Книга - На златом крыльце сидели

На златом крыльце сидели
Павел Николаевич Девяшин


Санкт-Петербург, конец 1825 года. Сенатор Двинов найден мертвым в запертом кабинете. Кому выгодна смерть государственного деятеля? Политическим соперникам? Членам семьи? Заговорщикам, час которых вот-вот настанет? Да практически всем, кто его знал! К такому выводу придет экстравагантный следователь Поликарпов, едва отправившись по следу убийцы. Вот только… причем здесь дохлая крыса, обнаруженная в супнице покойного?





Павел Девяшин

На златом крыльце сидели





Где кисель, там и сел…


Святого мученика Парамона Зимоуказателя, понедельник, ночь

Семен Николаевич Двинов, сенатор, тайный советник, особа 3-го класса, сын знаменитого архангельского помещика, владелец села Двиново, мучительно сдерживал рвотный позыв.

На лбу его превосходительства мелким бисером проступил пот, тонкое и не по-аристократически зеленое лицо страдальчески скривилось. Приступ продолжался с четверть часа и наконец отступил. Семен Николаевич сдвинул кустистые брови. Унизанные перстнями пальцы потянулись к колокольчику-балаболке: вызвать слуг, дать острастку! Однако через мгновение спазм повторился с удвоенной силой, рука беспомощно опустилась. От гнева не осталось и следа. Какое там злиться, когда и дышать трудно!

Следует сказать, недостойное чувство было оправданным, а вызвавший его инцидент заслуживающим самого пристального внимания. Досадно только, что брезгливость переросла в омерзение, а затем и в нестерпимую тошноту. А с другой стороны, ничего удивительного – не каждый день в супницу подбрасывают дохлых крыс!..

Сенатора сгибало в три погибели при одном воспоминании об увиденной картине. Ужин был в самом разгаре, когда кухарка сняла с посудины крышку и на поверхность наваристого бульона всплыли отвратительные шерстинки, качнулся тонкий хвост… Брр!

Поспешное бегство в кабинет не принесло облегчения. Было стыдно перед гостями и ужасно хотелось есть. Идти на кухню, через столовую залу, где резко пахло вареным мясом и мокрой шкурой, Двинову не хотелось. Но голод не тетка! Хорошо, догадался прихватить с собой тарелку замечательных кексов. Шоколадных с тертым грецким орехом.

Перекрестившись, тайный советник осторожно, чтобы не спровоцировать новый приступ, откусил от традиционного понедельничного лакомства изрядный ломоть. Прислушался к ощущениям. Вроде бы ничего… Семен Николаевич плеснул в фарфоровую кружку свежий кофий и подошел к окну.

Улицу заливал успокаивающий лунный свет. Пышные сугробы отражали лучи ночного светила, внося посильный вклад в городскую иллюминацию. Сквозь отворенную форточку проникал сырой декабрьский ветерок. Сенатор с наслаждением набрал в грудь побольше морозного воздуха, медленно выдохнул и отправил в рот очередной кусок десерта.

Кажется, отпустило!

Теперь можно поразмыслить над случившимся.

Кто, черт подери, способен на такую низость?! Подсунуть околевшего грызуна в щи, каково! А главное, зачем? С какой, спрашивается, целью?

Не иначе происшествие связано с сегодняшними московскими делами. К вечеру вторую столицу привели к присяге Великому князю Константину Павловичу. Хотя нет, теперь уже Императору и Самодержцу Всероссийскому Константину I.

Впрочем, сей фортель далеко не единственный! Третьего дня хвостатого супостата запустили в библиотеку. Никогда прежде почтенный сенатор не взбирался с ногами на стол с эдакой скоростью… Здесь нужно заметить, была у его превосходительства, прямо скажем, совершенно не мужская черта – паническая боязнь мышей и крыс. Что поделать, против натуры не попрешь!

Постойте-ка, а что было три дня назад? Точно! Николай Павлович отрекся от престола в пользу брата. Прекрасная вышла игра! Тонкая, изящная. В полном соответствии с интеллектуальными способностями Семена Николаевича. Ну как тут себя не похвалить? Гений, чистый гений.

