Книга - Средневековые сказки

Средневековые сказки
Юана Фокс


А вот вам, дамы и господа, «Средневековые сказки. О любви, злой магии и разбое». «Анна и шут» о том, как в старинном замке появился карлик-шут и юная дурочка, графская дочь, в него влюбилась. «Якобина-разбойница» – это девица преступного сословия, которая спасла мезальянсную парочку от неминуемой беды и сама скатилась из разбойников в циркачи. «Проданное дитя» – история грустная, и черная, как сажа печная. От хорошей ли жизни княгиня Маргарета дитя свое нечисти продала? И какую страшную цену за это выгадала?.. «Ежевика Ее Светлости» росла в таких садах, куда почтенный человек и носа не сунет! А раз уж занесло вас, то узнаете, отчего дети нечистого хромоноги, и какие злые дары получают они на рождение…

Содержит нецензурную брань.





Юана Фокс

Средневековые сказки





Анна и шут





Средневековая сказка о странной любви


– Эй, глухие ли вы? Мы и хотели знать лишь, дома ли госпожа фон Готтен! – неожиданно громко раздался хриплый голос за высокими окнами замка.

– Пошёл прочь, оборванец! Станем мы ради тебя госпожу беспокоить!

– А я не с пустыми руками и не без дела! У меня подарок для неё!

– Да ты, мужик, видно, не понимаешь! Вот я тебя сейчас одарю! – радостно-злобно захохотал стражник, и вслед за тем раздался крик боли.

– Эй, что там, Томас? – Анна, заинтересовавшись, наконец высунулась в окно. На ярко залитом полуденным солнцем широком дворе рослый страж держал за шиворот оборванного мужика, рядом подскуливала его толстая баба в грубом сером платье. За её юбку испуганно прятался лохматый ребёнок. Все взгляды были обращены на Анну.

– Да вот, госпожа графиня, бродяги какие-то утверждают, что у них есть что-то интересное для вас, мол, вы будете рады!

– Да? Интересно, и что же это? Отпусти их, Томас! Подойди сюда, мужик! – и свесилась в окно, ничуть не стесняясь богатой ночной сорочки и неприбранных волос – чего своих же крестьян стесняться!

Мужик робко приблизился к окну и встал, задрав голову и теребя шапку в руках. Анна с отвращением заметила его грязные, нечёсаные лохмы и гадкие пятна на одежде.

– Говори же! А то ты уже всё равно имел наглость разбудить меня! – и внушительно нахмурила брови.

– Госпожа… – нерешительно помявшись, начал мужик. Посмотрел по сторонам и вдруг решился: – Госпожа пресветлая графиня! Я ваш крестьянин Симон Вертушка из деревни за озером…

– Короче! – перебила его графиня и нахмурилась ещё сильнее. – Говори прямо, чего ты хочешь, не тяни!

– Да-да, вы уж простите, по глупости ведь я… – заторопился испуганный мужик, окончательно растеряв первоначальную наглость.

– Помилуйте, добрая госпожа! – выпрыгнула вперёд его дородная баба, волоча за собой грязного мальчишку. – Пропадаем ведь!

– Уйди, дура! – замахнулся на неё муж с перекошенным лицом.

– Нет, пусть говорит! – повелела Анна, неожиданно обнаружив, что мальчишка – не ребёнок вовсе, а просто карлик. Он молча уставился на Анну, щуря против солнца большие печальные глаза, и поклонился, забавно приложив к впалой груди маленькие ручки. Оба – и госпожа, и карлик – изучали друг друга с одинаковым любопытством, в то время как баба слёзно заливалась, скрипя и подскуливая:

– Помилуйте, добрая госпожа! Единственная ведь радость у нас была – кормилица наша, доченька Кристина! За долги забрали её в крепость к вам, виноваты мы, ой виноваты, сжальтесь над стариками! – и приторно всхлипнула, ожидая реакции госпожи.

– Ну, и чего ты хочешь-то? – Анна не отрывала глаз от забавного человечка.

– Отпустили бы вы её… – тихо проговорил тот, искоса поглядев на бабу. Та злобно шикнула и снова завыла: – Добрая госпожа, выкупить бы… вот… нам-то! – и вдруг замолчала, сделав какое-то жабье лицо.

Тут вперёд выскочил мужик, не забыв дать основательного тычка бабе в бок:

– У-у, дура! – и, состряпав кислую рожу, заскулил: – Сын вот наш, от него пользы нам никакой, мелкий он, да умный зато – и чего только ни разумеет! Святой отец наш всякому его воспитал! Вы бы посмотрели, он и вертеться по-всякому может! – и суетливо подтолкнул карлика вперёд.

Тот вдруг, как-то сразу опрокинувшись, встал на руки и описал круг вокруг родителей. Похлопал ногой об ногу и так, стоя вниз головой, принялся рассуждать о величии и красоте христианской католической церкви. Маленькое личико его залилось краской, но он всё стоял и стоял в неудобном своём положении и продолжал говорить. Анне жаль стало малыша, она повелительно махнула рукой.

– Девку отпустить, карлика ко мне! – бросила она слуге и повернулась, ожидая своего странного выкупа. Он не замедлил явиться, сопровождаемый слугой. Вошёл, семеня коротенькими ножками, и остановился, почтительно опустив лохматую голову.

– Вот какие у меня крестьяне есть! – воскликнула Анна, с любопытством обходя новую игрушку. Нетерпеливо махнула рукой, и слуга удалился. Потом, спохватившись, выглянула в коридор и крикнула: – Пусть придут Готлиб-Ян и Мария-Францина!

«Хорошая забава для детей», – подумала она при этом.

– Как тебя зовут, подданный? – спросила она, опускаясь в высокое кресло.

– Кристиан Вайнеберг Вертушка Енот, ваше сиятельство! – ответил карлик, отважно глядя в глаза госпоже.

– Ты что, дворянин? – засмеялась Анна. – Имя-то какое длинное!

– Позвольте объяснить, – устало вздохнул коротышка: – Кристиан – имя, данное мне при крещении добрейшим падре нашим, воспитателем моим…

Но он не успел договорить, в этот момент в комнату матери бесцеремонно влетели двое подростков – хорошенькая светловолосая девочка лет тринадцати и тёмненький худой и нескладный мальчик на год старше. Девочка остановилась, изумлённо распахнув небесные глаза и прижав пальчики к пухлым губам. Мальчик же немедля рассмеялся довольно злым смехом:

– Ого, да это ещё почище африканской обезьянки, что привозили купцы нам два года назад!

– Ах, какой он хорошенький! Какой миленький! – воскликнула девочка радостно и захлопала в ладоши: – Мама, эта новая игрушка – нам?

Анна кивнула, улыбаясь, а малыш, картинно отставив одну руку и приложив другую к груди, поклонился юным господам. Чуткая от природы Анна в этот момент уловила какую-то особую тоску обречённости в его больших ореховых глазах, будто тихо сказавших: «Ну вот я и попался!»

– Кристиан Вайнеберг Вертушка Енот, ваши сиятельства! – представился он снова своим необычным, мелодичным голосом.

– Ну и имечко! – прыснул со смеху мальчик.

– Готлиб-Ян! – укоризненно одёрнула его мать. – То, что перед тобой слуга, не даёт тебе права быть жестоким! Не тому учит нас христианская мораль!

На это малыш коротко глянул на неё с благодарностью. Сын же обиженно надулся. «Он будет обижать уродца», – пронеслась у Анны мысль, и она покачала головой. Она вовсе не хотела воспитать сына жестоким.

– Продолжай! – кивнула она карлику.

– Кристианом окрещён я при рождении, Вайнеберг – истинная фамилия моего доброго отца, но за некоторую страсть к излишку слов прозван он Вертушкой, что и идёт за единственно верную фамилию среди людей. Енот же – я сам, так как имею исключительное счастье пользоваться особым расположением животных сиих, а равно как и всех прочих живых существ. Но именно Енотом прозван я из-за истории одной, произошедшей в раннем детстве с вашим презренным слугой. Коль пожелает добрейшая госпожа графиня…

– Да-да, рассказывай! – кивнула завороженная плавным потоком его мягкой речи Анна.

– Едва научившись ходить, оказался я на покосе с добрыми моими родителями. Оставаться под кустом, невзирая на запрет, тяготило меня, и я на слабых ножках забрёл в начинавшийся тут же лес. Сам я не помню столь подробно, как хотелось бы, дабы донести до ваших сиятельств всего богатства красок происшествия, но говорили мне, что, когда хватились меня и разыскали в лесу, сидел я под деревцем и играл с енотом, довольно упитанным и таких для меня размеров, как взрослому человеку медведь. И животное это, известное остротой зубов и когтей, не сделало меня лёгкой добычей, а напротив, баюкало и ласкало, и я смеялся так счастливо, как, должно быть, никогда более… – грустно вздохнул карлик и огляделся. Девочка восхищённо засмеялась, мальчик дерзко фыркнул, не решившись, однако, при матери снова унизить ущербное создание. Анна же, заметив усталый жест карлика, велела ему сесть на пол.

– Ну что ж, дети, пора обедать! – позвонила в колокольчик, призывая служанку одеть её к столу.

За обедом дети не переставая вертелись и баловались, пользуясь добродушным настроением матери. Нового шута Анна то ли из жалости, то ли для забавы посадила за один стол с собой, при этом велев подложить две подушки на высокий стул и подставить скамеечку – иначе б низенькому человечку не справиться. Она следила за неловкими, стеснёнными движениями уродца, и ей все больше становилось стыдно – зачем она затеяла это издевательство? Но не могла же она показать этого детям и тем более злым на язык слугам! И скрепясь, продолжала обед. Закончив, подозвала старого слугу Иоганна и велела ему всюду шута сопровождать и помогать тому в бытовых делах, но не мешать бедняге, если тот попросит.

Анна вышла в цветущий летний сад, сопровождаемая беспокойными детьми, новым шутом и любимой собакой Локи. Это был огромный сильный дог в расцвете лет, и поначалу Анна испугалась за шута, но тот топал рядом с пятнистым чудовищем, уже умытый и причёсанный, и ничуть не смущался подобного соседства. Анна удивилась, как добродушно отнёсся пёс к её забавному слуге – обычно он был грозен с новыми людьми. А тут вдруг приветливо завилял хвостом, обнюхал человечка и лизнул в лицо, закрыв своим мокрым языком почти всё его.

– Мама, наш Енот настолько мил, что даже Локи признал его! – радостно смеялась Марихен, и малыш кланялся ей.

День медленно истекал, тени удлинялись, а Анна всё сидела с книгой на коленях и наблюдала, как малыш Енот веселит её детей: катается верхом на Локи, показывает фокусы с розами и куклами Марихен и, стоя на скамеечке, как на сцене, выделывает разные гимнастические фигуры и декламирует Вергилия. Готлиб-Ян всё пытался задеть его злым словом, но ловкий шут подрезал юного господина деликатно, но метко. Готлиб-Ян сердился, но был вынужден признать проигрыш, чтобы не оказаться вовсе дураком.

