Книга - Ультиматум предателя

Ультиматум предателя
Андрей Михайлович Дышев


Дочь волка и Кирилл Вацура
Допустив досадную ошибку при пилотировании спортивного самолета, Кирилл Вацура оказался один в открытом море. Он бы неминуемо погиб, если бы не яхта, стоявшая неподалеку в тихом дрейфе. Кирилл поднялся на ее борт, а там… Ну точно "Летучий голландец"! Кровавые следы в каютах, странный, вооруженный до зубов экипаж и начиненные гайками и гвоздями фугасы. Бежать отсюда! Бежать отсюда! Любой ценой! Но Кирилл привык ввязываться в драку с врагом, даже если у врага многократное превосходство. Ему по душе упоение боя и пронзительная обостренность чувств. Но ненависть вдруг превращается в недоумение. Враги оказываются вовсе не врагами, а с друзьями происходит жуткая метаморфоза…





Андрей Дышев

Ультиматум предателя



Андрей Дышев


* * *


Этого еще не было и, надеюсь, никогда не будет.

    Автор






Глава первая. Плавучий дурдом


Характер у меня – мёд. Я человек веселый, добрый и доверчивый. Во мне природой заложена редкостная способность видеть в людях, прежде всего, хорошее. Может быть, именно потому я так часто вляпываюсь в разные неприятные истории? Мало того! Я просто притягиваю их к себе, как мощный пылесос всякую дрянь! Меня спрашивают друзья: Кирилл, как ты находишь приключения на свою голову? Научи! А я в ответ пожимаю плечами. Сам не знаю. Какой-то злой рок тянет меня в те места, которые нормальные люди за версту обходят. И никогда не угадаешь, где и когда снова попадешь в переделку.

Вот что я скажу: чтобы ничего не случилось, надо всегда и во всем следовать законам, распоряжениям, приказам, кодексам и инструкциям. Вести себя, как в инкубаторе, где всё четко расписано – когда ты обязан быть яйцом, когда цыпленком, когда бройлером и когда окорочком. Всегда! Даже если под крыльями – восемьсот метров, и солнце сияет над голубой чашей моря, и хочется петь от чувства свободы и власти. И, тем более, когда в наушниках раздается голос руководителя полетов:

– "Полсотни второй"! Заканчивай!

А я что сделал? Я опустил руку на рычаг газа и надавил кнопку связи.

– Понял, возвращаюсь.

Но что было потом? Потом я лег на правое крыло, по широкому кругу облетая мохнатые горы, опутанные нитками дорог и рек, плоскую, как наковальня, набережную, рассыпанные в кипарисовых зарослях особняки. Конечно, надо было сразу взять курс на аэродром, но я растягивал удовольствие и приближался к посадочной полосе по принципу бешеной собаки, для которой, как известно, семь верст не крюк. Двух полетов в неделю мне было слишком мало, но на большее не хватало времени и денег. Положенные мне сорок минут в тот день вообще показались мгновением – наверное, сказалось ожидание предстоящего праздника на центральной набережной. Там будут отмечать день города, соберется несколько тысяч человек. И вино будет литься рекой. И мы с Ириной будем танцевать до глубокой ночи… Разве прочувствуешь как следует полет, когда голову заполняют такие волнующие перспективы?

Я с неохотой прибрал газ, выпустил закрылки и шасси. Спортивный "Як" опустил нос, пошел на снижение. Казалось, что голубое полотно моря раздувается подо мной, словно огромный пузырь из жвачки. Таким я часто видел его во сне: огромным, чистым, окутанным нежной дымкой, пропитанным ослепительным солнечным светом и родниковым небом – в нем я парил, словно птица, кувыркался, пикировал вниз и снова взмывал вверх…

Мне вдруг остро захотелось пережить эти чувства в реальности. Не думая о последствиях, я прибавил газу и взял ручку управления влево, направляя самолет в сторону размытой полоски, где море сливалось с небом. Я не просто отклонился от курса. Я нагло вышел из коридора, в котором были разрешены тренировочные полеты. Я попрал все существующие летные инструкции, цинично оскорбил дисциплину и стал вольным летающим объектом – будто истосковавшаяся птица вырвалась из клетки, оборвала привязанную к ноге веревке и взмыла в небо. Подо мной морщилось, словно шагреневая кожа, бескрайнее полотно моря. Корабли и катера, словно стальные перья, оставляли за собой белые пенистые запятые. Чайки, качающиеся на волнах, напоминали рассыпанный по ткани бисер. Испытывая восторг от головокружительной свободы, я продолжал лететь все дальше и дальше от берега, и вскоре его контуры размылись, поблекли, и уже нельзя было ответить наверняка, что это прилепилось к горизонту – горы или облака. Руководитель полетов молчал. Наверное, он на некоторое время забыл обо мне, о самом дисциплинированном и прилежном ученике аэроклуба, полагая, что я приближаюсь к посадочной полосе, что земля уже услужливо подкладывает под колеса моего самолета укатанную дорожку. А я, дурея от своей выходки, все глубже увязал в манящей синеве, и великолепие чистого пространства пьянило меня, точь-в-точь как во сне.

Убедившись, что вокруг меня только море и небо, и мой взгляд не оскорбляют признаки цивилизации, я издал восторженный вопль и отправил самолет в крутое пике. В груди захолонуло от невесомости. Я взял ручку на себя, выполняя "горку", прибавил газу и, борясь с перегрузкой, сделал "бочку", потом "восьмерку", и снова "бочку"… Небо и море сменяли друг друга над прозрачным сводом фонаря. Голубая планета послушно вращалась вокруг меня. Крылья скользили по теплому воздуху, как дельфины по волнам. Я повторял все то, что видел во сне…

Впрочем, довольно! Всему должен быть предел. Я еще раз опрокинул самолет на левое крыло, заставив гигантскую чашу моря зависнуть над моей головой, сделал прощальную "восьмерку" и начал выходить на обратный курс. Рокот мотора внезапно затих, и я подумал, что нечаянно задел локтем рычаг газа. Схватился за него с той нервной озлобленностью, с какой наездник хватается за арапник, чтобы огреть непослушного коня, но рычаг по-прежнему стоял на максимальных оборотах. Стрелка тахометра, тем не менее, падала вниз и, наконец, замерла у цифры "0". Впервые я услышал свист ветра находясь в пилотской кабине, и удивился этому звуку – было похоже, что в сильный шторм я сижу в хлипком кафе "Ветерок" на набережной, и дует, сквозит, свистит изо всех щелей… Самолет затихал, слабел, его нос опускался вниз, и только тогда – не знаю, сколько прошло времени – я осознал, что заглох двигатель, и это предполагает большие неприятности для летчика. Не могу сказать, что я испугался. То, что произошло, было настолько неожиданным для меня, что я скорее испытал досаду. Попытался запустить мотор, но ничего не получилось. Поверхность моря приближалась намного быстрее, чем во мне росло чувство опасности. Я вдруг растерялся, не зная, сообщить ли руководителю полетов о том, что мое возвращение на некоторое время откладывается?

Скорость падала, самолет начал заваливаться на бок. Я вспомнил о закрылках, когда мимо правого крыла пронеслась чайка с выпученными удивленными глазами – ей еще не доводилось видеть такую большую, и в то же время такую глупую птицу. Ручку управления я сжимал двумя руками, стараясь удержать самолет от сваливания. "Як" планировал по крутой дуге, я гасил скорость короткими рывками ручки на себя, и самолет скакал по невидимым воздушным горкам, словно скутер по волнам. До поверхности воды оставалось совсем немного. В какое-то мгновение мне показалось, что под крыльями пронесся острый металлический шпиль, который едва не пропорол днище фюзеляжа. Но все мое внимание было сосредоточено на море – на нежном, теплом и любящем меня существе. Его поверхность была уже так близко, что, казалось, можно было рассмотреть отражающейся на ней самолет и меня за мутным плексигласом фонаря. Я сорвал стопор, схватился за шарик, висящий над головой, и сдвинул фонарь назад. Теплый влажный ветер хлестнул меня по лицу, и в это же мгновение конец левого крыла с шипением распорол водную гладь. Словно обжегшись, крыло взметнулось вверх, прочь от воды, но только на секунду, и снова вонзилось в волну, на этот раз глубже, жестче, как топор палача в тело жертвы; я почувствовал сильный удар; с коротким треском крыло отломилось, распушив рваные алюминиевые края, фюзеляж круто развернуло, его нос тотчас зарылся в воду, и битые осколки пластика вместе с водой брызнули мне в лицо.

С меня сорвало наушники, провод хлестнул по лицу. Я погрузился в воду, и вокруг вихрем закрутились пузыри, осколки фонаря и разбитой вдребезги панели. Я рванул чеку, которая скрепляла привязные ремни на моем теле, и с силой оттолкнулся ногами о пол кабины, торпедой посылая себя вверх, к солнцу и воздуху. Раскуроченный самолет нехотя отпустил меня, вяло попытался ухватиться за мои ноги обрывками проводов и ремнями, но не удержал, и я выплыл на поверхность. Задыхаясь, принялся отчаянно шлепать руками по воде и кружиться на месте, словно был окружен злодеями, желающими меня утопить. Похожий на акулий плавник полосатый красно-белый хвост несчастного "Яка" медленно погружался в воду. Он проплыл мимо меня, бесшумно разрезая воду, на мгновение замер рядом, словно прощаясь, и быстро исчез под водой. Море отрыгнуло большой воздушный пузырь, выплюнуло осколки приборной панели, и все стихло.

"Обезьяна ты летающая, а не пилот!" – подумал я, со злостью ударяя руками по воде. Особой радости по поводу своего чудесного спасения я не испытывал, потому как крушение самолета не представлялось мне каким-то опасным для жизни событием. А вот предстоящие неприятности, которые ожидали меня в клубе, здорово отравляли сознание. Я барахтался в воде и был вынужден думать не о том, как добраться до берега, едва различимого отсюда, а о той внушительной сумме денег, которую начнут вытягивать из меня хозяева аэроклуба. И уже мысленно строил защиту, уже выстраивал логическую цепочку доказательств своей невиновности, но набежавшая волна плеснула мне пеной в лицо и привела в реальность. Я пялился в ту сторону, где с трудом угадывался берег, начиная с ужасом понимать, что добраться до суши без посторонней помощи мне не удастся. Я задрал голову вверх, будто надеялся увидеть там вертолет спасателей, но увидел только пикирующую чайку. "Ах, какая хренотень получилась!" – подумал я, сплевывая воду, попавшую в рот, затем посмотрел налево, направо, где не было ничего, кроме воды и неба, потом обернулся назад уже без всякой надежды, но тут увидел покачивающийся над волнами шпиль мачты.

Мне пришлось изо всех сил вытянуть шею, да приподняться над водой, чтобы увидеть само судно. Это был небольшой снежно-белый кораблик, одномачтовая яхта, которая, по-видимому, практиковала для отдыхающих прогулку "в открытое море". Кричать я не стал, лишь махнул рукой, чтобы обозначить себя, и поплыл к ней.

Яхта оказалась намного дальше от меня, чем мне показалось сначала, и очень скоро я выбился из сил, а расстояние, тем не менее, сократилось незначительно. К тому же я понял, что никто из людей, находящихся на борту, меня не заметил, в противном случае судно обязательно подплыло бы ко мне. Яхта стояла на месте, слабо покачиваясь на волнах. Плыть в кроссовках было очень неудобно, но большее неудобство доставляла футболка, которая в воде надулась, как тормозной парашют, и тралила планктон. На полпути к яхте я настолько обессилел, что пришлось лечь на воду спиной и несколько минут отдыхать, покачиваясь на волнах подобно вздувшемуся утопленнику и вызывая нехороший интерес со стороны чаек.

Теперь я мог более детально рассмотреть яхту, острую как штык стеньгу которой чуть не сшиб брюхом мой несчастный самолет. Я разглядел название, составленное из потускневших медных букв – "Галс", потрепанный и закопченный флаг корме, два пустых шезлонга на кормовой палубе под тентом и желтое полотенце, висящее на леере. Ни пассажиров, ни кого-либо из экипажа не было видно. Возможно, люди прятались от полуденного солнца в кают-компании. Я негромко крикнул и, превозмогая усталость, поплыл дальше, глядя на алый спасательный круг как голодная собака смотрит на колечко колбасы.

Последние метры потребовали от меня немалых усилий. Я боялся, что яхта вдруг запустит мотор и уплывет в морские просторы, так и не заметив меня, и потому я выкладывался, как на финише олимпийской дистанции. С кормы свисала никелированная лесенка. Я схватился за перила обеими руками и некоторое время висел на них, как квелая рыба на кукане.

На палубе по-прежнему не было заметно никаких признаков жизни, никого не привлекло мое хриплое и тяжелое дыхание. И даже когда я громко чихнул, никто не проявил ко мне сочувствия и не пожелал здоровья.

Впрочем, этому не стоило удивляться. Я хорошо понимал настроение команды. Как-то мы с Ириной взяли в аренду яхту, ушли на ней далеко в море, убрали паруса и стали тихо дрейфовать, и нашим суденышком играли веселые волны, и кружили над нами чайки, и щедрое солнце поливало нас своим нежным теплом, и мы были одни в этом блаженном мире, словно Адам и Ева. Естественно, что большую часть времени мы пребывали в полусонном состоянии, млея в шезлонгах. Вполне возможно, что люди, к которым я собирался обратиться за помощью, пребывали сейчас в состоянии эйфории, ничего не слышали, кроме плеска волн, и не видели, кроме лазурного неба. Я быль вынужден испортить им отдых.

Я распластался по горячему крашеному полу и некоторое время лежал неподвижно. Меня колотил крупный озноб, мое утомленное тело жадно впитывало в себя тепло палубы. Я представлял себя масленичным блином, растекшимся по горячей сковородке – нет большего блаженства на свете! Должно быть, кто-то из команды уже увидел меня. Не хотелось пугать людей своим видом, но я чувствовал себя тающей под солнцем медузой. Палуба ласково покачивалась подо мной, словно я лежал на спине коня, который шел медленно и осторожно, чтобы ненароком не скинуть меня. Перед глазами мельтешили голубые "мухи", я видел несущиеся мне навстречу волны, прозрачную "тарелку" пропеллера… Все, что случилось со мной за минувший час, казалось спрессованным до нескольких мгновений…

Я раскрыл глаза, не без усилий поднялся на четвереньки. Мокрое пятно подо мной высыхало прямо на глазах. Было похоже, что исчезает моя тень. Я встал на ноги. Палуба качнулась, и мне пришлось схватиться за шезлонг, чтобы удержаться на ногах.

– Эй, кто тут есть? – позвал я.

В ответ лишь негромко скрипнула деревянная, обитая медными уголками дверь, ведущая в кают-компанию. Без спроса зайти в какое бы то ни было помещение на чужом судне – все равно, что в чужую квартиру. Я не стал наглеть и, придерживаясь двумя руками за ограждение (только бы снова не оказаться в воде!), пошел мимо рубки на нос. Там, на широком белом треугольнике, где так любят загорать топ-лес молодые женщины, тоже никого не оказалось. Меня это не слишком расстроило. Я был в полной мере благодарен судьбе, что эта яхта оказалась рядом, я не барахтаюсь в воде, и мне уже не грозит перспектива утонуть. Я жил, я уже мог строить планы на будущее и не сомневался, что рано или поздно это чудесное судно отвезет меня на берег.

Я сел на палубу, прислонившись спиной к якорной лебедке. Буду терпеливо ждать, когда обитатели судна поднимутся наверх и увидят меня. Мне спешить некуда. Я получил все, о чем может только мечтать оказавшийся посреди моря человек. Теперь надо расслабиться, успокоить нервы и отдохнуть. Это потом я буду думать, как рассчитаться с аэроклубом за разбитый самолет. Потом, когда окажусь на берегу. Плохо, что нельзя поднять со дна моря обломки "Яка". Глубина здесь – ого-го! Значит, бортовой самописец, как единственный свидетель, никогда не расскажет о том, что знает. И мне придется на пальцах доказывать, что не по моей вине у самолета отказал двигатель…

Тихий всплеск волн убаюкал меня, и я задремал. Не могу сказать точно, сколько времени я пребывал в отключке, но мне показалось, что я закрыл глаза всего на мгновение. Из оцепенения меня вывел посторонний звук, похожий на щелчок, который издает замок портфеля. Я вскочил на ноги. Палуба по-прежнему была пуста, но я готов был поклясться, что кто-то только что спрятался в люке.

Я немедленно подошел к люку и заглянул в его темную утробу. Крутая полированная лестница вела в узкий коридор. Мне стало как-то не по себе. Неужели никто из пассажиров до сих пор не заметил меня?

Мокрые кроссовки издавали неприятные чавкающие звуки и, прежде чем спуститься в трюм, я разулся. Пусть сохнут на палубе. Лестница негромко скрипнула под моими ногами. Я спустился до ее середины, огляделся по сторонам, ожидая, когда глаза привыкнут к сумраку. Коридор был короткий и заканчивался узкой дверью с вентиляционной решеткой. Здесь же находилось еще две двери.

Я ступил на потертую ковровую дорожку совершенно бесшумно. Меня не покидало неприятное чувство, что за мной следят. Я замер посреди коридора, затаил дыхание, прислушиваясь. Было слышно, как плещутся волны, бьются о борт, словно отвешивая легкие пощечины яхте. Я повернулся к двери, которая была ко мне ближе всего, и осторожно надавил на ручку. В этот момент в торце коридора клацнул замок. Я чуть не крикнул от испуга, кинулся к двери с вентиляционной решеткой и схватился за ручку. Но дверь была уже заперта. Я громко постучал.

– Эй! – крикнул я. – Зачем вы прячетесь?

Некоторое время из-за двери не доносилось ни звука, потом я услышал шум воды, сливающейся из туалетного бачка.

– Я не прячусь, – ответил кто-то глухим голосом. – Занято!

У меня немного отлегло от сердца. Должно быть, я здорово напугал своим видом кого-то из команды, и вынудил человека запереться в уборной.

– Извините, что я без разрешения поднялся к вам на борт, – расслабленно сказал я, стараясь придать своему голосу оттенок вины и покорности. – Дело в том…

Дверь в это мгновение резко распахнулась, и я невольно отшатнулся. На пороге тесной уборной стоял невысокий рыжий мужчина лет тридцати с точеной жесткой прической, злыми глазками, лишенными ресниц и бровей, с крупным носом, усыпанным веснушками. На нем были только шорты до колен, да какой-то невзрачный овальный амулет на шее.

Мужчина прищурил водянистые глазки, подбоченил руки и, вперив в меня недобрый взгляд, спросил:

– А ты, вообще-то, кто такой?

Чтобы казаться выше, он встал на порожек. По-моему, сделал он это помимо своей воли, машинально, по давно отработанной привычке. Я рассматривал его высокий открытый лоб и неестественно высоко взбитую прическу, напоминающую пышную лисью шапку, что тоже добавляло несколько сантиметров роста.

– Я тут пролетал мимо, – начал я объяснять, но вполне нормальные слова, которые я мысленно заготовил, на слух оказались совершенно идиотскими. – В смысле, я летел на самолете… На спортивном "Яке"…

– Короче! – потребовал рыжий.

– Мой самолет упал в воду рядом с вашим катером…

– Допустим. А ты?

– Я тоже упал. Вместе с ним, – пояснил я, начиная злиться.

– И что ты теперь от меня хочешь?

Есть на свете люди, с которыми совершенно невозможно разговаривать – ни на какую тему. По-моему, этот рыжий принадлежал к их числу.

– Я хочу добраться до берега, – сквозь зубы процедил я. – Почувствовать под ногами земную твердь.

– А я здесь при чем? – пожал плечами рыжий.

Я понял, что еще немного, и я стукну рыжего по его яйцевидной голове.

– Отвезите меня на берег. Пожалуйста, – сдерживаясь изо всех сил, проговорил я.

– Ха, отвезти! – усмехнулся рыжий, и я заметил в его рту на самом видном месте крупный золотой зуб. – Отвезти! – повторил он, качая головой во все стороны и стараясь не встречаться со мной взглядом. Бесцеремонно потеснил меня, выходя в коридор, закрыл за собой дверь. – Вот так, по-твоему, всё просто? Взять и отвезти? Вообще-то, ты зря выбрал эту яхту.

– Пардон, – с чувством ответил я. – Но другой рядом не оказалось.

– Я бы посоветовал тебе свалить отсюда.

Он снова посмотрел на меня своими поросячьими глазами и прищурился. Мне вдруг пришла в голову мысль, что меня либо разыгрывают, либо я разговариваю с ненормальным.