Чего нельзя сказать о соратниках. Недаром в народе говорят: «Зачем враги, коль у нас есть такие друзья!»

Взять хотя бы графа Михаила Андреевича Милорадовича. Генерал-губернатор, конечно, человек чести и приятель каких поискать, но уж больно прямолинеен. Решительность хороша лишь на поле боя, остальное требует изрядной доли воображения, терпения и лицемерия. Качеств, в которых Двинов недостатка совершенно не испытывал. Но главным талантом опытного царедворца по праву можно считать умение находить людям правильное применение.

Едва из Таганрога поспела траурная весть о кончине Его Императорского Величества Александра Павловича, Милорадович немедленно был отправлен во дворец. Кхм… с деликатным поручением-с. Даром убеждения сей молодцеватый вояка, может, и не обладал, зато имел в распоряжении не менее красноречивое средство. Шестьдесят тысяч штыков – это вам не баран начихал! Даже удивительно, что Николай колебался, прежде чем дать присягу августейшему родственнику.

Браво храброму Милорадовичу! Виват хитроумному Двинову!

Словом, вышло как нельзя лучше. Теперь не придется разворачивать сомнительную авантюру с еще одними друзьями, претенциозно именующими себя «Союзом спасения». По мнению высокопоставленного чиновника, тайное общество горячих голов уместней было бы назвать «Союзниками Двинова в кампании по спасению Государства Российского».

Собственная идея – дикий, по-русски неудержимый, плохо организованный бунт, да еще и без надлежащего контроля со стороны – Семену Николаевичу никогда не нравилась. Мероприятие, способное привести на трон требуемого кандидата, сулило ненужную кровь. Конечно, ему было не привыкать. Но либеральный нрав сенатора внутренне сопротивлялся претворению в жизнь прожектов столь экстравагантного толку.

Слава Богу, впереди мирное восшествие на престол личности, чья душевная организация практически полностью совпадает с интересами и умонастроениями самого Семена Николаевича. Скоро государь вернется из Варшавы, и можно будет протащить в сенате пару-тройку нужных бумаг, а к весне и вовсе заделаться вторым человеком в империи. Наконец в отчизне появится не призрачная, а самая настоящая свобода!

Глупо полагать, что не сыщется недовольных. Но это пускай! С ними все одно ничего не сделаешь, да и мало ли на Руси обиженных царскими помыслами и обделенных венценосной милостью? Так всегда было, и так всегда будет. Главное, убедить царя, что ему лично ничего не грозит. Ведь, положа руку на сердце, следовало признать, Константин Павлович при всех его достоинствах, первостатейным из которых является дружеское расположение к роду Двиновых, имел существенный изъян – суеверный страх смерти. Боязнь кончить жизнь по примеру отца.

Сухая длань политического деятеля вновь потянулась за кексом. Кружка наполнилась остывшим напитком.

Нужно без промедления прекратить расшатывающие государство процессы. Успокоить императора, поручиться за благополучный исход коронации.

Ничего, найдется управа и на патриотических мальчишек, доверие заговорщиков далось тайному советнику легко. Вхожий в круг мятежных офицеров поэт присутствовал на ужине. Следует снова его пригласить, извиниться за безобразную сцену и побеседовать с глазу на глаз. Сей умный и подвижный умом господин быстро поймет, куда дует ветер, и распустит воинственных приятелей по домам. А после уж Двинов за ними приглядит. Кого нужно, приблизит и обласкает, остальных отправит за тридевять земель. К чертовой матери!..

Но вернемся к крысе!