После позднего ужина Анна благословила на ночь детей и велела шуту явиться к ней, но Марихен попросила, чтобы сегодня сказку на ночь ей рассказала не кормилица, а Енот. Тот удалился за девочкой, а Анна отправилась в свои покои и, пока служанка раздевала её, долго и пристально смотрела на себя в большое зеркало, ловя первые признаки старения. Её всерьёз тревожило то, что ей уже тридцать два года, и талия имеет уже не те очертания, что хотя бы пять лет назад – роды и время сделали своё коварное дело. И мелкие морщинки в уголках серых глаз – средство, купленное у заезжего алхимика не дало обещанного чудесного результата. И блеск глаз уже вовсе не тот, и волосы… Боже, ведь и до первой седины недолго! Но она ведь ещё вовсе даже не стара! И по-прежнему нравится мужчинам, даже молодым – этот герцог, что заезжал к ним на прошлой неделе… Но нет, это грех, думать о других мужчинах, когда её доблестный муж всего три года как в могиле! Её мальчик, Готлиб-Ян, всё ещё переживает боль потери, оттого и бывает порой так груб и резок… Но ведь он хозяин этого замка, наследник, единственный мужчина рода Готтен. Он старается быть сильным, достойным с честью принявшего смерть графа. Он добрый мальчик, просто ещё страдает по отцу… Пока Анна рассуждала так, в дверь тихонько постучали.

– Да? – откликнулась графиня, оборачиваясь. Дверь неслышно отворилась, и в покои вошёл Енот.

– Госпожа желала меня видеть?

– Садись, слуга Енот! – улыбнулась повелительно Анна. – Ну, как тебе мои дети?

– Госпожа изволит, чтобы я выражался прямо? – хитро усмехнулся шут, опускаясь на скамеечку у ног женщины.

– Разумеется. Только не слишком неучтиво и выбирая выражения! – предупредила она.

– Я буду правдив, ваше сиятельство, когда стану хвалить двух чудесных созданий, мирно спящих сейчас! Ваша дочь, сударыня, чистейшее создание, юный ангел! Сложно представить себе, сколь велика была любовь двоих, давших жизнь подобному мотыльку, столь же прелестному, сколь и резвому!

– И не по годам умному, верно? – добавила польщённая мать.

– Никак нельзя не согласиться! Очаровательное дитя в нежном своем возрасте любопытно до древнеримской поэзии и пожелало ею заменить сегодняшнюю сказку…

– Так ты и в древнеримской поэзии хват?! – воскликнула очарованная нежной музыкой его голоса Анна.

– Имею честь, ваше сиятельство!

– И где ж ты её понабрался? – графине становилось всё любопытнее. – Ведь ты ж крестьянский сын!

– А это святой отец наш, человек весьма просвещённый и наделённый любознательностью и остротой ума, за что и был сослан в отдалённый наш приход. Я не пригоден для крестьянских работ, и отец, не решившись избавиться от меня во младенчестве, отдал священнику на воспитание. Скромную пищу тела я получал от отца родного, а умственную – жадно впитывал от отца духовного. И здесь составил предмет огорчения добрейших родителей и особую гордость святого отца!

– Однако ж… – проговорила Анна и на минуту задумалась. – Да, а каким нашёл ты сына моего, Готлиба-Яна?

– Мальчик добр от природы, сударыня, но непосильное душевное страдание толкает его на жестокости.

– И это верно! – Анна опустила глаза. Как сразу и как точно самую суть уловил этот странный уродец! Она подняла глаза и снова пристально принялась рассматривать его лицо. Весьма живое и умное, освещённое большими навыкате ореховыми глазами под тонкими бровями, прямой нос, лишь большеватый рот портил довольно правильные черты его. И если бы не ущербность тела, он был бы очень даже интересен!

– Скажи-ка, шут мой, а сколько тебе лет?

– Восемнадцать, сударыня, и три месяца.

– Так мало? А я-то полагала, никак не меньше двадцати, ведь ты уже столь просвещён! – удивлённо подняла брови Анна. – Скажи… А не бывал ли ты влюблён?

– Да ну, бросьте, госпожа! Уж мне ли думать о подобных материях! – несколько ядовито покачал головой карлик.

– Хм, ну что ж, нет так нет! А не знаешь ли ты забавных историй? Я до них большая охотница!

– Странники, сударыня, доносили до слуха всякое! Вот, к примеру, послушайте. Имел человек один страсть к часам, собирал в доме диковинную коллекцию. Не доверяя никому дела собирательства, сам лично выискивал где было возможно, путешествуя подолгу по далёким деревням и селениям. Занесла судьба его однажды в жуткий лес, среди которого укрывалась деревенька. Попросился в единственный жилой дом. И представьте себе его удивление, когда дверь ему отворила девица красивая с виду, какие в глуши не водятся. Страждущий взгляд путника нашёл то, что хотел – часы над камином, редкостный экземпляр. Девица не отрывала от них странного взгляда: «Они давно стоят!» Как ни пытался странник завладеть ими, что ни предлагал – хозяйка оставалась неподкупна. Ночевал наш коллекционер в комнате девицы… Дождался, пока выровняется дыхание её, тихонько пробрался в гостиную, долго разбирал ржавый механизм и, когда дело увенчалось успехом, довольный вернулся к хозяйке в спальню. Но вообразите себе ужас его, когда нашёл он девицу с перекошенным лицом, хрипящей и мечущейся. Под зловещий звон часов морщинами покрывалось лицо её и седели волосы до тех пор, покуда вовсе не обратилась прахом! – замолчал, выжидающе глядя на Анну, которая задумчиво перебирала длинные свои волосы.

– А что же странник? – наконец очнулась она.

– Один бог ведает, сударыня! – пожал плечами Енот. – Но будто бы с ума сошёл!

– И что же, это всё не пустые выдумки?

– Жизнь – самое потрясающее и неизученное явление, сударыня! Кто возьмётся точно определить границу реальности и выдумки даже в самой фантастической истории? – загадочно ответил шут.

– А давай-ка ещё, ты ведь, вероятно, и не такое знаешь?

– Повинуюсь, сударыня! – поклонился шут, разведя руки, и завёл новую историю, баюкая Анну кристальной песней своего голоса.

* * *

Утром измученный и бледный шут вяло ковырялся вилкой в тарелке, вымороченно улыбаясь то и дело дёргающим его юным господам. Анна продержала его до пяти часов утра, бесконечно требуя захватывающие и пугающие истории, покуда не заснула. Беднягу пошатывало, хотя он и держался. Он был мал телом, но сна ему требовалось ничуть не меньше. После завтрака дети потащили его на пруд, где заставили снова ходить на руках и показывать фокусы. Ослабевший карлик сделал неловкое движение и свалился в воду, к жестокой радости Готлиба и слезам Марии. Девочка даже обтёрла его своим тонким душистым шарфиком и велела служанке принести полотенце. Потом тихим шёпотом попросила прощения – это у шута-то!

– Только никому не говори, не смей, слышишь? – добавила она и отправила его переодеваться. Енот был удивлён так, как никогда в жизни, и краска смущения залила его щёки. В его жалком положении юная графиня перед ним, смешной игрушкой, извиняется! Глаза его наполнились слезами благодарности.

Так потекли-побежали радостные летние дни в старинном замке семейства Готтен. Чем дольше жил в нём шут, тем больше привязывались к нему добрые его хозяева. Даже сумрачный подросток Готлиб-Ян стал менее жесток с ним, значительно смягчились и слуги, попервоначалу принявшие карлика довольно холодно и норовившие задеть его или обидеть. Теперь же он приятельствовал со всем двором, раскланиваясь по утрам со слугами, а по воскресеньям, пока неугомонные хозяева на службе в соборе, пропуская стаканчик с конюхами… Он по-прежнему обедал за одним столом, сидел у ног госпожи по ночам и во время дождя, развеивая её философской беседой и сказками. Веселил детей и гостей графини фокусами и забавными проделками, благо на них был неистощим. Осмелев, стал даже выдавать колкости, граничащие с дерзостью, на что Анна подчас готова была вспылить, но, уловив скрытый смысл, смеялась, и всё заканчивалось пустой угрозой наказания или фразой Готлиба-Яна вроде:

– Эй, чучело, уж не возомнил ли ты себя королевским шутом, что выдаёшь подобное, это ведь только ему позволено молоть откровеннейший вздор под видом полного тупоумия!

– Но господа мои, не забудем притом, – отвечал шут, – что все, находящиеся в пределах королевства, являются подданными Его Величества, смиренными и не очень, а стало быть, каждый домашний дурак, вроде вашего негодяя, является собственностью Его Величества короля, да правит он справедливо и мудро долгие годы!

Енота очень полюбила сорокалетняя бездетная добродушная кухарка и при случае перекидывалась с ним парой душевных слов, приглашая малыша на кухню. Но это удавалось ему нечасто – хозяйка ни на шаг его не отпускала, совершенно повсюду таская его за собой.

– Вот уж воистину, храни нас Бог от барской немилости и от любви! – тайком жаловался он толстушке Герде, выпивая в уголке предложенный стаканчик подогретого вина, после чего становился весел и нравился как Герде, так и хозяйке ещё больше.

Быстротечное лето, отплясав своё, заплакало дождями и покинуло благословенную землю графства. Помахав ему вслед алым платочком, во всей благородной красе явилась госпожа Золотая Осень.

– Ах, охотничья пора! – счастливо восклицала Анна и смеялась смехом шестнадцатилетней девушки. Вообще, вся как-то оживилась, и шут с приятным удивлением отмечал её свежесть и молодость, причём вслух, на что Анна отвечала:

– Ах, друг мой, да ведь жизнь прекрасна! Да был бы жив мой муж, доблестный граф! – поначалу от этих слов она грустнела, но вскоре и это больше не сгоняло улыбку с её красивого, благородного лица.

Одним тихим и прозрачным утром служанка ворвалась в комнату Енота и разбудила несчастного бесчеловечно громким криком:

– Собирайся, Енот! Госпожа графиня требует тебя! Поедешь с ней на охоту! – и вывалила на постель целый ворох специально для него сшитого охотничьего костюма, однако же в смешном шутовском стиле – например, охотничья шапочка не чёрно-зеленая, а чёрно-красная и с бубенчиком вместо пера. А он-то думал: и чего это хозяйке понадобилось его измерять? Тяжко вздохнув, невыспавшийся Енот поднялся с постели и принялся торопливо одеваться – госпожа графиня не любит ждать!

– А господ-то, господ собралось во дворе! – поведала напоследок служанка и исчезла.

