Книга - Свежий ветер с моря. Записки одесского путешественника

Свежий ветер с моря. Записки одесского путешественника
Евгений Леонидович Деменок


«Свежий ветер с моря. Записки одесского путешественника» – сборник великолепных эссе о различных странах, городах и людях. Книга приглашает в увлекательные путешествия, открывая известные многим го-рода и страны с неожиданной стороны. Перед нами настоящие «записки одесского путешественника» – ведь это истории о самых разных странах и… одесситах, в них живущих, их связи с прекрасной Южной Пальмирой, рассказанные с юмором и любовью.





Евгений Деменок

Свежий ветер с моря. Записки одесского путешественника



© Е. Л. Деменок, 2020

@ Е. М. Голубовский, предисловие, 2020

© Е. А. Гугалова-Мешкова, художественное оформление, 2020




Путевая проза Евгения Деменка


С детских лет люблю книги о путешествиях.

Было время, когда мне казалось, что вырваться из нашей заколдованной страны невозможно, и все путешествия придется совершать по книгам. Утешал себя тем, что знаменитый фантаст Жюль Верн, сидя во французском кабинете, настолько реально описал кругосветное путешествие своего героя, упрямца Керабана, что диву даешься.

Да, книги о путешествиях, путевая проза всегда увлекали и привлекали читателя.

Изменились времена. Рухнул «железный занавес», теперь можно ездить, наблюдать, размышлять, сравнивать. Но все равно книги великих путешественников, писательская путевая проза остаются востребованными.

Прежде чем посетить Италию, я дома читал блистательные записки об Италии Стендаля, а затем и «Образы Италии» Павла Муратова. Прежде чем посетить Японию, я окунулся в незабываемую книгу Бориса Пильняка «Корни японского солнца». Польшу мне помог открывать Генрик Сенкевич…

Вот и сегодня у меня в руках книга, которую до поездок я рекомендовал бы прочесть всем, кто готов отправиться в путешествие.

Это путевая проза Евгения Деменка.

Только что радовался, что у него в серии «ЖЗЛ» вышел роман-биография Давида Бурлюка, на который у автора ушли десять лет кропотливой работы.

Но это не означало, что ничем больше Евгений Деменок не занимался. Писал рассказы, краеведческие и искусствоведческие исследования о знаменитых одесситах, принял участие в создании двух коллективных романов-буриме, причем второй из них, «Ямщик, не гони самолет», был посвящен кругосветному путешествию по 46 параллели, на которой стоит Одесса. Деменок выбрал себе главу о США и повел читателя в один из северных штатов, где добывали золото…

А параллельно накапливались рассказы для книги о путешествиях.

Автор подсчитал, что за его спиной уже 50 стран, от самых популярных – Италия, Греция, США, до все еще редких – Коста-Рика, Никарагуа… В блокнотах тысячи записей, пора их привести в порядок, оформить в книгу.

Я читал главу за главой и удивлялся, как можно в одних и тех же странах, в одних и тех же городах видеть свое, не туристическое, глубинное.

Я дважды бывал в Австрии, в Вене. Но гастрономические чудеса этого города лишь сейчас ощутил, читая эту книгу. А музеи? Да, мы все были в «Альбертине», но вот Музей Зигмунда Фрейда мне открыл Евгений Деменок.

От Будапешта я ожидал рассказ о Национальной галерее. И ошибся. Деменок повел читателя в Большую синагогу, самую большую в Европе. И рассказал потрясающе интересную историю о дипломатах, спасавших евреев в годы Второй мировой войны. Мы знаем о Рауле Валленберге, шведском дипломате, спасшем тысячи человек, но в конце войны арестованного КГБ и сгинувшего в СССР. А Деменок раскопал, расследовал судьбу Джорджо Перласка – итальянца, воевавшего в Испании на стороне Франко, но в Венгрии, во время Второй мировой, спасшего тысячи евреев, которым выдавал испанские паспорта. После войны он уехал в Италию, и даже родным не рассказывал, чем занимался во время той войны. Пока его не нашли спасенные им венгерские евреи. Вышла книга, фильм…

Перласка стал одним из Праведников народов мира.

Мюнхен, да и вообще Германия, для Евгения Деменка прежде всего связаны с Василием Кандинским и группой «Синий всадник». Их память живет в Мюнхене. И вновь, как в каждом очерке, автор находит возможность создавать мосты с Одессой.

Нужно ли объяснять, что Одесса – это тема размышлений в Греции и в Израиле? И всегда это не банальные общеизвестные факты, а находки исследователя, которыми он весело и охотно делится с читателями.

Ощущение, что все страны автору дороги и интересны. И все же он не может скрыть восхищение Кипром, любовь к Чехии…

Рад, что на книжной полке читателя появится такая насыщенная, умная, и в то же время – такая эмоциональная книга. Великолепный бедекер в помощь каждому путешествующему.

Когда-то необъятный мир давно стал уютным и близким. Таким его сделало не только развитие авиации, мореплавания, автомобилей, но и умные книги.

Прежде чем отправляться в очередной вояж, сверьте свою карту с путевой прозой Евгения Деменка.

Жить станет интересней.



    Евгений Голубовский




Там хорошо, где нам хорошо


Когда количество стран, в которых я побывал, подобралось к пятидесяти, я задумался.

Разумеется, задумываться мне доводилось и до этого. Но в этот раз я задумался о том, в каких городах и странах мне понравилось больше всего.

Даже не так – где именно я чувствовал себя лучше всего.

Ответ я нашел в себе быстро, но так увлекся этими размышлениями, что решил вовлечь в них своих путешествующих друзей и знакомых. Картина получилась удивительная. Одни оказались горячими приверженцами Азии, считая Европу скучной, и месяцами жили в Индии или Тайланде.

Другие были поклонниками экзотики, островов и дайвинга. Мальдивы, Маврикий и все такое прочее.

Третьих – суровых и закаленных, – интересовали лишь трекинги, маршруты и переходы подальше от цивилизации. Я называю их «Клубом поклонников Непала», хотя маршруты эти пролегают везде, от Сибири до Камбоджи.

Кто-то обожествляет Мексику и Южную Америку, кто-то не хочет знать ничего, кроме Нью-Йорка.

Двое моих друзей, чья работа связана с морем, предпочли Европу. Но Европу северную, дисциплинированную и упорядоченную. Один осел в Гамбурге, другой – в Стокгольме.

Оба они горячо говорили о том, что терпеть не могут Европу южную – всякие там хаотичные и бардачные Италии, или, не дай Бог, Греции.

Я набрался мужества и признался им, что эти вот бардачные страны Южной Европы я люблю как раз больше всего. Все эти хаотичные Италии и Греции.

Удивительно, но дружба наша до сих пор крепка.

Левант. Магическое слово и магическое место для меня. В Греции, Израиле и на Кипре я чувствую себя лучше всего. Я наслаждаюсь достоинствами этих стран и умиляюсь их недостаткам.

Нет, право слово, как там может не нравиться? Прекрасный климат. Вкусная еда. Красивые женщины. Что еще нужно для того, чтобы достойно встретить старость, начав готовиться к ней с молодости?

И, самое главное – там есть море.

Удивительно, но в мире есть множество людей, которые прекрасно обходятся без моря. Я не принадлежу к их числу. В один прекрасный момент я осознал, что для одессита жизнь без моря как-то противоестественна.

Лет восемь назад я брал интервью у одесского художника Юрия Плисса. Он незадолго перед этим вернулся в Одессу из Москвы, где долго жил и успешно работал, и я спросил, почему же он вернулся.

– Не могу жить без моря, – ответил он. – Мне нужно видеть этот берег, край, горизонт.

Настоящий одессит.

Вернусь к Леванту. Сейчас это понятие «сузилось» географически, но для меня он по-прежнему остается «средиземноморскими землями к востоку от Италии».

Но ведь Италия тоже невероятно прекрасна, правда?

Иногда я думаю, что это лучшая страна на свете.

После прочтения «Волхва» Джона Фаулза я полюбил Грецию окончательно и бесповоротно еще до того, как побывал там. Так вот, Фаулз написал несколько абзацев о Греции, Италии и Англии, которые запомнились мне навсегда:

«Рим.

Я покинул Грецию несколько часов назад, а казалось – несколько недель. Солнце тут светило в упор, манеры были изящнее, архитектура и живопись – разнообразнее, но итальянцы, подобно их предкам, римлянам, словно бы прятались от света, правды, от собственной души за тяжелой ширмой роскоши, за маской изнеженности. Мне так недоставало греческой прекрасной наготы, человечности; низменные, расфуфыренные жители Рима отталкивали меня, как иногда отталкивает твое отражение в зеркале».

А вот о Лондоне:

«Если Рим, город дурного тона, после Греции нагоняет одну тоску, то уж Лондон, город мертвенной желтизны, в пятьдесят раз тоскливее. На просторах Эгейского моря я забыл, как он огромен, как уродлив, как по-муравьиному суматошен. Словно вам подсунули мусор вместо бриллиантов, серую чащобу вместо солнечного мрамора; и пока автобус из аэропорта буксовал в безбрежном предместье между Нортолтом и Кенсингтоном, я гадал, как можно вернуться к этой природе, к этим людям, к этой погоде по собственной воле. По грязно-синему небу ползли вспученные белые облака; а рядом кто-то сказал: «Отличный денек выдался!» В ореоле блекло-зеленого, блекло-серого, блекло-коричневого лондонцы за окнами двигались однообразно, как заводные. В Греции каждое лицо говорит о цельном, оригинальном характере; я так привык к этому, что перестал замечать. Ни один грек не похож на другого; лица же англичан в тот день сливались в одно лицо».

Неудивительно, что миллионы англичан-пенсионеров живут в средиземноморских странах. И их, кстати, никто не обвиняет в предательстве родины.

И все же многие решат, что Фаулз переборщил с грекофилией. Многие ведь любят Англию, не правда ли? Я, например, очень люблю.

Что уж говорить о Риме, лучшем городе на Земле? Ведь в него был влюблен один из лучших сынов Одессы, Владимир Жаботинский:

«Вероятно, уж никогда не видать мне Одессы. Жаль, я ее люблю. К России был равнодушен даже в молодости: помню, всегда нервничал от радости, уезжая за границу, и возвращался нехотя. Но Одесса – другое дело: подъезжая к Раздельной, я уже начинал ликующе волноваться. Если бы сегодня подъезжал, вероятно, и руки бы дрожали. Я не к одной только России равнодушен, я вообще ни к одной стране по-настоящему не «привязан»; в Рим когда-то был влюблен, и долго, но и это прошло. Одесса другое дело, не прошло и не пройдет».

Душу любого одессита согреют эти строки.

А вообще, нужно стремиться прожить жизнь так, чтобы количество посещенных стран равнялось количеству прожитых лет. Прямо вот поставить себе такую задачу. И тогда можно спокойно дожить до двухсот лет – а там, глядишь, и новые страны на карте появятся.

В этом случае вам точно не будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы.




Австрия





Не искусством единым. Где поесть в Вене, чтобы прикоснуться к истории


Приезд в Вену обычно связан у всех с интенсивным «забегом» по музеям. Ну еще бы – о Бельведере, Альбертине, Музее современного искусства и, конечно, о Музее истории искусств слышали все. Австрийцы – непревзойденные мастера «музейного» маркетинга.

Но в промежутках между музеями неизбежно захочется поесть. И тут, безусловно, Вене тоже есть чем гордиться. Легендарных кафе и ресторанов тут немало. Расскажу о трех из них – и начну с самого старого. Причем возраст отнюдь не сказывается на качестве.



Ресторан «Грихенбайсль»

Венский ресторан «Грихенбайсль» живет и здравствует уже более пятисот лет. Первое документальное упоминание о существовании таверны на этом месте датируется 1447(!) годом. К 1500 году нынешний «Griechenbeisl» был известен в Вене под названием «У желтого орла», это название он носил до 1636 года. В более поздних документах здание упоминается как «Таверна Красная Крыша». Более поздние документы говорят о многократном переименовании таверны, например, «У Золотого Ангела» (1762) или «Таверна Райхенбергера». Нынешнее название – «Греческий кабачок», – объясняется просто. Рядом находится большой греческий православный собор. Ну, и первыми постоянными посетителями кабачка были торговцы из Леванта.

В XVII веке в ресторане регулярно выступал известный в те времена в Вене менестрель Марк Августин – тот самый, которого мы знаем по песенке «Ах, мой милый Августин». По легенде, в 1679 году «милого Августина» однажды нашли после обильного кутежа недвижно лежащим на мостовой, недалеко от ресторана. Поскольку он не подавал признаков жизни, его сбросили в «чумную яму» рядом с церковью Святого Ульриха, где народный любимец смог выспаться и протрезветь, после чего ему помогли выбраться. После этого погребения Марк Августин жил еще долго и продолжал радовать венцев и в первую очередь завсегдатаев ресторана «Griechenbeisl» своими выступлениями. Сегодня рядом со входом в ресторан под решеткой для очистки обуви есть фигура «милого Августина», и гости ресторана могут бросить монетку в его шляпу.

В 1963 году во время перестройки здания ресторана были обнаружены три каменных ядра, которые сохранились еще с осады Вены турками в 1529 году. Сегодня они вмонтированы справа от входа в ресторан.

Главная комната в ресторане – «комната Марка Твена». Здесь на потолке оставили свои автографы Моцарт и Бетховен, Шуберт и Вагнер, отец и сын Штраусы, Шаляпин и Паваротти, сам Марк Твен, Уильям Сароян, Шиле и Кокошка, и даже сам Бисмарк.



Кафе «Централь»

У входа в открытое еще в 1876 году венское кафе «Централь» всегда очередь, хотя работает оно с 7:30 утра и до 10 вечера. Гостей встречает скульптурный портрет известного австрийского писателя Петера Альтенберга, который бывал в кафе настолько часто, что даже указывал его своим почтовым адресом.

Вот немного Альтенберга:



Кофейня

Заботы? Не все ли равно, какие, – иди в кофейню!

Она не смогла прийти на свидание, пусть даже по очень серьезной причине? – В кофейню!

Башмаки износились? – В кофейню!

Получаешь четыреста в месяц, а тратишь пятьсот? – В кофейню!

Бережешь каждый грош и на всем экономишь? – В кофейню!

Ты канцелярский служащий, а когда-то мечтал стать врачом? – В кофейню!

И ни одна не способна тебя понять? – В кофейню!

Все люди мерзки и внушают отвращение, но без них никак невозможно? – В кофейню!

Везде закрыт кредит? – В кофейню!


Кстати, в каталоге аукционного дома «Dorotheum» я нашел одно из писем Альтенберга – оно было продано 5 декабря 2018 года за 650 евро.

Писатели, пишите бумажные письма! Так вы поможете не только своим наследникам, но и совершенно посторонним людям.

Еще одним завсегдатаем кафе был живший в Вене с октября 1907 года Лев Троцкий, который часто играл здесь в шахматы. Известен исторический анекдот о том, как австрийского политика, графа Генриха Клам-Мартиница, спросили по поводу возможности революции в России. Политик якобы ответил: «Кто же будет делать революцию? Может, господин Бронштейн из кафе «Централь»?».

В 1907–1912 годах по четвергам в кафе собирались ученые, в основном философы, объединившиеся в Первый венский кружок.



Кафе «Ландтман»

Знаете ли вы, что в венских кафе, так же, как и в парижских, можно совершенно бесплатно получить графин водопроводной воды (она тут великолепная), а в знаменитом кафе «Ландтман» эту привилегию директивно отменили? Случилось это в 2013 году, после чего кафе жестоко критиковали местные СМИ. Как ни странно, количество посетителей кафе после этого вовсе не уменьшилось. Хотя – что тут странного?

