Книга - Позывной «Юнкер»

Позывной «Юнкер»
Виктор Иванович Зуев


Современные остросюжетные рассказы о защите дальних рубежей нашей родины.





Виктор Зуев

Позывной "Юнкер"







Полуденная жара. Петухов бредёт по пустынной просёлочной дороге и вяло рассуждает: «Да, так я далеко не уйду, надо бы где-нибудь раздобыть транспорт, хотя бы лошадь с телегой, что ли. А то в этом пекле и свариться можно».

Над полями, лежащими по обеим сторонам дороги, поднималось дрожащее марево, травы на лугах поникли от жары, а звонкий беспрерывный стрекот кузнечиков раздражал слух и мутил сознание. Хотелось пить какой-нибудь прохладительный напиток, и чтобы хоть немного мысленно охладиться, он принялся вспоминать свой самый морозный зимний день.

…Гусеничный военный вездеход несётся с железным грохотом по заснеженной насыпной дороге, проложенной через замёрзшее поле, пытаясь быстрее проскочить опасный участок, регулярно простреливаемый противником. Можно было объехать поле стороной, но тогда они не успевали добраться в часть засветло, пришлось бы включать фары, чтобы подсветить себе путь, а это хорошо будет заметно врагам. В кабине бронетранспортёра сидят двое солдат, водитель и он. Они отвезли боеприпасы на передовую бойцам и возвращались обратно, чтобы загрузиться вновь. И вездеход почти уже домчался до спасительного леса, стеной стоящего впереди, как впереди, немного в стороне, взорвался первый снаряд. Водитель от неожиданности слегка вильнул на узкой дороге и добавил газу. Второй снаряд взорвался прямо перед бронетранспортёром. Водитель не смог удержать железную махину на узком пути, и она съехала с высокой дорожной насыпи в кювет. Он попытался задом выехать на дорогу, но уклон был очень крутой и гусеницы только скользили по мёрзлой земле, не желая вытаскивать тягач. Двигаться по заболоченному, хоть и замёрзшему полю, было ещё опаснее: тяжёлый вездеход сразу же завязнет и тогда уже точно не выбраться из-под обстрела. Ситуация сложилась весьма опасная: застрявший тягач на заснеженном поле был отличной мишенью для противника. Опытный водитель военного вездехода сказал:

– Сейчас мы находимся частично под прикрытием косогора и стреляющим, надеюсь, почти не видно цели. Надо притвориться подбитыми и замереть на одном месте, а когда они успокоятся и решат, что попали в нас, будем опять штурмовать насыпь.

С этими словами он собрал в салоне промасленную ветошь, поджёг её зажигалкой и выбросил на дорогу. Ветошь быстро разгорелась, клубясь чёрным дымом.

– То что надо, – удовлетворённо хмыкнул водитель и, достав пачку сигарет, предложил ему и закурил сам.

– Минут пятнадцать подождём, – сказал он, спокойно затягиваясь.

Противник выпустил по ним ещё пару снарядов, которые разорвались в стороне, за насыпью, и, решив по поднимающемуся из-за дорожной насыпи чёрному дыму, что попали в бронетранспортёр, прекратил обстрел. Товарищи выкурили ещё по одной сигарете, водитель вздохнул и произнёс обречённо, с тревогой глядя на поле, по которому змейками потянулись снежные позёмки:

– Сиди – не сиди, а нам отсюда как-то надо выбираться, чего доброго, буран ещё начнётся, замёрзнем здесь на хрен, соляры до утра не хватит. В общем, делаем так: вылазим с подветренной стороны, на дорогу не выходим, они могут наблюдать в бинокли, отстёгиваем с боку кузова бревно для помощи при буксовке и подтаскиваем его под висящую часть гусеницы, я сяду за рычаги и буду потихоньку елозить влево-вправо, пятясь назад, а ты ногами и руками подталкивай бревно под траки, пока они не захватят его. Понял?

– Да, понял.

Судя по термометру на улице было минус 25, а с учётом ветра – и все минус 30. Они наглухо застегнули куртки и шапки, натянули капюшоны поверх шапок, надели рукавицы и вылезли наружу. Ветер в поле уже посвистывал, разгоняясь, но их не задувало под прикрытием косогора, а только быстро наметало снег. Пока отстёгивали от борта бревно, пока тащили его по сугробу к задней части тягача, замерзли основательно, но останавливаться было нельзя. Кое-как подсунув вдвоем с солдатом под гусеницу бревно, водитель прокричал ему на ухо, пересиливая завывание ветра и шум мотора:

– Ну держи! Я пошёл елозить! – и полез в кабину.

Вездеход дёрнулся и стал пытаться ползти задом на дорогу, лязгая гусеницами о ведущую шестерню и проскальзывая по земляной насыпи. Петухов всеми силами старался подтолкнуть бревно под трак, но безуспешно, гусеница упорно отталкивала его. Тогда он лёг на бок на снег и, упёршись руками и ногами, стал толкать бревно к тракам, не думая о том, что и его может зажевать под себя гусеница. Траки грохотали, лязгали, визжали железом о катки, перед самым его лицом отбрасывая замёрзшую землю со снегом прямо на него, но Петухов продолжал толкать, пока наконец гусеница не наехала траком на бревно, подмяла его под себя, бронетранспортёр рванулся с места и вылетел на дорогу. Водитель прокричал ему через открытое окошко кабины:

– Быстро залазь! Уходим!

– А бревно? – Петухов попытался вытащить его на дорогу.

– Чёрт с ним! Бросай! Потом заберём! Сейчас нас накроют!

Петухов, чуть живой от холода, залез в кабину, вездеход рванул, и они понеслись к спасительному лесу. Противник обнаружил оживший бронетранспортёр, но было уже поздно: пара снарядов, посланных вслед убегающим, не долетели и разорвались где-то позади мчащейся железной машины. Водитель оглянулся на взрывы снарядов, поднял вверх средний палец руки и радостно прокричал:

– Что, съели нас? Накось выкуси!

…После таких мелькнувших в мозгу почти забытых морозных воспоминаний Петухову стало немного легче, и он зашагал быстрее. Это был относительно молодой человек среднего роста, слегка полноватый, с резкими чертами квадратного загорелого лица, прямым заострённым носом и дерзким взглядом. Коротко стриженые волосы пшеничного цвета были мокрыми от духоты и ходьбы, как у человека, давно не ходившего пешком по просёлочным дорогам. На нём были надеты белая футболка с короткими рукавами, серые мятые штаны, закатанные до колен, и шлёпанцы, а на плечо был накинут увесистый рюкзак.

