Книга - Гребец одинокий

Гребец одинокий
Константин Штепенко


Еще вчера занятый самокопанием, поставивший крест на своей личной жизни Владимир Шатолин вдруг оказывается втянут в самую гущу политического противостояния местной администрации с оппозиционными бизнесменами. Оказавшись случайно на месте стычки подкармливаемых администрацией скинхедов и пикетчиков-либералов, Владимир становится свидетелем гибели нескольких человек. Арестованный по ошибке, он оказывается в изоляторе, где его избивают полицейские. Но это лишь начало. Вскоре у своего дома Владимир находит раненную девушку, которая снимала избиение оппозиционеров, и теперь скрывается от преследования. По капризу судьбы Женя оказывается правнучкой женщины, в которую был влюблен его дед, и которая погибла из-за дедова малодушия. Поняв, что это знак свыше, Владимир делает все, чтобы спасти Женю и исправить ошибки прошлого.





Константин Штепенко

Гребец одинокий





Глава 1

Странный попутчик


Вагон плавно покачивался из стороны в сторону, и если бы не с детства знакомое, вбитое в память четырехтактное перестукивание колес, то могло показаться, что это небольшой катер, отчаливая от причала, рыскает носом в портовой толчее волн. Так-Так, так-так – это заученная с младых ногтей формула нового, неизведанного.

Так-Так, так-так – это путешествие на море!

Так-Так, так-так – это поездка к родственникам в деревню, где виноград размером со сливу, и нора знакомого суслика на краю огорода.

Так-Так, так-так – первая самостоятельная поездка из Нижнедонска в Салехард – стройотряд после первого курса.

Так-Так, так-так – бритоголовая, пьяная безнадега армейского вагона, увозящего призывников к месту службы…

Самолет проносится по небу, не оставляя и следа в душе пассажира, не давая ему разнежится в тесном неудобном кресле, не оставляя времени на основательные с расстановкой раздумья, на которые в обыденной текучке жизни просто не остается времени.

Но сегодня Шатолин променял бы эту возможность остаться наедине с самим собой, да еще в мягком вагоне (мест в купейном на скорый уже не было), на все что угодно, не то что на зал ожидания в аэропорту с отвратительным кофе по цене Хеннеси, перегруженной камерой хранения и вечно закрытым на уборку туалетом, а даже на самое страшное, что было даже страшнее зубоврачебного кабинета – интим со стапятидесятикилограммовой соседкой в ее квартире напротив, пропахшей лекарствами и кошками. Любая мысль, рождавшаяся в его мозгу, была сущей пыткой, а научиться медитировать, полностью отвлекаясь от реальности, он так и не удосужился, так как ввиду природного скептицизма считал всех приверженцев йоги и прочей восточной дзен-Дао-галиматьи либо сумасшедшими, либо шарлатанами.

Обрушившийся на него как лавина шумный суетливый сосед-попутчик, подсевший в Ряжске, казался сегодня ангелом, посланным милостивым Господом ему во спасение. Хотя ангел и предстал перед ним в образе старого еврея в мокром кожаном плаще с огромным баулом, который был похож на хомяка с обвисшими щеками.

– Да-да, вы не ошиблись! Я волею судеб еврей, и совсем не молодой, а скорее даже старый! – Провозгласил он с порога скрипучим Дуремаровским тенорком, протягивая Шатолину влажную узловатую куриную лапку. – Йерахмиэль Шмаёник. Но для удобства можете называть меня просто Марковичем. Надеюсь, вы не тайный юдофоб?

Маркович, развеселившись собственной шуткой, загоготал испуганным гусем, что видимо по его шкале соответствовало звонкому заразительному смеху. Шатолин залился румянцем, хотя ничего крамольного в его мыслях не припоминалось. Это давал о себе знать впитанный из Одесского воздуха во время поездок к отцу пресловутый «еврейский вопрос» семидесятых-восьмидесятых, который, так и не найдя себе ответа, сошел на нет вместе с его носителями, уехавшими на историческую родину. Кроме того, любое касательство его национальности вызывало в Шатолине бурю эмоций и легкое раздвоение личности. Его дед – бывший партийно-хозяйственный функционер был по долгу службы и по личному убеждению ярым антисемитом. И так уж получилось, что Владимир до поступления в университет жил с ним, спрятав в самые отдаленные уголки памяти воспоминания о том коротком периоде своего детства, который он провел в семье своей матери в Одессе, где в огромной квартире с высокими потолками было всегда полно гостей, говоривших на малопонятном ему языке, похожем на немецкий.

– Шатолин. – Выдавил он из себя, все еще стыдясь неизвестно чего.

– Как же, Владимир Алексеевич! – Маркович энергично встряхнул удивленного Шатолина за руку. – Грешен, каюсь! Любопытен без меры – сунул нос к проводнице в ее кляссер, подглядел, на чье имя выписан билетик.

– Ничего. Присаживайтесь. – Растерянно пробубнил Шатолин и сел на свою полку каменным истуканом.

Маркович снял свой плащ, встряхнул его и повесил на вешалку у двери. Одет он был в добротную с иголочки тройку и без плаща выглядел очень представительно – ну прямо Генри Киссинджер на дебатах в совете безопасности. Он раскрыл свой неподъемный баул и стал выкладывать из него на столик какие-то свертки, кулечки, баночки.

– А это, Владимир Алексеевич, – сказал он, с загадочным видом роясь в недрах баула, – лекарство, которому равных нет в лечении душевного дискомфорта и приступов самобичевания, какими вы в настоящий момент страдаете.

На стол была торжественно водружена бутылка армянского коньяка, будто генерал в парадном мундире, увешанном наградами, которого сопровождал почетный эскорт из двух массивных чарок, важно просвечивающих серебром сквозь благородную чернь.