Неужели богомерзкую тварь подложили сторонники Николая, не имеющие иной возможности насолить всемогущему вельможе? Странный способ гражданского протеста. Да и навряд ли у его высочества в Петербурге найдутся сторонники. Сомнительная популярность третьего сына покойного императора в военно-чиновничьей среде стала притчей во языцех. Даже шельмоватый Бенкендорф – извечный критик и оппонент Семена Николаевича – среди первых присягнул Константину. А кроме него у Двинова нет и не может быть серьезных противников. Ни одна живая душа не посмеет выкинуть этакий кунштюк! Слишком опасно…

В свете давно не секрет, кто именно станет фактическим соправителем России в новом царствовании и какой курс возьмет правительствующий сенат. Не потому ли Александр еще в 1823 году озаботился тайным манифестом, предрекая трон закостенелому государственнику и ретрограду Николаю? Затея, конечно, лестная (уважают!), но все одно пустая. Дудки, Ваше Императорское Величество, не на того напали!

Похоже, политические интриги здесь ни при чем. А что тогда?

Быть может, чудовищный подклад – дело рук завистников?

Семену Николаевичу посчастливилось занимать выгодную должность и с точки зрения «кормлений». Тут грех жаловаться. Двинову, за глаза называемому князем Хованским, изрядно завидовали. Мимо сенатора не проходил ни один мало-мальски важный строительный прожект или ремонтный подряд, что всякий раз сулило барашка в бумажке (оттого и «князь Хованский»). Поначалу его превосходительство опирался на высокопоставленных друзей, но со временем пути-дорожки разошлись. Семен Николаевич продвинулся наверх – угодил в близкие соратники Великого князя, а бывшие товарищи в сенаторских креслах не усидели, сползли на чиновничьи стулья. Пожиже и похлипче. Весьма по сему поводу огорчались и, вне всяких сомнений, держали на Двинова сердце. Впрочем, сами виноваты! Кто мешал обогатиться, когда была возможность? И вообще, можно ли порицать человека за следование стародавним русским обычаям. Помог людям, прими благодарность… Воистину говорят: «Где кисель, там и сел!»

Сенатор хлопнул себя по лбу. А может, крысолов – поэт-заговорщик Рылеев? Кондратий Федорович имеет все основания точить на тайного советника зуб. А как же иначе? Ведь Двинов отбил у литератора пассию.

Что за прелестное создание! Не имя, а песня: Ирина Витальевна Шляпникова. Миниатюрная, тоненькая. Столь наивная и простая, совсем еще девчонка. Невыразимо обаятельная! Она связалась с слащавым пиитом из-за денег. Тяжело, когда ни копейки за душой. Девушка принадлежала к дворянской семье. Приличной, но обедневшей. Младшая дочь, бесприданница и все такое. Из глубинки. Она совсем не избалована и бескорыстна. Обожает деревенскую пастораль, собачек, птичек. Нужда занесла бедняжку в столицу. На протяжении последних двух лет юной барышне пришлось несладко. Угораздило оказаться в содержанках женатого господина… Зато теперь дело пошло на лад, и она под присмотром законного супруга. Семен Николаевич души не чаял в молодой жене. Безусловно, без нее он бы умер! Умер!..

Но порой его превосходительству становилось тоскливо. Увы, не все в этом доме понимали, что он и Ирина созданы друг для друга. Например, любимая дочь – Лариса Семеновна Вишневецкая (в девичестве, разумеется, Двинова). После смерти матери девочка стала какой-то отчужденной. Вероятнее всего, она никогда не признает другую женщину подле отца. Лара не пыталась его понять. Так вышло, что обе они (и супруга, и дочь) почти ровесницы. И если умница Ирина изо всех сил старается найти с падчерицей общий язык, то надменная Лариска действует совершенно противоположным образом. Женщины столь же невыносимы, сколь и прекрасны!..

Слава Всевышнему, у несносной дочурки есть кому помотать нервы. Третьего месяца обвенчалась с бравым лейтенантом Гвардейского экипажа Петром Еремеевичем Вишневецким. Петруша – человек пустой и заносчивый. Лентяй, мот, нарцисс и Бог знает еще кто!.. Однако же при капитале. Притом весьма и весьма внушительном-с. Так что совет, как говорится, да любовь!

Сенатор не раз раздумывал, куда бы пристроить набившего оскомину повесу, а заодно сплавить ехидну дочь. Ничего, любить родственников можно и на расстоянии. Так даже лучше.

