…

Два метра до обрыва – по голове бьет шальная ветка…

Метр до обрыва – половина туловища оказывается снаружи, когда нога цепляется за сиденье…

«Нива» ревет…

Передние колеса оказываются над обрывом…

Днище скрежещет о камни…

Машина переваливает через край обрыва…

– Брось! – кричу я.

– Хрен ты угадал! – сквозь зубы цедит охотница и рывком вытаскивает меня из машины, точно редиску вырывает из грядки.

Нога бьет в стойку двери, и железная махина ухает вниз. Мы оказываемся в свободном падении. Для крика распахивается рот, когда я вижу далеко внизу узкую полоску воды. Лететь до неё прилично, удар о воду с такого расстояния равносилен удару об асфальтовую дорогу.

За шиворот снова дергают и короткое падение останавливается. В бок бьет неровная стена обрыва, по нижнему ребру царапает острый край камня, который выступает над другими. Охотница держит меня за сдавливающий ворот, так кошки переносят за шкирку котят с одного места на другое. Я не могу оторвать глаз от падающей машины. «Нива» ударяет о противоположную сторону оврага, кувыркается… Вниз сыпятся вырванные комья земли.

– Схватись за что-нибудь! – слышится сверху сдавленный женский хрип.

Я судорожно шарю по стене, получается уцепиться левой рукой за выступ. Правая всё ещё оглаживает стену природного разлома. Из-под пальцев осыпается мелкий щебень. Нащупываю неровный край булыжника, который не полетел вниз, когда я пробую подтянуться. Ноги болтаются в воздухе. Далеко внизу раздается шумный плеск… «Нива» находит свое последнее пристанище.

– Держишься?

– Кое-как, – сиплю я в ответ.

Грубая ткань ветровки впивается в горло, натягивает подмышками. На голову сыпется песок, труха, мелкие камешки.

– Тогда я отпускаю, – натяжение слабнет.

Я поднимаю голову – охотница висит на толстом корне сосны, что растет неподалеку от обрыва. Корень ссохся от времени, на том месте, где он уходит в стену оврага, желтеют перетертые волокна. Ещё немного и природный канат не выдержит двух человек.

– Сейчас немного передохну, и полезем наверх, – хрипит охотница.

Платок сбился набок, из-под него вырвались непослушные седые пряди, похожие на корешки возле моего лица. Спина часто вздымается в такт дыханию, я вижу, как по впалым щекам протекает капелька пота.

– Да не успели они вылезти! Я видел, как вместе с машиной рухнули вниз, – раздается над обрывом голос Геннадия.

Шорох травы и хруст сухих листьев выдает приближение «друзей». Ещё немного и их головы покажутся над осокой, а тогда дело пяти минут найти подходящие булыжники и скинуть на нас, чтобы мы весело полетели в гостеприимную речушку. К «Ниве».

«Берендеи живучи, но и их можно убить, если грохнуться с большой высоты, например» – вспоминаются слова Марины.

– Перекидывайся, так будет легче. Отвлеки их, пока я не вылезу, – шепчет охотница.

Я представляю себе черного оборотня.... Рукава трещат на вырастающих запястьях, когти крепче впиваются в каменистую породу. Из кроссовок вырываются волосатые ступни с гудроново-черными когтями. Лоскуты одежды планируют вниз, как встревоженный рой бабочек. Окружающая реальность меняется, появляются новые запахи и звуки.

Охотница спокойно смотрит на моё превращение, но побелевшие суставы руки выдают стремление отодвинуться подальше от меня в новом воплощении. Я скалюсь и ободрительно подмигиваю – спустя некоторое время понимаю, как глупо выглядит мой жест. Тетя Маша кивает наверх, и я вгоняю ступни в стену обрыва. Отталкиваюсь четырьмя лапами, перед глазами мелькают белые корешки-черви.

Раз! Два! Три!

Предатели рода берендеевского не успевают сообразить – что к чему, когда я налетаю на них как коршун на цыпленка. Я вижу, как удивленно округляются глаза Владимира и как Геннадий сгибается к земле.

Шмяк! – первый удар приходятся по круглым глазам. Тело Владимира поднимается в воздух. От широкого лица в разные стороны летят алые брызги, словно в него попал воздушный шарик, начиненный краской.

Шлеп! – нога влепляется в Геннадия. Его отшвыривает на несколько метров в сторону, и толстая сосна останавливает короткий полет. Мохнатая зверюга выгибается поперек ствола, отчетливо хрустят позвонки. Геннадий падает вниз на четыре лапы и мотает головой, как попавший в нокдаун боксер.

– Ты и без меня справился неплохо, – слышится голос охотницы.

Она стоит на краю и отряхивает одежду. Ого! Сколько же в ней силищи, если с такой легкостью взлетела с расстояния в четыре метра. Потом вспомнил, как она меня вытаскивала из машины и ещё раз восхитился.

– Браво! – раздается сзади баритон, и следом идут неспешные аплодисменты.




Смерть берендеев


Я на мгновение присаживаюсь – не почувствовал приближения кого-то ещё. За один стук сердца все чувства обостряются до предела. Я оглядываюсь. Возле пышного куста рябины стоят три человека в темных костюмах. Стоявший чуть впереди мужчина перестает хлопать и притягивает к себе ветку орешника, вдыхает аромат. Двое других стоят чуть поодаль и буравят нас холодными глазами.

– Позёры! – хмыкает охотница. – Не можете без представлений.

Я оглядываюсь на неё. Женщина неспешно достает иглы и вставляет их между пальцев. Худенькая рука начинает походить на кулак героя комиксов Росомахи. Владимир стирает кровь с лица и выпрямляется, Геннадий тоже поднимается на ноги. Два берендея переглядываются с гостями. Я вижу, как главный мужчина коротко кивает.

– Ну что вы, небольшой трагизм никогда не повредит, – ослепительно улыбается мужчина в центре.

Он походит на голливудского актера, на котором лучше всего сидят строгие костюмы и который имеет лицензию на убийство. Этакая брутальная смесь Шона Коннери и Пирса Броснана. Отдающий в синеву темный костюм облегает сухопарое тело, начищенные ботинки блестят как зеркало, за часы на запястье можно купить десяток машин, подобных утопшей «Ниве». Двое остальных одеты чуть скромнее, но тоже с шиком и элегантностью. Словно троица только что вышла с приема президента… и оказалась в глухой чаще.

– Зачем вы ребят подговорили? Или сами не можете справиться? – спросила охотница.

Я понемногу отступаю к ней, в голове держится образ черного перевертня. В этот момент я замечаю, что птицы смолкли, лишь ветер шумит в листве. Солнце цепляется последними лучами за остывающую Землю. На темно-желтом небе встречаются два небесных глаза – дневной надзиратель и ночная надсмотрщица. Сумерки ложатся на дикую тайгу, уединение вечного леса нарушают шесть существ, и лишь один из них является человеком.

– Никого мы не подговаривали. Объяснили, что с возрождением Волчьего Пастыря прекратятся ненужные убийства и ребята согласились с нами. Игра может быть закончена навсегда. Так ведь, берендеи? – спрашивает баритон у вставших ребят.

– Да, охотница, мы тоже думаем, что лучше будет, когда вернется прежний хранитель равновесия, – отвечает Владимир. – Никто не подговаривал, это наш выбор.

На щеках у тети Маши играют желваки, проступают красные пятна.

– Откуда вам знать, что на уме у Волчьего Пастыря? – спрашивает охотница. –Нет, не у него, а у этих тварей, старых перевертней. Они-то ему напоют будь здоров. Представьте мир под властью перевертней, где берендеи будут у них на побегушках. Вам приятна мысль, что будете прислуживать и кормиться кусками с барского стола?

«Джеймс Бонд» шагает вперед:

– Лжешь! Ты переворачиваешь всё с ног на голову! Люди запутались в своих чувствах, ощущениях и эмоциях – им нужен твердый правитель, президент всего мира, если можно так сказать. Ты видишь сама, что на Земле ежедневно идут бои за лидерство, за жирный кусок. Люди дерутся между собой, чтобы доказать другим людям, что под рукой одного царька им будет лучше жить, чем под рукой другого. Мало кто хочет работать, многие желают лежать на диване перед ящиком или монитором – это называется выходным днем или свободным временем. Люди желают, чтобы им вливали в глаза и уши зомбирующее пойло, а в глотку подвели бы две трубки, и из одной будет сочиться вода, а из другой жратва. Им всем нужна твердая рука, которая не даст угаснуть человечеству, а воспитает более сильное и способное к выживанию наследие. Игра должна закончиться нашей победой.

– Красиво стелешь, фраерок! – вырывается рычание из моей пасти.

– Не лезь, Женя, я сама! – одергивает охотница. – Люди вольны выбирать свой путь, это было заложено в договоре между ушедшими богами. Или вы не сказали об этом ребятам?