Шут, проворно топая ножками, выбежал на широкий графский двор и остановился в изумлении: столько знатных господ, лошадей и собак одновременно он ещё не видел. Лошади беспокойно переступали длинными ногами и прядали ушами, их сдерживали весёлые конюхи. Собаки порывались драться и приставали к псарям играть. Смеялись и кокетничали дамы разных возрастов с теми, что помоложе, игриво заговаривали молодые графы и князья, более старшие господа учтиво кланялись друг другу. Балом правила Анна – высокая, стройная, в роскошном, шитом золотом охотничьем костюме красного бархата, она отдавала приказания направо и налево, подавала руку в алой перчатке для поцелуев, гладила собак, хлопала лошадей по крупу, кормила их сладостями и то и дело отпивала согревающий пунш из высоких тонких фужеров, разносимых проворными слугами.

– А, Енот явился! Подойди-ка, шут! – повелела она, гордо обратив к нему соколиные глаза свои. Енот покорно подошёл, пугливо обходя огромных для него добродушно фыркающих лошадей.

– Да, чудесная сударыня?

– Господа, полюбуйтесь на моего дурака! Как вы его находите? – смеясь, обратилась прекрасная графиня к гостям. Человечек, привыкший к унизительной роли смешной вещи, поклонился и прошёлся на руках, сделал сальто и прокричал на манер ярмарочного зазывалы:

– Пресветлые господа! Пожалуйте сюда! Замок святой Анны приглашает вас на травлю лисы… Травите же, травите её, она вся к вашим услугам! Но не забудьте, умоляю вас, об осторожности! Лиса – мелкое, но хитрое животное, опасайтесь её острых зубов – как бы она в обход ваших превосходно родовитых, как и вы, собак не укусила вас! Ведь лиса не знает о ваших регалиях и не интересуется, кого из вас принимал король, она просто хочет жить… Ну а если вы всё же избежите её зубов, а я уверен, так оно и будет, то схороните её за оградой… – и дерзко посмотрел на нахмурившуюся госпожу.

– Что ты несёшь, ошибка Бога! – прикрикнула она, прекрасно разобрав намёк – за оградой хоронят бродяг, ведьм, воров, самоубийц, и… шутов.

– Я лишь желаю удачи в вашем сегодняшнем предприятии, драгоценная госпожа, и стремлюсь предупредить о возможной опасности!

– Доброе утро, господа! – свежий, радостный голосок Марихен снял напряжение момента, и восхищённые взгляды устремились в её сторону.

– Да здравствует чудесная госпожа моя, да падёт низкой смертью дерзкая лиса! – прокричал шут, снимая со звоном шапочку и кланяясь юной графине. Та нежно улыбнулась ему и, чуть заметно порозовев, повела ресницами, догадавшись, что отвела опасность от допустившего двусмысленную вольность шута.

– О юная графиня, вы столь прекрасны, что мне приходит лишь сравнение со свежей розой, но оно так жалко и бледно по отношению к вам! – завёл сладкую песню смущённой Марихен сосед-герцог, и обнаглевший шут неожиданно для себя почувствовал вдруг укол ревности. «Что это со мной?» – удивлённо подумал он, и в этот миг резкая боль ожгла его поперёк спины – подрастающий господин Готлиб-Ян нещадно прошёлся охотничьей плёткой по Енотовым лопаткам.

– Чего стоишь ворон хватаешь, давай, скажи-ка мне, на что похожа вон та дама с дурацким фазаньим пером на шляпе! – злорадно указал он глазами.

– На женщину, ваше сиятельство… – начал Енот, но граф недовольно скривился, снова замахнувшись. – Но объевшуюся помидоров, отчего распух её живот, да так, что и корсет не утянул, а лицо покрылось пятнами!

Тут Готлиб-Ян, не выдержав, захихикал и отвернулся – лицо почтенной баронессы и вправду имело неровный цвет, и эту досадность она пыталась исправить пудрой, что, однако, только усугубляло положение. Еноту было очень неприятно издеваться над чьей бы то ни было внешностью, но того требовал жестокий маленький хозяин, и он не мог не подчиниться.

– Ну что ж, господа, отъезжаем! – провозгласила Анна. – Енот, поди сюда, шут! Ты непременно должен поучаствовать!

Один из конюших по знаку графини поднял карлика и ловко посадил на лошадь впереди Анны. Та, захохотав при виде его растерянности, крикнула:

– Вперёд! – и вся шумная процессия понеслась вон со двора.

– Он будет охотиться на мышей! – злорадно крикнул Готлиб-Ян, вырываясь вперёд, и так глянул на мать, что той стало нехорошо. «Я поговорю с ним вечером», – решила она и больше не думала о неприятностях, без остатка отдаваясь счастливому полёту скачки.

* * *

– Готлиб-Ян, я непременно хочу поговорить с тобой! – начала Анна, пытаясь поймать взгляд юноши, но тот мрачно уставился на трепещущее огненное сердечко свечи и молчал. Енот по повелительному жесту хозяйки поклонился и тихо вышел. Сил нет от капризных господ! Ему при его физической слабости очень нелегко постоянно быть на ногах, а то и на руках, и вертеться без конца, развеивая благородный графский сплин! Да ещё изматывающие ночные посиделки с графиней!

– Вечер добрый, Герда! – вошёл он на кухню и устало опустился на сундук в углу.

– Входи, входи, Кристи! Я уж думала, ты больше и вовсе не станешь навещать старуху! – проворчала кухарка, подавая стакан подогретого вина измученному Еноту.

– Старуху – не стану, а вот любезную умницу Герду проведаю! – подольстился шут. – Да ведь ты знаешь, добрая моя, не я тому виной, что нечасто бываю в твоей обители душевной! – благодарно принял он угощение.

– Ты видишь и сама, как издёрган и истощён я постоянными забавами повелителей! – продолжал он, выпив половину. – Я день-деньской, подобно обезьяне, хожу на руках, стою на голове, жонглирую и читаю стихи…

– Да-да, вот ведь и я так на кухне! Ведь чего только господам ни вздумается к столу – рыбы, пирогов, супа такого-сякого, уж и не знаю, чего только ни приходится делать! – и они сочувственно чокались глиняными стаканами с терпким господским вином, выпивая за их же здоровье.

Старуха подливала себе ещё и ещё, а бедняжке карлику хватало и одной порции. Постепенно хмелея, они как раз сошлись на том, что несмотря на капризы, таких добрых господ ещё поискать и им редкостно повезло, когда хлопнула дверь, и старый Иоганн передал приказ госпожи явиться к ней шуту незамедлительно. Тот вздохнул, покоряясь, поцеловал на прощание грубую руку кухарки и повлекся через мрачные своды узкого коридора.

– Госпожа желала меня видеть? – привычно спросил карлик, входя в слабо освещённые покои графини.

– Да-да, мой верный слуга, входи! – подняла голову задумчивая Анна. – Садись и говори со мной как друг, мой мудрый шут!

– Я не посмею, сударыня! – усмехнулся Енот, садясь.

– Ты? Брось! Я в самом деле намерена просить у тебя совета!

– О, что это за времена, когда пресветлая графиня совета просит у шута! – стихотворно воскликнул человечек, подняв в потолок глаза и воздев руки.

– Ах, Енот, Енот! Да ведь я серьёзно! А ты даже при добрейшем моём расположении к тебе ни на минуту не забываешь, что ты шут! Но ведь здесь, в моих покоях, ты гораздо больше, чем смешная вещь, годная лишь для развлечений! Ведь вот сколько уже дел, готовых разразиться скандалом, улажены миром только по тихому твоему совету! – горячо проговорила Анна, подаваясь вперёд. – Так не смей же и сегодня оставить меня без доброй помощи!

– Не посмею, графинюшка! Так что ж на этот раз? – и шут закинул ногу на ногу, весело глядя на хозяйку блестящими хмельными глазами.

– Я хочу говорить с тобой о сыне… Мальчик сердит на то, что я стала слишком уж весела для вдовы… Э, посмотри-ка на меня, да ты пьян! – воскликнула здесь она, всплеснув руками.

На это шут, дурачась, поклонился, едва не свалившись со стула, и развёл руками:

– На всё воля Божья, ваше сиятельство! Да не хмурьтесь, ведь как скоро на голову нормальных размеров вино оказывает одурманивающее воздействие, столь скоро на мою, неположенно маленькую, оно даёт прямо противоположный эффект, просветляя мысль и наставляя на путь истинный!

– Ах ты, богохульник! – только и смогла, что рассмеяться на забавную тираду Анна. – Однако ж, я продолжу! Готлиб-Ян утвердился в мысли о грешности его матери, не соблюдающей положенного вдовства – я собираю балы и охоты, навещаю соседей и даю ужины. Ко всему прочему, охотнее, чем, скажем, ещё полгода назад, окружаю себя мужчинами, бываю весела и бросила плакать по ночам и ходить в отвратительном чёрном! Ну как ему объяснить, что рана моя кровоточит, но я ещё молода и не умерла тогда с храбрейшим отцом его и, несомненно, имею право на дальнейшую жизнь до глубокой старости в радости и покое, хотя и чтя память мужа! – Анна перевела дыхание и поймала взгляд шута, щурившегося на свечу со значением, будто что-то замышлявшего.

– Ну, что ты мне посоветуешь? К тому же он сделался болезненно ревнив к сестре своей, прелестной Марихен, ведь девочка расцвела весенней розой и всё охотнее принимает внимание богатых женихов!

При этих словах шут вздрогнул как от мухи, переводя глаза на Анну, и промелькнуло в них что-то тёмное, что её насторожило.

– Говори же, что ты там думаешь, ну! – прикрикнула она на шута.

Тот покачал головой:

– «Дурень думкой богатеет!» Полезней всего, сударыня, здесь будет несколько бесед, исподволь и ненавязчиво.

– Что именно говорить?

– Говорить я буду по ситуации, мягко взывая к чувствам, ведь разум в этом возрасте мятежен!

– Ты?! Ты будешь говорить с ним сам? Но ведь здесь как раз ещё одна проблема – он не выносит тебя, разве не заметил? Считает, что ты, подло обольстив меня, завладел моим разумом и через то осуществляешь реальное правление в землях наших, которые по достижении им совершенных лет перейдут в его законное управление. А ему мерзко будет править там, где, пользуясь глупой симпатией его матери, распоряжался шут!

Всё это Анна выдала так эмоционально, что Енот откинулся назад и смотрел на неё с некоторой иронией.

– Я сумею справиться, поверьте мне! – и улыбнулся одной из своих хитрых, интригующих улыбок. Анна поняла – так оно и будет!

– Ах, ну что бы я без тебя делала?