В открывшемся 1 октября 1873 года кафе за сто сорок пять лет побывали Зигмунд Фрейд и Оскар Кокошка, Томас Манн и Пол Маккартни, Гельмут Коль и Михаил Горбачев, Вивьен Ли и Софи Лорен, Густав Малер и Имре Кальман. Все это я прочел в специальном буклете, который можно взять в кафе. Пришлось поверить на слово, потому что никого из перечисленных гос-под я сегодня там не встретил.

В общем, в Вене можно наслаждаться не только музеями. Я в этот раз даже не пошел в любимую Альбертину – сколько можно смотреть на скучного Моне? Его там показывают годами.




Венский музей Зигмунда Фрейда


Нет, не Бельведер. Не Альбертина. Не Музей истории искусств. Как ни странно, но главный для одессита музей Вены – Музей Зигмунда Фрейда.

Хотя – почему странно? Ведь мама Фрейда, Амалия Натансон, которая не чаяла души в своем первенце, выросла именно в Одессе. Художник Александр Ройтбурд даже предлагал установить в нашем городе памятник Эдиповому комплексу – он должен изображать маму Зигмунда Фрейда со своим знаменитым сыном – размерами с младенца, но с внешностью старца, – на руках.

Одесситом был и один из самых известных пациентов создателя психоанализа, «человек-волк» Сергей Панкеев. Книга Фрейда «Из истории одного детского невроза» посвящена описанию именно его болезни. Панкеев даже переехал в Вену, поближе к своему доктору, и прожил там большую часть жизни – с 1919 по 1979 год. «Человек-волк» всю жизнь любительски занимался живописью – его учителем был известный одесский художник Герасим Головков.

Поддерживал контакты с Фрейдом и одессит Моисей Владимирович Вульф, один из пионеров психоанализа в России и в Израиле. В одном из своих очерков Фрейд подчеркивал, что Одесса в лице Моисея Вульфа имеет подготовленного представителя аналитической школы. В 1933-м вместе с Максом Эйтингоном, одним из первых и самых преданных учеников Фрейда, и другими членами Венского психоаналитического общества Вульф переехал в Палестину, и в 1934 организовал Палестинское психоаналитическое общество.

Так что для одесситов Зигмунд Фрейд – почти родственник.

Музей Зигмунда Фрейда очень отличается от больших и хорошо нам знакомых художественных музеев австрийской столицы. Он совершенно камерный, да и, собственно, что вообще можно показать в музее психоаналитика? Тем не менее, музей очаровывает и оставляет сильнейшее послевкусие – если это слово применимо к музеям вообще.

В доме номер 19 по улице Берггассе Зигмунд Фрейд прожил с семьей сорок семь лет, с 1891 по 1938 год. Отсюда 4 июня 1938 года они бежали от национал-социалистов в Англию, заплатив за возможность уехать большие деньги, и увезли с собой практически все движимое имущество – даже знаменитая кушетка находится теперь в Музее Фрейда в Лондоне. Музей в Вене открылся в 1971 году, и его огранизаторам немало помогла Анна Фрейд, самая младшая дочь Зигмунда Фрейда. Создателям музея в Вене, конечно, пришлось немало потрудиться. Сразу скажу – у них получилось.

Музей сегодня располагается в двух помещениях – в квартире Зигмунда Фрейда и его рабочем кабинете. Собственно, все это одна большая квартира с двумя входами. Дверь налево на первом этаже – вход в квартиру, направо – в приемную. С тех пор, как доктор перестал принимать пациентов, правая дверь закрыта, так что вход в музей – через жилую часть квартиры.

Всем посетителям предлагают две варианта – загрузить на телефон аудиогид или взять брошюру, отпечатанную на нескольких языках. И потом идти по комнатам, изучая экспонат за экспонатом. Это – копии писем и фотографий (оригиналы большей частью хранятся в Библиотеке Конгресса США), оригинальные вещи – шляпа, трость, чемодан, диван из бывшей приемной, зеркало Фрейда, его визитки, сигары. Газетные вырезки. Копии гравюр и дипломов. Небольшой портрет Фрейда работы Дали. Предметы из обширной античной коллекции (египетские, греческие, римские) – их Фрейд собирал много лет. Очень интересны исторические кинозаписи из частного архива Фрейда и его семьи, составленные Анной Фрейд и снабженные ее комментариями. А еще – самая большая в Европе библиотека, посвященная проблемам психоанализа и насчитывающая 35 000 томов. Внимательно изучая все это, вглядываясь в портреты Фрейда, его родных, друзей, читая газетные статьи и объявления, незаметно погружаешься в эпоху, которая так блестяще начиналась и так трагически закончилась. Уходя из музея, чувствуешь, что вскоре вернешься сюда вновь.

«К занятому человеку редко ходят в гости бездельники – к кипящему горшку мухи не летят», – сказал как-то Зигмунд Фрейд.

Будем надеяться, что, побывав у его в гостях, мы не разочаровали дух отца психоанализа. Он ведь присутствует в этом доме. Наверняка.




Новый год в Вене


Новый год – праздник особенный, и у каждого есть любимое место, чтобы его встречать. Для кого-то это свой дом, для кого-то – дом друзей, что, согласитесь, всегда неплохо. Ну, а кто-то предпочитает встречать Новый год в путешествии.

Зимние путешествия, как известно, четко делятся на две категории – одни предпочитают поехать из зимы в лето, туда, где тепло; другие, наоборот, из зимы в еще большую зиму, туда, где горы и снег. Особенно интересно, когда в семье один любит холод, а другой его не переносит. Как в том анекдоте, когда муж рассказывает другу: «Поехали в конце концов к морю, но лыжи жена разрешила взять с собой».

Но все это уже после Нового года. Его ведь нужно отметить в правильном месте.

В Европе Новый год, безусловно, праздник не главный. «Сильвестр» идет прицепом к главному празднику – Рождеству. Поэтому далеко не везде его отмечают так, как хочется нам – ведь для нас он был и остается главным. По крайней мере, пока.

Но все же есть в Европе одно место, где можно ощутить атмосферу Нового года «по полной». И место это – чудесный город под названием Вена.

Вена – город постоянного праздника. Восхитительный город. Всегда входит в тройку лучших для проживания в мире. И, пожалуй, единственный город в Европе, где можно прожить без моря. Это, конечно, нелегко, но в Вене можно.

Что в Вене прекрасно? В Вене прекрасно все. А особенно то, что в ней бурлит культурная жизнь.

Несколько лет назад именно в Вене мы провели одну из самых запоминающихся новогодних ночей. Непривычно – без телевизора, оливье и курантов с гарантом. Собственно, это не удивительно – дело происходило в «Kunsthistorisches Museum» – Музее истории искусств, стоящем прямо напротив Хофбурга, на площади Марии Терезии. Представьте себе, прямо там, в музее, можно встретить Новый год.








Как это ни удивительно, в праздничные дни в Вене работают все музеи. Наша программа была такой. 31-го утром – Альбертина. Помимо Пикассо с Ван Гогом и Моне с Дюрером, Матисса с Модильяни и Климта с Шиле там прекрасная коллекция русского авангарда. За одну только кубистическую работу Любови Поповой можно отдать полцарства. За «Офицерского парикмахера» Михаила Ларионова – вторые полцарства.

Обед – в австралийском пабе «Cross Field». Нигде больше вы не найдете такой нежной крокодилятины и хрустящих кузнечиков.

Потом – в отель, собираться и готовиться. В восемь нужно быть в музее. Он будет до одиннадцати вечера открыт только для вас и еще нескольких счастливчиков, которые успели купить билеты на новогодний ужин.

Невероятные ощущения – тишина, ты в залах один, вечер, почти ночь, а на стенах – работы Дюрера и Кранаха, Караваджо и Каналетто, Брейгеля и ван Эйка, Рубенса и ван Дейка, Тинторетто и Тициана. Если вам кажется, что ночью музей живет своей тайной жизнью – а мне, например, так кажется, – это уникальный шанс эту жизнь почувствовать.

Ну, а потом – есть, выпивать и смотреть фейерверк прямо со ступеней музея. В полночь вся Вена заполняется шумом и огнями фейерверков. Это впечатляет, поверьте.

В первый день нового года, выспавшись как следует, нужно идти… правильно, в Бельведер. Потому что два в одном – прямо у входа во дворцовый сад есть отличная пивная, где в подвале варят свое собственное пиво. И первого января они работают, как ни в чем ни бывало. Единственная сложность – найти свободное место. Тут, конечно, нужно немного нахальства и чуточку везения.

После пива со шницелем – Климт. Он там, к счастью, еще есть. Климт, Кокошка и Шиле.

Первого января вечером приличные венцы ходят на «Летучую мышь». Билеты в «Volksoper» – Венскую народную оперу – нужно купить заранее. В антракте – шампанское.

Оглянуться не успеете, как новый год уверенно войдет в свои права и появятся новые неотложные дела. Но перед тем, как уезжать из Вены (может, все-таки не нужно?), обязательно нужно зайти в ресторан «Plachutta» и съесть Tafelspitz – вареную говядину. Не пожалеете. Австрийские друзья рассказывали мне, что этому традиционному австрийскому блюду уже пара сотен лет, в те времена мясо на столе бывало нечасто, потому рецепт удачный и экономный – бульон на первое, говядина из него же – на второе. И все в одной кастрюле.

Ну, австрийцам не раз приходилось экономить на еде – я помню, как прямо в саду перед Хофбургом, королевским дворцом, не так давно устроили огород. Вместо роз там высадили картошку, морковку, свеклу, капусту, лук. Оказалось, это была реконструкция – в 1945-м, после войны, голодные венцы использовали любой свободный клочок земли для того, чтобы вырастить что-то съедобное.

Сейчас это трудно себе представить.




Три страны за один день


В чем прелесть вечно молодой «старушки» Европы? В том, что она может быть разной. Когда нужно – очень большой, и ты пересекаешь Францию из Марселя в Сен-Мало, находясь за рулем больше двенадцати часов безостановочно. А бывает наоборот – встаешь утром, завтракаешь неспешно, обедать едешь в другую страну, а ужинаешь вообще в третьей.

Для этого, конечно, нужно правильно выбрать место. А места такие есть, и немало. Например, окрестности Бодензее. Одно озеро на три страны – Германию, Швейцарию и Австрию.

Или, например, Кельн, лучший город Германии. За день можно съездить в Люксембург, Бельгию и даже Голландию – было бы желание, совпадающее с возможностями.

Но все это север. А зимой даже птицы стремятся на юг. Мы последовали их примеру и после активной культурной жизни в Вене отправились на юго-запад, в городок Фельден рядом с озером Вертерзее, с его знаменитым замком. В городке, основанном в XIII веке, живут всего девять тысяч человек. Зато как живут! Я, кажется, уже писал о том, что Австрия – один из филиалов рая на Земле. Готов повторять это снова и снова. Горы, озера, культура, еда вкусная, вода кристально чистая… И у этой самой воды можно найти вполне приличные отели, в которых не только живут люди, но и столуются лебеди. Мы нашли отель с многообещающим, но немного странным названием: «Barry Memle Directly at the Lake». Я даже подумал, что хозяева – турки. Оказалось, что самые что ни на есть настоящие австрияки, а Барри Мемле – имя бабушки владельца отеля. Бывает.








Чем хорош Фельден? Тем, что от него рукой подать до словенской границы и национального парка Триглав. Но наша цель была южнее. На следующее утро мы выехали в Триест.

Триест. Как много в этом звуке… И сколько властей в нем сменилось. Селение иллирийцев Тергесте, ставшее впоследствии городом Триестом. О нем упоминал Юлий Цезарь, стены вокруг него построил император Август, а театр – уже император Траян. После падения Рима город был военным форпостом Византиии, побывал в руках лангобардов и франков, некоторое время был даже свободной коммуной, пока в 1202 году его не захватили венецианцы. Венецианцев нигде особо не любили (киприоты даже радовались, когда турки выгнали венецианцев с острова), и жители Триеста обратились за помощью к Габсбургам – надо сказать, очень удачно. От этого союза выиграли обе стороны. С 1382 года и до самого конца Первой мировой войны Триест был главным портом Габсбургской монархии, позже – Австро-Венгрии, жемчужиной Австрийской Ривьеры и целых 172 года был вольным имперским городом. Такая практика обычно идет городам на пользу – за эти годы Триест вырос в двадцать семь раз и стал четвертым городом империи – после Вены, Будапешта и Праги.

Но самое интересное началось в конце XIX – начале XX века. В Триесте побывало множество знаковых для европейской культуры и науки фигур. Именно тут написал свою первую научную статью Зигмунд Фрейд. Около десяти лет в городе жил Джеймс Джойс – здесь он создал своих «Дублинцев» и начал «Улисса». Жил в Триесте изобретатель Йозеф Рессель, чех по происхождению, придумавший гребной винт и построивший первый в мире пароход с этим самым винтом. В Триесте родился итальянский поэт Умберто Саба. Уже при итальянцах, в 30-х годах прошлого века, в городе начался футуристическо-конструктивистский «движ», самыми заметными фигурами которого были художники Туллио Крали (вы что-нибудь слышали об аэроживописи?) и Август Чернигой.

Во время Второй мировой войны город оккупировала Германия, устроив здесь концлагерь Рисиера ди Сан Сабба. А после освобождения, в 1947 году, специальным решением Совбеза ООН здесь была создана Свободная территория Триест – за город и провинцию боролись Югославия и Италия. И даже одно время ходила собственная валюта – триестская лира.

В общем, мы ехали из бывшей Австро-Венгрии в бывшую Австро-Венгрию. До границы со Словенией добрались меньше чем за час, Словению пересекли за два часа, а дальше начались чудеса. Дыхание Средиземноморья чувствуется сразу. Появляются красивые деревья. Домики с черепичными крышами. Становится тепло. После долгого спуска к морю мы сняли куртки – в Австрии было минус три, в Триесте – плюс пятнадцать.

В Италии всегда весело, красиво и вкусно. И шумно. Мы это любим и ценим. Моим самым первым итальянским городом был расположенный высоко в Альпах крошечный Бреннеро – городок, расположенный в двух странах сразу. В Австрии он Бреннер, чинный и благородный, но стоит пересечь невидимую границу и зайти в любое кафе, как сразу понимаешь, что ты уже в Италии. Просто по уровню шума, в который сливаются голоса посетителей и голос радиоведущего из орущего где-то за барной стойкой радио.

Понятно, что в Триесте нужно есть морепродукты и закусывать мороженым. Гулять. Гуляя, мы настраивались на обратный путь. Зимой темнеет рано, так что Словению мы так и не рассмотрели. Единственным моим словенским «трофеем» стал купленный на заправке «Playboy». Там же, на заправке, мы поужинали. Так и получилось за день поесть в трех странах.

Вернувшись под конец дня в «Barry Memle», мы первым делом пошли к озеру.

Лебеди были на месте.




Венгрия





Дерево жизни. Большая синагога. Будапешт


О самой большой синагоге Европы, расположенной на улице Дохань в Будапеште, я узнал от… Дэна Брауна. Он описал ее в романе «Origin» – «Происхождение». Там же, в пятой главе, рассказал он и о похороненных во дворе синагоги тысячах евреев, убитых нацистами, и о выкованном из металла «Дереве жизни», на каждом из листочков которого выбито имя невинной жертвы.

Весной 2018-го мы собирались в Будапешт, на открытие большой выставки современного украинского искусства в тамошнем филиале Музея Людвига. По дороге, в самолете, я читал о синагоге.