* * *

Дело в том, что Владимир Алексеевич Шатолин действительно находился не в лучшей форме, стремительно входя в очередной кризисный период. Такие психологические «климаксы» случались у него с завидной регулярностью, и раз в три-четыре года он на месяц выпадал из жизни, забиваясь в какой-нибудь медвежий угол, где никто не мог его потревожить. Нынешний кризис грозил стать наиболее острым и продолжительным, потому что он совпал с возрастным рубежом, когда мужчина понимает, что молодость безвозвратно ушла, и отражение в зеркале начинает видеться таким, каким его видят окружающие. Когда мужчина вдруг понимает, что как мачо он выходит в тираж, и молодых женщин уже не привлекает начинающая редеть шевелюра, легкая отечность под глазами и неотвратимо растущее брюшко, и он начинает искать источники вдохновения в ощущении собственной значимости на фоне тех высот, которых ему удалось достичь в жизни – самоутверждается в семье, на работе, в бизнесе.

Вот тут как раз у Шатолина возникала пробуксовка. Он был человеком здравомыслящим, и вследствие этого скептичным до цинизма, а его склонность к самокритике, вернее к трезвой оценке себя как личности во всех ее проявлениях, рождала безысходность. Его опыты самовоспитания в молодости не дали результатов, и с годами он полностью отказался от попыток переделать себя. Но изменить что-то в своей жизни не переделав себя, тоже было проблематично. Счастливы те люди, которые довольны собой даже в низости и беспутстве, чуждые угрызениям совести и пытке самоанализом! Они легко идут по жизни, не заботясь о том, на что наступают, потому что сами искренне считают себя центром мирозданья, и никакое разоблачение не сможет их в этом разубедить.

Сев в поезд и пригревшись в протопленном вагоне, Шатолин в очередной раз стал подбивать итоги своего жизненного пути. Итоги были неутешительны. Он был два раза женат, но оба раза бесславно развелся, потому что не смог соответствовать тем надеждам, которые возлагали на него жены. Будучи большим ценителем женской красоты, он был очень разборчив в своих амурных приключениях. Его новая пассия должна была быть лучшей в доступном окружении, но даже не это было главным. Она не должна была быть просто красивой, но глупой куклой. Шатолин искал в женщине изюминку, которая отличала бы ее от всех окружающих. Он землю рыл, добиваясь благосклонности своей избранницы, он создавал вокруг нее праздник, покорял фонтаном импровизаций, и практически всегда добивался своего. Но потом наступало похмелье, интерес к покоренной красавице быстро исчезал, и только что начавшиеся отношения еще агонизировали какое-то время, но скоро тихо сходили на нет. Две его женитьбы были полнометражной копией коротких проходных романов – отличие было только в том, что агония началась лишь после посещения ЗАГСа.

С карьерой тоже не заладилось. Он был прекрасным профессионалом-переводчиком, свободно переводил с восьми европейских языков и дополнительно изучил турецкий и арабский. Отец первой жены Алены, не кривя душой, расхваливал своего зятя направо и налево и очень скоро пристроил Шатолина на престижное место в торгпредстве в Бразилии с перспективой со временем переехать в Штаты. Но Володя обнаружил в себе стойкое отвращение к официозу, формальному словоблудию начальников, к демагогии партийных активистов и компетентных товарищей в штатском. Очень скоро его политическая бесхребетность и скрытое диссидентство были замечены и оценены, а дальше последовали и оргвыводы, которые на личном фронте привели к скандалам и последующему разводу.

Вторая женитьба совпала с разгулом ельцинского НЭПа. Его новая жена Саша обнаружила организаторский талант и недюжинную предприимчивость, и очень скоро создала жизнеспособную компанию, активно работающую на постсоветском пространстве, а потом и в Европе. Мужа она боготворила и видела своего умного и талантливого Володеньку своим главным советчиком и соратником. Однако Шатолин не нашел в себе силы соответствовать ее идеалу и, зарывшись в свои переводы, стал постепенно отдаляться от Александры. Следовало отдать ей должное, она до последнего момента старалась сохранить их брак, но инертность Шатолина была непреклонной и прогрессирующей, что, в конце концов, привело к разрыву. Формально они продолжали состоять в браке, и лишь недавно Саша попросила развода, так как снова собралась замуж.

Теперь он остался один – жен потерял, а детей не нажил. Зарабатывал вполне прилично, но не рвался к большему. Четко очертив свое личное пространство, он сидел там как бирюк в дальнем волчьем углу, лишь изредка наведываясь в большой мир, чтобы потешить свое самолюбие новой победой над какой-нибудь зазевавшейся прелестницей.

А жизнь проходила, неспешно, но неумолимо, и была она пуста и стерильна, а приступы самобичевания приходили все чаще и становились все более жестокими…

Именно в один из таких моментов застал Шатолина этот странный господин в кожаном плаще с прозрачными глазами, которые, как казалось Владимиру Алексеевичу, пронизывали человека насквозь и видели гораздо больше, чем тому хотелось показать.

Напускная суетливость нового попутчика была очень кстати. Шатолин несколько отвлекся от своих мыслей и стал помогать Марковичу в сервировке стола, который постепенно обрастал стандартной поездной снедью – запеченный целиком цыпленок, отварная картошка, соленые огурцы и помидоры, пирожки с капустой и курагой. Весь этот натюрморт отдавал сермяжной домашностью, и Шатолин удивился, кто это собрал командировочному все эти баночки-кулечки, но спросить постеснялся. Похоже, что у разбитного Марковича была в Ряжске зазноба.

– А вы по какой части работаете? – Спросил он старика для приличия, чтобы как-то наладить общение.

– Я-то? Я страховой агент. – Сказал Маркович, наполняя серебряные чарки пахучей темной жидкостью.

– Я и не знал, что страховые агенты ездят в такие дальние командировки. Вы ведь из Нижнедонска, кажется?

– Ошибаетесь. В Нижнедонске у меня дельце на пару дней, а потом я в Молдавию. – Ответил Маркович, радушно улыбаясь. – Но обо всем по порядку. Ехать нам далеко, еще надоем вам своими рассказами. А сейчас давайте-ка отведаем этого благородного напитка! Ваше здоровье!

Шатолин охотно опрокинул свою чарку в рот и с удовольствием почувствовал, как огненная струя обожгла язык и горло, и смягчаясь, скатилась волной вниз, наполняя грудь приятной теплотой. В висках застучали вдруг и тут же стихли бодрые молоточки, в сердце что-то кольнуло, оно споткнулось и тут же застучало вновь, но уже как-то по-другому, требовательно и энергично.