* * *

С утра моросил дождь, один из тех неприятных, сеющих как сквозь мелкое сито серых осадков, что так изматывают душу. Двор раскиселился, сад стоял, понурив листву, хмурый и унылый. Графиня сидела в гостиной, ожидая, когда накроют стол и дети выйдут к позднему завтраку. Оцепенение сошло на весь замок, и Анна, не имея сил ему сопротивляться, лениво следила, как Енот вяло перебирает в руках цветные верёвочки, плетя крестьянские браслетики по заказу Марихен. Он делал это молча – Анне даже его слышать не хотелось. Скрипнула дверь, графиня, будто проснувшись, подняла голову. Хмурый и дурно причёсанный Готлиб-Ян подошёл и поцеловал её руку:

– Доброе утро, матушка!

– Доброе утро, дитя моё! Ты дурно спал? У тебя нездоровый вид!

– Да, матушка, я не совсем здоров. Голова что-то кружится! Но лекарь мне не нужен вовсе! – поспешил он опередить готовое вырваться повеление матери. Она отчего-то смешалась и замолчала.

– А чем это так занят наш любезный шут? – неожиданно мягко спросил он, садясь в кресло рядом с матерью.

– Исполняю повеление сестры вашего сиятельства, плету браслеты из вышивальной нити мулине.

– А ну, дай-ка посмотреть! – и граф с интересом поднёс к глазам разноцветное плетение. – И что, это носят на грубых руках ваши крестьяночки, деревенские красавицы? – лукаво спросил он.

– Брось, Готлиб-Ян, какие же они красавицы? – удивлённо подняла брови Анна. – Они грубы и неотёсанны, ходят в серых платьях, гадость! – и поморщилась.

– Оттого и стремятся они сделать серую жизнь свою ярче хотя бы на ширину тонких полосочек, тяжким трудом добывая цветное мулине! – резонно ответил шут и тихо добавил графу: – Они хоть и грубые, да ласковые!

Тот усмехнулся:

– А не скажите, матушка, среди этих грубых девок, как вы изволили выразиться, попадаются очень даже отёсанные и прехорошенькие! – кошачьим огоньком блеснули глаза юного графа.

– Фи, Готлиб-Ян, как не гадко! – нарочито скривилась Анна и махнула рукой: – Не будем об этом!

– А что, много в деревне твоей хорошеньких крестьяночек, Енотская морда? – не унимался подрастающий господин.

– Да есть, есть, как же без них! – криво усмехнулся шут, не отрываясь от рукоделия, и покосился на подростка. – Достаточно и юных невест, только и ждущих сеньора, готового воспользоваться своим исключительным правом…

– Енот! – очнувшись, крикнула Анна. – Ты перегибаешь палку! Мой сын ещё слишком юн для подобных богопротивных разговоров!

– Матушка, он не сказал ничего особенного! Разве же он говорит не о законом закрепленном праве сеньора…

– Доброе утро, матушка! – чудесный голосок остановил слишком далеко зашедших в словоблудии шута и господина. Все головы обернулись к Марихен.

– Доброе утро, дочь моя! Что-то ты бледна, моя маленькая графиня!

– Я не очень хорошо спала! Доброе утро, любезный братец!

– Доброе утро, любезная сестрица! – и дети поцеловались под довольным взглядом матери.

– А, Енот, и ты здесь… – как-то вдруг смутилась, порозовев, девочка, и мать с неприятным удивлением отметила это смущение: «Что бы вдруг такое с ней?»

– Осанна вашей красоте! – вскочил карлик и с поклоном протянул Марихен цветные верёвочки. – Я исполнил ваше желание, а любое из них свято для меня!

– Ах ты моя радость! Есть ли что-то, чем ты не владеешь?

И внимательный взор матери поймал, какими затаённо нежными взглядами они обменялись. «Что за чушь?» – пронеслось в её голове, но она списала всё на чуткость души обоих. Ведь как не отозваться сердцу на красоту и кротость её дочери и доброту и понимание шута! «Они же оба просто дети!» – успокоила она себя мыслью и встала:

– Ну что ж, друзья мои, к столу!

* * *

Со времени ночных сетований Анны прошло уже больше четырёх месяцев. Близилось пятнадцатилетие Готлиба-Яна и, значит, его отъезд в университет. Благодаря стараниям учёных преподавателей, он был вполне к этому готов, но сердце матери болело – готова ли душа расстаться с родным гнездом, с родовым замком и поместьем, с матушкой и сестрой, без которых он не прожил и дня в короткой своей жизни? И пуще того, беспокойно присматривалась она, не увезёт ли её мальчик злобы в сердце, затаённой обиды на мать за следование советам шута и легкомысленное вдовство? И чем дальше, тем с большим облегчением отмечала она, что проныра Енот не обманул, пообещав исправить дело, излечив страдание и злобу в сердце мальчика. Она не знала, что и как сделал мудрый скоморох, но вся исполнилась благодарностью к нему, видя, как любимое дитя её переменилось. Маленький граф и в самом деле стал спокоен и мечтателен, гордыня его и злословие растворились в добрых беседах с шутом. Он больше не бил безответного Локи и не отдавал бессмысленно жестоких приказаний слугам, охотнее участвовал в забавах матери и даже почти уже признал её право на повторное замужество. Но особенно ласков стал юный граф с Енотом, а однажды воскликнул однажды:

– Он обижен природой, но то весьма щедро компенсировал ему наш добрый Господь, наделив удивительным умом и чутким сердцем!

Счастливая мать нарадоваться не могла таким переменам в единственном наследнике и всячески обхаживала Енота: выделила ему особую превосходную комнату, где всё было специально по его росту обустроено, позволила в любое время находиться где угодно (кроме, конечно, господских покоев, куда он был обязан являться по приказанию), и говорить едва ли не всё, что заблагорассудится, и даже пить не скрываясь, отчего Енот, порой теряя чувство меры, становился и вовсе развязен. Но восторженная хозяйка этого будто не замечала и на редкие робкие замечания слуг о поведении шута горячо отвечала: «Я даровала ему право быть самим собой в этом замке! Он наставил на путь истинный сына моего лучше любого пастора и за это пусть делает, что заблагорассудится, а возможно, и больше!»

Однако ж, шута за незлобивый нрав и неистощимость на выдумки любила вся челядь, и жалобы поступали нечасто.

Так и протекала спокойная, с яркими вспышками развлечений и балов жизнь в прекрасном замке Готтен, и уж развесёлое Рождество было позади, и пятнадцатилетие Готлиба-Яна отпраздновано как подобает – пышно и с размахом. Анна с тоской наблюдала, как растаял снег, вернулись перелётные птицы… Естественное течение жизни принесло всю её семью к весне. Замок будто проснулся, и огромный сад у стен его распахнул глаза, умытый безудержно счастливыми ливнями. Слуги резво сновали туда-сюда по всем комнатам, собирая молодого хозяина в большую жизнь… Увы, дороги просохли, и университет готов был раскрыть объятия новым птенцам родовитых и знатных гнёзд. Весь двор печалился с графинями, а граф держался как и положено истинному наследнику благородного имени Готтен – сурово и мужественно, лишь иногда тайком вздыхая, когда, как он считал, никто не видит. Но зоркие глаза вездесущего шута подмечали и это. Однако ж он ничем не выдавал, что поймал секундные слабости юного господина, и только деликатно отворачивался, опуская печальные ореховые глаза.

– Ах, ваше сиятельство, не забывайте только свою драгоценную матушку, терзающую сердце своё беспрестанной тревогой за вас! – говорил он, и Его сиятельство лишь сурово кивал головой, устремляя взгляд вперёд. Будто непосредственно в своё славное будущее.

Печальный день прощания всё же настиг обитателей замка. Несчастные графини тайком утирали слёзы, служанки откровенно плакали, слуги вздыхали – все любили мальчика. Он был капризен, порою жесток, но временами как-то неуклюже добр, и все помнили, каким ласковым и нежным ребёнком был их маленький граф, и понимали, что он просто переживает гибель отца, защищавшего их же, свою чернь.

А шут вытворял свои шутки, прыгал и кричал так, что даже решивший быть суровым граф не мог сдержать хохота.

– Ты просто невыносим, мой ужасный jester! – кричал он, и его била то ли дрожь, то ли смех.

Огромное поместье, оставшись без любимого наследника, словно вздохнуло и замерло в недоумении. Слуги толклись взад-вперёд, будто не понимая, что им делать и как ходить. Графини утешали друг друга, договаривались не плакать, но тут же обе этот договор нарушали, заливаясь слезами.

– Право же, – удивлённо восклицал шут, – сезон дождей позади, все живы, а два прекрасных лица так мокры, что я, пожалуй, поищу зонт, как бы меня не залило!

И, обернувшись к дверям, звонил в бубенчики на своём колпаке:

– Эй, слуги, несите тряпки и зовите каменщиков! Здесь так сыро, что придётся перестилать полы!

Графини грустно улыбались стараниям Енота, но плакать не переставали.

Вечером они уселись друг против друга в саду и, тихо вздыхая, слушали грустные любовные баллады шута Кристиана. Он выводил их сладким, кристально-мелодичным голосом, не похожим ни на мужской, ни на женский.

– Должно быть, так поют святые бесполые ангелы! – шептала маленькая графиня, нежно улыбаясь.

* * *

Некоторое время спустя дамам фон Готтен гонец доставил письмо от сына и брата, в котором Готлиб-Ян умолял их не беспокоиться понапрасну о нём, уверяя двух дорогих созданий в своей сохранности и довольстве. Это развеяло тоску графинь, они повеселели, и госпожа Анна решила собрать пышный бал в честь святого Иоганна, и хотела всенепременно видеть на нём заезжего князя – поляка Вацлава Ксешинского, о котором уже была наслышана от знатных соседок как об отменном красавце и кавалере самой благородной крови.

– А это должно быть очень интересным! Я ещё никогда не видала польских князей! – говорила Анна дочери, и та как-то вяло соглашалась.

– Да что с тобой, дитя моё? – вопрошала мать, заглядывая Марии в глаза.

– Ах, сударыня, у барышни модная юношеская меланхолия! – закатывал к потолку глаза Кристиан, на что Анна сердито взмахивала белой холёной рукой:

– Пошел прочь, гадкий шут!

– Нет-нет, мама, он останется! – вскидывалась Марихен, но тут же смущалась.

– Нет, он уйдёт! – настаивала, сердясь, Анна.

– Как изволит сударыня! – кланялся карлик, нехорошо улыбаясь. – Поеду на охоту травить крыс! Эй, конь мой верный! – щёлкал он пальцами, и Локи, весело виляя хвостом, подбегал к нему, лизал в лицо, подгибал мосластые ноги, и шут уезжал на доге, крича:

– Ату его, ату!!!

Анна провожала его взглядом и восклицала:

– Как же он стал дерзок и непочтителен! Бесспорно, шут должен быть остёр на язык, но ведь не настолько!