Построенная в мавританском стиле синагога на улице Дохань – не только самая большая в Европе, но и вторая в мире после синагоги Эману-Эль в Нью-Йорке. Она рассчитана на 3 тысячи человек, площадь ее – 1200 квадратных метров, высота башен – 44 метра. Возвели ее в рекордно короткий срок – менее чем за пять лет, с 1854-го по 1859-й – по проекту венского архитектора Людвига Ферстера, построившего ранее Венскую хоральную синагогу, а внутреннее убранство спроектировал Фридеш Фесл. Торжественное открытие синагоги состоялось 6 сентября 1859 года. Внутри синагога напоминает католический собор – в ней даже есть кафедра и орган, на котором играли Лист и Сен-Санс. За более чем полтора века существования синагоги орган дважды ремонтировали и один раз полностью заменили.

Находящиеся в здании сиденья (1492 мужских и 1472 женских мест) были раскуплены еще до того, как строители полностью сдали синагогу. И в дальнейшем ими могли пользоваться только владельцы. Их можно было продать, купить и даже заложить – настолько ценным являлось каждое место в синагоге. В местном еврейском обществе даже существовала поговорка: «Член общины должен иметь квартиру, дачу и место в синагоге на улице Дохань».

Вплотную к синагоге примыкает Еврейский музей, построенный по проекту Ласло Ваго и Ференца Фараго – он расположен там, где стоял дом Теодора Герцля. Вернее, дом, в котором в 1860 году Герцль родился. Ему повезло родиться прямо рядом с Большой синагогой, поэтому обряд бар-мицвы он проходил именно тут.

«Когда мне исполнилось тринадцать лет, родители устроили пышное празднество «Бар-мицва». Утром той торжественной субботы я помолился в синагоге, где меня вызвали для исполнения обряда и чтения особой молитвы «Мафтир»; глубоко врезалась в память праздничность и величие этой минуты. Дома, во время самого празднества, мной была произнесена взволнованная «речь» и в конце ее я поклялся «остаться верным еврейству в любых условиях и обстоятельствах», – писал Герцль в своих воспоминаниях.

В 1929–1931 годах облик синагоги и прилежащей территории меняется. Завершается строительство Еврейского музея, а во дворе возводится храм Героев – в честь десяти тысяч евреев, погибших на полях Первой мировой войны. Тогда же во дворе появляется и сад.

Начало 1930-х – время уже тревожное. Начинаются провокации. Весной 1931 года рядом с синагогой стреляют в двух верующих, в 1939 – в группу молящихся бросают ручную гранату. В стране полную силу набрали антисемитские настроения. В 1938 году был принят «Первый еврейский закон», устанавливавший квоту на максимальную долю еврейского населения в трудовой занятости в 20 процентов; в следующем, 1939 году, принимается «Второй еврейский закон», определявший еврейство как расу, а не как религию, что меняло статус евреев, принявших ранее христианство. Тогда же фашистская партия «Скрещенные стрелы», которая насчитывала в тот момент 250 тысяч членов, набрала 15 процентов голосов на выборах в парламент – правда, допущена туда так и не была. Более того, ее лидер, Ференц Салаши, был в 1938 году приговорен к трехлетнему тюремному заключению за то, что заявил о еврейском происхождении жены регента Хорти, правившего Венгрией с 1920 года. Однако в 1940 году под давлением Германии Салаши был досрочно освобожден по амнистии.

В августе 1941-го был принят «Третий еврейский закон», который налагал запрет на бракосочетания и половые контакты между евреями и венграми. Венгрия становится полноценным союзником фашистской Германии. Но все же до весны 1944 года венгры не отправляли евреев в лагеря смерти и не создавали гетто. Все изменилось 19 марта 1944-го: немецкие войска оккупировали Венгрию. Сразу после этого началась отправка евреев в лагеря смерти – в период с 15 мая по 9 июля в Освенцим было отправлено более 400 тысяч человек. Занимался этим печально известный Адольф Эйхман. Много позже, в 1960 году, его выследят в Буэнос-Айресе агенты Моссада. Он будет переправлен в Израиль и здесь его повесят по решению суда.








В октябре 1944-го Миклош Хорти, чей сын был похищен и взят в заложники отрядом СС, передал власть Ференцу Салаши, и «Скрещенные стрелы» начали массово убивать евреев и похищать их имущество. Жертв расстреливали прямо на берегу Дуная… В память об этом в 2005 году появился мемориал жертвам Холокоста. Вдоль набережной, у края воды стоят шестьдесят пар обуви – мужской, женской и детской: стоптанные ботинки, туфли, башмачки. Они во всем походят на обувь 1940-х годов, только отлиты из чугуна.

В декабре 1944-го в Пеште было создано гетто. В синагоге и окружающих зданиях были собраны 70 тысяч евреев. В гетто были расстреляны, погибли от эпидемий, голода и холода тысячи человек. Их тела подолгу лежали под стенами синагоги. 3500 человек удалось захоронить на ближайших кладбищах, а после освобождения гетто 18 января 1945 года на соседней с синагогой площади было найдено более трех тысяч тел, во дворе самой синагоги – 2881 тело, для захоронения которых были созданы 24 братские могилы. Синагога на улице Дохань стала единственной в мире с кладбищем в саду. При синагогах никогда не устраивают кладбища, но еврейский Закон резко осуждает откапывание и перемещение мертвых тел.

Из приблизительно 800 тысяч евреев, живших к 1941 году на территории Венгрии, Холокост пережили немногим более 200 тысяч. По другим данным, из 803–850 тысяч погибло около 565 тысяч. За два года в Венгрии было уничтожено, по разным источникам, от 500 до 600 тысяч евреев – примерно 70 процентов еврейского населения…

Синагога уцелела чудом. Когда фашисты заняли Будапешт, здание синагоги перешло в их распоряжение и использовалось как штаб, а на двух башнях были установлены антенны. В нем же была расположена немецкая поликлиника, которой несколько месяцев руководил известный впоследствии изверг доктор Йозеф Менгеле. Часть времени синагога использовалась как конюшня, а деревянные сиденья были сброшены в подвал – благодаря этому они сохранились и сейчас: в зале установлены те же скамьи, на которых сидели прихожане еще до войны. Но большинство сидений, на которых сохранились фамилии и имена владельцев, никогда больше не служили их хозяевам – они сгинули в Катастрофе.








Витражные окна синагоги тоже подлинные – в начале войны все они были сняты и спрятаны в подвалах Национального музея.

После войны здание Большой синагоги, как и многие другие синагоги восточной Европы, постепенно приходило в упадок. Только в 1996 году, через несколько лет после падения коммунистического режима, наконец начался ее ремонт. Основную часть суммы на него пожертвовали актер Тони Кертис и основательница косметической империи Эсте Лаудер. Родители обоих были выходцами из Венгрии: настоящее имя Тони Кертиса (того самого, который сыграл Джозефину в фильме «В джазе только девушки») – Бернард Шварц, а Эсте Лаудер до замужества была Жозефиной Эстер Ментцер, ее мама была родом из Венгрии.

Благодаря созданному Тони Кертисом Фонду памяти жертв Холокоста «Эману-Эль» в 1991 во дворе синагоги установили «Дерево жизни» – памятник работы скульптора Имре Варга. На тысячах металлических листьев плакучей ивы выбиты имена убитых. Достаточно небольшого ветерка, и листочки начинают шелестеть, напоминая о страшных временах.

Мы пошли в синагогу в первый же день, как приехали в Будапешт. Послушали экскурсию. Обошли все от и до. Самое большое впечатление произвел на меня Мемориальный парк памяти жертв Холокоста имени Рауля Валленберга: здесь на мемориальной плите выбиты имена праведников народов мира – тех, кто спасал евреев в те страшные времена, часто рискуя собственной жизнью. И если о шведском дипломате Рауле Валленберге, спасшем десятки тысяч человек, выкраденном СМЕРШем и замученном чекистами в Москве, я знал, то имена Джорджо Перласка и Карла Лутца услышал впервые.

Джорджо Перласка был убежденным фашистом, верным последователем Муссолини. Если бы не это обстоятельство, он вряд ли смог бы спасти от депортации и неминуемой гибели несколько тысяч венгерских евреев. После окончания технической гимназии Джорджо был призван в армию, участвовал в войне в Абиссинии. В 1936 году добровольцем поехал в Испанию и сражался на стороне Франко. В 1939 году он мог вернуться на военную службу – Италия готовилась тогда вступить в мировую войну на стороне Гитлера, – но в армию не попал, так как жил в Будапеште и работал на фирме, которая снабжала консервами итальянский флот.

Когда в сентябре 1943 года режим Муссолини пал, Италия вышла из войны и была оккупирована нацистами – как вскоре и Венгрия. Возвращаться в Италию Перласка не захотел, но и в Будапеште оставаться было опасно: для венгерского правительства, которое поддерживало Гитлера, итальянцы стали гражданами враждебного государства. Весной 1944 года Перласка с группой итальянских дипломатов был интернирован в специальный лагерь в городке Кекеш под Будапештом.

В октябре 1944 года Джорджо удалось освободиться благодаря шведской делегации, которая посетила лагерь – Швеция защищала права итальянских граждан в Венгрии. Перласка получил разрешение несколько дней сопровождать делегацию в Будапеште. Больше в лагерь он не вернулся. Но положение его было очень шатким – его могли арестовать не только местные фашисты, но и немцы, ведь именно они были в Венгрии фактической властью. И тут ему пригодилось… обещание генерала Франко защитить всех, кто воевал в Испании на его стороне.

Перласка отправился в испанское посольство и попросил помощи. В тот же день он стал испанским гражданином. Перласка предложил свои услуги послу Испании в Будапеште Анджело Санц-Брицу, который помогал венгерским евреям избежать депортации и уничтожения. Санц-Бриц выдал Перласке удостоверение сотрудника испанского посольства.

Джорджо Перласка взялся за защиту будапештских евреев совершенно добровольно, без какого-либо принуждения. «Я просто не мог отвернуться и пройти мимо, когда на моих глазах совершались страшные преступления», – рассказывал Перласка в Иерусалиме во время церемонии присвоения ему звания Праведника народов мира.

Новый дипломат помогал в оформлении испанских виз для будапештских евреев и размещал беженцев в специальных домах-общежитиях, приписанных к посольству. Когда он приступил к работе, под испанской защитой находилось около трехсот евреев. В конце ноября 1944 года в домах-общежитиях под испанской юриспруденцией жило уже более трех тысяч беженцев.

30 ноября 1944 года Перласка не нашел в посольстве своего начальника – Санц-Бриц, опасаясь прихода русских, уехал в Швейцарию, не назначив себе заместителя. Перласка тоже мог уехать, но решил остаться. Была только одна проблема – теперь он не имел права выдавать людям испанские паспорта. И, тем не менее, продолжал это делать.

Перласка фактически сам назначил себя исполняющим обязанности консула Испании, и, если бы венгерские власти проверили его полномочия, дело почти наверняка закончилось бы смертным приговором. Но он продолжал заботиться о своих «подопечных», каждый день принося еду и лекарства и неоднократно спасая их от венгерских нацистов.

Но… В середине января 1945 года венгерский министр внутренних дел Габор Вайна приказал собрать и уничтожить всех евреев, находящихся под зашитой иностранных представительств в Будапеште. Это было безоговорочное требование Гитлера. Что же сделал Перласка? Он добился встречи с министром и в течение нескольких часов убеждал его отменить варварское решение, угрожая (!) точно так же поступить с венгерскими гражданами, находящимися в Испании, Бразилии (!) и Уругвае. И Габор Вайна согласился не трогать евреев, находящихся под испанской защитой. Так Перласка спас от верной смерти три тысячи человек.

Джорджо Перласка и Рауль Валленберг неоднократно сотрудничали. Валленберг выдал шведские паспорта и визы более чем двадцати тысячам венгерских евреев. В январе 1945 года Перласка в последний раз встретился с Валленбергом. Тот уже опасался за свою жизнь и просил испанского дипломата о помощи. Перласка предложил свой автомобиль с испанским флагом и сопровождение полицейского эскорта, чтобы доставить шведа в испанское посольство, но Валленберг отказался – у него оставались еще незавершенные дела в Будапеште. Рауль обещал приехать вечером на своей машине, но не приехал…

Когда советские войска вошли в Будапешт, Перласка сжег свои испанские документы – паспорт и дипломатическое удостоверение – и снова оказался итальянцем. В июне 1945 года он вернулся к своей семье в Падую. Долгие годы он жил в безвестности, и лишь через сорок лет после войны люди узнали о его заслугах. Тогда Джорджо Перласка впервые ощутил, что такое мировая слава. Он получил высший орден Венгрии, Италия наградила его Рыцарским крестом, Израиль назвал его почетным гражданином страны. В 1989 году в Иерусалиме Перласке торжественно присвоили звание Праведника народов мира. Ему тогда было 79 лет.

Карл Лутц был швейцарским дипломатом, вице-консулом в Будапеште с 1942 года и до конца войны. Он спас более 62 тысяч евреев, выдавая им охранные свидетельства и создавая «дома безопасности». Кроме того, он сотрудничл с Сохнутом и помог десяти тысячам еврейских детей эмигрировать в Эрец-Исраэль. Он получил от властей восемь тысяч сертификатов, которые позволяли не отправлять в лагеря смерти евреев, якобы намеревавшихся выехать в Палестину. По одному сертификату на человека. Но Лутц начал выдавать сертификаты не на одного человека, а на целую семью, а потом самовольно выпустил еще несколько тысяч сертификатов с номерами от 1 до 8000. Усилия Лутца были так заметны и эффективны, что в ноябре 1944 года проконсул Эдмунд Веезенмайер, представитель Третьего рейха в Венгрии, даже запросил у Берлина разрешения убить Лутца. К счастью, Берлин не ответил.

Вскоре после войны швейцарские власти обвинили Карла Лутца в превышении полномочий, но в 1958 году обвинение с него было снято, а в 1965 году он стал первым швейцарцем, признанным Праведником народов мира. Памятник Карлу Лутцу установлен недалеко от Большой синагоги – на фоне мрачных серых домов позолоченная бронзовая фигура ангела парит над лежащим на земле евреем и протягивает ему руку помощи. На табличке у памятника выведена цитата из Талмуда: «Кто спасет одну жизнь – спасет целый мир».

Вместе с Валленбергом, Лутцем, Перласка и Санц-Брицем евреев в Будапеште спасали португальские дипломаты Карлос де Лиз-Тексейра Брэнкуинхо и Сампайо Гарридо, апостольский нунций Анджело Ротта, швейцарский представитель Международного Красного Креста Фридрих Борн и многие другие. На 1 января 2016 года 837 граждан Венгрии были признаны Праведниками народов мира за участие в спасении евреев во время Холокоста.

Прошли годы. Сегодня в венгерском Парламенте представлена ультраправая националистическая партия «Йоббик», которая отвергает европейскую интеграцию и является антисемитской. Прямо во время нашей поездки в Будапеште прошли парламентские выборы, и «Йоббик» набрала 20 процентов голосов, став второй партией в парламенте. Так что ультраправые в Венгрии как были, так и остались.

Недавно представители партии публично сожгли флаг Израиля прямо перед Большой синагогой. А в 2012 году Чанад Сегеди, один из партийных лидеров и депутат Европарламента, до того слывший ярым антисемитом, неожиданно узнал о своем еврейском происхождении. Вскоре после этого он вышел из партии, принеся публичные извинения за ксенофобские высказывания. Сегеди стал религиозным евреем и в 2016 году переехал в Израиль. Бывают и такие повороты судьбы.