Семен Николаевич где-то слыхал, будто покойный государь император повелел отправить в дальний поход один из самоновейших фрегатов. Куда-нибудь в Новый свет. С научно-исследовательской миссией. Старому интригану пришла в голову превосходная идея. Если подумать, в команду ведь потребуется толковый военно-морской лейтенант, может, даже два или три. Так отчего бы не из Гвардейского экипажа? Не все ж им нести легкую и необременительную службу в придворных караулах и резиденциях августейших особ да ухлестывать за молоденькими служанками! Надо бы подергать за ниточки и приписать на борт дражайшего Петра Еремеевича (будь он трижды неладен!). Облобызать на дорожку милого зятя и au revoir et pardonne[1 - Прощай и прости (фр.)]. Семь футов под килем!

«Эх, все-таки жаль, что ужин пропал, – подумал чиновник. – Впрочем, пустое! Не следует перед сном напираться тестом. Перекусил – и будет. Чай, с голоду не помру».

Прожевав последний кусок шоколадного кекса, сенатор вытер губы салфеткой и одернул накрахмаленный воротничок сорочки. Странно, отчего так тяжко дышать? Ведь он по-прежнему стоит подле отворенной фортки! Вон и подоконник запорошило снегом.

Сердце вдруг заколотилось, словно заяц при виде волка. Что, черт возьми, происходит?! Семен Николаевич бросил на опустевшую тарелку испуганный взгляд. Неужели перепутал посуду? Нет, полный порядок. Вензель Его Императорского Величества на месте, никуда не делся.

И все-таки ему нехорошо! Опять тошнота?

Двинов мельком взглянул на пальцы. Что за синюшный цвет! Не на шутку перепуганный чиновник попытался закричать, но не смог. Горло точно сковали железные щипцы.

Пошатнувшись, бедняга с грохотом повалился на дощатый пол. Перед глазами оказался узорчатый край ковра.

Через какое-то время в кабинет постучали. Из-под дверной щели поползли лучики от свечного светильника. Раздался голос Ларисы. Кажется, она кого-то звала, в голосе явственно различалась тревога. Девушка понимала, что стряслось нечто из ряда вон выходящее. Страшное…

– Что стряслось? – раздался голос Вишневецкого.

Сенатор приподнялся на локте и исторг нечленораздельный хрип, пробуя вымолвить хоть слово. Тщетно.

– Не знаю. Думаю, отцу плохо. Похоже, у него случился удар. Что за дурацкая привычка запирать дверь изнутри!

По коридору забегали. Хлопали створки соседних комнат. Кто-то попытался открыть замок, но тот и не думал поддаваться. Вскоре общий гам заглушил деловитый тенорок Петра Еремеевича:

– Бесполезно! Заперто на засов. Станем ломать. Отойдите, Бога ради! Дайте место…

Некто незримый навалился на треклятую дверь. Наконец она захрустела, и в помещение с оглушительным шумом влетел раскрасневшийся лейтенант. Из-за его плеча выглядывали дамы: Ирина и Лариса. Обе в ночных чепцах. Лица выражали крайнюю степень беспокойства. Пламя свечи, по-прежнему сжимаемой в ладонях дочери, выхватывало из темноты силуэт на полу. На обитых дорогой парчой стенах играли тени. Присутствующие, точно завороженные, глядели на бьющегося в конвульсиях Двинова.




Где пирог, там и лег…


Андреев день, вторник, утро

Старшего следователя Министерства внутренних дел Российской империи Поликарпова еще до рассвета вызвали на службу. Товарищ министра (тоже не выспавшийся и изрядно помятый) напутствовал: «Не кто-нибудь, важнейший сенатор преставился, сверху спрашивать станут. Вы, Антон Никодимович, все текущие производства покамест в сторонку отложите и, не теряя ни минуты, поезжайте на Невский. Ничего-с, дело гастролеров никуда от вас не убежит. Ох, что теперь начнется! Экая кутерьма пойдет…»

Поликарпов давно к такому привык. Он был у начальства, что называется, на хорошем счету. Какое дело ему ни поручи, что на него ни навесь, всегда исполнит.