– Послушай, а тут еще есть люди? – спросил я ровным голосом с легкой добавкой требовательности, как если бы обращался в справочное бюро аэропорта.

– А кто тебе нужен? – уточнил рыжий, вплотную придвигаясь ко мне, отчего мне снова пришлось попятиться к лестнице.

– Ну… К примеру, капитан.

– Капитан? – Рыжий, как мне показалось, насторожился. – Именно капитан или еще кто-нибудь?

– Именно капитан.

– А ты с ним лично знаком?

Я внимательно рассматривал водянистые глаза моего собеседника, но рыжий тронул меня за плечо и несильно подтолкнул к лестнице.

– Осторожно, очень крутая! – предупредил он.

«Вот же утюг ржавый! Шипит, обжигается, а толку никакого!» – мысленно выругался я и поднялся на палубу. Рядом с лебедкой, широко расставив ноги и сунув руки в карманы, стоял сухощавый рослый мужчина зрелого возраста с седой бородой и усами. Он был в армейском камуфляжном костюме, его голову прикрывала такая же пятнистая кепка с козырьком. Его рыхлый, как кусок пемзы, нос был широким, заостренным книзу, отчего напоминал падающую авиационную бомбу. Впалые щеки покрывали глубокие, словно рубленые раны, морщины. Глаза незнакомца рассмотреть мне не удалось, так как на них лежала плотная тень от козырька.

Я решил, что это и есть капитан.

– Здравствуйте, капитан! – приветствовал его я, изображая торопливую деловитость серьезного человека, у которого каждая минута на счету. – Мне надо с вами поговорить.

Мужчина в камуфляже, тем не менее, на мое приветствие не ответил и никак не отреагировал на мою протянутую ладонь.

– С кем имею честь? – спросил он низким голосом, и я только тогда обратил внимание, что капитан стоит на моих кроссовках, расплющив их, и по палубе текут мутные ручьи.

Пришлось снова излагать историю рокового падения и махать в ту сторону где, предположительно, затонул мой несчастный самолет. Незнакомец слушал молча, лицо его ничего не выражало, лишь один раз он переглянулся с рыжим, который стоял за моей спиной.

– А почему, храбрый юноша, вы решили, что именно я капитан? – спросил он.

Этим вопросом он меня озадачил.

– Почему? – пробормотал я и подумал: «А хрен его знает, почему!». Но вслух сказал: – Да потому, что вы просто вылитый капитан! Борода, рост, голос…

Мне показалось, что незнакомец усмехнулся. Рыжий за моей спиной торопливо произнес: "Так-так-так… Ну-ка, ну-ка…"

– И что же, больше я никого вам не напоминаю? – вкрадчивым голосом спросил бородатый.

Люди, которые так спрашивают, обычно уверены в утвердительном ответе. Но как бы я пристально ни всматривался в суровые черты незнакомца, он не вызвал во мне никаких более ассоциаций. С бородой, в камуфляже, "обветренный, как скалы" – вылитый капитан да и только.

– Нет, больше вы никого не напоминаете, – признался я. – Если, конечно, очень напрячь воображение, то еще Че Гевару.

– Что?! – вспылил рыжий, словно я произнес что-то оскорбительное. – Что ты сказал?! А ну повтори!!

Бородатый усмехнулся, кивнул головой, принимая мое сравнение с легендарным революционером, откашлялся в кулак.

– Тем не менее, если вас это сильно не затруднит, впредь зовите меня просто Фобосом, – попросил он. – Но прежде потрудитесь объяснить, почему ваш самолет упал именно здесь?

Я мысленно отметил, что хоть Фобос и производит впечатление неглупого человека, некоторые его вопросы ставят меня в тупик, и я начинаю злиться.

– Потому что именно здесь у него отказал мотор, – ласково пояснил я, как если бы объяснял ребенку нечто элементарное.

– А где ваши вещи?

Я невольно оглядел себя, свои босые ноги и потемневшие от воды джинсы и не сразу нашелся, что ответить.

– Вещи? Какие вещи?

– Ну, допустим, документы?

– Документы остались в аэроклубе. Зачем их возить с собой? ГАИ самолеты не останавливает для проверки документов. А все остальное, наверное, растворилось от долгого пребывания в воде.

Фобос еще некоторое время пристально смотрел на меня своими замаскированными в тени козырька глазами, будто из амбразуры. Он достал из накладного кармана пачку сигарет и закурил.

– Послушайте меня внимательно, бедный вы мой! – сказал он хрипло и снова покашлял в сморщенный коричневый кулак. – Не знаю, кто вы такой и зачем поднялись на борт этой яхты, но ничем помочь мы вам не сможем.

– Напрасно. Помочь ближнему своему – святая обязанность каждого человека, – с самым серьезным видом выдал я.

Рыжий почему-то заржал.

– Есть причины от нас не зависящие, – расплывчато пояснил Фобос.

– Какие такие причины? – искренне удивился я.

– Слишком много вопросов задаешь, узкоглазый! – язвительно вставил рыжий.

Я захлопал глазами, которые всегда считал достаточно круглыми, и тряхнул головой, словно желая избавиться от наваждения. Вокруг плескалось все то же пронзительно-синее море, над головой резвились чайки, и далекий берег выдавал себя мутной дымкой на горизонте. Яхта все так же покачивалась на волнах, и два незнакомых человека, обступив меня, держались напряженно и недружелюбно.

– Тогда позвольте мне воспользоваться вашей радиостанцией, – попросил я.

Фобос опустил голову и ответил из-под козырька:

– Радиостанция не работает. Аккумуляторы сели. И солярки нет.

– Ты понял, узкоглазый?! – начал паясничать за моей спиной рыжий, топнул ногами, хлопнул ладонями по лодыжкам. – Сели аккумуляторы! Кончилась соляра! Мотор заржавел! Море высохло! Ать! Эть! Ить!

Он пустился в пляс. У меня появилось острое желание немедленно свалить из этого плавучего дурдома. Но как это сделать? На берег везти отказываются. Радиостанцию не дают.

– В таком случае одолжите мне хотя бы спасательную шлюпку.

– А нету шлюпки! – радостно ответил рыжий, заменив собой Фобоса, который словно позабыл обо мне и, уставившись в морскую даль, попыхивал сигаретой. – Можем выдать только спасательный круг. Но за о-о-о-чень большие деньги! Ну, как?

Его лукавые выцветшие глаза сверкали озорно и жадно. Золотой зуб отражал солнечные лучи и напоминал маленький прожектор, спрятанный во рту. Растопырив руки в стороны, рыжий вприсядку медленно приближался ко мне. «Ударить его в лоб, что ли? – подумал я. – Это будет не менее приятно, чем поцеловать Ирину». Но я не доставил себе удовольствия и всего лишь отвернулся, благоразумно полагая, что пока рано и небезопасно давать волю эмоциям. Едва я взялся за ограждение и свесился над водой, как тотчас почувствовал руки рыжего на своих ягодицах. Я круто повернулся, но рыжий бойко отскочил, сверкнул золотом.

– Спокойно, гражданин! – предупредил он, показывая мне свои желтые ладони. – Это всего лишь проверка содержимого карманов.

– Спереди тоже будешь проверять? – спросил я и сжал кулаки. Неизвестно, чем бы закончилась проверка содержимого карманов, если бы Фобос примирительно не махнул рукой. Сигарета, торчащая между пальцев, оставила в воздухе дымную закорючку.

– Не надо раздувать ноздри, юноша! – сказал он мне. – Откуда нам знать, кто вы и с какой целью к нам пожаловали.

– Да я ведь уже говорил! – воскликнул я. – У моего самолета отказал двигатель…

Фобос присосался к сигарете. Щеки его запали еще глубже, глаза превратились в тонкие щелочки. Он мне не верил.

– Где ж обломки? – негромко спросил он, будто разговаривал сам с собой, оперся локтями о перила ограждения, посмотрел на воду. – Хоть бы всплыло что-нибудь… Самолет – это ж не булыжник… Так ведь? Кроме того, он должен был издавать звук, но мы ничего не слышали. Вы со мной согласны, что это, по крайней мере, странно?

«Какие же они все тупые!» – мысленно ужаснулся я и процедил:

– «Всплыло», «издавать звук»… Это ж самолет затонул, а не унитаз. Если отказывает двигатель, то самолет летит беззвучно, как птица. Шшшшшшшшшшш-бульк! Вот и всё!

– Когда я был такой же маленький, как вы, – задумчиво сказал Фобос, – то тоже был врунишкой.

Окурок полетел в воду. Я проследил за ним и почти вплотную придвинулся к Фобосу. Из двух зол я выбрал меньшее: пожилой бородатый мужчина, как я полагал, если даже не верил, то, хотя бы, должен был уметь сочувствовать и сопереживать.

– Пожалуйста, – зашептал я, – доставьте меня на берег, и я хорошо заплачу вам. Баксами! Или еврушками! Чем хотите!

Фобос долго молчал, почесывая бородку. Не поворачивая головы, произнес:

– Думаете, так все просто, юноша? Пообещал деньги и оказался на берегу? Как на рынке? Деньги – товар – деньги?

Он говорил медленно, спокойно, даже вяло, словно засыпая. Я скрипнул зубами и обернулся. Рыжий ходил по палубе на руках, как клоун по арене. Овальный амулет болтался на тонкой веревке.

«Цирк, а не яхта!» – подумал я, сплюнул и быстро пошел на корму. Приблизился к никелированной лесенке, по которой так жизнерадостно поднимался какой-нибудь час назад, присел над водой. Вид темно-зеленой воды меня быстро охладил. Мне неприятно было даже думать о том, как я спускаюсь, захожу в воду, отталкиваюсь ногами о скользкий борт яхты. Озноб прокатился по моему телу. И чего я мечусь? Куда намылился? Надо терпеть и ждать. Когда-нибудь они же причалят к берегу, черт подери!

Я отвернулся, чтобы не видеть никелированную лесенку, мокнущую в воде, этот сверкающий серебром мостик, соединяющий жизнь мокрую и холодную, с жизнью сухой и теплой. Едва заметное движение у двери, ведущей в кают-компанию, привлекло мое внимание. Я шагнул под навес, с удивлением глядя на молодую мелкорослую женщину, которая, склонившись над умывальником, тщательно обрабатывала его мягкой беличьей кисточкой, будто красила. Короткая пепельная челка, высвободившаяся из-под заколки, спадала женщине на лоб. Не по размеру большая тельняшка промокла насквозь на груди. Плотная, с невыразительным рисунком скатерть, связанная на бедре узлом, заменяла юбку.

Наконец, женщина меня увидела, оставила свое занятие и положила кисточку в черную коробочку, похожую на пенал для косметики.

– И где вы всё это время были? – тихо спросила она. – Сидели верхом на якоре?

Лицо ее было белым, загар даже нее обозначился на нем, даже не подрумянил кончика носа, который подвергается инсоляции в первую очередь. В ее невыразительных чертах чего-то не хватало – может быть косметики. Чтобы ответить на вопрос, какого цвета ее брови и ресницы, стоило здорово напрячь зрение. Только глаза на этом незавершенном эскизе были прорисованы четко. Каштановые, зрелые, словно кофейные капли на белой салфетке, они притягивали мое внимание как единственно заметный и подвижный объект.

– Что вы сказали? – уточнил я.

Но женщина ничего не ответила и зашла в кают-компанию. Я смотрел, как скатерть, заменяющая ей юбку, волочится по полу. "Уж не больная ли она?" – подумал я, чувствуя, как брезгливость и мистический страх разливается по моей груди. Я спустился к двери, приблизился к умывальнику и посмотрел на матовые пыльные мазки, покрывшие дно раковины. Коснулся их, растер в пальцах. Это была обыкновенная пудра.

– Вы не проголодались?

Я обернулся. Передо мной стоял Фобос. На него падала тень от тента, и я вдруг обратил внимание на его униформу. Сейчас стало заметным то, чего нельзя было увидеть под прямыми солнечными лучами: рукава выглядели более выцветшими, нежели ткань на груди и плечах, будто они когда-то принадлежали другой, старой и поношенной куртке, а потом их отпороли и пришили к новой. Так бывает, если поверх куртки долго носить бронежилет.

– Скажите, – произнес я. – И как долго вы собираетесь болтаться здесь, посреди моря?

– До тех пор, пока не найдется человек, который взялся бы заправить яхту топливом, да еще и объяснить, для чего он это делает, – с затаенным смыслом ответил Фобос, словно этим человеком должен быть я.

– А если он не найдется ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю?

– Этого не может быть, – ответил Фобос, приблизился к умывальнику, открыл кран и сполоснул раковину. Потом поднял голову, глядя на меня почти в упор. – Вы же сами прекрасно это знаете, не правда ли, бедный вы мой летчик?

Не дождавшись ответа, он толкнул дверь и жестом пригласил меня в кают-компанию. Окончательно сбитый с толку, я зашел в просторную каюту, значительную часть которой занимал широкий стол и кожаные диваны по бортам. Иллюминаторы были прикрыты голубыми шторками. Кое-где висели картинки с морскими пейзажами. В углу, где был обустроен небольшой камбуз, сидела уже знакомая мне миниатюрная женщина и смотрела по видаку какую-то кассету, где грузный мужик с одутловатым лицом ходил по яхте и рекламировал ее ходовые характеристики. Фобос сделал знак рукой, женщина выключила телевизор и бесшумно, как тень, вышла из кают-компании.

– Что у нас тут? – пробормотал Фобос, придвигая к себе картонную коробку и заглядывая внутрь. – Печенье. Сгущенка. Рыбные консервы…

Я смотрел на его армейскую кепку с большим козырьком, борясь с желанием сорвать ее и обхватить ладонями, как арбуз, голый коричневый череп (я был уверен, что Фобос совершенно лысый). Гадкое ощущение, что мои мозги работают вполсилы, что окружающий мир и происходящие в нем события никак не удается воспринять адекватно, мучило меня с нарастающей силой. Я невольно тронул себя за виски и стал их массировать. Фобос обратил на это внимание.

– Что, голова болит? – участливо спросил он, с пониманием кивнул и открыл дверцу бара. Некоторое время он смотрел на запыленную полку, на которой стояли две невзрачные бутылки. В этот момент в торце кают-компании, чуть в стороне от штурманского столика, вдруг распахнулась дверь, и вошел круглый, как колобок, мужчина в спортивном костюме. Голова его была приплюснута сверху, плешива, с жирной складкой на затылке, а обвисший подбородок покрывала редкая черная щетина. Ножки у него были короткие, пухлые, ляжки при ходьбе терлись друг о друга, и мужчине приходилось расставлять ноги шире. Узкие глазки по форме напоминали изогнутые дугой брови, а те, в свою очередь, были полной копией тонкого, страдальчески искривленного рта. Незнакомец поразительно напоминал Будду, съевшего лимонную дольку. Но не внешность этого человека бросилась мне в глаза, а автомат, который он держал в руках.

Было заметно, что Фобос стушевался.

– Али, – произнес он, упершись взглядом в пол. – Выйди, пожалуйста! Ты разве не видишь, что я занят?

Мужчина попытался спрятать автомат у себя за спиной, но это движение выглядело, по крайней мере, нелепо – так в детском саду детишки прячут друг от друга игрушки. Я все успел рассмотреть – и то, что это был "калаш", и что к нему были пристегнуты два магазина, связанные изолентой, и что оружие было поставлено на предохранитель. Пятясь, Али толкнул спиной дверь и вышел. Фобос попытался снова завладеть моим вниманием:

– Вот то, что вам нужно, – сказал он, поднимая до уровня глаз бутылку с каким-то бурым напитком и глядя сквозь нее на свет.

Тотчас свинтил пробку, выставил на стол стаканы и стал разливать. Надо ли говорить, что у меня ком стоял в горле, и я не мог ни пить, ни есть?

– Послушайте, – процедил я, когда Фобос протянул мне наполненный до краев стакан. – Что происходит? Кто вы такие?

Фобос смотрел на меня. Стакан дрожал в его руке, бурая жидкость выплескивалась, маслянистые капли стекали по стакану и падали на пол.

– А ты кто такой?! – со змеиным шипением вдруг прошептал Фобос, приближая ко мне свое сморщенное коричневое лицо и едва не касаясь моего лба козырьком кепки. – Кто ты такой?!

Он явно видел во мне носителя какого-то зла. Но что я мог ему ответить? В очередной раз пересказать историю своего бесславного падения в море, в которую уже сам с трудом верил? Я промолчал, взял стакан и выпил до дна, так и не разобрав, что это был за напиток. Фобос, проследил за мной и убедился, что мой стакан пуст, но сам пить не стал и поставил оба стакана в бар. Закусили мы маслинами, банку которых Фобос извлек из коробки и чему обрадовался чрезвычайно. Я подумал, что содержимое картонной коробки до сего момента было ему не знакомо, но не мог сходу придумать какое-либо объяснение этому факту. Может быть, стряпней на борту яхты занималась женщина с кофейными глазами, и Фобос никогда прежде не интересовался провиантом?

Меня здорово повело, лицо загорелось, на лбу выступил пот. Фобос искоса поглядывал на меня, как палач, подсыпавший своей жертве яд и ожидающий, когда тот начнет действовать. Иллюминаторы плыли перед глазами, как, собственно говоря, и мысли. Мне трудно было сосредоточиться. "Кто этот Али? – лихорадочно думал я, глотая маслины вместе с косточками. – И для чего у него автомат? По какому праву?.. Странная, очень странная компания. Сколько их тут? Четверо или больше?.. Не нравится мне все это, не нравится. Может, шарахнуть Фобоса по балде бутылкой?"

Опасаясь, что эти тайные мысли могут отразиться на моем лице, я широко и радостно улыбнулся Фобосу. Уверенности, что улыбка удалась, не было, потому как Фобос почему-то нахмурился, покачал головой и сказал:

– Смею предположить, что вы остро нуждаетесь в отдыхе. Пойдемте, я отведу вас в каюту.

Он направился к двери, за которой исчез Али, совершенно спокойно подставляя мне свой поджаренный затылок. Случай был очень удобный, но я не решился им воспользоваться. Не было никаких гарантий, что Фобос правильно отреагирует на удар по голове. Мы вышли к лестнице, ведущей в трюм.

– Жизнь заставляет вносить коррективы, – говорил Фобос, не оборачиваясь. Он осторожно спускался по лестнице, пригнув голову, чтобы не задеть темечком скошенный потолок. – Правильно говорят: если хочешь рассмешить Бога, то расскажи ему о своих планах. Вроде бы все было продумано до мелочей. А вот нет. Стоп машина. Полный назад… Когда я вышел на свободу, то прекрасно знал, чем буду заниматься в ближайшие пять лет. Но уже на следующий же день мне пришлось пересмотреть все свои планы…

Он остановился посреди тесного и душного коридора с гардеробом и санузлом, поджидая меня, потом открыл дверь единственной здесь каюты. Он вел себя как надзиратель, сопровождающий осужденного в камеру. Я зашел внутрь помещения, испытывая смутное желание завести руки за спину. Каюта была крохотной, но уютной – диван, умывальник и привинченный к стене столик. Иллюминатор был завешен шторкой. Фобос даже не переступил порога.

– Нравится? – спросил он, кивая на каюту и пронзительно всматриваясь мне в глаза.

– Сойдет.

– Я вот что думаю, – добавил он, доставая пачку сигарет. – Если вдруг у вас появятся какие-нибудь соображения, то будет весьма разумно, если вы поделитесь ими со мной… Ну, не буду мешать, отдыхайте!

Он закрыл дверь. Я тотчас запер ее на скрипучий тугой замок. Подошел к шторке, закрывающей иллюминатор, сдвинул ее в сторону. Через круглое мутное стекло я видел небо и солнце, повисшее над водой, и рваные отблески на волнах, похожие на россыпь кусочков фольги.

Я принялся стаскивать с себя сырые джинсы и футболку. Кинул одежду на пол, зарылся под колючее старое одеяло и закрыл глаза. Я был озадачен. Мне казалось, что капитан и его команда чего-то от меня хотят, чего-то ждут. И сколько недоверия в их глазах! Самое печальное, что я не мог отсюда уйти, и тем самым избавить себя от необходимости отвечать на странные вопросы, мучительно расшифровывать намеки, двусмысленные взгляды, и вообще посвящать незнакомых и малоприятных людей в свои проблемы.