После мемориального парка мы вновь вернулись в синагогу. Я пытался представить себе, на какой скамейке сидел Дэн Браун. Он ведь наверняка был здесь и даже в Прагу приезжал, собирая материал для одного из будущих романов. Гулял по городу, слушал лучших экскурсоводов. Так что и в синагоге на улице Дохань он не мог не побывать. Размышляя об этом, я шел по центральному проходу и, пропуская вперед группу, случайно сел на скамью, на столешнице которой была привинчена латунная табличка: «Семья Коэн. Абе, Джеки, Михаэль, Адрианна».

Какова судьба этих людей? Живы ли они?

Очень хочется, чтобы ответ был положительным.




Германия





Братский поцелуй. Берлин


У любого мало-мальски значимого города есть свои символы, которыми гордятся местные жители. И уж тем более есть они у мегаполисов, мировых центров. Разница только в том, что символы мировых столиц известны всем.

У Берлина таких символов несколько. Бранденбургские ворота, Берлинская телебашня, рейхстаг, он же Бундестаг, и Берлинская стена. А на Берлинской стене – знаменитый «Братский поцелуй».

Многие называют «Братский поцелуй» самым знаменитым граффити в мире. Кстати, полное название этого произведения «Господи! Помоги мне выжить среди этой смертной любви» и создано граффити было в 1990 году художником Дмитрием Врубелем. Но, пожалуй, это не просто граффити. Это символ эпохи, символ окончания «холодной войны» – и символ города, до сих пор переживающего травму своего раскола, разделения.

«Позорная стена» – так назвал Берлинскую стену четвертый федеральный канцлер ФРГ и лауреат Нобелевской премии мира Вилли Брандт, – простояла без малого тридцать лет, с 1961 по 1990-й. Вскоре после снятия ограничений в сообщении между Восточным и Западным Берлином, в течение января-ноября 1990 года, почти всю стену разобрали, большей частью в частные коллекции, в музеи и на сувениры – фрагменты стены есть и в офисе «Microsoft», и в штаб-квартире ЦРУ, и даже у меня дома. Но, к счастью (вот уж кто бы подумал тогда, что к счастью?) часть стены сохранилась. Самый большой из сохранившихся участков – длиной 1,3 километра, – расположен в районе Фридрихсхайн, вдоль Шпрее. В течение 1990 года этот участок расписали 118 художников из 21 страны, создав 106 картин. Так появилась самая длинная в мире художественная галерея под открытым небом, «East Side Gallery», коорую торжественно открыли 28 сентября 1990-го, и которая с 1991 года находится под охраной государства.

Первым художником из тогдашнего СССР, который написал свою картину на стене, стал Теодор Тэжик, создавший за два дня работу под названием «Большой кремлевский ветер». Теодор строит сейчас в чешской Богемии свой грандиозный «Театр в полях». А вскоре и Дмитрий Врубель изобразил на стене «Братский поцелуй» двух генсеков – Брежнева и Хонеккера. Все мы знали, что «дорогой Леонид Ильич» любил целоваться в губы, и Дмитрий Врубель, который в одном из интервью сказал, что «мы всего лишь рисуем картинки по фотографиям и снабжаем их подписями», воспроизвел реальную фотографию, сделанную 4 октября 1979 года на праздновании годовщины образования ГДР. Воспроизвел, но как! Это изображение не только разошлось в сотнях тысяч открыток и сувениров по всему миру, но и стало источником вдохновения для других художников. В прошлом году, например, двое литовцев, художник Миндаугас Бонану и предприниматель Доминикас Чечкаускас, создали в Вильнюсе граффити «Сделаем все великим опять», изобразив целующихся Дональда Трампа и Владимира Путина. А совсем недавно рекламное агентство «Havas Worldwide Kazakhstan» из Алматы создало постер с изображением целующихся Курмангазы (легендарного казахского народного музыканта) и Пушкина – фактически кальку с «Поцелуя». Кто знает, может, и знаменитые «Целующиеся констебли» Бэнкси были инспирированы работой Врубеля?

В 2009 году, накануне 20-летия падения стены, берлинские власти решили отреставрировать работы на «East Side Gallery» и… почти стерли со стены «Братский поцелуй». Дмитрий узнал об этом из телепередачи и настоял на том, чтобы реставрировать работу самому. А вскоре вместе со своей женой и соратницей Викторией Тимофеевой перебрался в Берлин насовсем – окончательное решение приняли после того, как Россия ввела войска в Грузию.

Интересно, что Дмитрий Врубель часто сравнивает себя с Юрием Гагариным – он тоже оказался в нужное время в нужном месте. Из всех городов мира он оказался тогда именно в Берлине; его приятель, галерист Александр Бродовский, жил в то время рядом с тем самым участком стены, а в Восточной Европе наступила долгожданная свобода.

С 1995 года художник работает совместно с Викторией Тимофеевой. Специально для одесситов скажу – Виктория тоже одесситка. За эти годы творческий тандем создал более 20 совместных проектов, среди которых «Дневник художника», календарь «12 настроений президента», проект ЦУМ (Центральный универсальный музей), выставки «Портрет эпохи», «2007», «Евангельский проект» и другие.

Кстати, отреставрированный «Братский поцелуй», которую Дмитрий называет уже не граффити, а фреской – дело рук уже обоих художников. Вместе с «Поцелуем» Дмитрий восстановил и вторую свою работу на стене, совершенно великолепную: «Спасибо, Андрей Сахаров».

В начале 2013 года художники основали в Берлине «Открытую мастерскую художников Врубеля и Тимофеевой» в помещении «PANDA-Theater» на Кнаакштрассе, в Пренцлауэр-Берг, модном районе Восточного Берлина, куда мы с дочкой и пришли, как только приехали в Берлин. Пришли очень удачно – именно по субботам мастерская, в помещении арт-центра «Kulturbrauerei» (бывшей старой пивоварни), открыта для посетителей. Интересно, что название мастерской – «Bruderkunst», «Братское искусство», – перекликается с «Bruderkuss», «Братским поцелуем».

Мы увидели в мастерской огромные графические работы, иллюстрации к проекту Дмитрия и Виктории «Свиньи и бесы», который создан по мотивам двух романов, «Бесы» Достоевского и «Доктор Живаго» Пастернака. Сам проект является составной частью еще более грандиозного проекта, «TOLSTOEWSKI» – художники иллюстрируют произведения самых известных, узнаваемых на Западе русских писателей: Толстого, Достоевского, Чехова, Пастернака. В рамках проекта Врубель и Тимофеева ведут работу над тремя сериями: «Das Finale», «Свиньи и бесы. 1917–2017» и «Ночь в музее».

Но это – вовсе не обычные иллюстрации. Дмитрий Врубель и Виктория Тимофеева всегда используют современный материал; толчком к созданию серии могут послужить фотография, картинка из телевизора. Вот и сейчас – иллюстрацией к двум романам выступают фотографии, сделанные в самом конце застоя в обычной советской квартире, с обычными, в меру успешными советскими людьми, которые отмечают большое событие, удачу – им удалось раздобыть несколько бутылок настоящего чешского пива. Это первая часть экспозиции «Свиньи и бесы» – «Свиньи». Экспозиция в мастерской меняется каждые два-три месяца; второй частью проекта «Свиньи и бесы» будет «Фрагмент эротической вечеринки в омском клубе «Эверест».

Фрагмент из «Доктора Живаго», который Дмитрий воспроизводит для посетителей, полностью погружает в атмосферу тех страшных лет, картины на стенах мастерской перестают казаться забавными, и такие привычные лица представителей «новой исторической общности» кажутся как нельзя более соответствующими названию экспозиции.

… Переполненные впечатлениями, мы вышли из полумрака мастерской на улицу. Нам, впервые приехавшим в Берлин, не терпелось увидеть «Братский поцелуй». Двадцать минут на трамвае – и вот мы уже у «East Side Gallery». У «Поцелуя», как обычно, толпились туристы, и мы выстояли небольшую очередь, чтобы сфотографироваться на его фоне. Лица наши были бесстрастны, но внутренне мы ликовали – ведь никто из стоящих рядом не догадывался, что мы приехали сюда прямо из мастерской художника.




Василий Кандинский и «Синий всадник» в мюнхенском музее «LenbachHaus»


Если вы интересуетесь историей объединения «Синий всадник» и хотите проследить путь Василия Кандинского к абстракционизму, лучшего места, чем музей «Lenbachhaus» в Мюнхене, во всем мире не найти.

В собрании городской галереи в доме Ленбаха, расположенной в центре города, рядом со знаменитой Кенигплац, находится самая большая в мире коллекция работ участников группы «Синий всадник»: Василия Кандинского, Габриэль Мюнтер, Алексея Явленского, Марианны Веревкиной, Франца Марка, Августа Маке, Пауля Клее. Основная часть этой коллекции попала в «Lenbachhaus» благодаря щедрому дару Габриэль Мюнтер, которая много лет была партнером и соратником Василия Кандинского. В 1957-м, ей тогда исполнилось восемдесят, Габриэль подарила музею около тысячи работ участников группы. В этом щедром даре были и работы Василия Кандинского: более девяноста картин маслом и триста тридцать рисунков, акварелей, альбомов с набросками и росписей на стекле и на дереве. Благодаря этому дару «Lenbachhaus» стал музеем мирового уровня. Особенно ценно то, что все эти работы Габриэль Мюнтер смогла сохранить в своем доме в Мурнау в самые мрачные годы Третьего Рейха, когда искусство участников группы было признано дегенеративным и хранить работы было невероятно опасно.

Сама галерея удивительна. Вилла знаменитого немецкого художника-портретиста Франца фон Ленбаха, построенная в 1887–1891 годах по проекту Габриэля фон Зейдля и дважды затем перестроенная, удивительно напоминает римский особняк, а комнаты самого Ленбаха, сохраненные в неприкосновенности с 1924 года – тогда вдова художника продала виллу городу, подарив также и коллекцию работ мужа – копируют стиль итальянского палаццо. Это неудивительно – фон Ленбаха вдохновляло творчество Тициана и Веронезе.

В 2009–2013 годах музей приобрел сегодняшний вид – проект реконструкции выполнило архитектурное бюро Нормана Фостера, а над освещением Норман Фостер работал совместно с Олафуром Элиассоном.

В музее собраны в первую очередь работы художников XVIII–XIX веков, работавших в Мюнхене: Яна Полака, Кристофа Шварца, Жоржа Лемере, Вильгельма фон Кобелля, Франца фон Штука, самого Франца фон Ленбаха и других; кроме них – работы участников мюнхенского Сецессиона, основанного в 1892 году: Ловиса Коринта, Макса Слефогта и Фрица фон Уде. В коллекции музея также работы Марины Абрамович и Франца Аккермана, Эрвина Вурма и Марии Лассниг, Зигмара Польке и Герхарда Рихтера, Олафура Элиассона и Шона Скалли. Несколько залов музей отвел инсталляции «Покажи свою рану» Йозефа Бойса.

Но, безусловно, международную славу музею принесла коллекция творений группы «Синий всадник» и жемчужине собрания – подборке работ Василия Кандинского.

Василий Васильевич Кандинский приехал в Мюнхен в тридцатилетнем возрасте, в 1896 году, оставив блестящую карьеру в юриспруденции. После окончания 3-й Одесской мужской гимназии он поступил на юридический факультет Московского университета и затем остался в нем преподавать, став доцентом. В том же 1896 году ему предлагают место профессора в знаменитом Дерптском университете в Тарту. Но тяга к живописи, стремление стать художником оказались сильнее. Позже он вспоминал о двух главных событиях, повлиявших на это решение – посещение выставки французских импрессионистов в Москве в 1895 году – его потрясла картина Клода Моне «Стога сена», – и впечатление от оперы Рихарда Вагнера «Лоэнгрин» в Большом театре. Сам Кандинский называл решение стать художником своим «вторым рождением».

Мюнхен был в то время одним из центров европейского искусства. Кандинский начал заниматься в частной школе у известного художника и преподавателя, словенца Антона Ажбе – его учениками в разное время были Давид Бурлюк и Марианна Веревкина, Игорь Грабарь и Мстислав Добужинский, Иван Билибин и Кузьма Петров-Водкин. В 1899 году Кандинский пытается поступить в Мюнхенскую академию художеств – это получается со второго раза, в 1900-м. Он попадает в класс Франца фон Штука, яркого представителя (наряду с Францем фон Ленбахом и Фридрихом Августом фон Каульбахом) мюнхенской школы изобразительного искусства. По рекомендации фон Штука Кандинский целый год пишет только в черно-белой гамме, чтобы изучить форму без привязки к цвету – фон Штук считал, что цвета его палитры «слишком буйные».

Учеба у фон Штука не продлилась долго: Кандинский искал единомышленников, с которыми мог бы объединиться на общей волне неприятия академизма. Уже в мае 1901-го он вместе с Рольфом Ницки, Вальдемаром Хеккелем и Вильгельмом Хьюсгеном создает художественно-творческое объединение «Фаланга» («Phalanx»), становится ее руководителем, и открывает при ней художественную школу. На первой выставке «Фаланги» демонстрировались работы самого Кандинского, его друзей из литературно-художественного кабаре «Одиннадцать палачей», и работы Александра Зальцмана, с которым Кандинский познакомился во время учебы в академии.

На следующих выставках «Фаланги» Кандинский старался собрать работы, представляющие разные направления в искусстве: символизм, импрессионизм, югендстиль, или модерн. Кандинский и сам ищет свой стиль. В это время он создает несколько знаковых работ, одна из которых – «Синий всадник» (1903), – станет впоследствии символом нового объединения. «Фаланга» провела двенадцать выставок, но консервативное мюнхенское общество встречало их, скажем так, достаточно негативно. В 1904 году Кандинский решает закрыть объединение.

Благодаря «Фаланге» в личной жизни художника происходят большие изменения – он знакомится с Габриэль Мюнтер, которая в 1902 году пришла учиться живописи в его класс. В 1903-м он обручается с ней, несмотря на то, что уже десять лет был женат на своей двоюродной сестре Анне Чемякиной. Следующие пять лет Кандинский вместе с Мюнтер путешествуют по Европе и Северной Африке. Они побывали в Голландии, Швейцарии, Тунисе, Рапалло, некоторое время жили в Париже; три портрета Мюнтер работы Кандинского этого периода (два 1903 и один 1905 гг.) демонстрируются в коллекции «Lenbachhaus». Оба портрета 1903 года изображают Мюнтер за мольбертом, на природе; тогда художники неоднократно рисовали друг друга за работой – этюд Мюнтер изображает Кандинского сидящим на траве с переносным этюдником в руках. В музее есть также несколько этюдов, сделанных Кандинским в путешествиях – пляж в Голландии, скалистый берег моря в Рапалло, водопад в баварском Кохеле.

Вернувшись в 1908 году в Баварию, художники селятся в Мюнхене и каждое лето живут в маленьком городке Мурнау в Баварских Альпах, в доме, который Габриэль Мюнтер вскоре, в августе 1909-го, приобретет для их совместной жизни. Этот дом существует и сегодня – в нем открыт музей, и называют его, по традиции, «Русским домом». Гостями «Русского дома» были в те годы Франц Марк и Август Маке, Марианна Веревкина и Алексей Явленский, Пауль Клее и Арнольд Шенберг. В коллекции «Lenbachhaus» есть замечательная работа Мюнтер 1936 года, на которой изображен этот дом. Именно в нем, между фальшивыми стенами, сооруженными в подвале, она и сохранила коллекцию работ Кандинского и других участников «Синего всадника».

Годы, проведенные с Мюнтер в Мюнхене и Мурнау, станут, пожалуй, самыми важными для Кандинского в творческом плане. Он ищет себя, свою манеру выражения, постепенно переходя от выполненных в технике пуантилизма работ, посвященных русским народным темам («Пестрая жизнь», «Двое на лошади») и многочисленных пейзажей с видами Мурнау, построенных на цветовых диссонансах, к первым опытам абстрактной живописи.