Антон Никодимович задержался у зеркала, тщетно пытаясь прикрыть челкой лысину, досадливо крякнул, нахлобучил цилиндр, запахнул на груди теплую шубу и выкатился на заснеженное крыльцо. Хорошо, пролетка уже подкатила. Здание министерства располагалось в самом центре столицы – можно сказать, в двух шагах от места трагедии: проследуй по набережной, затем дважды сверни направо – и путь завершен. Но не идти же солидному (тридцатилетнему!) чиновнику полиции к дому тайного советника пешком. Да еще и в этакий мороз!..

Тому шесть лет, как Министерство полиции высочайшим указом присоединили к тогда еще не вполне понятному ведомству внутренних дел. Согласно разумению статс-секретаря Сперанского, главной заботой сей бюрократической машины должно было стать попечение о производительных ресурсах отечества. Изначально функциями охранительной полиции там и близко не пахло. Но все изменилось в ноябре 1819 года. В том числе адрес учреждения, благодаря чему Поликарпову – перешедшему по наследству от одной конторы к другой – более не приходилось таскаться на службу за тридевять земель. А главное – пачкать дорогие замшевые гамаши въедливой окраинной грязью!

Ходили слухи, дескать, император Александр намеревался учредить новую административно-полицейскую единицу и наделить ее самыми неограниченными полномочиями. В такое легко верилось, учитывая, что нрав божьего помазанника с возрастом крутенько переменился. Впрочем, при новом царствовании сей прожект вряд ли получит августейшее одобрение. Константин Павлович – известный либерал и вольнодумец.

Главные перемены нынче ожидаются не по линии закручивания, а по линии, с позволения сказать, раскручивания. Скоро, очень скоро кривоватый социальный фундамент многострадального азиатского государства станет по-европейски прямым и основательным. Что по контрасту с прожитыми временами весьма и весьма отрадно-с.

Антон Никодимович, хоть крыльцо и было тщательно выметено и очищено ото льда, а на сиденье поданной коляски его ожидал человек, приступил к неторопливому спуску. Тихонечко, чтоб в случае надобности успеть схватиться за перила и не растянуться на лесенках. Следователь был полноват, не отличался саженным ростом и не производил впечатления сколько-нибудь серьезного господина, однако поглядывал грозно. Спустя минуту полицейский чиновник взобрался в служебный тарантас. Поздоровался с кучером за руку, сказал, куда ему. Угодил в дружеские объятия томящегося пассажира – врача Марка Вениаминовича Захарова. Поликарпов поморщился (он не одобрял панибратских отношений), но ничего не попишешь, выдавил улыбку.

Вволю наобнимавшись, Захаров отодвинулся к самой дверце и принялся разглядывать приятеля, обогревая дыханием озябшие руки.

– Ну, – проворковал он, – здравствуйте, ваше благородие. Отчего сегодня без буклей?

Сказал и зашелся в хохоте. Сколько Поликарпов (действительно, совсем недавно отказавшийся от ношения старомодного парика) его помнил, Марк в любую минуту, даже самую неподходящую, пытался шутить. Захаров был частым гостем на полицейском подворье и не раз оказывал следствию неоценимые услуги, завоевав славу этакого консультанта по смертоубийственным членовредительствам. Сам товарищ министра его знал и ценил. При оказии всегда приглашал, просил совета. Захаров, хоть и пользовал знатнейших людей в Петербурге, подобными просьбами не пренебрегал и тем очень гордился. Профессиональное чутье у него и впрямь было завидным – он редко, можно сказать, почти никогда не ошибался. Следует ли говорить, что два столь незаурядных господина – сыщик и доктор – крепко сдружились. Хотя порой и цапались, точно кошка с собакой.

– Какими судьбами, Марк Вениаминович? – спросил Поликарпов, усаживаясь поудобней и стряхивая с тульи налипшие снежинки.