Самым скверным во всей этой истории было то, что я не знал, как долго вынужден буду терпеть это общество. И эта неопределенность измучила бы меня, если бы не надежда, что меня ищут, что уже наверняка подняты по тревоге спасатели, и целые вертолетные эскадрильи прочесывают район за районом в поисках красно-белых обломков несчастного "Яка", и пройдет совсем немного времени, как меня заберут отсюда и, поднимаясь над палубой яхты под рокот лопастей, я помашу капитану рукой и сразу забуду о нем.




Глава вторая. Гайки плавают плохо


Я очень устал, но заснуть так и не смог. Было кратковременное забвение, но разве это можно назвать сном? Стекло в иллюминаторе тускнело, остывало, словно в круглой настенной лампе постепенно убавляли электричество. Солнце опустилось в море, как опускает раскаленную чушку в ведро с водой кузнец, только не клокотала вода, не поднимался пар. Мне было зябко, болела голова – долгое купание в море не прошло бесследно. Некоторое время я сидел на нарах, свесив ноги, и с отвращением думал о том, что сейчас мне снова придется общаться с командой. Не исключено, что я в десятый раз перескажу историю о том, как у самолета отказал двигатель. Потом последуют вопросы: кто я такой, как сюда попал…

Стоило мне только представить эту милую беседу, как острое желание немедленно бежать с яхты заставило меня вскочить с нар и начать торопливо одеваться. Я прыгал на одной ноге, натягивая на себя все еще влажные джинсы. И почему я так легко поверил рыжему? Наверняка на яхте имеется спасательный надувной плот. Приближается ночь. Под ее покровом можно незаметно скинуть плот на воду. А к утру я буду уже далеко от яхты. И спасатели найдут меня гораздо быстрее. Одинокий оранжевый плот, качающийся на волнах посреди открытого моря – все равно, что бельмо на глазу.

Тут я вспомнил, что у меня в карманах когда-то лежали ключи от квартиры. Сами ключи меня сейчас мало интересовали, куда более полезным был брелок, к которому они были прицеплены. Конечно, маленький складной ножичек, подаренный мне Ириной, вряд ли можно было использовать как оружие, зато тонким лезвием можно было сковырнуть какой-нибудь замочек или отвинтить шуруп. Я похлопал себя по карманам, но ни ключей, ни брелока не нашел. Возможно, мои карманы добросовестно прополоскало море, когда я свалился в воду. Может быть, брелок выпал, когда я раздевался.

Я опустился на четвереньки, чтобы тщательно осмотреть пол каюты. В каюте было мало света и мне пришлось ползать по пыльному коврику и гладить его ладонями, собирая какие-то крошки и прочий мусор. Под столиком, где было особенно темно, я нащупал тонкую металлическую трубочку, встал на ноги, поднес ее к иллюминатору. Половинка от шариковой ручки. Отломано грубо, край сплющен, как если бы на него наступили ногой.

Ага, вот и ключи, лежат под столиком, спрятавшись в складке ковра. Я сунул связку в карман и уже хотел было встать, как уловил едва ощутимый тяжелый гнетущий запах, знакомый мне, увы, слишком хорошо. Провел рукой по коврику. В этом месте ворс был жестким, как у пластикового половичка для чистки обуви. Я попытался сдвинуть коврик на середину каюты, куда падал сет из иллюминатора, но он поддался мне не сразу, так как местами присох к полу, словно здесь был пролит клей. Но версия с клеем тотчас отпала, потому как я увидел большое бурое пятно, происхождение которого вряд ли было связано с чем-то обыденным и банальным. Я откинул край коврика, машинально опустил ладонь на пол и с опозданием понял, что сделал это зря. Пол был липким, как если бы его покрасили, да краска не высохла до конца. Я с отвращением отдернул руку и кинулся к умывальнику. «Загустела, уже крошится, – думал я, глядя, как темно-бурая вода уходит в сливное отверстие. – Под ковриком она долго сохнет, может быть, со вчерашнего дня».

Я удивлялся самому себе: как я посмел безмятежно дремать под одеялом, как у меня вообще хватило ума забраться в постель? Это же все равно, что разлечься спать на рельсах, надеясь на то, что поезда здесь давно не ходят. Дурная яхта! Надо рвать отсюда когти и как можно быстрей.

Уже стемнело настолько, что я перестал различать предметы в каюте. Попытался открыть замок бесшумно, но он заскрежетал. Я замер, прислушиваясь. У них должен быть плот, должен! Все современные яхты обязательно имеют спасательные средства. На крайний случай резиновая лодка. Даже если грести тихо и медленно, через пару часов я буду уже далеко.

В коридоре было так темно, что я не сразу различил очертания лестницы. Лишь бы в кают-компании не было никого! Я стал подниматься наверх, раздумывая, разумно ли будет кинуться на рыжего с кулаками, если тот вдруг встанет на моем пути? Скрутить, заткнуть рот, запереть в каюте рыжего представлялось мне делом благородным. Но в этом случае я первым нарушу относительное мирное сосуществование на яхте. К чему это приведет? Нет, не готов я сейчас драться. Идеи нет, чувство ненависти не возбуждено. А без этих атрибутов я дерусь вяло, как сытый и престарелый лев в зоопарке. Драка для меня – не самоцель, а средство достижения некой иной, несомненно справедливой и благородной цели. Пока что меня никто не обидел. Напротив, приютили, угостили каким-то пойлом да еще и спать уложили. За что же бить рыжего? Может, это прекрасный человек, отдыхающий на яхте со своими друзьями. Что? Автомат? Так это, может быть, муляж. Или пневматическое ружье для спортивной стрельбы. Кровь под ковром? А я уверен, что это кровь, а не случайно пролившееся варенье из черноплодки?

Верный признак: если я начал усиленно убеждать себя в том, что все происходящее вокруг – нормально, значит, все давно вышло за рамки нормы. Таким способом я сохраняю объективный взгляд на события… Ладно, пока не буду терзать мозг и думать о том, бить рыжего или нет. Обстановка покажет. Я приоткрыл дверь, заглянул в кают-компанию. Здесь гулял легкий прохладный сквознячок. Выход на палубу был открыт, снаружи проникал слабый бледный свет – над морем стояла луна.

На цыпочках приблизился к столу. Коробка с провиантом по-прежнему стояла на краю стола. Я сунул в нее руку, взял то, что попалось: пачку печенья и маленький пакетик с соком. Пригодится на тот случай, если придется долго скитаться по волнам. Заталкивая добычу в карманы, я вышел на палубу. Тент давал плотную тень, под ним я стоял в полный рост, не боясь быть замеченным. У правого борта, на одном уровне с рубкой, темнел бочонок. Днем я не обратил на него внимания, но запомнил, что бочонок был выкрашен в ярко-оранжевый цвет. Обычно такой ядовитой краской помечают контейнеры с аварийными средствами.

Некоторое время я стоял совершенно неподвижно, оглядывая возвышающуюся впереди темную рубку. Вокруг царила полная тишина, лишь изредка доносился тихий всплеск, будто море ворочалось и причмокивало во сне. Багровая, слегка сточенная с одного края луна опускалась в море, и ее приглушенный свет отражался на мятой поверхности воды россыпью желтых лепестков. Я не мог поверить, что вся команда сейчас спит богатырским сном, и на яхте кроме меня никто не бодрствует, но сколько бы я ни таился в своей засаде, не мог уловить какого-либо движения на яхте или постороннего звука.

Наконец, я созрел для решительных действий и быстро пошел к контейнеру, в котором, как я полагал, должны были находиться либо надувной плот, либо резиновая лодка. Лунного света мне вполне было достаточно для того, чтобы увидеть два затяжных замочка, какие обычно используются на снарядных ящиках. На них не было ни чеки, ни печати, и я тотчас открыл их и приподнял крышку. Очень похоже на мусорный бак, заполненный тугими полиэтиленовыми мешочками, в какие обычно складывают отходы. Я схватил один из них, приподнял, с удивлением замечая, что небольшой с виду пакет необыкновенно тяжел. Я тотчас разорвал его, и из пакета посыпались гайки и болты.

Я едва успел отдернуть руки – крышка бочонка с громким стуком вернулась на прежнее место. Заслонив собой луну, передо мной всплыла фигура Фобоса. Я не видел его лица, казалось, что Фобос надел непроницаемо-черную маску.

– Смею предположить, что вы ищете свои кроссовки, – сказал Фобос насмешливо.

– Так и есть, – ответил я сконфуженно и выпрямился. – Без обуви ноги мерзнут. А когда мерзнут, у меня походка меняется, в темноте можно подумать, будто медведь на задних лапах идет.

Фобос хмыкнут. Должно быть, он улыбался.

– Они лежат там, где вы их оставили – около лебедки.

– Что вы говорите! – воскликнул я. – Никогда бы не подумал… Я очень рад, что их до сих пор никто не спер. Они хоть и мокрые, но почти новые, четыре года еще не проносил.

Мы стояли друг против друга на расстоянии удара кулака. Фобос поставил ногу в тяжелом армейском ботинке на крышку бочонка. Я на всякий случай сложил руки кренделем на груди. Из этой позы недолго было принять боксерскую стойку и защитить лицо от удара.

– Прохладно, – сказал Фобос и посмотрел на мрак, окружающий нас. – А вы не стесняйтесь.

– То есть? – уточнил я.

– Если вам снова захочется что-нибудь найти, то вы спрашивайте, – пояснил Фобос. – Может быть, я смогу быть вам полезным.

– Вы так добры ко мне!

Фобос склонил голову в знак благодарности за теплые слова. Я прошел на нос, взял кроссовки и спустился в свою каюту. Заперся, лег поверх одеяла, глядя на красноватый отблеск луны, скользящий по потолку туда-сюда как беззвучный маятник. Побег не удался. Мешки с гайками и болтами плавают плохо. Дурдом продолжается. Я вдруг вспомнил Ирину. Бедолага, наверное, с ума сходит! Мы ведь договорились сегодня вечером пойти на центральный причал, где будет массовое народное гуляние.

Мне стало неуютно. Это чувство усилилось после того, как до моего слуха донесся едва различимый звук. Казалось, что кто-то пытается открыть мою дверь снаружи. Я вскочил с нар, кинулся к двери и распахнул ее. Никого. Ни в коридоре, ни на лестнице.

Я заперся и снова лег. Опять тот же самый тихий скрежет! Скряб-скряб. Будто домушник подбирает отмычку для дверного замка. Едва дыша, я прислушивался к этому звуку. Нет, он идет не из коридора, а откуда-то со стороны кормы, из самых недр яхты.

Я напрягал слух до тех пор, пока вся эта катавасия мне не надоела. Забитая вопросами голова перестала нормально соображать, и я почувствовал, как во мне разбухает раздражение и злость на самого себя. Да пусть они тут все хоть на ушах ходить станут! Мне наплевать на яхту и на команду! Я хочу спать!

Уставший организм на ура воспринял эти прогрессивные мысли. Уснул я быстро и до рассвета не открывал глаз.




Глава третья. Я объявляю голодовку


Ежась от утренней прохлады, я стоял на носу, вглядываясь в горизонт в надежде увидеть вертолет или, на худший случай, какое-нибудь судно. Но ничто, кроме чаек, не попадало в поле моего зрения. Море было идеально-гладким, ближе к горизонту оно приобретало цвет разбавленного молока. Таким же незрелым, сырым было утреннее небо. Пронзительная голубизна, которая придает морю аквамариновый цвет, еще не созрела. Тонкие размазанные облака приглушали и без того холодные солнечные лучи.

– Где я тебя уже видел? – сказал рыжий, незаметно подкравшись ко мне со спины и хлопнув по плечу.

Наверное, он считал себя остроумным парнем и при всяком удобном и неудобном случае старался шутить. В связи с утренней прохладой он был в рубашке, правда, пуговицы не застегнул, и мне снова пришлось лицезреть его рыхлую неразвитую грудь, усыпанную рыжими веснушками. Зрелище, которое представлял собой рыжий, было не самым приятным, и я отвернулся, глядя туда, где в водянистой дымке угадывался далекий берег.

Рыжий, однако, не поленился обойти меня.

– Нет, нет! – провокационно воскликнул он, сверкая золотым зубом и грозя мне пальцем. – Ты не увиливай от ответа. Мы определенно где-то встречались! Но где же, где? В какой компании? У Алфея? Или у Харона? А может у Ореста? Или, не дай бог, у Шерипа?

Я молчал, улыбаясь. С утра вывести меня из себя обычно очень трудно. Профессиональная особенность. По утрам нервы у меня были как сталь, как замороженные сосульки – никакого огня! Ибо с утра в моем детективном агентстве обычно шла работа с документами, дедукция боролась с индукцией, мозг рождал самые невероятные и смелые гипотезы, жизненный опыт сметал шелуху, оставляя рациональное зерно. А вот уже после обеда, ближе к вечеру, начиналась оперативная работа, и я мог выпить, погонять на машине, сломать какому-нибудь негодяю челюсть или ребро, или в очередной раз поругаться с Ириной.

– Молчишь? Язык проглотил? Ах, стервец! – прищурив один глаз, грозил мне пальцем рыжий. – Нигде я тебя не видел! И не пытайся надуть меня. Ну, шепни мне на ушко – на кого работаешь? Только мне и никому больше. По глубочайшему секрету…

Он показывал мне свое ухо, на котором росла редкая рыжая поросль.

– Знаешь, – сказал я, – если на земле была бы страна идиотов, ты запросто мог бы стать в ней президентом.

Рыжий долго думал над моими словами. На палубу вышла представительница слабого пола. В солнечных лучах лицо женщины казалось еще более невыразительным, чем вчера; оно просвечивалось насквозь, на нем не было ни одной детали, за которую мог бы зацепиться взгляд. Контрастные тени усиливали небольшую асимметрию подбородка, и можно было подумать, что за щекой женщина держит крупный леденец. Съехавшая волной пепельная челка и полуприкрытые веки скрывали кофейные глаза. Смотреть было не на что. Фигура слабая, болезненная, движения плавные, неточные, неповторяющиеся, будто зависели от игривых волн и порывов ветра, а не от воли женщины. Я подумал, что это жалкое существо долго не проживет, если ее не срочно не поместить в специальную теплицу, оснащенную приборами принудительной вентиляции легких и кровообращения. Не поднимая глаз, женщина приблизилась к рыжему.

– Пацан, – сказала она ему тихо и безразлично. – Завтрак готов.

Я продолжал пялиться на даму, невольно сравнивая ее с Ириной. Ирина хоть и худенькая, но энергия бурлит в ней, как в огнедышащем вулкане, из ее глаз искры сыплются. И сильна, как львица. Если ее на рынке обвешают, то она бьет продавца кулаком в глаз без предупреждения. А это что за бесплотный туман? Одно плечо выше другого. Кончики спортивных тапочек детского размера смотрят, как у клоуна, в разные стороны. Вместо вчерашней экстравагантной юбки из скатерти теперь на женщине прозаичные джинсы. Зря она их надела! Теперь я видел, что у нее, в довершение всего, короткие и не вполне стройные ножки, которые сходились в области коленок и снова расходились, напоминая хромосому из школьного учебника по биологии. Рукава тельняшки доставали до середины пальцев. Откровенная беззащитность и хрупкость этого создания вызвала у меня чувство глубокого сострадания.

Я улыбнулся, поймав быстрый взгляд. Женщина улыбнулась мне в ответ, как я и ожидал, краем губ. Возможно, у нее был какой-то скрытый дефект лица из-за аварии или травмы.

– Фобос и вас тоже приглашает, – сказала она, указательным пальцем убирая челку с глаз, но непослушная прядь тотчас вернулась на прежнее место.

Приглашение поступило как нельзя кстати, потому как я был голоден, и в сознание навязчиво лезли мысли о пачке печенья, которую я припрятал в своей каюте. Мне захотелось сказать женщине что-нибудь приятное.

– А как вас зовут, хлебосольная вы моя?

Женщина насторожилась, напряглась, словно я бесцеремонно вламывался в ее личную жизнь. Поколебавшись мгновение, она все же ответила, но не слишком уверенно:

– Эльза.

– Эльза? У моего знакомого есть собака по кличке Эльза… Дорогая вы моя! – вдохновенно выпалил я, прикладывая руку к груди. – Вы единственный человек на этой яхте…

Но Эльза не стала меня слушать и спустилась в кают-компанию. Я заткнулся на самом важном месте и пошел следом за ней.

Фобос сидел во главе стола. Я впервые видел его без кепки. Как я и предполагал, Фобос был совершенно лыс, коричневый череп блестел, словно надраенная корабельная рында. Зато отсутствие волос вверху было сполна компенсировано густой и ухоженной бородкой. Рядом с Фобосом, по правую руку, сидел Али. Он походил на Фобоса только лысым коричневым темечком, и на этом их сходство заканчивалось. Али был раза в два толще своего патрона и напоминал чрезмерно раздутый, находящийся на грани разрыва воздушный шарик. На месте Али я бы обязательно отпустил бы бороду, чтобы закрыть сферический, как глобус, второй подбородок. При моем появлении Али не поднял глаза и даже бровью не повел. Его маленький, вздернутый кверху носик двигался, как у кролика, поедающего ботву. Выпачканные в чем-то жирном губы были плотно сжаты, при этом медленно и ритмично шевелились, как спаривающиеся слизняки. Али методично и очень аппетитно подкладывал в рот лапшу, которую вынимал из пластикового стаканчика пластиковой вилкой, и старательно жевал, будто только что посмотрел телепередачу о правилах здорового питания. Еще я подумал о том, что будь лапша бесконечной, Али никогда бы не встал из-за стола и никогда бы не прекратил жевать, работая челюстями мерно и исправно, как нефтяной насос.

Фобос не ел. Откинувшись на спинку дивана, он с мрачным видом смотрел на свой пластиковый стаканчик, будто подогревал его взглядом, неторопливо курил и стряхивал пепел на пол.

– Сделайте милость, садитесь, – буркнул он, одарив меня тягостным взглядом.

Рыжий, которого женщина назвала Пацаном, живо уселся за стол, словно приглашение было адресовано ему и только ему, придвинул к себе свободный стаканчик и долго пялился внутрь его с выражением недоумения, а потом начал есть с необыкновенной скоростью. Не успел я сесть за стол – в аккурат напротив Фобоса – как рыжий Пацан допил из стаканчика остатки бульона, вытряхнул на язык последние капли, дожевал хлебную корку и потянулся к шоколадному батончику.

Мне не понравился этот здоровый и неуемный аппетит, так как мой стаканчик с лапшой стоял слишком близко от Пацана. Я немедленно взял вилку и принялся за еду.

– Вкусно? – поинтересовался Фобос.

– Так себе, – ответил я.

– Ничего другого нет и не будет. Еда закончилась.

Эльза, вопреки моему ожиданию, тоже села за стол между Пацаном и Али, взяла свою порцию, без интереса поддела вилкой тоненькую лапшинку, вяло укусила ее. Да уж, темперамент человека можно определить по тому, как он ест. Не переставая мерно жевать, словно священная корова на улицах Дели, Али отодвинул от себя пустой стаканчик, потянулся за шоколадкой, разул ее и вставил в рот. Его зубы работали в среднем экономном режиме, как электрическая мясорубка. Шоколадка постепенно исчезала между маслянистых губ.

– Мы тебя расстреляем, – скучным голосом произнес Фобос. – Толку от тебя никакого. А ешь ты много.

Я в это время подносил вилку ко рту, и замер, мысленно спрашивая, уверен ли, что эти слова произнесены не в мой адрес. Поднял на Фобоса глаза, наполненные радостными планами на будущее. Фобос, выпуская изо рта дым, смотрел на тлеющий кончик сигареты. Я оглядел стол. Все были заняты едой.

От невеселых перспектив у меня пропал аппетит. Заявления подобного рода всегда нуждаются в объяснении, в толковании с указанием мотивировки. Фобос же ничего не пояснил. Я отставил от себя стаканчик, исподлобья глядя на Фобоса. Если капитан не шутил, то в ближайшее время мне предстояло крепко побороться за свою жизнь. А это лучше делать на пустой желудок.

– Ничуть не сомневаюсь, – сказал я, сплевывая на пол горошину черного перца, – что вы искренне намерены это сделать. Но… но как бы потом вам не пожалеть. Это решение хорошо продумано?

– Оно просто выстрадано всеми нами! – заверил Пацан, глядя на мой шоколадный батончик одним глазом, как хамелеон на муху.