– Вижу, есть контакт! – Сказал Маркович, вновь берясь за бутылку. – Однако нельзя останавливаться на достигнутом. Между первой и второй, как говорится, промежуток небольшой!

– Не думаю, что это пойдет мне на пользу. – Шатолину хотелось выпить, но он все же сказал это приличия ради, в надежде, что Маркович будет убеждать его в обратном, и не ошибся.

– А вот и нет, дорогуша! Любое лекарство требует правильной дозировки, иначе и принимать его не стоит. А это лекарство, уверяю вас, начинает действовать с магического числа три. Так что мы только подходим к экватору. Пейте и ничего не бойтесь! Я с вами.

Действительно, после третьей рюмки голова Шатолина чудесным образом прояснилась, он почувствовал легкость, тягостные мысли вдруг побледнели, потеряли свою интенсивность и рассеялись как утренний туман под лучами солнца. Он наслаждался пустотой сознания, как даром божьим, боясь спугнуть это странное, доселе незнакомое чувство освобождения от самого себя.

Тут-то и начался тот странный разговор, детали которого Шатолин, как ни старался потом, никак не мог вспомнить.

– Так что же вы все-таки страхуете, и отчего? – Спросил он Марковича, хрустя крепеньким соленым огурцом. – Почему вам приходится ездить в такие дальние командировки?

– О! Вы и не представляете, насколько дальние командировки. – Ответил Маркович, мечтательно закатывая глаза, будто ничего лучше этих поездок в мире не существовало. – Я занимаюсь особым видом страхования. География моих поездок определяется серьезным научным анализом и многолетними наблюдениями. Вы когда-нибудь слышали о феномене альтернативности истории?

– Возможно. Это что-то из научной фантастики?

– Можно сказать и так. Ведь если рассматривать научную фантастику во времени, то она, являясь сегодня сказкой для обывателя, завтра становится его действительностью. То есть, это не беллетристика, а план развития человечества на ближайший период, скажем в сто-двести лет.

– А какое отношение это имеет к страхованию?

– Самое прямое. Вы не обидитесь, если я назову вас обывателем?

– Нисколько! Это как раз самое точное определение моего состояния души.

– Ну и славненько! – Маркович снова разлил по полрюмочки и они, чокнувшись, выпили. – С обывателем легче говорить о чудесах.

– Почему?

– Потому что он их жаждет, как выигрыша в лотерею. Это нормальное стремление человека, иметь больше чем он того заслуживает. Так вот, с точки зрения обывателя, мое занятие как раз и является таким лотерейным билетом.

– Что-то вы все загадками говорите. Поясните.

– Давайте попроще, на обывательском уровне… Э-э… В вашей судьбе были такие узловые точки, когда ваша жизнь резко меняла направление, причем окончательно и бесповоротно?

– Разумеется. У каждого в жизни бывают такие точки. – Уклончиво ответил Шатолин.

– А хотелось бы вам вернуться обратно и дать своей жизни вторую попытку?

– Ну вы скажете тоже! Разве такое возможно?

– Не в полной мере конечно, но определенные решения, позволяющие оздоровить будущее за счет корректировки прошлого, существуют. Пока что эти решения наиболее действенны для настоящего момента. Сначала нужно правильно определить приближение переломного узла. Для этого важно следить за состоянием энтропии процессов. Близость критической точки сопровождается резким ростом ее величины…

– Э нет! Не так быстро, Маркович. Для начала скажите, что такое энтропия, и с чем ее едят.

– Энтропия, это вероятность развития многосложной системы по какому-то необратимому сценарию. Например, от чего зависит возможность избежать столкновения двух авто?

– От многих факторов… Но больше всего, пожалуй, от скорости.

– Верно мыслите. Если бы машины ездили со скоростью в двадцать километров, то столкновений было бы в сотни, а то и в тысячи раз меньше, а уж количество травм и смертельных исходов вообще стремилось бы к нулю. Но давайте пойдем дальше. Что заставляет машину ехать быстрее?

– Нажимаешь на газ, и она едет. – Пожал плечами Шатолин.

– Ну а что заставляет давить на акселератор? Не знаете? Воля! Вот в чем секрет всех исторических катаклизмов любого масштаба. От проблем в личной жизни до мировых войн. Именно воля дает предпосылки для зарождения необратимых процессов, а значит и роста энтропии. Чем сильнее воля, тем выше энтропия системы, а значит и риск возникновения неконтролируемых однопоточных процессов. Человек слишком мало осведомлен, и не отличается хладнокровием и рассудительностью, чтобы принимать решения, которые потом нельзя отменить.

– Но нам ведь всегда приводили в пример людей волевых, инициативных, уверенных в себе…

– Нормальный штамп, утешение карлика перед громадной вселенной. Вспомните Наполеона, ставшего кумиром молодых людей множества поколений. Просто ходячая энтропия в рейтузах и треуголке! Но почему-то никто не помнит Кутузова, старого одноглазого командира средней руки, который интуитивно угадал, что бороться нужно не с Наполеоном, а с повышением энтропии, противопоставляя его воле, свое безволие. Он постоянно ускользал из ситуаций, где требовалось быстрое однозначное решение, о котором чаще всего приходится жалеть, и отдавал эту привилегию своему противнику. То есть он снижал энтропию, предлагая Наполеону множество сценариев, которые казались тому мелковатыми, недостойными его великого предназначения. И конечно его выбор оказался проигрышным и необратимым.

– Ну и что если так? Кому в наших условиях мешает эта энтропия?

– Всем мешает. Все хотят жить стабильно, все предпочли бы планировать свою жизнь наперед. А для этого всего лишь нужно поддерживать в системе такое состояние, которое максимально гарантировало бы множественность исходов последующей стадии развития этой системы. Говоря об истории и о судьбе, я бы сказал, что если вовремя притормозить принятие окончательного решения, дать возможность человеку или обществу получить больше информации и разобраться в ней, то возможно, эта самая судьба не имела бы таких резких изломов.