В 1909 году Кандинский начал классифицировать свои большие работы как «Впечатления» («Impressions»), «Импровизации» («Improvisations») и «Композиции» («Compositions»). «Impressions» он характеризовал как «прямые впечатления, полученные от окружающей природы («outward nature»)», в отличие от «Импровизаций» – это были впечатления, полученные от «inward nature», «внутренней природы», то есть от собственных мыслей, идей и фантазий. «Композиции» были сочетанием всего этого и требовали большей художественности для выражения. Как ни удивительно, «Impressions» часто становились более абстрактными, чем «Импровизации» и «Композиции» (например, шесть больших работ, написанных в 1911 году; в коллекции музея есть прекрасная работа «Impression IV (Gendarme)»: здесь сочетаются абстракция и фигуратив). Иногда они отражали акустические и визуальные впечатления – как, например, в представленной в «Lenbachhaus» работе «Impression III (Concert)», которая является одной из первых в современном искусства работ, отображающих в цвете эффект от прослушивания музыки.

«Импровизации» часто имеют описательные названия и раскрывают индивидуальный подход Кандинского к абстракции. Абстракция означала для него в первую очередь обнажение объектов до их изначальной сути, обнаружение их «внутреннего звучания» и придание конкретной формы, конкретных очертаний духовному содержанию. В 1909–1914 годах Кандинский создает более тридцати пяти «Импровизаций», а в коллекции «Lenbachhaus» представлены «Improvisation 2», «Improvisation 19», «Improvisation 19A», «Improvisation 26».

И все же Кандинский рассматривал именно «Композиции» как главные заявления своих художественных идей. Если допустить сравнение живописных произведений с музыкальными, то «Композиции» являлись для художника симфониями, своего рода кульминациями его художественного видения в каждый конкретный момент его творческого пути. Хотя за всю жизнь он создал не более десяти «Композиций», семь из них – между 1909 и 1913 годами, но, тем не менее, «Композиции» прошли через все зрелое творчество Кандинского. Последняя из них датируется 1939 годом. В музее вы можете увидеть великолепную «Composition VII».

Василия Кандинского не зря называют «пионером абстракции». Хотя он и шел в этом направлении рука об руку к Мондрианом, Малевичем, Пикабиа, Делоне и другими, он был единственным, кто теоретически обосновал существование искусства за границами фигуративности. Именно его «Первая абстрактная акварель» 1910 года считается точкой отсчета для абстракционизма.

Удивительная энергия Василия Кандинского вдохновляла его на создание новых и новых художественных союзов. В январе 1909-го он инициирует создание «Нового объединения художников» (Neue Kunstlervereinigung Munchen). В его состав вошли Мюнтер, Веревкина, Явленский, Кубин и ряд других художников, среди которых был одессит, скульптор Владимир Издебский. Благодаря бурной деятельности Кандинского в 1909–1910 годах состоялось несколько выставок участников объединения с участием приглашенных художников, среди которых были Жорж Брак, Давид и Владимир Бурлюки, Кес ван Донген, Андре Дерен, Пабло Пикассо, Анри ле Фоконье, Жорж Руо и Морис Вламинк. Так консервативный Мюнхен стал на время центром авангардного искусства. Работы Кандинского, представленные на выставках, увидел никому на тот момент не известный мюнхенский художник Франц Марк – и был настолько впечатлен ими, что вскоре стал одним из его ближайших соратников и друзей.

Однако, как это ни удивительно, первая масштабная презентация работ Кандинского состоялась не в Мюнхене, а в Одессе, в городе, где он вырос. В 1909 году Владимир Издебский при поддержке Василия Кандинского решает организовать в Одессе серию международных выставок авангардного искусства, цель которых – ознакомить российскую публику с современным художественным творчеством. Во втором «Салоне», открывшемся в Одессе в феврале 1911 года, были представлены 54 работы художника. Кандинский разработал для «Салона» афишу и обложку каталога, в котором была опубликована его статья «Содержание и форма».








«Оригинальная прелесть Кандинского в том, что он вслед за Фридрихом Ницше, как бы осуществляя его эстетическую теорию о музыке, как единственном критерии и учителе красоты, доводит почти до аннулировки внешнюю форму, веруя только во внутренний, тайный ритм, и им проникая все картины, все фигуры, все линии. Гармония, а не точность, игра красок, а не контуры, язык сочетаний, а не внешняя похожесть, тайное и скрытое, а не наружное. Художник-музыкант со своей прелестью неясности мелодии – вот формула Кандинского. Фанатик ритма, он доводит свои картины до полного игнорирования точности, до почти совершенного уничтожения власти абриса, влюбленный в размер и темп, пренебрегающий наружной и внешней убедительностью. Здесь теоризм художественного анархизма доведен до последних пределов, до своего логического конца. В тех 54 холстах, которым отвел место у себя «Салон» – история эволюции Вас. Кандинского, это выставка ретроспективная, как бы смотр самому себе, устроенный художником, его исканья, его этапы. Начав с реализма, перейдя реалистический импрессионизм, пройдя синтетическую живопись, художник увлекается символизмом, чтобы найти себя, наконец, в музыкальной символике. Пять этапов, как пять ступеней лестницы, ведущих к последнему достижению эстетического индивидуализма, отрешенного от всяких заветов и преданий, свободно вышедшего на путь современной и полной независимости, отказавшегося от всяких правил, приобретшего право на безграничную свободу художника-анархиста, влюбленного в музыку красок и преследующего лишь одну цель: самоопределение в свободе и смелости», – писала о его работах одесская пресса.

Эксперименты Кандинского были чересчур смелыми даже для его коллег по «Новому объединению художников». Растущее напряжение вынудило Кандинского уйти с поста председателя. А когда на третьей выставке объединения в декабре 1911 жюри отклонило картину Кандинского «Композиция V», так как она не соответствовала размерам, установленным правилами, художник вышел из объединения. Вместе с ним из «Нового объединения художников» вышли Франц Марк, Габриэль Мюнтер и Альфред Кубин, чуть позже – Марианна Веревкина и Алексей Явленский. С уходом такой значительной группы «Новое объединение художников» прекратило свое существование.

Уход из «Нового объединения…» не стал ударом для Кандинского – уже летом 1911-го они с Францем Марком задумали нечто новое и грандиозное. Это не было создание еще одного традиционного художественного сообщества со своим уставом и декларацией. Они поставили своей задачей сближение и демонстрацию различных течений в искусстве, утверждение идеи синтеза искусств и равноправия художественных форм. Лучше всего для этих целей подходил альманах. Им стал «Синий всадник».

Название родилось за чашкой кофе, когда художники сидели в кафе в саду в Зиндельсдорфе – Марк любил лошадей, Кандинский – всадников, и оба любили синий цвет. Два произведения – «Синий всадник» Кандинского и «Синий конь» Марка – стали своеобразными символами одноименной группы, одноименного объединения художников, возникшего параллельно с работой над альманахом. И, хотя Кандинский впоследствии подчеркивал, что «Синий всадник» художественным объединением не был, мы продолжаем называть его именно так.

Очень быстро «Синий всадник» стал международным сообществом, в котором участвовали русские, немцы, французы, объединенные общим желанием творить новое искусство. В него, наряду с Кандинским и Францем Марком, вошли Август Маке и Марианна Веревкина, Алексей Явленский и Пауль Клее; в деятельности «Синего всадника» принимали участие Давид и Владимир Бурлюки, Габриэль Мюнтер, Робер Делоне, Густав Кампендонк, Андре Дерен, Эуген фон Калер, Альфред Кубин, Альберт Блох, Лионель Фейнингер. Первая выставка объединения открылась 18 декабря 1911 года в мюнхенской галерее Генриха Танхаузера. Вошедшие в экспозицию картины разных членов группы были очень близки между собой и по духу, и стилистически. Всего на выставке были представлены 43 работы четырнадцати художников.

Василий Кандинский представил на суд публики ту самую «Композицию V» и «Импровизацию 22». После Мюнхена, с января 1912 по июль 1914 года, выставка путешествовала по Европе и была показана в Кельне, Берлине, Бремене, Франкфурте. Гамбурге, Будапеште, Осло, Хельсинки и ряде других городов.

C февраля по конец марта 1912 года в галерее «New Art» Ханса Гольца проходит вторая выставка под названием «Синий всадник. Черное и белое», в которой принимают участие и члены других групп – из объединения «Мост», некоторые супрематисты и кубисты. Всего на выставке демонстрировалось 315 графических работ, выполненных исключительно на бумаге. Среди участников – Ханс Арп, Жорж Брак, Пабло Пикассо, Андре Дерен, Казимир Малевич, Михаил Ларионов и другие.

Однако основной целью было издание альманаха. И в мае того же 1912 года издательство Райнхардта Пипера печатает альманах «Синий всадник», программный документ художников-авангардистов, второй после манифеста Маринетти, статьи об истории, сущности и синтезе искусств в котором сопровождались многочисленными иллюстрациями. В альманахе были опубликованы статьи Франца Марка и Давида Бурлюка, Августа Маке и Арнольда Шенберга, Леонида Сабанеева и Василия Розанова, Эрвина фон Буссе и Николая Кульбина. Сам Кандинский опубликовал статьи «К вопросу о форме», «О сценической композиции» и сценическую композицию «Желтый звук».

Альманах был издан большим тиражом – 17 000 экземпляров. Это было рискованно, но он довольно быстро разошелся и уже в начале 1914 года вышел вторым, возросшим на 1200 экземпляров, тиражом.

Планы по созданию второго альманаха перечеркнула начавшаяся Первая мировая война. Кандинский, как гражданин России, был вынужден покинуть Германию. В августе 1914-го они с Габриэль Мюнтер едут в Швейцарию, где живут до ноября; там он предлагает ей начать жить раздельно и перевести отношения в дружеские; затем каждый уезжает самостоятельно – Мюнтер в Мюнхен и затем в Стокгольм, Кандинский в Москву. Отношения их к тому времени действительно становятся скорее партнерскими – по крайней мере, в представлении Кандинского. Мюнтер же по-прежнему ждет от него так давно обещанного предложения руки и сердца. В это же время покидают Германию и Алексей Явленский с Марианной Веревкиной. Вскоре на фронте погибают ушедшие туда добровольцами Август Маке и Франц Марк, и «Синий всадник» фактически прекращает свое существование.

Зимой 1915–1916 годов в Стокгольме Кандинский и Мюнтер встречаются в последний раз. В феврале 1916-го там проходит выставка работ Кандинского, в марте – Мюнтер. Несмотря на то, что он был уже в разводе с первой женой, Кандинский так и не сделал Габриэль предложение, которого она так долго ждала. Вскоре он вновь уезжает в Москву и женится на Нине Андреевской, которая была моложе его на двадцать семь лет. Когда в 1921 году чета Кандинских окончательно покидает Россию и перебирается в Германию, художник через своего адвоката требует у Мюнтер вернуть его картины и личные вещи, которые она хранила все эти годы. Часть вещей и работ она возвращает, часть оставляет у себя – в качестве моральной компенсации. Когда в 1933 году нацисты закрывают «Баухаус», в котором работал Кандинский, они с супругой переезжают в Париж. А Габриэль Мюнтер хранит его работы, при этом рискуя собственной жизнью и свободой.

После расставания с Кандинским Мюнтер на десять лет забросила искусство, пытаясь найти себя в чем-то другом. Вернувшись к живописи в 1927-м, она, тем не менее, все последующие годы ведет замкнутый образ жизни и – несмотря на обиду, – бережно хранит работы своего бывшего возлюбленного, сначала сама, а потом с новым другом и единомышленником, искусствоведом Йоханнесом Айхнером.

19 февраля 1957 года Габриэль Мюнтер исполнилось восемьдесят лет. В этот день она подарила музею, городу и миру свою бесценную коллекцию. Помимо живописи и графики, это были ее дневники и переписка с Кандинским, черновики альманаха и около двух тысяч фотографий, отснятых ею во время их совместных с Кандинским поездок и путешествий.

В 1965 году, вдохновленные примером Мюнтер, наследники берлинского промышленника Бернхарда Келлера, который был дядей жены Августа Маке и не только покупал работы участников «Синего всадника», но и финансово поддерживал выставки и публикации объединения, подарили музею работы Франца Марка и самого Маке. А в 1971 году созданный пятью годами ранее Фонд Габриэль Мюнтер и Йоханнеса Айхнера приобрел для музея архив Альфреда Кубина, содержащий его письма и рисунки.

Если вы будете в Мюнхене, не пожалейте нескольких часов и зайдите в «Lenbachhaus». Уверяю, вы запомните этот визит надолго.




В гостях у Кандинского. Дессау


Смотреть по сторонам, вне всякого сомнения, полезно. Так же, как и крутить головой (как минимум, для разминки шеи). Особенно, когда ты путешествуешь, пусть даже и ведешь машину и сосредоточен на дороге. А как не быть сосредоточенным – в Германии на автобанах ограничений скорости нет: если хочешь что-то увидеть, нужно выбрать правый ряд и оказаться где-то среди грузовиков, или съехать на второстепенную дорогу.

Обычно мы ездим из Праги в Амстердам через юг Германии. Нюрнберг – Франкфурт – Бонн – Кельн. Так было и в этот раз, в ноябре 2019-го. Но под Франкфуртом всегда невероятные пробки, которые надоели нам настолько, что обратно мы решили поехать по «северному пути». Waze, незаменимый навигатор, подсказал, что ехать в Прагу через Ганновер – Магдебург – Дрезден гораздо быстрее. Это раз. По этому маршруту мы еще не ездили – это два. Поэтому решение было единогласным.

Остановиться на ночь сначала хотели в Магдебурге – все же название известно еще со школьных времен, – но потом я нашел отель, находящийся в замке с тысячелетней историей: «Wasserburg zu Gommern». Подъезжая к городку Гоммерн, я увидел указатель на Дессау. И сердце мое учащенно забилось.

Как-то так получилось, что именно в год столетия Баухауса (да-да, я знаю, что писать его название нужно с маленькой буквы, но рука не поднимается) я им наконец заинтересовался. До этого я представлял его себе как сугубо утилитарную, прагматичную, лишенную романтики школу, в которой пытались рационализировать среду человеческого обитания с немецкой холодностью и практичностью. Индивидуальность словно стиралась в этих стандартных массовых домах. Недаром масштабный жилой проект Вальтера Гропиуса, реализованный им в Западном Берлине уже в 1960-м, стал на долгое время настоящим гетто. Лишь два имени скрашивали для меня холодность Баухауса – Кандинский и Клее. «Недаром они в Дессау жили в одном доме и вообще дружили», – думал я.

Сразу скажу – я был совершенно не прав. Для того, чтобы понять это, и нужно было приехать в Дессау.

Но я же не зря писал о том, что нужно и полезно вертеть головой. По пути в Дессау на дорожных указателях мы увидели смутно знакомое название – Цербст. Короткий брейнсторминг – и мы с женой вспоминаем, что наша Екатерина II, основательница Одессы, в девичестве носила имя София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская. А значит, впереди – ее родовое имение.

Пока один ведет машину, другой может гуглить – спасибо мобильному Интернету. За десять минут перед нами открылась цепочка удивительных совпадений, связанных с Одессой.

И Магдебург, и Цербст, и Дессау расположены в немецкой земле Саксония-Анхальт.

Своим названием современный Анхальт обязан родовой крепости Асканиев, Ангальт. Род Асканиев – немецкий княжеский род, известный с XI века.