Безропотная солидарность команды настораживала меня. Я еще раз оглядел стол в надежде поймать хоть один сочувствующий взгляд, но тщетно! Фобос, вынесший приговор, дымил сигаретой, распуская вокруг себя мутные облака. Али перекручивал своей мясорубкой весь оставшийся на столе хлеб. Пацан не отрывал взгляда от моей шоколадки и, должно быть, мечтал о том, чтобы меня расстреляли до того, как я ее съем. Даже хрупкая Эльза, это самое миролюбивое и беззлобное существо на судне, не выказывала никакого сострадания ко мне и продолжала устало покусывать лапшинку. Что за люди! Дай им волю, они сожрут скатерть, потом стол и диван! Но пусть жрут! Уж меня-то им не слопать. Подавятся!

Я опустил руки под стол, собираясь воспользоваться классическим приемом – сильным рывком перевернуть его и прихлопнуть им своих недругов, как мошкару мухобойкой. На мое движение отреагировал только Али. Он стрельнул в меня умасленным взглядом и усмехнулся. И тут я понял, что классика не проходит на морских судах. Стол здесь был привинчен к полу. Фобос, словно давая мне понять, что не стоит совершать нелепые движения, достал откуда-то и положил перед собой «калаш».

Все происходило молча, в гнетущей тишине, которую заполнял лишь шелест шоколадной обертки да редкие всплески волн. Я понял, что все ждут от меня прощального слова.

– Что вы от меня хотите? – спросил я.

– Выкладывай, с чем пожаловал? – глухо и устало отозвался Фобос.

Заезженная пластинка пошла по очередному кругу. Рассказывать про самолет уже не имело смысла.

– Позвоните в аэроклуб, – сказал я. – Там подтвердят…

Пацан не дал мне договорить, с силой врезал по столу, вскочил и, сверкая зубом, завопил:

– Хватит нам котелки чистить, японец ты фаршированный!! Я тебе сто телефонов дам, где подтвердят, что я и космонавт, и Индира Ганди, и слон мозамбийский!! Не признаешься – смоем тебя в море, будешь экологию отравлять!!

Выпалив этот комок угроз, он улыбнулся, ядовито глядя на меня, клацнул зубами и сел.

– По делу говори, – спокойно заметил Фобос. – Я тебя предупреждал: шпионить не надо. Если о чем-то хочешь спросить, то спрашивай.

– Послушайте, ребята, – произнес я, еще не теряя надежды пригасить конфликт и обстоятельно разобраться во всей этой капусте, которую команда нарубила. – Может, вы меня не за того принимаете?

– Может быть, – согласился Фобос. – Тогда, тем более, тебя надо застрелить.

Я кивнул головой и сделал вид, что задумался: признаться или не признаться, с чем я сюда пожаловал. На самом же деле я взвешивал свои шансы на жизнь. Знать бы, насколько серьезны намерения этих милых людей. Но вот что обидно – как назло я сидел как раз напротив Фобоса. Вздумай я кинуться к двери, ничто не помешает капитану послать мне вдогон очередь. Надо было занять место Эльзы, между Пацаном и Али. В том направлении Фобос не решился бы выстрелить.

И тут словно ангел пришел мне на помощь. Я вдруг уловил тихий мерный рокот, доносящийся снаружи. Поисковый вертолет? Сердце забилось у меня в груди с отчаянной силой. Я сидел ближе всех к двери, и никто еще, кроме меня, не слышал этого звука. Я нарочито закашлялся и громко, забивая своим голосом все пространство кают-компании, заговорил:

– Так и быть! Уболтали! Я расскажу вам, зачем я здесь. Началось все с того, что Алфей вместе с Шерипом и по приказу Харона заставили меня подплыть к вашей яхте и сделать вот что…

С этими словами я с силой рванул скатерть на себя. Пластиковые стаканчики посыпались как кегли, «калаш» доехал до середины стола, но уперся в локти Али. Пацан, который до этого дремал, подпирая ладонью подбородок, едва не ударился головой о стол. Я вскочил на ноги и кинулся к выходу.

– Стоять, башмак гуталиновый! – завопил Пацан.

Я опрокинул за собой стул, надеясь, что тот угодит под ноги Пацану. Вертолетный рокот нарастал, от него содрогался пол кают-компании, звенели посуда в шкафчиках камбуза и бутылки в баре. Я толкнул дверь обеими руками, но ошибся – она открывалась на себя. Эта ошибка стоила мне потерянной секунды. Через мгновение Пацан мертвой хваткой вцепился мне в ноги. Теряя равновесие, я упал на пол, но успел схватиться за дверную ручку. Я дергал ногами, стараясь отцепиться от Пацана, как делает пьяный мужик, когда снимает с себя штаны без помощи рук. Несколько раз я попал пяткой по лицу рыжего. Он страшно ругался, но держал мои ноги с небывалым стоицизмом. Я увидел сквозь дверное стекло мелькнувшие лопасти, и тотчас яхту накрыло тенью. Мое спасение было так близко! Мне стоило только выбежать на палубу и помахать руками!

Я принялся молотить ногами с удвоенной силой, и Пацан вместе со своим стоицизмом на какую-то долю секунды отпустил меня. Я вскочил на ноги, уже уверенный, что никто меня больше не остановит, как прогремела короткая автоматная очередь, что-то треснуло над моей головой, звякнуло стекло, колкие щепки посыпались мне на руки.

Это был слишком серьезный аргумент, и я невольно пригнулся и замер, не желая схлопотать пулю в затылок. Пацан тотчас возобновил атаку на мои ноги, а Али с разбегу кинулся мне на спину. Я снова упал на пол. Теперь мы боролись и кряхтели втроем, но время было упущено, вертолет улетал, и рокот угасал и затихал.

Сопротивляться уже не было смысла, и я позволил связать мне руки за спиной кухонным полотенцем. Мы все тяжело дышали. Али наступил коленом мне на спину. Пацан с возмущением смотрел на свою измятую рубаху и считал оторванные пуговицы.

– Можешь доесть мою порцию, – сказал я ему. – Я объявляю голодовку.

Пацан глянул на меня, шмыгнул носом.

– После тебя останется красивый труп, – ответил он. – Так и быть, я собственноручно подвяжу тебе шнурком челюсть и закрою твои глаза.

Но глаза мне закрыла Эльза. Она опустилась возле меня на корточки и повязала мне на глаза платок. Меня подняли на ноги и повели вниз, где находилась моя каюта. Хотели б расстрелять – вывели бы на палубу.

– Подумай хорошенько о своей судьбе, – услышал я голос Фобоса.

Меня толкнули, и я ничком упал на свою постель. Потом хлопнула дверь, и все стихло.




Глава четвертая. Крыса с интеллектом


Некоторое время я лежал неподвижно и думал о том, что если бы меня хотели расстрелять, то сделали бы это при попытке выбежать на палубу. А коль стреляли по дверной коробке и сохранили мне жизнь, значит, я им нужен.

Я пошевелил связанными руками и довольно легко избавился от стягивающего запястья полотенца. Потом сорвал с лица платок, нежно пахнущий духами, поднялся и сел.

Напротив меня, в позе скрученного фикуса, стояла Эльза. Ножки переплетены, ручки сплетены, губки связаны в узелок, взгляд – в пучок. Не женщина, а спираль ДНК.

– Мне кажется, – пробормотал я, растирая затекшие ладони, – что без меня вам было бы скучно. И как вы раньше тут жили?

– Плохо, – ответила Эльза.

– Вот видишь! А вы кто, бандиты?

– Бандиты.

– Я так и подумал, когда с вами за одним столом посидел. Один жрет в три горла, другой обеими руками в рот запихивает. С такими аппетитами только на большую дорогу и выходить.

– Наши аппетиты намного больше, чем ты думаешь.

– Я рад бы вам помочь, но мне нечего вам предложить, кроме самого себя.

Эльза не сводила с меня своих темных глаз. Странное у нее было лицо. Даже при отсутствии каких бы то ни было чувств и эмоций, оно все равно выражало мягкую доброжелательность, а на губах явно угадывалась улыбка. С этим выражением Эльза припудривала умывальник, ела, завязывала мне глаза. Наверное, она злится, ругается, кричит и даже плачет с этой неизменной улыбкой.

Эльза вдруг приблизилась ко мне, села рядом и провела ладонью по моей голове.

– У Фобоса железные нервы, – произнесла она, с необыкновенной для нее силой сжимая в кулаке мои волосы. – И все-таки его терпение скоро лопнет.

– К этому моменту я хотел бы быть далеко отсюда, – признался я, чувствуя, что у меня вот-вот потекут слезы.

– Все в твоей воле.

Я схватил руку Эльзы, отрывая ее от моей головы, посмотрел ей в глаза.

– А что, по-твоему, я должен делать? – горячо зашептал я. – Вы меня с ума сводите. Говорите загадками, намеками, ребусами… У меня уже голова вспухла все это разгадывать! Ну, чего вам от меня надо?

– Правды, – ответила Эльза.

– Какой еще правды?!

– Куда ты собираешься плыть? Кто твой хозяин?..

– Стоп! – перебил я женщину и хлопнул себя по ляжкам. – Дальше – ни слова! Потому что произошла ошибка. Недоразумение! Понимаешь? Вы приняли меня за кого-то другого. Еще раз повторю, что плыть я хочу только на берег и никуда больше! И никакого хозяина у меня нет! Я летчик, который потерпел крушение!

– Потерпевшие крушение летчики так себя не ведут, – спокойно возразила Эльза.

– А ты что, каждый день общаешься с потерпевшими крушение летчиками?! – взвился я. – Тогда расскажи, как они себя ведут. Как ходят, как говорят, как едят. Может, у них всё с ног на голову поставлено? Всё через задницу?

– Ты врешь неубедительно, – осадила меня холодной репликой Эльза и встала с дивана. – А Фобос любит отрезать врунишкам уши.

– Вот никогда бы не подумал! У него такие добрые глаза! – бессовестно лгал я. – Но я редко ошибаюсь в людях. О тебе, например, я могу сказать, что ты натура мечтательная, утонченная, но чрезмерно увлекающаяся.

– Чрезмерно, – согласилась Эльза, и лицо ее вдруг стало жестоким. – Мужчины стонут и плачут от моей увлеченности. Многие потом остаются инвалидами.

Я сделал вид, что неправильно истолковал ее последние слова:

– Наверное, стонут они, исполняя серенады в твою честь, а плачут от любви к тебе? Представляю, скольким мужикам ты вскружила головы!

– Не вскружила, а открутила, – холодно поправила Эльза. – А вообще, ты очень много болтаешь!

Она подошла к двери, но я вскочил и снова схватил ее за руку. Эта змейка была чрезвычайно ядовита; я, по-видимому, сильно рисковал, но продолжал приручать ее к себе.

– Погоди! – зашептал я. – У меня есть блестящая идея. Давай свалим отсюда вдвоем! Зачем ты здесь? На кой ляд тебе эта прожорливая стая? Один лысый, другой толстый, третий рыжий. Тьфу! Смотреть не на что! А на берегу я угощу тебя мороженым.

Эльза улыбнулась. Я ее развеселил. Всякая ядовитая тварь млеет, если чувствует, что ее уважают и перед ней преклоняются.

– Считай, что твое предложение принято, – ответила она. – Только смотри, не пожалей!

Она вышла. Я остался один, но не мог ни лечь, ни сесть. Я вообще не мог оставаться неподвижным. Неудержимая жажда бурной деятельности заставляла меня ходить по каюте из угла в угол. Это воспалился во мне инстинкт самосохранения. Теперь мне стало окончательно ясно, что я не в силах убедить команду в том, что я именно тот, за кого себя выдаю. Они принимали меня за человека, которого опасались, от которого ждали какой-то гадости, и выпытывали у меня мои намерения.

Что я должен был теперь делать? Оставаться самим собой уже не имело смысла. Моя история про самолет только раздражала их, и все больше убеждала в том, что я лгу. Угрозы Эльзы хоть и были произнесены нежным, воркующим голоском и с неизменной улыбкой, но все-таки убедили меня в том, что я имею дело с бандой кровожадных отщепенцев. И они терпят меня постольку, поскольку я им пока нужен, они еще надеются получить от меня информацию о неком «хозяине».

Я качал головой, словно сокрушался по поводу наивности и легковесности своего собеседника, который убеждал меня в необходимости немедленно бежать с яхты. А как бежать? На чем добраться до берега? Шлюпки на яхте нет. В оранжевом контейнере, предназначенном для хранения надувного плота, оказались болты и гайки. А они не плавают, они тонут…

Они не плавают. Они тяжелее воды… Ну что же это я отгоняю от себя навязчивую мысль, которая пытается вырваться из глубин сознания? Зачем обманываю себя? Зачем увиливаю, отклоняюсь, занимаю себя другими мыслями, лишь бы не принять, не впустить себя нечто более страшное? Я ведь догадался о предназначении этих гаек сразу же, как увидел их в контейнере…

Но моя мысль тотчас потекла по другому руслу. Нет, это не яхта, эта какой-то патефон с тараканами! Опять до моего слуха донесся тихий скрежет. Теперь он не вызывал во мне любопытства, лишь раздражал, как зудящая муха, бьющаяся в окно. Я распахнул дверь и вышел в коридор. Заглянул в туалет, проверил гардероб и вернулся обратно. Сел на диван, прислушался. «Таракан» тоже притих. Я громко покашлял, и тотчас скрежет возобновился. Точнее, уже был не просто скрежет, а ритмичные царапающие звуки, словно кто-то соскабливал ногтем краску с металлической обшивки яхты, причем звуки были парные с короткими паузами.

Мое раздражение угасало. Я опустился на колени и прильнул ухом к коврику. Без сомнения, источник звуков находился где-то под моей каютой, в трюме, а точнее в машинном отделении. Но что бы это значило? Ни топливный насос, ни охлаждающая жидкость, текущая по патрубкам, ни электрооборудование мотора не издают таких звуков. Даже если бы днище яхты прохудилось, то вода, поступающая в трюм, журчала бы как-то иначе. Разве что в темном нутре яхты завелась корабельная крыса, которая старательно грызет топливные шланги?

Я откинул край коврика и дважды стукнул костяшками пальцев по полу. Скрежет тотчас прекратился. Спугнул грызуна! Я даже почувствовал некоторое разочарование, потому как ждал чего-то необыкновенного, не имеющего отношения к отвратной компании. И уже готов был подняться на ноги, как вдруг из трюмных недр раздалось тихое и осторожное «тук-тук».

Я не поверил своим ушам! Крыса откликнулась! Крыса оказалась обладателем интеллекта! Я снова дважды стукнул в пол, и тотчас услышал ответные сигналы: торопливые, несомненно наполненные радостными эмоциями: три одиночных удара, три парных и снова три одиночных. Я не знаю азбуку Морзе, но эту комбинацию – три точки, три тире и три точки – помню с детства, с времен бурных игр в войну и разведчиков. Это сигнал SOS!

Я нечаянно пришел к совершенно неожиданному выводу: на борту яхты находился еще один человек. И он просил меня о помощи.




Глава пятая. Союзник


Я ответил ему тем же сигналом SOS, давая понять, что я его услышал и понял. Снизу донесся один стук, затем, после паузы, второй, более приглушенный и неуверенный. Мне показалось, что сидящий в трюме человек растерялся и не знает, что еще можно сообщить мне посредством перестукивания. Все мое внимание было сосредоточенно на этих звуках, идущих снизу, и я слишком поздно услышал шаги в коридоре. Дверь распахнулась, в каюту вошел Фобос.

Я едва успел поднять голову. Фобос напряженно смотрел на меня, затем перевел взгляд на пол. Наверное, Фобос решил, что я собираюсь дернуть коврик и таким образом повалить его на пол. Бронзовое лицо бандита потемнело, и он кинулся на меня. Если бы я стоял, мне, может быть, удалось бы увернуться. Но с колен не получилось ни прикрыть лицо, ни нанести ответный удар. Под тяжестью Фобоса я повалился на пол, сильно ударившись затылком о металлическое ребро дивана. Фобос попытался схватить меня за горло. Мы сцепились. Изловчившись, я ударил Фобоса локтем в челюсть. Его голова откинулся, клацнули зубы, но он тотчас пришел в себя и снова кинулся на меня. Но я уже успел вскочить на ноги и вторым ударом снова достал его подбородок. Он был достаточно вынослив и силен для своего возраста, но тягаться со мной не мог, и очень быстро понял это. Не успел я замахнуться в третий раз, как Фобос отскочил к двери и выхватил из-за пояса пистолет.

– Сидеть! – крикнул он, направляя на меня оружие.

Мне пришлось подчиниться. Мы часто дышали и поправляли на себе одежду. Моя футболка треснула и разошлась по шву под мышкой. У Фобоса был надорван накладной карман на рукаве, в котором он носил сигареты.

– Какого черта ты ползал по полу? – с явно преувеличенным гневом спросил он, словно мое ползанье было проявлением некоего великого греха.

– Я не ползал, – ответил я, заправляя футболку в джинсы. – Я упал.

– Откуда?

– С дивана, откуда ж еще? Уснул и упал.

– Что-то ты слишком много падаешь в последнее время, дружок! То с самолета, то с дивана!

– А это наследственное. Мой дед как на поезде поедет, так обязательно с полки навернется. Его и привязывали, и чемоданами обкладывали – все без толку…

– Ладно, хватит языком молоть!

В каюту заглянул Али. Он жевал, щеки его лоснились, второй подбородок покоился на воротнике рубашки, как сытый тюлень на пляже. Убедившись, что Фобос держит меня на прицеле и в посторонней помощи не нуждается, Али почесал висок стволом автомата и исчез.

Фобос недовольно сопел, все его дутые претензии ко мне иссякли.

– Вставай! – приказал он, взмахнув пистолетом. – Будешь теперь падать в другом месте.

Он вывел меня в коридор и плотно прикрыл за собой дверь. Мне показалось, что он сам толком не знает, куда меня вести и где пристроить.

– Куда идти? – уточнил я.

– Прямо дуй! – неопределенно ответил Фобос.

Прямо передо мной было две двери. Одна вела в кают-компанию, а другая – тяжелая, металлическая, с мощным запорным рычагом – вниз, в машинное отделение. Разумеется, Фобос намеревался отвести меня в кают-компанию, а оттуда на палубу. Но тут вдруг меня озарила идея. Без каких-либо колебаний, словно приказ Фобоса я понял так и никак иначе, я подошел к двери в машинное отделение и взялся за ручку.

– Э-э, куда тебя понесло? – заворчал Фобос и уже хотел было садануть меня пистолетом между лопаток, но, наверное, подумал: «А почему бы и нет?», и даже обрадовался: за железной дверью и в глухом трюме я буду как в тюремной камере.

Я открыл дверь. Тусклая лампочка скупо освещала крутую лестницу. Снизу тянуло крепким запахом смазки и соляры. Ступени отзывались под нашими ногами протяжным гулом. Фобос следовал за мной до самого трюма. Мы оказались в узкой, сумрачной коробке с низким потолком, плотно забитой трубами, шестернями, приводами и кранами. Приказав мне встать лицом к силовому агрегату, он обошел отделение, проверяя его на тот случай, если вдруг мне взбредет в голову какая-нибудь недобрая идея. Никаких предметов, которые можно было бы использовать в качестве оружия, он не нашел. Кингстонов, которые я мог бы открыть, чтобы затопить яхту, тоже не было. Похлопав по силовому агрегату ладонью и тотчас вымазавшись в черной смазке, Фобос одарил меня тяжелым взглядом, затолкал пистолет за пояс и сказал:

– Живи пока. Живи и вспоминай, кто и куда тебя снарядил. Не вспомнишь – останешься здесь.

Грохоча ботинками, он поднялся наверх. Дверь захлопнулась с грохотом пушечного выстрела. Я не поленился подняться и проверить, надежно ли Фобос запер дверь. Надежнее не бывает. Вернувшись, я обошел отделение, заглядывая во все щели. Предательская мыслишка вспыхнула в сознании: умный ли поступок я совершил, когда сам выбрал для заточения этот железный карцер? Что двигало мною? Смутное желание найти среди врагов союзника, даже ценой собственной свободы? Неужели степень моего отчаяния достигла столь пронзительной высоты?

– Эй! – тихо позвал я. – Ты где?

Тишина. Я нечаянно ударился головой о какую-то трубу и, потирая ушибленный лоб, опустился на железный ящик, из которого во все стороны тянулись провода. Под ногой что-то звякнуло. Я поднял жирный от смазки гаечный ключ. Посмотрел по сторонам в поисках гайки, которую можно было бы отвинтить, но не нашел, и уже почти без всякой надежды постучал ключом по трубе: три одиночных, три парных и снова три одиночных. И тотчас отозвался невидимый, как дух, бессловесный, как рыба, молящий о помощи интеллект. Он рядом. Он стучал так близко, что я чувствовал слабую дрожь, пробегающую по железному полу отделения.