– С недавнего времени ваш покорный слуга нанят Двиновым в качестве семейного лекаря. Вчера я имел неудовольствие присутствовать на ужине, ставшем для сенатора последним. К ночи, как было условлено, снова заехал к Семен Николаичу с процедурами. А там… Хозяин умер не вполне очевидным образом. Есть подозрение, не убийство ли. Впрочем, мне думается, что все гораздо проще: asphyxia[2 - Удушье (англ.)].

– Вы же знаете, monami[3 - Мой друг (фр.)], я не понимаю этих ваших мудреных терминов, – пожал плечами коротышка. – У меня юридическое образование. Запамятовали-с?

Захаров беззаботно улыбнулся:

– Механическое удушье вследствие попадания в дыхательные пути пищи или иного инородного тела.

– Осспади, отчего попросту не сказать: подавился! Так что? Считаете, что его превосходительство банально поперхнулись? Надо полагать, не во время ужина, иначе вам не пришлось бы возвращаться посреди ночи да еще тащить с собой клистирную трубку.

– Точно так-с. Двинов хоть и был господином весьма преклонного возраста, но, если бы он умер прямо у меня на глазах, я бы, скорей всего, это заметил. По меньшей мере, старик перестал бы болтать о политике.

Дальнейшие расспросы о врачебно-экспертных заключениях Поликарпов решил отложить на потом. Ему не особенно нравилось специфическое чувство юмора слуг медицины.

Несносный лекаришка выглядел чрезвычайно довольным. Маслился, точно кот на сметану. Антон Никодимович приложил немало усилий, дабы сохранить самообладание и возобновить беседу в деловом ключе:

– Я готов поспорить на тему естественной кончины Двинова. Почти не сомневаюсь в ошибочности ваших выводов, однако, полагаю, вместе мы сможем во всем разобраться. Для начала, милостивый государь, опишите в двух-трех словах обитателей дома, а главное, участников вечерней трапезы.

– Поликарпов, прежде всего, вам следует знать. У сенатора была… эмм… дама сердца – Евдокия – кухарка. Говорят, она продержалась в этой роли много лет. Впрочем, при жизни прежней супруги Семен Николаич не позволял себе каких бы то ни было интрижек. А после знакомства с нынешней временная утешительница получила отставку.

– Рассчитана?

– Вернулась к своим непосредственным обязанностям – готовке.

– Ehbien[4 - Ну, хорошо (фр.)], мой друг. Продолжайте.

– Итак, кто там дальше… Михаил Зыков, дворецкий. Как я понял, он очень давно служит в доме Двиновых. Есть еще пара служанок, но это обычные сельские девушки, их имен я, слава Богу, не запомнил. Также в доме живет дочь покойного – Лариса Семеновна Вишневецкая. Ее муж Петр – состоятельный шалопай, кузен некой видной фигуры варшавского сейма. Из себя ровным счетом ничего не представляет, так… мелкий офицерик, приписанный к лейб-гвардейскому экипажу. Пустельга. И, разумеется, Ирина Витальевна – новоявленная вдова. Молодая, красивая, а теперь еще и сказочно богатая. Вот и все домашние, Поликарпов. Однако за ужином присутствовали и гости.

– Кто же они-с?

– Господин Рылеев, знаменитый литератор, старинный приятель сенатора Двинова. А также лицо, не нуждающееся в представлении…

– Помилуйте, кто может быть известней Кондратия Федоровича? Военный министр?

– Берите выше, старина! Сам генерал-губернатор!..

Чиновник подивился столь блестящему окружению новопреставленного. Один экземпляр краше другого! Любопытно, кто из сей достопочтенной публики может быть убийцей? Отчего-то вспомнилась детская считалочка: «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой?»

– Они все еще там, в доме? – уточнил следователь нарочито суховатым тоном, дабы не демонстрировать товарищу, какое впечатление произвело на него сказанное.