– Мама, он же ничего не сделал! – тихо качала головой Марихен и грустно смотрела вслед карлику на собаке.

– Не пойму, что ты его защищаешь! – говорила Анна, внимательно присматриваясь к дочери. – Это же просто игрушка, шут!

– Но ведь он живой! Он не может быть игрушкой! – возражала дочь, и графиня всё больше хмурилась.

– Что ты имеешь в виду? И что с тобой творится, в конце концов?! Отвечай, почему ты вся вскидываешься и краснеешь, когда этот маленький негодяй появляется в этом зале по утрам? – на возвышенных тонах спросила Анна, и девочка неожиданно всхлипнула и залилась слезами.

– Я люблю его, мама! – и закрыла лицо руками.

– Что?.. – только и смогла прошептать Анна. Её словно громом поразило. Она подозревала что-то, но чтобы так!..

– Да как ты смеешь?! – не выдержав, крикнула она. – Ты, графиня крови, носящая фамилию Готтен! О чём ты говоришь? Я велю казнить мерзавца! Что он тебе наплёл, чем опоил?!

Девочка безудержно рыдала, сердце матери размякло от её слез, и она опустилась в кресло.

– Но как же так, дочка? – тихо проговорила она. – Да ведь он карлик, ущербное создание, урод! Он шут, просто вещь! – Анна обхватила голову руками и надолго замолчала. Тишину нарушали только жалкие всхлипывания виноватой Марихен.

– Но он добрый и умный, мама, а поёт словно ангел! – подняла припухшее лицо девочка, но наткнулась на такой болезненно-сердитый взгляд, что снова разрыдалась, низко опустив голову.

– Я велю высечь это маленькое чудовище и отошлю в монастырь! – решительно поднялась Анна. – А ты отправляйся в свою комнату и до бала не показывайся!

– Мама, не надо! Не бей его, он этого не выдержит! – с криком побежала за ней Марихен, но та решительно шла вперед, даже не оборачиваясь:

– Я велела тебе удалиться, разве непонятно?!

– Мама, умоляю тебя!

– Томас, закрой юную госпожу в её комнате! – бросила графиня стражнику на ходу, и тот почтительно, но сильно взял Марию за локоть:

– Извольте, сударыня!

Марию это очень сильно задело, и она резко выпрямилась:

– Пошёл прочь, болван! Не смей касаться графини Готтен!

Гордо повернувшись, почти бегом удалилась в спальню. За её спиной в замке повернулся ключ.

– Она убьёт его! – простонала девушка и, упав лицом на роскошную кровать, залилась бессильными слезами. Так горько ей приходилось плакать лишь однажды – когда гонец принес известие с поля сражения о гибели её благородного отца, графа Фридриха-Анжея Готтена…

– Госпожа Мария-Францина! Сударыня! – тихо потрясла её за плечи служанка, и Марихен резко открыла глаза.

– Ах, я спала? – удивлённо посмотрела она на девушку. – Что ты здесь делаешь?

– Ваша матушка прислала меня одеть вас, приготовить к балу!

– А где шут? – беспокойно воскликнула Марихен, вспомнив всё и страшно испугавшись за малыша.

– С ним всё в порядке, сударыня, мы, слуги, спрятали его в кухонном шкафу, и гнев вашей матушки уже прошёл! – лукаво прощебетала девушка, раскладывая роскошное лиловое платье на кровати. – А можно ли узнать, что так рассердило госпожу Анну-Гертруду? Она хотела немедленно отправить в монастырь бедняжку Енота и называла мерзким вероломным змеем, вползающим в святыню!

– Это не твоё дело! – строго оборвала её Мария. – Исполняй свои обязанности. – «С ним все в порядке, ах, благодарю тебя, Господи!»

* * *

В тот вечер Анна-Гертруда Готтен задала воистину великолепный бал! Столы ломились от великолепных яств и угощений – дичь из благословенных графских лесов, оленина на вертелах, невиданные заморские фрукты, превосходные французские вина, восточные сладости и прочие лакомства удивляли взор и услаждали желудок. Множество гостей, один знатнее другого, восхищались гостеприимством и щедростью прекрасной хозяйки, её красотой и богатством. Благородных господ развлекали развесёлые акробаты и трубадуры в пёстрых лохмотьях. Ведь что такое наряд акробата рядом с пышным платьем господина? Лохмотья, только и всего!

Марихен беспокойно выискивала глазами среди стройных ловкачей маленького Енота, но его нигде не было… «Боже мой, неужели же мать нашла его!» – обдало холодом молодую графиню, и она глубоко вздохнула, набираясь храбрости спросить о нём у матери, но её опередила соседка-герцогиня, часто бывавшая на светских вечерах Готтен:

– А где же ваша крошка-шут, моя дорогая графиня? Он был так забавен и остёр на язычок!

– Он нездоров, милая Энастази! Такая жалость, и ведь именно сейчас, когда был бы так кстати!

Мария вздрогнула от этих слов, и пристально всмотрелась в беззаботное лицо матери, пытаясь понять, правду ли та говорит или просто отговаривается.

Сидя за пиршественным столом, Мария совсем не могла есть, напряжённо держалась и невидящими глазами следила за ловкими движениями акробатов. Ей хотелось как можно скорее уйти, обежать весь огромный замок, найти шута и убедиться самой, что с ним действительно всё в порядке и он жив. «Нет, мама не может его казнить! Он ведь ничего не сделал!» – и, резко вздрогнув, уронила вилку – её будто кто-то тронул за колено маленькой рукой. Она поспешно наклонилась, заглянув под стол: у её ног радостно улыбался вдрызг разукрашенный Енот.

– Ты здесь! – ахнула Марихен, торопливо обняв шута, и, дабы не привлекать внимания, выпрямилась с вилкой в руке. Радостные мысли роем закружились в её голове: «Ах, сумасшедший, он пробрался в пиршественный зал, нашёл способ дать знать, что он цел и невредим!» Минут десять она сидела как на горячих иголках, не зная, что предпринять.

– Госпожа, вы так чудесны, что я не могу смотреть только на кончики ваших ножек, я выхожу! – наконец услышала она громкий шёпот из-под стола, и в следующий миг раздался визг – дама, сидевшая рядом с Марихен, подпрыгнула на месте, а за её спиной возникло маленькое чудовище – выбеленное личико, кроваво-алые губы, разлохмаченные длинные волосы и какое-то странное рубище заставили всех забыть о еде и разговорах – гости во главе с хозяйкой застыли с открытыми ртами. Даже трубадуры и акробаты остекленели, тишина установилась кристальная.

– Призрак замка Готтен приветствует вас, господа! – прокричал гадкий шут и, развязно потянувшись, взял яблоко со стола прямо через локоть Анны. Первой не выдержала Марихен, дико расхохотавшись. Это было весьма непристойно для девушки её положения, но напряжение последних дней дало о себе знать таким неожиданным образом.

– Мария-Францина! – одёрнула её мать, строго глянув, и она притихла.

– Довольно мило! – заявил шут с набитым яблоком ртом и уселся прямо на пол у ног Анны: – Продолжайте или господа заскучают! – хозяйски махнул он акробатам и бросил недогрызенный плод на паркет.

– Боже, Анна, дорогая, продайте мне это гадкое создание! Я дам вам хорошую цену! – воскликнула дама, что была напугана первой.

– Дорогая Джеральдина, я бы и сама рада избавиться от него, но ведь призраки не продаются, тут скорее нужно послать за священником! – невинно развела руками графиня и рассмеялась.

– Как знать, сударыня, возможно, я бы и перешёл к вам, но увы, призраки, как и крестьяне, не выбирают, какой силе им подчиняться! И тоже бывают голодны! – при этом карлик стянул со стола целую куропатку, отошёл на шаг, сел как на диван на подбежавшего Локи и, не забывая делиться, быстро приговорил её всю. Гости веселились, наблюдая за шутовско-собачьей трапезой. Доев, Енот встал, на руках пробежал в круг танцующих акробаток и принялся ловко отплясывать и метаться среди них, размахивая рваными рукавами, чем удвоил сходство с ночным кошмаром, к тому же завывающим дурным голосом. Веселье возобновилось, набирая обороты – посуда звенела, гости смеялись, вино лилось рекой. Сердце Анны потеплело, и она благосклонно приняла настойчивые ухаживания молодого польского князя, её знатного гостя Вацлава Ксешинского. Князю едва минуло тридцать пять, он был элегантен, острослов и редкостно хорош собой. Он не уставая весь вечер восхищался красотой и умом графини и даже дошёл до намёков об объединении их фамилий… Но практичная и расчётливая Анна-Гертруда не растаяла, и мысли её выстроились стройной цепочкой несколько в ином направлении:

– Ах, мой милый князь, в своей красоте я не сомневаюсь. Но ведь были времена, когда я блистала юностью, подобно утренней росе на райских лепестках, и стоит вам обратить взор на прелестный цветочек – мою дочь, и вы сами поймёте, насколько хороша была я!

Князь Вацлав с интересом перевёл взгляд в указанном направлении, и Анна довольно улыбнулась – скорее отдать девочку замуж, отправить хозяйкой в польское княжество с молодым и полным сил красавцем-мужем и выбить вон из её светлой головки этот бред с шутом!

– Да, невозможно не признать, ваша дочь хороша, как ангел! – не отрывая жадного взгляда, произнёс князь, и Анна довольно улыбнулась – всё будет так, как она задумала! Не будь она Анна-Гертруда Вершбен, графиня Готтен!

* * *

– Дочка, как ты находишь нашего милого князя Вацлава? – словно невзначай обронила Анна, болтая по-женски после очередного его посещения.

– Он как будто бы очень мил… но бывает у нас слишком часто, – тихо ответила Марихен, отведя взгляд. Она догадывалась о «коварных» замыслах матери.

– Пришёл барон пешком с мешком, – вполголоса завёл сидевший в кресле Енот, и Анна вспылила:

– Ты снова забываешься, шут! – воскликнула она. – Что это за намёк? С каким ещё мешком? Князь Ксешинский очень богат и знатен, не в пример тебе!

– О чём вы, сударыня? Я вас решительно не понимаю! – поднял невинные ореховые глаза шут. – Это просто дурацкая песенка слабоумного! А князь и верно диковинно хорош! – изломал гордое лицо, подражая князю. Марихен прыснула в платочек и обменялась с Енотом ласковым взглядом.

– Пошёл вон, – спокойно махнула рукой графиня, точно зная, что карлик не послушается. Тот, и правда, только встал и прошёл в угол, насвистывая, будто сам решил прогуляться. – Дочь моя, я должна сообщить тебе весьма радостную новость, – начала Анна, перестав замечать несносного человечка. – Я намерена объявить о вашей с князем помолвке через неделю, на праздновании твоего пятнадцатилетия.