Её острые глаза скользят по вздрогнувшим берендеям. Владимир смотрит на чешущего затылок Геннадия, и они оба поворачиваются к «костюмам». Двое задних шагают ближе. «Джеймс Бонд» останавливает их спокойным жестом:

– Что значит какой-то старинный договор, когда решается судьба не только людей, но и оборотней? Тогда не знали о такой опасности, как ядерная бомба, тогда не могли предвидеть, что нажатием одной кнопки можно уничтожить целую планету.

– Знали и предвидели это. Не раз возникали болезни, что выкашивали половину населения Земли, не раз проливались потопы, не раз сдвигались плиты – всё это было, пока существовала магия. Теперь же на смену ей пришла наука, и опасность всеобщего уничтожения никуда не подевалась. Это прописано в договоре, и тебе ли это не знать, старый перевертень?

– Это правда? – спрашивает Владимир у «Джеймса Бонда».

– Ну, правда, правда. Да какая разница – что правда, а что не правда? Мы все сейчас в одной упряжке и мчимся к краю пропасти. Не сегодня, так завтра кто-либо из правителей нажмет кнопку, и мы составим компанию астероидам. Я не хочу этого.

Берендеи смещаются ближе к нам, отходят от троицы в костюмах.

– Он прав! – рычит Геннадий. – В новостях то и дело передают, что стрелка на часах Судного дня приближается к полночи.

Владимир смотрит ему в глаза. Они сближаются, находясь между нами и перевертнями. Владимир в обличье человека и Геннадий в образе берендея. Такими они и врезались мне в память – огромный бурый берендей: сплошные мышцы, когти и клыки, и темноволосый человек, что бесстрашно смотрит снизу вверх на громаду. Он не спешит перекидываться, он просто глядит на своего напарника по учебе, на того, с кем знаком не первый день.

– Это же неправильно, Генка. Мы не должны так поступать, нас обманули!

– Обман во благо оборотней! – рычит берендей и мотает в нашу сторону лобастой башкой. – Для того, чтобы жили мы, нужно, чтобы умерли они!

– Но тогда умрут и Людмила с Ульянкой! Или ты готов и их отдать за красивые слова? – возражает Владимир.

Я вижу, как сжался левый кулак.

Охотник против охотника…

– Как мило, братья поссорились, – хмыкает баритон. – Вот до чего доводит желание следовать великой цели.

– Заткнись! – бросает Владимир и вновь поворачивается к Геннадию. – Так ты готов отдать сестренку и малышку перевертням.

– Ты тоже готов был недавно это сделать, – рыкнул в ответ берендей.

– Я пошел за тобой, как всегда ходил! – с мягким упреком говорит Владимир. – Но после того, как они признались, что обманули нас, и мы едва не угробили двух невиновных, один из которых берендей…

– А другая охотница! – улыбается баритон.

– Заткнись, не мешай! – Геннадий взмахивает лапой в сторону «костюмов». – Продолжай, брат, что ты хотел сказать?

– Сейчас я не хочу за тобой идти, – рубит Владимир.

– Брат, но перевертни правы! Всем нужен порядок, а если люди встанут под начало оборотня, то будет всё по справедливости. По нашей справедливости, – рычит Геннадий.

Перевертни подаются вперед. Владимир смещается к нам. Так получилось, что мы трое встаем против четверых. Кажется, что деревья и кусты надвинулись вместе с четырьмя, угрожают столкнуть нас с края оврага. На губах перевертней играют снисходительные улыбки, они уверены в своем превосходстве над нами.

– Перевертни убили Сергея! – тщательно выговаривая каждый слог, произносит тетя Маша.

– Подполковника? – ахает Владимир.

Охотница кивает, не отрывая взгляда от «Джеймса Бонда». Улыбка на его губах чуть меркнет, но не стирается совсем.

Владимир издает глухой рык и в мгновение ока перекидывается в берендея. Клочья ветровки повисают на могучих лапищах. Серая футболка выдерживает перекидывание, хотя и выставляет в прорехи бурую шерсть. По бокам охотницы скалятся два получеловека-полумедведя. Старушка поднимает кулаки с медными иглами на уровень плеч, они торчат шипами причудливого кастета.

– Так было нужно, ребята! Он не хотел рассказывать, где нам найти Сидоровича, – тянет «баритон».

– Они убивают берендеев! – рявкает Владимир.

Геннадий неуверенно оглядывается на троицу. Те полностью выходят из-за раскидистых ветвей рябины и сейчас аккуратно раздеваются, стараются не помять дорогих пиджаков.

– Так было нужно, – мягко повторяет баритон.

Белоснежная рубашка распахивается, обнажает поджарое тело с ровным слоем загара, какой можно получить путем долгого лежания под горячим южным солнцем. Кубики пресса красиво очерчивает натянутая кожа без единой капли жира. Я ощутил легкий укол зависти – мне не удается добиться такого рельефа и в полной мере похвастаться перед девчонками.

– Они любое убийство, любую подлость и мерзость готовы оправдать, Геннадий! Ведь это всё во благо! А для кого это благо? Только для них! – кричит охотница в сторону неуверенно переступающего берендея.

– Так было нужно, – произносит Геннадий и поворачивается к нам.

– Молодец, берендей, не поддался на провокацию! – хохочет «баритон».

Я начинаю думать, что спутники «Джеймса Бонда» вообще немы, так как с их стороны не упало ни единого слова. Перевертни аккуратно ставят начищенные ботинки рядом со сложенными вещами. Словно джентльмены собрались искупаться…

– Или ты с нами, или с ними, брат! – рычит Владимир и добавляет, когда Геннадий отступил назад. – Ты выбрал сам! Иди же к ним, тебя заждались!

«Тебя заждались!» – эти слова часто приходят ко мне в кошмарных снах, они знаменуют начало перекидывания оборотней.

В течение одного мига все три перевертня оборачиваются мохнатыми зверюгами, без сгибания, без ломания костей и воя. Спокойно, буднично – фук! и перед нами стоят мощные вервольфы. Как в мультиках на лысине моментально вырастает густая шевелюра, также сквозь розовую кожу вылетает серая шерсть, мышцы раздаются в стороны, будто к ним подключили мощный автомобильный насос. Розовые ногти превращаются в блестящие черные когти.

– Брат, последний раз прошу тебя! – рычит Геннадий.

За его спиной двигаются перевертни. Медленно и неуклонно они приближаются к нам. Первый оборотень двигается легко, словно балерина, на миг показалось, что даже трава не сминается под его лапищами.

– Нет, Генка, сегодня наши дороги разошлись, – отвечает Владимир.

– Ку-ку, ку-ку, ку-ку! – где-то вдалеке надрывается полосатая птица.

– Надеюсь, что кукушечка поет для нас, – скалится главный перевертень. Троица равняется с Геннадием.

– Женька, бери правого. Володя разбирайся с братом, а я уж как-нибудь договорюсь с остальными, – шепчет охотница.

Я вижу, как подрагивают кончики игл.

Кто же нанесет первый удар?

Перевертни приближаются на расстояние броска. В сгустившейся темноте горят красные глаза. На небо выплывает огромная багровая луна. Только вчера она была серебристой, а сегодня…

– Нужно было повернуть обратно, или вас Иерозисим не предупредил? – останавливается перевертень.

Я нацеливаюсь на крайнего правого. Его оскал бесит больше всего. Страха смерти нет, ярость набрасывает мутноватую пленку на глаза.

– Иерозисим покоится в канаве, там же успокоитесь и вы, – бросает охотница.

Старый перевертень истошно воет, и это служит сигналом к атаке.

Толчок от сырого дерна, и мы сшибаемся в воздухе. Перевертень уже не скалится, обнаженные клыки нацелились на яремную вену, но я предплечьем успеваю подбить лохматый подбородок. Возле уха лязгает гигантская мышеловка. Но я не мышь! От удара его отшвыривает на пару метров.

Когда приземляюсь, то слышу четыре коротких свистка, почти слившихся в один и замечаю, как рухнул перевертень рядом с баритоном. Словно из него разом выдернули позвоночник. Бывший «Джеймс Бонд» прыгает к охотнице. Чуть поодаль ломают друг друга берендеи. Всю картину я успеваю увидеть за одну секунду и еле уворачиваюсь от второго прыжка перевертня.

Его острые когти всё же раскраивают кожу над ребрами, боль приходит чуть позже, притупленная и нудящая. Будь я в человеческом обличье, то давно бы катался по земле, прижимая ладони к телу, а сейчас не до этого.

Я бью перевертня по загривку и тот зарывается мордой в низкие елочки мха. Торопясь закрепить успех, прыгаю на широкую спину, что покрыта бугристыми валиками мускулов, но эта тварь изворачивается и встречает сдвоенным ударом ног.

Густой куст орешника останавливает недолгий полет, за который успел увидеть, как охотница сражается с «Джеймсом Бондом». Их бой напоминает тщательно отрепетированную сцену из кинофильма, где каскадеры настолько хорошо знают друг друга, что не позволят упасть волоску с головы напарника. Движения перетекают из одного в другое, они больше похожи на клубок змей, где гибкие тела заменяли руки, лапы, ноги. Сверкают в свете луны медные иглы, но ни одной раны не видно ни у охотницы, ни у перевертня.