– И что же делаете вы?

– Я не один. Мы работаем в команде. Каждый занимается своим направлением. Кто-то следит за состоянием энтропии. Кто-то изучает набор возможных исходов. У меня свой узкий сектор – страхование. Я обеспечиваю минимизацию уровня энтропии в точках, которые вызывают наибольшее беспокойство.

– И что это дает?

– Вот представьте, что вы попали в безвыходную ситуацию, как в сказке. Направо пойдешь, налево пойдешь – нехорошо, а прямо – так совсем отвратительно.

– Я как раз в такой ситуации.

– Ваша ситуация не настолько безвыходная, бывает и хуже. Так вот, моя работа заключается в том, чтобы обеспечить вам не три, а сто три возможных решения, среди которых некоторые будут вполне приемлемы, и каждое ответвление будет иметь также множество обратимых решений.

– Мудрено все, слишком мудрено. Ну, предположим, что я принял на веру весь этот бред. Тогда возникает вопрос – зачем все это нужно?

– Как зачем? Процесс пойдет мягко, ваша жизнь будет развиваться плавно, постепенно, а значит и жизнь тех, кто находится вокруг вас. В глобальном масштабе, скажем, можно избежать какого-то политического кризиса или войны… И есть еще один аспект этого явления. Дело в том, что рост энтропии и следующий за ним необратимый процесс, это своего рода нарыв, травма, последствия которой еще долгое время влияют на будущее и мешают его нормальному развитию. Резкий исторический излом сопровождается разрывом всех причинно-следственных связей, в результате чего образуются некие вневременные «карманы», которые продолжают существовать в параллельном измерении и периодически прорываются как застарелые нарывы, привнося в настоящий момент элементы прошлого, несовместимые с реальностью. Эти карманы нужно чистить, иначе с их накоплением может возникнуть реверсивные явления, подобные Средневековью. Но не нужно далеко ходить. Мы сейчас переживаем момент, когда прорвался один из таких карманов, образовавшийся после революции. Этот всплеск ненависти и насилия напрямую связан с тем временем, но он нам отольется позже.

– Я вот вас слушаю, и мне кажется, что вы надо мной просто издеваетесь. Не настолько уж я пьян, чтобы вешать мне на уши такую откровенную лапшу. Но я терплю это чтобы не остаться наедине с сами собой. – Шатолин пытался накачать себя, вызвать раздражение, чтобы выпалить насмешнику в лицо какие-нибудь резкие слова, но от одного взгляда на добродушную, слегка сочувственную физиономию Марковича, весь пыл угасал. – Вот скажите мне, вам не стыдно?

– Я на работе. А работу свою я привык делать качественно, так что стыдиться мне нечего. И вы вскоре в этом убедитесь, Владимир Алексеевич. Я занялся этим делом очень давно, убедившись на своем горьком опыте, как одна необдуманная фраза, брошенная мимоходом, может сломать жизнь многим людям. Иногда, даже не совершенный по малодушию или из вредности поступок может, может стать катализатором целой трагедии. Особенно если эта фраза сказана, или этот поступок не совершен на фоне максимального роста энтропии в данном отрезке исторического континуума…


* * *

Просыпался Шатолин мучительно. Сон не отпускал его, обволакивая липкой двусмысленной белибердой, которая казалась настолько реальной, что даже во сне у него волосы вставали дыбом. Он открывал рот, чтобы закричать, позвать на помощь, но лишь впустую тратил силы – горло уже хрипело и саднило, но вокруг царило космическое безмолвие, наполненное колышущимися зыбкими тенями. Наконец ему удалось слегка разлепить глаза, и узкая полоска утреннего света, просачивающегося сквозь ресницы, стала для него соломинкой, за которую он отчаянно схватился и вытащил себя из объятий сна.

«Слава богу! Ничего этого не было!», подумал он с облегчением, «Не было странно осведомленного старика с его заумной теорией об исторической альтернативе, или альтернативной истории. Не было каких-то туманных намеков на что-то стыдное, нехорошее…»

Но чем больше он просыпался, чем быстрее возвращался в реальный мир, тем больше росло какое-то необъяснимое беспокойство, как бывало в детстве, когда нашкодишь и ждешь, что твои художества вот-вот вскроются, и придет справедливое возмездие.

В голове слегка гудело, значит все-таки выпивал вчера. «Может и старик не приснился?» Он открыл глаза и осмотрел купе, стараясь не шевелиться, чтобы не выдать раньше времени своего бодрствования. Полка напротив была пуста, видно было, что белье не измято, значит, никто здесь ночью не спал. Внимание его привлекли два странных вздутия на простыне в углу. При более внимательном рассмотрении он с ужасом понял, что это бюстгальтер, белый, кружевной, и не из самых маленьких. «Этого еще не хватало! Неужто старый фантазер был еще и тайным фетишистом?» Только тут он отдал себе отчет в том, что лежит под простыней совершенно голый. Из одежды на нем почему-то остались только носки. «Так! Фетишизмом тут видимо не обошлось. Полное моральное разложение. Однако нужно привести себя в порядок, ведь хозяйка лифчика может нагрянуть в любой момент». Он сел на кровати и оторопело уперся взглядом в стол, на котором красовалась пузатая бутылка коньяка и по бокам все также стояла бравым адъютантом одна из вчерашних серебряных чарок. «И мальчики кровавые в глазах… Когда же я успел так надраться? Ведь в бутылке осталось не меньше половины! Да и не факт, что все это мне не снится. Подождем!»

В это время послышался металлический звук отпираемого замка. Кто-то снаружи открывал дверь в купе. Шатолин вскочил, сорвал с полки простыню, завернулся в нее и стал похож на древнего римлянина после симпозиума.