Дойдя до перекрёстка, он остановился в нерешительности, не зная, куда повернуть: налево, направо или продолжить идти прямо. У обочины, на чёрно-белом полосатом километровом столбике с цифрой восемь, были прибиты два жестяных указателя в виде стрел, направленные в противоположные стороны, но надписи на них были замазаны красной краской – наверное, для конспирации. Так что оставалось неизвестным, до какого же населённого пункта ещё восемь километров пути. Под столбиком активно копошилась стайка воробьёв, выклёвывая что-то в песке, и периодически по очереди приседали, хлопая крылышками по земле – видимо, таким образом охлаждали свои тельца, не обращая никакого внимания на подошедшего пешехода. За спиной у путника послышался нарастающий мотоциклетный шум, и маленький мотороллер, обогнав Петухова, клубисто подымливая, стал со скрежетом тормозить. За рулём таратайки сидел странный субъект маленького роста, одетый во всё кожаное. На нём была наглухо застёгнутая чёрная куртка, такие же штаны, высокие ботинки на толстой подошве, на руках – кожаные краги по локоть, а на голове –велосипедный шлем с черными очками. Докатившись до середины перекрёстка, он резко затормозил и, манерно поставив одну ногу на дорогу, другой нетерпеливо стал постукивать свой мотороллер, как коня, крутя круглой головой в шлеме по сторонам – видимо, тоже выбирая себе путь, а драндулетка в ответ по-поросячьи повизгивала, словно просилась продолжить бег.

«С ума сойти, как только этот придурок терпит такой зной», – подумал Петухов с удивлением.

Одновременно с левой стороны стал приближаться неторопливый рокот идущей гружёной машины. Водитель мотороллера откинул подножку у своего «коня», слез с сиденья, встал посередине дороги и, как регулировщик, принялся размахивать руками в крагах, показывая подъезжающему транспортному средству, что он будет пересекать перекрёсток только прямо. Из-за поворота неторопливо выкатился жёлтый автобус и, зло выпустив воздух из пневмотормозов, остановился перед кожаным человечком, делающим чёткую отмашку двумя крагами в правую сторону. Из окон автобуса повысовывались по-солдатски стриженые парни, видимо, призывники, и с удивлением стали разглядывать добровольного кожаного регулировщика. Водитель автобуса с красным от жары злым лицом недовольно заорал в форточку:

– Ну что раскорячился, малохольный! Двигай свою драндулетку куда-нибудь!

Но мотоциклист продолжал стоять на месте, перегораживая путь автобусу и размахивал руками, как мельница. Тогда шофёр автобуса матюгнулся, аккуратно объехал кожаного с мотороллером и продолжил свой путь. Когда автобус скрылся, мотоциклист, посчитав, что его миссия выполнена, гордо задрал голову и опять уселся на мотороллер. Петухов осторожно приблизился к «пилоту» драндулетки и вежливо спросил:

– Подскажите, уважаемый, где тут можно нанять лошадь с телегой?

– Нет здесь никаких телег, – важно ответил ему водитель в кожанке и похлопал рукой в краге по топливному бачку. – Железный конь пришёл на смену лошадки! – и попытался завести мотороллер, ударяя ногой по педали, но таратайка обиженно молчала, не подавая признаков жизни – видимо, двигатель перегрелся.

«Точно малохольный», – подумал Петухов и посочувствовал кожаному:

– Перегрелся, видимо, на солнце вот и не заводится.

– Да он у меня, как зверь! Заводится с пол-оборота, – голосом, не терпящим сомнений, вскричал водила и стал с остервенением бить ногой по стартовой педали. Но всё бесполезно, мотороллер только болезненно всхлипывал. – Видимо, аккумулятор подсел, – запыхавшись, сказал мотоциклист и добавил: – А ну-ка, подтолкни меня, сейчас заведётся.

Петухов уперся двумя руками в зад драндулетки и начал толкать, а водила, сидя верхом на мотоцикле, отчаянно крутил ручку газа туда-сюда. Но движок молчал. Протолкав драндулет метров сто, Петухов стал мокрый от пота и остановился.

– Нет, не могу больше, сил нет, – выдавил он из себя, тяжело дыша.

– Да, сдохла, сука, – быстро согласился водила, вытирая пот с лица грязной тряпкой. – Придётся опять катить до города. – Он слез со своего ненадёжного коня и пнул его ногой, отчего тот завалился на бок.

– А ты его спрячь в кустах, а потом вернёшься за ним на машине, – предложил Петухов.

– И то верно, катить по такой жаре эту колымагу – сдохнешь.

Они вдвоём закатили мотороллер в придорожные заросли и забросали ветками. Водитель взял с собой объёмистый баул, до этого стоявший на полу драндулетки, и, выйдя на дорогу, снял с головы круглый шлем, под которым оказалась маленькая морщинистая голова с редкими волосками, воткнутым в неё наискосок крючковатый, как у грифа, нос и выпуклые глазки с поволокой. Баул был, видимо, очень тяжёл, и паренёк в коже, обильно потея, с трудом нёс его, перекосившись на одну сторону.

– Давай одну ручку, помогу тебе нести, – предложил ему Петухов. Малохольный живо согласился, утомлённо бросил баул на дорогу. В нём что-то звякнуло. Когда уже вдвоём они подняли сумку, Петухов сказал:

– Ого! У тебя там что, гири?

– Нет, только гантели, книги научные, инструмент разный профессиональный, – уклончиво пояснил тот и спросил в свою очередь тоном старшего:

– Тебя как звать?

– Петухов.

– Значит, Петя, – тут же окрестил его малохольный.

– А тебя как? – в тон ему спросил Петя.

– Каширины мы, из дворян, – важно ответил тот и задрал голову.

– Значит, Кеша, – утвердительно сказал Петухов и протянул руку новому знакомому.

Кеша с сомнением посмотрел на толстую ладонь, стащил с руки крагу и протянул ему свою худенькую кисть с тонкими пальчиками. Петя осторожно взял её, слегка сжал, чтобы не сломать, и тут же отпустил, засмущавшись.

– Почему ты так основательно одет, Кеша, тебе не жарко в кожанке? – спросил его Петя, чтобы как-то начать диалог после затянувшейся неловкой паузы.

– Видишь ли, Петруха, – тоном учителя словесности начал Кеша издалека, – я еду в город устраиваться на работу, туда, где раньше работала моя тётка прозектором, и поэтому надо выглядеть прилично, соответственно, а не как какой-нибудь босяк, – и неодобрительно покосился на голые Петины ноги. – Да и привычка с детства осталась одеваться тщательно и поплотнее.

– Зачем?

– Мы жили в многоквартирном доме, и когда мать выпускала меня погулять, я не выходил во двор, там взрослые мальчишки меня пинали, а оставался в подъезде и для развлечения рисовал на стенах разные нехорошие слова и рожи. За этим занятием меня как-то застала пьяная уборщица подъезда, лохматая толстая и страшная, и как закричит: «Ах ты, пачкун-негодник! Вот сейчас поймаю и сику тебе надеру!». Мне стало ужасно страшно, и я со всех сил бросился бежать в свою квартиру и там спрятался под кроватью. Потом мне пацаны рассказали, что это вовсе не страшно, а даже приятно, но я от этих рассказов стал ещё больше бояться пьяной уборщицы, представляя себе, как она ловит меня в тёмном подъезде, стаскивает шорты и сосёт, как карамельку, мой писун своим огромным ртом. И с тех пор на прогулку я старался одеваться как можно теплее, чтобы уборщица не смогла сразу добраться до моего сокровенного писуна.