Мой противник вновь кидается вперед. Я не успеваю вытащить лапу из цепких ореховых прутьев, и мы катимся по земле, ломая кусты и взрывая дерн. Перевертень оказывается сверху, и кувалда несколько раз опускается на мою морду.

Вспышки боли следуют настолько ярко, словно я жую горящие петарды, а они взрываются одна за другой. Я пытаюсь увернуться, смахнуть с себя прижавший пресс, но эта тварь оказывается изворотливой и умелой. Удары продолжают сыпаться как горох из худого мешка.

Из-за одного удачного удара лопается кожа на лбу, и кровавые лоскуты лезут в глаза, закрывают серого противника. Я бью в ответ, но мои удары пролетают мимо – тварь успевает отдернуть голову.

Словно прокачивая пресс, у меня получается сесть и обхватить лапами стальное тело. Перевертень рычит, а на мои плечи и голову обрушивается целый град ударов. Я не отпускаю, сжимаю вертлявое тело. Он пускает в ход клыки, и по моему телу струйками льется теплая жидкость. Плечи горят ярким пламенем, рваные раны словно посыпали солью, но я не отпускаю.

Александр рассказывал, как его заманили в ловушку перевертни, и один чуть не раздавил в смертельных объятиях, пришла пора и дьявольским созданиям отведать собственной кухни. Сдавливаю. Я слышу, как под моим напором трещат ребра, как затрудняется дыхание у серой твари. Лапы плющат с растущей силой, раны придают ярости.

– Пусти-и-и! – раздается скулеж сверху, удары становятся слабее. – Умоляю! У меня маленький сы-ы-ын!

Я чуть не разжал лапы от удивления – это создание собирается давить на жалость?

Он без сомнения убил бы меня, а теперь молит о пощаде?

Я крепче смыкаю объятие и чувствую, как под лапищами расходятся позвонки. Ещё немного дожать.

В какой-то миг серо тело обмякает, слышится громкий хруст, и перевертень откидывается назад, больше похожий на переломленную пополам игрушку. Я отбрасываю его и падаю рядом, судорожно хватая воздух.

Шерсть, клыки, когти – всё втягивается в серое тело – передо мной лежит окровавленный человек. Совсем недавно он был похож на модель, сошедшую с картинки модного журнала, а теперь походит на жертву маньяка. Маньяком был я, и кровь на теле мужчины тоже моя.

Я слышу щелчки, будто ногтями давят неосторожную вошь – у перевертня встают на место кости! Ещё немного и он будет в порядке, а я больше похож на разбитое корыто из пушкинской сказки. Нельзя дать восстановиться перевертню, и я подползаю к нему.

– Отпусти-и, – шепчут губы. Недавно горящие глаза приобретают зеленовато-серый оттенок и наполняются слезами.

Я отворачиваюсь, чтобы не смотреть. Лапы сами нащупали круглый голяш головы, я вспоминаю Вячеслава и его движения, когда с вагона упала мешковатая фигура. Хруст позвонков и легкое чмоканье возвещают о смерти перевертня. Я откидываю в сторону голову своего первого убитого врага. Она катится по мху и ударяется в корень большой сосны.

Луна заливает наше место битвы мистическим светом. Белеет обнаженное мужское тело, по нему кляксами расплескались лужицы крови, из лохмотьев на шее цвиркает небольшая темная струйка. На широких смятых листьях папоротника блестят красные капли, кусты черники тоже темнеют чем-то влажным. Металлический запах крови затмевает даже ароматы сосны. Довершающим штрихом является лежащая голова. Глаза стеклянно упираются в меня.

Внутри пробежал холодок, захотелось спрятаться и не вылезать, пока всё не закончится. Захотелось перекинуться в человека и оказаться в теплой постели, под тяжелым спасительным одеялом, но я не выпускаю из головы образ черного перевертня. Рано! За кустами слышатся хлесткие удары и скулеж.

Я пробую встать на колени, вроде бы получается, хотя и не с первого раза. Адреналин схватки понемногу выходит из тела. Плечи и шея горят так, точно на них опустили раскаленные прутья арматуры и возят рифлеными стержнями из стороны в сторону. На карачках я выпадаю из кустов на полянку.

Охотница и «Джеймс Бонд» всё также плетут свой причудливый танец. Танец смерти. Два берендея катаются по земле бурым рычащим клубком, их путь по траве отмечается широкой полосой. Они справятся и без меня, а вот охотнице следовало помочь. Лапы дрожат, земля кружится перед глазами, но я начинаю подползать к сражающейся паре.

Третий перевертень лежит поодаль, блестящими шляпками торчат иглы – в глазницах, посреди лба и из груди. Так вот что за свист я слышал, молодец охотница! Одним махом убрала врага и уравняла шансы. Вот для чего она раскладывала иглы по руке – чтобы удобнее метнуть.

Два метра, один… и я впиваюсь зубами в волосатую ногу перевертня, теплая кровь скользнула на язык. «Джеймс Бонд» взрыкивает и в мою грудь врезается таран из исторических фильмов, каким выносили дубовые ворота. Я отлетаю на добрый десяток метров и уже не могу подняться.

Лапы подгибаются, образ черного перевертня уходит из сознания. Я чувствую, что превращаюсь обратно в человека. Тело воет от нахлынувшей боли, корчится на иголках и колючих шишках, под нижнее правое ребро вонзается острый зубчик сломанной ветки.

Однако я смог отвлечь перевертня от охотницы! Тете Маше хватило времени, чтобы нанести несколько быстрых ударов. Она присаживается под лапой и вонзает последнюю иглу в область сердца. Отскакивает на полметра и пинает с разворота в могучую грудь. На память вновь приходит сравнение с тараном – перевертень тоже отлетает на приличное расстояние. Он падает недалеко от своего товарища, с такими же торчащими головками игл. Шерсть уходит, он оборачивается в человека. В мертвого человека…

На поляне по-прежнему борются берендеи. Охотница окидывает их быстрым взглядом и подскакивает ко мне.

– Ты как?

– Живой пока, – горло предательски сжимается, и вместо бравады вылезает тонкий писк.

– Повернись на бок, я посмотрю, – горящее плечо трогает жесткая ладонь, я взвываю от нахлынувшей боли. – Ори! Ори громче! Если орешь, то боль кажется меньше!

– Надо бы помочь Владимиру! – я киваю на берендеев, которые размыкают свой шар и теперь стоят друг напротив друга.

– Сами разберутся! – отрезает охотница и срывает пучок какой-то пахучей травы. – Видишь, уже разговаривать начали.

Пучок оказался растертым между ладонями. Охотница плюнула на траву, потерла ещё и начала раскладывать кашицу по сочащимся ранам. Жидкий огонь бежит от плеч вниз, к ногам, и тело вытягивается в струнку. Жесткие руки охотницы удерживают меня от катания по земле, но в какую-то ветку я всё же вгрызся зубами. Вгрызся так, что трещит за ушами, потом боль немного стихает, и я различаю разговор двух берендеев.

– Они все убиты, зачем ты будешь упорствовать? – спрашивает Владимир у стоящего напротив Геннадия.

Два получеловека-полумедведя освещаются полной луной, словно две глыбы, покрытые мхом. На тех местах, где сорвана шкура, поблескивает красное мясо. С когтей верхних лап стекают капли крови. Оба одинаково потрепаны, оба не готовы отступить. Клыки обоих обагрены почти по самые корни. Они стоят на краю обрыва. Там, откуда не так давно сорвалась «Нива». Луна четко прорисовывает каждую черточку, каждую шерстинку на могучих телах.

– Я уже не могу иначе, я вкусил человечину, – отвечает Геннадий.

–Да ты… – задыхается Владимир, а тетя Маша хмурится и тянется к подмышке, где оставались последние иглы.

– Я знаю. Не смог удержаться, теперь я не вернусь к Сидорычу.

– Это они тебя заставили? – Владимир кивает на лежащих перевертней.

– Нет, я сам попросил, чтобы не было возврата, а ты можешь ещё спастись! Иди к ним, иди, торопись!

– Где Людмила с Ульяной? – спрашивает тетя Маша.

Владимир поворачивается к нам, смотрит на лежащих перевертней, на встающую охотницу, у которой блестят в руках иглы.

– Простите нас, если сможете! – рычит Владимир и прыгает на Геннадия.

Мгновение полета и они скрываются за краем обрыва. Доносится тоскливый вой. Охотница подбегает к краю и оборачивается с огорченным видом…

Луна из-за туч ярким глазом моргает,

Звезды крикнут с небес: «Тебя заждались!»

И ветер, что с листьями в салки играет,

Слегка подтолкнет: мол, давай, торопись.




Жук


Я отталкиваюсь от стены – спина затекла от неровных бревен. Ещё раз окидываю взглядом помещение дома, в котором мы скрываемся. В закутке теснятся два узких топчана, покрытых лоскутными одеялами. Подобие кроватей обогревает стоящая рядом печь из сказки о щучьем велении.