– Поэт да, а его высокопревосходительство вчера уехали-с, – насупился Захаров, раздосадованный деланным равнодушием друга. – Аккурат после инцидента с крысой…

– Excusez-moi, vous avez dit avec le rat?[5 - Простите, вы сказали с крысой? (фр.)]

***

– Что ты тут расселся, Зыков? – спросил Марк Вениаминович понурого дворецкого, едва они с Поликарповым оказались в кабинете тайного советника. – Где хозяин-то?

– Там-с, – слуга указал подбородком (получилось, что пышными бакенбардами) на какую-то дверцу. – Перенесли из кабинета на софу-с. Пущай барин в спаленке полежат, так оно приличней будет-с. Все одно батюшка велит тело в домовину поместить. Не станет же он покойника на полу отпевать. Ну, идем, что ли, милостивые государи.

…На мягкой перине лицом кверху лежал мертвец. Голова его была прихвачена повязкой, чтобы не размыкалась челюсть. Он был очень бледным, того синюшного оттенка, которым могут похвастаться только и исключительно покойники, да и то не всякие. Кожа будто заиндевелое тесто, на груди сомкнуты фиолетовые пальцы. Сенатор был неблагостен, на щеке ссадина от падения, не до конца закрытые глаза взирали на вошедших с потусторонним блеском.

– Это неправильно, – заметил Поликарпов.

– Прошу прощения, ваше благородие?.. – немедленно отозвался камердинер. – Что именно вы изволите считать неправильным-с?

– Перемещать тело усопшего до того, как оно осмотрено полицией. Когда-нибудь я добьюсь, чтобы сей аспект прописали в служебной инструкции.

Слуга виновато покосился на доктора, тот сделал успокаивающий жест, мол, не беспокойтесь, нет причин для тревоги.

Не обращая внимания на присутствующих, следователь приблизился к изголовью кровати.

– Так-с, что у нас здесь? – с любопытством пробормотал он, бестрепетно скидывая повязку с чела покойника и раскрывая его бледные губы. – Чистая ротовая полость. Угу. Что горло? Вот и оно, родимое. Превосходно-с. Марк Вениаминович посветите мне, пожалуйста, свечой. Благодарю вас. Ага, все в полном порядке. Что это у вас там, господин Зыков, на тумбочке? Не тарелка ли?

Дворецкий, в ужасе наблюдавший за странными манипуляциями Антона Никодимовича, ответил не сразу. Судорожно сглотнув, он медленно, точно во сне, повернул голову в указанном направлении и тихонько произнес:

– Точно так-с!

Поликарпов удовлетворенно кивнул. Бегло осмотрел комнату. Более ничего примечательного в посмертном обиталище сенатора Двинова не сыскалось. Если не считать выбитой двери смежного помещения.

Полицейский чиновник постелил на полу носовой платок, встал на колени подле тела, задумчиво спросил, обращаясь к Захарову:

– У подавившегося человека ногти не синеют, верно? И во рту обыкновенно остаются следы пищи.

– Пока рано что-то определенно утверждать, – загорячился светоч столичной медицины. – Мне кажется, что я смогу сказать точнее после вскрытия. Да и не всегда удушье происходит при поглощении чего-то рассыпчатого, имеющего обыкновение крошиться. В таких случаях отсутствие фрагментов в полости рта и гортани вполне объяснимо.

Как всякий компетентный специалист, достигший на своем поприще немалых высот, Марк Вениаминович не выносил критики дилетантов. В особенности когда их суждения походили на правду.

Мягко улыбнувшись, Поликарпов поднялся. Шагнул к пустой тарелке, скользнул ладонью по фарфоровой поверхности и растер пальцами шоколадные крошки. Захаров окончательно взбеленился:

– Ладно, старина! Ваша взяла! Кажется, Семен Николаич и впрямь не подавился. Но меня можно понять, семь дней в неделю без отдохновения! Кручусь точно белка в колесе…

– Конечно-конечно, – пожал плечами сыщик. – И на старуху бывает проруха. Добро, хоть посуду не убрали. Иначе мы долго бы еще блуждали впотьмах, упорствуя в заблуждении…

В тоне его явно различалось профессиональное осуждение.