– Чего испугался-то? – Сказала пышная блондинка в форме проводницы, захлопывая за собой дверь. – Я тут у тебя забыла кое-что. Спешила, станция была, так я впопыхах…

Шатолин вспомнил блондинку – она проверяла билеты при посадке и приносила чай. А вот имя ее он так вспомнить и не смог, не говоря уже о том, как ее лифчик оказался в купе. Возникло ощущение, что вовсе не старик заставил бедную девушку расстаться со столь важной частью своего туалета, и он легко догадался, что без его мушкетерства тут не обошлось. Тем не менее, более внимательно рассмотрев молодуху, он заранее одобрил свой выбор. Видимо даже в бессознательном состоянии его не покидали навыки придирчивого ценителя женской красоты. Блондинка была очень хороша собой и прекрасно сложена – ее монументальный бюст при более близком рассмотрении не казался таким уж большим и хорошо гармонировал с крутыми бедрами и узкой талией. Разглядывая проводницу, он почувствовал оживление внизу живота и стыдливо опустил глаза долу, однако тут его подстерегала неэстетичная картинка – на смятой простыне были отчетливо видны характерные пятна. «Да неужто я так надрался, что даже этого не помню!», подумал он с возмущением, и начал краснеть.

– Сейчас, Володенька, я все приберу. – Сказала проводница, уловив направление его взгляда. – А ты одевайся пока.

Она заперла дверь на защелку, спрятала свою принадлежность за пазуху, потом беззастенчиво сорвала с Шатолина простыню, бросила ее на полку и стала собирать белье в кучу. Шатолин в это время быстро оделся и присел на другую полку, не зная, как себя вести.

– Чего такой потерянный? – Спросила проводница, глядя на Шатолина добрым ободряющим взглядом. – Ночью такой был резвый…

Шатолин в душе поблагодарил девицу за ее искреннюю непосредственность, которая отчасти сняла неловкость, не перечеркнув, однако, всего произошедшего, так что Владимир продолжал совестить себя, сам еще не зная за что. Как раз это он и хотел сейчас выяснить.

– Извините заранее, но за неимением выбора буду с вами говорить начистоту. Только ответьте мне на один вопрос. Вы не против?

– Да чего ж я буду против, Володя! И на «ты» мы с тобой еще вчера перешли, брудершафт пили. Говори, спрашивай.

– Я вот о чем хотел… – Шатолин замялся, не зная, как признаться в полном своем конфузе, но поощряющий взгляд голубых глаз молодой женщины придал ему решимости. – Я вчера много выпил?

– Ах, вон ты о чем? Выпил-то немного, да захмелел сильно. Старик сказал, что от этого коньяка так бывает.

– И что?

– Так ты что, ничего не помнишь?

– Мне неприятно в этом признаваться, но это так, увы…

– Ладно, ты меня сегодня побаловал от души, так что ничего лишнего не приплету. Вел ты себя прилично. На жизнь, правда, жаловался, но не настаивал. А потом вдруг замолчал, и сидел как истукан с полчаса. Маркович сказал, что видно с коньяком он переборщил, мол, говорит, с вашим братом интеллигентом никогда не угадаешь дозу, но наказал, что с утра лучше допить бутылку, хуже не будет, а вот прояснение в мозгах обязательно наступит.

– А что потом было? Извините за нескромность…

– Потом суп с котом! Мы же договорились перейти на «ты». Или ты и моего имени не помнишь?

– К моему стыду, нет. – Шатолин понурил голову, ожидая отповеди, но ошибся.

– Тяжелый случай. – Проводница сочувственно покачала своей кукольной головкой. – Света я!

– Извините, Света. Надеюсь, я вас ничем не обидел?

– Меня обидишь, как же! Я всяких в дороге навидалась. Это уж ты меня извини. Получается, это я тобой попользовалась. Я же когда тебя укладывала, решила костюмчик снять, чтобы не измялся, а у тебя там такое образовалось… – Она невольно погладила низ живота, мечтательно закрывая глаза. – …что грех было уходить с пустыми руками.

Света прыснула в кулак, отчего ее милая мордашка приобрела шкодное выражение.

– Но ты не против был, ты не подумай ничего дурного. Даже раззадорился. Слова говорил, ну прямо как песню пел на ухо. А уж потом я совсем голову потеряла. Двадцать четыре года от роду, а меня еще никто так не нежно не уговаривал. Я вообще в какой-то момент будто отключилась, до сих пор как вспомню…

Слова Светы приободрили Шатолина. Гордиться было нечем, но у него от сердца отлегло – по крайней мере, и в беспамятстве он не уронил своей репутации дамского угодника.

– Я рад, что тебе понравилось. Жаль только, я ничего не помню.

– Эх, я бы пришла к тебе еще, чтобы освежить память, но сейчас моя смена. Да и сил уже никаких нет. Мы с тобой часа три к ряду кувыркались. Вон юбка стала свободной. – Света кокетливо улыбнулась, поглаживая себя по округлому бедру. – Но я тебе телефончик оставлю. Я понимаю, что для тебя это всего лишь дорожное приключение. Да, пожалуй, и для меня… Но мне приятно было бы снова с тобой встретиться.

Шатолин почувствовал, как с каждым словом блондинки исчезает напряжение. Он не понимал слов, но мелодия ее речи звучала в его голове каким-то заклинанием. Он вдруг почувствовал себя посвежевшим и полным сил, и с удовольствием отпустив мышцы лица, широко улыбнулся.

– Ты вот что, Светик, для начала сообрази мне чайку, а потом я хотел с тобой поговорить о старике этом, о попутчике моем. Где он, кстати?

– Так сошел в Россоши. Сказал дела срочные. Он тебе какую-то папку оставил. Я сейчас мигом за чаем сбегаю и папку эту прихвачу.


* * *

Света ушла, и вместе с ней как-то само собой рассосалось чувство неловкости. В принципе для Шатолина никакой неловкости в подобной ситуации не было. Поездные, пароходные и прочие проходные приключения были для него делом обычным, и ничего зазорного он в них не видел. Он любил эту щекочущую самые глубины существа игру в недомолвки-переглядки, правила которой известны как мужчинам, так и женщинам, как бы они не отпирались (что, впрочем, тоже являлось частью этой игры). Награда всегда делилась пополам, и никто не оставался в накладе, так как выигрывали всегда двое. Ну а если кому-то не удавалось выпустить свое Я из тесного стойла ханжества, то проигрыш тоже был обоюдным, хотя и не обременительным.