Возле грубого стола прикорнули две скамьи с разных сторон. К стенам приколочены полки, на них поблескивает алюминиевая посуда, в углу прислонились друг к другу три винтовки. Охотничий домик, не из тех, что показывают по телевизору, где камин и медвежья шкура на полу считаются обязательными атрибутами, а жилище людей, которые охотой добывают пропитание. И среди этой суровой мужской практичности лишним предметом кажется детская кроватка….

Ульяна засыпает под потрескивание и гудение огня. Словно игрушечные, ручки и ножки вольготно раскинулись по кроватке. Синяя пустышка-соска иногда покачивается во рту, когда она начинает причмокивать.

Вячеслав и Людмила сидят на топчане у печки. Её черные волосы спускаются на широкую грудь белозубого парня. Он что-то нашептывает на ухо, нежно обнимает левой рукой. Глядя на них, я снова ощущаю укол ревности, хоть и понимаю, что глупо – Людмила никогда не переставала любить Вячеслава, даже во время встреч с Александром. Я едва слышно кашляю, они вздрагивают и смотрят на меня. Похоже, что они напрочь забыли, где находятся и почему.

– Жалко ребят, пропали ни за что.

– Ты о ком? – Вячеслав непонимающе склоняет голову.

– О Владимире и Геннадии, мы же только что о них говорили. Про то, как стих из сказки Людмилы подходит к ним.

– А-а-а, – протягивает Вячеслав. – Мы смотрим, что ты задремал, вот и отсели. Неужто приснились?

– Вспомнил, как всё было. Подходящий стишок оказался: и луна была, и звезды, и ветерок, и фраза «Тебя заждались!» А вот третий стишок может на вас походить.

– На нас? – улыбается Людмила.

– Ну, когда вы встретились, – поясняю непонятливым. – Славка же, как конь, помчался навстречу.

– Сам ты конь! – бурчит Вячеслав и чуть крепче прижимает Людмилу к себе. – Просто я соскучился сильно.

Ладонь Людмилы гладит его щеку, я почти услышал, как скрипнула недельная щетина.

– Я тоже соскучилась. Мы же теперь не расстанемся? – она смотрит в глаза Вячеслава.

– Нет, я больше тебя не оставлю, – с этими словами Вячеслав легонько касается чуть приоткрытых губ.

Людмила отвечает на поцелуй. Мне стало как-то неловко оттого, что я смотрю. Вроде бы и выйти сейчас следовало, но тетя Маша строго-настрого запретила надолго покидать друг друга. А поцелуй между тем затягивается.

– Кхм. Вообще-то тут ребенок и я тоже без пары.

– Зави-и-идуешь. Чтобы не завидовать, надо было брать с собой того перевертня, которого ты… – Вячеслав три раза хлопает раскрытой ладонью по основанию сжатого кулака, словно пытается забить воздух между стиснутыми пальцами.

– Это была самка! Тьфу ты! То есть девушка! – протестую я.

– Тише, а то Ульянку разбудишь и будешь сам укладывать, – шикнула Людмила.

Я прикусываю язык – пустышка и в самом деле встревожено покачивается, потом доносится легкий пук, и Ульяна снова погружается в сахарную вату детских сновидений. Людмила приподнимается, смотрит на спящую дочку, кидает в меня укоряющий взгляд и садится обратно. Вячеслав снова её обнимает.

– Прости, Людмила, я не хотел, – шепчу я. – Одолели меня эти внуки Петросяна со своими подколками.

– Это ты сейчас не хотел, а тогда скакал как горный козлик, – Вячеслав наслаждается моим замешательством, мстит за «коня».

– Завязывай, меня до сих пор мороз продирает, как вспомню эту ночь, – я невольно ежусь.

– Ну-ну, рассказывай, тогда чуть сеновал не разнесли по щепочкам, – улыбается Вячеслав.

– Дождешься, и я Людмиле расскажу про проводницу.

Улыбка на круглом лице чуть гаснет. Я старательно изображаю невинность и поднимаю с пола небольшую кочергу.

– Та-ак, – тянет Людмила, – и что это за проводница?

– Ябеда, – теперь со стороны Вячеслава прилетает укоряющий взгляд. – Не обращай внимания, Люд, это он со зла так. На самом деле ничего не было, построил глазки в поезде и всё. Этот подлый стукач тоже строил, только у него ничего не вышло.

– Значит, у него ничего не вышло, а у тебя получилось? – Людмила ладошкой бьет Вячеслава по плечу, с таким же успехом она могла шлепнуть по бревенчатой стене.

– Я же к тебе ехал – ну что у меня могло получиться? – говорит Вячеслав, его глаза серьезно смотрят в лицо Людмилы.

– Ну ладно, поверю на первый раз, – улыбается Людмила.

Вячеслав украдкой показывает высунутый язык. Я отворачиваюсь, открываю дверцу и мешаю догорающие угли. Полено в печке стреляет под кочергой, ещё минут десять и можно закрывать отдушину.

– А всё равно стих подходит к вам, – бурчу я и отхожу к столу.

– Подходит-подходит, только не ворчи, – шепчет Вячеслав и скашивает глаза на спящую Ульяну.

Я понимающе киваю, отворачиваюсь от влюбленных, чтобы не смущать. По стене ползет черный жук, его большие усы покачиваются из стороны в сторону. Он следует по направлению к двери, влекомый тонкой струйкой свежего воздуха. Я ещё немного наблюдаю за ним, как он одолевает перепады бревенчатой стены, что для него были глубокими ямами и оврагами. Он стремительно перебирает лапками, иногда замирает, когда попадает в перепад света и тени. Я решаю ему помочь и выношу из дома за длинный ус.

Прохладный воздух тайги бросает в меня целый букет запахов. Жук стремительно исчезает в ночной тиши, даже не оглядывается напоследок. Неблагодарный! Я глубоко вдыхаю пару раз и возвращаюсь в комнату. Хотел что-нибудь прочитать в тусклом свете лампы, но перед глазами снова разворачиваются воспоминания, опять оживают перевертни и берендеи, снова мелькают смертоносные охотники…




Выход из леса


– Вставай, вставай! Не время сейчас лежать, нам нужно убираться отсюда побыстрее, – тянет меня за руку охотница.

Я ощущаю себя человеком, по которому проехался асфальтный каток. Особенно горят плечи, на них будто капают раскаленным металлом. Укусы болят также яростно, как и в тот день, когда меня укусила Марина. Зеленые травяные нашлепки шипят на ранах, кровь из-под них густеет и темнеет.

– Сейчас, тетя Маша. Дай пять минут, и я буду как огурчик.

Вой падающих берендеев звучит недолго. Такой же всплеск, как и от упавшей «Нивы» прерывает терзающий душу звук. Я приподнимаюсь на дрожащих руках. Судороги пробегают по телу, боль молниями хлещет по укусам. Я не думаю о том, что свечу голой задницей перед пожилой женщиной, и комары благодарно жужжат над открывшимся пиршеством. Не до этого. По рукам ползет слабость и заставляет бросить тело вперед. На зубах хрустят песчинки – я впиваюсь в какую-то ветку, и волокна скребут по небу.

– Жень, нужно идти. Понимаю, что тяжело, но постарайся, – просит тетя Маша.

Я выплевываю остатки горькой коры и делаю ещё одну попытку. На этот раз удается встать на четвереньки. Слабость норовит снова пригнуть к земле, но я перебарываю себя. В голове мутится, обед выплескивается наружу желтоватой блевотиной.

– Вот, оденься! Накинь на себя что-нибудь из одежи перевертней, хотя бы раз походишь в хорошем костюме.

– Что-то последнее время я постоянно донашиваю обноски перевертней! Когда же смогу своё-то надеть? – тут же боль вознаграждает меня за сарказм, чуть не сунув лицом в дурно пахнущую лужу.

– Придет время и оденешься. Поблизости ещё могут быть оборотни, так что поторопись!

Похоже, Александру приходится несладко с такой наставницей. А я ещё удивлялся – когда он успел стать таким быстрым и сильным. Тут не захочешь, так заставят. Морщась от боли, я кое-как натягиваю штаны. Они оказались великоваты, приходится прокручивать лишнюю дырку на ремне. Светло-голубая рубашка впору, а начищенные ботинки чуть-чуть жмут.

На плечах рубашки тут же возникают зелено-красные пятна, превращаются в причудливые эполеты с цветами флага Карельской Республики. Ткань тут же набухает и прилипает к плечам.

– А может, перебинтуем? Вон рубашки на полосы порвать, – я киваю на оставшуюся одежду.

– Через час всё одно придется менять, так что лучше пусть выходит само. Кровь у тебя остановилась, а когда мышцы сращиваются – они завсегда болят. Зато поймешь всю прелесть оборотничества, когда заживает всё как на собаке. А это мы возьмем с собой, когда зарастет, то сможешь чистое одеть, – охотница ловко скручивает всё в один узел и крепко связывает углы пиджака.

Мертвые перевертни смотрят пустыми глазницами на факт мародерства. Я последний раз окидываю окровавленную поляну, два голых тела и пучки шерсти. Что-то в последнее время слишком часто начали на нас нападать, или мы приближаемся к заветной цели?