Известный всем заповедник «Аскания-Нова» был основан в 1828 году герцогом Фердинандом Фридрихом Ангальт-Кетенским, представителем одной из ветвей рода Асканиев и дальним родственником Екатерины II. Император Николай I продал ему землю для создания овцеводческой колонии герцогства Ангальт-Кетен. В царском указе от 1 марта 1828 года значилось: «Цель сего поселения состоит в том, чтобы оно служило образцом большого благоустроенного сельского хозяйства, соединенного с фабричной промышленностью». В 1841 году Фердинанд Фридрих назвал местность «Аскания-Нова» по имени своего родового имения Аскания. А после его смерти землю купила семья Фальц-Фейнов. Именно Фридрих Фальц-Фейн основал в «Аскании» заповедник, названный сейчас его именем. А в Одессе Фальц-Фейнам принадлежал не только знаменитый «Дом с атлантами» на улице Гоголя, но и большая консервная фабрика. Софья Богдановна Фальц-Фейн, железной рукой управлявшая хозяйством вместе со своим мужем, Эдуардом Ивановичем, а после его смерти с его братом, Густавом Ивановичем, который стал ее вторым мужем, вели торговлю шкурами, шерстью и мясом через одесский порт. Софья Богдановна основала даже собственное пароходство, построив в селе Хорлы возле Перекопа порт, вода в котором подогревалась незамерзающим горячим источником. В конторе порта большевики и расстреляли восьмидесятичетырехлетнюю женщину в ночь с 16 на 17 июня 1919 года. Незадолго до этого она отказалась покидать родину, хотя сын, Владимир Эдуардович (окончивший, кстати, в Одессе Ришельевскую гимназию и Новороссийский университет), даже прислал за ней греческий эсминец и два русских военных корабля. Софья Богдановна была уверена, что ей, сделавшей столько хорошего для родной страны и людей, ничего не угрожает. Как оказалось, она просто не знала этих людей.

Семья одного из ее сыновей, Александра, чудом избежала подобной ситуации в Петрограде в 1918 году. Благодаря счастливой случайности спасшись от ареста и оставив на родине абсолютно все, они бежали в Финляндию. Сын Александра, барон Эдуард Олег Александрович фон Фальц-Фейн, проживший большую часть жизни в Лихтенштейне, стал известным бизнесменом, коллекционером и меценатом. В сентябре 1995 года благодаря его усилиям в Цербсте появился музей Екатерины II. Барон договорился с бургомистром о том, что город отреставрирует здание под музей, а сам он отдаст из своей коллекции экспонаты, связанные с императрицей.

Настоящей страстью Эдуарда Фальц-Фейна стало возвращение культурных ценностей в Россию и Украину. Он покупал на аукционах то, что было вывезено до революции и во время мировых войн, и возвращал в музеи. В 1975 году на аукционе «Sotheby’s» в Монте-Карло барон познакомился с легендарным литературоведом и искусствоведом Ильей Самойловичем Зильберштейном, который по поручению библиотеки имени Ленина приехал на аукцион за книгой из коллекции Дягилева-Лифаря. На аукцион Зильберштейн опоздал, но книгу купил Фальц-Фейн и с радостью подарил библиотеке. После этого они с Зильберштейном сдружились. Об Илье Самойловиче можно писать много, но главное – именно он стал основателем серии сборников «Литературное наследство», создателем московского Музея личных коллекций, в экспозиции которого центральное место занимают более двух тысяч произведений из его собственного собрания, а это работы Рембрандта, Тьеполо, Айвазовского, Шишкина, Венецианова, Репина и других. Именно Зильберштейн стал первым в советское время уважительно писать о русской эмиграции. И – что бы вы думали – он родился в 1905 году именно в Одессе!

А самое главное – в Одессе вырос Василий Кандинский. В гости к которому, в Дессау, мы и мчались, оставив Цербст позади.

Баухаус «переехал» в Дессау в 1925 году, после того, как школу выгнали из Веймара за революционную новизну и политическую «левизну» ряда преподавателей и студентов. Целый ряд немецких городов предложил им тогда перебраться к себе. Но Дессау предложил самые выгодные условия. 25 мая 1925 года бургомистр Фриц Гессе подписал с основателем и директором Баухауса Вальтером Гропиусом договор, предусматривавший не только финансирование со стороны города, но и строительство новых зданий.

И Дессау не прогадал. Сейчас там – настоящее паломничество. Поклонники идей Баухауса приезжают туда со всего мира. За час, который мы провели в только что открывшемся музее, туда приехали четыре группы – и это утром в будний день.

А у здания Баухауса, построенного Гропиусом, автобусы останавливались один за другим. Японские студентки фотографировали друг друга на фоне надписи на боковой стене здания, даже не пытаясь сдерживать свои восторг и волнение. Да и сам я, неоднократно видевший это здание на фотографиях и в фильмах, неожиданно распереживался и обошел его по кругу, сделав больше сотни фотографий, и не уставал поражаться тому, как замечательно Гропиус умел работать со светом – мастерские просто залиты им. В общем, к виллам преподавателей, которые расположены в полукилометре от основного здания, я прибыл уже совершенно «подогретым» – в хорошем смысле слова. Эйфория – вот самое подходящее определение чувства, которое я испытывал. Ведь совсем рядом был дом Кандинских!

А вот Нина Кандинская в свой первый приезд в Дессау эйфорию поначалу не испытывала. «Первое впечатление было не очень захватывающим, однако вскоре оно переменилось», – вспоминала она.

Дессау тогда, в 1925-м, был гораздо «продвинутее» Веймара. «Со временем между баухаусцами и жителями Дессау установились добрые отношения», – писала Кандинская. – «Жители мыслили современно, и благодаря их отзывчивости Баухаус обрел новую родину». Веймарцы же относились к школе с предубеждением, подозревая в преподавателях и студентах или евреев, или коммунистов, или и то, и другое.

«Дессау был резиденцией анхальтских князей, о чем напоминали городской дворец, частью построенный Кнобельсдорфом, позднеготическая дворцовая церковь со знаменитыми произведениями Лукаса Кранаха, а также замки Верлиц и Ораниенбаум. Население было заметно приветливее и терпимее, чем в Веймаре. Здесь уже веяло духом ХХ века, здесь была развита промышленность, и Юнкерс производил свои самолеты».

Кто мог тогда знать, что в 1945 году союзная авиация разбомбит Дессау, разрушив его на восемьдесят процентов, во многом из-за этого самого завода Юнкерса, социалиста и пацифиста, изобретателя современных газовых колонок, заложившего основы современной гражданской авиации, которого нацисты отстранили от руководства собственным заводом и посадили под домашний арест сразу после прихода к власти? Тогда же был разрушен и дом Вальтера Гропиуса, первого директора Баухауса, и стоявший рядом дом Ласло Мохой-Надя. А еще – фамильный замок Екатерины II, от которого остались лишь руины восточного флигеля…

Но в середине 1920-х все казалось почти идиллическим.

Нина Кандинская вспоминала о том, что они с мужем объездили на велосипеде все окрестности Дессау. Поразительно – одесские художники обожали писать цветущую сирень, и жившие в Дессау по соседству Кандинские и Клее тоже ее обожали: «Каждый год мы предвкушали, когда настанет пора цветения сирени в Дессау. Тогда, обычно вместе с Клее, мы нанимали ландо, запряженное парой лошадей, и кучер возил нас по дворцам в окрестностях города. <…> Знатоки архитектуры Клее и Кандинский всегда оказывались в таких поездках прекрасными экскурсоводами».

На средства города было построено не только здание школы, но и семь квартир – фактически домов – для преподавателей: отдельный дом для Вальтера Гропиуса и три двухквартирных дома: для Мохой-Надя и Лионеля Фейнингера, Мухе и Шлеммера, Кандинского и Клее с семьями. Дома были готовы к заселению поздней осенью 1926-го. «Они стояли в центре светлого соснового лесочка неподалеку от главного здания Баухауса», – писала Нина Кандинская. Они и сейчас там, в шестистах метрах от учебного корпуса. Нужно лишь немного проехать прямо по Гропиус-аллее и повернуть налево, на Эберт-аллее. Тогда она называлась Бюргкюнауэр-аллее, и именно Кандинская попросила бургомистра построить там дома.

«Когда мы въехали в наши сдвоенные дома, случилось то, что считалось невозможным: новая родина открылась нам и увлекла гостеприимной атмосферой. Конечно, поначалу мы вращались только среди своих. Обустройство дома отнимало время, кроме того, мы оба работали в маленьком саду у дома, а наше воодушевление все росло. Мы сажали сирень и разводили розы, которые, к нашей радости, быстро прижились». Счастливый Кандинский даже писал в Дрезден приятелю Виллу Громану: «Здесь так чудесно: мы живем на природе далеко от города, слышим петухов, птиц, собак, вдыхаем запах сена, цветущей липы, леса. За несколько дней здесь мы совершенно изменились».

Новые дома преподавателей стали диковинкой благодаря своей революционной архитектуре. Туда начали специально приезжать журналисты. Нина Кандинская в своей книге «Кандинский и я» приводит слова журналистики Фаннины Халле:

«Насколько все четыре дома преподавателей похожи снаружи, настолько разительно отличаются друг от друга внутри. <…> В доме Василия Кандинского – вход слева. Минуя скромное помещение, окрашенное в бледно-розовый цвет с одной позолоченной стеной, затем другое, окрашенное в чистый черный, но как двумя солнцами освещенное яркой светоносной картиной и белоснежной отражающей поверхностью большого круглого стола, поднимаешься по узкой лестнице в мастерскую художника и сразу понимаешь, что ему нравятся чистые холодные цвета и что каждая форма здесь, каждый оттенок цвета и их сочетания наделены определенным смыслом.

Дверь открывается, и мы оказываемся в уединенном царстве. Его неустанный творец и владыка, вечно юный и всех превосходящий, еще в 1912 году – до войны, революции и сменявших друг друга «измов» бунтарски пророчествовал начало новой эры, новой духовности. Нас захлестывает круговорот больших и маленьких, вечно обновляющихся волшебных миров, доведенных мастером до степени совершенства, они – как спелый фрукт, любовно наколдованный в масляной краске и темпере, акварели и гуаши».








Уединенное царство – это мастерская. Меня всегда поражают фотографии художников, сделанные в начале прошлого века. Они даже на природу ходили в костюме. Не могу понять, как они не пачкались! Вот и Кандинский был чистюлей. «Он обладал выраженным стремлением к чистоте и порядку. Эта черта характера особенно проявлялась в его мастерской. «Если художник терпит в своей мастерской грязь, это свидетельство дурного вкуса. Я смогу заниматься живописью и в смокинге», – вспоминала Нина Кандинская.

В Дессау Василий Кандинский пережил необычайный творческий подъем: «… этот период был, скорее всего, самым продуктивным в его жизни. Между 1925 и 1933 годами были созданы 289 акварелей и 259 картин. <…> Между 1925 и 1928 годами выделяется так называемая «эпоха круга». На годы работы в Дессау выпадает и открытие Кандинским романтической абстракции». В это время его работы активно начинают приобретать музеи – в частности, музей Гуггенхайма.

Кандинский пользовался необычайной популярностью в Дессау. Он был желанным гостем в доме наследной принцессы Элизабет Анхальт-Дессауской, которая высоко ценила его искусство. О том, с каким почтением к Кандинскому относились в городе, говорит то, что к его 60-летнему юбилею здесь была организована его персональная выставка.

Позолоченная стена в гостиной «дожила» до наших дней. Ее и оригинальный пол из триолина – пластика, который в середине 1920-х годов использовался в Германии вместо дорогого линолеума – с гордостью показывает сейчас посетителям смотритель родом из Ирана.

Мы наконец в доме. Комнаты пусты, только в гостиной и мастерской установлены экраны, на которых демонстрируются фотографии, сделанные в те славные времена. Но воображение дополняет все остальное. Поражаемся встроенным шкафам. Представляем, как выглядела кухня. Любуемся соснами, которые видны из каждого окна. И не можем понять, как Кандинские умудрялись устраивать в небольшой гостиной званые вечера.

«Дважды в год в нашем доме бурлили события – на Новый год и во время карнавала. На Новый год мы приглашали обычно несколько семей: Клее, Гроте и Альберсов. Иногда к гостям присоединялись Мухе с женой. Кандинский, обычно никогда не танцевавший, на Новый год делал исключение. К полуночи он превозмогал себя, как и Клее, и шел со мной на танцевальную площадку. Нашим коронным танцем всегда был вальс Штрауса «Голубой Дунай». Я готовила гостям холодные закуски, с которыми подавали шампанское. А 24 декабря мы праздновали в узком кругу – только с семьей Клее».

Вообще балы и вечеринки в Баухаусе любили. И подходили к их организации творчески. Когда новое здание Баухауса в Дессау было построено, 2 декабря 1926-го в актовом зале состоялся праздник, в котором участвовала тысяча гостей из Германии и из-за границы. В балах Баухауса принимал участие и молодой принц Анхальтский, «прекрасный танцор», как вспоминала Нина Кандинская.

А у самих Кандинских костюмированный праздник состоялся 8 марта 1927 года, в день, когда они получили немецкие паспорта. Режиссуру праздника взял на себя легендарный Оскар Шлеммер, который нашел для преподавателей маскарадные костюмы в Театральном фонде Дессау. Клее был на празднике восточным шейхом, Фейнингер – махараджей, Мохой-Надь надел униформу князя Леопольда Анхальтского, Марсель Брейер сам сшил костюм, пародировавший моду разных времен. Нина Кандинская надела короткое тюлевое платье, а Василий Васильевич – баварские шорты и фрак.

Семья Клее была самой близкой для Кандинских и в Веймаре, и в Дессау. «Тонкая стена отделяет рабочее пространство Кандинского от мастерской Пауля Клее», – писала Фаннина Халле. Кандинские и Клее даже не разделяли подвальные – технические – помещения и садовые участки. Но часто разделяли… трапезу.

Нина Кандинская описывает воспоминания сына Пауля Клее, Феликса: «Обычно за едой принято общаться. Только не у Кандинских. Кандинский сидел за столом как пророк, держа рядом с собой книгу, и во время еды читал. Я до сих пор помню, что на ужин был жареный картофель и ветчина. На каждый кусочек Кандинский намазывал толстый слой острейшей горчицы. Я был озадачен, потому что у Кандинских все было не как у нас. К ужину полагался крепкий черный чай. Еда была священнодействием – культом. Это произвело на меня необычное впечатление».

Еще один забавный момент случился во время обязательного дневного отдыха Кандинского. Нина в это время крепила на двери дома табличку «14.00–15.00 – закрыто». Но однажды именно в это время в двери постучал нищий. Нина рассердилась, подошла к окну и крикнула ему: «Вы что, читать не умеете? Между двумя и тремя часами не открываем!» На что нищий ответил: «Я не буду из-за вас прерывать свой маршрут».

Мы еще раз обходим дом, поднимаясь по узкой лестнице. Я держу в руках книгу Нины Кандинской:

«Нельзя сказать, чтобы мы с Кандинским были счастливы жить в архитектуре Гропиуса. Она имела ряд недостатков, делавших нашу жизнь не слишком комфортной. Например, Гропиус сделал в холле огромную прозрачную стену, так что любой мог заглянуть с улицы внутрь дома. Это мешало Кандинскому, который всегда тщательно ограждал свою частную жизнь. Недолго думая он закрасил стену изнутри белой краской.

Гропиус протестовал против использования цвета в своей архитектуре. Кандинский, напротив, очень ценил жизнь в окружении цвета, поэтому мы поручили перекрасить стены, и в частности столовую, взяв черный и белый за основу. Представители Баухауса считали, что будет мрачновато, но получилось с точностью до наоборот: контраст черного и белого создал радостную атмосферу.