Я вскочил на ноги, снова ударился темечком о трубу и, согнувшись в три погибели, подошел к кормовой перегородке.

– Да где же ты? – шептал я. – Не вижу!

– Здесь, – донесся до меня слабый голос, но того, кто ответил, я по-прежнему не видел, и можно было подумать, что я окончательно повредил голову, и мне уже чудится, что со мной говорит больной, голодный мотор.

Только когда я опустился на четвереньки, то различил в полумраке небольшую квадратную крышку люка с ручкой.

– Тут, что ли? – уточнил я и постучал по крышке.

– Да, – отозвалось из недр. – Я не могу открыть ее изнутри.

Я взялся за ручку, и на какое-то мгновение замер, прислушиваясь к какому-то странному чувству, словно делал что-то не то, не свое дело, не своей компетенции, и последствия этого баловства с ручкой могут быть ужасающие.

Я вполсилы надавил на ручку – так, чтобы язычок замка лишь на пару миллиметров отошел в сторону. За крышкой раздалась нетерпеливая возня.

– Ну, чего тянешь? Открывай!

– Да что-то заклинило, – солгал я, да еще чертыхнулся, делая вид, что прилагаю все усилия к тому, чтобы справиться с ручкой. – А как тебя угораздило туда забраться?

– От этих сволочей спрятался.

– А почему ты с ними не поладил?

За перегородкой прозвучала невнятная ругань. А потом едва слышно:

– Это моя яхта… Я был здесь с друзьями… А эти подонки захватили ее, всех убили, я один остался…

Моя рука против моей воли надавила на ручку. Крышка со скрипом отошла в сторону. Первое, что я увидел – небольшой, чуть больше собачьей будки, железный короб, пронизанный посредине ребристой трубой, возможно, приводной осью, к которой крепился гребной винт. В кромешной тьме шевелилось нечто бесформенное, слабое, издающее тягостный запах давно немытого и потного тела. Я невольно отшатнулся назад, освобождая место для несчастного человека, который провел в этой железной коробке неизвестно сколько времени.

Он выполз из своей тюрьмы, даже скорее вывалился из нее, гулко ударившись о пол локтями, жадно вздохнул, причмокнул сухими губами и простонал:

– Пить! Дай пить!

Это было его самое сильное желание, подавившее собой все остальные. Я, чувствуя вину и бессилие, схватил его под руки и выволок на середину отделения, ближе к свету. Здесь я рассмотрел несчастного. Это был худой молодой человек с темным от щетины лицом, заостренными скулами и большими ввалившимися глазами. Его руки, которыми он хватался за трубы, напоминали засохшие ветви дерева – черные, жилистые, с распухшими суставами. На нем была какая-то серая роба, что-то вроде той, какие продаются в магазине «Спецодежда» для мотористов или истопников.

– Ты здесь один? – прошептал он, хватаясь за меня так сильно, что я чувствовал боль, и крутил головой по сторонам, тараща испуганные глаза. – Здесь где-то должна быть вода… Тсссс! Кажется, кто-то идет…

Он закрывал мне дрожащей, липкой ладонью рот, прислушивался, содрогаясь изможденным телом, а потом ходил на четвереньках кругами вокруг агрегата, проверяя пустые канистры и банки, которые попадались ему на пути. Он даже не пытался встать на ноги, на четвереньках ему было привычнее и удобнее. Где-то в углу он нашел погнутое ведерце, сделанное из большой консервной банки, понюхал, приподнял и стал жадно пить. Вода выливалась изо рта, грязными струями стекала по щекам, шее. Острый кадык ритмично двигался под сухой, как пергамент, кожей. Он стонал, мычал и дышал тяжело и шумно.

– Я подыхал там от жажды, – прошептал он, оторвавшись от ведра и задыхаясь. – Мне пришлось пить мочу… Подонки, подонки…

Он снова прильнул к ведру, и пил уже медленно. Я смотрел на него с той предельной жалостью, которая граничит с брезгливостью. Вот же натерпелся, бедолага! Сколько он просидел в этой конуре без света, без воды, в скрюченном положении? Я надеялся найти союзника, с которым можно было бы бежать с яхты. Но этот доходяга вряд ли чем поможет мне. Он для меня скорее обуза.

– А ты как здесь? – прошептал он, снова отрываясь от ведра, но не выпуская его из рук. – Я слышал твой голос и молился на него. Тебя сюда посадили?.. Слушай, а у тебя пожрать ничего нет?

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Игнат… Только говори тише. Если меня увидят – мне конец… Покурить бы, покурить бы…

– Вот что, Игнат, рассказывай, что здесь произошло, а потом будет думать, как нам быть.

– Хорошо… Сейчас… Дай немного в себя прийти…

Он замолчал, вскинул вверх палец, призывая меня к тишине. Некоторое время мы сидели неподвижно, затаив дыхание, и слушали чьи-то шаги по палубе.

– Если вдруг откроется дверь, – волнуясь, проговорил Игнат, – я спрячусь там же, где был, и закроюсь. Только ты меня не выдавай, ладно? Не выдашь?

Он повернул голову и в упор посмотрел на меня безумными глазами, в которых не было ни толики иронии.

– Не выдам, – пообещал я и едва не закашлялся. Жалость к этому несчастному человеку душила меня. Он хотел милосердия и сострадания, он был так унижен, что простая человеческая порядочность воспринималась им как великое благо, как необыкновенно щедрый подарок.

– Спасибо тебе, – бормотал он, стыдливо пригибая голову. – Спасибо… Я уже и не надеялся. И вдруг слышу – новый, незнакомый голос. И злые разговоры, и крики. Потом удары… потолок содрогался… Я так и подумал: вот он, мой спаситель… Ты как к ним попал-то?

– Долгая история. В общем, случайно. Попросил, чтобы до берега довезли.

– Ага, довезут! Сделают дырку в черепе и отправят ко дну. Это страшные, очень страшные люди…

– Игнат, – мягко перебил я его. – У нас мало времени…

– Да, да! – опомнился он и принялся грызть ногти. – Все произошло так быстро, что мы толком ничего не поняли…

– Кто «мы»?

– Я, Гарик и его подруга Вера. И еще капитан был, мы его Тимофеичем называли. Гарику тридцатник стукнул. Это мой одноклассник, лучший друг детства. У него на Побережье два ресторана и несколько продуктовых магазинов… Сейчас, я еще немножечко попью…

Он опустил голову в ведро. Я слышал его шумное прерывистое дыхание, усиленное акустикой.

– Хорошо, что здесь вода оказалась! – Он вытер губы ладонью. – Наверное, механик в ней руки от соляры отмывал… Вот, до чего докатиться можно, да?

Он первый раз улыбнулся, но улыбка получилась вымученной, жуткой, похожей на гримасу боли. Потянул вверх край грязного рукава, взглянул на ручные часы.

– Это сколько уже? Восемь? Восемь утра или восемь вечера?

– Вечер уже, Игнат… Рассказывай дальше!

– Да… Дальше… А о чем рассказывать? В голове все спуталось. Страшно мне, приятель, страшно… Как тебя зовут-то? Кирилл? А фамилия?.. Хорошо, Кирилл Вацура. Но если я не запомню с первого раза, то не обижайся… В общем, Гарик взял в аренду этот «Галс» на четыре дня, нанял капитана, пригласил меня и Верку – чтоб готовила, и вообще, с бабой веселее. А я один. Уже пять лет, как развелся. Работаю слесарем в автобусном парке. У меня смена – два дня работаю, два отдыхаю. А тут еще выходные, и всего четыре дня выходило…

– Игнат, покороче, пожалуйста…

– Да, да, понимаю… Ты, если что, останавливай меня. Или сразу в лоб…

Он тихо рассмеялся – на удивление приятно, и белоснежные зубы казались ненатуральными на фоне темного лица.

– Сегодня какое число? – сам у себя спросил Игнат и снова взглянул на часы. – Двадцатое уже? Это я двое суток просидел? А кажется, что полжизни. Ты со своим ростом там бы не уместился. Это мне еще повезло, что я тощий, как вобла… Вот, рассказываю тебе, а у меня руки трясутся… Пощупай…

Он протянул мне ладонь. Превозмогая себя, я прикоснулся к ней. Это была столь же приятная процедура, как трогать ладонь у покойника.

– Ты только не подумай, что я струсил! – прошептал он, заглядывая мне в глаза с надеждой прочитать по ним мои мысли. – Я об этом все время думал, пока в своей конуре сидел. Что я мог сделать без оружия и в полной темноте? Да еще пьяный был, еле на ногах держался. Верка уснула в шезлонге. Тимофеич у себя в рубке ковырялся, электрику чинил. А мы с Гариком на носу. Сели на край борта, смотрим на звезды и винишко потягиваем. Кругом тишина, море, штиль. Кто бы знал…

– Это было позавчера?

– Да, позавчера, восемнадцатого. Первый вечер нашего плавания… Часов одиннадцать или двенадцать, не помню. Мы тогда на часы не смотрели. Зачем нам время? Школу вспоминали, учителей, одноклассников… Что-то меня всего колотит. Ты мне дай время, я приду в себя. И мы отсюда выберемся, теперь уж точно выберемся.

Он обхватил себя, будто сидел на ледяном сквозняке. Но в трюме было не просто тепло. Было невыносимо жарко и душно. «С тобой выберешься! – подумал я. – Тебе в больницу надо!»

Я давил в себе чувство досады, и не смел винить себя в том, что решил откликнуться на стук, доносящийся из трюма. Теперь я понимал, что прежде, когда я был один среди бандитов, и отвечал только за себя, сбежать с яхты было намного легче, чем сейчас. Но разве можно жалеть о том, что я спас человека от верной смерти? Еще день, от силы два – и он бы умер от жажды.

Игнат шмыгал носом, покусывал ногти. Он говорил отрывисто, перед каждой фразой делая глубокий вздох, словно собирался окунуться с головой в ледяную воду.

– И тут мы слышим – звук моторных лодок… Подплывают к нам с двух сторон, глушат моторы. Тишина… Гарик кричит им, мол, ребята, осторожнее, здесь удочки заброшены… Лучше бы он молчал… Я пошел за фонариком, чтобы посветить и посмотреть, что за гости к нам пожаловали. Только в кают-компанию спустился, как услышал автоматную очередь. Я снова наверх… О, господи… Как вспомню это, так мурашки по коже… Мимо меня Верка пробежала. Вопит страшным голосом, за руку держится, а из нее кровь фонтаном бьет. Кинулась к себе в каюту, закрылась. Тимофеич выскочил из рубки и как крикнет: «Вы что ж, паразиты, делаете?», а его в грудь. Он с палубы в воду упал… Потом все стихло. Я подумал, что Гарик как-то договорился, чтобы прекратили стрельбу… Выглянул из-за рубки. На носу лампочка сигнальная висела. И я увидел Гарика. Он лежал на палубе, голова свешивается, кровь в море струйкой льется… Не дай бог тебе, Кирилл, такое… А эта банда швартуется, на палубу лезет… Я к Верке в каюту на цыпочках. Решил быть с ней до последнего. Но только к ее двери подошел, как опять услышал выстрелы. Я подумал, что они просто так стреляют, куражатся… Оказалось, они ее через иллюминатор расстреляли. В каюте свет горел, и иллюминатор был открыт – ночь-то душная. И они прямо с лодки, короткой очередью…

Игнат замолчал, покрутил головой, схватился за горло, словно ему стало трудно дышать. У меня в голове не укладывалось то, что услышал от этого человека. Я был наивным и беспечным, когда позволял себе шутить с бандитами. Я не знал, на что они способны и не чувствовал той опасности, которая от них исходила.

– Что им было надо от вас? – спросил я.

– Не знаю… Нет, мы им не были нужны. Они хотели заполучить яхту. Они вообще не разговаривали с нами, стреляли и всё… Я от страха тогда совсем голову потерял, кинулся в машинное отделение, забрался под ось и дверку за собой захлопнул. Как зверь, который в норе прячется. Потом слышал, как они обыскивали яхту, как спускались в машинное отделение. Я был уверен, что меня рано или поздно найдут, и уже простился с жизнью. Но они, наверное, заглянули в умывальник и пересчитали зубные щетки. А там было только три щетки, у Тимофеича зубов не было, ему щетка не нужна. Вот они и решили, что на борту больше никого нет.

– Они заводили мотор?

– Нет, ни разу.

– А солярка в баках есть?

– Полные баки! Когда Гарик заправлялся, я его еще спрашивал, зачем так много? А он говорит: чтобы наша свобода ни от чего не зависела… Что ты хочешь – у него денег было полно.

– Ты слышал, о чем они говорили?

– Нет, не разобрал. Голоса слышал, но приглушенно: бу-бу-бу. Потом научился их различать. Догадался, что среди них есть женщина. Кажется, их всего пятеро?

– Четверо.

– А потом я услышал новый голос, твой. Я сразу понял, что это человек для банды чужой. Молил Бога, чтобы это оказался пограничник или милиционер. Потом, правда, я понял, что ошибся. Я слышал, как на тебя кричали, как стреляли. Значит, пленник…

Он вдруг замолчал, приложил палец к губам и обратил полный ужаса взгляд на потолок. Над нами кто-то ходил – неторопливо, размеренно, вкрадчиво, словно часовой на посту. Некоторое время мы молчали, глядя на потолок. Лицо Игната были перекошено от напряженного ожидания какого-то кошмара. Вскоре шаги затихли.

– Я боюсь, – прошептал Игнат, продолжая пялиться вверх. – Боюсь, что они нас услышат… Тогда нам конец…

Его страх передался мне. Я поднял с пола гаечный ключ. Если сжать его в руке, вес кулака увеличится на килограмм. Можно просто двинуть ключом по темечку. В общем, какое-то оружие у нас было. Добровольно расставаться с жизнью в мои планы не входило.

Чтобы приободрить несчастного Игната, я опустил руку ему на плечо. Он вздрогнул, опустил глаза, облизал губы.

– Ты думаешь, у нас есть шанс отбить у них яхту? – прошептал он.

– Отбить яхту – вряд ли. А сбежать, пожалуй, сможем… Ты рассказывай дальше. Что они делали той ночью?

– Вверх дном все переворачивали. Двигали мебель, кричали друг на друга.

– Может, искали деньги? Гарик с собой много денег взял?

– Думаю, что много. Когда мы маршрут составляли, он выбрал самые крутые рестораны Побережья, в которые собирался нас сводить, и так определил места для стоянок, чтобы к ресторанам было ближе. И хвастался всю дорогу: что, говорит, желаешь выпить и покушать? Сейчас кому надо позвоню, и нам прямо на борт доставят и омаров, и лангустов, и лучшие коньяки… Ты думаешь, эти изверги из-за денег моих ребят замочили?

– Возможно, – ответил я.

– Нелюди, – пробормотал Игнат. – Из-за каких-то поганых денег…

– Мне не понятно, почему они уже два дня стоят на месте? – спросил я. – Чего ждут? Чтобы нагрянула милиция?

– А какая тут милиция? – пожал плечами Игнат. – Открытое море. До берега далеко. Режь, бей, стреляй – никто не услышит. Денег срубили, теперь отдыхают, расслабляются.

– Не очень правдоподобно, – заметил я. – Представь себя на их месте. После всего, что здесь произошло, ты смог бы расслабиться?

Игнат встал, на цыпочках подошел к лестнице, посмотрел вверх.

– Знаешь, приятель, – сказал он, медленно приближаясь ко мне. – Мне трудно представить себя на их месте. Я бы никогда не смог убить человека. А ты? Ты смог бы?

Я тоже встал. Оказывается, мы с Игнатом были почти одного роста.

– Ну, скажи, смог бы? – допытывался Игнат, и от волнения у него задрожали губы.

– Успокойся, – посоветовал я ему.

– Успокоишься тут, – пробормотал Игнат, опуская глаза. – Меня тошнит от крови. Хочется сойти с ума, чтобы забыть весь тот кошмар, чтобы выдавить его из души, и никогда больше не воспринимать чужую смерть как свою собственную… У нас был праздник. Мы ушли далеко в море, чтобы нам никто не мешал, и чтобы мы никому не мешали. И что же? Уже и на море мало места? Кому Гарик сделал плохо? В чем Тимофеич провинился? Что происходит в этом мерзком мире, скажи!?

На его глаза навернулись слезы. Плечи вздрогнули. Игнат закрыл лицо руками, замычал, как от боли. Я усадил его на трубу.

– Ну-ка, возьми себя в руки, – жестко сказал я. – Нас теперь двое, мы сильные, мы обязательно доберемся до берега, а убийцы будут наказаны.

– Да, конечно, – недоверчиво пролепетал Игнат. – От твоего оптимизма мне становится дурно… Потому что он надуман, за ним ничего нет… Посидел бы ты здесь, каждую секунду ожидая, что вот сейчас они войдут, откроют крышку, выволокут и станут избивать ногами… Я даже не сомневался, что так будет. Я только не знал, когда именно. А когда ты обречен, когда впереди ждет только мучения и смерть, то сама жизнь становится пыткой… Сколько раз я уже был готов закричать, выдать себя, чтобы только избавиться от ожидания…

– Ну, Игнат! Ну! Не смей раскисать! Ты же мужчина!

Он расслаблялся, таял все сильней, словно растворял остатки своей воли в собственных слезах. Мне пришлось стукнуть его в плечо.

– Прекрати! Поплачешь на берегу. Ты должен успокоиться и внимательно выслушать, что я тебе скажу.

– Сейчас, сейчас, – бормотал он, но слезы все еще сотрясали его тело, словно электрические разряды.

Мне пришлось вылить остатки воды Игнату на голову. Хорошенький союзничек мне попался! С ним не то, что из бандитского плена убегать. С ним за грибами в лес рискованно идти… Игнат вытер лицо подолом куртки. Я терпеливо дождался, когда он перестанет всхлипывать.

– Скажи, Игнат, на яхте есть спасательные шлюпки?

– Шлюпок нет. Но есть надувной плот.

– Где он?

– Там, где и должен быть. На палубе, в контейнере.

– Ты его там видел?

Игнат настороженно взглянул на меня. Он почувствовал, что мне известно нечто такое, что ухудшает наше и без того безрадостное положение.

– Нет, не видел. Но Тимофеич говорил, что он в контейнере и готов к использованию… А ты думаешь…

– Что еще говорил Тимофеич насчет спасательных средств?

– Показал, где находятся пробковые жилеты: во всех каютах под диванами.

– Это всё?

– А разве нам не достаточно плота?

– На плоту далеко не уплывешь. Он громоздкий, им трудно управлять, – уклончиво ответил я. – Нам бы с тобой лодочку с мотором. Вроде той, на которых приплыли бандиты. Ты не знаешь, куда они могли их спрятать?

Игнат пожал плечами.

– Наверное, утопили. Зачем им лодки, если у них теперь целая яхта?

– Не скажи! На лодке можно быстро и незаметно смыться в случае опасности.

– Нет у них лодок! – настаивал Игнат. – Это лишние улики! Они сразу утопили их, как только захватили яхту. Если бы лодки были на борту, ты бы обязательно их увидел.

– Это верно, – согласился я. – Но без лодки, Игнат, мы не сможем сбежать.

– Сбежать? – эхом отозвался Игнат, медленными движениями оттирая засохшее пятно на рукаве куртки. Я представил, как ему, наверное, хочется сорвать с себя эту грязную робу, помыться, надеть всё чистое и свежее. – А куда нам бежать? В открытое море?

– Что-то я тебя не понимаю…

Он встрепенулся, словно вдруг пробудился ото сна, посмотрел на меня долгим взглядом, в котором мне привиделся укор.

– Убежать – дело нехитрое, – пробормотал он. – Это заурядный поступок трусливого человека. Убежать, спасти свою шкуру, а там хоть трава не расти… Я почему-то был уверен… Я думал… Я…

– Да не тяни же! – взмолился я. Длинные паузы между словами раздражали меня. Тем более что его мысль уже была мне понятна.

– Я был готов драться с ними до победы, обезоружить их, связать, запереть в трюме и вернуться на берег…

– Как на белом коне, – добавил я, нежно поглаживая кулак. – Мне очень приятно, Игнат, что ты такого высокого мнения о моих способностях. Я, в самом деле, никогда не боялся переоценить свои силы. Но здесь мы в явном проигрыше. Мы не сможем обезоружить четырех бандитов.