– Тетя Маша, а этих старых перевертней много нам встретится на пути? Хотелось бы знать, сколько комплектов белья с собой брать, – я окликаю уходящую охотницу.

Она не оборачивается, но слегка замедляет шаг. Ждет, пока подойду.

– Не знаю, Жень! Я помню только пятерых, когда они напали в Мугреево. Двоих мы уничтожили, так что осталось трое… да ещё Юля.

Перевертни остаются на маленькой полянке, тела белеют от подглядывающей сверху луны. Только что здесь повеселилась смерть, но вновь она обошла нас стороной. Забрала взамен другие жизни.

Пять вместо двух.

Кажется, что цена большая, но, на мой взгляд, лучше буду жив я, чем перевертни. И если бы обыкновенному человеку предоставят выбор – он или пять человек, то я думаю, что большинство кричащих о ценности человеческой жизни стыдливо отвернутся от пятерых умирающих.

Я иду за женщиной, на плечах шипят горящие угли. Искусанные губы саднят как обсыпанные перцем. А перед глазами встает оторванная голова перевертня и его укоризненно смотрящие глаза.

Мой первый убитый враг!

Когда был мальчишкой, то зачастую играли в «войнушку» – устраивали засады; вытаскивали раненых и «убивали». Выскакивали с криками «Бах-бах! Ты убит!» Порой долго спорили, что не убит, а всего лишь ранен – в руку, ногу, шесть раз в голову…

Иногда «войнушка» заканчивалась дракой, но всё равно участники возвращались по домам живыми и здоровыми. А совсем недавно я убил по-настоящему.

Это в фильмах можно увидеть, что один человек воспылал к другому ненавистью, убил его и спокойно отправился пить пиво. Сейчас же меня колотит дрожь, внутренние мурашки волна за волной накатывали на грудь.

Может, когда-нибудь я и научусь смиряться с убийствами… или поврежусь умом, как сосед, который вернулся с Чеченской войны. Тот сначала улыбался при разговоре с тобой, потом мог неожиданно заплакать и уйти, не прощаясь. Он ничего не рассказывал, но его мать жаловалась, как страшно он кричал по ночам. Чтобы заглушить воспоминания он уходил в месячные запои, потом брал себя в руки, начинал бегать по утрам и висеть на турнике. Такое чередование не пошло на пользу здоровью, и на пробежке его догнал сердечный приступ.

Война всё-таки забрала недостреленного солдата.

В каждом хрусте под ногами я слышу слова «Пус-ти, у-мо-ля-ю! У ме-ня ма-лень-кий сын!» Так мог сказать отец Александра, если бы он оказался на месте перевертня.

– К этому невозможно привыкнуть, – шепчет охотница, – с этим можно только смириться.

Я вздрагиваю – неужели она прочитала мои мысли?

– Вы о чем, тетя Маша?

– Да вижу по твоему лицу, что думаешь о перевертне, или берендеях. Вот и говорю, что к смерти невозможно привыкнуть, но можно смириться. Она всегда рядом с нами ходит, поджидает момент, чтобы забрать с собой. Ты сделал всё правильно, так что не кори себя!

Я огибаю ствол сосны, запинаюсь о корягу и ловлю себя на мысли – как же охотница так спокойно может идти по ночному лесу и не спотыкаться? Потом вспоминаю про наши с Александром прятки. Да-а, очень уж непростые они люди.

Они всего лишь пища…

– Первый раз такое, вот и не могу прийти в себя.

– Думаешь, у тебя одного такое было? Когда Сашка первого своего перевертня убивал, то ручонки тоже дрожали, а теперь, хоть и отворачивается, но бьет без промаха. Я снова почувствовала Зов, так что пойдем по нему. Эх, жаль, что рюкзаки улетели вместе с «Нивой». Придется на подножном корму существовать.

Мне что-то мешается в кармане, и я ощупываю плоский предмет. Бумажник! Кожаный прямоугольник удобно ложится в руку. Я раскладываю его и не могу удержаться от присвистывания – годовая зарплата отца лежит на моей ладони. Тетя Маша оборачивается и кивает, глядя на бумажник.

– Ну вот, одной проблемой меньше, какая-никакая польза от перевертней!

Она легко скользит между стволов, подныривает под низкие ветви чахлых березок, обходит мохнатые ели. Заросли папоротника скрывают её по пояс, сквозь связанный узелок одежды она просовывает палку и перебрасывает на плечо.

Я оглядываюсь по сторонам – никакого движения, только неслышной тенью скользнула сова и пропала среди стволов. Сова на древесном наросте – вспоминаю свой Предел, когда кошмар казался реальностью. Тогда невозможно было определить, где бред, где реальность, но помню, что страшно хотелось кого-нибудь убить. Убить и съесть. Вот недавно убил, и что-то про еду не вспомнилось, может потому, что кровь другая? А у охотницы та, что нужно…

Чтобы отвлечься от этих мыслей я заговариваю с охотницей. Озабоченная складка на морщинистом лбу разгладилась, похоже, что она зря волновалась, и в засаде принимали участие только трое перевертней.

Интересно – охотницу в самом деле недооценивают, или старые перевертни настолько глупы, чтобы умирать поодиночке?

– Тетя Маша, а как вы почувствовали предательство? Я вот как закемарил, так бы и улетел вместе с машиной к рыбам в гости.

– Нервничали они много, и явно не из-за сидящего охотника. Да и на заправке, когда они выходили, услышала их разговор. Это ты рожу плющил, а мне всегда нужно быть начеку!

Я уворачиваюсь от раскидистой ели, но она всё равно бьет по плечу тяжелой лапой, заставляет ойкнуть. Почти слышу, как треснула зеленая корка под тканью. Охотница поворачивается на мой возглас.

– Давай-ка поменяем примочку. Я сейчас помогу снять рубашку!

Намокшая от сукровицы, травяного сока и крови, рубашка с трудом отделяется от тела. Эполеты успевают ороговеть и почти не гнутся под сильными пальцами охотницы. Я пытаюсь увидеть, как обстоят дела с ранами. В тусклом свете луны плечи темнеют синевой, словно их окунули в грозовую тучу и от пятен черными молниями расходятся прожилки. Вид ран схож с укусом Марины.

– А я не стану берендеем-перевертнем? Может, буду каким-нибудь новым видом? Беренвертнем или перендеем?

– Нет, ты как был балаболом, так им и останешься, – хмыкает тетя Маша и аккуратно раскладывает по плечам кашицу. – Не переживай, в тебе течет кровь берендея, она совладает с отравой перевертня.

Новый жар льется на плечи, но уже терпимый, словно капают растаявшим воском или поливают йодом. Обнаженное мясо поблескивает в серебристых лучах луны, но раны почти затянулись тонкой пленкой. На эту-то пленку и ложится зеленая масса. Эх, если бы такую мазь накладывали в детстве, то никакие порезы не были страшны, а то перемажут зеленкой, и ходишь потом с бриллиантовыми коленками.

– А что за травы такие вы растираете? На будущее пригодится, – кривлюсь я в тот момент, когда пытаюсь надеть рубашку.

– Донник, тысячелистник, можно было бы ещё зверобоя добавить, но ты от него бежать будешь, как наскипидаренный, – отвечает охотница, придерживая за воротник рубашку.

– Буду знать, чем сыну локти да коленки мазать, – я ойкаю от проблеска боли, когда завожу руку, чтобы попасть в рукав.

– Какой быстрый, ты сначала доживи до сына-то.

– Доживем, будет и на нашей улице праздник, – я пытаюсь приободрить охотницу.

– Ну да, твоими бы устами да мед бы пить! Не отставай, а то один пойдешь, – грозит тетя Маша и подхватывает сверток.

Папоротник хлещет по ногам, намекает на то, чтобы остаться в темной глуши и дождаться цветения своего прекрасного цветка. Орешник пряно пахнет. По ноге скользит чей-то холодный хвост. Мышь! Я хотел было метнуться за ней, но боль в плечах режет острыми бритвами. Коротко свист, и следом раздается предсмертный писк.

– Я отвернусь. Понимаю, тебе для восстановления нужны силы, – охотница поднимает с земли мохнатое тельце, проткнутое иглой. – Постарайся сильно не испачкаться.

– Спасибо. Я… я запнулся.

– Ну-ну.

Я тоже отворачиваюсь от охотницы и стараюсь не очень громко чавкать. Теплая кровь струйкой течет в горло, шерсть застревает на зубах, косточки хрустят как пупырышки на пластиковой оберточной пленке.

Жизнь другого существа помогает мне.

Я чувствую, как волокна и перемолотые кости тают в желудочном соке, перерабатываются в новый материал и устремляются к плечам. Отверстия от клыков заполняются новым мясом, мышцы сращиваются, сухожилия крепнут. Возникает ощущение, что кто-то изнутри нагревает пластиковую бутылку и разглаживает вогнутые края, спаивает разрывы.

– Пожрал? – бурчит охотница. – Тогда поторопимся, скоро выйдем на дорогу.