Гостиная была выкрашена в бледно-розовый, а стены ниши покрыты листовым золотом. Спальня приобрела миндально-зеленый оттенок, мастерская Кандинского – светло-желтый, а комната для гостей – светло-серый. Стены моей маленькой комнаты сияли бледно-розовым цветом. Все оттенки были подобраны Кандинским интуитивно очень точно, и благодаря такому удачному выбору наша квартира в Дессау казалась светлой и просторной».

Почти все эти цвета воспроизведены в доме Кандинского сегодня. Жаль, что нет мебели – знаменитой мебели гениального Марселя Брейера, венгерского еврея, который в Веймаре был учеником Баухауса, а в Дессау – уже преподавателем. Как и Кандинский, я тоже влюбился в мебель Брейера с первого взгляда. Правда, сейчас она стоит «немного» дороже… А тогда Брейер сначала сделал для Кандинских эскиз обстановки столовой и спальни, а потом и саму мебель, которая по просьбе Кандинского, переживавшего в ту пору «эпоху круга», содержала как можно больше элементов в форме окружности. Нина Кандинская вспоминала: «Я однозначно склоняюсь к черному и белому цветам», – сообщил он Брейеру, который, точно следуя пожеланиям Кандинского, создал мебель на века. Я до сих пор пользуюсь ею в своей парижской квартире, и она всегда вызывает живую реакцию гостей. Кандинский восхищался надежностью, скромностью и простотой изделий Брейера. Впервые он увидел его мебель на выставке Баухауса. На выставке 1925 года он был в таком восторге от выставленных металлических кресел и стульев, что недолго думая приобрел одно из кресел и два стула. Он был в числе первых покупателей этих моделей Брейера. В 1960-е годы кресла по таким образцам начала производить мебельная фабрика в Болонье. По желанию Брейера металлическое кресло вошло в модельный ряд под названием «Василий».

Сейчас оригинальные, созданные Брейером кресла стоят около пятидесяти тысяч долларов, а их реплики производятся многими компаниями. Четыре таких кресла торжественно стоят в холле второго этажа здания Баухауса в Дессау…

Иногда случается так, что в одно время в одном месте собирается группа гениев. И тогда то, что они делают, становится эпохальным. Баухаус, вне всякого сомнения, стал главной школой архитектуры и дизайна ХХ века. Конечная цель, к которой стремился Вальтер Гропиус – помочь студентам объять жизнь во всей ее космической полноте, объединить все виды художественного творчества, все художественно-производственные дисциплины «как неразрывные части универсального творчества». «Конечной, пусть и далекой, целью Баухауса является создание синтетического произведения искусства – огромного строения, в котором нет границ между монументальным и декоративным искусством», – писал он.

Задуманное удалось. И пусть Баухаус просуществовал всего четырнадцать лет (в 1933-м его разогнали нацисты), и пусть там сменились за это время три директора, и пусть все они придерживались разных взглядов и на искусство, и политических – но из школы вышла целая плеяда гениев, которые реализовали свои навыки и свой талант в разных странах. Преподаватели и выпускники Баухауса построили «белый город» Тель-Авива и небоскребы в Нью-Йорке, Бостоне, Чикаго и Торонто. Великолепные жилые дома – чего стоят «Вилла Тугендхат», построенная в Брно третьим директором школы Мисом ван дер Роэ, или его же «Стеклянный дом» дом в Штатах. Университеты в Нигерии и Чикаго. Музеи и галереи – тот же Мис ван дер Роэ построил здание Новой национальной галереи в Западном Берлине, Марсель Брейер с коллегами – Музей Уитни в Нью-Йорке. Среди работ Брейера – и здание ЮНЕСКО в Париже.

Влияние Баухауса огромно – воздействие его идей на свое творчество признают Норман Фостер, Заха Хадид и десятки знаменитых архитекторов всего мира. Даниэль Либескинд, известнейший мастер деконструктивизма, сказал недавно:

«Я ходил в школу в Нью-Йорке, в «Cooper Union», и многие из моих учителей были выпускниками Баухауcа. Профессор Ханнес Бекманн, например, который преподавал мне теорию цвета и дизайн, был художником и фотографом, которого учили в Баухауcе, и учил нас по записям Василия Кандинского и Пауля Клее. Вы можете в это поверить? Он показал мне свои записи с комментариями этих удивительных художников.

Таким образом, у меня был точный курс, который преподавали в Баухауcе, и я изучил красоту и глубину его идей. Иногда Бекманн исправлял нас, используя слова Кандинского, которые я узнал позже, читая его книги. Я думаю, что мне повезло, что я получил удаленное образование в Баухауcе через выпускников в Нью-Йорке. Я бы никогда не сделал то, что делаю, без этого.»

Ну, а в Дессау стоит приехать минимум на два дня. Чтобы успеть не спеша посетить новый, только что открывшийся в самом центре города музей Баухауса с его 49 тысячами экспонатов. Чтобы побродить по историческому зданию Баухауса и полюбоваться светом, заливающим его залы. Увидеть построенные Гропиусом в районе Дессау-Тертен дома и старую биржу труда. Зайти в «Дома с выходом на балкон», построенные вторым директором Баухауса, Ханнесом Майером. Удивиться «Стальному дому», спроектированному Георгом Мухе и Ричардом Пауликом – красивому, но совершенно непригодному для жизни. Полюбоваться стоящим на берегу Эльбы ресторанным павильоном «Корнхаус» (Kornhaus), построенным Карлом Фигером.

И, конечно, зайти в гости к Кандинскому.




«Пфундс Молкерай». Дрезден


В дрезденском Нойштадте, в который часто не добираются приезжающие в город туристы (и совершенно напрасно, кстати) – находится один из самых удивительных молочных магазинов, которые я видел в своей жизни. Хотя – чего уж там, – самый удивительный. Называется он «Пфундс Молкерай», молочный магазин Пфунда, и, согласно книге рекордов Гиннесса, является самым красивым молочным магазином в мире.

Пауль Пфунд, сын торговца топливом и успешный фермер из Райнхольдсхайна, в 1879 году решил осуществить идею по снабжению Дрездена свежим и гигиенически чистым молоком. Что же он сделал? Для начала – приехал в Дрезден с женой Матильдой, шестью коровами, шестью свиньями и гениальными идеями. Молоко доставлялось из окрестных деревень на открытых повозках, что никак не соответствовало представлениям Пфунда о гигиене. Поэтому в своем первом магазине на G?rlitzer Stra?e он устроил своего рода шоу – клиенты могли через окно в торговом зале наблюдать за тем, как доили коров, а молоко дважды процеживали через тонкую ткань и охлаждали. Молоко продавали и в магазине, и доставляли покупателям домой. Постепенно число клиентов увеличивалось, и магазин переехал на Bautzner Stra?e, 41. Там и началось настоящее триумфальное шествие ныне известного предприятия, вышедшее за пределы Дрездена.

В 1880 году в бизнес вошел брат Пауля, актер Фридрих Пфунд, а позже – сыновья Пауля, Курт и Макс. Фирма сильно расширилась, к ней относились, кроме коровника, фабрика по производству картона, печатная фабрика для наклеек и рекламных плакатов, кузнечная мастерская для подковывания сотни собственных лошадей, мастерская сантехника, малярка, портняжная и прачечная для стирки служебной формы сотрудников. Пфунд вообще хорошо относился к персоналу – его сотрудники могли жить в служебных квартирах и отдавать своих детей в фирменный детский сад.

Сначала магазин продавал ежедневно около 150 литров молока; в 1930-х годах в нем перерабатывалось и продавалось уже около 60 000 литров молочных продуктов.

Пфунд стал первым производителем сгущенного молока в Германии, он также продавал молочное мыло и детское питание.

Сегодня магазин находится по адресу Bautzner Stra?e,79. Он был построен в 1891 году и благополучно пережил бомбежку Дрездена в 1945 году. На облицовку магазина пошло двести пятьдесят квадратных метров расписанной вручную плитки в стиле неоренессанса, которая была изготовлена фирмой «Villeroy & Boch» в сотрудничестве с дрезденскими художниками. В 1972 году магазин перешел в государственную собственность и был закрыт в 1978 году. К счастью, в 1990-х удалось возобновить традицию: сегодня в нем продаются молочные продукты и проводятся дегустации сыра.

Ну, а в книгу рекордов Гиннесса магазин внесен в 1997 году.

Магазин магазином, но ведь это не все. На втором этаже над ним расположен еще и ресторан, где все готовят из молочных продуктов и где можно съесть, например, шницель из сыра. Очень вкусный. Я пробовал.




Голландия





Каждой твари по паре… колес


Теперь я знаю, почему у каждого в Голландии есть велосипед.

Это самое надежное средство для борьбы с транспортным хаосом.

Вы думаете, что транспортный хаос и Голландия – вещи несовместные?

Как бы не так.

Взять, например, недавний случай. Перед нами стояла задача – съездить из Амстердама в Роттердам и вернуться обратно. Казалось бы, чего уж проще – поезда в Роттердам и обратно идут каждые полчаса. Купи билеты и наслаждайся видом из окна.

С первой частью путешествия мы справились блестяще. Хотя наше участие было, конечно, минимальным – нужно было лишь приехать вовремя на вокзал. Всю остальную работу проделали голландские железнодорожники.

Все интересное началось на обратном пути. Оказавшись на роттердамском вокзале около шести вечера, мы с радостью увидели, что наш поезд отправляется буквально через десять минут. Правда, с пятнадцатиминутным опозданием. Ну и отлично. Все равно ведь у нас билеты на «Intercity Direct», самый быстрый экспресс, который делает всего две остановки. Пятьдесят минут – и мы в почти уже родном городе кофешопов и красных фонарей.

На перроне было многолюдно, а люди казались непривычно нервными. Поезд подошел – нет, буквально подлетел – вовремя, но выскочивший из вагона бритый налысо проводник буквально перегородил вход страждущим, желающим ворваться в заветное нутро вагона.

Страждущие начали толкаться.

К толкотне мы люди привычные, потому позиций не сдавали. Через несколько минут презрительно наблюдавший за молчаливой толчеей проводник попросил всех показать свои билеты. Выяснилось, что наш билет для этого поезда не подходит. Как и билеты девяноста процентов остальных.

Что за чертовщина?

«Ладно», – успокаивали себя мы. «Поезда в Амстердам отходят очень часто, сядем в следующий».

Спустились вниз, стали глядеть на табло. А там вдруг началась чертовщина.

Поезд прибудет через 13 минут. Нет, через 34. А, через 45. Лучше пойдем на перрон. Так спокойнее.

Не успели подняться – поезд тут как тут. Не наш, но едет через Амстердам. Переполнен. Ну да ладно, какая разница, поедем стоя. В конце концов, за окном такая красота! Реки, каналы, мельницы, утки и даже лебеди.

Минут через сорок – остановка в Лейдене. Стоим непривычно долго. Кто-то догадывается выглянуть наружу, посмотреть на табло. Там – надпись о том, что поезд дальше не пойдет. И никаких объявлений от машиниста.








Постепенно на перрон выходят все. Посреди него стоит мужчина в форме. Вокруг – небольшая толпа, пытающаяся выяснить, в чем дело. Никто не нервничает, и он отвечает медленно, размеренно. На табло появляется надпись – следующий поезд в Амстердам придет через 35 минут. Нет, через 45.

Потом надпись исчезает.

На наш вопрос мужчина флегматично отвечает, что сегодня поездов на Амстердам не будет вообще. Наш поезд уезжает обратно в Роттердам.

Как такое может быть – непонятно.

Пятнадцать минут проходят в сомнениях и тягостных раздумьях.

И вдруг…

К соседнему перрону подъезжает поезд до Харлема. Того самого, первого, в честь которого и назвали нью-йоркский. Харлем гораздо ближе к Амстердаму, и мы буквально впрыгиваем в поезд. Растерявшиеся остаются на перроне в Лейдене. Наконец куда-то едем. Жизнь налаживается.

В Харлеме у билетных касс сразу же образуются очереди – таких шустрых, как мы, оказалось много. Кассирша в летах флегматично объясняет, что поездов до Амстердама сегодня нет и не будет, автобусы туда тоже не ходят, что нам делать, она не знает.

На мой вопрос, в чем причина такой вакханалии, отвечает – сбой в компьютерной системе. Отменены все поезда. Мы зависим от компьютера, понимаете?

Пассажиры начинают роптать, но тетеньке все равно. Вспоминаем, что у нас есть Google Maps. Он пишет, что в Амстердам идет автобус номер 300, который отходит через две минуты.

Выбегаем из вокзала наружу. Вот он! Почти пустой. Покупаем билеты, садимся. Рай.

Ничего, что ехать еще час. Ничего, что пошел уже третий час нашего путешествия. Зато едем. И даже можно зарядить телефон.

Проехали полпути. На следующей после аэропорта остановке водитель объявляет, что автобус дальше не поедет и нам нужно быстро бежать в другой, тот, что впереди.

Половина пассажиров успевает, половина нет. Следующий автобус будет через полчаса. Если, конечно, верить надписи на табло.

Когда подошел следующий автобус, наш билет уже не действовал. Он ведь на полтора часа. Пришлось объяснять, что нас высадили дважды – из поезда и из автобуса. Водитель махнул рукой – проходите.

Еще полчаса – и мы дома! Победа! Дорога заняла всего четыре часа.

На следующий день мы поехали в центр на метро… Смутные сомнения терзали меня.

На обратном пути наш 51-й маршрут высадил нас на четыре остановки раньше и умчался вдаль. Следующий поезд обещали подать через 54 минуты. Начался дождь. Табло с расписанием заморгало и сообщило нам, что поезда не будет вообще.

«Сбой в компьютерной системе», – раздался на перроне голос из динамика.

И тут мы окончательно поняли, почему в этой стране так много велосипедов.

Чтобы не зависеть от компьютерных систем!

Велосипедисты тут – каста привилегированная. На дорогах они главные. Велосипедные дорожки в два раза шире пешеходных.

А то и в три.

Автомобилист в Амстердаме – существо низшего порядка, забитое, зажатое и заранее ощущающее свою неуместность и вину.

Чуть выше в иерархии стоит пешеход.

Но выше всех – велосипедист. Он может ехать на полной скорости, не обращая внимания ни на кого.

– А ну брысь, двуногие! – может кричать он пешеходам. Он может даже сбить их, и ничего ему за это не будет. Общественное мнение всегда на его стороне.

Для него будет проложена велосипедная дорожка даже вдали от города, среди полей, коров и овец.

Пешеход же в Амстердаме обречен испуганно жаться к домам и кустам.

Теперь вы понимаете, почему мы решили немедленно купить велосипеды.

Жаль, конечно, что их часто воруют.




По следам святого Луки. Из Одессы – в Харлем


Если символами городов могут быть не только архитектурные памятники и знаменитые уроженцы, но и картины, хранящиеся в городских музеях, то два евангелиста работы Франса Хальса могут без всяких сомнений считаться символами Одессы. Чудесным образом попав в наш город, они не только пережили второе рождение – правильную атрибуцию – но и стали главными героями знаменитой детективной истории. Точнее, один из них.

Если вы еще не смотрели фильм «Возвращение «Святого Луки», обязательно найдите и все же посмотрите. Правдивого в нем немного – завязка и развязка. Знаменитая картина Хальса, которая вместе с «Поцелуем Иуды» кисти Караваджо является визитной карточкой Одесского музея Западного и Восточного искусства, действительно была похищена с выставки в Москве. Ее действительно нашли и в Одессу вернули. Почти все остальное в фильме – вымысел, что не делает его менее интересным. Вторую визитную карточку, как известно, тоже украли и тоже нашли, но в музей пока не вернули. И фильм пока не сняли. Ждем.