– Ты такой крепкий, сильный! – воскликнул Игнат, глядя на меня едва ли не с презрением. – И идешь на попятную?

– Отважный ты мой! – сказал я, стараясь несколько охладить его пыл. – Я же не танк. И достаточно будет одной-единственной пули, чтобы выпустить из меня всю мою силу.

– Ты даже не хочешь попробовать? Ты загодя поднимаешь руки?

– Что значит попробовать? – Я начал сердиться. – Это же не игра, которую можно будет начать сызнова! У нас неравные силы! Мы не сможем тягаться с ними! У них пистолеты и автоматы, а у нас что? Четыре кулака, два из которых дрожат, как у лихорадящей мартышки!

– А чем тебе мои кулаки не нравятся? – с обидой произнес Игнат, и взглянул на меня упрямо и отчаянно.

– Ты на себя в зеркало посмотри! – с грустью сказал я и махнул рукой. – Тоже мне боец. Ты ж едва на ногах стоишь, а в драку рвешься.

– Я хочу отмстить им за гибель моих друзей, – пробормотал Игнат и провел грязной рукой по носу.

– Успеешь еще! Заяви на них в милицию, а потом выступи свидетелем на суде. Вот и все, что от тебя требуется. А сейчас твоя главная задача – выжить, а не подставлять горячую голову под пули.

– И все-таки, мне как-то не по себе… – Игнат вздохнул. – Я трусливая крыса… Сначала прятался в трюме, а потом сбежал… Но как бежать, Кирилл? На чем?

– Если не найдем лодки, прыгнем за борт в спасательных жилетах.

Игнат снова попытался спорить со мной, но я перебил его и жестко сказал, что ежели ему что-то не нравится, то он может опять запереться в своей конуре. Когда мой жалкий союзник замолчал и, демонстрируя обиду, нагнал на лоб морщин, я попросил его подробно описать расположение кают и служебных помещений на яхте. Игнат перечислил носовые каюты, в которых расположились бандиты, детально обрисовал кают-компанию с камбузом и штурманским столом, упомянул о примыкающем к ней коридоре с дверями в машинное отделение, туалет и мою каюту, где погибла несчастная Вера.

Ничего нового он мне не открыл. Выходило, что если бандиты все же спрятали лодки на яхте, то сделали это в своих каютах. Вряд ли мне удалось бы проникнуть туда незаметно, а тем более ночью. Я ходил вокруг силового агрегата, пытаясь придумать какой-нибудь хитрый ход, но всё упиралось в лодку. Бежать с яхты в спасательных жилетах можно было только в крайнем случае, когда нам с Игнатом угрожала бы неминуемая смерть.

– А если мы запустим мотор? – подал идею Игнат.

– Я думал об этом, – ответил я. – Но что мы от этого выиграем? Даже если они не смогут его заглушить, ничто не помешает им отключить сцепление с винтом. В конце концов, они могут спуститься сюда и перестрелять нас.

Игнат вздохнул, развел руками, будто хотел сказать: как ни крути, а сбежать нам не удастся и посему придется атаковать бандитов, да голыми руками душить их до победного конца. Наверное, от долгого пребывания в ограниченном пространстве у него слегка съехала крыша, и он не мог объективно оценивать наши возможности. Я спокойно воспринял его упреки в трусости. В жизни я всегда придерживаюсь правила: никогда не рисковать жизнью ради того, чтобы доказать кому-то свою храбрость. В опасных ситуациях я действую так, будто нахожусь один, и никто меня не видит. Только здравый разум и холодный расчет определяют мои поступки. Но как бы моему разгоряченному компаньону ни хотелось залить моей кровью палубу, он будет делать то, что я прикажу ему.

– Ты все помещения перечислил? – уточнил я.

– Все, – подтвердил Игнат и оторвал пуговицу от своей куртки, которую нервно теребил.

– А что за дверь слева от выхода из кают-компании?

– Какая дверь? – переспросил Игнат. – Слева от выхода?

Он задумался, вскинул руку и хлопнул себя по лбу.

– Это парусная! Совсем забыл о ней.

– Парусная? Там хранятся запасные паруса?

– Ну да, что-то вроде кладовки. Я туда ни разу не заглядывал.

– Может, лодки спрятаны там?

– Это исключено, – махнул рукой Игнат.

Эх, парень, парень, подумал я. Ты все еще не оставляешь надежду ринуться в драку, вымести бандитов с яхты благородным порывом, словно метлой. Ты пытаешься уломать меня, и для этого обманываешь, юлишь. Я же вижу, что ты нарочно «забыл» про парусную. Но это как болезнь, это временное помутнение разума. В темном трюме твои эмоции притупились, ты уже не так остро воспринимаешь гибель своих друзей, и перед глазами уже не стоят окровавленные трупы, и истосковавшаяся по свободе душа жаждет мести, кулакам хочется воли, грудь стремится развернуться, и отвага хлещет через край.

– Вот что, Игнат, – сказал я, медленно сжимая в кулаке ворот его куртки. – Если ты еще раз попытаешься меня обмануть, я тебя ударю.

– Хорошо, – прошептал Игнат, так же медленно отрывая мою руку от воротника. – Я это запомню. В свою очередь хочу тебя заверить, что я тебя никогда не ударю.

– Это твое право.

В общем, мы выяснили отношения, что было немаловажно перед серьезной работой, которая нам предстояла. Шел уже одиннадцатый час, наступил глубокий вечер, но мы его не чувствовали, потому как не видели ни заката, ни звездного неба. Я дважды повторил Игнату, что мы будем делать и какова его задача. Он слушал внимательно, но по его лицу было видно, что ему не нравится ровным счетом всё, что я придумал.

– Я не смогу ударить человека! – сказал он.

Это было равносильно предательству. Я всерьез подумал о том, не затолкать ли моего верного союзничка в его собачью будку.

– Нет, ты обязан ударить его, причем ударить сильно, – изо всех сил сдерживая себя, ответил я. – А как ты вообще собирался отбить у них яхту? Уговорами и мольбами?

– Я боюсь его убить! – на высокой ноте воскликнул Игнат, непозволительно звонко и громко, но тотчас опомнился и закрыл себе рот.

– Ты не убьешь его, – начал я успокаивать Игната. – Ты знаешь, какая здесь броня? – спросил я и постучал себя по темечку кулаком. – Два сантиметра крепчайшей кости! Кумулятивным снарядом не пробьешь! Экий ты парень робкий. Со злом так нельзя бороться.

– Но нельзя уподобляться злу, – хмуро ответил Игнат. – Иначе рухнут границы между ним и добром.

– Я обещаю тебе, что он останется жив, – как можно убедительнее произнес я и взвесил гаечный ключ на ладони. – Это же не молоток, не кувалда. Это пушинка!

Игнат со скрипом согласился. Меня терзали сомнения – справится ли он с тем, что я ему поручил. Лучше бы он просидел в своей конуре еще денечек, может быть, стал бы сговорчивее. Гуманист хренов! Какие-то отщепенцы расстреляли его друзей, а он мучается проблемой, как бы не повредить черепную коробку негодяю!

– Погоди, – попросил Игнат, когда я объявил, что пора начинать.

Он отошел в угол отсека, встал к переборке и прижал ладони к груди. Я слышал, как он шепчет, по-моему, нечто бессвязное и даже бессмысленное. Потом он замолчал, и на этом молитвенный обряд был завершен.

– Ты какому богу молился, Игнат? – спросил я осторожно, не желая задеть его чувств.

– Бог один, – тотчас и скороговоркой ответил Игнат, с озабоченным видом заправляя куртку в брюки. – Когда человечество это поймет, наступит богоцивилизация.

Я промолчал, оставив мнение Игната без комментариев. Сейчас не время было разводить теологические беседы. Я протянул Игнату гаечный ключ и стал подниматься по лестнице к двери.




Глава шестая. Под светом софитов


От ударов дверь гудела, как колокол. Мне казалось, что такой грохот не только способен разбудить спящих в своих каютах бандитов, но распугать в радиусе нескольких морских миль всех крабов, дельфинов и медуз.

Мне пришлось попотеть, прежде чем услышал из-за двери приглушенный голос. Лязгнул замок. Дверь распахнулась. На пороге стоял Пацан и чесал ухо стволом пистолета. Я незаметно толкнул ногой хомуток, который заблаговременно свинтил с выхлопной трубы и положил на верхнюю ступеньку. Хомуток послушно закатился в дверную щель.

– Я готов поговорить с Фобосом, – объявил я.

Губы Пацана расползлись в улыбке. Показался золотой зуб, словно конферансье в сверкающем одеянии.

– Ага! Все-таки созрел? А говорил, что ты космический летчик, что упал с орбиты, протаранил перигей и ударился головой о дно морское… – Он зевнул, глянул на часы. – Уже поздно, узкоглазый. Давай завтра поговорим. А сейчас ложись баиньки…

Завтра! Он ломал все наши планы! Он разбивал единственный шанс выбраться отсюда. А что будет завтра? Я даже не стану пытаться сбежать при свете дня. Значит, опять придется ждать вечера. Но дождемся ли?

Мне надо было обрушиться на Пацана лавиной, чтобы он даже не посмел колебаться.

– Баиньки ты будешь в гробу делать, если немедленно не отведешь меня к Фобосу, – произнес я с таинственной угрозой, чтобы было убедительнее. – Завтра уже будет поздно. Вы все бараны! Вы даже не представляете, чем рискуете!

– А ты не хами! – обиделся Пацан и округлил глаза, пугая меня, словно лемурчик свое отражение в зеркале. – А то я из твоих ушей великую китайскую стену вырежу.

Он вдруг привстал на цыпочки, заглядывая за меня. У меня сердце оборвалось. Неужели Пацан заметил Игната? Но вроде нет, подозрение в его глазах улеглось. Снова опустился на пятки, прищурился, вздохнул – а как же! надо немного поиграть со временем, показать себя властителем моей судьбы, заставить мучиться, ждать.

– Ну, смотри мне, хунвейбин! – произнес он. – Даю тебе последнюю попытку исповедаться перед нами. Иначе придется тебе изображать тонущий «Титаник».

Он шагнул в сторону и махнул пистолетом, приказывая выйти. Я перешагнул через порог и двинулся к выходу из коридора. Не оборачиваясь, слышал, как Пацан пытается закрыть за мной дверь, но она скрежещет, упирается, не хочет закрываться… Не заметит ли он хомуток?

– Выруби форсаж, терминатор! Не поспеваю! – крикнул мне в спину Пацан и, оставив в покое дверь, пошел за мной.

Я коснулся рукой дверной ручки, сделал вид, что ее заклинило, и я не могу войти в кают-компанию. Пацан, остановившись за моей спиной, недовольно заворчал… Сейчас Игнат должен сработать. Если только не струсит в последний момент, если только не опоздает…

– Ну? Что там у тебя?! – крикнул Пацан.

Невыносимо ждать! Мои нервы на пределе. Мне проще было развернуться и кулаком, как пращей, по зубам! Но Пацан не дурак. Он держит дистанцию, он успеет выстрелить, прежде чем я увижу его мутные, как огуречный рассол, глаза.

Но вот Пацан сдавленно икнул, и я услышал, как гулко стукнулось о пол ослабшее тело. Я обернулся. Игнат – бледный, бесцветный, словно сошедший с черно-белой фотографии – стоял над неподвижным телом, пустыми глазами глядя на рыжую копну волос, у корней которых набухала, разрасталась красная, как клюквинка, капля.

– Хватай его за ноги! – шепнул я, поднимая с пола пистолет.

– Я его не убил? – с трудом разлепляя сиреневые губы, произнес Игнат.

– Нет, не убил, а вот тебя я сейчас точно прибью! – шикнул я. – А ну, быстрее!

Игнат затолкал гаечный ключ в карман и взялся за ноги Пацана. Я видел, что мой союзник сам напоминает оглушенного, и ему нелегко управляться. Мы кое-как дотащили рыжеволосого до лестницы, ведущей в трюм. Я выцарапал из дверной щели помятый хомуток и захлопнул дверь.

Теперь все зависело от того, насколько быстро мы найдем лодку и спустим ее на воду. Я тихо открыл дверь и вошел в кают-компанию. Сумрачно. Над штурманским столом горит маленький настенный светильник, какие используются в купе поездов. Пахнет кофе. Они недавно были здесь. Ужинали? Обсуждали дела?

Я быстро пересек кают-компанию, на ходу оттягивая затворную раму пистолета. Краем глаза увидел метнувшегося в угол человека в серой робе, весь сжался, напрягся, казалось, рукоять пистолета стала деформироваться в моей ладони… Но тотчас напряжение схлынуло. Что ж это я как дикарь, впервые оказавшийся внутри судна! Чуть отражение Игната в зеркале не расстрелял! Я обернулся. Игнат плелся за мной, как тень. Я подмигнул ему. Надо приободрить, вселить уверенность в успехе. А то совсем ссутулился, втянул голову в плечи. Нет, не боец он, не боец! Я показал ему глазами на штору гардероба. В трюме я дважды повторил ему, что он должен будет встать за шторой и стоять там тихо и неподвижно, как вешалка, пока я буду осматривать парусную. Но гуманист забыл обо всем, он видел перед собой только мою широкую спину, и хотел спрятаться за ней, как за кирпичной стеной. Пришлось мне схватить его за плечи и повернуть лицом к гардеробу. Хотел еще пинка дать для профилактики, да пожалел.

Вот дверь в парусную! На «ушках» висит замок. Не амбарный, конечно, но функцию свою выполняет, меня внутрь не впускает. Пришлось вернуться к камбузу, взять секатор для разделки курицы. Сколько прошло времени, как Игнат оглушил Пацана? Минуты три или больше? Отвратительное чувство испытываешь, когда лишь количеством времени определяется, суждено тебе выжить или нет. Если компания забеспокоится о Пацане, трудно будет рассчитывать на удачу…

Я завел секатор за «ушки» и одним рывком сорвал замок. Прежде чем открыть дверь, оглянулся на гардероб. Из-под шторы торчали протертые на носках ботинки Игната. Что ж это он в таких грубых и тяжелых ботинках на морскую прогулку отправился? Парень бедный, набожный, одевается просто и скромно. Много ли слесарь автобусного парка получает? Я зашел внутрь парусной. Здесь темно, иллюминатора нет, но можно различить контуры стеллажей. Похоже на парную в бане – полати, смятые простыни. Только вместо простыней здесь свалены в кучу паруса. А это что в углу лежит, похожее на автомобильную покрышку? Э-э, да это же лодка! Скручена в рулон, стянута ремнем. Новенькая, присыпанная тальком. Между складок торчит патрубок ниппеля, к нему прилажен баллончик со сжатым воздухом. Чека на баллончике опломбирована. Сорвать пломбу, выдернуть чеку – и лодка стремительно станет наполняться воздухом.

Я затолкал пистолет за пояс джинсов, схватил лодку в охапку, радуясь тому, как все удачно получается. Теперь надо незаметно выбраться на палубу, бесшумно зайти в воду, и уже там накачать лодку. Игнат, наверное, оцепенел от страха. Стоит неподвижно, как мумия, не дышит, молится. На всю жизнь запомнит парень эту морскую прогулку. Мы с ним оба вляпались в одно и то же зло. Лотерея! Носится зло по миру, собирает дань. Мы с Игнатом жертвы от имени общества, остальные пока могут спать спокойно. Мне казалось, что я давно исчерпал свой лимит неприятностей. Ан-нет! Опять я по горло в дерьме, опять за свою жизнь плачу налог – вместо кого-то другого, вместо тысяч и миллионов злостных неплательщиков, везунчиков. Может, судьба все-таки более справедлива, чем мне кажется? Может, она приносит в жертву тех, у кого есть силы бороться, сопротивляться?

По стенам кают-компании скользят призрачные отблески. Они для меня словно фонарики, путеводители. Я приблизился к двери. Руки заняты лодкой, чтобы выйти наружу придется толкнуть дверь ногой. Нет, не стоит этого делать, лишние звуки нам ни к чему. Пусть Игнат идет впереди меня и открывает дверь. Можно дать ему пистолет, чтобы он не так сильно робел. Хотя…

Я не успел подумать о том, стоит ли доверять оружие Игнату, как вдруг раздался чудовищный грохот, и мне показалось, что от этого звука мое сердце разорвалось подобно гранате на тысячи осколков. Оторвалась веревка вместе со шторой, и я увидел, как Игнат в панике выбегает из гардеробной, и глаза его безумные, бессмысленные. Ничего не соображая, он налетел на большой оцинкованный таз для стирки, лежащий на полу вверх дном, и снова раздался тот же барабанный грохот, похожий на смех железных чудовищ. Мой сопливый союзник скинул с полки таз, да еще со страху задел его ногой! Этот грохот наверняка разбудил несколько жилых кварталов на берегу!

Не стоит говорить, какие страшные ругательства облепили мой язык! Игнат должен был тотчас сгореть от моего испепеляющего взгляда.

– Ты что?? – едва смог вымолвить я. – Идиот…

Теперь уже не было смысла ходить на цыпочках и притворяться лунным бликом. Я с силой врезал по двери ногой, ринулся наружу вместе со своей ношей, на секунду застрял там, не вписавшись по габаритам, и в которой раз убедился в истинности утверждения, что беда одна не приходит. Кольцо от чеки зацепилось за дверную ручку, и я с опозданием заметил это, когда уже вырвал его, и сжатый воздух с бешеной скоростью стал поступать во внутренние камеры лодки. Она раздувалась, полнела, высвобождалась из моих объятий прямо на глазах, и я понял, что застряну в дверном проеме навсегда, если проявлю нерасторопность. Выскочив на палубу, я швырнул лодку, этого распухающего Джинна, за борт. Теперь бы самому прыгнуть в воду, но где же Игнат?

Со стороны носа раздались крики, кто-то встревоженным голосом позвал Пацана, а следом за этим раздалась автоматная очередь. Я выхватил пистолет, выстрелил в лампочку, болтающуюся над кормой, да промахнулся.

– Игнат!! – рявкнул я, испытывая неудержимое желание врезать своему союзнику по носу.

Я увидел, как из-за рубки появилась темная фигура Фобоса. Схватившись за гик, похожий на ствол орудия, он смотрел на меня и неторопливо, будто пачку сигарет, доставал пистолет из поясной кобуры. Я кинулся в кают-компанию. Игнат, словно червь в муке, запутался в брошенной на пол шторе. Он сидел на полу, сучил ногами и, как мне показалось, плакал от злости и бессилия.

– Почему ты не отстреливаешься! – с претензией выкрикнул он.

Я схватил его за воротник куртки и поволок к двери, но проем уже заслонил собой Али в майке и шортах, по своим размерам превосходящий меня в месте с лодкой.

– Лежать!! Всем на пол!! – тонким и необыкновенно звонким голосом завопил он, дал короткую очередь поверх моей головы. Я выстрелил в ответ, от бедра, и Али тотчас отпустил дверь и метнулся за угол. Дверь вернулась на прежнее место, и я снова ударил по ней ногой. Створка опахалом пошла наружу, и там встретилась с автоматной очередью. Брызнули во все стороны осколки стекла, словно капли крови, с треском отлетели щепки. В то короткое мгновение, когда Али должен был понять, что попал не в человека, а в дверь, я ринулся наружу и стал беспорядочно палить в темноту. Игнат следовал за мной по пятам, тыкался мне в спину, царапал поясницу пальцами и бормотал:

– Давай… давай… наступай… вперед…

По нам выстрелили откуда-то с рубки, пули продырявили брезентовый тент, и я упал на палубу, подминая собой Игната. Тот что-то заорал, то ли высказывая недовольство по поводу моей нерешительности, то ли выругался от боли. Лежа на спине, я влепил пулю в лампочку, и палуба погрузилась в полный мрак.

– Прекратить огонь!! – раздался вопль Фобоса.

Они дали нам передышку. Я толкнул локтем Игната и шепнул:

– Лезь в воду. Только тихо…

– Зачем? – промямлил он каким-то странным голосом, словно уютно пристроился на палубе и готовился отойти ко сну. – Тебе осталось справиться с двумя…

Я не стерпел, схватил его за ухо и с силой выкрутил. У меня было неудержимое желание начать мять его физиономию, словно кусок теста, и лепить, лепить из него более разумное и послушное существо… Игнат ударил меня по руке и ползком попятился к кормовой лестнице. Опять что-то задел, и на палубу упала какая-то палка, возможно, швабра.

– Эй, парни! – раздался спокойный голос Фобоса. – Вы ведете себя неразумно, аки малые дети. В вашем пистолете осталось два патрона. А у нас три «калаша» с полными магазинами. Может, поговорим мирно?