При этих словах девушка смертельно побледнела и сжала губы, а шут перестал свистеть и с отчаяньем посмотрел на хозяйку. Однако же оба быстро взяли себя в руки, Марихен встала и поклонилась матери, не поднимая глаз:

– На всё ваша святая воля, матушка! Позвольте мне удалиться!

– Иди… и хорошенько подумай, это ведь превосходная партия, князь делает нам честь!

– Да-да, матушка, я понимаю! Прошу меня извинить! – и девочка почти бегом выскочила из комнаты.

– Побежала оплакивать свою радость! – воскликнул Енот, хлопнув в ладошки. – Ах, как она счастлива вашему мудрому решению.

– Я, кажется, велела тебе пойти прочь! – страдальчески сморщилась Анна.

Только его поганых замечаний ей сейчас не хватает! Она и без мерзавца-шута отлично понимает, что заставляет девочку страдать, но как же по-другому? Дурочка не понимает своего счастья. А в объятиях молодого красавца-мужа она вмиг забудет о несчастном уродце-шуте! Анна покачала головой, глядя вслед удаляющемуся карлику. Господи, да что же можно было найти в этом ущербном создании? В четырнадцать лет, когда должны были бы грезиться романтические рыцари, её глупая дочь влюбилась в это… это… да просто определения не подобрать! Бред, нечеловеческий бред! Нет, с этим нужно покончить и как можно скорее! Ах, знал бы Готлиб-Ян, что бы он на это сказал? Как там её бедный мальчик один, без единого родного существа вокруг? Анна тяжело вздохнула, поднимаясь – сколько всего сразу свалилось на её хрупкие плечи! Перекрестилась, глядя на распятие над камином: «Ничего, всё образуется!»

– Ах, муж мой, ну почему ты оставил меня так рано! Наши дети выросли, и скоро мне ждать внуков, а тебя… А ты смотришь на нас с небес, так посмотри же, что натворила твоя недостойная дочь! Прости ей, она такой ребёнок. Дурочка сама не понимает, что делает! Помоги мне, ох, помоги же мне… – и тяжкие слёзы покатились по её щекам.

– Госпожа… – испуганно прошептала служанка, пробравшись на цыпочках в зал.

– Что тебе, негодная? – резко повернулась графиня, даже не думая прятать слёзы.

– Ваше сиятельство велели мне, если что-нибудь замечу, сразу бежать и докладывать…

– Что? Говори быстро!

– В саду ваш шут и ваша дочь… Они шептались под кустами роз! – и девушка сделала такие испуганные глаза, будто сообщила вовсе бог знает что.

– Да? Ты свободна! Заметишь ещё что-нибудь – доложишь!

– Слушаюсь, ваше сиятельство! – и вмиг исчезла.

«Так-так, как это ни некрасиво, но я должна пойти и вспугнуть несносную парочку! Господи, на что мне приходится идти!» – и Анна, перекрестившись, накинула шаль, утёрла слёзы и вышла.

– …она это придумала! – донеслось до ушей тихо подошедшей графини всхлипывание Марихен. – Она видит, как он мне неприятен, я его ненавижу! Но почему, почему она не вышла за него сама? Бережёт священную память отца, а я должна за это страдать!

– Ангел мой, но ведь она права! – нежно возражал шут, и Анна уловила, что он взял её дочь за руку. «Каков подлец», – подумала она, но как-то сочувственно, а не гневно.

– О чём ты Кристианхен! – неосторожно воскликнула Мария, забыв прятаться. – Я ведь люблю тебя, только тебя, слышишь?

На это шут как-то грустно вздохнул и поцеловал её пальцы. «Ах вы, дети глупые!» – ахнула Анна и решила выждать ещё немного.

– Какой ты дурак! – почти крикнула Марихен. – Дурак, раз не понимаешь, какую невозможную, неприличную честь я тебе оказала! Это невероятно, я и сама никак не могу взять в толк, как же я до этого опустилась, я, графиня крови Мария-Францина Готтен, влюбилась в тебя, в тебя, ничтожного карлика, шута, игрушку! – и вдруг замолчала. Потом всхлипнула пуще прежнего и простонав: – Прости меня, Кристианхен, прости безголовую! – порывисто обняла маленькое создание.

– Ну не плачь же, солнце моё, единственное моё счастье! Я умру в день твоей свадьбы! – прошептал Енот, гладя девочку по светлым локонам, и по глазастому лицу его побежали ответные слёзы.

Такими, дрожащими и всхлипывающими в объятиях друг друга, и оставила их Анна, не решившись открыться и разбить столь трогательный момент. «Что же я делаю, зачем же позволяю им впадать в эту непотребную глупость?» – смущённо думала она, поспешно ретируясь.

«А может, это правда любовь? Мне непонятная, но всё-таки любовь?» – ожгла её эта мысль так, что она даже остановилась. «Боже мой, ну и чушь! Мне, видно, пора к священнику исповедаться, раз я допускаю подобное себе в голову!» – снова перекрестилась графиня и пошла дальше. «Ничего, пусть поиграют, им недолго осталось! Слишком далеко они всё равно не зайдут, куда им при внешней несостоятельности Енота…» – и, ещё раз перекрестившись, почти вбежала в дом с криком:

– Луиза, подавай ужин!

«Только бы никто не узнал и эти проклятые слуги не разболтали. Я лично сниму голову с того, кто первый хоть намекнёт об этом за пределами замка! О Дева Мария, скорее бы уж свадьба!»

И вот день помолвки настал. Анна не могла спать всю ночь, вскочила едва забрезжил рассвет и, подняв на ноги весь замок, переходила из помещения в помещение, стараясь ничего не упустить, за всем проследить лично. У неё мелькнула было мысль, что надо бы заглянуть к дочери, посидеть, успокоить – девочка наверняка переживает, но мысль как мелькнула, так и утонула в водовороте дел. Шут ни разу не попался ей на глаза, и графиня о нём просто забыла.

Слуги сновали во все стороны, Анна едва успевала следить за ними и направлять в положенную сторону. Особенно трудно было разобраться, кто и в самом деле старается на совесть, а кто, лелея свою лень, бестолково тычется по углам, лишь бы видимость работы создать, пустить пыль в глаза госпоже графине.

Не имея опыта по части устройств событий подобного значения, Анна остро нуждалась в советчике и потому послала за семейным духовником преподобным Филиппом, надеясь найти в нём если не идейного организатора, то душевного утешителя. А большую и важнейшую часть дел поручила двум управляющим, положившись на их доброе имя (по крайней мере, воровали они не сверх допустимого, а значит, их можно было считать честными людьми). Себе же она оставила мелкие заботы вроде украшения помещений цветами, гирляндами и забавными китайскими фонариками да покрикивала на служанок, чтобы двигались живее.

Когда наконец показался святой отец, Анна просто-таки кинулась ему навстречу и горячо поцеловала его сухую, благородную старческую руку.

– Ах, отец мой, ну наконец-то! Я так нуждаюсь в вашей помощи, ведь именно сегодня я лишена душевных сил, а должна крепиться.

– Да, дочь моя! Уже сегодня твоё дитя можно будет с полным правом причислить к племени Евы, ведь она будет законной невестой, а значит, Отец Небесный получит ещё одну честную продолжательницу рода человеческого… Э-э, дитя, что я вижу? – прервал свою тираду любивший пофилософствовать отец Филипп, протягивая руку и привлекая к себе разрыдавшуюся Анну: – Что же будет, когда увидишь ты маленькую Марихен у алтаря с лицом закрытым фатой, свидетельствующей о её невинности и совершенной чистоте? – и узкие ладони ласково пробежали по волосам и дрожащей спине бедной женщины. Она пыталась что-то сказать, но слёзы душили её.

– Пойдём-ка лучше в сад, Анхен! – и добрый отец Филипп бережно повёл растерявшую величие графиню мимо удивлённых слуг. Мудрые и ласковые глаза его о многом говорили в тот момент, они видели сейчас давно прошедшие годы и Анну-невесту, вот так же залившуюся слезами во время венчания. Только намокло ещё молоденькое нежное личико под густым дымом фаты… как недавно это было, а вот уже несчастная вдова рыдает в день помолвки дочери. И будто вовсе не было этих лет…

Продолжительная беседа со святым отцом имела большой утешительный эффект, и Анна-Гертруда, успокоенная и уверенная в себе, вновь вышла к челяди и задвигала ею как пешками на шахматной доске. И тут она, бесспорно, была гроссмейстером!

* * *

А вечер удался на славу! Знатные гости, благородный красавец-жених, золотой свет сотен свечей, ломящиеся яствами столы, специально приглашённые скоморохи и акробаты, заставляющие родовитую публику забыть приличия и хохотать до упаду! Проныра Енот сновал между ними, отпуская фривольные шуточки и едкие комментарии, смысл многих из которых понимали далеко не все, и оттого они казались не совсем уместными. Но Анна Готтен хорошо знала своего подлого карлика и с трудом удерживалась от излишней жестокости, а порой и истерического смеха.

Одна лишь невеста, бедняжка Марихен, сидела подле весёлого жениха, бледная и безучастная до всего, будто неживая, опустив глаза. Был момент – мать поймала её мимолётный взгляд, брошенный на Енота, и её испугал нервный, выразительный огонь, слишком явно горящий решительностью… на что? «В тихом омуте черти водятся!» – подумала Анна и, быстро обернувшись, успела уловить какое-то скрытое движение шута, что-то вроде непонятного знака. «Да что же снова задумали мои маленькие негодяи? Они разорвут мне сердце! Поженить, скорее поженить Марию и князя, только это меня и успокоит!»

* * *

Весь период от помолвки до свадьбы Мария и Енот вели себя тихо, будто даже и не виделись. Внешне всё было так спокойно и мирно, Анна поговорила с дочерью, та вроде бы смирилась с участью, весьма завидной по мнению матери. Енот же, как и прежде, являлся каждый раз к столу верхом на Локи, беззлобно поддевал слуг и госпожу, беседовал со святым отцом – тот тоже не смог остаться равнодушным к образованному и остроумному малышу. Постепенно графиня Анна успокоилась, и тревожило ее теперь только одно – предстоящая свадьба.

* * *

– Боже, как я измучена всеми этими хлопотами! – воскликнула графиня, всплеснув руками и устало опускаясь на стул. – А ведь венчание уже завтра, слава Господу нашему и Деве Марии, пресвятой покровительнице моей дочери. Да, где она? Позови-ка мне её, Эльза! – махнула она служанке не глядя. Кажется, дочка снова загрустила, дурочка! Какое её ждёт счастье – князь так мил, так обходителен, просто мечта любой порядочной девушки!