Сейчас вся проблема была лишь в этой странной краткосрочной амнезии, которая так досадно не позволила ему насладиться призом, нежданно-негаданно упавшим к нему на полку. А все дело в этом коньяке, которым с такой навязчивостью потчевал Шатолина лукавый Маркович, вечный жид, занимающийся на досуге, в порядке общественной нагрузки страхованием человечества от повышенного идиотизма. «Врач-вредитель хренов. Мне он как-то сразу показался подозрительным».

Взгляд его снова упал на стол, где пыжилась в своем многозвездном мундире злополучная бокастая бутылка. Рука сама непроизвольно потянулась к горлышку. Шатолин вытащил пробку, взял бутылку за бока, и осторожно, будто это был нитроглицерин, нацедил темную жидкость в черненную чарку. Он поднес чарку к губам, жадно втянул расширившимися ноздрями аромат дубовой коры и неожиданно, без какого-то командного импульса из подсознания опрокинул чарку в рот. Предательский эликсир, щедро омыв язык и небо, проскользнул в горло и тут же разлился теплом по всему телу, мгновенно достигнув кончиков пальцев на ногах и вернувшись отдачей в мозг. В голове будто щелкнул какой-то тумблер, и новое понимание этой ночи и себя в ней озарило сознание ярким, но холодным, инертным светом.

«Это Агасфер, он уже две тысячи лет дурью мается, а теперь и этому покоя не даст!», пронзила мозг непонятная, но понятая мысль, будто кто-то нашептал прямо на ухо, и вернулась из глубин сознания многократно усиленным эхом: «Время пришло!..шло!..шло!».

Легенду об Агасфере он хоть и смутно, но помнил, а вот для чего пришло время, он так и не понял. Наверно это было продолжением того странного сна, навеянного, стариком и стуком колес под коньяк, но улучшение состояния было налицо. Шатолин в мгновенье вспомнил почти всю прошлую ночь – значит коньяк действовал, хоть тут не обманул старик. Он вновь налил в чарку коньяка и отправил его вдогонку первой порции.

Теперь спонтанная интрижка с проводницей Светой несколько прояснилась. Восстанавливая память, он размотал события прошедшей ночи с конца в начало и не нашел ничего выходящего за рамки его личного опыта. Света, судя по всему, осталась довольна, его репутация не пострадала, и если не рассказывать об этом приключении широкой публике, то его можно со спокойной душой внести в секретный отдел памяти, открытый сугубо для личного пользования. Непроясненным остался этот старик, Маркович, и все что с ним было связано. Всплывали несвязные обрывки разговора, двусмысленные фразы и какая-то псевдонаучная чепуха, касающаяся альтернативности истории. Частичная амнезия у Шатолина без сомнения каким-то образом была связана с питьем армянского коньяка. Помнится, старик еще приговаривал что-то о точности дозы. Теперь же с помощью того же самого коньяка память возвращалась, странным образом обходя все, что было связано с Марковичем и тем сомнительным разговором, который завязался между ними после третьей рюмки. Странный был разговор, стыдный – у Шатолина до сих пор не проходило ощущение вины, природу которой он не мог понять. «Все дело в коньяке!», подумал Шатолин, «Скорее бы Света принесла эту папку! Может в ней найдется какое-то объяснение?»




Глава 2

Потайная дверь


Шатолин мог ожидать от себя чего угодно, но только не этого. Он осторожно положил на стол вдруг ставшую непомерно тяжелой папку, которую принесла Света, и беспомощно повалился назад, слегка ударившись головой о стенку купе. Он толком не вчитался в документ, а лишь по привычке пробежал его по диагонали, но и этого краткого ознакомления было достаточно, чтобы понять, что это какая-то чудовищная профанация, не очень веселая шутка, которую сыграл с ним этот пошлый комедиант Маркович, имени и фамилии которого он так и не запомнил. Но больше всего его поразил не сам текст, а то, что в самом низу напротив его фамилии, стояла размашистая подпись, его знаменитый фирменный росчерк, которому завидовали все студенты из его группы. Сделана она была какими-то странными темно-красными чернилами, которые судя по всему, были очень густыми, так как подпись получилась несколько выпуклой и шершавой, как засохшие следы крови.

«Ну конечно, это же кровь!», подумал он и поднес указательный палец левой руки почти к самому носу. Еще проснувшись, он почувствовал, что подушечка пальца саднит, особенно когда соприкасается с чем-нибудь. Теперь он стал внимательно рассматривать палец и обнаружил на самом кончике короткий, но довольно глубокий надрез с совершенно ровными побелевшими краями и запекшейся полоской черной крови в глубине. Тут он вспомнил острейший кривой нож Марковича с рукояткой из резной слоновой кости с золотой инкрустацией и непроизвольно поежился, словно от холода. Он тогда сразу обратил внимание на этот нож в плетеных кожаных ножнах, напоминавший клинки, которые он видел на поясе йеменских мужчин во время командировки в Адене. Только этот нож был размером поменьше. «Неужели этим самым ножичком Маркович и пустил мне кровь?!» В памяти всплыло переливчатое гусиное перо с заостренным кончиком. «Бред какой-то! А может…» Шатолин вскочил, схватил аккуратно повешенный Светой пиджак и стал лихорадочно шарить по карманам. Паспорт и портмоне были на месте. Он пересчитал деньги – тоже все целы. Тогда он поднял полку, достал свой чемодан и осмотрел замочек – ничего не взломано, да и нет там ничего ценного кроме дедовой рукописи. Тут он вспомнил, что в какой-то момент они с Марковичем заговорили о его семье, и тогда же всплыла рукопись, которую дед перед смертью наказал Владимиру обработать, поправить и опубликовать. На это и деньги он оставил немалые, вдобавок к московской квартире и даче в Подмосковье. Маркович почему-то очень советовал внимательно прочитать дедовы воспоминания, потому что в них якобы находился ключ ко всем напастям, преследовавшим семью Шатолиных по жизни.