«Точно малохольный», – подумал Петухов и спросил:

– А кто такой прозектор?

– Это основной специалист по определению причины смерти после вскрытия трупа, – важно пояснил Кеша.

– Чьего трупа?

– Любого усопшего.

– Ух ты! И ты умеешь это делать?

– Нет, но мне тётя рассказывала, как это делается, и я даже иногда ей помогал при вскрытиях, так интересно и увлекательно, – сказал Кеша мечтательно и прищёлкнул языком.

– Что ж тут интересного, труп он и есть труп, даже противно.

– Ты, Петя, совсем не понимаешь всей пикантности процесса вскрытия. Спускаюсь я как-то в морг помогать тёте, а там на стальном столе лежит совсем нагая, безропотная, красивая белокурая молодая женщина, неделю назад ещё завлекавшая мужиков своими прелестями, раскинув без стыда ноги. Тётя её скальпелем как полоснула по животу и кричит мне «Подставь тазик!», двумя руками выгребла все внутренности у красавицы и бух их в таз…

– А где она сейчас? – спросил его Петухов, чтобы прервать этот дикий бред.

– Кто, красавица? – посмотрел на него Кеша увлажнёнными от воспоминаний глазами.

– Нет, тётя твоя.

– Померла неделю назад, – равнодушно вздохнул тот.

– И ты идёшь её вскрывать? – неудачно съехидничал Петухов и поддёрнул ручку баула, где опять что-то звякнуло.

– Нет, её уже похоронили, и место прозектора в морге освободилось, вот я и хочу его занять по наследству, так сказать. И квартиру свою тётя мне завещала, вот туда сейчас и направляюсь. А ты куда идёшь? – строго спросил он Петухова.

– Иду куда глаза глядят, лишь бы подальше от больничной кровати, хочу на работу устроится куда-нибудь. Я в госпитале почти полгода пролежал, лечился там после ранения в обе ноги, – и потыкал себя пальцем в бёдра. – А списали по контузии: шум в голове и забываю всё, вот и комиссовали, – коротко и нехотя рассказал свою историю босоногий путник.

– А что ты умеешь делать?

– Да практически ничего, воевать только… – немного подумав, ответил контуженый.

– Тогда пошли со мной устраиваться на работу, в морге сильные санитары всегда нужны, чтобы перетаскивать трупы с места на место, и платят неслабо, – предложил ему Кеша.

– Я вообще-то брезгливый и трупов боюсь, но можно попробовать, в окопах на всякое насмотрелся, может, и там привыкну. Хотя навряд ли возьмут, у меня и паспорта-то нет, привезли меня с передовой в госпиталь, без сознания и без документов, а когда я пришёл в себя, то ничего и не смог вспомнить – видимо, последствия контузии. Положили меня на койку, где до меня лежал солдат Петухов, который скончался от ран незадолго до этого, вот главврач и приказал оформить меня временно Петуховым, чтобы на довольствие неизвестного не ставить, но пока лечился, никто за мной не пришёл, а я ничего так и не смог вспомнить. Вот так и остался Петуховым. В госпитале при выписке мне выдали справку о том, что я, солдат Петухов, проходил лечение после ранения, чтобы я мог получить новый паспорт и военный билет взамен утраченных в бою, вот и иду в город оформляться в паспортный отдел, ну и становиться на военный учёт, наверное. Хотя не знаю, выдадут ли, начнут, наверное, запросы слать по месту жительства, а я там никогда и не был…

– Я думаю, санитаром в морг тебя и без паспорта возьмут, а там поработаешь с месячишко, может быть, вспомнишь, кто ты и откуда, – убедил его Кеша.

Так, переговариваясь, они шли до города пешком, а редкие попутки не решались останавливаться при виде двух странных бродяг, похожих на грабителей.

– Послушай, Кеша, почему здесь такси не ходят? – спросил Петухов, когда они дошли до окраины города.

– Все такси задействованы на вывозке из города мусора, пассажиров временно не возят, а мусоровозы ушли на передовые позиции с антисептиком.

Ещё через час путники наконец дотащились до двухэтажного деревянного дома, где раньше жила тётя Кеши. Новый владелец дома пошарил в карманах своих кожаных штанов, вытащил длинный ключ, как фокусник, и важно отпер обитую войлоком дверь квартиры на первом этаже. В нос ударил затхлый запах гнилья, тухлятины и застойных нечистот. Маленькая прихожая была заставлена обувью, а на крючках висели плащи, куртки, сумки и зонтик. В тесной кухоньке едва вмещались кухонный стол, старый рычащий холодильник и две табуретки, а на стене над столом висела репродукция картины натюрморта с куском арбуза и кистью винограда, и она так была засижена мухами, что казалось, будто все уличные мухи с удовольствием наслаждались произведением искусства неизвестного автора. Единственная комната была заставлена старой мебелью, завалена всевозможным барахлом и тряпьём, над продавленным диваном висел тряпочный коврик с изображением толстой русалки, которая лежала на берегу зелёного омута, томно закатив глаза и бесстыже выпятив арбузные груди. Старые обои на стенах были неопределённого цвета и рисунка и кое-где отвалились от стен, а на окнах висели серого цвета занавески из белой когда-то тюли. В туалетной комнате пахло плесенью и дерьмом, чугунная ванна была окрашена грязно-рыжим цветом по сливное отверстие, а верхняя часть её почему-то оставалась белой.

– Это тётя воду в ней отстаивала, – как бы оправдываясь, сказал Кеша, заглянув ему через плечо. – Воду часто отключают, а когда опять дают, то она течёт рыжая.

– А вид у ванны такой, что можно подумать, будто здесь вы с тётей практиковались здесь по вскрытиям, – неудачно попытался пошутить Петухов.

– Нет, никого не вскрывали, а вот капусту иногда в ней тетя засаливала, отменная капусточка получалась, я вам скажу, – похвастался Кеша и прищёлкнул языком.

«Да уж, потомственная дворянка здесь проживала», – думал Петухов, брезгливо передвигаясь по грязной и запущенной квартирке, стараясь ничего не трогать руками.

Каширин же, наоборот бросив баул в прихожей, стянул с себя кожаную экипировку и, оставшись в мокрых от пота трусах и майке, деловито засуетился. Вид у него без кожанки оказался настолько тщедушный и жалкий, что Петухову стало понятно, почему он хотел устраиваться на работу в кожаном обмундировании – чтобы выглядеть покрупнее и посолиднее. Кеша пригласил нежданного гостя полюбоваться его апартаментами, по-хозяйски расхаживал, открывал и закрывал шкафы и тумбы, передвигал стулья, похлопывал по постели, а Петухов подумал, глядя на худосочного хозяина: «Как ходячий скелет, лучше бы ты не снимал свою кожанку».