Анна дробно постучала пальцами по подлокотнику кресла, нервно походила по комнате, ожидая дочь. Той всё не было. Устав ждать, графиня позвонила в колокольчик. На зов явилась Эльза и доложила, что госпожи Марии нигде нет… Удивлённая Анна глубоко вздохнула, стараясь взять себя в руки и не подумать бог знает что.

– Я пойду сама посмотрю! – и решительно вышла из покоев.

– Позвать ко мне шута! – крикнула она в гулкий коридор, надеясь, что он-то должен указать, где Мария-Францина. Если они ещё не вместе… Какое мучение!

Полчаса гнетущих поисков не дали никаких результатов. Анна чувствовала, что ей всё труднее становится подавить растущую болезненную тревогу. Она старалась ничего не думать и не строить никаких догадок, боясь добраться до истины… но уже почти знала, что произошло на самом деле. И одна лишь надежда, что это не так, не давала ей окончательно сломаться.

Графиня была одна в небольшой комнатке, назначение которой и самой ей не было понятно, когда вдруг прошуршали робкие шаги и тихий голос Эльзы почти шепнул за спиной:

– Госпожа графиня…

– Что тебе? – резко обернулась Анна, и глаза её с ужасом уставились на сложенный вчетверо гербовый лист в руках служанки. Та смотрела огромными испуганными глазами на свою госпожу, ставшую вдруг похожей на привидение. Анна медленно взяла из рук девушки лист, развернула его, поднесла к глазам и прочла:



«мама, умоляю, не проклинай меня, ради всего святого, только прости! Я знаю, ты никогда не позволишь, и единственно потому решилась, ведь это будет позор…»



И далее – размазанные, закапанные слезами чернильные пятна. «Дурочка, от волнения забыла поставить заглавную букву», – с нежностью подумала Анна и сама на себя поразилась – да разве теперь это важно? Превосходный почерк шута каждым словом припечатывал страшную правду:



«Добрейшая моя повелительница! Ни для кого не осталось секретом, что я и Ваша чудесная дочь, достойная своей святой матери, полюбили друг друга. Это трудно понять, ведь я ущербен, но и ваше сиятельство ценили меня как доброго друга. Тем более низок мой поступок, но всецело полагаясь на доброе понимание Вашего сердца, умоляем простить и не держать зла, омрачая светлые дни Вашего сердца. С любовью бороться невозможно, по крайней мере, дочь Ваша счастлива. Мы обвенчаемся в дальней церквушке, чужом приходе, там, где никто не будет знать о принадлежности Марихен к фамилии фон Готтен. Поверьте, святая госпожа моя, невыносимая боль разлуки с Вами терзает сердца наши, но, видно, такова воля Божья. Плачем, покидая Вас. Ваши неверные дочь Мария-Францина-Изабелла фон Готтен и презренный шут Ваш, Кристиан Вайнеберг-Енот».



Анна прочла это всё быстро и нервно, глаза её бегали по строчкам, будто не понимая. Дочитав, бессильные руки уронили листок на пол. Жизнь её была кончена. Несчастная женщина обратила пустой взор в окно. За ним собиралась гроза…




Якобина-разбойница





Средневековая сказка о печальной судьбе


Что для меня мой лес? Ну спросили! Лес – это всё. Я здесь родилась и здесь умру, причём скоро. Лет через пятьдесят. Как моя бабка. Или даже хуже. А её пристрелили. Она до последнего вздоха ходила на дело – стучала клюкой по башкам лесничих и путников, которых по дурости занесло в наши угодья. Наш лес – наш дом, наш бог, наш дьявол, наша родина, наша могила, наша душа и наша плоть. Он кормит и укрывает нас, прячет от произвола богатых господ и гнева короля.

Мы – дети леса и его проклятье. Никто, ни одна живая душа не сунется в его глушь в одиночку и без надобности. Так-то он – владенье Анны-Гертруды Вершбен, графини Готтен, но нам-то что за дело до того, ведь у неё есть шикарный замок. Я видела его издали как-то раз, когда ездила на ярмарку – потаскать денежки из карманов, покрасоваться в шикарном платьице, уж не помню, с кого я его сняла, но оно мне оказалось впору через годик, когда титьки подросли. Так вот, госпожа эта (в смысле, графиня Готтен), жутко хороша, такая красавица! Но нас тоже боится, ага! Посылала отряды с мушкетами, они чесали как гребёнкой каждый куст и дупло, но оказались такие же дураки, как и весь прочий люд! Ведь чтобы поймать нас в нашем лесу, нужно его знать, а они тыкались, как слепые куничата, храбрились и осторожничали под самым моим носом! Я сидела на дереве, качая ногами, и чуть не задевала их пятками по головам, да они бы и не заметили в шлемах-то! Шептались, озирались крадучись – вот думали, мы их не услышим! Да плевали мы на них! Никто из наших даже и не двинулся, кто где дрых, тот там и продолжал валяться! Только мне было куражно, я и ходила за ними. А у одного даже стянула ломоть хлеба с салом, который тот дуралей оставил вместе с оружием под деревом, когда отскочил по нужде.

Убивать никого не стала, зачем? Они же просто наивные, нестреляные парнишки, к тому же не по своей воле на нас пошли – госпожа графиня велела! Эх, подневольные, покорные, а зачем? Нет бы бросить всё – и к нам, в лес, на лихой промысел! Хотя у нас крепких парней хватает, а такие хлюпики нам и даром не нужны! Пусть целуют сапоги своего негодного короля! Как бишь там его, Олух Двадцать седьмой? Ну и забери его Дьявол!

О, а Дьяволом обожают пугать священнички, монахи, проповеднички, идущие добивать народ «словом Божьим», а по сути заниматься тем же самым, что и мы – вытряхивать денежки из людей, из кого сколько можно! Разница лишь в том, что мы, видя полуживую рвань, ничего не возьмём, а эти «псы Господни» стрясут и с нищего, да ещё и пригрозят «геенной огненной». Я лично не одного такого прибила… Да не пугайтесь, не до смерти! Просто покалечила слегка да так отпустила. На черта мне их смерть? Больно уж смешно они рассуждают, а когда повеселюсь, рука слабеет и настроя нужного нет! Зато бегут они потом и разносят по миру славушку лихую о том, какие в Западном лесу разбойники злые да страшные! Но не всегда от них весело – один всё машет руками, порицает, призывает на наши головы гнев Божий, обзывает бесстыжими и безродными. А какая же я, к примеру, безродная? У меня есть отец, братья – двое, ещё двоих казнили – я маленькая была, плохо помню. У меня даже муж есть, да-да! Только и того, что нас лес венчал, а не церковь! Так что вы даже не думайте, никакая я не потасканная! Кроме мужа никого не знала… ну, разве только пару раз… и то для души! Только тс-с-с-с! – тихо, чтобы он не узнал, прибьёт! Ревнивый такой! А сам-то… Говорит: «Это моя добыча», значит, мне сердиться не на что! Любит-то он меня! Ну и что, я ведь тоже его люблю и у меня тоже «добыча»! Не нравится – не надо, не скажу! И вы молчите! Будете? Клянитесь! Чем? Ну-у-у… А мамой! Или бабушкой. Ну вот и молодцы, теперь слушайте!

Один был деревенский, он мне сразу глянулся, красивый такой парень, глаза синие, волосы цвета орешника, вьются. Ростом, правда, не очень – так, чуть повыше меня, а я-то не больно удалась! Спьяну, видать, делана… Да я не о том! Звали его Гансом, он рыбачить каждый день на озерцо приходил за деревней. А я подкараулила, вышла один раз, нож к горлу приставила… Так, попугать! А он не испугался вовсе, даже наоборот…

Домой пришла довольная, как вор на масленицу, муж приластился, а мне уже не хочется, я же не бешеная! Он поворчал недовольно, отвернулся. Меня-то он не заставит, я же не «добыча». А сама лежу в темноте на шкурке свою «добычу» вспоминаю. Руки у него такие шершавые, царапают… Рыбой пахнет. Глаза синие-синие, как вода весенним полднем! Долго я к нему бегала, уж лето на закат пошло. Он, дурачок, взялся меня уговаривать – пойдём, мол, ко мне в деревню, с матушкой познакомлю, она добрая! Людям скажем, ты из другой деревни! Жениться, значит, на мне придумал! Дурак, одно слово! Ну какая я рыбаку жена? Я только такой дубине лесной, как Габриель, и годная! Да и тот-то уж на что дубина, а догадался, что я не зря на озеро гулять повадилась, злиться стал! Поймал бы – убил! Точно говорю – и рыбачка моего, и меня. Я вовремя дело это бросила, велела Гансу на другое озеро ходить, припугнула мужем как следует. Тот, слава богу, послушался, и больше я его не видала! Муж как-то быстро и забыл, что хотел меня побить для острастки. Так всё и кончилось!

Другой… Да ну, не очень-то интересно! А впрочем, да ладно! Был он охотником, шарил тут неподалёку, дичь стрелял для графини Анны. Ничего особенного у меня с ним не было – так, пару раз сошлись две узкие тайные тропки. Я почти и не помню его, ведь этому уже два года как! Уточек он вкусно жарил на костре, секрет какой-то знал! Я узнать не успела, мы на другое место перебрались с бандой. И больше с Охотником не сталкивались. Я даже имени его не помню (или не знала вовсе!), вот и называю Охотником, когда иной раз вспомню, вот как сейчас. Красивый был мужик. Всё. Больше сказать нечего. Да и надо ли? Пролетело лето красное, унесла вода!

О, муж идёт, рукой мне машет, чтоб с дуба слазила, видно, дело есть! Пора, значит, ножом поорудовать! Побежала я к нему, любимому, как вернусь – поговорим, повспоминаем, растравили вы меня. Может быть, если не забуду…

* * *

Эх, хороша была драчка! Зря вас там не было, а то мы славно повеселились! Хотя ни к чему оно вам, ещё покалечились бы. Лучше я вам расскажу, пока папаша пересчитывает добытое добро со старшеньким, Вервольфом. Ещё два моих брата, оба на одну страшную рожу, Плясун и Кочерга, раскладывают костёр, а муж врачует мне порезанный бок… Ох, больно! Кусаю палочку и дёргаюсь, а он ворчит, костерит меня на все корки, дурачина моя ненаглядная, Габриэль-Стрела. Всё обещает меня побить, но так ни разу за пять лет руки и не поднял.

– АЙ, ДА ЧТОБ ТЕБЯ ЧЕРТИ РВАЛИ! Ай!!! У-у-у, гореть и не подохнуть!!!