Кусты раздвигаются. Я чуть не падаю в придорожную канаву, поскользнувшись на прелой листве. Трещины асфальта змеятся на дороге, словно морщины по лицу тети Маши. Мы выбираемся на двухполоску и охотница машет рукой в сторону севера.

– Как ты себя чувствуешь? – интересуется охотница.

– Хм. Ещё пара мышек и можно будет пригласить меня на танец.

– Тогда давай-ка свернем с дороги и разведем костерок. От полянки далеко ушли, так что можно будет немного поспать, а то вместо мышек на меня ещё попробуешь кинуться. А это чревато. Что девчонки скажут, если ты полезешь целоваться без зубов? – охотница кивает на стену деревьев. – Вон там и заночуем, а ты пока набери сухостоя.

Утром я подскакиваю с места и встревожено оглядываюсь по сторонам – что снилось не помню, но что-то тревожное. Полупрозрачный туман струится по земле, словно земля превратилась в стыдливую девушку, лежащую на пляже, и пытается натянуть шифон, чтобы скрыть тело от похотливых мужских взглядов. Как и у девушки, у земли это плохо получается.

Второй мыслью явилось ощущение того, что плечи не болят. Я взираю на сидевшую у угольков охотницу и с улыбкой делаю пародию на «Цыганочку».

– Я же говорила, что заживет как на собаке, – усмехается тетя Маша

Я ощущаю себя на уровне хорошо выспавшегося человека. Бодрость во всем теле хлещет через край, и не скажешь, что только вчера пытался проститься с жизнью и стонал от боли в укусах. Кстати, как там они?

Я с трудом отдираю присохшие «эполеты», треснувшая зеленая корка ссыпается засохшим пластилином. Обнажаются круглые бордовые пятнышки, словно я заснул на пуговицах, и следы отпечатались на коже. Ни запекшейся крови, под которой вечно чешется, ни сочащегося гноя – только точки на коже. И впрямь зажило как на собаке. Я присвистываю от удивления.

– Вот и ладушки, можешь умыться, вон в том овражке есть лужа, но не вздумай пить! Мало ли там чего с дороги нанесло, – охотница показывает на зеленеющую осокой вымоину.

– Не пей – козленочком станешь, – вспоминаю я приговорку из детства.

– Ага, как ещё можно было детей удержать от плохой воды? А в сказке четко сказано: «Терпи до воды хорошей!» – усмехается охотница.

Вода оказывается холодной, пахнущей гнилой травой и сырым деревом. Я бы и не подумал её пить, а после слов охотницы подавно. Нет, конечно, козленочком бы не стал, но почву изрядно удобрил. Отфыркиваясь и расплескивая воду, я смываю с себя вчерашний день, запекшуюся кровь на подбородке, остатки крови с тела, засохшую сукровицу вперемешку с зелеными потеками. Если бы так можно смыть воспоминания… Взять и окунуться в воду, а вынырнув – забыть всё случившееся. Кто-то так ныряет в водку, но это не помогает, лишь добавляет мучений на утро.

– Вот и молодец! – приветствует моё возвращение охотница. – Грязную рубаху я сожгла, так что закидай костер и одевай новую. На этот раз обращайся аккуратнее, а то всего одна осталась.

Опять обноски, полный карман денег, а я вынужден надевать потные вещи какого-то перевертня! Так я бурчу про себя, а на лице стараюсь изобразить счастливую улыбку. Но кого я пытаюсь обмануть?

– До города потерпи, а там заменим, брезгливый ты мой! – улыбается охотница. – Пойдем, Зов ещё в силе, нам не очень много осталось.

Костер недовольно зашипел, когда я забросал его влажным мхом, потоптался, и затушил по-пионерски. Тетя Маша успевает отойти к дороге, а белок я не стеснялся.

По дороге едут машины, такие редкие ночью, сейчас они попадаются раз в полминуты. С разрешения охотницы я начинаю голосовать и, спустя два километра поднятых рук, возле нас останавливается «Камаз». Небритое лицо крупного мужчины смотрит на нас из правого окна.

– Туристы?

– Натуралисты! – весело отвечает охотница. – До Кургана подкинете, а то что-то мы силенок не рассчитали.

– Ага, ты мать может и не рассчитала, судя по одежке давно идешь, а вот этот хлыщ словно только из кабинета министров вышел, – хмыкает мужчина и открыл дверь. – Залезайте, по дороге расскажете.

За рулем сидит ещё один мужчина, не уступающий по габаритам первому. Он сверкает в нашу сторону металлическим зубом.

– Только уговор такой: в туалет часто не проситься, водку с клофелином не предлагать. Если новые анекдоты есть, то выкладывайте, а то уже седьмые сутки в пути и по радио успели все выучить.

– Ох, этого добра как грязи, только подвезите, люди добрые, – охотница с кряхтеньем забирается на сиденье.

Я-то знаю, что она с земли может на крышу «Камаза» запрыгнуть, так что слегка удивляюсь неуверенности и замешательству тети Маши. Она начинает играть роль пожилого и уставшего человека, но зачем? Я залезаю следом. Может она снова что-то почуяла? В любом случае дверца захлопывается. Заговоривший первым мужчина залезает на лежанку позади нас, машина с легким подергиванием трогается с места.

Три человека, от которых пахнет потом и сальными волосами.

Теперь они пища…

Если бы мужчины знали, что за пассажиров они подхватили по доброте душевной и чем это для них закончится, то уволились бы в тот же день, когда пришли устраиваться водителями дальнего следования…




Дальнобойщики


– Так говорите, проблем нажили? – спрашивает Андрей. – И теперь торопитесь?

Тетя Маша мягко улыбается ему, водитель оказывается мужчиной словоохотливым. Синеватые прожилки на дряблом носу выдают любителя расслабиться после рейса, а то и во время, когда не за рулем. Прожаренное весенним солнцем лицо бороздят мимические морщины, желтоватые от табака неровные зубы охотно показываются при очередной прибаутке тети Маши.

Понимаю, как ему тяжело в пути с таким напарником как Максим. Крупный мужчина с пивным брюшком сначала послушал на ходу придуманный рассказ тети Маши, и покачал коротко стриженой головой, на которую словно просыпали муку – так седина покрыла русые волосы.

Он пробурчал что-то вроде: «Эх, и как же такое могло произойти. Да что удивляться, если правительство только на свой карман и смотрит». После этих слов он отвернулся к стенке, подложил правую руку под тонкую подушку, а левой накрыл ухо, чтобы полностью отдалиться от окружающей реальности. После пяти минут мы услышали легкое похрапывание со стороны тельняшки.

По легенде, что рассказала охотница, мы владели небольшим магазином, и не собирались платить местным бандитам за «крышу». Вот за это нас и вывезли в лес, «для разговора». Разговора не получилось, и нам удалось ускользнуть от бандитов. Теперь мы вынуждены ехать в Курган за помощью, чтобы вернуться с подкреплением.

Начальник милиции приходится нам дальним родственником, поэтому и едем к нему с поклоном. Всем известно, что бандиты срослись с милицией, так что одна надежда на семейные корни. Дальнобойщики только покачали головой, что так далеко ехать приходится. Сами они ехали до Челябинска, так что могли подкинуть только до этого города, а дальше мы уж сами.

– Да уж, знали бы где упасть – соломки бы раскидали, – покачивает головой охотница.

Она старается говорить потише, чтобы не разбудить лежащего Максима, на что Андрей только машет рукой.

– Не шепчитесь, Мария, он всё равно не проснется. Умаялся за ночь, вот и отсыпается. Мы как раз перед вами поменялись местами. Груз ждут, а у нас поломка на пути произошла, теперь приходится нагонять. Эх, жизнь наша бекова, нас ага, а нам некого,– улыбается водитель и хитро посматривает на охотницу.

– Да знаю я эту присказку, ты матерись, если не в мочь. Знаешь, как я на сына порой хавальник раскрываю? Вся деревня высыпается на улицу, чтобы послушать, – в ответ хмыкает охотница.

– Это да, у меня тоже знакомая в магазине работает. Хорошая бабенка, всегда в долг дает. Так вот, она как-то при мне так четверых мужиков покрыла, что те забыли – за чем пришли. Стояли, глазами лупали и обтекали. Потом извинились перед ней, да и ушли ни с чем. Хорошая женщина, – повторяет Андрей и причмокивает, будто облизывает конфету.

– Да ты никак ходок? – спрашивает охотница.

– Ох, Мария, это я в молодости был ходоком, когда лет было столько же, сколько вон Женьке. А сейчас же что за гульба? Под бочок к милой, да и захрапел до утра, а раньше только утром и слазил, взмыленный как конь, – говорок водителя напоминает костромской, он так же «окает».

– Да ты боярышник почаще в термос заваривай, дикий овес с петрушкой в салаты добавляй. Коня не обещаю, но на пони потянешь, – хитро сощуривается охотница.