А тот, не обращая внимания на свой вид, забежал на кухню, заглянул в холодильник и радостно вскричал:

– Да тут яйца остались и хлеб, правда, почерствел малость, но ничего, сейчас мы его размочим и поджарим вместе с яичницей, будет объеденье, – тараторил Кеша, громыхая посудой в кухонном столе, ища сковороду и разгоняя тараканов.

– Я, собственно говоря, не голоден, так что готовь еду на себя, а я в столовке перекушу попозже, – отказался Петухов от заманчивого угощения, рассматривая грязную посуду на кухонном столе и в раковине.

Кеша сноровисто приготовил яичницу и стал её есть, стоя у плиты, прямо со сковороды, громко чавкая и нетерпеливо почёсывая одну ногу о другую. Чтобы не смотреть на столь отвратительное действо, Петухов стал глядеть в окно, безуспешно пытаясь что-нибудь вспомнить из своей жизни до того как попал в госпиталь. В голове всплывали какие-то обрывки памяти: то он бежит по полю с клевером, разгоняя мотыльков, с автоматом у бедра и стреляет-стреляет-стреляет, то он смотрит в окоп, где лежат солдаты один на другом…

– Спать будешь на раскладушке, она в чулане, – прервал его видения Кеша, облизывая ложку и смачно отрыгивая. – А завтра утром пойдём устраиваться на работу.

Но в отделе кадров бюро судебно-медицинской экспертизы Кешу прозектором не взяли, так как у него не было соответствующего образования, а предложили место санитара, как и Петухову, которого временно взяли без паспорта. Им предоставили в прозекторской кабинки для переодевания, выдали халаты, резиновые сапоги и клеенчатые передники с резиновыми перчатками по локоть. В морг не стали заводить, а сказали, чтобы завтра к восьми утра прибыли на работу без опозданий.

Но утром следующего дня обстоятельства резко изменились: когда они переоделись в служебную форму, завхоз их попросил подойти к приёмной, где уже стояли люди, около десяти человек, в таких же одеждах, как у них, и о чём-то перешёптывались, нервно покуривая. Через пять минут на крыльцо отдела кадров выскочил лихой толстячок в полувоенной форме, сияющий и розовощёкий, как тульский пряник, и звонким визгливым голоском прокричал собравшимся:

– Товарищи! К нам поступило распоряжение от администрации города помочь в захоронении трупов противника, которые остались лежать в окопах на западной окраине города невостребованными неприятелем. Помочь городу избавиться от тел погибших – наша святая обязанность. Поэтому сейчас вы все садитесь в кузов этой машины, – и указал пальцем на стоящий во дворе грузовик, возле которого маялся водила в наглухо застёгнутой коричневой кожанке, несмотря на тёплое и немного душноватое утро. – И вместе с такими же, как вы, ещё на трёх грузовиках немедля выдвигаемся на место прошедшего сражения. Необходимо до утра следующего дня всех убитых похоронить. Всем всё понятно? Вопросов нет? – и оглянувшись на пожилого господина, одетого в чёрный помятый костюм и серую рубашку с галстуком, вышедшего тоже на крыльцо, как бы спрашивая у него указаний, покрутил круглой головой по сторонам, ища администратора морга, и возомнив себя военачальником, петушиным фальцетом прокричал:

– Тогда разбирайте лопаты у забора и в машину! С вами поедет прокурор по особо важным…, – но получив грубый толчок кулаком в бок от рядом стоящего мрачного господина, заткнулся на полуслове.

Прокурор был старый опытный спец по раскрытию массовых убийств, и его всегда посылали на мутные дела, из которых можно извлечь хоть какую-то выгоду. Прокурор слыл мизантропом и жил одиноко много лет. Нет, он не всегда был таким нелюдимым. После отличного окончания университета на отделении юриспруденции ему пророчили блестящую карьеру, и став младшим следователем он быстро начал подниматься по служебной лестнице. Появились лишние денежки, а от них дружки по застольям, и всё пошло наперекосяк. На одной шумной предновогодней вечеринке он познакомился с полненькой весёлой девушкой и сразу с ней переспал по пьяни. Вскоре выяснилось, что толстушка беременна и не будет делать аборт, а хочет родить ему ребёнка. По совету старших товарищей пришлось зарегистрировать отношения, чтобы не испортить себе карьеру, несмотря на то что девушка была весьма глупенькой и происходила из рабочей семьи маляров. Но на этом неприятности не закончились. У молодой жены беременность оказалась внематочной, и она неожиданно умерла от внутреннего кровоизлияния, не успев вызвать врача. Жили они на съёмной квартире, прокурор был в недельной командировке, а когда вернулся, то вся квартира уже жутко воняла, так умершая лежала под батареей парового отопления, видимо, пытаясь унять боль в животе согревом у радиатора. После похорон он вернулся в квартиру с трупным запахом и остался в ней жить, вдыхая сладковатую смерть, как наказание. Постепенно привык, но замкнулся в себе и стал ощущать везде этот запах смерти как кару божью, мало того, его даже тянуло к этим запахам, и он с удовольствием присутствовал при вскрытиях в моргах непонятных умерших. Видя его пристрастие к некрофилии, прокурорское начальство старалось посылать его на такие грязные дела, зная, что он выполнит поручение с удовольствием. Так он и стал прокурором по особо важным делам. Среди молодых сотрудников он слыл знатоком своего дела и докой в криминалистике по «мертвякам», и они звали его за глаза дедом Гришей, однако побаивались. На работе деда Гриша всегда ходил в одном и том же чёрном помятом костюме, вытянутом на коленках и потёртым на локтях, хотя зарабатывал немало, от него всегда исходил приторно-сладковатый запах, напоминающий не то индийские благовония из сандалового масла, не то аромат тлена усопшего, а может, и того и другого одновременно. Прокурор был слегка лысоват, а редкие седые волосы на затылке, которые он постоянно приглаживал дрожащими пальцами, как бы проверяя, на месте ли они, нависали на засаленном воротнике пиджака, ходил, сильно сутулясь, шаркая ногами, с ненавистью смотрел на всех из-под косматых бровей и часто бормотал что-то себе под нос. Начальник отдела как-то сделал ему замечание:

– Григорий Алексеевич, Вы одевались бы поприличнее на работу, а то своим затрапезным видом смущаете посетителей и создаёте отталкивающее впечатление о нашем заведении.

– Мой внешний вид не мешает мне аккуратно выполнять мои обязанности, – зло обрезал тот риторику краснощёкого начальника, всегда пахнущего новенькой портупеей. – Или у Вас есть претензии?