Спрятав чемодан и сев на полку, Шатолин снова открыл папку и начал читать подписанный им странный контракт. Документ был написан от руки или напечатан прописным шрифтом, хотя непонятно было, откуда у Марковича был с собой принтер, который выдавал такие выпуклые буквы с вензелями. Шатолин коснулся бумаги, она тоже была какой-то особенной, будто живой. Он провел рукой по листу и отчетливо почувствовал шероховатые буквы, и гладкие выпуклые водяные знаки, которые будто бы колыхались под поверхностью бумаги, перемещаясь и меняя очертания.

«Контракт… Цель: ликвидация вневременной аномалии, возникшей в результате необратимого роста энтропии 2 апреля 1938 года в городе Нижнедонске… старый адрес деда… причина возникновения аномалии – неадекватное поведение гр. Шатолина Владимира Васильевича… При чем тут дед?… Контрагенты: комиссар по проблемам альтернативной истории, в дальнейшем именующийся «Агасфер», и представитель/правопреемник заинтересованного лица Шатолин Владимир Алексеевич, в дальнейшем именующийся «Исполнитель»… На выполнение условий контракта Исполнителю дается четырнадцать лунных суток со дня подписания настоящего контракта… По истечении этого срока контракт признается невыполненным, делопроизводство по данной вневременной аномалии закрывается, и ее последствия всецело списываются на представителя потерпевшего и его потомков до двенадцатого колена, после чего данная аномалия признается разрешившейся, и сведения о ней уничтожаются в архивах по сроку давности… Подписано в поезде Москва-Нижнедонск, на перегоне Лиски-Россошь… дата… подпись Агасфера по-арамейски…подпись исполнителя…».

Шатолин закончил читать и уставился на документ невидящим взглядом. Вдруг бумага у него на глазах стала шевелиться, углы загнулись, и она быстро сложилась в неравнобедренный треугольник, похожий на наконечник стрелы. Треугольник стал быстро уменьшаться до размеров спичечной головки и блеснул металлом. Шатолин в нерешительности протянул к нему руку и уже почти дотронулся до него, но треугольник быстро взмыл над столом, сделал петлю и с разгона вонзился в разрез на указательном пальце. Палец пронзило острой болью, и из ранки на стол упали несколько капель крови. Шатолин почувствовал, как стрелка прошла по пальцу вынырнула под кожей на запястье и остановилась на внутренней стороне предплечья. В этом месте началось жжение, запахло паленой плотью, и на поверхности кожи проступила клеймом надпись на арамейском. В это время папка тисненой кожи задымилась, стала морщиниться, и по ее краям заиграли красные лепестки пламени с синей сердцевиной, кожа зашипела и вспыхнула целиком, а потом исчезла без следа, тут же превратившись в дым.

Неизвестно сколько времени просидел Шатолин, глядя сумасшедшими глазами на взявшееся свежей коркой клеймо, но тут пришла вездесущая Светочка – крутобедрый ангел пятого вагона, и вывела своего нечаянного кавалера из глубокого ступора.

– Володенька, Новореченск проехали, остался всего час. Может, хочешь еще чего-нибудь? – Она посмотрела на Шатолина подобострастно, готовая тут же кинуться выполнять любое его пожелание.

«Эк растащило бабу!», подумал он, оглядывая ладную фигуру Светы и ее кукольное свежее личико, такое же открытое и призывное, как цветок ромашки, «Чем это я так ее зацепил? Жаль не помню, а то в будущем пригодилось бы». Однако мысли его быстро свернули от Светы к исчезнувшему контракту, сгоревшей папке и клейму на предплечье. На душе стало тоскливо и одиноко.

– Плохо мне, Светик. Посиди со мной минутку. – Сказал он, сажая ее рядом и обнимая за плечи. – Не осточертела тебе эта собачья работа?

Света покорно села рядом, прижавшись к Шатолину всем телом, и стала гладить его по растрепавшимся волосам.

– Так я последний курс доучиваюсь в железнодорожном институте на заочном. Уже договорилась о месте в управлении дороги. А проводником работаю, потому что давали квартиру в служебном доме. Десять лет проживу, и квартира моя. С родителями жить было просто невозможно. А теперь я человек! Независимая женщина.

– Ты молодец. Целеустремленная.

– А иначе как же! Я не хочу всю жизнь маяться от безденежья и зависеть от мужа. Вот увидишь, лет через пять буду начальницей отдела. Меня и берут с таким прицелом.

– А муж кто?

– Конь в пальто! Не завела пока. Рано об этом думать.

Она достала фирменную визитку поезда, на которой с обратной стороны были аккуратным округлым почерком отличницы выведены цифры телефонного номера, ее имя и фамилия, и положила перед ним на стол.

– Вот. Позвони как-нибудь, если не побрезгуешь.

– Да чего ж мне брезговать, чай, не графья! Возьми и ты мою карточку. – Он порылся в портмоне и достал одну из своих визиток для клиентов. – Звони, когда захочешь. Жены у меня нет, живу я один. Хотя нет, есть еще кот Беляш, но он не ревнивый.


* * *

Привокзальная площадь встретила Шатолина шумной суетой, мокрым снегом и прогорклым запахом выхлопных газов множества автобусов, маршруток и легковушек. На автобусной остановке стояла огромная толпа, и он с отвращением отвернулся, ища глазами стоянку такси. Тут перед ним, как чертик из табакерки, выскочил из толчеи разбитной бомбила в кожаной куртке.

– До Большого проспекта по Скобелевской, дам двести, больше не проси. – Опередил его Шатолин, не дав и рта раскрыть.

– Хорошо, садись. – Ответил водитель, указывая на стоявшую неподалеку синюю девятку, и потеряв к Шатолину интерес, повернулся к толпе прибывших, энергично выкрикивая. – Кому в центр! Недорого возьму!