А «Святой Лука» со «Святым Матфеем» и сейчас удивляют посетителей музея – и не только мастерством исполнения, но и самим фактом своего существования. Ведь кроме четырех евангелистов, никаких других работ на религиозные темы у весельчака Хальса не было вообще. И две из четырех – в Одессе. Невероятно.

Тот, кто видел евангелистов хоть однажды, вряд ли их забудет. Они написаны нарочито небрежно даже для Хальса. С заметными исправлениями – у Матфея удлинены фаланги пальцев, у Луки передвинут его символ, телец. Я с детства помню грубые узловатые пальцы Луки – меня поражало, как у святого могут быть такие руки. Да и лица евангелистов нарочито просты. Похоже, Хальс писал их чуть ли не для домашнего пользования.

2 сентября Одессе исполнилось 225 лет. В этот день я решил поехать в Музей Франса Хальса в его родном Харлеме. Перебравшись туда из Антверпена, домосед Хальс настолько прикипел к городу, что отказывался выезжать в Амстердам даже под угрозой потери серьезных заказов. Терял, но не ехал. Понятно, что и в Одессу, живи он тогда, вряд ли бы поехал. И поэтому мы сами поехали к нему – эдакими послами празднующей Южной Пальмиры.

Работы Хальса находятся в музейных собраниях всего мира (кстати, знаменитый портрет Декарта из Лувра – всего лишь копия), но самая большая коллекция его работ – именно в Харлеме. Да и «почувствовать» художника лучше всего, конечно, у него дома.

Музей в Харлеме находится в двух корпусах. В одном, прямо на центральной Гроте-Маркт – современная живопись. Прямо рядом с ним – самый большой храм города, церковь Святого Бавона. Попасть в церковь из-за воскресной службы нам не удалось. А жаль, кроме могилы Хальса, там есть еще одна достопримечательность – легендарный орган, на котором играли когда-то Гендель, Мендельсон и десятилетний Моцарт.

Петр Вайль писал, что в Харлеме ему везло – каждый раз, приезжая туда, он попадал на какой-то праздник. Возможно, это действительно город непрерывных праздников – весь день, что мы провели там, на центральной площади шел фестиваль уличных оркестров. Все это напоминало сказку, причем скандинавскую – например, «Люди и разбойники из Кардамона» Турбьерна Эгнера.

Чтобы посмотреть работы самого Хальса, нужно повернуть с Гроте-Маркт направо, на узкую улочку между «новым» корпусом и церковью и пройти минут десять в сторону реки Спарне, к бывшему «старческому дому», богадельне, построенной еще в 1609 году. Собственно, именно в богадельне впавший в нищету художник и умер. Одними из поздних его работ стали групповые портреты управителей и управительниц домов престарелых, которых в Харлеме было множество.

Сегодня Хальс считается лучшим портретистом своего времени. Да и вообще входит в тройку величайших голландских художников – вместе с Рембрандтом и Вермеером. Возможно, это потому, что манера его письма близка и понятна нам теперь, когда импрессионисты заменили собой классиков – именно Хальса они считали своим предтечей. Понятны его широкий, даже небрежный мазок, пренебрежение к лессировкам, ярко выраженная экспрессия. Работы Хальса сразу узнаваемы на фоне работ коллег и современников. Хотя, как ни странно, стоили они порой даже меньше, чем «зализанные» работы его младшего брата, Дирка, которому первые уроки живописи дал именно Франс. Кстати, третий брат, Йост, тоже был живописцем, как и пятеро сыновей самого Франса. Впечатляющая преемственность.








Вообще харлемский музей – это музей «золотого века» голландской живописи, в основу которого легло собрание картин городской ратуши, которое начало формироваться еще в середине XVII века. Хальс как раз и был первым городским реставратором, занявшимся восстановлением конфискованных у католической церкви полотен. А потом началось. Всего за тридцать лет, с 1605 по 1635-й, в Харлеме было написано более 100 тысяч (!) живописных произведений. Здесь жили и работали Хендрик Гольциус и Корнелис Корнелиссен, Виллем Клас Хеда и Питер Клас, Саломон ван Рейсдал и Ян Стен, Якоб ван Рейсдал и художница Юдит Лейстер, которая, как и мужчины, была членом Гильдии Святого Луки. И многие, многие другие. Потрясающий город, в котором каждый четвертый был тогда художником. Потрясающая страна. Кстати, в Харлеме и сейчас сохранилось больше произведений искусства, чем в любом другом голландском городе. Собственно, по именам уже понятно, что именно здесь был изобретен фирменный голландский натюрморт – да-да, тот самый, с заворачивающейся лимонной кожурой.

О многих из этих мастеров написал художник Карел ван Мандер, вдохновленный трудом Вазари. Самого же Мандера считают учителем Хальса. «Книга о художниках», написанная Карелом ван Мандером – первый искусствоведческий труд в Северной Европе. Работы их всех представлены сегодня в музее.

Но мы же приехали за Хальсом. В музее немало написанных им групповых портретов – например, мушкетеров-милиционеров стрелковых рот святого Адриана и святого Георгия. Хальс первым нарушил парадность группового портрета, усадив коллег за банкетный стол – сам он тоже состоял в роте святого Георгия с 1612 по 1624 год. И, конечно, есть в музее великолепные одиночные портреты – «Путешественник», «Портрет женщины с перчатками», «Портрет Якоба Хендрикса» и другие.

Поздние работы Хальса написаны в еще более свободной манере, чем ранние. Он решает их в скупой цветовой гамме, построенной на контрастах черных и белых тонов. Ван Гог однажды заметил, что у Хальса не менее двадцати семи оттенков черного…

А что же наш Святой Лука? Он ведь считался покровителем художников, первым написав икону Богородицы. В Музее Франса Хальса есть замечательная работа, написанная в 1532 году Мартеном ван Хемскерком, где как раз изображен этот процесс. Живший в Харлеме Хемскерк был одним из ведущих членов гильдии Святого Луки и служил церковным старостой в церкви Святого Бавона. А сам Хальс стал в 1644 году президентом этой гильдии.

Приехать в Харлем стоит, конечно, не только ради Хальса. Небольшой сегодня город, он был в XIV веке вторым по величине в Голландии после Дордрехта, превосходя и Делфт, и Амстердам, и Лейден. В 1634-м именно тут был открыт первый в стране канал – трекварт, по которому перевозили на баржах грузы, почту и пассажиров. Роль бурлаков выполняли лошади. Канал просуществовал до 1883 года! Причем последние сорок лет он работал параллельно с железной дорогой.

Ну и, конечно, Харлем не мог не отметиться на карте Америки. Современный нью-йоркский район Гарлем находится на месте бывшего поселения Новый Гарлем, располагавшегося на территории Новых Нидерландов.

В 30-х годах XVII века Харлем стал одним из главных центров «тюльпаномании». Здешняя биржа успешно спекулировала луковицами этих растений – причем стоили такие луковицы иногда почти как дома в престижных районах Амстердама. В «Черном тюльпане» Дюма Харлем описан как «город, имеющий полное право гордиться тем, что он является самым тенистым городом Голландии», а населен он «людьми со спокойным характером, с тяготением к земле и ее дарам».

К Хальсу это, пожалуй, не относилось.




Греция





Наши люди на Олимпе


Каждый день возле входа на уникальный афинский стадион «Панатинаикос», на котором в 1896 году были проведены первые в современной истории Олимпийские игры, толпятся тысячи туристов с фотоаппаратами. Стадион достоин того, чтобы его фотографировали – во-первых, это единственный в мире стадион, построенный из белого мрамора. Во-вторых, он построен точно на месте древнего стадиона, на котором проводились Панафинейские игры, и наследует древние традиции – еще в 329 году до нашей с вами эры по инициативе светлейшего архонта Ликурга деревянные скамьи на нем были заменены мраморными. А в 140 году нашей эры он уже вмещал 50 тысяч зрителей – одесский стадион «Черноморец» даже сегодня не может этим похвастать. В-третьих, стадион построен по старой модели (кто так строит?), потому его беговые дорожки не соответствуют современным стандартам. Когда в 2004 году в Афинах проходили Олимпийские игры, на «Панатинаикосе» проводились только соревнования по стрельбе из лука. В-четвертых, под стадионом есть подземный ход, из которого атлеты выходили на арену, а по ночам там, по легенде, танцевали обнаженные афинянки (этого я, увы, подтвердить не могу). В-пятых, возле стадиона немало интересных скульптур – например, «Ломающий дерево» («Ксилотравстис») работы Димитриоса Филиппотиса, или «Дискобол» работы Константиноса Димитриадиса (кстати, мало кто знает о том, что оригинал скульптуры находится в Нью-Йорке, в Афинах установлена копия).

Ну, а то, что в-шестых, узнаем только мы с вами, потому что дело это одесское, и, можно сказать, семейное.

Дело в том, что первым президентом Международного Олимпийского комитета был одессит. Ну, почти одессит (на такие мелочи мы не обращаем внимания) – в детстве он с семьей прожил несколько лет в Одессе, помогая отцу в торговле. Его имя – Димитриос Викелас.

Одессу традиционно называют прародительницей двух современных государств – Греческой Республики и Израиля. Именно из Одессы молодые участники движения «Ховевей-Цион» («Любящие Сион»), основанного врачом и писателем Леоном Пинскером вместе с Мозесом Лилиенблюмом, отправились в Палестину – восстанавливать еврейское государство. Именно в Одессе в 1814 году было основано тайное общество «Филики Этерия», национально-патриотическая организация, деятельность которой привела к свержению османского господства и возрождению греческой независимости.

Ну, а общая история Греции и Одессы, вернее, той территории, на которой расположена нынешняя Одесса, началась гораздо раньше – уже в VI веке до нашей эры на территории нынешнего города располагались два греческих поселения и гавани истриан и исиаков. Рядом с Одессой было расположено сразу несколько греческих поселений – Тира и Никоний на берегах Днестровского лимана, Исакион на Сухом лимане, Одесс на Тилигульском лимане. Так что корни у Одессы греческие.








Иосиф Дерибас со своим отрядом и казаками атамана Головатого и Захара Чепиги завоевали Хаджибей – нынешнюю Одессу, – в ночь с 13 на 14 сентября 1789 года. А уже рано утром Дерибас с боевыми товарищами пили кофе и кипрское вино в кофейне грека Аспориди. На первом своем плане в 1794 году город разделен на два участка – военный и греческий. А первая перепись населения города, сделанная в 1795 году, показала, что в нем живут (кроме военного гарнизона) 2349 жителей обоего пола, кроме дворян и чиновников, среди которых 240 евреев, 224 грека (без учета греческого дивизиона) и 60 болгар.

Одесса быстро стала для греков надежной гаванью – именно в одесской Свято-Троицкой (греческой) церкви были изначально захоронены останки Константинопольского патриарха Григория V, зверски убитого турками в апреле 1821 года. Тогда же, кстати, произошел и первый в городе и в Российской империи вообще еврейский погром – греки обвинили евреев в том, что они вместе с турками глумились над телом патриарха. Чушь абсолютная, учитывая отношение евреев к мертвым, мертвому телу. Причины, скорее всего, были экономическими – евреи начали постепенно занимать более уверенные позиции в торговле зерном, традиционной зоне влияния греков.

В начале XIX века Одесса стала одним из крупнейших культурных центров греческого мира – в городе открылся греческий театр, в 1817 году – греческая школа. Прошли годы, и Одесса подарила миру целую плеяду греческих культурных деятелей. Если говорить о живописи, это в первую очередь один из основателей Товарищества Южнорусских художников и многолетний его председатель Кириак Константинович Костанди – «один из первых русских импрессионистов», как его характеризовал Давид Бурлюк. Помимо Костанди, в Одессе работало немало греческих художников – Александр Стилиануди, Николай Алексомати, Стилиан Василопуло.

Если же говорить о литературе, сразу вспоминаются два великих имени. Это Яннис Психарис и Димитриос Викелас.

Яннис Психарис родился в Одессе 15 мая 1854 года и до шести лет говорил на русском. Через несколько лет вместе с семьей перебрался в Константинополь, оттуда – в Париж. Учился в Сорбонне, стал профессором филологии, дружил с Виктором Гюго. Именно Психарис, специализирующийся на византийской и новогреческой филологии, стал главной фигурой в продвижении «димотики» – «народного» языка, который стал базой для формирования языка новогреческого. Его книга «Мое путешествие» стала манифестом реформации языка.

Вот мы и добрались до поэта и переводчика Димитриоса Викеласа, первого президента Международного Олимпийского комитета. По чистому недоразумению он родился не в Одессе, а на греческом острове Сирос. Из-за слабого здоровья получил домашнее образование – этим занималась его мать, на русский лад именуемая Смарагдой Георгиевной. Когда Димитриосу было пять лет, семья перебралась в Константинополь, несколько лет спустя, в 1849 году – в Одессу. Здесь в том же 1849 году родилась его сестра Ирина. Каждый уважающий себя греческий бизнесмен пытался тогда делать бизнес в Одессе. Интересно, что отец Димитриоса, Эммануил, в архивных документах значится как керченский купец 1-й гильдии. Димитриос помогал отцу в конторе и одновременно начал заниматься литературой – перевел на греческий трагедию Расина «Эсфирь». Вскоре контора отца разорилась, и Димитриос переехал жить и работать в Лондон. Здесь он помогал в бизнесе своим дядьям Леону и Василеосу, и достаточно быстро стал их партнером.

Финансовая независимость позволила заняться любимым делом – Викелас переехал в Париж и занялся литературой, продолжая сотрудничать с торговой компанией дяди. Он опубликовал несколько научно-исторических статей, трактат «Византия и современная Греция» и сборник «Сказки Эгейского моря». В 1877 году он издал брошюру «Школа в деревне», где выступил за введение в Греции всеобщего образования. Кстати, этими проблемами он будет заниматься всю жизнь.

В мае 1894 году Всегреческий гимнастический клуб обратился к Викеласу с просьбой представлять их на Международном атлетическом конгрессе в Париже. Когда на конгрессе встал вопрос о месте и времени проведения первой Олимпиады современности, именно Викелас убедил Пьера де Кубертена провести первые Игры не в Париже в 1900 году, а в Афинах в 1896 году. А сам Викелас, согласно тогдашним правилам Международного Олимпийского комитета, был избран Президентом МОК как представитель страны, принимающей Олимпийские игры. Эти игры проходили на том самом стадионе из белого мрамора, с которого и начался мой рассказ.

Думаете, все? Как бы не так.

С 1912 по 1948 год медали на Олимпийских играх вручались не только спортсменам, но и деятелям искусства. Пьер де Кубертен предложил соревноваться не только в спортивных дисциплинах, но и в различных областях искусства – при этом произведения должны иметь отношение к спорту. Существовало пять основных номинаций: литература, музыка, живопись, скульптура и архитектура. Сам Кубертен, кстати, получил в 1912 году на V Олимпиаде в Стокгольме золотую медаль по литературе за свою «Оду спорту».

Так вот – Константинос Димитриадис (о нем я вспомнил в самом начале рассказа) был удостоен золотой медали на Олимпийских играх в Париже в 1924 году за своего «Дискобола».

Но и это не все. Многие олимпийские виды спорта ведут свое начало от боевых навыков греческих воинов. Бег, метание копья, борьба, бокс, стрельба из лука… Но как в этом ряду оказалось метание диска, который ну никак нельзя бросить точно в цель, как копье? Оказывается, на таких дисках писали требования к осажденным и через крепостную стену бросали в город. Так что ценилась не меткость, а сила и дальность броска.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/evgeniy-demenok/svezhiy-veter-s-morya-zapiski-odesskogo-puteshestvennika/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.