– Нет-нет, что Вы. С заданиями Вы справляетесь прекрасно, – испуганно произнёс начальник и быстро ретировался, подумав про себя: «Как бы, чего доброго, не уволился старик».

На этом обсуждение внешнего вида деда Гриши было закончено.

Собравшиеся во дворе морга, почувствовавшие серьёзность события, молча похватали лопаты и, подталкивая друг друга, засеменили к грузовику с откинутым задним бортом. Во время посадки Кеша подошёл к водителю и бесцеремонно пощупал пальцами его кожанку.

– Чёткая штука, – сказал он, прищёлкнув языком. – Тебе в ней не жарко?

– Нет, – обрезал водила, брезгливо отбросил Кешину руку и объяснил всем стоявшим у машины: – Она у меня заговорённая, сколько в ней ни езжу по зонам конфликта, ни одной царапины на мне, не то что ран, – и погладил рукав ладонью.

– Вот видишь, Петя, кожаная куртка всегда спасает от несанкционированных проникновений, – громко подытожил Кеша речь обидевшего его водилы, продемонстрировав всем своё превосходство в риторике, как ему показалось.

Все залезли в кузов грузовика, где уже лежали пять белых мешков, пахнущих хлоркой, а мрачный мужчина в чёрном сел в кабину к водителю, видимо, показывать дорогу, машина дёрнулась и рванула с места, как в погоню за отступающим врагом. Но за поворотом грузовик сбавил ход и дальше поехал не спеша через весь город. За пригородом выехали на разбитую грунтовку, и машина вовсе поползла по торчащим камням-кочкам, недовольно урча от натуги. По пути к ним присоединились ещё три грузовика с такими же, как они, землекопателями, понуро сидевшими в кузовах. Так они ехали часа два, тщательно объезжая дороги с неразминированными участками, чтобы не наткнуться на случайную мину, многочисленные воронки от снарядов, останавливались на перевалах размять ноги и опять тащились, преодолевая рытвины и канавы, оставленные гусеничной техникой.

Один из бывалых тихо рассказывал соседу, но так, чтобы было слышно всем сидящим в кузове грузовика:

– Я уже второй раз еду туда. В прошлый раз вытаскивали из окопов своих убитых и хоронили в братской могиле недалеко от того места, а противнику через парламентёра предложили, чтобы они забрали своих, но, видимо, те отказались. Когда мы перебирали павших, выискивая наших, то среди убитых врагов были и в грязных поношенных одеждах, и одетые с иголочки, пахнущие одеколоном. На наш вопрос старшему, кто эти щёголи, он сказал, что это с заградотряда, их убили свои же, когда отступали, чтобы те не стреляли в отступающих. И, видимо, чтобы не раскрылось это событие, противник отказался забирать своих. Так что придётся нам самим закапывать вражеские улики. Только прокурор чего-то будет искать, видимо, дополнительных доказательств, что это они друг друга покосили.

– А разве так бывает? – спросил его бледнолицый парнишка.

– На войне всё бывает, – многозначительно ответил бывалый и попросил у него закурить.

Наконец грузовики остановились на каком-то холме, сплошь изрытом окопами, и все прибывшие выстроились молча с лопатами в шеренгу без всякой команды. Со стороны окопов доносился удушливый сладковатый запах гниющих трупов, вызывавший тошноту и позывы к рвоте у некоторых.

– Да, мне кажется, труп врага не всегда хорошо пахнет, – тихо сказал кто-то в строю, с трудом глотая застрявший ком в горле.

Вид нарытых в земле окопов, запахи разложения, гари, пороха и железа внезапно включили у Петухова контуженую память, и он вдруг вспомнил и увидел, как в кино, себя, стоящего в укрытии вместе с такими же, как он, десятью автоматчиками, пережидающими артподготовку своих ракетчиков-артиллеристов. Они были все одеты одинаково, в чёрные комбинезоны, подпоясаны широкими ремнями с портупеями через плечи, на ремнях были нацеплены пять запасных рожков для автоматов, кобура с мощным десятизарядным пистолетом и большой кинжал в ножнах. На голове у всех была чёрная шапочка типа берета, а на ногах – чёрные кроссовки. Касок и бронежилетов на них не было, эти атрибуты войны нужны окопникам, а штурмовикам только мешают, сковывая движения. В небе над их головами с воем пролетали снаряды и ракеты, затмевая небо чёрно-белым дымом, и взрывались впереди, сотрясая землю.

Спокойно докурив сигарету, он потушил окурок о земляную насыпь и, не дождавшись окончания канонады, оглянулся на своих и буднично сказал:

– Ну что, пошли, – и передёрнул затвор автомата.

Все десять бойцов специальной группы прорыва одновременно привычно выскочили из укрытия, встали в полный рост и, растянувшись в цепочку, быстро пошли к окопам противника, прижимая автоматы к бёдрам и беспрерывно стреляя в одну точку. Артподготовка ещё продолжалась по позициям противника, а беспрерывные очереди из автоматов спецгруппы по вражеским позициям не давали врагу поднять головы над окопным бруствером из-за плотного огня и свиста пуль. Быстро пройдя больше половины нейтральной полосы, на ходу меняя отстрелянные рожки в автоматах на новые, прицепленные у пояса, бойцы перешли на бег, продолжая стрелять с бедра по окопам, не давая противнику высунуться, а подбежав вплотную, принялись безжалостно расстреливать укрывающихся там солдат противника. Выпустив несколько коротких очередей в шевелящиеся внизу тела, он спрыгнул в окоп и увидел прямо перед собой испуганное бледное лицо солдатика, сидящего на земле. Противник, как в замедленной съёмке, стал поворачивать ствол своего автомата, желая выстрелить в него, но нападавший опередил на долю секунды и первый нажал спусковой крючок своего раскалённого оружия. Сидящий на земле паренёк по-детски всхлипнул, посмотрел расширенными от ужаса голубыми глазами на стрелявшего, неловко уронил на грудь свою голову, с которой свалилась непристёгнутая каска, обнажив белокурые волосы, и медленно-медленно завалился на бок, ткнувшись лицом в окопную грязь. Он осторожно перешагнул через тело убитого и побежал дальше по окопу, стреляя во всех, оказывающих хоть малейшее сопротивление.

– Послушай, Кеша, а я сейчас вдруг кое-что вспомнил. Я вовсе не Петухов, меня звали «Юнкер». Я был старшим в спецгруппе прорыва. В горячке боя я не почувствовал ранение в обе ноги, и только когда всё закончилось, обратил внимание, что в ботинках хлюпает от крови. Видимо, всё-таки вражеский паренёк успел выстрелить в меня первым и попал по ногам. Товарищи как могли перевязали меня и отправили в санчасть на джипе. А там авиабомба прямо в медсанчасть угодила, многих убило, а меня ещё ко всему прочему контузило, и я потерял сознание. Запомни это, Кеша, а то ведь опять мозги у меня отключатся и я всё забуду, что тебе сейчас наговорил.