Надо же, какой Фобос предусмотрительный! Считал все мои выстрелы. Пожалуй, он прав, вряд ли у меня осталось больше двух патронов… Я толкнул ногой Игната, который уж слишком неуверенно отползал. Видят ли они нас в кромешной тьме, которую еще более усугубляет тент? Если бы Игнат не гремел, задевая все подряд, мы бы покинули яхту незамеченными. Он же вел себя на удивление неуклюже и привлекал к себе внимание, словно звонарь на колокольне.

И в воду он плюхнулся, как белый медведь с льдины! Шум, всплеск! Да еще сморкаться и плеваться начал. Я подумал, что сейчас утоплю Игната… Снова прогремела очередь, по палубе застучали тяжелые ботинки. Я беззвучно опустился в воду, поплыл во мрак, к Игнату, держа над водой руку с пистолетом.

– Они уходят! Уходят! – закричал кто-то, кажется, Пацан. Значит, его уже вызволили.

Игнат кружился на месте, по-собачьи тянул вверх шею, шлепал ладонями по воде, словно убивал окруживших его мальков. Загрохотали выстрелы, и вода вокруг нас вскипела от пуль.

– Я утону… Давай вернемся! – хрипло выкрикнул Игнат.

Он еще и плавать не умеет! Я схватил его за волосы и немного притопил. Задыхаясь, Игнат вырвался на поверхность, заголосил пуще прежнего:

– Ты что?? Ты что делаешь??

На корму выбежал Али. Я узнал его только по шумной одышке и тяжелой медвежьей поступи. По нам снова выстрелили. Мне кажется, если бы стреляли на звук, то попали бы без труда, потому что орущий Игнат представлял собой прекрасную мишень. Я для острастки выстрелил один раз, другой, и пистолет замолчал, затворная рама откинулась назад и оголила ствол. Чуда не произошло, патроны кончились. Я швырнул пистолет в темное пятно на корме и для профилактики еще раз окунул голову Игната под воду.

– Утоплю, – шепнул я ему прямо в ухо, – если еще раз пикнешь.

Он притих, сжался, намертво вцепившись одной рукой в мою майку. Теперь мы плыли беззвучно, куда-то в непроглядную смоляную черноту. Луна давно соскользнула со звездного неба за горизонт; она словно знала о моих планах и не захотела быть свидетелем этого жестокого зрелища. Яхта, похожая на черную скалу, медленно удалялась от нас. Еще доносились приглушенные голоса, но было ясно, что бандиты потеряли нас из виду, бегают по яхте и всматриваются в темноту.

Я не знал, как далеко и куда именно отнесло лодку, но сейчас этот вопрос меня не сильно беспокоил. Мы с Игнатом заполучили несравнимо большее благо – жизнь, и душа моя была заполнена животной эйфорией, как если бы вдруг отменили обещанную нам смертную казнь. Прохладная черная вода маслянисто обволакивала мое тело, охлаждала разгоряченную кожу, смывала крепкий пот, ночь надежно закрывала нас своим плащом. Это было блаженство.

Игнат все еще напряженно тянул к небу свою худую жилистую шею, часто сопел, лягался в воде ногами. Вскоре я почувствовал, что силы покидают меня намного быстрее, чем я на то рассчитывал; чтобы удержаться на плаву вместе со своим союзником, мне приходилось работать руками и ногами вдвое сильней. Теперь только лодка занимала мои мысли. Без нее нам с Игнатом долго не продержаться, каким бы чарующим ни казалось море.

Я попытался угадать, куда отнесло нашу спасительную лодку. Стоял полный штиль, теплый воздух буквально лежал на поверхности моря, как большой спящий зверь. Лодка должна была быть где-то рядом. Я стал крутить головой, пытаясь хоть что-нибудь различить в кромешной тьме, но ничего, кроме звезд, не было видно, да и те гасли целыми гроздьями – на небо наползали облака. Это было странное, неземное состояние, когда нет опоры под ногами, нет пространства, нет звуков, кроме нашего тяжелого дыхания. Космос! Почему же так тихо вокруг? Почему до нас не доносятся голоса бандитов, их шаги по палубе? Не значит ли это, что они нарочно затаились, вслушиваясь в тишину и дожидаясь, когда мы выдадим себя неосторожным всплеском? Может быть, яхта рядом, в каких-нибудь десяти метрах от нас, и Фобос смотрит на нас через прибор ночного видения, кривит в усмешке рот и ждет, когда мы ударимся головами о борт «Галса»?

Игнат почувствовал тревогу, наполняющую меня, стал дергать головой и ударил меня своим мокрым и твердым затылком по губам. Я безмолвно сунул ему под нос кулак, и тотчас задел локтем нечто упругое, пузатое. Лодка! Голубушка сама подплыла к нам, как верный конь на переправе. Я тотчас нащупал веревочный трос, протянутый вдоль борта, крепко сжал его, чтобы не упустить, да еще подтянул к лодке Игната, как слепого котенка к блюдцу с молоком – нюхай, осязай свое спасение!

– Держись за веревку, – шепнул я ему. – Сначала залезу я, а потом ты.

Не знаю, как Игнат думал обо мне и как оценивал мои моральные убеждения, но за веревку он схватился и обеими руками, и зубами, да еще одну ногу на нее закинул. Неужели он предположил, что я сам влезу в лодку, а его оставлю в воде? Я подтянулся и въехал в лодку, как цирковой дельфин на бордюр бассейна. Ого! На дне лодки подвязаны ремнями какие-то пластиковые коробки, упаковки. Наверняка аварийный запас пищи и воды. Может, еще какое-нибудь полезное снаряжение.

– Руку!! – торопясь, глотая воду и отплевываясь, прошептал Игнат.

Я тотчас закрыл ему рот рукой. Мне показалось, что где-то недалеко скрипнула дверь… И долго мне еще вбивать в голову этому неразумному человеку, что порой тишина стоит жизни?

Он думал, я схвачу его трепетную, рвущуюся ввысь руку, но я крепко ухватился за воротник. Не мной придумано, чтобы тонущего кота или пса вытаскивать из воды за шкирку. Я потянул на себя несчастного товарища, и он уже обхватил руками округлый борт, уже уперся головой в лодочный пол, уже занес ногу, как вдруг соскользнул и с шумом упал в воду. Я сам не понял, как выпустил его ворот. Игнат тотчас ушел под воду с головой, но сразу же вынырнул, обезумев от страха, и во всю глотку завопил:

– Я тону!! Спаси меня!! Тону!!

Не знаю, каких волевых усилий мне потребовалось, чтобы удержаться от желания погрузить этого кричащего недоумка в чернильную бездну моря. Откуда-то со стороны, где я даже не предполагал нахождение яхты, раздались трескучие выстрелы, пули зашлепали по воде. Я снова схватил Игната за воротник и, напрягаясь изо всех сил, чтобы сделать все очень быстро, вытянул его из воды. Он перевалился через борт, упал на дно, а я стал на ощупь искать весла. Игнат рычал, хрипел. По нам снова выстрелили, целясь на звуки, и я вдавил лицо Игната в днище. Уже никакие просьбы и уговоры на него не действовали. Надо просто заткнуть его рот силой… Вдруг Игнат вскочил, словно забыл в воде нечто очень важное, и в это же мгновение я услышал приглушенный шлепок, как если бы в куртку Игната попал брошенный кем-то кусочек теста. Игнат сдавленно ахнул, сжался, опустил плечи и замер, как бы прислушиваясь.

До меня не сразу дошло, что случилось. Его ранило! Игнат случайно поймал пулю, которая была адресована мне! Трудно придумать более скверную ситуацию для нашего положения. Опасаясь, что он сейчас начнет орать от боли, и нас уже добьют наверняка, я повалил его на дно, сам упал рядом с ним и несколько томительных минут лежал неподвижно в совершенной, гнетущей тишине. Пусть убийцы думают, что мы оба погибли. Пусть они будут уверены в этом, сплюнут в воду, поздравят друг друга, поставят «калаши» на предохранители и пойдут гурьбой в кают-компанию, чтобы отметить победу. Пусть так будет, Господи!

Я гладил Игната по спине, успокаивая, всей душой желая взять у него часть его боли. И мысленно говорил ему, что всё чувствую, всё понимаю, что очень больно, очень страшно, что спасительный берег далеко, а суденышко хлипкое, и рана кровоточит, полыхает огнем, и через нее стремительно уходит жизнь…

Коленом нащупал пакет, отвязал его, разорвал зубами оболочку… Это продукты: галеты, шоколад, сушеные фрукты, финики, кажется. Принялся шарить по днищу у другого борта. Неудобно, спина ноет, руки затекли, но всё приходится делать тихо, лежа – а вдруг, в самом деле, у них есть прибор ночного видения?.. Вот пластиковая коробка, очень похожая на автомобильную аптечку. Я долго не мог ее открыть, ломал ногти, обкусывал по периметру все пукли и заусеницы. Наконец, коробка открылась. Так и есть, аптечка!.. Бинт, антисептик, противошоковый шприц-тюбик…

– Куда ранило? – шепнул я.

Игнат едва шевельнул локтем. Я расстегнул пуговицу на его рукаве, оголил руку выше локтя… Вот рана – горячая, липкая. Крови немного. Пробита мякоть трехглавой мышцы, иначе говоря, трицепса. Есть надежда, что не задета кость… А теперь терпи, браток, скрипи зубами, царапай, щипай мою ногу, но не произноси ни звука. Я присыпал рану антисептиком и туго обмотал бинтом.

– Ты там живой, братишка? – шепнул я.

Игнат утвердительно коснулся пальцами моей ладони. Я нашел весла – урезанные, похожие на мухобойки. С такими веслами только по деревенскому пруду плавать, лягушек распугивать. Но ничего другого у нас нет. Я лег грудью на нос, прицелился на далекую звезду, еще не закрытую облаками, и стал осторожно грести, бережно погружая весла в воду, словно лопатку для торта в хрупкое изящное безе… Игнат притих, промедол начал дурить его сознание, возбуждать центры удовольствия в коре головного мозга, создавать иллюзию беззаботности и счастья. Пусть отдыхает парень. Не привстань он – попала бы пуля прямиком мне в грудь. И, быть может, сейчас меня уже не было бы на этом свете, и лежал бы я на дне лодки в луже собственной крови – неподвижный, безразличный ко всему, коченеющий, как гипсовая фигура в руках ваятеля… Ругал Игната, материл, втайне сетовал, что судьба подкинула мне такую обузу – а вот как получилось! Теперь я его должник. Теперь я хоть на себе обязан тащить его сколько угодно и куда угодно.

Время проходило незаметно, будто было чем-то материальным, и я его не видел в темноте. Я продолжал плыть к звезде. Не важно, если лодка удалялась от берега. Главное, чтобы она не кружила вокруг ненавистной яхты. Игнат уснул. Запредельные волнения, которые двое суток подряд рвали его нервную систему, вытянули из него все силы. Купание в ночном море под автоматным огнем добило его окончательно. Ранение поставило точку на сегодняшних злоключениях. Не знаю, что будет с рассветом, закончились ли наши испытания?

Время от времени я прекращал грести, аккуратно отряхивал весла от воды, клал их под себя и поворачивался к Игнату. Склонившись над его лицом, прислушивался к тихому неглубокому дыханию. Чувство жалости вязкой патокой заливало мою душу. Я представил себе, как этот слабый человек, от которого когда-то ушла жена, сидит в тесной конуре в постоянном ожидании смерти, умирает от страха и жажды, и ломает свою волю и разум, принуждая возмущенное естество принять собственную мочу. Как он пьет ее с ладоней, проливая и плача от унижения.

Не знаю, насколько мы приблизились к моей лучезарной звезде и как далеко отплыли от яхты. Усталость одолевала меня, спутывала сознание. Несколько раз я вздрагивал, просыпался и с удивлением замечал, что продолжаю грести даже в дремоте. Голову заполняли какие-то смазанные видения, обрывки слов, мутные, словно некачественные снимки, лица людей, и гулкий шум, идущий откуда-то из глубин моего тела – может, я слышал, как качало кровь сердце, а может быть, это пыхтели цилиндры мотора какого-нибудь судна. Мне уже было трудно выудить из этого галлюцинаторного мусора реальность, я путался в своих поступках и пугался их – несколько раз мне привиделось, что я затаскиваю лодку на борт «Галса». Наконец, я признал победу сна над собой, кинул весла, сжался в комок, сохраняя остатки тепла, и моментально уснул.

Мне приснился страшный сон. Снова трюм, мрачный, темный, заполненный путаной мешаниной из труб. Трубы ржавые, кривые, покрытые паутиной и омерзительной слизью. И я ползу между ними, и с каждым метром мне приходится все ниже склонятся к полу, распластываться, пригибать голову. И вот передо мной черный квадрат люка. Панический ужас охватывает меня. Я не могу оторвать взгляда от ржавой ручки, и моя рука помимо моей воли тянется к ней, и дверца раскрывается сама собой, но там нет ничего, кроме стылого подвального холода и густого вязкого мрака. Я пытаюсь закрыть дверь, но изнутри кто-то ломится, кто-то необыкновенно сильный, страшный, покрытый шерстью, и у меня кровь леденеет в жилах, и подвальный смрад душит меня, и я начинаю кричать, чтобы кто-нибудь помог…

Я с трудом проснулся. Игнат тряс меня за плечо. Я открыл глаза, попытался вскочить, но тотчас обессилено упал на дно лодки. Пот градом катился с меня, сердце колотилось так сильно, что футболка на груди дрожала. Я часто и тяжело дышал.

– Ты мешаешь мне спать, – сказал Игнат.

Лодка покачивалась на судорожных волнах. Солнце поднималось над морем – огромное, овальное, пурпурное, еще окутанное утренней дымкой, оттого похожее на гигантский кокон – прозрачная, полная крови личинка медленно выбирается из пепельной паутинки, рвет ее, приминает своей тяжестью.

Я долго приходил в себя, глядя на спину Игната. Мой раненый товарищ сидел ссутулившись, словно замерзающий на дрожках извозчик, и смотрел куда-то вдаль, на размытый приглушенный горизонт, словно нарисованный на куске картона сухими мелками.

– Как твоя рука? – спросил я и, склонившись над водой, ополоснул лицо.

– Нормально, – односложно отозвался он.

Нам трудно и не о чем было говорить. Нервная система дала откат. Вчера мы исчерпали лимит общения. Казалось, нас больше не связывает единая цель, и мы вынуждены терпеть друг друга, ютясь на крохотной лодчонке. Пока я делил сухой паек, Игнат равнодушно смотрел на продукты, словно не понимал их предназначения.

– До берега еще очень далеко, – сказал он, и мне показалось, что это укор в мой адрес.

– А куда тебе торопиться? – произнес я, ломая плитку шоколада пополам. – Если я не ошибаюсь, у тебя сегодня выходной?

Игнат ничего не ответил. Может быть, он хотел сказать, что продуктов слишком мало на столь долгий путь? Бог раскручивал фитиль, и солнце разгоралось все сильнее. Становилось жарко, туман рассеивался, и мы, наконец, увидели берег. Я взялся за весла. Игнат нехотя пожевал галету, попил минеральной воды и лег затылком на упругий борт, как на подушку. Я поглядывал по сторонам. Кораблей вокруг было полно – и баржи, и сухогрузы, и пассажирские лайнеры. Яхты я не видел, но не было убеждения, что за ночь мы отплыли от нее достаточно далеко. Тонкое, едва возвышающееся над водой суденышко, причем без парусов, вряд ли можно было увидеть с расстояния два – три километра.

Я не стал говорить об этом Игнату. Он и без того был опутан тягостным настроением. Мы с ним представляли разный интерес для бандитов. От меня они ждали каких-то признаний, явно принимая меня за кого-то другого. А вот Игнат для бандитов был фигурой совершенно определенной – единственным из пассажиров «Галса», кто остался жив, последним свидетелем кровавой резни. Они просто обязаны были его убить.

Что-то стукнулось о борт лодки, и это событие вывело нас обоих их оцепенения. Я склонился над водой и выудил арбузно-красный обломок посадочного щитка от моего несчастного самолета. Я положил его на колени и долго смотрел, как с него стекает вода, и проступают радужные маслянистые пятна, так и не отмытые морем. Еще совсем недавно эта полая доска, суженная с одного края, была частью крыла, и сопротивлялась натиску воздушных вихрей, кувыркалась, купалась в солнечных лучах, по моей воле послушно наклонялась, удерживая самолет при посадке. Слезы накатили мне на глаза. У меня было такое чувство, что это останки моего верного друга, погибшего по моей неосторожности. Я гладил скользкую поверхность и судорожно сглатывал комок, подступивший к горлу.

– Что это? – спросил Игнат.

– Не знаю, – ответил я, опуская обломок на дно лодки. – Но этой штукой можно грести, как веслом.

Мне было стыдно рассказать Игнату правду. Я был уверен, что мы расстанемся с ним сразу же, как только выйдем на берег, а встретимся, может быть, только на суде, когда будем давать свидетельские показания. События на «Галсе» и все остальное, связанное с ними, – плохой повод для дружбы. Обычно люди сходятся, если их объединяют приятные воспоминания.

Игнат тотчас забыл о моей находке. Я заметил, что он занят тяжелой умственной работой и перетаскивает с места на место какие-то негабаритные мысли, забившие его голову, и покусывает губы, и хмурится; теперь, коль молчание было нарушено, мысли рвались наружу, как озлобленные быки из загона на арену. Наконец, его прорвало:

– Не надо нам было оставлять яхту!

Опять старая песня! Передо мной сидел блестящий образчик человека, обожающего махать кулаками после драки. Я только хотел напомнить, как он прятался за моей спиной и червем ползал по палубе, боясь поднять голову, как Игнат добавил:

– Мы их почти одолели. Один сидел в трюме, другого ты ранил, третья – женщина, ее можно было не воспринимать всерьез. Против нас стоял всего один человек! А у тебя был пистолет, и стреляешь ты прекрасно. Если бы ты проявил решительность, мы бы сейчас не болтались здесь, как два мудреца в одном тазу…

Я спокойно слушал Игната, не перебивая и не выказывая своего отношения к его словам.

– Тебя не устраивает наша лодка? – спросил я, когда он замолчал.

– Мы отпустили банду. Может, за ней давно гоняется милиция. Может, на ее счету десятки жизней! А ты уверен, что они угомонятся? Уверен, что сегодня же они не расстреляют экипаж еще какого-нибудь судна?

– Нет, не уверен.

Игнат покосился на меня.

– Мне нравится твоя выдержка, – сказал он. – Ты невозмутим, спокоен, прекрасно владеешь собой. Наверное, ты сам собой любуешься. Жизнь продолжается! Тебе еще долго ловить восторженные взгляды поклонниц, и срывать аплодисменты! Тебе не хочется оборачиваться назад и считать трупы, которые падают на твои следы. Не ты же убивал! Твой героизм строго нормирован. Ты очень ловко проходишь по тонкой грани, разделяющей порыв самоотречения и холодный расчет. Ты можешь быть благороден ровно настолько, чтобы хватило для удовлетворения твоего самолюбия. И ни больше! Больше всего на свете ты боишься, что твоя показная храбрость и сила могут быть никем не замечены. Тебе важен свет софитов. Мрак и опущенный занавес тебя пугают – там ты утрачиваешь смысл своего существования.

– Что ж, прости, если я разочаровал тебя, – ответил я, искренне опечалившись. – Я, действительно, люблю жизнь и не готов подставить голову под пулю подонка. А ты что ж, любишь мрак и занавес?

Игнат вдруг рассмеялся, запрокинув голову вверх и с силой зажмурив глаза. Потом прижал ладони к лицу, замолчал и принялся яростно расчесывать лоб и щеки.

– Один шаг, – бормотал он. – Всего один шаг…

– Тебе надо поесть, – посоветовал я. – Сытый желудок благотворно влияет на психику.

Игнат будто не услышал моих слов. Он снова лег, положив голову на борт, закрыл глаза и сложил руки на груди. Я рассматривал его с тем подробным вниманием, с каким можно рассматривать лишь спящего человека. Белая, с мертвецкой синевой кожа. Неопрятно разросшиеся брови – немножко осталось, чтобы соединиться на переносице. Ресницы длинные, густые, черные – любая женщина обзавидуется. Щеки темные от редкой щетины, впалые. Подбородок узкий, с угловатым контуром, без овала… Я опустил взгляд ниже и посмотрел на повязку. Бинт был чистый, без единого пятнышка крови, словно это была и не повязка вовсе, а украшение вроде браслета.