Я разморился от покачивания могучей машины. В кабине пахнет крепким мужским потом, старыми носками, бензином и дорожной пылью. По радио мурлыкает что-то из попсы, песня под которую хорошо дергаться, но лучше не вникать в смысл текста. На внутренней стенке дверцы нагрелся привернутый на саморезы линолеум, и оттенки химии тоже врываются в какофонию запахов. Я смотрю сквозь приспущенные веки, как под капотом исчезает асфальт.

– Мария, я сейчас это запишу, спасибо. А то бывает, что и в аптеку приходится бежать, – говорит водитель. – Оно вроде бы кажется, что работа сидячая да ненапряжная. Вот ты знаешь, зачем водители при остановке колеса пинают?

– Чтобы хозяйство от ног отлипло, – усмехается охотница. – Это старый анекдот, а вот новый слышал, про то, что дальнобойщики-импотенты привозят груз на сутки раньше?

– Какой же это анекдот? Это суровая правда жизни. Как по живому срезала. Женька может знает? Сейчас у молодежи бывают интересные истории.

Я очухиваюсь от полудремы. Оба человека молчат и ждут, когда я им отвечу. Перемотав в голове кучу анекдотов, выбираю один из «забористых».

– Знаю, только он с матом, – я вижу, как морщится охотница. – Маме не нравится, когда я матерюсь, только она имеет на это право. Так вот уходит на пенсию дальнобойщик и друзья ему дарят кабину от «Камаза». Через год приезжают в гости, он счастлив, жена сияет. У нее спрашивают: – Ну как? – Спасибо за подарок – жизнь прожила, а такого удовольствия, как в кабине, никогда не получала! Только одно плохо – каждое утро он открывает дверь со словами: "Пошла на хрен отсюда!"

Дальнобойщик громко ржет, тетя Маша лишь криво усмехается. Оно и понятно – среди дам такой анекдот не проходит, коль скоро оскорбляет их женскую солидарность. Я ставлю себе на память зарубку, что больше анекдотов не рассказывать. Не все истории из мужского общения приятны женщинам.

Андрей смеется до появления слез из глаз, хохот перекатывается со стуком каменных голышей на водопаде. Громоздкая машина даже виляет в сторону, когда он немного отвлекся от дороги. За спиной недовольно ворочается Максим, и Андрей тут же перестает смеяться, хотя судороги сотрясают крупное тело.

– Нужно будет запомнить и мужикам рассказать, – говорит Андрей, когда берет себя в руки.

– Запомни, и про водителя-импотента тоже расскажи, – хмыкает тетя Маша.

– Ладно тебе, Мария, это же шутка, – пытается скрасить неловкость водитель.

– Вот после таких шуток и не стоит ожидать, что жены будут вам рады, – бурчит охотница.

Они ещё беседовали о взаимоотношениях между мужчинами и женщинами, а я вновь закрыл глаза и погрузился в дремоту.

Ещё полдня и мы проскакиваем Уфу. Ехали по объездной дороге, и я не смог оценить прелести города, остановились только возле Юрюзани. На отдалении от города расположилась стоянка для дальнобойщиков и рядом с ней высится гостиница «Асмодей», или как её называют в американских фильмах – «Мотель». Андрей тогда ещё хвастливо произнес: «Здесь готовят самый вкусный шашлык!» Действительно, у двухэтажного кирпичного здания расположились около двадцати фур. Среди длинных гигантов приткнулись легковые автомобили, «пузотеры» – как их пренебрежительно назвал проснувшийся Максим.

– Почему «пузотеры»? – интересуюсь я, когда пожилая официантка принесла четыре порции душистого шашлыка.

Стены внутри кафе обделаны вагонкой, создается впечатление, что находишься в предбаннике добротной сауны. Деревянные столы вычищены, металлические стулья с высокими спинками походят на скелеты маленьких жирафов. Сиденья же «скелетов» оказываются мягкими и удобными.

Куски прожаренного ароматного мяса остаются на длинных шампурах. Посетителям самим предлагается решать как есть произведение поварского искусства: либо отдирать зубами волокна пузырящегося жиром кусмана, не снимая его с полосы нержавеющей стали; либо стягивать на тарелку и ножом обнажать коричнево-розовое нутро, насаживать на вилку горячие кусочки и макать их в обжигающий соус. Я предпочитаю рвать зубами с шампура, пластиковой ложечкой отправляя вдогонку порции соуса. Рядом желтеет вареная картошка, обильно сдобренная порезанной зеленью и политая подтаявшим сливочным маслом.

– Да посадка у них низкая, вот и трут пузом там, где мы проходим, даже не ойкнув, – поясняет Максим.

– Ага, нашли с чем сравнивать, что легковушка, а что «Камаз». Это всё равно, что вот этот шашлык и сырое мясо, – брякаю я и получаю от охотницы толчок под ногой.

«Держи себя в руках» – говорит её нахмуренный взгляд, но мужчины не понимают моего сравнение и согласно кивают.

– Ну что, ели ещё где такой шашлык? – сыто отдуваясь, Андрей откидывается на спинку стула.

Я тоже ослабляю ремень, порции были большими и вкусными. Охотница потихоньку попивает чай из луговых трав.

– Нет, вы были правы, тут действительно самый классный шашлык. Можно я заплачу за стол? За дорогу хотя бы рассчитаюсь, – я перехватываю у официантки листок со счетом, написанный от руки.

– Ну, если деньгами богат, то отчего же не отблагодарить? – улыбается Максим.

Это его первая улыбка, в основном он хмурится и имеет такой вид, словно умножает и делит в уме тысячи и миллионы. Говорит он мало и неохотно, поэтому понятна радость Андрея, когда он подобрал нас на дороге – хоть с кем-то поговорить и кому-то высказаться.

Андрей отходит к столику, за которым обедали знакомые водители, а мы допиваем чай и выходим на улицу. Я отчитываюсь охотнице, что ухожу попудрить носик.

Вернувшись, я застаю её возле «Камаза». Тетя Маша молча всматривается в даль. Такой одинокой кажется мне эта женщина, задумчиво-печальная в своём спокойствии, что невольно вспоминается «Ярославна» Владимира Серова. Сытый желудок дает пищу и уму, оттого и появляется подобное сравнение. Всегда удел женщин ждать возвращения мужей, сыновей, отцов. Вот и меня дома ждет мама. Колет в сердце, и я слышу голос: «Она тебя ждет не таким!»

Они всего лишь пища

– А где Максим? – я стараюсь прогнать тяжелые мысли.

– Да вон залез под машину. Чего-то подкручивает, – отвечает охотница. Её глаза всё также задумчиво смотрят вдаль.

– Что-то чуете?

– Беду чую, Жень. Большую беду, по сравнению с которой наши драки лишь детской возней в песочнице покажутся.

Мимо проходят двое широкоплечих мужчин, и охотница на время замолкает. Она провожает их взглядом, мужчины садятся в заведенную темнозеленую «десятку» и тонированные стекла закрывают их от людей на стоянке.

– Теть Маш, от этих, что ли беда придет? – я киваю на отъезжающую «десятку».

– Нет, Жень, не от этих. Я чую, что Юля недалеко от Ульяны находится. Пока ты в лесу спал, сон меня тоже сморил на десять минут, вот и увидела я, что дочь Пастыря набирает кровь из детского пальчика. Нам бы поторопиться нужно.

– Так это всего лишь сон, теть Маш, долго думали об этом, вот и приснилось. Мне тоже пару раз снилось, что я не сдам диплом. Причем второй раз я вообще был в одних трусах. Но ничего, сдал и всё обошлось. Сейчас потороплю Андрея, да и поедем. А вон как раз и он идет.

К нам приближается водитель «Камаза», ворот клетчатой рубашки распахнут, на волосатой груди блестят капельки пота. Он утирает рукавом вспотевший лоб.

– Заставили четыре стакана чая с ними выпить, вот же черти. Теперь останавливаться буду через каждые пять километров, – улыбается он нашим взглядам. – Давно с ребятами не виделся, то я в рейсе, то они на дальнобой ушли. Где Максим?

– Тут я. Соскучился что ли? – вылезает из-под кабины напарник. – Сцепление у нас барахлит, до точки дотянем, а дальше на капремонт придется вставать.

– По тебе соскучишься. Сейчас с Серегой Тимофеевым разговаривал, так он рассказывал, что на дороге появились новая «гопота», их на все «пожарные» обули. Говорил, что ставят под стволы и шманают всё подряд, так что доставай помповик, не дай Бог пригодится, – отвечает Андрей и поворачивается к нам. – Ну как, не страшно ещё ехать с дальнобойщиками? Или подождете другую машину?

Мы переглядываемся с охотницей, та пожимает плечами, мол, всё одно на чём добираться. Она кивает водителям.

– Мы едем с вами, на переправе коней не меняют.

– Тут ехать-то осталось всего ничего, может быть и прорвемся, – утешает Андрей.

С нашим везением только и оставалось надеяться на этот прорыв! Я усмехаюсь своим мыслям, когда залезаю в кабину. На этот раз позади кресел расположился Андрей, а Максим садится за руль. Его хмурое лицо уставилось в лобовое стекло, и он отключается от всего. На крайнем сидении охотница сворачивается калачиком и закрывает глаза.