– Я никогда ничего не забываю, не волнуйся, – гордо сказал ему Кеша.

– Нашу специальную группу готовили четыре месяца из отборных солдат. Учили метко стрелять от бедра, на ходу перезаряжать, бегать, не уставая, по пересечённой местности и не сгибаться под вражеским огнём. Эта тактика ведения боя оправдывала себя: за семь успешных бросков не было ни одного убитого и даже раненого, и вот надо же, какой-то юнец меня зацепил, я на секунду замешкался из жалости к пареньку – и вот, пожалуйста. Перед атакой мы сдавали комбату все документы и награды, чтобы не распознал нас противник в случае смерти. Ведь приходилось уходить и далеко к нему в тыл…

В это время из кабины машины вышел наконец прокурор, долго говоривший с кем-то по телефону, встал перед шеренгой, обвёл всех стеклянными белесыми глазами с застывшем выражением на сером лице и привычно сказал тихим усталым голосом:

– Всем оставаться на местах, пока я не осмотрюсь, кто и что там лежит в окопах. Со мной пойдешь ты и ты, – указал он пальцем на Кешу и Сокольского. – Перчатки резиновые взяли с собой?

– Нет, забыли, – протянул Кеша по-домашнему.

– Паша, выдай всем резиновые перчатки, – тихо сказал прокурор голосом, не терпящим возражений водителю грузовика, стоящему неподалёку.

Паша недовольно пробурчал что-то себе под нос, но полез в кузов и, достав из ящика пакет с чёрными резиновыми перчатками, раздал всем санитарам. Кеша с Сокольским натянули перчатки и пошли за прокурором, который на ходу вытащил свои перчатки из пиджака и с щелчком ловко их надел. Он грузно спрыгнул в окоп и, не обращая внимания на невыносимую вонь, стал привычно осматривать трупы, поворачивая их лицом к себе и фотографируя. Там, где были навалены тела одно на другое, он зло сказал помощникам:

– Ну что там стоите, как кисейные барышни, прыгайте сюда, помогите вытащить нижних и развернуть их лицом вверх.

Приятели спустились в окоп, и Кеша с усердием стал тянуть за ногу нижнего придавленного окопника, а Сокольский, преодолевая тошноту, комком подступающую к горлу, принялся ему помогать, стараясь не смотреть на лицо убитого. Но минут через пять тошнота прошла – наверное, организм адаптировался к невыносимым запахам, и работать стало легче. Поворочав так тела павших солдат некоторое время, прокурор, видимо, нашёл кого искал, и сказал своим помощникам, разглядывая очередного убитого:

– Всё, хватит. Вытаскивайте этого наверх и грузите тело в грузовик.

Им оказался, судя по погонам, вражеский полковник в кителе с блестящими пуговицами и нашивками на груди. По всей видимости, прокурор его и искал. Труп полковника был невыносимо тяжёлым, вязким, как сырая глина, и жутко зловонным. Приятели с трудом вытащили тело полковника из окопа и волоком за плечи потянули его к машине. Из кабины выскочил водитель и, догадавшись, что труп собираются загрузить к нему, закричал на санитаров:

– Ну куда вы его тащите, куда тащите, с него же всё течёт!

– Прокурор сказал к тебе грузить, – невозмутимо парировал Кеша. – Открывай борт!

– Он же мне весь кузов вымажет, подождите, я вам брезент сейчас дам, заверните его хоть.

Водитель вытащил кусок брезента из кабины и расстелил его на земле, приятели перекатили тело и, кое-как завернув, надрываясь, попытались его поднять, но у Кеши не хватало силёнок, и подскочивший шофёр помог ему. С трудом втроём, пачкаясь о вытекающую из-под брезента тягучую чёрную липкую жижу затолкали в кузов. Водила матюгнулся, разглядывая рукав своей кожаной куртки, скинул её и демонстративно стал оттирать пятна тряпкой, обильно поливая её водой из бутылки, дабы показать грязным санитарам, что он находится на)более высокой ступени развития. Подошедший прокурор прикрикнул на него:

– Всё, хватит прихорашиваться, садись за руль, поехали.

Шоферюга повесил мокрую куртку на крючок в кабине и запрыгнул в машину сам, зло захлопнув за собой дверцу. А прокурор, убедившись в том, что полковник погружен, приказал глазеющим молча санитарам:

– Чего бездельничаете, рассыпайте хлорку по окопам на прямо трупы и закапывайте всех там, чтобы к моему возвращению здесь было всё ровно. Машина привезёт вам обед в термосах через два-три часа. А вы двое садитесь в кузов, поможете выгрузить тело и вернётесь на машине с обедом. Всем всё понятно? – и не услышав вопросов от стоящих санитаров, сел в кабину, и машина не спеша тронулась.

Прокурор искал среди убитых в окопе вражеского полковника как вещественное доказательство зверств противника среди своих. По словам сдавшихся в плен, его застрелил в затылок особист после приказа отходить на запасные позиции перед превосходящими силами атакующих. Застрелил на виду у остальных, чтобы боялись отступить, но эффект получился противоположный. Комбат у солдат был уважаемым за храбрость и умение сохранять бойцов в тяжёлых ситуациях. Солдаты в батальоне взбунтовались от наглого убийства своего командира, перестреляли всех особистов и штабистов, которых легко можно было отличить от окопников по чистенькой форме и запаху парфюма, и после в перестрелки между своими оставшиеся в живых окопники сдались в плен наступающему противнику.

Дорога была ухабистой, изрытой гусеницами танков, и тело в брезенте постоянно сдвигалось от борта к борту, издавая зловоние. Приятели по очереди ногами отодвигали его от себя, стараясь не дышать, но дышать всё равно приходилось и, мало того, глотать застревавший комок в горле, чтобы перебороть рвоту. Вскоре грузовик съехал на какую-то лесную дорожку, пошёл медленнее, полковник в брезенте перестал двигаться, и вонь слегка затихла. Приятели облегчённо выдохнули, сплюнули накопившуюся слизь за борт и разговорились.

– Представляю себе, как воняло в древние времена через неделю на поле боя, когда полчища разных племён расходились, бросая убитых в сражении, – заумничал Кеша.

– А никакой вони не было, на поле оставались всего лишь головы убитых незнатных командиров и солдат, которым вороны выклёвывали глаза, всевозможные грызуны за трое суток объедали всё мясо и высасывали мозги так, что через неделю на поле сражения жёлтенько поблёскивали только голые черепа, как спелые дыни, да торчали кое-где воткнутые в землю сломанные копья и мечи.

– А тела павших во время битвы куда девали? Закапывали всех, и своих и чужих? Без вскрытия? – недоумевал несостоявшейся прозектор.