Пока ехали по набухшим пробками улицам, кланяясь каждому светофору, Шатолин то и дело касался внутренней стороны предплечья, и каждый раз даже через куртку и пиджак отчетливо чувствовал ребристое затвердение на коже, которое отзывалось тупой болью. «Чертовщина какая-то, прямо Булгаков наяву! Только непонятно, что мне теперь делать – толи считать себя сумасшедшим, толи поверить в эту небыль, что может сделать только сумасшедший. Однако, дилемма! Может Соньке позвонить? У нее голова как компьютер – все по полочкам разложит… Но для этого нужно признаться себе, что во всем этом есть доля правды, а не только игра воспаленного воображения…»

Софья Александровна Протасевич была давней подругой Шатолина. Они учились в одной школе, только она была на два года младше, но уже тогда в ней проявлялся особый не женский характер. Нельзя сказать, чтобы она была грубой, прямолинейной, но в их дружбе верховодила она, и Шатолина это вполне устраивало, потому что в ней ощущалась лидерская жилка. Она была логична, рассудительна, ненавязчива, но уверена в себе, что завораживало и притягивало окружающих. И при всем притом, она была очень привлекательна. Ею можно было любоваться часами, находя очарованье в деталях мимики, в повороте головы, в плавных движениях рук. Именно по ее инициативе они решили лишить друг друга девственности по-дружески, не доверяясь лотерее первой любви. Как-то они сидели в летнем кафе в парке, ели пирожные и Соня рассуждала о теме любви в классической литературе. Дед Шатолина всегда давал ему по тем временам довольно приличные суммы на карманные расходы, и он щедро делился своим счастьем с Соней. Та жила с матерью, и сызмальства не знала достатка, одевалась скромно, но опрятно – сама шила себе платья – а уж на пирожные и кино денег у нее никогда не водилось.

– Понимаешь, Вовик, из классики я почерпнула много интересных сведений о любви и сделала для себя резюме, которое вышло не очень ободряющим. – Говорила она, выскребая чайной ложкой белый крем из слоеной трубочки. – Получается, что любовь, это что-то вроде гормонального отравления организма, когда человек зацикливается на своем избраннике противоположного пола, даже не будучи хорошо с ним знаком. Любовь заставляет его унижаться, под воздействием любви человек готов на все – подлость, безрассудство, предательство – лишь бы добиться внимания со стороны своего идеала. А потом наступает прозрение и раскаяние, доходит и до непоправимого. У нас соседка в прошлом году отравилась от неразделенной любви. Говорят, три дня умирала в муках. А он хоть бы хны – сел на мотоцикл и повез на моря новую шаболду. Правда, не доехал, разбился где-то на перевале за Горячим Ключом…

– К чему ты ведешь, Соня, что ж, по-твоему, не любить? – Владимира удивляло, как она была рассудительна и логична в свои пятнадцать лет.

– Этого не получится, но нужно быть готовым. Вот ты, например, уже был с женщиной? – Спросила она как-то просто и буднично, без многозначительных взглядов и недомолвок.

– Нет. – Выдавил из себя Шатолин, густо покраснев, так как стыдился того, что отставал в этом вопросе от своих друзей, которые уже считали себя бывалыми ходоками.

– А вот представь себе, что ты влюбишься, и будешь вот так краснеть и заикаться, а когда дело дойдет до постели, ты совсем голову потеряешь, да еще и не имея опыта, вообще попадешь впросак. Тут тебя и возьмут с потрохами, и будут об тебя ноги вытирать.

– Может и не будут! – Буркнул Шатолин с вызовом.

– Будут, будут! Мы женщины – такие! Только и ждем, чтобы мужик дал слабину, и уж тогда берем в оборот.

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю! Это у меня в крови.

– Ну и что теперь делать? Вешаться?

– Зачем сразу так радикально. Вот скажи, я тебе нравлюсь?

– Очень.

– А ты меня любишь?

– Ну я как-то об этом не задумывался.

– Значит, не любишь. Это же отлично! Ты мне тоже нравишься. Почему бы нам не попробовать эту любовь на зубок, не дожидаясь, пока накроет? Разве тебе не интересно?

– Почему не интересно? Интересно. – У Шатолина дух захватило от такой бесцеремонности, которая, тем не менее, приятно щекотала нервы, вызывая спазмы где-то внизу живота.

– Заметано!

Соня основательно изучила вопрос в читальном зале и подготовила теоретическую базу, Шатолин же занимался логистикой. Ему удалось получить от деда карт-бланш на использование дачи, на сэкономленные деньги он купил шампанского, фруктов и сладостей, и в назначенный день привез Соню на своем мотоцикле в дачный поселок.

Как он ни боялся, но тогда у них все получилось, и они на всю жизнь остались друг для друга самыми лучшими любовниками и близкими друзьями, время от времени встречаясь, по выражению Софьи «в оздоровительных целях». В середине восьмидесятых Соня выскочила замуж за какого-то доморощенного политика, выплывшего на поверхность на волне демократизации и гласности. Нужно ли говорить, что политик попал в надежные руки, и под чутким руководством своей жены добился приличных высот в областной политике. Но не по Сеньке оказалась шапка. Политик зарвался и вышел в тираж, а Софья Александровна так и осталась во властных структурах, и переходила из одной администрации в другую, везде находя свою нишу. После обоюдного развода они с Шатолиным снова сблизились, и теперь Сонечка была «приходящей» хозяйкой в его квартире. Встречались они один-два раза в неделю, но даже кот теперь ставил ее на более высокую ступень в своей кошачьей иерархии.

«Нет, Соньке сказать придется. Она ведь все равно учует подвох, только как бы это преподнести вразумительно. Нужно подумать».


* * *

Открыв дверь, Шатолин ввалился в прихожую, привнеся в теплую застойность квартиры свое беспокойство, уличные запахи и стылую влагу запоздалого снега. Беляш сидел на столе в зале, играя свисающими из прикрепленного к стене горшка щупальцами традесканции. Как обычно он не обратил на приход хозяина никакого внимания – не из вредности, а в силу врожденной глухоты. Лишь когда Шатолин подошел поближе, он почувствовал посторонние колебания воздуха или уловил краем глаза движение, и повернулся. Потянувшись и зевнув, кот снисходительно приблизился к Шатолину и подставил холку, предлагая себя погладить. Тот почесал коту за бело-розовым ухом и, взяв зверька на руки, прижал к груди.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/konstantin-shtepenko-10401133/grebec-odinokiy/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.