Я в очередной раз поразился её стойкости – ведь она не спала этой ночью, а так спокойно себя ведет. Да уж, боюсь представить, какие запасы сил скопились под этой тщедушной на вид оболочкой.

Ох, не зря упоминал про везение, не проехали и сорока километров, как я увидел, что на руле дергается рука Максима. Проследив за его взглядом, я вижу в зеркале заднего вида ту самую темнозеленую «десятку». Может и у меня просыпается «чуйка»?

– Думаешь, это они?

Максим не отвечает, а только заводит руку за спину и трясет лежащего Андрея. Мужчина недовольно ворчит и садится на лежанке.

– Ну что ещё?

– Не зря тебя Серёга предупреждал, вон на хвосте повис тонированный бочонок, – цедит Максим.

Андрей шевелится на лежанке, отгибает верхний край обшивки и обнажает небольшой тайник. Оттуда он достает помповое ружье. «Бекас». Такое же ружье хранится у нас дома. Как говорит отец: «На всякий случай!». Мда, если я обернусь дома, то случай очень быстро представится.

Склеенные скотчем патроны Андрей быстро отделяет друг от друга. Один патрон уходит в патронник и четыре в подаватель. Я не раз видел, как отец иногда проделывал такие же движения, но впервые эти движения производились для охоты не на тень, а на самую опасную дичь – человека.

Темнозеленая машина обходит нас с левой стороны и равняется с кабиной. Опускается тонированное стекло, и в окне показывается один из мужчин, которых мы видели на стоянке у «Асмодея».

– Эй, руль, тормозни, перетереть нужно!

– Не хрен мне с тобой разговаривать, давай до ДПС протянем, там и поговорим! – отвечает ему Максим.

Андрея не видно за шторкой, он притаился, как охотник на крупную дичь. Охотница просыпается от громкого голоса и теперь напряженно вслушивается в ругань с улицы.

– Тормози, баран, или все колеса пробьем! – доносится голос и для убедительности добавляются несколько матерных слов.

Я чуть вытягиваюсь и вижу, что мужчина передернул затвор на автомате. Такие же небольшие смертоносные игрушки я видел у сотрудников милиции. АКС74У – если мне не изменяет память. Хоть какая-то польза от уроков ОБЖ, на которых мы в основном играли в морской бой, но зато с упоением рассматривали оружие на картинках. Теперь же короткое дуло смотрело в сторону массивных колес. Опустилось заднее окно, и из глубины показался ещё один автомат.

– Тормози, Максимка, может, малой кровью обойдемся, – тихо командует Андрей.

– Только вот чьей кровью-то? – говорит Максим и зло дергает вправо. – Подмять их под капот и всех делов!

Я смотрю на охотницу, а та подмигивает в ответ. Я понимаю, что сейчас главное ей не мешать. «Камаз» сбрасывает скорость, недовольно гудит, как разозленный шмель. «Десятка» по-хозяйски заезжает вперед и притормаживает перед кабиной.

Андрей на всякий случай проверяет ход цевья. Поршень ходит как нужно. «Камаз» останавливается. Из «десятки» вылезают четыре человека, чем-то они похожи на ребят с джипа. На тех, кого убила Марина. Или все бандиты похожи один на другого? Одежда на молодых людях подбиралась как на заказ, чтобы подчеркнуть большие мускулы. Спортивные, накачанные. Таким сделать пару вылазок и неделю можно не выходить на «работу». Правда, работа у них опасная, многие не доживают до пенсионного возраста.

– Вы не лезьте, – говорит в нашу сторону Андрей.

– Это вы не лезьте, ребята, – командует охотница. – Жень, дай кошелек и следуй за мной. Твои двое справа. Импровизируем по ходу действия, ты подберись к ним поближе и действуй. За меня не переживай.

Водитель и пассажир слева выходят без оружия, если не считать бейсбольной биты в руках. Короткоствольные автоматы красуются в руках у двух других молодых человек, что выходят с правой стороны. Я протягиваю бумажник перевертня охотнице, та берет его и открывает дверцу.

– Мария, ты куда? – шипит пока невидимый Андрей. – Сядь на место.

– Сказала же – сидите тихо, – отчеканивает охотница и легко спрыгивает на землю.

Существенная разница с той старушкой, что еле залезла в кабину. Теперь по мягкой земле обочины двигается амазонка, каждое движение эргономично. Почему я раньше не замечал движения людей? Я мог бы на взгляд определить, кто опасен, а кто нет. Эти четыре увальня не опасны. Они походят на тех самых отморозков, которые напали на нас с Александром. Напали злополучной октябрьской ночью, на дискотеке в честь посвящения в студенты, и почти все погибли…

Я спрыгиваю следом за охотницей. С хрустом потягиваюсь. Чужая рубашка трещит на плечах. Нас встречают настороженно – не привыкли, чтобы к ним спускались пассажиры.

– Мальчишки, сколько мы должны за проезд? – бодрым тоном говорит охотница.

Черный прямоугольник в её руках раскрывается, и показываются корешки денежных билетов. Бандиты явно не ожидали такой прямоты и удивленно переглядываются. Стволы автоматов чуть опускаются. Я подхожу сзади и ною:

– Мамань, а как жеж мне на пинджак?

Постарался сделать голос наиболее похожим на голос умственно отсталого. Бандиты с большой дороги напрягаются, когда видят мою не маленькую фигуру за спиной охотницы, но, услышав голос, расслабляются. Я для создания образа пускаю тоненькую струйку слюны.

Охотница оборачивается ко мне, видит отвисшие губы, бессмысленный взгляд и принимает игру.

– Ох, горе ты моё. Ты зачем вылез? А ну полезай на место! Где твой слюнявчик?

– Послушай маманю, чувак, и нырни в кабину. Маманя толковая попалась, да, пацаны? – встревает пассажир, который требовал остановки.

Похоже, что он тут самый главный, раз остальные тут же согласно заржали. Ага, лидера мы вычислили. Короткий ежик, наглые навыкате глаза, нос перебит. Ему бы штаны с тремя полосками на лампасах, на круглую голову кепочку – вылитый гопник, каких любят рисовать в комедийных зарисовках. Правда, у гопников редко встречается автомат в руках.

– Мама, а что мальчики хотят? Они хотят поигрррать? – снова выступаю в роли умственно-отсталого.

– Нет, мой хороший. Мальчики хотят показать нам дорогу. Сейчас я дам им на мороженое, и мы поедем дальше, хорошо? – охотница отворачивается от бандитов, вытирает носовым платком ниточку слюны, что спустилась до рубашки, и подмигивает три раза. – Ребята, вы уж не обращайте внимания на моего сына, телом Бог его не обидел, зато на уме отыгрался.

Я не думаю, что у «железобетонной» старушки появился нервный тик, так что нужно ждать сигнала со счетом «три». Что в скором времени и происходит. Бандиты окончательно расслабились – такой легкой наживы им ещё не попадалось. Охотница засовывает платочек в карман и снова поворачивается к молодым людям.

– Мать, ты баба грамотная, половину лопатника отстегни и дуйте дальше. Эй, стой на месте! – лидер передергивает затвор автомата и направляет дуло на меня.

Или я плохо играю, или ребята недостаточно расслаблены. Они замечают, как я перемещаюсь к пассажиру с бейсбольной битой в руках. Нужно снова входить в образ. К тому же водитель вытащил пистолет. Ой, как нехорошо получается-то…

– Палочка! Какая крррасивая, дай поигрррать, мальчик?

Парень с битой замешкался, он неуверенно оглядывается на остальных. Вроде как верит, даже рука дернулась отдать. Потом он делает шаг назад и заводит биту за спину, совсем как малыш в садике, когда хочет спрятать любимую игрушку. На широком лице сокращается нерв, отчего кажется, что бандит мне подмигивает. Я расплываюсь в широкой улыбке и снова шагаю, до него остается два метра. Легкий прыжок для оборотня, но такой трудный для человека…

Они всего лишь пища…

– Эй, чувак, отвали! Тебе же сказали идти в кузов! – кричит второй человек с автоматом. Его голос, по-бабьи писклявый, вызывает желание расхохотаться, но нужно играть до конца.

– Отойди, Женя! Я тебе потом такую же куплю! – говорит охотница и запускает руку в кошелек.

Охотница приближается к лидеру и начинает отсчитывать купюры. Одна за другой бумажки ложатся в раскрытую ладонь. Она выбирает себе удобную позицию, впереди короткостриженный с автоматом наизготовку, чуть в стороне второй, с тонким голоском. Зная её быстроту, можно предположить, что дело закончится за несколько секунд, а вот мне ещё нужно добраться до водителя.

Врут те, кто говорят, что под стволом стоять не страшно. Это или люди никогда не стоявшие, или же не верящие, что в них выстрелят. Мне страшно. Хотя я и знаю, что охотница может быстро поставить на ноги, однако пуля может попасть не только в мускулы.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksey-kalinin-17532962/voyna-klanov-medved-2/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.