Маленький детектив отвернулся от собеседника, который немедленно скорчил за его спиной гримасу, и продолжил:

– Пройдемте в соседнюю комнату, господа. Что мы видим? Ставни распахнуты настежь…

– Здесь невысоко! Вероятно, злоумышленник скрылся через окно, – предположил Марк Вениаминович, высовываясь наружу. – Полагаю, он воспользовался суматохой и выпрыгнул в сугроб, пока ломали дверь.

Поликарпов выразительно закатил глаза:

– Всякий поступивший подобным образом оставил бы на снегу изрядные рытвины, а их, как вы можете наблюдать, нет.

– Действительно… – пробормотал Захаров. – Однако постойте-ка, вы-то в окно не выглядывали, дружище! Как догадались, что под ним нет следов?

– По количеству посуды. На тумбочке всего одна тарелка и кофейная кружка. Обычно отравитель, если уж находится рядом с жертвой, тоже что-то ест. Для отвода глаз. Кстати, в редких случаях – то же самое, что и отравляемый.

Вдруг за спинами собравшихся раздался незнакомый голос:

– Отравляемый, отравитель?! Как это понимать?..

Коротышка обернулся. Его кругловатое лицо было сосредоточенным, на нем читалось неприкрытое раздражение:

– Кто пустил сюда посторонних?

На пороге кабинета стояли двое: высокий долговязый брюнет в вицмундире Гвардейского экипажа и статский господин в песочной визитке. В руках вошедших были гвозди и молоток.

– Посторонних! Кто тут еще посторонний! Что здесь, черт подери, происходит?

Захаров расплылся в широкой улыбке:

– Доброе утро, джентльмены! Петр Еремеевич, голуба, не шумите так. Перед вами старший следователь от полицейского ведомства. Прибыли расследовать обстоятельства смерти вашего достопочтенного тестя. Антон Никодимович, сие господин Вишневецкий. Кондратий Федорыча вам, полагаю, представлять не нужно.

Мужчины обменялись неприязненными взглядами, затем церемонно раскланялись.

– Господа, вы должны подробно изложить этому человеку, что здесь вчера приключилось, – продолжил лекарь. – С кого начнем?

Поликарпов покачал лысеющей головой:

– Позже-с. Еще будет время. Сейчас мне нужно переговорить с прислугой. Лучше всего сделать это на кухне. Сперва нужно выяснить, чем именно перекусывал сенатор перед смертью. А вы, милостивые государи, кажется, явились чинить выбитую дверь? Не смеем вам докучать! Пойдемте, Захаров…

Дворецкий, сумевший вернуть себе чопорный вид, услужливо пояснил:

– Его превосходительство изволили кушать шоколадный кекс и пить кофий с ликером.

– Где пирог, там и лег… – пробормотал Петр Вишневецкий.

Сыщик вскинул бровь.

– Простите?

– Ох, извините, Антон Никодимович (я правильно запомнил ваше имя?), покойный батюшка любил цитировать поговорку: «Где кисель, там и сел». Однако забывал, что у оной наличествует продолжение: «Где пирог, там и лег…» А теперь, выходит, что пирог-то его и сгубил. Иронично!..

– Oui, Dieu a le sens de l'humour[6 - Да, у Бога есть чувство юмора… (фр.)]…




Царские цацки


Андреев день, вторник, за час до полудня

– Всего допрежде, – произнес Поликарпов, – я желал бы перемолвиться парой слов с прислугой. Лучше всего начать с mademoiselle Evdokia[7 - Мадемуазель Евдокия (фр.)]





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pavel-nikolaevich-devyashin/na-zlatom-krylce-sideli/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Прощай и прости (фр.)




2


Удушье (англ.)




3


Мой друг (фр.)




4


Ну, хорошо (фр.)




5


Простите, вы сказали с крысой? (фр.)




6


Да, у Бога есть чувство юмора… (фр.)




7


Мадемуазель Евдокия (фр.)