Это я ругаюсь, а вы не слушайте. Уж очень больно. Сейчас ещё калёным железом прикладывать будет. Вот тогда вам лучше вообще уйти, я такое орать буду! Да не рви же мне так плоть, до глубин грешной души достаёт, гад! Ох и люблю же я его, ох и врезала бы! Ведь не зря костерит меня сейчас отборной разбойничьей бранью – переживает, помогает ад переплыть. За него ведь терплю, полезла выручать, пока он охране какой-то богатой сволочи глотки перерезал. Я с ветки киданулась прямо на кучера – тот дубину поднял, хотел Габри по башке заехать, а тут урод этот, один из прислужников, сабельку достал… О-о, какая мука! Не скажу, что я «поначалу ничего не почувствовала», как в дурацких ярмарочных книжках пишут (я читать, конечно, не умею, это всё муж), но то, что я испытываю сейчас… Горящие черви бешено переползают туда-сюда в живой плоти, кожа облита кипящей смолой, я готова корчиться и даже кричать не могу. Нет, это невыносимо! Закройте глаза, заткните уши – железо готово…

Ох бы лекаря мне сейчас с маковым молоком! Или бабку какую, колдовку, да хоть чёрта самого! Вервольф, папаша Смех, Плясун и Кочерга дрыхнут, Стрелушка-Габриэль тяжело вздыхает во сне где-то рядом, я не знаю где – сжав зубы, пялюсь во тьму, пытаясь перетерпеть жгучие иглы Святой Инквизиции в рваном боку. Не заорать, только не заорать не своим голосом, не разразиться проклятиями на все лады! Перебужу всех, а они сегодня устали, богач попался не из простых – охрана выученная, сообразительная, враз собрались, не испугались свирепых рож, нам всем хорошо досталось!

Ну а когда меня подкромсали, наши прям взбесились – порезали всех к чёртовой матери на ремни. Лошадей отпустили – волки догонят. Любят ведь они меня, одна я у них баба! Дочь, жена, сестра, мать, подруга, радость глаз и звонкий голос. Для меня таскают сладкие штучки с ярмарки, снимают серёжки и туфельки с перепуганных расфуфыренных маркизочек и графинек. Мне несут беличьи шубки – укрыться зимой. Меня лелеют и не берут на самые серьёзные дела. Мне прощают проказы и промахи, за которые любой мужик остался бы без кожи. Глядя на мои ловкие ножки, отплясывающие на большом камне «чёрт-те что», теплеют жестокие глаза и из под суровых бород проступают улыбки. А, ч-чёрт! Больно. Да, их улыбок и медведь испугается, а я вот их люблю. Звери они, разбойники, не жалеют ни молоденьких девчонок-дворянок, ни почтенных святых отцов, ни пугливых странников. Видали бы вы, что бывает с теми, кто им противится! А уж с красавицами… Плясун так вообще обожает их слёзы, говорит, сладкие. Не любит, когда не упираются и не плачут. Ну, не переломятся! Не всё же для господ изнеженных! Для них и без того все блага мира на золотом подносе, нам же самим приходится из жизни выколачивать редкие удовольствия. А что, которой графиньке и нравится даже! Одна, помнится, сама глазки Вервольфу состроила. Встала, отряхнулась белозубая. Расстались полюбовно, довольные черти накормили сучёнку и посадили на коня, она на прощание махнула платочком и скрылась прочь. Не впервой шлюхе эдакой, видимо, с кучей мужиков разделываться! Однако вот Кочерга более всего жалует нетронутых. Самый изувер из всех наших Кочерга. Отец этого не любит, говорит, всему своя мера! Но что он поделает – старик уже – против здоровых мужиков? Живые люди как-никак, а и сама я бывала такой дрянью, что и… и вспоминать – аж самой жуть…

Да вы погодите проклятьями сыпать. Подумайте сперва, хорошенько – а кем нам быть, если не лютыми зверьми? Это вы там посиживаете на хвосте у камина в тёпленьких домах да детишек жуткими байками про наш свирепый люд запугиваете. И молока парного у вас полно, и хлебушка горячего только из печи толстая мамка-хозяюшка приволокла! А у нас тут жизнь звериная, злая! Отовсюду хищные глаза глядят, зазевавшемуся – чистая смерть! Сам себя не накормишь – добрая коровушка в хлеву не топчется! Так что всякий охочий осуждать да проклинать – добро пожаловать в лес, да попробуй, мил человек, хоть денёк тут продержаться, а я посмотрю, каким-таким соловьём запоёшь!

У вас и лекарь завсегда под рукой, когда надо. А меня вот чужой нож порвал – и гори-пропадай, рванина! Даже если денег тридцать три сундука, кому их нести, чего на них купишь? До сих пор не понимаю, на кой чёрт мы вообще за деньги людей кромсаем, а? Вот на какой-такой позолоченный чёрт? Если заболел – лежи и подыхай, лекаря в пещеру не позвать! Если жрать хочешь – ну так иди и белок себе налови или грибов отрыщь, а в таверну какую приличную – ни ногой! Ну нет, иногда-то оно можно, но только от родного леса день пешком, да и в другом княжестве желательно, чтобы уж точно не догадался никто, что это мы те самые разбойники, из-за которых господам покоя нет, да всё словить никак!

Ах да, о чём это я? О бессмыслице деньгонакопительства. Ну, знаете ли, это они только мне не на пользу. А вот братья мои косорылые, да и папенька мой любезнейший и, чего уж мелочиться, даже муж дорогой! Потыркались надо мной, порезанной, поохали два денька. А как в себя пришла да глаза открыла, подхватили толстые задницы и кошельки и чик-прыг из дому вон! Им, видите ли, господа и дамы мои, в городе захотелося поотдыхать! Давно, мол, не прохлаждалися!

Эх, и злые же люди, бездушные! А ещё семья, называется. Перемотали мой болючий бок, в шкуры укутали, да и слиняли всей толпой гужбанить. А ты, мол, родная доченька, сестрица да супружница – валяйся тут одинёшенька да рану свою заращивай. А мы тебе не товарищи, нам гулять охота! Ну не сволочи?

А я… я что? Я ещё денёк-другой перележала. Ладно, хоть снеди мне оставили да воды. На пятые, а может, шестые сутки я уже козой скакала. Меня тоже не ржавым гвоздем делали и не лыком шили! Как только кровить перестало, так я тут же с превеликим удовольствием на променад отправилась.

Сижу я, значит, с утречка на суку, дроздом насвистываю, орехи грызу. Солнышко светит вяло, по-осеннему, дождь, по всему видать, гроханёт к обеду ближе. Вот тоже не хватало! В дождь по лесу никто не шляется, кого грабить-то? Итак редко-редко кто попадётся – бояться слишком стали. Попробуй тут проживи! Эх, ну хоть бы крестьяночка какая по-орехи забрела, напугать! Осторожничают все. Даже богатый урожай лесной их не заманивает. Ладно, и так не подохнем, хоть и зима скоро. Всё думаю, как там наши, на другом краю леса. Как им там денежки нечестные прогуливается? Наверняка выпивки на зиму приволокут да мне из одежды кой-чего, а то у меня шикарных тряпок – куча, такие бархатные, шёлковые, с мехом, с жемчугом, а толкового ничего нет! Ну, поди к завтрему явятся, перепившие, довольные, с бочками пива на горбу, с бутылочками вина в торбах, с конфетками в карманах для своей «Эй-слезай-куница-драная». Стрела подойдёт, я сверху на него прыгну, он меня подхватит, поцелует полупьяный, сдавит так, что кости хрустнут, в сломанном давным-давно плече заноет… А я его за косы потяну, тонкие, тугие, и шепну: «Пойдём в лес», и мы тихо ускользнём в непролазную чащу…

Эй, а это кто?! Не успела я как следует размечтаться, как из тонковетких зарослей молодых клёнов, тихо переговариваясь, возникла очень странная парочка – высокая девчонка в мужской одежде, с походной торбой через плечо и… ну и ну – карлик! Я таких только в праздники на ярмарке видала: маленький, длинные русые волосы по плечикам, ножки коротенькие, девчонку за руку держит, а сам ей только до пояса! А смотрит-то на неё – будто это воскресный пирог! Вот потеха, головёнка чёрным платком повязана, как наши носят, чтобы лохмы в глаза не лезли, на затылке тугим узлом. Я так и прыснула в кулачок – ну и парочка! И ведь куда-то ломятся, чистую дорогу обходят за три версты! Куда их леший тащит? Пропустить их или всё-таки поинтересоваться, что у каждого в торбе? А они уже как раз подо мной! И тут карлик наступил на сухую ветку, она треснула, он так смешно дёрнулся, что я не выдержала и расхохоталась в голос, аж в бок отдало! Не успела парочка испугаться, как я уже свесилась вниз головой прямо перед их растерянными рожами и упёрла в каждого по длинному охотничьему ножу: карлику – в горло, девчонке – в грудь:

– Руки вверх, господа гуляющие! Живо, оборванцы, представили мне, что имеется, проведём исследование!

Последнее слово я узнала от мужа Стрелы, долго его заучивала, а сейчас выпалила так, что у самой дух захватило! Зубы свело, твой лисячий хвост через плечо! Рано я тут выделываюсь, как бы края раны не разъехались! Но уж очень соблазнительно было эдакий вжух перед дурачьём вытворить! Вот удача, что два ножа прихватила, а не один, как обычно.

– Но, добрейшая девушка, как же мы проведём исследование и представим что имеем, если руки наши подняты, как ты сама и велела! – криво улыбаясь и щуря наглые глаза, спросил карлик. Я готова была поклясться, он нисколько не боялся меня! Да этот мелкий попросту не верил, что я могу прямо здесь и сейчас прирезать его, а заодно и его подружку! Я обалдела от такого обращения и не знала, что сказать.

– Да, и лучше бы вам принять положение ногами вниз, а то как бы кровь не повредила вам, хлынув в изобилии в голову, – выдал этот нахалёнок, глядя прямо мне в глаза! Я перевернулась в воздухе и, встав на ноги, спрятала ножи за пояс. Нет, не настроена я сегодня на кровопускания!

– Эй, а ты наглец первой гильдии! Я таких люблю!

– Честь имею, фрау разбойница! – и так поклонился, что у меня чуть бочина со смеху не лопнула!

– Во даёшь! – заливалась я. – Чистый шут ярмарочный!

– А я шут и есть, – пожал человечек плечиками и опять взял девчонку за руку. – Только не ярмарочный, а графский!

– Ага, так я тебе и поверила!

Однако что-то я их совсем балую! Сделаю-ка морду повнушительнее!

– А здесь-то какого дьявола шляешься? И что за девка с тобой?

– Мы идём куда подальше от замка доброй и прекрасной, как весенний сон, графини Анны, а эта милая девушка – моя невеста, Мария-Францина.

– Да ну? Это ты, братец шут, врёшь! – я снова развеселилась. Ишь, чего мелет, полоумный.

– Он говорит правду, разбойница! Почему ты не веришь? – подала голосок девка, гордо поднимая голову.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67034296) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.