– Видишь ли, Кеша старики рассказывали, что в древние времена, когда рати сходились на бой с мечами, копьями и стрелами в чистом поле, то после сражения там оставались только головы убитых, и такое поле у них называлось бахча от слова «башка» – «голова», теперь этим словом называют поле, где вырастают дыни и арбузы. Сами же тела победители и побеждённые увозили с собой, привязав верёвкой за ноги к луке седла, а головы отрезали, чтобы не видеть, кто есть кто, и чтобы кровь стекала, когда тело колотится по кочкам и камням во время переходов и в конце концов становится мягче и вкуснее. Так до сих пор делают некоторые цыгане с лошадьми и корейцы с собаками: они бьют палками несчастных животных до тех пор, пока те не сдохнут от истёкшей крови и болевых страданий, а потом наслаждаются отбитым мясом без крови, вкушая приготовленные из него изысканные, как им кажется, блюда. Дело в том, что в дальних воинских походах рати мясных продуктов пропитания не было и ели, где что добудут, но на всех, естественно, не хватало, поэтому основной состав войска ел тела поверженных, пока они не протухнут, а потом и пленных, которых гнали с собой как мясные запасы продуктов питания для войска. Это практиковалось не только у папуасов, индейцев и прочих туземцев, там, где жаркий климат и невозможно сохранять скоропортящиеся продукты, но и у благородных европейских рыцарей. В Сибирском ханстве было холодно, когда убили атамана Ермака, так его тело целых три месяца возили по стойбищам, хвастаясь перед соплеменниками, какого славного воина они победили, и потом всё равно съели в знак уважения и признательности, поэтому и могилу его до сих пор не могут найти. Жрецы и шаманы специальную легенду придумали для своих народов, что если победитель съедает части тела побеждённого в бою воина, то его силы удваиваются и он как бы приобретает то, что потерял поверженный. Таким образом решались патриотический вопрос и проблема пропитания войска в походе. Правда, историки не любят про это вспоминать, несмотря на археологические раскопки массовых побоищ, где попадаются в основном головы без тел.

– А сейчас почему прекратили людоедство? – спросил Кеша с неподдельным интересом.

– Наладили выращивание скота и отпала потребность есть врага, и только в дальних неразвитых странах продолжают эту традицию, но как ритуал в знак уважения к знатному противнику. Сын американского миллиардера Майкл Рокфеллер был сварен и съеден с саго воинами племени Осчанепа в Папуа Новой Гвинеи в знак уважения к белым людям.

Грузовик, завывая и переваливаясь с боку на бок, медленно продвигался по грунтовой дороге, изрытой воронками от снарядов, и вдруг передняя часть машины высоко подпрыгнула, раздался оглушительный взрыв, она завалилась на бок и загорелась. Юнкера с Кешей и трупом выбросило на обочину, а сидящие в горящей кабине остались в ней.

Придя в себя через несколько секунд, Юнкер с трудом приподнял чугунную голову и огляделся по сторонам: мир вокруг показался ему чёрно-белым. Больше взрывов не последовало, всё было тихо, и только в кабине машины продолжал ещё почему-то играть автомобильный приёмник. Это была мелодия вступительной части из симфонической поэмы Сергея Рахманинова «Остров мёртвых», но и она вскоре затихла.

– Значит, подорвались на мине, – вяло подумал Юнкер.

Рядом лежал раздувшийся труп полковника с чёрным опухшим лицом в трещинах и выпученными белками глаз, которые невидяще смотрели на чёрное солнце, и Юнкер, глядя на гниющее тело, почему-то вспомнил эпизод из всемирно известной книги: «Урсулу съели муравьи в романе Маркеса "Сто лет одиночества", а полковника, видимо, сожрут черви».

Всё вокруг казалось чёрным: и зелёные листья деревьев, и голубое небо над головой, и даже алое пламя, которое вырывалось из-под капота перевернувшейся машины. Из бездонных глубин памяти вдруг всплыло видение, как он давным-давно, в школе, уже один раз видел чёрный мир без красок вокруг себя.

…Он, Юра, ученик девятого класса, выехал вместе со своими одноклассниками за город на городские межшкольные соревнования по биатлону. Каждая школа выставляла своих лучших спортсменов, чтобы побороться за кубок города в этом виде соревнований. Данная традиция велась уже много лет, и школа, выигравшая этот кубок, получала определённые привилегии и материальные поощрения от мэрии на целый год, до следующих стартов в конце зимы, направленных на выявление сильнейшего. Одноклассники собрались, чтобы поддержать лучшего в своей школе лыжника в этом ответственном и престижном соревновании. Народу в загородном парке собралось немало, было празднично и весело, все девчонки постарались одеться как можно более нарядно, смехом и визгом привлекая ребят. Мальчишки же, наоборот, все были в спортивных костюмах, демонстрирующих силу и мужественность, желание немедленно стать на лыжню и победить, хотя бежать надо было только трём спортсменам от каждой школы. По условиям соревнования необходимо было сделать пять кругов по пресечённой местности лесного парка и, останавливаясь у стенда, поразить пять мишеней. Спортсмен, сделавший пять промахов, должен был пробежать штрафной круг, десять промахов – два штрафных круга и т. д. Но в команде от его школы с самого начала начались неприятности: не явился к старту один из отобранных учителем спортсменов, второй на первом же круге подвернул ногу, а третий просто сошел с дистанции, так как ему не понравились мишени для стрельбы, после того как он ни в одну из них не попал при первом же подходе. Школа осталась без представителя в забеге, а это грозило дисциплинарным и административным наказанием физруку. Он стал бегать среди учеников своей школы, пришедших «поболеть» за своих, и просить, чтобы хоть кто-нибудь пробежал на лыжах необходимые для зачёта круги и выстрелил по мишеням, чтобы школа избежала итоговых штрафных очков. Но мальчишки боялись выглядеть посмешищем в глазах девчонок, так как отставание от остальных участников было уже два круга, и одноклассницы, смеясь, уговаривали его:

– Юрик, миленький, ну что тебе стоит, побегай за нашу школу, ты ведь хорошо стреляешь, спасай! – горячо говорила ему первая красавица школы Алиса, в то время как физрук стоял рядом с лыжами, умоляюще смотрел на него и бормотал:

– Только для школьного зачёта, только для зачёта…

Не выдержав такого напора, Юра согласился, встал на лыжи и побежал догонять лыжников, забыв про лыжные палки, падая по пути на разбитой лыжне под смех девчонок. Пришлось сойти с колеи и бежать по цельному насту. Скоро Юра приспособился и стал догонять хвост бегущих спортсменов. На стенде он, не сходя с лыжни и не становясь в упор, с ходу выстрелил почти наугад и поразил все мишени под рукоплескания одноклассниц, в то время как остальные участники забега не поразили и половины мишеней в положениях лёжа и с колен. На третьем круге физрук всунул ему лыжные палки, и бежать стало легче. Юра бежал, обгоняя выбившихся из сил, и чудом стрелял без промахов, хотя сердце колотилось, как птица в клетке, и не хватало дыхания, а на последнем круге скользил по снегу автоматически, уже почти ничего не видя впереди от темноты в глазах и почти не слыша подбадривающих криков одноклассников, в груди горело огнём, движения были ватные, а снег казался чёрным, как и солнце, низко висящее прямо перед глазами. Когда физрук хлопнул его по спине и крикнул на ухо: «Всё!», Юра скинул лыжи и, опираясь на палки, отошёл от всех в кусты, где его вырвало от физической перегрузки. Придя немного в себя, он тихо побрёл по снежной тропинке к автобусной остановке, не обращая внимания на крики ребят и считая, что его зовут, чтобы всласть посмеяться над его неуклюжестью. И только на второй день, войдя в школу, Юра узнал, что он победил и занял первое место по результатам подсчётов среди всех участников забега и его школа вышла в лидеры. В школьном коридоре его встречали все ученики с восторженными криками, рукоплесканиями, каждый стремился дружески похлопать его по плечу, а некоторые девчонки визжали от радости, старались обнять и поцеловать, а он широко шагал, засунув руки в карманы, и улыбался, стараясь всем своим видом показаться невозмутимым, как будто чествовали не его, ему было стыдно за такое всеобщее внимание всей школы и хотелось поскорее скрыться куда-нибудь от ликующей толпы ребят.

И сейчас случайно всплывший из глубин сознания этот школьный триумф победы немного оживил его, и Юре опять, как тогда, стало невыносимо стыдно за такое всеобщее внимание к его персоне. Он пришёл в себя, вскочил на ноги и подбежал, пошатываясь, к горящей машине, обжигаясь, вытащил два тела из кабины и положил их у обочины. Пощупав пульс и послушав сердцебиение, Юнкер понял, что прокурор и водитель мертвы. Оставив их лежать, он подошёл к Кеше, лежащему на боку, и, посмотрев на дёргающееся тело, понял, что и ему ничем нельзя уже помочь.

«Странное дело, – думал Юнкер, глядя на последние предсмертные судороги лежащего на земле несостоявшегося прозектора с вывороченными осколком мины внутренностями живота, перемешанными с придорожной грязью, которые тот лихорадочно пытался запихать ладонями обратно и, не успев, затих вытянув устало ноги.

– Жалко мне почему-то его, хотя почти и не знаю совсем. На войне в боях насмотрелся на разных многих убитых и вроде уже привык к смертям, а тут надо же… И человек вроде пустой и глупый, бестолковый какой-то был, но всё равно жалко, как того паренька белобрысого в окопе, за секунду до смерти понявшего, что не успевает выстрелить первым, его глаза, молящие меня о пощаде, которые никак забыть не могу. И выстрелил бы, и убил бы меня, будь у него опыта больше и реакция быстрее. А так выжил я, а он – нет. Значит, ты кому-то нужен, раз не умер от ран, – как сказала главврач мне, когда я после операции открыл глаза. Как говорится, смерть одного человека – это трагедия, смерть миллионов – статистика. Но самое ужасное не это, самое ужасное и бессмысленное – смерть тысяч людей с обеих воюющих сторон. Это выгодно только международным воротилам бизнеса, много убитых значит надо ещё больше изготовлять оружия, обмундирования, танков, самолётов, и государство, не скупясь, оплачивает это безумие со средств налогоплательщиков. Как в романе «Золотой телёнок»: «Наши наступают! Слава богу! Много убитых! Слава богу!», – думают, наверное, толстосумы воюющих сторон, читая сводки с фронтов».

Юнкер отошёл от умершего, поднял кожаную куртку водителя грузовика, валяющуюся на дороге, отряхнул и внимательно осмотрел со всех сторон.

– Надо же, ни одной дырочки, ни одной царапины, точно, как заговорённая, не зря не снимал её шофёр с себя, а тут расслабился и скинул. Сам погиб, а кожанку, видимо, выбросило взрывом из кабины. Ему уже не понадобится. – Ещё раз встряхнул и накинул себе на плечи. В последний раз окинул взглядом место трагедии и пошёл по дороге в обратном направлении, стараясь наступать на следы от протекторов их грузовика, чтобы самому не подорваться на случайной мине.

«Ну вот и кто теперь мне скажет, кто я такой? Только и осталось в памяти, что звали Юнкером», – продолжал размышлять он, мерно шагая неизвестно куда. – Кеша обещал, что запомнит всё рассказанное мною при временном внезапном прозрении там, у окопов, но, видимо, не судьба…»

В голове гудело, как в пустой бочке, и мир по-прежнему казался ему чёрно-белым. Через какое-то время Юнкер добрёл до перекрёстка с асфальтированной дорогой и по чёрно-белому столбику с цифрой восемь и замазанными красной краской надписями на стрелочных указателях понял, что это тот самый перекрёсток, где он повстречался с Кешей. Только вместо воробьёв на дороге на этот раз на пяти проводах линии электропередач, пересекающих автомобильную трассу, сидели маленькими стайками ласточки. Они расположились рядками на каждом из проводов и весело щебетали какую-то весёлую мелодию, известную только им одним, и своим стройным видом напоминали чёрные ноты на нотном стане. Как бы в доказательство, что Юнкер не ошибся, из-за поворота показался тот самый жёлтый автобус, вёзший тогда призывников на передовую. На этот раз он возвращался обратно и был пустой. Шофёр затормозил, поравнявшись с одиноким путником, открыл автоматическую входную дверь. Юнкер увидел, что за рулём сидел всё тот же хмурый небритый мордатый мужчина. Водитель крикнул:

– Садись, подброшу до города!

Юнкер зашел в автобус и сел на переднее сиденье.

– С передовой, что ли? – спросил его через некоторое время шофёр, оглядываясь на него через плечо.

– Нет, погибших в окопах засыпали.

– А, то-то я вижу ты грязный весь, как землекоп. Тебя куда подвезти?

– Право, не знаю, к военкомату, наверно…

– Не навоевался ещё, что ли, или уже тянет туда, как пропасть, в которую долго смотришь?

– Похоже, так…

Дальше некоторое время ехали молча под тревожную скрипичную музыку из автомобильного приёмника – «Каприс № 24» Никколо Паганини, пока впереди на середине дороги не показалась фигура, стоящая у белой легковушки с открытым верхом. Это оказалась высокая брюнетка с чёрными длинными волосами, которые, развеваясь от ветра, частично перекрывали её лицо. Она стояла, широко расставив ноги и уперев руки в бока. На ней были надеты короткая чёрная кожаная куртка и такая же короткая юбка. Девушка слегка раскачивалась из стороны в сторону и всем своим видом показывала, что не собирается уступать им дорогу. Водила подъехал почти вплотную к ней, открыл входную дверь и весело привычно заорал:





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/viktor-zuev-31674038/pozyvnoy-unker/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.