Мне в голову вдруг пришла нелепая мысль: а была ли вообще рана? Я даже невольно посмотрел на дно лодки, на борта, даже на свои руки, но нигде не нашел следов крови.

Потом подумал: все давно отмыло море, а у меня воспалилось воображение.

Игнат еще что-то тихо говорил про меня, но я его не слушал и смотрел на шишкастые, как шашлыки на шампурах, пальцы с неухоженными обгрызенными ногтями, которыми Игнат царапал лодку. А я до крови содрал мозоли на обеих руках, и был вынужден грести все медленнее и медленнее. Солнце карабкалось к зениту, и я начал страдать от жары. Несколько раз я купался, но это приносило лишь временное облегчение.

Игнат отказывался от еды, сколько бы я ему ни предлагал. Есть в одиночку мне было как-то неловко, даже когда Игнат разделил весь сухой паек на две части и сказал, что каждый волен распоряжаться своей долей по своему усмотрению. Я всегда испытываю некоторое стеснение перед верующими людьми или фанатами, посвятившими жизнь какой-нибудь идее. Мне стыдно перед ними за то, что я грубее их, примитивнее их, что моя душа не столь обнажена, да желания, надо полагать, у меня плотские, и идеалы наверняка приземленные и эгоистичные. Мне было неловко от того, что я не смог сложить о себе хорошее впечатление, не стал оправдываться и доказывать, что не такой уж я честолюбивый пижон. Некогда было спорить – я греб не разгибая спины, чтобы как можно быстрее добраться до берега, сообщить в милицию о преступлении и отвезти Игната в больницу. Я хоть и обработал его рану антисептиком, и перебинтовал туго, все же показаться врачу надо было как можно скорее.

Расстояния на море всегда обманчивы. Если смотреть на берег с верхней палубы какого-нибудь исполинского лайнера, то кажется, что до суши можно плевком достать. А стоит опуститься по шею в воду, то берег уже будет казаться столь же далеко, как Новый свет от Старого. Мы смотрели на берег почти от уровня воды, он казался по-прежнему недосягаемо далеко, но во мне тлела надежда, что к вечеру, в крайнем случае ночью наше плавание подойдет к концу.

Эта же оптическая погрешность чуть не стоила нам жизни. Где-то на горизонте появилось длинное, как карандаш, тело баржи, и я не обратил на нее внимания, несмотря на то, что она двигалась в нашем направлении.

Баржа, тем не менее, приближалась намного быстрее, чем я рассчитывал, и все же не сомневался, что успею пересечь ее курс на безопасном расстоянии. Но прошло всего несколько минут, и я увидел, что баржа уже слишком близко и на всех парах несется прямо на нас. Останавливаться было уже поздно, и я из последних сил приналег на весла. Игнат был спокоен и с безразличием смотрел на терракотовый нос судна, от которого, словно усы, расходились пенистые волны. Уже можно было рассмотреть якорь, спасательные круги на леерном ограждении, большие квадратные окна на белой надстройке, а наша лодчонка все еще не перебежала дорогу перед этим гигантом.

Я хоть и не паниковал, и старательно скрывал опасение быть раздавленным, о драматизме ситуации говорило то, с какой скоростью я работал веслами. При каждом взмахе лодка подпрыгивала, как резвый дельфин. Брызги летели во все стороны и, должно быть, чем-то напоминали Большой Петергофский фонтан. Я уже не смотрел на баржу и только лихорадочно отгребал от себя море. Мы каким-то чудом проскочили перед самым носом баржи, нас обдало теплым ветром, закачало на волнах, и наши легкие наполнились сладким дымом цивилизации. Игнат даже порозовел от удовольствия смотреть на колоссальную красно-коричневую громаду, проплывающую в нескольких метрах от нас. Уронив в изнеможении руки, я тоже смотрел на судно, набитое товаром и людьми, этими поднебесными существами, которые даже не заметили нас, как слон не замечает ползающих в траве муравьев. Бесполезно было кричать, махать руками и рвать на себе волосы. Баржа резала море, словно плуг пашню, и ее капитан, вооруженный мощной телескопической оптикой, смотрел далеко вперед.

Я поразился тому доверию, которое возлагал на меня Игнат. В этом доверии было что-то детское, безусловное – и там, на «Галсе», когда я ринулся под пули, увлекая Игната за собой, и сейчас, когда греб с мощностью небольшого атомного ледокола, чудом не угодив под титанический утюг. Везет же тем людям, которые могут вот так всецело положиться на постороннего человека! Я так не умею. Я привык доверять только себе, и даже когда Ирина садится за руль и везет меня по пустынным улочкам города со скоростью двадцать километров в час, я чувствую себя скверно и помимо своей воли топчу ногами резиновый коврик в поисках педалей управления.

Впрочем, вволю поразмышлять над странностями моего спутника мне не пришлось. Едва баржа, словно театральная декорация, уплыла в сторону и очистила горизонт, как я увидел белый кораблик с нацеленным на нас бушпритом, напоминающим кинжал. Стройная, горделивая мачта его маятником качалась вперед-назад, что говорило о немалой скорости движения, нос отважно зарывался в волны и взмывал вверх, тонированные стекла рубки отражали солнечные лучи.

Я с ужасом узнал яхту «Галс».

– Кажется, – сказал я, – сейчас опять начнутся неприятности…

Игнат обернулся и вдруг вскочил, победно вскинув вверх руки.

– Судьба дает нам шанс! – произнес он с подавленным волнением. – Не надо больше никуда плыть. Мы должны принять бой…

Он решил встать во весь рост, чтобы обозначить себя и дать яхте курс, словно маяк. Я потянулся к пакету с сухим пайком, нащупал консервный нож и с короткого замаха вонзил треугольное лезвие в тугой, как брюхо коня, борт лодки.




Глава седьмая. Предельное насыщение адреналином


Воздух с шипением рванул наружу, запузырилась вода вокруг дыры, лодка стала сморщиваться, уменьшаться в объеме. Игнат, потеряв равновесие, упал на четвереньки, попытался вскочить снова, но я толкнул его в плечо. Мы оба полетели за борт.

Вспенивая вокруг себя воду, Игнат закричал, но не от страха, как прежде, не из-за боязни утонуть. Он кричал от злости. Я снова поступил по-своему, навязав ему свою волю. Его мокрое лицо было перекошено от злобы, волосы налипли на лицо, словно чернильное пятно. Отчаянно размахивая руками, он кое-как догнал лодку, через которую уже перекатывали волны, схватился за борт, но тот сложился пополам и ушел под воду.

– Ты что сделал?! – закричал Игнат, кружась на месте и пытаясь высмотреть яхту.

Но горизонт закрывали сменяющие друг друга волны, и мы не могли видеть яхту, как и бандиты уже не могли видеть нас. Мы спрятались за волнами, как за кочками в поле. Игнат, убедившись, что от лодки уже нет никакого толку, вцепился в меня. Его хватка была мертвой, острые ногти впились в мою руку. Наше положение было безрадостным, и все же мы жили, мы могли продержаться на воде еще несколько часов и надеяться, что нас подберет какое-нибудь судно. Встреча же с бандитами не оставляла нам никаких шансов. Они бы расстреляли нас вместе с лодкой, не позволив нам даже прикоснуться к корпусу "Галса".

Мы барахтались в воде, отгребая от себя размокшие галеты и обертки от шоколада и чая. Лодка уже напоминала распластавшийся на поверхности воды кусок рваной ткани. Ветер относил ее все дальше и дальше, и вскоре она затерялась среди волн. Яркий, словно апельсиновая шкурка, обломок посадочного щитка покачивался рядом со мной. Он напоминал прикормленную собачонку, которая захотела быть со мной и утонуть со мной. Я выловил обломок и стал отгребать вниз, под себя, удерживаясь на плаву.

– Ты трус, – бормотал Игнат, морщась как от боли. Можно было подумать, что он плывет в ледяной воде.

Я не стал возражать, так как считал, что сейчас не самое удачное время для дискуссий. Не знаю, в какую сторону я плыл. Увидеть берег уже было решительно невозможно, и я напоминал себе карлика в кинозале, когда вокруг сидят великаны, и повсюду широкие спины и затылки, и один леший знает, где экран и что на нем показывают. Впрочем, уже не имело принципиального значения, где находился берег, ибо нечего было даже мечтать, чтобы добраться до него вплавь. Нам надо было просто держаться на воде.

Я сказал об этом Игнату и обратил внимание на то, что он меня не слушает, а его взгляд обращен куда-то за мою спину, и в этом взгляде было столько алчной жажды! Я обернулся, и увидел, как за рваными волнами движется заостренный кончик мачты. Самой яхты мы видеть не могли, и в этом было наше спасение. Движение мачты становилось все более медленным и, в конце концов, она замерла. Должно быть, бандиты нашли нашу лодку, и теперь старательно всматривались в волны. Будь Фобос догадливее, он обязательно приказал бы кому-нибудь забраться на мачту и сесть верхом на гафель. Случись это, нас бы неминуемо заметили…

Игнат вдруг оперся о мою голову, как о перила или край стола, и, приподняв свое тело над водой, замахал рукой и закричал. Это не был крик утопающего. Игнат словно играл в прятки, высовывался из укрытия и дразнил: "Эй, а я здесь! Возьми меня! Ну-ка, догони!" Я схватил его за плечи, чтобы окунуть с головой, но Игнат вцепился мне в горло, и я прямо перед собой увидел его мокрое бледное лицо.

– Не держи меня!! – орал он, глотая воду, захлебываясь и отплевываясь. – Пусть они только подплывут ко мне! Пусть только поднимут меня на борт…

– Игнат, они не поднимут тебя! – пытался я разубедить обезумевшего товарища. – Они расстреляют тебя, как морскую мину! Пойми, ты им не нужен! Ты свидетель, и они тебя уберут!

– Я перегрызу им глотки! Я разорву их на части! – пуще прежнего заводился Игнат, и снова попытался опереться о мои плечи и приподняться над водой.

– Как же ты сможешь перегрызать глотки, если боишься стать убийцей? – попытался я завязать дискуссию, но Игнат лишь молча отмахнулся от меня.

Я должен был успокоить его любой ценой. Не без труда оторвал его руку от моей майки и ударил самолетным щитком по затылку. Удар был несильный, скользящий, он носил больше демонстративный и воспитательный характер, но на Игната это сразу подействовало. Он откинул голову, погрузил затылок в воду и, хватая воздух губами, стал смотреть в небо.

– Запомни, – прошептал он. – Каждый твой удар когда-нибудь аукнется тебе. За каждый ответишь…

Я не помню, как схватил Игната за горло, как мои пальцы сдавили его тонкую шею.

– Вот что, сопляк!! – взревел я, не в силах загасить в себе разгорающееся бешенство. – Ты еще смеешь угрожать мне?! Пошел вон!! Плыви куда хочешь!! Ты мне не нужен, я тебя знать не знаю!! Отныне я пальцем не пошевелю, чтобы сделать для тебя что-нибудь!!

Я, в самом деле, оттолкнул его от себя, повернулся к нему спиной и поплыл, но Игнат тотчас кинулся следом, колошматя по воде руками и ногами.

– Она плывет к нам! – сказал он.

Я обернулся. Мачта приближалась. Нас разделяло, должно быть, метров двести или триста. Заметили ли они руку Игната или услышали его крики? А может, просто плавают вокруг лодки, отыскивая нас? Странное безразличие сковало мою волю. Если бы Игнат суетился, паниковал, молил бы о пощаде, то его настроение усилило бы во мне чувство смертельной опасности. Но он оставался на удивление спокойным, и я сказал себе: "Будь что будет!". Остановился, подставляя Игнату плечо, и стал дышать глубоко и спокойно, накачивая в легкие кислород, насыщая им организм впрок, чтобы хватило на те несколько минут, которые придется провести под водой. Я даже не пытался оценить наши шансы на выживание, настолько они были ничтожны. Игнат острой клешней сжимал мое плечо, взбивал воду ногами, смотрел на мачты, и кровь все больше отливала от его лица. Должно быть, он уже представлял себе, как забирается на палубу и перегрызает бандитам глотки. По-видимому, в этой героической баталии для меня роль не предусматривалась. Для храброго Игната я был всего лишь поплавком, спасательным кругом, причем капризным и своенравным.

Надежда на то, что яхта вдруг свернет и пойдет другим курсом, таяла. С каждой минутой она подплывала все ближе. Я уже мог различить клотик на мачте и развевающуюся на самом кончике стеньги синюю тряпочку. Я продолжал насыщаться кислородом, готовясь нырнуть сразу же, как увижу корпус яхты. Просидеть под водой две-три минуты, пока яхта не проплывет над моей головой, было не самой трудной задачей. Мне предстояло, подобно схватившему жертву осьминогу, потянуть с собой в глубину Игната. Инстинкт самосохранения придаст ему необыкновенную силу. Он будет бороться за жизнь с бездумным, диким упорством. Если мне не удастся его удержать, то, вероятнее всего, мы оба погибнем.

Тут я почему-то вспомнил Ирину и подумал, что девушка будет горевать по поводу моей безвременной кончины. Она будет думать, что я разбился на самолете, и в связи с этим надолго возненавидит авиацию. Ей придется брать на себя обязательства по возмещению аэроклубу убытков, которые я нанес, уничтожив самолет. Придется искать новое место работы, так как мое агентство без меня непременно зачахнет. Придется искать мужчину, с которым ей будет так же хорошо, как было со мной…

Последняя мысль показалась мне особенно грустной. Нет, даже не грустной, а циничной, даже возмутительной! Я мог спокойно думать о чем угодно, но только не об этом… Игнат заметил, что я стал вести себя как-то необычно. Наверное, он решил, что я согласился-таки вместе с ним брать яхту на абордаж. Наивный человек! Жажда к жизни раздулась во мне как дрожжевое тесто, и теперь я тем более не стал бы по-глупому рисковать собой.

И тут свершилось чудо – иначе это трудно было назвать. Я заметил, что когда предельный драматизм ситуации схлестывается с моим гипертрофированным желанием выжить, то всегда происходят чудеса… К нам с небес снизошел ангел. Он был в плавках, летел на красивом оранжевом парашюте, покачивал голыми ногами и громко пел о том, что у летчика есть всего одна мечта.

Несколько мгновений мы с Игнатом, разинув рты, смотрели на парашютиста, который почему-то не спускался отвесно к морю, а летел над ним подобно облаку. Солнце запуталось в его стропах, и казалось, что над морем парит необычный дирижабль. Потом я увидел тонкий фал, пристегнутый карабином к обвязке ангела. Фал под углом спускался к морю… Наконец, до меня дошло, что ангела, подобно большому воздушному змею, таскает за собой моторная лодка, и это популярное развлечение среди курортников можно без проблем купить на городском пляже.

Я вмиг забыл про яхту-убийцу, которая приближалась к нам, словно нож к груди поросенка.

– Эй, парень!! – крикнул я парашютисту, когда он пролетал над нами и, опустив голову, раздумывал, как мы смогли так далеко заплыть. Готов был поспорить, что его так и подмывало плюнуть на нас.

– Откуда вы тут взялись? – отозвался парашютист.

– Мы свалились с яхты… – попытался вступить в диалог Игнат, но я плеснул ему в лицо водой.

– Откуда? – выворачивая шею, чтобы видеть нас, уточнил парашютист. Он быстро удалялся. Времени для объяснений оставалось очень мало.

– С самолета!! – во все горло крикнул я и помахал обломком щитка.

Парашютист описал вокруг нас большую дугу и снова полетел в нашу сторону. До нас донесся нарастающий рокот моторной лодки. Я поглядывал на мачту яхты. Кто быстрее? Большая волна приподняла корпус "Галса", и плотоядно сверкнули затемненные стекла рубки. Я успел увидеть стоящего на носу Фобоса.

– Ты мне только заикнись про яхту… – предупредил я Игната.

– Хорошо, – ответил он, набрал воды в рот и пустил вверх тонкую струйку. "Однако, как быстро он освоился на глубине!" – подумал я, так и не поняв, что значит "хорошо".

Разбивая отточенным передком волны, к нам подплыла моторная лодка, убавила скорость, закачалась на волнах. Мужчина, сидящий за рулем, некоторое время недоверчиво смотрел на нас сквозь солнцезащитные очки. Ему еще никогда не приходилось видеть, чтобы отдыхающие заплывали так далеко за буйки.

– Как водичка? – осторожно поинтересовался он и кинул взгляд на берег, который почти скрылся "в тумане моря голубом".

Яхта целеустремленно рассекала волны снежным носом. Я заметил, как Фобос сунул руку в карман, словно собирался достать пистолет. Нас разделяло метров сто.

– Наша жизнь висит на волоске, – сказал я, хватаясь за борт катера.

– По вам не скажешь, – неуклюже пошутил хозяин катера, так и не пригласив нас забраться в лодку. Парашютист уже опустился на воду и дергался в стропах, как рыба в сетях, и хозяин стал торопливо крутить лебедку, сматывая фал. Клиент, оплативший полет на парашюте, интересовал его больше, нежели два чудака, плавающие в открытом море в одежде.

Я не стал дожидаться приглашения, зашвырнул бесценный обломок самолета в моторку, а потом забрался сам. Подал руку Игнату. Игнат изображал неповоротливость и рассеянность, делая все очень медленно: вот он отдышался, вот подтянулся, но вот поскользнулся и снова вернулся в воду… Я знал, о чем он думал – а не обратить ли в свои союзники хозяина моторки и парашютиста? Тогда нас будет четверо.

– Что ты там полощешься, как трусы в стиральной машине! – процедил я тихо и так сдавил руку Игната, что тот тихо взвыл от боли и покорился мне.

– Вот что, хлопцы! Лодку не раскачивать! – сделал замечание хозяин моторки. – И сиденья не мочить!

Яхта приближалась, сбавляла ход. Хозяин моторки поглядывал одним глазом на нее, другим – на нас, и гадал, что бы это всё значило, и как ему поступить, чтобы не прошляпить выгоду? Он лихорадочно крутил лебедку, и парашютист плыл к нам быстро, как торпеда. На яхте включилась сирена. От пронзительного воя Игнат вздрогнул, стиснул кулаки. Я видел, как к Фобосу подошел Али, оперся о леер. Мне показалось, что толстяк улыбается, мол, зря стараетесь, козлы, никуда вам от нас не деться.

– Дорогая яхта, – оценил хозяин моторки. – Но плаваешь на ней день, другой… И что? Скучно! Другое дело параплан!

– Чем быстрее мы свалим отсюда, тем будет лучше для всех нас, – шепнул я ему на ухо.

– Для вас, может, и лучше, – скептически произнес водитель. Я заметил, что он поглядывает на яхту уже с коммерческим интересом, высматривая на ней богатых клиентов.

Мотор "Галса" теперь работал на холостых оборотах, и яхта плыла по инерции, медленно отклоняя нос в сторону, чтобы пришвартовать моторную лодку к своему левому борту. Игнат стоял у ветрового стекла, держась за раму, и смотрел на приближающуюся яхту. Его пальцы мелко дрожали. Он оборачивался и кидал на меня вопросительные взгляды, мол, ты готов к последнему и решительному бою со злом?

Маленькое суденышко, на котором уже какой день разыгрывалась драма, приближалось, увеличиваясь в размерах. Маленький мир, напичканный злом и смертью, открывал нам свои потайные стороны. Я видел, как Фобос перешел с носа к рубке и что-то сказал Пацану, стоящему за штурвалом. Али остался на носу. Автомата у него не было, но он, как и Фобос, подозрительно часто совал руку в карман брюк. Из-за кормового тента выглядывала Эльза. Все бандиты, вопреки утверждению Игната, были живы и здоровы. Они смотрели на нас с той же любовью, с какой Пацан когда-то смотрел на мою шоколадку.

Хозяин устал и крутил лебедку уже не так резво. Парашютист был в спасательном жилете, и за него можно было не беспокоиться, тем более что купание в море доставляло ему удовольствие, и он продолжал горланить песни. Мне казалось, что я стремительно деревенею; состояние было схоже с тем, как если бы я выпрыгнул с самолета, да почему-то медлил, не раскрывал парашют, а земля приближалась и, быть может, через мгновение уже будет поздно… Они не посмеют открыть огонь, думал я, покрываясь крупными каплями пота. А вдруг посмеют? Какое спокойствие на лице Фобоса! Но эта рука в кармане! Секунды ему будет достаточно, чтобы вытащить пистолет и открыть огонь…





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/andrey-dyshev/ultimatum-predatelya/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.